Девушка из провинции, окруженной природой и горами, никак не могла привыкнуть к серости большого города! Казалось, что скоро задохнешься от едкого машинного дыма, а кирпичные стены, ломящиеся от объявлений, где кто-то сдает жилье, ищет собаку или попросту балуется, задавят своей массивностью. А я любила легкость, в стиле импрессионизма. Так и пришла навязчивая идея рисовать на небольших листах самоклеющейся бумаги и оставлять свои "произведения" то там, то тут: среди пестрящих лицами актеров афиш, старых кирпичей, облезшей штукатурки. Так постепенно мой райончик стал небольшой картинной галереей: появлялись и чужие рисунки - каждый творил в своем стиле: карикатуры, шаржи, портреты, плакаты, пейзажи. Молодежь оставляла стикеры в подъездах, метро, да и просто на улицах, но, как известно, очень скоро нашлись и противники такого искусства - миниатюры стали забрызгивать краской, разрисовывать маркерами, однако художники не сдавались. Это было довольно просто: у меня в папке с рисунками всегда были аккуратно скрепленные листочки, на которых я во время обеденного перерыва, в метро или электричке, на скучных парах писала наброски людей, животный, пейзажи, фентази, раскрашивала их на скорую руку и по дороге домой оставляла их на очередной стене.
Подходил конец семестра, и я старалась не опоздать в институт. Схватив папку с рисунками, наспех надевая курточку, я выскочила из дома и побежала. Автобус махнул мне газом из выхлопной трубы и вальяжно удалился. Надо бы успеть на метро. Я миновала несколько дворов, когда кто-то схватил меня за плечо и резко развернул, приводя замешательство. Я увидела 3 парней. Один из них, повыше, стоял с голым торсом, хотя на улице было чуть больше двадцати градусов, и всем своим видом показывал пренебрежение к происходящему. Два других, одетых в борцовки и низко опущенные джинсы, с нагловатыми выражениями лиц подошли ко мне ближе. Наступило неловкое молчание. Свободной рукой я приподняла очки, словно высказывая свое недоумение: этих ребят я видела впервые. Удивленно смотрела "старшему" в глаза, но на его каменном лице не дернулась ни одна мышца. Пока наш зрительный бой продолжался, один из хулиганов с явным отвращением выхватил из моих рук папку с рисунками.
-Так-так-так, посмотрим, что тут у нас! Люблю художниц, - заявил он, и все трое покатились со смеху.
-Что ты делаешь? - завизжала я, - это же на зачет.
-Зачет??? Как мило, - ухмыльнулся парень, украдкой посмотрел на главаря и приготовился разорвать листы пополам. Тут из папки роем вылетели стикеры и картинками вверх легли на землю.
-Как любопытно, - заявил стаявший поодаль молодой человек, - а я все голову ломаю, кто тут на районе смелости набрался стены "обоями" клеить.
Все дружно заржали. Словно это были не люди, а роботы, что после определенного слова, активировали "Смех". Один из парней демонстративно наступил своим 42 размером на рисунки, пошаркав подошвой, как будто там была не бумага, а окурки. Раз - и маленькое смеющееся детское лицо, выполненное пастелью, было смазано грязным отпечатком ноги, два - и лист с цирковыми собаками - разорван пополам. Я не знаю, что чувствовал Гоголь, когда жег второй том "Мертвых душ", но я, судорожно сглотнув, залилась слезами, которые стали буквально капать на куртку. Каменное лицо хулигана дрогнуло, и на нем появилась тень сомнения и жалости.
-Ну что? Что плохого сделали вам мои рисунки? Это же лишь часть прекрасного! - навзрыд повторяла я. Презрительно хмыкнув, парни ушли, предварительно вложив в мою руку папку. Сегодня зачет все равно не сдам!
После выходных наступил солнечный понедельник. Я бежала в институт с новыми работами, куда более лучше прежних. Несколько дней без сна помогли мне подготовиться к зачету. На улице было так ярко, что я щурилась, обнаженные руки приятно обдувал теплый ветер. Заскочив за угол, я врезалась в кого-то, пошатнувшись, упала. Надо мной стоял тот самый амбал, что во главе других вершил суд над моими работами в пятницу. Он смущенно протягивал мне руку, зажав в другой свои первые неумелые стикеры. "Это же часть прекрасного",- тихо сказал он и влюблено улыбнулся!