- Подымайся, собака!

Неестественно худой человек, лежащий на голых камнях, от удара плетью вздрагивает и корчится от боли. Другие невольники - такие же призрачные тени - стараются поскорее скрыться в боковых ответвлениях темных коридоров. Никто не хочет вызвать на себя гнев надсмотрщиков: изношенные за годы лохмотья нисколько не спасают от тонких кожаных ремней, пропитанных кровью каторжников.

- Кому сказано?! Подымайся, или подохнешь!

Под низкими сводами с писком проносятся летучие мыши, пропадая в спасительной темноте. Тусклый и мечущийся свет факелов, жадно поглощающий остатки и без того спертого воздуха, отражается на лысине дюжего надсмотрщика. Пот капает с безволосой головы на некогда мощное, а ныне грузное, заплывшее жиром тело. Много ли сил нужно, чтобы бить того, кто уже находится на пороге смерти?

Нога, обутая в добротный кожаный сапог с толстой подошвой, наступает на ладонь лежащего человека, припечатывая ее к небольшим острым камням. Носильщик отработанной породы не находит сил даже на то, чтобы застонать. Между камнями по толстому слою пыли тонкой змейкой струится кровь, в полумраке рудничного прохода кажущаяся черной.

Плетка, откинутая в очередном замахе умелой рукой, снова взлетает в воздух, но надзиратель почему-то медлит с ударом: ему неожиданно показалось, что его орудие пытки за что-то зацепилось.

Сзади послышалось тихое, спокойное и потому очень страшное:

- Отпусти.

Надсмотрщик поворачивается и видит головную боль всего рудника. Плетка зажата в кулаке молодого парня, чернявого, с короткими волосами, выглядящего, может быть, чуть лучше остальных каторжников.

Надзиратель изо всех сил дернул плеть на себя, но с таким же успехом он мог попытаться сдвинуть скалу. Молодчик вроде и ничем внушительным не отличался: работает не хуже и не лучше других, никогда не встревает в драки, не сказать, что и тело у него могутное. Конечно, не слабак, но с настоящими силачами ему не поспорить. Ясно было видно, что он ни на что не опирается, ни за что не держится, и, тем не менее, плеть оказалась в надежном капкане.

Надсмотрщик дернул еще раз и едва устоял на ногах: каторжник неожиданно отпустил. Вновь поднятая в замахе рука замерла, когда послышалось все то же тихое и равнодушное:

- Пожалеешь.

Лысый не испугался. Он понимал, что никто не станет поднимать бунт в месте, где полно надзирателей. И вместе с тем ему было ясно, что восстания и не будет - дело ограничится одним единственным убийством; его убийством. Он колебался всего мгновение, затем плюнул на лежащее тело и мрачно затопал дальше по проходу, щедро раздавая зуботычины всем, кому не хватило ума вовремя убраться с его пути.

Парень молча поднял лежащего несчастного на руки и пошел прочь...

Он был единственным заключенным, о котором рудничное начальство не могло сказать ничего. Никто не знал, за что его осудили и какое наказание вынесли, и, тем не менее, этот человек был на каторге.

Год назад он постучал в обитые железными листами ворота и полным безразличия голосом сказал вышедшим стражникам, что он преступник. Сначала все опешили: обычно люди старались попасть наружу, а не внутрь, потом начали смеяться, посоветовав проваливать прочь. Однако неизвестный все тем же безжизненным голосом ответил, что если их смерти помогут ему попасть на рудник, то он это устроит. Смех стих, все призадумались, а потом просто махнули рукой: больше - не меньше.

Осужденных на каторжные работы привозили два раза в год, когда не шли дожди, превращавшие хорошие укатанные дороги в непролазные болота. К месту отбывания наказания подходил целый караван из лошадей с телегами, на которых стояли клетки с грязными, мокрыми и злыми заключенными. Некоторые из них, прекрасно зная, что работа на каторге затянется до конца так быстро сократившейся жизни, дорогой пытались сбежать. Охранники давали им немного времени, чтобы в душе успела вспыхнуть надежда, а потом ловили и перерезали подколенные жилы. Стоять можно, а вот бегать - увольте.

Этот же пришел сам в разгар дождей, когда с неба неделями не сходили низкие свинцовые тучи, а легкие забивала висящая в воздухе мокрая хмарь. Одежда его была мокрой, но подозрительно чистой, словно ему не приходилось карабкаться по горам едва не по пояс в грязи. Ему сказали, что он будет набивать породу, из которой отливали болванки низкопробного железа, отправляемого на дальнейшую переплавку.

Человек лишь пожал плечами и ушел в пещеру, где находились все каторжники в короткое время отдыха. У него тут же попытались отнять пока еще нормальную одежду и мешок... Приготовившиеся к кровавому зрелищу надсмотрщики помнили только, как стрелой вылетели в проход и тихо стояли там, широко открытыми глазами глядя на мечущиеся на противоположной стене тени. Когда они все же набрались решимости заглянуть внутрь, то пришлец сидел на корточках на своем месте, а бесформенные темные кучи, лежащие где попало, напоминали людей только стонами.

Все тихо решили, что к ним пожаловал мучимый совестью убийца, и оставили его в покое. А чего просто так беспокоиться? Работу он выполнял в срок и в должном количестве. Никто не видел, чтобы он помогал другим, но и в обиду никого не давал.

За год жизни в подземельях одежда его истрепалась, штаны едва доставали до колен, рубаха давно была изорвана на широкие полосы, одна из которых всегда была завязана от пояса и до ребер.

Так вполне мирно прошел еще год...

А потом он исчез. Сами каторжники говорили, что он подошел к надзирателю и честно сказал, что он свое преступление искупил и теперь уходит. Тот, конечно, бросился за помощью, но это ни к чему не привело - заключенный словно испарился. Лишь седмицу спустя начальник стражи заметил на воротах глубокие вмятины: две линии по пять углублений, ведущие наверх. Если бы не знали, что это невозможно, то решили бы, что кто-то поднялся по створкам на одних руках, пальцами пробивая железо.

О том, что под самымыми сводами рудника обнаружили разогнутые рваные листы железа, никто из заключенных так и не узнал, зато все начали жить надеждой, что где-то есть тайный проход...

Летом отдыхать некогда. Еще перед рассветом мужики поднимаются с широких полатей, одеваются и отправляются по делам. Летний день, он год кормит. Необходимо сена накосить, дровами запастись, жилище подновить там, где необходимо, рыбки наловить на день да и на лютую зиму. Сани неплохо бы кое-где подлатать, нехитрый огород проведать, с пчелами позаниматься. Да и мало ли дел у здорового, работящего мужика погожим летним днем?..

Из расположенного посреди лесов и полей селения мужики ушли вместе с поднимающимся солнцем. За добротным бревенчатым частоколом остались лишь бабы да детки, по возрасту еще не пригодные ни к какой работе. Босоногая детвора со смехом и визгами носилась по утоптанным тропинкам, изобретая нехитрые игры. За всем этим, щуря подслеповатые глаза, наблюдал старейшина: высокий худой старик белой рубахе до пят, с белоснежными волосами и такой же длинной, до пояса, бородой. Сжимая в длинных тонких руках кривой посох, он следил за малышней и улыбался чему-то своему, неведомому остальным.

- Всадники!

На сторожевой башне призывно замахал руками Третьяк, сын бортника, самый меткий стрелок в селении. Кубарем скатившись вниз по лестнице, он со всей возможной скоростью рванул к старейшине.

- Дядька Остромысл, конные к нам. Человек шесть, - сумел выговорить он. - Из леса они... по дороге... оружные...

- Ступай на место, - старик медленно качнул головой. - Я сам с ними поговорю.

Довольный тем, что не нужно ничего решать, отрок мигом вернулся на башню, а старейшина побрел к воротам, медленно переставляя давно уже не молодые ноги и напряженно размышляя...

Врагами они не были: такими малыми силами крепкое селение не взять... Значит, люди кенза. Но что им нужно? Дань недавно заплачена, лиходеев нигде не заметно... Или приключилось что?

Остромысл остановился перед тяжелыми створками из плохо горящего дерева. Всадники неторопливо въехали в распахнутые ворота. Да, люди кенза. Сытые, ухоженные лошади, исправные доспехи, начищенное до блеска оружие... Сердце старейшины тревожно екнуло: на рогатине над головами весело трепетал небольшой красный флажок. Неужели?..

- Здравы будьте, гости дорогие, - Старик поклонился, пересилив уже привычную ломоту в спине. - Отдохните с дороги сами да коней своих добрых выгуляйте.

- И тебе поздорову, старче, - с коня спрыгнул главный в этом небольшом отряде. Рында! - Я ненадолго и по делу. Тут у вас, говорят, коваль необычный объявился...

- Кто же это говорит? - Остромысл сощурил свои голубые, теряющие из-за старости цвет глаза.

- Птаха в лесу напела, - лениво махнул рукой в латной рукавице кензов телохранитель.

Старейшина мысленно в сердцах плюнул. Язык бы этой птахе вырвать. Петь она не умела, но исправно доносила обо всем необычном в селении до кензовых ушей. И ведь пальцем такую гадину не тронешь...

Остромысл быстренько взвесил шансы. Коваль действительно был. Пришел около четырех седьмиц назад и обосновался в старой кузне возле запруды. Детишки потом с огромными глазами рассказывали, как этот "дядька на себе бревна таскал, чтобы кузню поднять". Действительно, порядком заброшенный дом он подновил, да и кузнецом оказался довольно искусным. А приезжие им интересуются не просто так. Не иначе, решили к кензу забрать. Ладно, худо-бедно один из селян ковать умеет...

- Есть такой, - нехотя ответил Остромысл. - Приблуда. У запруды живет. Проводить, али сами доберетесь?

- Пожалей ноги, отец, - хохотнул один из молодых дружинников, но, наткнувшись на гневный взгляд рынды, поперхнулся смехом и закашлялся.

- Благодарствуем, старче, - телохранитель легко, несмотря на внушительный вес брони, запрыгнул в седло. Словно невзначай сунул руку в петлю небольшой булавы. - Сами управимся. Пошли!

Неторопливой рысью отряд направился в указанном направлении. Мучимый недобрыми предчувствиями старейшина направился к тревожному билу...

Сперва над высокой сочной травой заметили конек недавно перестеленной крыши. Затем взорам предстал и весь дом с самой кузней. Неподалеку спиной к приезжим стоял человек и спокойно колол дрова. Рында нахмурился: тяжелый колун чересчур легко взлетал и опускался в сильной руке. Березовые чушки послушно раскалывались в нужных местах. Коваль, словно спиной уловив присутствие чужих, неторопливо повернулся. Нехорошо как-то повернулся; и колун из руки так и не выпустил.

- Ну, что, отступник? - телохранитель усмехнулся. - Вот ты и сыскался.

- А я и не прятался, - спокойно ответил коваль.

Дружинники во все глаза смотрели на того, кого разыскивали по кензову указу чуть меньше года. И что в нем особенного? Рост средний, выглядит тоже ничем не примечательно. Разве что на воинов производит неприятное впечатление натянутого лука: худощавый, но смутно угадывается огромная затаенная сила. А что лицо гладко выбрито, так это личное дело каждого. Волосы отрастил и теперь ремешком завязывает - тоже никому не запрещено...

- Как это не прятался? - рында удивился. - А где же ты был, когда кенз приказал тебе явиться к нему?

- Слушай, Доброта, что тебе надо? - преступник и не двинулся с места. - Ты стал рындой, у тебя есть все возможности жить припеваючи. Ко мне почто пристал?

- Собирайся, ты едешь с нами, - рында повелительно махнул рукой. - Кенз войной идет, ему оружие надобно, достойное государя.

- Так то ж кенз, а не я, - коваль равнодушно пожал плечами.

- Да как ты смеешь?! Ты служишь кензу!..

- Я служил ему прежде, пока он сам не решил, что я не достоин такой чести. С тех пор я служу самому себе.

- На то он и кенз, чтобы карать или миловать, - Доброта скрежетал зубами, все сильнее сжимая булаву.

- Над любым из нас стоят законы Божьи, - отчетливо произнес непокорный мастер. - Может, он и не нарушил своих законов, но против Небесных он пошел не таясь.

Дальнейшее произошло очень быстро. Выведенный из себя Доброта взревел рассерженным медведем и занес свою булаву для могучего удара. Один из дружинников попытался конем оттеснить коваля в сторону рынды, аккурат под удар, но... был человек, и не стало его. Никто так и не понял, каким же образом этот мужик внезапно очутился по другую сторону лошади. Что-то, кувыркаясь, взлетело в небо; обезглавленное тело повалилось на спину, заливая кровью круп невозмутимого скакуна.

Доброта затих. Это было невозможно, и все же было. Как мог обычный коваль двигаться быстрее дружинника, впервые взявшегося за меч еще в пеленках?

- Так ты не узнал меня, Доброта? - мужик усмехнулся.

Телохранитель внимательнее присмотрелся к испачканному сажей лицу и вздрогнул: прежний рында! Около трех лет назад он неизвестно откуда появился на кензовом пиру, перемолвился с ним парой слов и стал рындой. А два года назад его выгнали за преступление (страшно молвить!) против самого кенза. И никто с тех пор о нем не слышал. А тут...

Нет, против него шестерых, теперь уже пятерых, недостаточно. Сотню нужно, а то и две. И то все может закончиться совсем не так, как представляется.

- Осади! - упреждающе вскинул руку Доброта, останавливая своих людей. - Ладно, коваль, не хочешь по-хорошему...

- Ты рискнешь меня вызвать? - бывший преступник насмешливо прищурился. - Нет, рында. Ты слишком осторожен. Любишь чужими руками жар загребать, а не свои в грязи пачкать... Ты против меня других пошлешь, а сам будешь стоять за их спинами и подойдешь лишь тогда, когда я не смогу даже пошевелиться. Я не хочу убивать еще кого-то, поэтому убирайтесь отсюда поскорее.

Дружинники, молча забрав тело погибшего, быстро устремились в обратный путь. Коваль долго смотрел им в след, затем сел на один из чурбачков и обхватил голову ладонями.

Прошлое... Оно снова настигало, безжалостными когтями вонзаясь в душу. Глубоко запрятанные воспоминания неудержимо рвались наружу. Казалось, тогда все решилось само собой: кенз посчитал, что ему нанесли оскорбление, приказал схватить несопротивляющегося рынду и обещал придумать наказание... И все! Два года жизни были потеряны рядом с Провалом, прежде чем впереди забрезжила смутная надежда на спокойную жизнь. Пусть и не совсем благополучную, но без этого самовлюбленного сопляка в ней. Ан, нет...

Коваль поднялся, с силой вогнал колун в дерево и вошел в дом.

Ветер, казалось, дул отовсюду. Свежий, сухой, ледяной. Он не менял своей скорости, лишь направления. Такого ветра нет в пустынях, вы не встретите его у моря, и вам никогда не почувствовать его прикосновения на равнинах. Такой ветер, напоминающий лезвие клинка, есть лишь в одном месте, где живут гордые и сильные люди - высоко в горах.

На стене мало кому известной горной крепости стоял невысокий худенький старичок. Коварный ветер без сомнений развевал его длинные волосы. Сам человек был словно осыпан снегом. Единственными яркими пятнами были темная кожа лица и золотой пояс. Ветер был ледяным и пронизывающим, на этом странном человеке - лишь тонкая рубаха до пят. Даже ноги были босыми. Но старичок ни разу не вздрогнул, внимательно глядя на клубящийся в ущелье туман.

Молодой человек бесшумно прошел по ровно уложенному камню и встал рядом. Его глаза принялись исследовать пейзаж, на который уже долгое время любовался старик. Они стояли и молчали.

- Твердыня, - старичок не спрашивал, а скорее утверждал. - Ты знаешь, какое сейчас время?

- Да, Наставник, - юноша медленно кивнул головой.

- Пришло время исполнять условия договора, - старик спрятал руки в широкие рукава своего одеяния. - Мы всегда держим свое слово. Пока открыты перевалы, тебе нужно отправляться в путь... Станешь телохранителем кенза.

- И до какого времени ему служить? - Твердыня невозмутимо наблюдал за крохотными фигурками, движущимися через перевал.

Наставник на некоторое время замолчал. Тишину нарушал лишь свист вечного в этих местах ветра. Они оба стояли и просто смотрели.

- Тебе исполнилось две весны, когда твои родители погибли, а тебя принесли к нам, - вновь заговорил старик. - Все время, что ты рос и учился, я внимательно следил за тобой... Дух нашего братства внутри тебя. Ты сам узнаешь момент, когда нужно будет уйти.

- Мне вернуться?

- Нет смысла, - юноша удивленно повернулся к Наставнику всем телом. - Все наши знания и умения ты усвоил. А самосовершенствованием можно заниматься где угодно. Отправляйся в жизнь...

- Хорошо, Наставник, - Твердыня склонил голову в знак смирения. - Я принимаю свой Путь.

- Сегодня же подойди к своему воспитателю, - Наставник резко повернулся и пошел в башню. - Необходимо решить вопрос с твоим знаком...

Старичок ушел, а юноша, которому предстояло очень быстро повзрослеть, еще долго стоял на стене, не ощущая холода пронизывающего ветра.

Солнце еще не вошло в свою силу, когда коваль вышел из дома. Перед ним стояли все мужчины селения, вооруженные кто чем. У многих виднелись вилы, цепы, просто колья, другие нервно сжимали в руках натянутые охотничьи луки с наложенными стрелами. Все мрачно столпились на той самой драгоценной траве, за топтание которой кому другому сильно не поздоровилось бы.

Старейшина, вознамерившийся было выслуги ради задержать нарушителя спокойствия и передать кензу, тут же отказался от своих намерений, потому что перед простыми селянами стоял ВОИН. Черные кожаные штаны с необычными высокими сапогами; широкий пояс, заканчивающийся под самыми ребрами; на правом плече висит походный мешок; правая же рука опирается на древко совни с лезвием непривычной формы; а в свободно опущенной левой покачивается тяжелый шестопер.

- Кто-то еще раньше времени торопится к Богам? - коваль спокойно прислонился плечом к нагретым бревнам.

- Уходи от нас, приблуда, - Остромысл решительно вонзил в землю острие своего посоха. - Для тебя все равно разницы нет, а нам тут еще жить и жить. Добром просим...

- Ну, если люди добром просят, то отказывать просто грех, - коваль усмехнулся. - Ладно, живите... Да, Остромысл, за мной все равно погоня будет, так вы им прямо укажите, куда я пошел. Следы они так и так отыщут, а вам все же спокойней. Прощевайте...

Не запирая кузни, он невозмутимо прошел через толпу, еще недавно готовую его убить, и зашагал к лесу быстрым шагом привыкшего к дальним переходам человека. Хозяин, словно на несколько минут покинувший свой дом...

Все провожали его глазами до тех пор, пока лесная листва не скрыла его фигуру окончательно. Тут люди словно очнулись и заторопились по своим делам. Летний день для работящего человека короток, а переделать нужно уйму всего.

Твердыня легко шагал по лесу. Мешок нисколько не тяготил его: не чужое несет - свое, своими руками сделанное. Совней аккуратно отводя в сторону мешающие ветки раскидистых деревьев, коваль не переставал размышлять над словами Доброты.

"Кенз войной идет". Что еще надумал этот сопляк? Ему мало зверств и жестокостей, что каждодневно в его владениях творятся? В том, что именно так и происходит, сомнений не было. Бывший телохранитель сейчас находился на распутье, как могучие витязи. С одной стороны, можно вновь исчезнуть, благо, лесов вокруг превеликое множество. Поди - найди: в каком из них затеряется след опального рынды. И любая война не коснется, стороной обойдет...

Или... Дойти, одним глазком взглянуть: из-за чего весь этот сыр-бор? Оценить, насколько же велика вина этого самодура во всем случившемся. Твердыня остановился, что было сил зажмурив глаза: если бы он тогда смолчал... Кенз был ошибкой; его, телохранителя, ошибкой. Но ее можно исправить...

Мужчина решительно тряхнул головой и зашагал к ближайшей дороге. Он знал, что до наступления ночи не обернется, предстоит пережидать темень в лесу, но ведь Пояс не только затем, чтобы штаны поддерживать? В нем можно хранить множество необходимых в походе предметов.

К вечеру второго дня Твердыня выбрался из леса на хорошо накатанную дорогу, присел, разбирая следы, и все тем же быстрым шагом направился в том направлении, куда вело большинство свежих отметин. Совня вполне мирно лежала на плече, шестопер был заткнут за пояс за спиной. Сам рында чутко прислушивался к происходящему вокруг, поэтому появление телеги, запряженной парой лошадок, для него неожиданностью не стало. Он остановился и развернулся, внимательно изучая попутчиков.

Трое еще молодых парней о чем-то громко переговаривались, вольготно развалившись на соломе, брошенной в телегу. Сзади покорно трусила еще одна гнедая лошадка. Парни до того увлеклись, что спохватились лишь тогда, когда животные удивленно всхрапнули и остановились.

- Поздорову вам, добры молодцы, - Твердыня погладил лошадей по мордам, успокаивая их.

- И тебе здравия, человече, - один из парней, очевидно, старший, настороженно осмотрел пешего. - Что надобно?

- Да вот, думаю, может, подвезете?

- А по пути ли нам? - усомнился другой.

- Ну, смотря, куда сами путь держите, - Твердыня улыбнулся уголком рта. - Я бы решил, что прямо. Не иначе, на войну собрались...

- А ты-то сам кто будешь? - старший решил проявлять бдительность во всем. - На воя не похож: один, без лошади, без брони. Может, ты тать?

- Может, - рында согласно кивнул. - Но знаешь, чем я отличаюсь от вора? Тот крадет все, что может, а я всем этим умею пользоваться.

При последних словах совня стремительным росчерком метнулась к старшему и замерла на волосок от его груди. Парни на мгновение онемели, затем поспешно освободили место на телеге. Твердыня молча закинул свой мешок, глухо звякнувший при падении, и запрыгнул сам. В тишине тронулись в дорогу.

Постепенно недоверие к ковалю прошло, вновь завязался разговор. Трое рано осиротевших братьев действительно ехали на сбор. У них не было семей, смысла оставаться на одном месте они не видели, вот и решили попытать счастья. Твердыня вполуха слушал их болтовню, глядя на угасающий день. Небо уже темнело. Над заходящим солнцем виднелась кроваво-красная полоса. Начинало тянуть ночной прохладой. Коваль с большим удовольствием смотрел на небо и старался ни о чем не думать. Возможно, именно поэтому он сумел уловить нужные слова даже через поскрипывание колес и грохот телеги.

- Да и я бы так поступил, - сказал самый младший из братьев - Малюта.

- Не знаю, - Середняк пожал плечами. - По-моему, это глупо. Нельзя смешивать дела сердечные и правительные. А уж из-за девки... Тьфу!

- Вы о чем? - Твердыня перевернулся на живот, покусывая соломину.

- Да о войне, треклятой, - Старшой причмокнул, подгоняя лошадей. - Она ведь из-за девки развязалась.

- Как?

- Слухи разные ходят, - Малюта удобнее расположился на соломе. - Говорят, решил наш кенз жениться. Пора бы уже: осьмнадцатый год идет. И нашел он красавицу по сердцу. Да только из земель она чужедальних. Да отец ее, будь он неладен, супротив. Бают, кенз его и подарками задабривал, и угрожал - все едино. Вот и решил он зазнобу силой вызволить...

- Я и говорю - дурость, - Середняк скривился. - Из-за бабы столько жизней под угрозу ставить...

- Хватит лясы точить, - резко оборвал их Старшой, сворачивая с дороги. - На ночь тут остановимся. Малюта - костер, Середняк - ужин.

Сам старший из братьев занялся животными. Твердыня посмотрел на этих простых людей, занимающихся привычным делом, одетых в домотканую одежду и ни разу в жизни не видевших кенза, но без сомнений идущих умирать за него, и на душе стало тоскливо и холодно. Неужели так и есть? И ценой его ошибки станут сотни и сотни человеческих жизней? Жизней вот таких...

Может, стоит прямо сейчас, пока не поздно, отобрать у них все эти железки и подзатыльниками отослать по домам? Пусть живут, создают семьи, радуются каждому новому дню... и никогда не узнают, что значит это страшное слово - ВОЙНА.

Твердыня развязал горловину своего мешка и вынул из него нож длинной с локоть с изогнутым лезвием и длинную веревку с грузиком на одном конце. Рано еще кулаками махать. Нужно на месте во всем разбираться. Коваль абсолютно не переносил кенза как человека, но не мог сказать ничего плохого как о политике. Может, зазноба является лишь предлогом для чего-то большего? Уже не раз приходилось сталкиваться с тем, что в интригах ценят малейший шанс на что-либо и ни во что не ставят человеческую жизнь. Бывший рында вздохнул и направился в лес.

Уже достаточно стемнело, когда братья просто лежали у костра и о чем-то разговаривали. Твердыня не прислушивался. Он принес двух довольно упитанных птиц и теперь собирался запекать их в углях, завернув в мясистые ароматные листья. Пока готовилось мясо, коваль проводил осмотр вооружения будущих воинов. Результаты были неутешительными.

- Ну, как? - Старшой стоял рядом, прислонившись к телеге.

- И с этим вы собрались воевать? - Твердыня вертел в руках порядком изъеденную ржой кольчугу. Ясно: где-то добыли или нашли и прямо так бросили, понадеявшись - авось, не сгодится. Типичное поведение земледельца. - Лучше сразу назад поворачивайте.

Старший брат потемнел лицом, что было видно даже в неверном свете костра. Они заметили, что этот встречный знает толк в воинском деле, и теперь надеялись на его одобрение. Братья сумели найти брони и мечи, собирались на ратном поле добыть себе небольшую частицу славы, чтобы потом вернуться в родное селение и рассказывать о походе, показывать доставшиеся трофеи. А этот попутчик сейчас абсолютно равнодушным голосом рушит все их мечты.

- Вот что, человече, - Старшой решительно взял всю ответственность на себя. - До восхода солнца мы пробудем вместе, а наутро разделимся. Не обессудь, но нам не по пути.

Твердыня лишь усмехнулся: гордые щенки. Смерть в глаза видели лишь на соседском дворе, когда резали корову или свинью; случалось - сами курам головы рубили. Но беззащитная животина не может отмахнуться зажатым в руке мечом или защититься добротным, окованным железными полосами щитом.

- Дурак ты, - коваль даже головы не повернул. - Я вам жизнь спасти хочу...

- Как? Отсылая домой?

- Все лучше, чем бесславно голову сложить, - рында вытащил из-под соломы тупой меч с расшатанной крестовиной. - Чем сражаться собирались? Этим? До первого удара: своего или чужого. А там как повезет... Либо с обломком останетесь, либо пальцев лишитесь.

- С боя оружие возьмем!

- С такими бронями вы и боя не увидите, - Твердыня отмахнулся. - Ты ведь конно ратиться не учен? Значит, пешцом будешь... А сказать тебе, что такое бой? Пешцы идут в первую очередь в атаку или оборону. Они связывают чужое войско, чтобы смогли пойти конные. И первым, что нанесут оба войска, будет лучный удар. У тебя щита нет, кольчужка для бронебойной стрелы слаба... Ты будешь мертв после первого же выстрела. А если нет... Представь себе конника с рогатиной, несущегося на тебя, одетого в это, - пальцы коваля без особых усилий вырвали клок изъеденных ржой колец. - Долго ты выстоишь, даже если он спешится?

Братья молчали. Очевидно, им такая мысль в головы не приходила. Раньше все казалось проще: и оружие послушное, и броня надежная, и враг неумелый. Всего-то делов...вломиться в числе таких же вопящих от предвкушения битвы воинов в толпу врагов, взмахнуть мечом и начать собирать трофеи. Но реальность оказалась безжалостной: враг и не подумает бежать, мечом еще нужно научиться махать, а доспехи не от всего уберегут.

- И что ты предлагаешь? - Старшой озадаченно посмотрел на Твердыню.

Тот выпрыгнул из телеги и сел у костра, отряхивая ладони:

- Приедете на сбор - все ваше железо сразу же отдайте кузнецам. Может, хоть наконечников для стрел накуют. На коней не садитесь - не обучены конному бою, да и животина у вас не боевая: звуков испугается. Из оружия просите сабли или топоры. С первым большого умения не нужно: знай, маши быстрее. А второе вам привычнее. Щиты выбирайте по себе. Они вас от стрел и меча уберегут, но и сил немало отнимут. Если вооружитесь, как я сказал, то доспехи берите легкие: из кожи или тегиляи. От косого удара они спасут, а прямого ни одна броня не выдержит.

Братья молча переваривали услышанное. Коваль же придвинулся ближе к догорающему костру и закрыл глаза: в момент появления опасности он сам проснется. Тело само знало, когда можно улучить минутку для сна, а когда лучше отдать все силы. Братья до самого рассвета еще что-то обсуждали. Молодым сон не так требуется, как кому иному. Все юные питаются впечатлениями и эмоциями.

На рассвете тронулись дальше. Больше никто о расходящихся путях не заговаривал. Один раз Старшой тихо попросил научить их хоть чему-то. Твердыня отказался: времени на доведение до бездумных действий нет, а в бою такие знания, не отточенные до навыков, будут лишь мешать...

В сумерках место сбора можно было принять за внушительный пожар: зарево от сотен костров видно издалека. Путники замерли, обозревая открывшуюся их взорам картину.

В центре огромного поля виднелись шатры кенза и приближенных дружинников. В глаза бросался алый шелк самого шатра и стягов вокруг. Рядом горело несколько костров, возле которых неутомимо вышагивали гридни. На почтительном расстоянии расположились тысячники. Всюду царил порядок: к шатру кенза вела никем и ничем не занятая тропа, на которой могли уместиться четверо конников в ряд. С одной стороны от кенза находилась "левая рука": войско, в битве защищающее или атакующее левую сторону; с другой - "правая рука". Позади центра - ополчение. А главное и самое почетное место - "грудь".

И над всем этим витают звуки смеха, ругани, звона железа, конского ржания, приказаний и соответствующие запахи. Твердыня внимательно присмотрелся: конники со своими лошадями расположились отдельно. У них своя пляска... У костров все сидят десятками. Сами десятники, сотники, тысячники и дружинники - отдельно.

Рынду и братьев никто не задерживал: они шли не со стороны врага, да и приходить вчетвером в чужую армию было сущим безумием. Один из часовых на их расспросы молча ткнул в сторону ближайшего костра: мол, идите разбираться сами.

Им оказался высокий худой мужчина с изрядным количеством седины в коротких волосах, всем своим видом напоминающий сокола или еще какую хищную птицу. Десятник окинул вновь прибывших цепким взглядом и тут же братьев отослал в ополчение, дав в провожатые одного из крутящихся неподалеку отроков. А с Твердыней задумался:

- Ты что еще за птица?

- Воин я. И коваль.

- С этими-то понятно: ополчение есть ополчение. Они в каждом селении есть. А воины... И почему же ты один?

- А я всегда один.

Распорядитель присмотрелся внимательнее. Он не зря занимал это хлопотное, но хлебное место, людей умел видеть насквозь. Но сейчас не шибко получалось. Взгляд словно соскальзывал с ладной фигуры странного незнакомца, не имея никакой зацепки. Мужчина нахмурился:

- С каким оружием умеешь обращаться?

- С любым.

- Лук? Самострел? Ножи швыряльные? Сулица? Меч? Топор? Секира?

- Да. Я еще и обоерукий.

- Ладно, - десятник задумчиво подергал себя за волосы, словно стараясь вытащить спрятавшуюся мысль. - Я дам тебе провожатого. Пойдешь в "правую руку", в десяток Рубаки. Он там сам тебя определит.

Потеряв к воину всякий интерес, распорядитель вновь занялся делами насущными. Все же войско большое, а людей его должности мало. Твердыня спиной чувствовал, что за ним никто не наблюдает. Это грело. Пальцы легко пробежались по рукояти верного ножа: кенз просто до неприличия близко. Один взмах, и ошибка прошлого будет исправлена...

Отрок указал на костер, вокруг которого уже сидел десяток человек, и бесшумно растворился в темноте. Рында приблизился к огню. На него смотрели настороженно, но без излишней враждебности. Коваль встал так, чтобы его можно было рассмотреть, и ждал.

- Чего тебе? - поднялся, видимо, десятник. Почему его звали Рубакой было заметно сразу же: даже лицо, суровое и обветренное, было покрыто белесыми нитями шрамов; а длинные сильные руки опирались на огромную секиру, с которой воин обращался легко и свободно. - Костров вокруг много, к любому вставай!

- А может, меня ваш привлекает, - Твердыня усмехнулся. - Если ты Рубака, то меня в твой десяток определили.

- Вместо Ломка, что ли? - десятник взглянул на новичка по-другому. - Может, и сгодишься. В десятке работать обучен?

- Умею, - Твердыня кивнул. - Но не любо мне это. Один лучше смогаю.

- Один? - Рубака прищурился, отчего его лицо стало похожим на паутину. - Много вас таких - одиночек... Поползнем сможешь?

Рында задумался. Он знал, что ему предлагают. Поползни занимались скрытой войной: разведывали пути подхода и отступления, бесшумно убивали часовых, проникали в города и открывали ворота изнутри... Конечно, почет и уважение к ним совсем не то. Даже дружинники на этих невидимых воинов смотрели свысока, но сами же безоговорочно признавали необходимость наличия таких умельцев в войске. Ищущему одиночества Твердыне такое предложение подходило.

- Смогу, - коваль кивнул. - Приходилось и такими вещами заниматься.

- Экой ты странный, - Рубака нахмурился. - И где же тебе приходилось заниматься?

- Знаешь, десятник, - Твердыня прямо взглянул в серо-зеленые глаза воина. - Лучше не спрашивай. Правду все равно не скажу, а кривду городить тоже не очень хочется.

- Ладно, бросай свой мешок, - Рубака вновь сел к огню. - У нас еще несколько дней до выступления. Посмотрим, чего ты стоишь в деле, а не на словах.

Сидящие кольцом воины с готовностью потеснились. Твердыня, завязав горловину мешка хитрым узлом, положил ношу под навес, и сел у костра. Никаких испытаний он не боялся...

Уже битый час Твердыня лежал неподалеку от шатра кенза. Свет костров не доставал до темной фигуры, гридни упорно отказывались замечать лазутчика, спрятавшегося в островке высокой, сочной, еще не утоптанной травы. А рында терпеливо дожидался удобной возможности. В правой руке его был зажат кривой нож.

Три дня десятник усердно испытывал своего нового воина, определяя его способность быть поползнем. И результаты Рубаку озадачили: новичок отлично умел бесшумно подкрадываться, бесследно растворяться в лесу, обладал хорошей памятью и великолепным зрением, а уж как со своей странной совней обращался... И за все это время десятник не увидел и тени усталости на его лице. Все это старого воина настораживало: подобные Твердыне люди часто держатся тех, кто имеет власть, а не торопятся на переднюю линию войны.

Коваль внимательно следил за шатром и презрительно кривился. Что хочет их господин с такой охраной? Будь у Твердыни две дюжины даже не самых умелых воинов, и то можно было бы поручиться, что один из них до кенза дотянется. Рында сжал теплую рукоять ножа, обмотанную широкой полосой шершавой кожи. Добраться и сделать всего один взмах... И тут же снова исчезнуть черной молнией. Хватятся не скоро, за это время можно уйти очень далеко... Но стоит ли?

За все время, что Твердыня провел в этом лагере, никто ничего вразумительного о поводе для войны не сказал. Все знали лишь одно: кенз кликнул войско на спасение своей зазнобы. А кто ее украл? Когда? Почему? С какой целью? И главное - как? Этими вопросами не задавался ни один из простых воинов. А Твердыня задавался...

Из шатра вышло несколько человек в богатых доспехах. Они остановились у костра и продолжили что-то живо обсуждать. Пламя играло на до блеска начищенных кольцах, пластинах или зерцалах. Твердыня великолепно видел профиль своей жертвы: резкое красивое лицо с тонким носом, высоким лбом... Кенз почти не изменился, разве что волосы стали длиннее.

Всего один взмах рукой! Рында не гордый: самолично в крови можно не пачкаться. А вот брошенный из темноты нож кенз не заметит. И гридни бросятся искать убийцу в другой стороне: с такого расстояния мало кто может попасть в цель. Твердыня крепче сжал рукоять ножа и скрипнул зубами: не время. С этим можно подождать.

Почувствовав на себе чей-то згляд, кенз вздрогнул и сделал несколько шагов в направлении смотрящего. Но ощущение исчезло.

Коваль черной ящерицей проскользнул между часовыми и вновь растворился в столпотворении людей. Главное он выяснил - ошибку исправить можно довольно легко.

Когда он подошел к своему костру, на него никто не обратил внимания. Все уже привыкли к молчаливому поползню. Даже звать его стали по роду занятий. Скрестив ноги, Твердыня сидел и смотрел на пляшущее пламя, превращающее его лицо в жутковатую маску. Все внимательно слушали десятника, повествующего о каком-то военном походе. Рында даже прислушиваться не стал: не интересно. Как только Рубака закончил, все занялись своими делами.

- Жаль, - отчетливо прозвучали в ночном мраке слова Твердыни.

- Чего "жаль"? - не понял десятник.

- Всех этих людей жаль.

- А чего их жалеть?! На доброе дело идут...

- С каких это пор смерть стала добрым делом?

- А разве не доброе дело сложить головы за родную землю?

- Рубака, я в этом лагере четвертый день, и за это время сумел услышать лишь одно: все это войско идет спасать зазнобу кенза, - досадливо поморщился рында. - Когда же это один человек стал означать всю Родину?

- Слово кенза - закон, - десятник ударил кулаком по раскрытой ладони. - Если он сказал, что нужно идти войной, то так тому и быть. И нам остается лишь снискать славу под его стягами.

- Славу, - Твердыня сделал понимающее лицо. - Значит, именно ты идешь за славой. А что могут получить парни, что на другой стороне лагеря? У них нет и сотой доли твоего опыта. Что им сказать? Что они пришли для того, чтобы умереть и расчистить дорогу к славе другим?

- Что ты хочешь сказать?!

- Ни у одного из вас не болит душа, - коваль пожал плечами и вытащил из-за голенища сапога деревянную ложку на длинном черенке. - Все вы идете сражаться со своими личными целями. Кому-то нужна слава, кому-то - добыча, кому-то - нечто другое. Только ведь слава, десятник, вещь весьма непостоянная. Сейчас ты убьешь множество врагов и станешь для народа великим воином. Может, даже станешь героем. Твое имя внесут в летописи для потомков.

Но пройдет множество лет, народ окажется завоеванным, и уже другие будут проклинать тебя как великого убийцу с тем же усердием, с каким раньше возносили почести как герою. И кто окажется прав?

- Ладно, - десятник сначала решил, что столкнулся с обычной трусостью, но сейчас изменил свое мнение. Очевидно, в армию проник лазутчик. - А зачем ты идешь на эту войну?

- Я? Я всего лишь стараюсь выполнять свою работу, - Твердыня пожал плечами. - Меня берут на войну, чтобы я убивал. Честно говоря, это я умею лучше всего остального. И чем больше и быстрее я убью врагов, тем больше людей, - рында обвел всех сидящих ложкой, - вернутся к своим матерям, женам и детям. Я всего лишь буду делать свое дело. И не считаю, что за это нужна какая-то награда.

Легкое движение кисти заметили все, но никто не успел даже слова произнести. Лишь десятник широко открытыми глазами смотрел себе между ног, где торчала на весь черен ушедшая в землю ложка. Да, поползень действительно умеет убивать и на войну идет именно за этим.

Твердыня спокойно выдернул ложку, аккуратно ее вытер и уселся у котла, терпеливо ожидая своей очереди. Странно, но в эту ночь многие ели без аппетита. Война уже не казалась такой привлекательной...

Светило уже ушло на покой, прохладный сумрак мягко прокрался в лагерь и чутко расположился вокруг многочисленных костров. Сверчки и кузнечики заканчивали свои хвалы угасшему дню и погружались в ночной сон. Птицы умолкли еще с закатом. Люди тоже успокоились; доносились лишь голоса и смех нескольких еще бодрствующих.

Один из воевод вышел из шатра кенза, задернул за собой полог и некоторое время стоял, с наслаждением вдыхая прохладный воздух. Гридни сгрудились в одну шумную толпу и что-то оживленно обсуждали. Воин прикрикнул на них, но те отмахнулись: ладно, дядька, кто осмелится и сможет к самому кензу пробраться сквозь весь лагерь... Воевода укоризненно покачал головой, но настаивать не стал. У отроков первый бой еще впереди, хотя они и получили пояса гридней, эмоций много, пусть поделятся с друзьями.

Кенз выразился ясно: завтра начинается поход на коварного врага. С рассветом сворачиваются все шатры, воины собираются и стройными рядами двигаются в сторону чужой земли. Суженую, словно в насмешку, держали совсем недалеко от границы, однако легче от этого не становилось. Воевода крепко задумался о предстоящих сражениях, но мысли стали более приземленными, когда к горлу прижалось стальное лезвие.

Бывалый воин не шелохнулся: нож держала опытная рука. Лезвие прижималось нежно, но не дрожало. Одновременно было не ясно, как стоит противник. И кажущийся спасительным быстрый перекат имел все шансы стать последним.

- Кто это тут у нас? - раздался свистящий шепот, переходящий в нормальный голос. - Никак сам воевода Могута. Ай да рыбка в моей сети!

- Знакомый голос, - Могута нахмурился, взывая к своей памяти. - Да это же опальный рында Твердыня!

Лезвие так же невесомо, как прислонилось, исчезло. Воевода не удержался и провел ладонью по шее: крови не было. Рында не утерял своего мастерства. Конечно, нужно будет потом гридням вкатить недельку самой черной работы за ротозейство, а то и плетей всыпать. При всей своей бдительности они Твердыню не заметили бы; но у Могуты крепло подозрение, что рында не очень-то и таился.

Они вместе подошли к ближайшему костру, воевода цыкнул на сидящую молодежь. Те исчезли, сопровождаемые угрозами лишиться ушей, буде у кого возникнет желание послушать беседу двух старых друзей. Сами они сели чуть в стороне от огня, лицом друг к другу.

- Как ты? - решился спросить старый воин после долгого молчания.

- А ты как думаешь? - Твердыня прищурился, поигрывая ножом.

- Ты, - воевода облизнул враз пересохшие губы: если этот решит метнуть свой нож, то не спасет никакой опыт, - ты так внезапно исчез. Я даже не успел ничего сделать. Потом тебя искали, но кроме дорожки крови ничего не нашли. Я хотел помочь...

- Душой кривишь, Могута, - рында поморщился.- Ты ведь даже не вступился за меня при вашем кензе, слова не замолвил, когда он... Ладно, о старом пусть старики говорят. У нас есть наш путь. Я тут прослышал, что этот щенок войну замыслил.

- Значит, Доброта не соврал: это тебя он встретил в селении, - воевода кивнул в ответ своим мыслям. - Зря ты, конечно, с ним так поступил... Постой-ка, а сюда ты зачем явился? Кензу мстить?

- А что? Остановить хочешь? - Твердыня хищно усмехнулся.

- Куда там, - воин махнул рукой. - Коли ты такое замыслил, тот тут ни один заслон не поможет. Но... не делал бы ты этого, Твердыня. Послушай меня, старика.

Рында ничего не сказал, только подбросил хвороста в начавший чахнуть огонь. Тому пища понравилась, он с жадностью набросился на сушняк, ярко осветив сидящих людей. Твердыня был во всем черном, поэтому изменилось немногое: он все так же сливался с темнотой даже на свету.

- Ты сперва поясни мне, из-за чего весь этот сыр-бор разгорелся, а я подумаю и решу, - изрек рында.

Могута кивнул и начал рассказывать.

Оказалось, что кенз на этот раз был не виноват, во всяком случае, на первый взгляд. Не так давно он увидел у одного из соседних правителей красавицу, да так и не смог забыть. Пару месяцев противился самому себе, а потом решился. Сватов заслали. Отец ее ответил согласием. Уже договорились, когда свадьбу играть. И суженая к этому времени с внушительной охраной поехала к жениху, однако в пути на них напали. Силы оказались неравными. Охрану частью перебили, частью взяли в полон вместе с невестой и быстро ускакали. Позже следопыты выснили, что это были меднолицые воины из лесостепей. Те, в свою очередь, ничего не скрывали, прислали послов и поставили условие: либо внушительная часть земель, либо жизнь зазнобы. Подкуп и угрозы ни к чему не привели, пришлось созывать войско.

- Самое интересное, что суженая крепко в сердце засела, - Могута длинной палкой поворошил угли. - Ни о ком другой и не думает. Мечется, как в клетке. Считает, что самое разумное - обменять жизнь на жизнь. Он хочет осадить город, и если с ее головы упадет хоть волос, то вырезать всех.

- Нет, неправильный обмен он задумал, - рында покачал головой. - Он хочет жизнь на жизнь... А как же все эти люди, многие из которых полягут там? О них он не думает... Что решили?

- На рассвете выступаем.

Твердыня замолчал. В голове зрела идея, которая, могла спасти множество жизней.

- Карта есть? - обратился он к вздрогнувшему от неожиданности Могуте. - Неси. Покажешь мне, где ее держат.

Воевода мигом обернулся, бережно расстилая нарисованную на пергаменте карту. Ткнул пальцем в обозначение города:

- Здесь. Если конному и налегке, то два дня от границы. Еще полдня отсюда накинь.

- Ясно, - рында цепким взглядом окинул всю карту, запечатлев ее в своей памяти. - Вот что, воевода. Сходишь к этому сосунку и всеми силами умолишь отложить выступление. На сколько?.. Два туда да обратно... пара дней присмотреться... день или ночь на все про все... Если через седмицу не вернусь, на восьмой день можете выходить. Если объявитесь раньше, мне помешаете и, может статься, суженую больше не увидите. А ты мне сейчас пару коней приготовь. Шибко быстрых не надо, лучше выносливых и неприхотливых. А как сделаешь, я сам тебя найду.

- Ты... Ты попробуешь ее спасти? - Могута не поверил своим ушам. - Но почему? Ты же ему не служишь?!

- Тебе не понять, - хмуро обронил Твердыня. - Сготовишься, или мне передумать?

- Я? Да-да... я все сделаю, - кто-то за спиной воеводы кого-то поприветствовал.

- Кенз твой идет, - сквозь зубы процедил рында. - Он все равно знает, что меня нашли. Так и скажи ему, передай мои слова: "Я был рядом".

Могута отвернулся лишь на мгновение, но когда снова обратился к костру, рядом никого уже не было. Лишь огонь освещал сиротливое пятно примятой травы. Предстоял очень неприятный разговор с кензом...

Стального цвета глаза внимательно следили за воротами в город. С неба второй день лил дождь, Твердыня весь вымок, но такие мелочи давно уже его не отвлекали. Капли воды висели на бровях и ресницах, под самим рындой уже натекла порядочная лужа, а он по-прежнему неподвижно лежал и смотрел на вражеский город.

Ворота в высоких каменных стенах охранял десяток узкоглазых воинов с кривыми мечами. Многие проходили сквозь створки свободно, другие за что-то расплачивались небольшими монетами. Язык рында знал практически полностью, но все же в нем сразу признают иноземца. Что же делать?

Твердыня перевел взгляд на грязно-белое небо, на котором уже второй день отсутствовало солнце. Дождь периодически усиливался, затем затихал, но не прекращался полностью. Охранники на несколько минут выглядывали на свет белый, пропускали приезжих и снова прятались от надоевшего дождя.

Можно под покровом ночи незаметно проникнуть за стены и тайно выкрасть суженую кенза. В таком случае он сбережет силы, но потеряет много времени. А можно нахрапом... Одного человека со стены расстреливать не станут - не посчитают серьезной угрозой. У ворот всего десяток человек, допустимо, что еще столько же бросится на помощь. Если все сделать быстро, то можно раствориться среди этих несуразных маленьких каменных домов и успеть к детинцу: где еще может храниться самое важное и ценное? Только там, в детинце, за толстыми стенами и спинами надежных охранников. И скрытность уже будет не нужна.

Твердыня забросил за спину глухо звякнувший мешок, передвинул шестопер за поясом под прикрытие мешка и решительно направился к воротам. Это хорошо, что он мокрый и грязный. Если повезет, то примут за какого-нибудь блаженного. А большего и не требуется...

Любава с грустью смотрела на закрытое узорчатой решеткой окно. Красиво, конечно, но тем не менее это решетка. Девушка вздохнула и снова принялась переплетать свою длинную русую косу.

Никто ей ничего не объяснял, просто напали на отряд, везущий ее к суженому, и перебили больше половины людей. Любава с отвращением увидела, что некоторые из ее охранников оставили оружие. Значит, не обошлось без предательства. Но справедливость везде восторжествует. Эти люди получили свое золото и теперь счастливо скалились отрубленными головами с крепостных стен. Предателям все предпочитают не верить...

Из-за двери послышался лязг. Вошла одна из невольниц и с поклоном поставила на небольшой столик поднос с едой, затем удалилась спиной вперед. Девушка на нее даже не взглянула. За время нахождения здесь она привыкла ко многому, в том числе к тому, что никто не зарился на ее девичью честь.

И потянулись однообразные дни. Ей не говорили, что хотят от нее, иногда отпускали на прогулку под строжайшим присмотром, позволяли заниматься своими делами.

Девушка придирчивым взглядом окинула свое рукоделие: пока есть время - нужно чем-то заниматься. Но стоило ей взяться за иголку с ниткой, как в коридоре послышались звон железа, топот, крики на гортанном языке и...родная речь:

- Любава! Ты где?

- Здесь! - звонко крикнула пленница с радостно бьющимся сердцем.

Она не была уверена, что ее услышали, однако воцарившаяся через некоторое время тишина была прервана резким лязгом у ее двери. Видимо, неизвестные сбивали замок. Створки распахнулись, и Любава, готовая броситься на шею своему любимому, озадаченно замерла. В покои зашел какой-то оборванец, весь в крови и грязи. Доспехи уже давно не сверкали, кровь медленно капала на дорогие ковры. В одной руке бродяга держал странно переливающийся шестопер, в другой - саблю.

- Оденься. Я за тобой. К кензу вернуться хочешь?

Девушка радостно схватилась за одежду и остановилась: а где переодеваться, если этот неизвестный ее видит? Но оборванец уже вышел и ожидал ее снаружи. Любаве понадобилось лишь несколько минут. Неизвестный молча повел ее по проходам, заваленным мертвыми телами. Девушка нахмурилась: это мало напоминало сечу. Скорее, в толпу воинов врезалась тройка обезумевших коней и расшвыряла искалеченные тела в разные стороны.

- Нас ждут снаружи? - поинтересовалась кензова зазноба.

Твердыня отрицательно помотал головой и спросил:

- Конно умеешь? Уходить на лошадях будем...

Пленница от неожиданности споткнулась. Снаружи никого нет? Как же тогда спасаться? Ведь лошади будут и у преследователей... Они остановились перед окованными железом дверями. Любава взглянула на них и поняла: нужно искать другой путь. За створками слышались выкрики и топот; видимо, их специально заперли, чтобы дать подкреплению время подтянуться.

Девушка уже развернулась уходить, но спаситель повел себя по меньшей мере странно. Он подошел к окованным художественно изогнутыми полосами створкам и прижал к ним свои пальцы, затем сместил их, еще; в конце концов, он тоже отступил, но затем тихо бросил:

- Отойди.

Любава отступила в сторону и широко раскрытыми глазами следила за тем, как неизвестный сделал два стремительных шага, подпрыгнул и с силой пнул двери. Сердце юной зазнобы ухнуло вниз и часто-часто забилось в районе пяток: богатырь! Створки отлетели далеко вперед, проложив в рядах врагов кровавую просеку. Спаситель молча дернул плечом: пошли, и тут же невероятной мельницей вломился в ряды начинающих приходить в себя степняков. Послышались звон стали, стоны и крики раненых и умирающих, отрывистые команды. Неизвестный дрался страшно: молча и целеустремленно. Когда у него все же сломалась сабля, он одним движением убрал шестопер и... схватил за ноги одно из лежащих тел.

Любава завороженно смотрела на это зрелище. В голову тут же пришли услышанные еще в детстве слова: "А взял он одного из них за ноги и пошел бить врагов, числом бессчетных. И где поворачивал он, там улица пролегала, а где разворачивался - там площади быть". От таких ударов недавние пленители разлетались в разные стороны, налетали на стены и всякую утварь и оставались неподвижно лежать на полу.

Богатырь остановился, осмотрелся и с видимым отвращением отбросил прочь ставшее ненужным давно мертвое тело. Его ничего не выражающий взгляд остановился на Любаве, и та невольно содрогнулась. Но спаситель, начинавший казаться не таким уж желанным, лишь легким бегом устремился к выходу. Волей-неволей пришлось следовать за ним.

Уже у самого выхода перед дверями вырос воин необыкновенно огромного роста, в кольчуге и с грозно блистающим в руках топором ужасающих размеров. Богатырь даже не замедлил шагов, лишь плавно увернулся от удара и впечатал свой кулак в грудь врага. Любава обреченно подумала, что теперь-то ее защитник точно сломается, что тростинка, которой бьют по бревну. Однако воин похитителей сдавленно крякнул и словно нехотя оторвался от пола, выбивая дверь, ведущую наружу. В пустом дворе стояли две оседланные лошади, нетерпеливо переступающие с ноги на ногу.

Вместе они понеслись по узким улочкам. Уже у главных ворот какие-то безумцы бросились им наперерез. Лошадь Любавы была легче и успела проскочить. Твердыня видел, что без драки не обойдется. Направив скакуна на оставшегося в одиночестве стражника, он поудобнее перехватил совню, немного наклонился в седле и взмахнул своим страшным оружием. Воин отлетел к распахнутой створке и сполз на землю. Путь был свободен...

Огонь в степи ночью можно заметить издалека. И тогда нужно опасаться, что снова нагрянут безжалостные узкоглазые конники, что совсем недавно пленили бедную девушку...

Но сейчас все было иначе. Спаситель успел пересечь границу лесостепей, хотя и находился пока еще в чужих владениях. На опушке леска горел небольшой костер. Дым отпугивал ненасытных кровососов, где-то неподалеку в плавно несущей свои воды реке плескала рыба. Любава смотрела на бездонное черное небо с яркими гвоздиками звезд, не забывая переворачивать над огнем плоды вечерней рыбалки Твердыни, и вдыхала пленящий воздух свободы. Сам спаситель сидел напротив и неотрывно смотрел на огонь.

- Значит, тебя кенз за мной послал? - девушка решила все же добиться правды.

- Я не служу кензу, - равнодушно ответил рында.

- У него не хватило денег тебя нанять? - Любава нахмурилась. - И почему же он не пришел выручать меня сам?

- А тебе хотелось бы войны за обладание тобой? - Твердыня проигнорировал предыдущий вопрос.

- А кому этого не хочется?!

- Дура, - кензова зазноба вспыхнула, но ее моментально остудила будничность тона, с какой были произнесены эти слова. - Вроде бы взрослая девка, а так рассуждаешь... Понимаю: тебя схватили злыдни, и милый мчится к тебе, загоняя коней, прокладывая себе дорогу среди толпы врагов... Может, и красиво. Но твой кенз не примчался в гордом одиночестве, чтобы заняться твоим спасением, а собрал немаленькое войско. А теперь представь себя на месте любой из матерей тех ребят, что первыми пойдут в бой. Как ощущения?

- Ну... я... - Любава ненадолго растерялась. - Но ведь он погибнет достойно.

- Ага, - Твердыня достал нож и проверил готовность рыбы. - Ты скажешь это, глядя на его погребальный костер. Уверен, он будет тебе "горячо" благодарен.Главное не умереть достойно, а достойно жить. А что он успеет сделать за такое время?

Они замолчали. Рында снял рыбу с огня, быстро очистил и отдал Любаве половину, но та и не прикоснулась к еде, во все глаза рассматривая Твердыню, быстро расправляющегося со своим ужином.

- Ты ведь богатырь? - озвучила она свои догадки.

-Да какое там, - тот отмахнулся. - Богатырями рождаются, а я так... тут подсмотрел, там углядел, здесь ухватил... просто умею всего понемногу.

- Но кензу ты не служишь? Почему?

- Мы с ним враги, - невозмутимо пояснил Твердыня. - За ним должок немаленький...

Любава испуганно поджала ноги. Мысли бестолково метались в голове, периодически сшибаясь и еще больше усугубляя неразбериху. Он враг кенза и имеет все возможности для сведения счетов. С чего она взяла, что он везет ее к суженому? Не будет ли ее будущее пострашнее участи пленницы? Что он собирается делать? По этим пустым глазам невозможно что-либо прочитать. Получится ли убежать?

- Что глазками забегала? - девушка вздрогнула, впервые заметив в устремленном на нее взгляде хоть какое-то подобие жизни; серые глаза вонзались в самую середину души и выворачивали ее наизнанку. - О побеге думаешь... Стал бы я тебя вытаскивать, если не к кензу везти. Осади! Моя месть тебя не коснется. Если бы я хотел, то уже не раз убил бы его.

- Но не убил? Что случилось? Совесть замучила еще до преступления?

- Знаешь, а вы с кензом будете отличной парой: оба недалеко от младенцев ушли, а думают, что познали суть мира, - Твердыня поворошил угли, подняв рой багровых искр, подложил сушняка. - Ну, отомщу я ему, успокою свою душу. А дальше что?

- Ну... тебя станут ловить, судить, назначат наказание...

- Да ты не обо мне думай! Шире смотри! Что случится, если шкуру бера тянуть в разные стороны? Она порвется на маленькие кусочки, и ни из одного из них не выйдет маленького бера. Если я убью кенза, то думные дядьки начнут тянуть на себя власть кенза. И получится то же, что и со шкурой... вот только на этой шкуре живут люди. И страдать будут именно они. Поверь мне: плохая власть лучше того, что получится в ее отсутствие.

- И все же... Ты меня спас, - Любава завернулась в теплую шкуру.

- Да, - рында кивнул. - Если бы я тебя не вытащил, кенз в своем безумии отправился бы тебя отвоевывать и погубил многих ни в чем не повинных людей.

- Но и ты многих поубивал!

- Меньше, чем полегло бы на войне. Да и я, честно говоря, тебя спасать бы не стал. Пожертвовав одной жизнью, я мог бы спасти многие. Но меня попросили.

- Оставил бы меня там?! - Любава вскочила, словно ее ужалил аспид. - Тебе легко говорить... Он думал обо мне, о своей любимой...

- Он - КЕНЗ! Для него превыше всего законы Богов и спокойствие страны. К сожалению, он не соблюдает ни того, ни другого. И говорить мне не так уж легко. Я представляю себе этот выбор. В такой ситуации я всегда спасал друзей, - в глазах девушки вспыхнул торжествующий огонек. - Но я - не кенз. И я делал это один.

- За что ты его ненавидишь? - с обидой прошептала Любава.

- Потом как-нибудь расскажу, - Твердыня досадливо мотнул головой. - Спи давай: скоро снова в седло...

Девушка повернулась к нему спиной и затихла. Рында все так же неторопливо помешивал угли в костре. Спать он не собирался.

"За что ты его ненавидишь"? А за что любить?! Злой, заносчивый, высокомерный, самовлюбленный, вспыльчивый, своенравный... Никогда не думает, к чему могут привести его поступки. А потом удивляется: и с чего это получилось так, а не иначе? И всегда уверен в собственной правоте и непогрешимости. К счастью, сам Твердыня уже давно уяснил, что это не те ценности, на которые стоит охотиться.

Рында замер, пораженный внезапно пришедшей мыслью. А так ли виноват сам кенз? Чем виноват маленький ребенок, делающий что-либо не так? Своим появлением на свет? Самим фактом своего присутствия? Нет... Просто ему не встретились хорошие учителя, показавшие бы правильную дорогу. Не этого ли и хотел Наставник? Может быть, и стоило остаться, заставить кенза прислушиваться к своим советам, указать ему правильное направление, стать для него незаменимым советником и наставником. А он сбежал. Оставил все дальше проваливаться в пустоту и исчез. Имел ли он на это право? Да, после случившегося тогда - имел...

Любава открыла глаза и, потянувшись, посмотрела по сторонам. Костер уже догорал. Небо было чистым, но не привычно голубым: солнце еще не встало и не подарило миру его обычные дневные краски. Девушка поднялась, еще раз потянулась и завертела головой в поисках Твердыни. Рядом с костром его не было, но в сторону реки вела едва заметная тропинка примятой травы. Поразмыслив, недавняя пленница решила, что неплохо бы освежиться перед скачкой, и направилась туда же, благо, росы не было.

Восход, подобный водопаду света, застал ее рядом с рекой. Солнце поднялось за какие-то минуты, во всем своем великолепии повиснув над горизонтом. Любава прищурилась, осмотрелась и тут же ничком упала в траву, решившись выставить только голову.

На небольшом пригорке спиной к ней стоял Твердыня. И на нем совершенно не было одежды. Раскинув руки и запрокинув голову, рында приветствовал светило, купаясь в его согревающих лучах. Солнце, поднявшись из ночного плена, заливало все вокруг жидким золотом, с которым не сравнится ни одно сокровище мира. Прикрыв глаза рукой, девушка с дрожью заметила, что по ее спасителю словно стегают золотистые плети. Она присмотрелась и ахнула...

Немногие могут похвастать встречей с богатырями, но Любава с правом могла теперь всем рассказывать, что столкнулась с живой легендой - по телу ее защитника, спасителя и обвинителя змеилась татуировка Золотого Пояса.

Это было очень необычным. Золотые Пояса знаком своего отличия считали пояса соответствующего цвета, носили их открыто и жестоко наказывали самозванцев. Золотопоясники были легендарными воинами, вмешивающимися в войны лишь в том случае, если противник многократно превосходил силами защитников. Один такой воин стоил сотни дружинников, если не более.

Любава, отвернувшись, лихорадочно вспоминала все, что когда-либо слышала об этих людях. Неизвестно, где обучаются... Никогда не нападают первыми... Невероятно сильны и быстры... Неизвестно случая, чтобы заводили семью и детей... Мало кто мог понимать мотивы их поступков. Золотые Пояса имели право приказывать даже кензам. Но почему татуировка?

- Насмотрелась? - девушка испуганно вздрогнула.

Твердыня с усмешкой смотрел на нее, держа в руках рубаху. Штаны он уже надел.

- Умывайся и давай в седло. Времени у нас не так уж много. Если задержимся, то твой ненаглядный выдвинет войска, и весь этот безумный набег будет устроен зря.

Он спокойным шагом направился к месту стоянки. Любава проводила его глазами и нахмурилась: на спине золотопоясника она ясно различила две полосы глубоких, уродливых шрамов. Что это? Девушка не заметила на его сильном загорелом теле больше ни одного даже мельчайшего шрама, словно этот человек даже ножом никогда не резался, что уж говорить об отметинах, сопровождающих любого воина. С одной стороны, это было понятным: такие бойцы не дают противнику возможность даже задеть их. Но с другой... Как он получил эти отметины? Предательство? Наказание за преступления? Неосторожность в детстве? Чем больше Любава узнавала этого человека, тем больше начинала ненавидеть: сплошные загадки, и хоть бы одна подсказка...

Кенз сидел на пиру и с мрачным лицом глядел на длинный стол, за которым во весь голос орали здравицы его лучшие воины. Не радовал его пир, устроили его лишь для поддержания боевого духа. Да и чему радоваться? Суженая у врагов, в спину седмицу назад целился чей-то взгляд... Да и Могута что-то темнит, потребовал отложить поход на восемь дней. Зачем? А сам с таинственным видом потирает руки и твердит, что все уладится наилучшим образом. Кенз задумчиво посмотрел на старого воина: может, его на дыбе немного подержать или еловой лапой погладить? Вдруг он злыдень засланный?

Надоело молодому кензу сидеть без дела. Хотелось уже либо воевать, либо плюнуть на все это. Не было рядом верных советчиков, которые могли бы объяснить, что ожиданию нужно учиться и что оно так же необходимо, как и владение мечом.

Острое лезвие стремительным росчерком вспороло стенку шатра; еще раз. Все, кто не успел упиться, повскакивали со своих мест, хватаясь за оружие. Кенз медленно протянул руку и сжал рукоять верного меча. Странно, но снаружи слышались не звуки сечи, а неясный гул, словно люди чему-то радовались. Вырезанный клок ткани с тихим шелестом упал на землю, а в нем...

- Любавушка! - кенз одним движением перемахнул через стол. - Как же ты...

"Как" вышло из-за спины девушка. Несколько сильных рук тут же отдернули суженую в сторону. Это словно выточенное из камня лицо кенз узнал бы даже в глубоких сумерках: Твердыня, бывший рында. Этому все по плечу.

Золотой пояс спокойно стоял и смотрел на направленное в его сторону оружие. На правом плече его лежала совня, левая сжимала шестопер.

- Кто к нам пожаловал, - кенз уселся на скамью. - Пришел за прощением? Ну, я не злопамятный, если на колени...

- Не нужен ты мне, - спокойно прервал его Твердыня. - И служба у тебя не нужна.

- Что?! Да как ты... - кенз задохнулся от возмущения.

- Одумайся, - тихо покачал головой Могута. - От тебя не убудет...

- А что прибудет? - рында заметил движение справа, но даже головы не повернул. - Я, в отличие от вас, свободен от любых клятв и обещаний, могу заниматься своими делами. А вы... вам сказали на войну, и ни один из вас не имеет права даже оспорить это решение. Я против совести идти не хочу.

- Но ты мне поклялся! - кенз ударил кулаком по столу.

- Ты всегда все путал, - ласково улыбнулся золотопоясник, заставив кенза побагроветь от гнева. - С тобой был лишь договор. Но ты собственноручно разорвал его.

- Это ты виноват!

- Конечно! Неужели великий и ужасный кенз выслушает простого землепашца? Твои воины потешились с его дочкой. Ладно, дело житейское: девка в самом соку была, родила давно крепкого мальчонку. От тебя и требовалось-то выслушать да виру заплатить, о наказании никто и не говорил. А ты что? Да, я вступился за него, потому что служу народу и никогда не иду против правды.

- И тем не менее, ты спас Любаву!

- Чтобы сохранить жизнь большинству твоих воинов.

- Так это из-за тебя я славы ратной не добуду? - крикнул кто-то из толпы. Твердыня вынул серебрушку и швырнул ее говорившему. - Что это?

- Цена твоей жизни и славы, - пожал плечами рында. - Именно столько стоят похороны, если не меньше. А хочешь славы... вызови меня на бой. Столько славы получишь, что не унесешь. И тебе, кенз, я не служу. Людей жалко.

- Вот, значит, как? - кенз победно откинулся назад. - Стоит пригрозить жизни людей, как ты тут же примчишься исполнять то, что скажут...

Твердыня молча стоял, качая головой. Хотелось бы думать о хорошем, но кенз неисправим. Он сам не желает сворачивать со своего пути. Власть развратила неокрепшие ум и душу. Пути назад для него не существует, и признание собственно неправоты равносильно смерти.

- Любой собаке нужно иногда бросать кость, чтобы она не покусала даже хозяина. Сколько ты продержишься на своих сокровищах, если обиженные тобою земледельцы перестанут пахать, бабы не станут ткать, а кузнецы решать не делать для тебя оружие и доспехи? Ты станешь обычным торговцем. А терпение людей, как и мое, не безгранично. Сейчас я тебя спас, но потом могу решить, что честнее взять одну твою жизнь взамен многих, что ты загубишь.

- Так что же ты раньше не взял?

Твердыня устало махнул рукой и отвернулся:

- Любава, поясни сама этому неразумному. У меня нет ни малейшего желания с ним спорить. Мне пора. Да, ты спрашивала, за что я ненавижу кенза... Видишь, на нем его любимые сапоги? Завязки для них он вырезал из моей спины. Прощай.

Золотой Пояс вышел в то же отверстие, что и зашел. Онемевший от такой наглости кенз все же послал за ним воинов, но все в лагере указывали разное направление, в котором ушел рында. Так его и не нашли.

А Твердыня шагал по одной из бесчисленных дорог и думал о том, что ему никогда не стать Наставником. Слишком мало терпения в нем самом. Смирение, умение ждать, выносливость - все есть, а вот терпение... Рында впервые за долгое время широко улыбнулся: значит, есть к чему стремиться. Жизнь еще не заканчивается.

Дорога привела к перекрестку. Твердыня без раздумий свернул направо. Какая разница? Страна большая, и народа в ней много...

28. 07. 2005 г.