Котова Анна Юрьевна : другие произведения.

Семьдесят тысяч

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Если вы еще не смотрели "Список архива Ланъя", посмотрите, оно того стоит. А это приквел к сериалу, моя версия того, как могли развиваться события между двумя известными нам точками - кошмаром Мэйлин и сменой наследника в Северной Янь.
  
  Архив
  
  
  - Что это?
  - Прошение.
  - Кому?
  - Самому Нефритовому императору. [1]
  - Чего хотят?
  - Справедливости.
  - Все хотят справедливости. Но мир несправедлив.
  - Мир несправедлив, но учитывая количество подписей...
  - Сколько?
  - Семьдесят тысяч.
  
  
  ...Он просыпается рывком, как от резкого звука, и садится, прислушиваясь, но вокруг тихо, даже слишком тихо. Если бы та труба гудела наяву, в воздухе еще должен бы был дрожать звук, тянуться этаким низким хрипловатым гулом - но в ушах аж звенит от тишины. Значит, труба была только во сне. А что ему снилось? Он не может вспомнить. Помнит только, что перед тем, как проснуться, он опустился на колени, протянул руки и произнес: "Подданный исполнит приказ" - и в руки ему лег свиток... и сразу загудела труба, и его выбросило из сна сюда, в эту тишину, на эту постель, в эту комнату, пахнущую сухими травами и дымом.
  Что он поклялся исполнить там, во сне?
  Где-то за стеной, в темноте теплой ночи, нерешительно тренькает какая-то птица, потом голос ее становится увереннее, и вот она уже заливается в самозабвенной песне; дальше, внизу, вступают лягушки, а совсем рядом, почти над ухом, цвиркает насекомое - сверчок, что ли, кто его знает, никогда особо не интересовался, кто чирикает, стрекочет и квакает теплыми весенними ночами... и почему так холодно? Он знает, что ночь теплая, а руки и ноги стынут, и по спине озноб, и голова кружится.
  Он снова ложится, натягивает на плечи одеяло, закрывает глаза.
  Знобит.
  
  
  - Ты знаешь, что был трижды безнадежен?
  - Трижды? Как это?
  - Ты обгорел так, что живого места не было. После такого не выживают. Это первое. Ты несколько суток пролежал в снегу. После этого становятся холодными и твердыми, как дерево. Выжить невозможно. Это второе. И ты отравлен ядом одной таинственной дряни, которая водится только на склонах горы Мэйлин. Яд смертелен, противоядий нет. Это третье.
  Он сидит, закутанный в одеяло, и руки его дрожат - то ли от слабости, то ли от нервного напряжения, то ли и от того, и от другого вместе.
  - Почему же я жив?
  - Пути дао неисповедимы. Каждый из трех пунктов этого списка означает бесспорную верную гибель всего в несколько дней. Зависит от крепости организма. Два дня, три. Ты был очень крепок - может, протянул бы дней пять.
  Молодой лекарь поднимает палец, выдерживает паузу.
  - Но все три пункта вместе, одновременно - они повлияли друг на друга, смертельное обернулось животворящим, и вот ты с нами. Имей в виду - хотя твой случай не уникален, он все же настолько редок, что каждое такое выживание следует считать чудом. Поэтому не гневи Небеса, принимай лекарства вовремя, не перенапрягайся и поменьше думай.
  Он усмехается, чувствует, как от этого простого действия движутся мышцы лица, как натягивается в одном месте и идет складками в другом кожа. Будто чужая.
  - Разве может человек не думать?
  - Может. Садишься в позу лотоса, закрываешь глаза и не думаешь. Называется медитация.
  - Я не собираюсь становиться буддой, мне некогда, мне надо скорее поправиться, я перед смертью поклялся отцу...
  - Стоп. Перед какой смертью? Перед которой из трех - учитывая, что ни одна из них тебя не взяла? Прояви хоть какое-то уважение к усилиям лекарей. Ты клялся своему отцу перед смертью, но не умер. Мой отец вытащил тебя с того света, чтобы ты не умер. Перед кем из отцов твой долг больше? Подумай на досуге об этом. А еще раз заговоришь про "мне надо бежать по делу срочно" - и я сделаю так, чтобы ты не думал, принудительно. Снотворные, знаешь ли, не зря придуманы еще стрелком Ци сразу после того, как он сшиб с неба лишние солнца.
  - Ты перепутал, там был стрелок И, и когда это он изобретал снотворные, что ты несешь... [2]
  - Вот, уже лучше. Если совсем не можешь не думать, думай о том, кто сшибал с неба солнца, кто изобретал снотворные и зачем им это было нужно.
  - Не морочь мне голову! Я ясно сказал тебе, у меня нет времени, я должен...
  - Это что за пререкания? Сказано тебе: в позу лотоса и медитировать. Ну?
  - Но послушай. Мне нужно скорее, пойми.
  Лекарь хмыкает и пренебрежительно машет рукой.
  Пациент поднимает голову, смотрит прямо перед собой, и голос его становится резче и тверже.
  - Линь Чэнь, их семьдесят тысяч, и они ждут. Они согласны терпеть, сколько надо, но не согласны и мгновения потерять зря.
  Лекарь, до того ходивший по комнате туда-сюда с видом всезнающего превосходства, останавливается, не донеся до полу только что шагнувшую ногу. Лицо его бледнеет, глаза расширяются.
  Потом он осторожно ставит поднятую ногу на пол, оборачивается, смотрит.
  - Вот оно что, - говорит он.
  Подходит к постели, берет пациента за подбородок, вглядывается в его глаза.
  - Вот оно что, - повторяет Линь Чэнь. - Тогда не медитируй. - И ловким движением тычет пальцами в несколько точек на теле, отчего пациент обмякает и начинает заваливаться. Лекарь ловко подхватывает его и укладывает на постель, поправляет подушку, поддергивает одеяло.
  Выходит из комнаты.
  Проходит коридором, спускается по лестнице, сворачивает за угол, выходит на скальную террасу - там беседка, открытая солнцу и ветру, и в беседке сидит и сам с собой играет в вэйци старый человек в светло-сером. [3]
  - Отец, - говорит Линь Чэнь, поклонившись. - У нас случай так называемой одержимости.
  - Прямая связь с посторонней душой? - спрашивает старый человек, выставляя на доску белый камень. - У кого это... Постой, тот молодой генерал?..
  - Угу, - молодой лекарь кивает. - Если бы с посторонней душой, отец. Он сказал - их семьдесят тысяч.
  Старик вздрагивает и встает, задев доску. Камни на доске тоже вздрагивают и сдвигаются.
  - Вот уж действительно генерал, - бормочет старик себе под нос. - Мы не ищем легких путей. Запускать к себе в голову - так сразу всю армию... Идем, я осмотрю его еще раз.
  Молодой и старик торопливо выходят из беседки.
  Солнечный луч скользит по доске с расставленными камнями. Позиция почти не изменилась... но, кажется, теперь выигрыш черных. Или нет...
  
  
  ...Он выходит из комнат наружу. Колени подгибаются от слабости, и голова кружится, и в глазах темнеет, но он делает шаг, и другой, и третий.
  Перед ним галерея, идущая по склону горы, а вокруг - вид, от которого захватывает дух. Вернее, захватит, когда он отдышится и сможет наконец оглядеться. Потому что пока все его силы уходят на то, чтобы не споткнуться, и чтобы не потерять равновесия просто оттого, что повернул голову, и чтобы сохранить на лице спокойное уверенное в себе выражение. Будь он хоть бледно-зеленым, как ростки травы, не видевшей света, но хотя бы невозмутимость он может изобразить. "Пусть я слаб и немощен, я отношусь к этому философски". Господ Линя-старшего и Линя-младшего вряд ли обманешь прохладной миной, но на свете много других людей, и вскоре нужно будет привыкнуть держать себя с ними.
  Что бы ни говорили лекари - "вскоре" означает "как можно скорее", а не "когда мы тебе позволим проснуться".
  Поэтому еще шаг, и еще шаг, и еще.
  Вот, перила. Можно остановиться, слегка на них опершись. Нет, не вцепляться отчаянной хваткой утопающего. Ты сможешь.
  Вот так. Элегантно, без видимого напряжения.
  
  
  ...Действительно, чудесный вид. Долина, за ней синие горы - чем дальше, тем бледнее, - невысокие, с лесистыми вершинами. В долине взблескивает река, по ее берегам клонятся деревья с серебристой листвой - даже отсюда видно, как она отличается по цвету от темной листвы того, что растет по склонам. Ивы.
  - Узкие листья и шелест - прибрежная ива, - говорит он сам себе и продолжает: - Шепчет вода о забытом, и клонятся ветви...
  - Что ты сказал? - произносит у него за плечом надоевший за последние месяцы голос. - Что ты там бормочешь?
  - Ничего, - отвечает он с досадой. - Красивый вид, говорю. Горы, речка внизу, деревья всякие.
  - Да, у нас тут красиво, - соглашается Линь Чэнь. - Но зубы мне не заговаривай. Куда тебя понесло из постели? Я сказал - несколько шагов по комнате и хватит, а ты аж до перил добежал. Обратно-то доползешь?
  - Почему доползу? Дойду.
  - А, ну хорошо. Тогда идем. Руку дать?
  - Нет, я сам.
  - Сам так сам... Осторожней, тут ступенька... хорошо. Еще немножко и мы дома. Эй, не заваливайся!
  - Я не заваливаюсь.
  - Конечно-конечно. Иди давай.
  Пациент еще находит в себе силы не упасть на постель, а сесть. Линь Чэнь стоит рядом, смотрит скептически.
  - Нам надо решить еще один вопрос, собственно, затем я к тебе и шел, но мы немного отвлеклись. Ты как, говорить можешь?
  - Да, конечно. Что может помешать мне говорить?
  - Хм, ну да, с тех пор, как мой отец снял одеревенение корня языка, тебя попробуй заткни... Короче. Мы с тобой должны решить, как тебя зовут. Если, конечно, ты не хочешь называться собственным именем.
  - Это не мое имя. Тот человек умер.
  - Ну вот и подумай, как зовут человека, который выжил. Завтра зайду, спрошу, что ты надумал... Хочешь, подвину тебе столик с четырьмя сокровищами, вдруг захочешь попробовать, как будет выглядеть новое имя на письме... Или ты сейчас и кисть не поднимешь? [4]
  - Подниму. Благодарю тебя, пододвинь столик, будь добр.
  
  
  ...Утром он снова стоит у перил, переводя дыхание и пытаясь любоваться видом.
  Линь Чэнь подходит, качает головой.
  - Стоило тебя спасать, если ты загонишь себя в могилу упрямством.
  - Не загоню. Просто у меня нет времени, я же говорил.
  - Да, я помню. Но не перегибай палку - сломаешься, и на кого надеяться твоим семидесяти тысячам? А? Проводить тебя до комнаты?
  - Нет, я сам. Только еще немного постою.
  - Ладно. Имя придумал?
  - Да.
  - Какое?
  - Там, в комнате.
  - Да ради Небес, не буду висеть у тебя над душой, теряй сознание сам, если тебе так хочется! Так и знай, пока не упадешь, не подойду, так что грохочи громче, когда будешь падать.
  Линь Чэнь разворачивается и идет в комнату больного, берет со столика лист.
  
  Узкие листья и шелест - прибрежная ива,
  Шепчет вода о забытом, и клонятся ветви,
  Ты ли была так давно так бесспорно красива,
  Ты ли жила, не боясь ни разлуки, ни ветра?
  
  Узкие пальцы и тонкий браслет на запястье,
  В темных горячих глазах озорство и отвага.
  Ты ли была так давно - и давно, до ненастья,
  Шла, не колеблясь, и не отступала ни шага.
  
  Ты ли, склоняясь, стоишь над бегущей водою,
  Пальцы и пряди волос - всё неверно и зыбко,
  Узкие листья подобно серебряным рыбкам
  Вьются в потоке, мелькая, не зная покоя.
  
  Почерк свидетельствует о том, что эта рука привыкла к кисти, но к середине текста устала и дописывала на одной силе воли.
  Под этим листом следующий, и на нем надпись куда короче: "Мэй Чансу".
  - Мог написать только имя, - фыркает Линь Чэнь. - Так нет же. Всё бы ему прыгнуть выше головы...
  И, аккуратно сложив оба листа, запихивает их в рукав.
  
  
  - Я хочу уйти.
  - Сбрендил? Тебя же ноги не держат.
  - Держат.
  - Это не называется "держать". Это называется "подкашиваться".
  - Я справлюсь.
  - А, ну ладно. Хочешь идти - иди. Перед обедом пошлю служку проверить вон ту канаву. Нет, двух служек. Когда они тебя выудят, им придется волочить тебя на носилках.
  - Линь Чэнь, я пойду потихоньку, не спеша, и буду отдыхать после каждых десяти шагов.
  - Хм. Ну хорошо. Я в тебя верю. Значит, не буду посылать служек к канаве.
  - Я знал, что в конце концов ты меня поймешь...
  - Да, я тебя понял. Пошлю их к мосту за поворотом. И, пожалуй, не перед обедом, а перед ужином.
  - Линь Чэнь!
  - А чего ты хотел? Тебе сто раз сказано: рано. Куда ты торопишься? А, да, они тебя подгоняют. Ну так скажи им, что они тебя загонят, и тогда не видать им никакой справедливости, как своих ушей...и рук, и ног, и всего прочего, раз они уже призраки. Впрочем, подозреваю, это я их не слышу, а они-то меня слышат превосходно. Армия Чиянь, слушай мою команду! Отставить дергать молодого командующего! Как поняли?
  - Они говорят: так точно, генерал Линь Чэнь.
  - Замечательно. Значит, сегодня ты никуда не уходишь. И завтра никуда не уходишь. Может быть, я отпущу тебя через месяц - и нет, не пешком, даже не мечтай. Так и быть, Архив выделит тебе экипаж из собственных запасов. Два колеса и оглобли, ничего выдающегося. Что ты так кривишься? Хочешь паланкин и три десятка слуг впридачу?
  - Нет, голова болит.
  - Идем, провожу тебя до постели. Говорили тебе - не перенапрягайся, не слушал, вот тебе и головная боль...
  - Это не от того.
  - Ну конечно, ты как всегда лучше знаешь!
  - Это потому что они как гаркнули все хором...
  - О Небеса, вся армия Чиянь?
  - Ну да. Да еще батюшка добавил...
  Линь Чэнь смотрит, ждет продолжения. Продолжения нет.
  - Что, велел тебе слушаться лекарей?
  - Ничего подобного!
  - Врешь.
  Идут по галерее, сворачивают к комнате, где пациент Мэй Чансу, бывший генерал, провел столько дней, что их количество кажется бессчетным.
  - Я ненавижу эту комнату и эту постель, - говорит Мэй Чансу. - Прости, ничего не могу с собой поделать.
  - Понимаю, - отвечает Линь Чэнь. - Но ты еще не в силах отсюда удрать. Прости, ничем не могу помочь. За один день силы не вернешь... а все свои прежние силы ты не вернешь никогда, и ты знал об этом с самого начала.
  Мэй Чансу кивает.
  - И кстати, братец Су. Ты должен научиться врать. Ты же собираешься добиваться справедливости в столице? Там без этого никак. Пока что у тебя всё на лице написано.
  - Я научусь.
  - Угу. Тебе многому придется научиться.
  
  
  Горы и воды
  [5]
  
  
  
  Бурая лошадка, невзрачная, но выносливая, бодро перебирает копытами по узкой каменистой дороге. Крытая повозка катит, покачиваясь, переваливаясь, как утка, качаются яркие занавески, слишком новые для этого тарантаса, колеса стучат по камням. На козлах юный возница, совсем мальчишка, круглолицый и круглоглазый, в простой, но добротной одежде, вокруг головы повязка в сине-серых тонах - неброско, но и не бедно. Он не пристает к лошади зря, не дергает ее попусту, только изредка слегка хлопает ее вожжами по бокам, напоминая, что следует переставлять ноги немного быстрее. Лошадка понимающе ускоряется, потом, видимо, решив, что усыпила бдительность возницы, снова замедляет ход.
  Лето, солнце светит вовсю, и в повозке, вероятно, душновато, а если поднять занавески, станет пыльно. Видимо, ездоку надоело трястись по ухабам, и он приподнимает занавеску у мальчишки за спиной и говорит:
  - Эй, Тун Лу! Останови-ка, хочу немного пройтись.
  - Сейчас, господин, - отвечает мальчишка, - доберемся до тех деревьев, там тень, посвежее, чем тут, как раз будет приятно прогуляться.
  Дорога сворачивает под деревья, дальше, насколько можно видеть, она идет через лес, самое то, и мальчишка натягивает вожжи, соскакивает с козел, подставляет ступеньку для своего седока, подает руку.
  Мэй Чансу спускается на землю.
  Некоторое время они неторопливо идут, мальчик ведет лошадь в поводу, коляска постукивает и дребезжит сзади, но этот привычный звук настолько навяз в ушах за время путешествия, что слух привык его не замечать. А вот шелест листвы, птичье цвирканье, лесные шорохи и трески отлично слышно.
  Дорога здесь поросла короткой упрямой травой, а по обочинам трава темная, мягкая, длинная, стелющаяся - такую часто можно встретить по краям лесных полян, еще не в лесу, уже не на открытом месте, - а в ней островками сияют скопления маленьких белых звездочек. Господин Мэй идет, поглядывая по сторонам, потом останавливается, указывает мальчику на цветы.
  - Созвездия, - замечает он. - Тун Лу, как называется эта трава?
  - У нас ее зовут слёзками, - отвечает мальчишка. - Ее везде полно, она от поноса хорошо помогает, и вроде раны заживлять тоже годится.
  - Хм, не силен я в травах, надо будет при случае спросить Линь Чэня.
  Тун Лу, деловито:
  - Хотите зарисовать? Принести письменный прибор?
  - Да, пожалуй... И тушь разотри.
  
  
  Господин Мэй сидит - ни в коем случае не на земле! - на подушке, которая в свою очередь лежит на расстеленной циновке, перед ним маленький переносной столик. Он зарисовывает цветы, лошадь пользуется случаем и щиплет траву, а Тун Лу отходит в сторону и становится в стойку, намереваясь немного поупражняться.
  Мэй Чансу взглядывает на островок белых цветов, подбирает рукав, проводит одну линию, другую...
  Тун Лу бьет в воздух ногой, возвращается в исходную стойку, снова бьет.
  - Плечи разверни, - говорит Мэй Чансу, не оборачиваясь. - И колени выпрями.
  Тун Лу выпрямляется.
  - Так, господин?
  - Уже лучше, - говорит Мэй Чансу, одним движением кисти выводя звездочку цветка, - теперь зад подбери. И правый локоть ближе к телу. Да, вот так.
  Тун Лу сопит, пытаясь следить одновременно за плечами, коленями, локтем и задницей. Ударяет по воздуху ногой.
  - Понял, в чем дело?
  - Вроде понял, спасибо, господин!
  - Молодец. Продолжай.
  Через какое-то время господин Мэй откладывает кисть, сворачивает лист с рисунком.
  - Тун Лу, помоги встать.
  Он научился выговаривать это непринужденно, между делом, и его слова звучат распоряжением изнеженного господина, а не просьбой слабосильного больного, и окружающими воспринимаются так же естественно, как "подавай чай" и "разведи огонь". Вся досада на собственную немощь остается ему одному. Ведь даже не замечал тогда, раньше. Вставал одним гибким движением. Не то что ничего не болело и не затекало - в голову не приходило, что можно не смочь встать!
  Тун Лу подает руку.
  - Вернетесь в повозку, господин?
  - Еще немного пройдусь, спасибо, Тун Лу.
  
  
  Они путешествуют неспешно и едут куда глаза глядят. Всякому, кто замечает их, это очевидно. Человек после тяжелой болезни путешествует, дышит воздухом, любуется природой, словом, поправляет здоровье. А что он выбрал для этого не ухоженные сады и парки больших городов и богатых поместий, а дикие края рек и озер, цзянху, так почему бы и нет? Многие отправляются сюда за простотой нравов, красотами природы и вольностью. Конечно, гулять в этих краях просто так - рискованно, тут немало встречается лихих людей. В здешних лесах и долинах следует держать ухо востро: могут найтись любители стукнуть прохожего по голове и отнять имущество, и никакое ведомство Наказаний не поможет. Нет его тут, этого ведомства. Хочешь защитить себя - делай это сам.
  Или умей сражаться, или нанимай бойцов.
  Да, конечно, здешних бойцов! Где ты найдешь бойцов лучше? Заплати - и спи спокойно.
  Поскупился? Не взыщи.
  В столице это называется - "дикое цзянху кишит разбойниками". Но в цзянху никто не будет такого говорить, если он в здравом уме. Те, кого в столицах называют разбойниками, здесь - уважаемые люди, а что они зарабатывают на жизнь кулаками и мечом, так это работа не хуже прочих, и законы, коим подчиняются здешние бойцы, соблюдаются построже, чем соблюдают государственные законы ближайшие родственники императора под самым его боком. Конечно, в цзянху есть и продажные убийцы, меняющие мнение - и мишень - каждый час в зависимости от полученной мзды, - как и в любом столичном ведомстве, где продажных чиновников всегда не менее трети. Если такой бессовестный человек еще и хороший боец, он может протянуть довольно долго, постепенно наживая себе все больше врагов, - как и любой казнокрад в столице. Однако здесь и враги - тоже всё сплошь вооруженные люди со своим представлением о справедливости и основах человеческого общежития... когда их становится слишком много, это несовместимо с жизнью. Как и в столице... а, нет, в столице иногда удается выжить. В цзянху - обычно нет.
  Словом, тут царит простота нравов и свирепая дикая справедливость, со стороны она кажется довольно привлекательной. Если ты можешь за себя постоять, тебя тоже будут уважать. А человек, которого уважают в цзянху, - это очень большой человек, куда там столичным чиновникам. Хотя чиновники, конечно, считают иначе... Два эти мира существуют рядом, не смешиваясь, как вода и масло, и довольно плохо друг друга знают, все больше довольствуются слухами. Большой чиновник из столицы свысока смотрит на дикарей из цзянху, однако, если он в здравом уме, поостережется ссориться с ними, а дикарей из цзянху мало занимает, обиделся ли на них какой-нибудь важный человек в столице, что эти неженки понимают в жизни! Цзянху без столицы обойдется. Столица без цзянху... ну, она бы обошлась, но лучших телохранителей можно найти в цзянху. И если кого надо аккуратно убить - тоже.
  Еще в цзянху хорошо прятаться, об этом тоже все знают. Укромных мест среди рек и озер хватает, законопослушных обывателей, готовых из патриотического долга сообщить куда следует, явно недостает. Хочешь найти спрятавшегося в цзянху - засылай своих людей, а они ведь могут и не вернуться. Столичного соглядатая здесь видно за сотню ли, разве что он будет уж очень тихим, тайным и осторожным. Иначе либо прирежут в укромном месте, и никаких концов не останется, либо нарочно будут кормить ложными сведениями и водить за нос. Поэтому для поиска укрывшихся в цзянху разумнее всего нанимать кого? Да, правильно. Людей из цзянху.
  Они выследят для вас кого угодно, только платите... однако если вас интересует человек, уважаемый в цзянху, это будет дорого стоить. Очень дорого.
  А некоторых не выдадут ни за какие деньги, потому что у диких разбойников из цзянху есть законы, и они соблюдают их получше, чем члены императорской семьи - законы государства... впрочем, об этом уже было сказано.
  За соблюдение законов и за вопросы контактов с внешним миром отвечают гильдии бойцов. Никто не мешает, конечно, человеку из цзянху жить самому по себе, без всяких гильдий, но это гораздо хлопотней, чем иметь за плечами поддержку на случай непредвиденных обстоятельств. Вот, например, братство Шуанча. Или поместье Тяньцюань.
  Или союз Цзянцзо.
  
  
  ...Они стоят у перил на галерее, смотрят на дальние склоны гор.
  - Ты же так спешил, - говорит Линь Чэнь. - Ни дня лишнего не хотел оставаться в постели. А теперь собираешься праздно бродить среди озер и рек?
  - Именно, - отвечает Мэй Чансу. - Праздно бродить, никуда не торопиться, любоваться видами. Привезу тебе описания животных и образцы растений. Составлю, может быть, какие-нибудь путевые заметки. Пусть цзянху привыкнет ко мне.
  - И?..
  - Я буду дружелюбен, приветлив и безобиден. Со мной будут разговаривать.
  - Ты? Безобиден? Так может показаться разве что в первые полчаса.
  - Полчаса тоже время. За полчаса можно многое узнать.
  - И что ты намерен выяснить?
  - Я узнаю, где они. Никаких сомнений, что большинство их в цзянху. А это не менее тысячи человек...
  Он умолкает, замирает на мгновение. Линь Чэнь глядит на него с тревогой.
  - ...без малого две тысячи, - уточняет Мэй Чансу.
  Линь Чэнь поднимает брови.
  - Я найду их и соберу вместе.
  - Новый воинский союз?
  - Зачем новый? Думаю, я возглавлю один из старых, обновлю его, а они станут его ядром.
  Линь Чэнь трясет головой.
  - Ты сошел с ума. Чтобы возглавить воинский союз, нужно быть воином.
  - Ты прав, - отвечает Мэй Чансу. - Я больше не воин. Но понимаешь, может, я и не воин...
  - Но?
  - Ты сам сказал: я не безобиден.
  
  
  ...Встречи в дороге случайны, никогда не знаешь, с кем сведет тебя судьба. Вчера ночевали в придорожной гостинице, Мэй Чансу непринужденно завел разговор с двумя охотниками, угостил их вином, и они с готовностью поделились с новым знакомцем всеми сплетнями, какие вспомнили. После четвертой бутыли один из охотников наклонился поближе к собеседнику и сообщил, понизив голос:
  - А в Синьхоу лучше вам не ездить, господин. Там, говорят, страшные люди поселились. - Поднял палец, дабы подчеркнуть важность следующий фразы. - Мятежники. Говорят, они сперва в лесах прятались. к западу от Цуньчжоу, так за ними туда из столицы целый отряд присылали, да не простых бойцов, а даже по нашим меркам - сильные были ребята... Ни одного не осталось. Мятежники всех поубивали. Обогните уж Синьхоу стороной, господин-то здоровьем слаб, а мальчишка ваш, не в обиду будь сказано, зеленый еще. Супротив тех людей не потянет. Долго ли до беды. Вон, лошадка у вас неплохая, да и господин, видать, не совсем без денег, вдруг соблазнятся, и поминай как звали...
  - Спасибо за предупреждение, добрый человек, - ответил господин Мэй и поклонился охотнику. - Не представляешь, как я тебе благодарен.
  Велел хозяину подать еще вина, чтобы охотники уснули счастливыми и не просыпались завтра слишком рано. Сам же поднялся еще до рассвета, бледный, под глазами круги, - да и спал ли он вообще, небось ворочался только? - но с такой решимостью на лице, что Тун Лу вжал голову в плечи и побежал скорей запрягать.
  Завтракать не стали, взяли с собой пампушек с капустой и соленого печенья. Усевшись в повозку, господин Мэй достал из поклажи карту, развернул ее.
  - Синьхоу, - сказал он. - Едем, Тун Лу. Нам нужно вон к той горе, так что поворачивай направо.
  И вот теперь они едут - уже за полдень перевалило, а еще ни разу не остановились. Господин забыл о красотах пейзажа и лекарственных растениях, а Тун Лу с раннего утра еще ни разу не повторил канон "Маленького тигра", который пытался разучивать уже вторую неделю, и пока не очень получалось.
  - Господин, - осторожно говорит Тун Лу. - Может быть, остановимся, перекусим?
  - Еще немного, - отвечает Мэй Чансу и тычет в карту сложенными пальцами - указательным и средним. Так даосы пальцы складывают, Тун Лу видел. Но господин никаких заклинаний не произносит. Просто ему, видимо, так удобнее - не одним пальцем, а двумя. - Вот тут река, переберемся через нее, а на том берегу остановимся и пообедаем. Идет?
  - Да, господин, - отвечает Тун Лу. Сколько еще до той реки, а есть хочется...
  Господин Мэй сидит в повозке, смотрит на карту, что-то прикидывает, бормочет себе под нос:
  - Поминай как звали... - и, усмехнувшись: - Этот человек, наверное, пророк.
  
  
  ...Через речку пришлось перебираться вброд. Был и мост, немного выше по течению. Подвесной и такой шаткий, что и пешком-то хотелось ползти, вцепившись в перила, а не идти.
  - Даже если тут пройдет наша повозка, у лошади голова закружится, - заметил господин Мэй. - Не говоря уж обо мне.
  Свернули к броду.
  Река стремительно мчалась среди камней, но от этого ни у лошади, ни у господина Мэя голова не закружилась.
  Переправились, наскоро пообедали припасенными пампушками, запили ключевой водой - и без проволочек двинулись дальше.
  Однако в Синьхоу господин осмотрелся, увидел постоялый двор и велел отправляться туда. Вошел в дом неторопливо, как и подобает праздному путешественнику, распорядился насчет ужина, выбрал столик в уголке, а усаживаясь, брезгливо подобрал рукава и зыркнул в сторону хозяина. Называется - важный господин снизошел до низкопробного заведения.
  Подбежал здешний мальчишка, кланяясь, смахнул со стола крошки.
  - Принеси чаю, - сказал господин Мэй.
  Мальчишка кивнул и умчался, чтобы вскоре вернуться с полным чайником кипятка.
  Чай пахнет неплохо, но сейчас его вкус интересует господина Мэя в последнюю очередь. У него замерзли руки, пальцы просто ледяные, несмотря на теплый летний день. С чего бы, ну подумаешь, чуть больше устал, чуть больше нервничал...
  
  
  Он сидит, греет руки об чайник, наконец пальцы начинает болезненно покалывать, и им становится немножко горячо. Он наливает себе чаю, пробует - лучше, чем он предполагал, вот и славно. Ставит чашку на стол, обводит помещение взглядом. Посетителей немного, но они есть. Почтенный торговец с двумя приказчиками - эти, судя по всему, верхами. Старик, больше всего похожий на бродячего лекаря, с посохом и заплечным мешком, который он пододвинул поближе, видно, боится, что сопрут - этот явно пеший. Двое молодых людей, одетых скромно и неброско, но опытному взгляду видно, как выровнены складки на их кафтанах и где спрятаны длинные ножи. Это не считая мечей, которые парни оставили у двери, чтобы не нервировать хозяина и постояльцев. Пешком или верхами - кто их знает, в любом случае ребята опасные. Эта выучка, которую он заметил, похожа на армейскую. Они или не они?..
  - Я не помню их, - говорит господин Мэй.
  - Ты и не должен их помнить, - отвечает знакомый голос.
  Мэй Чансу поворачивает голову на звук, смотрит. Неизвестно когда к его столику подсел человек, которого здесь не может быть - и вообще не может быть в этом мире. Генерал Су Вэнь, погибший три года назад при Мэйлин. Господин Мэй... тот, кем прежде был господин Мэй, погиб там же. Он видел, как меч предателя погрузился в грудь генерала Су. Прекрасный боец, генерал ни за что бы не дал тому мерзавцу так глупо себя убить... если бы знал, что от мерзавца нужно защищаться. Они думали - Се Юй привел войско им на помощь, и только когда тот начал хладнокровную резню, подняли оружие. Генерал Су был из тех, кто не успел понять, пока не стало слишком поздно.
  Генерал сидит у столика, смотрит на господина Мэя, усмехаясь в усы. Вид у него вполне бравый, только в доспехах на груди дыра, и это несколько... Наверное, неприлично на нее пялиться.
  Мэй Чансу отводит взгляд от пробитой груди генерала Су Вэня и смотрит ему в лицо. Лицо как лицо...
  - Не смотри на меня так, - говорит генерал. - А, это? Такой доспех испортил, гад, никогда ему не прощу... но я тут не для посторонних разговоров, а жаль, с удовольствием бы с тобой поболтал. Так вот, тех ребят ты и не должен помнить. Рядовые, служили не в твоем корпусе, а в моем. Я помню их лица, но не помню имен. Но нас там, - он показывает жестом куда-то себе за спину, - сам знаешь, много. Хватает тех, кто помнит и имена. Запоминай: тот, что справа - Чэнь Мацзе, слева - Фу Цинань.
  - Благодарю, - говорит господин Мэй, - но лучше я остерегусь называть их по именам. Ты же видишь, я скромный ученый, разъезжаю по цзянху ради землеописания, лекарственных растений и собственного удовольствия. Откуда мне знать бойцов твоего корпуса, генерал Су?
  - И в самом деле, - кивает генерал. - Рад был повидаться лично, хотя выглядишь ты, прямо скажем, паршиво, генерал Линь. - И, немного помолчав: - Зато живой. Знал бы ты, как я тебе завидую. Ну, счастливо, авось не в последний раз.
  Фигура его истончается, начинает просвечивать, колебаться, потом ее будто сдувает - и Мэй Чансу видит прямо перед собой Тун Лу с миской каши в руках. Глаза у мальчишки круглее, чем обычно, и рот округлился, как у рыбы. Тун Лу ставит миску на стол и машет перед глазами у господина Мэя ладонью.
  Мэй Чансу моргает, отодвигает руку мальчишки, спрашивает недовольно:
  - Что это ты делаешь?
  - Уф, - отвечает Тун Лу. - Очнулись. Я уж думал, вас сглазил кто. Сидите, губами шевелите, смотрите в одну точку, как будто там кто есть, а там вовсе никого и нету. Вот, господин, нам подали ужин, ешьте-ка.
  Мэй Чансу передергивает плечами.
  - Не хочу. Скажи лучше, пусть еще чаю принесут, этот остыл.
  При одной мысли о еде начинает мутить, а чай горячий...
  Снова зябнут руки.
  
  
  
  Те парни, Чэнь Мацзе и Фу Цинань, которых господину Мэю не положено знать по именам, обгладывают куриные косточки, так что те аж трещат, и вино пьют, громко глотая. Владеть оружием их выучили, вести себя за столом - нет. Конечно, кого волнует, громко ли чавкает за едой простой солдат? Но неожиданно Мэй Чансу понимает, что это - затруднение.
  Он неправильно выбрал роль.
  Самого-то его тоже совершенно не волнует, как эти ребята чавкают, отдуваются и вытирают губы рукавом. Беда в том, что изысканного важного господина, человека, который может позволить себе лошадь с повозкой, слугу и праздность и который кривится от убогости жалкой харчевни, это таки должно волновать. С парнями надо заговорить, но это не для господина Мэя.
  Генерал Линь мог бы без церемоний подойти к столу, рявкнуть вполголоса: "Как сидишь? А ну доложить обстановку!" - и никаких вопросов бы не возникло. Бродячий лекарь вроде вон того деда запросто мог бы подсесть к парням за стол и завести разговор с полуслова: "А кстати, ребятки, знаете, где самое лучшее вино?" Даже тот торговец... нет, тот торговец сам не подойдет. Вот слугу может послать: "Молодые люди, мой господин интересуется, нельзя ли нанять вас..."
  Успокойся, Мэй Чансу, - говорит он себе. - Это же смешно - так волноваться. Надо же, забыл, для чего существуют слуги. Девятнадцать лет гонял их, не задумываясь, - отпрыск знатного рода, ничего удивительного, - и за три года забыл. Настолько, что вот, прикидываешь, как подойдешь к этим разбойникам сам.
  Если так пойдет дальше, ты проиграешь свою игру, не успев расставить фигуры.
  Соберись, Мэй Чансу. И не тревожь тень генерала Линя попусту. Он умер, ты жив.
  - Тун Лу!
  - Да, господин?
  - Подойди вон к тому столику. Отнеси им нашу бутыль с вином. Скажи, твой господин хочет переговорить.
  
  
  - Я решил нанять телохранителей, - говорит господин Мэй. - Видите ли, я странствую с познавательными целями. Собираюсь побродить по здешним лесам и горам, поизучать природу. Но у вас тут, по слухам, неспокойно, разбойники завелись, и мне немного неуютно с одним лишь слугой. Не хотите ли подзаработать?
  Парни с готовностью кивают, и глаза у них так и блестят.
  - Если не будет никаких происшествий, заплачу за десять дней пять лян на двоих. Если происшествия будут - плата снизится. Насколько именно - зависит от происшествий. Идет?
  Парни кивают с еще большим энтузиазмом.
  - Тогда договорились, - господин Мэй делает небрежный знак рукой, и Тун Лу, подав ему бумагу и кисть, принимается растирать тушь.
  - Итак, - говорит господин Мэй, - запишем. Я, простолюдин Мэй Чансу, нанимаю воинов... как ваши имена?.. воинов Чэнь Мацзе и Фу Цинаня телохранителями сроком на десять дней с оплатой за весь срок пять лян серебром на двоих, буде ничего не случится. Ежели что случится, убытки будут вычтены из оговоренной платы. Подпишите здесь, оба.
  Ставит свою подпись, складывает лист и убирает его в рукав.
  - Превосходно. До утра свободны, на рассвете ждите меня у ворот. Отправимся наблюдать за утками, а если повезет, то и за цаплями.
  Новые телохранители низко кланяются, господин Мэй кивает им благосклонно и удаляется в комнату, которую ему выделил хозяин постоялого двора.
  
  
  ...К концу подошел уже седьмой день. Сегодня они заехали дальше, чем собирались, и господин Мэй решил не возвращаться в Синьхоу, а заночевать у небольшого озерца, на краю леса. Тун Лу весь извелся: не приведи Небеса, господин простынет, хоть и лето, а ночи в здешних краях сырые, хорошо - в повозке предусмотрительно припасены одеяла, и всё же, всё же...
  Чэнь Мацзе споро разводит костер, Фу Цинань уходит к озеру и возвращается через час с двумя крупными рыбинами.
  - Можно еще лепешки сообразить, - предлагает он.
  Происшествий-то не было, но если господин останется недоволен ужином и ночлегом, вдруг это будет отнесено к категории "ежели что случится"?
  - Не волнуйся, - господин улыбается. - Вашей с Мацзе вины тут нет, я сам виноват.
  Действительно, не надо было на ночь глядя ехать в долину Гаоинь, но так хотелось посмотреть на необычные криптомерии, которым почтенный учитель Ли посвятил в своем труде целых четыре страницы.
  Ну то есть не надо было бы, если бы Мэй Чансу действительно собирался возвращаться сегодня в Синьхоу. Но надо же создать возможность для непринужденного разговора в свободной обстановке и без лишних ушей?
  Господин Мэй мешкает возле повозки, перекладывая свои путевые заметки, труд почтенного учителя Ли Чжунъи и еще кое-какие полезные книги, карту, какие-то бумаги...
  Разбойники сидят у костра, присматривают за жарящейся рыбой, прихлебывают вино из фляги и расспрашивают Тун Лу.
  Конечно, они вот уже семь дней приглядываются к этому странному типу, их нанимателю, и их гложет любопытство.
  Нанял телохранителей - якобы боится разбойников. Но доверился первым встречным, не задавая вопросов. Судя по обмолвкам господина, он самое позднее на второй день догадался, что его телохранители - из мятежников, тех самых, которыми его пугали. Однако как относился к парням ровно и дружелюбно, так и продолжает. Без опасений поворачивается спиной, как будто так и надо.
  Кажется, он вообще не боится ничего и никого - но зачем тогда телохранителей-то нанимал?
  При этом сам хилый и хворый, сразу видно, слабый, как цыпленок, такому шею свернуть - раз плюнуть. Нет, Чэнь Мацзе и Фу Цинань ничего такого делать не собираются, но - как же может ничего не бояться человек, который ничего не может?
  - Эй, Тун Лу, - наконец решается Чэнь Мацзе. - А твой господин - он вообще кто такой?
  - О, мой господин! - с восторгом отвечает Тун Лу. - Он такой... у него внутри гораздо больше, чем снаружи, если ты понимаешь, о чем я.
  - Понимаю, - кивает Чэнь Мацзе. - Вот я и хочу понять, что у него внутри, хотя бы немножко. Загадочный он какой-то.
  - Он знает все на свете, - с гордостью говорит Тун Лу. - Ну в лекарственных травах немножко путается, но это потому, что он ими недавно занимается. Через годик будет лучше любого лекаря. И он боец.
  - Боец? - изумляется Фу Цинань. - Он?
  Тун Лу поясняет:
  - Ты не смотри, что он такой слабый. Просто он болел, вот ничего и не может сделать сам. Но когда не болел, клянусь, это был непревзойденный боец. Сразу ясно. Он всё видит. Я тут, было дело, канон "Маленького тигра" пробовал. Немного колено не довел, так он сразу как гаркнет: "Тун Лу, правое колено! И плечи опусти!" То ему спину прямо, то ему голову выше, то ему не сутулься, то кулак неправильно держишь... Всё видит. Раз он всё это замечает - значит, и сам проделывал много раз.
  - Как жаль, - замечает разбойник. - Мастер, значит - и не имеет возможности сражаться... а чем он болен?
  - Не знаю точно, - отвечает мальчик. - Как начнет кашлять, просто страшно становится. И устает быстро.
  Слышны шаги. Собеседники замолкают, оборачиваются. Из темноты к костру выходит господин Мэй. Уши у Тун Лу загораются: наверное, господин слышал, как они тут говорили о нем, как неловко... Мальчик вскакивает, расстилает одеяло, кладет подушку, подхватывает господина под локоть, помогает сесть. Разбойники смотрит на все это без выражения на лице, только глаза блестят. Наверное, от пламени костра.
  Господин Мэй усаживается, протягивает к огню руки.
  - Пальцы зябнут, - говорит он со смущенной улыбкой.
  
  
  Чэнь Мацзе молчит, робеет, но вопросы на языке так и жгутся. Наконец он не выдерживает.
  - Господин, можно спросить...
  Господин Мэй переводит на него благожелательный взгляд.
  - Спрашивай.
  - Господин... Вы ведь знаете уже, что мы с братцем Нанем из мятежников. Но, кажется, вас это не волнует. Почему?
  Господин Мэй молчит, смотрит на костер, греет руки.
  - В здешних краях нас больше всего опасаются, а вам будто все равно.
  - Видишь ли, - говорит господин Мэй, - я сам мятежник.
  - Вы? Вы - мятежник? Как?
  - Я был при Мэйлин.
  Чэнь Мацзе бледнеет, открывает рот, закрывает снова, наконец выпаливает:
  - Простите... я не помню вас, господин... вы кто?
  - Зачем тебе это знать? - прохладным тоном отвечает господин Мэй. - Меня зовут Мэй Чансу, зачем тебе больше?
  - Но... но... Если вы были при Мэйлин... вы оттого и нездоровы, господин?
  - Да.
  На лице Чэнь Мацзе видна напряженная работа мысли.
  - Если вы были при Мэйлин... вы же из командиров...
  - Тебе незачем это знать, - повторяет господин Мэй. - А мне незачем знать, кем был ты. Но ты даже не подумал об этом. Вот скажи, зачем ты и братец Нань всем называете настоящие имена?
  Чэнь Мацзе моргает.
  - Стоило уходить в цзянху, чтобы через три года по-прежнему носить то же имя, - продолжает господин Мэй. - Какой смысл? И ведь правила любой бойцовской гильдии дозволяют при вступлении выбрать любое имя, какое нравится. Кто мешал вам спокойно вступить куда-нибудь и сменить имена?
  - Понимаете, господин... - Фу Цинань запинается и, кажется, мучительно краснеет, впрочем, возможно, это всего лишь отсвет костра. - Мы нашли друг друга, нас двадцать три человека, нам не хотелось расходиться, мы подумывали, не создать ли собственную гильдию... Потом на нас охотились, мы отбивались... Теперь вот спрятались, но про нас всё равно ходят слухи...
  - Ничего не стоит спрятать иголку в копне соломы, - говорит господин Мэй. - Но ежа уже не спрячешь, слишком уж он шуршит - а казалось бы, тоже пучок иголок. Вы шуршите и топочете, вас слышно по всему озерному краю. Зачем вам собственная новая гильдия? Разве в цзянху недостаточно воинских союзов?
  - Мы думали об этом, - покачал головой Фу Цинань. - Но мы побоялись. Понимаете, господин, наш командир... ну, из бывших десятников, Ли Ган... он говорил, что надо бы выбрать воинский союз. И один из ребят предложил разузнать, не возьмет ли нас поместье Тяньцюань. Он очень осторожно навел справки и вернулся, и его даже не выследили... Господин, в поместье Тяньцюань заправляет мастер Чжо Динфэн. Ничего плохого не хочу о нем сказать, но понимаете, он же родственник хоу Нина.
  Мэй Чансу кивнул. Лицо его осталось спокойным, только на щеке перекатился желвак да во взгляде, кажется, что-то промелькнуло. Впрочем, неверное пламя костра... кто знает, было, не было, показалось?
  - Ну и мы побоялись соваться куда-то еще, - закончил Фу Цинань. - Если в гильдию придет двадцать человек сразу, это вызовет подозрения. И даже если двадцать человек придут один за другим, будто бы независимо друг от друга... Конечно, мы не пойдем в Тяньцюань, но Тяньцюань узнает, а значит, узнает хоу Нин...
  - Ну да, и если все эти двадцать человек не умеют придумать для себя толковую историю, а армейская выправка видна за десять ли... Но беда в том, что без гильдии вас еще виднее, и будьте спокойны, люди Чжо Динфэна наблюдают за вами.
  - Что же нам делать, - вздохнул Фу Цинань. - Безвыходно как-то получается.
  Господин Мэй помолчал, подумал,
  - Вот что, бойцы. Гильдию для вас я найду и договорюсь, чтобы вас приняли. Так, чтобы не было лишнего шума. Поскольку вы наследили, возможно, вам придется умереть, чтобы потом тихо воскреснуть по одному в нужном месте. Впрочем, может быть, хватит всего лишь разбрестись по цзянху и исчезнуть. Кто у вас командир? Ли Ган? Передайте ему - пусть ждет от меня вестей.
  - Когда, господин? - в голосе Чэнь Мацзе звенит надежда. - Когда вы призовете нас?
  - Думаю, не позднее чем через месяц. Может быть, скорее.
  - Господин! - Чэнь Мацзе встает со своего места и торжественно опускается на колени. Фу Цинань косится на него и делает то же самое. И уже в два голоса: - Век будем благодарны, господин!
  
  
  На следующий день разбойники уходят куда-то в леса, унося мешочек с пятью лянами серебра. Они пытались не взять денег, но господин Мэй помахал у них перед носами письменным договором, сказал, что так дела не ведут, и если они не возьмут плату, он обидится. Неизвестно, что показалось бывшим солдатам страшнее. Возможно, им почудился призрак какого-нибудь командира, неясный, но грозный. Во всяком случае, деньги они взяли и вот теперь спешат к своим - с докладом. О том, что надо сидеть тихо, не показываться всем вместе и ждать не позднее чем через месяц решения своей судьбы.
  Господин Мэй же возвращается на постоялый двор в Синьхоу, идет к себе и кашляет так, что испуганный Тун Лу выбегает из комнаты с криком:
  - Лекаря, скорее! Лекаря!
  Оказывается, бродячий лекарь, попивавший вино на постоялом дворе семь дней назад, еще не ушел из городишки. Какое везение!
  Позже, укутанный одеялами, напоенный микстурой и истыканный иглами, Мэй Чансу садится на постели, требует письменный прибор и пишет письма. Одно вкладывает в конверт. Другое, на узенькой полоске бумаги, вручает Тун Лу вместе с деревянной биркой. На бирке два иероглифа, в деревяшке прокручена дырка, в дырку продернут красный шнурок.
  - Найдешь на рынке в гончарной лавке человека по имени Ма Лин, покажешь ему бирку и отдашь эту записку. Потом вернешься, возьмешь нашу кобылу и поедешь в Ланчжоу. Передашь письмо господину Лао Юфаню. Все понял?
  - Понял, господин. А вы?
  - А я буду лечиться. Вот пока не вернешься, честное слово, ни одной микстуры не пропущу. Дня за три ты обернешься, какой кашель выдержит три дня, если заливать его этой гадостью?
  Тун Лу кланяется, прощаясь.
  Мэй Чансу сидит, нахохлившись, на постели.
  - Я начал, - говорит он вслух.
  Семьдесят тысяч душ отвечают одобрительным гулом.
  Очень болит голова.
  
  
  
  Союз Цзянцзо
  
  
  К концу года те, кого это интересовало, могли заметить, что прежнее распределение влияний в цзянху сместилось. Воинский союз Цзянцзо, контролировавший четыре района, понемногу начал вытеснять другие бойцовские объединения еще из двух. Но для большинства проживающих в этих местах людей перемена власти была пока незаметна.
  Происходила она мирно и ненавязчиво. Просто как-то постепенно оказалось, что в этих краях все больше местных жителей ведут дела с помощью союза Цзянцзо. Кто побогаче, нанимают при случае бойцов из этого союза; молодые парни, ищущие работы, вступают в Цзянцзо - если что-то умеют - или идут в ученики к воинам из Цзянцзо; другие воинские братства тоже пользовались спросом, но как-то меньше, чем прежде, и, пожалуй, меньше с каждым днем. Потом оказалось, что и за разрешением конфликтов местные жители чаще обращаются к людям из Цзянцзо - не то чтобы специально, но их легче было найти. Кстати, объявился и новый торговый дом, в основном занимающийся пушниной, но при случае готовый торговать чем угодно, и дела его шли хорошо - можно сказать, с каждым днем все лучше и лучше. Ездили с товаром чуть не по всей Великой Лян, и так получалось, что все больше товаров на местные рынки попадало через торговцев этого дома. Охраной его сделок занимались ребята из Цзянцзо; впрочем, и приказчики поголовно состояли там же. Во главе дома стоял некто Су Чжэ; и опять же - все, кого это интересовало, знали, что это вымышленное имя, чтобы не привлекать лишнего внимания.
  Настоящее же имя успешного торговца было Мэй Чансу, и неважно, что сам он редко ездил со своими караванами - по слабости здоровья. Дело крутилось и процветало благодаря толковым управляющим - и в главной конторе при поместье господина Су (у него уже было поместье), и на местах. Одним из них был, между прочим, Ли Ган. На нем лежало управление поместьем и общее управление торговым домом - когда не требовалось неординарных решений.
  Неординарные решения господин Су принимал сам.
  
  
  ...Тогда, полгода назад, в середине лета, Мэй Чансу три дня лечился в гостинице в Синьхоу; бродячий лекарь, который его пользовал, бранился, но к концу третьего дня - к возвращению Тун Лу - смирился с тем, что пациент, едва перестав кашлять, собирается куда-то ехать.
  - Не взять плату за лечение было бы оскорблением лекарского дела, - сказал он ворчливо на прощание, - но не хотел бы я еще хоть раз лечить вас, молодой человек. Вы невыносимый пациент. Вот сейчас, например, если бы вы слушали, что вам говорят знающие люди, вы вернулись бы в постель и пролежали бы там еще минимум пять дней, а не лезли бы в эту ужасную повозку! Она же трясется, как припадочная, и в ней либо духота, либо сквозняки! Не с вашими легкими, молодой человек, путешествовать по жаре. Но и поздно вечером не следует выходить из дома - из-за росы. Словом, я не желаю больше никогда вас видеть, надеюсь, вы будете здоровы!
  И сердито поджал губы.
  - Спасибо вам за заботу и за добрые пожелания, лекарь Янь, - ответил пациент. - Я тоже надеюсь, что вам больше не придется меня лечить. Но кто знает...
  - Пойду на священную гору Хуашань, вознесу молитвы, - буркнул лекарь. - Не приведи Небеса иметь с вами дело еще раз. [6]
  Мэй Чансу засмеялся и, смеясь, откинулся на сиденье своего тарантаса, Тун Лу щелкнул вожжами, и кобыла бодро затопала прочь. Заскрипели колеса.
  Лекарь вскинул на плечо мешок, взял поудобнее крепкий посох, сверху отполированный его руками - видно, долго ходила с ним эта палка по дорогам озерного края, - проворчал: "Негодный мальчишка, пороть его некому!" - и двинулся в противоположную сторону. Возможно, и вправду на гору Хуашань - во всяком случае, она была в той стороне.
  
  
  ...Мэй Чансу больше не возвращался в Синьхоу, но через месяц малолетний подручный из гончарной лавки прибежал к Жабьей заводи, где вот уже который день сидел с удочкой молодой бродяга по имени Пин-эр - его все так звали, Пин-эр, а он охотно откликался, - так вот, мальчишка прибежал к Жабьей заводи, остановился, отдышался после быстрого бега и сказал:
  - Эй, Пин-эр, передай брату: на седьмой день седьмого месяца сбываются желания. Хочет узнать больше - пусть идет в Нанчже, что возле Синьяня, и спросит в чайной брата Ли. [7]
  - Хорошо, - кивнул Пин-эр. - Еще что-нибудь?
  Мальчишка помотал головой.
  Пин-эр бросил ему мелкую монету - она даже не успела долететь до земли, так проворно мальчик за ней бросился, - и принялся не торопясь сматывать удочку.
  
  
  ...В седьмой день седьмого месяца вся деревня Нанчже в хлопотах: большой праздник! Повсюду плетут гирлянды, наряжаются, достают рукоделье, чтобы похвастать перед соседями, девушки выставляют на солнце чаши с водой, готовы уже и иглы, и разноцветные нитки, и приношения, и гребни вымыты соком семи диких трав - суета, галдеж, глаза так и стреляют из-под ресниц!
  Брат Ли из чайной сегодня сбился с ног, а потому, увидев двоих молодых парней в простых нарядах, поставил перед ними чайник и чашки, сказал:
  - Ждите, к вам подойдут, - и выбросил их из головы.
  Парни сидят, пьют чай, глазеют по сторонам. Пожалуй, они предпочли бы вино, но вина никто не предлагал. Выпили по чашке. Посидели. Выпили по второй.
  Смотрят - возле их столика остановился немолодой дядька, похоже, местный лавочник, ну или зажиточный мастеровой, одетый по-праздничному.
  - Идемте, - говорит дядька. - Давно жду дорогих гостей.
  Парни встают, идут за ним. Идти недалеко. Дом небольшой, но и не маленький, ворота надежные, забор солидный.
  Дядька ведет их в дом.
  - Я привел их, господин, - говорит он, кланяясь.
  
  
  ...Несмотря на летнюю пору, возле столика. за которым сидит господин, стоит квадратная жаровня, и над углями поднимается слабый дымок, и платье на господине явно плотное. И как ему не жарко, в такую-то погоду! Ладно бы был старик, а то - молодой же человек...
  Господин что-то пишет, и теперь откладывает кисть, поднимает глаза на вошедших.
  Те почтительно кланяются, а сами косятся на незнакомца.
  Сколько ему лет? С виду самое большее - двадцать пять, а то и меньше, но взгляд... Самое меньшее лет на сорок. А может вообще на тысячу, только кто ж видел тысячелетних-то. Что-то за этим человеком есть такое, что сразу хочется признать его старшим. А небось ведь не старше Чжэнь Пина, не говоря уж о Ли Гане.
  - Садитесь, - приветливо говорит господин. - Я обещал разрешить проблемы вашего отряда, и надеюсь, что мне это удалось.
  Оказывается, он начинает новое дело, договорившись о покровительстве с воинским союзом Цзянцзо. Часть прибыли от торговли пойдет на нужды союза, а взамен союз позаботится о том, чтобы торговле никто не мешал. Каравану и лавкам потребуется охрана и персонал, и господин Су Чжэ - вы понимаете, это деловой псевдоним, на самом деле господина зовут иначе, - господин Су Чжэ готов нанять всех людей Ли Гана на эту работу. Разумеется, тем самым отряд будет расформирован, служить бойцы будут в разных местах, но это не значит, что они должны потерять между собой связь и забыть друг о друге. Напротив, господин Су Чжэ будет рад, если по-прежнему в случае нужды Ли Ган сможет призвать всех их под свою руку. Но пока необходимости в этом никакой нет, поэтому, сами понимаете... И поскольку торговый дом работает под рукой союза Цзянцзо, все бойцы становятся членами этого союза. Господин советует воспользоваться случаем и сменить имена.
  Ли Ган и Чжэнь Пин падают на колени и стукают лбами об пол.
  - Вставайте, - нетерпеливо командует господин.
  Ли Ган и Чжэнь Пин выпрямляют спины.
  - От вас, как десятников, я хочу большего.
  - Всё, что угодно, господин Су Чжэ!
  - Мне нужно, чтобы к нам присоединялись лучшие бойцы цзянху. Для воинского союза это вопрос репутации.
  - Конечно, господин.
  - Ваша задача - аккуратно распустить слухи о том, что Цзянцзо будет рад новым людям, особенно хорошим воинам, особенно бывшим солдатам и командирам. С вопросами можно обращаться к работникам нашего торгового дома. Но смотрите, будьте очень осторожны. Чтобы не повторилась ваша собственная история, когда весь Синьхоу и еще половина округа знали, в какой армии вы служили.
  - Да, господин! Приложим все старания, господин!
  - До конца месяца я набираю персонал. Пусть ваши люди подходят по одному - по двое.
  - Наверное, нужен какой-то опознавательный знак, чтобы вы...
  - Не стоит. Я узнаю ваших людей в лицо.
  Бывшие десятники озадаченно молчат.
  - Идите, - говорит господин Су Чжэ. - А, да. Можете называть им мое имя: Мэй Чансу... Всё, свободны.
  - Слушаюсь! - слаженно гаркают два голоса.
  Десятники выходят во двор. Хозяин дома ждет их, чтобы открыть им ворота.
  Чжэнь Пин останавливается, смотрит на Ли Гана.
  - Слышь, брат... Ты когда-нибудь видел этого человека?
  - Нет, никогда.
  - Вот и я. Но он мне кого-то напоминает, не пойму только, кого.
  Ли Ган пожимает плечами.
  Чжэнь Пин продолжает задумчиво:
  - Чэнь Мацзе сказал - он тоже из наших. И он сказал - узнает наших в лицо...
  Он останавливается, смотрит перед собой, открывает рот, будто хочет что-то сказать, но молчит.
  - Ты чего? - спрашивает Ли Ган.
  - Неужели... - бормочет Чжэнь Пин. - Быть не может. Спросить бы, да смелости не хватит...
  - Хочешь, я спрошу?
  - Ну не сейчас же. Нам велено исполнять...
  - И то верно... - Ли Ган чешет в затылке. - Ладно, выберу подходящий момент и спрошу. Потом. А что спросить-то?
  Чжэнь Пин приближает губы к самому его уху и что-то говорит.
  - Чтооо? - не сдержавшись, громко вскрикивает Ли Ган.
  - Тише ты! - Чжэнь Пин прикладывает палец к губам.
  Оглядываются на хозяина дома - тот притворяется, что оглох, - и деловито идут к воротам.
  
  
  Господин Су Чжэ в доме взглядывает на исписанный лист, берет его за угол, подносит к жаровне.
  Пламя лижет бумагу, съедает ее вместе со словами - начиная с правого столбца.
  
  Сегодня в небесах сорочий мост -
  Он не для нас, у нас иные сроки,
  Для нас не расстараются сороки
  И нечего ждать милости от звезд.
  И все давно известные пути
  Что в этом мире, что за тонкой гранью
  Мне не помогут до тебя дойти,
  Хотя б я и добрался до Юньнани.
  Какой холодный нынче день Циси.
  Как стынут пальцы под седьмой луною.
  Сорочий мост над пропастью висит,
  Но толку ли, раз суждено иное.
  
  Сожрав последний столбец, пламя лижет пальцы, господин Су Чжэ шипит от боли и отдергивает руку. Последний клочок бумаги падает на угли, вспыхивает и гаснет, оставив только пепел.
  Мэй Чансу дует на пальцы.
  - Хозяин!
  Кланяясь, входит хозяин дома.
  - Скажи Тун Лу, пусть запрягает, сейчас поедем.
  - Да, господин.
  Дел полно, столько всего еще нужно решить, согласовать и продумать, а уж отвлекаться на лирику и вовсе глупо. Можно подумать, ты не знал - к этому возврата не будет. Сорочий мост сгорел - так ему и надо.
  Глупые птицы, конечно, построят его снова, ну вот тогда и будем думать.
  - Тун Лу, готов? Едем.
  
  
  
  ...Над горами и долинами летит белый голубь. Край озер и рек поворачивается под ним, открываясь то одной стороной, то другой - но птице нет дела до красот, открывающихся там, внизу. Вечный инстинкт, зовущий его к родному дому, ведет голубя к обители, расположенной на склоне горы Ланъя. Там ласковые руки примут его, освободят от надоевшего чужеродного предмета левую лапку, и он сможет поклевать вкусного пшена - такого пшена нет нигде, кроме родной голубятни.
  Голубь садится на перила верхней площадки здания и складывает крылья. Мальчик в белом бережно берет его и снимает с лапки патрончик с письмом, вытаскивает намотанную на палочку краткую записку и, прочитав ее, бежит вниз.
  Линь Чэнь составляет ответы на запросы и очень занят.
  - Что тебе? - спрашивает он недовольным тоном.
  - Из Ланчжоу, - отвечает мальчик, показывая записку. - Во второй день пятой луны будет большой праздник, союз Цзянцзо рассылает приглашения.
  - Союз Цзянцзо?
  - Да, у них сменился глава союза, и они устраивают по этому случаю прием.
  - Хм. Давай сюда записку.
  Мальчик кланяется, протягивает свернутый в трубочку узкий листок.
  - Свободен, - бросает Линь Чэнь мальчику и разматывает маленький свиток.
  На бумажной полоске всего несколько иероглифов, никаких подробностей, однако - дата, и сообщение, что господин хозяин Архива приглашен на празднование. И подпись нового главы союза Цзянцзо.
  - Надо же, он и правда это сделал, - говорит сам себе Линь Чэнь. - Всего год назад не мог трех шагов пройти, не хватаясь за стену, а теперь пожалуйста: глава воинского союза! Только не говорите мне, что он способен поднять хотя бы палку, уж о мече и вовсе молчу.
  Стоит, смотрит на долину, что-то прикидывает в уме. Потом встряхивается, как большая собака:
  - Может, они там в Цзянцзо просто все с ума посходили, но тогда я тем более должен увидеть это собственными глазами. Пока они не одумались.
  
  ...Ворота распахнуты, во дворе расставлены столы с угощениями - заходи кто хочешь, бери что хочешь, и выпить нальют, вон слуга с ковшиком присматривает за большими кувшинами. А наевшись и напившись, можно потешить молодецкую силушку - за домом, на тренировочном поле. И поскольку праздник, это не бои, а состязания. Предполагается, что гости - мастера не из последних и умеют вовремя удержать кулак. Или нож. Или меч. Или боевой цеп. Ограничивать их в оружии бессмысленно, эти и пальцем убить могут, - ну так вот, не надо сегодня. Даже пальцем. Пусть все останутся живы и здоровы.
  Ну разве что синяки или там ссадины - да кто же их считает, дело житейское.
  Но высокие гости, явившиеся по приглашению, конечно, проходят в дом. Там тоже многолюдно. Приглашения получили многие, и явились почти все. Некоторые - из практических соображений, некоторые - из любопытства. Старик Лао Юфань никогда не был наивным и склонным к пустой доверчивости, значит, он счел того, кому передал свой пост, во-первых, достойным этого и, во-вторых, полезным для союза. Настолько достойным доверия, что сам Лао Юфань решил оставить хлопотное дело управления союзом и уступить место неизвестно откуда взявшемуся совсем молодому человеку - и настолько полезным, что даже слабое здоровье и неспособность молодого человека к сражениям не остановили прежнего главу. Он с уверенностью переложил бремя своей власти на хрупкие плечи скромного ученого и теперь сидит на почетном месте возле него, сияя, как медный таз.
  Старик Лао Юфань явно очень доволен своим решением и гордится своим преемником.
  Преемник же, как и подобает ученому человеку, в обманчиво простом наряде, со скромной приличной прической и с приятным выражением на лице приветствует гостей, кланяется почтительно, но без излишней церемонности, вежлив, серьезен и настолько безупречен, что хочется подойти и пощупать: настоящий ли? Вдруг развеется.
  Среди гостей можно видеть воинов со всех концов не только Великой Лян, но и сопредельных государств; на некоторых наряды, принятые в их варварских краях, странноватые на взгляд рядового лянца, но это же цзянху, тут чего только не увидишь.
  Гости кланяются, произносят цветистые речи с пожеланиями процветания союза Цзянцзо, долгих лет его новому главе и счастья и здоровья прежнему, отошедшему от дел; вино течет рекой, и Линь Чэнь, наблюдающий за пирушкой, с тревогой поглядывает на своего слабосильного друга - но тот на удивление стойко держится. Неужели вместо вина пьет чай? Или вообще воду... Интересно, скольким из этих суровых людей, сидящих вокруг, известно о таком пренебрежении священной традицией возлияний? Впрочем, что им вообще известно? От старика Лао Юфаня, конечно, его наследник ничего не скрыл, да и в Цзянцзо наверняка знают, но вон сидят люди из поместья Тяньцюань, и они явно ничего не слыхали о Мэй Чансу, кроме общеизвестного. Торговец, чрезвычайно удачно ведущий дела, способствовавший обогащению союза и привлечению в него многих новых воинов.
  Но сам не воин. На котором тосте самые горячие головы сочтут необходимым заявить, что это позор?
  
  Ну вот, пожалуйста. Откуда этот грубый мужчина с бицепсами толщиной в бычий окорок? Много же ему понадобилось, наверное, выпить, чтобы дойти до такого состояния. Он же ничего не соображает. Обращается к ближайшему вояке за столом, а голос зычный, как боевой рог, слышно на весь дом - и во дворе, небось, слышно.
  - Польстился глава Лао на денежки, на старости лет-то. Продал гильдию задохлику. Не будет больше толку от Цзянцзо. Переходите к нам в Шаньтао, у нас вожак ух! Сильнее меня...
  Глава Лао багровеет, начиная привставать со своего места, его длинные седые усы так и раздуваются, и кулаки - еще тяжелые и быстрые кулаки опытного бойца - сжимаются сами. Но преемник поворачивает голову, смотрит на подвыпившего бугая из Шаньтао, а в сторону Лао Юфаня приподнимает руку в останавливающем жесте - и старик усаживается снова.
  - Приветствую тебя, сильный воин Ань Шэ из Шаньтао, - говорит Мэй Чансу, не повышая голоса, но все замерли, боясь упустить хоть слово, так что слышно отлично. - Где уж мне с тобой тягаться, я даже лук не натяну. Славна гильдия, в которой есть такие воины, как ты.
  Воин Ань Шэ зарделся от удовольствия, а гости даже жевать перестали.
  - Встретишь своего брата Бу Цзюя, передай от меня привет.
  Теперь на физиономии воина Ань Шэ видна работа мысли, потом его глаза раскрываются несколько шире, он говорит:
  - Брату Цзюю? - потом внезапно кланяется новому главе Цзянцзо и выпаливает: - Прошу простить, господин, не подумавши ляпнул!
  Мэй Чансу поднимает чашу и предлагает выпить за всех собравшихся, почтивших праздник своим присутствием. А потом можно пойти, например, на тренировочное поле, и желающие смогут немного размяться и отвести душу...
  Линь Чэнь смотрит на это всё и пытается вспомнить, что ж там была за история с Бу Цзюем из Шаньтао, было ведь что-то прошлой осенью. Какой-то конфликт, то ли кровная месть, то ли месть за господина, чудом обошлось без большой крови. Говорили - нашелся случайный человек, вставший между двумя группами разъяренных бойцов. Втиснулся буквально между нацеленными мечами и попросил разъяснить, какие у сторон претензии друг к другу. Пока разъясняли, немного остыли; только один Бу Цзюй и пострадал, потому что его ударили раньше, чем вмешался прохожий.
  Случайный прохожий, значит, - усмехается Линь Чэнь. - Похоже, и этих ты тоже купил, братец Су.
  Кстати, по последним данным, союз Цзянцзо контролирует уже не шесть округов, а девять. Такими темпами он вскоре станет самой влиятельной воинской гильдией в цзянху. И тогда, видимо, Мэй Чансу сделает следующий шаг.
  В смысле - большой следующий шаг.
  Маленьких шажков он делает, похоже, по нескольку на день.
  Кто бы говорил, Линь Чэнь. Не ты ли советовал ему непременно понемногу ходить, чтобы поддерживать силы?
  
  ...Над ланчжоуским поместьем встает солнце. Толпа гостей схлынула вчера к ночи, и большую часть уборки слуги сделали еще тогда, а теперь метут двор, ровняют посыпанную песком площадку для борьбы на тренировочном поле и бдительно проверяют, не валяется ли где какая вещь не на своем месте. Или какой-нибудь подвыпивший воин. Например, вон в тех кустах... Прощения просим, господин воин, просыпайтесь да идите себе потихоньку, позвольте отряхнуть ваш подол... Отстать? Со всем удовольствием, господин воин. Не хотите воды испить - на дорожку? Вот, пожалуйста, только ковшик отдайте - и прощайте, господин воин.
  Некоторые важные гости не разъехались вчера, они останутся еще на день-два, будут пить с хозяином чай и беседовать о вечном. Или, наоборот, о земном и насущном. Даже, возможно, о наиболее насущном на данный момент.
  В южном павильоне остановились люди из Долины целителей, а Линь Чэню, например, выделили комнату в западном крыле. И еще гостят несколько солидных людей, по виду - из Северной Янь, а впрочем, как знать. Интересно, что эти делают здесь и на что им понадобился Мэй Чансу.
  - Где твой Тун Лу?
  - Он не мой, он свой собственный... Вернулся к родителям, помогать по хозяйству. Они у него крестьяне.
  - Я думал, ты оставишь его при себе.
  - Ну видишь, у меня теперь полон дом подчиненных, а парнишка привязан к своей семье. Зачем держать его? Тут не знаешь, куда деться от забот Ли Гана и Чжэнь Пина. Если он будет мне полезен, я вызову его.
  - Держишь всех нужных на привязи?
  - Ну да. Но я не дергаю веревку попусту, так что все довольны.
  - Значит, и эти люди из Северной Янь...
  - О, это с дальним прицелом. У меня есть на них некоторые виды, но не сейчас. Пока я просто завязал знакомство.
  - Крепким узелком.
  - Ну, я пока не дергал...
  - А я тоже полезное знакомство?
  - Ты-то? Конечно. - Мэй Чансу смеется. - Ты мое самое полезное знакомство. Ты всё знаешь - и если что, сможешь меня подлечить.
  - Ну, пока тебя лечить нет смысла. Для твоего состояния ты сейчас просто на диво крепок. Плевком не оглушишь, разве что двумя.
  - Какой ты грубый, а. Нечего плеваться в чужом доме.
  - Я еще и не начинал... Скажи-ка лучше, что ты будешь делать, когда подомнешь под себя всю бойцовскую вольницу?
  - Зачем же всю, мне столько не надо. Мне нужна лишь надежная военная поддержка на черный день и толковая разведка... Кстати о разведке. Не мог бы ты проверить для меня кое-что тихо и тайно - или я должен обратиться в Архив и заплатить?
  - Смотря что тебя интересует.
  - Меня интересует смерть некоего Ли Чунсиня.
  - Кто это?
  - Учитель из Цзянчжоу.
  - Зачем это тебе?
  - Я знаю, как он умер и за что был убит. Но толку-то. Попробуй найти хоть какие-то концы.
  - Не хочу даже спрашивать, откуда знаешь. - Линь Чэнь морщится. - Ну ладно... давно его убили?
  - Три года назад, весной. - Пауза. - В третьем месяце. В ночь на шестнадцатое число.
  - Какая точность.
  - А то.
  - Хорошо, поищу.
  - Спасибо, что бы я без тебя делал...
  - Уж что-нибудь да делал бы, я тебя знаю.
  
  ...Гости разъехались, даже Линь Чэнь отбыл в свою обитель, напоследок заметив:
  - Кстати, чуть не забыл. Как лекарь я одобряю замену вина водой, для здоровья это безусловно лучше. Но ты как вожак стаи хищников сильно рисковал, нарушая неписанные правила. Где это видано, чтобы воин не напивался в хлам при каждом удобном случае?
  - Ну вообще-то... - начал Мэй Чансу и замолчал.
  - Что такое? Договаривай.
  - Да ничего важного. Езжай, береги себя, при случае выбирайся в гости, всегда рад тебя видеть. Просьбу мою не забудь.
  - А, да, прощай.
  Линь Чэнь пихнул коня коленями и выехал за ворота. Внутри зудело малоприятное чувство - что вот сейчас братец Су чуть не раскрылся сильнее, чем считал возможным, понял это, нырнул в раковину и захлопнул створки, а его, Линь Чэня, вытолкал в шею. И это называется друг.
  Какие слова Мэй Чансу проглотил с такой поспешностью, что чуть не подавился?
  
  
  ...Ли Ган завел отвратительную привычку подбирать по всей комнате скомканные листы бумаги, расправлять и складывать стопочкой на столе. Если хозяину не нужна какая-то бумажка, ее всегда можно сжечь, жаровня рядом. Если же бумажка не сожжена, значит, может еще пригодиться.
  Иногда это действительно не лишено смысла: бросишь вот так лист с подсчетами, а потом понадобится перепроверить цифры, начинаешь вспоминать: где писал? Не валяется ли где-нибудь в углу? А тут - пожалуйста, перебираешь стопку мятых бумажек, находишь нужную, и вот они, расчеты, перед глазами...
  Что ж все лезет в глаза эта, и сжечь пока не могу, и видеть не могу... Чтоб ей...
  Пальцы сжимаются, и многострадальный листок, снова скомканный, снова летит с глаз долой, в угол. Третий раз уже.
  ...Вечером Ли Ган, зайдя проверить жаровню, поправить на хозяине одеяло и немного прибраться, снова поднимет лист с пола, снова расправит, снова прочитает. Подумает немного - не убрать ли с глаз долой, в какой-нибудь ящик? Покачает головой, мысленно возражая самому себе. Нечего менять заведенный порядок, пусть командующий привыкает. Бросил на пол - вернулось.
  Вот так.
  Не можешь спалить эту часть души - значит, хочешь помнить.
  А если хочешь помнить - помни.
  Ли Ган не совсем понимает, о чем там речь, на этом вусмерть измятом листке, но одно знает точно. Нечего швыряться тем хорошим, что у тебя было. Пусть лучше болит.
  Болит - значит, живой.
  
  "Созерцая луну, тоскую о друге". Зачеркнуто. "Весенняя тоска". Зачеркнуто. "Да чтоб тебя!" Зачеркнуто.
  "Над чашей с холодной водой тоскую о друге". Приписка: "Линь Чэнь, я тебе еще припомню". Разумеется, зачеркнуто тоже.
  
  Мы спорили и ссорились, смеясь,
  Дрались, бывало, и мирились снова,
  И не нашлось бы сил сильнее нас,
  И не нашлось бы искреннее слова,
  И жизнь была беспечна и полна,
  Кипела от рассвета до заката,
  Ей не было конца, а небу дна,
  И тело пело, и душа крылата -
  
  Мы не боялись стали и огня.
  Мы верили в закон и воздаянье.
  Но пламенем нахлынувшего дня
  Убиты чаянья и стерты ожиданья.
  И оказались слабыми отцы,
  И клевета ломала братьям шеи,
  И мы сгорали, глупые юнцы,
  Меняли кожу, навсегда взрослея.
  
  ...А помнишь, друг - нам девятнадцать лет,
  Сияет мир - он ясен, прост и ярок,
  И смерти нет, и расставаний нет...
  
  Привет, до встречи! Привези подарок!..
  
  
  ...Теплый летний вечер. Господин глава союза Цзянцзо сидит в беседке, его управляющие приносят доклады прямо туда. Он пробегает взглядом сообщения, задает вопросы, что-то помечает в бумагах, распоряжается: туда-то послать такого-то; с этим делом подождем, посмотрим, как пойдет; сколько, говоришь, мы нашли наших людей, Ли Ган? Еще не менее пятисот человек скрываются по лесам и горам.
  - Кстати... Ли Ган!
  - Да, командующий?
  - Эй, Ли Ган, не забывайся!
  - Извините, глава.
  - То-то. Так вот, кстати. Наши люди следят за тем домом в Сюньяне?
  - Да, глава.
  - Хорошо. Что там у нас дальше?
  - Вернулся Юй Ду из столицы, позвать, чтобы отчитался лично?
  - Не надо, перескажи вкратце.
  Солнце цепляет краем за верхушки деревьев, павильон накрыло тенью.
  - Господин, не пора ли перебираться в дом, скоро станет прохладно...
  - Да, сейчас.
  Он встает, делает несколько шагов по беседке, останавливается с задумчивым видом - на самом деле пережидая головокружение, но зачем лишний раз пугать своих людей?
  - Пойдем, - говорит он. - Вели подавать ужин.
  - Да, господин.
  Подают ужин; глава задумчиво тычет палочками в миску с лапшой, Ли Ган глядит на это дело с некоторым беспокойством.
  - Господин, а вот мясо, и овощи, и...
  Глава вздыхает.
  - Не суетись. Лучше садись и поешь сам.
  - Господин, как можно...
  - Ешь, ешь. Я никому не скажу.
  - Глава!
  - Клянусь.
  - Ну смотрите, узнает тетушка Цзи, что вы мне ужин скармливаете, убьет половником и не поглядит, кто тут управляющий...
  
  За распахнутой дверью гаснет вечер, листья на вишнях перестали бликовать красно-рыжим и теперь кажутся черными. Булькает, пробуя голос, ночная птица. Угли в жаровне рдеют, и поднимается тонкий сизый дымок.
  Господин Мэй сидит, задумчиво вертит в руках плоскую деревяшку, помеченную иероглифом "радостный", взвешивает ее в руке, переворачивает то тыльной стороной, на которой не написано ничего, то снова иероглифом вверх, потом кладет на стол, где лежат еще несколько таких же плашек. "Талантливый", "мирный", "спокойный".
  - Я закрою дверь? - говорит Ли Ган.
  - Что? А, да, закрой.
  
  - ...Насчет того дома в Сюньяне, господин. С тех пор, как лекарка Юнь Пяоляо попала в список красавиц Архива Ланъя, там вокруг дома то и дело бродят воздыхатели, норовят через забор перескочить или подкупить слуг, лишь бы дали на барышню взглянуть. Какой смысл, она же ходит по улицам, как все простые смертные, а уж на десятый день каждого месяца всем известно, где ее искать. [8]
  Мэй Чансу усмехается:
  - Вот она, сила списков Архива... Надеюсь, Чжэнь Пин встретит нужного человека, не дожидаясь десятого дня будущего месяца.
  - Думаете, он появится, господин?
  - Насколько я его знаю, появится. Важно, чтобы Чжэнь Пин его не упустил.
  - Он не упустит, господин. На него можно положиться.
  - Я знаю.
  - Господин, признайтесь честно, это вы намекнули хозяину Архива на девицу Юнь Пяоляо? Чтобы выманить того человека?
  - Вот еще. У Линь Чэня свои глаза есть. Я только указал, в какую сторону взглянуть.
  
  ...Ночь. По узкой улице вдоль каменных стен, ограждающих большие дома, скользит черная тень, сливаясь с выступами и впадинами стены - а точнее, с тенями от них. Добравшись, видимо, до нужного участка, тень взлетает без видимого усилия и перемахивает через забор - а забор у дома потомственных лекарей Юнь высокий, внушительный.
  Внутри забора дом и сад, и перепрыгнувший через стену непрошеный гость сразу прячется в тени деревьев.
  Он весь в черном, и на лицо надвинут черный платок.
  Он уверен, что его никто не видел.
  А зря.
  В бок незваному гостю упирается что-то узкое и твердое, как бы не ножик, и над ухом раздается свистящий шепот:
  - Зря вы это, генерал. Лучше бы вам здесь не появляться. Хорошо, что мой господин подумал о вас.
  Человек в маске поворачивает голову.
  - Ты меня с кем-то перепутал... - начинает он, но тут его собеседник, не убирая от бока человека в маске свой нож или что у него там, поворачивается так, чтобы на его физиономию падал лунный свет.
  - Ни с кем я вас не перепутал, - говорит человек с ножом. - Я бы поклонился вам, как подобает, если б был уверен, что вы не высунетесь из куста.
  - Я тебя помню, - кивает человек в маске. - Прости, не знаю имени.
  - Зато я знаю ваше, господин, но не буду его здесь называть. Умоляю, пойдемте со мной. Вас ждет старый друг.
  - Старый друг? Кто же?
  - Господин, ну что же вы. Я же сказал: не надо имен, вы же понимаете. Пойдемте, пожалуйста. Прошу, через стену, вот так же, как вы сюда, так и обратно... Хорошо?
  - Нет, - говорит человек в маске. - Раз уж я здесь, я не уйду, не увидевшись.
  - Господин!
  - Убери свой нож. Ты же понимаешь, что если я захочу, он меня не остановит.
  - Какой нож, - с досадой отвечает человек с ножом. - Просто веер... Хорошо, идите, господин, только будьте осторожны, вам не следует привлекать к себе внимание. А я подожду здесь.
  Человек в маске тихо хмыкает.
  - Чего подождешь?
  - Я же говорил. Мой господин непременно хочет увидеться с вами. Так что возвращайтесь скорее.
  Человек в маске кивает и растворяется в темноте.
  Затем можно видеть тень на крыльце дома.
  Тихонько стукает, открываясь и закрываясь, дверь, и больше ничего не видно и не слышно.
  
  Человек с веером - раз уж не с ножом, а впрочем, несомненно, что и нож у него есть, и, возможно, даже не один - терпеливо стоит в кустах и ждет. Кажется, время тянется бесконечно. На луну набежали тучи, совсем стемнело, потом снова расползлись в стороны, сад залило бледным светом, а на крыльце все никакого шевеления.
  Наконец слышен тихий шорох открывающейся двери - и в дверном проеме появляется черная тень, а следом за ней тень светлая, они на миг замирают на пороге, и светлые рукава обхватывают черную тень за шею, а черные рукава светлую - за талию. В следующее мгновение светлые рукава опускаются, черные разжимаются, черная тень выскальзывает из дома, и дверь снова тихо брякает, закрываясь.
  Человек с веером стоит, пытаясь проследить скольжение черной тени через сад, и все же вздрагивает, когда над его ухом раздается:
  - Ну ладно. Идем.
  Через каменную стену наружу перелетают уже две тени в черном. Тихо и аккуратно удаляются от дома.
  На окраине города человек в маске стягивает маску с лица, а человек с ножиком - то есть с веером - падает в пыль, кланяется своему спутнику и говорит уже не шепотом, а вполголоса:
  - Рад приветствовать вас, генерал. Меня зовут Чжэнь Пин.
  - Вставай, вставай, - поспешно отвечает генерал. - Это уж чересчур, и какой я теперь генерал...
  - Я должен был поклониться как следует, - говорит Чжэнь Пин. - А теперь идемте, мой господин ждет вас.
  - Кстати, недосуг было спросить раньше: кто твой господин?
  - Глава союза Цзянцзо. Он собирает под свою руку таких, как вы, генерал.
  - Недобитков мятежной армии? На что мы ему?
  - Если пожелаете, вы можете спросить его об этом сами.
  
  - Господин.
  - Да?
  - К вам кое-кто пришел.
  - Кто же?
  - Посмотрите сами. Вы будете рады.
  Ли Ган делает шаг в сторону. Из-за его спины выступает человек, выходит из тени на свет.
  Глава союза Цзянцзо смотрит, и глаза его вспыхивают, он спешит встать - вскочил бы, если бы мог, но не может, и при виде этой немощной поспешности лицо гостя вытягивается.
  - Не вставайте, - вырывается у него.
  Но Мэй Чансу уже встал и смотрит на гостя в упор.
  Тот тоже смотрит в упор. Потом говорит утвердительно:
  - Это вы. Здравствуйте, молодой командующий. - И низко кланяется.
  - Вэй Чжэн, - говорит Мэй Чансу. - Я знал, что ты жив, но видеть тебя... Как же я рад.
  
  Они сидят у низкого столика, и Мэй Чансу разливает чай.
  - Ты второй человек, который узнал меня сразу. Хочешь знать, кто первый?
  - Кто?
  - Парень, который привел тебя сюда. Чжэнь Пин.
  - Ну, я не мог вас не узнать, хоть вы и сильно изменились. Все-таки мы воевали не просто вместе, а рука об руку.
  - И что выдало меня?
  - Командный тон.
  - Брось, я и слова не успел сказать, а ты сразу "командующий".
  - Я слышал ваш разговор со слугой, прежде чем вошел.
  Мэй Чансу поднимает брови.
  - Да что я такого сказал?
  - Мне хватило вашего "кто там". Я входил и был уверен, что это вы. Ну, несколько изумился, когда увидел, но уверенности это не поколебало.
  - Хм, значит, мне следует быть впредь осторожней.
  - Ну да. Мне, видимо, тоже. Ваш Чжэнь Пин долго дожидался меня в тех кустах?
  - В каких кустах?
  - Во дворе у семейства Юнь.
  - А, да. Мои люди дежурили там с тех пор, как Архив опубликовал новый список.
  - Вам не стыдно, командующий?
  - Мне должно быть стыдно?
  - Выставили девушку на всеобщее обозрение только для того, чтобы выманить ее жениха.
  - Разве попасть в список красавиц оскорбительно или как-то вредит репутации?
  - Нет, вызывает наплыв претендентов на руку и сердце.
  - Ты же не сомневаешься в барышне Юнь. Тем более теперь она знает, что ты жив. Разве это плохо?
  - Плохо то, что я не могу открыто появиться в ее доме, а родственники - всего лишь слабые люди, и если поступит особо выгодное предложение, они могут и согласиться.
  - Понял. Не волнуйся, это я возьму на себя. Еще чаю?
  - Что вы, командующий, давайте я налью.
  Генерал Вэй разливает чай, его командир принимает чашку, греет об нее руки, вдыхает ароматный пар.
  Генерал смотрит на деревянные плашки, сложенные на краю стола.
  - Сянь, Юй, Нин, Цзин... Хм. А фишка для его величества чем помечена? "Сын неба"? [9]
  - Фишки для его величества здесь нет.
  - Понимаю, что мы с вами изменники, командующий, но всё же... Вы же не покушаетесь на престол?
  - Нет. Я всего лишь взвешиваю, какая из плашек тяжелее.
  - И какая? Сянь или Юй?
  - Если измерять политический вес - скорее Сянь, чем Юй. А если...
  Мэй Чансу умолкает. Генерал ждет продолжения.
  - Для меня тяжелее всего Цзин. Но именно его и следует разыграть. Братец Чжэн... могу ли я так обойтись с лучшим другом?
  Вэй Чжэн смотрит на деревяшки, потом поднимает взгляд - твердый и уверенный.
  - Я слишком хорошо вас знаю. Вы делаете это не из корысти и не из забавы, а ради блага государства.
  - Ради справедливости для погибших.
  - Тогда... Вы не можете - вы должны. Не сомневайтесь, командующий.
  
  
  
  Долина целителей
  
  
  ...В начале осени, когда дни теплые и ласковые, а по ночам сильно холодает, и в сыром утреннем тумане не видно даже пальцев вытянутой руки - в это время коварной погоды, несущей с собой кашель даже тем, кто крепок телом, - глава союза Цзянцзо, несмотря на слабость здоровья, двинулся в путь. Один из его караванов шел в Долину целителей, и хозяин торгового дома внезапно решил, что эта поездка требует его личного участия.
  Приказчики и охранники верхами, работники идут возле груженых телег, а для господина Мэя как всегда снаряжена двухколесная повозка; впрочем, в хорошую погоду он тоже иногда едет верхом - это приятнее, чем трястись в колымаге, даже будь она вся внутри сплошная подушка, а это, увы, не так. На ночлег стараются остановиться в городах или деревнях, но иногда случается заночевать и в лесу или в поле - и тогда Чжэнь Пин хлопочет об удобстве господина с особым тщанием, ворча себе под нос и браня упрямство некоторых начальников, а также военачальников.
  Ли Ган остался дома, надзирать за поместьем, и, наверное, уже весь извелся там от беспокойства - за некоего упрямого начальника, ну вы поняли.
  Караван поспешает медленно: движется неторопливо, но не задерживается в пути попусту, только для дела. Случается, купцы разворачивают торговлю в каком-нибудь городишке, но ненадолго: все же цель путешествия не разъездная торговля, а доставка крупной партии товаров, заказанных господином Су Тяньшу, хозяином Долины целителей. Среди воинов, сопровождающих караван, едет и некто Лу Янь, молодой боец, помощник начальника охраны каравана, ничем особенным не выделяющийся среди прочих. Ну разве что на стоянках, когда охранники устраивают тренировки, видно, что Лу Янь - боец из лучших. За это его уважают.
  Господин Мэй никак не выделяет его из прочих и даже в его сторону редко смотрит, а уж имя "Вэй Чжэн" и вовсе никогда не слетает с его языка.
  
  
  У въезда в Долину целителей навстречу каравану выезжает небольшой воинский отряд. Спрашивают: кто такие, откуда, куда направляются - и, услышав ответы, пропускают. Да еще посылают одного из своих сопроводить торговцев - вдруг заплутают в долине? Она не очень велика, но по незнанию можно заехать так, что концов не найдешь. Купцы с благодарностью принимают помощь проводника.
  Дорога вьется между горных стен, потом стены расходятся, и взорам путешественников открывается долина. Дорога спускается в нее, извиваясь, пропадая среди деревьев и появляясь снова, пересекая быструю реку и удаляясь от нее, чтобы снова вернуться - к той же реке или к ее притоку, не поймешь. Небольшой отрезок пути пришлось идти даже по скальной полке прямо под водопадом - вдоль каменной стенки за водяной завесой. Красота неимоверная, а возле водопада всегда стоит, сверкая, двойная радуга.
  Внизу в долине шепот листвы, кроны еще не кажутся поредевшими, но вода уносит вниз по течению множество разноцветных лодочек, нападавших с прибрежных деревьев, а цветы, прихваченные утренним заморозком, увяли. Но днем тепло - теплее, чем за пределами долины. Здесь всегда своя погода, не такая, как снаружи, может быть, именно потому в долине можно найти множество редких растений, которые не встретишь в других местах.
  Через какое-то - довольно долгое - время дорога вновь начинает подниматься в гору и, наконец, вползает в небольшой городишко, выросший у подножия горы. Немного поднявшись по главной улице, караван останавливается на большом постоялом дворе; но несколько человек -- и в том числе господин Мэй - продолжают путь в гору. Верхом, потому что повозка дальше не пройдет, а пешком подниматься было бы слишком тяжело. Среди сопровождающих главу, конечно, Чжэнь Пин, а кроме того, и Вэй Чж... то есть Лу Янь.
  Наконец крутая улица упирается в ворота большого поместья, которое, пожалуй, можно даже назвать дворцом - уж по здешним меркам так точно. Хозяин выходит навстречу, низко кланяется, падают вперед седые косы. Вежливо приглашает войти.
  - Для меня честь, - говорит он. - Приветствую вас, глава Мэй.
  Глава Мэй кланяется столь же почтительно и церемонно:
  - Приветствую вас, глава Су, рад видеть вас в добром здравии...
  Гости входят в дом, и Чжэнь Пин с удовлетворением отмечает: их ждали. Комната обогрета жаровнями, на полу вместо подушек для сидения разложены мягкие шкуры, и уже булькает на углях толстостенный чугунный чайник.
  Хозяин и главный гость усаживаются на возвышении возле главного столика и возле булькающего чайника. Чжэнь Пин аккуратно поинтересовался, да, там еще теплее и совсем не дует. Прочим же предоставлены не столь почетные, но вполне удобные места. Хозяин хлопает в ладоши и велит подавать угощение, и уже идут служанки с подносами, а на подносах миски, мисочки, бутылки, кувшинчики, чашки и чашечки, и дух плывет - даже у сытых слюнки потекли бы, а уж если кто с дороги и уставший...
  Среди едоков в помещении и гости, и здешние люди. Чжэнь Пин взглядывает на сидящего напротив человека из местных и вдруг замечает, что тот так и сверлит взглядом кого-то в том конце комнаты... Чжэнь Пин поворачивается вслед за этим взглядом... ба, да этот человек с нешуточной злостью глядит на нашего главу, господина Мэя! Но что еще интереснее: господин Мэй поёживается, будто местный дядька не смотрит на него, а иголкой тычет, поднимает глаза, видит, кто на него уставился, и так постно опускает глаза долу, будто в чем-то виноват! Вот когда Ли Ган ворчит, что надо вовремя ложиться спать и не сидеть на сквозняке, господин глава примерно так себя ведет.
  Чжэнь Пин разглядывает человека, одним своим присутствием вызвавшего у господина Мэя приступ нечистой совести, и вполголоса спрашивает своего соседа:
  - Не знаешь, что это за дядька вон там? Такой... с бровями?
  - Нет. Погоди, я спрошу...
  Через некоторое время сосед знаком показывает Чжэнь Пину: наклонись, мол, ко мне, - и сообщает:
  - Это лекарь Янь, он тут часто гостит. Почему ты заинтересовался?
  - Просто физиономия у него приметная, вот я и пытаюсь понять, видел ли его раньше, - соврал Чжэнь Пин.
  Он точно знает, что раньше не видел. А вот господин Мэй видел.
  И судя по взглядам лекаря - наверняка отказывался пить какую-нибудь микстуру. Или еще что похуже.
  Надо поговорить с этим лекарем, - думает Чжэнь Пин. - Такие люди нам нужны...
  
  
  Обед закончился, и теперь господа Су и Мэй беседуют наедине, неспешно попивая чай.
  - Не сомневаюсь: вы неспроста прибыли лично, глава Мэй. Конечно, заключение договоренностей о взаимном сотрудничестве Долины целителей и торгового дома вашей гильдии - дело важное, и всё же для этого достаточно было прислать одного из ваших доверенных людей. Однако вы приехали сами. Это по поводу того, о чем вы писали в своем письме?
  Мэй Чансу кланяется.
  - Да, глава Су. В письме не всё можно изложить прямо, мне хотелось, чтобы между нами не было никаких недомолвок. Человек, о котором я писал, прибыл с караваном. Не сомневаюсь: он будет вам полезен, и я надеюсь на вашу поддержку, но вы должны правильно представлять себе риск.
  - Один из тех, кто... хм... в таком же положении, что и вы сами, глава Мэй?
  - Хуже, глава Су. Я неузнаваем. Он же нисколько не изменился, и буде кому придет в голову его искать...
  - И слишком ярок, чтобы просто его спрятать?
  - Ну да. Он талантлив. Был превосходным командиром, неразумно было бы не использовать эти его способности. Но кроме того, лучше бы ему иметь возможность не прятаться, если вы понимаете, о чем я.
  - Безобидное законное положение? Быть на виду, но не привлекать внимания? Или - привлекать, но такое, чтобы никому и в голову не пришло рыться в его прошлом?
  - Вот это было бы просто превосходно. Видите ли, у него есть невеста, и если он сможет занять такое положение...
  - Невеста?
  - Да. Барышня Юнь Пяоляо.
  - О. Понимаю. Девушка из знаменитой семьи лекарей. Ей прекрасно подойдет молодой человек из нашей долины.
  - Именно.
  - Но потребуется время. Не год и не два. Чтобы все привыкли к вашему другу у нас - и чтобы он постепенно занял отведенное ему безобидное место в глазах всех окружающих. Барышня готова ждать?
  - Барышня готова ждать, и, что важнее, ее родственники тоже готовы.
  - Хорошо, что уважаемая семья Юнь - простолюдины. Были бы знатны, было бы куда сложнее... Еще чаю, господин Мэй?
  - Да, благодарю вас.
  Пьют чай, беседуют о погоде и свойствах лекарственных трав. Глава Мэй, конечно, не слишком разбирается в этом вопросе, но поддержать разговор способен.
  Наконец раскланиваются.
  - Пришлите ко мне вашего генерала, - говорит хозяин. - Как его сейчас зовут?
  - Лу Янь.
  - Переименуем. Чтобы всякий, кому взбредет в голову копнуть, натыкался на Лу Яня.
  - Разумеется.
  - Ну вот и отлично... Эй, Мин Ги!
  В дверях появляется слуга.
  - Проводи главу Мэя в его комнаты. А вы, господин Мэй, отдохните хорошенько, что-то вы бледноваты... Может быть, прислать лекаря, кстати, у меня как раз гостит лекарь Янь...
  - Благодарю вас, господин Су, не беспокойтесь.
  Вежливо кланяются еще раз.
  
  
  ...Глава Мэй вслед за слугой идет в отведенные ему комнаты. Там уже расположился и навел порядок Чжэнь Пин. Но кроме него, в комнате находится еще один человек, и его приметные брови сурово насуплены, а губы неодобрительно поджаты.
  - Здравствуйте, лекарь Янь, - говорит глава Мэй со вздохом, и в голосе его сквозит покорность судьбе.
  Чжэнь Пин опускает глаза, чтобы не показать, какой музыкой для него прозвучал этот смиренный вздох.
  - Здравствуйте, молодой человек, - говорит лекарь. - О, прошу прощения, глава Мэй. Оговорился по старой памяти.
  Однако произнесено это без малейшего раскаяния. А непроизнесенное "пороть тебя некому" так и висит в воздухе.
  - Позвольте заметить, господин, что путешествие в это время года вам категорически не показано, и вы сами прекрасно это знаете. Посмотрите на себя. Такого цвета лица еще поискать. Не высыпались, нервничали, мерзли, выходили под дождь, ночевали в сырую погоду бог знает где? Позвольте ваш пульс.
  - Погодите, - перебивает глава Мэй. - Чжэнь Пин, скажи Лу Яню, что глава Су хочет с ним переговорить.
  - Молодой человек! - от возмущения у лекаря Яня прыгают губы и брови. - А, да, господин Мэй... Я что сказал? Позвольте ваш пульс и прекратите разговаривать о делах, когда я говорю о вашем здоровье!
  - Не беспокойтесь, - говорит Чжэнь Пин. - Всё передам.
  И поспешно сбегает, оставляя господина на растерзание лекарю.
  - Куда? - грозно спрашивает лекарь ему в спину, но Чжэнь Пин делает вид, что не слышит.
  - Он скоро вернется, - успокаивает его глава Мэй. - Выполнит поручение и придет.
  - Он мне понадобится, - ворчит лекарь. - А сейчас прекратите разговаривать и давайте наконец руку... Кхм. Плохо. Всё плохо. Но лучше, чем я боялся. Извольте лечь. Ну?.. И где этот ваш...
  - Чжэнь Пин.
  - Да. Нужно приготовить микстуру, а его всё еще где-то носит. Эй, кто там, а ну иди сюда!
  Входит, кланяясь, младший охранник. Лекарь окидывает его взглядом.
  - Сойдешь. Подай мне мою сумку, а потом сбегай в мои комнаты, скажи слуге, чтобы принес... а, перепутаешь всё. Вот, держи записку. Пусть принесет это всё.
  Охранник исчезает.
  - Господин, а ну-ка, что это такое? Почему до сих пор не в постели?
  - Лекарь Янь, я очень хорошо себя чувствую...
  - Молчите, я лучше вас знаю! Ложитесь и лежите тихо! Где тут мои иголки... вы у меня выспитесь, это я вам устрою...
  - О Небо, почему все лекари такие деспоты?..
  - Что вы сказали? А?
  - Нет-нет, ничего...
  - Вот и молчите! Раз уж вы попались мне в руки, так просто я вас не отпущу!
  Господин Мэй покорно лежит, подставив себя под иглы, потом послушно пьет горькую гадость, потом засыпает, еще успев услышать, прежде чем отключиться:
  - А ты, бессовестный, не потакай ему! Человеку необходим отдых! Самое меньшее три часа в день - никаких дел. Пусть гуляет на свежем воздухе, беседует о прекрасном, слушает музыку, в конце концов!
  И голос Чжэнь Пина, отвечающий:
  - Он упрямец каких поискать, попробуй ему не потакать... А кстати о музыке, я слышал, сейчас в Долине гостит один человек...
  Мэй Чансу проваливается в сон и не успевает узнать, что за человек гостит в Долине и при чем тут музыка.
  
  
  ...Во сне он засылал сватов в Юньнань, и старый князь Му отказывал со словами: "Если бы ты был жив, я не желал бы лучшего зятя себе и лучшего мужа моей дочери, но призрак нам в семье не нужен. Сгинь и развейся!" Тогда он садился на коня и скакал в Юньнань, чтобы князь лично пощупал его и убедился в его материальности; но дороги раз за разом сворачивали в дикую гиблую местность, он выбирался на хорошую почву и снова оказывался в каких-то буераках, наконец конь провалился в болото, а вокруг внезапно вспыхнуло море огня, оно горело и не сгорало, и кожа горела, а кости плавились, и над огнем кружила и била крыльями фантастическая птица, и гудела труба, и семьдесят тысяч душ вставали из пламени и смотрели молча белыми глазами без зрачков, и вперед выходил отец, и его глаза тоже были белы и горели так ярко, что больно смотреть, - и приказывал: "Живи!" - "Я живу, - отвечал он, - вот, я жив, посмотри, вот мои руки..." - и видел, как его руки прямо у него на глазах тают и исчезают в пламени, сгорая совершенно так же, как бумажный лист. "Я же говорил! - гремел издали голос старого князя Му. - Я же говорил, ты только тень! Убирайся!"
  Он просыпается рывком, и как и раньше, во всех прежних версиях этого сна, труба осталась там, в небытии, а здесь тихо - только откуда-то из сада доносятся звуки циня, едва слышные, так что из дома невозможно разобрать, что именно играют. Но слух напрягается сам собой, пытаясь уловить мелодию, и это ужасно мешает и злит. И голова кружится, как будто не до конца развеялось действие проклятой микстуры доктора Яня.
  Он встает, надевает теплый плащ и открывает дверь в сад. Звуки становятся громче, теперь можно узнать, что именно играют. "Полет феникса". Вот откуда в моем сне была та птица, - думает он, усмехаясь. Снадобье доктора Яня и эти струны в саду добавились к брачным надеждам Вэй Чжэна - и нате вам. Надо же, князь Му. Мне было совершенно не до того, я и не думал ни о княжне, ни о Юньнани...
  Он вздыхает. Что толку врать себе самому - думал, конечно. Но в самом деле было совершенно не до того, поэтому думал лишь изредка и совсем не мечтал о таких глупостях, как напоминать о себе. Приснится же такое.
  Он трясет головой, пытаясь разогнать дурман, и выходит в сад - на звук.
  
  
  Играет вовсе не мастер. Это ученик разучивает мелодию, раз за разом повторяя один и тот же кусок. Получается очень хорошо - для ученика, но вещь еще не выучена и не отшлифована, еще играть и играть, добиваясь совершенства.
  Собственно, вот и ученик... ученица. Девочка-подросток сидит, склонив голову и упрямо закусив губу, и перебирает струны. Сыграла еще раз, остановилась, начала сначала. Пальцы так и бегают, уверенные, сильные.
  Мэй Чансу поворачивается, чтобы уйти и не мешать, но поздно - его уже заметили. Руки на струнах замирают, острый настороженный взгляд упирается непрошенному зрителю в висок. Возникает неприятное чувство, что вслед за взглядом может полететь, скажем, острая шпилька из прически. Или кинжал, у этого ребенка наверняка есть и кинжал... Мэй Чансу на всякий случай не шевелится и старается выглядеть как можно безобиднее.
  - Я услышал музыку и пришел посмотреть, кто играет. Я не хотел мешать, - говорит он самым мирным тоном. - Извини, барышня.
  Вряд ли она на самом деле барышня, скорее всего, из простых. Одета хорошо и добротно, но воспитание явно получила не во дворцах... а интересно, кстати, где. Пока она играла, можно было решить, что девочку обучали в одном из лучших музыкальных домов - не только музыке, но и манерам. Сейчас же, когда она замерла, насторожившись, в ней чудится готовность ударить - быстро, сильно и точно, и уж этому ее учил кто-то из настоящих бойцов.
  - Я здесь в гостях, - решает уточнить Мэй Чансу. - Просто проходил мимо.
  Сжатая пружина немного расслабилась. Ну, по крайней мере убивать она передумала.
  Однако, оказывается, не в мирном тоне и правильных словах было дело. Просто девочка увидела другого человека - и вот ему она доверяет полностью.
  С другой стороны двора идет господин средних лет, полноватый, добродушный на вид.
  - Что это ты перестала заниматься, стрекоза? - говорит он спокойно и даже, пожалуй, мягко, но девочка вскакивает, почтительно кланяется, приветствуя, и отвечает быстро:
  - Я старалась, господин, но меня прервал тот человек.
  Господин останавливается, смотрит на Мэй Чансу, что-то, видимо, складывает в уме, затем вежливо кланяется:
  - Простите, что побеспокоили вас, глава Мэй.
  Интересно. Он, значит, знает, с кем имеет дело. Вычислил.
  - Что вы, господин, какое беспокойство... кстати, не имею чести знать ваше имя.
  - Все зовут меня Тринадцатым господином, глава Мэй.
  - О! - восклицает Мэй Чансу. - Мне говорили, что в долине гостит сейчас музыкант, но я и подумать не мог, что это вы. Премного наслышан.
  И кланяется еще уважительнее.
  - Раз уж мы столкнулись вот так, Тринадцатый господин, не хотите ли выпить со мной чаю? Мои комнаты вот здесь, выходят в сад. Собственно, почему я и услышал, как барышня разучивает "Полет феникса".
  Знаменитый музыкант слегка улыбается. Глава бойцовской гильдии способен узнать классическую мелодию, видно, и в самом деле человек незаурядный. Что же, поговорим... Интересно, насколько случайно мы оказались здесь одновременно, притом именно сейчас, когда меня интересует покровительство цзянху...
  Интересно, насколько случайно он приехал сюда одновременно со мной, - думает Мэй Чансу. - И насколько случайно эта девочка вышла со своим цинем в сад, кто мешал ей упражняться под крышей...
  - С удовольствием выпью чаю, - говорит Тринадцатый господин. - Гун Юй, продолжай с трелей во второй четверти пьесы.
  - Да, господин, - кланяется девочка и снова усаживается за инструмент.
  
  
  ...Собеседники сидят возле столика, попивая чай, и мирно разговаривают. Досужий взгляд не заметил бы ничего особенного; на самом же деле вокруг столика с чашками и чайником кружат, припадая к земле, два настороженных зверя. Тигры? Драконы? Каждое слово - аккуратный выпад, прощупывающий противника. Каждый взгляд - разведка. Каждый глоток чая - засада. Зачем я понадобился тебе и почему именно сейчас? Насколько я могу доверять тебе, а ты мне - и не лучше ли не доверять совсем? Какая может быть мне польза от тебя, а тебе от меня? Сможем ли мы договориться и чего стоит эта договоренность? Что ты знаешь обо мне и что я знаю о тебе - и как это поможет нам? или же помешает?
  Да, конечно, ты знаменитый музыкант, - думает один. Твое имя - вернее, твое прозвище - известно по всей империи и в сопредельных странах, стоит заговорить о музыке - непременно упомянут тебя. Но настоящего твоего имени никто не знает. В этом нет ничего странного, для артиста совершенно естественно жить под прозвищем, не вспоминая об имени. И мы оба знаем, для кого еще это совершенно естественно... а что ты боец, я знаю. И ты можешь быть очень полезен, ты вхож в такие места, куда мне сложно внедрить своих людей, а при музыкантах часто болтают лишнее, не задумываясь. И у тебя есть замечательная девочка, ей лишь немного подрасти - и при ней будут болтать еще больше полезного, только слушай и мотай на ус... Интересно, сколько времени тебе понадобится, чтобы понять: мы давным-давно знакомы, просто я больше не похож на самого себя?
  Да, конечно, ты скромный ученый и торговец, - думает другой. Ты добился нынешнего положения исключительно хитроумием, деловой хваткой и ловкостью стратега, а здоровье твое никуда не годится. Но воинскую выучку можно заметить даже в твоем хилом теле, если знать, куда смотреть. Что же, если подумать, можно догадаться, откуда ты такой взялся... стоп, да уж не знаю ли я тебя? А если так... Если так, я знаю, для чего ты постепенно собираешь силы. Но тогда я тебе нужен даже больше, чем ты мне. Стоит ли только говорить об этом вслух - или это прямая дорога на тот свет? Может быть, разумнее прикинуться, что не узнал, и не ввязываться в опасное дело... но если ты тот, о ком я думаю, я не имею права уклониться, и тебе об этом прекрасно известно. Пока я не спросил прямо: вы ли это, молодой господин, у меня есть возможность для маневра...
  Два зверя кружат, принюхиваясь, подрагивая усами и дергая хвостами. [10]
  ...Во дворе тренькает цинь, повторяя один и тот же кусок пьесы, начиная с трелей во второй четверти. Чайник булькает. Течет мирная беседа...
  
  
  "Господину молодому хозяину Архива Ланъя
  Линь Чэнь, дружище, многих благ тебе и твоей семье, многих лет твоему почтенному батюшке и многих сведений твоему Архиву.
  Ваша с господином Су небольшая интрига оказалась весьма кстати и мне, и господину музыканту. Раз уж ты свел нас, будь добр заехать ко мне в Ланчжоу где-нибудь в середине девятого месяца. Пригласил бы тебя на праздник осенней луны, да не успею вернуться. Ну ничего, выпьем, посидим, поговорим. Известный тебе музыкант тоже будет, мы возвращаемся вместе; повидаешься и с ним. Может быть, он будет так любезен, что сыграет нам что-нибудь. Или велит сыграть своей ученице. У него очень занятная ученица, юная, но полная скрытых талантов. Хотя уж кто-кто, а ты несомненно об этом знаешь.
  Жду. Попробуй только не приехать.
  Мэй Чансу"
  
  
  
  Ланчжоу
  
  
  Вторая половина девятого месяца, дело к зиме, темнеет рано, по утрам на дворе лежит снег, днем тает, оставляя ледяные лужи. Господин Мэй недавно вернулся из поездки и привез с собой гостей. Теперь в доме целыми днями звучит цинь юной барышни Гун Юй, а хозяин беседует с ее учителем о будущем, настоящем и, вероятно, изредка о прошлом. Впрочем, как знать, обычно они говорят без свидетелей.
  Сегодня утром прибыл еще один гость - молодой хозяин Архива.
  Глава Мэй греется у жаровни, предаваясь размышлениям. Продолжать строить планы молча или выложить их перед ближайшим другом и доверенным подчиненным? Никаких сомнений - скоро они подтянутся сюда, к чайнику, деревянным плашкам в озябших пальцах и логическим построениям ума, одержимого поставленной пять лет назад целью, к которой до сих пор неясно как подступаться.
  Как сказал тот случайный собеседник несколько лет назад? "Исчезнут - и поминай как звали"? Забавно, что в моем случае это нужно понимать буквально: это и есть мой путь. Исчезнуть - и при необходимости поминать, как меня прежде звали. Ну или не поминать, если в этом нет необходимости - однако приходится делать это довольно часто, что уж там. И люди идут на вскользь упомянутое - и даже на намек - и собираются здесь, и следуют за мной... за неупокоенными душами армии Чиянь, намертво связанными с тем именем, с именем человека, которого больше нет.
  Вот Тринадцатому господину, например, не понадобилось даже намека, не говоря уж о том, чтобы называть имена. Он хорошо считает в уме. А Линь Чэню прежние имена не нужны, ему довольно нынешних. Вот кто терпит меня вместе со всеми моими измышлениями и начинаниями из одного лишь расположения ко мне... ну или заботится о сохранности жизни, которой я ему обязан. Подозревает, что без него я все-таки свалюсь в какую-нибудь канаву, и присматривает - не пора ли хватать за шиворот и оттаскивать с опасных путей. Забавно, что время от времени он всё-таки разузнаёт для меня кое-что - и кое-что делает для осуществления тех самых планов, от которых у него вечно перекашивает физиономию, будто он жует кислятину.
  ...Вот и Линь Чэнь. И Тринадцатый господин следом.
  - Присаживайтесь, господа. Чаю?
  
  
  ...Пальцы его неосознанно теребят край рукава, и Тринадцатый господин не сводит глаз с этого непроизвольного жеста. Мэй Чансу ловит взгляд музыканта и прячет руку в рукав.
  Линь Чэнь ворчит, косясь на деревяшки, назначение которых ему известно:
  - Опять переставляешь фигуры туда-сюда. Что тебе не сидится? По мне, ты и так неплохо устроился, жил бы себе... Да понимаю я про долг и обещания, но жизнь-то одна! Не забывай, что мне и моему отцу - особенно отцу - ты всегда будешь должен и не расплатишься!
  Мэй Чансу хмыкает.
  - Ну раз я всё равно с вами не расплачусь, чего и стараться? Признаю, я ваш должник и останусь им навсегда. Но есть долги, которые я могу и обязан оплатить.
  - С чего ты взял, что сможешь? - говорит Линь Чэнь. - Дело, которое ты на себя взвалил, не решишь ни деньгами, ни оружием. Что тебе толку от твоих бойцов и твоих капиталов? Ты не купишь справедливости для погибших и не вырвешь ее силой.
  - Конечно, - замечает музыкант, - если господин встанет, поднимет меч и скомандует марш на столицу... мы даже пойдем, хотя в этом нет никакого смысла. Но он же не собирается делать такие глупости.
  - Вот я и хочу услышать, какие у него планы помимо очевидных глупостей, которые он не будет делать, потому что вроде не дурак, - ворчит Линь Чэнь. - Хватит ходить вокруг да около, излагай.
  Попробуй объясни, что ты собираешься делать, если ты сам знаешь только общее направление, а детали еще копятся, и какая из них сыграет свою роль, а какая останется лежать под спудом, предсказать невозможно.
  Мэй Чансу медлит. Сперва подливает чаю себе и собеседникам, берет в руки чашку, греет пальцы - и только потом произносит:
  - Вы оба знаете, чего я хочу. Вы оба знаете, что сейчас я ничего добиться не могу. Но в моих силах создать возможность.
  Он замолкает, и собеседники ждут.
  - Возможность говорить.
  И снова сидит, вертит в руках чашку.
  - И? - не выдерживает Линь Чэнь.
  - Как и было сказано, я должен добиться справедливости, а это означает - вытащить старое дело на свет и рассмотреть его внимательно... во всей его неприглядности. Сейчас это невозможно. Сейчас о погибших при Мэйлин нельзя даже упоминать, не то что интересоваться, были ли они в чем-либо виновны. Чтобы появилась возможность задавать вопросы, нужно добиться перемен при дворе.
  Глава Мэй ставит чашку на стол и взглядывает на Тринадцатого господина.
  - И для начала мне нужна разведка. Люди в столице. Сейчас я получаю сведения из города, то, что бойцы союза Цзянцзо могут выудить на своем уровне, но в высокие круги им проникнуть трудно. Мне нужно знать, что происходит во дворце. Я должен знать, кого можно подтолкнуть, кому намекнуть, кому наплести небылиц, а кому и напомнить о долге, чтобы, в конце концов, спросить - и получить ответы.
  - Разве ты не знаешь ответов... кхм... из своих источников? - спрашивает Линь Чэнь.
  Мэй Чансу бегло улыбается жесткой, холодной улыбкой.
  - Кое-какие ответы мне известны, - говорит он. - Но не всё знают даже там. Все знают, кто поднял на нас оружие. Впрочем, это я помню и сам. Всем известно о письме генерала Не Фэна, из-за которого всё началось... Но самого генерала там нет.
  - Значит, он здесь?
  - Выходит, так... но где? Загадка. Кстати, Линь Чэнь, твои люди узнали что-нибудь об убийстве того учителя из Цзянчжоу?
  - Нет, - качает головой Линь Чэнь. - Убийство совершили люди из поместья Тяньцюань, возможно, лично Чжо Динфэн. Зачем, почему - дело темное. Слишком незначительный человек, его смерть никого не интересовала.
  - Так я и думал... Все следы, даже самые выдохшиеся, выводят только на хоу Нина, а доказательств и вовсе нет.
  - Не может быть, чтобы всё, что совершилось, хоу Нин сделал сам, - говорит Тринадцатый господин.
  - Конечно, нет, - кивает Мэй Чансу. - Кто-то направил его в нужную сторону, кто-то рассчитал каждый шаг, кто-то правильно подал дело его величеству, и об этом мертвые не знают ничего. Конечно, у принца Ци есть подозрения и местами даже уверенность - но подозрения призрака к делу не подошьешь. Тянуть за этот конец нити - дело живых.
  - Вы хотите, чтобы это сделал я, молодой господин? - Тринадцатый господин подается вперед.
  - Тянуть за нить я буду сам, для этого придется еще многое сделать. Ваша задача - выяснить, где находится кончик, за который можно ухватиться. И, Тринадцатый господин... могу я рассчитывать также на вашу ученицу, барышню Гун Юй?
  Тринадцатый господин кивает:
  - Она вполне способна уже выступать перед публикой, и если будут собираться достаточно высокопоставленные зрители... Мне не следует слишком мелькать перед глазами императорской семьи, мое прошлое может помешать нам, но помочь своим именем началу карьеры девочки - вполне естественно и не вызовет подозрений. Полагаю, нам следует подумать, где будет выступать моя воспитанница.
  - Музыкальный дом?
  - Да, что-нибудь в таком духе.
  - Хорошо. Обговорите с Ли Ганом смету.
  Тринадцатый господин кланяется.
  - Тогда я пойду, молодой господин?
  - Да, идите.
  
  
  - Собираешься вертеть императорским двором?
  - Ну... немножко поверчу. Насколько мне известно, его величество запретил любое упоминание некоторых имен и некоторых тем, чтобы это изменить, нужно заменить некоторых людей. Одного-двух министров, например. Или больше. Может быть, наследника престола... Кстати, это разумнее всего. Выдвинуть такого, кто не будет замалчивать несправедливость вслед за императором. И такой человек есть, выбор очевиден.
  - Сбрендил? Надо ж додуматься: изменить порядок наследования! Да этого не добиться, даже внедрив свою агентуру в каждый из павильонов императорского дворца!
  - Конечно, ты прав. Агентура нужна, чтобы знать. Чтобы действовать, нужны союзники.
  Мэй Чансу ставит чашку на стол, перечисляет, постукивая двумя пальцами по столу:
  - Юй, Сянь, Нин, Цзин. Каждый из них может стать союзником. Нужно только хорошенько присмотреться и всё взвесить... А один - думаю, мой единомышленник. Представь: если я добьюсь трона для него, вместе с ним мы восстановим добрые имена семидесяти тысяч.
  Линь Чэнь смотрит на руки главы Мэя, потом ему в лицо.
  - Добьешься? Трона? Ты? Мэй Чансу, что ты несешь? Ну-ка дай пощупаю пульс и проверю, нет ли жара. И если нет, значит, ты точно спятил!
  - Да почему же? Послушай, я хорошо знаю седьмого принца, он именно тот, кто мне нужен. И если я это проверну...
  Линь Чэнь, со стоном:
  - Ну да, дело совсем за малым! Выдвинуть вперед фигуру, которую на фоне прочих даже не видно, настолько она незначительна, и привести ее к победе в гонке за трон! Какие пустяки! Мэй Чансу, тебе вредно слишком много думать, у тебя кипит мозг, вероятно, это осложнения после... Или голоса в голове окончательно заменили собой твой собственный разум. - Кивает сам себе: - Ну конечно. Это всё объясняет. Когда в одной голове строят планы семьдесят тысяч человек, да еще примкнувший к ним принц Ци... Мэй Чансу, давай-ка ты приляжешь, я помогу тебе уснуть, а сам пойду поговорю о чем-нибудь возвышенном с Тринадцатым господином...
  - А ну сядь, - говорит глава Мэй спокойно и холодно, и Линь Чэнь, привставший было, с очень недовольным видом всё же садится на место. - Ты просил изложить планы? Я изложил. Ничего неисполнимого в них нет. И не волнуйся так. Я превосходно себя чувствую. Клянусь, я не буду опрометчив. Я просчитаю каждый шаг.
  Линь Чэнь качает головой.
  - Ты сошел с ума, для меня это очевидно.
  - Ничуть. Линь Чэнь, заставить двор повернуть в нужную сторону не так уж и трудно. Выяснить, как проходят связи, встроиться в них, некоторые оборвать, некоторые подменить... Большую часть работы господа придворные сделают сами, достаточно правильно это подать. Любой двор в этом смысле ничуть не сложнее - ну, скажем, твоей обители. Или моего воинского союза.
  - Ну конечно, скажи еще, что готов на спор проделать это с любым двором по моему выбору.
  - Если я сделаю это, ты будешь помогать мне с двором Великой Лян?
  - Если ты это сделаешь, ты справишься с Великой Лян и без меня.
  - Но всё-таки?
  - Да зачем я тебе нужен, ты же у нас гений? Тоже мне, гений цилинь.
  - О. Вот так мы это и назовем.
  - Сейчас как дам и не посмотрю, что ты больной и слабый!
  - Самому же потом будет стыдно.
  - Это единственное, что меня останавливает!
  Мэй Чансу смеется в голос, и Линь Чэнь поглядывает с тревогой - не начал бы кашлять. Но нет, обошлось.
  
  
  ...Мэй Чансу размышляет у себя в комнате, как всегда зимой - возле жаровни, накинув на плечи меховое одеяло. Линь Чэнь заходит и видит, как тот сидит, глядя перед собой невидящим взглядом, и губы его шевелятся - появляется нехорошее ощущение, что он снова не здесь и разговаривает с кем-то потусторонним. Линь Чэнь не сомневается, что такое бывает - последнее время в его присутствии Мэй Чансу позволяет себе не следить за выражениями, и с его уст легко слетают слова вроде давешнего "принц Ци подозревает, но его подозрения к делу не подошьешь". Если не знать, что принца Ци вот уже который год нет в мире живых, можно подумать, что глава Мэй разговаривал с ним на днях... и скорее всего, так и было. Линь Чэнь привык мыслить земным, а не потусторонним, и каждый из вот этих случаев, когда его друг выпадает из вещественного мира куда-то туда, очень нервирует его - но пока Мэй Чансу способен отличать свидетельства призраков от настоящих материальных улик и показаний живых людей, о его рассудке можно не беспокоиться. Ну как не беспокоиться... с большой натяжкой, конечно... и все же пока в этом рассудке четко проведена линия между "там" и "здесь", на него можно полагаться.
  Тем более что это самый быстрый ум, какой Линь Чэнь встречал на своем веку.
  Однако далеко идущие планы господина Мэя настораживают, уж слишком они размашисты, и, может быть, в них он все-таки потерял ту границу, которая до сих пор сдерживала его? Когда он рассуждает о перемене политики двора, становится неуютно. Не безумие ли говорит его устами? Линь Чэнь сомневается, и руки его так и чешутся - подойти, нажать на две-три точки, чтобы прервать эту беседу с призраками, отключить, загнать в постель и применить понятные и простые средства: микстуры, иглоукалывание, может, моксу зажечь... Еще помогает иногда - подойти, уставиться в ту же точку, что и Мэй Чансу, и скомандовать: "Отстаньте от молодого командующего, вы его замучили!" - пару раз Линь Чэнь это проделывал, помогало. Призраки уходили.
  Ну что ж, для начала просто попробуем его отвлечь, не обращаясь к армии Чиянь напрямую.
  - Эй! - говорит Линь Чэнь. - Не надоело тут сидеть? Пойдем, немного пройдемся по двору?
  Мэй Чансу вздрагивает, оборачивается, отвечает:
  - Подожди, не отвлекай. - И снова поворачивается туда, к невидимому собеседнику.
  Линь Чэнь решительно подходит и садится на место призрака. Как и следовало ожидать, он ничего от этого не ощущает, никаких загробных откровений и никаких холодных дуновений.
  - Мэй Чансу, - говорит он. - Хватит. С кем ты говоришь? Это я, Линь Чэнь.
  Мэй Чансу опускает веки, потом поднимает их снова - и это ясный взгляд человека, который безусловно в здравом уме.
  - Вообще-то ты прервал довольно важный разговор, - говорит он. - Но его высочество просил передать, что не сердится и, так и быть, не будет приходить в твои сны с упреками. Хотя не слишком вежливо было садиться прямо на него. Он не привык к такому обращению, все-таки принц.
  - С тех пор, как он стал призраком, он все-таки не принц, - замечает Линь Чэнь. - И обрати внимание: теперь все они приходят к тебе. А не ты к ним.
  - Мне некуда приходить к ним, - отвечает Мэй Чансу. - Им отказано даже в посмертных табличках.
  По спине Линь Чэня пробегает озноб.
  - Когда я сделаю то, что должен, это пройдет.
  Вот оно что, - думает про себя Линь Чэнь. - Не только священный долг, но и средство от безумия. Тогда удивительно, как вообще ты можешь не торопиться и просчитывать каждый шаг, с такой-то мотивацией. Не мчаться от безумия сломя голову, а медленно идти, сдерживая порывы и тщательно проверяя путь... Будь я на твоем месте, я бы бежал с воплями, не разбирая дороги.
  - Чтоб тебя, - говорит он вслух. - Иногда я тебя боюсь.
  
  
  ...Середина зимы. Тринадцатый господин получил недавно сведения из столицы - ему присмотрели дом в веселом квартале, можно отправляться и обустраиваться. Пока он доедет из Ланчжоу, плотники как раз должны управиться с самыми срочными работами.
  Как Тринадцатый господин собирается вести свои дела, глава Мэй не расспрашивал, доверился специалисту. Музыкант знаком с каким-то неимоверным количеством тихих неприметных людей, и даже здесь, в поместье главы Мэя, время от времени возникают скромно одетые обыватели с незапоминающимися лицами, кланяются, передают письма или же сообщают на словах какие-то незначительные новости, типа "репа подорожала, а пшено упало в цене", и можно лишь догадываться - это означает совсем не то, что кажется с первого взгляда, только поди пойми, что именно. Иногда после таких визитов Тринадцатый господин сообщает главе Мэю что-нибудь совершенно не связанное ни с пшеном, ни с репой. Так, в конце одиннадцатого месяца Мэй Чансу узнал о внезапной смерти старого князя Му. Сто вопросов повисли на языке и были проглочены незаданными, и лишь одному все же было позволено прозвучать:
  - Кто теперь правит в Юньнани?
  - Княжна Му Нихуан, - отвечает Тринадцатый господин, - как старшая в роду.
  Вопрос "когда умерла ее мать?" был безжалостно уничтожен, даже не добравшись до языка. Об этом можно спросить в другом месте. Да теперь - хоть у самой княгини. Другое дело, что она может счесть такой вопрос неприличным. Тебе, учитывая отношения с семьей Му, следовало бы узнать об этом раньше... а впрочем, отношения с семьей Му были у того, кто умер. Тот, кто выжил, никогда не встречался ни с князем, ни с княгиней, ни с княжной.
  - Понятно, - говорит Мэй Чансу. - Значит, южные границы теперь держит она.
  ...и ей едва двадцать лет, а ее младший брат и вовсе ребенок. И я ничем не могу ей помочь...
  - Чжэнь Пин!
  - Да, господин?
  - Я хочу сразу узнавать обо всем, что сообщают из Юньнани.
  - Слушаюсь, командующий... то есть глава.
  
  
  Тринадцатый господин явно не старается утаить посещения своих агентов от людей главы Мэя. Если бы старался - Мэй Чансу в этом убежден - никто бы ничего и не заметил. А так - появляются, исчезают, появляются другие, чтобы затем бесшумно раствориться в воздухе...
  Однажды к Тринадцатому господину пришел Тун Лу.
  Он заметно вытянулся за прошедшее время, и хотя лицо у него еще совсем детское, язык не поворачивается сказать о нем "мальчишка", как раньше. Но не узнать его невозможно.
  Мэй Чансу выходит во двор собственного дома и видит давнего знакомца, входящего в ворота.
  - Тун Лу! Откуда ты?
  - Здравствуйте, господин, - отвечает юнец, кланяясь. А вопроса как бы не заметил, надеясь, что не переспросят.
  - Понятно, - говорит глава Мэй. - Ты к Тринадцатому господину, что ли?
  - Да, - Тун Лу кивает с явным облегчением. Врать не нужно, господин всё понял сам.
  - Ясно, - глава Мэй уже шагнул было, чтобы пойти дальше по своим делам, но останавливается: - Да, кстати, Тун Лу, хотел спросить тебя, как твоя семья.
  - Спасибо, господин, - кланяется Тун Лу, - справляемся помаленьку. Все хорошо, господин. Я пойду, господин?
  - Иди, - говорит глава Мэй, а сам поворачивается и смотрит в спину убегающему парнишке.
  Не похоже, что "всё хорошо", но если Тун Лу не хочет об этом говорить... Не допрашивать же его, в самом деле.
  Придется спросить Тринадцатого господина, не знает ли он, что там такое с семьей Тун Лу.
  
  
  ...Снова снегопад, белые хлопья кружатся и медленно опускаются на землю, те из растений, что не сбрасывают на зиму листья, вроде дикого лимона в правом углу сада, бессильно согнулись под тяжестью снега. Глядя на эти согнутые мокрым холодным грузом ветви, невольно расправляешь спину. Пусть на моих плечах тоже лежит некое бремя, я не сдамся.
  Пусть я еле жив - я жив, и последнее, что у меня отнимут, это прямая спина.
  В прихожей шаги, невнятный разговор, кто-то приглушенным голосом препирается с Ли Ганом. А, вон оно что.
  Явилась маленькая музыкантша. Принесла свой цинь. Надо же - она принарядилась и глаза подвела. С чего бы вдруг?
  Входит, кланяется, ждет, пока Ли Ган поставит перед ней маленький низкий столик. Вот о чем, видимо, она препиралась у входа. Решительно опускает на столик свой цинь, усаживается.
  - Господин... Хотите, я сыграю вам?
  - Ммм? Пожалуй, не хочу.
  Девочка моргает, некоторое время молчит, потом начинает сначала:
  - Господин Су, я хочу сыграть вам одну пьесу...
  - Пьесу? Какую пьесу?
  - Я выучила недавно, она очень красивая...
  - Гун Юй, прости, не сейчас. Я занят. - Не совсем так, но правда совсем не хочется музыки - впрочем, и досужих разговоров не хочется еще больше. Поэтому он малодушно пытается отодвинуть вопрос на потом: - Давай вечером... А, нет, вечером придут люди из Чанмыня, там тяжба из-за спорных земель, никак не смогу. Может, завтра? Или лучше послезавтра?
  - Господин, мы завтра уезжаем.
  - Завтра?
  - Я думала, Тринадцатый господин говорил вам...
  - Конечно, говорил, просто я думал о другом и позабыл.
  - Ну и вот... Господин, можно я сыграю вам одну вещь? Вот сейчас?
  На языке так и вертится: "Девочка, уйди и не мешай", - но не хочется ее обижать, вон уже губа дрожит и чуть ли не слеза на ресницах. Нет, замечание насчет туши, которая может потечь из-за слез, тоже следует удержать при себе.
  - Хорошо. Сыграй.
  Строить стратегические планы можно и под музыку, а девочке очень хочется показать свои умения - так пусть играет.
  Гун Юй кланяется:
  - Благодарю вас. - И усаживается прямо, и кладет руки на колени, готовясь играть.
  Несколько мгновений тишины - и пальцы опускаются на струны.
  Она действительно замечательная музыкантша. Инструмент под ее руками звенит, стонет и смеется, а "строить планы под музыку", оказывается, глупо. Какие-то совсем не те планы приходят на ум, и душевное волнение нарастает, и снова всплывает сотня проглоченных вопросов, которые нельзя задавать и на которые незачем знать ответы, и перед глазами так и стоит девочка, о которой незачем вспоминать, потому что ее знал лишь тот, кто умер, а тот, кто выжил, не имеет к ней ни малейшего отношения. И понимание, что совсем не того хотела добиться юная барышня, перебирающая струны, она говорит о себе, это ее надежды и признания - как хорошо, что это лишь звучание струн, можно просто не понять ничего из сказанного. Поблагодарить за прекрасную музыку, пожелать ей успеха в столице - а она может преуспеть, она в самом деле талантлива, - и отправить ее собирать вещи, и все это прохладным любезным тоном, не позволяющим перевести всё сказанное музыкой в слова, на которые пришлось бы отвечать, не приведи Небо.
  Хорошо, что ты уезжаешь, Гун Юй, слишком многое ты можешь поднять в душе, и как потом укладывать все это обратно на самое дно, чтобы снова не замечать и не вспоминать?
  
  
  Барышня ушла, снег все падает, белый в темном вечернем воздухе. Пламя свечи дрожит, влажная тушь на бумаге блестит в неверном свете. Где там эти люди из Чанмыня? Тяжба за землю сейчас именно то, что нужно, чтобы прекратить заниматься ерундой и переключиться на деловой лад.
  - Господин, они пришли.
  - Проводи их сюда.
  
  Постарел я, что ли, или стал скучнее,
  Ты была такой же - если не юнее,
  Но в тебе не помню - а знакомы с детства -
  Этих томных взглядов, этого кокетства.
  Ты была такой же... но года всё дале,
  Жизнь приносит щедро многие печали,
  Прошлое ложится бременем на плечи,
  Я тебя не вспомню, даже если встречу.
  Мы с тобой чужие, я тебя не знаю...
  Ты была такой же - глупая, смешная.
  Как бы мне оглохнуть и не слышать эха
  Имени и звона, шепота и смеха.
  Небо сыплет снегом, остужая душу,
  Где ты, как ты, с кем ты? - тише, зябче, глуше,
  Видишь, ни метаний, ни былого пыла,
  Я тебя не помню.
  Ты меня забыла?
  
  Сжег бы, но пару слов стоит поправить... а уж потом можно будет и сжечь. Остается только сунуть в рукав.
  Но, когда вопрос о земле в Чанмыне был в общих чертах разрешен и посетители удалились, сжег не глядя.
  Наверное, и правильно.
  
  
  ...Время идет, перемены медленны, события незначительны, какие из них канут, как камушки, упавшие в воду, - булькнуло, и даже разбежавшиеся круги затухли почти сразу, - а какие проскачут, отражаясь от поверхности и оставляя за собой многочисленные колебания в окружающем мире, пересекающиеся и подгоняющие друг друга, предсказать заранее невозможно. Союз Цзянцзо контролирует уже двенадцать округов, и недалек тот день, когда к ним присоединятся еще два; торговый дом господина Су давно ведет дела не только в Великой Лян, но и в сопредельных государствах, и сам владелец иной раз путешествует со своими торговцами, говорят, где он только не побывал - даже в Восточной Ин. Вряд ли в своих поездках он занимается исключительно торговлей, но что еще привозит из дальних краев господин Су, мало кому известно. Впрочем, однажды он привез с собой ребенка, почти не способного разговаривать, зато в совершенстве умеющего убивать; а уж сколько было протянуто нитей и завязано узлов, кто знает. Во всяком случае, в некоторых странах остались и действуют торговые представительства, и нет никаких сомнений, что союз Цзянцзо имеет собственные источники информации в тех краях, может быть, это связано... а может быть, и нет.
  Время от времени в ланчжоуском поместье объявляется лекарь Янь, и тогда все служащие ходят на цыпочках и по первому слову бегут заваривать травы, смешивать снадобья и растирать в порошок всё, что прикажет господин лекарь, а глава Мэй с виноватым видом пьет микстуры и обещает больше никогда-никогда не пренебрегать своим здоровьем и не мотаться в дальние края в плохую погоду. Впрочем, цену этим обещаниям знают все, и лекарь Янь в том числе. Он воздевает руки к Небесам, чихвостит пациента на чем свет стоит и предрекает ему скорую гибель от неминуемой хвори. После чего глава Мэй явно идет на поправку и, перестав кашлять и с поклонами проводив лекаря, немедленно затевает что-нибудь опасное для здоровья.
  Союз Цзянцзо демонстративно не вмешивается в дела прочих воинских братств за пределами своей территории, но всегда в курсе всего, что происходит. И если, скажем, случается засуха, неурожай или другое какое бедствие, всем известно, что можно обратиться к союзу за поддержкой. Аккуратно, не ссорясь с соседями и не выходя за рамки договоренностей, чем-нибудь да помогут. Даже если помощь окажется невелика, иной раз и горсть пшена - спасение. Поэтому время от времени являются просители, а от человека, который помнит добро, может быть немалая польза. За прошедшие годы множество людей оказались так или иначе благодарными - и когда-нибудь, возможно, их благодарность пригодится.
  Не во всякой беде можно помочь сразу, но если уж союз взялся за дело, оно непременно рано или поздно будет сделано. Об этом тоже всем известно. Скольких приютило цзянху и сколько из них обязаны союзу Цзянцзо - людей обычно не интересует, они только знают, что обращаться за помощью к союзу небесполезно. Но будьте спокойны, в поместье в Ланчжоу сосчитан каждый - и если понадобится, ему напомнят о долге. В большинстве случаев, конечно, не понадобится никогда, и благодеяние так и останется благодеянием. А если иногда благодетель попросит об ответной услуге, кто ж будет возражать?
  С некоторых пор влияние и вес главы Мэя стали настолько очевидны, что Архив Ланъя внес его в один из своих списков. Господин Мэй Чансу, о котором прежде знали многие, но не все, немедленно оказался на виду. Как будто над его головой зажгли факел. Разумеется, это произошло не без его ведома, совсем наоборот. Многие мечтают попасть в списки Архива, стремятся показать себя, втайне надеются, что Архив их заметит, и сокрушаются, если их не замечают долго. Но случай главы Мэя не таков.
  Когда хозяин Архива - твой давний друг, можно несколько лет отказываться от чести войти в число избранных, и даже честно оговорить причины. А потом однажды при встрече, беседуя, как всегда, за чаем, сказать между делом:
  - Кстати, я передумал. Можешь внести меня в свой список.
  - Может, еще скомандуешь, в который?
  - Тобой покомандуешь... выбери сам.
  Линь Чэнь оценивающе смотрит на собеседника.
  - Список самых хилых среди самых влиятельных людей? Будешь первым, никто с тобой не сравнится. Впрочем, тебе подошел бы и список самых живучих... Нет! Я шучу!
  - Когда-нибудь ты дошутишься, тебе просто повезло, что я и правда хилый.
  - Ладно, давай серьезно. До списка богачей ты не дотягиваешь, хотя, возможно, в ближайшие годы дотянешь. Список бойцов не для тебя. Список самых ярких молодых людей? Даже с твоим здоровьем ты можешь его возглавить. Еще - ради тебя можно было бы составить список тех, кто тайно вертит мирозданием, жаль, такой список противоречит слову "тайно". Или... Мэй Чансу, давай-ка внесем тебя в список талантов. Это тебе подойдет.
  Мэй Чансу кивает:
  - В самый раз.
  - А как же скромность, украшающая истинного ученого?
  - Ну это же не я буду ходить и кричать: "Смотрите, я первый талант Поднебесной!" Кричать будешь ты. А я буду скромно сиять и при случае говорить: "Ну что вы, у меня нет талантов, и почему это Архив решил выбрать меня, ума не приложу". Идеально.
  - Хорошо, так и сделаем.
  - Еще чаю?
  - Давай... Не скажешь, почему передумал?
  Мэй Чансу вертит в руках чашку, смотрит в сторону - куда-то в сад. Потом опускает глаза - и взглядывает прямо в лицо Линь Чэню.
  - После того, как ты опубликуешь свой список, в Архив обратятся за советом. Не знаю точно, когда - через пару месяцев или через полгода, и не знаю точно кто, хотя, скорее всего, это будут люди из Северной Янь. Предложишь им меня.
  - За каким советом?
  - Ну помнишь, я обещал поменять наследника при любом дворе?
  - Мэй Чансу!
  - Что "Мэй Чансу"? Мне нужна определенная репутация, чтобы явиться в Цзиньлин не с пустыми руками. Вот я ее себе и обеспечиваю.
  - Ты хочешь сказать, что... ты готов?
  - Да.
  - Ты лезешь в пасть тигру, а потом собираешься прямиком оттуда в пасть дракону.
  - Что я, не видал того дракона...
  - Все время забываю, что ты его племянник, а драконьи наследники - твои братья.
  - Забыл бы - не поминал бы, чего не следует... так вот, Линь Чэнь, рассчитываю на тебя. Как будет звучать ответ на запрос - решай сам.
  - Не учи специалиста, уж в чем - в чем, а в ответах я мастер.
  - Да уж, о них легенды ходят.
  Смех звучит естественно и непринужденно, и никто, кроме Линь Чэня, не увидел бы за спокойной физиономией Мэй Чансу страшной собранности дракона, готового к броску - и никто, кроме Мэй Чансу, не заметил бы, как тревога стискивает сердце Линь Чэня.
  
  
  Он готов.
  Насколько возможно, всё рассчитано, измерено и взвешено. Тонкая паутина связей, человеческих надежд, обид, грехов, привязанностей, преданности и предательств раскинута, и концы нитей сходятся в слабых руках, не способных держать оружие. Играть на этом инструменте трудно и смертельно опасно, но каждый правильно взятый аккорд - не услада для слуха, а продвижение фигуры по доске... сколько фигур необходимо сбросить, сколько выдвинуть, сколькими пожертвовать... сколько пострадает невинных - и, может быть, дорогих игроку людей, потому что каждая фигура - живая, и ей больно... У игрока тоже есть привязанности и страсти, игрок тоже любит и ненавидит, но не имеет права на слабости. Чувства допустимы только за пределами игры.
  Это тяжело - вести партию, двигая по доске тех, кого любишь больше всего на свете... лучшего друга, доверие которого всего дороже и на которое отныне ты не имеешь права. Переставлять его с клетки на клетку. Подталкивать. Подчинять своей воле - прямыми уговорами и ловко выдвинутыми обстоятельствами. Использовать...
  Это тяжело, но другого пути нет.
  В конце концов, этот ход не первый. Первый был тогда, после Мэйлин.
  Когда он отказался от долгой жизни ради ясной речи - чего бы это ни стоило.
  Мэй Чансу, глава воинского союза Цзянцзо, кутается в теплый плащ и прячет в рукава озябшие пальцы.
  
  
  Время идет, ему кажется, что он слышит, как капают мгновения в незримых водяных часах. Ему нужно по меньшей мере три года, лучше четыре, и два из них - на осуществление основного плана. Жизнь обязана предоставить ему эти годы. У нее просто нет выбора.
  Всякий, кто должен быть использован, будет использован. Его самого это тоже касается.
  Семьдесят тысяч душ ожидают незримо, и их нетерпение висит в воздухе, более материальное, чем они сами.
  
  
  
  
  Примечания
  
  [1] Нефритовый император правит Небесами, миром и делами людей.
  [2] Некогда было десять солнц, они выходили в небо поочередно, но однажды внезапно вышли все сразу. Они жарили так, что грозили погубить всё живое. Стрелок И сбил лишние девять из лука. Насчет снотворных - это Линь Чэнь выдумал.
  [3] Вэйци - облавные шашки, они же го.
  [4] Четыре сокровища ученого - палочка туши, чернильный камень, кисть и бумага.
  [5] Горы и воды - отсылка к традиционному жанру китайского пейзажа.
  [6] Гора Хуашань - одна из пяти священных гор даосизма, находится в хребте Циньлин.
  [7] Седьмой день седьмой луны, он же день Циси, по-японски Танабата, по-корейски Чильсок - день, когда разлученные Пастух и Ткачиха, разделенные весь год Млечным путем, могут встретиться, потому что сороки перекидывают мост через Млечный путь. Большой праздник, день влюбленных.
  [8] На десятый день каждого месяца семья Юнь устанавливала трёхдневный лекарский павильон для раздачи лекарств нуждающимся, и лекарка Юнь Пяоляо всегда там бывала. - Сведения из первой главы романа.
  [9] Иероглифы на табличках у Мэй Чансу - титулы четверых принцев Великой Лян.
  [10] Тринадцатый господин служил некогда принцессе Цзинъян, матери Линь Шу.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"