Котельников Сергей Валентинович : другие произведения.

Палитра

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
  

С.В.Котельников

ПАЛИТРА

  
  
   Роман - ералаш в котором главы живут сами по себе, единственным связующим звеном которого является журнал "Палитра" и его бессменный главный редактор Флегант Иванович Савин
  
  
  
  

Глава I

ЧИТАЯ РАБИНОВИЧА

  
   Если на клетке слона надпись
   "буйвол", не верь глазам своим.
  
   Глядя на мир, нельзя не удив­ляться!
   Козьма Прутков
  
   Настоящую историю мне поведал Флегонт Иванович Савин, бессменный редактор "Палитры", кстати сказать, тот самый редактор, оригинальность мышления и из­вестная материальная безысходность которого побуди­ли выпустить последний номер журнала на туалетной бу­маге, в рулоне. Интеллектуальное меньшинство наше­го общества, восседая на унитазе, раскручивало, чита­ло, отрывало, вытирало, сливало и, умыв руки, спешило делиться впечатлениями от полезного и приятного вре­мяпрепровождения. Но речь пойдет не об этом. О бес­смертном произведении Эммануила Рабиновича, за что, собственно, ему и воздвигли памятник в Одессе. Флегант Иванович первым рискнул обнародовать творчество Рабиновича, занявшее большую часть дефекационного манускрипта, чем поначалу вызвал недовольство авто­ра, а потом горячую признательность. Что ни говори, а именно благодаря Флеганту Ивановичу литератор Ра­бинович вошел в каждый дом, в каждую, позволю себе сказать, извилину. Как и всякое незаурядное произве­дение, рассказ Рабиновича вызвал массу полярных тол­ков и противоречивых суждений. Восторг и преклоне­ние зачастую сожительствовали с завистью и непони­манием на страницах одной критической заметки, а были и такие люди, что вообще ничего не увидели в прозе Рабиновича. Но давайте сперва ознакомим вас, уважаемый читатель, с творением одесского еврея и уж затем сделаем выводы...
  
  
  

Эммануил Рабинович

БЕЛОЕ БЕЗМОЛВИЕ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1995г. Одесса.

  
  
  
   Флегант Иванович любезно предоставил в мое рас­поряжение материал, собранный по различным литера­турным изданиям. Выдержки? Милости просим!
  

I

  
   ...Боже с мой, какая глубина! Таки непорочное за­чатие тускнеет на фоне гениальнейшего, одухотворен­ного, девственно чистого произведения Рабиновича! Слепой да не увидит на бумаге того философского смыс­ла, что сочится сквозь поры отсутствующих в рассказе слов! Молчание мудреца красноречивее басней недоумка! Тот случай! Чистый лист Рабиновича поведает вам много больше библиотеки сереньких талантов. Сколько стра­сти и нежности, глухой тоски, отчаянья и пенистых брызгов надежды мы внемлем с белого полотна поэти­ческой метафоры Эммануила Рабиновича! Чтоб я так писал!..

А.Файнберг - писатель.

  

II

  
   Я пытался прочесть Рабиновича с лупой, под ульт­рафиолетовым облучением, нагревал бумагу на свеч­ке, посыпал ее тальком - и ничего. Это шутка или я не понял?!.

Н.Натоптышев - инженер.

  

III

  
   ...Читая Рабиновича, я погибла! Потрясение, срав­нимое разве что с потерей Мойши, моего первого мужа! Я опустошена, как небо после дождя! Обаяние писа­тельской силы Рабиновича непреодолимо! Ах, что за высокая простота, свобода, мягкость. В рассказе Ра­биновича все непривычно для нас! Он бьет в лицо свежестью и мудростью! В каждой мелочи заметен пронзительный талант писателя! Смотришь на чистый, казалось бы, лист бумаги и видишь столько, что это что-то!..

С.Цукерман - поэтесса.

  

IV

  
   ...Ничего не поняла! Смотрю на чистый лист и не верю себе! Пусто! Решила, что мне подсунули бракован­ное издание. Купила другое, третье... В этом соль, да? В принципе, не жалко, на дворе осень, и расстройство кишечника с лихвой компенсируется затратой на лите­ратуру Рабиновича. Вот за державу обидно!..

А. Васильева - пенсионерка.

  

V

  
   ...Индивидуальная писательская манера Эммануила Рабиновича сейчас же выдвинула его в первые ряды ли­тературной иерархии. В настоящее время ведутся переговоры об издании "Белого безмолвия" на английском., французском, немецком и других языках. Иллюстра­циями произведения Рабиновича займутся талантливей­шие художники...

Х.Манкович ­-

директор издательства

"Новое слово".

  
  

Глава II

ПАЛИТРА

  
   Люба тарахтела на пишущей машинке, когда в приемную заявился внештатный корреспондент Глобус Априориевич, пятидесятилетний живчик с меч­тательными, по-детски чистыми глазами.
   - А можно ли мне к Николаю Сергеевичу?
   - Отнюдь! - ответила Люба. - Николай Сергеевич крайне занят!
   - Я подожду! - Глобус Априориевич присел на стул, потрепанный портфель возложил на колени.
   В то время, когда Люба вставляла в каретку чистый лист, из кабинета послышался заливистый смех.
   -. Не щекотите меня!
   - Почему?
   - Не щекотите, и все тут!
   - Тут?
   - И тут, и там! Везде!
   - Почему?
   - Вот заладили!..
   Люба сконфузилась и поспешно забарабанила на машинке, вдалбливая клавиши, как сваи. Глобус Априо­риевич сделал вид, что поглощен поисками носового платка, а потом и его эксплуатацией.
   Спустя четверть часа с ослепительной улыбкой на лице показалась Ирина Петровна Гусева.
   "Вот это зубы! - подумал Глобус Априориевич. ­
   Она явно не из тех, кто постоянно носит с собой спич­ки, чтобы после обеда выковыривать затерявшиеся куски мяса. Эти зубы хочется поцеловать, погладить, заменить на свои, а свои выбросить. Будь у меня такие зубы, я бы никогда не согласился их испачкать в ливерной кол­басе. Я бы пил только молоко, кушал бы творог, а за­рабатывал себе на жизнь улыбаясь перед фотокамерой!.."
   - Глобус Априориевич, вы уснули? Николай Сергеевич ожидает вас.
   - Да, да, простите, - подхватив портфель под мыш­ку, он засеменил в кабинет.
   - Я приготовил некролог! - заявил с порога Глобус Априориевич. - Получилось неплохо, уверяю вас. Пальчики оближете, Николай Сергеевич!
   - Скажете тоже!.. И кто наш счастливчик?
   - Наш счастливчик?!
  -- Ну, чью смерть вы освятили своим золотым пером?
  -- Профессора Лифляндского!
   - Бог ты мой! - вскричал пораженный Николай Сергеевич. - Когда же он скончался? Земля ему пухом... Его уже похоронили?
   - Да нет, он жив, - успокоил Глобус Априориевич и загадочно и хитро улыбнулся.
   - Жив? - Николай Сергеевич сочувственно поко­сился на внештатного корреспондента. - Значит, все­-таки жив?
   - Жив!.. Пока!.. Но уже при смерти. У него рак. Лежит в больнице. Из достоверных источников выяв­лено, что Лифляндский долго не протянет.
   - Гм... И вы предлагаете опубликовать некролог еще при жизни профессора?! Зачем вам это, Глобус Априо­риевич?
   - Что вы! - Глобус Априориевич замахал руками. - Я просто запасся временем! Вы же, Николай Сергее­вич, так долго редактируете мои работы, что, я боюсь, и сейчас уже поздно!
   - А! - Николай Сергеевич вздохнул с облегчением. - Ну оставьте... Я посмотрю... Так когда, вы говорите, он умрет?
   Глобус Априориевич виновато пожал плечами, отдал рукопись и растворился за дверью.
  
   - К вам тут гражданин! - известила Люба.
   Вошел длинноволосый юноша, тощий, как селедка, с нервным, дерганым лицом.
   - Савелий Сидельников! Основоположник поэтиче­ского кубизма! Вы слышали обо мне?
   - Сожалею... - Николай Сергеевич беспомощно раз­вел руками.
   Савелий Сидельников скривился в презрительной гримасе, опустился на стул, взъерошил волосы.
   - Вы, конечно, не задумывались, но нас окружает сплошная геометрия! Да вы и сами, простите... Посмот­ритесь в зеркало! Ваша голова - это шар! Лицо как треугольник, неравнобедренный! Глаза - круги! Рот ромбовидный! Нос - усеченный конус! И так далее! Ху­дожники это поняли раньше, чем поэты. Но им про­ще, много проще! Соблюдая пропорции и объемное со­отношение, вас нетрудно изобразить на холсте, как оп­ределенный набор геометрических фигур. В поэзии сложнее. Здесь необходимо использование смелой ал­легории. Скажем, ваше тело есть параллелепипед. Грубо! Итак, импровизированный набросок:
  
   Растянув свой ромб от угла до угла,
   Параллелепипед смотрел на меня!
  
   Впечатляет? Главное, понять и осмыслить! Больше аб­страктной фантазии! Или:
  
   Закрой свой ромб!
   Открой круги!
   Квадратный сноб,
   Молчи, смотри!
  
   Поверьте мне, будущее - за кубизмом! Через тыся­чу лет люди забудут о Пушкине! Люди, так сказать, офи­гуреют! Они будут видеть друг в друге только квадра­ты, треугольники, круги, сектора и гипотенузы! И все вокруг станет прекрасным, ибо красота не определяется диаметром и суммой катетов! Формула красоты! Жиз­ни! Кубизм спасет мир!
   Подняв руку и вращая растопыренной ладонью, слов­но вкручивая воображаемую лампочку, Савелий Сидель­ников громче прочитал:
  
   Биссектриса залезла в квадрат!
   И вот уже два треугольника
   Друг на друга прыщаво глядят,
   Как на зеркало упокойники..
   Ромб скривился, конус в соплях!
   Всеми катетами прослезились
   Треугольники, в частых штрихах
   В кубе-камере очутились!
   Биссектриса сломала судьбу!
   И квадрат теперь - треугольники!
   И поставили свечку рабу
   Равнобедренные уголовники!
  
   - Вы нам не подходите! - не мешкая ответил Ни­колай Сергеевич. - Но рекомендую обратиться в редак­цию журнала "Занимательная геометрия ". Извините.
   Поэт вскочил, как ужаленный.
   - Ах, так?! Послушайте! Я - поэт! Я творческий человек до кончиков ногтей! А кто вы такой, чтобы судить мои стихи?! Я вас презираю! Вы яма на моем творческом пути. Яма с грязью, дерьмом и объедками! Но я перепрыгну вас, перешагну, пере плюну! Через сто лет о вас вспомнят только потому, что я вас переплю­нул. Прощайте!.. А впрочем... Я предлагаю компромисс! Я готов взять свои слова обратно, вы же, в свою оче­редь, обязуетесь меня напечатать. Более того, я готов отказаться от гонорара!
   - Сожалею... - Николай Сергеевич покачал головой.
   Сидельников хлопнул дверью, осыпая порог штука­туркой. Вошла Люба, сочувствующе оценивая нанесен­ный помещению ущерб.
   - Я бы подмела, но в приемной ожидает поэтесса...
   - Конечно! - безропотно согласился Николай Сер­геевич.
   В старомодном платье и шляпке, она словно сошла с фотографии конца девятнадцатого столетия. Глаза мутные, томные. Чувственные губы в ярко-красной помаде.
   - Анжелика Милосская! - представилась она гну­савым голосом. - Поэтесса! Авангардистка!
   - Очень хорошо! Присаживайтесь.
   - Спасибо, я постою. Я принесла стихи. Хорошие стихи. Они тут, в сумочке. Но прежде я бы хотела прочитать вам одно. Называется "Прикосновения"...
   - Не надо! - поспешил остановить Николай Сер­геевич, Отмахиваясь рукой. - Не сейчас!
   - Я все-таки прочту... - и начала декламировать.
  
   В славный теплый, лунный вечер
   Он обнял меня за плечи..
   Волосы мои взъерошил...
   Не найдя ни блох, ни вошек,
   Голову к себе привлек.
   Что за чувственный телок?!
   Взял потрогал мои ушки,
   Оттянул их до макушки,
   А потом вдруг отпустил...
   И как будто загрустил.
   Целовал в хмельные губы,
   Так, что терлись наши зубы!
   Ухватил меня за грудь -
   ­Понимает бабью суть!
   Развернув вполоборота,
   Ущипнул меня за попу.
   Я сказала: "Нету мочи!",
   Ну, а он - возьми и кончи!
   Суть простая - коли слаб,
   Не ласкай подолгу баб!
  
   - Что вы думаете? - спросила она, тяжело дыша. Ее груди шевелились за пазухой, как живые.
   - Отлично! Но... - Николай Сергеевич теребил под­бородок. - Я боюсь, что ваш авангард зашел слишком далеко, и, чтобы догнать его основным силам, потре­буется не один десяток лет. Может, было бы разумнее повременить?
   - Десятки лет? - вскричала Милосская.
   - Вы молоды и, надеюсь, здоровы...
   - Вам не понравились мои стихи? Они вас не взя­ли за живое?
   - Уверяю, они меня про6рали до костей. Но чтобы их напечатать... Вы меня понимаете? От вас требуется большее...
   - Теперь понимаю! - на мгновение ее лицо ожи­вилось, она хихикнула и вновь погрузилась в поэтиче­скую меланхолию. - Я так и знала, что вы потребуете от меня это! Я готова!
   Милосская расстегнула юбку и в мгновение стянула ее на пол.
   - Прекратите! - Николай Сергеевич торопливо вы­брался из-за стола. - Сейчас же прекратите!
   - Берите меня, исчадие ада! - шептала она, при­жимая руки к груди.
   - Одевайтесь немедленно! Ну же!.. - Николай Сер­геевич склонился у ног поэтессы и суетливо попытал­ся поднять юбку. - Давайте же!..
   И в этот недвусмысленный момент в кабинете поя­вился главный редактор. Склонив голову набок и при­открыв рот, он наблюдал, как его верный заместитель путается в юбке и стучится лбом о голые женские ко­ленки.
   - Простите, что здесь, собственно, происходит? - полюбопытствовал Флегант Иванович.
   Николай Сергеевич разогнулся и растерянно поднял руки.
   - Знакомьтесь, поэтесса Милосская! - представил он, пятясь к столу.
   - Да?!
   - Подлец! - заявила поэтесса, подобрала юбку, су­мочку и выбежала в коридор.
   - Развратник! Прелюбодей! - наставлял Флегант Иванович. - Это тянет на использование служебного положения в корыстных целях!
   - Нет, нет и нет! Клянусь честью! - Николай Сер­геевич стучал себя в грудь. - Она прочитала, возбуди­лась, сняла юбку и собиралась атаковать меня! Вы спас­ли меня, Флегант Иванович! Я вам обязан своим цело­мудрием!
   - Она собиралась вас атаковать?
   - Она собиралась меня изнасиловать! Вы видели ее конечности? Это спрут! Я бы не вырвался! В общем, я в вашем распоряжении! Но я спешу. Вы помните про­фессора Лифляндского?
   - Ларион Ларионович? Театральный критик?
   - Помирает, такое вот дело. Надо бы быстренько на­вестить его, и если он еще в состоянии ворочать язы­ком, взять интервью. Получится любопытнейший мате­риал. Строгий портрет в траурной рамке. Некролог. Непринужденная беседа плавно переходит в агонию и заканчивается гибелью интервьюируемого. Фотография с кладбища, гроб или могильная плита...
  -- Я и не подозревал, что вы такой циник!
   Николай Сергеевич пожал плечами.
   - Я журналист! А это значит - информация, ци­низм и большая куча сочных прилагательных! Но если вас моя идея смущает...
   - Нет-нет! Ступайте! - Флегант Иванович высморкался и повернул к выходу.
   - Кстати, Глобус Априориевич уже заготовил над­гробную речь! Не желаете ли ознакомиться?
   - Э, нет, спасибо. Я не забыл его некролог на смерть Андрея Твердолобова. Он что, дурак? Я имею в виду Глобуса Априориевича. Он перевернулся бы в гробу. Я имею в виду Твердолобова. Прочитай его со сцены, зрители умерли бы со смеху. Я имею в виду некролог.
   - Так я пошел?
   - Конечно.
   Нахлобучив шляпу, Николай Сергеевич обернулся.
   - Да, что касается нашего последнего разговора. Я все-таки провернул это дело. Директор похоронного бюро готов встретиться в любое удобное для вас вре­мя. За мрачной профессией скрывается удивительно веселый, жизнерадостный человек. Контактен, рассуди­телен, умен. Его идеи свежи, практичны, легко осуще­ствимы и, главное, принесут нам много денег! А?
   - О!
   До больницы Николай Сергеевич Воронцов добрал­ся на трамвае. Дежурная сестра любезно проводил а его в палату и, кривляя и без того кривыми ножками, при­крыла за собой дверь. На белой простыне лежали кос­ти, обтянутые дряблой желтой кожей.
   - Добрый день, Ларион Ларионович!
   Кожа на лице треснула, оголяя редкие зубы и шер­шавый язык:
   - Добрый...
   Николай Сергеевич помялся, присел на краешек сту­ла.
   - Как поживаете, Ларион Ларионович?
   - Ничего...
   - Как самочувствие?
   - Ничего...
   Длительная пауза не прибавила энергии собеседни­кам.
   - Я вам тут принес моченых яблочек, - сказал Николай Сергеевич. - Очень вкусные. Кушайте, пожалуйста. Кстати, каково ваше мнение о современной драматургии'?
   - Ничего...
   - Гм... Яблоки хорошие. Моченые. Моя бабушка уве­ряла, что они от всех болезней. - Николай Сергеевич помолчал. - Кстати, кого из настоящих драматургов вы считаете наиболее сильным?
   Ларион Ларионович закрыл глаза.
   - Вы не спите? - поинтересовался Николай Сергее­вич.
   - Нет...
   - Погода сегодня плохая. С утра дождь моросит... А я вам яблочки на тарелку выложу. Будете брать и есть. Удобно. Да... Сильно душно здесь. Надеюсь, вы тут не задержитесь. Кстати, ваши планы на будущее?.
   Кровать под Ларионом Ларионовичем заскрипела. - Судно... - прошептал он.
   - Судно? - переспросил Николай Сергеевич. - Пре­красно! Вы собираетесь в плавание? Кругосветное пу­тешествие, верно? Как я вас понимаю!
   - Судно...
   - Да, да, конечно! Белоснежное судно по Черному морю... Паруса вздуты! Свежий ветер, пенящиеся вол­ны, чайки! Кстати, вы не думаете писануть мемуарчик?
   - Судно... - Ларион Ларионович бессильно свесил с кровати руку, указывая на то, что, собственно, его бес­покоит в настоящее время.
   Николай Сергеевич, смущенно пряча лицо, подал судно, помог больному взобраться на него.
   - Извините... Так я пойду? Поправляйтесь, Ларион Ла­рионович! Может быть, у вас есть, что сказать нашим чи­тателям?
   Ларион Ларионович тяжело задышал, заохал, закрях­тел.
   - До свидания, Ларион Ларионович! Больше не болейте!..
  
  
  

2

  
   По выходе из ресторана Ирина Петровна вдруг прильнула к Воронцову, поправила несколько сбивший­ся в сторону галстук.
   - Вот так... - заботливо шептала она. - Но галстук, Николай Сергеевич, абсолютно не подходит к этому костюму!
   - Когда еще я не надел костюм, галстук удачно гар­монировал с носками! - он склонился к самому уху оча­ровательнейшей из женщин. - И... Вы меня поняли, да?
   Ирина Петровна кокетливо отпрянула и погрозила пальчиком.
   - Как вам не стыдно, Николай Сергеевич? Как мож­но? - качала головой и улыбалась, и улыбалась...
   С пониманием отнеслась к предложению посетить его холостяцкий приют.
   - Ну разве что на минутку...
   Николай Сергеевич проживал в комнате старой ком­мунальной квартиры. Высокие потолки, плесень, тара­каны. Обстановка простая и не заслуживает ни моих чернил, ни вашего времени. Интереснее другое. Ком­нату слева занимала убогая старушенция, а вот справа... Это сюрприз даже наискуснейшему графоману. Спра­ва воздерживалась от своей скоропостижной кончины его бывшая теща, Пелагея Семеновна Почечуева.
   - Ты пожалеешь, что разбил жизнь моей дочери! - ­заявила она тоном, от которого Николая Сергеевича прошиб пот. Ах, как она оказалась права! Словно в воду глядела.
   Первым делом Пелагея Семеновна где-то приобрела ржавый тромбон и с его помощью по ночам провет­ривала комнату. Прятала носки, шнурки, срезала пуго­вицы, мочила спички и сигареты, перемешивала соль и сахар, разбавляла одеколон нашатырным спиртом. Ее пакости не ведали границ и свидетельствовали о бога­том воображении.
   По утрам, справляя нужду, Николай Сергеевич имел удовольствие просматривать вчерашние газеты. Пелагея Сергеевна раскусила привычку интеллектуального гур­мана, и едва последний запирался в туалете, как она принималась стучаться в дверь, щелкать выключателем.
   - Пожалуйста, быстрее!.. Вы еще там? Если у вас понос, ложитесь в больницу!.. Слышите, не забудьте спустить!..
   Если Николай Сергеевич не успевал сдать крепость, Пелагея Семеновна будила старушенцию и тащила ее к туалету.
   - Шевелись! Ты черепаха, да? - шипела она на соседку и уже кричала: - Вы только посмотрите на него! Мы здесь собрались всем домом, а ему плевать! Знай шелестит себе! Наглец! Досидишься, сообщим по месту работы! Верно я говорю?
   - Да, да, да... - соглашалась старушка, толком не проснувшись. - Может, Пелагея Семеновна, я того, пойду?
   - По-твоему, я должна одна бороться с этим демо­ном и отстаивать наши права? Пока он сидит - стой!
   - Вы снова испортили мне один из самых замеча­тельных актов человеческой жизни! - делал через дверь заявление Николай Сергеевич и глушил дальнейшую дискуссию сливными водами...
   Атмосфера царила напряженная, что и говорить. Но Воронцов слыл оптимистом и, пропуская в комнату сим­патичную гостью, надеялся...
   - А у вас очень мило! - сказала Ирина Петровна, поморщившись.
   Он откупорил шампанское, наполнил бокалы.
   - За любовь! - проворковал он, легко целуя Ири­ну Петровну. - Вы прелесть! Вы значите для меня невыразимо много! Я люблю вас!
   Ирина Петровна глубоко вздохнула, при губила вино и отставила бокал. .
   - Я никогда раньше не изменяла мужу! - стыдливо, но пламенно заверила она, обвиваясь плющом вокруг Воронцова.
   И тут постучали в дверь. Не дожидаясь приглашения, в комнату вошла старушка, подталкиваемая сзади Пе­лагеей Семеновной.
   - Извините, если не вовремя! - ехидно произнесла Пелагея Семеновна, пристально разглядывая молодую женщину.
  -- Познакомьтесь, Ирина Петровна! Теща моей мо­лодости! - представил Николай Сергеевич, не скрывая раздражения.
   - Вы перешли все границы! - сказала Пелагея Се­меновна, выступая на первый план. - У нас лопнуло терпение! Во-первых, вы опять помочились мимо уни­таза. Извольте немедленно вытереть полы. И побрызгайте в туалете освежителем. После вас там невозможно находиться! Во-вторых, когда вы, наконец, перестанете сморкаться в наши полотенца? В-третьих, вынесите с кухни помойное ведро! Там скоро заведутся черви! И последнее... Здесь вам не дом свиданий, а коммуналь­ная квартира! Перестаньте, прекратите водить шлюх, пока они не перезаразили нас всех известными болез­нями! Предупреждаю, мы вынуждены составить коллек­тивное письмо участковому и в домоуправление!
   - Вон! - заорал Николай Сергеевич, покрываясь красными пятнами. - Вон отсюда! Сейчас же!
   Ирина Петровна закрыла лицо ладонями. Николай Сергеевич, выставив перед собой кулаки, наступал. Соседи пятились, старушка меж тем крестилась, Пелагея Семеновна скалила вставные зубы.
   - Я пойду? - произнесла Ирина Петровна, расти­рая виски.
   - Пожалуй...
  
  
   - Разговорил ли я его?! - Николай Сергеевич оби­женно сверкнул глазами. - Вы еще спрашиваете?! Да он мне выложил всю подноготную! Был предельно от­кровенен, хоть и немногословен! Интервью займет че­тыре-пять колонок! Во-первых, он мне дал достаточноисчерпывающую характеристику всей современной дра­матургии! Уйма любопытных фактов, гипотез и опреде­лений! Во-вторых, он прошелся по большинству столич­ных театров, да так, что ни на одном не оставил кам­ня на камне! А режиссуру Нестора Симоновича срав­нил с тухлым, вонючим яйцом! Представляете? А те­перь спросите меня, что сказал Ларион Ларионович о пьесе Будуарова!
   - И что он сказал о пьесе Будуарова?
   - Он сказал, подайте мне, мол, судно, и мое мне­ние о пьесе Будуарова вы найдете на его дне!
   - Вот это да! - воскликнул Флегант Иванович, при­крывая ладонью рот. - Это же сенсация!
   - Именно! Потом Ларион Ларионович коротко коснулся актерского эшелона, выделив, между прочим, Са­мохвалова и Леночку Ухватову. При упоминании же Алек­сандра Ермилова только скривил лицо и смачно сплюнул!
   - Боже мой! - Флегант Иванович схватился за го­лову. - Почему он так скоро изменил свое мнение?
   - Перед смертью люди частенько совершают пере­оценку ценностей! - спокойно, со знанием дела объяснил Николай Сергеевич. - Много любопытной ин­формации, не волнуйтесь! Уж чего-чего, а в контакт войти я умею!
   - Да! - Флегант Иванович восхищенно взирал на Воронцова. - я преклоняюсь перед вашим профессионализмом!
   - Глупости! Отвечал Николай Сергеевич, шутливо раскланиваясь. - Это я преклоняюсь перед вашим умением подбирать талантливые кадры!
   Флегант Иванович был польщен и постеснялся сие скрывать.
   - Спасибо!
  
  
  

3

  
   Николай Сергеевич вытянул ноги и зевнул.
   - Что новенького?
   Люба скучающе поморщила носик.
   - Принесли почту... - вяло отозвалась она.
   - Выбрось ее в корзину и свари кофе! Дел по горло! Сейчас бегу на выставку художника Седобородова. Название интригующее: "Сиськи наизнанку"! Обещал черкануть критическую заметку, хотя и не знаю, как лучше - "сиськи" или же "титьки"?... Потом еще встреча с редакцией...
   В пыльном вестибюле Дома художников Николая Сергеевича встречал виновник торжества, невообразимо толстый гражданин, бедра - вместе, пятки - врозь, и, заглядывая своей хомячьей, потной мордой прямо в рот, казал:
   - Весьма польщен вниманием прессы!
   Выставка представляла собой великое разнообразие женской груди, отображенное в натуральную величину маслом на полотнах.
   - Вы, наверное, чувствуете себя как обнаженная перед трельяжем? - шепнул художник.
   - Я чувствую себя в женской бане!
   Седобородов расхохотался, привлекая внимание немногочисленных посетителей.
   - Здесь есть все! - гордо заявил он, потирая ляжками. - От прыща до вымя, от туркменской дыни до пустого целлофанового мешка! Труднее всего мне дались эти, волосатые! - кивком головы он указал сперва на грудь, висящую, как мокрый собачий хвост, потом на ту, что торчала словно кактус. - Могут ли припасть к такой груди уста невинного младенца?! К сожалению, здесь спрос не всегда определяет предложения! А что скажете на такую породу? По груди можно проследить жизнь лучше, чем по линиям руки. По количеству растяжек, расположению операционных рубцов, цвету, дряблости, остроте угла, тяжести на ладони, мокнущим пролежням под ними, грубине соска и тому многое! Грудь может украсить жизнь или разбить ее вдребезги! Грудь способна накормить, соблазнить, вызвать всю радугу человеческих чувств!
   - Почему же "наизнанку"? - полюбопытствовал Николай Сергеевич.
   - А что такое грудь? Это молочные железы, обтянутые кожей. Главное - железы! Суть и корень! Они представляются мне медовыми сотами, или клубком ниток, или мячом для игры в регби...
   - А что вы думаете о других частях тела?
   - О, я обо всем много думаю. Свои следующие выставки я собираюсь посвятить ушам, коленкам и пупочкам! Вы любите пупочки?
   - Только куриные.
   - Более других меня очаровывают пупочки глубиной свыше сантиметра! - продолжал Седобородов. - А вас?
   Николай Сергеевич вздрогнул плечами.
   - Я не гурман! Меня устроит любой пупочек, лишь бы он размещался в нужном месте.
   На том и разошлись...
   Встреча с редакцией московского литературного журнала "Золотые купола России" состоялась в доме политпросвещения. Пышная брюнетка в длинном, сверкающем платье "под рыбную чешую" представляла главного редактора: Профессор русского языка и литературы, лидер "Русского национального движения", неустанный борец за права русских в России, истинный патриот земли нашей Абрам Эммануилович Гольдман!
   Под музыку оваций на трибуну взошел худенький мужчина с крупным, вызывающим носом, простирающимся ото лба до нижней губы, едва не касаясь последней. Человек-носорог! Он и говорил в нос, как в трубу. А вместо согласных преподносил нечто бесформенное, мягкое, булькающее, от чего даже резкое слово обретало уменьшительно-ласкательный смысл.
   - Вся пишущая братия рано или поздно сталкивается с тем, что в русском языке недостает слов для аб­солютного самовыражения. Наиболее распространенным приемом в таких случаях является обращение к ино­странной речи, засоряющей и без того сорняковый русский язык. Наш путь сложен, но благороден! Обо­гатить русский язык, сделать его шире, сочнее, выра­зительнее! Лично мною придумано около ста тысяч новых русских слов и оборотов, за что, собственно, я и получил ученую степень доктора наук. "Долборот", "мозгостук", "клусь моржовый" и многое другое! А во­обще мне не нравится русский язык! Стоит задумать­ся, и в свете демократии ввести в России новый язык! Я предлагаю - древнееврейский! Язык Христа и его апостолов! С помощью древнееврейского мы объеди­ним всех - нанайцев и марийцев, чукчей и мордву, татар и адыгейцев! Но мы живем не в тоталитарном государстве! Мы не рассеем по тюрьмам наших про­тивников! Пусть все, кто не пожелает говорить на древ­нееврейском, живет себе свободно в резервации!
   Зал гремел аплодисментами. Две маленькие девочки вынесли к трибуне корзину цветов.
   Слово взял ответственный секретарь редакции Яков Симонович Розенштейн:
   - Признаюсь, я не люблю Абрама Эммануиловича за его откровенные антисемитские взгляды. Но его идея о главенствующей роли древнееврейского языка в рус­ской культуре заслуживает одобрения! Ни для кого не секрет, что русский язык уже давно изжил себя! Пред­ставить трудно, что народ тысячелетиями пользуется одним и тем же словарным запасом, довольствуясь незначительной санитарной пертурбацией. Это как неделю, простите, не менять носки! Ха-ха-ха!..
   За бурей оваций последовал первый заместитель глав­ного редактора Иванов Иван Иванович.
   - Моя мама, - сказал он, - Роза Иосифовна, го­ворила мне, маленькому: "Изя, люби свой язык! Де­лай, как папа!" А папа мой, Осип Давидович, страст­ный приверженец русского языка, за что и был одна­жды бит в синагоге. И я сказал: "Слушай сюда, Изя! А может, русский язык не стоит того, чтобы за него дали в морду в синагоге? Может, лучше быть битым в церкви за древнееврейский язык?" И ответил себе: "Да! Да! Да!"
   Редакция обещала следующий номер журнала "Золотые купола России" дать на иврите. Но не дала. И это правильно!
  
  
   Флегант Иванович был простужен. Глаза слезились, под носом краснело, обметанные губы надулись и полопались. Прочихавшись, он сказал:
   - Общередакционное собрание прошу считать откры­тым! Уважаемые дамы, господа, товарищи и все такие разные! Довожу до вашего сведения, что журнал "Палитра" на грани закрытия. Авторы требуют гонорары, сотрудники - расчета, бумажная фабрика - долги, ти­пография - предоплату, государство - налоги... В кре­дитах нам категорически отказано, мотивируют тем, что дословно:
   "... В Голландии закуплены тысячи тонн высококачественной туалетной бумаги". Хамство, конечно, а что скажешь?! Что делать?!
   Его нос захлюпал, после чего смачно вобрал поглубже свое содержимое.
   - Неделю назад я встречался с генеральным дирек­тором похоронного бюро "Райский уголок". Милейший человек и умен сильно. Результатом нашей беседы явилось заключение взаимовыгодного долгосрочного договора...
   - Не дождутся! - зашумели из зала. - Мы их сами перелопатим!
   - Это бюро очень перспективное! - продолжал Фле­гант Иванович, не вступая в дискуссии. - Практиче­ски все виды услуг! Гробы на любой вкус! Цвет и форма по желанию клиента! Крематорий по последней технологии! Прах закопают или развеют над морем, на ус­мотрение! Гардероб от лучших парижских модельеров! Можно и на заказ. Стрижка и макияж покойников обес­печивается именитыми столичными визажистами. Впечатляет?
   Зал притих. Мужчины задумались о кремации, женщины - о косметике и туалетах, Чувствительный Глобус Априориевич плакал.
   - Деньги лежат под ногами! - торжественно объявил Флегант Иванович, да так убедительно, что заседавшие непроизвольно опустили глаза. - План такой! Нашу столовую переоборудуем в поминальный зал. Стены и столы покроем черным бархатом, вместо ламп зажжем стеариновые свечи. Молодые репортеры со скорбными лицами, в черных фраках и белых перчатках будут об­служивать столики. Список я уже составил, потом озна­комитесь. В принципе там же можно устраивать и па­нихиды по усопшим. Фотокорреспонденты займутся свои­ми прямыми обязанностями, обеспечивая родственников памятными снимками. Самвел Курелян выступит в роли конферансье. Речи ему будет сочинять Глобус Априо­риевич. Ваньку Кузина, шофера, взяли, пока, правда, с испытательным сроком, водить катафалк... Похорон­ный оркестр в бюро укомплектован лучшими виртуоза­ми Москвы, но здесь они пошли нам на уступки и при­няли еше троих, имеющих кое-какие навыки в обраще­нии с музыкальными инструментами. Щурыгин вот иг­рает на гармошке, Ступица - на ложках, Гусев, Пан­кратов и Прохоров владеют балалайками... Кстати, Гу­сев - талантливый карикатурист! Что называется, от бога! Артем, будете писать дружеские шаржи с покойников! Но такие шаржи, что проникнуты трагизмом и скорбью! Сможете? Должны! А что делать?! Воронцов займется эпитафиями! К вам будут обращаться клиенты. Вы, в свою очередь, сделаете заказ писателям и поэтам. Так­тично обставив все, разумеется. Ну и... Гусева Ирина Петровна подготовит рекламный проспект "Райского уголка". И вообще, вы станете отвечать за рекламу на­шей деятельности. Панкратов черканет ряд статей, в которых поведает жителям нашего города о славном по­хоронном бюро и славных людях, в нем работающих... Все это, конечно, хлопотно, а что делать?! Где еще, подскажите, взять деньги?!
  
  
  

4

  
   В кабинете главного редактора заливалась слезами Пелагея Семеновна. На вдохе - всхлипы, на выдохе ­стоны. Так и дышала: всхлип - стон, всхлип - стон! И стул скрипел на том же такте!
   Сердце Николая Сергеевича сжалось в предчувствии беды.
   - Что случилось, Пелагея Семеновна? Пожар? Не молчите, ради бога! Лопнула труба? Старушка померла?
   Флегант Иванович, заложив руки за спину, молчал и только хмурился.
   Кашалот... - проговорила Пелагея Семеновна.
   - Кашалот? Какой кашалот?
   -Вы кашалот!
   - Я кашалот?
   - Верните Пелагее Семеновне тромбон! - сухо из­рек Флегант Иванович.
   - Тромбон?
   - Не притворяйтесь!
   - Он всегда так! - вставила Пелагея Семеновна. - Черт возьми, что, собственно, происходит? - Ни­колай Сергеевич замотал головой.
   - Зачем вы взяли тромбон? - строго спросил Фле­гант Иванович. - И не ломайте комедию! Вас виде­ ли!
   - Видели?
   - Да, видели, как вы выносили тромбон из подъезда и скрылись с ним В неизвестном направлении. Верно я излагаю факты, Пелагея Семеновна? Разумеется, мы не думаем, что вами руководили корыстные побужде­ния. Вы хотите сорвать ее сольный концерт, не так ли?
   - Концерт?
   - Ага! Скажете, что и про концерт мой не знаете? - Пелагея Семеновна была готова забиться кликушей. - Возмутительно! Нахал, лгун, вор, кашалот! Может, еще вы не сморкаетесь в мои полотенца? И не мочи­тесь мимо унитаза? Отдайте немедленно тромбон!
   Флегант Иванович спешно наполнил из графина стакан и протянул несчастной.
   - Выпейте, пожалуйста! - бросил негодующий взгляд на Николая Сергеевича, который, проникаясь по­ниманием, ответил тем же.
   - И вы поверили больной женщине? - вскричал он, потом наклонился к уху главного редактора и нарочито громко зашептал: - Пелагея Семеновна психически не­здорова. Шизофрения, знаете ли. Представляет себя большим музыкантом. Ходит вприпрыжку, губы дудочкой и гудит, как тромбон! Ту-ту-у! Ту-ту-у! Ее соседи так и зовут: "Тромбон"! Свихнулась, когда безвозвратно потеряла единственного зятя!
   Пелагея Семеновна, прислушиваясь, замерла, но здесь вскочила, как укушенная.
   - Что я слышу?
   - Успокойтесь, Пелагея Семеновна! Родная! Будет вам и тромбон, и граммофон! - проворковал Николай Сер­геевич и тихонько добавил в сторону Флеганта Ивано­вича: - Осторожнее, она порою непредсказуема. Сосед­ского кота замучила насмерть только за то, что он от­казался мяукать под ее дудку!
   Флегант Иванович незаметно увеличивал расстояние. - Кашалот! - закричала Пелагея Семеновна.
   - Когда она выучивает новое слово, то забывает старое! Потому и крутит им, как пластинка! - пояснил Николай Сергеевич и состроил Пелагее Семеновне ди­кую гримасу: - Сама кашалот!
   - Я кашалот? - уточнила Пелагея Семеновна, под­нимаясь. Руки в боки, зубы на губы.
   - Да! Ты есть самый кашалот! - Николай Сергее­вич медленно двигался к двери. - Да ты вообще ка­шалотоглот!
   И в мгновение ока скрылся из кабинета. В закры­вающуюся за ним дверь успел проскользнуть ГлобусАприориевич.
   - Умер! Умер! Умер! - вскрикивал внештатный корреспондент. - Я звонил! Я ходил и справлялся!
   - Кто?
   - Лифляндский!
   - Что вы так радуетесь? - Флегант Иванович по­косился на Пелагею Семеновну.
   - А как же? - удивленно и обиженно не понял Глобус Априориевич. - Он умер только полчаса на­зад, а мы уже тиснем некролог! Я и фотографию раз­добыл. Да проснитесь вы, наконец! Мы опередим даже газеты.
   Пелагея Семеновна вздохнула, крякнула и смылась.
   - Успокойтесь! Давайте сюда фотографию! - Фле­гант Иванович всмотрелся в лицо усопшего критика, чью статью еще вчера могли получить только престижнейшие издания. - Отлично сработано! Только вот что, Глобус Априориевич... Представленный вами некролог оказался несколько сыроват... да и суховат... По правде сказать, в печать пойдет другой материал, более живой, так сказать...
   На глазах Глобуса Априориевича навернулись слезы:
   - И моя фамилия опять не прозвучит? Что это, рок?
   - Глобус Априориевич, вы меня поражаете. Вы мер­кантильны. Чрезвычайно мнительны. Что тут обидно­го, что ваш коллега и друг превзошел вас? Сегодня он вас, завтра - вы его! Запомните, Глобус Априориевич,
   На ваш век еще хватит покойников. Теперь ступайте. Вы оказали редакции неоценимую услугу! Будьте гор­ды!
  
  
  

5

  
   - Добрый день! Я - Заварзин! Иван Михайлович! Меня направили, собственно, из похоронного бюро "Райский уголок".
   Николай Сергеевич услужливо поднял глаза на чуда­коватого старикана в ярко-желтом костюме. Того же цвета были запонки, зубы, печатка и заколка на пест­ром галстуке.
   - Садитесь, пожалуйста! У вас несчастье, верно?
   Примите мои искренние соболезнования! Стакан воды? Заварзин сунул в рот гигантскую сигару, прикурил. - Я что, похож на убитого горем человека?
   - А вы шутник, однако...
   - Я? Нет! Я насчет эпитафии. Хочу, знаете ли, под­готовиться! Сугубо конфиденциально. Уверен, мои род­ственнички-наследнички будут экономить на всем. Я их не осуждаю, нет. Я сам позабочусь о своих похо­ронах! На днях купил землю на Ваганьковском кладби­ще. Десять метров! Местечко изумительное! Кругом артисты, поэты, художники... Музыканты, вот... Де­ревья, кустики... Все пучком! И я не ударю в грязь лицом! Будет маленькая часовенка из гранита, мрамор­ные крест и плита. А на плите золочеными витиеваты­ми буковками эпитафия. Желательно в стихах. Организуете?
   - Конечно? На сколько строк?
   - На ваше усмотрение! Но чтобы поместилось. Раз­мер плиты этак полтора на полтора.
   - Сделаем! - Николай Сергеевич суетливо приго­товил перо и бумагу. - Расскажите коротко о себе. По­нимаете ли, необходим живой материал. Что, например, вы любите?
   - Люблю женщин, люблю выпить... Люблю тратить, но еще больше люблю зарабатывать, - Заварзин рас­хохотался, тряся пеплом на костюм. Уверенный, само­довольный, он теперь не казался смешным желтеньким цыпленком...
  
  
   - К вам Анжелика Милосская! - торжественно объ­явила Люба, нахально улыбаясь.
   Николай Сергеевич не успел и возразить, как в ка­бинет буквально ворвалась сексапильная авангардист­ка, теперь в драных джинсах и майке, с гитарой на груди.
   - Я поняла, в чем моя ошибка! - сообщила она, вздернув носик. - Мои стихи нужно петь, а не читать.
   И запела! Слабенький голосок едва пробивался сквозь дребезжание струн.
  
   Криворукий, кривобокий,
   И с бельмом на правом оке
   Шел по улице...
   Ни поесть, ни похмелиться,
   Бельма чешутся в глазнице,
   Угри - на лице!
   Повернув по ветру нос,
   Чуя запах папирос
   И духов дешевых смрад,
   Улыбнулся наугад...
   Ноги в стоптанных калошах.
   Плечи согнуты под ношей
   Горестной судьбы.
   Что ни шаг, то стон и кашель,
   На три метра вонь параши ­
   И не подходи!
   Вдруг он вылупил бельмо
   На грудастое панно!
   Но не видно сквозь бельму
   Ни бельмеса, ни гугу!
   Плешь изъела весь затылок.
   В сумке звон пустых бутылок
   Навевает грусть...
   Под косым, брезгливым взглядом
   Он, тряся костлявым задом,
   Продолжает путь....
  
   - Но если ваши стихи нужно петь, зачем вы обра­тились в редакцию журнала, а не в студию грамзапи­си? - Николай Сергеевич терял терпение.
   - Я подумала, что люди могли бы читать их друг другу под какой-нибудь бесхитростный аккомпане­мент... - сказала неожиданно грустно Милосская.
   Николай Сергеевич сочувствующе разглядывал мо­лодую поэтессу.
   - Вы не пробовали себя в ином поэтическом жан­ре? - задумчиво произнес он. - Скажем, сочинение эпитафий, а? Не подходит?
   - Эпитафий?!.
   - Да! Редакция готова купить у вас несколько пи­кантных эпитафий. Пять тысяч за строчку!
   - И вы напечатаете?
   - В каком-то смысле, да!
   - Договорились! - Милосская уже излучала вдох­новение. - Кто покойник? Или это будет собиратель­ный образ?
   - Нет, лучше конкретный. Скажем, некий Заварзин Ваня прожил долгую, счастливую жизнь и однажды умер на груди молодой любовницы, опившись шампанским. Родственники в шоке, но богатое наследство сгладило горечь утраты.
   - Когда нужно?
   - К понедельнику!..
  
  
  

6

  
   - Люба, у вас очень красивые ноги, - задумчиво изрек Николай Сергеевич, подпирая ладонью подбородок.
   - Я знаю...
   - Подойдите, пожалуйста, ближе...
   Люба медленно обогнула стол и приблизилась к Во­ронцову. Щеки смущенно горели, но в глазах уже чи­талось счастливое возбуждение.
   - Я вас слушаю, Николай Сергеевич.
   Воронцов неожиданно порывисто схватил Любу за бедра и опрокинул к себе на колени.
   - Ах! - сказала Люба, обнимая шефа. - Вы меня испугали. А если кто зайдет?
   - Никто не зайдет! - уверил Николай Сергеевич и тяжело задышал.
   Люба тоже тяжело задышала, хотя было смешно и щекотно. И тогда дверь отворилась, и Ирина Петров­на всей своей очаровательной персоной впорхнула в кабинет.
   - Николай Сергеевич... - слова умирали на губах. - Как вы могли?!. Как можете?!.
   Николай Сергеевич мучительно пытался вывернуть­ся сквозь обволакивающее тело секретарши. Последняя, в свою очередь, заправляла блузку, а в общем - упи­ралась.
   - Прощайте, несчастный! Вам, наверное, там все от­сидели. - Ирина Петровна выбежала, не щадя тоненьких каблучков. Люба вслед показала язык.
   - Такая нахалка, правда?
   - Господи, да поднимайся же ты наконец! - вос­кликнул Николай Сергеевич, стряхивая с себя секретар­шу.
   Люба фыркнула, вильнула задом и поспешила оста­вить Воронцова наедине со своими проблемами. Но не­надолго... На сей раз старик 3аварзин появился в смо­кинге, с красивой тростью в руках.
   - Итак?!
   - Слушайте! Нет, нет, лучше присядьте, а то упадете от удовольствия! Лучшей эпитафии я не мог бы пожелать и себе! Более того, я приготовил вам несколь­ко, на выбор! - Николай Сергеевич, жестикулируя, беспощадно двигая своими лицевыми мышцами в по­рыве творческого воодушевления, читал с листа:
  
   Ороси сию землю вином - не водицей!
   Я посмертно желаю опохмелиться!
   Черный хлеб покроши над могилой моей,
   Я занюхаю - все же сытней!
  
   - Что скажете, уважаемый?
  
   Кости здесь, душа над вами...
   Мой привет! Заварзин Ваня!
  
   - Каково?
  
  
   Я высоко! Какое чудо!
   Вам не спихнуть меня отсюда!
   А то, что топчете ногой,
   Что черви делят под землей,
   То, что на ваших желтых снимках,
   Что обмывали на поминках,
   В ком видел я и сам врага -
   ­Моя труха!
  
   - Да, завидую я вам!..
  
   Здесь лежит гражданин,
   Один...
   С одинокой познакомится!
   Покойницей...
   Обеспечен и быльем,
   И червем...
  
   - Мне лично по душе последняя!..
  
   Мой прах уже давно развеян!
   И вы, мои родные звери,
   Не стойте жадно у могилы,
   Все в завещанье отразил я!
  
   С последним аккордом воцарилась тишина. Старик бесстрастно курил сигару и, казалось, дремал. Потом медленно произнес:
   - Прочитайте еще раз! И, прошу вас, поторжествен­ней!
   Николай Сергеевич обиделся, но взял себя в руки и повторил сначала. Теперь голосом диктора телевидения, извещающего о скоропостижной кончине главы государ­ства.
   3аварзин хлопнул себя по коленке, восклицая:
  -- Хорошо! Чертовски хорошо! Сколько вы хотите?
  -- Сто тысяч за строчку я думаю...
   - Беру все!
  -- Отлично! Но зачем вам столько, Иван Михайло­вич? Один раз умирать, или вы другого мнения?
   3аварзин ухмыльнулся, доставая бумажник.
   - Лишнее подарю друзьям! У одного, кстати, зав­тра юбилей.
  -- Он обидится, - предположил Николай Сергеевич.
  -- - Гм... Возможно...
  
  
  

7

  
   Николай Сергеевич разбирал почту, когда в кабинет ворвалась разъяренная, как волчица, Ирина Петровна.
   - И вот я узнала про ваше бесстыдство? - кри­чала она, заикаясь и помахивая кулачками. - Него­дяй! Животное!
   Николай Сергеевич удрученно поднимался навстречу.
   - Ирина! Успокойся, ради бога! Все не так, как ты думаешь! - он завладел ее ладонями, попытался притянуть к себе. - Выслушай меня! Только выслу­шай!
   Ирина Петровна вырвалась, схватила со стола чаш­ку горячего чая и выплеснула Воронцову на брюки.
   - Заполучите! Чтоб у вас там все обуглилось
   - Ай-ай-ай! - завопил Николай Сергеевич, поти­рая обожженное место и зажимая руки между ног. ­А-а-ай! Ты не права, Ирина! Я не знаю, что тебе на­говорили, но... Клянусь честью!
   - Правда? - Ирина Петровна вдруг совершенно ус­покоилась, улыбнулась и обняла Николая Сергеевича. - Тебе больно, мой маленький?
   - Очень больно! И обидно!
   - Я тебе верю! Немедленно снимай брюки! Их нужно вычистить и просушить!
   Воронцов послушно снял брюки и протянул ей со словами:
   - Я люблю только тебя!
   - Я тоже тебя люблю, лапочка! И мы скоро будем вместе!
   - ?!.
   - Вчера я сообщила мужу, что оставляю его. Он был в шоке. Ну, ничего, перебесится. Рогоносец несчастный. Ты представляешь, он ползал на коленях и целовал мои тапочки. А я наплевала на его лысый затылок. Я ухо­жу к тебе, моя рыба. Ты счастлив?
   - Да, я рад, конечно... - Николай Сергеевич потер виски. - Конечно, я рад ... О чем речь?! Безумно рад!
   Ирина Петровна насторожилась.
   - Ты что-то не договариваешь! - она погрозила пальчиком и подозрительно прищурилась. - Что за сомнения тебя мучают?
   - Я люблю тебя, но... Я еще не готов к этому, пони­маешь?..
   - К чему не готов? Ты не хочешь детей?
   Николай Сергеевич смешался, присел на диван, закурил.
   - Не горячись. У вас еще, может быть, все наладит­ся! - выдавил он и закашлял.
   - У кого - у нас? С мужем, что ли?
   - Ну да... И все такое...
   - Так вот как, значит, ты меня любишь? - про­цедила Ирина Петровна, каменея лицом. - Подлец! Подлец! Подлец!
   Скомкав брюки, она подбежала к открытому окну и зашвырнула их, что было силы. Потом испепелила взгля­дом своего бесчестного любовника и гордо покинула ка­бинет.
   Николай Сергеевич склонился над подоконником, на­блюдая, как его штаны, словно гигантская птица, раз­махивают крыльями и оседают на ветке близ растуще­го дуба.
   - Стерва! - он растерянно оглядел голые ноги, мок­рые трусы. Осторожно высунул голову за дверь и к, радости своей увидел в приемной Глобуса Априориевича.
   - Глобус Априориевич! Идите скорее сюда! - гром­ким шепотом позвал он. - Скорее же!
   Глобус Априориевич, оглядываясь, скользнул за дверь.
   - Что случилось, НиколаЙ Сергеевич? - тоже ше­потом обеспокоился он. - Где ваши брюки?
   - Они там, на дереве!
   - Это как же так?
   - Вы что, собираетесь допрашивать меня? - возму­тился Николай Сергеевич и, схватив его за рукав, по­тащил к окну. - Выполните для меня маленькую прось­бочку. Или я вас часто прошу?
   - Нет-нет! Я все сделаю!
   - Отлично. Вон, Видите, висят мои брюки? Их не­ обходимо достать и вернуть хозяину.
   - Кому?
   - Мне!
  -- А, ну да, конечно! Но как же я их оттуда сниму?
   Николай Сергеевич в нетерпении затопал ногами.
   - Боже мой! Проявите, наконец, смекалку! Если вы будете задавать так много вопросов, вы никогда не за­мените меня на этом посту.
   Глобус Априориевич внял угрозе и мигом исчез, но ему на смену заявилась Люба с бумагами под мышкой. Николай Сергеевич прыгнул за стол и тут же изобра­зил беззаботную, полную любезности, улыбку.
   - Я все отпечатала, - доложила Люба, протягивая папку.
   - Простите, Люба, вы сейчас ничего не заметили? - полюбопытствовал Воронцов.
   - Нет, а на что вы намекаете?
   - Ерунда! Давайте сюда статью. Письма подписать? Отлично! - он схватил ручку, подул на перо. -. Где?
   - Вот тут... тут... тут... - Люба склонилась над сто­лом, раскладывая листочки.
   Ах, если бы вы могли обозревать ее сзади!
   - О-о-о! - только и смог вымолвить Николай Сер­геевич, в упор разглядывая пышные округлости секре­тарши.
   Люба выпрямилась. Николай Сергеевич поднял глаза и оторопел от ужаса. На пороге расположились главный редактор, сопровождаемый незнакомым, представительным мужчиной.
   - Добрый день, Николай Сергеевич!
   - Добрый день!.. Здравствуйте!..- Николай Сергее­вич привстал в меру длины своего костюма. - Прошу вас! Присаживайтесь! В ногах, как говорится, правды нет!
   - Знакомьтесь, знаменитый писатель Осип Цуман! - представил спутника главный редактор.
   - Очень рад, очень! - заявил Николай Сергеевич, попытался дотянуться до протянутой ему руки, не до­тянулся и сделал вид, что ловит муху. - Люба, милая, зайдешь позднее. Итак? Может быть, чай? Или кофе?
   - Спасибо! - благодарно улыбнулся Осип Цуман. - Если вас не затруднит, кофе. Без сахара!
   - И мне чашечку, голубчик, - добавил Флегант Ива­нович, разваливаясь на диване.
   Николай Сергеевич, опустив голову, тоскливо взирал на свои голые ноги. Почесал затылок. Люба уже успе­ла освободить кабинет.
   - Люба! Люба! Люба! - тщетно взывал он. Неболь­шая пауза, и вот уже Воронцов ослепительно улыбает­ся.
   - Кофе?! Да бог с ним, с кофе! Осип, мы так рады вам! Какими судьбами? Ваш последний роман... Это же ваш роман? Невероятно! Бесподобно! Ваши слова, как родниковая вода! Да, Осип, где вы пропадали все это время? Флегант Иванович, надо бы пожурить Осипа!..
   - Извините, что побеспокоила вас, Николай Сергее­вич! - в дверях стояла Люба, взволнованная и несча­стная. - Господи, горе-то какое! Глобус Априориевич, душка наш, только что упал с дерева и сломал ногу!
   - Да что он там делал, на дереве-то? - удивился Флегант Иванович.
   - Сказал, что пытался снять штаны, ну и... - по­яснила Люба.
   - Зачем же он на дереве снимал штаны?
   - А где же? - Люба смешалась, перевела взгляд на Николая Сергеевича. - Он велел вам передать, что ничего не вышло. Вы не спуститесь к нему?
   Николай Сергеевич заерзал на стуле, потом не вы­держал, подбежал к окну и свесился вниз.
   - Глобус Априориевич! - крикнул он и помахал рукой.
   - Сумасшедший дом! - Флегант Иванович вскочил с дивана. - Немедленно объяснитесь! Почему вы в трусах?
   - Так случилось. Я их залил чаем, знаете ли ... Они соскочили... Сквозняк, понимаете.
   - Кто соскочили? - заревел главный редактор, сжи­мая зубы.
   - Кто-кто! Брюки, естественно! А Глобус Априорие­вич выразил желание вернуть их, ну и... Видите, к чему это привело? Я так и знал! Я чувствовал! Люба, вызо­вите "скорую помощь" И принесите мне какой-нибудь халат. Я сам полезу на дерево! - Николай Сергеевич гордо поднял подбородок.
   - Моему, терпению приходит конец, - заявил Фле­гант, Иванович, выписывая круги нижней челюстью. ­- С одного штаны соскакивают! Сквозняк! Другой их сам снимает! На дереве! Да, сумасшедший дом! В какое положение вы ставите редакцию?! Что о нас подума­ют в литературных кругах? Что скажет наш уважаемый...
   Николай Сергеевич рассеянно обвел глазами каби­нет.
   - Да мы знакомы! Осип Цуман, не так ли? Как по­живаете, Осип? - он потряс руку изумленному писа­телю. - Мне кажется, мы уже встречались... Э, да вы не уходили? Прошу простить за мой внешний вид! Вы, верно, принесли рукопись? Оставляйте! На столе! Ага, вот и халат! Я отправляюсь за своими штанами!
  
  
  

8

  
   На голове интеллигентно располагались лысина, очки, бородка и тому подобные необходимости инди­видуума думающего и излагающего надуманное. Смуща­ли лишь широко распахнутый рот и фонтанирующая оттуда слюна.
   - Вы!.. Вы!.. Вы знаете кто?! - далее нежданный гость перечислил всех животных и гадов, когда-либо бегавших и ползавших по земле. Потом достал из кармана валидол, заглотнул таблетку и бессильно упал в кресло.
   Прежде чем ответить, Николай Сергеевич не едино­жды менялся цветом лица.
   - Теперь я знаю, кто я. Может быть, вы и себя пред­ставите?
   - Профессор Лифляндский! Да, Лифляндский, хо­тите вы этого или не хотите!
   - Как?!
   - А так! Я тот самый упокойничек, обязанный вам своим некрологом!
   Николай Сергеевич глупо улыбался, качал головой.
   - Стало быть, похоронили не вас?! А кого, скажи­те на милость?
   - Моего отца, разумеется! Тоже Лифляндского, Ла­риона Ларионовича! Только профессора математики! Прикладной! Любопытно, правда? Или вам все равно?
   Николай Сергеевич привстал, сел, и так два раза.
   - Ага... - промолвил он. - Значит, это я не вас кормил мочеными яблочками?
   - Нет! И не я вам наплел ту чушь, что напечатана под моей фотографией в траурной рамке!
   - Отец, говорите?
   - Да! То есть нет! В смысле - да, что умер, царстие небесное! И нет - в смысле наплел! Мой отец не мог иметь таких суждений, потому что был страшно далек от театра!
   - По-вашему, все это я сам сочинил? - возмутился до глубины души Воронцов. - Ну, знаете ли!..
   - Я подам на вас в суд! Я добьюсь закрытия вашей паршивой газетенки! Я разнесу вас в пух и прах! Я... - профессор задыхался, распустил узел галстука.
   - Мне наплевать, кто из вас помер, - вы или ваш прикладной папаша, но со слов профессора Лифлянд­ского записано верно!
   - Все! Больше не о чем с вами говорить! - Лиф­ляндский тяжело встал и ссутулясь вышел вон.
   - Необычайная ситуация,- сказал Воронцов, выти­рая платком взмокшие лоб и шею. - Люба! Люба! - простонал он.
   Люба сочувствующе смотрела на шефа, как спаниель на пьяного хозяина.
  -- Люба, где этот подлец, Глобус Априориевич?
  -- Он же в больнице. Ногу сломал, помните?
  -- Лучше бы он себе шею сломал, олух уляблый!
  -- Николай Сергеевич, вас там ожидает мужчина...
  -- Нет меня! - взорвался Воронцов.
   - Николай Сергеевич, он из органов...
   - Плевать я хотел на его, органы!
   В кабинет заглянула милицейская фуражка, сопро­вождаемая ниже изложенной репликой:
   - Лейтенант Стручков! Ваш новый участковый! Николай Сергеевич с досады прикусил язык и изо­бразил нечто смутно напоминающее улыбку.
   - Добро пожаловать, лейтенант!
   Добропожаловавший присел на стул и, скрипя са­погами, вытянул длинные ноги.
   - Постараюсь долго не задержать. Я трижды захо­дил к вам домой, не заставал. Baм знакома гражданка Почечуева Пелагея Семеновна?
   - Разумеется.
   - В каких вы состоите с ней отношениях?
   - О! Отношения самые разнообразные. Но стабиль­ные.
   - Поясните.
   - А нечего здесь пояснять. Соседствуем.
   Участковый помолчал.
   - В отделение милиции поступила жалоба гражданки Почечуевой. Можете ознакомиться.
   - Спасибо, нет.
   - Суть в следующем, - лейтенант порылся в папке, достал нужный лист бумаги и, подглядывая, заговорил без всякого выражения. Его вдумчивое лицо не вязалось с сухим, бессмысленным взглядом. - Гражданка Поче­чyeвa обвиняет вас в том, что вы сильно хлопаете две­рью, топаете, стучите по ночам на пишущей машинке, сморкаетесь в ее полотенца, не моете за собой ванну, жжете без нужды свет и, наконец, взяли за правило мочиться мимо унитаза! Воруете у нее соль, хлеб, мыло, стиральный порошок, зубную пасту, туалетную бумагу, целлофановые мешки, салфетки! Безвозмездно эксплуа­тируете принадлежащие ей по праву вещи, в частности: одежную щетку, топор, мухобилку, прищепки, совок, веник, штопор, зеркало, ложечку для обуви, ситечко, мусорное ведро! Выражаетесь в ее адрес нецензурной бранью! В жалобе приведены заглавные буквы наибо­лее оскорбительных для нее слов: "б, г, е, ж, п, с, х".. А также сопоставляете ее личность с явлениями и пред­метами, содержание которых безапелляционно наводит на мысль о низком и гадком: "понос", "менструация", "поросячий посик"... Грустно, гражданин Воронцов! Грустно! По виду интеллигентный мужчина, а связал­ся с женщиной! Что вам, простите, делить? Нет-нет, я не спрашиваю. Мой долг - предупредить вас об ответственности, а отвечать за содеянное предстоит вам. На товарищеском суде! Осмотрите, гражданин, свое поведение. Распишитесь вот тут... У меня все.
   Николай Сергеевич с чувством оплеванного достоин­ства держал паузу. Сапоги скрипнули и унесли мили­цейскую фуражку по месту службы...
   По пути к главному редактору Николай Сергеевич за­шел в туалет, умылся, причесался, подобрал из своего арсенала наиболее беззаботную и счастливую улыбку.
   - Флегант Иванович, у меня для вас есть радостней­шее известие! - Воронцов цвел тюльпаном. Прижал руку к груди и глубоко вздохнул, показывая тем, что камень с души свалился. - Наш любимый и незабвенный критик Лифляндский жив!
   - В каком плане?
   - В прямом! Жив и здоров и всего полчаса назад по­жимал мне руку. Глобус Априориевич, конечно, все напутал. Оказывается, умер его отец, профессор мате­матики. Надо же?! Я ему говорю, мол, будете богаты, Ларион Ларионович!
   Флеганта Ивановича перекосило. Левая щека задер­галась, правая обвисла.
   - Николай Сергеевич, вы - преступник! И Глобус Априориевич! Оба! Что вы наделали?! Что наделали?!
   - Не понимаю, о чем вы.
   - Не понимаете? Вы погубили нас всех! Идиоты! И вы еще смеете утверждать, что сообщаете радостное известие? - Флеганта Ивановича трясло, как в лихо­радке. - Идите вон! Чтоб я вас больше близко не ви­дел! Вы уволены! - на Воронцова полетели чер­нильница, а потом кофейная чашечка с ложечкой и блюдцем. - Будь проклят тот час, когда я принял вас на работу!
   - Не горячитесь! - отвечал Николай Сергеевич, уворачиваясь самым невозмутимым образом. - Ошибку исправить крайне просто. В следующем номере поместим опровержение: "Редакция просит извинить уважаемых читателей за допущенную опечатку в некрологе профес­сора Лифляндского. Вместо "искусствовед" следует чи­тать "математик"..." Остальное - не принципиально!
   - А как же фотография в рамке?
   - И что? Кто его знает в лицо? К тому же фотогра­фия не подписана. Имелось в виду, что сын уважаемого покойника, тоже уважаемый человек, пребывает в трау­ре. А вы что подумали, - спросим мы?!
   - Гм... - Флегант Иванович размышлял, покашли­вая.
   - Определенного скандальчика, конечно, не избе­жать. И все! Все! Плевать! Скандалы не препятствуют успеху, а разжигают его! Откуда серенький гражданин знает журнал "Палитра"?! А теперь, стоя у киоска, он скажет себе: "Ага? Это тот нашумевший журнальчик! Дай-ка куплю его!" Убежден, наш тираж подскочит вдвое!
  -- Пожалуй... И хитрая же ты бестия, Николай Сергеевич! Люблю тебя, хоть и ненавижу! Иди, работай! Кстати, где этот гад, Глобус Априориевич?
   - В больнице...
   - Когда поправится, я его снова отправлю туда!
  
  
  

9

  
   - Я помирилась с мужем... - сказала Ирина Пет­ровнa с печальной музыкой в голосе.
   - Рад слышать, - бодро отозвался из-за стола Ни­колай Сергеевич.
   - Рады?! Сомневаюсь! Вы, конечно, готовы кусать локти! И я не жалею вас! Вы отвратительны! - Ирина­ Петровна заплакала. Слезы мутными бусинками осе­ли на перьях ее верхней губы. - Вам нечего мне ска­зать?
   - Есть... - Николай Сергеевич с честью выдержал паузу. - Ирина Петровна, у вас изумительно красивые ноги...
  -- Я знаю...
  -- Подойдите, пожалуйста, ближе...
   Ирина Петровна медленно обогнула стол и прибли­зилась к Воронцову. Слезы еще стояли в глазах, но в последних уже читалось счастливое возбуждение.
  -- Я вас внимательно слушаю, Николай Сергеевич.
   Воронцов порывисто схватил Ирину Петровну за бедра и опрокинул к себе на колени.
   - Ой! - воскликнула Ирина Петровна, прижимаясь к нему. - Вы меня испугали! А если кто зайдет?
   - Никто не зайдет, - заверил Николай Сергеевич и засопел.
   Ирина Петровна расслабилась и прикрыла глаза, но дверь, понятное дело, отворилась...
   - Николай Сергеевич, вас срочно к Флеганту Ива­новичу! - Люба притворно ахнула и отступила. - Про­стите...
   Ирина Петровна покачала головой.
   - Такая нахалка, правда?
   - Невозможная!..
   Флегант Иванович лежал на диване, держась за сердце. Лицо зеленое, губы синие, глаза красные. Трясущей­ся рукой он подносил ко рту сигарету и судорожно затягивался.
   - Ли... Ли... Лифляндский... - бормотал он безум­но. - Лиф... Лиф... Лифляндский...
   - Что еще натворила эта ученая обезьяна? - него­довал Николай Сергеевич.
   - Ванька Кузин, шофер наш... Мы его еще подря­дили водить катафалк в "Райском уголке"... Сегодня утром он должен был доставить тело покойного профес­сора Лифляндского в университет для торжественной панихиды. Так подлец напился, и у него угнали машину. С покойником, разумеется! Только что звонил дирек­тор похоронного бюро... Обещал, что если мы не пред­ставим тело в течение двух суток, он представит меня! О господи!
   - Снова эти Лифляндские! Они нас достали! Зачем мы только связались с ними?! Все Глобус Априориевич! Иуда! А что милиция?
   - А что милиция... Арестовала Ваньку за соучастие в киднепинге, разбираются...
   - Да... Но не принимайте близко к сердцу!
   - Как бы не так! Они обещали подать в суд! Требуют неустойку! Мы разорены! Пустят с молотка все, вплоть до моей пепельницы! - Флегант Иванопич впал в истерику.
   - Так, так, так... - Николай Сергеевич примостился на краешке дивана, закурил. - У меня есть идейка! Во всех вечерних и утренних газетах, по радио и телеви­дению дадим объявления, что потерялся гроб с неким профессором. За приличное вознаграждение нам доста­нут его из-под земли!
   - Вы думаете? - с надеждой в голосе спросил Фле­гант Иванович.
   - Убежден! Я верю в силу прессы! Обсудим детали! Поднимайтесь!
   Результаты сказались на следующий же день...
  
  
   Толстая и важная секретарша, с массой бородавок, плодотворно расселенных по всему лицу, сообщила по селектору:
   - Флегант Иванович, здесь какие-то люди принес­ли гроб!
   - Отлично! Пусть скорее затаскивают ко мне в ка­бинет! Целее будет!
   Суетливо бегая, ругаясь и советуя, Флегант Ивано­вич помог разместить гроб на стульях.
   - Чудесно! Здорово! И главное, очень вовремя! Как вам удалось? Молодцы!
   Маленький небритый мужичок в фуфайке и кирзо­вых сапогах хитро подмигнул:
   - Примите товар, уважаемый товарищ. Будете смот­реть?
   - Нет-нет! Спасибо! - и обнял Мужика. - Спаси­бо!
   - Пожалуйте обещанное вознаграждение.
   - Наличными! - пожелал красномордый верзила, разя все живое перегаром. .
   - Одну минутку! Нина Павловна! - обратился Фле­гант Иванович к секретарше. - Отсчитайте им денеж­ку!
   Пока Нина Павловна копалась в сейфе, расплачивалась и выпроваживала, редактор уже терзал телефон:
   - Але! Похоронное бюро? Мне директора! Срочно! Але! Это Флегант Иванович! Приезжайте и забирайте свое сокровище! Да! Да! В кабинете! Да! Жду!..
  -- Але! Николай Сергеевич?! Мухой ко мне! Все!
   Неожиданно в кабинете возник Осип Цуман.
   - Здравствуйте, Флегант Иванович! Я насчет своего романа. Дела движутся? - заметив гроб, он замолчал и снял шляпу.
   - Проходи, Осип. Рад тебя видеть! - радушно при­ветствовал писателя Флегант Иванович. - Присаживай­ся.
   - Извините, что не вовремя. С моей стороны это, разумеется, бестактно. Но, простите, я не знал, что у вас несчастье...
   - Несчастье? - Флегант Иванович рассмеялся, иг­риво и любовно похлопал по крышке гроба, словно то была задница его дражайшей супруги. - Да я сроду не был так счастлив! А вот и Николай Сергеевич! Наша гордость, умница великая! Наша душа! Наш мозг! ­Флегант Иванович расцеловал Воронцова. - Нина Пав­ловна! Нина Павловна!
   Появилась испуганная секретарша. На ней дрожали даже бородавки. Открыла рот и застыла.
   - Нина Павловна! Во-первых, сегодня же подготовь­те приказ о назначении Воронцова моим первым замес­тителем. Во-вторых, Нина Павловна, надо бы органи­зовать пару бутылок шампанского.
   - Флегант Иванович, - очнувшись, шепотом произ­несла секретарша, - там принесли еще один гроб. Как скажете поступить?
   Улыбка вмиг сошла с лица Флеганта Ивановича. Ни­колай Сергеевич, пряча от начальства глаза, прикурил вторую сигарету.
   - Извините! Я в другой раз! - Осип Цуман отдал честь и испарился.
   - Заносите! Сюда, рядышком!..
   На сей раз гроб втащили четыре бабы, с испитыми, в побоях и ссадинах лицами.
   - Ох, и умаялись мы! - сказала одна.
   - Да уж! - подтвердила другая, стыдливо прикры­вая ладонью не по годам беззубый рот и распухшие губы.
   - Тяжелый покойничек! - сказала третья.
   - А как же! Профессор небось! - кивнула четвер­тая.
   - Заплати им! - принял решение Флегант Ивано­вич. - Черт его знает, в каком там профессор! Нико­лаи Сергеевич, ты же видел его! Опознаешь?
   Николай Сергеевич неуверенно приблизился к гро­бу и сейчас же отступил, поморщившись и отмахиваясь.
   - Да я и видел-то его только раз!
   - Может, и узнаешь! - настаивал Флегант Ивано­вич. - Особые приметы есть?
   - Нет... - Николай Сергеевич сморщил лоб, вспо­миная, как помогал Лифляндскому-старшему справлять на судне нужду. - Впрочем... На ягодице родимое пят­но, а несколько выше - пролежень...
   Флегант Иванович, склонив голову набок, и сощу­рив глаз, пристально посмотрел на Воронцова. Секре­тарша отдала деньги. Бабы ушли довольные...
   - Черт знает что с этими Лифляндскими! - в серд­цах воскликнул Николай Сергеевич. - Сначала умер не тот, потом и того потеряли, наконец, нашли, но дво­их!
   - Отдадим обоих! Кого хотят, того пусть и хоронят! Секретарша влетела в кабинет, тараща глаза и. при­жимая к груди свой рыжий парик.
   - Еще двоих привезли! И там, в холле, драку затеяли меж собой! Ругаются, стекло разбили!
   Флегант Иванович нервно дернулся и рухнул на ди­ван.
   - Воды!.. Воды... И звоните в милицию! Лейтенан­ту Шмякину!..
   Николай Сергеевич поднял трубку:
   - Милиция? Мне лейтенанта Шмякина... Да? Шмя­кин? Это по поводу похищенного катафалка... Нет, не Флегант Иванович! Его первый заместитель, Воронцов!.. Нашли?! Неужели?! Гм ... Дело в том, лейтенант, что у нас проблема - еще четыре неопознанных объекта... Да, Лифляндские... Сколько их? Двое здесь лежат, двоих вот-вот внесут... Редакция "Палитры", да... Ждем...
   - Иди... Иди, куда хочешь... Оставьте меня... - хрипел Флегант Иванович. - Хватит экспериментов... Нина Павловна, подготовь приказ о его увольнении... Будь ты проклят!..
  
  
  
  

Глава III

УВАЖАЕМЫЕ

  
  

Главному редактору

журнала "Палитра"

господину Савину Ф.И.

  

Глубокоуважаемый Флегант Иванович!

   Пишет Вам постоянный читатель, большой поклон­ник "Палитры" поэт Александр Усов. Если Вас сколь­ко-нибудь интересует поэзия, то мою фамилию Вы не могли не встречать в любом столичном литературном издании, кроме разве что вверенного Вам журнала. Причины, приводящие к игнорированию моего творче­ства на страницах "Палитры", мне не совсем ясны. Моя поэзия высоко оценена не только на родине, но и зару6ежом. Недавно на поэму "Калоприемник" была поставлена опера-балет в Нью-Йорке. Благоприятные рецензии на свои книги я читал в "Сан-Франциско кро­никл", "Нью-Йорк таймс бук ревью", "Дейли телеграф" и т.д.
   Теперь по существу. Я неоднократно посылал Вам подборки своих далеко не худших стихов, но в ответ всегда получал удивительно невежливое молчание. Недоумение сменялось раздражением, но в конце кон­цов мы разумные люди и должны найти общий язык.
   На сей раз я посылаю Вам всего одно стихотворение, которое, надеюсь, положит начало нашему дальнейшему тесному сотрудничеству.
  
   Сколько лет осталось жить?
   А? Кукушка, подскажи!
   Все вокруг молчит в лесу,
   И не знаю, что к чему...
   Небо смотрит желтым глазом, -
   ­Хорошо мечтать под вязом!
   Умереть в такой денек -
   ­Йог, пожалуй бы, не смог! ***
  

С уважением, искренне Ваш

Александр Усов.

17 февраля 1995 г.,

Переделкино.

  
  
  

Господину Усову А.

  

Глубокоуважаемый Александр Усов!

  
   Примите мои самые искренние извинения за то мол­чаливое недоразумение, которое возникло между нами. Редакция высоко оценивает Ваш вклад в литературную жизнь страны и почитает за честь сотрудничать с Вами на любых условиях. Ваше последнее стихотворение "Сколько лет осталось жить..." буквально потрясло ре­дакционную коллегию. Море свежести, красоты, силы обретают, казалось бы, незамысловатые слова в сложен­ной Вами поэтической мозаике! Однако редакция взяла на себя смелость отшлифовать предложенный Вами алмаз, памятуя о том, что даже самый драгоценный камень только выигрывает от соответствующей обработ­ки.
  
   Сколько лет осталось жить?
   А? Кукушка, подскажи!
   Морду отвернула птица -
   ­Хочет, верно, помочиться...
   Усов, от твоих стихов
   Йог и тот бы занемог! ***
  
   Если вы ничего не имеете против настоящей поправки, стихотворение будет опубликовано в ближайшем номере.
  

С уважением, главный редактор

журнала "Палитра" Савин Ф.И.,

Москва, 28 февраля 1995 г.

  
  
   *** Акростих - стихотворение, в котором определенные (обычно начальные или конечные) буквы строк образуют слово, фразу или имя, часто служащее посвящением.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"