Небо, посветлев, отделилось от земли, предвещая скорый рассвет. И сразу стали прозрачнее мохнатые сосновые боры, стиснувшие узкую тропу, по которой скакали, не спеша, трое всадников. Леса вокруг дышали прохладой, в оврагах стелился легкий туман. Пахло росой.
- Глушь, - ни к кому не обращаясь, пробормотал Ведан, самый молодой из всадников
- Здесь везде глушь, - пожав плечами, согласился Глен, - Залесье. Чем дальше на восток, тем меньше селений. А чего же ты ждал?
Ведан вздохнул, поерзал в седле:
- Хотелось бы к цивилизации поближе. Чтобы хоть культура была, просвещение, там... а тут что? Глухомань. Дикий народ, дикие нравы.
- А почему же ты здесь тогда?
- Так с прошлого года в Департаменте восстановили распределение. Меня не спрашивали особо.
- А мне здесь нравится, - вмешался в разговор до сих пор молчавший Рейтер, - тут очень красиво. Посмотри, какие просторы, какие невероятные дали, какая чистота! Эта землям словно наполнена внутренним светом. Ты просто привык к мегаполисам и толпам. Я тоже, поначалу, был в шоке от этих бескрайних лесов, редких деревень, деревянных городов. Казалось - вот здесь и кончается цивилизация. Ничего - пройдет.
- Да я не жалуюсь. Я так - вслух размышляю.
С Рейтером спорить не стоило - он был в отряде старшим.
Какое-то время они ехали молча.
Небо на востоке уже наполнилось невесомым светом и воспарило над горизонтом. Меркли звезды.
- Я вот думаю, - снова не выдержал тишины молодой Ведан, - если этот Настоятель - один из наших, то зачем он забрался в такую глухомань?
- Вот, мы и едем узнать, - коротко ответил Рейтер.
Прозрачные облака в вышине постепенно разгорались розовым свечением. Они становились все ярче, пока, наконец, по небу не расплескался золотом и лазурью рассвет.
Всадники выехали на взгорок, откуда сбегали крутые песчаные склоны. Дорога ныряла вниз, а потом снова круто устремляла в гору. И там, на вершине холма, янтарные боры расступались, открывая взгляду освещенные утренним нежным светом деревянные постройки и резной купол возносящийся к небу церкви.
В воздухе слышался хрустально чистый перезвон - в обители начиналась служба.
Трава искрилась высокой росой, красные сосны шумели, поймав кронами первый порыв еще прохладного ветерка. Небо налилось, наконец, яркой синевой. И невообразимый простор, раскинувшийся вокруг, словно вдруг распахнулся еще шире, и Ведан почувствовал, что ему тесно. В нем тоже что-то словно рвалось на волю, навстречу этому утреннему колокольному звону, солнцу, небу. По спине пробежал приятный холодок. Юноша смущенно передернул плечами.
Старший коротко глянул на спутников, безо всякой команды замерших на взгорке. Сказал тихо:
- Вот об этом я и говорил. Что-то есть.
Через каких-то полчаса всадники миновали невысокие, распахнутые настежь ворота и вступили на монастырское подворье. Там на них не обратили особого внимания - видимо, гости здесь были не в диковину.
Немолодой инок с тонкими губами приблизился к прибывшим, поклонился, принял поводья. Минуту он медлил, пытаясь, видимо, по одежде определить, кто перед ним. Потом, не говоря ни слова, жестом пригласил следовать за собой.
- Нам бы к настоятелю... - начал было Старший, но инок повернулся, ожег строгим взглядом:
- Служба идет.
Действительно, из церкви слышалось слитное пение мужского хора. В могучем басовитом звучании пробивались яркой струйкой несколько молодых, отроческих голосов, удивительно украшая молитву.
- Рейтер! Что же мы - на службу пойдем? - несколько возмущенно спросил Ведан.
- Почему нет? - откликнулся Старший, - или ты предлагаешь отказаться? Подумай о последствиях.
- Я думал - входить в храм, не будучи приобщенным к их вере, куда более непочтительно!
Рейтер усмехнулся в усы и достал из-под рубахи нательный крестик на шелковом шнурке.
Они, тем временем, подошли к деревянной, еще не потемневшей от времени церкви, которая стояла прямо на краю обрыва. Вниз уходил крутой глинистый склон, весь залитый солнцем, а еще ниже раскинулась во всю ширь темная зелень лесов, перемежаемая синими зеркалами дремучих озер.
Внутри церкви стоял полумрак, а запах ладана и смолистой сосны перемешивался с крепким мужицким духом. Ведан чуть заметно поморщился, и Рейтер небольно толкнул младшего локтем в бок, одними глазами сказал - "терпи!". Впрочем, пели иноки завораживающе красиво.
После службы все тот же монах с тонким губами провел прибывших под навес, где стояли резные лавки.
- Надо было в дорогое платье одеться. Глядишь, и не заставили бы ждать.
- Если верить хотя бы половине того, что говорят про этого старца, - покачал головой старший, - то он кого угодно заставил бы ждать. Отдыхайте, пока есть возможность. Я не думаю, что беседа займет много времени, а обратный путь неблизкий.
Ведан, следуя совету, растянулся на лавке, подставляя лицо под ласковые солнечные лучи. Здесь, на вершине горы, окруженной сухими борами, воздух был свеж и легок.
Обитель была обнесена невысоким тыном, за которым прятались кельи и хозяйственные строения. На монастырском дворе оказалось очень чисто и опрятно. Никто из иноков не шатался праздно - все были при деле. Кто-то тащил воду, кто-то рубил сени у кельи, приятный запах варева и дыма доносился с поварни.
Ожидающих гостей, никто, словно, не замечал.
- Сюда постоянно приходят, - пояснил Рейтер, - за советом, за благословением, просто поглядеть.
- И что мы будем делать, если он окажется одним из наших? - поинтересовался Глен, - скрутим почтенного старца на глазах у всей братии?
- Зачем? Просто известим, куда следует. Пусть департамент разбирается. У нас своя работа, у них - своя, - старший тоже улегся на лавку, и задумался о чем-то глядя в распахнувшуюся синеву летнего неба.
Давешний инок показался через полчаса:
- Сожидает вас.
Рейтер, не спеша, поднялся, окинул взглядом своих спутников:
- Сидите здесь. Я один схожу. А то вы еще чего брякнете лишнего.
Глен с Веданом переглянулись недоуменно, но возражать не стали.
Солнце пригревало. Дело шло уже к полудню, и навес над лавками оказался весьма кстати. Докучали только редкие слепни, носившиеся в теплом воздухе с глухим жужжанием.
- Вед, не спишь? - спросил Глен, лениво пожевывая сорванную травинку, - а ты почему пошел в Наблюдатели?
- Ну, - Ведан задумался, - казалось, будет интересно. Ну и пользу принести, сделать что-то значимое. Для подростка это казалось очень важным. У меня подруга была, так вот она все меня донимала, мол, нечем мне гордиться. Вот я и подумал - либо Легион, либо Наблюдатели.
- Даже так, - улыбнулся Глен, - а теперь что думаешь?
- Да то же самое. Только все оказалось не совсем так, как я думал. Не очень захватывающе, и... сам посуди, в ближайшие сто-двести лет эта планета не может представлять той угрозы, о которой твердят в Департаменте. Слишком ранняя стадия развития.
- Мы же не знаем, что это будет за угроза. Может, она будет исходить не от цивилизации? Тогда уровень прогресса ни при чем.
- Вот это меня и смущает, - Ведан поднял глаза и устремил взгляд куда-то за горизонт, - мы не знаем, чего ждать. Когда и где - тоже не знаем. И от этого мне вообще начинает казаться, что ничего не будет. Слишком все расплывчато. Предсказания не всегда сбываются.
- Согласен. Но мы не вправе пренебрегать работой только из-за того, что ставим под сомнения мудрость Предсказывающих. Решение принято Департаментом, нам остается подчиняться.
- Подчиняются, выходит, не все. Или откуда тогда взялся этот наш "старец"?
- Да, кстати! - выплюнул травинку Глен, - А что вообще про него рассказывают? Я как-то упустил. Он чудеса творит? Или пытается запустить термоядерный реактор?
- Да нет, - Ведан почесал затылок, - я и сам не очень в курсе. Проповедует отрешение от плотского во имя духовного, вышнего. Книги тут переписывают, переводят... но наши его заметили не из-за этого.
- А из-за чего?
- Как я понял - а я не уверен, что понял правильно, но - само его присутствие как-то вдохновляет людей. Вдохновляет на труд, на учение, на любовь к ближнему. То есть он и не проповедует, а люди становятся лучше. И не только те, кто его видел, а вообще - все. Что наводит на мысли о применении психотропных технологий.
- С какой, интересно, целью?
- Понятия не имею! Может, ради любопытства? Я же говорю, что сам не все понял. Просто пришло сообщение из Департамента - "проверяйте, кажется, один из наших".
- Ну, тогда ясно.
Они замолчали, и стало очень тихо. Только лес шумел под упругими струями теплого ветра. Монахи как-то незаметно разошлись по кельям, и, видимо, предавались молитве.
Рейтер вернулся через несколько часов, когда солнце уже перевалило зенит и подалось к западу.
- Подъем, - бодро кивнул он своим задремавшим в тени спутникам, - умывайтесь и поехали.
- Ничего себе - поговорили! - проворчал Глен, - ну что оказалось-то? Наш?
- Нет, - коротко бросил Рейтер, - этот Сергий не наш. Поехали, по дороге расскажу. Сам не все понял.
- Как так?
- Сказал же - потом. К тому же надо теперь спешить.
- Спешить? Куда?!
- У нас новое задание. Поэтому советую поторапливаться!
Солнце уже соскальзывало за дышащую туманом стену косматого леса, когда трое всадников покинули Обитель Святой Троицы.
* * *
Ратники сидели в тесном кругу у походного костра. Кмети, притомившись за дневной переход, теперь отдыхали, разувшись. В светлых, почти прозрачных летних сумерках здесь и там слышался смех, незлобивая ругань, разговоры. Кто-то, не насытившись в ужин, жарил в огне подберезовик, насадив тот на длинную ветку. Тут и там мыкались, разыскивая свой полк, отставшие воины. Фыркали, переступая с ноги на ногу, стреноженные кони. Ратный стан понемногу утихал.
Солнце село, и теплая летняя ночь неслышимо плыла над прогревшейся за день землей. Шелестели в пряной темноте травы, пригибаясь под робкими, едва различимыми прикосновениями прохладного ветра. Пахло скошенным сеном и полынью.
Воины московской городовой рати вели неторопливую беседу, когда к их костру подошел высокий паренек, одетый в грубый вотол и лапти. Отрок был светловолос, худощав и на вид ему можно было дать лет шестнадцать. Светлые, широко посаженные, глаза смотрели внимательно, словно подмечая детали, а брови были изогнуты, как у девушки - дугой.
Паренек молча подсел к костру, и несколько минут прислушивался к беседе.
Наконец, на него обратили внимание.
- Эй, паря! Кто таков? Чево нать?
- Я Андрей, - назвался отрок, и добавил робко, - заплутал я тут.
- Ну, давай к нам, коли свой. Поснидай, что от ужина осталось. Андрей, значит?
Паренек кивнул.
- А меня звать Микулою, я тут старшой. Вот тот бородатый - Федор, там Иван да Семен - братья, ну а который спит, это Прохор.
Отрок поклонился ратникам, подсел поближе к огню, и немного помолчав, горячо вскинул голову:
- Хочу на рать с вами! Возьмете?
Кмети ничуть не удивились. За этот только день из окрестных сел и деревень к войску присоединилось множество разного люда. Шли и молодые и старые, оборужившись кто рогатиной, кто топором, а кто и попросту заткнув за пояс нож. Были они без броней, и только некоторые умудрились найти дедовы еще шеломы да тигели. Добровольцев объединяли в сотни и отправляли вослед городскому ополчению.
- Отчего же не взять? - сказал пожилой десятник Андрею, - возьмем. А ты батю-то с маткой спросил про то? Небось, не пустили бы на рать-то?
Отрок потупил глаза, ответил тихо:
- Я не спросившись пошел.
- А коли убьют? Война!
- Знаю, что война. И что убить могут - то ведаю. Все одно - нет мочи дома сидеть, когда такое дело совершается!
- Ох ты каков! - присвистнул Микула, - а что же по твоему разумению совершается?
Андрей замялся, и ратники начали смеяться, но необидно, а скорее одобрительно.
- Не робей, давай, паря, - похлопал его по плечу сидящий рядом Семен.
- Мы не обидим, вестимо! - подхватил, улыбаясь Ванята.
- Да не гомоните вы! Андрейка, ну? Чего сбруснявел-то?
- Да я не знаю, как сказать то, - развел руками отрок, - просто вижу: вся земля на рать идет. Раньше если татарское нахождение сожидалось, что вси деяли? Да прятались, уводили скотину, закапывали хлеб. Хоронились. Боялись де. А нынче?
- Верно молвишь, Андрейка, - одобрил десятник, - нынче не прячемся. Нынче супротив идем. С разумением отрок-то! Ну что, возьмем его?
- Возьмем! Как не взять?! - вразнобой загомонили ратники.
- Ну вот, - кивнул большой головой Микула, - вот и порешили. Сейчас спать ложись, вон там на попону. Утром сряду подберем, может шелом хотя бы. Надоть чтобы к бате ты живым вернулся.
Андрейка просиял и, еще немного посидев с ратными у огня, ушел в темноту, и уснул, положив под щеку кулак.
Бородатый Федор тоже зевнул:
- Надо и нам спать. Назавтра снова топать весь день.
- И то верно, - согласился Микула, после ухода отрока враз погрустневший, - вы идите. Мне все одно скоро черед в дозор идти. Тут посижу.
- Чего охмурел-то, старшой? - вопросил, поднимаясь на широком локте Семен.
- Дак, - отмахнулся десятник, - вот мыслю, сколькие из нас домой живыми воротятся. Народу вона сколь согнали, сто тыщ, говорят. А татары сколько ведут? Думаешь - меньше? Вот и разумей!
- Ну не сумуй, - пожал широченными плечами Федор, - наше дело ратное, тем и живы досель!
- А их? - Микула указал взглядом туда, где, вздрагивая во сне, спал Андрейка, - их ли это дело? Вона отрок наш, ты руки его зрел? Видал - каковы? Тонкие, чуткие. Он не иначе - книжник! И при том - с нами просится. На погибель верную!
- Тут ты прав, - согласился, подумав, Семен, - воину - ратное одоление, а мужик пусть пашет, пусть будет хлеб на Руси. Без хлеба и жисти нет.
- Вот! О том и реку! До чего же дошли мы, коли пахарь, кормилец наш, откладывает соху и берется за рогатину!? До чего дошли, ежели книжник и инок идут на рать!? Выходит, мы с тобой не одолеем врага сами-то, так? Выходит, на нас вина в том.
- Ладно как у тебя выходит, - почесал затылок Семен, - но себя винить - все одно не след. А люди, русичи, идут оттого, что земля зовет. Русь зовет! Как будет пахарь сеять и боронить, ежели мы днесь допустим сюда татар? Пото и идут!
- Спаси нас Господи, - вздохнул Микула, - помолиться что ли?
Помолчали. Ночь вздыхала тревожно, по травам низил холодком белый туман. Где-то в стороне, за спящими рощами проскакала ближняя сторожа.
* * *
Заночевали в Радонеже, и лишь наутро, снова тронулись в путь.
Рейтер не спешил поведать о вчерашнем разговоре с настоятелем Троицкой Обители, а расспрашивать своего сурового начальника Глен и Ведан не решались. Они поняли только, что новое задание, которое они теперь выполняют, дал им не кто иной, как тот самый игумен Сергий.
Теперь трое всадников спешили на юго-восток, через Московское княжество, в Рязанские земли. День выдался ветреный. На полях колыхалась золотыми волнами поспевающая рожь. Кое-где уже зачинали жать.
Дороги были пустынны, по небу бежали высокие облака, шумели березовые рощи. Земля дышала тревожно, и замирала в ожидании чего-то. На востоке ширилась, набухая, густая темень грозовой тучи. Влажный, бьющий в грудь ветер доносил горький запах полыни.
На привал остановились в небольшом распадке, окруженном березовыми рощицами. Здесь не так беспокоил ветер, и, в случае чего, было где укрыться от непогоды.
- Ладно. Слушайте теперь, - неожиданно сказал Рейтер, усаживаясь в траву.
- Не прошло и суток, - усмехнулся Глен, - внимательно слушаем!
- Дело было так. Меня проводили до кельи этого Сергия. Вошел я один, и застал настоятеля за какой-то стряпней. Невысокий он, худой очень, но еще крепкий, жилистый. Руки трудовые, в мозолях, словно плотник, а не монах. Но самое интересное - лицо такое, что возраст не определишь наверняка. Вроде и кожа уже старческая, а глаза ясные. И как-то я растерялся, признаюсь. Заранее еще придумал, с чего разговор начну, как о чем спрошу, а тут раз - и все из головы вылетело. Не знаю, что говорить и все тут! А Он смотрит так внимательно, без улыбки. Ну, постояли так минуту. Я, наконец, собрался с силами и выпалил: "Кто вы, собственно, такой и с какого лешего вмешиваетесь в исторический процесс и развитие цивилизации аборигенов в нарушение всех конвенций и устава Департамента?"
- Так и спросил? - поморщился Глен, - как не дипломатично!
- Говорю же, что в голове все смешалось. Да, так и спросил. А он удивленно так брови поднял, а когда я снова собрался рот открыть, говорит, ласково так: "Помолимся, сыне".
- Чтобы ты растерялся, - недоверчиво прищурился Глен, - пять лет с тобой здесь работаю, ни разу еще не замечал.
- Я сам теперь вспоминаю, и понять не могу, как так вышло! - искренне развел руками Рейтер, - в общем, подвел меня к иконе, встали оба на колени, и Он начал читать молитву. Я руки на груди сложил, глаза закрыл, и стал думать, что же это я вытворяю?! Как мальчишка! Слюни распустил. Надо собраться! В общем, попытался разозлить сам себя, иногда это помогает. Но не тут то было. Нету злости. И тут я увидел свет. Напомню, что глаза я закрыл, и не открывал. А свет - вижу! А Сергий все читает молитву, и его голос словно у меня в голове. И вдруг я понял, что знаю ответы. Те, за которыми мы сюда приехали. Знаю - и все.
- Телепатия? Или нейротропная техника?
- Технику исключаем - у меня сенсоры бы сработали. А телепатия - возможно. Однако ощущение не очень напоминало телепатический контакт. Я просто в определенный момент осознал, что обладаю необходимой информацией. А для телепатии более характерна схема "диалога".
- И? Что же ты "узнал"? - иронично спросил Глен.
- Сергий Радонежский не из Наблюдателей. Он родился и вырос здесь.
- И все?!
- Это же ответ. Я уже отчитался перед Департаментом. Они удовлетворены, хотя тоже несколько ошарашены случившимся.
- Хорошо, а что было дальше?
- Дальше? - Рейтер посмотрел на темнеющее ненастное небо, готовое в любой момент разразиться дождем, - через какое-то время Сергий поднялся, и спросил, есть ли у меня еще вопросы. Я ответил, что нет. И тогда он сказал, что я могу ему помочь, если мне это не составит труда. Я ответил, мол, что не имею права как-то влиять на жизнь людей. Он понимающе кивнул, потом задумался, и сказал, что это вмешательство не понесет за собой пагубных последствий и с точки зрения исторического процесса и развития ничего не нарушит.
Глен и Ведан многозначительно переглянулись:
- То есть, он понял кто мы, и что делаем? Он знает о Наблюдателях и Департаменте?!
* * *
Андрей уже пообвыкся в отряде, и теперь широко шагал по пыльной дороге, вместе с остальными пешцами Московского городского ополчения. В обозе десятник Микула нашел для отрока легкий шелом и хлопчатый прошитый панцирь - тегилей. Сотник, заметив, что ратники потрошат обоз со срядой без спросу, сначала осерчал, но, увидев решительный взор Андрейки, смягчел враз, и позволил взять бронь.
Общий сбор ратей состоялся в Коломне. Оттуда, к вящему удивлению многих, воеводы повернули полки на юг, через Оку, в земли Рязанского княжества.
Микула хмурился, и никак не мог взять в толк, зачем тащить войско через недружественную Москве рязанщину:
- Встали бы на Оке, на своей земле, зачем же встречь идем? Князь Олег Иванович Рязанский нам зело не мирен.
- Так ведь свой же! Русич! - недоуменно воскликнул Андрей, - как же не мирен?
- Так ведь Рязань от Москвы обид натерпелась! Котора давняя. Кто и упомнит ныне, что все начал еще князь Данила Лексаныч, когда Коломну из-под Рязани отвоевал. И у Олега Рязанского на нас обид много. А мы всей ратью туда суемся. Как бы не вышло беды!
- Не будет беды, старшой, - окоротил Микулу Семен, - слыхал, небось, приказ - "в Рязанских землях не зорить!" Разве ж они вороги нам?
- Может и не враги, но и не други суть!
- Не спеши бранить старшой! Вот сам погляди - там, чьи полки идут?
Микула присмотрелся, почесал макушку:
- Кажись, ярославские!
- А вона там, комонные - чьи рати?
- Тамо - белозерская рать. А за ними ростовские и пронские полки пойдут.
- А в Коломне с кем братались?
- С нижегородскими, вестимо! Неужто позабыл!?
- Ну, так погляди окрест, старшой! - распахнул руки Семен, охватывая растянувшиеся от окоема и до окоема войска, - вся Русь тут! Даже из Новогорода, слыхал, будет кованая рать! А теперь помысли путем - ежели вся Русь идет противу татар, то как же мы только Москву оборонять будем? Что же мы - у себя на Оке встанем, а татары пусть сжигают и грабят Рязань? А Рязань что же- не Русь уже?! Вот и идет князь Дмитрий Иванович прямо к границе Дикого Поля, чтобы родная земля токомо за спиной была, а враг - впереди.
- Красно баешь! - удивленно проворчал Микула, - и где, мыслишь, бой примем?
- Думаю - на Дону, - серьезно молвил Семен, - тамо граница Степи. Там и кровь проливать.
- А и прав Сема, - поддержал старшего брата Иван, - впервые, с Батыева нахождения, удельные князья под рукой великого князя все вместе против общего врага идут! Всей Русью - за всю Русь Святую стоять. Раньше то, только друг против друга ратились! А так, совокупив силы, как знать - може, и одолеем Степь?!
- А и одолеем! На Воже-реке уже побили разок татар. Коли надо - еще раз побьем!
- Ну вас, - с напускной суровостью отмахнул Микула, - языками чесать только и горазды! Бился я на Воже. Немалой кровью обошлось там!
Андрей слушал, и с замиранием смотрел на пестрые колонны пеших и комонных воев, на несметные полки под знаменами княжеств почти всей Руси Владимирской. Под ногами сухая трава была вытоптана десятками тысяч ног и копыт уже до самой черной земли. Рати шли на юго-восток, туда, откуда надвигалось несметное, по словам соглядатаев, воинство Мамая.
- Сема, а Сема! - Андрей дернул кметя за рукав, - а почто раньше все князья порознь были?
- Того не ведаю. Вроде и вера одна, и язык один, а уделы, да ярлыки никак поделить не могли. А зачем делить-то? Русь, она на всех одна! Мыслю - духом созрели русичи. Коли есть у нас такие люди, как Сергий Радонежский, благословивший Дмитрия Ивановича и всех нас на рать, то пришло, значит, время. Мыслю так.
* * *
Семен оказался кругом прав. Объединенная русская рать без происшествий миновала Рязанские земли и вышла к Дону. Однако, вместо того, чтобы встать на берегу и наладить оборону, великий князь Дмитрий Иванович приказал вздеть брони и переправляться.
Микула снова ворчал, особенно когда их полк отправили не к наведенным заранее мостам, а через броды:
- Мокнуть теперь! - фыркал десятник, - а почто нам такая радость? Неужто, не сподручнее было, как на Вожже-реке, татар в воду заманить? Пусть топятся! А мы чего наперед лезем? Что на их берегу забыли?
Семен не нашел, что ответить, только плечами пожал.
Андрей тоже помалкивал, в надежде не выдать своего волнения дрожью в голосе. В эдакой толчее отрок больше всего боялся отбиться от своих и потеряться.
Чем ближе к заберегу, тем мрачнее становились воины. Поджимали губы, хмурились. Переправлялись почти без крику и ругани - быстро и деловито. Река на бродах едва не кипела от людских тел. Шли, стараясь не замочить сряду - даже на отмелях вода была по грудь взрослому ратнику.
Андрей все не мог понять, отчего так помрачнели и насупились его спутники, и только когда они оказались на небольшом взгорке, от которого уже шел спуск к воде, отрок увидел Степь. Там, за Доном, мелькал изгиб еще какой-то красной в закатных лучах речушки, берегом которой росла густая темно-зеленая роща. А дальше как-то сразу распахивалось во всю ширь окоема Дикое Поле. И там, в бескрайнем океане травы даже взгляду не было за что зацепиться - только лишь огромное высокое небо и гладкая от края до края Великая Степь.
Ветер дул в лицо, и сначала овеял запахом мокрых коней, воды и пота, а потом вдруг осушел и оглушил терпким настоем осеннего разнотравья.
- Праздник завтра, - в пустоту брякнул оказавшийся рядом Федор, - Успение Богородицы. Погибать-то безлепо в эдакий день.
Андрей глянул на заострившееся лицо ратника, смолчал. Перед глазами все стояла степь. Чужая. Пугающая, и потому враждебная
На том берегу, вымокшие до нитки, оказались уже перед самым заходом солнца. Уставшие до изнеможения, ратники разбили стан, чуть отойдя от воды, и бросились сушить порты и лопоть.
В розовых закатных лучах колыхались мохнатые метелки ковылей.
Семен втянул носом воздух, посерьезнел:
- Дым чуется. Значит, и татары недалече.
- И земля стонет, - хмуро подтвердил Микула, прикладывая ухо к сухой траве, - идут татары.
Андрей поправил сползший на бок шелом, вопросил:
- Так, когда же бой?
- С рассветом, кажись, - ответил десятник, - надо бы выспаться.
В эту ночь ратный стан долго не мог угомониться. Где-то с плеском переправлялись запоздавшие полки, и там в темноте слышалась неподобная ругань и злое фырканье коней. То и дело, бряцая оружием, на рысях уходила в темную степь дальняя сторожа. Где-то несколько голосов истово читали молитву. Кто-то сушил лопоть и чистил оружие. Разжигать костры запретили настрого, чтобы Мамай не уведал о переправе русского войска, и ратники мерзли.
Андрейка никак не мог уснуть. Он лежал, глядя в безоблачное звездное небо, и думал о том, как хорошо было бы сейчас убежать домой, к отцу. Убежать, чтобы не видеть, как будут убивать новых друзей, не видеть, как это красивое, казовитое, почти праздничное в своей пестроте и сверкании стали войско, окрасится рудой и пропитается пылью. И сухая степная земля будет засыпана телами сраженных и обильно полита кровью. То, что завтра бой будет страшен - это Андрей знал наверняка. И не мог уснуть, все ворочаясь на попоне.
После полуночи от воды стал расползаться густой словно молоко туман. Он постепенно наполнил собой всю низину реки, и начал изливаться в степь, проглатывая все звуки. Андрей поднялся и испугался - стан, лошади, шатры, связки оружия - все качалось по колено в белой мороси. Лунный свет наполнял степь потусторонним серебристым мерцанием. Отрок подивился враз наступившей глухой тишине. Опустившись в туман, он приложил ухо к земле. И ничего не услышал. Земля молчала.
Все замерло.
Андрей прислушался. Мерно дышали во сне ратники, где-то слышался дюжий храп. С тихим плеском лился в своем русле дремлющий Дон. И слышно было, как шелестит туман по вымокшей траве.
- Почто не спишь? - спросил кто-то шепотом.
Андрей, едва не вскрикнув от неожиданности, обернулся, и увидел, что Федор сидит рядом, прислонившись спиной к телеге.
- Не спится.
- Думаешь - поляжем завтра вси?
- Может и не вси, - мотнул головой Андрей, - а все боязно.
- А мне - нет, - холодно проговорил Федор, - я ить не так давно в ратники пошел. Знаешь, кем был досель?
- Нет.
- Портным. Лопоть разную ладил, порты там, опашень али вотол кому. Лавку свою держал в Нижнем. И дом свой был, своими руками сложил на посаде! И жили-то безбедно. И то сказать - честно жили, никому никакой каверзы не чинили, - Федор помолчал, шмыгнул носом, - и семья у меня была. Жена-красавица. Так-то, паря.
Андрей ничего не ответил. Под Нижним несколько лет назад сотворилась страшная беда. Сначала мамаевы татары разбили русское войско на реке Пьяне, а потом дотла разорили сам город. Пожгли посад, разграбили церкви. И несчитано русичей, женок ли, детей ли, увели в степь, чтобы потом продать на невольничьих рынках в Сарае или Кафе. А скольких убили, оставив раздутые тела лежать на разоренных улицах?
Что могло содеяться с Федором, чтобы тот, бросив все, взялся за ратное дело? А то же, что и со всеми. Был дом - пожгли. Была лавка - пограбили. Была жена с дитем - убили, али угнали в полон. Один остался Федор на горьком пепелище.
- Сквитаться хочешь? - после долгого молчания вопросил, наконец, Андрей.
- А и хочу! - неслыханным доселе, ледяным голосом отрезал Федор, - я, паря, с тех пор на брани все смерти ищу. Жить-то незачем боле. Ни дома нет, ни родни. Почто же мне землю зазря топтать? А завтра выйду в поле, свалю татарина и сам тут же лягу. Вот и славно будет! Может, с Таньшей своей свижусь после жизни.
Колыхалось из края в край затопившее степь море тумана. Луна спряталась за набежавшие тучи.
- Спи, паря, - сказал, Федор, помягчевшим голосом, - до утра недолго.
И Андрей послушно лег на попону, утонув, захлебнувшись в молочной белизне тумана. И тут же уснул.
* * *
- Да подымайтесь же вы! - кричал сотник, осаживая коня, - подымайтесь, так вас и так!
Было еще темно, но трава стояла в росе, а значит, совсем недолго оставалось до восхода солнца. С задонских степей снова дул, разгоняя остатки тумана, сухой упругий ветер, пахнущий горькой травой, конским потом и дымом.
Повсюду вокруг поднимались и строились ратные.
- Вздеть брони, ежели кто на ночь сымал! - гаркнул сотник, - быстрее, в Бога душу мать!
- Что такое? Началось? - загомонили сразу в несколько глоток.
Но, ничего еще не началось, а только великий князь порешил заранее выстроить полки, так как с первыми лучами солнца сожидал уже татар. Судя по тому, как гудела земля со стороны степей, Мамай тоже поднял свое воинство и шел к Дону.
Вокруг гомонил, подымаясь, ратный стан. Московских ополченцев вывели на левое крыло войска. Впереди расстилалось бескрайнее море травы, а позади поджимала строй река.
- Понял теперь, почто нас сюда выставили? - мрачно вопросил Федор старшего, - чтобы отступать некуда было. Нету земли за нами. Все одно насмерть стоять.
Окоем на востоке начал стремительно наливаться светом.
Раздался в стороны поредевший уже туман, и золотое солнце выкатилось из-за горизонта, брызнув лучами в глаза ратников.
Теперь, при свете можно было и осмотреться. Андрейка даже на носки привстал, чтобы лучше было видать окрест. Слева, в отдалении густела темной листвой дубовая роща. Справа и чуть спереди оказался передовой полк, тоже из ополченцев. В задних его рядах выстроились и простые мужики, из тех, кто прибился к воинству в дороге. Позади них стоял "большой полк", в котором сверкали кольчугами лучники "молодшей" дружины и дети "боярские". Мелькали красные зипуны и дорогие опашни воевод, переливались в утренних лучах изузоренные колонтари и граненые шеломы. И над всем этим сверкающим воинством реяло червленое великокняжеское знамя. Там, на центре сосредоточил князь Дмитрий Иванович всю свою лучшую силу!
Полк правой руки виден Андрею не был, но по рядам молвили, что там стоят новогородские латники.
- Эти не побегут! - про независимых и гордых новогородцев говорили с почтением.
- Слыхал, и рязанские бояре в войске! А гуторили, мол враждебна нам Рязань!
- Так мы же у них безобразия не чинили, вот и вышли вместях! А где-поди сам Олег Иванович Рязанский? Не ведаешь? Вот-то и оно! С Мамаем дружен!
- Много баешь, да ничего не знаешь! Пути охраняет Олег Иванович с ратью. Зело немирен он с татарами - посколь раз его землю те зорили!
- А и Москва зорила не менее!
- Дак! А поныне Москва на Дону его землю стережет! С нами Рязань!
- Глянь, Семен, кто это у нас напереди стоит?
- Никак, ярославские полки! Добрые воины!
- Добрые! С такими и мы не побежим!
Однако по рядам вдруг прошло шевеление, и враз умолкли все разговоры. Оттуда, с задонской степи уже накатывало, с порывами сухого злого ветра, от которого тревожно забились тяжелые княжеские знамена, и пригнулись ковыли. Андрейка разглядел сначала только темную полосу, которая вдруг оттенила дальний окоем. Но полоса эта все ширилась, поднимаясь над травами лесом копий, и отрок поднял, что видит перед собой татарское войско. Страха он не испытал, но приметил, как ожесточились, прояснели лица стоявших рядом друзей: вспыльчивого и ворчливого Микулы, рассудительного Семена, мрачного Федора, добродушного Ивана.
А ордынцы, меж тем, все приближались, и уже можно было разглядеть, что черная лавина вражьего воинства состоит из тысяч и тысяч всадников.
- Неужто совсем без пешцев идут? Да сколь же их?!
- Что там? Что там? Не видать ничегошеньки!
- Никак поединок буде! Ихний богатур вона, вперед вышел!
- Не вижу! Какой-такой богатур? А от наших?
- Самому не видать теперь! Кажись, оба полегли. Схлестнулись и не подымаются боле!
- Ты толком-то скажи! Что там?!
Микуле, на сей раз, никто не ответил. Андрей, следуя примеру друзей, проверил оружие, натянул покрепче шелом. Земля под ногами ходила ходуном от топота тысяч копыт. И со стороны татар уже запели, вспарывая хрустальный утренний воздух, смертоносные стрелы с черным оперением. И русские лучники уже отвечали, и там, в темной катящейся лаве падали, кувыркаясь, лошади и всадники.
- Ну, держитесь теперь, православные!
Кмети московской городовой рати, закрывшись щитами, приготовились принять удар непобедимой степной конницы. Топот коней близился, и вот над полем раздался страшный и древний мунгальский клич "Хуррра!".
Однако, клин татарского воинства, выставив копья, ударил в передовой полк. Раздался ужасающий скрежет и хруст ломающихся древок и щитов.
Та же часть татар, что шла напуском на полк левой руки, где стоял, затаив дыхание, Андрей, вдруг осадила коней.
- Щиты!!! - раздалась команда, и в ту же секунду воздух наполнился гудением стрел. Тут и там, охнув, начали оседать, падать на землю кмети, зажимая, кто пробитую грудь, кто шею. Кровь полилась в еще мокрую от росы траву.
Татары повели коней вспять, и, повернувшись в седлах, снова осыпали правое крыло ливнем стрел. Московские лучники отвечали, но слабо и недружно - больше укрывались. Андрей сжался в комок, спрятавшись за широкую спину Семена. У того в щите застряли, уже две черных стрелы.
Что деялось на центре - того Андрей не видел, а там татарская конница, с наскоку как будто сломав строй русичей, вдруг завязла в плотных рядах пешцев. Лязгала и звенела сталь. Падали лошади. Где-то подымались копья, выкидывая всадников из седел. Ржали и кусались кони, кого-то давили копытами. Татары, крутясь на ловких скакунах, били саблями, но на них набрасывались с топорами, а порой и голыми руками стаскивали вниз. Наконец, степные воины, не выдержав, начали заворачивать коней, отступая.
На левом крыле меж тем продолжалась перестрелка. Ордынцы, накатывая волнами, в последний момент выпускали стрелы почти вплотную, пробивая щиты и кольчуги, и снова уходили от прямого столкновения.