Утром Васильев проснулся не рано, долго лежал в постели, не вставал, думал о ней - уезжает завтра, навсегда. Уезжает легко, как будто здесь у неё ничего не осталось. Что ж? Значит, действительно ничего не остаётся. Значит, всё были только его фантазии - глупая восторженность, неспособность оценивать себя, понимать, что серьёзного отношения к нему не может быть.
Встал, кое-как привёл в порядок себя, постель, комнату.
Во дворе утренняя, уже осенняя, прохлада. Солнце светит, но воздух ещё не вполне обсох от росистых испарений. Он чувствует пустоту и бессмысленность в том, что окружает его, что в нём самом и что он сам.
Тётя уже на работе. Для него сварено два яичка, остаётся вскипятить кофе...
Удивительное создание - умная, нежная, в то же время - твёрдый характер. Белое лицо, чистая упругая кожа, карие глаза, но в них-то как раз останавливает серьёзная, трезвая твёрдость души. В одном разговоре он произнёс примерно такую фразу: "Все мы не без греха, часто совершаем нехорошие, даже дурные, поступки". Она вскинула на него эти самые глаза: "Все?.. Мы?.." Он поспешил оговориться: "Нет, нет, это я имел в виду себя, только себя". И она сразу смягчилась во взгляде.
Лицо её дышит умом, но также неколебимой уверенностью в своём праве на достоинство. Знает, что никогда ничего неразумного, пятнающего не совершала и не могла совершить. Доброе, милое, даже нежное в ней самонадеянно он принимал на свой счёт. На самом деле причиной их были конечно только свойства характера.
Вечера и часы, которые они проводили вместе, западали в душу, он подолгу не мог уснуть, снова и снова переживая каждое слово и каждый взгляд. Нет, всё-таки она очаровательна, мила. С ней можно говорить о серьёзном - она будущий филолог. Правда, иногда суждения её о том или ином писателе или произведении, твёрдо усвоенные по университетскому курсу, были не такими, как думалось ему. Но он не настаивал, чаще даже не высказывался, отступая перед пониманием научным, следовательно, не подлежащим сомнению.
Возражать он не мог ещё и потому, что знал себя необразованным, мало начитанным, недоучкой. Главное же - он готов уступать ей во всём. Но вот, она уезжает, и уже навсегда.
Погружаясь в размышления, Васильев оглядывает свою жизнь - ничтожное существование. На что он надеялся? Что его ждёт? Конечно, он продолжает надеяться. Он не отступит, не изменит своим надеждам. Только как быть без неё?..
С завтраком покончено. Он долго сидит в бездействии, в оцепенении. В комнате всё так бедно, тоскливо. Идти ему некуда. Он опять без работы и, пока найдёт новую, будет есть тётину корку хлеба, которую по доброте своей она щедро намазывает для него маслом. Ему стыдно и бесконечно жалко бедную тётю...
Вечером снова весёлое собрание. Среди гостей и она. Тёмные прямые волосы оттеняют что-то мальчишеское, но милое в лице. Она спокойна, улыбается, посылает ему со своего места короткий взгляд.
В комнате, как и всегда, шумят, смеются, играет проигрыватель. В окна светит предвечернее солнце...
Они перешли на веранду, вышли в сад.
Сколько было таких вечеров!.. Но нет, совсем не много...
Тогда это началось здесь же, в доме сестёр Тонковидовых. Шутки, разговоры, танцы - всё, что бывает, когда на каникулах съезжаются студенты и каждый приносит с собой переполняющие его впечатления, чувства.
Поздним вечером шумной гурьбой вывалили на улицу. При расставании до завтра новый всплеск шуток, рукопожатия, пожелания спокойной ночи.
Находчивость и остроумие, неожиданно явившиеся в нём в течение вечера, её ответная, поощряющая, готовность к сближению, положили начало их общему будущему, которое обещало в надеждах многие дни, может быть годы, счастья.
Оставшись одни, они вышли из города, их захватило обаяние ночи, как продолжение того, что уже началось. И когда потом стояли они над обрывом, соединившись в порыве первой нежности, он думал: да, это оно, то, о чём так мечталось, а теперь будет навсегда. Внизу чуть слышно плескались волны, мрак и тишина окружали их, звёзды горели над ними.
Но уже тогда, в их первом общении, когда каждый хотел больше узнать о другом, она сказала, что жить в захолустье, стать простой учительницей для неё невозможно, и она сделает всё, чтобы после университета остаться в Москве. И вот, прошло лето, и то, о чём думалось, что оно навсегда, тоже прошло...
Умная, гордая, знающая себе цену, однако, способная к сочувствию, к состраданию - как это странно соединилось в ней. И как не мог он понять, что нужно заслужить, быть достойным? Счастье возможно лишь тогда, когда желаемое равно желанию. А что мог предложить он?..
Сад уже приготовился встретить осень. Кое-где на деревьях желтели и краснели листья. Многие они уже шуршали под ногами. Между ветвями на солнце блестели тонкие нити...
Она была ещё так близка. В чувствах и ощущениях он оставался во власти милой женственности, сокрушающего взгляда этих глаз, голоса, слов, которые, он знал, ему уже никто не скажет. Они были всё ещё вместе, но уже в последний раз...
За садом тропинка пошла через луговину с подсыхавшими травами, миновала строение заброшенной конюшни, взошла на пригорок, повернула к реке.
Сначала шла она впереди, потом они пошли рядом. В руках она играла сорванным стеблем пушистого вейника, опустив к нему лицо, смотрела вниз, под ноги, обдумывая то, что собиралась сказать. Он знал, какие это будут слова. Сознание неотвратимого лишало его воли и сил. С особенной остротой он видел всю её - её молодость и её красоту, её недоступность, и то, что надежда утрачена - навсегда.
Он понял: она с самого начала увидела в нём то, чего он сам не сознавал в себе.
Да, это правда: он был неудачник. Заразился мечтой сделаться писателем, бросил институт, решив, что это будет мешать, перебивался случайными заработками, по существу жил за счёт старой тётки, младшей сестры отца, старой девушки, приютившей его в скромной своей избушке в бедном и скучном этом городке, преданно служившей ему, неколебимо верящей в неверную его звезду. И он всё писал, всё сочинял с упорством маньяка, отсылал свою писанину по разным адресам и отовсюду получал отказ.
И вот ещё: подружился с такими же "писателями". Неискоренимая русская черта: поговорить, блеснуть умом, часто действительно недюжинным; однако не выслушать, а высказаться, выложить всё, что передумал, до чего дошёл. И не для того, чтобы похвастаться, хотя, конечно, и для этого тоже, но больше потому, что душа требует, чтобы кто-то услышал. Он любил их, добрейшей души, готовых отдать нуждающемуся последний грош, неспособных только к одному - упорно, изо дня в день трудиться, для чего постоянно быть трезвым, изложить и закрепить умные мысли свои так, чтобы они были интересны не только собутыльнику. Он сожалел, что они погибли. А другого и не могло быть.
Покидая сей мир, бедная мать его скорбела о нём, своём единственном бесталанном сыне. Изболевшие глаза выражали страдание о том, что будет. Умер и отец. Многие его черты повторились в нём. Тоже был романтик, мечтатель и тоже неудачник. Вспоминалась грустная его улыбка: он считал себя виноватым перед ним, своим сыном. В чём он был виноват?..
Васильеву казалось, некоторый прогресс в его писаниях всё-таки есть. Он продолжал надеяться, думал, что сможет увлечь её к тому прекрасному в будущем, которое построил для них обоих в своих придумках. Он развивал перед нею своё красноречие в области литературных теорий, старался показать, что уже всё понял, что неудачи и трудности позади и осталось сделать последнее усилие, чтобы пришёл успех. Казалось, она сочувственно внимала ему и готова была разделить его судьбу... Но нет, она была всего лишь снисходительна, возможно, действительно жалела в нём что-то.
На краю долины, перед спуском к реке, они присели на скамью. Она посмотрела взглядом, выражавшим сочувствие тому, что прошло, в то же время не оставляя сомнений в его завершённости.
- Дорогой, - сказала она с интонацией, от которой у него защипало в носу, - вы знаете, я любила вас, я и сейчас люблю вас, но не могу обещать вам какого-либо продолжения в наших отношениях, и вы понимаете, почему. Какова была бы наша с вами участь? У вас нет ни положения, ни заработка. Где бы мы с вами жили? На какие средства? Рай в шалаше - это не для меня. А дети? Ведь будут дети. Мне грустно, мне больно, поверьте. Вы обладаете несомненными достоинствами, с вами интересно, вы добрый и милый. Но... ничего другого не может быть: мы должны расстаться, и это нужно сделать сейчас, потому что потом будет поздно.
Старые берёзы шелестели над головой. Солнце ласкало их нежаркими лучами. Время от времени к ним скользил ветерок. Ивы на противоположном берегу слегка раскачивались прядями плакучих ветвей. Внизу, у мелководья, оглашая пустынный берег звонкими голосами, бегали мальчишки.
Васильев молчал, сказать было нечего. Стараясь смягчить отказ, она положила на руку его ласковую свою ладонь. Глаза, которые он любил за тёплую их глубину, смотрели так, как смотрят на ребёнка, когда хотят успокоить его обиду. И всё это - милое лицо, волосы, трепетно-чуткие уста, - всё это он видел в последний раз...
- Да, я неудачник, вы правы, - сказал он.
- Вам нужно вернуться в институт, получить специальность, - мягко настаивала она.
Берёзы шептались над ними - о счастье, которое было и которое будет. Оно будет для кого-то другого, для тех, кто достоин. Он, конечно, придёт ещё сюда, но уже один.
Перед ним снова вставала вся его несуразная жизнь. Учился кое-как. Время проводил в праздных забавах, в разговорах и спорах с такими же фантазёрами. Всё только мечтал, носил в себе ни на чём не основанную уверенность, видел себя, Бог знает, кем, сам же не прилагал ни малейших усилий. Думал: всё как-нибудь получится, не может не получиться. И только теперь понял: нужен долгий, упорный труд. Нет, он не мог сойти с избранного пути. Ничего другого для себя в будущем он не видел. Если ему суждено ничтожество графомана, пусть будет так.
- Лето прошло, - сказала она. - Дядю переводят отсюда, так что не увидимся больше. Сюда я уже не приеду.
"Не увидимся больше..." Так просто и так легко. Они, может быть, проживут долгую жизнь, но никогда... никогда не увидятся больше...
- Конечно, зачем сюда возвращаться? Ничтожный городишко. Жизнь, лишённая интересов и ярких впечатлений. Бесконечные сонные дни... Вас ожидает Москва, университет, друзья, интересные встречи. Знайте: я хочу, чтобы вы были счастливы...
- Здесь было хорошо, - отозвалась она, - замечательная компания, милые Аня и Лена... Наши прогулки. Я буду вспоминать эти дни. И вас тоже...
Хотелось продлить хотя бы эти минуты. Хотелось сказать такое, чтобы отозвались земля и небо, чтобы дрогнуло сердце и затрепетала душа. Но разве есть такие слова?..
Мальчишки ушли. Стало совсем тихо. Солнце светило всё ещё ярко, тепло. Река внизу катила молчаливые воды. Ивы отражались в скользящих струях.
- И потом, - продолжала она, - Аня любит вас, она ревнует... И она прекрасная девушка. Вы могли бы быть счастливы.
Аня любит его? Зачем она говорит это? Зачем делает ему больно?..
С новой остротой почувствовал он, что мир опустеет, когда её больше не будет здесь...
Она запела о счастье, которого хотелось с тобой найти. Голос, черты прелестного лица, глаза, которые он так любил, - они переворачивали всё в нём.
- Побудьте ещё, - сказал Васильев, - пускай я уже ничего не значу для вас, но этот вечер, эти небо и шорох листвы, который мы слышим над головой, те ивы, которые долго ещё будут плакать на том берегу, - побудьте с ними. Когда-нибудь вы вспомните их. Дай Бог, чтобы это было в светлую вашу минуту...
Она долго молчала, говорить было больше не о чём.
Он вспомнил, как на совместных прогулках среди цветущей природы рассказывала она о первой своей, несчастной, любви, о решимости покончить с собой... Запоздалым своим умом он понял всё...
Зажглись звёзды, она встала, и они вернулись в город... Её силуэт и светлое платье растворились во тьме. Ему осталось последнее "Прощайте", утешительный поцелуй... Он понял: так уходят, когда на самом деле не больно... И, значит, это была только игра? Мираж? И он всего лишь несчастный глупец?.. Но всё равно - всё в нём кричало: "Не уходи!.."
Поздним вечером тётя сидит у настольной лампы. Перед нею последнее из того, что он насочинял.
Тёте шестьдесят. Она врач и всё ещё работает. К старости опыт и непростая жизнь выявили в её чертах душевную привлекательность, глубину, способность к сочувствию. Они любят друг друга, ни у него, ни у неё других родственников нет.
- Мне нравится твой рассказ, - говорит она, снимая очки, - ты делаешь успехи, я получила удовольствие.
Бедная тётя... Она всё ещё верит в него. Его единственный друг... Единственный, перед кем он может открыться. Она переживает его неудачи, постоянно старается ободрить, поддержать, сказать доброе слово в минуту, когда угасает надежда... Любила ли она? Конечно. Она умела и могла любить - сильно, преданно. Но, кажется, никто никогда не подарил ей крупицы того, что заслуживала она. Она хороший врач, он это слышал от многих людей. А в жизни уделом её осталось одиночество.
- Марина была какая-то странная, не такая, - говорит тётя, вопросительно глядя на него.
- Мы расстались. Утром она уезжает.
- Совсем?
- Да...
Тётя молчит, думает, перекладывает в руках очки.
- Да, да,.. - задумчиво повторяет она.
Взгляд его останавливается на руках, всю жизнь творивших добро. Ему хочется припасть к ним, упасть перед ней на колени... Всё равно, во все времена, одиночество - удел каждого из живущих на этой земле...
Для чего он пишет? Зачем? Для чего написаны миллионы умных и умнейших книг, многие, может быть, даже лучшие из которых никогда не были и не будут прочитаны? Ему никогда не только не сравняться, но и не приблизиться к ним. Но он всё-таки пишет. Он хочет понимания, отклика, тепла. Их нет, потому что душа его темна, он не заслужил... И всё равно - он будет писать.
Да, он желал больше того, на что имел право. Позволительна ли такая наивность в мужчине? Он понимает: желание, жажда, переходящие в неудержимую страсть, - главный источник бед и несчастий существ, названных кем-то, видимо, в насмешку, разумными...
Перед сном он выходит во двор...
Спят деревья, спит городок...
Лето прошло, пройдёт и жизнь...
Да, были чудесные дни - весёлые вечеринки, прогулки среди полей, в рощу, к реке... И когда поздним вечером он возвращался к себе спящими улицами, среди притихших садов и думал о красоте мира и своей причастности к ней, о счастье огромного и прекрасного, переполнявшего душу, казалось, ещё немного и он выйдет из дебрей своей несуразной жизни и ему откроется широкий и светлый путь туда, в будущее, которое он будто бы заслужил. Ведь было же у неё какое-то чувство...
Зачем на земле есть люди, которым нестерпимо хочется сказать о себе? Ведь и Толстой, когда писал "Войну и мир", "Анну Каренину", говорил о себе. И тем, в числе которых он сознаёт и себя, которые топчутся в тени великих предков, тоже хочется, чтобы кто-то подумал о них... Зачем?..
Ночь... Глубокая ночь... Она уже спит... Тишина... Ни звука, ни огонька... Слышно только, как с ветки падает листок... Небо усыпано звёздами. Тысячи лет взирают они на дела человеков... Чего ожидают эти, будто разумные, существа, обращаясь к ним, к небесам? Ведь чаще всего это только жалобы, только мольбы покинутых, потерянных во вселенной, заблудших в своей душе...