Ковалев Валерий Николаевич : другие произведения.

В закрытом гарнизоне. Часть 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В сборнике собраны рассказы об отечественном Военно-морском флоте. В них в художественной и доступной форме повествуется о романтике океанских плаваний, дальних походах и службе на атомных подводных лодках. Жизни в закрытых полярных гарнизонах, быте и досуге военных моряков. Рассказы наполнены легким юмором и иронией, хорошо воспринимаются и порождают положительные эмоции. Сборник апробирован на литературном сайте "Проза Ру" (автор Ванико), рассчитан на самый широкий круг читателей и имеет более пяти тысяч отзывов.

  
  
  
  

В закрытом гарнизоне

(сборник морских рассказов)

Часть 1.

  
  
  
  

"Тайна "Анабары"

  
          Весна 1973 года. Заполярье.
       Через несколько дней мы готовимся к очередному выходу в Белое море для выполнения глубоководных торпедных стрельб новой многоцелевой торпедо - ракетой "Анабара", способной нести ядерный заряд.
       Ее погрузку в отсек подводного крейсера производим ночью, по боевой тревоге. Пирс затемнен и оцеплен усиленной охраной. Торпедовоз замаскирован камуфлированной сетью и сопровождается несколькими офицерами. Команды отдаются вполголоса.
       Когда серебристое тело "Анабары" вползает в торпедопогрузочный люк и мягко ложится на стеллаж у торпедных аппаратов, общее напряжение всех участников погрузки спадает и сменяется тихой радостью.
       Нежно поглаживаем опасную красавицу, способную при необходимости уничтожить целое авианосное соединение. Еще в Палдиски мы готовились к встрече с ней и в совершенстве изучили по проектным документам и отдельным узлам.
       Выход в море назначен на утро. Район испытаний - водная акватория у мыса "Х" с глубинами погружения до шестисот метров.
       Глубина стрельбы - четыреста метров, дальность - десять миль. Цель - эсминец с командующим Беломоро - Балтийской ВМБ и группой старших офицеров на борту.
       Задача считается выполненной, если в момент атаки лодка не будет обнаружена и выпущенная ею торпеда пройдет на расстоянии не более двадцати метров от цели.
       Риск - попадание непосредственно в цель, при котором эсминец неминуемо будет продырявлен, учитывая небывалую скорость новой торпеды, и наличие у нее вместо боевого зарядного отделения, сверхпрочного практического. А попадания в свои корабли никакие адмиралы не любят, даже при испытательной стрельбе.
       Пять утра. Штиль, легкий туман.
       В открытое море из залива субмарину выводят морские буксиры. Провожают нас только бакланы, окропляя вороненую надстройку и швартовные команды, выстроенные на носу и корме атомохода своим гуано, выработанным из остатков нашего же завтрака, выброшенного кем-то из коков за борт. Тихо материмся, поеживаясь от временами накрывающих нас соленых брызг и втягивая головы в воротники капковых бушлатов, называемых у нас "прощай родина".
Веселят морские буксиры, задорно подталкивающие атомоход с обеих бортов своими бульдожьими носами, задавал ему нужное направление. Без них нам никак нельзя, поскольку с учетом своих габаритов, ракетоносец может оперативно маневрировать только в условиях открытого моря. Как говорят, - большому кораблю, большое плавание.
       Это точно о нашей "букашке".
       Через час, дав прощальные гудки и бодро постукивая дизелями, трудяги - буксиры уходят. Вокруг открытое море и командир увеличивает ход.
       Гул турбин заглушает все другие звуки, противно орущие бакланы исчезают за кормой.
По команде с ходового мостика быстро заваливаем в надстройку швартовные устройства, раскрепляем их по штормовому и спускаемся вниз, на боевые посты.
       Через несколько минут ревунами и по корабельной трансляции объявляется боевая тревога. Переборки отсеков наглухо задраиваются. Срочное погружение.
       В центральный пост поступают доклады, - глубина пятьдесят, сто, сто пятьдесят..., триста метров. Зависаем на четырехстах. Это наша обычная рабочая глубина. У других лодок она колеблется в пределах от ста до двухсот метров.
       Дается полный ход, идем в район выполнения задачи.
   Наш полный ход равен скорости курьерского поезда, с той лишь разницей, что развивается он под водой махиной водоизмещением в тринадцать тысяч тонн. Поддоны и приборы на переборках, а также пайолы под ногами, начинают мелко вибрировать.
       Гидроакустический комплекс у нас новейшей системы, но не хотелось бы на такой скорости налететь на что-либо твердое, что, кстати, не раз случалось как с нашими, так и американскими субмаринами.
       Одну такую, с развороченной рубкой, мы видели в прошлом году в Гаджиево, во время стажировки. Ее экипаж не пострадал, а вот что сталось с американцами, не знает никто. По слухам, наши акустики слышали борьбу за живучесть в отсеках их корабля.
       Снова включается боевая трансляция. Говорит командир. Он конкретизирует боевую задачу, уточняет ее детали.
       Входим в нужный район, и с этого момента внутри корабля нет отдельных офицеров, мичманов и матросов. Есть единый биологический организм, сросшийся с организмом лодки. Сейчас она и мы - единое целое. Умение мгновенно действовать в экстремальных условиях, за несколько месяцев испытаний стало для нас безусловным рефлексом.
       Цель обнаруживаем первыми, на пределе дальности наших гидроакустических станций. Он постоянно маневрирует, используя противолодочный зигзаг. Недалеко от эсминца болтается на мелкой зыби торпедолов. Команда эсминца опытная, отработанная на таких выходах и сделает все, что бы обнаружить нас и не дать себя поразить, а по возможности и условно уничтожить субмарину.
       В торпедном отсеке тщательно готовим к выстрелу "Анабару" и аппарат, из которого она впервые ударит по цели.
       Кроме нас, здесь же и представители конструкторского бюро, в котором создана торпедо-ракета, флотские военпреды. Каждая манипуляция с оружием фиксируется ими в специальных формулярах. Одновременно идет хронометраж времени, затрачиваемого командой на подготовку к выстрелу. Работаем без суеты, четко и быстро.
       Сложность предстоящей стрельбы заключается еще и в том, что помимо ее повышенной глубоководности (с четырехсот метров) и применения нового типа торпеды, атака цели будет выполняться на предельно высокой - до двадцати пяти узлов скорости, что также ранее не имело аналогов не только в отечественном подводном флоте, но и на флотах вероятного противника.
       Волнуемся ли мы? Да, немного. Но внешне это ни в чем не проявляется. За время испытаний корабля экипажу приходилось понемногу гореть и проваливаться на значительные глубины, получать повышенные дозы радиации и задыхаться в отсеках от недостатка кислорода.
       Как говорит наш старшина команды Олег Ксенженко, - вся техника новая, пока притрется, жить нам с оглядкой. Да и начальства за это время мы насмотрелись самого разного, начиная от академиков, адмиралов и генералов, и заканчивая старшими офицерами не только флота, но и других родов войск. На этом выходе их тоже не меньше десятка.
       В своем подавляющем большинстве это технические специалисты высокого класса, но встречаются среди них и непонятные личности, отличающиеся любовью к лодочным деликатесам, ректифицированному спирту и различным сувенирам.
       На сегодняшний день, с учетом их алчности и традиционного флотского гостеприимства, на корабле некомплект канадок, морских биноклей и многого другого, отчего наш всегда жизнерадостный пройдоха-интендант стал заметно угрюмым и ударился в питие ректификата втемную, то - есть, сам - в каюте.
       Тишину отсеков взрывает рев боевой трансляции и голос командира
       - Торпедная атака надводной цели! Третий торпедный аппарат к выстрелу приготовить!
       Мыльников репетует команду, и мы выполняем последние операции на приборах аппарата, в котором затаилась готовая к пуску "Анабара".
       В следующее мгновение в центральный пост уходит доклад о готовности к выстрелу. Все замерли на боевых постах. Мучительно долго тянутся отбиваемые хронометрами секунды.
       Стрельбу мы можем вести как из центрального поста, так и торпедного отсека, автоматически, с компьютерной обработкой стрельбовых данных, или вручную.
"Анабарой" приказано стрелять из отсека вручную - так надежнее.
       На полсотой секунде из центрального поста следует команда, - торпедный аппарат, товсь!
       И вслед за ней, почти без перерыва, - торпедный аппарат, пли!
       Застывший у пульта Ксенженко плавно тянет на себя хромированную рукоять на стрельбовом щитке.
       - Есть, пли!
       Глухой рев врывающегося в аппарат сжатого до четырехсот атмосфер воздуха, мягкий толчок в корпус субмарины и "Анабара" уносится к своей первой цели.
       Доклад в центральный пост, - Торпеда вышла, боевой клапан на месте!
       Переключаемся на рубку акустиков, которые также подтверждают выход изделия, но констатируют отсутствие шума его винтов...
       Мы понимаем, что это может означать и холодеем от мрачного предчувствия - торпеда не запустилась и ушла из аппарата "холодной". Через несколько минут она всплывет на поверхность без хода и торпедоловом будет отбуксировала на базу.
Там установят причину случившегося и если виноваты мы, командир попросту поотрывает нам головы и будет прав. Такая стрельба позор на весь Флот.
       Если что-то напортачила береговая торпедная служба, перестреляемся вновь. В любом случае перспективы хреновые и крупный разнос неизбежен.
       Мыльникова вызывают в центральный пост, откуда он возвращается встрепанный и сразу же начинает орать, что мы не торпедисты и в гробу он видел такую команду, место которой на бербазе.
       Стоим, понурив головы, молчим.
       Накричавшись, Сергей Ильич, добрейшей души, кстати, человек, успокаивается и косясь на меня, приказывает, - Варенья!
       Мы знаем маленькую слабость нашего "бычка" - после стресса его неудержимо тянет на сладкое, а после этого - на философию. Так происходит и сейчас.
       Опорожнив выданную ему небольшую банку виноградного варенья, Мыльников сообщает, что командующий со страшной силой разнес командира, тот - его, а он, как положено, нас. И что на этом, со времен Петра Великого, держится Флот. Пока будут "драть", даже без вины, он будет только крепчать. Стоит же нас "попустить", мы будем топить не только ценные торпеды, но и сами утопнем.
       - Так какой же вывод? - заключает свои сентенции Сергей Ильич, обращаясь к нам.
Набычившись, громадный Ксенженко мрачно изрекает.
       - А нам, румынам, один хрен, что самогон, что пулемет, одинаково с ног налит.
       Достойный ответ,- ухмыляется старший лейтенант.
       "Румынами" на Флоте почему - то издавна называют торпедистов, почему - мы не знаем.
       - Ну а сейчас привести аппарат в исходное и готовиться к всплытию, искать торпеду. Не найдем, точно будет нам пулемет.
В словах "бычка" глубокий смысл. Если "Анабару" с отливом унесет в океан - голов нам не сносить, ибо она "сверхсекретная" и стоит бешеных денег.
       В нашем распоряжении двадцать четыре часа - на это время рассчитан запас плавучести торпеды, после чего она самозатопляется.
       В этом случае комиссия не сможет установить, почему "Анабара" вышла из аппарата "холодной". Позор нам обеспечен на всю оставшуюся службу.
       Всплываем без хода, на ровном киле. На последних метрах подъема в отсеке стоит рев, подобный шуму взлетающего лайнера. Воздух высокого давления вытесняет из балластных цистерн забортную воду с силой вулкана, выбрасывающего раскаленную лаву.
       В лодке чувствуется резкий перепад давления, в наших головах легкое головокружение.
       Из центрального поста следует команда:
       - Отбой боевой тревоги! Готовность два! Второй боевой смене на вахту заступить! Личному составу БЧ-З, кроме командира, прибыть на ходовой мостик!
       Быстро натягиваем ватники, сапоги и несемся в центральный пост.
       Старпом - капитан 2 ранга А.В.Ольховиков, всегда доброжелательно относившийся к минерам, на секунду оторвавшись от работающего перископа мрачно бросает, - быстро, наверх, раздолбаи!
       Тихо матерясь в восьмиметровом тубусе вертикального трапа, карабкаемся наверх.
       В рубке еще мокро, горьковато пахнет йодом и озоном.
       Хотя по теории, озон - составляющая воздуха, без цвета и запаха, запах у него есть и знаком каждому подводнику.
       Чуть впереди и выше - на мостике, прильнув к биноклям, в напряжении застыли командир, штурман и военпред. Здесь же рулевой-сигнальщик Серега Алешин, молча сунувший нам в руки еще по биноклю.
       Ксенженко докладывает о прибытии. Не оборачиваясь, вполголоса, командир цедит,
       - Искать торпеду, смотреть внимательно, об обнаружении доложить.
       Выполняем, внимательно обозревая отведенные нам сектора. Аналогичное наблюдение ведется и из центрального поста через перископ. В режиме поиска работают и наши радиолокационные станции.
       Однако "Анабары" не видно. В окулярах бинокля свинцовая рябь моря, придавленная низкой облачностью, сливающаяся с туманным горизонтом. Погода явно портится.
       Субмарина идет полным ходом, и вой ее турбин глушит все другие звуки на мостике.
       В нескольких милях справа и слева от нас, параллельными курсами следуют два эсминца. Прочесываем акваторию полигона по секторам.
       Через час глаза, усиленные окулярами бинокля, уже не различают поверхность волн, в них все рябит.
       Опускаю бинокль и тут же рык командира.
       - Смотреть в бинокль, искать торпеду!
       Выполняю, хотя уже не отличаю моря от неба. От напряжения из глаз текут слезы.
С поста РЛС на мостик поступает доклад - По пеленгу 285*, расстояние - 40 кабельтовых, плавающий объект!
       Идем к нему. Это всего лишь полузатопленное бревно, вероятно потерянное лесовозом.
       Еще через час безуспешных поисков командир отпускает нас вниз. Плетемся в отсек, а в глазах все мелькают серебристые барашки на гребнях волн.
       Мыльников, нахохлившись, сидит в кресле вахтенного у "Каштана", вопросительно смотрит на нас.
       - Все, товарищ старший лейтенант,- безнадежно машет рукой Порубов, - эта сучка видать утопла, я такое уже видел.
       Мы молчим, хотя и знаем, что никаких ошибок при стрельбе не допустили.
       Наша БЧ до сегодняшнего дня - одна из лучших на Беломоро-Балтийской базе. На стрельбы, самые разные, в том числе на первенство Северного флота, мы выходили неоднократно и не только на своей, но и на другой лодке, в качестве "подставной команды".
       Мичмана - специалисты 1 класса, я 2-го.
       Сергей Ильич командует БЧ-З не первый год и знает свое дело не хуже флагманских минеров. Только теперь все это, как у нас говорят, "по барабану". До тех пор пока не найдем "Анабару" и не установим причину случившегося.
       Ищем ее уже более пяти часов. В нашем распоряжении еще часов восемнадцать, не найдем, вина во всем наша, это как пить дать.
       В базу возвращаемся через двое суток, измотанные и злые.
       Весь экипаж смотрит на торпедистов волками. Кто-то из мичманов - ракетчиков попытался высмеять Ксенженко в кают - компании и по слухам схлопотал по шее.
       По приходу, сразу же после швартовки, в отсек вваливается целая толпа различных специалистов, жаждущих первыми установить и зафиксировать нашу вину в потоплении чудо - торпеды.
       Через два часа их работы, многократно опрошенные вместе и порознь, мы уже с достоверностью не можем сказать, чем, когда и куда стреляли.
       Особенно достается Сергею Ильичу и Олегу, с которыми беседуют представители Особого отдела базы.
       Это пожилой капитан З ранга и курсант военно-морского училища в звании старшины 1 статьи с четырьмя шевронами на рукаве.
       Довольно шустрый и неприятный курсант.
Когда подходит моя очередь, в одной из кают, куда меня вызвали, особист неожиданно предает мне привет от старшего лейтенанта Петрова.
       Это офицер Особого отдела из Гаджиево, который в прошлом году неоднократно посещал экипаж и знакомился с личным составом. Он пару раз беседовал со мной, интересуясь планами на будущее, и советовал подумать о дальнейшей службе на флоте, обещая свою поддержку.
       Однако вскоре мы уехали в Северодвинск, и больше я его не встречал.
В дальнейшем разговоре, в ходе которого курсант делает какие - то пометки в блокноте, мне неожиданно напоминают о драке с морпехами в Палдиски и о конфликте со старослужащими из нашего экипажа в Гаджиево. Затем предлагают подумать и еще раз подробно описать последовательность торпедной атаки, что я и делаю. Задаются уточняющие вопросы, а затем особисты интересуются личностями старшего лейтенанта и мичманов.
       Судя по реакции, ответами они недовольны и примерно через час меня отпускают.
       Спим в отсеке, поужинав холодной тушенкой и галетами.
       На следующее утро, вместе с Мыльниковым появляется флагманский минер. Мы знаем этого пожилого опытного офицера. На выходе его почему - то не было.
       - Внимание в отсеке! - рявкает Олег и, приложив руку к пилотке, докладывает.
       - Товарищ капитан 1 ранга, личный состав БЧ - З утопил торпеду и готовится к наложению взыскания. Старшина команды, мичман Ксенженко!
       - Вольно, - улыбается "флажок".
       - И какое же наказание вам обещают?
       - От губы до трибунала,- с обидой вздыхает Порубов.
       - Что ж, наказание строгое, а вот придется ли его отбывать, мы сейчас посмотрим. Трубу аппарата члены комиссии осматривали?
       - Точно так, отдраивали заднюю крышку и светили внутрь переноской.
       - А сами в нее лазали?
       - Н-нет, озадачено отвечает Мыльников.
       - И что вы по этому поводу думаете? - интересуется флагманский минер.
       - Торпеды в аппарате нет, чего туда лезть,- меланхолично произносит Порубов.
       Раздосадовано крякнув, капитан 1 ранга требует переноску и чистую робу.
   Затем, облачившись в нее, приказывает открыть заднюю крышку аппарата, из которого велась стрельба. Выполняем.
       Врубив переноску, капраз ловко ныряет в трубу аппарата, а мы озадаченно заглядываем в нее, наблюдая как все дальше удаляется пляшущий свет лампы.
       Длина трубы аппарата - почти восемь метров, калибр - пятьдесят три сантиметра. Я забирался в нее месяц назад, очищая пневмомашинкой обтюрирующие кольца и подновляя разъеденный водой в отдельных местах сурик. Затем мичманами с большими усилиями был извлечен из нее, поскольку, одурев от токсичного красителя и недостатка воздуха, самостоятельно вылезти не мог.
       Тащили меня за ноги, на которых по инструкции заранее был закреплен крепкий штерт. У флагманского минера его нет. Не дай Бог задохнется, нас с учетом уже имеющихся "заслуг" точно расстреляют.
       - Быстро, воздух в аппарат! - командует Сергей Ильич. Вооружаем шланг с воздухом низкого давления и на пару метров запускаем его в трубу. Теперь капраз не задохнется точно. Проходят пять, десять, пятнадцать минут.
       Наконец из зева аппарата показываются ноги, в измазанных суриком ботинках.
       - Тяните, мать вашу! - хрипит "флажок".
       Хватаемся за ботинки и дружно тянем.
       - Тише, тише, черти, рассыплю! - загробно гудит из трубы.
       - Дед точно забалдел, - шепчет Порубов.
       Капраз появляется из аппарата весь мокрый и перемазанный в сурике. В руках он бережно держит лист целлофана, на котором горка серебристой краски, металлизированные стружки и обломок крепежного винта.
       Лист осторожно кладем на пайолу, тяжело пыхтящего офицера усаживаем в кресло.
       - Кофе, быстро! - приказывает Мыльников.
       Через несколько минут, посиневший от холода минер с наслаждением прихлебывает обжигающий напиток и хитро смотрит на нас, ошарашено разглядывающих драгоценные находки.
       - Ваши выводы? - обращается он к "бычку".
       - При заданной нам скорости хода, торпеду заломало встречным потоком на выходе из аппарата! - чеканит Сергей Ильич.
       - Точно так,- подтверждает капраз. Кроме того, здорово пострадал и сам торпедный аппарат. Вызови - ка сюда вахтенного офицера,- приказывает он мне.
       Пулей лечу в центральный.
       На вахте капитан - лейтенант Толокунский - командир ракетчиков, однокашник и приятель Мыльникова, а также первый на лодке юморист. Здесь же вахтенный мичман и несколько матросов. Все с интересом воззрились на меня.
       - Ну, чего прибег, убогий, да еще такой радостный. Никак свою железяку нашли? - вкрадчиво спрашивает каплей.
       - Так точно, товарищ капитан-лейтенант, нашли! - бодро докладываю я. - Флагманский минер просит вас прибыть в торпедный отсек.
       - Добро,- отвечает Толокунский и мы следуем в первый.
       Там нас встречает раскатистый хохот, доносящийся с верхней палубы. Поднимаемся на нее.
       Невозмутимый флаг - офицер что-то рассказывает, а стоящие вокруг него Мыльников и мичмана покатываются со смеху.
       При появлении Толокунского веселье прекращается и все становятся серьезными.
       - Гарик Данилович, пошли подвахтенных наверх, пусть проверят швартовы, будем поддувать лодку,- приказывает капраз.
       - Есть! - козыряет тот,- так значит, нашли утопленницу?
       - Кое - что нашли, не беспокойся. Это тебе не твои ракеты, которые после залпа бесполезно искать,- подкалывает Толокунского Мыльников.
       Через несколько минут командир БЧ-2 докладывает из центрального поста о выполнении приказа и готовности к продуванию носовой группы цистерн корабля. Спрашивает "добро", на уведомление штаба об этом.
       - А я тебе, кто, хрен моржовый!? - сердится обычно спокойный флаг-офицер.
       - Выполнять!
       Глазок "Каштана" мгновенно гаснет и тут же по лодке разносится ревун учебной тревоги. Задраиваются верхний рубочный и отсечные люки.
       В отсеке появляется командир, только что вернувшийся из штаба. За все время эпопеи с "Анабарой", ему так и не дали отдохнуть, но капитан 2 ранга выглядит достаточно бодро и уверенно. Только синева подглазий, да заострившиеся скулы выдают, чего ему это стоит.
       Мыльников коротко докладывает командиру по существу выполняемых действий и центральный пост продувает корабль, создав ему дифферент на корму. С пирса докладывают, что крышки нижних торпедных аппаратов вышли из - под воды.
       Разблокируем переднюю и заднюю на третьем аппарате, отдраиваем их и флагманский минер с переноской вновь исчезает в трубе. Появляется через несколько минут.
       - Переднего обтюрирующего кольца в верхней части трубы практически нет, стесана и нижняя часть ее выходного комингса, - сообщает он Милованову.
       - Помнится, что - то похожее уже было в начале 60-х на К -000?,- вопросительно смотрит командир на флаг-офицера.
       - Было, но тогда лопухнулись торпедисты, а сейчас, по видимому, конструкторы или бербаза. Твои минеры, Валентин Николаевич, не при чем. Кстати, они молодцы, натиск комиссии выдерживали достойно, - хитро щурится наш спаситель.
       - Других не держим,- улыбается командир.
       - Служим Советскому Союзу!! - жизнерадостно орем мы.
       - Ладно уж, не хвастайте,- пожимает он нам руки. - Впереди повторные стрельбы, смотрите, не подведите.
       - Товарищ, командир, Валентин Николаевич! - бьет себя в гулкую грудь Ксенженко, - да мы ее всадим в борт и не ниже!
       - Ну-ну, - разрешает командир, - всадите.
       Через час, приглашенные на борт члены комиссии документально зафиксировали установленные нами обстоятельства и удалились для доклада в штаб. Все это время флагманский минер, саркастически наблюдал за своими коллегами и незаметно подмигивал командиру.
       Отбой тревоги. Корабль приведен в исходное. По трансляции команда - Вахте заступить по швартовному, команде обедать!
       - Прошу в кают-компанию, - обращается командир к флаг - офицеру. Коки для вас приготовили пельмени по - сибирски.
       Через неделю, на новом выходе, вторая "Анабара", выпущенная из того же, отремонтированного аппарата, прошла в нескольких метрах под килем эсминца с командующим. На фалах корабля взвился сигнальный флаг "Выражаю удовлетворение".
       Испытания пошли своим дальнейшим ходом.
       Отрабатывались погружения и всплытия на ходу, осуществлялись практические испытания новой звукоподводной связи, выполнялись ракетные стрельбы и еще много чего.
       Но часто в кают-компаниях вспоминали историю с "Анабарой". Она, кстати, к нам на вооружение так и не поступила.
  

"Игры настоящих мужчин"

  
   После очередного возвращения с моря, а это было накануне воскресенья, замполит нашего подводного крейсера Башир Нухович Сокуров, дабы поднять боевой настрой моряков, организовал в экипаже соревнования по перетягиванию каната.
   Этот вид спорта культивировался на флоте издавна и по популярности стоял тогда на втором месте после "забивания козла". Были сформированы две команды, в одну из которых включили личный состав БЧ-5 (механиков), а во вторую мореходов из так называемых "люксовых" подразделений, куда входили минеры, радиометристы, химики и прочая флотская аристократия.
   В качестве приза командование выделило ящик сгущенки. Победившей считалась команда, трижды перетянувшая противников.
   Боцмана притащили мягкий швартов и растянули по пирсу. Затем с разных сторон за него ухватились атлеты и по знаку замполита стали тянуть в разные стороны. Поскольку с каждой из них действовало по два десятка крепких парней, можно представить, какова была тяговая сила. Швартов натянулся как струна и с переменным успехом медленно полз то в одну, то в другую сторону. Все это сопровождалось криками и улюлюканьем многочисленных зевак с нашей и соседней лодки.
   Большинство прочило победу команде люксов, в которой находились все корабельные швартовщики во главе с Ксенженко. Однако ни тут-то было.
   Поднаторевшие в таскании кабелей при приеме электропитания с берега, механики оказались сильнее. Через несколько минут канат неумолимо пополз в их сторону. Этим маслопупы не ограничились и по знаку командира БЧ-5 рванули канат в сторону. Часть люксов повалилась на пирс, а остальные во главе с матерящимся Олегом были утянуты за роковую черту. То же самое повторилось еще дважды и механики уже предвкушали победу, когда выяснилось следующее. В то время как мы тупо тянули канат, хитрые механики особо не напрягались, ибо находящийся с их стороны конец оказался закрепленным за одну из уток пирса. Проделал это трюмный из числа болельщиков, по кличке "Желудок". В результате победа никому не досталась, хотя сгущенку у нас и не отобрали.
   Кстати, этот трюмный был весьма оригинальным кадром. За давностью лет фамилию я его запамятовал, но отлично помню, что был он москвичом и внешностью напоминал херувима. На этом все его достоинства исчерпывались. Малый отличался ленью, отвращением к воде и небывалой прожорливостью. Но если с первой его начальники худо-бедно справлялось, водобоязнь и чувство голода, у Желудка были неистребимы. Он никогда не умывался и постоянно что-нибудь жевал. Когда экипаж следовал в баню, грязнуля прятался и туда его тащили принудительно. Мыли тоже общими усилиями, награждая зуботычинами. В то же время аппетит Желудка мы всячески развивали, ибо он служил предметом своеобразного развлечения.
   Между корабельными обжорами регулярно устраивались негласные соревнования, проводившиеся, как правило, на камбузе. В течение зимы наш Гаргантюа со значительным перевесом победил нескольких соперников из лодочных экипажей и был допущен к встрече с местной знаменитостью. Это был кок-азербайджанец с базового камбуза. В отличии от тощего подводника весил он больше центнера и об аппетите сына гор в матросской среде ходили легенды.
   Встреча состоялась после ужина в варочном цехе, когда мы стояли в камбузном наряде. Весь день Желудка держали впроголодь, и он закатывал истерики.
   Однако, как только их с коком усадили за стол и перед каждым поставили по полному бачку котлет, успокоился и сразу же проглотил половину из них. Причем это были не те жалкие полуфабрикаты, что подаются в столовых, а настоящие флотские котлеты - сочные, душистые и величиной с небольшой кулак. Размеренно двигающий челюстями кок усилил их ход, но было поздно. С невозмутимым видом Желудок заглотал все оставшееся в его посудине, затем сыто рыгнул и продекламировал, - "еще бокалов жажда просит, залить горячий жир котлет!". После чего прямо из соска выдул целый чайник компота. Азербайджанцу ничего не оставалось, как признать свое поражение.
   В казарму мы возвращались затемно, бережно ведя под руки что-то жующего сонного победителя.
  

"Случай в тундре".

  
   После второй боевой службы, чтобы не мозолил глаза перед отпуском, начальство отправило меня на несколько дней в морзавод Росляково, где ремонтировались несколько лодок нашей дивизии. Место, прямо скажу, тоскливое и действующее на экипажи угнетающе. Завод, обшарпанные дома на берегу залива и безжизненная тундра вокруг.
   Поселившись в свободной каюте на одной из лодок и пообщавшись с командованием, я сошел на берег и, миновав КПП со скучающей "вохрой", направился в сторону поселка.
   Оттуда, мне навстречу, по заснеженной дороге двигалась белая "шестерка". Поравнявшись со мной, она встала, и из машины выбрался рослый детина в хромовой канадке и надвинутой на лоб мичманке.
   Это был капитан - лейтенант Сергей Лунякин, который ходил с нами в автономку в качестве "приписного" командира ракетчиков.
   - ЗдорОво! - пробасил он, - протягивая мне волосатую лапу. Ты здесь каким макаром?
   - Да вот, начальство сослало, - пожал я плечами. А ты?
   - И меня тоже, - вздохнул Серега. Вместо санатория. Куда двигаешь?
   - Хочу на поселок взглянуть, для общего развития.
   - Брось, - сплюнул на снег Серега. Дыра. Тут даже кабака нету.
   - А ты куда? - в свою очередь поинтересовался я.
   - За водкой к буровикам, - кивнул он в сторону тундры. Кстати, ты как, насчет "пустить шапку дыма"?
   После нескольких месяцев в море выпить хотелось, и я согласился.
   Вскоре мы катили по скользкой дороге в сторону тундры. Со слов Лунякина, километрах в тридцати, впереди по трассе, работала геолого-разведочная партия, и буровикам из Мурманска регулярно завозили водку.
   - А в поселке хрен чего возьмешь, - недовольно бурчал Серега. Даже за две цены. Работяги все выжирают с тоски.
   Примерно через полчаса мы свернули с трассы на наезженный зимник и "шестерка" запрыгала по колдобинам в сторону темнеющей вдали гряды сопок. У их подножия стояла гремящая дизелем буровая вышка, неподалеку от которой располагались несколько установленных на санях балков.
   У крайнего, с намалеванными на двери буквами "Магазин", мы остановились, вышли из машины и, скрипя по снегу ботинками, поднялись на невысокое крыльцо.
  
   Внутри, в ярко освещенном помещении, за деревянным прилавком скучала краснощекая девица в теплом свитере и пыжиковой шапке. Позади нее, на полках, были разложены обычные в таких местах товары, необходимые для жизни в тундре.
   - Привет, красавица, - подмигнул девице, подойдя к прилавку, Серега. Водка есть?
   - Имеется, - улыбнулась та. - Вам сколько?
   Чтобы не возвращаться, взяли три бутылки "Столичной", а к ним пару банок килек, круг копченой колбасы и серый кирпич хлеба.
   - Поехали с нами, - сказал Серега продавщице, укладывая покупки в заранее припасенный пакет.
   - Нельзя, - с сожалением вздохнула та. - Я на работе.
   - А мы по твоему где? - ухмыльнулся Серега. - Поехали. У меня на базе шампанское и шоколад есть.
   - Нет. Как - нибудь, в другой раз, - последовал ответ.
   - Ну, как знаешь, - ухмыльнулся Серега, и мы вышли из балка.
   В это время со стороны тундры послышались какие-то крики, и из нее показалась несущаяся в нашу сторону оленья упряжка.
   - Во, малые народы Севера, тоже как и мы за водкой, - хмыкнул Серега, протягивая мне пачку "Мальборо".
   Мы закурили и с интересом уставились на упряжку. Я знал, что на Кольской земле проживают несколько тысяч саамов, но видеть их пока не доводилось.
   Между тем упряжка подкатила к балку, с нарты соскочил кривоногий малый в меховом балахоне и, не обращая на нас внимания, исчез внутри. А в санях осталась молодая женщина, из-за спины которой на нас с любопытством таращился пацаненок лет шести.
   Через несколько минут отец семейства вернулся к нартам с небольшим картонным ящиком в руках, из которого стал извлекать и передавать женщине бутылки с водкой.
   - Две, три, четыре... - заинтересованно считал Серега.
   Пятую бутылку саам передавать не стал, а, содрав с нее металлический колпачок взболтал и, закинув голову, стал пить из горлышка. Затем, ополовинив посудину, удовлетворенно крякнул и передал ее жене. Та тоже основательно приложилась к бутылке, после чего сунула остатки требовательно завопившему ребенку.
   А еще через минуту упряжка снова унеслась в тундру...
  
  

" Воришки"

  
   Северодвинск. Беломоро - Балтийская ВМБ. Бригада строящихся кораблей.
   Наш экипаж завершает государственные испытания атомного подводного крейсера нового поколения, а между морями обретается в порту, на древней плавбазе "Иртыш".
   В один из таких дней, нас с Витькой Допиро вызывают к помощнику командира, который сообщает, что мы назначаемся вестовыми в офицерскую кают- компанию, или как говорят на местном "эрго" - гарсунами.
   Эта новость нас не особенно радует, и мы пытаемся отказаться под разными предлогами.
   Но помощник непреклонен и уже на следующий день, облачившись в белые курточки, мы с приятелем кормим наших офицеров и мичманов в кормовой кают - компании плавбазы.
   Это обширное помещение размером примерно в сорок квадратных метров, с длинным массивным столом в центре и вращающимися креслами вокруг.
   Вдоль его стен тянутся мягкие кожаные диваны, в углу стоит пианино, на иллюминаторах бархатные занавески. Рядом с кают-компанией небольшая подсобка (гарсунка), в которой хранятся бачки, термосы, столовые приборы и всякая дребедень, необходимые для кормления офицеров и мичманов.
   Понемногу освоившись на новом поприще, мы внезапно уясняем целый ряд выгод для себя. Во - первых, по утрам не нужно бегать на зарядку. Во - вторых, после кормлений остается прорва свободного времени. В третьих - мы становимся обладателями множества всевозможных продуктов, которые не поедают офицеры. Это масло, сыр, печенье и колбаса. Короче, для нас с Допиро наступили золотые деньки.
   Мы всласть отоспались, питались в основном деликатесами и здорово набрали в весе. Как всякий уважающий себя "гарсун", с помощью умельцев с плавбазы, за небольшую мзду Витька сделал себе несколько флотских наколок и отпустил усы. Один раз в неделю нас увольняли в город, где за полученные от интенданта деньги мы покупали для офицерского стола различные фрукты и сладости. Почти всегда оставалось и на бутылку портвейна, которая распивалась в укромном месте.
   После ужина, доставив ребятам в кубрик чего-нибудь вкусного, мы уединялись в кают-компании, где Витька овладевал искусством игры на пианино, а я с увлечением читал "Морские сборники", которые выпрашивал у офицеров. Однако вскоре наша райская жизнь нарушилась.
   Стали пропадать вареные яйца, которые мы каждый вечер получали на завтрак для офицеров и мичманов. Хранились они в подсобке, в стоявшем на палубе большом лагуне. Ключи от нее были только у нас. За ночь исчезало до десятка и никаких следов.
   По утрам, обделенные полагающимся им по приказу Главкома продуктом, командиры начинали брюзжать и выражать нам свое недовольство, требуя этот злосчастный эмбрион. Причем делали они это не от скупости, а из принципа, положено - отдай. И неважно, что зачастую яйцо не съедалось, оставаясь сиротливо лежать на тарелке. Оно должно быть выдано. Такой вот порядок.
   Несколько раз мы выходили из положения, выпрашивая злосчастные яйца у коков на камбузе, однако кражи не прекращались. Неуловимые воры продолжали разрушать наше благополучие.
   Ими оказались крысы. В один из поздних вечеров, мы как обычно сидели в кают-компании. Виктор проявлял отснятую накануне фотопленку, а я, сидя на диване и дымя папиросой, размышлял, как изловить вора. Свет у нас был вырублен, а в подсобке горел. Внезапно там послышался какой-то шорох и у стоящего на палубе лагуна, до верху наполненного яйцами, появилась огромная крыса.
   Я легонько толкнул приятеля в бок и указал пальцем в сторону подсобки. Поводив усатой мордой по сторонам, грызун ловко взобрался на лагун и носом столкнул с него одно яйцо. Затем спрыгнул вниз, обхватил его лапками и опрокинулся на спинку. Тут же откуда-то появились еще две крысы поменьше, которые зубами ухватили ворюгу за хвост и потащили его в дальний угол подсобки. Там вся компания носами затолкала яйцо за отставший плинтус и вновь вернулась к лагуну.
   На наших глазах крысы проделали эту операцию еще несколько раз и исчезли, как только почувствовали неладное. Плинтус мы тут же укрепили и долго обсуждали увиденное. То, что эти грызуны очень умны, не новость. Однако, чтобы дать такое представление, нужен и богатый опыт. Не иначе, как та крыса была ветераном судна, может быть еще с военных времен. После этого случая кражи прекратились, но было поздно - "хлебных" должностей нас лишили и вновь водворили на лодку.
  

"Минный ликер".

  
   Середина 70-х. Заполярье. Северный флот. Борт подводного ракетоносцы "Мурена".
   Вернувшись после отработки из очередных морей, готовимся к приему боевых торпед. Их необходимо принять на борт в количестве восемнадцати и в том числе, две с ядерными зарядами. Остальные снаряжены боеголовками с "морской смесью". Поскольку с боевыми торпедами на корабле мы работаем впервые, боевая часть на время погрузки усиливается старшиной команды торпедистов с соседней лодки по фамилии Тоцкий.
   Ему далеко за сорок, за плечами десятки автономок и стрельб, так что свое дело мичман знает туго. Об этом свидетельствуют и жетон "Мастер военного дела", а также несколько орденских нашивок на кителе с широкими золотыми шевронами со звездами на рукавах. Кроме того, по слухам, ветеран любитель потравить морские байки в хорошей компании. Короче, живая история подводного флота.
   Утро. Залив серебрится под лучами полярного солнца. В конце пирса радостно орут бакланы, пожирая остатки нашего завтрака из мусорных контейнеров. После подъема флага, по боевой тревоге перешвартовываемся к стационарному плавкрану, с которого на лодку и будем принимать боезапас. Тихо постукивают дизеля влекущих нас к громадине крана буксиров, журчит вдоль настройки аквамариновая зелень воды. Настроение приподнятое. Торпеды опасное и капризное в обслуживании оружие. В 1962 году на лодке 633 проекта в Полярном взорвался боезапас, разнесший корабль почти полностью. При этом сильно повредило соседнюю лодку и погиб почти весь личный состав обоих кораблей. Взрыв был такой силы, что баллоны с воздухом высокого давления этих лодок потом находили в сопках и на крышах городских зданий.
   На пирсе, у крана, уже стоят несколько тележек с торпедами, окрашенными в зеленый и серый цвет. Здесь же обслуга, доставившая их с базового склада. В отсеке к погрузке все приготовлено еще ночью - поднят и вооружен торпедопогрузочный механизированный лоток, приготовлено к приему боезапаса все остальное наше хозяйство.
   Швартуемся. К лодке подходит пожарный катер. На рубке субмарины взвивается сигнальный флаг "Веду прием боезапаса", и погрузка начинается.
   Общее руководство осуществляет с рубки старпом. Наверху работают Мыльников и Порубов. Внизу, в отсеке, Ксенженко с Тоцким и я. Связь из отсека напрямую включена на мостик.
   - Внимание, первая, пошла! - слышится через торпедопогрузочный люк команда "бычка". Двухтонная восьмиметровая сигара, объятая автоматическим бугелем, зависает над люком и ложится на палубный лоток. Выполняю несколько манипуляций на гидропульте и ее серебристый обтекатель показывается в зеве погрузочного люка
   - Пошла торпеда вниз! - командует Олег. Репетую - Есть! - и плавно подаю ее в чрево лодки. В отсеке вой и визг гиромоторов лотка, урчанье электродвигателей подвижных торпедных стеллажей, щелканье бугелей. Все это сопровождается веселым матерком и прибаутками мичманов. Погрузка началась явно удачно.
   К полудню в отсеке находится половина боезапаса, часть из которого сразу же загружается в аппараты, предварительно приводясь в боевой состояние.
   Наверху заминка с подвозом торпед с базы. Перекур.
   Вылезаем наверх из отдраенного люка первого, по очереди дымим в рубке. Старпом доволен, команда работает четко и значительно опережает нормативы погрузки лучших экипажей "Янки". Нет нареканий и с берега. И это при всем том, что у нас с момента прихода в базу постоянно барахлит гидропривод лотка, стравливая в трюм массу гидравлики и неполадку безуспешно пытаются устранить специалисты плавмастерской.
   Временный перерыв командование корабля использует для быстрого обеда. В меню уха, плов, компот и знаменитые булочки с курагой кока Абрамова. Он сует мне их целый пакет, учитывая, что после погрузки в отсек последней торпеды и отбоя тревоги, нам с ними колдовать еще до полуночи. Сашка не бескорыстен, ибо знает, что в этом случае мы разрешим ему поглазеть, как снаряжаются спецторпеды. Это таинство для ограниченного круга, а кок не лишен амбиций. К тому же он жаждет пообщаться со знаменитым Тоцким, который на заре своей службы, якобы тоже был коком.
   К двадцати часам весь боезапас в отсеке. Мы валимся с ног. Перешвартовываемся на свой пирс. Отбой боевой тревоги. Свободные от вахты собираются в конце пирса и дружно дымят сигаретами, делясь впечатлениями от погрузки.
   После ужина в первый отсек приходит командир и Тоцкий подробно инструктирует нас о правилах подготовки к бою торпед с ядерным боезапасом. Их две. Это обычные электроторпеды СЭТ-60 с акустической системой наведения, но с ядерным зарядом. Любая из них способна уничтожить авианосное соединение на дистанции более 20 морских миль.
   После инструктажа приводим все торпеды в боевое состояние, снимая с них несколько степеней предохранения, затем загружаем в нижние аппараты, которые пломбируются. В вахтенном журнале делается соответствующая запись.
   С этого момента у трапа, ведущего на торпедную палубу, выставляется круглосуточный пост с вооруженным матросом. Ее, кроме минеров, имеет право посещать ограниченный круг лиц - командование корабля, вышестоящее начальство и офицер особого отдела.
   Поблагодарив нас за хорошую работу, командир уходит в штаб. Выполняем последние операции по раскреплению торпед по штормовому, приведению систем и механизмов в исходное. Отсек преобразился. В нем стало теснее от хищных тел торпед, их специфического запаха опасности и чудовищной силы. Вслед за командиром уходит Мыльников, ему заступать на вахту.
   - Ну что, Петрович, может, перекусим ? - дружески хлопает Олег Тоцкого по спине.
   - А почему нет? - милостиво соглашается ветеран.
   По знаку Ксенженко спускаюсь вниз и приказываю уже стоящему там вахтенному из первогодков никого не допускать к трапу, ведущему на торпедную палубу.
   - Засыпаем уран в торпеды, усек?! - громко шепчу ему на ухо.
   - Усек,- испуганно округляет глаза вахтенный и судорожно хватается за висящий на поясе штык.
   - Вот- вот, как только кто сунется, сразу коли!
   Поднимаюсь на палубу и задраиваю люк. В отсеке уже стоит снятый с подволока раскладной стол, и мичмана быстро комплектуют его, чем бог послал. А послал он нам к "тайной вечере" несколько бутылок "Старого замка", батон копченой колбасы, шпроты, консервированный сыр и шоколад. Есть еще несколько банок томатного сока и галеты. Наполняем кружки вином и смотрим на Тоцкого.
   - За Подплав, быть ему вечно! - провозглашает он тост. Молча сдвигаем кружки, пьем кисловатое вино, закусываем. Гудит зуммер отсечного телефона. Снимаю трубку. В ней голос Абрамова.
   - Валер, ты? Я вам тут эскалопов нажарил, нести?
   - Товарищ, мичман, - обращаюсь к Олегу, кок лично желает угостить нас эскалопами.
   - Давно пора,- смеется Ксенженко, пусть тащит.
   Отдраиваю люк, свешиваюсь вниз.
   - Вахтенный! Сейчас подойдет кок со взрывателями, пропустишь!
   - Есть пропустить, товарищ старшина!
   Через несколько минут в люк протискивается Саня с картонной коробкой, из которой вкусно пахнет. На стол водружается судок с сочными кусками мяса и жареным картофелем, и несколько пышных, только что испеченных лавашей. Следует еще пора тостов, после чего начинается неизменная морская травля. Вино легкое и располагает к задушевной беседе. И она льется неспешно, как это бывает только на кораблях после тяжелых работ и авралов, в кругу близких друзей. Не забываем и молодого, спуская ему толику мяса с хлебом.
   - Да, под твою свинину Абрамов, хорошо бы по лампадке шила - заявляет Порубов. - Да его Мыльников в свой шкаф зашхерил, - кивает на отсечный сейф.
   - А что, у вас своего нету? - удивляется Тоцкий.
   - Веришь, Петрович, в данную минуту ни грамма, ну да ничего, сейчас найдем. Ковалев, дуй к ракетчикам, они нам должны!- басит Ксенженко и тянется к телефону.
   - Отставить! - смеется ветеран. Шила у вас навалом. Ну, так, где оно? Что подсказывают знания? - хитро щурится Тоцкий, похлопывая по брюху ближайшей торпеды.
   - Правильно, в ней есть, - отвечает Олег. Килограммов шестьдесят, но оно же со рвотными присадками ?!
   - А что подсказывает опыт войны? - интересуется Тоцкий.
   - Что пили его, но как, кануло в лету, никто не знает, - чешет в затылке Олег.
   - Обижаешь, мичманец, хищно блестит золотой фиксой во рту Троцкий. Все, что касается минного дела, знаю я, и ношу вот тут - стучит себя по лбу. Вам, салагам, так и быть, расскажу что-то вы мне глянулись.
   - Плесни - ка пайкового, - бросает он раскрывшему от удивления рот Абрамову.
   Выпив "Замка" и немного помолчав, мичман выдает краткую историческую справку. Начиная с первой мировой войны, при использовании торпед в арктических широтах, в целях надежной работы имеющихся у них механизмов, в торпеды заливали чистейший ректифицированный спирт. У обслуживающих их минеров организмы замерзали не меньше, в связи с чем спирт зачастую, в тех или объемах, выкачивался из торпед и выпивался. А вместо него, в чрева роковых красавиц закачивалась банальная вода.
   В результате, при стрельбе такими торпедами, они нередко тонули. Атакуемые корабли, в свою очередь, обнаружив атакующих, топили их. Получаемая от "доения" торпед продукция, в русском флоте называлась "минным ликером" или "торпедухой", и неизменно использовалась и во вторую мировую войну.
   Есть основания полагать, что в силу бесшабашности русского характера, наиболее ярко проявляющегося в авиации и на флоте, торпедуху открыли и потребляли только наши моряки. В принципе, суть ее схожа с русской рулеткой, с той лишь разницей, что в первую играли отдельные офицеры и прапорщики армии, а во вторую целые подразделения, а то и экипажи военных кораблей.
   В борьбу с этой роковой привычкой, помимо командования и соответствующих органов, активно включились закрытые НИИ, и примерно в начале 40-х годов придумали присадки, напрочь исключающие потребление минного ликера.
   Они превращали великолепный ректификат в тошнотворную смесь, отторгаемую нормальным человеческим организмом. Недостаток разработки заключался в том, что крепость спирта оставалась прежней, и он горел. А по старой флотской поговорке, подтвержденной ни одним поколением военморов, "моряк пьет все, что горит и дерет все, что шевелится".
   В результате торпедуху продолжали пить со всеми вытекающими последствиями.
   Ученые снова ринулись в бой и примерно в 50-е годы придумали новую присадку, вызывающую непреодолимую травлю даже у видавших виды закоренелых потребителей минного ликера. Ее назвали рвотной присадкой. Торпедушный кошмар был побежден.
   Время от времени, как гласят флотские байки, отдельные корабельные умельцы пытались возродить историческую традицию, пытаясь очистить опоганенный спирт с помощью разных кустарных приспособлений. Но, увы, успеха не добились. Моряк, будь он даже мастер военного дела, против академиков и профессоров неуч.
   - Такие вот дела, сынки,- с грустью закончил рассказ Тоцкий.
   - И что ж, так и похерили дедовскую традицию? - прошептал со слезой в голосе Порубов. Вместо ответа ветеран хлопнул ладонью по брюху ближайшей СЭТ - 60.
   - Традиция жива, я угощаю! Не сдрейфите?
   - Обижаешь, Петрович! - гудит Ксенженко.
   -Добро! Ключ от горловины, чистую емкость и ИП -46 с запасными фильтрами сюда!
   Через минуту все необходимое у ног мичмана. Он ставит емкость - ею служит десятилитровая банка из - под сухарей, под сливную горловину торпеды и быстро "отдает" утопленную в корпус медную заглушку. В банку тонкой струйкой начинает течь жидкость фиолетового цвета со сладковатым запахом ректификата. Когда посудина заполняется наполовину, Тоцкий ввертывает заглушку на место. В банке глянцево поблескивает примерно пять кило этой смеси, при виде которой отпадает любое желание, связанное с ее потреблением.
   - Ну, как? - хитро подмигивает нам мичман. - Блевонтин?
   - По - моему, хуже,- вякает кок и тут же получает от Олега крепкую затрещину.
   - А сейчас будет отличный минный ликер,- поет Тоцкий.
   Банка на палубе, над ней перевернутый ИП с отвернутой маской и вынутой из седловины пробкой, а сверху воронка, в которую он осторожно льет "блевонтин" из банки.
   На наших глазах происходит чудо. На выходе из нижнего отверстия ИПа, появляется тонкая струйка голубоватой жидкости, похожей на денатурат. Содержимое банки еще раз фильтруем, сменив гипкалитовый патрон в противогазе и через десяток минут имеем не менее четырех килограммов чистейшего ректификата.
   Олег осторожно макает палец в емкость и облизывает его.
   -Ну, как? - вопрошает Порубов.
   - Чистейшее шило. Нам для работы выдают хуже. Ты, дед, великий химик, только без степени,- глубокомысленно изрекает Ксенженко.
   - Но запомните,- предупреждает Тоцкий. Больше чем на пять килограммов, доить торпеду нельзя. Запорите.
   После этого дегустируем продукт. Пьем по северному, не разбавляя и запивая томатным соком. Спирт ударяет в головы, и мы наваливаемся на снедь, которой еще в избытке. Затем Порубов осматривает отсек и докладывает в центральный пост о результатах. Абрамова отправляем отдыхать - ему готовить завтрак для ночной смены. Я тоже укладываюсь спать на поролоновый матрац за торпедами правого борта, поскольку в восемь утра мне поднимать гюйс и заступать на вахту.
   Мичмана тихо обсуждают сегодняшнюю погрузку и строят планы на грядущую автономку. Изредка слышится стук сдвигаемых кружек и кряканье. Засыпаю, как всегда лодке, мгновенно.
   Будит меня металлический голос Мыльникова, раздающийся из отсечной трансляции
   - Королев, подъем! Приготовиться к подъему флага!
   - Есть! - ору в сторону "каштана" и его красный глазок гаснет. Выбираюсь из-под торпед.
   В отсеке ни следа от ночного пиршества. Уронив курчавую голову на пульт, в кресле командира дремлет Ксенженко. В кресле вахтенного, задрав ноги на направляющую балку, сидит осоловелый Порубов и читает журнал.
  
   Заботливо укутанный шерстяным одеялом, у кормовой переборки на снятых с торпед чехлах умиротворенно похрапывает Тоцкий. Рядом стоит пустая банка из-под минного ликера.
   - Да, крепки советские подводники,- бормочу я, вытаскивая из металлической шкатулки сложенный вчетверо военно - морской гюйс. Затем отдраиваю люк первого и поднимаюсь наверх. Свежий воздух пьянит. Утро погожее, без пяти минут восемь. В рубке маячит Сергей Ильич и копошится сигнальщик, готовящий к подъему корабельный флаг. Я привычно креплю гюйс к носовому флагштоку и, придерживая рукой его свернутое полотнище, докладываю о готовности.
   На плавбазе, где располагается штаб флотилии, включается метроном. Его размеренный звук будит тишину залива.
   - На Флаг, и Гюйс, смирно-о! - разносится по водной акватории усиленный боевой трансляцией голос дежурного по флотилии.
   Сидящие на волнах чайки испуганно взмывают в синеву неба.
   - Фла-аг и Гю-юйс.., поднять!
   На надводных кораблях флотилии звонко бьют склянки, голосят свистки боцманов.
   - Флаг и Гюйс, поднять! - репетуют команду вахтенные офицеры подводных ракетоносцев.
   Краем глаза слежу за полотнищем вздымаемого над рубкой нашей лодки флага и одновременно поднимаю гюйс до клотика.
   - Во-о-льно!- разносится над заливом. На Флоте начинается новый день.
  

"Годок"

   Незадолго до моего увольнения в запас, в наш славный экипаж вместе с молодым пополнением из Ленинградского отряда подводного плавания прибыл матрос, который всех здорово заинтересовал. Во-первых, своей внешностью - по росту и ширине этот коротышка был одномерным, во - вторых дикцией, говорил он мало и невнятно, а еще возрастом - парню было под тридцать.
   Впоследствии выяснилось, что его за что-то выперли с последнего курса ветеринарного института, и парень загремел на три года на флот.
   Этим сразу же воспользовались юмористы из БЧ-5, куда попал новичок и сообщили тому, что матросам с таким образованием на лодках сразу же присваивают звания старшин. Иди мол, к механику и дело в шляпе. Тем более что и возраст у тебя подходящий. Чем не старшина?
   Тот и пошел. Какой разговор состоялся между ним и крайне нервным "дедом" история умалчивает, но от него молодой вышел весь в соплях, и сразу же был препровожден в трюм, убирать гидравлику. А советчики, похлопывая его по плечам, советовали все это так не оставлять и жаловаться замполиту.
   Тот этого делать не стал, но через несколько дней снова попал "в историю".
   Вернувшись вечером с лодки в казарму и увидев, что несколько старшин возлегли на койки, он тоже взгромоздился на свою, на втором ярусе.
   Парня тут же согнали и разъяснили - валяться на койках до отбоя можно только старослужащим (годкам). Малый стал препираться, за что получил наряд вне очереди и кличку "годок".
   А еще через некоторое время выяснилось, что он не знает даже азов трюмного дела - помпу не отличает от компрессора, а вентиль от манипулятора. "Маслопупы" во главе с командиром дивизиона возились с ним месяц - ни в зуб ногою. Что делать?
   Решили - обкатается в море. Однако на первом же выходе "годок" едва не затопил отсек, открыв не тот клапан и его определили в помощники коку. Чистить картошку, рубить мясо и драить котлы. А когда вернулись, определили в верхневахтенные. Чего проще - стой с "калашом" в канадке у трапа и охраняй корабль.
   Однако и тут с "годком" случилась неприятность.
   Дело в том, что на всякой лодке, неподалеку от рубочной двери, кроме стационарного, вооружен так называемый шторм-трап. На тот случай, если кто из моряков оступится и свалится за борт. Помимо прочего, верхневахтенному вменялось в обязанность присматривать и за ним, чтоб не сперли. Есть на флоте такой бзик - тащить все, что плохо лежит.
   Чего "годку" вздумалось возиться с трапом, осталось тайной, покрытой мраком. Может от скуки, а может чего померещилось. Короче он утопил рожок от автомата. Тот отстегнулся и булькнул в воду. Вместе с патронами. Помощника командира чуть "кондратий" не хватил. В итоге после его матов и бурных дебатов с механиком, за борт спустили штатного водолаза, но, увы.
   Тот исползал все дно под лодкой, но кроме россыпей консервных банок, ничего там не нашел.
   В итоге "годок" загремел на губу, а корабль лишилась килограммов десяти спирта и нескольких банок пайковой икры. Именно во столько оценили потерю на базовом оружейном складе.
   Сразу же после отсидки, посоветовавшись между собой, отцы-командиры списали парня на бербазу - от греха подальше.
   Прошло несколько месяцев. Как-то вернувшись с морей, мы сидели в курилке у контрольно-дозиметрического пункта, грелись на солнышке и дымили сигаретами.
   - Кореша, глядите, никак наш "годок", - сказал кто-то из ребят, ткнув пальцем в пространство. И точно. По асфальтированному покрытию, тянущемуся вдоль лодочных пирсов, в сторону КДП неспешно шествовал наш герой.
   И - "ба!". На его плечах золотились старшинские лычки.
   При встрече выяснилось, что он теперь обретается на подсобном хозяйстве в качестве ветфельдшера, где, наконец, нашел свое призвание.
   Так что, никогда не знаешь, где потеряешь, где найдешь...
  
  

"Пилите, Шура, пилите!"

   На второй оперативной стажировке, в 1977 году, мне довелось проходить практику в учебном отряде надводного плавания в гарнизоне Мамоново, что на Балтике, у выпускника нашей Школы капитана 3 ранга Сильницкого.
   Помимо недюжинных оперативных способностей Вадим Петрович обладал здоровым чувством юмора, знал массу веселых анекдотов и баек, в связи, с чем был "на короткой ноге" практически со всеми офицерами части.
   Нужно отметить, что во время войны Мамоново был сугубо немецким городом, именовался Халингенбайль и оборонялся фашистами столь же яростно, как и Кенигсберг. А к тому имелись все условия. В городе, на территории нынешнего учебного отряда, у них располагалась танковая школа с новейшей техникой, на побережье залива базировалось соединение надводных кораблей и подводных лодок, а в окружающих Халингенбайль лесах находился глубоко эшелонированный укрепрайон с многочисленным гарнизоном, артиллерией и подземными аэродромами.
   Тем не менее, наша армейская группировка, во главе с танковым соединением полковника Мамонова столь успешно захватила город, что отступившие немцы даже не успели взорвать свои основные военные объекты. И в том числе танковую школу, порт, аэродромы, а также находившиеся в лесах фортификационные сооружения.
   Естественно, что этим всем воспользовались победители. За исключением окружающих Мамоново лесов. Собрав в них трофейную технику и демонтировав кое-что из обороны, леса признали миноопасными, окружили колючими заграждениями и запретили местному населению посещать их.
   Но русский человек от природы любопытен, особенно если рядом что-то запрещенное. Не исключение и гарнизон. Военнослужащие, в первую очередь офицеры и мичмана, стали похаживать в лес, тем более что там было полно грибов, ягод и разнообразной дичи.
   Так все и оставалось, на время моей стажировки.
   А сделал это отступление я специально, чтоб было понятнее то, о чем расскажу.
   В один из дней, после обеда, мы с Сильницким стояли у штаба отряда, где он дискутировал с замполитом и еще несколькими офицерами по поводу состоявшегося накануне матча между московскими "Спартаком" и "Динамо". Дискуссия была живой и темпераментной.
   В это время из дверей штаба вышел толстый капитан 3 ранга с повязкой "РЦЫ" на рукаве кителя и болтающимся у бедра пистолетом.
   - Никак снова дежуришь, Сергеич!? - весело спросил его замполит.
   Тот что-то "рыкнул" и хмуро продефилировал мимо группы.
   - Пилите, Шура, пилите! - раздался ему вслед чей-то возглас, и все присутствующие взорвались смехом.
   "Кап три" вздрогнул, полуобернулся и, покрутив пальцем у виска - мол "чокнутые", двинулся дальше по аллее, затем споткнулся и едва не упал. Хохот усилился.
   Я тоже улыбался, хотя ровно ничего не понимал.
   Заметив это, багровый от смеха замполит в чине капитана 2 ранга обратился к Сильницкому, - Петрович, ты поведай как-нибудь, своему старшине о нашем Шуре. А то действительно подумает, что мы "того", и тоже повертел пальцем у виска.
   - Непременно, - улыбнулся тот, и когда мы вернулись в свой кабинет, расположенный в ближайшей казарме, рассказал следующую историю.
   Этот капитан 3 ранга, командир роты рулевых-сигнальщиков, был "притчей во языцех" в гарнизоне. Служил он исправно, но был непередаваемо скуп и всячески старался улучшить свое благосостояние. То разводил помидоры на своем приусадебном участке за домом, чтоб затем продать - они у него померзли. То пытался собирать на берегу моря после шторма янтарь, чтоб реализовать его перекупщикам - едва не унесло морем. Затем стал разводить кроликов - те подохли. Короче не везло.
   - Зная такую слабость за коллегой, - повествовал Сильницкий, офицеры часто над ним подтрунивали, предлагая самые невероятные способы обогащения. Один даже посоветовал сдать на выходные в аренду курсантов роты, которой тот командовал, мол председатель соседнего колхоза обещал хорошо заплатить. Штурман обиделся и подал на доброхота рапорт замполиту.
   Прошлой осенью, пытаясь реализовать очередную свою коммерческую задумку, наш "купчик", как его тогда звали, пригласил своего близкого приятеля - тоже командира роты, и, кстати, моего помощника, в лес за грибами.
   Мол, наберем, насушим и свезем в Калининград. Там кооператоры предлагают хорошую цену. А урожай на них, и особенно боровики, в наших местах в тот год, между прочим, был небывалый.
   Сказано - сделано. Экипировались, изготовили примитивные щупы, чтоб на минах не подорваться и двинули в лес.
   На опушке, за остатками "колючки", грибы были так себе, расхожие - волнушки да моховики. Белых - единицы.
   Побродили там с час - притомились, перекусили, и, приняв грамм по двести спирту для бодрости, решили пойти вглубь.
   При этом "купчик" предложил напарнику идти первым - ты минер (тот командовал ротой торпедистов) - тебе и карты в руки.
   Пошли. И не ошиблись. Вскоре набили боровиками рюкзаки и прихваченные с собой объемистые полиэтиленовые пакеты. Да вот незадача, заблудились. Бродили - бродили и вышли к старым немецким укреплениям.
   А тут ливень. Делать нечего, забрались в какой-то вросший в землю бункер, благо имелся электрический фонарь.
   Внутри остатки солдатских нар с заплесневелым тряпьем, на полу несколько касок "фельдграу", пустые разбросанные ящики и коробки от противогазов. Минер сел на какой-то ящик и закурил, а "купчик" стал шариться по бункеру - вдруг, что полезное для хозяйства найдется.
   И в углу, под ржавой кроватью, обнаружил запертую металлическую шкатулку. Когда приятели вскрыли ее имевшимся у них туристическим топориком, то обнаружили там пачку полуистлевших рейхсмарок, покрытый плесенью фотоаппарат "Ролленкорд" и матово сияющий граненый слиток. Был он сантиметров десять в диаметре, длиной вдвое больше и весело искрился в лучах света.
   -Золото! - прохрипел штурман и прижал слиток к груди.
   - Вряд ли, - ответил минер, и офицеры стали внимательно рассматривать находку. По длине слиток имел двенадцать граней, был не по виду тяжелым и клейменым - на торце миниатюрный орел со свастикой.
   - А я тебе говорю золото, - вновь заявил "купчик". - Смотри, все признаки налицо: и цвет и вес и клеймо. Я такое, кстати, уже видел у одного из наших офицеров на трофейном серебряном портсигаре.
   - Ну и что будем делать? Сдадим государству? Премию получим. Тут килограмма три будет - взвесил на руке слиток минер.
   - Ты что, совсем от службы охренел?! - взвился приятель. - Получим жалкие копейки, потом век себе не простим. Такой шанс бывает раз в жизни. Нужно продать. А деньги поделим!
   - Ну.., я не знаю...
   - А я знаю! У тебя, слышал, знакомый ювелир в "Кенике" есть?
   - Да, брат жены.
   - Ну вот, все в руку! Через нее установим, какой пробы это золото, сколько за него можно запросить и через кого "толкнуть". Только в гарнизоне не болтай. Ни дай бог до особиста дойдет - сядем.
   На том и порешили. Слиток "кап три" сунул в свой мешок, поручив товарищу пока договориться о встрече с родственником.
   На следующий день, на конспиративной встрече - продолжил Сильницкий, - "помощник" рассказал обо всем мне. И мы приняли решение не торопить событий, и точно выяснить, что же это за слиток. Ну, а затем действовать по обстоятельствам. Тем более что время не торопило. В ближайшие дни, понукаемый "купчиком" минер созвонился с кенигсбергским ювелиром и договорился о встрече.
   Затем выехал к нему, имея в кармане пакетик с несколькими граммами металлических опилок от того слитка, полученных от приятеля.
   Как показал проведенный там анализ, золота в слитке не было ни грамма. Присутствовали, латунь, бронза и еще какой-то неизвестный металл. Хотя клеймо действительно имело отношение к банковскому ведомству третьего Рейха. И это не удивительно, к концу войны Германия испытывала хронический недостаток в цветных металлах и считала их стратегическим сырьем. А может быть из таких слитков они собирались чеканить монеты. Кто знает?
   Кстати, аналогичное заключение я получил и по своим каналам. Перед поездкой помощник поделился несколькими крупинками "золота".
   Короче, никакого "сигнала" заводить не стал.
   И тут мой каплей - торпедист попросил "добро" на розыгрыш приятеля. Тем более что после возвращения еще не встречался с ним - того на несколько дней отправили в командировку за молодым пополнением.
   - А каким образом? - поинтересовался я, - он человек своеобразный, шуток не приемлет, как бы тебе это боком не вышло.
   - Ничего, - смеется каплей. У меня даже сценарий есть. По "Золотому теленку". Там Остап Бендер Шуру Балаганова "развел", предоставив ему делить якобы золотую двухпудовую гирю. Помните его крылатую фразу? - Пилите Шура, пилите, она золотая!
   - Ну, что с тобой делать? - развел я руками, - давай, коли так. Для пользы дела. Тем более что проучить нашего штурмана стоит. Очень уж силен в нем дух стяжательства, а это к добру не приведет.
   И минер организовал такой розыгрыш, что, как ты видел, памятен и сегодня.
   Для начала, посвятив в свой план еще двух отрядных "хохмачей", сообщил вновь испеченному "Корейко", что по заверению ювелира опилки и впрямь золотые, но в целях определения пробы, ему необходим весь слиток.
   После долгих препирательств тот согласился передать "сокровище" минеру для вторичного вояжа в Калининград, но предварительно взвесил слиток и заявил, в случае, если тот попытается его "кинуть" - пристрелит.
   В очередное воскресенье каплей действительно съездил туда, но, естественно, не к ювелиру, а по своим делам.
   А, вернувшись, под всякими предлогами стал уклоняться от встреч с приятелем. Да так, что на их игру в "кошки - мышки" обратили внимание многие сослуживцы.
   - Ты что, наверное, задолжал "купчику"? Чего он за тобой носится как борзая?
   - Требует проценты по долгу, - не отрицал минер, - вы ж знаете, какой он скупой.
   В конечном итоге капитан 3 ранга прижал его в темном углу и стал укорять в нечестности, требуя разделить слиток и расстаться по хорошему.
   - А как сбывать будешь? - сделал круглые глаза минер. - Это ж не картошка. Родственник обещал нам помочь. Но чтоб и его взяли в долю.
   - Хрен ему, а не долю,- прошипел "купчик". Давай делить, а то зашибу.
   Делить, так делить. Определили место - минно-торпедный кабинет, благо там были слесарный верстак, тиски и все необходимые инструменты. А также время - в пятницу, в 18.00.
   А перед этим коварный юморист сообщил о дележе остальным участникам розыгрыша, что б те под разными предлогами наведались в кабинет, вроде бы случайно обнаружили слиток и потребовали взять их в долю.
   Так и сделали.
   Как только приятели уединились в кабинете и жертва, тщательно вымеряв слиток и подложив под него бумагу (что б ни одна пылинка не пропала), стала елозить тупой пилкой по неподатливому металлу, в запертую дверь кабинета кто-то постучал.
   "Старатели" замерли и прислушались.
   - Минер, открывай, я знаю, что ты здесь! - раздался из-за двери чей-то голос.
   - Не вздумай, - прошипел "купчик".
   - Открывай, я на минутку, - продолжал тот стучать.
   - Да хрен с ним, пусть войдет, это "химик". Ты ж знаешь, какой он настырный, ни за что не отвяжется.
   Прикрыли тиски газетой, открыли.
   - Чего зашхерились, наверное, спирт пьете? Я в доле, - пробасил вошедший капитан 3 ранга.
   - Какой спирт? Так просто сидим.
   - Ну, да, так я и поверил, а это что? - сдернул газету.
   - Мать честная, да это ж... золото. Откуда?! Выпучив глаза, уставился на офицеров.
   Те стали плести что-то несуразное и выпроваживать химика из кабинета. А тот ни в какую.
   - Мы ж друзья, отрежьте и мне грамульку, жене на кольцо.
   "Купчика" едва удар не хватил, но что делать. Отказать болтливому химику было нельзя - растрезвонит по всему гарнизону. И злобно матерясь, он отпилил тому немного от слитка.
   - На, и двигай отсюда. Да поменьше болтай, сам понимаешь, это не картошка. Тот побожился, что будет нем, как рыба и быстренько покинул кабинет.
   Снова закрылись. Брюзжа, "купчик" переметил слиток, и снова стал его пилить. От злости у него дрожали руки, и полотно ножовки лопнуло. Как только его сменили и поменялись ролями - теперь пилил минер, в дверь снова забарабанили.
   - Товарищ капитан 3 ранга, откройте, это я, мичман Ящук!
   - А этому, какого хрена нужно? - уставился минер на "купчика", - тебя требует.
   - Откройте, я знаю, что вы здесь, мне химик сказал! - продолжал орать мичман.
   Наученные горьким опытом, приятели вытащили слиток из тисков и, спрятав его в шкаф, открыли дверь.
   - Какого х... ты вопишь?! - насел на мичмана штурман, совсем мозги пропил?!
   - У нас в роте того, "ЧП" - два матроса подрались.
   - Ну, так отправь их на "губу" или учить надо?!
   - Есть! Я только хотел доложить. А это что у вас, никак измазались? - тычет пальцем в рукав кителя штурмана. - Блестки то, какие, ну, чисто золото!
   - Какое еще золото?! - взвился тот, - пшел вон отсюда, идиот, я с тобой завтра разберусь!
   - Ну, ну, - попятился к двери мичман, - завтра, так завтра.
   Когда минер запер за ним дверь, "купчика" трясло от ярости.
   - Ну, суки, как мухи на мед летят, больше никому не открывай! И на хрен я с тобой связался?
   Операцию закончили в полном молчании. Взмыленный штурман спрятал свою долю в заранее принесенный кейс, а затем тщательно собрал все "золотые" опилки, ссыпал их в пустой спичечный коробок и сунул в карман.
   - Это тоже мне, за хлопоты и работу. Ну, а дальше будем действовать врозь. Как говорят дружба дружбой, а денежки врозь.
   На том и расстались.
   А в субботу он рванул на своем "Запорожце" в Калининград. С кем там общался и что делал неизвестно. Но в понедельник явился на службу мрачнее тучи.
   Когда в перерыве между политзанятиями зашел в курилку у штаба, где дымили сигаретами офицеры, те встретили штурмана веселым хохотом.
   Ничего не понимая, он заозирался вокруг и уставился на минера.
   А тот, невозмутимо пуская кольца дыма, вынул из - под лавки свою часть слитка, и со словами, - пилите, Шура, пилите!, - протянул ее штурману...
   - Что было потом, объяснять, я думаю излишне, - завершил рассказ Вадим Петрович. - С тех пор, нашего штурмана и прозвали "Шурой". Даже курсанты так между собой кличут. А ему, что с гуся вода. После того случая он занялся сбором цветных металлов.
  

"Сауна с телефоном"

   В бытность службы одного из моих приятелей в должности оперуполномоченного Особого отдела Краснознаменного Северного флота, в городе Североморске, он повстречал своего однокашника по Высшей школе Алика Альмухаметова. Встрече оба были искренне рады и после обмена новостями, Алик пригласил моего приятеля попариться в корабельной сауне на эсминце седьмой эскадры КСФ, который обслуживал.
   Поскольку от такого предложения ни один здравомыслящий моряк не отказывается, тот с благодарностью принял приглашение и они прибыли на эсминец
   Там Альмухаметов дал команду механикам включить электротэны сауны и друзья неспешно проследовали в сауну.
   Располагалась эта чудесница в одном из корабельных помещений за металлической глухой дверью без каких-либо запоров. Вместо нее в отверстие двери была продета ременная петля, исполнявшая роль клинкета.
   Внутри сауна имела обычный вид за исключением того, что во всех ее помещениях: раздевалке, душевой и даже парилке, на переборках висели массивные хоботы корабельных телефонов. Целых три штуки, больше чем на главном командном пункте эсминца.
   Оригинальное исполнение дверной рукоятки и обилие средств связи в таком располагающем к отдыху месте, несколько озадачило гостя и, зная, что на флоте просто так ничего не делается, он поинтересовался у приятеля причинами столь странного дизайна.
   Тот в ответ рассмеялся и, пригласив друга в уже раскаленную парилку, рассказал довольно занимательную историю.
   Сауна была расположена в помещении, ранее являвшимся на корабле техническим и, соответственно, оборудованном глухой дверью с клинкетным рычажным замком, располагавшимся только с ее внешней стороны.
   До поры до времени, посещавшие эсминец высокие гости, командир и офицеры мылись и парились в сауне в свое удовольствие, не испытывая никаких неудобств. Но все хорошее когда-нибудь кончается.
   В одну из помывок, внешний клинкетный замок по какой-то известной только ему прихоти самопроизвольно закрылся и закупорил в раскаленной сауне местного капитан-лейтенанта.
   Поскольку тэны вырубить было невозможно - они включались только с внешнего электропоста, а наглухо задраенная дверь его усилиям не поддавалась, офицер стал вопить благим матом и пытаться ее высадить. Но куда там! Это ж не какая-то, а рассчитанная на эксплуатацию в условиях плавания, дверь, призванная обеспечить водонепроницаемость переборок. Так, что его жалкие потуги успехом не увенчались. Обессилев, капитан-лейтенант сполз на палубу и стал понемногу вариться, как сарделька на пару.
   Но за него, по-видимому, кто-то молился. Проходивший по коридору матрос случайно услышал за дверью какой-то подозрительный писк и не поленился доложить об этом вахтенному офицеру...
   Когда недоваренного сибарита извлекли из клубов почти материального пара, заполнявшего помещение, он был весь в соплях, и без сознания.
   Как водится, случилась разборка, дело замяли, командир вставил потерпевшему клизму и про этот случай забыли.
   - И что вы думаете? На этом все закончилось? Отнюдь.
   Второй жертвой коварной двери оказался Альмухаметов.
   Все произошло, как и в первый раз, с той лишь разницей, что он не стал орать и суетиться, а сразу лег на "рыбину" в дальнем углу раздевалки, укутав голову мокрым полотенцем, надеясь на чудо.
   И оно случилось. На корабле сыграли учебную тревогу, началась беготня и через какое-то время, обратив внимание на работающие в сауне тэны, его тоже извлекли из этой самой душегубки, причем не в самом лучшем состоянии.
   Чуть отдышавшись и не стесняясь в выражениях, спасенный контрразвдчик высказал отцам - командирам все, что накипело на душе
   - И что вы думаете? Помогло.
   Командир приказал срезать автогеном клинкетный замок и оборудовать дверь вот этой самой петлей. А в каждое помещение поставить по телефону.
   На всякий случай.
  

"Сказ о косоглазом Штирлице и его кураторах"

  
  
   История, которую я предаю гласности, имела место быть тридцать семь лет тому назад. Умеющий считать на пальцах, видимо поймет, что это был 1973 год. И произошла она с моим хорошим знакомым, заслуженным флотским адмиралом. Вот что он поведал.
   "В ту пору служил я в штабе Тихоокеанского флота, в муторной должности первого заместителя начальника разведки флота. Стаж был невелик, поэтому я не был в курсе всех канонов и установлений.
   На какое - то время оказался ВРИО начальника разведки, ибо штатный шеф куда - то убыл, то ли в отпуск, то ли по какой иной причине, не упомню. По существующей организации я был хотя и "первым", но общим замом, и не имел никакого касательства к информации по закордонной агентуре. Да и не стремился совать туда свой нос. В то же время понимал, что с "абелями, штирлицами и штюбингами" там не густо.
   И вот... приходит ко мне второй зам и кладет на стол бумагу, - прошу утвердить. Это был План вызволения провалившегося закордонного разведчика (китайца) в родное Советское Отечество.
   После очередной доработки план подлежал отправке в Москву в вышестоящие инстанции. Я долго и внимательно вникал в суть столь непривычного документа и, наконец, изрек.
   - Ну, а я... какое к нему имею отношение? План ваш, так и отправляйте.
   - Это не совсем так, - вкрадчиво возразил второй зам. По нашим канонам план должен быть утвержден начальником, а Вы "ВРИО", следовательно и должны утверждать.
   Путем наводящих вопросов и дополнительного изучения я уяснил, что, судя по резолюциям неизвестных мне чиновьих начальников из центрального аппарата ГРУ, сей план дорабатывается уже в седьмой раз.
  
   Из них следовало, что каждый новый вариант документа лучше прежнего, но "подлежит доработке в 1,5,9, 13 и т. д. пунктах...", что влечет его "путешествие" в Москву и обратно поездом со спец курьером и оплатой солидных командировочных расходов. Отправлять же план самолетом категорически запрещено. Ферботтен.
   Я прикинул: - туда, на поезде - полмесяца, точнее одиннадцать суток. "там" неспешное рассмотрение стратегами - недельки две, обратно - еще полмесяца. Семь доработок в своем штабе... Итого, планируют "вызволить" уже около полутора лет.
   - И что? Этот документ гуляет по штабам полтора года? - удивился я.
   - Считайте больше, два, - скромно потупился зам. Что поделаешь, таков порядок...
   - А как же наш человек, ведь он там ждет помощи ?!
   - Да, мы делаем все от нас зависящее, почему Вам и следует утвердить план.
   Суть же оказалась в следующем. Во времена оные, когда отношения между маоистским Китаем и брежневским Союзом были окончательно испорчены, (вспомним бои на острове Даманском) деятельная разведка ТОФа "засунула", (надо полагать, морем), этого разведчика - нелегала в Гонконг, так сказать, для ведения глубинной разведки. А для его материально - финансового обеспечения в указанном городе загодя заложила два тайника с валютой.
   И вот... лихой разведчик Сунь-Хунь-Чай (фамилия вымышленная, но события реальные), почувствовав свободу, ударился в загул по кабакам и притонам, с "оттопыренным" карманом. Вскоре он был схвачен английской контрразведкой МИ-5. Ее ребята подержали Суня, как зайца за шиворот на весу и поняли, что для британской короны он опасности не представляет, после чего вытряхнули вон. Одновременно взяли "под колпак". Обретя свободу, Сунь вновь ударился во все тяжкое, благо честные британцы изъятый у него остаток валюты вернули. А когда карман с ней усох, наш незадачливый разведчик отправился ко второму тайнику. А там... о, боги! Не оказалось ни тайника, ни моста, под которым он был заложен. Оказалось, что в период бурного строительства после культурной революции, трудолюбивыми китайцами был снесен целый квартал.
   И косоглазый "штирлиц" сел на мель, превратившись в бродягу. Однако, помня науку старших братьев о помощи в беде, повадился бегать в порт, где завидев судно с красным флагом подходил к трапу и жалобно скулил:
   - Товалиса! Я есть советская стирлиса, лазветчик. Я холосый, Москва - шибко шанго, Пекин - пухао. Шибко хотю к своей куня.
   А вахта у трапов: - Пошел вон, косоглазая харя!
   Капитаны судов, однако, прибывая во Владивосток, неизменно докладывали:
   - Там болтается какой-то. Говорит, что ваш. Примите к сведению. А дальше..., дело уж ваше...
   - И крутится там уже два года?! - ужаснулся я.
   - Чуток поболее, - подтвердил второй зам, неопределенно пожав плечами.
   -Ну, знаете ли! Не буду подписывать никакой план, - возмутился я. Это же издевательство над всем и вся! Свяжите меня с край управлением КГБ.
   Спустя примерно неделю мне сообщили - согласовано. Начальник Управления примет. Поехали. Я представился и изложил проблему. Коллега подумал и нажал привинченную к столу кнопку. На вызов явился какой-то молодой джентльмен стиляжьего вида: грива, узкие брючки, остроносые туфли (что тогда было в диковину), немыслимо яркой расцветки галстук и носки.
   -Вот. Займитесь с ним, - кивок начальника в мою сторону.
   -Почему все я, да я, - возопил стиляга. Если хотите знать, товарищ начальник, у меня отгулов на два месяца!
   -Ладно, ладно,- поморщился шеф. - Сказано, займитесь. Что неясного?
   ... Вышли в отдельную комнату. Я изложил суть проблемы.
   -Ладно. Сделаем,- пыхнул душистой сигаретой стиляга.
   -А как?
   -Это уж наше дело,- засмеялся смежник.
  

* * *

   Прошло примерно две недели. Звонят. - Поезжайте, возьмите вашего косоглазого. - Где? - В Ульинском леспромхозе, это возле Охотска...
   Взяли. Доложили в Москву. Там возмутились. - Как это?, без утвержденного плана!
   - Да пошли они на ...,- огрызнулся я.
   Спустя некоторое время было принято решение - привлечь китайца к уголовной ответственности "за измену Родине и разбалтывании англичанам гостайн". Дело возбудили, расследовали и направили в Хабаровский краевой суд. А оттуда ответили,- ваш китаец не имеет советского гражданства. Судить мы его не имеем права. И не будем.
   Вот и конец этой истории. Так сказать, хэппи энд".
  
  

"Куба, любовь моя!"

   О том, что в начале шестидесятых годов прошлого века в мире случился Карибский кризис, не знает только ленивый. И в чем он заключался, тоже известно - СССР, тайно разместил на Кубе свои ракеты, а еще направил к берегам острова Свободы несколько подводных лодок с ядерным боезапасом.
   А где ж тут юмор, удивится читатель? И зря, он везде, где появляется флот. И хотя в тот раз наши славные подводники на остров не попали, занимательные истории по этому поводу были.
   Вот одна из них. Дело в том, что Кубу наши военные моряки раньше уже навещали. Но не в своем прямом качестве, на боевых кораблях и с помпой, а тихо, под видом гражданских специалистов. Осматривали заранее приготовленные к "дружескому визиту" лодок пирсы и другие элементы инфраструктуры, сооруженные кем-то на острове для базирования советских субмарин.
   Все очень понравилось и хозяевам и гостям. А как не показать красоты дивного острова южных морей, которые описывали великие писатели?
   Показали все и вся. Вот только по так называемой "культурной программе", то - есть с сопровождающими и избирательно. А русские моряки, особенно офицеры, все любят смотреть самостоятельно и вживую. Менталитет такой.
   Вот и решили несколько из них, кто помоложе, понаблюдать кубинцев, а точнее кубинок в свободной обстановке, не роняя чести и достоинства советских офицеров, то биш без пьянки и мордобоя.
   Встал вопрос где? В рестораны и другие увеселительные заведения ходить им было категорически запрещено. Вот и решили мореходы двинуть на один из пляжей, что был неподалеку от гостиницы, где их разместили.
   Хозяева не возражали, а для возможного общения с аборигенами выделили им переводчика по имени Педро. Разбитного и смешливого парня.
   Утром, облачившись в шорты и плотно позавтракав, вся компания в его сопровождении двинулась на пляж.
   Боже мой! Что это было за место! Золотой песок, раскидистые пальмы, голубое теплое море! И ... сотни, сотни молодых кубинок в неглиже, при виде которых экскурсанты даже несколько растерялись. Еще бы. Красота креолок, а женщины острова в основном были этой породы, широко известна в тропических широтах. Так же, как наших в северных.
   Но ближе к делу. Преодолев несвойственную морякам растерянность, наши быстренько разделись (не полностью, конечно) и стали услаждать себя пляжными радостями купаться, загорать, а главное, созерцать юных кубинок.
   И те отвечали взаимностью. Принимали соблазнительные позы, громко смеялись и махали парням руками.
   А затем вдруг, некоторые из них, самые разбитные и веселые, стали показывать офицерам кукиши. Да-да, именно те кукиши, за которые в России можно нарваться на грубость, а то и получить в морду.
   Парни опешили. Такое доброжелательное, многообещающие поведение, и вдруг... русский кукиш? Что за хрень?!
   Оглянулись на переводчика, а тот так и прыскает со смеху.
   - В чем дело, Педро?!
   И переводчик, в прошлом выпускник университета имени Патриса Лумумбы, что в Москве, рассказал, что столь обидевший наших моряков жест, у кубинок является знаком дружеского расположения и даже призыва к любви.
   Вот такие, понимаешь дела.
   Несколько озадаченные мореходы сразу же оживились и стали с еще большим интересом созерцать веселых красоток.
   И о чем, интересно, они думали? Точно. Именно о том, что и ты.
   Мораль для советского человека превыше всего. И никаких кукишей!
  

" Абдула и Тарапунька"

   В подразделении морской контрразведки, где мне пришлось служить в конце восьмидесятых, многие офицеры отличались чувством здорового юмора и всегда были рады забавному случаю, шутке или розыгрышу. А, как известно, на флоте их всегда предостаточно.
   Расскажу о двух.
   Первый произошел с нашим коллегой из соседнего подразделения капитан - лейтенантом Сашей Лазебным, считавшимся лихим опером, но, как говорят "без Бога в голове".
   Он постоянно попадал в различные истории, не все из которых приветствовались начальством.
   В ту осень Лазебный готовился к выходу в свою очередную автономку и был в прекрасном настроении.
   Экипаж ракетного крейсера, с которым ему предстояло идти в поход, был хорошо отработан и надежно опутан созданной Сашей конспиративной сетью.
   К тому же адмирал, от которого он только что вышел, остался доволен докладом капитан-лейтенанта о проведенной на корабле перед выходом работе и прозрачно намекнул о повышении в звании после возвращения.
   Как было не радоваться?
   Даже погода в этот день удалась на редкость погожей.
   По существующему правилу, на лодку оперработник прибывал за несколько часов до отхода, на начальничьем УАЗе.
   Однако Саша не торопился и вместе с нами балагурил на площадке перед отделом, тем более, что было время обеденного перерыва.
   - Не пора ли тебе на лодку, паренек,- поинтересовался пунктуальный в таких делах мой наставник капитан 3 ранга Петров.
   - А куда мне спешить, без меня не уйдут! - смеется Лазебный. Старпома предупредил, чтоб позвонил нашему дежурному. Через пять минут после звонка я на борту. Вахтенный! - обращается он к стоящему на крыльце матросу,- с триста седьмой меня не спрашивали?
   - Никак нет, товарищ капитан-лейтенант!
   - Смотри у меня, не проворонь! - бросает ему Саша и начинает травить очередную байку.
   В это время кто-то из присутствующих замечает лодку, следующую по заливу в сопровождении буксиров к выходу из базы.
   - Не твои ли это уходят, Саня? - показывает он на корабль.
   Некоторое время Лазебный пристально вглядывается в проходящую субмарину, а затем, матерясь и размахивая зажатой в руке шкатулкой с шифрами, бросается к стоящему на площадке дежурному УАЗУ. Как всегда в таких случаях, тот не заводится, и из машины слышатся вопли и стенания разъяренного капитан-лейтенанта.
   Наконец двигатель запускается, и автомобиль, подпрыгивая на ухабах, уносится в сторону базы.
   Через несколько минут, вслед за величаво скользящей по глади залива подлодкой, на всех парах несется разъездной катер. Поровнявшись с ней он сбрасывает ход, и по сброшенному с корабля штормтрапу, оскальзываясь и держа шкатулку в зубах, Саша карабкается на его борт.
   - Это никак Лазебный снова чудит? - басисто раздается за нашими спинами.
   Оборачиваемся. На крыльце отдела стоит наш начальник, контр - адмирал Худяков, с заместителем.
   - После возвращения наказать! - бросает Василий Ефимович заму и величаво шествует мимо нас к своей "Волге".
   Героем второго происшествия стал один из заслуженных ветеранов отдела, капитан 3 ранга Мариоз Галимович Габидулин, по кличке "Абдула"
   Однако в отличие от Лазебного, который пострадал от собственной безалаберности, он стал жертвой розыгрыша своего близкого приятеля, капитана 3 ранга Василия Мефодьевича Гуменюка , имевшего прозвище "Тарапунька".
   К слову, оба наших ветерана отличались неистощимой фантазией в такого рода делах и подшучивали друг над другом постоянно, причем иногда довольно жестоко.
   В последний раз их "пикировка" закончилась в пользу Гуменюка и состояла в следующем.
   Во время обеда в кают - компании Габидулин на несколько минут отошел к вестовым, и в это время Гуменюк высыпал ему в рассольник почти весь перец, находившийся в розетке со специями.
   Ничего не подозревающий Галимыч вернулся к столу и поскольку был голоден, успел хлебнуть несколько ложек этой адской смеси, прежде чем почувствовал ее вкус. Глаза его вылезли из орбит, а из перехваченного спазмой горла стали вырываться нечленораздельные звуки, отдаленно напоминающие человеческую речь. Затем капитан 3 ранга рысью выскочил в умывальник и вернулся оттуда с красным как помидор лицом.
   - В чем дело? - невозмутимо потребляя рассольник, поинтересовался Мефодьевич,- обжегся, что ли?
   - Ну погоди хохол, ты еще не так ошпаришься, дай время, - просипел Габидулин, с опаской принимаясь за второе блюдо.
   - Кхы, кхы, кхы,- захлебывается смехом Гуменюк.
   Уже через час, как ни в чем ни бывало, приятели весело балагуря, допекают Колю Матяева за отпущенные им рыжие усы. Но мы знаем, что Габидулин в долгу не останется и с нетерпением ждем, как он расквитается с Гуменюком.
   Происходит это через несколько дней, в момент, когда Мефодьевича неожиданно вызывает адмирал по какой-то срочной надобности.
   Уходя, он забывает закрыть сейф, что немедленно используется Галимычем.
   Капитан 3 ранга достает из ящика стола яркую новогоднюю хлопушку, запихивает ее под кипу лежащих в сейфе дел, а ее шнур укрепляет на внутренней стороне дверцы по принципу растяжки, после чего, подмигнув мне, невозмутимо занимается писаниной.
   Через некоторое время в кабинете появляется что-то напевающий Мефодьевич с папкой в руках, подходит к сейфу и распахивает его дверцу. Следует оглушительный взрыв, сопровождающийся снопом огня, дыма и воплем перепуганного Гуменюка.
   В кабинет вбегают ничего не понимающие сотрудники отдела Матяев с Минченко, за ними появляется начальник - капитан 2 ранга Лисицын.
   - Что тут у вас за война? - спрашивает он, невозмутимо дымя сигаретой.
   - Да вот,- указывает Габидулин на обсыпанного разноцветным конфетти приятеля,- разной херни в сейф напихал, а она взрывается, работать мешает.
   - Ну, как же так, батенька, поосторожней надо быть, - назидательно произносит начальник и уходит к себе.
   На несколько минут в кабинете воцаряется тишина, а затем все начинают хохотать.
   - Твоя взяла, татарин, - хрипло произносит Гуменюк, стряхивая с лысины конфетти.
   - Это тебе Вася за перец, ты уж не сердись, - ласково бормочет Габидулин, продолжая работать с документом.
   И вот он уходит на боевую службу.
   В отличие от Лазебного, Мариоз Галимович как всегда хмур и сосредоточен. Он несколько раз сам звонит на лодку и уточняет время выхода.
   На доклад к Худякову ему идти к пятнадцати часам. Мы посещаем камбуз и, отобедав, возвращаемся в отдел. Там Габидулин еще раз проверяет содержимое своей секретной шкатулки, после чего запирает ее в стол.
   - Миша, а чаю, ты взял? - обращается к нему Гуменюк. Мишей он называет приятеля в периоды благодушия, которые наступают между ними после очередной подначки.
   Габидулин хмурит свои густые брови и на минуту задумывается.
   - Взял, но запас не помешает.
   - Ну, так докупи в кафе, туда как раз цейлонский привезли, - заботливо произносит Гуменюк.
   Как только приятель уходит за чаем, он стучит кулаком в стену и в кабинете появляется капитан-лейтенант Дятчик с молотком и несколькими гвоздями, которые они быстро заколачивают в нижнюю планку стола, находящуюся под ящиком со шкатулкой.
   После этого Веня исчезает, а Мефодьевич, напевая что-то про Галю, которую козаки увезли с собою, расхаживает по кабинету, время от времени поглядывая в окно.
   Минут через десять появляется Габидулин с десятком пачек чая в пакете и на пробу сразу же заваривает одну из них.
   - Миша, а ты не опоздаешь на доклад? - интересуется Гуменюк и смотрит на часы. Уже половина третьего.
   - Не твоя забота, выйду без пяти, чего спешить,- бурчит Габидулин, прихлебывая чифирь.
   Ровно в указанное время он отпирает ящик стола и пытается его выдвинуть. Ничего не получается. Капитан 3 ранга прилагает более значительные усилия и отрывает у ящика ручку.
   - Заклинило, наверное, - участливо произносит Гуменюк из-за своего стола, еле сдерживая смех.
   На мгновенье их глаза встречаются, и Галимычу все становится ясно.
   Бешеным усилием он переворачивает массивный стол и несколькими ударами ноги разбивает нижнюю фанерную часть ящика, из которого выдирает злосчастную шкатулку.
   На шум, как ни в чем не бывало, в кабинет заходят Дятчик, Воронин и Минченко, по постным лицам, которых ясно, что они в сговоре с Гуменюкам.
   Хрипя что-то по татарски, Габидулин расталкивает их и рысью выскакивает в коридор.
   - Кхы, кхы, кхы! - заливается своим непередаваемым смехом Мефодьевич, наблюдая как приятель резво мчится к Особому отделу флотилии.
   - Все равно опоздал, щас ему Ефимыч вставит фитиль! Это тебе не хлопушка!
   От адмирала Габидулин возвращается действительно не в лучшем настроении, и в кабинете разыгрывается вторая часть драмы, теперь уже в словесной форме.
   Впрочем, ко времени убытия Галимыча на корабль, он остывает и даже прощается с Гуменюком за руку. Друг Вася им прощен. До возвращения из автономки.
  

"Наука Эдика"

   В свое время я учился в морской группе Высшей школы КГБ, которая в советские времена готовила бойцов невидимого фронта.
   В период одной из сессий, на втором курсе, произошел довольно забавный случай, который многим из нас памятен поныне.
   В числе прочих, мы сдавали экзамен по военной подготовке, которую у нас - моряков, вел капитан 1 ранга Эдуард Андреевич Иванов. Это был бессменный опекун и наставник всех без исключения морских групп, со времени их создания в ВКШ. При всей своей любви к нам, Эдуард Андреевич был достаточно строгим преподавателем и по флотским наукам гонял нас как сидоровых коз.
   Особенно доставалось бывшим сухопутчикам, которым они давались с трудом.
   В числе последних был и бывший авиатор Володя Слепнев, по прозвищу "казак", поскольку он действительно был таковым и происходил из знаменитой станицы Вешенской, что на Дону.
   Обладая взрывным темпераментом и недюжинной силой, Володя, тем не менее, был одним из самых доброжелательных слушателей нашей группы, всегда готовым прийти на помощь товарищу, за что пользовался уважением.
   Накануне экзамена, в нашей комнате откуда - то появилось несколько литров медицинского спирта, скорее всего полученного кем-то из ребят из дому. Так как экзамен по военной подготовке был завершающим, мы решили спирт употребить после его сдачи.
   Первыми "отстрелялись" мы с бессменным отличником Васей Нечаем и, вернувшись в общежитие в самом радужном настроении, наполнили веселящим напитком графин, в котором обычно находилась вода. Нашелся в общих запасах и солидный шмат сала, который приехавшие вслед за нами одногруппники Саня Екименко и Володя Мазаев дополнили привезенными с собою хлебом и овощами.
   Наскоро организовав стол, мы без промедления выпили по четверти стакана, закусили и стали ждать остальных. Каждый вновь прибывший встречался радостными возгласами и той же мерой спиртного. Последним, весь в мыле приехал взъерошенный Слепнев, который заявил, что "Эдик" (так между собой мы звали Эдуарда Андреевича), мордовал и гонял его до седьмого пота, но поставил "хорошо".
   В комнате раздались бурные овации и, поскольку Володя явно нуждался в допинге, здоровенному "Казаку" набулькали полный стакан. Едва он его взял, как открылась входная дверь и в комнату неспешно проследовал начальник первого факультета полковник В.Г. Кузнечиков, сопровождаемый начальником нашего курса полковником Н.М. Андреевым. Все вскочили со своих мест, а Слепнев застыл у стола с судорожно зажатым в руке стаканом.
   - Сидите, сидите, - благодушно пророкотал Кузнечиков. Ну, как экзамен, надеюсь на уровне?
   - Точно так, товарищ полковник, - проблеяли мы, с трепетом ожидая неизбежного разоблачения.
   Однако начальники продолжали доброжелательно улыбаться, ошибочно отнеся наши раскрасневшиеся физиономии к трудностям военной подготовки.
   - Слепневу наверное досталось больше всех, вон как вспотел,- включился в разговор Николай Михайлович, - чего тянешься, вижу, что в горле пересохло, выпей водички батенька,- кивает он на стакан.
   -А-ага,- просипел Вовка и неотрывно глядя на полковников, высосал все содержимое из него.
   - Ну, отдыхайте, ребята, заслужили,- подвел итог Кузнечиков и начальство покинуло нас, величественно направившись дальше.
   Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина, нарушенная заплетающимся голосом Слепнева.
   -А все - таки, наука Эдика, это поэма...

" Весеннее томление"

   В 1973 году наш экипаж, завершая государственные испытания новой подводной лодки, обретался в славном городе Северодвинске и жил на широко известной всем тогдашним подводникам Заполярья плавбазе "Иртыш".
   Май в том году был небывало солнечным, теплым и будоражил молодые матросские организмы. Но в силу загруженности, в увольнение начальство пускало нас изредка и нехотя.
   В результате, в этот период весеннего томления мы научились делать брагу и тайно потребляли ее в укромных местах. Наставниками выступили моряки плавбазы за небольшую мзду, в виде нескольких пластин плексигласа и эбонита, которые мы принесли им с завода. Оказывается, ушлые парни давно освоили это производство и успешно пользовались его плодами.
   Суть заключалось в следующем. Практически на всех боевых постах плавбазы, а также верхней палубе, были развешены пенные огнетушители. По ночам местные умельцы разоружали некоторые из них, стравливая пену за борт и в трюм, а сами емкости выпаривали кипятком.
   После этого в емкость заливалось несколько трехлитровых банок яблочного сока, засыпались сахар и дрожжи. Перевооруженный огнетушитель водружался на штатное, как правило, находившееся в тепле место, и в течение недели в нем созревала крепчайшая военно-морская брага. Однако попользоваться чудным напитком пришлось недолго.
   В одном из небрежно закупоренном "бражном" огнетушителе, давлением забродившего напитка сорвало крышку. Причем висел он на солнечной стороне надстройки верхней палубы судна и "взорвался" в самый неподходящий момент - при подъеме флага. Последствия были весьма плачевные.
   Так как виновных не нашли, всех без исключения моряков плавбазы лишили увольнений на месяц, нам для профилактики тоже сократили их до минимума.
   Примерно в это же время, не иначе как под влиянием полярной весны, в нашем славном экипаже произошло ЧП, едва не закончившееся трибуналом для его участников. Суть заключалась в следующем.
   В один из дней штурманская боевая часть с командиром группы и старшиной команды выехала в Архангельск для получения навигационных приборов на флотских базовых складах. Все необходимое им выдали без проволочек и, поскольку время еще оставалось, лейтенант и мичман отправились в город, предоставив моряков самим себе. А что делает в таких случаях истинный североморец? Правильно. Ищет приключений.
   Для начала парни достали у местных аборигенов "шила" и по братски распили его. Затем двинулись на железнодорожный вокзал на людей посмотреть, и себя показать.
   Там к несчастью стоял ждущий отправления на Ленинград поезд со студенческим строительным отрядом, в котором было много симпатичных девчат. Поскольку весна в головах и "шило" в желудках настраивали на поэтический лад, ребята решили приударить за несколькими приглянувшимися им девицами. Студентам, которые тоже были навеселе, это не понравилось.
   В итоге возникла потасовка, в ходе которой наши орлы Антоненко, Гордеев, Корунский и Лука здорово отметелили инфантильных питерцев.
   На шум драки прибежали два сержантских патруля, попытавшихся унять буянов и доставить их в комендатуру. Не тут-то было. Разошедшиеся штурмана отлупцевали и патрульных. Причем темпераментный гагауз Лука, которому разорвали форменку до пупа, вконец озверел и, намотав на руку ремень с бляхой, стал загонять в вагон всех студентов, которые еще не успели сбежать.
   Спасли положение инструктора-десантники из ближайшей учебки, вызванные избитыми патрульными. Их привалил целый грузовик, в кузов которого, после непродолжительной схватки и позабрасывали бесчувственные тела сильно помятых, но непобежденных романтиков. В учебке их определили на местную гауптвахту, откуда подоспевшие командиры вызволили "героев" без лишнего шума.
   Впрочем, шум был. Уже в экипаже все участники побоища были посажены на свою родную, морскую гауптвахту.
   Помимо Вани Луки в команде у нас служили еще двое ребят из Молдавии - Володя Дараган и Витя Будеев. Это были веселые и добродушные парни. Но если Будеев был скромен и рассудителен, то Дараган отличался бесшабашностью и удальством. Он был любимцем замполита, так как активно участвовал в выпуске стенгазеты, а также корабельным почтальоном. Своим положением почмейстера Витька дорожил и никаких посягательств на эту должность не терпел. Но весна и с ним сыграла злую шутку.
   Как всякий молдаванин, Дараган был неравнодушен к вину. А его в городе было навалом. Особым успехом пользовался у моряков дешевый и крепкий портвейн "Три семерки". И каждый раз, следуя на почту за корреспонденцией, а затем возвращаясь на базу перед обедом, лукавый молдаванин приносил в своем почтовом чемодане несколько бутылок портвейна, купленного для нас на заранее собранные деньги. Их содержимое употреблялось за обедом, причем довольно хитро. Из чайников с компотом отливалась часть напитка, а вместо него заливалось вино. И все это выпивалось под маркой компота, иногда даже в присутствии дежурного офицера или мичмана.
   Но как говорится в известной пословице "Не долго музыка играла, не долго фраер танцевал...".
   Все хорошее, когда-нибудь, да кончается.
   Был понедельник, день политзанятий. С учетом тихой солнечной погоды их проводили на причале, у борта плавбазы. Присутствовали все свободные от вахты моряки, чинно восседая на расставленных в ряд корабельных банках.
   Замполит - капитан 2 ранга Башир Нухович Сабиров, что-то гортанно вещал по поводу милитаристской политики США, а мы походя записывали его умные мысли в тетради, дремали и грезили ожиданием обеда.
   Вдруг сзади раздались какие-то перешептывания и тихие возгласы. Оборачиваюсь и вижу следующую картину.
   По пустынной территории от КПП вдоль пакгаузов, в нашу сторону неверными шагами движется какая-то вихляющаяся фигура с висящим на плече чемоданом. Это был смертельно пьяный Дараган.
   Не обращая внимания на сидящую недалеко от трапа команду и напевая что-то на непонятном языке, он, оступаясь и бранясь на крутом трапе, карабкается по нему на судно и исчезает из поля зрения.
   - ?!!
   Передав конспект с тезисами помощнику, вслед за Витькой по трапу взлетает взбешенный Башир Нухович.
   Еще через несколько минут из крайнего носового иллюминатора, за которым находилась каюта замполита, раздался рев и стали вылетать и плюхаться за борт бутылки с заветным напитком.
   - Одна, вторя, третья... пятая,- заворожено считали мы.
   Всего было выброшено с утоплением девять бутылок. Еще через некоторое время по трапу, теперь уже вниз, в сопровождении дежурного мичмана понуро продефилировал Дараган, облаченный в робу, сапоги и бушлат.
   - На губу...,- прошелестело по рядам.
   Так закончилась эта винная эпопея и карьера великого почтальона. А служба покатилась дальше.

"На флоте бабочек не ловят"

   На испытаниях в Белом море, на борту нашего атомохода, который мы ласково окрестили "Букашкой", постоянно находилось множество самых различных гражданских и военных специалистов.
   Судя по поведению отдельных, которые располагались в каютах, они не были обременены сколь - нибудь серьезными обязанностями, в связи с чем зачастую находились в состоянии легкого подпития и бесцельно слонялись по кораблю.
   Один из них взял за правило посещать командирский гальюн, располагавшийся на средней палубе первого отсека, что не доставляло нам, торпедистам, радости. Обычно он появлялся во время моих вахт, рано утром и поздно вечером, причем во второй половине суток заметно "уставший".
   В одно из таких посещений, едва передвигающий ноги куратор не смог отдраить дверь гальюна и, направившись к находящейся в носу средней палубы акустической яме, попытался справить туда малую нужду. К счастью не успел. Я сгреб его за ватник и без лишних слов отшвартовал во второй отсек. А ребята оттуда, выкинули в третий, поближе к начальству.
   Каково же было мое удивление, когда следующей ночью, сменившись с вахты и поднявшись в рубку выкурить сигарету, я увидел этого "спеца" в форме капитана 1 ранга, мирно беседующим на мостике с несколькими офицерами. Он скользнул по мне взглядом, но, по-видимому, не узнал. Тем не менее, судьбу испытывать я не стал и быстро ретировался из рубки.
   Как правило, ходившие с нами в море специалисты, были воспитанными и доброжелательными людьми. Однако и среди них встречались и "блатные", которых приходилось ставить на место, причем порой довольно необычными способами. Один такой случай помню и сейчас.
   В тот выход на борту было значительно меньше прикомандированных, чем обычно. По каким причинам, я сейчас запамятовал. Среди них выделялся своим амбициозным поведением и грубостью в общении с личным составом, прибывший из Москвы молодой капитан 3 ранга, представлявший одно из штабных подразделений ВМФ.
   По слухам он был родственником какого-то влиятельного сановника и не скрывал этого. Отношения с офицерами корабля у штабника сразу же не сложились, что породило неприязнь к нему и у остальной команды. Не знаю, кто был инициатором, но рьяного москвича решили проучить. Причем по - флотски, с юмором.
   Дело в том, что, судя по поведению, капитан 3 ранга в основном обретался на берегу и мало знал об особенностях службы на подводных лодках.
   Одной из них было умение пользоваться лодочным гальюном. В отличие от своих береговых собратьев, он был не просто туалетом, а довольно сложным техническим устройством, которое в совершенстве должен был знать самый зеленый матрос. Как оказалось, штабник его не знал, за что и поплатился.
   За несколько минут до посещения им хитрого устройства, трюмные умельцы "по тихому" наддули баллон командирского гальюна сжатым воздухом и загрубили стрелки контрольных манометров. Ничего не подозревающий капитан 3 ранга вошел в него, справил нужду и легкомысленно нажал на педаль смыва...
   Из гальюна мы его извлекли контуженным, мокрым и дурно пахнущим. А, как известно, любые запахи на лодке распространяются мгновенно. И пока благоухающий начальник икая и пуская сопли чапал до находящейся в кормовых отсеках душевой, его сопровождали веселые взгляды и реплики, многочисленных, сочувствующих наблюдателей. Но на этом его мучения не закончились. Душевая оказалась запертой на замок, а ключ от него, куда-то испарился. Пришлось московскому гостю вызывать по "Каштану" механика из центрального. Тот вздрючил своих "духов" и ключ притащили.
   А тут новая неувязка - внезапно забарахлили водонагревательные тэны и пришлось тому капитану 3 ранга мыться холодной водой. А она по температуре, чуть теплее забортной. Короче получил тот деятель по полной программе. А экипаж вволю повеселился.
   Кстати, в первом отсеке до конца выхода он больше не появлялся.

"Самоделкин"

  
   Ребята в нашем экипаже были в основном веселые и разбитные. А почему бы нет? Служба была почетной и интересной, отцы - командиры не обижали, одевали с иголочки, кормили до отвала. Чего еще желать молодым незакомплексованным парням? Вот и проявлялись самые различные таланты. По интересам. У кого к музыке, спорту, различного рода творчеству, которыми всегда славился флот, а порой совсем уж неординарные - технические. Об одном таком "самородке", своем тогдашнем приятеле, я и расскажу. Был он старшим матросом и звался Валерой Тигаревым.
   В наш славный экипаж, еще в Эстонии, мы попали в одно время, только из разных учебных отрядов.
   По специальности Валера был ракетчик и еще тогда обратил на себя внимание недюженными знаниями в области радиотехники и телемеханики. Починить телевизор, магнитофон или транзисторный приемник для него было плевое дело, и скоро в команде Тигарев стал известен как непревзойденный "самоделкин".
   Многие офицеры, мичмана, и не только наши, пользовались его услугами когда у них выходила из строя бытовая техника. А их жены потихоньку развращали - неизменно угощая чем-нибудь горячительным и разного рода деликатесами. Автор этих строк сам неоднократно распивал с Тигаревым по ночам, принесенный им из "ремонтных" вояжей по гарнизонным квартирам марочный портвейн, а то и коньяк.
   Любимым занятием "самоделкина" в свободное время, являлось изучение самых различных схем, технических пособий и устройств, которые в избытке имелись на корабле. Короче он читал все и вся из этой области.
   Порой доходило до курьезов, офицеры-ракетчики, а иногда даже флагманские специалисты бригады, обращались к нему за консультациями по вопросам устройства, обслуживания и работы нового стартового комплекса корабля.
   Ну, так вот, незадолго до прибытия на него государственной комиссии, мы готовились к очередному выходу в море для выполнения практических ракетных стрельб по Новой Земле. Перед ним заводские специалисты тщательно проверили все ракетное хозяйство и установили, что в системе охлаждения ракетных шахт недостает почти тонны спирто - водной смеси. При осмотре самой системы, был обнаружен разблокированный электромеханический кодовый замок, через который злоумышленники и умыкали ценное сырье. Об этом сообщили представителям конструкторского бюро, которые монтировали хитрое устройство. Они подтвердили факт отключения замка, но не смогли определить, каким образом это было сделано - следов взлома на нем не было.
   В это же время, проведенное на лодке с пристрастием дознанием установило, что замок вскрыли умельцы из БЧ-2, а конкретно Тигарев, по просьбе старослужащих.
   Сначала отлили пару килограммов для себя, затем для мичманов, и пошло-поехало. Систему потихоньку "доили" почти месяц. Не скрою, что минеры тоже получили свою долю.
   Командование естественно возмутилось и хотело нашего "самоделкина" предать суду военного трибунала. Но не тут-то было.
  
  
   Когда представители режимного КБ побеседовали со злоумышленником, то пришли к единому мнению, что перед ними самородок типа Ломоносова, место которому не в дисбате, или на подводной лодке, а как минимум в МВТУ им. Баумана. Тем более, что с перепугу Валера подсказал им техническое решение по какому - то злободневному вопросу, над которым ученые мужи корпели не один месяц.
   В результате утечку пополнили, а Тигарева поощрили и отправили в краткосрочный отпуск на родную Вологодчину, где он с радости закуролесил и попал в милицию. А там стал доказывать, что задерживать его нельзя, он мол, известный конструктор. Менты не поверили, и он кому-то из них врезал по морде. В итоге загремел в места не столь отдаленные. Не помогло даже поручительство выезжавшего на суд представителя экипажа.
   - Золотая голова, да дураку досталась,- философски прокомментировал тот случай наш командир.

"Ловелас"

   На протяжении пяти лет мне довелось служить в разных качествах в одном из морских соединений Заполярья.
   Как любой закрытый гарнизон с достаточно рутинной службой, пусть даже и морской, в бытовом плане соединение жило достаточно весело и бесшабашно.
   В ресторане и на квартирах постоянно отмечались проводы и встречи экипажей кораблей, уходящих на боевую службу или возвратившихся с нее. Остававшиеся по нескольку месяцев без любимых мужей, офицерские и мичманские жены порой нарушали супружескую верность, даря свою любовь их сослуживцам, находящимся на берегу. Отдельные такие ловеласы имели сразу по несколько пассий. В их числе был и начальник местной спецполиклиники, в чине полковника медицинской службы, который менял любовниц из числа медперсонала, как хирург свои перчатки.
   Обо всех этих художествах мы - офицеры контрразведки были прекрасно информированы, но в дела морали не вмешивались, оставляя их на откуп политотдельцам.
   И вот наш Казанова, пресытившись очередной наложницей, дает ей отбой и заводит себе новую.
   Вопреки обыкновению, дамы не ссорятся, как это водится в любовных романах, а решают проучить любвеобильного начальника. Делают это довольно оригинально.
   Когда после амурных забав с новой подругой в ее квартире, приняв изрядную дозу спиртного, полковник засыпает, девица впускает в нее свою подругу, и они выбрасывают пьяного начальника на лестничную площадку. Из одежды на нем только часы.
   В это же время с верхнего этажа спускается группа подгулявших офицеров, которые принимают несчастного за гомосексуалиста и, немного попинав, сдают его проходящему рядом с домом патрулю. Тот, в свою очередь, доставляет горемыку в комендатуру, где он помещается в камеру, а бдительным дежурным в соответствующем журнале делается запись "В 23 часа доставлен пьяный неизвестный, без одежды и в часах. Со слов начальника патруля л-та Охлобыстова, ломился в дверь чужой квартиры. По объяснениям граждан, вызвавших патруль - явный гомосек" (приводится дословно).
   Вполне возможно, что утром проспавшийся медицинский бог смог бы без последствий "по тихому" покинуть свое случайное пристанище, однако вмешался случай.
   Дело в том, что после 23 часов, помимо прочего, дежурному по Особому отделу вменялось в обязанность обзванивать дежурных по флотилии, дивизиям, спецмилиции и комендатуре, в целях получения информации о всех происшествиях, случившихся в гарнизоне.
   Наиболее серьезные из них заносились в журнал и утром докладывались руководству, которое при необходимости организовывало их проверку.
   В ту ночь дежурил кто-то из оперативников капитана 2 ранга Виля, подразделение которого помимо прочего, обслуживало комендатуру.
   Получив оттуда информацию о задержании неизвестного, наш дежурный приказал срочно установить его личность. Для вытрезвления последнего, в комендатуру вызвали врача поликлиники, который с ужасом узнал в пациенте своего начальника. Дежурный офицер сразу же доложил об этом нашему коллеге, зафиксировавшему полученную информацию в журнале. Утром, в числе прочих, она была доложена адмиралу. А тот как раз, собирался на Военный совет к командующему.
   Что уж там произошло, история умалчивает, но в гарнизоне полковника больше не видели. Наверное, в Москву перевели.
  
   "Пьяное озеро"
  
   В тот год осень в Заполярье была необычно красива. Покончив с делами в особом отделе флота я, вместе с приятелем, капитан-лейтенантом Толей Ворониным, на его "шестерке" возвращался из Североморска в свой гарнизон. Ехать до него было не близко, но мы не спешили. Через сутки предстоял длительный выход в Атлантику и хотелось немного побыть на природе. Миновав КПП с полосаты шлагбаумом, мы выехали на извилистый, тянущийся вдоль залива серпантин, и направились по нему на север. С каждым километром ландшафт менялся и становился все более диким. Слева, вплотную к дороге, подступали темные гряды сопок, за которыми в тундре холодно синели озера, высоко в обесцвеченном небе, к югу, неспешно тянули разноголосые птичьи стаи.
   - Десять лет на Севере, - а к осени все не привыкну, - сказал Воронин. Особенная она тут.
   - Да, - согласился я с приятелем, после чего мы закурили и надолго замолчали, каждый думая о своем.
   Километров через сорок, углубившись в пустынное море тундр, решили остановиться и перекусить на берегу открывшегося за очередным поворотом озера. Оно блестело внизу под обрывом и выглядело весьма живописно. Остановив машину на небольшой площадке у скалы, мы вышли из нее и, прихватив из багажника морскую плащ-палатку и пакет с продуктами, купленными в военторге, стали осторожно спускаться вниз.
   Вблизи, окаймленное негустой порослью из золотящихся на солнце карликовых березок, озеро оказалось еще красивее. Расстелив плащ-палатку у большого замшелого валуна, неподалеку от которого виднелись следы старого костра, мы быстро организовали импровизированный стол и, выпив коньяка, принялись с аппетитом закусывать.
   - А ты знаешь, как называется это озеро?, - спросил у меня приятель.
   - Да вроде Пьяное, - неуверенно ответил я.
   - Точно, - кивнул он головой. А почему?
   - Не знаю, - пожал я плечами. Может быть из-за воздуха.
   - И не только, - рассмеялся Анатолий. Вот послушай.
   Лет пять назад, перед самым Новым годом, из Североморска в Полярный решили завезти машину водки. Где-то под сотню ящиков. А накануне ударила оттепель и дорога стала что каток. На том самом месте, где мы встали, грузовик занесло, он не вписался в поворот и с обрыва сорвался прямо в озеро. Водитель каким-то макаром успел выпрыгнуть. А весь груз тю-тю: ушел вместе с машиной под лед. Потом, как водится, составили акт - на севере таких случаев полно.
   Водку и грузовик списали, и начальство про все забыло. Но слух об утонувшей водке с быстротою молнии разнесся по трассе, и по весне сюда потянулись желающие ее достать. Приезжали в основном моряки из близлежащих гарнизонов. Пытались вытралить груз самодельными "кошками", а самые шустрые даже спускались под-воду в "идашках". Но глубина оказалась приличной, а дно илистым. Одним словом, утерлись.
   - Так она что, так здесь и лежит?, - кивнул я на прозрачную гладь озера.
   - Ну да, - кивнул головой Анатолий. Тут нередко останавливаются машины. Водители спускаются вниз и пробуют воду. Авось пробки растворились.
   Через полчаса, собравшись в путь, мы подошли к кромке берега и, присев на корточки, зачерпнули ладонями из озера.
   - Ну, как?, - вопросительно взглянул на меня приятель, утирая губы.
   - Да пока пресная, - сказал я, и мы рассмеялись...
  

"Матросская любовь"

  
   Как говорят, "любви все возрасты покорны". Особенно, когда тебе за восемнадцать, ты моряк и служишь на подводном флоте. Вспомни старую песню -
  

Ты моряк, красивый сам собою,

   Тебе от роду двадцать лет,
   Полюби меня моряк душою,
   Что ты скажешь мне в ответ?
  
   А что тут моряк скажет, если ему трубить целых три года? Естественно полюбит. Тем более, что как говорится в старой флотской присказке, "мы пьем все, что горит и дерем все, что шевелится". Имеется ввиду, любим, конечно.
   Итак, о любви!
   Ну, что тут скажешь. Когда мы были в учебке, в Кронштадте, ею и не пахло. Гоняли так, что небо казалось с овчинку. И никаких увольнений. Служи, салага!
   Правда, один раз, флотскую любовь нам пришлось созерцать. Причем, в самом так сказать, ее натуральном виде.
   Нас, зеленых курсантов-торпедистов кронштадской школы подводного плавания, зимой регулярно занаряжали для работ на минных складах Чумного форта. Он стоял на небольшом островке в заливе и туда мы добирались по замерзшему льду. До вечера, с перерывом на обед, катали в подземных лабиринтах мины и торпеды на тележках, а потом в сопровождении дежурного старшины возвращались в свою минную школу. Форт охранялся по периметру несколькими сторожевыми вышками, на которых дежурили веселые девушки-стрелки, нередко вступавший с нашими сопровождающими в веселую перепалку.
   В один из таких вояжей
   В Атомном учебном центре в Палдиски был почти рай. Но с любовью снова же туго. Девчат оказалось мало и все разобраны морпехами. Мы, было, пытались их отбить, но это ж морпехи. Безуспешно.
   Но любовь все-таки нас догнала. И где бы вы думали? На действующем флоте, в Заполярье. А точнее, в славном морском городе Северодвинске, где наш славный экипаж принимал и испытывал новую ракетную подводную лодку. В то время вся наша жизнь состояла из почти непрерывных выходов в море. А в промежутках между ними погрузки на корабль ракет, торпед и многого другого, так необходимого для испытаний.
   Именно в это время, мой приятель - старший матрос Саня Абрамов, познакомился с разбитной маляршей. А поскольку народу на лодке днем было что муравьев, и Абрамов был коком, встречался с ней в провизионке, где хранились замороженные свиные и говяжьи туши. В один из таких моментов Саню внезапно вызвали к старпому. Пообещав подруге вернуться через несколько минут, он закрыл ее на замок и поспешил в центральный пост. Там его чем-то здорово озадачили, и о своей пассии кок вспомнил только через пару часов. Примчавшись на место и отдраив дверь, он обнаружил девушку всю в слезах и замерзшую до посинения. На этом любовь закончилась.
   Жили мы в то время в порту, на громадной плавбазе "Иртыш", где коротали время между морями и вахтами.
   Как только наступила зима, и залив сковало льдом, наши старослужащие решили немного покататься на коньках, благо этот спортивный инвентарь в числе прочего на судне имелся и местными моряками почему-то не использовался. Являясь ребятами самостоятельными, они решили командование не беспокоить и в первый же выходной, после завтрака, надлежаще экипировавшись, спустились по шторм - трапу на первозданно чистый лед. Причем с борта, который был обращен в сторону моря. В числе первых были Юркин, Ханников, Осипенко и Корунский. Остальные желающие столпились у борта в ожидании своей очереди.
   Сначала ребята прокатились вдоль борта судна, а затем, освоившись, заскользили в сторону фарватера.
   Как только они удалились метров на сто от плавбазы, с противоположной стороны залива, а точнее с одной из сторожевых вышек, находившихся на берегу при выходе из него, стали раздаваться хлопки.
   Сначала мы не поняли в чем дело, но потом сообразили, что по парням стреляют и довольно прицельно. После каждого хлопка, в десятке метрах от них взлетал в воздух раздробленный лед. Поняли это и конькобежцы, которые сразу же попытались вернуться к судну. Однако это не удалось - фонтанчики льда стали взлетать перед ними. Теперь уже стреляли с двух вышек. Парням ничего не оставалось, как только залечь, что они и сделали, повалившись на лед. Стрельба прекратилась.
   Мы сначала оторопели, а затем разразились угрозами в адрес хулиганов на вышках. На палубе появился дежурный с помощником, который, заорав годкам, чтоб они не вздумали подниматься, рысью убежал в рубку звонить какому-то начальству. Примерно через полчаса приехал представитель военизированной охраны, ему подчинялись стрелки на вышках, и освободил наших заложников. На борт судна они взбирались с трудом, лязгая зубами и едва передвигая ноги.
   Наказывать никого не стали. Нас собрали в кубрике и провели инструктаж, из которого следовало, что появляться в акватории залива без специального разрешения строго запрещено, и палили по нашим ребятам согласно инструкции девушки-стрелки, которые будут поощрены за бдительное несение службы. На вопрос кого-то годков, откуда набирают таких шалав, вохровец коротко ответил,- из Вологды.
   Я тут же вспомнил один из рассказов отца о знаменитых вологодских конвоях. Перед выводом заключенных на работы они предупреждали, - шаг вправо, шаг влево -считается побег! Прыжок на месте - неповиновение власти! Конвой стреляет без предупреждения!
   Эти девчата, наверное, были дочками тех конвоиров.
  

"Начальство нужно знать в лицо"

  
   Вернувшись с обеда, старшина 1 статьи Волков удобно расположился в кресле командира БЧ* и, забросив ноги на направляющую стеллажа торпеды, застыл в блаженной истоме. С нижней палубы доносилось монотонное бубнение молодого, заучивавшего книжку "боевой номер".
   - Учи, учи, карась, - благодушно подумал старшина, уставившись в подволок и шевеля пальцами в новых тапочках. Служить ему оставалось всего ничего, настроение было отличным, и Кузнецов предался мечтам о "гражданке". Однако вскоре прохладная тишина отсека нарушилась звяком переборочного люка, шарканьем ног и неразборчивыми голосами внизу.
   - Опять эти "безлошадные", - неприязненно подумал старшина и покосился на мерцающие в полумраке стрелки корабельных часов. С обеда вернулся второй экипаж, третий день знакомящийся с лодкой.
   - Не было печали, черти накачали, - пробурчал Волков и, опустив на палубу затекшие ноги, поковылял к светлому пятну отсечного люка. Присев у люка на корточки он тихо свистнул, и снизу на него уставились раскосые глаза вахтенного у трапа, с болтающимся на поясе штык - ножом.
   - Безлошадные? - спросил у него Волков.
   - Ага, - утвердительно, кивнул тот бритой головой на тонкой шее.
   - Смотри за ними, что б ничего не сперли , - нахмурился старшина. ПонЯл?
   - Ага, - снова сказал молодой и шмыгнул носом.
   - Ну, давай, бди, - одобрительно хмыкнул Волков и, встав, вразвалку двинулся обратно.
   В принципе, против моряков второго экипажа он ничего не имел, но в свое первое посещение корабля, те умудрились спереть у механиков банку припрятанной воблы, один пытался открыть в трюме клапан затопления, а самый любознательный, изучая станцию пожаротушения, стравил на среднюю палубу третьего отсека, целую гору пены.
   - После Палдиски*, эти парни способны на все! - мрачно предупредил лодочную вахту на утреннем инструктаже помощник, прохаживаясь по пирсу перед строем. Того и гляди утопят нас у пирса. Так что присматривайте за ними. Понятно?!
   - Точно так! - вразнобой заголосила вахта.
   Размышляя, чего ожидать от экскурсантов в этот раз, Волков отщелкнул замки на одном из ящиков "зипа" и мурлыча под нос похабную песенку про Садко заморского гостя, стал готовить к вентиляции торпед запорную аппаратуру.
   В это время у кормовой переборки резко звякнул стопор открытого люка, раздалось тяжелое сопение, и в пятне света возникла чья-то голова в пилотке.
   Тэ-экс, - протянула она, озирая отсек - посмотрим, что у нас здесь,- и в узкое отверстие люка стала протискиваться фигура в матросском ватнике.
   - Безлошадный, - мелькнуло у Волкова в голове и, оставив свое занятие, он решительно шагнул тому навстречу.
   - А ну, давай двигай отсюда! - наклонившись к незнакомцу, рявкнул старшина и, упершись рукой в его голову, выпихнул моряка из люка.
   - Ты что делаешь, сволочь! Сгною! - заорали снизу.
   - Пшел я тебе сказал! - повторил Волков и, вернувшись к торпедным аппаратам, снова принялся возиться с "зипом".
   Через минуту замигал огонек "каштана" и его вызвали в центральный пост.
   Там, рядом с хмурым командиром, в кресле сидел его недавний гость.
   - Ты что себе позволяешь? - прошипел, глядя на Волкова командир. В дисбат захотел?!
   Только теперь старшина заметил, у незнакомца под ватником синий китель и его бросило в холодный пот.
   - Никак нет, - уныло ответил Волков. Я думал, что это матрос.
   - Какой матрос! - рявкнул капитан 1 ранга. Это же командир второго экипажа нашей лодки, старший офицер! А ты твою мать, выпихнул его из отсека!
   Михал Иваныч, - обернулся он к помощнику. Оформи этого раздолбая на пятнадцать суток. Что б служба раем не казалась.
  
   На следующее утро, препровожденный старшиной команды на гарнизонную гауптвахту, Волков понуро стоял перед ее начальником, пожилым толстым прапорщиком.
   - Чего он отчебучил? - поинтересовался тот у мичмана, прочитав записку об арестовании, с традиционной формулировкой "за нарушение воинской дисциплины".
   - Да так, не узнал одного начальника, - лаконично ответил мичман.
   - Непорядок, однако, старшина, - назидательно произнес прапорщик. Начальство нужно знать в лицо!, - и многозначительно поднял вверх пухлый палец.
  
   Пояснения:
   БЧ - боевая часть на корабле.
   Книжка "Боевой номер" - свод инструкций по корабельным расписаниям.
   Безлошадные (жарг.) - экипаж, временно не имеющий своего корабля.
   Палдиски - учебный центр в СССР по переподготовке подводников.
   ЗИП - комплект запасных инструментов и приборов.
   "Каштан" - корабельная система связи.
  
   "Хрюнов кормили, как матросов"
  
   А расскажу - ка я вам историю, - сказал как-то на очередной встрече, наш однокашник Витя Милютин, - которая случилась в период моей службы на одной из береговых баз Черноморского флота.
   Она обеспечивала материально - техническими средствами бригаду торпедных катеров и организационно, как тыловая часть, входила в ее состав.
   На бербазе в те далекие 70-е годы проходили службу крепкие советские парни, достигшие восемнадцатилетнего возраста и призванные из различных уголков нашей великой страны, где уже был построен социализм в целом, и мы защищали светлое коммунистическое общество.
   Ежегодно, в зимний и летний периоды, командование штаба флота проводило проверку боевой и политической подготовки флотских частей.
   К предстоящей проверке личный состав нашей базы готовился заблаговременно и для ее начала, командир бригады объявлял организационный период, что означало запрет выхода за пределы части, отмена увольнений и других культурных мероприятий.
   Матросы и старшины денно и нощно изучали и штудировали инструкции, конспектировали работы классиков марксизма-ленинизма, материалы съездов КПСС, отрабатывали строевую подготовка на плацу.
   Особенно им не нравилось отрабатывать элементы строевой подготовки по разделениям и в своем кругу это называлось "гонять стручка".
   Мичмана и офицеры части с подъема и до отбоя дотошно проверяли форму одежды и знание воинских уставов у своих подчиненных.
   Накануне приезда комиссии, самых нерадивых матросов рассовывали в такие потайные места части, где их не возможно было найти проверяющим.
   И вот долгожданный сигнал с КПП - "Едут!!!".
   Все в бригаде сразу задвигалось и зашевелилось.
   Командиры и старшины нервозно, доложили по команде о готовности к проверке. И не дай бог кому-то из матросов оказаться вне боевого поста!
   За такое разгильдяйство его ждало жесточайшее наказание, вплоть до помещения на гарнизонную гауптвахту.
   В те времена, согласно Директивам Министерства обороны СССР и соответственно указаний и распоряжений флотского начальства, в целях улучшения питания личного состава кораблей, на береговых частях и соединениях флота создавали подсобные хозяйства.
   Для пополнения же запасов продовольствия, в осеннее время хозяйственники отряжали матросов, как дешевую рабочую силу, в колхозы и совхозы на уборку урожая.
   И вот заходит на подсобное хозяйство бербазы проверяющий, интендантский майор, а к нему из хлева в засаленной робе и бушлате без пуговиц выскакивает наш свинарь, матрос Охапкин Серега, по кличке "Подводник". Заработал он ее за то, что регулярно подвозил на конной подводе корм и воду для свиней.
   Ну, так вот, подбегает Серега, утирая сопли, к майору и докладывает, что на его боевом посту, двадцать свиней и кобыла по имени "Торпеда", на которой он завозит пищевые отходы с камбуза личного состава бригады для своих питомцев.
   Прикрыв надушенным платком нос, так как от нашего свинаря шло неземное "амбрэ", майор пошел осматривать его хозяйство.
   А затем спрашивает Охапкина: "Чем кормишь хрюшек? Очень уж они у тебя упитанные ".
   А тот отвечает: "Тем же, что и матросов!" - имея в виду отходы с камбуза.
   А чем же тогда у вас кормят матросов?! - удивился проверяющий.
   "Тем же, что и свиней, товарищ майор!
   Присутствующие при этом диалоге так и покатились со смеху.
   Долго еще затем в базе потешались над этим случаем, даже придумали афоризм: "Матросов кормят как свиней, а свиней, как пьяных матросов".
  

"Товарищ полковник"

  
   Комиссия по проверки боеготовности 604 береговой базы обеспечения соединения торпедных катеров работала четвертый день и здорово устала.
   После обеда, по плану, проверяемым оставалось показать строевую выучку и пройти строем с лихой песней, перед командованием бригады и флотской комиссией.
   И вот ее руководитель, капитан 1 ранга из оперативного управления флота, после завершения смотра решил посетить гальюн и справить малую нужду.
   Входит он в казарму и дневальный матрос Шевченко выдает команду: "Смирно! Дежурный на выход!".
   Проверяющий ему - "вольно!" и интересуется, - где тут у вас гальюн?
   Дневальный, не покидая пост у тумбочки, показывает.
   И вот, на ходу расстегивая ширинку, видать, сильно приспичило, "кап раз" трусцой вбегает в гальюн.
   А там, на "толчках", со спущенными штанами, орлами восседают два молодых матроса, Ергалиев и Тумбасов.
   При виде столь высокого начальства они вскочили, вытянулись и вскинули руки к бескозыркам.
   А Ергалиев, выпучив глаза отрапортовал: "Здравия желаю, товарищ полковник!
   Тот в сердцах сплюнул и выскочил из гальюна приговаривая, "там, где матрос, там ж..а., а там где два матроса, большая ж.. .а".
   После этого, как и следовало ожидать, по результатам проверки, бербазе вкатили "неуд" и объявили срок для устранения недостатков.
   А Ергалиеву матросы дали кличку - "полковник".
  

"Последний друг".

  
   После окончания Ленинградского высшего военно - морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола, Сергея Пыльникова, как молодого и перспективного лейтенанта, распределили на Краснознаменный Северный флот.
   Флотские кадровики в Североморске усилили эту перспективу и определили место службы - гарнизон Гаджиево, 3-я флотилия ракетных подводных крейсеров стратегического значения. Выезжать немедленно, с первой оказией. Тебя, мол, там уже командующий заждался.
   - Есть! - лихо козырнул Пыльников, сгреб свои немудреные пожитки и рванул в порт, ловить эту самую оказию.
   Да не тут-то было. На Кольской земле объявили штормовое предупреждение "ветер раз", и все плавающее по заливу и ползущее по серпантину сопок, попряталось в укромные места.
   Шторм бушевал двое суток и к месту службы лейтенант добрался на каком-то буксире поздним вечером третьего дня.
   Выяснив у бдящего на пирсе морского патруля место расположения штаба флотилии, Пыльников споро двинулся к нему и через полчаса бодро карабкался по крутому трапу на борт плавказармы финской постройки, где располагался этот самый штаб.
   Дежурный по соединению - хмурый капитан 2 ранга не особенно обрадовался появлению молодого дарования и долго изучал представленные тем документы.
   - М-да, а еще позже вы не могли явиться? Ведь уже второй час ночи, штаб отдыхает.
   - Никак нет, товарищ капитан 2 ранга, - отчеканил лейтенант, - залив был закрыт.
   - Знаю, - пробурчал дежурный, - значится так. Переночуете здесь, в каюте одного из офицеров, а утром, после подъема флага, представитесь адмиралу. И надавил кнопку на пульте.
   Через минуту в проеме двери возникла фигура сонного старшины, вяло козырнувшего офицерам.
   - Проводишь лейтенанта в 312- ю, к Орлову, - приказал дежурный и протянул тому снятый с переборки ключ.
   - Есть, - зевнул тот, - взял протянутый ему ключ и пригласил лейтенанта следовать за собой.
   Они вышли из помещения дежурного, спустились палубой ниже и, поблуждав по бесконечным переходам и коридорам громадного спящего судна, очутились у двери каюты под N312.
   Старшина осторожно постучал в дверь и, не дождавшись ответа, открыл ее полученным у дежурного ключом.
   - Прошу вас, товарищ лейтенант, отдыхайте.
   Каюта была двухместной и по сравнению с теми, в которых на курсантских практиках доводилось обитать Пыльникову - роскошной. Что-то вроде мягкого купе в поезде, но значительно просторнее, со стильным платяным шкафом, книжной полкой и щегольским умывальником.
   Оглядевшись, лейтенант снял фуражку, плащ и открыл дверцу платяного шкафа. Там висела парадная форма капитана 3 ранга, а рядом потертая шинель и китель с погонами старшего лейтенанта.
   - Интересно, кто же мой случайный сосед, "кап три" или всего лишь "старлей"? - подумал Пыльников.
   Традиционных в офицерских каютах снимков хозяина, его "боевой подруги" и чад не было.
   Да и сама каюта, при ближайшем рассмотрении казалась нежилой - книги и журналы на полке отсутствовали, туалетные принадлежности, за исключением казенного полотенца и жалкого обмылка тоже, графин для воды пуст.
   Когда лейтенант, не определив, какая же койка в каюте свободна, поочередно выдвинул находившиеся под ними рундуки, там весело заблестели десятки пустых бутылок из - под горячительных напитков, начиная от марочных коньяков и заканчивая банальным портвейном "Три семерки".
   - Да, - пронеслось в голове Пыльникова, - хозяин видать не подарок, с такими-то аппетитами.
   Затем он отдраил иллюминатор, присел на одну из коек и, решив дождаться соседа, нервно забарабанил пальцами по пластику стола.
   Через пару секунд, невесть откуда, на нем возник громадный, рыже отсвечивающий таракан, который стал неспешно дефилировать перед удивленно разглядывающим его человеком, важно шевеля усами.
   Тараканов на флотских посудинах предостаточно, и повидал их Пыльников немало. Но таких не доводилось.
   Вдоволь полюбовавшись на наглеца, Пыльников отпустил ему здоровенный щелчок и когда незваный гость свалился со стола, поднял того, бросил в раковину умывальника и смыл горячей струей воды. Затем вымыл руки, снял ботинки и, не раздеваясь, прилег на койку.
   Когда лейтенант стал засыпать, за дверью раздались какие-то звуки - кто-то пытался открыть ее ключом и невнятно чертыхался.
   - Открыто! - вскинулся с койки Пыльников.
   Дверь широко распахнулась и в ее проеме возникла фигура рослого офицера. Он был в звании старшего лейтенанта, тяжело сопел и слегка покачивался.
   - Ты хто? - прохрипел незнакомец.
   - Лейтенант Пыльников. Прибыл для дальнейшего прохождения службы. Определен к вам на ночь.
   - Пыльников говоришь?! На ночь?! Ну, добро, давай знакомиться лейтенант. Я старший лейтенант Орлов Константин Иванович. А тебя как величать?
   - Сергей.
   - Ну, вот и отлично, Серега. "Ленком" кончал?
   - Точно так.
   - Добро. Знать однокашники. Я тоже его, десять лет назад.
   - ???
   - Ну да, а на погоны не смотри. Был старпомом на лодке, капитаном 3-его ранга, да интриганы смайнали. Теперь старлей, командую плавмастерской. Ну, да плевать. Давай отметим встречу. У меня как раз есть с собой.
   Не раздеваясь, Орлов плюхается на одну из коек, достает из кармана плаща бутылку коньяка и ударом ладони вышибает из нее пробку.
   - Тащи стаканы, - тычет он в сторону умывальника, а сам достает из ящика стола вскрытую банку тушенки, несколько галет и раскуроченную плитку шоколада.
   Разлив янтарную жидкость по стаканам, Орлов мутно смотрит на Пыльникова и со словами, - ну, будем! - выплескивает свой в раскрытую пасть. Затем крякает и с хрустом хрупает галету.
   Лейтенант следует его примеру, выпивает коньяк и закусывает шоколадом.
   Потом Орлов вспоминает курсантские годы и рассказывает Пыльникову о своей жизни.
   - Вот так, Серега и стал я через десять лет службы старлеем и командиром на долбаной "пээмке", - заканчивает он свое повествование.
   - Ни семьи, ни перспектив, ни друзей. Хотя нет, друг у меня есть. Единственный. Вот смотри.
   Осоловелый Орлов вытряхивает из пустой посудины каплю коньяка на крышку стола, крошит рядом кусок шоколада, а затем начинает выстукивать пальцами частую дробь.
   Проходит секунда, другая...
   Ничего не понимающий лейтенант оторопело смотрит на собеседника.
   А тот, продолжая стучать, ласково басит, - Яша, друг, ну где же ты, выходи!
   Когда его призывы остаются без внимания, Орлов досадливо крякает и доверительно сообщает Пыльникову, что Яшка это прирученный им таракан. Большой любитель сладкого и спирта.
   - Видать не проспался после вчерашнего, стервец, - умильно сокрушается старший лейтенант и снова начинает выстукивать на столе частую "дробь".
   - Послушай, Костя, а он не такой, большой, рыжий и с усами? - заплетающимся языком интересуется Пыльников.
   - Ну да.
   - Так я его того, пришиб ненароком...
   После этих слов в каюте воцарила почти осязаемая тишина.
   А еще через секунду она взорвалась плачущим басом Орлова. - С-суки! Последнего друга и того пришибли!!
   Он сгреб перепуганного лейтенанта за грудки, проволок по каюте и выкинул в коридор.
   Остаток ночи тот провел на жестком диване в помещении дежурного. Снились лейтенанту тараканы.
  

"Тела из прошлого"

  
   Эту историю рассказал мне боцман одной из атомных подводных лодок, с которым я случайно познакомился сидя за одним столиком в ресторане "Северное сияние" заполярного гарнизона Западная Лица.
       Был он голубоглаз, коренаст, с крепкими руками, что чувствовалось при рукопожатии и не погодам седой, как "лунь".
       Выпив немного водки закусили, а затем, закурив, разговорились.
Как водится, речь зашла о службе и различных ее проявлениях, в которых приходилось участвовать, неизвестных широкой публике.
       О себе боцман рассказал, что после срочной службы на одной из дизельных лодок Первой флотилии КСФ, где он был сигнальщиком, командование предложило ему остаться не сверхсрочную в качестве мичмана, с перспективой стать старшиной команды штурманских электриков атомной подводной лодки.
       Со слов собеседника, родом он был из далекого алтайского села и, в принципе, возвращаться домой не спешил. Тем более, что жили там убого и грустно.
       Вот и принял волевое решение остаться служить.
       В числе других матросов - добровольцев, подал рапорт по команде и был направлен в Североморскую школу мичманов, называемую на жаргоне военных моряков "шмонькой".
       И вот перед самым выпуском из нее и распределением по флотским гарнизонам, начальник школы построил весь личный состав курсантов на плацу и объявил, что нужны добровольцы, в количестве тридцати человек, для проведения спасательных работ на дизельной подводной лодке затонувшей в море, в настоящее время отбуксированной на Мурманский судоремонтный завод.
       Перед роспуском строя, как бы, между прочим, пообещал, что добровольцам, которые примут участие в этих работах, будут даны определенные привилегии при сдаче выпускных экзаменов.
       Стоявшие в строю будущие мичмана возбужденно загудели.
При этом каждый гадал, что это за подлодка и где она затонула. Удалось ли кому из команды спастись.
       Так бы продолжалось еще неопределенное время, но последовала команда:
       - Разойдись! Добровольцам записаться у своих ротных командиров.
       Таких набралось больше, чем требовалось. В итоге были отобраны наиболее крепкие и психически подготовленные курсанты.
       На этом этапе повествования мичман задумался, видать наплыли на него тяжелые воспоминания и заявил, что знай какие это будут спасательные работы, ни в жизнь бы на них не согласился, как и другие его товарищи.
       Затем плеснул себе и мне в стаканы, мы молча выпили и снова закурили.
       " Ну так вот, после отбора мы погрузились в подъехавший грузовик ГАЗ-66 с брезентовым тентом и двинулись из Североморска в Мурманск, на военный судоремонтный завод.
       Там нас высадили и строем отвели на причал, к которому была ошвартована субмарина. Это была "Щука" времен Отечественной войны с артиллерийским орудием и покореженными леерами.
       Была она мертвая, с рваной пробоиной в корпусе, покрытая ржавчиной, водорослями и донным илом. Опознавательные знаки на рубке отсутствовали.
       Лагом субмарина была ошвартована к причалу, а с кормы поддерживалась несколькими понтонами и малым буксиром.
       Спасателей на ней было немного.
       Одна команда работала на палубе, очищая скребками и брандспойтами ее от ила, вторая готовила к вскрытию заржавевшие от времени ограждение рубки, носовой и кормовой люки, используя при этом специальные приспособления и газорезки. Пожарные машины с поданными на борт лодки брезентовыми рукавами, стояли в готовности к откачке воды из ее отсеков.
       Уже тогда нам стало не по себе - мы поняли, что спасать здесь некого. В лодке давно погибшие подводники. Но делать было нечего - сами напросились. Стояли на пирсе, угрюмо молчали и жадно дымили сигаретами.
       Наконец поступила информация о том, что верхний рубочный люк вскрыт, приступили к вскрытию нижнего.
       Через некоторое время вскрыли носовой и кормовой люки "Щуки" и установили, что отсеки лодки на добрую половину заполнены водой.
       После этого руководителем спасательных работ - пожилым капитаном 3 ранга была дана соответствующая команда и спасатели, заведя в люки пожарные рукава, начали откачку воды из отсеков.
       Еще через час вскрыли нижний рубочный люк и сообщили, что центральный пост затоплен. Стали вести откачку и оттуда.
       Затем в центральный пост спустились два спасателя в легководолазном снаряжении и по радиосвязи сообщили, что вода из него откачена, но поступает из других отсеков.
       А еще через некоторое время вскрыли все переборочные люки и усилили работу насосов.
       Через пять с половиной часов лодка была осушена и отсеки стали свободны для доступа в них спасателей.
       Перед спуском в корпус подводной лодки, руководителем ответственным за проведения спасательных работ, мы были разбиты на пятерки и подробно проинструктированы о порядке выполнения работ.
       При этом рекомендовалось тела обнаруженных подводников помещать в специальные "дуковские" мешки, оружие, документы и их личные вещи в легкие алюминиевые ящики.
       Затем команда, - первая пятерка, пошла, - и я вместе с еще четырьмя парнями полез по крутому трапу в центральный пост субмарины. Нам было приказано обследовать его и второй отсек.
       Спускались в полной темноте, оскальзываясь и подсвечивая трап аккумуляторными фонарями. Снизу дохнуло холодом склепа и запахом тления.
 Вот и палуба центрального, с фосфорицирующими в неверном свете шкалами приборов.
Могильный холод и капли падающей с подволока воды. А среди них застывшие на боевых постах тела подводников.
У некоторых руки на рукоятях приборов и штурвалах механизмов Видно боролись за живучесть до последнего. Погибли от удушья, но лица спокойные, как у спящих.
От всей этой картины нас стала бить мелкая дрожь. Отрезвила команда сверху - принять мешки и ящики. Их спустили на штертах.
Затем приступили к самому тягостному - помещению тел в мешки и подъем их наверх. А они скользкие, холодные и разваливаются в руках. У меня внутри все кричит, вот-вот наружу вырвется, того и гляди наверх брошусь.
Смотрю, кореша мои примерно в таком же состоянии, трясутся, еле держатся.
Не помню сколько все это продолжалось, но всех погибших мы аккуратно упаковали и выдали наверх. Туда же подняли и ящик с картами и отсечной документацией, два пистолета "ТТ", бинокль и ППШ, обнаруженные в сейфе.
 Затем кое - как вылезли сами.
Ожидавшая спуска наверху очередная пятерка шарахнулась от нас как от зачумленных - потом говорили, что на себя не были похожи. Лица зеленые, глаза блуждающие и волосы дыбом.
На пирс сошли шатаясь, как пьяные и долго "травили", как после качки.
Двое из наших так и не смогли спуститься больше в лодку.
А я, по рекомендации старшего, не чувствуя горечи, выпил полкружки спирта из стоящей на пирсе канистры, выкурил несколько сигарет и слазил туда еще два раза. Упаковал в мешки и подал наверх еще нескольких моряков, точнее что от них осталось.
 А больше не смог. Психика не выдержала. Подвела она и других наших курсантов.
Тут нужны были закаленные "соленые" мужики, а не мы, салаги, возрастом по восемнадцать-двадцать лет..."
       Затем боцман надолго замолчал и смахнул с глаз набежавшую слезу. От услышанного мне тоже было не по себе.
 - А вот волосы побелели, это там?, - киваю на его седой ежик.
 - Первые да, а остальные позже, в автономках.
 Он снова налил в стаканы.
 - Ладно, старшой. Давай помянем души погибших моряков. Вечная им память.
 - Давай, боцман.
Посмотрели друг другу в глаза, молча выпили, закурили.
И каждый вспомнил что-то свое, связанное с той войной.
Она ведь по каждой нашей семье прошлась. Так или иначе.
И не все знают, где могилы их близких. Может в море, как у тех ребят.
  

"Морская смекалка"

  
   Конец мая. Над Кольской землей неугасимо серебрится полярный день. В бухте Сайда, у одного из вдающихся в воду пирсов стоит наша "букашка", недавно пришедшая с морей. Ввиду воскресенья на ней мается только лодочная вахта.
   Решив перекурить, я покидаю свой отсек и направляюсь в центральный. На мою просьбу, сидящий в командирском кресле вахтенный офицер, листающий потрепанный "Огонек", милостиво кивает головой и разрешает подняться наверх.
   Одолев восьмиметровый тубус, я ступаю на мостик и, придерживаясь за скользкий поручень, спускаюсь по звенящему трапу вниз. Затем, щурясь от яркого солнца, выхожу из низкой двери рубки на узкий, тянущийся вдоль нее обвод и, миновав пружинящую под ногами сходню, ступаю на пирс.
   На нем, ближе к носу лодки, краснея суриком на лапах и звеньях вытравленной из клюза цепи, покоится лодочный якорь, у которого, лениво переговариваясь, стоят рулевой-сигнальщик Серега Алешин с двумя подвахтенными. Рядом с ними лежит пневмомашинка и стоит зиповский ящик с инструментом. По указанию штурмана им предстоит отдраить якорь и заново его выкрасить.
   Я подхожу к парням, достаю пачку "Примы" и угощаю их сигаретами. С минуту мы молча дымим, наблюдая, как на противоположной стороне пирса, на корпусе соседней лодки, моряк с "пээмки" приваривает к швартовой вьюшке оторванный стопор. Затем наше внимание привлекают две появившиеся в поле зрения фигуры, вышедшие из дверей "кдп" и спускающиеся к пирсу.
   Впереди, в черном альпаке и сдвинутой на затылок пилотке, величаво шагает наш боцман - мичман Пухов, за которым, подволакивая ноги в тяжелых сапогах, плетется незнакомый нам матрос в новом ватнике и зимней шапке.
   - Вот, Алешин, принимай еще одного бойца, - подойдя к нам, и тыча в матроса корявым пальцем, хрипит боцман. Из молодого пополнения. И давайте шуршите, что вы как неживые, - кивает он головой на якорь.
   - Щас начнем, товарищ мичман - ухмыляется Серега, - с интересом разглядывая молодого.
   Когда боцман исчезает в зеве рубочной двери, он сплевывает и критически оглядывает матроса.
   - Рулевой?
   - Ага, - шмыгает тот носом.
   - Вот и ладненько, - довольно щурится Серега. Знаешь что это такое? - пинает он ногой якорную тушу.
   - Ну да, - бормочет молодой, - якорь.
   - А для чего он тут? - следует очередной вопрос.
   - Не знаю, - пожимает плечами молодой. Наверное, так надо.
   - Точно, - смеется Серега. Он тебя ждет не дождется. На вот, держи, - и наклонившись, извлекает из ящика ножовку по металлу.
   Матрос берет ее в руки и вопросительно смотрит на Серегу.
   - А теперь отпилишь у этого красавца вот эти штуки, - кивает тот на якорные лапы. ПонЯл?
   - Угу, - бормочет матрос и с сомнением смотрит на якорь.
   - Ну, так давай, вперед! - повышает голос Серега. И чиркает извлеченным из кармана мелком у оснований лап.
   Когда, наклонившись над якорем, молодой начинает шоркать ножовкой, Серега удовлетворенно хмыкает, а мы едва сдерживаемся от смеха. Розыгрыш явно удался.
   После этого, швырнув бычок в стоящий неподалеку обрез, я спускаюсь вниз - пора вентилировать торпеды.
   Но на этом дело не закончилось. Через полчаса Алешина вместе с подвахтенными для чего-то вызвали вниз и молодой остался на пирсе сам. А когда они в очередной раз поднялись наверх - лап у якоря не было. Выпросив у ребят с "пээмки" сварочный аппарат, молодой их срезал начисто...
  
   К слову:
   Букашка - расхожее название подлодки 667-Б проекта.
   Альпак - морская меховая куртка.
   Пээмка - плавучая мастерская.
   КДП - контрольно-дозиметрический пункт.
  

"Помни войну"

   -Весла!, - сидя на задней банке и держась за румпель, командует Серега Семенов и мы, одновременно приподняв весла на локтевом сгибе, вставляем их в уключины.
   - На воду!, - следует очередная команда. Мы заносим лопасти к носу, разворачиваем, и одновременно опустив в воду, делаем первый гребок.
   Тяжелый ял отваливает от причальной стенки и, повинуясь взмахам шести пар весел, скользит по солнечной глади залива.
   - И раз, и раз, и раз!, - раскачивается на корме в унисон гребкам Серега.
   - Э-хх, э-хх, э-хх, - хрипим мы, налегая на весла, и шлюпка набирает скорость.
   Завершив первую оперативную стажировку в Ленинграде, мы прибыли на морскую практику в Кронштадт и теперь обретаемся на сторожевом корабле "Росомаха".
   Сегодня воскресенье и руководитель практики - капитан 1 ранга Эдуард Андреевич Иванов, решил побаловать нас греблей на яле. Именно побаловать, поскольку до учебы, все мы отслужили по три года на флоте и не прочь совершить легкий променад по заливу.
   В шлюпке нас семеро, дури не занимать и вскоре мы выгребаем на фарватер.
   Там, по команде "суши весла!", - стопорим ход, стягиваем взмокшие от пота синие рубахи и, привалившись к бортам, нежимся на солнце.
   Внезапно издалека возникает утробный гул, метрах в тридцати справа проносится "Комета" и оттуда в нашу сторону по мегафону доносится " ... вашу мать!".
   Шлюпку подбрасывает на разведенной волне, мы хватаем весла и убираемся с фарватера от греха подальше.
   - Позагорать не дают курвы, - брюзжит кто-то из ребят, сидящий на корме Серега, перекладывает румпель, и мы гребем к виднеющемся вдали небольшому острову. Там, по слухам, хранятся снятые с кораблей после войны, устаревшие артиллерийские орудия.
   Через полчаса, достигнув цели, мы прыгаем в воду, вытаскиваем ял на берег и идем обследовать остров. Он скальный, покрыт зеленым дерном и мхом. Судя по остаткам монолитных сооружений, здесь когда-то был форт. В центре острова, на бетонных стеллажах, аккуратными рядами уложены десятки корабельных орудий. Все они выкрашены в шаровый цвет и поражают размерами.
   - Судя по виду, вот эти с линкора,- говорит Серега Токарь, в прошлом комендор, показывая на три самых громадных, дульные срезы которых закрыты металлическими крышками с красными звездами на них. Калибр триста пять миллиметров. Ну а остальные с крейсеров.
   После этого он снимает с одного из стволов крышку, и мы заглядываем внутрь. Там масляный блеск стали и уходящие в темноту нарезы.
   - Ты смотри, сколько лет прошло, а все как новенькое, - говорит Вася Нечай, и Серега водружает крышку на место.
   Затем мы осматриваем другие орудия и на последнем, с рваной вмятиной на стволе, обнаруживаем исполненную свинцовыми белилами надпись - "Помни войну".
   Чуть позже ял снова скользит по глади залива, в синем небе ярко светит солнце, но нам почему-то грустно.
  

"Годки"

  
   В бытность, когда наши корабли бороздили Мировой океан, а водка стоила 3.62, после первой оперативной стажировки в Ленинграде, мы прибыли в славный город Кронштадт для прохождения морской практики на одном из боевых кораблей Дважды Краснознаменного Балтийского флота.
   Лето в тот год было небывало жарким, и практика обещала быть интересной.
Сойдя с морского парома на берег, и предъявив скучающей вахте документы, выходим в город. Он такой же, каким запомнился мне по службе в учебном отряде подводного плавания, только с поправкой на сезон.
   Те же, мощеные гранитом безлюдные улицы, массивные форты и казармы из потемневшего от времени кирпича и камня, немногочисленные группы военных моряков, следующих в сопровождении молчаливых старшин по своим делам.
В гавани Усть Рогатка, у пришвартованного к пирсу сторожевого корабля, нас уже поджидает вторая часть группы, приехавшая из Севастополя. Следуют радостные возгласы и объятия, обмен новостями, после чего все вместе поднимается на борт.
"Росомаха" далеко не первой молодости, однако выглядит достаточно внушительно.
Встретивший нас старший лейтенант, представившийся помощником командира, не проявляет особой радости, и после проверки документов препоручает группу пожилому мичману, который размещает нас по жилым помещениям.
       Токарь, Свергун, Нечай, Мазаев и я, попадаем в небольшую пятиместную каюту, остальные ребята устраиваются в кубриках. На следующее утро встречаем прибывшего из Ленинграда руководителя практики, капитана 1 ранга Эдуарда Ивановича Иванова.
С этого момента, под его личным руководством, с нами проводятся занятия по устройству корабля. Помимо прочего, изучаем штурманское, артиллерийское и минное вооружение СКРа, его главную энергетическую установку и организацию корабельной службы, в которую с первых же дней вносим посильную лепту.
Уже с первых часов пребывания на "Рассомахе" выяснилось, что в море она давно не ходит и имеет на борту половинный экипаж, очень смахивающий на анархистов. В свободное от вахт время командование "припухает" в Питере, а оставленная без должного надзора команда пьянствует и дебоширит.
   В первый вечер нашего размещения на судне, двое вернувшихся в сильном подпитии из увольнения старшин, ничуть не стесняясь незнакомых курсантов, пытаются выкинуть за борт, сделавшего им замечание мичмана. Последнего мы отстояли и, вырвав из рук обидчиков, водворили на палубу. Упиравшихся же мореманов, не особо церемонясь, спустили по трапу в матросский кубрик.
   Однако на этом дело не закончилось.
   Как и на других надводных кораблях, на СКРе, для моряков срочной службы существовала бачковая система питания. Она заключалась в том, что каждое подразделение - боевая часть или служба, получало на камбузе пищу в бачках и потребляли ее в кубриках. Для доставки харчей назначались дневальные из числа матросов первого года службы.
По такой системе надлежало питаться и нам, с той лишь разницей, что сами на камбуз мы не ходили, а как будущие офицеры пользовались услугами вестовых.
На следующий день эти "кормильцы" в замызганных робах, притащили нам кашу без масла и чай без сахара на завтрак, борщ без мослов и макароны без мяса на обед. Дожидаться ужина с портянками мы не стали и, проведя небольшое дознание выяснили, что весь приварок с камбуза попадает старослужащим, именуемым на флоте годками.
   Со слов вестовых, таких на корабле было с десяток и жировали они внаглую, объедая и третируя молодых.
   Так как практически все из нас сами служили срочную на флоте, незамедлительно решаем проучить наглецов, для чего формируем карательную группу. В нее входят Токарь, в прошлом строевой старшина на однотипном корабле и большой любитель мордобоя, любящий это дело Свергун, наш тяжеловес Боря Рыбаков и я.
   Дождавшись отбоя, навещаем кубрик старослужащих. В нем человек пять, половина из которых явно "под шафе". Один, лежа на рундуке, бренчит на гитаре и ноет что-то тоскливое, остальные, матерясь, азартно "забивают козла". В помещении непередаваемый запах сивухи и табачного дыма.
   Борис остается у трапа, а мы втроем подходим к играющим.
- Встать! - оглушительно рявкает Токарь и пинает ногой раскладной стол. Он отлетает к переборке и сшибает двоих игроков. В это же мгновение Свергун бьет в челюсть опешившего гитариста, а я впечатываю кулак в бритый затылок сидящего к нам спиной старшины. Ушибленные столом годки вскакивают и пытаются удрать, но лучше бы им этого не делать. У трапа они натыкаются на Рыбакова и поочередно валятся на палубу.
Бить больше некого. Мы втроем усаживаемся на рундуки, а Серега подходит к годкам, выпучивает глаза и снова орет - Встать!
   Подвывая и утирая сопли, парни выполняют команду.
   После этого, порыкивая, Токарь выстраивает их вдоль борта и обращается со следующей проникновенной речью.
   - Салаги! Уведомляю вас, что на "коробку" прибыла группа курсантов военно-морского училища из Москы. Все мы оттрубили по три года на флотах и были путЕвыми годками. Вы же плесень, видели море с берега - корабль на картинке. И если не дай Бог в наших бачках снова будет постный "клев", я вас порву как Бобик грелку. Усекли?!
Годки со страхом взирают на Серегу и бормочут что - то нечленораздельное.
- Не слышу!- багровеет тот и сжимает здоровенные кулачищи.
- Точно так, ясно, товарищ главстаршина! - обреченно вякают моряки.
- То-то же, - ухмыляется Токарь.
  
   С завтрашнего дня я лично займусь вашим воспитанием. Будете выходить на зарядку, драить палубу и дневалить у нас бачковыми. Что б служба раем не казалась.
   На следующее утро, после побудки, бегуший от корабля строй, возглавляют наши вчерашние знакомцы.
   Чуть сбоку от них неспешно рысит Токарь.
   - И раз, и раз, и раз! - басит он.
   - С чего бы это? - удивляется стоящий у рубки помощник. У нас они не бегали...
  

" SOS"

  
   Призрачный фосфорицирующий свет, могильный холод и метроном капель по металлу.
   -Где я?...
   Сознание медленно возвращается в звенящую голову. Приподнимаюсь с пайол, шатаясь, встаю на ноги и бессмысленно озираюсь. Что-то холодное попадает в глаза, и я провожу по ним ладонью. Она становится мокрой.
   С трудом поднимаю голову.
   Из - под кремальеры отсечного люка срываются частые капли и падают на меня. Рефлекторно поднимаю руки и со стоном подтягиваю запорный клинкет. Капель прекращается.
   И как вспышка в мозгу - на лодке АВАРИЯ!!!
   Бросаюсь к тумблеру "Каштана" и перевожу его на связь с центральным постом. Приема нет. Спотыкаясь о сорванные с креплений подволока легководолазные аппараты, бегу к кормовой переборке. Там отсечный телефон. Снимаю массивную трубку и вновь пытаюсь связаться с центральным, а затем поочередно с 5 и 10 отсеками - тишина...
   - Что за черт?! - проносится в воспаленном мозгу.
   Мчусь к отсечному глубиномеру. Фосфорицирующая стрелка застыла на ограничителе предельной глубины. Она у нас 600 метров.
   - А сколько же за бортом?!!
   Ноги становятся ватными, и я сажусь на палубу. От ужаса и безысходности тело покрывается липким потом, и меня прошибает дрожь.
   - Нет, этого не может быть! Только не со мной, не с нами!!!
   Затем в голове мелькает мысль - может, кто есть на нижней палубе?
   Оскальзываясь на ступенях трапа, рушусь вниз. Здесь тот же аварийный свет и призрачное мерцание приборов.
   В компрессорной, акустической выгородке и гальюне пусто. И тут я вспоминаю, что за несколько минут до того страшного, что случилось, вахтенный трюмный Витька Иконников крикнул снизу, что его вызывают в центральный.
   Я подхожу к переборочному люку и пытаюсь его отдраить. Запорный клинкет проворачивается необычно туго и вместо знакомого свиста перепада давления, по периметру люка возникают протечки воды. Мгновенно возвращаю клинкет в исходное, и пробую ее на вкус - соленая. Тело вновь покрывается потом.
   Из оцепенения меня выводит знакомый метроном. Из системы межотсечной вентиляции на подволоке, частыми каплями срывается вода. Бросаюсь к манипулятору и перекрываю ее.
   Тишина. Только в висках бешено пульсирует кровь и бьется мысль - отсек затоплен. А он жилой. С отдыхающими в каютах подвахтенными офицерами.
   Я представляю, что там может быть, и на голове шевелятся волосы. Дрожащей рукой достаю из ящика с ЗИПом "мартышку" и, пользуясь, привинченной к люку табличкой аварийных сигналов, стучу по нему. Затем прислушиваюсь и стучу снова. Тишина...
   Пячусь назад от люка, оступаюсь и падаю. И только теперь замечаю на палубе воду. Если она попадет вниз, в яму с аккумуляторными батареями, может рвануть водород. Лязгая зубами и подвывая, герметизирую яму. Слава Богу, автоматика не подводит.
   Затем вынимаю из переборочной защелки аварийный фонарь, включаю и еще раз осматриваю отсек, ища повреждения. Видимых нет. Давление в системе воздуха высокого давления и гидравлики, в норме. Кислорода, правда, намного меньше нормы. Но для того, что мне необходимо сделать, должно хватить.
   А сделать можно единственное - аварийно продуть лодку и попытаться всплыть.
   Как всякий подводник, я этому обучен. И это прописано в моей книжке "Боевой номер" на случай аварии.
   Я еще раз пытаюсь связаться с центральным и другими отсеками корабля. Безуспешно. Затем подхожу к отсечной станции ВВД, тускло отсвечивающей хромированными манипуляторами и вентилями, срываю пломбу с главного.
   Давление воздуха высокого давления в системе нашего ракетоносца 600 атмосфер. Больше не бывает. И его взрывной силы должно хватить на подъем лодки на поверхность.
   Если, только, она излишне не затоплена водой, что мало вероятно. Водоизмещение у нас крейсерское - 12 тысяч тонн. И четыре отсека живучести: мой - первый, третий, пятый и десятый. Не могло же их все затопить. Вот только почему нет связи? Как все системы жизнеобеспечения корабля, она дублирующая. И не работает...
   Отогнав эти мысли, я несколько раз судорожно вдыхаю в себя воздух и совершаю необходимые манипуляции с вентилями станции. Затем неумело крещусь, и дергаю рукоять манипулятора.
   В отсеке ужасающий рев, тряска и пары взвешенного конденсата. Под ногами мелко вибрирует палуба. Глазами впиваюсь в стрелку глубиномера.
   - Ну давай! Давай!! - ору я, не слыша своего голоса, и едва не сворачивая рукоятку.
   Лодку ощутимо качнуло, стрелка глубиномера чуть вздрогнула и... замерла.
   А еще через минуту рев и тряска прекратились - система себя исчерпала.
   Я обессилено сел на палубу и привалился спиной к станции.
   -Все, кранты, - проносится в мозгу.
   Затем я поднимаюсь на верхнюю палубу, стаскиваю с зарядного отделения торпеды стеганый чехол, валюсь на него и проваливаюсь в небытие.
  
   Просыпаюсь от могильного холода. Все тело затекло и онемело. Сколько ж я спал?
   Отсечные часы на переборке показывают 6.30 А авария случилась в самом конце моей вахты, около полуночи. Значит, на поверхности новый день.
   Я с трудом встаю и вновь осматриваю верхнюю и нижнюю палубы отсека. Заодно убираю с проходов сорванное при аварии имущество. Подходит время вентиляции торпед и аккумуляторной ямы, но сделать этого я не могу. Система энергоснабжения не работает. Понизилось и давление гидравлики. Значит на корабле серьезные разрушения. Внезапно начинает стучать в висках и першить в горле. Это признаки кислородного голодания.
   Я спускаюсь вниз, вытаскиваю из акустической ямы РДУ и несколько кассет с регенерацией. Волоком тащу их по проходу и поднимаю на торпедную палубу. Отщелкиваю крышки установки, вскрываю кассету и вставляю регенеративные пластины в пазы. Еще бы сверху подвесить мокрую простыню для ускорения реакции, но силы на исходе.
   Я сижу и судорожно зеваю, как выброшенная на сушу рыба. Через минуту дышать становится легче и наступает легкое опьянение - это от интенсивного выделения кислорода. Пока живу. Одна зарядка рассчитана на сутки.
   Присев на корточки у РДУ, и вдыхая живительную смесь, мучительно соображаю, что еще обязан сделать по аварийному расписанию.
   - Вспомнил! Отдать носовой аварийный буй. Всплывая на поверхность на прочном тросе, он включает проблесковый фонарь и излучает радиосигнал SOS. А лодка уже несколько дней как в Баренцевом море, и в полночь не вышла на очередной сеанс связи. Нас уже должны искать.
   Глубиномер зашкалило на шестистах. Длина же троса буя, с поправкой на снос, 1000 метров. Должно хватить.
   Я спускаюсь вниз, включаю фонарь и пробираюсь к маховику отдачи буя. Вот он, на подволоке у шпиля, окрашен в красный цвет. Срываю пломбу и вращаю его до упора - механический указатель отдачи буя не реагирует.
   - В чем дело?!
   И тут меня осеняет. Буй не всплывет. Он намертво приварен к комингсу перед выходом в автономку. И я лично в этом участвовал.
   Во время сильных штормов, аварийные буи на лодках нередко срывает и уносит в море. И вот какой-то идиот в Морском штабе придумал взыскивать их стоимость с командиров. А она не малая. Вот те и стали "по тихому", приваривать буи перед автономками к корпусу. А в вахтенных журналах после погружения делать липовую запись: "аварийный буй проверен на отрыв силами швартовной команды".
   Матерясь и вздрагивая от холода, я вновь карабкаюсь на верхнюю палубу и решаю переодеться. На мне только легкая репсовая роба с клеймом "РБ", а температура в отсеке уже сравнялось с забортной.
   Встав на разножку, отстегиваю с подволока один из ранцев легководолазного снаряжения со своим боевым номером, и швыряю на палубу. Расстегиваю его, и, отложив в сторону оранжевый гидрокостюм, извлекаю водолазное белье. Шерстяные свитер, гамаши и носки. Натягиваю все поверх робы. Заодно сбрасываю и кожаные тапочки, натянув вместо них швартовные сапоги. Сразу стало теплее и захотелось пить.
   Снова лезу на разножку и тянусь к блестящим нержавейкой контейнерам с аварийным запасом пищи и воды. Вскрываю один, и извлекаю несколько банок воды, консервов и упаковку галет. Там еще сгущенка и шоколад, но пока хватит и этого. Есть совсем не хочется.
   Вскрыв жестянку, пью отдающую металлом воду, и через силу жую галету.
   Взгляд останавливается на лежащем у ног дыхательном аппарате ИДА-59.
   В нем, по теории, можно спасаться из затонувшей подводной лодки. "Идашки" приняты на вооружение флота в пятьдесят девятом году и пригодны для всплытия с глубин до ста метров. Короче, безнадежно устарели. Особенно для атомоходов, которые несут боевую службу в океане, где глубины исчисляются километрами.
   В учебном отряде у нас была неплохая легководолазная подготовка. В том числе практическая, с выходом из имитатора затонувшей лодки по буйрепу с пятидесяти метров. Техникой включения в аппарат, выхода из лодки и всплытия, я владею достаточно, поскольку проходил переподготовку на базе, как внештатный водолаз.
   И поэтому мне не по себе. Я отлично понимаю, что при забортном давлении в 60 атмосфер, меня раздавит еще в тубусе выходного люка. А если каким-то чудом успею отдраить его верхнюю крышку, зацепить конец толкаемой перед собой вьюшки за рым комингса и выпустить ее из рук, намотанного на вьюшку троса с мусингами хватит только на сто метров.
   И даже если я пройду это расстояние со всеми обязательными выдержками, впереди ждут еще 500 метров свободного всплытия. А это баротравма легких, разрыв сосудов и мучительная смерть.
   И будет качаться на волнах оранжевая кукла с безобразно раздутым под маской лицом и вылезшими из орбит глазами. Короче, спасение в аппарате, это из области фантастики.
   У американцев уже давно есть специальные всплывающие камеры, а мы все по старинке, на "авось". Вот и подыхай теперь.
   - Курвы!! - ору я в адрес флотского начальства, и бешено пинаю "идашку".
   А затем успокаиваюсь и вспоминаю, что всплывающее устройство есть и на нашем корабле. Одно из самых новых. В десятом отсеке. Это герметичная камера на двоих, отдающаяся лебедкой с глубины до тысячи метров. Год назад мы ее испытывали в Белом море. Причем неудачно. Всплывшие в камере на поверхность муляжи, облаченные в легководолазное снаряжение, измочалило вдрызг. Тем не менее, без доработки и повторных испытаний с людьми, ее приняли на вооружение. Кто-то, в КБ и штабах, получил ордена, а мы "гроб с музыкой".
   Все так безнадежно, что впору завыть. К тому же в отсеке еще больше понизилась температура - дает о себе знать холод арктических глубин. Подсвечивая фонарем, пробираюсь к торпедным аппаратам, где у стрельбового пульта находится командирский сейф. В нем, помимо отсечной документации, должен быть ректифицированный спирт - предназначенный для регламентных работ с оружием. Мучительно долго вспоминаю шифр кодового замка и набираю нужную комбинацию.
   В нижней ячейке сейфа плоская металлическая канистра, офицерская пилотка и морская портупея с кобурой. Для начала проверяю емкость - она заполнена на треть. Отвинчиваю колпачок и делаю пару глотков. Спирт сразу же ударяет в голову и становится заметно теплее. Затем достаю портупею и вытаскиваю из кобуры "Макаров". Отжимаю планку на рукоятке - в обойме масляно отсвечивают восемь патронов. Загоняю ее обратно, и ложу оружие на место.
   Прихватив с собой канистру, иду к "Каштану" и усаживаюсь на чехол. Делаю еще несколько глотков, вскрываю банку консервов и жадно ем. Затем проваливаюсь в сон.
  
   Пошли третьи сутки после аварии. Снова пытался связаться с другими отсеками. Молчат. Или меня не слышат, или... Об этом стараюсь не думать и лихорадочно соображаю, что еще можно предпринять, чтобы обозначить место затопления лодки. Тогда нас рано или поздно найдут. А времени остается мало. Регенерация на исходе. Осталась всего пару кассет.
   И внезапно меня осеняет. Торпеда!!! Нужно выгрузить из аппарата торпеду и выстрелить чем-то, что всплывет на поверхность, и укажет место аварии. А такое в отсеке есть. Это водолазная буй-вьюшка, спасательные жилеты и пробковые матрацы. Все они имеют длительный запас плавучести. К тому же вьюшка ярко-красная, а оранжевые жилеты имеют боевые номера, хорошо понятные каждому моряку.
   Через несколько минут все это у торпедных аппаратов: вьюшка, пять жилетов и три матраца. Теперь дело за главным - извлечением из аппарата торпеды. Выбираю нижний - так быстрее и проще.
   Торпеда в нем с ядерной боеголовкой и снятыми с предохранения инерционными ударниками. А, значит, действовать следует осторожно. Дело осложняется тем, что я один. Но это ничего, выдюжу, все-таки специалист 1 класса.
   В течение часа, подсвечивая себе фонарем, под вой гидромоторов выполняю с пульта автоматики ряд манипуляций, в результате которых освобождаю от запасной торпеды крайний нижний стеллаж. Теперь на него можно выгрузить ту, что в аппарате. Она уже отключена от внешних приборов и стопоров.
   Снимаю мастичную гербовую печать с крышки аппарата, нажимаю флажок манипулятора, и она плавно открывается. Затем подгоняю к хвостовому оперению торпеды автоматический зацеп направляющей балки, который выкатывает ее на стеллаж. Все. Самое трудное позади. Провожу ладонью по серебристому зарядному отделению с ураном:
   - Эх, ты. Убить можешь тысячи, а вот спасти ни одного.
   Затем несколько минут отдыхаю и загружаю в малиновый зев аппарата поочередно вьюшку, жилеты и матрацы. Потом возвращаюсь к пульту, закрываю крышку и готовлю аппарат к выстрелу. Когда стрелка манометра боевого баллона замирает на четырехстах атмосферах, вынимаю чеку из стрельбовой рукоятки и плавно тяну ее на себя.
   Знакомый гул в аппарате, скачок давления в отсеке - мой "SOS" унесся в неизвестность.
   Интересно, что сейчас на поверхности. Шторм или зыбь? Ночь или день? По моим подсчетам день.
   Вероятность обнаружения моего послания достаточно велика. Через этот район наши ракетоносцы возвращаются из походов в Атлантику. И здесь же их караулят норвежские "Орионы" с "Мариатой". И командованию флота известны координаты нашего последнего выхода в эфир.
   Кроме того, взрыв на субмарине, а теперь я не сомневаюсь, что это был именно взрыв, непременно засекла НАТОвская противолодочная система "Сосус", установленная в этих местах. Вот только что это было - подрыв на блуждающей мине, которые здесь встречаются с прошлой войны, столкновение со следившим за нами американским атомоходом, или авария в ракетном отсеке, я не знаю.
  
   В отсеке осязаемая на ощупь темнота. Аварийного освещения больше нет - сели аккумуляторы. Нет регенерации и пусты баллоны "идашек". Экономя силы, я почти все время лежу в полузабытьи, укутавшись в чехлы из-под торпед, и вспоминаю родных и близких. А еще солнце и ковыльную степь. Порой чудятся какие-то звуки за бортом. Приподнимаю голову и прислушиваюсь. Нет, показалось.
   У меня кровоточат десны и отекли ноги. Так иногда бывает в конце автономки. А эта перевалила уже за 90 суток. Надо же, прошли в Атлантике тысячи миль, а дома, в Баренцевом утонули. И не выйти. Обидно.
   По щекам катятся слезы, и я их не утираю. Дышать становится все тяжелее, в висках толчками пульсирует кровь.
   Ждать, пока начнутся муки удушья я не желаю, и, пошатываясь, на ощупь бреду к отсечному сейфу. Там спасение...
  
  
   PS. Рассказ посвящен военным морякам, погибшим в отсеках затонувших подводных лодок.
  

"Апокалипсис"

  
  
   13.00. Где-то в глубинах Атлантики.
   Борт подводного ракетоносца. Идет очередной сеанс спутниковой связи со штабом.
   Через несколько минут после его завершения, в центральном посту появляется шифровальщик и передает командиру радиограмму - вскрыть находящийся в сейфе особый пакет. Там приказ на применение ядерного оружия и стрельбовые перфокарты.
   На лодке объявляется тревога, ракетный комплекс корабля приводится в боевую готовность и включается "ядерная кнопка".
   Затем рев стартующих из-под воды ракет и субмарина растворяется в океанской пучине...
  
   13.05. Атлантика. Борт того же ракетоносца.
   Акустик докладывает о шумах винтов неизвестной подводной лодки. На корабле взвывает ревун, экипаж замирает на боевых постах.
   Крейсер увеличивает ход, маневрирует и готовится к отражению атаки.
   Новый доклад - по пеленгу шум торпед.
   И через несколько секунд титанические удары по корпусу. В отсеках звон лопающихся плафонов, рев океанской воды и крики подводников.
   На поверхности океана вспучивается огромный столб воды...
  
  
   13.10. Столица одного из государств. Яркое солнце, голубое небо, зелень парков. Жизнь в городе бьет ключом. Миллионы людей заняты своими насущными делами. Они работают и бездельничают, веселятся и грустят, любят и страдают.
   Внезапно земля вздрагивает. Затем слепящая глаза вспышка, и над городом вырастает ядерный гриб. Он ширится, растет и достигает небес. В его апокалипсическом свете рушатся кварталы небоскребов, и заживо сгорает все живое. Белый свет меркнет и день становится ночью...
  
   13.15. Околоземная орбита. Борт межпланетной космической станции.
   Международный экипаж выполняет программу полета.
   Космонавты наблюдают за приборами, звездным небом и Землей. Внезапно на ней возникает серия вспышек, затем планета воспламеняется подобно солнцу и... исчезает. Вместо нее туманное облако и тысячи плывущих в пространстве осколков.
   Сама станция срывается с орбиты, и, набирая скорость, несется в бесконечные просторы Галактики...
  

"Пьяное озеро"

  
   В тот год осень в Заполярье была необычно красива. Покончив с делами в Особом отделе флота я, вместе с приятелем, капитан - лейтенантом Толей Ворониным, на его "шестерке" возвращался из Североморска в свой гарнизон. Ехать до него было не близко, но мы не спешили. Через сутки предстоял длительный выход в Атлантику и хотелось немного побыть на природе. Миновав КПП с полосаты шлагбаумом, мы выехали на извилистый, тянущийся вдоль залива серпантин, и направились по нему на север. С каждым километром ландшафт менялся и становился все более диким. Слева, вплотную к дороге, подступали темные гряды сопок, за которыми в тундре холодно синели озера, высоко в обесцвеченном небе, к югу, неспешно тянули разноголосые птичьи стаи.
   - Десять лет на Севере, - а к осени все не привыкну, - сказал Воронин. Особенная она тут.
   - Да, - согласился я с приятелем, после чего мы закурили и надолго замолчали, каждый думая о своем.
   Километров через сорок, углубившись в пустынное море тундр, решили остановиться и перекусить на берегу открывшегося за очередным поворотом озера. Оно блестело внизу под обрывом и выглядело весьма живописно. Остановив машину на небольшой площадке у скалы, мы вышли из нее и, прихватив из багажника морскую плащ-палатку и пакет с продуктами, купленными в военторге, стали осторожно спускаться вниз.
   Вблизи, окаймленное негустой порослью из золотящихся на солнце карликовых березок, озеро оказалось еще красивее. Расстелив плащ-палатку у большого замшелого валуна, неподалеку от которого виднелись следы старого костра, мы быстро организовали импровизированный стол и, выпив коньяка, принялись с аппетитом закусывать.
   - А ты знаешь, как называется это озеро? - спросил у меня приятель.
   - Да вроде "Пьяное", - неуверенно ответил я.
   - Точно, - кивнул он головой. А почему?
   - Не знаю, - пожал я плечами. Может быть из-за воздуха.
   - И не только, - рассмеялся Анатолий. Вот послушай.
   Лет пять назад, перед самым Новым годом, из Североморска в Полярный решили завезти машину водки. Где-то под сотню ящиков. А накануне ударила оттепель и дорога стала что каток. На том самом месте, где мы встали, грузовик занесло, он не вписался в поворот и с обрыва сорвался прямо в озеро. Водитель каким-то макаром успел выпрыгнуть. А весь груз тю-тю: ушел вместе с машиной под лед. Потом, как водится, составили акт - на севере таких случаев полно. Водку и грузовик списали, и начальство про все забыло. Но слух об утонувшей водке с быстротою молнии разнесся по трассе, и по весне сюда потянулись желающие ее достать. Приезжали в основном моряки из близлежащих гарнизонов. Пытались вытралить груз самодельными "кошками", а самые шустрые даже спускались под-воду в "идашках". Но глубина оказалась приличной, а дно илистым. Одним словом, утерлись.
   - Так она что, так здесь и лежит? - кивнул я на прозрачную гладь озера.
   - Ну да, - кивнул головой Анатолий. Тут нередко останавливаются машины. Водители спускаются вниз и пробуют воду. Авось пробки растворились.
   Через полчаса, собравшись в путь, мы подошли к кромке берега и, присев на корточки, зачерпнули ладонями из озера.
   - Ну, как? - вопросительно взглянул на меня приятель, утирая губы.
   - Да пока пресная, - сказал я, и мы рассмеялись...
  

На рейде "Могильный"

  
   Осень. Низкое небо над заливом. Смутно виднеющиеся в тумане сопки. Идем к рейду Могильный на размагничивание. Суть его заключается в том, что корабль обматывается электрическим кабелем, по которому пропускается ток для снижения магнитного поля в целях исключения подрыва на магнитных минах, и повышения точности работы навигационного комплекса.
   Рейд встречает нас свинцовой рябью волн, вселенской тишиной и безлюдьем. Нет даже вездесущих бакланов.
   Через полчаса, встав в заданном квадрате на бочки, подводный крейсер замирает на воде и взмыленные швартовые команды, гремя сапогами, спускаются вниз.
   Утром весь экипаж выстраивают на ракетной палубе и, прохаживаясь перед строем, командир ставит задачу. А она не из легких. Кабелем, толщиной в руку, предстоит обмотать всю громадину крейсера, который по величине не уступает пятиэтажному дому.
   Чуть позже к борту швартуется длинная самоходная баржа, на палубе которой установлены гигантские катушки, а в трюме и рубке - аппаратура размагничивания. На баржу подаются лини, к которым крепятся кабели и работа начинается.
   По команде старпома, оскальзываясь и тихо матерясь, мы сматываем с катушек тяжеленные кабели, втаскиваем их на корпус, затем пропускаем под днище крейсера и снова извлекаем наружу. Время от времени лодочные электрики сращивают их концы, и тогда мы перекуриваем. С перерывами на обед и ужин, вся эта работа длится до глубокой ночи и здорово всех изматывает.
   А утром, по команде специалистов, находящихся на барже, все происходит в обратном порядке. Теперь, действуя в том же режиме, мы освобождаем корпус от оплетки и сматываем кабели на барабаны. В полдень баржа отваливает и уползает в сторону материка, а оттуда появляется чихающий дизелем катер. Начинается второй этап работ.
   На нем, действуя носовым и кормовым шпилями, нам предстоит ворочать крейсер вокруг своей оси для выверки штурманского комплекса. Операция тоже трудоемкая и, учитывая его вес, весьма непростая.
   Поочередно натягивая и ослабляя шпилями заведенные на бочки швартовы, корабль устанавливают в нужные положения и выверяют компасы. Теперь работают только штурмана да швартовые команды. Штурмана сидят внизу, в своих рубках, а мы, корячимся на надстройке.
   Под командный лай с мостика и утробный вой шпиля, со шкива которого летят снопы искр, мы поочередно травим и выбираем вибрирующие от напряжения швартовы, переваливая крейсер на очередной румб. Время от времени, для завершения оборота, в болтающийся у борта катер прыгают ракетчики - Осмачко и Тигарев с кувалдой, после чего он несется к нужной бочке. Там ребята высаживаются на нее, отдают швартов и, осев кормой, суденышко тащит швартов к следующей. Закрепив огон за рым, они делают отмашку, катер отваливает в сторону и под натужный вой шпиля, крейсер завершает полное вращение.
   Потом, все повторяется в той же последовательности. Вертится горизонт, корабль и мы вместе с ними.
   В какой-то момент, когда сидя на бочке, лихие ракетчики, орудуя кувалдой, в очередной раз пытаются отдать швартов, на шпиле пропадает электропитание, и мы не успеваем его потравить. Стальная струна опасно натягивается, затем следует короткий звон и над нашими головами что-то мелькает.
   - Все целы!? - металлически гавкает с мостика мегафон.
   Мы молчим и испуганно таращимся в сторону бочки.
   А ее нету. В том месте только пляшущий на волнах катер.
   - Кранты парням, утопли..., - бормочет кто-то побелевшими губами.
   Но вот рядом с катером вспучивается громадный пузырь, затем он лопается и в фонтане брызг возникает исчезнувшая бочка. А на ней, намертво вцепившись в рым, скрючились наши ракетчики.
   -А-а- а- а!! - радостно орем мы и машем парням шапками.
   Через несколько минут катер подваливает к борту, мокрых Осмачко с Тигаревым втаскивают на надстройку и бережно спускают вниз.
   - Да, а могло быть и хуже, - лаконично бросает наш старшина мичман Ксенженко и показывает рукой на обвод рубки. Там, чуть ниже иллюминаторов, солидная вмятина на металле - след удара лопнувшего швартова.
   Спустя полчаса снова натужно воет шпиль, по рейду снует катер, вертится горизонт, крейсер и мы вместе с ними...
  

"Везунец".

  
   Вторую неделю мы болтаемся в горле Белого моря, проводя очередной этап испытаний. Наверху штормит, а внизу тишина. Народу на лодке что муравьев. Тут и гражданские специалисты с завода, и представители различных НИИ и военпреды.
   Кают для всех не хватает, и человек двадцать ютятся в торпедном отсеке, на так называемых "самолетах". Это фанерные топчаны, раскрепленные по бортам на направляющих балках.
   Сейчас ночь, но спят далеко не все. Устроившись на пробковых матрацах, одни играют в традиционные на флоте нарды, другие занимаются травлей, а несколько человек вяжут какие-то снасти.
   Я сижу в кресле у стрельбового пульта и борюсь с дремотой. До конца вахты еще целых два часа. Внезапно загорается глазок "каштана" и меня вызывают в центральный.
   Помимо вахты, там командир со старпомом и корабельный врач.
   - Сейчас будем всплывать, - хмуро глядя на меня, говорит старпом. - Поднимешься наверх и пришвартуешь в районе ракетной палубы буксир. Передадим на него больного.
   - Есть, - бормочу я и прикладываю руку к пилотке.
   Несколько часов назад с одним из спецов на лодке случился эпилептический припадок, он здорово расшиб себе голову и был отправлен в изолятор.
   Через десять минут крейсер всплывает и, облаченный в швартовую экипировку, я неуклюже карабкаюсь наверх. На мостике меня встречают помощник с боцманом и инструктируют.
   - Так ты все понял!? - стараясь перекричать рев ветра и гул моря, - орет мне в ухо помощник.
   - Ага! - ору я в ответ, - понял!
   - Главное пристегнись, и не ссы! - хлопает меня по плечу боцман. А я подстрахую!
   Затем мы спускаемся в рубку, боцман отдраивает тяжелую дверь, и мы выходим на узкий обвод. Уцепившись руками за поручень, преодолеваем его, с трудом отдраиваем вторую и оказываемся под легким корпусом ракетной палубы. Здесь тоже все гудит, во мраке, между шахтами, плещется вода и пена. Подсвечивая себе фонарем, отваливаем массивный выходной люк, ставим его на стопор и я выбираюсь наружу.
   Метрах в двадцати к корме, у левого борта, в ярком свете прожекторов уже болтается буксир, от которого наносит запахом перегоревшего соляра.
   Скользя сапогами по палубе, я делаю несколько шагов вперед, наклоняюсь и страховочной цепью пытаюсь пристегнуться к направляющей. Не получается - обледенела. А спустя мгновение палуба уходит из-под ног и я, балансируя руками, неудержимо скольжу в сторону кормы, к чернеющему из воды стабилизатору. Там мутно всплескивает фонарь и вскипает бурун от работающего винта. В последнее мгновение, метрах в десяти от него, падаю и, извернувшись, цепляюсь рукой за решетку шпигата. Затем, чуть отдышавшись, ползу назад.
   А через минуту с ракетной палубы в мою сторону летит бросательный конец. Это боцман. Встав на колени, я цепляюсь за легость и мичман тянет меня к себе.
   Затем, под лай мегафона с мостика буксира, мы швартуем его к борту и принимаем сходню.
   Пристегнутого к носилкам спеца подтягиваем к ней вшестером и, улучив момент, когда палубы кораблей на мгновение застывают на одном уровне, передаем на буксир.
   Как только переваливаясь на волнах он отваливает в сторону, мы, поддерживая друг друга, скользим к люку, поочередно сваливаемся вниз и пробираемся в рубку.
   У выдвижных, тяжело дыша и отплевываясь, перекуриваем.
   - А ты везунец - подмигивает мне боцман, затягиваясь подмокшей сигаретой.
   Я молча киваю в ответ, глотая сладкий дым и прислушиваясь к гулу моря...
  
  

"Крысиный король"

   После учебы в атомном учебном центре в Палдиски, наш экипаж прибыл в Северодвинск для приемки и испытания нового ракетного крейсера третьего поколения.
   Разместили нас на стоящей в порту плавбазе "Иртыш", где проживали еще несколько экипажей находящихся в ремонте лодок. Поселившись в двух кубриках, расположенных под офицерской палубой, мы быстро познакомились с другими ребятами и командой плавбазы. Состояла она из полусотни моряков срочной службы, возглавляемых пожилым капитаном 1 ранга и несколькими мичманами.
   В силу преклонности лет "Иртыш" в море не ходил, но содержался в образцовом порядке. Его высокий корпус и надстройки были выкрашены в шаровый цвет, деревянная палуба регулярно драилась и сияла первозданной чистотой, а все машины и механизмы находились в полном порядке.
   Был у старой плавбазы единственный недостаток - крысы. Днем они прятались в укромных местах, а с наступлением ночи выходили на охоту, делая набеги на провизионки, камбуз и прочие места, где можно было чем-нибудь поживиться.
   Причем, не ограничиваясь продуктами, всеядные разбойники грызли и оплетки электрокабелей, что порой вызывало короткие замыкания в судовой сети.
   По этому случаю моряками плавбазы с ними велась непримиримая борьба, одним из главных стимулов которой была возможность получить краткосрочный отпуск с выездом на родину, за двадцать отловленных бестий. А для этого следовало представить командованию указанное их число натурой.
   По утрам, перед подъемом флага, дымя сигаретами у обреза на корме, мы не раз наблюдали, как пришпиленные остро заточенными пиками к палубе, крысы отдавали богу душу. А после отбоя, свободные от вахты моряки плавбазы, выходили на ночную охоту.
   В один из субботних вечеров, будучи не пущены в увольнение за какую-то провинность, мы втроем: Витька Допиро, Саня Александров и я, загнав местным аборигенам умыкнутый с завода кусок плексигласа для поделок, уединились с двумя из них в румпельной выгородке и пили брагу. Ее на плавбазе "по тихому" делали из яблочного сока, сахара и дрожжей, сбраживая в предварительно выпаренных огнетушителях.
   Во время дружеской травли, которая неизбежна в таких случаях, Саня, опорожнив очередную кружку с веселящим напитком, заявил что знает, как можно вывести на судне крыс.
   - Иди ты, - недоверчиво хмыкнул один из плавбазовских, со старшинскими лычками. Они тут были всегда, нам мичмана рассказывали.
   - А я говорю можно, - ухмыльнулся Саня. Вот послушайте.
   Для начала нужно найти железную бочку, а затем отловить пяток крыс. Желательно покрупнее. После этого поместить их туда и не давать жрать.
   - Совсем, что ли? - выпучил глаза второй плавбазовец.
   - Ну да, - кивнул головой Саня. Ничего, кроме воды.
   - Ну ты даешь, так они же подохнут! - не согласился Допиро.
   - А вот и нет, - наклонился к нему Саня. Дней пять попостятся, а потом начнут жрать друг друга. Выживет сильнейший, "крысиный король" называется Его надо выпустить и он займется остальными.
   - Не, такого не может быть, - не согласились парни с плавбазы. Заливаешь.
   - Ну, смотрите, мое дело предложить, - пожал Саня плечами, и мы хлопнули из огнетушителя еще по кружке.
   - А кто тебе рассказал эту туфту? - закуривая "Приму", поинтересовался я у Сани.
   - Сам ты туфта, - обиделся тот. Это я слышал, когда был на практике на "Крузенштерне", после мореходки. Боцман рассказывал. А он протрубил на флоте лет двадцать.
   - Боцман говоришь? - заинтересованно взглянул на Саню плавбазовский старшина. С "Крузенштерна"? Тогда другое дело. А, Серега? - пихнул он в бок, начавшего клевать носом приятеля
   - Ага, другое, - очнулся тот. - Наливай...
   Утром воскресенья, кряхтя и переругиваясь, наши знакомцы подняли с пристани на "Иртыш" бочку из-под дизтоплива и поволокли ее в низы.
   - Думаешь получится? - поинтересовался я у Сани.
   - Да хрен его знает, - флегматично ответил приятель, сплевывая за борт. - Я лично не пробовал.
   А в понедельник мы вышли на очередную отработку в море, откуда вернулись спустя месяц. Помывшись в плавбазовской бане, поужинали и завалились спать. На следующий день был назначен строевой смотр и мы обретались на базе.
   - Интересно, как там у наших крысоловов, получилось чего? - надраивая асидолом потускневшую бляху, - вякнул Допиро.
   - Вечером узнаем, - сказал Саня, отпаривая шипящим утюгом клеша.
   После ужина, когда в кубрике застрекотала экипажная "Украина", мы втроем поднялись наверх и отыскали своих знакомцев.
   - Какие успехи на крысином фронте? - спросил Витька у старшины.
   - Ништяк, кореша! - радостно заявил тот. Все получилось. "Тирпиц" давит крыс лучше кошки. А мне во, - очередную соплю навесили, ткнул он пальцем в третью лычку на погоне.
  

"ОХП-10"

  
      Май в тот год был небывало солнечным, теплым и будоражил молодые матросские организмы. Вернувшись после очередных морей на плавбазу и сходив в увольнение, мы с нетерпением ждали очередной субботы, дабы вновь окунуться в береговой мир соблазнов. А их в Северодвинске было предостаточно.
   Можно было сходить в кинотеатр и посмотреть там новый фильм, или отправиться на танцы, в парк культуры - людей посмотреть и себя показать. Можно было, наконец, закадрив девчонок с завода, напроситься к ним в общагу и устроить там веселое застолье.
   Ну, а пока суть да дело, по вечерам, вернувшись с лодки и подождав, когда отцы-командиры отправятся в местные кабаки, мы тоже позволяли себе немного "расслабиться".
   Как-то раз, еще зимой, по просьбе моряков плавбазы, мы умыкнули с завода и принесли им несколько кусков плексигласа и тубу эбонита для поделок.
   А те, в свою очередь, пригласив нас в одну из бесчисленных "шхер" судна, угостили нас крепчайшей брагой со странным названием "ОХП-10". Брага нам понравилась, а вот ее название, вызвало удивление.
   - Почему "ОХП-10" ? - поинтересовался Витька Допиро, когда выпив по кружке, мы закусили пайковой воблой. Это ж огнетушитель.
   - Ну да, - качнул чубатой головой один из плавбазовских. Мы в них делаем брагу.
   Мы не поверили, и местные аборигены рассказали следующее.
   Пару месяцев назад, разжившись у знакомых подводников несколькими банками фруктового сока, сахаром и дрожжами, местные умельцы разоружили один из огнетушителей в котельной, обработали его паром и загрузили соответствующими ингредиентами. Затем, навинтив крышку, опломбировали и водрузили на штатное место. А через неделю в этой самой котельной, вызрел отменный напиток, который и назвали в честь породившего его огнетушителя.
   Выслушав чубатого, мы умилились, и налили из стоящего на рундуке чайника, еще по кружке.
   - Только с сырьем трудновато, - высосав свою, и закурив сигарету, - посетовал тот. Нам соку не дают, а без него никуда.
   - Соку говоришь? - переглянулись мы с Витькой. Сок будет. Ну а продукт пополам.
   - Идет, - качнул головой чубатый. Только никому ни-ни, - приложил он палец к губам. На всех не хватит.
   - Какой разговор, - ухмыльнулся Витька, давай, наливай.
   На следующий день, после ужина, поднявшись наверх, я вызвал с камбуза нашего кока - Сашку Абрамова и ввел в курс дела.
   - Я в доле? - спросил Сашка.
   - Само собой.
   После отбоя, полученные у кока три трехлитровые банки яблочного сока, пачка дрожжей и несколько кило сахара, были доставлены местным умельцам.
   - Как вызреет, скажем, - шмыгнул носом чубатый, принимая груз.
   В течение следующего месяца, исправно поставляя Луке - так звали чубатого, все необходимое сырье, мы исправно получали свою долю, скрашивая вечера после отбоя. А потом лафа кончилась.
   В один из понедельников, по которым проходили политзанятия, нас, как обычно, поэкипажно выстроили на палубе, для подъема военно-морского флага.
   Мероприятие это ответственное и на флоте весьма почитаемое.
   Вскоре из рубки донесся монотонный отсчет метронома, а потом усиленный динамиками голос вахтенного офицера: "На фла-а-г и гюйс, смир-р-на-а!
   В наступившей вслед за этим тишине, неожиданно раздался громкий хлопок и с верхнего мостика в голубое небо, взмыла струя рыжей жидкости. Через секунду, провожаемая сотнями взглядов, она рухнула на непорочно чистую палубу, и в воздухе сладко запахло бардой.
   Оставшийся безвестным умелец, пошел дальше и приспособил "бражный" огнетушитель наверху, поближе к солнцу...
  

"Хлеб"

  
   Зима установилась морозная. Втягивая головы в колючие воротники шинелей и скрипя сапогами по снегу, мы топаем из рабочей зоны, где на темной воде неподвижно застыли тела ракетоносцев, в свою казарму на берегу.
   Мы - это несколько старшин и матросов, час назад сменившихся с гарнизонного караула и сдавшие автоматы помощнику на своей лодке.
   Мороз крепчает, на ночном небе вспыхивают сполохи северного сияния, и такое ощущение, что мы одни в этом мире.
   Спустившись с сопки по обледенелому трапу, мы оставляем позади заваленный снегом склад ГСМ с неподвижно застывшим на вышке часовым в тулупе, минуем несколько складских помещений с замерзшими окнами и останавливаемся перед одноэтажным кирпичным зданием. Из расположенной позади него высокой трубы, в небо поднимается белесый столб дыма, а на фасаде, под тускло светящим фонарем - наглухо закрытое окошко.
   Мы останавливаемся, я стягиваю с руки шерстяную перчатку и стучу в него.
   Через пару секунд окошко распахивается, чья-то рука, с якорьком на запястье, брякает на оцинкованный подоконник только что испеченный кирпич белого хлеба, и оно захлопывается.
   Отломив горбушку, я передаю остальное сослуживцам и с наслаждением жую. Хлеб ноздреватый, с кислинкой и непередаваемо пахнет. Расправившись с ним, мы молча выкуриваем по сигарете и идем дальше.
   Говорят, в базе так было всегда, с момента ее основания. Моряки, возвращающиеся ночью со службы, постучав в окошко пекарни, неизменно получали кирпич свежего хлеба.
   Несколько лет спустя, уже будучи офицером и вернувшись из очередной автономки, я шел ночью по тому же маршруту. Остановился у знакомого окошка и постучал.
   Через пару секунд на подоконнике лежал горячий кирпич, как тогда, когда я был старшиной.
   Только не было рядом тех ребят, друзей моей юности.
   Помнят ли они тот хлеб?
   Я думаю, помнят...
  

"В пучине".

   Июнь. В Северодвинске небывало теплое лето, цветет сирень, а мы снова уходим в море. Предстоит очередной этап испытаний - глубоководное погружение. Оно обязательно для каждой новой лодки. А наша "букашка" самая новая и ход ее испытаний курируется высшими чинами из Москвы. На борту уже побывали будущие маршалы Устинов с Куликовым, а также главком ВМФ с целой свитой адмиралов. Это здорово подняло боевой дух команды, и мы готовы "нырнуть" хоть в преисподнюю.
   В заданный полигон приходим ночью, тихой и светлой как день, в сопровождении маячащего на горизонте эсминца. Через некоторое время швартовную команду выгоняют наверх, и мы готовим надстройку к погружению. Проверяем на отрыв спасательные буи, опускаем и заваливаем в надстройку кнехты и "утки", задраиваем и стопорим люки вьюшек.
   Затем, по приказу с мостика, покидаем надстройку, спускаемся вниз и разбегаемся по боевым постам.
   Вслед за этим на корабле объявляется тревога и следует команда: "По местам стоять, к погружению!". В трубопроводах шипит гидравлика, чмокают клапаны аварийных захлопок, и в балластные цистерны с ревом врывается вода. Крейсер вздрагивает, на секунду замирает, и палуба уходит из-под ног.
   - Глубина двести метров, осмотреться в отсеках! - раздается через несколько минут из "каштана", и мы обследуем свой торпедный.
   Нас в нем четверо: командир боевой части капитан-лейтенант Сергей Ильич Мыльников, старшина команды Олег Ксенженко и два старших спеца - Саша Порубов и я.
   - Первый осмотрен, замечаний нет. Глубина двести метров! - получив от нас доклады, наклоняется к "каштану" Мыльников.
   - Есть первый! - мигает лампочка и гаснет.
   Затем крейсер погружается еще на двести метров, в отсеке становится значительно прохладней и стрелка глубиномера замирает на отметке 400. Это наша рабочая глубина, на которой мы бывали не раз.
   Достичь же следует предельной, а именно, шестисот метров. На такую глубину рассчитан прочный корпус нашего ракетоносца. Теоретически. И нам следует это проверить на практике.
   Наконец из центрального поступает долгожданная команда, стрелка на глубиномере вновь оживает и медленно ползет вправо. Мы замираем и выжидательно на нее пялимся. В отсеке становится еще холодней, на подволоке, нижней крышке входного люка и переборке возникают капли конденсата, и слышится едва уловимое потрескивание корпуса.
   Ощущение не из приятных. Мы тихо перемещаемся по отсеку, чутко прислушиваясь к забортным шумам и внимательно осматривая торпедные аппараты, входной и торпедопогрузочный люки, а также забортную арматуру. Пока вроде все в порядке.
   Внезапно мертвую тишину нарушают непонятные шорохи у кормовой переборки. Там стоит герметично запаянная банка с сухарями, и звуки доносятся из нее. Ксенженко берет банку и, поднеся к уху, прислушивается.
   - Прыгают, - округлив глаза, бормочет он. Мы тоже удивленно взираем на банку, не понимая природы столь необычного явления.
   - Наверное, от вакуума, - поразмыслив, констатирует Сергей Ильич. Потом он приказывает нам с Порубовым обследовать среднюю палубу, и мы спускаемся вниз. Пока мичман осматривает выгородку компрессора, я отдраиваю дверь командирского гальюна и проверяю запорную арматуру. Однако выйти назад не получается - полуоткрытую дверь клинит, и вылезти обратно не удается.
   - Саня!- зову я мичмана, пытаясь протиснуться наружу. Помоги.
   Но не тут-то было. Массивную дверь намертво притерло к комингсу и сколько мы не корячимся, она ни на миллиметр не подается.
   - Ладно, сиди пока тут, - утирает со лба пот Порубов, - я скажу нашим.
   Делать нечего, я усаживаюсь на мельхиоровый стульчак и жду.
   А корабль, между тем, погружается до нужной отметки, о чем я слышу из "каштана" средней палубы и напряженно замираю. Потом, около часа, он идет на этой глубине, и я изрядно мерзну в тесном помещении.
   Наконец мы подвсплываем, давление на корпус уменьшается, и общими усилиями меня извлекают наружу.
   - Ну, вот и порядок, - бормочет Ксенженко, с усилием задраивая дверь. Здорово, однако, ее обжало.
   Потом следует команда "По местам стоять к всплытию!", в балластные цистерны с ревом врывается воздух и, пронзая толщу воды, крейсер устремляется к поверхности.
   Чуть позже мы стоим в полумраке мокрой рубки у выдвижных, дымим сигаретами и молчим. Снизу видны сапоги стоящих на мостике рулевого с помощником и клочок голубого неба. Хорошо...
  

"Караул".

   - Ну что, Все всем понятно? - обводит нас взглядом лейтенант закончив инструктаж.
   - Понятно, - отвечаем мы вразнобой и киваем головами.
   - Тогда вперед и с песнями, - встает он из-за стола и первым выходит из каюты.
   Поддергивая на плечах автоматы и оправляя подсумки, мы топаем по длинному коридору финской плавказармы вслед за лейтенантом, поднимаемся на верхнюю палубу и сбегаем по крутому трапу на причал.
   Затем разбираемся попарно и направляемся к выходу из рабочей зоны.
   Нас десять человек и под начальством лейтенанта мы заступаем в караул. Мероприятие это на флоте, прямо скажу, тягомотное и нелюбимое. Но что делать, выбирать не приходится.
   Миновав стоящие у заснеженных пирсов лодки, мы подходим к КПП, лейтенант предъявляет пропуск, и нас выпускают наружу.
   Сразу же за решетчатыми воротами, с традиционными якорями на них, хорошо накатанная заледенелая дорога, проложенная между двумя сопками. Она ведет в жилой городок, где живут семьи офицеров и мичманов, а также всевозможные гражданские спецы из различных закрытых НИИ и "почтовых ящиков".
   Пройдя по дороге с километр, мы сворачиваем вправо, на тянущуюся по склону протоптанную в снегу тропу, и, пыхтя, карабкаемся вверх. Сразу же за ним, на обширной площадке, стоит одноэтажный домик комендатуры, с расположенным перед ним плацем, а метрах в ста дальше, за высоким глухим забором, над которым торчит караульная вышка, утопает в снегу гарнизонная гауптвахта, или как мы ее называем "губа". Там нам и предстоит нести караул.
   Для начала лейтенант, фамилия которого Туровер, заводит всех в комендатуру и, пока мы пялимся на висящие на стенах плакаты, с намалеванными на них дубоватого вида матросами, выполняющими строевые приемы, исчезает за обитой клеенкой дверью. На ней медная табличка "комендант".
   Через несколько минут Туровер выходит вместе с красномордым прапорщиком, и нас выстраивают вдоль одной из стен.
   - Т-э-экс, - встав перед строем и заложив руки за спину, цедит прапор, обводя нас тяжелым взглядом. А тут как я погляжу у меня знакомцы. Ты!, - указывает он пальцем на стоящего рядом со мной Федю Гарифулина.
   - Старший матрос Гарифулин! - вякает Федя.
   - Сидел у нас?
   - Точно так, сидел, товарищ прапорщик.
   - Ну-ну, - хмыкает прапор. - Глядишь, еще посажу.
   Потом, неспешно расхаживая вдоль строя, он долго и нудно бубнит о наших обязанностях при несении караульной службы.
   Прапора зовут Чичкарев, он начальник гауптвахты и весьма известная в гарнизоне личность. Эту известность прапорщик заслужил небывалым рвением по службе, фанатичной любовью к уставу и непримиримой борьбой со всякого рода разгильдяями из числа моряков и солдат стройбата. С раннего утра до обеда он "метал громы и молнии" на гауптвахте, а во второй половине дня охотился в гарнизоне на флотских "самоходчиков" и "партизан" - так звали стройбатовцев.
   Те платили начальнику взаимной "любовью" и по мере сил учиняли Чичкареву всяческие пакости.
   Несколько лет назад, когда ретивый прапор темной ночью возвращался домой, из подъезда дома, который возводили на окраине жилого городка стройбатовцы, раздался истошный женский крик "Помогите, насилуют!". Чичкарев ринулся туда и получил чем-то тяжелым по кумполу. Спасли прапора зимняя шапка и случившийся неподалеку патруль, который доставил его в больницу.
   Однако, оклемавшись, должных выводов для себя прапор не сделал и стал отлавливать нарушителей с двойным рвением. Это не замедлило сказаться, и прошлой весной из Мурманска Чичкареву пришла телеграмма "Мишаня встречай 3 мая 17.00. Поезд Ленинград-Москва, вагон 9. Твоя Дуся".
   Выпросив у коменданта "УАЗ", Мишаня, так звали прапора, ломанулся в Мурманск, встречать жену, которая действительно гостила в Ленинграде, и у искомого вагона попал в объятия нескольких флотских "дембелей", бывших своих клиентов, которые и отправили ту телеграмму. О чем они беседовали неизвестно, но после встречи поборник устава оказался в госпитале.
   Это несколько поумерило его пыл, но Чичкарев по-прежнему исправно нес свою нелегкую службу.
   - Ну что, понЯли?! - грозно вопрошает прапор, завершив инструктаж и обводит глазами строй.
   - Так точно, товарищ прапорщик! - дружно отвечаем мы.
   - Ну, то-то же, - угрюмо бормочет он и оборачивается к лейтенанту.
   После этого нас отпускают перекурить и, выйдя наружу, мы дымим сигаретами у вкопанного в землю обреза. А к комендатуре топают еще десяток моряков с двумя офицерами и мичманом. Мы с завистью поглядываем на них. Счастливчикам светит патруль в жилом городке. Увольнений в гарнизоне нет и поглазеть на почти гражданскую жизнь удовольствие не из последних.
   Потом всех выстраивают на плацу, появляется помощник коменданта - шустрый пожилой майор и начинается развод. Чуть позже, тройки патрулей с красными повязками на рукавах, чинно шествуют в сторону вечерних огней городка, а мы, скрипя сапогами по снегу, спускаемся к гауптвахте.
   У врезанной в ограду глухой калитки, над которой на вышке торчит часовой, Туровер давит на кнопку, изнутри щелкает замок, и мы входим во двор. Он просторный, с расположенным напротив ограды одноэтажным каменным зданием, на фасадной стене которого несколько зарешеченных окошек и три обитых железом двери.
   Лейтенант открывает крайнюю, и мы заходим в прокуренное помещение. Это караулка, или место, где отдыхают так называемые "подсменные", то есть сменившиеся с постов моряки. В ней, за обшарпанным столом, сидит старший лейтенант в шапке и кителе что-то записывающий в журнал, а на лавке у стены клюет носом старшина. Из второй, смежной комнаты, доносится разноголосый храп.
   - Что-то вы долго, - бурчит старлей и протягивает нашему лейтенанту руку. Потом происходит смена постов, и мы остаемся одни.
   Нам с Витькой Допиро и Славкой Гордеевым выпало стоять на вышке, а другим охранять сидящих в камерах и выводить их на работы. Режим несения службы четыре через восемь. То - есть, четыре часа бдишь, четыре тупо сидишь в караулке подсменным и еще четыре дрыхнешь на нарах.
   Моя смена самая хреновая - с нуля до четырех, и зовется "собакой". Когда Туровер, оставив за себя Жору Юркина, уходит навестить сидящих здесь офицеров, а ребята "по тихому" начинают перебрасываться в прихваченные с собой карты, я решаю для общего развития обозреть то, что предстоит охранять.
   Выйдя на улицу и перебросившись несколькими словами со стоящим на вышке Витькой, топаю вдоль здания и открываю находящуюся в его середине массивную дверь. За ней длинный коридор, с расположенными по обеим сторонам камерами, освещенный тусклым светом забранных в металлические сетки фонарей. Воздух сырой и спертый, с резким запахом хлорки и застарелого табачного дыма. По коридору, набросив на плечо ремень автомата, понуро расхаживает Серега Чибисов. При моем появлении он оживляется и, подойдя вплотную, шепчет - "курево есть? Пацаны просят".
   Я молча протягиваю ему пачку "Примы".
   - Чего пришел? - интересуется приятель. Дрых бы лучше.
   - Да так, взглянуть, для общего развития.
   - А чего тут глядеть, губа как губа, - ухмыляется Серега и сует в зарешеченное окошко одной из камер несколько сигарет.
   - Спасибо, кореша, - бубнят оттуда.
   - Тут с нашей дивизии сидят, - сообщает мне Серега, - за самоход и драку. А вон там, в седьмой, - кивает он головой назад - "партизан" в одиночке. У "сундука" бабу трахнул.
   - Ну да? - не верю я. - Травишь.
   - Точно тебе говорю, - наклоняется ко мне приятель. - Сундук пригласил его домой батарею поменять, потом они втроем "шила" вмазали, и хозяин отрубился. А партизан сгреб бабу и трахнул.
   - А может она сама дала?
   - Не, - вертит головой Серега. - У партизана вся морда покарябана.
   Потом он снова начинает расхаживать по коридору, а я заглядываю в небольшую комнату с открытой дверью, расположенную в конце. Это что-то вроде пищеблока. Посредине длинный стол со скамейками, рядом с ним, на стеллаже, несколько армейских термосов для переноски пищи, а на стене полки, с алюминиевыми мисками, кружками и ложками на подносе. Напротив пищеблока, в узком сыром отсеке, умывальник на пять кранов и гальюн, в котором шумит вода и пищат крысы. Короче, место невеселое.
   Вернувшись назад, я снимаю с вешалки шинель и, укрывшись ею, заваливаюсь на топчан в комнате отдыха, где уже кемарят несколько караульных.
   Незадолго до полуночи нас будит разводящий - Жора Юркин. Ребята натягивают на себя шинели, а я валенки и тулуп. Затем, прихватив автоматы, мы все вместе выходим на улицу. На дворе мороз за двадцать, но тихо.
   - На пост, - бурчит мне Жора, когда мы подходим к вышке, и я тяжело карабкаюсь по крутому деревянному трапу наверх. Там, с ноги на ногу нетерпеливо переминается Допиро. В своих валенках и тулупе с поднятым воротником, он чем-то похож на деда Мороза.
   - П- пост сдал, - цокает он зубами, над которыми топорщатся заиндевелые усы.
   - Пост принял, - говорю я в ответ, и Витька спускается вниз. Потом смена уходит, и я остаюсь один.
   Для начала опускаю уши шапки и притопываю валенками. Ничего, пока вроде тепло.
   Потом обхожу узкий периметр площадки и озираю окрестности. Территория гауптвахты ярко освещена прожекторами, укрепленными на угловых столбах ограды. В одном из окон комендатуры тоже мерцает свет. Там сидит дежурный по гарнизону. А дальше снежное безмолвие сопок, которые волнами уходят к горизонту.
   Слева, со стороны залива, дважды доносится тоскливый вой сирены - какая - то лодка возвращается с моря. А справа, на проложенном в скалах серпантине, изредка мелькают огоньки проходящих по нему "кразов". Где-то там "партизаны" долбят секретное подземное укрытие для наших лодок.
   На крыльце комендатуры внезапно вспыхивает блик света и из дверей появляются несколько фигур. Это сменившиеся до утра патрули. Скрипя ботинками по снегу и весело переговариваясь, они направляются в сторону базы.
   Я с зависть провожаю их взглядом и сплевываю вниз. Потом поддергиваю на плече автомат и меряю шагами тесное пространство вышки.
   А полярная ночь набирает силу. Мороз крепчает, небо становится выше, и внезапно по нему рассыпается цветастый серпантин. Он искрится непередаваемой гаммой красок, непрерывно меняется и охватывает полгоризонта. Открыв рот, я цепенею и заворожено взираю на небо.
   Еще через несколько минут оно светлеет, последние лучи тают и все становится как обычно. Темные сопки, белый снег и я на вышке.
   Смотрю на часы - без четверти два. В воздухе чувствуется что-то новое и сверху, кружась, начинают падать пушистые хлопья снега. Скоро Новый год, для меня третий и в этих местах последний. Осенью дембель и прощай Флот. На а потом...
   Ход моих мыслей прерывает мерзлый скрип двери комендатуры и от нее, в сторону гауптвахты катится темная фигура.
   - Чичкарев, - узнаю я прапора. Топает проверять посты.
   Подойдя к калитке, прапорщик что-то бурчит и давит кнопку. У меня над головой хрипит зуммер, и я нажимаю свою, закрепленную на щитке. Внизу лязгает электрический запор и Чичкарев ступает через порог.
   С минуту он молча озирает свои владения, а затем исчезает в караулке.
   Оттуда Чичкарев появляется в сопровождении нашего лейтенанта, и они идут к центральной двери гауптвахты. Снова лязг двери, блик света и тишина.
   Обратно начальники появляются минут через двадцать и о чем-то переговорив, расходятся в разные стороны.
   Когда за прапором запирается калитка, и он удаляется в сторону жилого городка, я расстегиваю верхнюю петлю тулупа и извлекаю из внутреннего кармана шинели сигарету и спички.
   Затем, укрывшись за ограждением вышки, прикуриваю и, пряча огонек в кулаке, с наслаждением затягиваюсь. Курить на посту запрещено. Но, как говорят, если очень хочется - можно.
   Нарушив устав, тушу бычок в снежной пороше на полу и отщелкиваю его в сугроб за ограду. На душе становится веселей. Притопывая валенками, я расхаживаю по площадке и бормочу похабную песню про Садко - заморского гостя. Ее в числе других, мы часто исполняем по вечерам под гитару, укрывшись от дежурного офицера в баталерке.

Три дня не умолкая, бушует океан,

Как хрен в штанах болтается, кораблик по волнам.

В каюте класса первого, Садко незваный гость,

Гондоны рвет на черепе, вбивает жопой гвоздь...

   сиплю я непослушными губами, рисуя в воображении дальнейшую картину глубинного разврата.
   Между тем снег усиливается и начинается метель. Я поднимаю воротник тулупа и прячу лицо от колючих порывов ветра. На Севере всегда так. За сутки погода может поменяться несколько раз. Метель бушует весь остаток ночи и когда под утро меня сменяют, во дворе по колено снега. Теперь предстоит еще четыре часа бдения в караулке. Серега уже там, и развалившись на лавке, грызет пайковой сухарь. За столом, поклевывая носом, сидит лейтенант.
   - На, - тычет мне приятель второй сухарь, когда освободившись от амуниции, я усаживаюсь рядом.
   В шесть утра мы тянем из кулака Юркина спички, и мне выпадает конвоировать губарей на камбуз за завтраком. Их уже подняли и одни лениво шоркают лопатами во дворе, а другие вытаскивают из камер на улицу деревянные топчаны "для проветривания". Кто из флотских начальников это придумал не знаю, но такую же дурь я видел в начале службы в Ломоносово, на Балтике.
   Через несколько минут четверо "сидельцев", в измятых шинелях без ремней и с термосами на горбу, в моем сопровождении выходят за ограду, и направляются в сторону базы, на камбуз.
  
   Сначала мы плетемся по заметенной снегом тропе, а потом обходим рабочую зону с лодками стороной и идем сверху по серпантину, вдоль сплошного проволочного заграждения с вышками, на которых по ночам тоже выставляется караул от береговой базы. Изредка по дороге, осыпая нас снежной пылью, с натужным ревом проносятся груженые породой "кразы" и мы сходим на обочину.
   Наконец подходим к камбузу, который высится справа от казарм, на пологой сопке. Он четырехэтажный, кубической формы и за раз вмещает до тысячи едоков со всей флотилии. Со стороны казарм туда уже движутся черные строи, над которыми в воздухе висит морозный пар.
   Чуть передохнув у подножья сопки, мы карабкаемся вверх по боковому деревянному трапу, выбираемся на небольшую площадку сзади камбуза, заходим внутрь и направляемся по коридору в варочный цех.
   Там, в клубах пара, лязге кухонной утвари и криках камбузного наряда, у громадных котлов орудуют черпаками несколько коков и расхаживает облаченный в белую куртку упитанный мичман. При виде нас он хмурится и тычет пальцем в сторону ближайшего кока.
   Через десять минут, навьюченные термосами с горячим кофе, маслом, и яйцами, а также двумя вещмешками с тушенкой и кирпичами еще теплого хлеба, мы выходим наружу и чапаем назад. Губарей на камбузе любят и всегда затаривают по полной. И в этом нет ничего удивительного - на их месте может оказаться каждый.
   На место приходим взмыленные, и кормим сначала камерников, а потом караул.
   Ровно в восемь, укрывшись тулупом, я валюсь на топчан между Серегой и Юркиным и мгновенно засыпаю.
   В двенадцать, позевывая и сбрасывая остатки сна, вновь торчу на вышке, но уже в сапогах и шинели. На дворе оттепель, с высокой крыши гауптвахты порой срываются пласты снега, от залива наносит сырым ветром. Потом оттуда появляется расхлябанный строй из двух десятков моряков и старшин, с идущим сбоку Федей Гарифулиным. С утра губари разгружали пришедшую с Североморска баржу с продуктами и теперь топают на обед.
   - Открывай! - орет Федя, когда вся эта бражка, весело балагуря и матерясь, возникает у ограды. Затем со стороны поселка подходит вторая, такая же команда - эти были на чистке снега, а вслед за ней, как черт из коробки - появляется Чичкарев.
   Всех прибывших выстраивают во дворе в две шеренги и тщательно пересчитывают.
   Потом прапор не спеша идет вдоль строя и скользит взглядом по лицам губарей.
   -Ты, ты, и ты! - указывает он рукой в хромовой перчатке на двух моряков и старшину. Выйти из строя!
   Те нехотя выходят и угрюмо косятся на прапора.
   - Расстегнись! - следует очередная команда и когда она выполняется, Чичкарев сдергивает с шеи первого две висящих на ней палки сухой колбасы, у второго вытаскивает из-за пояса робы спрятанную там бутылку вина, а у третьего вытряхивает из-за пазухи несколько пачек сигарет.
   Затем следует проникновенная воспитательная речь, основные слова в которой "мать-перемать!", "недоноски!" и "я вас в порошок сотру!", после которой вся тройка получает по двое суток "дп", то-есть дополнительного ареста.
   После этого всех губарей загоняют в камеры, и начинается кормежка. Самое интересное то, что из конфискованного прапор забирает с собой только вино и сигареты. Колбаса же отправляется на пищеблок для выдачи арестантам.
   В шестнадцать часов я сменяюсь и с чувством выполненного долга топаю в караулку.
  
   Там, по просьбе Витьки Допиро, усаживаюсь за стол и малюю на обнаруженном в караульном журнале чистом листке, трафарет для наколки. На нем, на фоне "розы ветров", подводная лодка и ниже надпись "КСФ".
   Однако закончить не получается. На пороге возникает Чичкарев и хмуро интересуется, где лейтенант.
   - Вышел проверить караул, - отвечаем мы, нехотя вставая.
   - А это что у тебя?, - цапает прапор со стола листок.
   - Да так, рисунок, - пожимаю плечами.
   - Рисунок говоришь?, - вопрошает он. А ну пошли со мной.
   Укоризненно взглянув на Витьку, я нахлобучиваю шапку, выхожу вслед за прапором и мы следуем в комендатуру.
   Там он заводит меня в "ленкомнату" и показывает на чистый кумачовый стенд, лежащий на стульях.
   - Во, напишешь тут лозунг. Сумеешь?
   - Попробую, - отвечаю я, - а чем?
   Чичкарев достает из стоящего у стены шкафа жестянку белил, пару кистей и водружает все на стол.
   - А что писать?
   - Вот это, - морщит он лоб, - "Служи по уставу - завоюешь честь и славу". ПонЯл?
   - Угу, - обреченно киваю я головой.
   - И смотри мне, напартачишь, посажу, - грозит пальцем прапор и оставляет меня одного.
   Кляня Витьку с его просьбой и так некстати подвернувшегося Чичкарева, я прикидываю, как писать этот самый лозунг. Для меня это несложно. Всяческие рисунки и надписи разнообразными шрифтами, я насобачился делать давно, еще когда учился в изостудии при доме пионеров, а потом в техникуме. И на лодке, под надзором замполита, вместе с ленинградцем Витькой Бугровым, мы вот уже третий год выпускаем экипажную стенгазету "Океан".
   Сплюнув на пол, я макаю кисть в банку. И тут меня осеняет, - а почему бы не насолить прапору? Из-за него вместо отдыха я корячусь в этой промерзшей ленкомнате с перспективой загреметь на губу. И немного подумав, я малюю первое слово "СлужЫ", а потом перехожу к остальным
   Когда через полчаса Чичкарев снова появляется в комнате, лозунг готов.
   Шевеля губами он читает мое творение и остается довольным.
   - Повешу на входе, - бубнит прапор и благосклонно хлопает меня по плечу. А теперь дуй в караулку.
   - Мы уж думали он тебя посадил, - встречают меня ребята.
   - Нет, - качаю я головой и рассказываю, чем занимался.
   В ответ грохает дружный смех - все представляют как комендант вздрючит прапора за эту самую "Ы".
   А когда на землю опускаются сумерки, мы топаем обратно по той же тропе.
   На дворе оттепель...
  
   Примечания:
   Самоходчик - моряк, находящийся в самовольной отлучке.
   Шило - спирт.
   Сундук - мичман.
   Баталерка - помещение для хранения личных вещей.
  

"Фьорд"

   На Кольском весна. Почти весь день белесый шар солнца колесит по небу, отогревая застывшую землю. В заливе давно растаяли последние льдины и там заполошно орут бакланы.
   Мы сидим на парапете пирса, молчим и лениво курим. Завтра воскресенье и целый день предстоит торчать в казарме. Увольнений в нашей базе нет, поскольку кругом одни лишь скалы да уходящие волнами к горизонту сопки.
   - Вмазать бы, - вздыхает Витька Допиро и швыряет бычок в воду. Надоело все.
   - А у тебя есть? - сонно бормочет сидящий рядом Славка Гордеев.
   - Угу, - кивает головой Витька. От протирки чуток осталось.
   - Ну, вмажем, а потом? - щурит узкие глаза Димка Улямаев. Опять на "губу" загремим? Не, я так не хочу.
   Мы снова молчим, думая каждый о своем.
   - А давайте лучше в сопки сходим? - внезапно оживляется Славка. Там сейчас хорошо - мох зеленеет и все такое.
   - Можно и в сопки, - подумав, соглашается Витька. Все лучше, чем в казарме припухать
   - Точно, - поддерживаю я приятеля. Славка, ты как? - толкаю в бок Гордеева.
   - А чо я? Я как все, - шмыгает носом Славка.
   Потом мы обсуждаем детали и решаем, что лучше всего "свинтить" сразу же после завтрака, как только начнут крутить фильмы. До отбоя нас вряд ли кто хватится.
   Утром, сменившись с вахты, мы топаем на камбуз, где для нас оставлен "расход" и часть продуктов загружаем в прихваченный с лодки "сидор". Туда же отправляются выпрошенный у коков цыбик чаю и умыкнутые со стола пару кружек.
   Когда мы приходим в казарму, там уже дым коромыслом. За массивным столом в углу, зажав в руках костяшки домино и весело матерясь, сражается группа "козлистов", любители фильмов налаживают киноустановку и вешают в проходе между коек экран, а остальные, в предвкушении удовольствия, валяются на койках или болтаются по казарме.
   Потершись для вида среди сослуживцев, мы накидываем бушлаты и, прихватив "сидор", спускаемся вниз.
   - Ну что, почапали? - спрашивает Витька, похлопывая себя по животу. Там, под робой, у него плоская фляжка со спиртом, а по нашему "шильница".
   Оглядываясь по сторонам, что б не попасться на глаза базовому патрулю, мы ходко идем к стоящим напротив казармам, за которыми высится обрывистый скальный массив.
   Минут через десять, вскарабкавшись наверх по одной из расщелин, оказываемся наверху и, определившись с направлением, следуем в сторону дальней гряды сопок. Идти легко. Под ногами пружинит зеленеющий ковер мха, изредка перемежающийся белыми языками еще не растаявшего крупнозернистого снега и массивами черного базальта.
   Маршрут выбран не случайно. Где-то там, за грядой, одно из ответвлений залива, которое мы не раз видели, уходя в море на отработки.
   Впереди, с "сидором" на плече, косолапо топает Димка Улямаев. Он рулевой-сигнальщик и лучше всех знает, в какую сторону двигаться.
   А полярный день, между тем, набирает обороты. Над нами синеет высокое, без единого облачка небо, над далеким туманным горизонтом все выше поднимается солнце, которого мы не видели почти полгода, с юга порой налетает влажный соленый ветер.
   -Эй, пацаны! - внезапно орет сзади подотставший Славка и показывает рукой на только что пересеченную нами снежную низину. На ней розовеют следы от трех пар сапог.
   Мы наклоняемся, и обнаруживаем во мху прошлогодние россыпи клюквы. Собрав по горсти и с удовольствием сжевав ягоды, трогаемся дальше.
   Наконец заветная гряда. Поднявшись на одну из вершин, мы замираем в восторге, а потом орем от радости. Внизу, в километре от нас, бескрайняя синь залива, изрезанная многочисленными фьордами. У прибрежных скал изредка взблескивает на солнце прибой, а на водной глади качаются стаи чаек.
   - Ништяк, - довольно гудит Допиро, утирая ладонью взмокший лоб и первым начинает спуск.
   Через полчаса мы стоим на берегу одного из фьордов и озираемся по сторонам. Тут царят первозданные тишина и покой. На замшелые валуны беззвучно накатывают мелкие волны, оставляя после себя белоснежные клочья пены, прибрежный, всех цветов галечник, чисто вымыт и скрипит под ногами.
   Внезапно неподалеку раздается всплеск и у ближайшего от берега камня, возникает темная голова с круглыми глазами.
   - Нерпа, - шепчет кто-то из ребят и голова исчезает. У нас в базе они тоже изредка появляются и всегда вызывают восхищение.
   Потом мы снимаем бушлаты - солнце пригревает все сильнее, вместе с Димкиным "сидором" кладем на плоский камень у скалы и бродим по берегу.
   Здесь же, у уреза воды, находим лежащий на гальке обрывок сети с большим стеклянным поплавком, а через сотню метров дальше - несколько решетчатых деревянных ящиков, которые выбросило море.
   Прихватив их, мы идем назад.
   Через несколько минут у камня весело потрескивает костер, а Димка, раздернув горловину "сидора", выкладывает на расстеленную на камне газету, прихваченные с собой продукты. Тут пару банок тушенки, пяток яиц, консервированный сыр и два кирпича хлеба.
   Подождав, пока Славка, орудуя складным ножом, готовит четыре "птюхи", накладывая на них поочередно сыр и тушенку, Витька отвинчивает колпачок фляги и набулькивает в одну из кружек спирт. Во второй, стоящей на камне, принесенная с тающего неподалеку ледника, вода. Затем кружка пускается по кругу, мы запиваем спирт водой и с аппетитом жуем.
   - Хорошо, - мычит полным ртом Славка.
   - Угу, - кивает в ответ Димка, смешно двигая ушами.
   Подкрепившись, мы закуриваем и, щуря глаза, нежимся на солнце.
   Потом Димка достает из кармана самодельную снасть - она почему-то называется "самодур" и направляется к воде. А мы втроем гоняем по берегу поплавок, организовав что-то вроде футбола.
   Когда изрядно набегавшись, возвращаемся назад, Улямаев потрошит на камне здоровенную рыбу.
   - Ну, ты даешь! - удивляемся мы. Треска?
   - Вроде того, - кивает Димка и бросает внутренности в костер.
   Неожиданно откуда-то сверху доносится лай, и мы видим спускающихся по склону двух людей с собакой и в зеленых фуражках.
   - Погранцы, - ухмыляется Витька. Ща арестуют.
   Мы знаем, что наша база находится в зоне действия Арктического погранотряда и там служат не хилые ребята.
   - Кто такие? - спрашивает подойдя первый, с погонами сержанта на защитного цвета ватнике и автоматом на плече.
   - Не видишь, что-ли, моряки, - лениво бросает кто-то из наших.
   - С базы, что ли? - кивает он в ту сторону, откуда мы пришли.
   - Ну.
   - Документы.
   Мы достаем военные билеты и протягиваем сержанту.
   Все это время второй, с поджарой овчаркой на поводке, стоит поодаль и молча на нас таращится.
   - Порядок, - говорит сержант через минуту и возвращает документы. Закурить есть?
   - Держи, - протягиваю ему пачку "Примы".
   - Леха! - оборачивается сержант к напарнику. Давай сюда, это наши ребята!
   - А ты думал шпионы? - смеемся мы и последний лед отчуждения тает.
   Сержант оказывается Витькиным земляком, а Леха, присев на корточки, советует Димке, как лучше приготовить рыбу.
   - "Шила" с нами вмажете? - подмигивает Витька сержанту и взбалтывает лежащую на камне флягу.
   - Отчего же, можно, - соглашается тот и извлекает из висящей на боку полевой сумки две ядреных луковицы и пачку галет. Это от нас, на закусь.
   Витька снова наполняет кружку, Славка из ледника вторую, и они идут вкруговую.
   Закусив, мы отдаем остатки Индусу, так зовут овчарку, и закуриваем.
   После этого Леха, вынув из автомата шомпол, жарит на нем куски рыбы, а Димка, приткнув к костру кружки с водой, кипятит ее и заваривает чифирь.
   Вскоре мы едим истекающую соком, подрумяненную треску, голову от которой доедает Индус, и по очереди прихлебываем из закопченных кружек.
   Между тем солнце клонится к закату и пограничники, пожав нам на прощанье руки, вместе с Индусом исчезают в скалах.
   - Хреновая все-таки у них служба, - говорит Славка, шевеля палкой затухающий костер. Зимой в тундре холодрыга, а летом гнуса полно.
   - Это точно, - кивает Димка, - служба не мед, как и у нас.
   А спустя час, убрав все за собой, мы в последний раз окидываем взглядом фьорд, окружающие его скалы с искрящейся на солнце капелью ледника и отправляемся в обратный путь. Идем не спеша, молчим и часто оглядываемся назад.
   Потом, в южных морях, мне доведется увидеть немало живописных лагун и заливов которые стерлись из памяти. А вот тот заполярный фьорд остался. Навсегда.
  
   Примечания:
   Расход - продукты, оставляемые для сменяющихся с вахты или наряда.
   Сидор - вещмешок.
   Птюха - четвертушка хлеба.
  
  

"Молитва"

  
   По жизни я человек неверующий, но одну молитву знаю. И самое интересное, что научился ей на флоте, в первые месяцы службы.
   Проходили мы ее в кронштадском учебном отряде подводного плавания 09990, который с присущим морякам юмором, звали "тридевятое царство". Там готовили самых разных специалистов для дизельных подводных лодок, обучая всяческим хитрым наукам, среди которых была одна, именуемая "легководолазной подготовкой".
   И это неудивительно, поскольку лодки порой тонут и с них необходимо спасться.
   Для этого в отряде имелся специальный полигон, по морскому "цикл", на котором нас и учили, как выходить с затонувшей подводной лодки.
   Раннее утро. Наша смена - тридцать будущих торпедистов, выстроена в главном зале цикла, напротив обширного бассейна, наполненного морской водой. Перед строем, заложив руки за спину, неспешно прохаживается инструктор - пожилой дюжий мичман.
   - Итак, теорию вы вроде освоили, - бурчит он, критически оглядывая курсантов. Переходим к главному - практическим спускам под воду. Кто не потонет, будем учить дальше.
   Мы испуганно втягиваем стриженые головы в плечи и таращимся на мичмана.
   - И не ссать! - поднимает он вверх палец.
   После этого второй инструктор, старшина-сверхсрочник, с помощью мичмана напяливает на себя легководолазное снаряжение. Легководолазным оно называется условно, поскольку толстое шерстяное белье, резиновый гидрокостюм со свинцовыми стельками в ботах и изолирующий дыхательный аппарат весят немало, о чем мы уже знаем.
   - КрасавЕц, - хлопнув по плечу живую оранжевой куклу со смешно растопыренными руками, - довольно изрекает мичман и берет со стоящей рядом скамейки указку.
   - Итак, что мы имеем? - тычет он указкой в куклу. Мы имеем желающего спастись подводника! А что для этого надо? Для этого надо помолиться. Ясно?! - вопрошает инструктор.
   - Так точно! - дружно рявкаем мы, ровно ничего не понимая.
   - А теперь всем внимательно смотреть и слушать! - грозно басит мичман и со словом "Господи!", касается указкой торчащего на лбу водолазной маски старшины, головного клапана наполнения. Тот поднимает вверх обрезиненную руку и закрывает клапан.
   - Спаси! - следует очередное слово, и указка касается вентилей баллонов висящего на груди старшины аппарата. Он одновременно кладет руки на вентили и открывает их до упора.
   - Помилуй! - тычет указка в дыхательный мешок, и старшина открывает на мешке травящий клапан.
   - Аминь! - касается она клапанной коробки у рта, и рука переключает расположенный на ней "флажок" на дыхание в аппарате.
   - Ну как, уразумели? - опустив указку, оборачивается к нам мичман. Каждому слову, соответствует строго определенная манипуляция! Не выполнишь, спасать некому, считай труп! Так что, зарубите себе эту "молитву" в башках!
   После этого мичман хлопает напарника по плечу, тот неуклюже шагает к бассейну и по одной из закрепленных на нем металлических лесенок с поручнями, спускается в воду. Через секунду он исчезает, оставив после себя небольшую воронку и всплывающие пузырьки воздуха.
   Затаив дыхание, мы наблюдаем как в прозрачной воде, на шестиметровой глубине, по дну перемещается расплывчатая оранжевая фигура. Пробыв в воде несколько минут, старшина всплывает и по лесенке выбирается из бассейна.
   Чуть позже, к практическим спускам приступают курсанты. Под пристальным оком инструкторов, двоих из нас облачают в легководолазное снаряжение, к поясу пристегивают страховочные концы и следует команда, "включиться в аппараты!". Парни выполняют необходимые манипуляции, после чего следует вторая - "пошел!" и курсанты, тяжело передвигая ногами, идут к бассейну. Спустившись вниз по лесенкам, они исчезают под водой, а через минуту один всплывает и беспорядочно молотит руками по воде. Его подтаскивают к борту и, схватив подмышки, извлекают наружу. "Утопленник" что-то мычит, а под стеклами очков, выпученные от страха глаза. С него быстро снимают аппарат и, расшнуровав "аппендикс", стаскивают полный воды гидрокостюм.
   - Т-течет, - цокает зубами мокрый как мышь курсант и тычет в него пальцем.
   - Сам ты течешь! - рявкает мичман, и, подняв с пола гидрокостюм, демонстрирует нам, незакрытый на маске клапан наполнения.
   - Ну, что скажешь? - обращается он к неудачнику.
   - Забыл, - удрученно бормочет тот и тяжело вздыхает.
   - А я ж говорил, что надо делать, что б помнить, - наклоняется к нему мичман. Тоже забыл?
   - Ага, - шмыгает носом курсант и опускает голову.
   - Повторяю еще раз, для особо тупых! - обводит инструктор нас взглядом и снова произносит слова "молитвы", дополняя их необходимыми комментариями.
   После этого спуски продолжаются и теперь без последствий.
   Через несколько дней занятия усложняются - теперь нам предстоит отыскивать и извлекать на поверхность различные железяки, а также выполнять под водой несложные работы, вроде развинчивания фланцев и всевозможных металлических соединений.
   А спустя неделю начинаются занятия по выходу из затонувшей подводной лодки. Для этого на цикле имеется специальный отсек, с установленными в нем торпедными аппаратами, а также сообщающаяся с ним, заполненная водой башня, позволяющая осуществлять выходы с двадцати и пятидесяти метров.
   Перед этим нас отрабатывают в барокамере, приучая к резким перепадам давления. Это толстостенная металлическая сфера, с двумя иллюминаторами и круглым входным люком, открывающимся внутрь. После соответствующего инструктажа, нас загоняют туда тройками и с небольшими промежутками повышают давление до пяти атмосфер, что соответствует давлению на пятидесятиметровой глубине. В камере изрядно холодает, в головах потрескивает, и голоса становятся похожими на детские. Затем все происходит в обратном порядке и в воздухе клубится, морозный туман.
   Далее следует выход их торпедных аппаратов с двадцатиметровой глубины. Облаченных в легководолазное снаряжение нас снова же тройками запускают в отсек - имитатор, где уже находится инструктор,
   По его команде, включившись в аппараты, мы поочередно заползаем в трубу, и он задраивает заднюю крышку. Затем идет обмен сигналами - это определенное число ударов о железо, аппарат заполняется водой, и давление в нем выравнивается с забортным. После этого новый обмен сигналами и открывается передняя крышка аппарата.
   Один за одним мы выбираемся из него и уносимся к поверхности. Этот метод называется "свободным всплытием", возможен с глубины до пятидесяти метров и только при условии кратковременного нахождения подводников в условиях высокого давления.
   Пройти это испытание удается не всем - у одного из курсантов обнаруживается клаустрофобия, и он отводится от занятий.
   Наконец последний этап, а фактически экзамен - выход с глубины полста метров по буйрепу. Он более сложный и в случае нарушения режима декомпрессии, чреват баротравмой легких.
  
   Сначала, под руководством инструкторов мы зубрим этот самый режим, который заключается в строго определенном времени остановок на различной глубине, а затем начинаются выходы.
   В составе тех же "троек", нас поочередно запускают в отсек, и мы заползаем в аппараты, куда первый из тройки предварительно заталкивает буй-вьюшку. Внутри нее и находится тот самый буйреп, по которому предстоит выбираться наверх. При выходе, его коренной конец защелкивается за скобу, приваренную с наружной части аппарата, буй-вьюшка отпускается и всплывает наверх, растягивая буйреп. А на нем располагаются так называемые мусинги, на каждом из которых следует отсидеть необходимое для декомпрессии время.
   С небольшими перерывами занятия продолжаются весь день и с "дистанции" сходят еще двое. Причина та же - клаустрофобия. Они подлежат списанию с подплава и переводу на надводные корабли.
   После окончания "тридевятого царства", судьба разбросала всех нас по флотам, и я больше не встречал тех ребят. Но хочется верить, что никому из них не пришлось шептать ту необычную "молитву" в отсеках затонувшей подводной лодки.
  

"Диалог"

  
   Одно время, помимо морских объектов, мне пришлось пару месяцев обслуживать полк военных строителей, который дислоцировался в нашем гарнизоне.
   Командовал им убеленный сединами инженер-полковник, а воспитательной работой с личным составом занимался такой же престарелый замполит в звании майора.
   Как-то стоим втроем после совещания на крыльце штаба и курим.
   Замполит смотрит на ночное небо и мечтательно:
   - Иван Степанович, погляди сколько на небе звездОв.
   Полковник задирает голову вверх и изрекает.
   - Хоть и замполит ты Петрович, а дуб. Не звездОв, а звЕздов.
  
  

"На яле"

   -Весла! - сидя на задней банке и держась за румпель, командует Серега Семенов и мы, одновременно приподняв весла на локтевом сгибе, вставляем их в уключины.
   - На воду! - следует очередная команда. Мы заносим лопасти к носу, разворачиваем и одновременно опустив в воду, делаем первый гребок.
   Тяжелый ял отваливает от причальной стенки и, повинуясь взмахам шести пар весел, скользит по солнечной глади залива.
   - И раз, и раз, и раз! - раскачивается на корме в унисон гребкам Серега.
   - Э-хх, э-хх, э-хх, - хрипим мы, налегая на весла, и шлюпка набирает скорость.
   Завершив первую оперативную стажировку в Ленинграде, мы прибыли на морскую практику в Кронштадт и теперь обретаемся на сторожевом корабле "Росомаха".
   Сегодня воскресенье и руководитель практики - капитан 1 ранга Иванов, решил побаловать нас греблей на яле. Именно побаловать, поскольку до учебы, все мы отслужили по три года на флоте и не прочь совершить легкий променад по заливу.
   В шлюпке нас семеро, дури не занимать и вскоре мы выгребаем на фарватер.
   Там, по команде "суши весла!", - стопорим ход, стягиваем взмокшие от пота синие рубахи и, привалившись к бортам, нежимся на солнце.
   Внезапно издалека возникает утробный гул, метрах в тридцати по борту проносится "Комета" и оттуда в нашу сторону по мегафону доносится " ... вашу мать!".
   Шлюпку подбрасывает на разведенной волне, мы хватаем весла и убираемся с фарватера от греха подальше.
   - Позагорать не дают курвы, - брюзжит кто-то из ребят, сидящий на корме Серега, перекладывает румпель, и мы гребем к виднеющемся вдали небольшому острову. Там, по слухам, хранятся снятые с кораблей после войны, устаревшие артиллерийские орудия.
   Через полчаса, достигнув цели, мы прыгаем в воду, вытаскиваем ял на берег и идем обследовать остров. Он скальный, покрыт дерном и мхом. Судя по остаткам монолитных сооружений, здесь когда-то был форт. В центре острова, на бетонных стеллажах, аккуратными рядами уложены десятки корабельных орудий. Все они выкрашены в шаровый цвет и поражают размерами.
   - Судя по виду, вот эти с линкора,- говорит Серега Токарь, в прошлом комендор, показывая на три самых громадных, дульные срезы которых закрыты металлическими крышками с красными звездами на них. Калибр триста пять миллиметров. Ну а остальные с крейсеров.
   После этого он снимает с одного из стволов крышку, и мы заглядываем внутрь. Там масляный блеск стали и уходящие в темноту нарезы.
   - Ты смотри, сколько лет прошло, а все как новенькое, - говорит Вася Нечай, и Серега водружает крышку на место.
   Затем мы осматриваем другие орудия и на последнем, с рваной вмятиной на стволе, обнаруживаем исполненную свинцовыми белилами надпись - "Помни войну".
   Чуть позже ял снова скользит по глади залива, в синем небе ярко светит солнце, но нам почему-то грустно.
  
  

"Неизвестный Маринеско"

           30 января 1945 года подводная лодка "С-13" под командованием капитана 3-го ранга А.И.Маринеско потопила в районе Штольпмюнде гигантский лайнер фашистского флота "Вильгельм Густлов" водоизмещением 25 484 тонны, на борту которого находилось свыше семи тысяч эвакуированных из Данцига под ударами наступающих советских войск фашистов: солдат, офицеров, и высокопоставленных представителей нацистской элиты, палачей и карателей. На "Густлове", служившем до выхода в море плавбазой для школы подводного плавания, находилось более трех тысяч обученных подводников - примерно семьдесят экипажей для новых подлодок гитлеровского флота.
В том же походе Маринеско торпедировал большой военный транспорт "Генерал фон Штойбен", на нем переправлялись из Кениксберга 3600 солдат и офицеров вермахта.
("Капитан дальнего плавания". А. Крон).
  
   Об этом, легендарном подводнике написано множество мемуаров, самых различных очерков и статей. Отечественные и зарубежные военные историки до сих пор "ломают копья" в спорах, насколько повлияла его знаменитая "С-13" на ход Второй мировой войны. Боевой опыт Маринеско вошел в каноны подводного флота России, а также европейских стран и США. Но об известном повторяться не будем.
   Редакция Альманаха располагает достоверными фактами об Александре Ивановиче, ранее неведомыми публицистам. Они основаны на подлинных событиях и получены от ветеранов Военно-Морского флота, достаточно близко знавших этого неординарного человека.
       В их числе капитан 3 ранга Александр Иванович Иванов - командир роты торпедистов Кронштадской школы Ленинградского Краснознаменного учебного отряда подводного плавания - в/ч 09990;
   Герой Советского Союза, капитан 1 ранга Сергей Прокофьевич Лисин, в годы войны командир ПЛ "С-7", впоследствии известный военный публицист и историк;
       Кавалер орденов Октябрьской революции, Красной Звезды и медали Ушакова, старшина 1 статьи Клавдий Павлович Шамин, старшина команды торпедистов одной из лодок бригады, в состав которой входила ПЛ "С- 13";
   Герой Советского Союза, Кавалер орденов Боевого Красного Знамени, Отечественной войны 3-х степеней и ордена Красной Звезды, командир разведгруппы бригады морской пехоты, старшина 1 статьи Дмитрий Дмитриевич Вонлярский.
  
       Впервые имя Маринеско я услышал зимой 1974 года, в бытность службы курсантом-торпедистом 2 школы Ленинградского учебного отряда подводного плавания (КУОПП) Дважды Краснознаменного Балтийского флота.
   Располагалась она в Кронштадте и именовалась в/ч 09990. Возглавляли в то время отряд и школу капитаны 2 ранга Купцов и Кривцов, а ротой курсантов - торпедистов командовал капитан 3 ранга А.И.Иванов, в прошлом служивший минным офицером и командиром на субмаринах 613 и 641 проекта.
   На одном из занятий по устройству подводной лодки, Александр Иванович и рассказал нам о своем знаменитом тезке все то, что впоследствии многократно публиковалось.
       А помимо прочего сообщил, что последние годы Герой - подводник жил в Кронштадте, где работал бригадиром портовых грузчиков и прозябал в нищете.
   Через некоторое время, когда капитан 3 ранга со старшинами вели нашу курсантскую роту на первое знакомство с субмаринами в бригаду подплава, он остановил строй у одного из старых кронштадских домов, разернул нас к фасаду фронтом, и сообщил, что именно здесь здесь и жил Маринеско.
   Второй рассказ об Александре Ивановиче я услышал летом 1975 года, от Героя Советского Союза, капитана 1 ранга С.П. Лисина, когда проходил службу в атомном учебном центре Палдиски в Эстонии, в составе экипажа ракетногоподводного крейсера "К-450" под командованием капитана 1 ранга В.Н.Милованова.
   На этой встрече были экипажи нескольких ракетоносцев Северного и Тихоокеанского флотов, находившиеся на переподготовке.
   Несколько сотен офицеров, мичманов, старшин и матросов, затая дыхание слушали "Одиссею" Маринеско. Именно "Одиссею", поскольку Сергей Прокофьевич, в совершенстве владевший ораторским искусством, увлекательно и захватывающе рассказал нам об удивительном жизненном пути своего коллеги - командира гвардейской "С-13".
       И открывались новые страницы жизни этого неповторимого человека, ранее нам неизвестные.
       Он действительно был "первым после Бога" для своих моряков, но не пользовался любовью высокого начальства за свободомыслие и независимость. И здорово лихачил на берегу.
       Во многих мемуарах и очерках упоминается, что зимой 1944 года, когда подводная лодка "С-13" базировалась в городе Турку, в теперь уже нейтральной Финляндии, орденоносец, капитан 3 ранга Маринеско, познакомился с симпатичной шведкой, владелицей гостиницы, задержался у нее и, несмотря на последовавший вызов к командованию бригады, проигнорировал приказ. Нам же капитан 1 ранга Лисин изложил эту историю в несколько иной интерпретации.
   Маринеско действительно проживал в финской гостинице, однако никаких симпатий к ее владелице не проявлял. Хотя на самом деле, в предновогоднюю ночь 1945 года встретился с очень интересной красивой девушкой из высшего света нейтральной Швеции.
       И остался в ее апартаментах до утра, чем всполошил командование бригады, "СМЕРШ" и политотдел - исчез командир корабля - секретоноситель, да к тому же имеющий родственников на оккупированной немцами территории.
   Когда же он вернулся из гостей, встал вопрос об отдании Александра Ивановича под суд военного трибунала. Спас его тогда командир дивизиона А.Е.Орел, срочно направивший лодку на боевое дежурство в море.
   Представляется, что эта версия имеет право на существование и правдоподобнее той, которая изложена в официальной хронике о Маринеско.
    И вот почему:
   Как излагают хроникеры, отдавая приказ об экстренном выходе "С-13" на боевое дежурство, комдив Орел заявил: "Иди, Саша, и без победы не возвращайся. Иначе - не простят...".
       А теперь немного анализа, проведенного с участием наших ветеранов, в прошлом служивших в морской контрразведке, а также командовавших подводными лодками и их соединениями в послевоенные годы.
   Даже в условиях военного времени, командир корабля, к тому же один из самых опытных и результативных в соединении, за такой проступок мог быть подвергнут дисциплинарной, а в крайнем случае, партийной ответственности.
       Здесь же, судя по всему, события развивались более драматично.
       Мы, предполагаем, что ему, по всей видимости, инкриминировали вступление в связь с представителями иностранного государства, что категорически запрещалось.
       При определенных условиях, это могло быть расценено как измена Родине. Вот почему Орел и сказал эти "эзоповы" слова "...без победы не возвращайся, иначе не простят". В них так и сквозит скрытый смысл.
   Ну, а потом, в своем историческом выходе 13 января 1945 года, "С-13" и торпедировала лайнер "Вильгельм Густлов".
    Однако и после столь блистательной атаки, которая до основания потрясла Германию и ее высшее командование, Маринеско не ушел с позиции и 9 февраля торпедировал военный транспорт "Генерал фон Штойбен", утопив 3600 фашистов.
    Этот факт также свидетельствует в пользу нашей версии.
       Имеет право на существование она еще и потому, что в период ходовых и государственных испытаний ракетного крейсера "К- 450", в 1973 году, мне довелось близко знать ветерана-подводника из бригады, в которой служил Маринеско, старшину 1 статьи запаса Клавдия Павловича Шамина.
   В то время он работал на Северном машиностроительном предприятии и руководил бригадой заводских специалистов, монтировавшей торпедный комплекс нашей "Мурены".
       Первым на предприятии Клавдий Павлович был награжден орденом "Октябрьской революции", которые в то время имели такие военачальники, как маршалы Г.К.Жуков и И.С. Конев.
       Ветеран пользовался глубоким уважением в коллективе СМП, а также экипажах строящихся ракетоносцев.
   На одном из выходов в море, когда мы выполняли глубоководное погружение, на глубине в 600 метров, в присутствии моих командира БЧ-3 капитан-лейтенанта С.И.Мыльникова, старшины команды мичмана О.А.Ксенженко и старшего торпедиста мичмана А.И. Порубова, он подтвердил палдиский рассказ Лисина и поведал нам еще одну, довольно занимательную историю об Александре Ивановиче, свидетелем которой был сам.
       В 1942 году "щука", на которой служил старшина 1 статьи Шамин и лодка "М-96", под командованием Маринеско, входили в состав бригады подплава, дислоцирующейся в Кронштадте. Уже в то время Александр Иванович считался одним из лучших командиров соединения и был награжден орденом "Ленина".
   Однажды весной, "малютка", тогда еще капитан-лейтенанта Маринеско, возвратилась из похода с принайтованным к надстройке, шикарным автомобилем, как оказалось впоследствии, марки "Хорьх". Выгрузившие его на пирс моряки лодки многозначительно помалкивали, а собравшиеся поглазеть на диковину зеваки с других кораблей, только хлопали глазами и удивлялись.
   Когда Александр Иванович убыл с докладом к командованию, выяснилось, что во время патрулирования в заданном районе Финского залива, он обнаружил следующую в сторону Палдиски самоходную баржу с раскрепленным на корме этим самым автомобилем.
       Поскольку тоннаж самоходки был небольшим, в целях экономии торпед, командир принял решение атаковать ее в надводном положении, для чего всплыл и открыл по удирающим фашистам огонь из единственной на "малютке" 45мм пушки и зенитного пулемета.
       В ходе преследования, огрызающуюся огнем танкового орудия и МГ-34, фашистскую посудину измочалили вдрызг, но она не тонула. Когда же артиллерийская дуэль закончилась и лодка подошла к потерявшей ход барже, высадившаяся на нее штурмовая группа обнаружила валяющихся на палубе мертвых фашистов, а в трюме горы наваленного россыпью картофеля, который своей массой затыкал многочисленные пробоины в районе ватерлинии и не давал барже затонуть
    Расстрелянный артиллерийский запас командир решил компенсировать и приказал перегрузить на надстройку лодки, новенький лакированный "Хорьх", которого так и не дождался какой-то немецкий генерал. Затем "малютка" погрузилась и вернулась в базу.
       Плененный "Хорьх" не пострадал за исключением шин, которые разорвало забортным давлением. Лодочные "духи" перебрали его двигатель, залатали шины и несколько дней бравый командир лихо разъезжал по Кронштадту, вызывая недовольство высокого начальства.
       Затем последовал приказ: "Отобрать! По рангу не положено", и автомобиль конфисковали.
       Рассказал нам Клавдий Павлович и фантастическую на первый взгляд историю, связанную с награждением Маринеско орденом Красного Знамени вместо Звезды Героя.
       По официальной версии, после возвращения "С-13" из победоносного похода, командир бригады Орел представил Маринеско к званию Героя Советского Союза, однако вышестоящее командование его рапорт отклонило и наградило независимого командира и его экипаж орденами.Выглядит довольно правдоподобно.
    А вот как изложил то, свидетель чему был сам, ветеран-подводник, Клавдий Павлович Шамин.
       После получения командованием сведений о потоплении Маринеско столь значимых целей, на пирс, для встречи лодки, прибыло не только высшее начальство Ленинградской военно-морской базы, но и представитель Ставки из Москвы, который по поручению И.В. Сталина должен был вручить капитану 3 ранга Звезду Героя.
       Увидев на пирсе целую толпу штабных офицеров, Маринеско, отличавшийся склонностью к авантюрам, решил показать, "кто в доме хозяин" и сыграл срочное погружение.
       На виду у опешивших адмиралов и старших офицеров лодка легла на грунт и командир, поздравив экипаж с победой, угостил моряков спиртом и пайковым вином. После этого "эска" всплыла и пришвартовалась к пустынному пирсу - впавшие в ярость начальники, во главе с представителем Ставки, умчались в штаб.
   Александр Иванович получил очередной "разнос", а после него, орден Боевого Красного Знамени.
   Хотя история выглядит фантастически, но в ней есть рациональное зерно. Проанализируем факты:
   После первой торпедной атаки, погубившей весь цвет германской кригсмарине, фюрер впал в бешенство, что подтверждается расстрелом командира немецкого конвоя и отправкой на восточный фронт целого ряда ряда высокопоставленных офицеров, имевших отношение к обеспечению его безопасности.
   Не могла весть о трагической гибели Перового лайнера Второго Рейха не попасть и в Кремль, в Ставку Верховного главнокомандующего, поскольку шведские, а за ними и германские газеты, раструбили ее по всей Европе.
   Об этом же, уверены, не преминули донести в Ставку и наши зафронтовые резидентуры.
       Зная характер и манеру действий И.С.Сталина, можно с достаточно высокой вероятностью предположить, что он лично отдал приказ о награждении Маринеско звездой Героя, с которой и прибыл в Кронштадт его "порученец".
       И в этом нет ничего удивительного, такие вещи за историю войны случались, военные историки подтвердят.
   Когда же лихой командир, не ведая, кто и с чем его встречает на пирсе, в очередной раз показал, что он "первый после Бога", ему дали понять, что это не так.
       А могло быть и хуже, но, наверное, настроение у Иосифа Виссарионовича в ту ночь было благодушное, да и уважал он смелых людей. Сам в молодости был авантюристом.
       И кто в то время, да и потом, спустя многие годы после войны, мог рассказать истинную правду о награждении Маринеско?
   Чревато, могли отправить и в бухту Ванина, в ГУЛАГ.
       Вот и рассказывали его сослуживцы удобно обтекаемую историю, что породило череду мифов.
   Уверены, что где-то в архивах Гохрана или определенных ведомств, пылятся документальные материалы об этом факте, их время еще не пришло.

       
       Для непосвященного эта история покажется досужим вымыслом, но, изучив все написанное о легендарном подводнике, я, лично, в нее верю. Как и в источники, откуда поступила информация.
   А тем деятелям, что в "клубничных изданиях" и на сайтах Интернета размещают "правду" о Маринеско и других наших героях, умаляя их заслуги, хотелось бы дать совет - не трудитесь, не выйдет.
   И по одной простой причине: ваши псевдо факты почерпнуты на Западе, который до сих пор не может простить нам Победы, хотя и пожинает ее плоды. А наши - здесь, от еще живых ветеранов и из документальных источников.
   Так что не тратьте зря сил "собака лает - Караван идет".
  
   Когда на переходе в Гаджиево, после завершения государственных испытаний, в горле Белого и Баренцева морей мы расставались с нашими заводскими коллегами, с которыми очень сдружились, Клавдий Павлович подарил мне на память свой наградной жетон "Отличный торпедист". Он и поныне хранится в семейном архиве, как память не только о нем, но и Герое Советского Союза, капитане 3 ранга Александре Ивановиче Маринеско.
       Самым же интересным из необычной судьбы великого подводника оказался рассказ Героя Советского Союза, старшины 1 статьи Дмитрия Дмитриевича Вонлярского, когда в феврале этого года, мы вместе с техническим редактором Альманаха, капитаном 2 ранга И.К.Хариным в очередной раз навестили приболевшего почетного члена нашей Ассоциации.
       А вместо лекарских снадобий, которые старый моряк терпеть не может, привезли ему наши, флотские.
   И еще подлинные сведения и документы из Общего Гербовника дворянских родов Российской Империи о Фамилии Вонлярских, которые по каким-то причинам скрыли от предка одного из древнейших боевых родов России, не так давно навещавшие старшину, представители Дворянского Собрания Москвы.
   Судя по вспыхнувшим искоркам в глазах внешне невозмутимого Дим Димыча, он обрадовался презенту, а когда внимательно ознакомился со своей родословной, задумался, помолчал, и, как всегда, преподнес нам свой сюрприз - рассказал о встрече с Александром Ивановичем Маринеско в начале 50-х, да не где-нибудь, а в Колымских лагерях, куда после очередного зигзага судьбы, попал героический подводник.
    В рассказе Дмитрий Дмитриевича сомневаться не приходится. Этот человек предельно объективен и точен в изложении фактов, которые ни разу не опровергали, многие знающие его маститые адмиралы и генералы. Вот, что он рассказал.
       Осенью 1950 года на Колыме, в ИТК строгого режима с хитрым названием "Индия", куда Вонлярского под чужой фамилией этапировали для отбытия десятилетнего срока заключения за преступления, которых он не совершал, боевой старшина встретил Александра Ивановича Маринеско.
   Тот был осужден на 5 лет по "бытовой статье" и работал в ней нарядчиком. Бывшие моряки "держали зону" и не давали в обиду своего старшего товарища, который пользовался заслуженным авторитетом даже у воров "в законе".
       При всем этом, о своих подвигах в годы войны, разжалованный до старшего лейтенанта командир "С-13" никому не рассказывал, жалоб и прошений в вышестоящие инстанции не подавал, и что было у него на душе, никто не знал. Затем Вавилова - Вонлярского перевели на другой лагерный прииск и след Маринеско он потерял.
       Об этом отрезке жизненного пути Александра Ивановича знали многие его близкие друзья, которые упоминаются в мемуарах известных подводников и очерках военных журналистов.
       Но тогда об этом упоминать было не принято. Их титаническими усилиями имя Маринеско было возвращено из небытия вместе с присвоением командиру спустя 45 лет после подвига, звания Героя Советского Союза.
   Завершив свой рассказ, Дмитрий Дмитриевич задумался и, глядя на опушенные инеем ветки старых берез за окном, с расстановкой сказал, (привожу дословно).
"Вот ведь, как получается, ребята.
   Дмитрий Донской разбил татар на Куликовом поле, и после этого на Руси возникло крепостное право. Затем Кутузов разбил французов под Бородино - получили еще более жестокий гнет. Мы штурмом взяли Берлин, и по возвращению множество фронтовиков оказалась в Гулаге.
   А об остальных вспоминали только 9 Мая, заставляя оставшихся ветеранов шествовать на парадах перед трибунами партийной элиты. Что ж за страна у нас такая..?
   Страшные своей правотой слова. Мы с капитаном 2 ранга Иваном Кузьмичем Хариным сидели и прятали глаза.
   В этой связи я вспомнил аналогичные по смыслу слова другого Ветерана войны, писателя - фронтовика Виктора Петровича Астафьева, сказанные им всеми любимому народному артисту Георгию Жженову, бывшему сидельцу того же лагеря, где побывал и Вонлярский, на их последней встрече в Овсянке, запечатленной в телевизионном репортаже и показанном в ночное время по нескольким телеканалам в 2005 и этом году.
       Они вели свой диалог в скромной квартире Астафьева и на лицах старых друзей уже просматривалась печать потустороннего Мира.
   Вот его слова, завершившие беседу:
   Жженов: " Знаешь, Виктор, я думаю, что сейчас единственное спасение России в Боге.
       Астафьев: "По этому поводу, я тебе Жора, вот что скажу: мне кажется, в свое время Создатель собрал с других планет весь человеческий мусор и определил им для жительства Землю. Вот вам прекрасная планета, живите в любви и дружбе. Не послушали. Сразу же стали грабить, убивать и насиловать себе подобных. Видя такое, Творец ужаснулся и послал им Спасителя. Мы и его угрохали..."
   Эти же мысли, после отказа правящей в России элиты прислушаться к его философскому трактату "Как нам обустроить Россию", высказал и писатель-фронтовик, прошедший школу ГУЛАГа, А.И. Солженицын.
    Обратите внимание, как и судьбы, суть их высказываний едина.
   Пока не поздно, нужно возвращать все на "круги своя".
       А знаменитую "С-13", которую до последнего отстаивали убеленные сединами адмиралы и последние моряки экипажа Маринеско, благодарные потомки отправили на слом. Очень уж прочный металл был - хорошие иголки получатся.
   К сведению, немцы, своему "Вильгельм -Густлову", памятник в Киле поставили. Спасибо им, это памятник и "С-13".
   Но не будем пессимистами, моряки поймут. Впервые, после лихолетья девяностых, наши надводные корабли и подводные ракетоносцы снова вышли в Мировой Океан. А с ними и Александр Иванович Маринеско...

"Как рождаются мифы"

   Сидим с приятелем на даче после бани и пьем водку. Он капитан 1 ранга, в прошлом командир подводного ракетоносца. По телевизору показывают очередную передачу об НЛО из цикла "Затерянные миры".
   - Хрень это все, - говорит приятель, когда передача заканчивается.
   Однажды у меня на стрельбах был такой случай. Место пуска обозначено над банкой Рокуэл, где глубина всего семьдесят метров. Вокруг до дна километры, а тут мелководье, и именно с него нужно стрелять.
   Почему начальство выбрало то место, не знаю. Но приказ, есть приказ. Прижались кое-как к скалам и ждем команды. Получили. Я взял ключ "на старт", и тут как раз прямо над нами возник транспорт. Едва прошел, мы и пальнули. Представляю состояние его команды: 4 часа утра, над океаном полная тишина - и вдруг со страшным ревом прямо за кормой вздымается столб воды и пламени. А потом возникает воронка. Вот тебе и еще один НЛО...
  
  

"Характеристика"

   Сижу в секретной части штаба дивизии и изучаю личные дела офицеров. В одном представление:
   "...Отличник боевой и политической подготовки, мастер военного дела. Грамотно руководит личным составом вверенной ему боевой части. Говорит мало и бессмысленно..."
   И ниже резолюция: "достоин присвоения очередного воинского звания - капитан 3 ранга".
  

"Зимняя дорога"

   Подойдя к заснеженной пристани, катер ткнулся бортом в обледенелые кранцы и с него подали узкую сходню. Затем на берег, скользя по мерзлому дереву и отворачивая лица от колючего ветра, сошли немногочисленные пассажиры и заспешили в сторону портового КПП. Оттуда, предъявив документы, они направились к расположенной неподалеку автобусной остановке.
   Когда я подошел туда последним, все молча стояли у деревянной будки и рассматривали пришпиленное к стене объявление "В связи со штормовым предупреждением, все рейсы отменены".
   - М-да, - мрачно изрек рослый капитан-лейтенант в шинели с барашковым воротником и таким же, как у меня, черным кейсом в руке. Дела-а...
   - И что ж нам теперь делать? - ни к кому не обращаясь растеряно сказала молодая симпатичная женщина в шубке и с чемоданом, к которой испуганно жалась маленькая девочка в красном комбинезоне и меховой шапочке с помпоном.
   - Придется добираться на перекладных, дочка, - ответил ей пожилой капитан 3 ранга. Тебе, кстати, куда?
   - Во Вьюжный, - вздохнула женщина. К мужу.
   Еще двое пассажиров - коренастый майор медицинской службы и средних лет дама в дубленке, судя по всему, муж и жена, о чем-то тихо совещались.
   - Ну что, кто со мной? - сказал капитан 3 ранга, отвернув уши шапки и кивнул в сторону жилого городка.
   Через минуту все пассажиры, прихватив вещи, двинулись вслед за ним.
   Миновав центральную улицу с редкими машинами и прохожими, мы вышли к расположенному на окраине второму КПП, со скучающим у шлагбаума матросом в тулупе и почти сразу остановили следующую в попутном направлении машину. Это был видавший виды трехосный "ЗИС", с деревянным, наполовину затянутым брезентовым тентом, кузовом.
   Женщины с девочкой сели в кабину к водителю, а мы забрались в кузов и расположились на каких-то ящиках.
   - Трогай! - хлопнул капитан капитан-лейтенант рукой по кабине и грузовик, взревев двигателем, стал набирать скорость. В кузове изрядно трясло, под брезентом гулял ветер, вдали исчезали огни тянущихся вдоль залива домов и строений.
   Километров через тридцать, углубившись в безлюдную тундру, автомобиль замедлил ход и остановился на развилке.
   Мы с капитан-лейтенантом спрыгнули наземь, после чего "ЗИС" свернул влево, в сторону уходящей к горизонту гряды.
   - Ну что, двинем дальше? - сказал мой спутник, подымая воротник шинели.
   - Давай, - ответил я, и мы пошагали по главной, идущей между сопок дороге.
   Между тем ветер стих, небо очистилось от туч и на нем заблестели первые звезды.
   Пройдя пяток километров мы решили немного передохнуть и остановились на обочине, рядом с обломком скалы. Там я угостил Сергея - так звали капитан-лейтенанта сигаретой, а затем, мы хлебнули спирта из оказавшейся у него фляжки и закусили снегом.
   Потом снова скрип снега под ботинками, наши длинные тени на дороге и тишина полярной ночи.
   У второй развилки нас догнал идущий в сторону гарнизона Сергея бензовоз и, пожав мне на прощанье руку, он влез в кабину.
   Оставшись один, я поглубже нахлобучил шапку и, сжимая в руке кейс с полученными в Североморске "секретами", двинулся дальше. В том, что рано или поздно меня кто-то подберет, сомнений не было. Так издавна заведено на Севере.
   А полярная ночь набирала обороты. В высоком небе появилась луна, россыпи звезд стали четче и гуще, снег блистал первозданной чистотой.
   Внезапно где-то в недалеких сопках родился тоскливый и протяжный звук, застывший на высокой ноте.
   - Волк, - мелькнуло в голове, и я застыл на месте.
   Через минуту звук возник снова, и стал еще более длительным и тоскливым.
   Поставив кейс у ног, я сдернул с руки перчатку, извлек из упрятанной под шинелью наплечной кобуры "ПМ" и, передернув затвор, сунул в карман. Полярный волк не шутка и хотя по слухам на людей нападает редко, такое в нашем гарнизоне было.
   Несколько лет назад одна из лодок стояла в ремонте на расположенном неподалеку судоремонтном заводе. В сопках появились волки и, возвращаясь ночью после вахты, офицеры стали брать с собой кортики. На одного из них напал волк и тот каким-то чудом заколол зверя. Впоследствии из волка сделали чучело, которое и поныне стоит в поселковой школе.
   Вспомнив тот случай, я беру кейс, и с опаской поглядывая на сопки, шагаю дальше. Наконец где-то далеко, позади, слышится едва различимый шум мотора и появляется яркий свет фар. Я останавливаюсь, схожу на обочину и жду.
   Когда громадный, идущий порожняком "КРАЗ" оказывается неподалеку, голосую. Машина останавливается метрах в десяти впереди, и я бегу к ней.
   - До Гаджиево подбросишь? - открываю дверцу.
   Сержант - водитель молча кивает головой, и я забираюсь в кабину. В ней тепло и пахнет соляром. Из висящей на приборном щитке "Селги" тихая мелодия оркестра Поля Мориа.
   Сержант выжимает сцепление, переключает скорость и грузовик трогается с места. В свете фар под колеса ложится белая лента дороги, ровно гудит двигатель. Мы молчим, слушаем музыку и думаем каждый о своем. Потом я угощаю сержанта сигаретой, и он с удовольствием закуривает.
   К гарнизону подъезжаем через час. В сотне метров от КПП, в окне которого теплится свет, водитель останавливается, я вручаю ему пару пачек сигарет (деньги давать не принято) и, пожелав счастливого пути, выбираюсь из кабины.
   Взревев мотором, "КРАЗ" направляется в сторону идущего вдоль залива серпантина, а я спускаюсь по дороге к поселку. По пути поддергиваю рукав шинели и смотрю на часы. Половина четвертого утра.
   Что ж, неплохо. До службы еще успею вздремнуть.
  

"Бой"

   Два часа ночи. Белесый шар солнца завис над темной грядой сопок за заливом. На водной глади, в легком тумане, покачиваются спящие чайки. Тишина.
   Поднявшись наверх, я стою на узком обводе рубки и с наслаждением вдыхаю йодистый запах моря. Потом ступаю ногой на трап и схожу на пирс.
   С его дальнего конца, где маячат какие-то тени, мне навстречу движется облаченная в канадку и сапоги, неуклюжая фигура с автоматом на груди. Это верхневахтенный Витька Иконников.
   - Не спится? - зевает Витька подойдя ближе и просит закурить.
   Я достаю из кармана пачку "Беломора" и он тянет оттуда папиросу.
   - А там кто? - киваю в конец пирса.
   - Гордеев с Алешиным, - чмокая губами, раскуривает папиросу Витька. Рыбу ловят.
   Когда я подхожу к сидящим на парапете рыбакам, которые тупо пялятся на опущенные в воду "самодуры", откуда-то появляются несколько собак и дружелюбно помахивают хвостами. Самая большая из них, серая пушистая хаска, сладко потягивается и чихает.
   - Здорово, Бой, - приветствую я пса и протягиваю руку.
   Тот весело скалится и шлепает лапу в мою ладонь.
   - Молодца, молодца - бормочу я и треплю пахнущий псиной, собачий загривок.
   Потом сажусь рядом с парнями и наблюдаю за процессом ловли. Время от времени они выдергивают из воды небольших рыбешек, бросают собакам и те неспешно их съедают.
   Бой и его приятели, часть стаи, что живет в гарнизоне. Все они когда-то были привезены офицерами и мичманами из отпусков, а потом волей случая, оказались на улице.
   И житье тут у собак привольное. Целыми днями они носятся по поселку, навещают базовый камбуз и очень любят встречать возвращающиеся с моря лодки.
   Как только какая из них появляется в заливе, тоскливо завывая сиреной, стая возникает на ближайших скалах и молча наблюдает за кораблем. А некоторое время спустя, когда на нем остается лодочная вахта, несколько псов, преодолев колючее заграждение и ограду КДП, обязательно появляются на пирсе.
   У нас это Бой, со своей подругой колли и еще двумя приятелями. Собак мы встречаем неизменно доброжелательно и всегда чем-нибудь угощаем. Как правило, это сахар, галеты или югославский паштет. Потом, в зависимости от настроения, они либо остаются на пирсе, скрашивая одиночество верхней вахты, либо убегают в поселок по своим собачьим делам. И все время, пока лодка в базе, лохматые друзья навещают нас регулярно. И вовсе не из-за подачек. Северные собаки горды и независимы.
   Посидев немного с ребятами, я иду на лодку - вздремнуть до подъема флага. Бой провожает меня до трапа и, лизнув на прощанье руку, возвращается назад.
   А через неделю в зазеленевших сопках слышны автоматные очереди. По приказу коменданта, взвод охраны с бербазы, расстреливает собачье лежбище.
   Когда мы в очередной раз возвращаемся с моря, на прибрежных скалах пусто. И Бой с колли к нам больше не приходят.
  

"Увольнение".

  
   Весна. Эстония. Атомный учебный центр Палдиски. Здесь проходят переподготовку экипажи атомных подводных лодок Северного и Тихоокеанского флота и в том числе наш, готовящийся к испытаниям нового ракетного крейсера. С утра до вечера мы корпим в классах, на "циклах" и полигонах, где военные умы Центра вбивают в матросские головы необходимые знания и навыки.
   В середине мая отцы-командиры отпускают нас в первое увольнение в город.
   От всех боевых частей и служб по одному человеку - старослужащему, от минеров меня, как единственного представителя срочной службы.
   Одетых в форму "три", благоухающих одеколоном счастливцев отводят на плац перед КПП и вместе с моряками из других экипажей, тщательно осматривают. Десяток флотских стиляг, в непомерно широких клешах и зауженных форменках, офицеры возвращают назад для переоблачения, а с остальными проводится инструктаж о правилах поведения в городе. Из него следует, что нам запрещено пить, курить, нецензурно выражаться в общественных местах, а также вступать в конфликты с местным населением и представителями других родов войск.
   Затем следует команда "Вольно, разойдись!", и около сотни моряков радостно вываливают за ворота части.
   Погода на все сто, в карманах есть немного денег - платят нам намного больше, чем сухопутным бойцам и мы свободны, как ветер, до двадцати трех.
   - Полный вперед! - командует Жора Юркин, взблескивая на солнце старшинскими лычками и сдвигая на затылок щегольскую бескозырку. Нас ждут великие дела!
   Для начала, весело балагуря и переругиваясь, мы направляемся в городской парк, где с интересом разглядываем памятник борцу с царским режимом Салавату Юлаеву и интересуемся у Сашки Мингажева, не его ли это предок.
   - Не-е-е, - щурит узкие глаза Сашка. Он был башкир, а я казах.
   Затем минуем центральную аллею, где молодые мамаши катают в колясках младенцев, выходим на главную улицу города с нерусским названием Лауристини и направляемся к Дому офицеров.
   Там, в кубическом современном здании, находятся ресторан для офицеров, кинозал, буфет, и один из танцевальных залов, который нам разрешено посещать. В нем уже подключают аппаратуру и настраивают электрогитары несколько чубатых моряков с бербазы.
   - Жорка, Сашка! Здорово черти! - внезапно раздается сбоку, и к нам подходят трое рослых старшин. Они оказываются сослуживцами Юркина с Ханниковым по прежней службе в Заполярье. Следуют веселые возгласы, смех и объятия, после которых выясняется, что теперь парни служат на ТОФе и после автономки, как и мы, проходят переподготовку в Центре.
   - Такую встречу надо вспрыснуть! - заявляет один из тихоокеанцев, с бумажным пакетом в руке.
   Не сговариваясь, идем через город в сторону залива, благо наши новые друзья уже неоднократно бывали в увольнении и все здесь изучили. По дороге сбрасываемся и в небольшом магазинчике, по их рекомендации покупаем несколько бутылок эстонского ликера "Вана Таллинн". Я удивлен, что столь крепкие ребята потребляют дамские напитки, но как самый молодой в компании, помалкиваю.
   На берегу залива пустынный пляж, где мы и располагаемся у громадного, поросшего мхом валуна, являющегося местной достопримечательностью. Из принесенного с собой пакета извлекаются яблоки, печенье и пару стаканов.
   - Посуду позаимствовали в буфете,- смеется конопатый старшина с необычным именем Клавдий.
   Откупориваем высокие, выполненные в виде башенок бутылки, поочередно пьем за встречу. Ребята одобрительно крякают и смачно хрустят яблоками.
   Когда очередь доходит до меня, понимаю мудрость старослужащих. Ликер терпок, душист и по крепости не уступает водке. На наклейке указана крепость - 45*.
   Завязывается оживленная травля, перемежающаяся тостами. Затем мы раздеваемся и пытаемся искупаться, но ничего не выходит - вода в заливе чертовски холодная. Зато можно загорать, что мы и делаем.
   Обращает на себя внимание нездоровая бледность тихоокеанцев. По сравнению с ними мы намного смуглее.
   - Вот побудешь в автономке без солнца и свежего воздуха суток девяносто, таким же "красивым" станешь, - хлопает меня по спине обильно покрытый татуировкой старшина.
   Солнце понемногу клонится к горизонту, с залива тянет свежим бризом, пора уходить. Приводим себя в порядок, и направляемся в Дом офицеров.
   Танцы там в самом разгаре.
   В зале полно моряков, наших и из местного подплава, пограничников и морских пехотинцев.
   Последние обращают на себя внимание громадным ростом, выправкой и статью. На них черные береты, такие же куртки и заправленные в короткие сапоги брюки.
   Между одетыми в форму ребятами, яркими бабочками мелькают девчонки. Их вдвое меньше, и многие "бойцы" танцуют друг с другом или стоят группами у колонн.
   "Снять" после перерыва подругу, удается только разбитному Ханникову, да и то ненадолго. После первого же танца, ее уводит у Сани из - под носа рослый морпех.
   Возвращаемся в часть без четверти одиннадцать. После отбоя долго обмениваемся впечатлениями от увольнения и строим планы на следующее.
   Главный вопрос - как обзавестись подругами. Это Юркин и Ханников берут на себя.
   На следующей неделе они развивают бурную деятельность, цель которой - проучить морпехов и отбить у них представительниц прекрасного пола.
   Для этого в свободное время проводятся встречи и переговоры со старослужащими из других экипажей, в число увольняемых подбираются наиболее крепкие и задиристые, со всех наборов без исключения. Попадаю туда и я.
   Накануне увольнения, из укромных мест, именуемых на флоте "шхерами", запасливыми годками извлекаются несколько матросских ремней с залитыми свинцом бляхами. Мне приходилось видеть такие на гражданке и даже испробовать одну на собственной шкуре. Ощущение не из приятных.
   В этот раз из нашего экипажа в увольнение идет порядка пятнадцати человек, одетых строго по форме. Приготовленные ремни заранее упаковываются в пакет и перебрасываются через ограждение в укромном месте.
   Вновь предварительно собираемся на пляже, но уже в более значительном составе.
   Решено - морпехов бить сразу, в начале танцев, пока туда не подтянулись еще сменяющиеся патрули. Разборку начинает Юркин. Вне зависимости от результатов, пехотинцев лупить почем зря и гнать до самой части, чтоб надолго запомнили. После драки на танцы не возвращаться, а небольшими группами и в разное время, топать в часть.
   Для куража размялись "Вана Талинном", перекурили и поочередно двинулись к ДОФу. Картина та же - морпехи весело отплясывают с девчонками, моряки стоят, облизываются.
   Жора не зря был у нас строевым старшиной. Решения он принимал быстро и так же оперативно претворял их в жизнь.
   Как только начался очередной танец, Юркин выбрал приглянувшуюся ему девчонку и пригласил ее. Тут же, как из - под земли, появился сержант - морпех и девица, смеясь, упорхнула с ним в центр зала. Жора проследовал за ними, и, оттеснив сержанта плечом, взял девчонку за руку. Сержант отпихнул соперника и тут же получил удар в челюсть, но не упал, а перехватив руку старшины отшвырнул его к колоннам. Не удержавшись на скользком паркете, Жора с грохотом обрушился на него, сбив по пути какого-то пограничника.
   На сержанта набросились сразу несколько моряков, но он, играючи, расшвырял и их.
   В зале поднялся невообразимый визг и шум. Не смотря на активное сопротивление и все увеличивающиеся потери, мы оттеснили сгрудившихся тесной группой морских пехотинцев к колоннам, и им изрядно доставалось. В воздухе висели мат и рев.
   Постепенно в драку ввязывалось все больше моряков и морпехам приходилось не сладко.
   В итоге мы вытеснили их в вестибюль, а потом и на улицу, где мне крепко врезали сначала по уху а затем по ребрам. В воздухе замелькали ремни, и противник побежал. Преследовали мы его недолго - за городом, из ворот части, с ревом вывалила встречная толпа морпехов, которая, безусловно, разнесла бы нас в клочья, и теперь драпали мы.
   Но продолжения разборки не последовало. Прибывшие к месту патрули собрали битых, а остальные шустро разбежались по парку и другим укромным местам.
   Отдышавшись, оглядываем друг друга. В нашей группе четыре человека - Юркин, Кругляк, Допиро и я. Внешне вроде все целы. Только у Жоры форменка разорвана до пупа, да у меня ухо вдвое больше обычного. Непонятным образом Допиро сохранил бескозырку, из подкладки которой извлекаем иглу с черной ниткой и кое- как зашиваем старшине форменку.
   Умывшись под краном в каком-то переулке и приведя себя в относительный порядок, осторожно движемся к части. На КПП нас переписывают и расспрашивают о драке в ДОФе.
   Делаем круглые глаза и рассказываем, что по дороге в часть нарвались на хулиганов-морпехов, от которых еле спаслись. Дежурный капитан - лейтенант недоверчиво хмыкает, но отпускает нас.
   Утром, после завтрака, перед строем неспешно расхаживает старпом и скептически нас рассматривает. Затем вызывает из строя всех увольнявшихся и объявляет месяц "без берега".
   - Есть! - радостно рявкаем мы. Ведь могло быть и хуже.
  
  

"Из Средиземки"

   Северодвинск. Воскресенье. От нечего делать, мы гоняем мяч на обширном деревянном причале, неподалеку от пакгаузов. Внезапно со стороны моря раздается тоскливый звук сирены и оттуда появляется неясный силуэт подводной лодки.
   На малом ходу она входит в залив и, постукивая дизелями, берет курс на наш причал, с одиноко стоящей у него плавбазой.
   Мы оставляем игру и с интересом смотрим на лодку. Она дизельная, 613 проекта и, судя по всему, долго была в море. Об этом красноречиво говорят многочисленные проплешины сурика на корпусе и надстройке, а также погнутые стойки леерного ограждения на палубе.
   - Да, - говорит Слава Гордеев. Не завидую я парням, что служат на этом железе.
   И мы солидарны с ним. Служба на дизельных лодках не идет ни в какое сравнение с нашей. Именно про нее какой-то флотский острослов в свое время метко сказал "рожа в масле, нос в тавоте - но зато в подводном флоте".
   - А я начинал на такой, в Полярном, - сплевывает на причал Димка Улямаев. В море спали в первом отсеке, на торпедах. А в дизельном дополнительный гальюн - ведро с водой и сверху соляр.
   - А соляр зачем? - спрашивает Валерка Тигарев
   - А для романтики, - ухмыляется Димка. И что б не воняло.
   Между тем, сбросив ход, лодка приближается к причалу, из узкой двери рубки появляются несколько фигур в ватниках, а с мостика хрипит мегафон "На пирсе, принять швартовы!".
   Двое из нас тут же рысят к причальным кнехтам и набрасывают на них поданные с лодки концы.
   Еще через минуту, с борта лодки на причал ловко прыгает рослый человек в офицерской пилотке и альпаке, с плоским дипломатом в руках.
   - С плавбазы? - спрашивает он, обводя нас глазами.
   - Точно так.
   - А ну-ка, становись, - тычет офицер пальцем в Димку Улямаева и кивает на футбольные ворота у стенки пакгауза.
   Димка косолапо топает к пакгаузу и принимает позу вратаря.
   - Бах! - лупит офицер ногой по лежащему рядом мячу и тот влетает в ворота.
   - Вот так надо бить, - бросает нам офицер и уходит по причалу в сторону КПП.
   Как только он удаляется на приличное расстояние, с борта лодки на причал перебираются трое моряков и просят у нас закурить. Лица у них бледные, пилотки и ватники лоснятся от соляра и масла.
   - Откуда вы такие красивые? - интересуется Витька Допиро, передавая парням початую пачку "Примы"
   - Из Средиземки, - бормочет один из них, раскуривая сигарету и давая прикурить остальным.
   - Откуда? - не верим мы.
   - Я ж вам сказал, из Средиземного моря, - раздельно произносит моряк. Чего непонятно?
   Пока мы перевариваем услышанное, парни садятся на зеленеющую у кромки причала траву и, щурясь от солнца, с наслаждением дымят сигаретами.
   - И сколько ж вы там болтались? - снова спрашивает дотошный Витька.
   - Шесть месяцев, - следует лаконичный ответ.
   - Ни хрена себе, - переглядываемся мы и с уважением пялимся на "дизелей".
   - А вы че, с атомной? - зевает один из них, возвращая Витьке пачку.
   - Ну да, - говорит Славка Гордеев. Стоим тут в заводе.
   - Хорошо вам, - мечтательно улыбается тот, Каюты, душ и все такое.
   Когда мы предлагаем ребятам погонять мяч, они отказываются.
   - Нам ни то, что бегать, ходить трудно.
   Потом парни аккуратно гасят сигареты в траве и, кивнув нам на прощание, возвращаются к себе на лодку. А мы забираем мяч и время от времени оглядываясь назад, идем к плавбазе.
   Утром, когда после подъема флага, наш экипаж отправляется на свою "букашку", причал пуст. Вроде никого и не было.
  

"Паритет"

   Ни так давно, на праздновании 100-летнего юбилея подводного флота России, мне довелось встретиться со старинным приятелем, с которым в свое время довелось служить на главной базе атомных ракетоносцев в Заполярье.
   Как водится, стали вспоминать службу, общих знакомых и родную базу.
   - А ведь я там бывал, уже в новое время, - горько улыбнулся приятель и рассказал следующую историю.
   " Как ты знаешь, незадолго до развала Союза Горбачев подписал ряд договоров о сокращении стратегических наступательных и обычных вооружений. Для претворения их в жизнь, при Главном штабе ВМФ, была создана специальная организация - Центр обеспечения реализации договоров по сокращению вооружений, сокращенно "ЦОРД", где мне некоторое время пришлось служить. В принципе, сокращение атомных вооружений дело важное. Вопрос в том, как сокращать и сколько. Я имею в виду наш с американцами паритет. На бумаге все выходило вроде бы правильно, а на практике сплошное издевательство.
   В этих самых договорах были подробно описаны все советские базы, составлены их подробные планы и схемы хранилищ ядерного оружия с привязкой на местности с точностью до метра. Дан перечень всех наших атомоходов с указанием, какое вооружение и типы ракет на каждом. Малейшая неточность вызывала неудовольствие и возмущение американцев.
   Насколько ты помнишь, в нашей базе были совершенно секретные штольни, в которых хранились ядерные боеголовки. Допуск в них имел строго ограниченный круг лиц. И вдруг подробнейшие планы этих хранилищ передают американцам, а те решают провести инспекцию на месте.
   Прилетают на вертолете несколько человек в штатском, спускаются вниз и ходят по штольням. У всех небольшие кейсы. Что в них, никто не знает. Какие приборы, какая аппаратура и что она фиксирует. Эти самые кейсы без присмотра они никогда не оставляли и при посторонних не открывали. Официально этих ребят представили как гражданских специалистов-ученых. А на самом деле они оказались военными разведчиками и "раскололись" весьма занимательно.
   После работы, как водится, сели за стол - американцы, мы и несколько женщин -переводчиц и секретарей. Подняли бокалы за содружество, закусили. А потом кто-то из наших встает и предлагает - "За дам!".
   Когда тост перевели, инспектора вскочили и выпили стоя. Хохот стоял гомерический. Когда американцам объяснили, над чем смеемся, они смутились и отвечают, "у нас офицеры за женщин тоже пьют стоя". Вот такие оказались "гражданские". Так что теперь, наша ядерная мощь, "секрет Полишинеля". В Америке эта информация опубликована и известна каждому фермеру.
   - Но это еще что, - продолжал приятель.
   Теперь расскажу, как летали инспектировать от нас. Из Генштаба генералы, а от нас адмиралы из министерства. В одну из тех групп попал начальник "ЦОДР", мой шеф. Потом он сообщил, как все происходило.
   Прилетают, значит, они на военную базу США. Там американцы по договоренности должны были показать "Поларисы", "Минитмены" и другие ракеты подобных классов. Подвозят наших к огромному ангару и выкатывают оттуда... макет. На нем так и написано "Нелетающий макет", только по английски. В договоре же указано, что осматривать надлежит только боевые ракеты. Но наши генералы и адмиралы помалкивают: суточные им платят по сорок два доллара, бесплатное питание, бесплатные коктейль, проезд, медицинское обслуживание. Только мой начальник начинает возмущаться: "Это же макет, на нем так и написано! Нарушение договора!" А ему вежливо так отвечают: "Скажите, что это показали". И свои теребят. "Молчи ты. Не обостряй. Тебя поят-кормят. В другой раз с нами не поедешь".
   К подлодке "Огайо" их даже близко не подпустили. Правда, на базу свозили. Так что формально придраться было трудно.
   Та же история, когда дело доходит до уничтожения ядерных боеприпасов. В договоре по каждой ракете определено, где дырки в сопле вырезать, где просверлить баки с горючим и так далее, чтобы она считалась уничтоженной. То же и с лодками.
   Из них полностью вырезают ракетные отсеки, вытаскивают шахты, выкладывают на пирс. А потом приезжает комиссия, все фиксирует, пересчитывает, при ней же все это распиливают и отправляют в народное хозяйство на металлолом. Но так было у нас, потому что мы строго следовали каждой позиции договора. Американцы же наших наблюдателей к таким операциям и близко не подпускали, мол, сами разберемся. Вот тебе и паритет..."
  
   А потом была торжественная часть, выступление со сцены очередного главкома ВМФ о нынешней мощи нашего подводного флота, и довольно явственно прозвучавшая из зала нелицеприятная реплика на этот счет, одного из убеленных сединами адмирала со звездой Героя Советского Союза на груди.
   Ну а затем, как водится, праздничный концерт и фуршет, на котором пили за подводный флот России. Вернее то, что от него осталось.
  

"Чужой голос"

   И раз, и раз, и раз! - командует шагающий сбоку старпом, придерживая рукой висящий на боку кортик. Выстроенные в колонну по четыре, облаченные в парадную форму и с офицерами во главе, мы входим под высокие своды пятидесятого цеха и останавливаемся неподалеку от громадины ракетоносца, покоящегося на монолитных, установленных на рельсах тележках.
   Здесь же, ближе к центру, группа сияющих золотом мундиров адмиралов и гостей из Москвы, а на смотровых площадках заводские специалисты и флотский оркестр, с блестящими на солнце трубами.
   Обстановка торжественная и напряженная. Предстоит спуск на воду атомохода нового поколения, превосходящего по техническим характеристикам и мощи все западные образцы.
   Спустя некоторое время церемония начинается. Подойдя к микрофону, Главком ВМФ произносит торжественную речь и поздравляет присутствующих со столь знаменательным событием. После него выступают директор завода и генеральный конструктор ЦКБ "Рубин", спроектировавший корабль.
   Затем, по установленной традиции, нашему командиру вручают бутылку шампанского и, широко размахнувшись, он мечет ее вверх, в боевую рубку. Бутылка разлетается вдребезги, шампанское орошает металл, и мы облегченно вздыхаем - хорошая примета.
   А колеса удерживаемых стальными тросами тележек, повинуясь команде незримого оператора, начинают медленно вращаться, монолит ракетоносца плавно скользит по уходящим в море рельсам и, раздвигая воду, гонит перед собой громадную волну. Одновременно с этим воздух оглашается звуками меди оркестра, нашим громогласным "Ура!" и ликующими криками заводчан.
   После этого к величаво застывшему на поверхности крейсеру подходят два портовых буксира и торжественно влекут его к причальной стенке.
   Через несколько минут он швартуется и на корабле заступает первая лодочная вахта.
   Торжественная часть закончена, начальство и гости убывают на банкет, а мы строем возвращаемся на плавбазу. Там нас ждут праздничный обед, спортивные соревнования и фильм. Перед этим замполит вручает каждому по расплющенному металлическому, рублю, заранее уложенному на рельсы, по которым спускался корабль. На добрую память.
   А после отбоя, лежа в подвесных койках в кубрике и слушая по транзисторному радиоприемнику группу "Битлз", мы слышим сообщение английской радиостанции "Би-би-си": "Сегодня в Советском Союзе, в городе Северодвинске, спущена на воду новая атомная подводная лодка класса "Дельта".
  
  

"Подарок"

   - Смир-рна! - раздается команда с высокой рубки ракетоносца и мы, втянув головы в спасательные жилеты, замираем на надстройке.
   А по пружинящему трапу, один за другим, на борт поднимается группа людей.
   Впереди, с видом хозяина, блистая золотом погон и фуражки, следует приземистый Главком ВМФ Горшков, за ним, ответственный за оборонную промышленность, пока еще секретарь ЦК КПСС Устинов, с генеральным конструктором нашего проекта академиком Ковалевым и командующим Северным флотом Егоровым, а позади целая толпа генералов и адмиралов из Москвы.
   Как только нога Главкома ступает на борт, следует команда "Вольно!" и гости, с опаской ступая по узкому обводу, поочередно исчезают в зеве рубочной двери.
   Затем, повинуясь очередным командам, мы разбегаемся по надстройке, отдаем швартовы и крейсер, высоко взметая гейзеры воды по бортам, медленно отходит от причала. Как только он оказывается на фарватере, к кораблю подходят два пыхтящих буксира и влекут его к выходу из залива.
   Сегодня у нас знаменательный день. Испытания корабля прошли успешно, государственной комиссией подписан приемо - сдаточный акт и наша "Мурена" вошла в состав действующего Флота СССР. А до этого, почти год, мы болтались в морях, выполняя многочисленные, предусмотренные программой испытаний действия, включая глубоководное погружение, торпедные атаки и ракетные стрельбы по Новой Земле.
   За сутки до выхода весь экипаж переоблачили в новенькие "РБ" с белыми воротничками, а швартовая команда загрузила в лодку пару ящиков армянского коньяка и оленью тушу. Особой робости перед начальством мы не испытываем, поскольку за время испытаний лодку посетили многочисленные военпреды, крупные спецы из закрытых "почтовых ящиков" и даже начальник Генерального штаба Куликов, в сопровождении многочисленной свиты.
   Выведя крейсер на большую воду, буксиры дают прощальные гудки и исчезают в синеве моря. А мы, приготовив надстройку к погружению, покидаем ее и спускаемся вниз.
   В центральном посту, напротив командира, стоит Устинов в окружении "гостей" и о чем-то с ним беседует. Стараясь не шуметь, скатываемся по поручням трапа на среднюю палубу и разбегаемся по отсекам.
   Мы, с командиром БЧ, капитан-лейтенантом Пыльниковым и старшиной команды Олегом Ксенженко, направляемся в первый, где нас встречает расхаживающий по торпедной палубе Саша Порубов.
   - Ну как, все нормально? - интересуется он.
   - Порядок, - отвечает Олег, стаскивая с широких плеч спасательный жилет, а Сергей Ильич, проделав то же самое, сует жилет мне и удобно устраивается в своем кресле.
   Потом зажигается красный огонек "каштана" и из него доносится - "отбой боевой тревоги. Первой смене на вахту заступить!"
   Ксенженко докладывает о заступлении, а капитан-лейтенант оживляется, удовлетворенно хмыкает и со словами "я в центральный" - покидает отсек.
   Оставшись одни, мы гадаем, сколько времени продлится выход и вспоминаем случай, который произошел при посещении корабля начальником Генерального штаба. Тогда одного из сопровождавших здорово ушибло переборочным люком, когда он неосторожно сунулся в наддутый воздухом отсек.
   Наш разговор прерывает звяк трапа позади и из люка возникает голова в генеральской фуражке.
   - Это какой отсек? - интересуется она.
   - Первый, - отвечает Олег, и мы вскакиваем со своих мест.
   Голова недовольно крякает и исчезает, а мы переглядываемся и едва сдерживаем смех.
   - Видать заблудился, спустись, посмотри, - бросает мне Ксенженко, и я направляюсь к люку. Генерала в отсеке нет, но на всякий случай осматриваю выгородки компрессора, штурманского лага и акустическую яму, в которую как-то свалился один из военпредов в море. Не удовлетворившись этим, перебираюсь во второй отсек и вижу стоящего у ведущего наверх трапа, облаченного в белую курточку Славку Гордеева. На время посещения гостей, их с Витькой Допиро поставили вестовыми в офицерскую кают-компанию.
   - Ты тут генерала не видел?
   - Видел, - кивает головой Славка. Вышел от вас и пошел в третий.
   - А чего тут торчишь?
   - Я на стреме, - приблизив ко мне лицо, заговорщицки шепчет Славка и озирается по сторонам. Там, - тычет он пальцев вверх, - Витька шинели примеряет.
   - Какие еще шинели? - не понимаю я.
   - Всякие, - хмыкает Славка. Можешь взглянуть, только мигом.
   Я быстро взбегаю наверх, заглядываю в открытую дверь кают-компании и шарахаюсь назад. Там, отражаясь в зеркалах, невозмутимо расхаживает Допиро в адмиральской шинели и напяленной на голове фуражке с позументами.
   - Ну как? - ухмыляется он, видя мое замешательство. - Давай, надевай генеральскую, - и кивает на стоящую в углу вешалку, где красуется еще десяток.
   - Сними, дурак, - шиплю я, представляя, чем все это может кончиться.
   Но Витька только отрицательно вертит башкой и грозно пучится в свое начальственное отражение.
   - Ну и хрен с тобой, - ретируюсь я из кают-компании, от греха подальше.
   - Что, не нашел генерала? - спрашивает Ксенженко, когда я поднимаюсь на верхнюю палубу.
   - Не, - отвечаю ему, не нашел, - и пробираюсь к себе на левый борт.
   А еще через пару часов, походив по морю переменными галсами, мы возвращаемся назад.
   Совершив морской круиз и отобедав, высокие гости остаются довольны и сойдя на причал, фотографируются с экипажем на память. А еще оставляют от себя подарок - армянский коньяк. Они предпочли пайковое вино.
  

"Вредная привычка"

  
   - Держи, - говорит Олег и протягивает мне извлеченную из нагрудного куртки "РБ" сигарету.
   Я беру ее, с вожделением нюхаю и осторожно прячу в свой.
   Дело в том, что мы уже почти месяц болтаемся в море и испытываем острый дефицит курева. Выход планировался на пару недель, но потом с берега поступило радио - принять на борт дополнительную группу прилетевших из Ленинграда специалистов и задержаться еще на две. Этих самых специалистов, с аппаратурой звукоподводной связи, на лодку доставил эсминец, который теперь крутится где-то наверху, а мы ползаем в глубине и периодически вступаем с ним в контакт.
   Сигареты у экипажных курильщиков закончились несколько дней назад, и этим сразу же воспользовалась сдаточная команда. Ушлые работяги стали менять свое курево на пайковую воблу. Для начала одну сигарету за воблу, а потом одну за две. Налицо был форменный грабеж, но деваться было некуда. Вскоре все выкурили, а хотелось еще.
   Дошло до того, что сигарету для командира искали по корабельной трансляции.
   Мне же в этом плане повезло. Некурящий старшина команды достал где-то пачку "Опала", придержал ее и теперь дважды в сутки, после вахты, выдавал мне по сигарете.
   В первый день, по глупости, я пытался употребить их в корабельной курилке, но всякий раз там неизбежно возникали страждущие, желанная сигарета шла по кругу и только усиливала табачный голод.
   Теперь же была глубокая ночь, лодка шла в надводном положении, и я решил предаться пагубной страсти, укрывшись в рубке.
   Пожелав Олегу спокойной вахты, напяливаю на себя ватник и спускаюсь на нижнюю палубу. Затем, тихо провернув кремальеру переборочного люка, перебираюсь во второй, а оттуда в третий отсек.
   Поднявшись по трапу в центральный, прошу у скучающего в кресле помощника командира "добро" выйти наверх, и тот благосклонно кивает головой. После этого, я сопя карабкаюсь по восьмиметровой шахте входного люка и достигнув верха, прислушиваюсь.
   В полумраке стылой рубки тишина и только на мостике изредка перебрасываются словами вахтенный офицер и боцман.
   Я переступаю высокий комингс люка, отхожу чуть в сторону и, пристроившись за выдвижными, извлекаю из кармана вожделенную сигарету. Затем чиркаю спичкой, пряча огонь в ладонях, прикуриваю и с наслаждением затягиваюсь. Дымок приятно щекочет ноздри, башка кружится и я от умиления прикрываю глаза.
   А когда открываю, рядом две рожи - Сереги Свеженцева и Витьки Иконникова.
   - Дай дыхнуть, - шепчет Серега. И мне, - сглатывает слюну Витька.
   Весь кайф обламывается, я делаю еще пару затяжек и сую сигарету Витьке.
   Потом огорченно вздыхаю и лезу вниз.
   А через несколько дней мы возвращаемся в завод, горя нетерпением искурить все, что продается в тамошних киосках.
   Первый, кто встречает лодку на причале - наш интендант, остававшийся на берегу по делам.
   - Как это, курево кончилось? - удивляется он, поднявшись на борт. Такого не может быть. В моей каюте, в рундуке, целый ящик "Орбиты".
  

"Когда усталая подлодка..."

   - Боевая тревога! По местам стоять к всплытию!
   За дверью топот ног, доклады из отсеков и чмоканье аварийных заслонок.
   Потом рев сжатого воздуха в балластных цистернах, дрожание палуб и непередаваемое ощущение полета.
   Натянув на себя канадку и прихватив пилотку, я выхожу из каюты и направляюсь в центральный. Позади три месяца боевой службы и Северная Атлантика.
   Накануне интендант выдал всем офицерам и мичманам причитающуюся за поход пайковую икру, воблу и шоколад, утром на крейсере провели последнюю большую приборку - все готово к встрече с берегом.
   - Приготовиться к вентиляции отсеков! - разносится по кораблю. Вахтенные отдраивают переборочные люки, стопорят их крюками и возвращаются на боевые посты.
   Затем возникает утробный гул, и лодку наполняет пьянящий запах моря.
   В центральном гуляют сквозняки, а у пультов в креслах, нахохлившись сидят механик с помощником и вожделенно поглядывают на открытый входной люк.
   - Давай со мной, - делаю знак помощнику, но тот только разводит руками и вздыхает.
   Уцепившись руками за поручни, я карабкаюсь наверх, к далекому голубому пятну и через минуту оказываюсь в рубке. К гулу вентиляции примешивается еще какой-то шум, и я не сразу понимаю, что это плеск волн. Со стороны расположенного чуть выше впереди мостика доносятся негромкие голоса, и я поднимаюсь туда.
   На мостике, рядом со стоящим на руле боцманом и вахтенным офицером, замкомдива и командир с заместителем. А в слепящей синеве моря, два идущих к нам буксира.
   - Швартовную команду наверх, - бросает командир вахтенному офицеру и на надстройке появляются облаченные в спасательные жилеты фигуры. Они споро отбрасывают люки упрятанных в корпус вьюшек, поднимают кнехты, отваливают "утки" и вооружают шпили.
   А буксиры между тем подходят все ближе, приветствуют нас гудками и пристраиваются по бортам. Затем они влекут крейсер в сторону возникающего в туманной дымке залива и мы следуем по его фарватеру, вдоль скалистых, с многочисленными фьордами берегов. Сопки на них уже зеленеют первой зеленью и оттуда доносятся разноголосые крики птичьих базаров.
   - Хорошо то как, - щурит глаза замполит, и мы с ним закуриваем.
   Через полчаса корабль входит в одно из ответвлений, за которым возникает обширная бухта.
   Базовый тральщик разводит боновое заграждение, и крейсер величаво втягивается на рейд. На противоположном его конце пирсы, с застывшими у них черными телами ракетоносцев, плавкраном и серебристыми ангарами в рабочей зоне, слева казарменный городок на берегу, а справа, в сопках, крыши многоэтажных домов поселка.
   На одном из пирсов, со стоящими у КДП "Волгами" и "УАЗами", встречающее лодку начальство, а на ближайшей к базе сопке, на самом верху, небольшая группа женщин и детей.
   - Ты смотри, стоят, - ни к кому не обращаясь, бормочет замполит и вскидывает бинокль в сторону сопки.
   - Да, стоят, - говорит старпом каким-то необычным голосом и кашляет.
   И насколько я помню, так происходит всегда. Время прибытия ракетоносцев с боевой службы, известно ограниченному кругу лиц. Но жены его всегда знают.
  

"Нарды"

   Два часа ночи, это у нас. А наверху, в том полушарии где мы обретаемся второй месяц, на океан ложатся вечерние сумерки.
   Навестив по делам центральный, я возвращаюсь в свой пятый отсек, где обитаю в медизоляторе вместе с доктором. На лодке тишина, сонное жужжание дросселей люминесцентных ламп, да изредка доносящиеся из "каштана" негромкие команды.
   По пути я спускаюсь в курилку и, прошлюзовавшись в тамбуре, захожу внутрь.
   Там пусто, свежо и ровно гудит вентилятор.
   Усевшись на скамью, достаю сигарету, закуриваю и листаю прихваченный с собой "Огонек".
   Через минуту слышится стук наружной двери, затем с чмоканьем открывается внутренняя, и в курилке появляется механик, с плоской коробкой нардов подмышкой
   - Не спится? - усаживается он рядом и достает сигарету.
   Я тяжело вздыхаю, поскольку знаю, что последует дальше, и обреченно киваю головой.
   - Ну, так давай сыграем, - оживляется механик и открывает свою коробку.
   Механик страстный фанатик нардов и отдает им все свободное время. Он играет со всеми, начиная от командира и кончая самым молодым матросом.
   Разложив доску, мы распихиваем шашки по вырезанным в бортах гнездам и, встряхивая в руках, поочередно мечем камни. Продув механику три партии, я заявляю, что пора вздремнуть и он, недовольно сопя, закрывает коробку.
   В это время вновь слышится стук двери и на пороге возникает помощник.
   - Ну что, не спится? - участливо спрашивает у него механик.
  

"Тройная уха"

  
   - А потом сдашь дела и в отпуск, - говорит начальник, дымя сигаретой и вручая мне командировочное предписание. - Выход сегодня, в 24.00.
   Накануне я вернулся из автономки и занаряжен для обеспечения перегона одной из лодок флотилии на плановый ремонт в Северодвинск.
   Ровно в полночь, стоя в рубке, я наблюдаю как корабль отдает швартовы, потом спускаюсь вниз, обхожу отсеки и заваливаюсь спать.
   А ранним утром мы входим в горло Белого моря, откуда берем курс на Северодвинск. Здесь уже властвует полярный день, вода отсвечивает ультрамарином и в высоком небе весело орут чайки.
   Сначала в слепящем мареве возникают смутные очертания берега, затем заводские цеха, дебаркадеры и стрелы портальных кранов. С помощью двух пыхтящих буксиров мы швартуемся к пустынному причалу, где у новенького "УАЗа" корабль встречает дежурный по бригаде - пожилой капитан 3 ранга, с нарукавной повязкой "РЦЫ" и пистолетом на бедре.
   - С благополучным прибытием, - жмет он руки нам с командиром и приглашает в машину.
   Урча двигателем, "УАЗ" катит по стенке, у которой высятся два стоящих в ремонте ракетоносца, затем сворачивает в одну из зеленых аллей между цехами и, миновав ее, останавливается у КПП. Розовощекая девушка в синей форме проверяет у нас документы, затем машет рукой в сторону ворот, и мы выезжаем в город.
   Он по утреннему тих и безлюден, только на перекрестках мигают огни светофоров, да в молодой листве деревьев весело чирикают воробьи. После трех месяцев в море и нашего затерянного в сопках гарнизона, все кажется сказочным и нереальным.
   В центре, у дворца культуры я прошу водителя остановиться и, простившись со своими спутниками, выхожу из машины.
  
   Приятно все-таки пройтись по настоящему тротуару, любуясь зеленью, и плодами цивилизации. Тем более, что шесть лет назад, я служил здесь, правда в ином качестве.
   Через полчаса подхожу к зданию казенного типа с глухой дверью на фасаде и жму кнопку звонка. Где-то далеко слышится хриплый зуммер, потом дверь распахивается и на пороге возникает сонный старшина 1 статьи.
   - Дежурный на выход! - орет он, выяснив, кто я и откуда, и из двери ближайшего кабинета появляется здоровенный рыжий капитан-лейтенант.
   Через минуту мы радостно обнимаемся и хлопаем друг друга по плечам. Рыжий - мой однокашник по учебе Володя Шарик.
   - Ну, рассказывай, - усаживает он меня на один из стульев в своем кабинете и угощает крепким чаем из термоса. Некоторое время мы предаемся воспоминаниям об учебе, а потом я вручаю приятелю доставленные с оказией документы, которые он заносит в формуляр и прячет в сейф.
   Когда встает вопрос о помещении меня в гостиницу, Володя заявляет, что я буду жить у него.
   - Чего ты будешь там припухать, - говорит он. Мои на неделю укатили в Архангельск, места навалом, так что милости прошу. А заодно познакомлю с тестем - обещал сегодня заехать. Не пожалеешь.
   На том и порешили. В девять утра Володя сменился, и мы отправились в город.
   - Раньше не приходилось бывать в наших местах?, - интересуется приятель, когда мы выходим на залитый солнцем центральный проспект.
   - Отчего же, бывал, - отвечаю я. - На срочной отслужил тут почти год. Принимали и испытывали новую лодку.
   - Какой проект?
   - 667. "Букашка".
   - Знаю такую, серьезный пароход, - кивает головой Шарик. - Недавно одна из Гремихи пришла, менять активную зону. Ну, так что, отметим встречу?
   Я не возражаю, и мы заходим в гастроном, где покупаем несколько бутылок "Столичной" и съестное, после чего направляемся к Володе домой.
   Квартира у него в новом доме, просторная и хорошо обставлена.
   Пока хозяин жарит на плите яичницу, а я вскрываю консервы и нарезаю колбасу, появляется его тесть. Это небольшого роста сухощавый старичок в сопровождении здоровенного детины, с брезентовым мешком в руках.
   - Здорово зять! Это ты никак к моему визиту расстарался? - указывает на запотевшие бутылки.
   - К твоему, батя, к твоему, да вот еще однокашник с Мурмана подгреб, - смеется Шарик.
   - С Мурмана? И я смотрю, наш брат, моряк? - хитро щурится старичок и цепко жмет мне руку.
   - Батя у нас мореман со стажем, накрывая стол,- сообщает Володя. С десяти лет на рыбном промысле, да к тому же почетный гражданин Архангельска. В свое время его тут каждая собака знала.
   - Да будет, тебе, балабол, отмахивается от Шарика явно польщенный старичок. А вот ты, Валериан, настоящую уху когда-нибудь ел? - обращается он ко мне.
   - И не один раз, вкусная вещь, особенно когда на природе, с дымком, - киваю я головой.
   - Э-э,- морщится старичок, - за энтот дымок старики - поморы на тонях зуйков розгами пороли.
   - Как это?
   - А вот так. Зуек, это парнишка малых лет, навроде кашевара в рыбацких артелях. И если не приведи Бог, у него уха припахивала дымком, мальцу задавали березовой каши. Это сейчас мода пошла - с дымком.
   Значит, получается, что настоящей поморской ухи ты не едал. Угостим товарышша? Володимир, - обращается он к Шарику.
   - А ты что, свежей рыбы привез?
   - Ну да! Мишаня, - поворачивается старичок к молчаливо стоящему у двери парню. -Давай сюда кису, а сам покедова погуляй. Через пару часов за мной заедешь.
   Двухметровый Мишаня, все это время стоящий истуканом у двери, передает старику мешок и уходит. Тот извлекает из него несколько крупных рыбин, обернутых крапивой и бережно кладет их в кухонную мойку.
   - Знаешь, что это за рыба? - тычет в нее корявым пальцем.
   - Нет,- отвечаю я.
   - Стерлядь, наша, с Северной Двины. Теперь, почитай уже всю повыловили, да поморили. Нету боле стерлядки на Беломорье.
   - А эта?
   - Случайно ребятам на тоне попалась, ну, вот и уважили старика. Дак что там, Володимир, глазунья твоя поди остыла? Приглашай к столу, примем по чеплашке, да я вам тройную уху сварганю, поморскую. Лучше было бы конешно на бережку, у Двины, да со временем у меня незадача.
   После этого, выпив с нами немного водки и закусив, старичок начинает готовить знаменитую уху.
   Для начала он ставит на огонь полуведерную кастрюлю, которую заливает водой и бросает туда с десяток горошин черного перца, несколько лавровых листов и пару очищенных луковиц. Затем потрошит рыбу, откладывая в сторону печень. Далее моет ее и разрезает на крупные куски, часть из которых опускает в уже закипающую воду. Минут через пятнадцать он вынимает из кипящего бульона всю сварившуюся рыбу, а туда закладывает вторую порцию свежей.
   После этого мы выпиваем по второму стаканчику и закусываем отварной рыбой, предварительно ее посолив. Она необыкновенно вкусна, душиста и тает во рту.
   Через тот же промежуток времени, дедуля вынимает из кастрюли вторую очередь сварившейся стерляди и закладывает в начинающий золотиться бульон третью, теперь уже очищенную порцию царской рыбы. Этот этап мы сопровождаем очередной рюмкой.
   Затем Семен Ивыныч, так зовут старичка, тщательно растирает в миске рыбью печень, превращая ее в кашицу, которую выливает в кастрюлю, помешивая ее содержимое деревянной ложкой.
   - Ну вот, - торжественно произносит, он, посолив уху и убавляя огонь, - почитай готово. В чугунном котле, да на костре, была бы поуваристей, ну да ничего, сойдет.
   Тем временем Шарик разливает половником источающую дивный аромат янтарную уху по объемистым мискам. Звякают рюмки, и мы с Володей, мыча от удовольствия, наваливаемся на упомрочительно вкусное блюдо.
   - Ну как, скусно? - хитро щурится Семен Иванович, неспешно хлебая варево.
   - Угу, - киваем мы, и Шарик снова наполняет миски.
   Затем появляется Мишаня, и мы выходим провожать этого удивительного старичка. На прощание он подает мне руку и приглашает в гости при следующей оказии.
   После этого мы возвращаемся домой, где завариваем крепчайший чай и, прихлебывая его под дымок моего "Казбека", до полуночи беседуем, вспоминая Школу, преподавателей и друзей, которых судьба разбросала по морям и океанам.
   А спустя несколько дней я улетаю из архангельского аэропорта в Мурманск.
   - Ну, бывай, - улыбается Володя, и мы обнимаемся на прощанье.
  

"Ветер - раз"

   Гремя сапогами по бетону ступеней, мы взбегаем на третий этаж, распахиваем дверь со стоящим за ней дневальным и освобождаемся от шинелей и шапок.
   Затем одна часть, весело балагуря, валит подымить в умывальник, а вторая, с криками "фильму давай, фильму!", направляется в жилой кубрик.
   Там, на среднем проходе, уже священнодействует с киноустановкой наш лодочный киномеханик Леша Кравцов, а двое подсменных вешают пластиковый экран в проеме офицерского коридора.
   Сегодня воскресенье и день фильмов, которые заменяют нам в базе увольнения.
   Идти некуда - за окнами полярная ночь, залив и сопки. И незачем - на дворе мороз, пурга и ветер.
   Зато в казарме тепло, мы плотно пообедали и вполне готовы к восприятию "самого массового из искусств". Накануне замполит расстарался на "Александра Невского" и "Кавказскую пленницу", которые пользуются у моряков неизменным успехом.
   Наконец Леша заканчивает возиться со своей "Украиной", жаждущие с удобствами размещаются на нижних и верхних ярусах коек, кто-то орет "запускай берлагу!", и дневальный вырубает свет.
   В призрачном луче жужжащего кинопроектора возникают титры, музыка и мы погружаемся в фильм. Смотрим сначала молча, но потом начинаем "заводиться".
   - Вот суки, что творят! - басит сверху Серега Антоненко, возмущаясь зверствами псов-рыцарей.
   - Кур-р-вы! - шипит экспрессивный Федя Гарифуллин, с нижнего яруса той же койки.
   Потом картина меняется и начинается ледовое побоище.
   - Бей фашистов!! - вопят сразу несколько голосов и, подталкивая друг друга локтями, мы впиваемся в экран.
   - Ур-ра!!! - звенят стекла окон в финале, одна из трясущихся секций не выдерживает и вместе со зрителями, рушится на пол.
   На шум прибегает дежурный офицер, прекращает просмотр и наводит порядок.
   - А чего они, падлы над нашими измывались, - бурчит Антоненко, потирая здоровенную шишку на голове и поднимая Гарифуллина.
   Затем пострадавшее сооружение восстанавливают, снова жужжит проектор и мы досматриваем картину.
   Перекур.
   Оживленно обмениваясь впечатлениями, и еще переживая увиденное, все, в том числе некурящие, спешат в умывальник, и дымят сигаретами.
   А потом мы смотрим "Кавказскую пленницу", балдея от красотки Варлей и хохоча над похождениями уморительной троицы.
   - Да, клевая девка, - мечтательно вздыхает Славка Гордеев, когда фильм заканчивается. Вот бы ее потискать.
   - Вон, потискай лучше Желудка - толкает его в бок Володя Зайцев.
   Экипажный обжора Витька Миронов, по прозвищу "Желудок", скрестив калачиком ноги, сидит на койке и невозмутимо жует пончики, которые мы прихватили с камбуза вместе с чугунным бачком
   - Ты че, все пончики слопал? - заглядывает в бачок Славка.
   - Ага, - удрученно вздыхает Желудок. Это я от волнения.
   А Лешка уже перематывает бобину очередного фильма, доставленного доброхотами от соседей с нижнего этажа.
   Однако посмотреть его не получается.
   За темными окнами раздается пронзительный рев сирены, мы сигаем с коек и, напяливая на бегу сапоги, бросаемся к вешалкам.
   - Быстро, быстро! - орет появившийся из каюты дежурный в шинели, а дневальный настежь распахивает дверь.
   Казарменные пролеты гудят от топота сотен матросских ног, рыков команд и мата.
   Внизу, в вое ветра и снежных вихрях, мы выстраиваемся в колонны и бежим к рабочей зоне.
   - Шире шаг! - командует рысящий сбоку старший лейтенант.
   На базе объявлено штормовое предупреждение, по нашему "ветер - раз" и все экипажи по тревоге, вызваны на лодки.
   Сгибаясь под порывами обжигающего ветра и хватая ртами разреженный воздух, мы приближаемся к распахнутым вдали воротам, створки которых удерживают заснеженные фигуры в тулупах, и дальше несемся по бетонке.
   А справа со стороны залива, где у пирсов стоят пришвартованные лодки, к берегу катят свинцовые валы и разбиваются о бетонную стенку.
   Хрипя и обливаясь потом, вбегаем на наш "восьмой" и, скользя каблуками по наклонной аппарели, скатываемся к лодке.
   - На борт! - рявкает стоящий на пирсе рядом с командиром, старпом в канадке и под сапогами звенит настывший металл трапа.
   Часть моряков быстро исчезает в рубке, а швартовные команды спешат на носовую и кормовую надстройки. Через несколько минут на пирс заводятся дополнительные концы, крепятся на кнехтах и обтягиваются шпилями.
   После этого швартовные команды тоже сигают вниз, и корабль приводится в боевую готовность. В отсеках тишина, жужжание дросселей ламп освещения и неясный гул моря за бортом.
   "Ветер - раз" на Кольском, обычное явление. Особенно зимой. Тогда все живое, по возможности укрывается в заливах, или прячется на берегу. Когда же шторм уходит, жизнь продолжается своим чередом.
   В этот раз он длится всю ночь и прекращается только под утро.
   По базе объявляется отбой боевой тревоги, вахта на лодках заступает по швартовному, и нас отпускают в казармы.
   Над заснеженными сопками брезжит хмурый рассвет, в свинцовой дали залива проблеск створного огня, да тоскливый звук корабельной сирены.
  

"На губе"

   - Подъем! - орет из коридора чей-то голос и на потолке тускло вспыхивает упрятанный под металлическую сетку фонарь.
   В камере слышится недовольное бормотание, с жестких "самолетов" сползают темные фигуры и, напяливая на себя служившие одеялами шинели, зевают.
   В низком мрачном помещении с забранным решеткой окошком и инеем по углам, их шестеро. Двое с бербазы, один с "пээмки", остальные с лодок.
   - Поспать не дают, курвы, - хрипло басит один из бербазовских, со старшинскими лычками, извлекает упрятанный в "самолете" бычок, прикуривает и пускает по кругу.
   Всем достается по паре затяжек и сон улетает.
   - Интересно, куда сегодня погонят? - перематывая на сапогах портянки, - бубнит старший матрос с "пээмки" и сплевывает на бетонный пол.
   - А нам татарам один хрен, что пулемет, что самогон, - сладко зевает один из подводников и дружески толкает в бок соседа.
   - Ага, - кивает тот вихрастой башкой. - Одинаково с ног валят.
   За массивной дверью камеры лязгает засов, и она с визгом открывается.
   - Вторая, на оправку, - бурчит хмурый матрос с автоматом на плече и кивает головой на кишку коридора.
   Вся шестерка, выходит из камеры и в его сопровождении направляется в гальюн, совмещенный с умывальником. Там оглушительно воняет хлоркой и в бетонных "очках" пищат крысы. Сделав свое дело, моряки ополаскивают лица под кранами с парящей от холода водой и утирают их подолами роб.
   - В камеру, - бросает конвойный и ведет их обратно.
   Потом начинается завтрак и каждый получает по кружке горячего кофе, миске гречневой каши и птюхе белого хлеба с кубиком масла.
   - Опять эта каша, - брюзжит один из моряков с лодки и отпихивает от себя миску.
   - Не скажи, - активно орудует ложкой сосед. У нас на "пээмке" по утрам чай, "шрапнель" и черняшка. А тут лафа, жить можно.
   После завтрака всех губарей заставляют вытащить из камер во двор "самолеты" - для проветривания.
   - Хотел бы я знать, какая сука придумала эту хрень? - таща на горбу свой лежак, - пыхтит один из матросов.
   - А это, братишка, что б служба раем не казалось, - ухмыляется старшина.
   В восемь утра арестованных выстраивают во дворе у высокой ограды, с караульной вышкой и часовым на ней, и перед шеренгами возникает сам начальник гауптвахты, прапорщик Чичкарев, в сопровождении начальника караула.
   - Рр-равняйсь! Смир-р-на! - по петушиному орет он, и где-то за забором взлаивают собаки.
   Грозно нахмурившись и скрипя начищенными ботинками по снегу, прапор медленно идет вдоль строя и уничижительно цедит, - красавцЫ.
   В нахлобученных на уши шапках, измятых шинелях без ремней и заправленных в яловые сапоги широких штанах, "красавцЫ" стоят с безразличным видом и тупо пялятся на начальство.
   - Слушай наряд, лишенцы! - вернувшись к центру, извлекает из-за обшлага шинели бумагу Чичкарев.
   - На снег - двадцать, на цемент - двадцать, в порт десять! Разводите, старший, - кивает он начкару, прячет бумагу и отправляется внутрь, шмонать камеры.
   Через десять минут три расхлябанных группы, первая из которых вооружена лопатами и скребками, в сопровождении конвойных выходят наружу и плетутся в сторону поселка. Там одна остается на площади у ДОФа и начинает вяло грести снег, вторая спускается к строительным складам, а третья направляется в сторону небольшого порта, что рядом с базой.
   В ней все моряки из второй камеры и еще четверо арестованных.
   - Вить, а ты уже работал в порту? - спрашивает матрос с лодки шагающего рядом старшину.
   - Ну да, - кивает тот. На прошлой неделе.
   - И как?
   - Сам увидишь, - заговорщицки подмигивает старшина и просит у конвоира закурить.
   Тот, опасливо оглянувшись, достает из кармана мятую пачку "Примы" и сует старшине в руку. Губари на ходу закуривают, прячут сигареты в рукавах и топают дальше.
   На территории заметенного снегом порта, где у бетонной стенки стоят несколько пришвартованных барж, группу встречает статная дама в финской дубленке и валенках.
   - Прибыли, мальчики? - весело оглядывает она моряков. Значит так, - показывает рукой в вязаной варежке на одну из барж. До вечера нужно ее разгрузить. В трюме продукты, апельсины и вино. Справитесь?
   - А то! - басит старшина и сдвигает на затылок шапку.
   - О, Витя! - удивляется женщина. - Ты опять к нам?
   - Ну да, Петровна, - разводит руками старшина. - Куда ж я от вас денусь?
   Остальные переглядываются и одобрительно гогочут.
   - Ну, тогда за работу, - говорит женщина.- Сейчас подойдет машина.
   Весело переругиваясь и балагуря, моряки взбегают по трапу на баржу, отдраивают затянутые брезентом лючины и спускаются вниз.
   - Ты смотри, сколько всего..., - восхищенно тянет старший матрос с "пээмки", оглядывая заиндевевший трюм, доверху набитый всевозможными мешками, ящиками и коробками.
   - "Марокко", - читает кто-то наклейку на одной из коробок. - А тут вино, - расплывается в улыбке усатый подводник и тычет пальцем в картонную коробку. -"Старый замок", нам такое в море дают.
   - Ну ладно, кончайте треп, - покосившись на коробку, изрекает старшина. - Вино от нас не уйдет, а пока за дело. Ты, Васька, - кивает он усатому,- бери четверых и дуйте наверх. Будете принимать и грузить в машину. Ну, а мы тут "пошуршим".
   Через несколько минут в трюме кипит работа, коробки мешки и ящики исчезают в люках, наверху топают матросские сапоги.
   - Шабаш! - орет через час свесившись вниз Васька и разгрузка прекращается.
   Старшина удовлетворенно хмыкает, извлекает из одного ящика бутылку вина и несколькими ударами кулака по донышку, вышибает из нее пробку.
   Бутылка пускается по кругу, затем ударяется о металлический кронштейн и осколки возвращаются обратно.
   Потом все лезут по скоб - трапу наверх и сходят на причал, откуда, урча мотором, отъезжает тяжело груженый "захар".
   - Так, мальчики, - подходит к морякам женщина. - Пока вернется машина, погрейтесь в конторе. Кстати, Витя, ничего не разбили? - обращается она к старшине.
   - Да сорвалась одна коробка, Петровна. Четыре бутылки всмятку, - сокрушенно вздыхает тот.
   - Ага, - кивают головами остальные. - Сорвалась.
   - Вы уж пожалуйста аккуратней, - говорит женщина и исчезает в расположенном неподалеку ангаре. А губари идут к небольшому кирпичному зданию и заходят внутрь. Там тепло и на длинной скамье у окна, обняв автомат, дремлет конвойный.
   - Не спи, убогий, замерзнешь! - хлопает его по плечу Васька и все хохочут.
   - Это вам, - зевая, кивает матрос на стоящий рядом картонный ящик, с оранжевыми апельсинами и несколькими пачками "Беломора".
   По помещению разносится душистый запах юга, под потолком плавает дым папирос, всем хорошо.
   - А эта Петровна ничего, - мечтательно тянет Васька, пуская кверху синеватые кольца. - Вот бы ее трахнуть.
   - Дура, - лениво гудит старшина. - Это ж жена коменданта. Он тебя так трахнет.
   От хохота в помещении звенят стекла, а озадаченный Васька чешет затылок.
   Хлопает входная дверь и на пороге возникает женщина.
   - Ребята, пора, пришла машина, - говорит она и, сняв варежки, дует на пальцы.
   - Почапали, труженики моря, - встает старшина, и все выходят наружу.
   Теперь вниз лезет вторая партия, фокус с бутылкой повторяется и работа кипит. Очистив к полудню изрядную часть трюма и припрятав курево в потайные местам, вся бражка, сопровождаемая конвойным, направляется на гауптвахту, обедать.
   На обед дают наваристый борщ, макароны по - флотски и компот, доставленные нарядом с камбуза.
   - Вот это другое дело, - мычит Васька, активно работая ложкой. - Не то, что каша.
   Через час парни снова на барже и работа продолжается. Теперь в трюме ярко горит переноска, голоса звучат громче и резонируют в корпусе.
   Последнюю машину загружают в сумерках.
   - Ну, вот и все, амба, - утирая потное лицо шапкой, - удовлетворенно басит старшина.
   - Спасибо вам, мальчики, - проводив взглядом исчезающий за воротами грузовик, подходит к парням женщина.
   - Да чего там, - небрежно машет рукой Васька. - Для нас это плевое дело.
   Затем, разобравшись попарно, моряки выходят за ворота и направляются в сторону поселка.
   Под тяжелыми сапогами скрипит искрящийся снег, на небе зажигаются первые звезды.
  

"На торпедолове"

   - Прыгай! - орет Олег, и я сигаю со шторм - трапа на палубу пляшущего у борта торпедолова. Потом мы ловим наполовину мокрого Сашу Порубова, и последним на утлое суденышко ловко прыгает наш "бычок", капитан - лейтенант Мыльников.
   Катер тут же дает ход и, взревев дизелями, отваливает в сторону.
   - Давайте вниз, - бросает нам Сергей Ильич и карабкается на мостик.
   Хватаясь за леера, в сопровождении боцмана в спасательном жилете, мы вваливаемся в надстройку и спускаемся в кубрик.
   - Отдыхайте пока, - бурчит боцман и исчезает.
   Мы возвращаемся в базу после торпедных стрельб. Вторых за этот месяц и на чужой лодке. Первая экспериментальная "анабара", выпущенная с нашей, утонула, а вторая успешно прошла под целью и сейчас, прихваченная бугелями, покоится на корме торпедолова.
   - Ну, теперь на нас никто не будет гавкать, - стягивая ватник, хмыкает Порубов и усаживается на рундук.
   Шуму тогда действительно было много, и нас мордовали до посинения. Подключился даже особый отдел. А потом выяснилось, что при той скорости хода, которую задали лодке разработчики, торпеда разрушилась при выходе.
   - Сегодня Санек идем в кабак, - хлопает старшина команды Порубова по плечу, устраиваясь рядом. А тебе, вот, презент, - и протягивает мне пайковую воблу.
   Между тем качка усиливается и катер изрядно болтает.
   - Как на качелях, пойду взгляну, - хмыкает Олег и, встав со своего места, направляется к трапу. Его ноги исчезают в люке, в кубрик врывается смешанный с гулом моря стук дизелей и пахнущий йодом ветер.
   - Давай партейку, - встряхивает Саня в руках обнаруженную на переборочной полке коробку с домино и открывает крышку.
   Я усаживаюсь рядом, мы мешаем костяшки и приступаем к игре. А за тонкой обшивкой гудит все сильнее, стекла иллюминаторов захлестывают волны, и из - под медных барашков сочатся тонкие струйки.
   Внезапно катер подскакивает, в кубрике все трещит, и мы едва не валимся на палубу
   - Твою мать! - шипит Саня, уцепившись за стойку и провожая взглядом прыгающие внизу костяшки.
   Вверху гремит рычажный запор, хлопает дверь и по трапу скатывается Олег.
   - Ну и штормяга разыгрался! - басит он, стягивая с головы мокрую пилотку и утирая раскрасневшееся лицо. Давно такого не видал.
   Катер вновь подбрасывает, раздается металлический визг и под ногами мелко вибрирует палуба.
   - Видать винт оголило, - лаконично заявляет Олег и монолитно усаживается на рундук напротив.
   - А где наш "бык", его там за борт не смыло? - сипит Порубов, заклинившись между переборкой и бортом.
   - Не-е, - протяжно зевает Ксенженко. - Торчит в рубке, вместе с командиром.
   - А сколько нам еще идти? - спрашиваю я, пытаясь сложить в коробку собранные с палубы костяшки.
   - Ихний боцман сказал часа два, если не потонем.
   Эта перспектива меня не устраивает, и я на всякий случай лапаю матрац на верхней койке. Он пробковый.
   - Кхы-кхы-кхы, - давится смехом Порубов и толкает Олега в бок.
   - Бесполезно, - заявляет тот,- эта хрень тонет в воде через час, проверено.
   - Ну и шутки у вас, - бормочу я, косясь на мичманов, и приваливаюсь спиной к переборке. Она дрожит и теплая.
   Потом нас с Саней начинает укачивать, мы икаем, бессмысленно таращим глаза и бледнеем. Ксенженко извлекает из кармана еще одну воблу, рвет ее громадными лапами пополам и тычет каждому по куску, - жуйте!
   Многократно испытанное средство помогает и нам становится лучше.
   - То- то же, - удовлетворенно хмыкает Олег и через минуту раздается богатырский храп.
   - Летят утки, летят утки, и два гу-у-ся.., - фальшиво тянет Порубов, и я тоже проваливаюсь в сон.
   А спустя пару часов, мы входим в залив. В нем катят пенистые седые валы и с шумом разбиваются о берег.
   У бетонной стенки, вспучив за кормой кипящий бурун, катер сбрасывает ход, балансирующие на палубе матросы цепляются отпорными крюками за кранцы, и на берег летят концы
   - Лихо швартуются! - уцепившись за леер, одобрительно крякает Олег. Молодцы.
   Потом на причал подается узкая сходня, мы прощаемся с командой и перебираемся на причал.
   - Ну, как, все путем? - интересуется Сергей Ильич, сбрасывая с головы капюшон канадки.
   - А то! - гудит Олег, и мы идем по причалу.
  
   Примечание:
   "Бычок" - командир боевой части (жарг.)
   Кранец - устройство для предотвращения удара судна о причал.
  
  

"Где-то в Южных морях"

  
   Темная южная ночь. Россыпи далеких звезд в небе, сонный плеск волн у борта, вселенская тишина.
   На обводе затемненного мостика, опершись об ограждение, стоят две неясных фигуры в тропической форме.
   - А красиво все-таки здесь, - слышится голос и щелкает зажигалка.
   - Красиво, - отвечает второй. - Дай сигарету.
   В темноте возникают два ярких светлячка, и чувствуется запах табачного дыма.
   - А у нас сейчас зима, - задумчиво произносит первый голос.
   Второй молчит, и светлячок вспыхивает ярче.
   Внезапно далеко впереди, в воде, возникает призрачно мерцающее пятно и увеличивается в размерах.
   - Ты погляди, как играет, не могу привыкнуть, - тихо произносит тот же голос и восхищенно вздыхает.
   - Планктон, - лаконично отвечает второй, и огонек сигареты, прочертив дугу, гаснет за бортом.
   Через некоторое время у самого горизонта мигает проблеск, и там возникает серия вспышек.
   - Товарищ командир, - раздается с мостика, - сто шестая на связи.
   - Вижу, - следует ответ. - Пиши "добро" на швартовку.
   - Есть.
   Вверху щелкает ратьер, и в сторону горизонта летят ответные вспышки.
   - Слепнев, - бросает командир в сторону открытого иллюминатора. - Швартовную наверх, механику готовить систему подачи топлива.
   Через минуту внизу звон металла дверей, шорох ног и глухие команды.
   Потом из темноты доносится едва различимый стук дизелей, и в мерцании звезд возникает силуэт идущей в сторону плавбазы лодки.
   - Шестьсот сорок первый? - оборачивается к командиру собеседник.
   - Ну да, "фокстрот", - вздыхает капитан 3 ранга. - Я на такой когда-то плавал.
   Спустя полчаса лодка подходит лагом к высокому борту плавбазы, с нее подаются швартовы, и сверху спускается трап.
   - Володька, здорово, черт! - радостно басит, ступив на палубу, бородатый офицер в пилотке и дружески обнимается с командиром. Так это ты тут заправляешь?!
   - Ну да, - улыбается тот. Петрович, знакомься, - мой однокашник по "ленкому", - оборачивается он к стоящему рядом капитан-лейтенанту.
   - Орлов, - подает тому руку подводник. Командир "сто шестой".
   - Нечай, - оперуполномоченный особого отдела,
   - Из конторы? - высоко поднимает брови капитан 2 ранга.
   - Ну да, буровик, - отвечает особист, и все смеются.
   Потом оба командира вызывают помощников и оговаривают вопросы погрузки. Лодке необходимы соляр, пресная вода и продукты.
   - И вот еще что, Володя, - трогает Орлов однокашника за локоть. - Мне бы ребят помыть. Пятый месяц в море.
   - Какой разговор? - удивляется тот. Механик!
   Отдав необходимые распоряжения и убедившись, что работы начаты, Виль, так зовут командира плавбазы, приглашает Орлова с лодочным замполитом и Нечаем в кают-компанию.
   - Примем по рюмке чаю, раз такое дело, - говорит он.
   В освещенном мягким светом салоне уже орудуют двое вестовых в белоснежных форменках, накрывая стоящий в центре стол.
   Как по волшебству на нем появляются фаянсовые, клейменные золотыми якорями приборы, холодные мясные и рыбные закуски, сыр, фрукты и несколько запотевших бутылок боржома.
   Затем в дверях бесшумно возникает интендант, бережно ставит на стол две бутылки "Арагви" и также неслышно исчезает.
   - Хорошо живешь, Володя, - довольно крякает Орлов и косится на коньяк. А мы все по старинке, "шилом" пробавляемся.
   - Да ладно тебе, - смеется Виль. - Это из заначки.
   Потом следует тост за встречу, и все наваливаются на закуски.
   - Не ожидал тебе здесь увидеть, - хрустя свежим огурцом, обращается к приятелю Орлов. - Ты ж на Балтике служил и в академию собирался?
   - Было дело, - соглашается тот и кивает особисту.
   Каплей набулькивает рюмки вторично, и все встают.
   - За тех, кто в море! - торжественно произносит Виль, и рюмки сдвигаются.
   Вестовые приносят издающие дразнящий аромат антрекоты с молодым, посыпанным зеленой петрушкой картофелем и ловко ставят на стол.
   - М-м, - с наслаждением жует сочное мясо замполит с лодки. - А наши остатки с изрядным душком.
   Некоторое время слышен только звяк ножей с вилками да утробный гул насосов где-то в недрах плавбазы.
   - Ну, а третья за Партию, - тянется замполит ко второй бутылке и сковыривает с нее блестящий колпачок.
   - Сиди, Васильич, не гоношись, - морщится Орлов. А теперь помянем Жорку, - вскидывает он глаза на сидящего напротив Виля.
   - Как Жорку? - громко шепчет тот и приподнимается с кресла.
   - Да вот так, Вова, - вздыхает Орлов. - Два года назад их лодка затонула в Бискайском заливе. Жорка на ней был минером.
   - Так это ж "К-8"!
   Орлов молча кивает, и на несколько минут в кают-компании возникает звенящая тишина.
   - Эх, Жора, Жора, - тихо произносит Виль и опускает голову.
   Замполит хмурится, молча наполняет рюмки и все снова встают.
   - Вечная им память, - обводит офицеров тяжелым взглядом Виль, и все выпивают не чокаясь. Потом садятся, все, кроме замполита закуривают и молча дымят сигаретами.
   - Это же сколько наших уже нет? - высосав свою в три затяжки и тыча окурок в пепельницу, - глухо произносит Виль.
   - Пока троих, - отвечает Орлов. - Витя Бойко сгорел в отсеке, Генка Коршунов умер от радиации в госпитале, вот теперь и Жора.
   - Товарищ командир, кофе готов, - возникает из "гарсунки" фигура вестового.
   - Не нужно, - отвечает вместо Виля Орлов, все встают и выходят наружу.
   Теперь в небе висит луна и в ее призрачном свете на надстройке лодки копошатся размытые тени.
   - Товарищ командир, - подходит к Орлову помощник, топливо и вода приняты, заканчиваем погрузку продуктов.
   - Добро, - кивает тот. Команда помылась?
   - Почти. Остались механики.
   - Поторапливайся, - бросает капитан 2 ранга и вместе с Вилем поднимается на мостик.
   А еще через час на лодке взвывают дизеля, она отходит от борта плавбазы и по лунной, исчезающей за горизонтом дорожке, тенью скользит вдаль.
   Под обводом затемненного мостика снова стоят командир с контрразведчиком.
   - Эх, Жора, Жора, - тихо шепчет Виль.
  

"Фатализм"

  
  
   "Люди имеют быть в трех состояниях:
   Живые, мертвые и находящиеся в море"
   Анахарсис Скифский
  
   - ...двадцатого июля прошлого года, в результате халатности личного состава, в ходе вентиляции аккумуляторной ямы на подводной лодке Б-245 Балтийского флота, при стоянке в базе, произошел взрыв - погибли два человека. В декабре того же года, при отработке учебной задачи в море, на подводной лодке К- 316 Тихоокеанского флота, из-за небрежности вахты произошло возгорание гидравлики в пятом отсеке - погибли пять человек. В августе текущего года, на подводной лодке К- 410 Северного флота, при несении боевого дежурства в Атлантике, из-за непрофессиональных действий личного состава, произошло ...
   Вытянувшись цепочкой вдоль прохода, мы стоим на средней палубе третьего отсека и слушаем монотонный голос вахтенного офицера, доводящего очередной циркуляр Главкома ВМФ об аварийности в подплаве.
   Мы - это заступающая на очередную вахту третья боевая смена подводного ракетоносца, следующего на практические стрельбы в один из районов Северного ледовитого океана, а "циркуляр" - прелюдия к последующему инструктажу. Их в море нам зачитывают регулярно. Как говорит помощник, "для полноты ощущений, и чтоб служба раем не казалась".
   - Ну, как, всем все ясно? - завершив чтение, грозно обводит капитан-лейтенант смену глазами и тычет в бумагу пальцем.
   - Яа-сно, - вразнобой тянем мы, переминаясь с ноги на ногу и сутулясь под низким подволоком.
   - А теперь слушай инструктаж! - и снова продолжается нудное бубнение.
   - Чибисов, твою мать! - рычит через минуту каплей. Я ж сказал, на вахте не спать!
   Стоящий рядом со мной Витька Чибисов резко вскидывает голову и звонко ударяется о кронштейн.
   - К-х-х-х, - весело шелестит вдоль строя, и инструктаж продолжается.
   В завершение вахтенный начальник приказывает проверить состояние средств борьбы за живучесть и доложить в центральный.
   Потом следует команда, - по местам! - и мы спешим к переборочным люкам.
   - Ну, что там нового? - встречает меня в торпедном Саня Порубов, сидя в кресле у стрельбового пульта и поигрывая в руке "мартышкой".
   Я сообщаю о полученном приказе, и мичман саркастически хмыкает.
   Затем мы меняемся, я докладываю по "каштану" о заступлении, и в отсеке появляется старшина команды Олег Ксенженко. Он чисто выбрит, благоухает шипром и в новеньком "РБ" с белым воротничком.
   - Т-э-кс, - врубает Олег верхний свет. Щас будем проверять.
   Для начала, пыхтя и чертыхаясь, мы отстегиваем с подволока тяжелые, проштампованные номерами оранжевые сумки и бережно опускаем на палубу. В них изолирующие дыхательные аппараты, гидрокомбинезоны и водолазное белье.
   Олег привычно проверяет "идашки", и мы водружаем сумки на место. Потом спускаемся вниз, пересчитываем сложенные за шпилем "ИПы", осматриваем обе станции пожаротушения и раскрепленные на штатных местах средства заделки пробоин.
   - А теперь проверь плоты, - взвешивает мичман в руке пудовую кувалду.
   Я выщелкиваю из штатива аварийный фонарь и лезу в расположенную в носу акустическую яму. Там три больших упругих кокона со шнуровкой автоматического раскрытия. В случае необходимости, вытащить их из отсека проблематично. Диаметр коконов больше люка торпедной палубы.
   - Но тем не менее, я ору " порядок!" и выбираюсь из ямы.
   После этого мы снова поднимаемся на торпедную палубу, откуда Олег докладывает в центральный о результатах.
   - А аппараты у нас херня, - заявляет Порубов, переодеваясь в кремовую рубашку и готовясь идти на завтрак. - Не слыхал, что б в них кто-нибудь всплыл в океане.
   Саня абсолютно прав. Наше легководолазное снаряжение позволяет выход с глубины только до ста метров. А в океанах она исчисляется километрами.
   - Ладно, не каркай, - хмурится Олег.
   - И ВСУ херня, - продолжает Саня. - Гроб с музыкой.
   И тут он прав. На нашем, последней серии ракетоносце, установлено это самое ВСУ, а полностью "всплывающее спасательное устройство". Оно вроде водолазного колокола и призвано спасать личный состав с глубины 1200 метров. Это в теории.
   Когда же его испытывали на практике и запихали внутрь два облаченных в легководолазное снаряжение муляжа, во время подъема их измочалило так, что остались одни ошметки. Военпреды поудивлялись и подписали акт приемки. Теперь этим ВСУ пугают молодых, "для полноты ощущений".
   - Ну, я пошел, - напяливает Саня на голову пилотку и направляется к люку.
   - Давай топай, кофе остынет - смеется Олег.
   - Погружаемся на глубину триста метров. Осматриваться в отсеках, - зажигается на "каштане" лампочка.
  
   Примечание: "мартышка" - специальный ключ для открывания вентилей.
   "ИП" - изолирующий противогаз.
   "идашка" (ИДА-59) - изолирующий дыхательный аппарат.
  

"Африканская одиссея"

  
   Выполняя задачи боевой службы в Юго-западной Африке, большой ракетный корабль ВМФ СССР глубокой южной ночью снялся с якоря, вышел из порта Конакри и взял курс на революционную Анголу.
   Войдя в Атлантику, экипаж корабля с облегчением вздохнул - началась настоящая боевая служба с отработкой элементов боевой подготовки - ракетными стрельбами, борьбой за живучесть и многим другим.
   После месячной стоянки на гвинейском рейде команда здорово устала от жары, стояночной вахты и однообразия.
   Палуба корабля в дневное время раскалялась до пятидесяти градусов. Духота на боевых постах, в каютах и кубриках, а также недостаток пресной воды изматывали.
   - Ну, вот мы и снова в море, - подставляя лицо свежему бризу, бормочет стоящий на мостике загорелый капитан 2 ранга. - Бодров, прибавь - ка оборотов.
   - Есть, - кивает вахтенный офицер, свист турбин усиливается и за кормой вскипает пенный бурун.
   Через час позади слышится звон трапа, и на мостике, отдуваясь, появляется замполит, в тропической пилотке, распашонке и шортах.
   - Ну что, Иван Николаевич, - утирает он клетчатым платком лоб. Скоро придем в квадрат? Ребята готовы.
   - Уже пришли Кузьмич, - хмыкает командир. Смотри.
   У искрящегося под солнцем горизонта чернеет какая-то точка и увеличивается в размерах.
   - Ну - ка, ну - ка, - тянет из штатива бинокль замполит и вскидывает его к глазам. -Точно, БДК, к нам чешет.
   - Турбины средний ход, - бросает командир, - приготовить к спуску катер. - Ну что, Кузьмич, пойдем прощаться?
   Офицеры спускаются вниз и неспешно идут на ют.
   Там, уже выстроившись у лееров, стоит десяток старшин и матросов, рядом с которыми чемоданы и что-то рассказывающий парням офицер. Моряки весело смеются и подталкивают друг друга локтями.
   Смирно! - командует офицер при появлении начальства и делает шаг вперед.
   - Товарищ командир! - вскидывает руку к пилотке. - Увольняемые в запас в количестве двенадцати человек, для передачи на БДК построены. Помощник командира, капитан - лейтенант Касаткин.
   - Вольно, - отвечает капитан 2 ранга, и идет вдоль строя
   - Ну что, парни, - останавливается в центре. - Вот и закончилась ваша служба. Скоро будете в Севастополе. Помните флот. Ну, а кто захочет вернуться, пишите.
   Потом они с замполитом поочередно жмут увольняемым руки, те непривычно смущаются и у некоторых туманятся глаза.
   Спустя несколько минут, от борта БРК отваливает катер и направляется в сторону застывшего на воде в сотне метрах справа, десантного корабля.
   -...р-а-а! - вместе со звуками "Славянки" несется вслед ему из отдраенных в надстройках иллюминаторов, и с катера ответно машут руками.
   А чуть позже, взвыв сиренами, корабли расходятся контр-курсами и исчезают в синей дали.
   Через неделю, снова ночью, затемненный БРК втягивается на рейд Луанды и швартуется у причала. Порт и город тонут во мраке, где-то далеко слышатся глухие взрывы и треск автоматных очередей.
   - "УНИТА", - многозначительно говорит в рубке замполит, и вопросительно смотрит на находящегося здесь же особиста.
   - Ну да, - бурчит командир. А ты думал, нас тут цветами встретят? - Эдуард Андреевич, - обращается он к помощнику, - спусти трап и выставь внизу двух старшин с автоматами.
   После этого, приказав старпому оставаться в рубке, командир с замполитом и контрразведчиком, выходят наружу. На площадке у трапа они останавливаются, чиркает зажигалка, и все закуривают.
   - Что-то опаздывает наш советник, - подносит к лицу руку командир. Уже четверть первого.
   Словно в ответ на его вопрос, среди смутно чернеющих портовых сооружений мигают огоньки фар, затем слышится шум моторов и на причал въезжает армейский "джип", в сопровождении двух крытых брезентом "ЗИЛов".
   Из "джипа" выпрыгивает человек, направляется к трапу и что-то говорит стоящим у него вахтенным.
   - Товарищ командир! - доносится снизу, - это к вам, из посольства.
   - Пропустить! - доносится сверху.
   Ступив на палубу, человек, одетый в форму ангольской правительственной армии и с тонким кейсом в руке, представляется и предъявляет командиру документ, удостоверяющий личность. Тот внимательно его читает и передает особисту.
   - Рады видеть вас на борту, товарищ полковник, - возвращает капитан-лейтенант документ гостю.
   - В таком случае, приступим к разгрузке? - интересуется тот. Мои люди готовы.
   - Приступим, - отвечает командир.
   Спустя минуту корабль оживает, слышен лязг железа, жужжание электродвигателей и над причалом зависает грузовая сетка с длинными плоскими ящиками.
   - Дессе, дессе! - машут стоящие у грузовиков солдаты, и сетка плавно опускается вниз.
   - Ну что, прошу ко мне в каюту, - говорит командир, и все уходят.
   Там, открыв кейс, полковник вручает командиру засургученный пакет.
   - Передадите в штаб флота, командующему, - говорит он. - А этот для наших, в третий главк, - передает второй особисту. - И еще, - обводит он присутствующим взглядом. - По нашим сведениям, из ЮАР в Анголу переброшена группа боевых пловцов. Возможна диверсия в отношении корабля. Так, что примите меры.
   - Ясно, - хмурится командир и выщелкивает из штатива телефонную трубку.
   Через час раздается стук в дверь, и помощник докладывает о завершении работ.
   - Добро, - говорит командир, и все выходят наружу.
   - Ну а как там, в России, наверное, снегу полно? - спрашивает полковник.
   - Да кто его знает, - вздыхает замполит. - Мы третий месяц в море.
   У трапа все прощаются, и полковник с особистом спускаются вниз.
   - Ты "вышку" заканчивал? - интересуется советник.
   - Ну да, первый факультет, - улыбается тот.
   - А я второй. Абель еще лекции читает?
   - Да нет, умер Рудольф Иванович. Похоронен на Донском кладбище.
   - Жаль, легендарный был человек. Ну, бывай.
   Полковник садится в джип рядом с водителем, что-то говорит тому по португальски, и машины трогаю с места.
   - Эу керу! - весело машут с последнего грузовика солдаты.
   Весь остаток ночи усиленная верхняя вахта внимательно осматривает водную акваторию. Время от времени за бортом глухо ухают взрывпакеты, а в корме вспучивается темная вода.
   Последующие десять дней, демонстрируя военное присутствие, ракетный корабль стоит у стенки. На борт приняты горючее, вода и свежие продукты. Однако сход на берег запрещен, и в город изредка выезжают только представители командования.
   По утрам, при первых лучах солнца, пока воздух еще не нагрелся, вниз по трапу скатываются моряки и строем бегут вдоль пустынного причала, у которого ржавеют несколько полузатопленных судов и барж.
   - Ола амиго! - белозубо скалится черный солдат-охранник с одной из них.
   - Привет, кореш! - несется в ответ, и строй удаляется в сторону мола.
   - И раз, и раз, и раз, - задает ритм бегущий сбоку старшина. На шкентеле, подтянуться!
   Но все хорошее скоро кончается, и на одиннадцатые сутки, ранним утром, корабль выходит из гавани. Теперь его путь лежит в Северное полушарие.
   В один из дней, после вечернего чая, в каюте командира раздается стук, и входит особист.
   - Что, не спится? - откладывает в сторону лоцию Южной Атлантики сидящий за столом хозяин и кивает на кресло.
   - Уснешь тут, жара за пятьдесят, мозги плавятся - вздыхает гость, - и еще, у меня новость.
   - Давай, - кивает командир, - слушаю.
   - У нас на борту неучтенные оружие и взрывчатка.
   - Ты что, шутишь? - хмурится капитан 2 ранга. Такого не может быть.
   - Может, Иван Николаевич, - бормочет особист и, вынув из кармана, кладет на стол необычной формы пистолет.
   - Что это? - берет его командир в руки.
   - Немецкий "Вальтер П-38", времен второй мировой. Нашел при обходе корабля, в трюме. По моим сведениям на борту еще несколько и взрывчатка.
   - Откуда? - выщелкнув из рукоятки обойму с матово блестящими патронами, - удивляется командир. С неба они упали, что ли?
   - Да нет, ни с неба. Наши матросы натащили. Там в порту, среди прочих, стояла баржа со старыми боеприпасами и оружием. Луандийцы собирались вывести ее в море и затопить. Видать оттуда наши орлы все и умыкнули.
   - ...твою мать, - шипит командир и встает из-за стола. - Этого нам только не хватало! Замполит в курсе?
   - Пока нет, - пожимает плечами капитан-лейтенант. - Иначе б он уже тут сидел.
   - Ну и что ты предлагаешь, шмон?
   - В таком случае вряд ли все найдем, чешет затылок собист, - "шхер" на корабле немеряно. Предлагаю собрать моряков и поговорить. Пусть сами выдадут.
   - Хрен они выдадут, - бросает командир. - Тут трибуналом светит, побоятся.
   - А мы с ними душевно побеседуем, - настаивает особист, по умному.
   - Душевно говоришь? - косится на него командир. Ну что ж, давай попробуем.
   На следующее утро, после завтрака, всех свободных от вахты моряков срочной выстраиваю на палубе, и появляются командир, замполит и контрразведчик.
   - С-сукины дети, - тихо бормочет замполит, обводя взглядом две длинных шеренги.
   Потом делает шаг вперед и держит речь.
   Из нее следует, что в то время как Партия и Правительство неустанно заботятся о боевой мощи страны Советов, а ее корабли бороздят просторы Мирового океана, отдельные несознательные моряки допускают политическую близорукость и действуют на руку империалистам, пронося на корабль ворованные оружие и взрывчатку.
   - А теперь слово представителю особого отдела, который всем вам разъяснит, что будет, с теми раздолбаями, которые притащили всю эту хрень на борт! - на высокой ноте заканчивает свою речь капитан 3 ранга и грозно обводит взглядом застывший строй.
   - Давай, Виктор Петрович, - утирает он платком лысину и отходит в сторону.
   Особист достает из прихваченной с собой папки Уголовный кодекс и громко цитирует статью об ответственности за незаконное хранение огнестрельного оружия, боеприпасов и взрывчатых веществ.
   - Надеюсь, всем ясно?! - обращается он к морякам. - Ну, так вот, чтобы никому из вас не загреметь в дисбат, предлагаю все, что сперли на барже и притащили сюда, немедленно сдать. Срок - неделя. Понятно?
   Строй молчит и пялится в небо.
   - Я спрашиваю, понятно или нет?! - рычит командир и тяжело ворочает шеей.
   - Точно так, понятно..., - тихо шелестит в шеренгах.
   - А чтобы вас ничего не смущало, - продолжает контрразведчик, - все это выкиньте на видные места, вахта соберет. Нет, пеняйте на себя.
   После этого строй распускают, и офицеры остаются одни.
   - Думаешь, получится? - с сомнением смотрит замполит на особиста. Я бы лучше организовал шмон. Так привычней.
   - Поживем, увидим, - отвечает тот, и все уходят.
   В течение следующих нескольких дней офицеры и мичмана обнаруживают в самых разных местах выброшенные оружие и взрывчатку.
   - Тэ-экс, а это что у нас такое,- принимает очередную находку у себя в каюте контрразведчик и аккуратно заносит в формуляр.
   К концу недели в его сейфе целый арсенал: еще один "вальтер", две чешских "зброевки", три ручных гранаты и пяток динамитных шашек. Потом формуляр подписывается командованием, и все отправляется за борт.
   - Думаешь, больше ничего нету? - интересуется замполит. Мне ведь в этом году в академию ехать.
   - Может и нету, - пожимает плечами особист. Поживем, увидим.
   Миновав экватор и оставив позади Африку, ракетный корабль направляется к Гибралтару, а оттуда в Средиземное море. Впереди Босфор и родной Севастополь.
   За сутки до окончания похода, на боевом посту у одного из старшин, командир группы обнаруживает миниатюрный браунинг, спрятанный в электрощите.
   - Тебя предупреждали? - спрашивает командир у доставленного к нему моряка.
   - Да, - отводит тот глаза.
   - В таком случае пойдешь под трибунал. Увести, - бросает капитан 2 ранга стоящему рядом помощнику.
   Когда ранним утром корабль входит на рейд Севастополя, у причала его встречает небольшая группа офицеров и "УАЗ " комендатуры. Поход окончен.
  
  

"Голоса в океане"

   Ночь. Где-то в глубинах Атлантики.
   - Давай быстрей, чего ползаете как сонные мухи! - оборачивается в сторону люка командир дивизиона живучести.
   По трапу, сопя и тихо матерясь, вестовые спускают вниз тяжелые полиэтиленовые мешки с отходами и ставят на палубу.
   - Ну как, все? - бурчит капитан 3 ранга.
   - Ага, - шмыгает носом старший, горбясь под хитросплетением трубопроводов и кабелей над нами.
   - Ну что ж, приступим, - бормочет сидящий на корточках перед "ДУКом" комдив и отдраивает его верхнюю крышку.
   ДУК - это система донного удаления контейнеров с пищевыми отходами, а проще, что-то вроде торпедного аппарата в миниатюре, расположенного в прочном корпусе лодки вертикально.
   Вестовой загружает в сырой темный зев пару мешков, крышка закрывается, потом следует ряд манипуляций с запорными клапанами, и отходы "выстреливаются" наружу.
   - Пошли родимые, - прислушавшись, удовлетворенно хмыкает комдив, и через минуту все повторяется.
   - Представляешь, что сейчас творится за бортом? - обращается он ко мне. - У наших акул праздник. Вроде званого ужина.
   Я представляю этот самый "праздник" и зябко повожу плечами.
   Дело в том, что за каждым подводным крейсером, на глубине ходит стая акул. Их привлекают регулярно отстреливаемые за борт отходы, на которые во мраке идет настоящая охота.
   - А ты слышал, как они пищат? - говорит комдив после завершения операции, когда мы сидим в курилке и дымим сигаретами. - Нет? Рекомендую. Удивительные, однако, звуки.
   Через несколько дней, ночью, во время очередной такой операции, я сижу в рубке гидроакустиков и, нацепив на голову запасную пару наушников, слушаю. В них неведомые мне шорохи и звуки океанских глубин. Потом где-то возникает шум сжатого воздуха, какое-то щелканье и мелодичный писк. Вроде того, что издают ласточки.
   - Акулы? - поворачиваюсь к вахтенному технику.
   Тот, не отрываясь от мерцающего в полумраке экрана, молча кивает головой.
   - В океане много всего, - лаконично говорит сидящий рядом начальник РТС. Самые болтливые касатки и дельфины. У меня где-то даже есть запись. Но самое интересное, это конечно "квакеры".
   - Так это ж импульсы звукоподводных буев американской "Сосус", - снимаю я наушники. - Нам говорили о них еще на срочной.
   - Теперь точно установлено, что нет, - улыбается начальник. "Сосус" не имеет с ними ничего общего.
   - Тогда что это такое?
   - А хрен его знает, - пожимает плечами капитан-лейтенант. Одни ученые предполагают техническую природу возникновения этих сигналов, другие наоборот, биологическую. Ну а третьи заявляют, что это импульсы подводных НЛО.
   - А ты сам их слышал? - спрашиваю я у начальника.
   - Пару раз,- кивает тот головой. - В Саргассовом и Норвежском. Действительно что-то похожее на кваканье лягушек. Только очень тихое. Внезапно появляется и исчезает. И пеленг непрерывно меняется.
   - Да, чудны дела твои, господи, - удивляюсь я, и мы отправляемся спать.
  
  

"В приморском парке"

   Теплый июньский вечер. Шар солнца, скрывающийся за горизонтом. Ленивый плеск волн о гранитную набережную. Далекая музыка где-то в глубине парка.
   На скамейке у воды сидят двое: пожилой мужчина, с газетой в руках и маленький мальчик, лет пяти.
   Внезапно со стороны моря, доносится протяжный звук и возникает силуэт океанского лайнера. Он увеличивается в размерах, снова гудит и направляется в сторону порта.
   - Деда, деда, смотри, пароход! - теребит мальчик старика за рукав и тот откладывает газету в сторону.
   - А ты на таком плавал? - вскидывает ребенок глаза на деда.
   - На всяких приходилось, Шурка, - улыбается тот и ерошит мальчику волосы.
   - Здорово, - тянет мальчик, провожая взглядом лайнер. А старик вздыхает и бездумно смотрит вдаль.
  
   ...Металлический "розмах" мягко проворачивает планку кремальеры, затем мускулистая рука тянет на себя сферическую крышку, и старшина отходит в сторону.
   - Ну, все, с Богом, - говорит стоящий у стеллажей капитан-лейтенант и хлопает Вольнова по плечу.
   Тот кивает обрезиненной головой, приседает и исчезает в трубе торпедного аппарата.
   - Второй пошел, - бросает офицер, и вслед за Вольновым, в трубу ныряет напарник.
   Потом крышка закрывается, следует обмен ударами по металлу и в аппарате слышен глухой шум воды.
   - Сравнять давление..., открыть переднюю, - следует в промежутках между ударами, и старшина молча выполняет команды.
   - Ну, все, вроде вышли, - бормочет после очередного стука офицер и оборачивается к сидящему сзади на "разножке" человеку.
   - Добро, - смотрит тот на наручные часы, встает и уходит.
   - Аппарат в исходное, - приказывает капитан-лейтенант торпедистам, и те снова манипулируют с клапанами.
  
   ... Выйдя наружу и подсвечивая себе фонарем, Вольнов нашаривает рукой скобу, зависает во мраке и ждет напарника. Когда тот возникает рядом, оба подвсплывают и забираются на носовую надстройку. Там они освобождают от креплений два закрепленных на палубе буксировщика и, запустив двигатели, бесшумно удаляются от лодки.
   Минут через тридцать, определившись по компасу, аквалангисты скользят к поверхности, Вольнов выставляет наружу перископ и оглядывает в окуляр море. На нем штиль, тишина и россыпи далеких звезд. Далеко впереди призрачно мигают огни порта и стоящих на рейде судов.
   Движители буксировщиков вновь оживают, и темные тела исчезают в пучине.
   Очередной раз, прячась в тени, напарники всплывают под бортом стоящего на якоре недалеко от стенки транспорта. Высоко вверху светятся иллюминаторы, и порой темноту прочерчивает огонек летящей в воду сигареты.
   По знаку Вольнова напарник исчезает и направляется вдоль борта к корме, а он ныряет под киль и плывет в сторону носа.
   Чуть позже, установив на корпусе судна магнитные мины и запустив их механизм, диверсанты запускают буксировщики и следуют назад, в сторону моря.
  
   ...Никак стучат, - бормочет сидящий у пульта ВВД один из торпедистов и косится на капитан-лейтенанта, который о чем-то тихо беседует со старшим группы. Тот прикладывает к губам палец, и все напряженно слушают.
   Через минуту серия стуков повторяется, старший кивает капитан-лейтенанту, и моряки принимаются за дело. Аппарат заполняется водой, давление в нем уравнивается с забортным, и открывается передняя крышка.
   Затем, после ряда манипуляций, из трубы извлекают мокрых аквалангистов и общими усилиями освобождают от снаряжения.
   - Ну, как? - наклоняется старший к тяжело дышащему Вольнову
   - Порядок, - хрипит тот, и утирает ладонью потное лицо.
   - Молодчики, - улыбается старший, - а теперь отдыхать. - Олег Иванович, доложи командиру, можем следовать дальше.
   Капитан-лейтенант протягивает руку к "каштану" и вызывает центральный.
   Следующей ночью, всплыв в заданном районе, лодка подходит к застывшему на воде, следующему в Одессу сухогрузу, и на его борт поднимаются три облаченные в "гражданку" фигуры.
   - Так это вы гидрографы? - интересуется второй помощник и сопровождает гостей в каюту.
   Спустя час, они пьют чай в пустой кают-компании и слушают тихую, льющуюся из судового приемника, музыку. Потом волна уходит и сквозь шумы эфира пробивается далекий голос " ...сутки назад, вьетнамскими диверсантами в порту Камрань подорван военный транспорт США..."
   - Что и требовалось доказать, - бормочет старший, помешивая ложечкой янтарный чай в стакане.
  
   - ...деда, деда! - доносится откуда-то далекий голос.
   Вольнов вздрагивает и непонимающе смотрит на мальчика.
   - А я моряком стану? - спрашивает у него внук.
   - Станешь, Шурка, непременно станешь, - тихо отвечает старик.
   Потом они встают и медленно идут по набережной. Сзади, из-за темной зелени кипарисов, доносится давно забытая песня
  

В парке Чаир, распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль...

  

"Штурманский лаг"

   - Да не сюда, а вот сюда, - гудит Олег и тычет пальцем в разложенную на стрельбовом пульте схему.
   - Не, - отрицательно вертит головой Саня Порубов. В таком случае клапан не сработает.
   - А я говорю, сработает, - настаивает Олег, - видишь, какой у него запорный механизм?
   Мы в море на очередной отработке, и идут плановые занятия по изучению матчасти.
   Пока мичмана спорят, я листаю техническое наставление, пытаясь найти в нем нужный ответ. Затем мое внимание привлекает какой-то непонятный запах, и я бросаю взгляд в конец отсека. Там, у хвостовых оконечностей стеллажных торпед, из расположенного у кормовой переборки люка, вьется едва заметный дымок.
   - Дым! - выдыхаю я, схема летит в сторону, и мичмана вскакивают на ноги.
   В следующее мгновение мы несемся к люку, скользим вниз и кашляем от удушливой вони.
   Из установленного по левому борту одного из блоков штурманского лага валит едкий дым и расползается по отсеку.
   - Герметизируйте отсек и яму! - орет Ксенженко и протискивается в тесное пространство между блоками, трубопроводами гидравлики и шпилем.
   Пока, зависнув на переборке, я вожусь с клинкетом, Саня бросается к секции манипуляторов, а оттуда к расположенной на средней палубе "каштану".
   Через секунду отсек наполняется трелью аварийной тревоги, я прыгаю вниз, рву на себя катушку станции пожаротушения и, стараясь не дышать, тащу шланг с раструбом, к матерящемуся в дыме Олегу.
   - Дура, не вздумай дать пену! Убьет! - хрипит он, пытаясь вскрыть крышку блока.
   Я понимаю, что его нужно отключить, бросаю шланг и лезу к Олегу. С другой стороны возникает сопящий Порубов, и общими усилиями мы отвинчиваем крышку, из-под которой летят снопы искр. Однако, что именно нужно сделать для отключения, мы не знаем. Лаг в заведовании штурманов, которые сидят в центральном.
   Тогда Олег хватается руками за обрезиненные рукояти горящей панели, вырывает ее из гнезда и роняет на палубу. Та гаснет и противно шипит.
   - Гребаные штурмана, - утирает Саня бледное лицо. - Пойду доложу. И исчезает в тумане.
   Потом звякает переборочный люк, и в задымленном отсеке появляются командир, наш, стоящий вахтенным офицером "бычок", и штурман.
   - Ну, как, все живы? - интересуется командир, и обводит нас взглядом.
   - Точно так, - отвечает Олег. Живы.
   Затем офицеры пробираются к вскрытому блоку и внимательно его осматривают.
   - Ты что, выдергивал панель под напряжением?, - оборачивается командир к Олегу.
   - Ну да, - кивает тот. Иначе ее было не обесточить.
   - Так там же 380 , - бормочет штурман. - Могло и убить.
   - А если б рвануло? - бурчит Олег.
   Офицеры переглядываются и молчат. Внизу, в трюме, аккумуляторная яма, исправно выделяющая водород, а вверху шестнадцать боевых торпед, две из которых с ядерными боеголовками.
   - Ну что ж, благодарю за службу, - говорит командир и пожимает нам руки.
   Через полчаса, приведя все в порядок и ополоснувшись в умывальнике, мы опять сидим у пульта.
   - Ну что, продолжим? - гудит Олег и снова разворачивает схему.
  

"В самый раз"

   - Давай, дуй к тем орлам, пусть перешвартуются, - оборачивается ко мне Сергей Ильич и щурится от солнца.
   Одетые в легкие "РБ", мы стоим с ним на носовой надстройке, рядом с открытым люком, а внизу, в отсеке, Олег и Саня готовят к стрельбе торпедные аппараты.
   Собственно это не стрельба, а прострелка их сжатым воздухом. Так положено по регламенту, через строго определенный срок, дабы исключить "закисание" систем, приборов и механизмов от действия морской воды.
   Ступая кожей тапочек по упругой резине палубы, я сбегаю по трапу на пирс и направляюсь к стоящему впереди нас, метрах в двадцати, буксиру. По дороге оглядываюсь на высящийся над водой крейсер. Для выполнения стрельбы, механиками он удиферентован на корму, и в носу просматриваются вышедшие из-под воды передние крышки аппаратов.
   Подхожу к буксиру. Из открытых иллюминаторов его рубки о чем- то голосят "Песняры", а в корме, на кожухе моторного отсека, сидят два полуголых, синих от наколок моряка и азартно режутся в карты.
   Я закладываю два пальца в рот и издаю резкий свист.
   - Чего тебе?! - недовольно оборачивается один в сторону пирса.
   - Убирайте свою лайбу, щас стрелять будем! - показываю рукой в сторону лодки.
   - Не! - мотает тот бритой башкой, не можем.
   - Чего так?!
   - Дизель разобран!
   - Ага, разобран! - ухмыляется второй и хлестко молотит приятеля зажатыми в руке картами по ушам.
   - Касив Ясь канюшину, касив Ясь канюшину! - орут с рубки "Песняры".
   - Дебилы, - бормочу я, и иду назад.
   - А мне плевать на их дизель! - выслушав меня, заявляет "бычок". - Ладно, иди скажи этим раздолбаям, чтоб завели дополнительные концы.
   Я снова плетусь к буксиру, и после бурного диалога моряки нехотя набрасывают на кнехт какую-то веревку.
   - Порядок, товарищ капитан-лейтенант, - докладываю командиру,- привязались.
   - Так-то лучше, - бурчит Сергей Ильич,- а то перевернет на хрен. Эй, боец! - оборачивается он к скучающему у трапа вахтенному. - Смотри тут, чтоб в носу никто не болтался!
   -Есть! - оживляется тот и, поддернув на груди автомат, грозно озирает пирс.
   Потом мы спускаемся вниз, я лезу на свой борт, а "бычок" придирчиво осматривает приготовленный к стрельбе аппарат.
   - Семьдесят много, - бросает он Олегу, - стравите до полста.
   - А не мало будет? - сомневается старшина команды и косится на командира.
   - В самый раз, - бурчит тот. Выполняйте.
   Олег вручает мне "мартышку", я набрасываю ее на один из клапанов, и в отсеке ревет сжатый воздух.
   - Есть полста! - ору я, когда стрелка манометра скатывается до нужной цифры и запираю клапан.
   - Добро, - кивает "бычок" в звенящей тишине. Порубов, давай наверх, - проконтролируешь.
   Саня карабкается по трапу и исчезает в люке.
   - Центральный! - давит тумблер "каштана" Мыльников. Начинаю прострелку аппаратов!
   - ..сть! - мигает лампочка.
   - Открыть переднюю крышку первого! - бросает капитан-лейтенант, усаживаясь в кресло.
   Я репетую команду и нажимаю флажок гидропривода. Где-то впереди возникает далекое шипение и легкий толчок.
   - Открыта крышка!
   - Товсь!
   Я выдергиваю чеку из хромированной рукоятки и обхватываю ее ладонью.
   - Пли! - командует из кресла "бычок".
   Тяну рукоять на себя, в отсеке снова рев сжатого воздуха, дрожание поддонов и легкий туман. В ушах потрескивает, а затем сверху возникают какие-то звуки.
   Олег прислушивается, делает шаг к трапу и исчезает. Сергей Ильич вскакивает с кресла и лезет за ним
   Когда я последним выбираюсь из люка, впереди, на разведенной волне, прыгает корма сорванного со швартовых буксира, а по его палубе с воплями носится перепуганная команда. Затем на посудине взвывает дизель, буксир отваливает в сторону и набирает ход.
   - ...в гробину мать!! - орут оттуда, и машут нам кулаками.
   - Ну вот, - говорит "бычок" Олегу. - А ты хотел семьдесят. Полста в самый раз.
  

"Изделия"

  
   - Ну, все, шабаш, - гудит Олег, задраив крышку торпедопогрузочного люка и критически оглядывая отсек.
   Саня тут же плюхается в кресло у пульта, а я, отключив систему гидравлики, усаживаюсь на разножку.
   На нижних стеллажах, вдоль прохода, матово отсвечивая боками, покоятся два "изделия". Так на флоте называю торпеды с ядерными боеголовками, которые мы только что приняли на борт в дополнение к обычным.
   Теперь их предстоит снарядить взрывателями и загрузить в нижние аппараты.
   Несколько минут назад за ними ушел наш "бычок", капитан-лейтенант Мыльников, и теперь можно немного расслабиться.
   - Да, - говорит Саня, - покачиваясь в кресле и косясь на "изделие". Интересно, сколько вот такая штука может угробить кораблей?
   - А ты, что, не знаешь? - присаживается на торпеду Олег. Целое авианосное соединение.
   - А если, к примеру, людей, на берегу?
   - Тысяч десять, не меньше, - подумав, отвечает старшина команды
   - Да, сильная зараза, - вздыхает Порубов. А помнишь, как в Полярном на "Б-37" рвануло, в шестьдесят втором? Две лодки с командами вдрызг, а баллоны от ВВД аж за поселком валялись.
   - Там были обычные торпеды, - пожимает плечами Олег. - С "ТГА" и "морской смесью" А в этой, - шлепает ладонью по боеголовке с серебристым обтекателем, - уран.
   - А какая нам разница, если рванет, - ухмыляется Саня. - Паф и на небо!
   - Ладно, не каркай, - хмурится Олег и смотрит на отсечные часы. На них полдень.
   Сзади раздается звяк трапа и глухой голос, - Ксенженко!
   Олег вразвалку направляется к кормовой переборке, нагибается и осторожно принимает из люка небольшую зеленую шкатулку. Вслед за ней оттуда возникает голова в офицерской пилотке, и на палубу ступает командир БЧ.
   - Т-э-кс, орелики, - окидывает он взглядом отсек. Все готово?
   - Ну да, - кивает Олег, - все. Можем снаряжать.
   - Вахтенный! - наклоняется над люком Сергей Ильич. - В отсек никого не пускать!
   Потом он забирает у Олега шкатулку, и они направляются к головной части одного из "изделий". Рядом с ней, на пайоле, уже лежит открытый ящичек с "ЗИПом" и небольшой плетеный мат, на который "бычок" ставит шкатулку.
   - Ну что ж, приступим, - говорит он, и, присев, отщелкивает на ней замки.
   Затем Олег снимает предохранительные крышку на запальном отверстии боеголовки, Сергей Ильич бережно вставляет туда извлеченный из шкатулки взрыватель, и Олег фиксирует его винтами.
   - Порядок, - бормочет капитан-лейтенант, после чего освобождает вертушку взрывателя от чеки и протягивает ее мне. - Держи, на память.
   "Изделие" приведено в боевую готовность. После выстрела встречный поток воды завертит вертушку, при прохождении двухсот метров у торпеды снимется последняя степень предохранения, и она унесется по заданным параметрам к цели.
   - Ну а теперь вторая, - говорит Сергей Ильич, и вся процедура повторяется.
   После этого делается запись в журнале, Олег еще раз проверяет сочленение автоматических зацепов с хвостовым оперением "изделий", а мы с Саней занимаем места у бортовых пультов.
   - Открыть крышку первого! - командует "бычок",
   - Есть открыть крышку! - репетует мичман, поднимает руку к блоку манипуляторов и тянет один вниз и влево.
   Раздается тихое шипение гидравлики, привод срабатывает, и крышка бесшумно отходит в сторону.
   - Проверить поднятие ПУГ, ПУР, УПМ! - следует очередная команда.
   Я втискиваюсь в узкое пространство над трубой, осматриваю нужные приборы и докладываю.
   - Есть! - бросает командир. - Пошла торпеда!
   Репетую, и жму пальцем на флажок электропривода.
   У переборки жужжит мотор, торпеда плавно скользит по направляющей, бесшумно исчезает в трубе и автоматически стопорится.
   - Закрыть заднюю крышку! - поет Сергей Ильич, и Саня переводит манипулятор вправо.
   Аналогичным образом в аппарат загружается второе "изделие" и Сергей Ильич одобрительно крякает.
   - Давай пластилин, - оборачивается он к Олегу и достает из кармана медный кругляш на цепочке.
   Присев у крышек, они их "опечатывают" и удовлетворенно рассматривают оттиски.
   - Ну, прям, как на посылке, - цокает языком Ксенженко.
   - Да, не хотел бы я получить такую, - опершись о балку, заявляет Порубов.
   - Ну а ты, Королев?, - лукаво смотрит на меня капитан-лейтенант и подмигивает Олегу.
   - Не,- верчу я головой, - на хрен она мне.
   - Что ж, в таком случае отправим ее кому-нибудь другому, - вздыхает Сергей Ильич, и мы смеемся.
   У переборки снова звякает трап, и из люка появляется фигура командира.
   - Внимание в отсеке! - рявкает Ксенженко. Мы застываем на месте, а Сергей Ильич делает шаг вперед и вскидывает к пилотке руку.
   - Товарищ капитан 1 ранга!...
   - Вольно, - подходит к нему командир. - Ну, как тут у вас, все в порядке?
   - Точно так, Валентин Николаевич, - отвечает Мыльников и кивает на опечатанные крышки.
   - Ну что ж, молодцы, - по доброму щурится командир. - Теперь бы пару авианосиков, а, Ксенженко?
  
  
  
   Примечания: ВВД - воздух высокого давления.
   "ТГА", "морская смесь" - типы взрывчатых веществ.
   ЗИП - запасные инструменты и приборы.
   ПУГ, ПУР, УПМ - приборы установки глубины, режима и маневрирования торпеды.
  

"На сене"

  
  
   Эстония. Утро. Начало июля.
   По черному гудрону шоссе, тянущемуся среди веселых лесов и полей, в сторону восходящего солнца, мчится белый "ПАЗик".
   Временами он исчезает в хвойных борах, которые перемежаются с березовыми рощами, минует золотистые песчаные дюны и редкие, спящие в рассветном тумане, хутора.
   - Долго еще? - интересуется у шофера, сидящий сбоку на сидении молодой лейтенант, провожая взглядом внезапно возникшее слева озеро с одиноким рыбаком в лодке.
   - Ск-коро пр-риедем, - кивает головой водитель в потертой кожаной куртке и прибавляет газу.
   В салоне, удобно устроившись на сидениях, дремлют полтора десятка моряков в синих выцветших робах, а в окно пялится рыжий мичман в кителе и с фуражкой в руках.
   Минут через десять автобус притормаживает у неширокой реки, переезжает через бетонный мост, с надписью на указателе "Keila", и сворачивает на хорошо накатанную грунтовую дорогу. Слева от нее тянется молодой сосняк, а справа, до следующего лесного массива, зеленое поле озимых.
   Автобус проезжает еще с километр и останавливается у небольшого хутора на лесной опушке, рядом с которым стоит вагончик с навесом и врытым в землю столом, колесный "Белорус" с тележкой и новенький открытый "УАЗ. Чуть дальше, в низине, на берегу поросшего камышом озера пасется большое стадо коров, а неподалеку от них, в загородке, скучает громадный пятнистый бык.
   - Приех-хали, - флегматично бросает водитель лейтенанту и останавливает автобус на лужайке перед хутором.
   - Подъем, орлы! - встает тот со своего места и, вместе с мичманом, первым выходит наружу. Вслед за ними, из открытых дверей высыпают моряки, зевают и хмуро оглядываются по сторонам.
   - А где ж совхоз? - слышатся голоса. Это какой-то хутор.
   - Совхоз там-м, - показывает куда-то за лес, появившийся из кабины шофер. - А здесь пол-левой стан.
   - М-да, - недовольно тянет чубатый старшина. - И, судя по всему, одни коровы.
   А от ближайшего строения, в сторону гостей уже направляются два человека.
   Впереди тяжело шагает здоровенный, средних лет мужчина, в спортивной куртке и сапогах, а чуть сзади семенит живой сухощавый старичок в брезентовом плаще и кепке.
   - Приех-хали? - весело щурит светлые глаза здоровяк и пожимает лейтенанту с мичманом руки. - Я Саар Хендрик, претсетат-тель. А это дед Юри, наш стор- рож.
   - Лейтенант Огнев, - представляется офицер.
   - Лавринчук - басит мичман.
   - Ну что пар-рни, порапотаем? - обращается председатель к морякам. Я, кстат-ти, тоже служил на флот-те.
   - Какой вопрос, - отвечают те. Конечно.
   Пока председатель с лейтенантом обсуждают, что и как делать, матросы закуривают и, дымя сигаретами, занимаются травлей.
   - Дед, а дед, - обращается к старику один. - А тут девки есть?
   - Есть, реп-пята, есть, - кивает старик. - У н-нас все есть.
   - Слыхал, Жора? - бросает тот старшине. - А ты говорил коровы.
   Остальные смеются и толкают друг друга локтями.
   - Значит так, орлы, - подходит к группе лейтенант. - Будем вон там, - показывает на луг за низиной, - сгребать сено и складывать в копны. Кто умеет это делать?
   - Я умею, я, и я, - слышатся несколько голосов.
   - Ну, вот и отлично, покажете другим. А теперь все за инвентарем. Веди, отец, - обращается лейтенант к старику.
   Через пять минут, в бревенчатом сарае за вагончиком, все получают у сторожа вилы и грабли.
   - Ты смотри, деревянные! - восклицает кто-то из моряков
   - А ты че, никогда таких не видел? - удивляется сосед.
   - Не, вертит тот головой. Я ж из Москвы.
   - Эх ты, дярьовня! - подначивает москвича кто-то из приятелей, и все смеются.
   Когда они возвращаются назад, из вагончика появляются две девушки в летних ситцевых платьях и косятся на моряков.
   - Привет, девчонки! - раздаются возгласы. - Айда с нами!
   Девушки прыскают в ладошки, переглядываются и отрицательно вертят головами.
   - Ну и зря, - подмигивает им старшина, и парни, оглядываясь, направляются в сторону озера.
   Там, на лугу, где душисто пахнет скошенной травой, их уже ждут председатель и лейтенант с мичманом. Моряков расставляют в ряд, следует краткий инструктаж, и они начинают работать. Сначала медленно и неуверенно, а потом с явным интересом.
   - Хорошая трава! - радуется конопатый старший матрос. Как у нас в Сибири.
   - А че, Витек, у вас там и трава есть? - интересуется пыхтящий рядом крепыш. -А я думал только тайга
   - Сам ты тайга, - обижается конопатый. - У нас там такие травы, что тебе и не снилось.
   Через час становится жарко, в высоком небе зависает жаворонок, и моряки стаскивают с плеч робы.
   - Эх, щас бы водички холодной, - говорит узкоглазый казах и смотрит на озеро.
   Словно в ответ на его слова, в дальнем конце луга появляются уже знакомые морякам девушки, несущие в руках какую-то деревянную посудину и плетеную корзинку.
   Подойдя ближе, они ставят все на траву и достают из корзинки несколько эмалированных кружек
   - Вот это дело! - оживляются парни и обступают девчат.
   В липовой бадейке оказывается непередаваемо вкусный квас, от которого пахнет хмелем и ломит зубы.
   - Хорош! - восклицает старшина, опорожнив третью кружку и возвращая ее хозяйкам. - Кстати, меня Георгий зовут, а вас?
   - Анни, - смущаясь отвечает одна.
   - Кристина, - озорно улыбается вторая.
   - Ну а это наши ребята, вместе служим, - кивает старшина на друзей.
   - Ага, на одном корабле, - кивают те. - А у вас в совхозе танцы есть?
   - Ес-сть, - лукаво щурит глаза Кристина. По вос-скресеньям.
   - И можно заехать? - наклоняется к ней старшина.
   В ответ девчонки хватают свою корзину с кружками, пустую бадейку, и с хохотом несутся по лугу обратно.
   - Клевые девчата, - вздыхают им вслед моряки. - Жаль, совхоз далеко от части.
   К полудню добрая часть луга уставлена аккуратными копнами, между которыми ходят лейтенант с мичманом и оправляют их вилами.
   Потом на лугу появляется дед Юри и приглашает всех на обед.
   По дороге моряки ополаскиваются в озере и веселой толпой идут к стану.
   Там, под навесом, на чисто выскобленном деревянном столе, уже аккуратно расставлены алюминиевые миски, в глиняных блюдах высятся горы душистого ржаного хлеба, ломти розоватого, с прожилками сала, молодые редис, огурцы и лук. Рядом, у летней печи, на которой исходят паром две ведерных кастрюли, во главе с рослой пожилой женщиной, суетятся Анни с Кристиной и невозмутимо посасывает трубку председатель.
   - Прошу, - радушно кивает он на стол, и все рассаживаются по двум длинным лавкам.
   Затем женщины разливают по мискам золотистые щи с мясом и фасолью, добавляют в каждую по ложке сметаны из банки, и моряки активно работают ложками.
   - М-м-м, - довольно мычит кто-то, - вкусно.
   За щами следует отварной картофель с рыбой, а потом появляются кувшины с молоком и блины.
   Через час обед заканчивается, и лейтенант смотрит на часы.
   - Так, всем час отдыха и на второй заход.
   Осоловелые моряки встают, благодарят хозяев и направляются в тень под березы, все начальство исчезает в ближайшем доме, а женщина и девушки, начинают убирать посуду.
   Потом Кристина берет пустые ведра и, играя бедрами, направляется к озеру.
   - Надо помочь, - сглатывает слюну Жора, встает и следует вслед за девушкой.
   - Только аккуратно, в воду не свались, - смеются вслед ему приятели.
   Минут через десять они возвращаются. Мокрый старшина с полными ведрами впереди, а невозмутимо шагающая девица сзади.
   - Ну что, упал?! - радостно встречают его приятели и корчатся от смеха.
   - Да не-е, - садится тот на траву и стягивает с широких плеч мокрую робу. - Просто скупнулся малость.
   - Пошли и мы, а кореша? - приподнимается на локте один из моряков. Погода в самый раз.
   - А че, пошли, - бубнят еще несколько.
   Все, кроме старшины и еще трех, издающих дружный храп, встают и идут к озеру. По дороге кто-то предлагает взглянуть на быка, и группа направляется к загородке.
   При появление незнакомых людей громадное животное косится на них лиловым глазом и шумно втягивает воздух.
   - Ну и здоровый, - уважительно говорит москвич. - Я такого на ВДНХ видел.
   - А чего у него загородка такая тесная? - интересуется один из моряков. - Не развернуться.
   - Ага, и кольцо с цепью в носу, - тычет пальцем в сторону бычьей морды второй.
   - Потому как злой, - с умным видом заявляет казах. - У нас их тоже так держат.
   Некоторое время моряки с интересом разглядывают быка, обсуждают его мужские достоинства и хохочут.
   - А хотите, покажу фокус? - кивает на быка конопатый Витек.
   - Ну-ну, покажи, интересно, - соглашаются парни и тесней обступают загородку
   Конопатый подходит к ней сзади, просовывает руку меж жердей и осторожно подхватывает рукой бычью мошонку. Тот шевелит ушами, чуть поворачивает голову и взмыкивает.
   - А теперь фокус, - громко шепчет Витек и лупит кулаком второй, по тому, что в первой.
   В ту же секунду раздается душераздирающий рев, и громадная туша взлетает вверх.
   -А-а-а!! - орут перепуганные зрители и несутся в разные стороны. А рев сзади нарастает и слышен треск жердей.
   - Полундра!! - вопит москвич и карабкается на березу, а казах и еще двое сигают в озеро.
   - М-да, не рассчитал, - бормочет Витек, мчась по молодому ельнику и прыгая через кочки.
   Вскоре все стихает, и в небе слышно веселое пенье жаворонка.
   Тихо матерясь, моряки выбираются из своих убежищ и с опаской смотрят на загородку. В ней сломаны пару жердей, но бык на месте. Он тяжело дышит, пускает зеленые слюни и грозно ворочает рогатой башкой.
   А со стороны стана, к загородке, уже спешит начальство.
   - Ну, что тут у вас! - издали кричит лейтенант. На минуту мудаков нельзя оставить!
   - Да вот, стояли, смотрели, а он к-ак сиганет, - бухтят парни, с опаской поглядывая на загородку.
   - Его наверное овод укусил, - выжимая робу, заявляет казах. У нас так бывает.
   - Ов-вот? - с сомнением поглядывает на моряков председатель. - Гм, ов-вот, - и чешет в затылке.
   На ближайшей березе с треском лопается сук, и вместе с ним наземь падает москвич. Раздается дружный хохот и улюлюканье.
   - Ну, сука конопатая, убью! - поднимается он на карачки.
   - Хрен тебе, - шепчет из кустов Витек. - Я сам тебе блямбу выпишу...
  
   Чуть позже все снова гребут сено и складывают его в копны.
   Вечером, когда белесый шар солнца зависает над дальними лесами, все снова сидят на стане и ужинают. Слышен звяк ложек, веселые голоса и смех.
   А потом на лужайку въезжает автобус, и все прощаются.
   - Вот, это вам, - вручает Кристина старшине тяжелую корзину, и председатель согласно кивает головой.
   - Спасибо, - кивает Жора, вздыхает и исчезает в салоне.
   - Ну, как говорят, не поминайте лихом, - жмет руку Саару лейтенант, и автобус отъезжает от хутора.
   Вскоре он снова несется по пустынному шоссе в сторону заката.
   - Северный флот! Северный флот! Северный флот, не подведет! - несется из открытых окон.
  

"Яблони в цвету"

   Теплый майский вечер. Шелест молодых листьев на тополях, запах сирени.
   Я не спеша иду по знакомой улице и здороваюсь со старушками, чинно сидящими в белых платочках, на лавочках у домов.
   - А чей цэ хлопец, вроде не наш? - шепчутся старухи.
   Пару дней назад я приехал с Севера в свой первый лейтенантский отпуск и иду в гости к другу детства, Сане Гриценко.
   У высоких металлических ворот, со стоящей рядом новенькой "Ладой" останавливаюсь, перекладываю кейс в левую руку и стучу в гулкое железо. В ответ раздается собачий лай, потом хлопает дверь и кто-то идет к воротам.
   - Валерка, ты?! - радостно басит возникший в проеме калитки Саня, и через секунду мы тискаем друг друга в объятиях.
   - Ну, ты и забурел, - с удовольствием оглядываю я друга. Прям Жаботинский.
   - Да ладно, - белозубо скалится он, - давай, заходи.
   Мы входим во двор, затененный высокой шпалерой винограда, из-за которой появляется человек. Он весело блестит глазами и идет навстречу
   - Леха, и ты тут?! - удивляюсь я
   - А то! - раздается в ответ, и мы обнимаемся. Это второй мой приятель, с которым не виделись несколько лет.
   Потом из летней кухни выходит пожилая женщина и подслеповато щурится.
   - Та чи Валерка? - нерешительно спрашивает она.
   - Ну да, тетка Оксана, - киваю я головой. - Вот, в отпуск приехал.
   - Отпуск цэ добрэ, - напевно говорит тетка. - Сашко, чого стоишь, приглашай хлопцев до хаты.
   - А может мы лучше в сад? - предлагает Саня, и я с удовольствием соглашаюсь.
   Чуть позже мы сидим за вкопанным в землю столом, под старой яблоней, в окружении цветущих вокруг абрикосов и груш. В конце сада, в малиннике, виднеется десяток ульев и в кронах деревьев слышен едва различимый гул.
   - Здорово, - говорю я, вдыхая душистый воздух. - Как в раю.
   - Ну ладно, вы пока подышите, я щас, - подмигивает Саня и спешит в сторону дома. Я достаю из кармана пачку "Явы", угощаю Леху и мы закуриваем.
   - Надолго приехал? - интересуется приятель, выпуская тонкую струйку дыма.
   - На месяц.
   - Правильно,- кивает лобастой головой Леха. В июне у нас красота. Черешни, зелень и все такое. На Донец будем ездить.
   Сзади хлопает калитка и на дорожке появляется Саня в сопровождении тетки Оксаны.
   - Михалыч, прими! - кричит он, Леха встает и спешит навстречу.
   Через минуту стол застилается новенькой клеенкой, на которую Леха осторожно водружает зеленоватую четверть, а Саня с теткой ставят тарелки с нарезанным домашним салом и колбасой. Потом следует вторая ходка, после которой на столе появляются сковорода со шкварчащей яичницей, молодой редис с пупырчатыми огурцами, тарелка грецких орехов и высокий каравай хлеба.
   - Мамо, сидайте с нами, - обращается Саня к тетке Оксане
   - Та ни, - машет та рукой. Мэни трэба до кумы Парамонихи, по дилам. А ты сынку прыгощай гостей, - и уходит.
   - Ну что, за встречу? - щелкает Саня ногтем по четверти. - А то может тебе "казенки"? У меня есть, "Столичная".
   Я в ответ отрицательно верчу головой и открываю кейс.
   - Вот, это вам, презент с флота. И протягиваю ему плоскую мельхиоровую флягу. - А это еще, - кладу на стол банку икры.
   Саня взвешивает флягу в руке, отвинчивает крышку и нюхает.
   - Водка? - высоко вскидывает брови.
   - Спирт, - отвечаю я, - девяносто шесть градусов. Пробовали?
   - Не, - отвечают друзья и переглядываются.
   - Ну, так что, накатим? - киваю на флягу. По - флотски.
   - А это как? - интересуется Леха.
   Я рассказываю, и парни уничижительно хмыкают.
   - Чистый продукт водой разбавлять, да ты шо? - наклоняется ко мне Леха.
   - Ага, - басит Саня. - Это не по нашему, не по шахтерски.
   Потом он все-таки приносит большую кружку воды, и Леха набулькивает всем по половине стакана.
   - Ну, за встречу! - говорит Саня, мы сдвигаем стаканы, и друзья пьют залпом.
   -Т-твою мать, - выпучивает первым глаза Леха и хватает кружку.
   -Д-д-ай, - хрипит Саня и тоже тянется к ней рукой.
   Затем они с трудом выдыхают воздух, утирают выступившие на глазах слезы и лихорадочно закусывают.
   - Как кто шилом в спину саданул, - бормочет Саня, отправляя в рот очередной шмат розоватого сала вместе с пучком лука.
   - Угу, - мычит Леха, активно наваливаясь на яичницу.
   Я беззвучно хохочу, наблюдая эту картину.
   - Чего ты? - недоуменно переглядываются друзья.
   - Да у нас вот его, - киваю на флягу со спиртом, - тоже "шилом" зовут.
   - Хорошее, название, правильное, - философски изрекает Леха. - Надо повторить.
   Спирт снова булькает в стаканы, разводится водой, и мы пьем за тех, кто в море.
   - Во, теперь в самый раз, словно боженька голыми ножками по душе пробежал, - довольно улыбается Леха, мы дочиста очищаем сковороду и закуриваем.
   - Сань, а Сань, - с удовольствием оглядывая мускулистый Сашкин торс, обращаюсь я к приятелю. А сколько раз двухпудовку жиманешь?
   - Двухпудовку? - задумчиво пускает он вверх колечки дыма. - Та наверно раз пятьдесят. А може и больше.
   - А ты, Леш?
   - Я меньше, - вздыхает Леха и хрупает в руке два ореха с тарелки. - Только на хрена нам это? За смену в шахте мы тонн по двадцать перекидываем.
   - А давай стакнемся, как раньше - отсаживается Саня чуть в сторону и ставит локоть правой руки на стол.
   - Давай, - киваю я, и делаю то же самое. Потом мы сцепляем ладони, Леха дает команду, и через пару секунд моя рука прижата к столешнице.
   - Отак, - белозубо скалится Саня и подмигивает Лехе.
   - Давай сменяемся, - ставлю левую.
   - Как хочешь, - пожимает плечами Саня, и все повторяется.
   - Да, здоровый, черт, - трясу я онемевшими пальцами, и мы смеемся.
   Чуть позже ребята расспрашивают меня о флоте, а я их о шахте, где тоже довелось поработать до службы.
   И все это время в воздухе тихо кружат лепестки яблоневого цвета, опускаясь на наши плечи, стол и землю, оглушительно благоухает персидская сирень у забора, и в кронах цветущих деревьев, вспыхивают солнечные зайчики.
   - Валер, ты чего? - толкает меня в плечо Леха.
   - А, что? - вскидываю голову. - Да так, просто давно не видел, как цветут сады. Красиво.
   Они с Саней переглядываются, потом тот встает и идет к дому.
   Через минуту одно из выходящих в сад окон распахивается, что - то гулко щелкает, и из неоткуда возникает дивный голос
  
   Яблони в цвету, какое чудо,

Яблони в цвету, я не забуду...

   наполняет он цветущий сад и уносится в бескрайнюю синь неба, в которой с писком носятся стрижи.
   Затем Саня возвращается, мы сидим и слушаем.
   - Да, здорово поет, - с чувством вздыхает Леха, когда песня заканчивается. - Надо повторить.
   В саду мы сидим, до первых сумерек, а когда наступает вечер, я прощаюсь с друзьями и иду домой. На безлюдной улице пахнет теплой пылью, где-то в садах звонко щелкает соловей, в темном небе зажигаются первые звезды.
  
   ...Август. Баренцево море. Гул турбин атомохода, тихий плеск волн. Мы уходим в очередную автономку. Стоим в рубке и молчим. А сверху падают крупные хлопья снега, чем-то похожие на яблоневый цвет, тот, что остался в мае.
  

"Боевое содружество"

   Погожее летнее утро. Синь залива под солнцем, легкий туман над водой.
   На обширном пустом причале, у высокого борта плавбазы, стоит военный, крытый тентом грузовик и короткий строй моряков, во главе с мичманом. Напротив - молодой лейтенант со значительным лицом.
   Лейтенант - командир штурманской группы, мичман-старшина команды, а шестеро матросов их подчиненные. По приказу старпома группа занаряжена в командировку в Архангельск, для получения на базовых складах штурманского оборудования.
   - Слушать меня, - грозно обводит всех глазами лейтенант. - В пути не курить, похабных песен не орать и вести себя достойно. Ясно?
   - Я-ясно, - тянут моряки, переминаясь с ноги на ногу.
   - Тогда, все в машину, - смотрит офицер на часы и вместе с мичманом направляется к кабине. Через минуту, урча двигателем, грузовик катит в сторону КПП, а из кузова скалятся веселые морды.
   - Хоть Архангельск поглядим, - гудит старослужащий, штурманский-электрик Серега Корунский и достает из кармана пачку "Примы".
   - Ага, - поддерживает его приятель - боцман Вовка Осипенко и тянет из пачки сигарету.
   Остальные довольно подпрыгивают на лавках и пялятся по сторонам.
   Вскоре Северодвинск остается сзади, грузовик набирает ход и, ровно гудя мотором, несется по трассе.
   - Жизня, - восхищенно шепчет рулевой-сигнальщик Иван Лука, выглядывая из кузова и озирая зеленые окрестности. - Щепка на щепку лезет.
   - Кому что, а голому баня, - бросает кто-то из моряков и все хохочут.
   Через час, замедлив ход, грузовик въезжает в Архангельск, направляется в сторону железнодорожного вокзала, а от него в сторону расположенных в небольшом лесу складов.
   - Вот курва, а мы думали в городе, - недовольно брюзжат моряки, когда, миновав КПП с якорями на воротах, машина въезжает на их территорию.
   - Значит так, - говорит лейтенант, когда все выгружаются. - Всем ждать меня в курилке, - тычет рукой в сторону небольшой площадки с вкопанной под сосной бочкой и лавками. - Осипенко, остаешься за старшего.
   После этого они с мичманом идут в сторону административного здания, а моряки направляются к бочке.
   Там, на лавке, со скучающим видом сидит мордастый старшина и что-то тихо насвистывает.
   - Звидкиля, причапали ? - лениво интересуется он и сплевывает на песок.
   Когда узнает, откуда, - уважительно кивает головой и пожимает всем руки.
   - А мы ось тут, припухаемо, - кивает на разбросанные меж сосен склады. - В обслузи так сказать.
   - В город как, часто пускают? - интересуется Славка Гордеев.
   - Та почитай кожный день, - пожимает плечами старшина. Увэчери морэ на замок и впэрэд.
   - Клево устроился, - подмигивает своим Серега Алешин. - Типа "люблю море с берега, корабль на картинке".
   Те толкают друг друга локтями и дружно гогочут.
   - Слухайтэ, хлопци, а у вас жетоном "За дальний поход" нельзя разжиться? - интересуется мордастый. Скоро ДМБэ, а у мэнэ нэма.
   - А цену знаешь? - переглядываются Корунский с Осипенко.
   - Ну да, четвертной.
   - И пол кило шила, с закусью, - поднимает вверх палец Осипенко. Найдешь?
   - Якый разговор, - расплывается в улыбке старшина. Я ж старший баталер.
   В это время из здания появляется мичман и машет морякам рукой.
   - Так, где нам тебя искать? - встает с лавки Корунский.
   - Он у той халабуди, - кивает старшина на виднеющуюся за соснами бетонную постройку с плоской крышей.
   - Добро, - отвечает Серега, и все идут к мичману.
   Затем вместе с ним они получают на ближайшем складе несколько зеленых ящиков и шкатулок, несут их к машине и бережно загружают в кузов. Вскоре появляется лейтенант и сообщает, что нужно будет задержаться на пару часов. Нету какого-то начальника ведающего выдачей хронометров и биноклей.
   - Корунский, - бросает он Сереге. - Перекусите тут сухпаем, а мы с мичманом съездим в город, пообедаем.
   Когда начальство выходит за ворота, моряки извлекают из кузова армейский сидор с продуктами, Осипенко раздергивает горловину и достает оттуда пачку галет и две банки - с тушенкой и соком.
   - На, братишка, подрубай, - вручает их шоферу. - А заодно присмотри за ящиками. Идет?
   Молодой матрос, судя по виду первогодок, сглатывает слюну и с готовностью кивает головой. А вся компания, вернув сидор на место, направляется в сторону склада за соснами.
   Там прохладно, пахнет новым сукном, и за обитым жестью прилавком сидит мордастый, с развернутой "На страже Заполярья" в руках.
   - О, швыдко вы! - откладывает он газету в сторону и, заперев наружную дверь, приглашает всех в подсобку.
   - Хорошо живешь, - окидывают гости уютное помещение, сплошь заклеенное полуголыми красотками, с немецким "Грюндигом" на столе, тумбочкой и диваном у стенки.
   - Так де ваш товар? - говорит старшина, когда все усаживаются.
   - На, - говорит Корунский и протягивает ему блеснувший эмалью наградной жетон.
   - С лодкой, - довольно бормочет хозяин и тщательно его осматривает.
   После этого, спрятав жетон в карман, он извлекает оттуда новенькую двадцатипятирублевку, отдает ее Сереге и поворачивается к стоящей рядом тумбочке.
   На столе появляется бутылка спирта, несколько граненых стаканов, шмат посыпанного крупной солью сала, пару луковиц и белый кирпич хлеба.
   - На, - протягивает старшина Гордееву большую медную кружку, - налей вон воды из-под крана.
   После этого спирт разводится в нужной пропорции, каждый выпивает свою долю и закусывает.
   - Хорошее у тебя сало, хлебное, - с видом знатока констатирует Осипенко.
   - Ну да, полтавское - кивает баталер, земляки угостили.
   - А до вокзала отсюда можно как-нибудь поближе пройти? - интересуется Лука, разливая остатки спирта.
   - А чего ж нельзя, - ухмыляется старшина. Прям за моим складом, в заборе, лаз. А за ним, скрозь деревья, тропка до железной дороги. Оттуда до вокзала минут десять.
   - Ну, как, сходим? - вопросительно смотрит Лука на Корунского с Осипенко. - Пока начальства нету.
   - Отчего ж, - берут те свои стаканы, - непременно.
   Минут через пять, вытянувшись цепочкой, вся компания направляется по зеленой тропинке в сторону виднеющейся за деревьями железнодорожной насыпи.
   - Серый, а Серый - спрашивает у Корунского Алешин. - А отчего на складах и в баталерках всегда одни хохлы?
   - Хитрые потому что, - цвиркает слюной Корунский. - Вон и наш боцман, - кивает на Осипенко. - Почти все сало умял.
   - Да пошел ты, - беззлобно огрызается тот. - Топай лучше быстрее, а то плетешься как вошь.
   На вокзал моряки попадают со стороны перрона и с удовольствием глазеют по сторонам. А посмотреть есть на что.
   Прям напротив центрального здания, на главном пути, отсвечивая на солнце новенькими вагонами, стоит поезд "Архангельск-Москва", у которого суетятся пассажиры.
   У одного из вагонов слышен звон гитары, смех и молодые голоса. Большая группа, судя по всему студенты, в стройотрядовских курточках, разукрашенных взевозможными значками и надписями, готовится к посадке.
   - Ты смотри, сколько девчат, - переглядываются моряки и подходят ближе.
   При их появлении, окруженный почитателями патлатый гитарист задорно ударяет по струнам

Салага я-а, салага я-а,

На гражданске был стилягою,

А теперь зовусь салагаю!

   Орет он в сторону моряков и студенты радостно гогочут.
   - Никак он это про нас, а Серый? - оборачивается Осипенко к Корунскому.
   - Эй ты, композитор, кончай эту лабуду! - басит здоровенный Кондратьев и тяжело ворочает шеей.

Чубчик мой ристакратический,

Сбрит машинкой электрической,

   Туфли были мелажевые,
   Дали сапоги кирзовые!!
  
   Надрывается певец, а двое вихляющихся рядом парней тычут в моряков пальцами и по очереди пьют из бутылки.
   Мишка, выпиши ему, - кивает на патлатого Корунский.
   Кондратьев делает шаг вперед, гитара взлетает в воздух и с треском насаживается на башку поющего.
   -А-а-а!- орут студенты, и завязывается драка.
   Через пару минут трое из них валяются на платформе, а остальные в панике бросаются в вагоны. Затем откуда-то возникает трель милицейского свистка, из здания вокзала выскакивает патруль и, гремя сапогами, несется к вагону.
   - Бей крупу! - вопит Осипенко, размахивая ремнем, и драка продолжается. Сержант и два солдата - десантника умело орудуют кулаками, но против шестерых моряков им приходится тяжко.
   В самый разгар потасовки, на перрон въезжает зеленый грузовик и на платформу выпрыгивает еще десяток солдат в голубых беретах.
   Через пять минут последнее бездыханное тело забрасывают в кузов, и грузовик уезжает.
   -Ту-у-у! - весело гудит тепловоз, лязгают сцепки, и вагоны плавно катятся вдоль перрона.
  
   ... Коротко просигналив, грузовик останавливается у металлических ворот, с расположенным рядом КПП, они откатываются в сторону и машина въезжает на территорию части.
   Миновав пустынный плац, с расположенными по периметру казармами, грузовик останавливается у трехэтажного кирпичного здания, с небольшим сквером перед ним, и задержанных выгружают из машины.
   - Что ж вы суки, своих забираете, - шипит длинному ефрейтору Осипенко, и косится на того подбитым глазом.
   - Ага, - а еще тельники носите, - шепелявит опухшими губами Лука. - Курвы.
   - Давай, давай, топай, - говорит кто-то из десантников, и всех заводят внутрь. Потом, в сопровождении двух сержантов, моряков ведут к дежурному по части.
   - Тэ-экс, - встает из-за стола перетянутый портупеей офицер с красной повязкой на рукаве и хмуро оглядывает задержанных. - Так это вы на вокзале бузили?
   - Нет, товарищ капитан, - басит Корунский, в разорванной до пупа форменке. - Это студенты. Обзывали нас и все такое.
   - Документы, - приказывает офицер и протягивает руку.
   Затем он садится за уставленный телефонами стол и рассматривает военные билеты моряков.
   - В/ч 53117 это где?
   - В Северодвинске, - следует ответ.
   - С корабля?
   - Да нет, мы с лодки.
   - А тут как оказались?
   - Приехали на базовые склады, за оборудованием.
   - И с кем же?
   - С командиром группы и старшиной команды.
   - Фамилия командира? - откладывает в сторону военные билеты капитан.
   Корунский называет, и дежурный записывает ее в блокнот.
   - Ну что ж, орлы, готовьтесь в дисбат, - снова встает капитан. - Громов, отведи их в свою казарму, запри пока в бытовку и обеспечь охрану.
   - Есть! - вскидывает руку к виску рыжий сержант.
   Потом всю группу препровождают наружу и ведут к одной из казарм.
   - Да, вот это влипли, - бормочет Гордеев. - Точно посадят.
   - Ладно, не ной, может еще обойдется, - хромает рядом Лука. - Эй, сержант у тебя закурить есть?
   - Тут нельзя, у казармы покурите, - отвечает рыжий. - Чего ж вы дураки не подорвали?
   - Это все гребаный патруль, - вздыхает Кондратьев. - А тут еще вы приехали.
   - Да, дела, - щупает распухшее ухо второй сержант. Загремите теперь под панфары.
   У казармы все останавливаются, быстро перекуривают и заходят внутрь.
   - Рот-тэ смир...! - вскидывается сонный дневальный у тумбочки.
   - Молчи, дурак, - осекает его рыжий и тот удивленно пялится на необычную процессию.
   Моряков заводят в обитую вагонкой бытовку, с несколькими гладильными столами, зеркалами на стенах и рядом стульев у стен. Они садятся и понуривают головы.
   - Может морды умоете, а то видок у вас не того, - предлагает второй сержант, смуглый и с узким разрезом глаз.
   - Отчего же, умоем, - кивает Осипенко, и задержанных препровождают в умывальник.
   - Вы это, особо не расстраивайтесь, - усевшись на подоконник, говорит рыжий, наблюдая, как те снимают форменки и суют головы под краны. - Студенты тю-тю, уехали, так что потерпевших нету. Ну а мы не в претензии, ведь так, Казбек?
   - Ну да, скалит белые зубы узкоглазый. - Какой разговор!
   - Главное что б наш батя не залупнулся, - продолжает рыжий. Это он приказал вас сюда доставить, вместо комендатуры.
   - Зачем? - косятся на сержанта моряки.
   - А хрен его знает, - пожимает тот плечами. Наверное сам хочет разобраться.
   Потом задержанных уводят и запирают в бытовке.
  
   ...Плотно пообедав в портовом ресторане, лейтенант Огнев с мичманом Умрихиным подъезжают на такси к КПП, расплачиваются и выходят наружу.
   - Ну, все, Петрович, щас получим бинокли с хронометрами и домой, - благодушно заявляет офицер. Предъявив дежурному документы, они неспешно идут к административному зданию и бросают взгляд на стоящий в тени деревьев грузовик.
   - Что-то наших бойцов не видать, - говорит мичман.
   - Дрыхнут, наверное, где-нибудь на травке, - хмыкает Огнев, и они исчезают за дверью.
   - Через несколько минут, изрыгая маты, начальники выскакивают обратно и рысью несутся к машине.
   - Заводи, твою мать! - орет Огнев, хлопает дверца, взвывает двигатель и грузовик выезжает с территории складов.
   - Ну с-суки, мне ж э в этом году старшего получать! - трясет лейтенант перед носом мичмана зажатой в руке бумажкой. Ты хоть понимаешь, что будет?!
   - Тот молча кивает и промокает платком взмокший лоб.
   - Куда ехать, товарищ лейтенант? - косится на разъяренного офицера водитель, притормаживая на развилке.
   - В город, куда, - шипит Огнев, разглядывая намалеванную на бумажке схему.
   Через полчаса, поколесив по городу, машина останавливается неподалеку от ворот уже известной части, и лейтенант выпрыгивает из кабины.
   - Так, ты пока будь здесь, а то еще и этот смоется, - бросает он мичману и спешит к КПП.
   Вскоре Огнев появляется снова, забирается в кабину и приказывает ехать обратно.
   - Ну, как? - осторожно интересуется мичман.
   - Хреново, - бурчит офицер. Полковник у них зверюга, наорал на меня и требует командира.
   - Да-а, дела, - озадачено бормочет Умрихин.
   Пока Огнев звонит от дежурного в часть, мичман получает на складе оставшееся оборудование и загружает его вместе с водителем в кузов.
   Затем грузовик снова выезжает за ворота и направляется в город.
   На исходе второго часа у КПП останавливается новенький "УАЗ", из которого появляются старпом и штурман с кейсом в руке.
   Огнев спешит навстречу и докладывает о происшествии.
   - Мудило, - цедит капитан 2 ранга и вместе со штурманом исчезает за дверью.
   О чем беседовали отцы-командиры неизвестно, но спустя некоторое время обе машины катили по шоссе в направлении Северодвинска.
   А на следующее утро, после подъема флага, все шестеро героев этого рассказа, гремя ботинками, топали по причалу на гауптвахту. На полные пятнадцать суток.
  
  

"Маяк"

  
   Маяк был старым, как и тот мыс, на котором он стоял много лет.
   Кругом были скалы, тундра, почти осязаемая тишина и холодное арктическое море. Зимой, в сполохах северного сияния, по нему дрейфовали синие льды, а коротким полярным летом, на островах и в прибрежных водах, разноголосо орали птичьи базары.
   За свой долгий век маяк повидал множество проходящих у мыса судов. Тут были и древние ладьи поморов, и похожие на белые облака парусники, и дымящие трубами океанские пароходы.
   Днем, высящийся на скалах маяк, служил им надежным ориентиром, а ночью посылал в море далеко видные проблесковые огни. Там они пеленговались мореходами и суда ложились на нужный курс.
   Когда же в море свирепствовал шторм или его затягивало плотным туманом, маяк тоскливо гудел сиреной, предупреждая корабли об опасности.
   Порой они терпели крушение и терпящие бедствие моряки гребли на шлюпках к скалистому берегу, а иногда море выбрасывало туда всего лишь обломки.
   Видел маяк и войну. Тогда в туманной дали возникали хищные стремительные силуэты, из них выплескивались языки пламени и в море раздавалась глухая канонада. Однажды у горизонта возник ни на что не похожий корабль, море содрогнулось от далекого гула и над маяком несколько раз что-то прошелестело. Потом в скалах к небу взлетели камни, и все стихло.
   - Зачем? - подумал маяк. Ты же корабль.
   А тот исчез за горизонтом и больше не появлялся.
   Шли годы, весна сменяла зиму, а дни ночи.
   Морские волны все также катились к мысу, на котором высился старый маяк.
   Днем он служил проходящим судам ориентиром, а ночью слал в море проблесковые огни. Такие нужные тем, кто был в море.
  
  

"Карлсон"

   Навьюченные вещмешками с притороченными к ним шинелями и оскальзываясь на рифленом металле, мы грузимся в военно - транспортный вертолет и рассаживаемся вдоль бортов по узким лавкам.
   Потом аппарель закрывается, слышен свист запускаемых винтов и рев двигателей.
   Вертолет трясется и такое ощущение, что он сейчас развалится. Но потом мы чувствуем, как машина отрывается от земли, взлетает, и с облегчением вздыхаем.
   Утром мы приехали на поезде из Таллина в Ленинград, а сейчас направляемся с какого-то, расположенного на берегу Финского залива аэродрома, в Архангельск.
   Часть экипажа - офицеры с мичманами, уже там, а нас доставляют в качестве груза.
   В громадном, тускло освещенном отсеке, довольно мрачно, сильно трясет и вовсю гуляют сквозняки. Однако все это нам особо не мешает, и мы лезем в свои "сидоры". За весь день удалось поесть только на вокзале, да и то, практически на ходу.
   На свет извлекаются банки с тушенкой, бычками в томате и пачки галет. Неспешно орудуя складными ножами, мы с аппетитом поглощаем консервы, грызем пресные галеты, и нам становится теплее.
   Сейчас бы хорошо перекурить, но перед отлетом один из офицеров - вертолетчиков, здоровенный старлей, предупредил, что каждый, кто закурит в отсеке, будет выброшен за борт.
   Такая перспектива никого не устраивает, мы поплотнее нахлобучиваем бескозырки на головы и, подняв воротники бушлатов, начинаем клевать носами. Этому способствуют монотонный гул двигателей, полумрак отсека и ощущение ночного полета.
   Просыпаемся от резкого толчка, холода и внезапно наступившей тишины.
   - Никак прилетели? - хрипит кто-то с дальней скамейки.
   Словно в ответ на его вопрос, возникает механический шум, и задняя аппарель отсека начинает опускаться.
   Сначала вверху возникает усыпанное звездами холодное небо, потом белый искрящийся снег и монолитная фигура стоящего перед выходом помощника командира.
   - Подъем! На выход! Всем строиться! - орет он, задрав вверх голову и заложив руки за спину.
   Ежась от холода и вдыхая морозный воздух, мы спускаемся по откинутой аппарели на заснеженный бетон и с интересом пялимся по сторонам.
   Кругом белый снег, высокое небо и оглушительная после вертолета тишина.
   - Товарищ капитан-лейтенант, перекурить бы, - тянут сразу несколько голосов.
   - Отставить перекур! В колонну по четыре, становись! - выбрасывает он в сторону руку в перчатке.
   Через минуту короткий черный строй во главе с помощником, молча направляется в сторону виднеющегося вдали здания аэропорта.
   - Ну, чего скрючились как эмбрионы? - косится на нас каплей. - Юркин, а ну-ка, давай песню!
   Следующий сбоку строевой старшина Жора Юркин с готовностью кивает, и в строю что-то щелкает

Есть герой, в мире сказочном,

   Он смешной и загадочный,

На крыше дом, ну а в нем живет он,

   Толстый Карлсон!
   Орет экипажная "Комета", заблаговременная заряженная новыми батарейками.
   - Хруп, хруп, хруп, - в унисон скрипит под ботинками снег, и мы прибавляем ходу.
   Ровно отмахивающий рукой чуть впереди помощник оборачивается, и благосклонно кивает головой в щегольской мичманке. Он напрочь лишен слуха и ему до лампочки, кто и что поет. Главное, чтоб строй шел четко и молодцевато.
  
   Малыши просят Карлсона,
   Рассмеши нас пожалуйста,
   Нам скучно жить без тебя чудак, наш
   Старый Карлсон!
  
   выдает очередной куплет "Комета".
   -Хруп, хруп, хруп, - певуче скрипит снег, и кто-то из наших озорно свистит.
   У ярко освещенного здания стоят одетые по - зимнему пассажиры и с интересом взирают на необычную процессию.
   - Откуда вы такие веселые?! - слышится из толпы чей-то голос.
   - С крыши! - следует ответ, и все смеются.
   - А - атставить разговоры! Правое плечо вперед! - командует капитан-лейтенант, и мы топаем мимо вокзала к стоящему неподалеку "ЛАЗу".
   В автобусе тепло и за рулем дремлет водитель.
   Потом следует перекличка, дверь закрывается, и мы уезжаем. К новому месту службы.
  

"Вохры"

  
  
   Зима. Погожее воскресное утро. За бортом дымящего паром "Иртыша", замерзший лед залива.
   Увольнений нет и нам скучно. Одни режутся в кубрике в традиционного морского козла, другие, забравшись в подвесные койки, отсыпаются после вахты, а остальные навещают знакомых в других экипажах или бесцельно болтаются по плавбазе.
   Вверху гремит трап, и со средней палубы в кубрик скатываются старослужащие Саня Ханников, Жора Юркин и Вовка Осипенко. В руках у них три пары ботинок с коньками.
   - Ух ты! - отвлекаются от игры "козлисты". Откуда?
   - Да вот, у плавбазовских разжились, - довольно гудит Ханников. Настоящие "дутыши", щас покатаемся.
   - А где? - свешивается с койки Федя Гарифулин.
   - Где, где, в заливе, - подмигивает всем Жора. - Там же шикарный лед.
   В кубрике возникает веселое оживление, все напяливают шапки и исчезают в люке.
   На верхней палубе пусто, и лишь у трапа скучает вахтенный, облаченный в караульный тулуп и валенки.
   Обойдя надстройку, вся группа во главе со "спортсменами" следует к левому борту, за которым расстилается бескрайняя даль залива.
   Пока Ханников с приятелями одевают коньки, несколько доброхотов притаскивают с кормы шторм-трап, крепят его к леерной стойке и опускают на лед.
   - Ну че, кореша, по коням? - озорно блестит глазами Ханников и первым исчезает за высоким бортом. Достигнув льда, он пробует его коньком на прочность, затем разбегается и несется вдоль судна. Довольные зрители весело улюлюкают, их число возрастает, и Юркин с Марченко тоже лезут вниз.
   Некоторое время, выписывая пируэты, вся тройка чертит лед вблизи плавбазы, а затем направляется в сторону фарватера, где он отсвечивает на солнце ультрамарином.
   Однако, как только приятели оказываются в сотне метров от судна, на противоположном берегу залива, а точнее на стоящей там вышке, раздаются несколько хлопков, и перед конькобежцами в воздух взлетают осколки льда.
   А-а-а! - кричат моряки на палубе, пронзительно свистят и машут кулаками в сторону вышки.
   Почувствовав неладное, трое на льду пытаются вернуться, но не тут-то было.
   Теперь по ним палят уже с двух вышек и вспыхивающие на солнце осколки взлетают в десятке метрах с другой стороны.
   - Падай, падай! - несется с плавбазы, и зрителей у лееров прибавляется.
   Конькобежцы поочередно валятся на лед, закрывают головы руками и замирают.
   - Давай по пластунски! - орут с судна. - А то угрохают!
   Но как только распластанные тела пытаются ползти, снова следуют выстрелы.
   Привлеченный шумом, на палубе возникает дежурный по кораблю и, придерживая рукой болтающуюся у бедра кобуру, рысит к борту.
   - Лежать, мать вашу, лежать! - вопит мичман, заметив моряков на льду, и опрометью несется в рубку.
   Через полчаса к "Иртышу" подкатывает "УАЗ" и по трапу поднимаются двое в вохровской форме. Возмущенных зрителей отгоняют в сторону, старший подходит к борту и машет рукой.
   - А стрелять не будут?! - голосят со льда.
   - Не будут! - простужено басит начальник. - Давайте к борту!
   Неудавшиеся спортсмены поднимаются и, испуганно оглядываясь, ковыляют к судну.
   - Какого хрена вы на лед полезли? - шипит дежурный, когда всех втаскивают наверх.
   - Пок - кататься, - мычат бледные спасенные и громко клацают зубами.
   Разозленный мичман выдает непередаваемый набор слов и приказывает отвести тех в котельную.
   - Х-гады, - трясутся от холода потерпевшие. - По людям палят. Но ничего, мы их подловим.
   Затем приезжает замполит с помощником командира, всех собирают в кубрике, и старший из "вохров" проводит с личным составом беседу.
   - Заплывать, заходить, а также заезжать на территорию водной акватории, без специального на то разрешения, категорически запрещено, - внушительно поднимает он вверх палец. - Охрана открывает огонь без предупреждения. Вы видели.
   - Ага, - кивают головами моряки. - Здорово.
   - Тут вам, не какая-нибудь хрень, а важный стратегический объект, - продолжает лектор. Понимать надо.
   - Понимаем, - шелестит по рядам.
   - Ну а коль понимаете, какого хрена лезете?! - повышает голос вохровский начальник и грозно обводит всех взглядом.
   - Вы только не расстраивайтесь, - обращается к нему помощник. - Я с этих разгильдяев три шкуры спущу.
   - Во-во, и не меньше. Что б служба раем не казалась
   - Так, вопрошает сидящий рядом замполит. Вопросы к лектору будут?
   - Можно? - тянет руку с ближнего рундука один из старшин.
   - Давай Марченко, - кивает замполит.- Только короче,
   - А как познакомиться с теми парнями? Здорово пуляют.
   - У нас на вышках девки, - значительно отвечает "вохровец". Готовим сами.
   - ?!
   - Ну да, девицы, - по доброму улыбается тот, видя общее изумление. - В основном из Вологды, могу познакомить.
   - Что б пристрелили? - интересуется кто-то из моряков, и все хохочут.
   Потом охранные начальники вместе с замполитом уезжают, помощник приглашает виновников торжества к себе в каюту "на уестествление", а оставшиеся бурно обсуждают услышанную новость.
   - М-да, - чешет затылок Марченко. - Были б мужики, морды б набили в увольнении. А девчат вроде неудобно.
   - Ну да, - поддерживает его усатый старший матрос. - Тем более, что стреляли они красиво.
  

"День счастья"

   - А давай сегодня рванем в самоход, - предлагает Витька, наблюдая, как я швыряю за борт оставшийся от обеда кусок хлеба. На него сверху пикируют бакланы и устраивают шумную драку
   - Не, - говорю я, - не пойду. И швыряю второй.
   В прошлый раз нас едва не отловил базовый патруль, и загреметь на "губу" у меня нету ни малейшего желания.
   - Ну, как знаешь, - вздыхает Витька, и ловко отщелкивает сигаретный бычок в сторону качающихся на воде птиц.
   Через час, немного вздремнув, мы спускаемся по крутому трапу на пустынный причал, строимся и, гремя сапогами, направляемся вдоль залива, в сторону виднеющегося вдали морзавода.
   - Прибавить шагу! - изредка бухтит шагающий сбоку строевой старшина Жора Юркин, на что мало кто обращает внимание.
   За последние дни, готовясь к очередному выходу в море, команда здорово вымотались, и на то есть причины.
   Кроме нас, на ракетоносец необходимо принять почти сотню заводских специалистов, представителей различных закрытых НИИ и военпредов. Всех их следует возможно комфортно разместить и каждодневно питать по нормам морского довольствия.
   А посему, с раннего утра и до поздней ночи, под ласковые речи помощника и интенданта, команда загружает провизионки, холодильники и трюмы, всем необходимым для плавания.
   Тут и мороженые говяжьи и свиные туши, горы деревянных и картонных ящиков со всевозможными консервами, шоколадом и вином, тяжеленные мешки с мукой, сахаром и крупами, а также всевозможные "расходные" материалы. Все это мы получаем на складах, доставляем к лодке, спускаем вниз и растаскиваем по отсекам.
   Сегодня последнее усилие - после обеда осталось загрузить тонну какой-то аппаратуры, полсотни фанерных "самолетов", для тех, кому не досталось места в каютах, а заодно пару грузовиков с картофелем и капустой.
   К вечеру, помывшись в душе на стоящем рядом дебаркадере, мы с чувством выполненного долга возвращаемся на плавбазу. Бачковые получают на камбузе ужин, накрывают раскладные столы и все, рассевшись по боевым частям и службам, активно работают ложками
   Потом, мы выходим наверх, дымим сигаретами на юте, и гадаем, что случится в этот раз, накануне выхода или в море. Как правило, в такие дни происходят занимательные истории.
   Однажды, весной, захворал какой-то важный спец из "Рубина", и вместо него на выход прислали хорошенькую женщину. Наш командир отказался идти в море и потребовал специалиста-мужчину. Разразился большой скандал, но "кэп" уперся и мужика все-таки нашли. В другой раз, уходя на глубоководные испытания, мы забыли на берегу доктора, он догнал лодку уже в море на каком-то катере и карабкался по шторм - трапу на надстройку, с чемоданчиком в зубах.
   А пару недель назад, на ракетных стрельбах, какой-то "блатной" начальник из Москвы, в силу незнания правил пользования, был контужен в гальюне содержимым его баллона, вылетевшим оттуда под давлением в полторы атмосферы. После этого он долго отмывался в душе и сожрал у доктора почти весь валидол.
   Предавшись столь приятным воспоминаниям и накурившись до одури, мы спускаемся на вечернюю поверку в кубрик, потом вооружаем свои подвесные койки и укладываемся на тощие, застеленные маркированными простынями и колючими одеялами, пробковые матрацы.
   - Руби вольту! - орет дневальному из своего угла Жора, и просторный кубрик погружается в синий полумрак ночного освещения.
   В трубах отопления мелодично булькает вода и шипит пар, в отдраенные иллюминаторы веет запахом моря и осенней прохладой, где-то за переборкой привычно шуршат крысы, и мы погружаемся в сон.
   Среди ночи всех будит грохот ботинок на трапе, яркий электрический свет и громкая команда "Подъем!".
   Под люком стоят наш дежурный офицер, незнакомый лейтенант и два курсанта из местной школы мичманов, с якорями на погонах и красными повязками на рукавах бушлатов.
   - Всем построиться на среднем проходе! - хмуро бросает дежурный.
   Через несколько минут, натянув штаны, мы стоим вдоль коек и недоуменно взираем на непрошенных гостей.
   - Так, смотри, - кивает лейтенант одному из патрульных. У курсанта обиженное лицо и здоровенный фингал под глазом.
   Он нерешительно идет вдоль строя и заглядывает нам в лица.
   - Нету, - оборачивается к офицерам и шмыгает носом. - Тот был старшина 1 статьи и в бушлате.
   - Юркин, Марченко, - тычет пальцем дежурный. Оденьте бушлаты.
   Жора с Лехой идут к вешалке, напяливают свои бушлаты и возвращаются в строй.
   - Не, - отрицательно вертит головой курсант. - Не они.
   - Ну что, все? - смотрит дежурный на лейтенанта.
   Тот молча кивает головой, и патрульные неуклюже лезут наверх.
   - Товарищ старший лейтенант, а в чем собственно дело? - интересуется кто-то из строя.
   - А в том, что какой-то раздолбай оказал сопротивление патрулю и смылся - недовольно отвечает дежурный. Найдут, пойдет под трибунал. Ясно?
   - Чего яснее, - гудит стоящий рядом Володя Зайцев. - Патрулей бить нельзя. И все смеются.
   - Ладно, разойдись, всем спать, - смотрит на часы дежурный и тоже поднимается по трапу.
   Шеренги распадаются, мы снова забираемся в койки, и дневальный вырубает свет.
   - Ну, вот вам и новая история, - зевает Димка Улямаев. - А фингал у того карася классный.
   - Интересно, откуда тот старшина? - интересуется Серега Антоненко.
   - А хрен его знает, - отвечает мой сосед Витя Будеев. Нас на этой коробке рыл пятьсот, а на косе еще бригада подплава.
   - Ладно, кончайте базар, всем спать, - бурчит Юркин, и все замолкают
   Утром, после завтрака, когда мы встречаемся на юте с ребятами из других экипажей, выясняется, что у них тоже был шмон. Патрулям предъявляли всех матросов и старшин, но те так никого и не опознали.
   - И поделом этим чмошникам, - говорит кто-то. Что б не борзели.
   Курсантов местной школы мичманов, которая в простонародье именуется "шмонькой", мы сильно не любим и в увольнениях с ними всегда происходят стычки. Теперь на носу очередная, и это бодрит. Помахать кулаками на флоте любят, а причина для драки всегда найдется.
   - Главное чтоб увольнения не зарубили, - скалятся штатные умельцы. - Мы им еще накидаем банок.
   Через пару недель мы возвращаемся с моря и в субботу готовимся в очередное увольнение. В кубрике царит веселое оживление, мы отпариваем шипящими утюгами клеша и драим до зеркального блеска ботинки.
   - Да, давненько я не был в городе, - полирует асидолом бляху на ремне Витька.
   - Так уж и давно, - фыркает сидящий напротив Юркин, и кубрик сотрясается от хохота.
   А через час, получив увольнительные и благоухая "Шипром", мы веселой толпой скатываемся с трапа. Впереди целый день счастья.
  
  

"Боцман"

   Утром, после подъема флага, помощник командира представляет команде нового боцмана. Тот прибыл в экипаж с Каспийской флотилии, где служил в бригаде торпедных катеров.
   - Значит так, - цедит помощник, неспешно прохаживаясь перед строем и заложив руки за спину. - Мичман Рюмин, (так зовут боцмана) мастер военного дела и пришел на флот, когда вы еще не родились. А посему все его приказы, касающиеся содержанию надстройки, исполнять как мои. Надеюсь, всем ясно?
   - Ясно! - орем мы и пялимся на стоящего перед строем мичмана.
   Низкорослый, с рысьими глазами и в почти адмиральской фуражке, он нам сразу не нравится. До этого боцкоманду возглавлял Витька Осипенко. Он был всеобщим любимцем и классным рулевым, однако прошлой осенью уволился в запас, и сейчас ест вареники со сметаной у себя на Полтавщине.
   Чем рулил этот Рюмин непонятно, и судя по виду, он далеко не подарок.
   - А теперь вольно, всем вниз, - милостиво кивает головой помощник, и строй рассыпается.
   - Даст вам копоти этот "сундук", - ухмыляемся мы, глядя на старшего рулевого Серегу Алешина и еще двух, топающих за ним боцманят
   - Да пошли вы, - бурчит Серега и первым исчезает в рубке.
   На следующий день Рюмин занялся осмотром шкиперского имущества, после чего обе швартовные команды собирают в старшинской кают - компании. Там уже сидят штурман с боцманом и читают какую-то бумагу.
   - Все собрались? - хмуро интересуется штурман у Алешина.
   - Точно так, товарищ капитан-лейтенант, все, - встает со своего места Серега.
   - Давайте, - кивает головой штурман.
   Боцман встает и выступает с пламенной речью.
   Из нее следует, что швартовные устройства на корабле главные, их нужно беречь, холить и содержать в образцовом порядке.
   - Вот у нас, на торпедных катерах... - входит в раж мичман.
   - Про катера не надо, - предостерегающе поднимает руку штурман. - Короче.
   - Понял, - с сожалением вздыхает Рюмин и заканчивает свое выступление тем, чем мы и предполагали. Нужно поработать.
   - А чего мы? - обижено гудит химик Витька Полдушев. - Это не наше заведование, пускай боцмана и корячатся.
   - Ага, - поддерживаем мы Витьку. - Пускай они.
   - Прекратить базар! - встает из-за стола штурман. - Это приказ старпома. А кто будет вякать, пойдет драить трюм. Ну, как, есть еще желающие?
   Иметь дело со старпомом себе дороже, и мы молчим.
   - То-то же, - удовлетворенно хмыкает штурман. - После обеда получите в шкиперской все что нужно и вперед. Свободны.
   - Курва каспийская - плетемся мы в расстроенных чувствах по лодке.
   Вернувшись с камбуза, получаем у боцмана краску, кисти, бочонок солидола и тащим все это на надстройку.
   Там, забравшись в тесное пространство между легким и прочным корпусом и поминая Рюмина в богомать, одни из нас, напялив брезентовые рукавицы, сматывают с вьюшек упругие стальные швартовые, другие, пыхтя, растаскивают их по палубе, а третьи жирно смазывают солидолом.
   Все это время, облаченный в новенькое "РБ" с белым воротничком и такую же пилотку с шитым "крабом", боцман величаво прохаживается рядом и нудно зудит над ухом.
   - Во-во, - то и дело слышится его голос, - так и тащите.
   Мы злимся и решаем проучить начальника.
   Когда он оказывается у открытого люка одной из кормовых вьюшек, подаваемый оттуда швартов неожиданно прекращает ход и на палубу выбирается ракетчик Серега Осмачко.
   - Что тут у тебя? - подходит к нему боцман.
   - Вьюшка сломалась, - утирает Серега вымазанный солидолом лоб. Не вертится.
   - Ну-ка, ну-ка, - говорит Рюмин и лезет в люк.
   Как только его голова исчезает, стоящий рядом второй ракетчик Федя Гарифулин пинает ногой крышку, та с грохотом падает, а радист Витька Дараган нагибается и щелкает массивной задвижкой.
   - В чем дело?! - глухо бубнит из-под корпуса мичман. - Откройте!
   - Не можем! - становится на карачки и орет в ближайший шпигат Осмачко. -Крышку заклинило!
   Мы довольно потираем руки и беззвучно смеемся.
   - Товарищ мичман! - подмигнув нам, снова кричит Серега. - Давайте по корпусу к рубке, в переходной люк!
   - В ответ доносятся глухие маты, потом что-то падает, и все стихает.
   - Пошел, - шепчет приложив ухо к шпигату Осмачко, и мы радостно гогочем.
   Вояж в межкорпусном пространстве не из легких. Там холодно, темно и сыро и к тому же полно всяческих забортных устройств.
   - Сукой буду, раньше чем через полчаса не вылезет, - смотрит на часы Витька Полдушев.
   - Не, самое большее минут десять, - вертит рыжей башкой Славка Гордеев, и они заключают пари.
   А пока суть да дело, мы усаживаемся на прогретую осенним солнцем резину палубы, курим и предаемся безделью.
   Вымазанный в сурике и изрядно мокрый боцман, появляется из переходного люка ракетной палубы через тридцать пять минут.
   - Ну, я ж говорил? - сплевывает за борт Полдушев. - С тебя, Гордей, вобла.
   Потом мы делаем скорбные лица и выражаем начальнику свои соболезнования.
   - Отчего закрылся люк? - злобно шипит мичман.
   - Забыли на стопор поставить, - вякает кто-то из ребят, и все кивают головами.
   - Раздолбаи, мать вашу, - бормочет Рюмин. - Продолжить работы!
   Закончив со швартовыми, мы красим кузбаслаком вьюшки кнехты и утки, а боцман мрачно наблюдает за всем этим с высоты мостика.
   - То-то же, - макает кисть в банку Славка Гордеев. - Тут тебе не торпедные катера.
   А через неделю с Рюминым происходит новая история.
   Дело в том, что в Вооруженных Силах грядет очередное увольнение в запас, и по издавна заведенной на флотилии традиции, выслужившие свой срок матросы, красят по личной инициативе корпуса своих подводных лодок. Так сказать, на добрую память. Куда как приятно помахать в последний раз бескозыркой, с проносящейся по заливу "Комете" в сторону аспидно мерцающей, родной субмарины.
   Пришли с такой просьбой к командиру и наши "годки".
   - Молодцы, - сказал тот и отдал соответствующее распоряжение.
   На следующее утро на пирс въехал грузовик, из кабины вылез облаченный в канадку Рюмин, и сидящие в кузове боцманятв выгрузили несколько бочонков кузбаслака и десяток насаженных на длинные шесты, валиков для покраски.
   - Ну что? Как говорят, вперед и с песнями, - обратился боцман к "годкам", и те с воодушевлением принялись за работу.
   Для начала, затащив все по трапу на надстройку, тщательно выкрасили тупой нос "букашки" и занялись высокой рубкой, с раскинутыми в стороны массивными рулями. Все это время мичман бегал по пирсу и, наблюдая за работой, сыпал ценные указания. Когда же, перекурив, годки перебрались на ракетную палубу, Рюмин пожелал руководить всем на месте и тоже направился туда.
   А спустя некоторое время, поскользнувшись на разлитой лужице скользкого лака, начальник с воплем загремел с десятиметровой высоты в воду.
   - Полундра! - заорали годки, и за борт полетели средства спасения. Одно из них точно попало в голову вынырнувшего из воды боцмана, но воля к жизни оказалась сильней. В последнем усилии он рванулся к борту, намертво уцепился рукой за шпигат и через минуту был поднят наверх.
   Затем под мышки икающему мичману пропустили линь, скрюченное тело бережно опустили в отдраенный люк ракетного отсека и поволокли к доктору. Туда же доставили и выловленную из воды фуражку.
   Когда работа подходила к завершению, переодетый во все сухое боцман, с подозрительно красным носом, снова появился на пирсе.
   - Хорошо покрасили, - обозрев надстройку, удовлетворенно крякнул он. - Почти как у нас, на бригаде торпедных катеров.
  

"Клеша"

  
   Полулежа на рундуке в баталерке и лениво перебирая струны гитары, я с интересом наблюдаю за Саней Ханниковым.
   Сидя на банке и зажав между ног фанерный клин "торпеды", тот, сопя и пуча глаза, натягивает на нее смоченную в мыльном растворе, штанину клешей.
   - Та идет с трудом и Саня злится.
   - Может хватит? - беру я лежащий рядом бычок и делаю пару затяжек.
   - Не, - мотает смоляным чубом Саня. - Надо еще чуть-чуть.
   То, что он делает, самое обычное дело и практикуется на флоте издавна. Первейший атрибут всякого уважающего себя моряка - максимально широкие клеша. Именно по ним можно определить, кто перед тобой: зеленый "карась" из учебки, матрос-первогодок, или настоящий мореман, у которого, как у нас говорят, "вся корма в ракушках".
   Саня и "отпаривающий" на гладильном столе у иллюминатора свои, уже готовые к употреблению клеша, Жора Юркин, относятся к категории последних и готовятся в скором времени на гражданку.
   - Во, теперь в самый раз, - удовлетворенно изрекает Ханников, натянув штанину до полуметровой отметки и принимается за вторую.
   Вверху гремит запор, металлически лязгает дверь и по трапу скатывается Витька Допиро.
   Усевшись со мной рядом, он с минуту наблюдает, как Саня водружает клеша для на горячую батарею отопления, а потом сообщает, что нас ждет плавбазовский интендант.
   - Че, прям щас? - оборачивается от гладильного стола Жора.
   - Ну да, - говорит Витька. - Почапали, он как раз свободен.
   Дело в том, что в бездонных трюмах плавбазы, на которой мы сейчас живем, помимо всего прочего хранится обмундирование второго срока. И в том числе старого образца клеша и бушлаты с латунными пуговицами. Теперь такие редкость и пользуются особым спросом.
   Ну а интендант - Витькин земляк, и не прочь презентовать нам по паре, в обмен на полкило "шила".
   Жора достает спрятанную за трубой вентиляции плоскую мельхиоровую флягу, сует ее под подол робы, и мы поднимаемся наверх.
   Интенданта находим на баке, где он выдает дежурной смене коков, извлеченные из провизионки продукты.
   - Нам бы свинины, Петрович, - басит здоровенный кок, взирая на лежащие на мешковине замороженные говяжьи туши. - Офицеры просят.
   - Кончилась, - бормочет интендант и что-то чиркает в блокноте. Потом он дает здоровенного леща юркому матросу, который пытается умыкнуть из ящика банку со сгущенкой и машет рукой, - идите.
   Смена взваливает туши с ящиками на плечи и, кряхтя, направляется в сторону камбуза.
   - Ну что, принесли? - оборачивается к нам мичман.
   - А то, - хлопает по животу Жора, и там звонко булькает.
   - Пошли, - кивает головой интендант и направляется к одному из расположенных неподалеку люков.
   Мичману далеко за сорок, он отбарабанил на флоте полжизни и не любит ничего нового. В прошлом подводник, Петрович признает только дизельные лодки, и скептически относится к атомным. Не так давно для мичманов введены новые погоны - черные, с белыми кантами и звездочками, но из принципа интендант носит старые, с продольными золотыми шевронами.
   - На, - останавливается интендант у массивной крышки и протягивает Витьке ключ. - Значится интересуетесь старой формой? - благожелательно спрашивает Петрович, пока Витька возится с замком.
   - Ну да, интересно.
   - Это правильно, - кивает он седой головой. Тогда флот экипировали на славу. Форменки и клеша - не чета вашим, бескозырки шерстяные, канадки на лодках выдавали всей команде. Да и моряк был не тот. Ссыт и булыжники вылетают, а теперь писает и снег не тает.
   Последняя фраза нам нравится, и мы смеемся.
   - И нечего ржать, - обижается Петрович. - Вот ты, например, - тычет в меня пальцем. - Сколько раз "двойник" жиманешь?
   - Да под настроение, раз десять, - пожимаю я плечами.
   - Ну вот, - пренебрежительно хмыкает мичман. А я в твои годы - двадцать, и это было обычным делом. После этого интендант ловко шагает в открытый Витькой люк, и мы делаем то же самое.
   Спустившись по вертикальному скоб - трапу глубоко вниз, мы оказываемся в тускло освещенном, длинном коридоре, и идем за мичманом по гулкому металлу нижней палубы.
   Потом он останавливается у одной из железных дверей, гремит ключами и тянет ее на себя.
   - Входите, - и щелкает рубильник.
   Перед нами мрачное глухое помещение, по обе стороны которого тянутся массивные деревянные стеллажи, с многочисленными, лежащими на них тюками, плотно набитыми мешками и коробками. Пахнет залежалым сукном, кожей и суриком.
   Махнув нам рукой, интендант идет вдоль стеллажей и останавливается перед одним.
   - Кажись тут, - хлопает по брезентовому мешку - Снимайте.
   Мы спускаем мешок на палубу, Петрович распускает на нем шнуровку и извлекает оттуда несколько бушлатов второго срока.
   - Ух ты-ы, ништяк, - распяливает перед собой один Жора. На черном рукаве красуется вышитый шелком, старого образца, "штат", а на бортах тускло отсвечивают якорями латунные пуговицы. Такими же оказываются и остальные.
   - Режем? - обращается к интенданту Саня.
   - Чего уж там, валяйте, - кивает тот. Все одно пойдут на ветошь.
   Срезав финкой "штаты" и пуговицы, мы прячем их в карманы, потом запихиваем бушлаты в мешок, шнуруем его и возвращаем на место.
   - Так, а теперь вот этот, - снова показывает на стеллаж Петрович.
   Во втором мешке оказываются хорошего сукна матросские брюки, но они вызывают у нас изумление.
   - Ни хера себе, - озадачено тянет Ханников. - Это че за панталоны?
   Вместо ожидаемых клешей, перед нами непомерно узкие, непонятного фасона штаны.
   - Ну-ка, ну-ка, - озадачено бормочет мичман и берет одни. Потом хлопает себя по лбу и начинает смеяться.
   Мы пялимся на интенданта и ничего не понимает.
   - Это ж "дудочки"! - трясет он штанами. - Совсем забыл, старый дурак, - и вытирает слезы.
   - В начале шестидесятых, когда вы еще пешком под стол ходили, на флот с гражданки нагнали много стиляг. Были, понимаешь, такие барбосы. На голове кокон, а ниже цветная распашонка и эти самые дудочки. А еще цветные носки и остроносые туфли. Братве понравилось, и все стали перешивать клеша. Начальство взбеленилось - мол тлетворное влияние Запада. Но моряки народ упрямый, носили лет пять. А потом бросили, мода прошла, и все попало на склады. Вот такие, значит дела, - говорит мичман.
   - М-да, - скептически перебирает штаны Жора. - А других у вас нету?
   - Получается, остались только эти, - отвечает Петрович. - Ну, так что, выдать по паре? И лукаво улыбается.
   Мы коротко совещаемся, и решает взять одни - показать ребятам.
   - Ну-ну, покажите, - соглашается интендант. После этого мы забираем пару брюк, отдаем Петровичу флягу, и все вместе поднимаемся наверх.
   Через полчаса, облаченный в "дудочки" Витька, под веселый гогот дефилирует по кубрику, а потом мы рассказываем парням все, что услышали от интенданта.
   - Это ж надо, - удивляются те. - Вот тебе и стиляги!
  
   Примечание: баталерка - помещение для хранения личных вещей команды.
   "шило" - ректифицированный спирт.
   "двойник" - двухпудовая гиря.
   "штат" - круглая нарукавная эмблема с определенным символом, указывающая на военную специальность моряка срочной службы или мичмана.
  

"В бухте Окольная"

   Тихо стуча дизелями и выбрасывая в корме водяные гейзеры, черная тень ракетоносца скользит по фарватеру. Вдоль борта проплывают покрытые первой зеленью сопки, в прибрежных скалах многоголосо орут чайки, в белесом небе застыл шар солнца.
   Облаченные в ватники, оранжевые жилеты и сапоги, мы стоим на носовой надстройке и подставляем бледные лица его лучам.
   Вверху, на рубке, маячат темные фигуры офицеров, и оттуда наносит легким запахом сигарет.
   Мы идем в бухту Окольную, грузиться ракетами.
   Справа, в сотне метров по борту, возникает стоящий на бочках эсминец, и на его палубе возникает толпа матросов.
   - Эй, кореша! - доносится оттуда. На чем это вы чапаете?!
   Нам хочется ответить, но нельзя. Вздрючат.
   А понять тех ребят можно. Таких как наш крейсер, в ВМФ всего два, и даже в той флотилии, где мы временно базируемся, на него приходят поглазеть из других экипажей.
   Вскоре эсминец исчезает за кормой, и впереди открывается гладь бухты. Она чем-то похожа на ту, откуда мы пришли, но с более пологими берегами и вдающейся в берег каменистой отмелью. Справа, рядом с длинным бетонным причалом, высится громадный портальный кран, с неподвижно застывшей стрелой, у причала покачивается большой пожарный катер, а на пустынном берегу серебрятся несколько ангаров и темнеют какие-то строения.
   С мостика слышна глухая команда, крейсер замедляет ход и по инерции скользит к причалу. Когда он приближается, мы видим у кнехтов нескольких матросов, а на носу катера двух хмурых мужиков в робах и стоящую рядом девушку.
   - Ты смотри, какая цыпа, - восхищенно шепчет стоящий рядом Витька Допиро, и мы с интересом пялимся на девицу.
   А она действительно хороша. Стройная, с золотистыми волосами и в белой курточке. Покосившись на рубку, Витька машет ей рукой, а потом делает пару непристойных жестов. В ответ девушка показывает нам язык, а один из мужиков, судя по усам боцман, молча грозит кулаком.
   Когда катер уплывает назад, сзади раздаются веселые крики, и корму лодки окатывает струя из брандсбойда.
   - Подать носовой! - металлически лает с рубки мегафон. Я делаю шаг вперед, взмахиваю рукой и мечу на берег, скрученный в бухту бросательный. Там его принимают моряки, а наши ребята потравливают стальной швартов. Затем подается кормовой, под вой шпилей крейсер подтягивается к причалу, и на него подается трап.
   Потом командир со старпомом уходят к начальству, на корабле играют отбой тревоги, и мы отправляемся на обед.
   В старшинской кают-компании весело. Все, кто были на швартовке, обмениваются впечатлениями о девушке и не прочь с ней познакомится.
   - А их боцману хорошо бы морду набить, - заявляет ракетчик Федя Гарифулин. Он, нас своей пушкой чуть с палубы не смыл, сука.
   Мы активно работаем ложками и гогочем.
   После обеда выясняется, что грузить ракеты будем следующим утром, и сход на берег с корабля запрещен.
   К помощнику сразу же отправляется депутация, с просьбой разрешить порыбачить с борта.
   - Хрен вам, - говорит помощник. - Вы вести себя не умеете. Кто оскорблял девушку?
   - Это не мы, это гребаные швартовщики, - ноют депутаты. - Разрешите.
   Но капитан-лейтенант неумолим и все возвращаются не солоно хлебавши.
   Потом на лодке объявляют большую приборку и до ужина в отсеках жужжат пылесосы, шоркают щетки и все моется с мылом.
   Затем ужин, и в обеих кают-компаниях крутят старые фильмы. В нашей, про пограничников. Причем задом наперед, так смешнее.
   - Слышь, Валер, - шепчет мне сидящий рядом Витька, наблюдая, как три солдата с собакой улепетывают от шпиона. - Тут Федя предлагает выйти наверх и "по тихому" прошвырнуться на катер. Пойдешь?
   Катер мне по барабану, а вот на ту девушку взглянуть интересно, и я соглашаюсь.
   Через минуту мы тихо выбираемся из толпы зрителей и топаем в сторону центрального поста.
   Там, в кресле вахтенного офицера, скучает мой "бычок".
   - Товарищ капитан-лейтенант, - обращаюсь я к нему. - Разрешите наверх, перекурить.
   Он окидывает нас взглядом и благосклонно кивает.
   Через минуту мы в рубке. На мостике, под присмотром Сереги Алешина пара нарядчиков активно драит "рыбины", а сам он возится с какой-то железякой. Далеко в корме, у стабилизатора, несколько "маслопупов" что-то делают на надстройке и больше никого.
   Перебросившись с Серегой парой слов, мы скатываемся по трапу к рубочной двери, выходим на обвод и оттуда поочередно сигаем с борта на причал. Озираемся - кругом никого, от воды наползает легкий туман, и мы несемся к катеру. Теперь он пришвартован впереди лодки и наверху пусто. Перебираемся на корму и крадемся к надстройке. Один из ее иллюминаторов открыт и за ним желтеет свет.
   Заглядываем внутрь. Судя по всему это камбуз и у плиты, что-то напевая, чистит рыбу знакомая нам девушка.
   - Эй, коза, - громко шепчет Витька.
   Та вскидывает глаза на иллюминатор, видит наши ухмыляющиеся рожи, и пронзительно визжит.
   Сзади меня кто-то хватает за плечо. Оборачиваюсь - усатый боцман.
   - Попались салаги, - воняя перегаром шипит он, и тут же получает от Витьки в нос.
   Возникает короткая потасовка, боцман грузно рушится на палубу, а мы галопируем к лодке.
   - Правильно дали, не хрен было ему мешаться - одобрительно хмыкает Серега, когда мы оказываемся в рубке. - А девка, так себе, у нас в Калуге лучше, - и смачно харкает в воду.
   Поглядывая на неясно виднеющийся в тумане катер, мы быстро выкуриваем по сигарете, поочередно шагаем в люк, и, обхватив поручни трапа, лихо скользим вниз.
   В кают-компании транслируют парад на Красной площади. Задом наперед, на "Чайке" едет маршал Гречко, пятятся назад танки и весело хохочут восторженные зрители.
  
   ...Ранним утром, когда неяркое солнце только поднимается из-за сопок, всех свободных от вахты выстраивают на ракетной палубе, и следует краткий инструктаж.
   Потом наверху остаются командир со старпомом и ракетчики в химкостюмах, а остальные лезут вниз.
   Первые, вместе с береговыми специалистами, будут обеспечивать погрузку ракет в шахты, а команда сидеть в лодке по боевой тревоге.
   Одну такую погрузку мы уже выполняли на испытаниях в Северодвинске, когда стреляли из-под воды по акватории Тихого океана, а несколько наблюдали на других лодках. Дело это опасное и непростое.
   Несколько лет назад в нашей базе при погрузке ракет в лодку, одна сорвалась с траверсы и с десятиметровой высоты рухнула на пирс. Взрыва не случилось, но она разрушилась, и пары выплеснувшегося окислителя убили двух матросов из команды обеспечения. А потом возникло что-то вроде "ядерного гриба" и сыграли химическую тревогу. В жилом поселке завыли собаки, а все женщины, прихватив детей, убежали в сопки.
   Наши Р-29, весом в тридцать с лишним тонн каждая, намного тяжелее, да и высота, с которых их будут опускать в шахты, больше.
   Томительно тянутся часы ожидания, в отсеках тишина, монотонное жужжание люминесцентных ламп и редкие команды их центрального.
   Погрузка завершается к вечеру, крейсер оживает и, взметая по бортам водяные гейзеры, задним ходом отходит от причала.
   Мы снова стоим на надстройке, провожая взглядами тихую бухту, с уснувшими на воде чайками, махину портального крана и застывший на воде катер.
   А затем на его палубе возникает девушка и машет нам рукой.
  
   Примечания: "бычок" - командир боевой части (жарг.)
   "маслопупы" - специалисты электромеханической боевой части (жарг.)
   окислитель - компонент ракетного топлива.
  

"Дорога к дому"

   - Товарищи офицеры, старшины и матросы! Поздравляю вас с Днем Военно-Морского флота!
   - ....р-ра! ... р-ра! ...р-ра! - троекратно гремит в ответ, и эхо уносится в синь неба.
   Выстроенные в каре поэкипажно, мы стоим на плацу перед главным зданием учебного Центра. Напротив, на затянутой кумачом трибуне, группа адмиралов и гости из Москвы, а чуть в стороне ослепительно сияет медью военный оркестр.
   Облаченные в парадную форму, с блистающими золотом погон и кортиков офицерами впереди, экипажи выглядят празднично и солидно.
   Пялясь глазами на трибуну, мы внимаем начальственной речи, слова которой гулко разносятся по плацу и отражаются от высотной башни "Пентагона".
   Затем оратор принимает из рук адъютанта тонкую папку и зачитывается приказ Главкома о присвоении очередных воинских званий офицерам. Потом следует второй, по Центру, в отношении старшин и матросов.
   Адмирал бубнит длинный перечень фамилий, и это навевает сон.
   Потом слышится что-то знакомое, и я вздрагиваю.
   - Поздравляю,- тихо шепчет стоящий рядом Серега Чибисов и дружески толкает меня в бок.
   - А? Чего? - не понимаю я, и хлопаю глазами.
   Спереди шикают и мы замолкаем.
   - К торжественному маршу! - разносится над плацем.
   Карэ едва заметно колышется и замирает
   - Поэкипажно! Интервал три метра! Напр-ра-во!
   Слышен звук поворота и единый стук сотен каблуков.
   - Ш-а-а-гом, м-марш!
   Оркестр играет "Прощание славянки" и мы, чеканя шаг, идем перед трибуной в сторону жилого городка.
   Миновав распахнутые настежь железные ворота с якорями на створках, экипажи следуют к утопающим в зелени двухэтажным казармам и растекаются в разные стороны.
   Наш останавливается у первой и следует команда: вольно, разойдись!
   После этого, весело переговариваясь, офицер с мичманами самостоятельно следуют в город, а нам разрешают перекурить.
   - Да, подфартило вам, салагам, - говорит Жора Юркин, когда мы дымим на лавках у обреза, рядом со спортивной площадкой. Кроме меня, отпуска получили еще два молодых ракетчика Валера Тигарев и Серега Осмачко.
   - С вас причитается, - добавляет Вовка Хмельницкий. - После отпуска.
   Мы с готовностью киваем, все еще не веря в свое счастье.
   А чуть позже, в сопровождении дежурного офицера, матросский строй тоже шагает в город. Там, в заливе, состоятся шлюпочные гонки, а потом праздничный концерт и кино в ДОФе.
   Следующий день пятница, и сразу же после обеда, мы вместе со старшиной команды идем в штаб. Он расположен неподалеку от матросского камбуза, в окружении голубых елей.
   В строевой части мне выписывают отпускной билет, где указано, что имярек такой-то, следует в краткосрочный отпуск в город Ворошиловград. Затем пожилой мичман открывает атлас железных дорог и определяет расстояние.
   - Трое суток на дорогу, - бурчит он, и заносит над бумагой ручку.
   - Добавь еще пару, - наклоняется к столу Олег. Сейчас время отпусков, пока доберется.
   - Ладно, - подумав, кивает начальник и в соответствующей графе появляется цифра "пятнадцать". Потом он шлепает на билет печать и оформляет на меня проездные документы.
   - Ну вот,- подмигивает мне Олег, когда мы покидаем кабинет. - Еще два дня счастья.
   Потом мы идем в кассу, получать отпускные.
   - Отпуск это хорошо, - поет за окошком миловидная блондинка. - Только вот деньги у меня в никелевой монете.
   - Что, бумажных совсем нету? - удивляется Олег.
   - Совсем, - отвечает блондина. Может подойдете в понедельник?
   Мы с Олегом переглядываемся, и я отрицательно верчу головой.
   - Ладно, давайте какие есть, - басит мичман.
   Через несколько минут, расписавшись в ведомости, я получаю два увесистых бумажных пакета, с синими банковскими клеймами и россыпь новеньких двадцатикопеечных монет.
   - Всего семьдесят пять рублей, - улыбается кассирша. - Считать будете?
   - Зачем? - взвешивает в руке пакеты Ксенженко. - По весу и так ясно.
   Я загружаю монеты в карманы, беру пакеты в руку, и мы идем к выходу.
   - Так, - говорит Олег. - А как думаешь добираться? Поездом или самолетом?
   - А как лучше?
   - Конечно самолетом, - уверенно говорит Олег. - Несколько часов лету и ты дома. А так будешь болтаться по вокзалам пол отпуска.
   - Самолетом, - принимаю я решение, и мы направляемся к выходу из части.
   - А это что у тебя в руках? - проверив документы, тычет дежурный пальцем в мои пакеты.
   - Деньги, командир, деньги,- отвечает Олег. - Родина выдала, на отпуск.
   - Богатые, вы, однако, ухмыляется дежурный и машет рукой, - проходите.
   Миновав расположенный за частью старый парк, мы выходим на центральную улицу Лауристини и направляемся к кассе аэрофлота.
   Там пусто, светло и прохладно. На стенах расписание движения самолетов и красочный плакат с белозубой стюардессой на фоне воздушного лайнера.
   - Во, на таком и полетишь, - кивает на него Олег и подходит к окошку.
   - Девушка, нам нужно вылететь в понедельник из Таллина на Ворошиловград.
   - Ясно, - томно отвечает бальзаковского возраста дама. - Время?
   - В течение дня.
   - Могу выписать билет на семнадцать вечера, с пересадкой в Киеве, - листает она какой-то талмуд. Устроит?
   - Я сглатываю слюну и с готовностью киваю.
   Потом мне оформляется билет, и я шлепаю на стойку один из пакетов.
   - Ах! - взлетают вверх накрашенные ресницы. Это что, деньги?
   - Ну да, - отвечает Олег. - У нас только такие, других нету.
   Дама вздыхает, вскрывает пакет и начинает считать.
   Через полчаса мы выходим наружу, и пьем квас у стоящей неподалеку бочки.
   В синем небе ослепительно светит солнце, в кронах деревьев весело чирикают воробьи, на душе праздник.
   Когда ребята видят полученные мной деньги, они весело хохочут и дают самые разные советы.
   - Да пошли вы, - отмахиваюсь я и приступаю к сборам.
   Для начала иду в имеющуюся на территории части швейную мастерскую, и там, за небольшую мзду, мне подгоняют форму.
   - Ну вот, говорит Жора, когда я примеряю ее в бытовке. - Теперь на моряка похож, на. И вручает мне новенькую муаровую ленту, на которой золотятся якоря и надпись - "Северный флот". Дело в том, что по соображениям секретности, в Центре ленты и погоны мы носим другие, с индифферентной надписью.
   На следующее утро, прихватив свои пакеты с наличностью, после завтрака, отправляюсь в военторг, за подарками. Отцу покупаю тельняшку, маме набор духов, а сестренке несколько килограммов конфет, фабрики "Калев". Они в ярких облатках и очень вкусные.
   Вернувшись, складываю все это в чемодан и треплюсь в курилке с Тигаревым и Осмачко. Они уезжают в воскресенье, и будут добираться поездом. Валерка в Вологду, а Серега в Харьков.
   - Зря ты связался с этим аэрофлотом - щурясь от солнца, говорит Серега. А вдруг нелетная погода?
   - Ага, - мечтательно пускает колечки дыма изо рта Валерка. - Будешь сидеть в аэропорту как барбос.
   - Да ладно вам, - бурчу я. Не каркайте. А на душе скребут кошки. Лето в Прибалтике своеобразное. Утром солнце, голубое небо и тепло. А к вечеру с моря приходят тучи, прохладно и идет дождь.
   Остаток субботы и воскресенье тянутся как резиновые.
   Наконец желанный понедельник.
   В отутюженной форме "три", с небольшим чемоданом в руках, предъявляю на КПП отпускной билет и выхожу наружу.
   За восемь месяцев впервые один. Так и хочется построиться и ждать команды. Иду сначала нерешительно, а потом все быстрее. Чем черт не шутит? А вдруг вернут.
   Козыряя изредка встречающимся офицерам, пересекаю город и выхожу к заливу.
   Там, на платформе, уже стоит электричка, и прохаживаются немногочисленные пассажиры. Захожу в вагон и усаживаюсь на одну из скамеек.
   - Ту-у-у, - протяжно гудит тепловоз, лязгают закрывающиеся двери и вагоны, набирая ход, плавно катят по рельсам.
   Сначала, постукивая на стыках, электричка несется вдоль бескрайней дали залива, с песчаными дюнами и редкими соснами на берегу, а потом ныряет в прохладу хвойных лесов. За окном мелькают деревья, изредка зелень полей и небольшие, стоящие в них хутора.
   На одной из коротких остановок в вагон заходит пограничный наряд с собакой и у пассажиров проверяют документы
   - В отпуск? Это хорошо, - возвращает мне сержант военный билет, а овчарка нюхает чемодан и весело скалит зубы.
   Через полчаса электричка снова вылетает на взморье и замедляет ход. Слева, до самого горизонта море, с белым теплоходом и парусами яхт, впереди Таллин.
   Тут мы уже бывали на экскурсиях и гуляли по Кадриоргу, поднимались в башню "Длинный Герман" и слушали бой древних курантов на Ратушной площади.
   Город поражал своей непередаваемой архитектурой, чистотой и размеренностью текущей в нем жизни.
   Элетричка останавливается на перроне железнодорожного вокзала, шипят, открываясь двери и, прихватив чемодан, я выхожу наружу.
   Где аэропорт не знаю и спрашиваю у первого встречного, пожилого солидного мужчины.
   - О, - говорит тот. - Ит-тем, покажу.
   За вокзалом незнакомец указывает на расположенную метрах в трехстах справа, автобусную остановку и называет номер маршрута.
   - Спасибо, - говорю я.
   - Не ст-тоит, - отвечает тот. Ут-тачи.
   Направляюсь к остановке и жду.
   Минут через пять подходит военный патруль. Офицер и два курсанта
   - Так, куда едем? - интересуется капитан и требует документы.
   - В аэропорт, - прикладываю руку к бескозырке и протягиваю военный билет, с вложенным внутрь отпускным.
   - На, - возвращает тот их мне через минуту. - Только аэропорт в другую сторону.
   - Как это? - озадачено хлопаю глазами. - А мне сказали, что в эту.
   - Кто сказал?
   - Да какой-то эстонец. Солидный такой, в шляпе.
   - А ты им побольше верь, они наговорят, - хмыкает капитан и объясняет, как добраться до аэропорта.
   - Вот сука, - думаю я, пересекая проспект, и вспоминаю, как нас инструктировали при выездах в Таллин.
   Оказывается, там до сих пор помнят историю с "Кировом".
   В 41-м, когда немецкие танки прорвались к порту, где на крейсер грузились раненые и семьи офицеров, из ближайших домов по нему открыли стрельбу эстонские националисты. В ответ последовало несколько залпов из главного калибра, которые похоронили всех под обломками.
   В аэропорт приезжаю за полчаса до отправления и спешу на регистрацию.
   - Товарищ матрос! - слышу начальственный окрик.
   Сзади стоит адмирал с женщиной.
   Потею, и рублю строевым к ним.
   - Вы почему не приветствуете старших?! - грозно оглядывает меня воинский начальник и багровеет.
   - Виноват, товарищ адмирал! - бросаю руку к виску и вытягиваюсь. - Ну, все, проносится в голове, посадит.
   Пока адмирал бубнит что-то нравоучительное, я представляю, как он сейчас отправит меня на "губу" и становится тоскливо.
   - Витя, - отпусти мальчика, слышу голос женщины. - Он же почти ребенок.
   - Ну да, под два метра ребенок, - бурчит Витя. - Свободен, - и машет рукой.
   - Есть! - вякаю я, и деревянно марширую к стойке регистрации.
   Стоящие у нее пассажиры сочувственно переглядываются и прячут улыбки.
   - Что, досталось вам от генерала? - участливо спрашивает аэрофлотовская девушка, когда я протягиваю ей билет.
   - Это не генерал, а адмирал, - говорю я и утираю платком лоб.
   Потом сдаю чемодан в багаж, и всех пассажиров ведут к самолету.
   - "Ту -134" стремительно написано на борту, и я с восхищением рассматриваю стоящую на бетоне крылатую птицу. Летать мне ни разу не доводилось, сейчас попробую.
   В салоне прохладно, мягко пружинит ковер под ногами и приятно пахнет.
   Мое место у иллюминатора и я с удовольствием усаживаюсь в высокое кресло.
   Когда самолет заполняется, из переднего проема появляется красивая девушка в пилотке и приветствует пассажиров. Затем, мило улыбаясь, она идет по проходу и помогает пристегнуть ремни.
   Потом девушка исчезает, свистят турбины, и самолет рулит на взлет.
   Затем разбег, небольшая тряска и непередаваемое ощущение полета.
   Внизу проплывает зелень лесов, тонкая сеть дорог и перистые облака над ними.
   - Здорово! - мелькает в голове. - Как в сказке.
   В динамиках что-то щелкает, и мелодичный голос сообщает о продолжительности и высоте полета, температуре за бортом и времени прибытия в аэропорт Борисполь.
   Чуть позже пассажирам предлагают лимонад, воду и кисловатые карамельки.
   - Да, так жить можно, - думаю я, провожая взглядом симпатичную бортпроводницу.
   Весь полет с интересом пялюсь на облака - сначала, похожие на заснеженную равнину, они причудливо проплывают за бортом, потом остаются внизу и сверху льются ослепительные лучи солнца. - Везет же летчикам, - мелькает в голове, и я вздыхаю.
   В Борисполь прилетаем под вечер. Теперь необходимо переезжать в другой аэропорт - Жуляны. Оттуда, в пять утра, вылетает нужный мне самолет, с промежуточной посадкой в Ворошиловграде.
   Времени море, сдаю чемодан в багаж и решаю подкрепиться.
   В одном из многочисленных кафе аэровокзала заказываю пару бутербродов и кофе. Жую и наблюдаю жизнь.
   В залах суетятся многочисленные пассажиры, изредка неспешно дефилируют одетые в щегольскую форму летчики, мигают неоновые табло и объявляются рейсы.
   Поев, выхожу наружу, и глазею на взлетающие самолеты. Потом замечаю неподалеку сквер и направляюсь туда. Здесь, на скамейках, тоже сидят пассажиры. Одни читают, другие беседуют, стайка детей кормит крошками голубей.
   Начинает смеркаться, но в воздухе душно и хочется пить.
   Иду к установленному на небольшой площадке блоку автоматов с газ водой, извлекаю из кармана горсть своих монет и опускаю одну в щель приемника.
   - Ш-ш-ш, - слышится внутри, и стакан наполняется водой с шапкой пены.
   Она холодная, приятно щиплет в носу, и я повторяю.
   - Слышь, морячок, у тебя трех копеек нету?
   Оборачиваюсь, парень чуть старше меня, со спящей малышкой на руках.
   - На, - протягиваю ему ладонь. - Бери.
   Он смотрит на монеты и отрицательно вертит головой.
   - Давай, давай, - настаиваю я. - У меня их много.
   - Че, или на службе дают? - неуверенно берет одну.
   - Ну да, на службе - отвечаю я, и мы смеемся.
   Однако пора ехать дальше.
   Забираю из камеры хранения чемодан и направляюсь к стоящей у аэровокзала веренице такси.
   - Куда тебе? - спрашивает пожилой водитель. Называю, и он согласно кивает головой. Через несколько минут, оставив позади мерцающий неоновой вывеской аэропорт, мы несемся в сторону залитого огнями города.
   - В отпуск? - щелкает зажигалкой таксист и закуривает.
   - Ага, - киваю я головой.
   - И куда летишь?
   Называю город и время вылета.
   - Тю! Так у тебя ж в запасе уйма времени! Хочешь, покажу ночной Киев?
   Киев посмотреть мне очень хочется, в загашнике есть пару червонцев, и я соглашаюсь.
   Зрелище оказывается по настоящему красивым. В потоке машин мы катим по широким, ярко освещенным проспектам, пересекаем цветущие скверы и парки, а затем выезжаем на высокую, с пирамидами каштанов набережную.
   Внизу, уходящая вдаль, серебристая гладь Днепра, скользящий по ней белый речной трамвайчик и едва слышная с другого берега музыка.
   - Останови, - прошу я водителя и "Волга" скрипит тормозами.
   Выйдя из машины, подхожу к гранитному парапету, облокачиваюсь на него и закуриваю.
   Осенью 43-го, эту реку форсировал мой отец, и на ней же погиб один из его братьев - мой дядя. Ему тогда было восемнадцать. Меньше, чем мне сейчас. Интересно, есть ли у рек память?
   Сзади стук дверцы и шаги.
   - Ну что, поехали?
   В Жуляны приезжаем далеко за полночь. В зале ожидания сонное царство, на взлетной полосе застыли несколько самолетов.
   Когда в небе гаснут последние звезды, начинается регистрация.
   Моим соседом в кресле оказывается сержант-пограничник.
   - Привет флоту, - говорит он. - В отпуск?
   - Ага, - отвечаю я. А ты?
   - И я тоже, - смеется он. - Даже не верится.
   Потом снова гудят турбины, самолет, вздрагивая, несется по бетону, и мы поднимаемся в небо. Под крылом проплывают спящие в предутренней дымке города, леса и реки.
   - Будешь? - наклоняется ко мне сержант, когда бортпроводница обносит всех напитками, и демонстрирует плоский флакон коньяка.
   Мы делаем по глотку, хрустим аэрофлотовской карамелью и слушаем монотонный гул турбин. Потом он исчезает...
   - Эй, кореш, - трясет меня кто-то за плечо. - Просыпайся, Ворошиловград.
   Открываю глаза и непонимающе верчу головой.
   Салон наполовину пуст, снаружи доносятся голоса и еще какие-то звуки.
   Я встаю из кресла, прощаюсь с сержантом и, прихватив чемодан, направляюсь к выходу.
   Под ногами звенит трап, я киваю головой стоящей внизу бортпроводнице и неспешно иду по влажной от росы бетонке. Откуда-то, из розовой степи, ветерок наносит горьковатый запах полыни.
   Потом будет еще много дорог. В океане и на материке. Но запомнилась именно эта.
   Дорога к дому.
  
  

"Любовь"

   - Саня, ну не надо, - вяло обороняется от крепких объятий, смазливая девица в тонкой репсовой униформе.
   Мордастый Саня, в короткой белой курточке и щегольской черной пилотке на башке, что-то мычит и усиливает натиск.
   - О-о, - томно стонет девица, чувствуя, как настойчивые руки шарят за пазухой.
   - Абрамов! - орет кто-то с верхней палубы, потом звенит трап, и на двери запертой изнутри каюты дергается рукоятка.
   - Твою мать, - шипит Саня, отпуская свою пассию, и щелкает запором.
   За дверью стоит матрос в ватнике.
   - Чего надо?!
   - Консервированную картошку в банках привезли, - шмыгает тот носом. - Куда грузить?
   - Ир, обожди секунду, я щас, - оборачивается Саня к девушке, выходит из каюты и задвигает дверь.
   Саня Абрамов, старший кок на недавно спущенном на воду, подводном крейсере.
   А Ира, одна из малярш, работающих на нем в заводе. Том самом, который эти крейсера делает.
   Ночью ожидается очередной выход в море, и на корабль грузят продукты.
   - Так, - говорит Абрамов, спустившись вместе с матросом в трюм. - Вот сюда и складывайте эти гребаные банки. Мудаки, не могли свежей привезти.
   - А че мы? - обижается матрос. - Это все интендант.
   - Ладно, - бурчит Абрамов и спешит обратно в каюту.
   - О-о-о, - вновь начинает стонать Ира в умелых руках кока.
   Возню прерывает громкий стук в дверь и начальственный голос, - открывай!
   - Интендант, сука, - шепчет девице Саня и щелкает замком.
   - Значит так, Абрамов, - говорит слегка заплетающимся языком возникший на пороге мичман. - Я на склад, за деликатесами, остаешься за старшего. Ты все понял? И громко икает.
   - Ага, понял, - с готовностью кивает чубатой головой кок.
   Как только он возвращается в каюту, в трюме раздается дробный грохот и чей-то вой.
   - Ящик упустили, падлы, - сокрушается Саня. - А давай пойдем в провизионку, а, Ир? Там тихо и все такое.
   - Давай, - прыскает в кулак малярша и хлопает ресницами.
   Через минуту они стоят в аппендиксе коридора за одной из ракетных шахт, и кок звенит ключами.
   - Тэкс, - проворачивает он запорный клинкет, тянет на себя глухую дверь и щелкает рубильником. - Заходи
   В небольшом, сияющем белой эмалью помещении, под потолком, на крючьях, висят несколько замороженных говяжьих туш, у переборок сложены многочисленные ящики и коробки, а посередине стоит разделочный пень, с всаженным в него громадным топором.
   - Во! - стопорит за собой рычажный запор Саня. - Как в лучших домах! - и подмигивает подруге.
   Та ежится и смотрит на наросший по углам иней.
   - А это ничего, - перехватывает взгляд девушки кок. - Щас погреемся. И достает из одной коробки початую бутылку "Старого замка", а из второй несколько шоколадок "Аленка".
   - Ах, как экзотично, - шепчет девица и влюблено смотрит на Саню.
   Потом они делают по нескольку глотков из горлышка, жуют шоколад и целуются.
   - Ну что, давай? - тяжело дышит кок в пунцовое ушко.
   - Давай, - нежно мурлычет Ира и лезет рукой ему в штаны.
   - ..аршему .атросу ..рамову .рибыть в ....альный! - неразборчиво доносится снаружи.
   - А? Чего? - отлипает от девицы Саня и непонимающе пялится в подволок.
   - Старшему матросу Абрамову прибыть в центральный! Кок, твою мать! - через минуту более явственно разносится по громкоговорящей связи.
   -У-у-у, курвы! - едва не плача вопит Саня и бросается к выходу. - Ирочка, я щас! - оборачивается он к подруге, потом чмокает дверь, и слышно как в замке проворачивается ключ.
   - Ты где, билят, лазиш, а?! - встречает кока в центральном разъяренный вахтенный офицер, грузин по национальности. - Бигом в кают - кампанию, к камандыру!
   - Есть! - вякает Саня и чертом прыгает в люк.
   В офицерской кают-компании за столом сидят командир с незнакомым адмиралом и пьют чай с сушками.
   - Прошу разрешения, - осторожно просовывает голову в дверь кок.
   - Давай - давай, Абрамов, заходи, - благодушно гудит командир. - Расскажи-ка нам, как ты завариваешь такой вкусный чай, - и кивает на подстаканник.
   - Чай? - таращится на адмирала Саня и непроизвольно сглатывает слюну.
   - Ну да, - значительно отвечает тот и утирает платком выступившую на лбу испарину.
   В течение нескольких минут Саня на автомате излагает рецепт и методику приготовления своего напитка, а затем вытягивается и тупо пялится на начальство.
   - Молодца, - цокает языком адмирал. - Порадовал. А почему он у тебя только старший матрос, а? - вопросительно косится на командира.
   - Понял, Лев Алексеевич - с готовностью отвечает тот. - Сегодня же исправлю.
   - А теперь садись старшина, с нами, - кивает адмирал на свободное кресло. Вестовой, еще чаю!
   Примерно через час, обласканного Саню отпускают, и он, все еще не веря, что пил чай с адмиралом и теперь старшина, в прострации лезет наверх, подышать свежим воздухом.
   - Сань, ты чего? - спрашивает его один из дымящих у обреза на пирсе моряков.
   - Дай, - протягивает руку кок и жадно сосет сигаретный бычок.
   - Ты ж не куришь!? - удивляется кто-то.
   - Это я от переживаний, - приходит в себя Саня и рассказывает как пил чай с адмиралом.
   - Ну, ты молодчик! - весело гогочут приятели. - С тебя причитается!
   - Само собой, - расплывается в улыбке кок. - Завтра же и проставлюсь.
   Внезапно его лицо меняется, Саня бледнеет и рысит к лодке.
   - Да, забрало чумичку, - сплевывает в воду рыжий матрос. - Давно не видал, что б он так бегал.
   Пролетев восьмиметровый тубус шахты и центральный пост, Абрамов метеором проносится по отсекам, скатывается по трапу и приникает ухом к запертой двери провизионки. За ней мертвая тишина.
   - Все, кранты, - шепчет Саня, и, вставив дрожащей рукой ключ в замок, дважды его проворачивает. Потом открывает дверь и деревянно переступает комингс.
   В мертвенном свете ламп, на деревянном стеллаже, скрючившись сидит Ира и, втянув голову в воротник курточки, звонко клацает зубами.
   - Ты г-г-де б-был, к-коз-зел? - шепчут побелевшие губы.
   - Ч-чай с адмиралом пил, - тоже заикаясь, отвечает Саня.
   Затем раздается дикий визг, в глазах кока мелькает серия вспышек, и девица пулей вылетает наружу.
   - Эх, Ира, Ира - тяжело вздыхает Саня и присаживается на корточки.
   - И откуда он взялся, этот чертов адмирал?
  
   Примечания: обрез - половина металлической бочки
   подволок - потолок на корабле
   комингс - металлический порог
  

"Карлсон"

   Навьюченные вещмешками с притороченными к ним шинелями и оскальзываясь на рифленом металле, мы грузимся в военно-транспортный вертолет и рассаживаемся вдоль бортов по узким лавкам.
   Потом аппарель закрывается, слышен свист запускаемых винтов и рев двигателей.
   Вертолет трясется и такое ощущение, что он сейчас развалится. Но потом мы чувствуем, как машина отрывается от земли, взлетает, и с облегчением вздыхаем.
   Утром мы приехали на поезде из Таллина в Ленинград, а сейчас направляемся с какого-то, расположенного на берегу Финского залива аэродрома, в Архангельск.
   Часть экипажа - офицеры с мичманами, уже там, а нас доставляют в качестве груза.
   В громадном, тускло освещенном отсеке, довольно мрачно, сильно трясет и вовсю гуляют сквозняки. Однако все это нам особо не мешает, и мы лезем в свои "сидоры". За весь день удалось поесть только на вокзале, да и то, практически на ходу.
   На свет извлекаются банки с тушенкой, бычками в томате и пачки галет. Неспешно орудуя складными ножами, мы с аппетитом поглощаем консервы, грызем пресные галеты, и нам становится теплее.
   Сейчас бы хорошо перекурить, но перед отлетом один из офицеров - вертолетчиков, здоровенный старлей, предупредил, что каждый, кто закурит в отсеке, будет выброшен за борт.
   Такая перспектива никого не устраивает, мы поплотнее нахлобучиваем бескозырки на головы и, подняв воротники бушлатов, начинаем клевать носами. Этому способствуют монотонный гул двигателей, полумрак отсека и ощущение ночного полета.
   Просыпаемся от резкого толчка, холода и внезапно наступившей тишины.
   - Никак прилетели? - хрипит кто-то с дальней скамейки.
   Словно в ответ на его вопрос, возникает механический шум, и задняя аппарель отсека начинает опускаться.
   Сначала вверху возникает усыпанное звездами холодное небо, потом белый искрящийся снег и монолитная фигура стоящего перед выходом помощника командира.
   - Подъем! На выход! Всем строиться! - орет он, задрав вверх голову и заложив руки за спину.
   Ежась от холода и вдыхая морозный воздух, мы спускаемся по откинутой аппарели на заснеженный бетон и с интересом пялимся по сторонам.
   Кругом белый снег, высокое небо и оглушительная после вертолета тишина.
   - Товарищ капитан-лейтенант, перекурить бы, - тянут сразу несколько голосов.
   - Отставить перекур! В колонну по четыре, становись! - выбрасывает он в сторону руку в перчатке.
   Через минуту короткий черный строй во главе с помощником, молча направляется в сторону виднеющегося вдали здания аэропорта.
   - Ну, чего скрючились как эмбрионы? - косится на нас каплей. - Юркин, а ну-ка, давай песню!
   Следующий сбоку строевой старшина Жора Юркин с готовностью кивает, и в строю что-то щелкает

Есть герой, в мире сказочном,

   Он смешной и загадочный,

На крыше дом, ну а в нем живет он,

   Толстый Карлсон!
   орет экипажная "Комета", заблаговременная заряженная новыми батарейками.
   - Хруп, хруп, хруп, - в унисон скрипит под ботинками снег, и мы прибавляем ходу.
   Ровно отмахивающий рукой чуть впереди помощник оборачивается, и благосклонно кивает головой в щегольской мичманке. Он напрочь лишен слуха и ему до лампочки, кто и что поет. Главное, чтоб строй шел четко и молодцевато.
  
   Малыши просят Карлсона,
   Рассмеши нас пожалуйста,
   Нам скучно жить без тебя чудак, наш
   Старый Карлсон!
  
   выдает очередной куплет "Комета".
   -Хруп, хруп, хруп, - скрипит снег, и кто-то из наших озорно свистит.
   У ярко освещенного здания стоят одетые по - зимнему пассажиры и с интересом взирают на необычную процессию.
   - Откуда вы такие веселые?! - слышится из толпы чей-то голос.
   - С крыши! - следует ответ, и все смеются.
   - А-атставить разговоры! Правое плечо вперед! - командует капитан-лейтенант, и мы топаем мимо вокзала к стоящему неподалеку "ЛАЗу".
   В автобусе тепло и за рулем дремлет водитель.
   Потом следует перекличка, дверь закрывается, и мы уезжаем. К новому месту службы.
  

"В закрытом гарнизоне-1"

   На Севере весна. Залив, с застывшими у пирсов темными тушами лодок радует глаз ультрамариновой синью, по высокому небу бродит серебряный шар солнца, на сопках тают остатки снега.
   Глубоко вдыхая легкий солоноватый ветерок, и чуть помахивая стильным кейсом, Пузин неспешно шагает по бетону рабочей зоны в сторону гарнизонного поселка.
   На нем щегольская, с позеленевшим "крабом" мичманка, легкое, с золотыми пуговицами пальто и белый пуховый шарф.
   Полчаса назад старший лейтенант сдал суточное дежурство по кораблю и впереди целое воскресенье.
   - Для начало нужно выспаться, - думает Пузин, ну а потом учинить стирку и вечером навестить кабак.
   Вместе с еще одним офицером, молодым лейтенантом, он живет в офицерской гостинице и начинает подумывать о женитьбе. Как сказал замполит, она способствует карьерному росту и сильно расширяет кругозор.
   Расти Пузину хочется, да и кругозор расширить не мешает.
   Миновав КПП с хмурым мичманом внутри, он выходит за ворота, поднимается на пологую сопку и закуривает.
   Внизу, в предутреннем тумане раскинулся поселок. По северным меркам он велик - десятка три пятиэтажек, пяток высотных домов, пару гостиниц, ДОФ, школа, а в центре площадь с озером и длинный универмаг. В сторону юга, исчезая за скалистым плато, уходит траса на Мурманск, с въездным контрольно-пропускным пунктом и задранным вверх шлагбаумом.
   - Так, - обозрев привычную панораму, смотрит Пузин на стрелки своего "Полета". - Надо взять чего-нибудь поклевать, а заодно и выпить. Отщелкивает в сторону окурок и начинает спускаться к ближайшим домам.
   В уже открытом, но еще пустом гастрономе, вежливо раскланявшись со знакомой продавщицей, старший лейтенант покупает полкило ветчины, головку сыра, халу и бутылку армянского коньяка.
   - Пожалуйста, - поет продавщица и, сияя многочисленными перстнями на пальцах, вручает ему бумажный пакет.
   - Благодарю, мадам, - с чувством произносит Пузин и направляется к выходу.
   Потом, весело насвистывая и предвкушая холостяцкий завтрак, он неспешно идет в сторону "вертолетки", (так называется выстроенная на сопке часть поселка), над которой господствует куб гостиницы.
   Несмотря на позднее утро, кругом пусто. Только у ДоФа, под присмотром караульного, лениво шаркают метлами десяток сонных матросов с гауптвахты, да между домами, справляя собачью свадьбу, весело носится стая псов.
   Для флотского гарнизона картина привычная и вполне понятная. Все неделю его мужская часть с утра до ночи торчала на лодках или болталась в море, а женская скучала без мужской ласки. Потом, в субботу, все это наверстывалось, и следовал предвоскресный глубокий сон. А после, часов эдак в десять, все население просыпалось и культурно отдыхало.
   Одни неспешно дефилировали по площади, навещали магазины и гуляли со своими отпрысками у озера, вторые садились на летнюю "Комету", рейсовый автобус или в собственные "жигули" и отправлялись в мурманские "березку" и рестораны, а третьи, готовились навестить вечером свой родной и оторваться там по полной программе.
   Взобравшись по широкому деревянному трапу на сопку и дав пинка здоровенному догу, который пытался умыкнуть ветчину из пакета, старший лейтенант прибавляет ходу и направляется к гостинице.
   По дороге ему встречаются две хорошеньких женщины, которые стуча каблучками и весело смеясь, проходят мимо. Пузина овевает запахом дорогого парфума, он оглядывается и сглатывает слюну. Стройные, ножки так заманчиво семенят, а от круглых попок спирает дыхание.
   И таких красоток в гарнизоне целый букет. Их привозят офицеры в качестве жен из Москвы, Ленинграда и Киева, покоряя девичьи сердца черной формой, золотыми кортиками и неслыханными окладами.
   - Все. Как только вернусь из автономки, женюсь, - думает Пузин, взбегая по крутым ступенькам, и тянет на себя прозрачную дверь гостиницы.
   На первом этаже, в пустом холле, спит в мягком кресле какой-то командировочный, в кожаном плаще и шляпе, а за стойкой регистрации мелькает спицами розовощекая упитанная бабулька.
   Кивнув ей, старший лейтенант проходит по вытертому ковру за стеклянную перегородку, примыкающего к холлу кафе.
  
  
   Там, за одним из уставленных бутылками столиков, сидят два небритых соседа по этажу, лениво дымят сигаретами и тянут шампанское.
   - О! Вовка! - оживляются парни. Давай, брат, дерни шампузика!
   - Чего это вы с утра? - пожимает им руки Пузин. - Не рано?
   - Не, - пускают те вверх колечки дыма. - После завтра тю-тю, уходим в автономку. К берегам любимого "дяди Сэма".
   - Ну что ж, как говорят семь футов под киль, - берет протянутый стакан Пузин и выпивает стоя.
   - Может посидишь с нами? - спрашивает один из офицеров и звонко бахает пробкой.
   - Нет, я пас, - отрицательно вертит головой Пузин. После вахты, надо покемарить.
   - Ну, как знаешь, говорит второй и снова наполняет стаканы.
   - Привет Людочка, - направляется к барной стойке Пузин. За ней скучает бальзаковских лет дама, с пышным бюстом и томными глазами.
   - Привет, - отвечает она сочным контральто, - слушаю.
   - Вражеские сигареты есть?
   - Холеная рука, с перламутровым маникюром, извлекает из-под прилавку яркую пачку "Мальборо" и шлепает на стойку.
   Пузин ее забирает, сует даме трешку и, насвистывая, направляется к выходу.
   Миновав холл и поднявшись по широкой лестнице на третий этаж, он идет по скрипящему паркету вдоль длинного, с запахом "шипра" и застарелого сигаретного дыма коридора, толкает одну из высоких дверей и заходит внутрь.
   В оклеенной потертыми обоями комнате, с казенной "омисовской" мебелью и портретом Хэмингуэя на стене, за столом сидит вихрастый, в трусах и тельнике парень и что-то лихорадочно пишет в черной офицерской тетради.
   - Привет, рыжий, - брякает пакет на стол Пузин. Чем занимаешься?
   - Да вот, готовлюсь к политзанятиям, - отвечает тот и тяжело вздыхает. - Ты ж знаешь, в понедельник зачет, а у меня ни одной работы классиков.
   - Прорвемся - ловко набрасывает на крючок мичманку Пузин и стягивает пальто. - Давай, бросай эту мутотень, будем завтракать.
   Чуть позже, дернув по сто пятьдесят, они активно работают челюстями, и лейтенант жалуется на службу.
   - Представляешь, Вов, - с обидой говорит он. - Вчера наш старпом меня вздрючил, а потом вызывает к себе и спрашивает, - Маркин, ты хоть знаешь, что такое современный лейтенант?
   - Знаю, - говорю, товарищ капитан 2 ранга, - не пальцем деланный.
   - Ни хрена ты не знаешь! - орет. Современный лейтенант это человек с глазами дохлой селедки. Не то, что моряка выебать, по земле ходить боится!
   - Так прям и сказал?! - откидывается на спинку кресла и весело хохочет Пузин.
   - Ну да, - обижается собеседник. - Чего ржешь?
   - Эх Жека, Жека, - похлопывает его по плечу Пузин. Когда я начинал в Полярном, так на нашей лодке, когда собирали командный состав, по "каштану" объявляли "Всем офицерам и лейтенантам, прибыть в кают-компанию". Чувствуешь? И ничего, пережили!
   - А еще, сука, он меня сегодня на сутки в наряд поставил, начальником патруля, это как?! - наклоняется Жека к Пузину.
   - Нормально, - пожимает тот плечами, - погода хорошая, красиво оденешься и погуляешь. И снова набулькивает стаканы.
   Потом они убирают остатки трапезы, Пузин переодевается и выходит из номера, принять душ, а Маркин продолжает конспектировать. Теперь поперек тетради.
   Просыпается старший лейтенант от яркого света. Комната залита солнечными лучами, за фрамугой приоткрытого окна весело чирикают воробьи и слышен звон капели.
   Пузин шевелит пальцами ног, потягивается и сладко зевает.
   Гостиница тоже проснулась и полна звуками. В соседнем номере кто-то возится и стучит железом, сверху доносится веселый хохот и звон гитары, где-то внизу, справа монотонно ухает стереофоническая колонка.
   Пузин встает, усаживается на подоконник и закуривает.
   Солнце висит в зените и внизу, в поселке, весело кипит жизнь. Вокруг озера, в центре которого плавает стая уток, с визгом резвится и носится детвора, по площади и у ДОФа, откуда доносятся звуки музыки, неспешно дефилируют расфранченные пары, а по асфальту улиц разъезжают новенькие автомобили.
   - М - да, недурно, - довольно хмыкает Пузин и сплевывает за окно.
   Потом он гасит сигарету в служащей пепельницей банке от пайковой икры, открывает небольшой, стоящий в углу холодильник и извлекает оттуда запотевшую бутылку боржома.
   Выпив половину и довольно крякнув, он ставит бутылку на стол, тычет пальцем в клавишу купленного по случаю "Грюндига" и комната наполняется ритмами "Бони-М".
   - Багама, багама-мама! - вторит в такт Пузин и, покачивая мускулистым торсом, с наколотой на предплечье лодкой, отправляется в совмещенный с комнатой умывальник, стирать носки и кремовые рубашки.
   Когда через час кассета заканчивается, и бобина начинает вертеться вхолостую, он появляется из умывальника, допивает боржом, и с чувством выполненного долга усаживается в кресло.
   Потом смотрит на стоящий на тумбочке будильник, надевает спортивный костюм и спускается вниз.
   Теперь в кафе народу больше. За несколькими столиками сидит десяток постояльцев и звенит вилками о тарелки. Пузин кивает знакомым, заказывает двойную яичницу, салат, оладьи и сок.
   - Вовка, давай сюда, - машет ему из угла бородатый капитан-лейтенант в кителе и Пузин семенит в ту сторону.
   - Здорово, чертяка! - радостно восклицает он и плюхает поднос на стол. Затем офицеры заключают друг друга в объятия и весело гогочут.
   - Когда пришли? - хлопает Пузин бородатого по плечу.
   - Утром, - отвечает тот и блаженно улыбается.
   Зовут капитан-лейтенанта Виктор Туровер, он однокашник Пузина по "ленкому" и служит помощником на соседней лодке.
   - Ну, рассказывай, Витек, как отходили - наклоняется к Туроверу Пузин.
   - Все путем, Вова, - подмигивает ему приятель. Небольшой дайвинг до Бермудов и через три месяца мы снова дома. - Как сегодня, в кабак идем?
   - Обижаешь, начальник,- разводит руками Пузин и оба смеются.
   - Ну, я сейчас на лодку, - отлучился на час, - а вечером встретимся.
   Когда приятель уходит, Пузин ест яичницу и предвкушает интересный вечер.
   Возвращение ракетоносцев с боевого дежурства, в гарнизоне всегда праздник и отмечается бурно. Причем женатики делают это в кругу семьи, а холостяки, по давней традиции, в ресторане. И до глубокой ночи в нем гремит музыка и царит веселье.
   А под утро, уставшие от земных радостей мореходы, бережно разводятся специально проинструктированными патрулями по гостиницам, а наиболее удачливые, предаются любовным утехам, на чужих квартирах.
   Ровно в шесть, одетый в импортный кримпленовый костюм, светлый плащ и шляпу,
   благоухающий "русским лесом" Пузин, сверкая лакированными туфлями, выхолит из гостиницы.
   Спустившись по трапу с сопки и кивая знакомым, он дефилирует по площади, глазеет на застывший в центре озера серебристый кораблик и целеустремленно направляется в сторону ресторана.
   Оттуда уже доносятся ритмичные звуки музыки, на расположенной рядом площадке стоят несколько разноцветных "жигулей" и дымят тонкими сигаретами две накрашенные девицы.
   - Не наши, - мелькает в голове, и старший лейтенант входит под своды культурного учреждения.
   Сдав в фойе плащ и шляпу, он мельком смотрит на себя в зеркало, приглаживает волосы и направляется в зал.
   Там наполовину пусто, на небольшой, расцвеченной фонариками эстраде, томно играет музыка, и несколько тесно сплетенных пар, плавно двигаются по паркету. С высокого стула, у барной стойки, на них грустно взирает уже изрядно пьяный командировочный, которого Пузин видел утром в гостинице, а здоровенный, в красной жилетке бармен, ритмично встряхивает зажатый в руке шейкер.
   В противоположном конце просторного зала, с пришпиленным к стене транспарантом "Родина знает своих героев", за несколькими сдвинутыми столами, чинно восседают десяток офицеров и, отсвечивая золотом погон и шевронов, внимают словам усатого капитана 2 ранга.
   Потом они встают, сдвигают доверху наполненные стаканы, троекратно рявкают "Ура!", и стоя выпивают. Оркестр громогласно играет туш, а командировочный восторженно хлопает в ладони и утирает слезы.
   - Вовка! - машет Пузину рукой, сидящий рядом с усатым Туровер, и тот направляется к столам.
   Затем следуют взаимные приветствия, подводники чуть сдвигаются и Пузину наливают штрафную. Вслед за первым, следует второй тост, "за тех, кто в море", а потом третий, за родных и близких.
   - Так, - наклоняется к Туроверу порозовевший капитан 2 ранга, - ты тут посматривай, а я домой. И подкрутив усы, с достоинством направляется к выходу. По дороге он щиплет проходящую рядом девицу и та громко взвизгивает.
   - Молодец у нас зам! - басит кто-то из офицеров. - Ни одной юбки не пропустит.
   Обстановка становится более непринужденной, тосты следую один за другим, всем весело.
   Между тем, зал постепенно наполняется. Заходят одиночки, пары и целые компании.
   Через час веселье набирает обороты.
   Оглушительно гремит музыка, за столами смех и звон бокалов, в воздухе плавают волны сигаретного дыма.
   - Хорошо то как, а Вов! - блестит цыганистыми глазами Туровер и отбирает у молодого лейтенанта стакан с водкой. Тот обиженно пялится на помощника, икает и падает головой в тарелку.
   - Первый, - вздыхает Туровер, ищет кого-то глазами, и, вскинув руку, щелкает пальцами.
   У столов возникает хлыщеватый официант, помощник вручает ему трешку и кивает на лейтенанта.
   - Понял, - кивает тот, профессионально обхватывает клиента и тащит к выходу.
   - Там у нас частник на "жигулях", - говорит Туровер Пузину. - Будет развозить всех уставших.
   - Слышь, Вить, - обнимает тот его за плечи, глянь направо, какие цыпы.
   В нескольких метрах от них, за столиком у окна, сидят две молодые дамы и со скучающим видом тянут из бокалов шампанское.
   - Да-а, красотки что надо, - цокает языком Туровер. Щас склеим.
   Через минуту, прихватив со стола бутылку коньяка, они направляются к столику у окна, чопорно раскланиваются с дамами и усаживаются рядом.
   - Девушки, не желаете провести вечер вместе? - ослепительно улыбается помощник.
   - А почему бы и нет? - оценивающе окидывает взглядом офицеров старшая. Ей под тридцать, тесно облегающее платье с блестками, подчеркивает заманчивые формы, а над полными чувственными губами, золотится пушок. Вторая, лет двадцати изящная блондинка, весело смеется и, сидя на стуле, покачивает стройной ножкой в изящной туфельке.
   - Ну, вот и отлично! - восклицает Пузин и ловит за локоть пробегающего рядом официанта. - Слышь, гарсон, а притарань-ка нам бутылочку шампанского, икры и фруктов.
   Тот молча кивает и уносится в сторону кухни.
   Вскоре вся четверка, весело хохочет и звенит бокалами. Затем кавалеры приглашают дам, и все направляются к эстраде.
   После танцев в группе царит полное единение. Туровер что-то шепчет старшей в украшенное бирюзой ушко, а Пузин гладит под столом теплое колено блондинки.
   - Слышь, Вов, - наклоняется помощник к другу. Давай на минуту выйдем, освежимся. Извинившись перед девушками, они встают и, лавируя между столиками, направляются в туалет.
   Там, пусто, романтично журчит вода в писсуарах, а в одной из открытых кабинок, на крышке унитаза, привалившись к стенке, мирно похрапывает офицер.
   - Ну, вот и второй, - сокрушенно вздыхает Туровер. - Слабый какой-то пошел лейтенант, а Вовк?
   Пузин молча кивает, они приводят спящего в вертикальное положение и, взяв под мышки, волокут к выходу.
   - На палубу выш-шел, а палубы нет! - орет лейтенант, когда его впихивают в вишневые "жигули" и машина отъезжает от ресторана.
   - Я тебе дам завтра палубу, - бормочет Туровер, приводя себя в порядок. - Значит так, - хлопает по плечу Пузина. - С Ингой я договорился. Щас идем на хату.
   - Идем, - по- кошачьи облизывается тот. - Давно не трахался.
   - Вова, ну зачем так пошло, ты ж советский офицер, - смеется помощник, и они возвращаются назад.
   А вечер, как говорят, удался.
   Под сводами оглушительно гремит музыка, вихляются в танце разгоряченные тела, а по залу носятся взмокшие официанты. Компания пришедших с моря, лупит кулаками по столам и ревет "Варяга", какая-то дама пытается учинить на эстраде танец живота, а от стойки бара, вызванный патруль, целенаправленно транспортирует к выходу упившегося командировочного.
   - Мальчики, - ну где вы ходите? - обиженно тянет Инга. Нам с Ритой скучно.
   - Все, лапуля, уже идем, - приобнимает ее Туровер и рысит к поющим.
   - Петрович, - нагибается к лысому капитану третьего ранга с папиросой в зубах. -Ты тут руководи, а я по делу.
   - Не ссы, помощник, все будет путем, - цедит тот и пускает вверх кольца дыма.
  
   Все вымпелы, вьются и цепи гремят!
   Наверх якоря поднима-а-ют!
  
   дружно орут офицеры, а один разливает водку в сдвинутые стаканы.
   Через несколько минут обе пары выходят наружу. В руке у Пузина объемистый пакет, а у девушек по гвоздике.
   - Ну что, вперед и с песнями? - берет под локоть Туровер Ингу. Все весело хохочут и идут к центру.
   Несмотря на позднее время, поселок не спит.
   В серебристом мареве полярного дня по серпантину сопок и близлежащим улицам разъезжают автомобили, во многих окнах горит свет, в разных концах слышна музыка.
   - Так мальчики, - говорит Инга, и тычет пальчиком в грудь Туровера. Войдете минут через десять после нас.
   - Ясно, - кивают приятели, замедляют шаг и с удовольствием наблюдают как две стройные фигурки, удаляясь от них, весело цокают каблучками по асфальту
   - Ты смотри, Вить, - толкает Туровера в бок Пузин. Это ж они к адмиральскому дому чешут!
   - Ну да, - косится тот на стоящую неподалеку белую девятиэтажку. - У Инги ключи от квартиры подруги. Та с мужем сейчас в санатории, в Сочи.
   - А Рита мне нравится, - достает сигарету и щелкает зажигалкой Пузин. Студентка, живет в Ленинграде и к тому же не замужем.
   - Так в чем вопрос? Щас и сосватаем, - ухмыляется Туровер, и они идут к подъезду.
   Тихо жужжащий лифт возносит друзей на пятый этаж, в холл которого выходят двери нескольких квартир.
   - Наша, - кивает помощник на крайнюю, и вдавливает палец в кнопку звонка.
   За дверью слышен мелодичный звон, потом щелкает замок, и приятели входят внутрь.
   - Так, мальчики, раздевайтесь и будьте как дома, - воркует стоящая в прихожей Инга.
   Гости снимают плащи, туфли и, ступая по мягкому ковру, проходят в гостиную.
   Там из импортного "Шарпа" льется тихая мелодия Адамо, в красного дерева серванте матово сияет фаянс "мадонны", а стоящая у большого окна Рита, грациозно задвигает шелковую кисею штор.
   - А вот и мы, - расплывается в улыбке Пузин и бросается к ней на помощь
   Через пять минут, весело смеясь, Туровер с Ингой вкатывают в гостиную низкий сервировочный столик, с бутылками коньяка, шампанского и закуской, все рассаживаются вокруг, и Пузин наполняет бокалы.
   - Ну, за любовь! - с чувством произносит помощник, нежно звенит хрусталь, и девушки звонко смеются.
   Затем следует второй, за дам, голос Адамо навевает романтику, пары встают и томно передвигаются в танце.
   - Тебе хорошо? - тесно прижавшись к Пузину, шепчет Рита.
   - Очень, - бормочет тот и нежно поглаживает упругие бедра.
   Потом они оказываются в полумраке спальни, целуются и лихорадочно сбрасывают с себя одежду. А еще через минуту, стройные ножки лежащей на тахте девушки, ритмично подрагивают на плечах Пузина, а ее золотистые грудки колышутся у его лица.
   Это длится минут десять, потом все меняется, и наверху Рита. Она скачет на Пузине подобно наезднице, тонко вскрикивая и взблескивая в полумраке золотистой гривкой волос.
   Примерно через час, приведя себя в порядок, они снова сидят в гостиной, тянут из бокалов шампанское и слушают музыку.
   Из смежной комнаты доносятся размеренный скрип кровати, и громкие всхлипы Инги.
   - Какой же, однако, Витя темпераментный, - восхищенно шепчет Рита.
   - Ну да, оголодал за три месяца под водой, - закуривает сигарету Пузин. - Там прекрасного пола нету.
   - И как же вы бедненькие обходитесь без женщин? - гладит ему руку девушка.
   - А вместо женщин у нас компот, - многозначительно заявляет старший лейтенант и, чмокнув девушку в щечку, откупоривает новую бутылку.
   - Как это? - хлопают пушистые ресницы.
   - Очень просто. Врач добавляет в него бром и полный порядок.
   - Что совсем, совсем не хочется?
   - Ну да, - кивает Пузин. - Совсем.
   - А как же он? - кивает Рита в сторону комнаты.
   - Витька у нас южный человек. Им никакой бром не помеха.
   Словно в подтверждение этих слов, за стеной слышен громкий треск, звук падения тел и веселый хохот.
   - Ну, я ж говорил,- встает Пузин, и меняет кассету на магнитофоне.
   Через пару минут в гостиной появляется разгоряченная пара и им вручают по бокалу шампанского.
   - Черт, кровать сломалась,- плюхается в кресло Туровер, сажает на колени Ингу, и они пьют на брудершафт.
   Утомленное солнце,
   Нежно с морем прощалось,
   В этот миг ты призналась,
   Что нет любви...
  
   вкрадчиво шепчет магнитофон.
   - А я тут Рите рассказываю, как нам без женщин в море, - привлекает к себе подругу Пузин.
   - Как, как, хреново,- тяжело вздыхает Туровер. Не то, что у американцев.
   - Ой, а как у них, расскажи! - оживляются девушки.
   - У американцев все по высшему разряду, - откупоривает бутылку коньяка помощник. Каждому на поход выдается женщина. Резиновая! - значительно подымает палец
   - Ой, врешь, Вовка, - переглядываются подруги и делают большие глаза.
   - Зачем? - пожимает плечами Туровер. У нас это все офицеры знают. Ведь так, Вовка?
   - Ну да, - принимает от него рюмки с коньяком Пузин и вручает девушкам. Мы об этом слышали, когда еще учились в Питере, в "ленкоме". А потом одну такую, французскую, я видел у знакомого военпреда из Штральзунда. Надуваешь и вперед.
   - Ну и как? - заинтересованно косится на приятеля Туровер.
   - Не знаю, не пробовал, - отвечает Пузин и все весело хохочут.
   В пять утра, простившись со случайными подругами и договорившись о встрече в следующую субботу, Туровер с Пузиным выходят из дома.
   Над поселком серебрится высокое небо, тротуары и асфальт покрыты росой, над заливом стоит пелена тумана.
   - Хороший, однако, будет денек, - говорит Туровер, и приятели неспешно идут в сторону "вертолетки".
   - Быстрей бы суббота, - оглядывается назад Пузин и чувствует запах духов Риты.
  
   А во вторник он стоит на мостике уходящего в море чужого ракетоносца, в канадке и с повязкой вахтенного офицера, и хмуро пялится на свинцовую гладь залива. Накануне на лодке заболел минер, и Пузин загремел в автономку в качестве подменного.
   Ну, и как тут женишься?
  
  

"В закрытом гарнизоне -2"

  
   Ранним июньским утром, когда над бескрайними просторами только что отзвучал написанный Михалковым-старшим Гимн Страны Советов, по тянущемуся вдоль залива узкому серпантину, шаркая кирзачами, шел расхлябанный батальон военных строителей.
   Одетые в шапки и низко перехваченные ремнями ватники, они шли созидать в скалах, подземное укрытие для атомных ракетоносцев, утюгами застывших у длинных пирсов.
   - Ускорить шаг! - время от времени орали мордастые сержанты и шарканье учащалось.
   Внезапно сзади пропел автомобильный сигнал, колонна приняла чуть вправо и вдоль нее медленно покатила черная, со спец номерами "Волга".
   - Смир-рна! Равнение налево! - рявкнул шагающий сбоку капитан и вскинул к виску руку.
   С первого сидения ему величаво кивнула черная, облитая золотом фуражка, и автомобиль проследовал дальше.
   - Вольно! Подтянуться, мать вашу! - заорал капитан, и облегченно вздохнул.
   В "Волге" сидел командующий флотилией, отличавшийся непредсказуемостью и весьма крутым нравом.
   Вице-адмирал и Герой Советского Союза, лично знавший самого Генсека и пивший водку с первым космонавтом, он был единоначальником нескольких тысяч военных душ и имел неограниченное право карать и миловать.
   Скатившись к раскинувшемуся на скалистом плато казарменному городку, "Волга" проследовала к штабу и, скрипнув тормозами, остановилась.
   Выгнанные на физзарядку полосатые команды лодок быстрее зарысили по базальту скал, а из дверей штаба навстречу командующему выкатился дежурный.
   Хмуро выслушав его доклад, адмирал сунул капитану 1 ранга руку и прислушался к бодрым, доносящимся издалека матам.
   - Молодцы, хорошо бегают, - буркнул он и проследовал в предупредительно распахнутую дежурным, стеклянную дверь штаба.
   Там, в отделанном мрамором холле, у стойки с флотилийским знаменем, застыл истуканом часовой, а у открытой двери дежурки, ел глазами начальство молодцеватый капитан-лейтенант, с висящей у бедра пистолетной кобурой.
   - Чаю! - донеслось с лестницы, и адмиральские штиблеты заскрипели по навощенному, с ковровой дорожкой, паркету.
   Через несколько минут "Лева", так заглазно звали командующего подчиненные, стоял у расшторенного окна своего обширного кабинета, прихлебывал из серебряного подстаканника дегтярного цвета чай и обозревал застывшие на воде, корабли флотилии.
   Оставшись довольным, адмирал удовлетворенно крякнул, поставил подстаканник на громадный, с телефонами "вч" стол и прошел в смежную комнату.
   Там он раздернул шелковую кисею на стене, под которой синела громадная карта Атлантики. В разных ее местах висели миниатюрные ракетоносцы, таящиеся на боевом дежурстве у побережья США.
   - Недолго вы попрыгаете, курвы, - довольно хмыкнул адмирал и пришпилил еще один в россыпь Бермудских островов.
   Сзади раздался писк селектора, командующий задвинул кисею и неспешно вернулся в кабинет.
   - Да! - нажал одну из кнопок. - Щас буду!
   Через пять минут черная "Волга" отъехала от штаба и направилась в сторону режимной зоны. У крайней к заливу, белой девятиэтажной казармы, к ней присоединилась вторая, и автомобили покатили вместе.
   В задней, изрядно просевшей "Волге", сидел громадного роста адмирал. Он был начальником Особого отдела, его подчиненные звали за глаза "Вася", и оба дружили семьями.
   На флотилии они служили лет десять, вместе ходили подо льдом на Полюс, и Лева трепетно относился к Васе.
   Несколько лет назад, заброшенные из Москвы диверсанты, в целях проверки бдительности, умыкнули из одного из соединений Тихоокеанского флота, крупного штабного начальника вместе с дежурным и мобдокументами. Разразился грандиозный скандал, всем виновным учинили "козьи морды" и сверху спустили грозные циркуляры.
   Опытный Вася тут же сориентировался и организовал "шпионов" у себя на флотилии. Нескольким молодым оперативникам вручили липовые документы, одного, самого шустрого, переодели в матросскую робу и поставили задачу диверсионного плана. Лейтенанты постарались, проникли в режимную зону и осуществили учебное минирование трех ракетоносцев. А заодно сперли на одном из "циклов" секретные перфокарты. Теперь скандал разразился на флотилии, но без доклада в Москву.
   А вскоре после этого, чекисты отловили в соединении настоящего супостата. Он служил при штабе в качестве старшего вестового кают-компании начальствующего состава, до призыва промышлял фарцовкой и имел друзей в Финляндии. И что б порадовать их, собрал такую информацию, о которой мечтала любая западная разведка.
   Когда по результатам разработки, которая была на контроле Лубянки, Вася ознакомил Леву с тем, что обнаружили в специально оборудованных тайниках у вестового, того чуть кондрашка не хватил.
   В двух записных книжках - списки командования, численность ракетоносцев и их тактико-технические характеристики. На отснятых и проявленных фотопленках, отсеки подводных крейсеров и, самое главное, точное место расположения и схема подходов, к строительству особо секретного укрытия для атомоходов, которое курировалось самим ЦК. Короче, информация стратегического плана.
   О чем тогда говорил Вася с Левой, и что он докладывал тогдашнему Председателю КГБ Андропову, история умалчивает, но обычных в то время последствий, для командующего не наступило.
  
   Шурша колесами по влажному асфальту, "Волги" подкатили к металлическим решетчатым воротам, те, урча электроприводом плавно отъехали в сторону, а выскочивший из КПП мичман, вскинул к козырьку руку.
   Давай к седьмому, - бросил Лева водителю, и тот прибавил газу.
   Миновав длинный ряд пирсов, с блестящими от утренней росы атомоходами и застывшими у трапов вахтенными, с автоматами и в канадках, автомобили остановились на площадке перед контрольно-дозиметрическим пунктом одного из них, и адмиралы вышли наружу.
   - А погода то, в самый раз, а Ефимыч? - потянул воздух носом командующий и прищурился на встающее из-за сопок солнце.
   - Хорошая, - донеслось сверху, и приятели направились к КДП.
   Миновав короткий коридор, с постом радиационного контроля и вытянувшимися за стеклом химиками, приятели зазвенели ботинками по наклонной аппарели и солидно двинулись вперед, по пирсу.
   В самой его середине, у трапа с выстроенными на надстройке швартовными командами ракетоносца, в корме которого взблескивали радугой водяные гейзеры, стояла группа старших офицеров штаба. Здесь же, на водной глади, попыхивали синеватыми выхлопами дизелей из труб, два крутобоких буксира, над которыми парила стая чаек.
   - Смир-рна! - звонко рявкнул чей-то голос, и навстречу адмиралам шагнул коренастый человек в канадке.
   - Товарищ командующий! - вскинул он руку к пилотке с позеленевшим крабом. - Ракетный крейсер стратегического назначения "К- 320", к выходу на боевое дежурство готов. Командир, капитан 1 ранга Лобанов!
   - Вольно, - пробурчал Лева и тряхнул командиру руку. Потом то же самое сделал Вася, и штабники расслабились.
   Далее последовал короткий инструктаж (главный был накануне).
   - И смотри мне, - назидательно завершил Лева. - Американцев не обижать и борта им не проламывать.
   Окружающие весело переглянулись.
   В прошлом году один из ракетоносцев вернулся из Атлантики с развороченной рубкой, проломив борт следящего за ним "Лос-Анджелеса". Из Москвы примчалась специальная комиссия, с намерением отвертеть командиру голову, однако Лева уперся и в обиду того не дал.
   - Ну, семь футов тебе под киль, - наклонился он к Лобанову.
   - Есть! - козырнул тот, и по трапу взбежал на борт.
   В ту же минуту с высоты рубки металлически пролаял мегафон, швартовные команды разбежались по надстройке, и черная громада крейсера отошла от пирса.
   На фарватере, подобно детям к маме, к ней ласково прижались буксиры и повлекли к выходу из обширной бухты.
   Проводив взглядом исчезающий в туманной узкости крейсер, командующий взглянул на часы - было ровно семь, удовлетворенно хмыкнул, и они с Васей размеренно двинулись в сторону КДП.
   По издавна заведенной привычке, оба адмирала завтракали только дома.
   - А твоего Штирлица не забыли? - хитро взглянул Лева на монолит шагающего сбоку Васи.
   - Нет, - хмуро ответил тот и недовольно засопел
   Прошлой весной, один из его подчиненных, прощаясь с коллегами, едва не отстал от уходящего на боевую службу корабля и догонял его на разъездном катере.
   Вид карабкающегося по шторм-трапу на борт капитан-лейтенанта, с зажатой в зубах шифр - шкатулкой, вызвал несказанное удовольствие Левы и бурный гнев Васи.
   Дело в том, что относясь к разным ведомствам, они любили друг друга подначивать, "прихватывать" чужих подчиненных и учинять всяческие пари.
   Когда несколько лет назад, для флотских адмиралов и капитанов 1 ранга была придумана новая, в пику сухопутным папахам шапка, они заспорили, кто ее получит раньше.
   Утром Лева позвонил в Москву своему приятелю в Главном штабе ВМФ и тот заверил, что шапку тому доставят в течение недели. То же самое сделал и Вася, звякнув в морской отдел на Лубянку.
   Через пару дней, утром, Вася, провожаемый восхищенными взглядами офицеров штаба, невозмутимо продефилировал в кабинет командующего в вожделенном головном уборе, молча уселся на скрипнувший под ним стул и с интересом воззрился на приятеля.
   - Все ясно, со склада сперли, - пробурчал Лева и полез в сейф за коньяком.
   Отъехав от причала и блюдя субординацию, машины выкатились за ворота и сторону поселка. Миновав окраину, они проследовали в центр и остановились у высотного дома, негласно именуемым "адмиральским".
   - Ты сегодня на Военном совете будешь? - покосился командующий на Васю, когда они вошли в блистающий чистотой подъезд.
   - Непременно, - прогудел тот, и лифт бесшумно вознес адмиралов вверх.
   Без четверти восемь обе машины отъехали от дома, спустились в скалистую, с прозрачным озером, долину и выехали на серпантин.
   На середине пути, со стороны простирающегося слева залива, в прозрачном воздухе поплыли размеренные стуки метронома, а в рубках и на носовых надстройках ракетоносцев, возникли темные фигурки вахтенных
   Адмиральские машины встали, Лева с Васей вышли наружу и окинули взглядами раскинувшуюся внизу базу.
   По всему ее залитому солнцем пространству - на пирсах, в казарменном городке и серпантине, неподвижно застыли шеренги, строи, отдельные группы и автомашины
   - На фла-аг и гю-йс, смир-р-на! - металлически прокатилось над заливом, и в воздух взметнулись сотни чаек.
   - Фла-аг и гю-йс, поднять!
   С последним словом, на рубках крейсеров весело полыхнули сине-белые флаги, а в носах затрепетали красные полотнища гюйсов.
   - Во-ольно! - унеслось в бездонную синь неба, и все внизу пришло в движение.
   - Когда то и я, старшиной на тральщике, вот так же флаг, поднимал, - растроганно произнес Вася.
   - И я тоже, - отозвался Лева. - На "эске".
   Ровно в девять, в штабе состоялся Военный совет флотилии.
   В одном конце зала, за длинным полированным столом, в центре, грозно восседал Лева, а справа и слева от него "члены" и друг Вася, вместе с военным прокурором.
   Аудитория была представлена командирами ракетоносцев, их замполитами, и офицерами штабов соединения.
   Для начала рассмотрели вопросы боевой подготовки и Лева вздрючил двух командиров. Один "завалил" торпедные стрельбы, а второй потерял аварийно-спасательный буй, где-то в районе Багамских островов. Когда те, утирая платками лбы, плюхнулись на свои места, слово попросил начальник политотдела.
   - Давай комиссар, - утвердительно качнул головой Лева и набулькал себе стакан "боржома".
   Тот, пыхтя, взобрался на увенчанную гербом трибуну, продемонстрировал залу пурпурного цвета брошюру и вкрадчиво поинтересовался, - что это такое?
   - Кодекс строителя коммунизма, - с готовностью отозвался зал. - Моральный.
   - Вот именно! - потряс брошюрой капитан 1 ранга. - А что у нас с коммунистической моралью отдельных, так сказать, офицеров и мичманов?
   - Да вроде все нормально, - переглянулись сидящие в зале и насторожились.
   - А вот я лично, в этом, очень сомневаюсь! - проскрипел начальник и вопросительно взглянул на Леву.
   - Давай, Альберт Палыч, тут все свои, - поставил тот на стол пустой стакан.
   Начпо нацепил на нос очки, и достал из кармана габардиновой тужурки бумагу.
   - Тринадцатого марта, сего года, капитан 3 ранга Бойцов, вместе с капитан-лейтенантами Юрченко и Скузом, будучи в командировке в Мурманске, учинили пьяную драку с гражданскими лицами и выкинули одного из окна, в известном всем ресторане "РБН", - пробубнил он.
   Зал оживился и внимал с интересом.
   - Далее - поднял вверх палец начпо. - Двадцать второго апреля, после ленинского субботника, группа сверхсрочников, во главе с мичманом Врубелем, скупив все места в пассажирском АН-24, самовольно улетела в Ленинград, где предавалась разврату с женщинами легкого поведения! Я считаю, товарищ командующий, - обернулся он к Леве, - всех перечисленных следует наказать, а с остальными провести дополнительные политзанятия. У меня все.
   - Так, - грозно обвел зал Лева. - Бойцов, Юрченко и Скуз это кажется из экипажа Ковалевского?
   - Именно так, - наклонился к нему начальник штаба. - Они сейчас в автономке.
   - Будем считать наказаны,- пророкотал Лева. - А этот, как его, Врубель со товарищами?
   - Мои, товарищ, командующий! - встал из первого ряда один из командиров.
   - Всех на гауптвахту, - вперил в него тяжелый взгляд Лева. - На полную катушку. Там баб нету!
   - Есть, - вякнул капитан 2 ранга и быстро сел на свое место.
   Потом заслушали ряд руководящих директив Главкома, и Совет закончился.
   - Да, - сказал Лева, когда вместе с Васей они обедали в адмиральском салоне. - Хорошо стали жить на флоте. Офицеры просаживают в кабаках сотни, мичмана летают прогуляться в Питер, да и матрос не бедствует.
   - Только вот болтовни стало больше, а дела меньше, - покосился Вася на портрет последнего Генсека, с умным взглядом и родимым пятном на лбу.
   - Перестройка, - буркнул Лева и принялся хлебать суп.
   Как перестраиваться адмиралы не знали.
   Флотилия исправно несла боевые дежурства, новая техника осваивалась успешно, люди служили с желанием. Но всех достали непрерывно спускаемые сверху директивы - усилить, углубить и демократизировать.
   Вот и сегодня, на очередном совещании в ДОФе, ярому стороннику волюнтаризма, Леве, предстояло демократичное общение с подчиненными.
   Эта форма называлась офицерским собранием, давно была похерена, а теперь возникла снова, как основной инструмент военной перестройки. Первое такое собрание не удалось, на нем Лева учинил небывалое "избиение младенцев", а начпо пришел в ужас.
   - Теперь надо иначе, Лев Алексеевич, - сказал он наедине. - Углублять и расширять, надо, как учит Партия.
   - Что я и сделал - довольно хмыкнул Лева. - Одним расширил, а другим углубил. Что б служба раем не казалась.
   Начпо вздохнул, и поехал писать отчет в политуправление, о первых ростках демократии на флотилии.
  
   К назначенному времени, актовый зал ДОФа был заполнен тихо гудящей аудиторией. Все сидели строго по ранжиру. Впереди политотдельцы, штабники и командиры, затем старшие офицеры и совсем юная молодежь.
   На ярко освещенной сцене висел красочный портрет Генсека, намалеванный на кумаче лозунг "Гласность-Ускорение-Перестройка", а под ними длинный, с рядом стульев стол и высокая трибуна сбоку.
   - Товарищи офицеры! - рявкнул густой бас, захлопали сиденья рядов и зал встал в строевую позу.
   На сцене, важно ступая, появился весь цвет флотилии.
   Помимо Левы, тут были начпо, командиры дивизий, начальник тыла и гарнизонный прокурор.
   - Вольно, - махнул рукой командующий, и зал принял изначальное положение.
   Когда все руководство расселось по местам, сидящий в центре Лева гулко пощелкал пальцем по микрофону, тяжело поворочал шеей и объявил мероприятие открытым.
   После этого на трибуну влез начпо, прокашлялся и в течение часа вдалбливал в офицерские головы, суть грандиозной перестройки.
   Первые ряды изображали внимание и порою что-то чиркали в блокнотах, середина бесстрастно пялилась на трибуну, а конец откровенно скучал и временами всхрапывал.
   - ...и тогда, товарищи, блага польются полным потоком! - с пафосом закончил капитан 1 ранга, потряс зажатой в руке "Правдой" и восторженно оглядел зал.
   - Надеюсь всем присутствующим это ясно?! - прогудел вслед за этим, усиленный микрофоном, голос Левы.
   - Так точно! Ясно! - вскочил в заднем ряду проснувшийся лейтенант, и зал грохнул хохотом.
   - После собрания зайдете ко мне, - уничижительно прошипел начпо, ткнул в лейтенанта пальцем и, бормоча что-то про мать, покинул трибуну.
   Дальше занялись вопросами перестройки гарнизонной жизни, и Лева предоставил слово начальнику тыла.
   Тот рассказал о квадратных метрах нового, построенного в гарнизоне жилья, количестве выбитых для флотилии путевок в Сочи и числе проданных офицерам заветных "жигулей" и "лад".
   Последнее вызвало у Левы неприятные ассоциации, и адмирал нахмурился.
   Дело в том, что с каждым годом на флотилии увеличивалось количество этих самых автомобилей, которые дополнялись купленными на валютные сертификаты в мурманский "березке" "Волгами" и, все свободное время, их владельцы лихо рулили по поселку, в окружающих его скалах, на серпантине и даже в тундре. При этом они всячески нарушали правила, сталкивались друг с другом, регулярно сшибали дорожные знаки и очень любили падать со скалы в близлежащее озеро.
   Утоплений правда не случалось, но падения происходили с завидным постоянством.
   Когда в очередной раз в озеро нырнула машина одного из командиров с любовницей, а возвращающаяся из Полярного под утро веселая компания протаранила пост ВАИ на въезде, Лева взъярился, приказал выписать себе удостоверение внештатного инспектора и лично занялся наведением порядка.
   В первое же воскресенье, объехав гарнизон вместе с прокурором, он отобрал десяток водительских удостоверений, автомашины разгильдяев арестовал, а двоих, явно находившихся "под шафе", отправил на гауптвахту. Вскоре это занятие превратилось в своеобразное хобби, на арестной площадке весело заблестели новые автомобили, а в политотдел ринулась толпа обиженных.
   - А вот хрен им, - сказал Вася начпо, когда тот попытался заступиться. - Пускай больше ходят. Лично я, от штаба до тринадцатого пирса, добираюсь минут за пять. Вразвалочку, на своей "Волге".
   Возразить столь яркому примеру было трудно, и начпо смирился.
  
   Когда начальник тыла закончил, Лева решил перейти к прямому общению с аудиторией и предложил задавать вопросы.
   Зал покашливал, опасливо поглядывал на сцену и молчал.
   - Прошу активнее, товарищи! - скрипнул стулом начпо. - Вопросы можно задавать лично, а также в письменной форме.
   В центре зашушукались, стали подталкивать друг друга локтями и выдавили наверх рыжего капитан-лейтенанта.
   - У меня вопрос можно сказать от группы, - покосившись на соседей, пробасил тот. - Имеет ли право командующий отбирать у офицеров права?
   - Зал замер, Лева тяжело заворочал шеей и что-то буркнул сидящему рядом толстому прокурору.
   Тот профессионально уставился на вопрошавшего, набычил лобастую голову и разродился таким набором статей, параграфов и уставов, из которых стало ясно, что командующий может все, и даже больше.
   - П-понял, - пролепетал раздавленный капитан-лейтенант и сел на место.
   - Еще вопросы, - вкрадчиво приказал Лева.
   На сцену передали несколько записок.
   - Т-э-экс, - развернул начпо первую.
   "Командир Зверев на построениях ругается матом. Достойно ли это чести советского офицера?" с чувством прочел он и передал записку Леве.
   - Интересно, - бормотнул тот и отыскал глазами Зверева.
   - Пиз... виноват, врут, товарищ командующий! - поднялся в первом ряду здоровенный капраз и честно поглядел в глаза Леве.
   - Надеюсь, все слышали? - внушительно сказал адмирал. На флоте матом не ругаются. У нас матом разговаривают.
   Передние ряды довольно загудели и покосился на задние.
   Во второй записке "группа товарищей", тоже пожелавших остаться неизвестными, выражала возмущение по поводу лимитированной продажи спиртного в гарнизоне.
   - Это по твоей линии, - хмыкнул Лева и протянул ее начпо.
   Тот встал и долго распространялся о политике Партии в области борьбы с пьянством. Зал грустно внимал, поскольку предстояло перестраиваться и активнее налегать на спирт.
   В заключение Лева выразил удовлетворение проведенным мероприятием и заверил, что теперь такие собрания будут проводиться чаще, гласно и с ускорением.
   - Ну, как? - поинтересовался он у начпо, когда зал опустел, и они направились к выходу.
   - Хорошо, - довольно качнул тот головой. Поеду готовить отчет.
   А поздно вечером, завершив все служебные дела, Лева с Васей, попарившись на ПКЗ в финской бане, пили из электрического самовара чай
   - Грузинский? - спросил Вася, наполняя стаканы.
   - Да нет, армянский, - ответил Лева, и оба вздохнули.
  

"День рождения"

   - Так, чем сегодня будешь угощать команду? - говорит мне помощник командира Паша Малько.
   Раздетый по пояс и в защитных очках, он стоит перед потрескивающим кварцевателем в медизоляторе и принимает подводный загар.
   - На первое борщ по-киевски, на второе пельмени, - жужжа механической электробритвой, чуть подумав, говорю я.
   - По киевски, цэ гарно, - бормочет врач Саша Руденко, дозируя оранжевые витамины для команды. - И чтоб непременно с чесноком.
   На часах семь утра, где-то там вверху, над Бермудами в небе сияют звезды и у атоллов шумит прибой, а здесь вечная ночь и космическая тишина глубин.
   Сегодня второй месяц плавания, а у меня день рождения, откуда и Пашин вопрос.
   По существующей на корабле традиции, любой "родившийся", будь он офицер, мичман, или матрос, обязан заказать обед для команды из своих любимых блюд, а затем пройти торжественную церемонию.
   - Ну, я пошел, - завершив процедуру, говорит Паша и бросает в рот горсть витаминов. - Щас озадачу интенданта с коком.
   Затем приходит кряжистый замполит, усаживается в кресло рядом с доктором и кладет на столик машинописный лист со списком.
   - Так, Николаич, выбирай, что будем вечером смотреть.
   Я пробегаю глазами список и останавливаюсь на двух фильмах - "Кавказской пленнице" и "Мимино".
   - Добро, - подкручивает казацкие усы капитан 2 ранга. - Пойдем, сполоснемся морской водичкой.
   В тропических широтах жарко даже на больших глубинах, и в свободное от вахты время, все с удовольствием принимают душ. Океанская вода кристально чиста, придает бодрости и имеет целебные свойства. А если во время купания вырубить в душевой свет, то тела начинают едва уловимо фосфорицировать, от обилия находящихся в ней микроорганизмов.
   - Да, такой водички за деньги не купишь, - довольно гудит Эдуард Иванович, поворачиваясь под упругими струями.
   - Это, точно, - отвечаю я, чувствуя, как тело наливается бодростью.
   Потом мы вытираемся разовыми полотенцами, одеваемся и идем "подышать" в курилку.
   Там еще пусто, в систему вентиляции вставлена новая кассета и воздух первозданно свеж.
   - Так сколько тебе сегодня стукнуло? - с наслаждением затягивается "Опалом" замполит.
   - Двадцать семь,- разминаю я в пальцах папиросу и наклоняюсь к закрепленной на переборке электрозажигалке.
   - М-да, совсем старый, - констатирует заместитель, и мы смеемся.
   Потом следуют завтрак, заступление на вахту очередной смены и очередной день плавания. Крейсер следует на малом ходу по заданному курсу, и в режиме тишины прослушивает глубины.
   В тринадцать часов поступает команда "первой смене обедать", и я, несколько волнуясь, направляюсь из турбинного отсека, куда зашел по делу, в расположенную во втором отсеке, офицерскую кают-компанию.
   Там уже полный сбор. За центральным столом, в креслах, заместитель комдива (он старший на походе), командир и старпом с замполитом. По периметру - офицеры первой боевой смены.
   Вид у всех живописный. Одни с блестящими, как кегли, бритыми головами, вторые с бородами, все без исключения загорелые и в походных кремовых рубашках, изукрашенных клеймами по количеству боевых служб.
   При появлении новорожденного все хитро ухмыляются, а командир встает и направляется к "каштану".
   - Вахтенный офицер! Всплываем на глубину 227 метров! - следует команда.
   - Есть! - мигает рубиновый огонек лампочки.
   Потом он садится на свое место и кивает в левый угол.
   Из-за стола поднимается здоровенный рыжий минер, и со словами "руки!" - напяливает на меня голубую, ярко размалеванную лодочными живописцами, хлопчатобумажную рубаху.
   После того, как я демонстрирую этот шедевр присутствующим, которым особо нравятся голые русалки на спине, замкомдива принимает от раскрасневшегося кока один из четырех испеченных тортов, и со словами поздравления вручает мне.
   Вслед за этим штурман торжественно зачитывает соответствующую, удостоверенную корабельной печатью выписку, с географическими координатами места торжества и глубиной по числу лет, после чего все весело хлопают в ладоши.
   - День рождения на Бермудах это здорово! - басит со своего места замполит.
   Завершается торжественная часть вручением разного рода памятных сувениров, самый оригинальный из которых отсечная кувалда, и провозглашением заздравного тоста, с употреблением двойной нормы пайкового "рислинга".
   Потом все отдают дань горячему борщу с натертыми чесноком булочками и пельменями.
   - Везет тебе, - говорит вечером после фильмов, в курилке мой земляк, старпом Саша Ширяев - Вторая автономка, и уже день рождения. А у меня их десять, и все на берегу.
   Тогда я не понял, в чем собственно везение.
   А теперь, да. Он был самым праздничным и необычным. Ведь в Океане все не так.
  

"С легким паром"

   Удобно устроившись в кресле вахтенного и забросив ноги на направляющую балку, я с интересом читаю "Караван PQ-17" Пикуля. Второй час ночи, на лодке тишина и убаюкивающее гудение дросселей люминесцентных ламп.
   Внезапно у кормовой переборки раздается резкий зуммер отсечного телефона, я встаю, и направляюсь туда.
   - Не спишь? - раздается в трубке загробный голос Витьки Допиро. - Пошли на дебаркадер, помоемся.
   - Идет, - говорю я, и вщелкиваю ее в штатив.
   Помыться стоит, тем более что мы готовимся к очередному выходу в море и целыми днями принимаем на борт различное оборудование, приборы, расходные материалы и продукты.
   К тому же я подвахтенный, а рядом с лодкой, у причала, пришвартован заводской дебаркадер с отличными душевыми для гражданских спецов.
   Достав из бортовой шкатулки у торпедных аппаратов казенное полотенце, мочалку, шампунь и мыло, я сую все в защитную сумку от противогаза, набрасываю ее на плечо и спускаюсь на нижнюю палубу.
   Во втором отсеке, у пульта химического контроля, работают две молоденьких малярши, а рядом пританцовывает и скалит белые зубы, сменивший меня, вахтенный носовых отсеков, Славка Гордеев. Помимо обхода отсеков, в ночное время мы обеспечиваем все огнеопасные работы, которые ведутся на лодке.
   - Видал? - подмигивает мне Славка и вожделенно пялится на обтянутый комбинезоном, пышный зад одной из девиц.
   Я ухмыляюсь, молча показываю ему большой палец и ныряю в люк третьего.
   Там меня уже поджидает Допиро, с такой же сумкой.
   Мы взбегаем по звенящему трапу в центральный пост, где в окружении светящихся датчиков и мнемосхем скучает вахтенный офицер, и просим разрешение подняться наверх.
   - Давайте, - значительно кивает тот головой, и мы исчезаем в шахте люка.
   Наверху россыпи звезд, начался отлив и пахнет морем.
   Сойдя по узкому обводу на трап, мы минуем караульную будку, с стоящей у нее "вохрой", с наганом в кобуре, и ступаем на широкий, заасфальтированный причал.
   Несмотря на глубокую ночь, завод работает. В огромных, высящихся вдали цехах, мерцают вспышки сварки, слышны звон металла, грохот пневмомолотков и урчанье электрокаров. Родина укрепляет свой ядерный щит.
   Миновав стоящую позади нас в ремонте лодку, мы подходим к ярко освещенной коробке дебаркадера. На нем расположены всевозможные мастерские и подсобки, в числе которых шикарная душевая для заводских рабочих.
   Отдраив нужную нам дверь, мы спускаемся вниз и попадаем в обширную раздевалку. В ней, в ярком свете плафонов, белые шкафчики у переборки, мягкие маты на палубе и низкие длинные скамейки по периметру. Из-за неплотно прикрытой двери душевой, слышен шум воды, неясные голоса и выбиваются клубы пара.
   - Во, кто-то уже моется, - говорит Витька и мы раздеваемся.
   Потом я тяну на себя тяжелую дверь, мы переступаем высокий комингс, и обширная душевая оглашается пронзительным визгом.
   Там, в молочном тумане, мелькают несколько розовых тел, и в нашу сторону летят мочалки.
   - Ух ты-ы! - восхищенно гудит Витька, и тут же получает одной в лоб.
   - Пошли отсюда! - орут из кабинок девицы и стыдливо прикрываются руками.
   - Да ладно вам, - утирает с лица мыльную пену Витька. - Матрос ребенка не обидит. Ведь так, Валер?
   - Ну да, - отвечаю я, и мы, посмеиваясь, семеним по кафелю в другой конец душевой.
   Соседки, что-то бубнят, потом хихикают и, поддав напоследок пару, по одной выскальзывают за дверь.
   - Хорошо помыться, мальчики! - весело кричит последняя.
   - И вам не хворать, - бубнит Витька, намыливая голову.
   Через полчаса, изрядно напарившись и ополоснувшись напоследок, мы возвращаемся в пустую раздевалку, в изнеможении опускаемся на скамейки.
   - Хорошо, - говорит Витька, тяжело отдуваясь. - А у нас в Сибири, бабы между прочим, с мужиками моются.
   - Иди ты?! - не верю я.
   - Сам иди, - хмыкает приятель. - В деревнях.
   Потом мы обсуждаем забавное приключение, хохочем и направляемся к своим шкафчикам.
   - Твою мать! - выпучивает глаза Допиро. Рукава его робы и штанины, завязаны мокрыми узлами.
   То же самое и с моей.
   - Вот сучки, - шипим мы с Витькой, пытаясь развязать узлы. Но не тут-то было, они затянуты намертво.
   Следующие полчаса, матерясь и действуя зубами, мы все-таки приводим робы в рабочее состояние, напяливаем их на себя и спешим назад.
   - Ну что, как говорят с легким паром, - бормочет Витька, когда, добравшись до каюты, мы заваливаемся в койки.
   - И тебе не хворать, - зеваю я, и мы проваливаемся в сон.
   Крепкий и глубокий.
  
  

"ДМБ"

   Придет весна, растает речка,

И ДМБ объявит Гречко.

(из военной поговорки времен застоя)

   Майское утро субботы.
   Казарменный городок купается в лучах весеннего солнца, вдали голубеет залив и зеленеют сопки. В режимной зоне, у уходящих в воду пирсов, дремлют черные тела ракетоносцев. Откуда-то доносит тягучий гудок рейдового буксира.
   - Ну что, Валер, держи краба, - басит Витька и сдвигает белесые брови. - Глядишь, еще свидимся.
   Рядом с нами, с увольняемыми в запас, прощаются другие ребята. Все пожимают друг другу руки, хлопают по плечам и широко улыбаются.
   На "дембелях" блистающая золотом погон и нарукавных шевронов, отутюженная форма "три", первого срока, надраенные до зеркального блеска хромовые ботинки и черные щегольские бескозырки, с длинными муаровыми лентами и надписью "Северный флот".
   Ребята оттрубили по три года и уходят на гражданку.
   Смотреть на них приятно. Все рослые, как на подбор, уверенные в себе и солидные.
   А моему набору служить еще полгода, что сейчас кажется целой вечностью.
   Мы знаем, что в той, новой жизни, вряд ли встретимся и всем немного грустно. Будут еще новые встречи и друзья, но таких, как эти, никогда не будет.
   Потому, что мы экипаж подлодки. Где все за одного и один за всех. Без дешевого пафоса и героики. Многие поймут это много позже, на гражданке, которая сейчас кажется такой желанной и заманчивой.
   А пока мы радуемся как дети, и по - доброму завидуем ребятам.
   - Ну что, кореша почапали?! - смотрит на часы здоровенный Колька Кондратьев.
   "Дембеля" в последний раз окидывают взглядом кубрик, шлепают на затылки бескозырки, и прихватив чемоданы, вместе с нами направляются к выходу.
   - Смир-рна! - бросает руку к виску дневальный, дверь выпускает группу и оглушительно хлопает.
   Мы вниз не спускаемся, традиция, и возвращаемся в кубрик, к открытым окнам. На широком подоконнике одного из них, уже стоит наготове экипажная "Комета".
   Как только открывается дверь подъезда и из нее возникает первый "дембель", Серега Антоненко давит кнопку и наступившую тишину взрывает марш "Прощание славянки".
   Из подъездов близлежащих казарм появляются другие группы увольняемых, в воздухе возникают новые "славянки" и в окнах всех этажей гроздьями висят моряки.
   -..р-раа!!! - мощно несется над заливом и в небо взмывают сотни чаек.
   А группы увольняемых сливаются в одну, и парни, весело переговариваясь и изредка оглядываясь назад, широко шагают в направлении режимной зоны.
   Там они в последний раз пройдут мимо своих ракетоносцев, с развевающимися на рубках сине-белыми флагами, и каждый взглядом простится с кораблем. Навсегда.
   Когда последние фигурки исчезают за открытыми створками ворот "зоны", мы прекращаем орать, и от избытка чувств закуриваем.
   - Да, - в три затяжки сжигает свою "приму", сидящий на подоконнике Витька Свеженцев. Скорее бы осень и домой!
   - Ничо! - встряхивает чубом Серега Осмачко. Щас сходим на три месяца в автономку, потом санаторий и тю-тю!
   - А мы с Васькой, наверное, останемся на сверхсрочную, - хлопает по плечу друга Сашка Миронов. Служба нам нравится.
   - И никто не подаст нам руки, сундуки мы с тобой, сундуки! - весело декламирует Васька, и все хохочут.
   А минут через десять издалека доносится певучая сирена, и по фарватеру, вдоль строя кораблей, в сторону выхода из залива, рассекая синь воды подводными крыльями, проносится белоснежная "Комета".
   На ее корме чернеет толпа моряков, машущих бескозырками в нашу сторону.
  
   Прощай, не горюй,
   Напрасно слез не лей,
   А лучше крепче поцелуй,
   Когда сойдем мы с кораблей!
  
   доносится оттуда, и все исчезает в туманной дали.
  

"У черта, на куличках"

  
   - Майна, майна помалу, мать вашу! - простужено хрипит боцман, и грузовая сетка с очередной партией груза, ложится на "стол" шахты глубоко внизу.
   Там орудуют ракетчики, раскрепляя все по штормовому, а мы - швартовная команда, под руководством командира БЧ-2 и боцмана, орудуем наверху.
   Когда очередная шахта наполняется, мы вытаскиваем ребят наверх, и все отходят в сторону.
   - Закрыть крышку шестой! - машет капитан-лейтенант в сторону маячащего на мостике старшины команды.
   Через минуту в корпусе слышен шум гидравлики и громадная крышка ракетной шахты плавно опускается на место.
   - Перекурить бы, товарищ капитан-лейтенант, - ноют Осмачко с Тигаревым и Гарифулин. Совсем задубели в шахте!
   - Гарик Данилович, облаченный в новенькую канадку, скептически косится на своих подчиненных и милостиво кивает.
   Скользя сапогами по мокрой палубе и весело балагуря, мы семеним к рубке, спускаемся в переходной люк и по трапу сбегаем на пирс. На нем горы всевозможных грузов, среди которых копошится еще десяток моряков.
   - Да, - скептически говорит Федя Гарифулин, - когда мы дымим сигаретами у борта пришвартованного рядом дебаркадера. - До ночи хрен все загрузим.
   Завтра поутру, наш ракетный крейсер уходит из Северодвинска еще дальше на север, к своему постоянному месту базирования, и на него необходимо принять все то, что полагается для нового корабля в таких случаях.
   А полагается немало. Здесь необходимый по штату "ЗИП", легководолазное и химическое снаряжение, штурманские приборы, стрелковое оружие и пиротехника, разнообразное шхиперское имущество, морские спецодежда и обувь, а также всевозможные расходные материалы, включая спирт, моющие средства, и даже пылесосы.
   Все, наиболее ценное, накануне принято на борт, помещено в сейфы, хранилища и раскреплено по штатным местам, а остальное мы грузим в пока еще пустые ракетные шахты.
   Их у нас двенадцать и в каждую можно свободно запихать по три легковых автомобиля.
   - Кончай перекур! - доносится с рубки, и мы, дососав бычки, поплотнее запахиваем свои номерные ватники и топаем назад, на ракетную палубу. С неба, кружась в воздухе, падает пушистый снег, и мы ловим его руками.
   Потом снова команды "майна - вира", привычный мат боцмана и шум гидравлики.
   Когда в десятую по счету шахту грузим "ленинскую комнату", на палубе появляется замполит.
   - Так, арлы, комнату апускать бэрэжно! - наклоняется над шахтой Башир Нухович.
   - Не беспокойтесь, товарищ капитан 2 ранга! Все будет тип-топ! - орут снизу ракетчики.
   Ленкомната, детище замполита и изваяна в столярном цехе завода по его личному эскизу. В ней два десятка стильных полированных столов, такие же, изготовленные из карельской березы стулья, украшенная накладным гербом трибуна и множество впечатляющих зрителя стендов, с изображениями вождей и их изречениями.
   Во сколько стал Башир Нуховичу этот политшедевр мы не знаем, но без энного количества корабельного ректификата, тут не обошлось точно.
   Спирт, а по флотски "шило", в Заполярье эквивалент денег, и за него можно достать самого черта.
   И о будущем благополучии нашего славного экипажа, который является не только военным, но и хозяйственным организмом, позаботился не только заместитель.
   Помощник с боцманом, за этот же "эквивалент", расстарались на складах пару десятков новеньких ватников, и множество бочонков краски. Укрепили свои "хозяйства" и рачительные командиры боевых частей, вместе с правильно воспитанными подчиненными.
   Например, мы, торпедисты, презентовав сдаточной бригаде несколько кило сэкономленного ректификата, обзавелись в отсеке дополнительным вращающимся креслом для вахтенного, шикарной, с кодовым замком сейф - шкатулкой и крепящимся к подволоку столом - трансформером. Аналогичный комфорт, в зависимости от проявленной военно-морской смекалки, получили и другие отсеки корабля.
   Аврал завершаем в первом часу ночи.
   В последнюю ракетную шахту загружаем дюжину оглушительно пахнущих и сочащихся клейкой смолой на срезах, зеленых елок.
  
   Скоро Новый Год и об этом позаботился заместитель. В тех местах, куда мы отправляемся, растет в основном мох, да и то на скалах.
   - Тэкс, порядок, - пройдясь по ракетной палубе и обозрев закрытые крышки, - довольно изрекает командир БЧ-2. Всем вниз, пить чай и в люлю!
   Через полчаса, угостившись в кают - компании, мы разморено плетемся в каюты и проваливаемся в сон.
   А рано утром, взметая водяные гейзеры выхлопов по бортам, наш крейсер плавно отходит от стенки. На причале небольшая группа провожающих, во главе с комбригом и несколько представителей завода.
   Сверху густо валит мокрый снег, и берег вскоре исчезает в тумане.
   Миновав остров Ягры, крейсер выходит из залива, тоскливо воет ревун, и мы идем в сторону низкого горизонта. Прощай, Северодвинск!
   А следующим утром, войдя в Баренцево море и миновав цепь скалистых фьордов, крейсер, втягивается в хмурую, опоясанную заснеженными сопками, гавань.
   Вдали виднеется застывшая в небе стрела плавкрана, по обе стороны от нее уходящие в воду, стальные пирсы, с застывшими на парящей воде черными телами ракетоносцев, а слева, на берегу под скалами, небольшой казарменный городок.
   - Да, - вздыхает стоящий рядом со мной на надстройке, радиометрист Серега Чибисов и сплевывает за бор. - Тут особо не разгуляешься.
   Потом, влекомый пыхтящими буксирами, крейсер совершает циркуляцию, и, раздвигая тупым носом густую воду, подходит к одному из пирсов, на котором чернеет небольшая группа встречающих. С рубки лает мегафон, я верчу в руке бухту бросательного, и мечу ее в стоящих у кнехтов матросов матросов. Легость попадает одному в голову, тот падает, и носовая швартовная дружно регочет.
   - А-тставить смех! - гавкает мегафон, натужно гудят шпили, и мы "привязываемся".
   Затем с пирса надвигают трап, и по нему сбегает командир.
   - Товарищ командующий, ракетный крейсер "К-450" прибыл к постоянному месту базирования! Командир, капитан 1 ранга Милованов!
   Вице-адмирал сует ему руку, значительно кивает головой, и все убывают в штаб.
   После обеда на пирс въезжает грузовой "УАЗ" и начинается великое переселение.
   Для экипажа определена новая белая казарма, стоящая на выходе из залива, и мы немедленно начинаем перевозить туда свой скарб.
   За высокой, обитой вагонкой дверью, на которой уже привинчена медная табличка "в/ч 53117", нас встречает небольшой холл и светлый просторный кубрик, с двумя рядами голых двуярусных коек. За ними длинная кишка офицерского коридора, с непременной ленкомнатой и каютами, а в другом конце баталерка со стеллажами и умывальник с душем и гальюном.
   После тесных помещений плавбазы, на которой команда обреталась раньше, все кажется неправдоподобно большим, и мы с удовольствием обходим новые пенаты.
   Из четырех высоких окон кубрика, с казенными шторами и рулонами затемнений на карнизах, хорошо просматривается залив, с чернеющими вдали лодками и небольшим каменистым островом увенчанным створным знаком, похожее на плавающую гусеницу боновое заграждение справа и стоящий на якоре, серый тральщик брандвахты.
   Наши "годки" довольно посмеиваются и потирают руки. До формирования экипажа они тут служили и рады возвращению.
   - Ну че, кореша, прошвырнемся завтра к соболевцам? - подмигивает приятелям строевой старшина Жора Юркин. - На стакан компоту!
   - А то! - басит Серега Корунский и грузно рушится на ближайшую койку.
   - Серый - так тут шо, и впрям увольнений нету? - интересуется у него Витька Иконников
   - Не,- крутит вихрастой башкой Корунский. - Мы ж у черта на куличках. Дальше только Полюс.
   - Вот тебе и флот, мать бы его еб! - с чувством декламирует Саня Ханников, и этаж откликается гулким эхом.
   Через несколько часов целенаправленного труда, все приобретает жилой вид.
   Кровати образцово заправлены, палуба сияет первозданной чистотой а на вешалке красуется длинный ряд матросских шинелей с шапками. Тут же, у обязательной тумбочки, солидно прохаживается дневальный, с повязкой "РЦЫ", нацепленной на рукав.
   - На клев! - орет он ровно в час, и мы, напялив шинели, сбегаем по гулким ступеням вниз, строимся и направляемся в сторону камбуза.
   Его белый куб высится на сопке в конце казарменного городка, и туда, со стороны базы, ходко топают экипажи лодок.
   - Прибавить шагу! - бухтит шагающий сбоку Жора, и сапоги громче хрустят по снегу.
   К камбузу ведут три широких пролета бетонной лестницы, и, скользя по наледи, мы карабкаемся вверх. Морские строи напористо вливаются в широко распахнутые двери, слышны веселые голоса и мат.
   Наш этаж третий.
   Нацепив на вешалки шинели и шапки, а заодно и выставив пару вахтенных (иначе шустрые коллеги обязательно чего-нибудь сопрут), мы вваливаемся в громадный зал, наполненный гулом голосов и лязгом посуды.
   - Сюда! - появляется откуда-то взмыленный интендант и тычет пальцем в четыре стола в центре.
   Мы рассаживаемся за каждый по десять, берем в руки "орудия труда" и приступаем к трапезе.
   Здесь она, как говорят, по полной морской норме. Помимо томатного сока, винегрета и шпрот в масле, наваристый мясной борщ, тушеная картошка с курицей, сдобные, посыпанные маком булочки и густой компот из чернослива.
   - Ну, Желудок, - толкает в бок своего соседа, сидящий напротив Серега Антоненко. - Теперь наконец-то, мы тебя откормим.
   - Угу, - мычит, вгрызаясь в огромный мосол, Сашка Миронов, по кличке "Желудок". - Море любит сильных, а сильный любит пожрать.
   Желудок - феноменальный обжора. Он может в неограниченном количестве потреблять самые различные продукты, причем в любое время суток.
   После обеда, разморенные едой, напялив шинели и шапки, мы спускаемся вниз, пять минут перекуриваем, а затем строимся и топаем обратно.
   В районе штаба флотилии, у которого стоят несколько автомобилей и в сторону камбуза важно дефилируют старшие офицеры, мы встречаем идущий навстречу строй.
   - Сашка, Жорка, здорово черти! - орут оттуда. - Когда причапали?
   - Здорово! - радостно гудят наши годки. - Сегодня утром!
   - Заходите вечерком!
   - Непременно!
   Потом мы снова доставляем с лодки всевозможные грузы, поднимаем их на шестой этаж, и под пристальным оком помощника с интендантом растаскиваем по своим местам.
   А когда висящая в холле радиоточка торжественно играет полуночный гимн, наводим окончательный порядок и заваливаемся спать. Впервые на берегу за последние восемь месяцев.
  
  

"Не было бы счастья..."

   Подать носовой! - металлически гавкает с рубки мегафон, я делаю шаг вперед, и, что есть силы, мечу на причал, собранный в бухту мокрый бросательный конец. Метрах в десяти, отброшенный шквальным порывом ветра, он зависает в воздухе, путается и булькает в пляшущие внизу волны.
   Под соленый, доносящийся с мостика, мат и ругань бегающего по надстройке "бычка", мы со старшиной команды Олегом Ксенженко, спешно, выбираем проклятый бросательный и снова набираем шлаги.
   Когда пыхтящие с внешней стороны буксиры в очередной раз наваливаются тупыми форштевнями на покрытый пеной борт крейсера, и тот опять приближается лагом к стенке, мегафон взрывается новой командой, и бросательный наконец-то достигает цели.
   Вслед за этим, в кипящую воду рушится прикрепленный к нему стальной швартов, которые трое матросов на стенке, пытаются подтянуть к кнехту.
   - Бах! - взлетает вверх очередная волна, бросательный лопается, матросы валятся на причал, и швартов тонет.
   - ...ашу ..ать!! - неистовствует вверху мегафон и мы, треща спинами и отплевываясь от соленой воды, снова втаскиваем его на надстройку.
   - Крепить запасной! - по петушиному орет "бычок" и Олег захлестывает на огоне второй бросательный.
   В этот раз все, наконец, получается, легость достигает причала, моряки быстро выдергивают швартов и набрасывают на кнехт.
   Потом натужно воет шпиль, с него летят снопы искр, и тысячетонная махина ракетоносца нехотя подтягивается к стенке.
   Чуть позже, выстроенные на надстройке, мы понуро стоим и слушаем нелицеприятные сентенции старпома.
   - Вы не швартовная команда, а пингвины обос.... ! - чертом носится он перед строем. - А вот этого ковбоя, - тычет в меня пальцем, - тренировать до посинения!
   - Есть!- с готовностью рявкает "бычок" и делает зверскую рожу.
   Потом старпом убегает в рубку, Сергей Ильич распускает строй, и мы, хлюпая в сапогах водой, приводим свое хозяйство в исходное.
   - А зря он нас, - обращаясь к "бычку", недовольно гудит Олег. - При таком ветре нужен линемет, как, например, у американцев. А мы все по старинке, на пуп.
   - Я вам завтра дам линемет, - недовольно брюзжит Сергей Ильич. - Все вниз!
   Прихлюпав в отсек, мы с Олегом устало стаскиваем разбухшие сапоги, потом освобождаемся от спасательных жилетов, мокрых ватников и штанов, после чего стоящий на вахте Саня, развешивает все сушиться.
   Если быть объективным, то швартовные команды на корабле отработаны неплохо. Ребята подобраны не хилые, каждый знает, что и как делать, но в такой шторм мы "привязывались" впервые.
   А поскольку швартовка для каждого корабля является своего рода визитной карточкой, недовольство командования понятно. На нее всегда глазеют с берега и дают свою оценку.
   На следующее утро, после проворота оружия и механизмов, мы с Олегом выбираемся на надстройку и приступаем к тренировке. Погода стоит ясная, в небе нежарко светит солнце, и все располагает к приятному времяпрепровождению.
   На палубе стоящего впереди крейсера дебаркадере, рассевшись по лавкам, лениво дымят сигаретами десяток заводчан в касках и с интересом взирают в нашу сторону.
   - Здорово сынки вас вчера вздрючили! - кричит кто-то оттуда, и все смеются.
   - Так, - недовольно косится на весельчаков Олег. Давай, крепи и первый бросок на стенку.
   Я снимаю с плеча пеньковую бухту троса с увесистой грушей легости, внутри которой грамм двести свинцовой дроби, захлестываю ее конец за ближайшую утку и, оставив на палубе большую часть шлагов, беру оставшиеся в левую руку.
   Потом, по команде Олега, раскручиваю увесистую легость и запускаю все в воздух. Распускаясь спиралью, снасть со свистом рассекает воздух и приземляется в дальнем конце причала.
   - Во-во! - орут с дебаркадера. Сегодня уже лучше!
   Обижаться не приходится. Каждый из сидящих там, в свое время не один год оттрубил на флоте, и мы относимся к заводским с уважением.
   - Давай по нам! - советуют после очередного броска зрители. - Легостью в промежность! - и дружно гогочут.
   - Давай, - согласно кивает Олег, и я прикидываю расстояние до дебаркадера.
   Туда метров сорок и попутный ветерок. Докину.
   - Лови, дядя! - кричу я, и легость уносится к цели. Через секунду на посудине что-то звякает, и за борт летит каска.
   -Го-го-го! - надрываются работяги, кто-то пронзительно свистит, а я подтягиваю сброшенный с дебаркадера бросательный
   Потом гогот замолкает, и зрители делают нам какие-то знаки.
   Оборачиваемся.
   На причале, у трапа, стоят командир со старпомом.
   - Ко мне! - слышится оттуда.
   Переглянувшись, рысим с Олегом на причал.
   - Товарищ капитан 1 ранга! - бросает он к виску руку. - Проводится тренировка по подаче бросательного. Старшина команды мичман Ксенженко!
   - Добро, - кивает тот дубовыми листьями на козырьке фуражки. Сколько метров до дебаркадера?
   - Метров сорок, - косится в ту сторону Олег.
   - Да нет, пожалуй все полста будет, - авторитетно заявляет старпом.
   - Вот так и надо кидать, - по доброму щурится на меня командир. - Далеко и точно. Объявляю тебе внеочередное увольнение.
  
   Примечания:
   - "бычок" - командир боевой части на корабле.
   - шлаг - набираемая для броска петля бросательного конца.
   - легость - плетеный мешочек со свинцовой дробью на конце бросательного.
   - шпиль - палубное устройство для механической выборки швартовых.
   - утка - разновидность швартовного устройства.
   - "стать лагом" - стать бортом.
  
  

"Наколки"

   - Во-во, именно так и малюй, - встряхнув цыганским чубом, затягивается беломориной Жора Юркин и стряхивает пепел в иллюминатор.
   Высунув кончик языка, и сощурив прозрачные глаза, экипажный художник Витька Бугров, макая в пузырек с черной тушью умыкнутое у штурманов стальное перо "рондо", изображает на листе кальки свой очередной шедевр.
   На нем силуэт атомной подводной лодки, на фоне "розы ветров" и земного шара, а внизу, витиевато выполненный вензель "КСФ"
   Потом все это будет перенесено на предплечье очередного клиента, обколото тремя, связанными вместе иглами и станет подтверждением его славной службы в подплаве Северного флота.
   Этот самый клиент и мой ближайший друг Витька Допиро, сидит напротив Бугрова, шевелит кошачьими усами и с интересом пялится на шедевр.
   - Слышь, Бугор, - уважительно обращается он к художнику. - А ты можешь изобразить кочегара, как у боцмана на жопе?
   - Могу, Витек, могу, - мечтательно бормочет тот и принимает от Жоры дымящийся бычок.
   У боцмана, мы видели в бане, на левой ягодице выколот забавный кочегар в тельнике, в руках у которого исчезающая в определенном месте кочерга, а на правой, вырывающиеся оттуда клубы пара. При ходьбе все это приходит в неповторимую гармонию и вызывает у зрителей неописуемый восторг.
   Наколки на всех флотах мира существуют со времен Колумба, и наш, Северный, не исключение. Они есть у многих офицеров, мичманов и даже адмиралов. Не так давно на лодке побывала комиссия из Москвы, возглавляемая Главкомом, и на пальцах одного из сопровождавших его адмиралов было выколото "ВАСЯ".
   - Ну, вот и все, - удовлетворенно хмыкает Бугор, и мы с интересом рассматриваем его очередное творение.
   - Молоток! - хлопает художника по плечу Жора и, аккуратно свернув кальку, передает ее Витьке.
   На следующий вечер, после ужина, мы втроем - Жора, Витька и я, идем в плавбазовскую баталерку. Там нас уже ждем местный спец по наколкам - Степка Чмур.
   - Ну че, принесли? - вопрошает он и кивает на стоящие у стола "банки".
   Мы молча усаживаемся, Витька поочередно извлекает из-за пояса наполненную доверху плоскую бутылку с "шилом", а из кармана, исполненный Бугром рисунок.
   - Тэ-экс, поболтавв руке посудину, разворачивает Степан кальку. - Путевая трафаретка. Колем?
   - Ну да, - солидно кивает Жора, а Витька с готовностью стягивает с плеч робу вместе с тельником.
   На выпуклой груди, справа, у него уже красуется Нептун с русалкой, наколотые еще в учебке, а на правой, хорошенькая головка девушки.
   Между тем Чмур готовится к операции, и на столе поочередно возникают многоцветная шариковая ручка, плоская жестяная коробка с иглами и флакон с синего цвета густой жидкостью.
   - Личная рецептура, - свинтив с него крышку, сует Степка флакон в нос Витьке. - Жженая резина, спирт и чернила.
   - А я от нее, того, не гигнусь? - с сомнением нюхает тот смесь.
   - Не ссы, Витек, - подмигивает ему Чмур. - Все будет как в лучших домах ЛондОна! Садись-ка ближе.
   Верить Чмуру можно. Добрая половина плавбазовских щеголяет мастерски исполненными им наколками, и у Степана нет отбоя от ценителей художественной росписи.
   Допиро с готовностью усаживается рядом с мастером, тот хватает его за руку и, поглядывая на рисунок, быстро воспроизводит его синей пастой на левом предплечье.
   - Ну, как?
   - Глаз- алмаз, - пододвигаемся мы ближе и цокаем языками. - Давай, Степ, запыживай.
   Насвистывая какую-то мелодию, Чмур достает из ящика стола индивидуальный пакет, отрывает кусок бинта и обильно смачивает его спиртом. Потом то же самое проделывается с иголками, и таинство начинается.
   - Т-твою мать, - шипит побелевшими губами Витька, и на его лбу выступает пот.
   - Ниче, - строча макаемыми во флакон иглами по контуру рисунка на руке, - тянет Чмур. Из возникающих проколов струится кровь, которую, время от времени, он промокает бинтом.
   Зрелище не для слабонервных, и мы с Жорой закуриваем.
   - И мне, - хрипит Витька, и я даю ему несколько раз затянуться.
   Минут через пять Степа откладывает иглы в сторону, дает Витьке немного отдохнуть и тоже тянет из пачки сигарету.
   - А вот вам военный анекдот, - окутывается он дымом. - Наш боцман рассказал.
   Притаскивают, значит в госпиталь после боя моремана. Конец осколком оторвало. Кладут на стол, врач зашивает, что осталось, а операционные сестры, видят на обрубке наколотые буквы "..ля". Приходят после операции в палату и интересуются "товарищ краснофлотец, а что у вас на пипке было написано? Валя, Оля или Юля?"
   Тот посмотрел на них и говорит - там было написано "Привет ивановским ткачихам от моряков Севастополя".
   -Га-га-га ! - корчатся все от смеха, и Жора давится сигаретой.
   Потом таинство продолжается.
   Спустя час работа завершена, и на багрового цвета Витькином предплечье, красуется синяя наколка.
   - Да, сделано путем, - после тщательного осмотра констатирует Жора.
   - Какой разговор, - пожимает плечами Чмур, и еще раз протирает спиртом свое творение. Через пару дней опухоль спадет, и все будет в ажуре.
   Потом мы разливаем остатки в извлеченные Чмуром кружки, разводим водой из крана и "обмываем" наколку.
   На следующее утро у Витьки поднимается температура, и мы тащим его после подъема флага в корабельную санчасть.
   - Докололись, мать вашу! - возмущенно орет на нас лодочный врач Алубин, и, осмотрев больного, сует ему горсть таблеток. - Пей!
   Впрочем, орет он не совсем искренне. У старшего лейтенанта тоже имеется наколка. Причем весьма импозантная и выполненная цветной тушью.
   Затем он что-то черкает в журнале приема, определяет Витьке один день постельного режима, а мы уходим на лодку.
   В следующую субботу, в окружении прочих интеллектуалов, Допиро целеустремленно "забивает козла" в кубрике, к Чмуру отправляются еще два клиента, а великий художник Бугров, в окружении почитателей его таланта, живописует на кальке, готовящегося к претворению в жизнь кочегара.
  
  

"Как в воду глядел"

  
   Август. В высоком небе сияют россыпи звезд, со стороны степи порой наносит запах прохлады, в садах изредка падают перезревший яблоки.
   Мы сидим на длинной скамье рядом с автобусной остановкой, щиплем крупный виноград, спертый по дороге в чьем-то винограднике и лениво перебрасываемся словами.
   Вечер, как говорят, удался. На Старом Руднике, так называется поселок на окраине города, где мы живем, пару часов назад завершились очередные танцы, прошедшие на удивление весело и без традиционной драки.
   В нашем городе пять танцплощадок - по числу шахт. И на каждой самовыражается свой оркестр, или как сейчас говорят, "ВИА". С непременными электрогитарами, органом и ударником. Молодежи - море. Шикарно одетой и бесшабашно веселой. А еще много новеньких "Яв" и "Ижей", которые блестят никелем рядом с танцплощадками, или лихо носятся по ночным улицам.
   Плясать мы готовы до утра.
   Но ровно за час до полуночи, в веселящейся массе появляются передвижные милицейские наряды и действо прекращается.
   Небольшими группами, кто пешком, а кто на мотоциклах, молодежь растекается по тенистым улицам, цветущим скверам и площадям. То там, то здесь, слышен звон гитар, мелодии портативных магнитофонов и задорный девичий смех.
   Сидеть на нашей остановке хорошо. Она высокая, просторная, с красивыми цветными витражами и двумя чугунными скамейками перед входом.
   Рядом, тускло блестя гудроном, к горизонту уходит широкая автострада, которую пересекает длинная, с пирамидальными тополями улица, метрах в тридцати, справа, в окружении плакучих ив и цветочных клумб, высокое здание штаба, а за ним, вдоль трассы, закрытый КПП и высокая бетонная ограда с вышками. За ней лагерь строгого режима, где сидят "зэки".
   Это соседство нас нисколько не смущает - мы тут выросли, лагерь давно вписался в городской ландшафт и освобождающиеся из него, исправно пополняют стоящие в степи шахты.
   - Да, хороший вечерок задался, - покачивая узким носком туфли, довольно изрекает сидящий рядом со мной Женька Хорунжий и бросает в рот очередную ягоду.
   - Ага, - затягивается крепчайшим "Легеросом" Колька Зайцев, - хороший.
   Я молчу и тихо перебираю струны гитары, исполняя вариации "дома восходящего солнца", который сейчас играют на всех танцплощадках.
   - А ведь скоро в армию, пацаны, - поводит широченными плечами Саня Йолтуховский. И прощай свобода.
   - Ничего, - сплевывает виноградные косточки Женька. - Еще целых три месяца.
   На трассе, со стороны степи, появляются два далеких огонька, потом слышится треск моторов и через пару минут к остановке подлетают две "Явы".
   - Ну че, не заскучали тут без нас? - белозубо скалится с первой Леха Криворучко и стаскивает с курчавой головы шлем. Он, вместе с сидящим за рулем второй, Саней Гриценко, отвозили с танцев домой, двух знакомых девчонок.
   Затем возникает веселый треп, мы обсуждаем прошедший вечер, смеемся и не замечаем, как напротив останавливается следующая со стороны города, длинная автоцистерна.
   Хлопает дверь кабины, наземь спускается водитель и подходит к нам.
   - Здорово, хлопцы, - басит он. Отдыхаете?
   - Ну да, - киваем мы. - Вроде того.
   - Тут у вас заночевать нигде нельзя? А то рулю без напарника из самой Алушты, умаялся, мочи нет.
   - Сложный вопрос, - переглядываемся мы. Разве что в центре, но ты, дядя, его проехал.
   - Знаю, - вздыхает водитель. - Там мест нету. А я б за постой налил ведро мадеры.
   - Мадеры? - недоверчиво переспрашиваем мы, и пялимся на водилу.
   - Ну да, - улыбается тот, - крымской, марочной. У меня ее целая цистерна.
   Через несколько минут Лехина "Ява", с сидящим позади Женькой, в сопровождении автоцистерны отъезжает от остановки, и, проехав вперед метров триста, сворачивает на Луговую, к дому Хорунжих.
   - Ну и подвезло нам пацаны! - потирает руки Леха. Щас усугубим!
   Вскоре мотоцикл, урча, снова подкатывает к остановке, и с него осторожно слезает Женька, с тяжелым молочным бидончиком в руках
   - Полведра оставил на завтра, - говорит он, и извлекает из кармана граненый стакан.
   - А вот и закусь, - семенит от мотоцикла Саня и вытряхивает из-за пазухи десяток золотых ранетов.
   Потом мы пьем по очереди густое терпкое вино, хрустим пузырящиеся соком яблоками и нам хочется приключений.
   И они появляются. В лице пришедшего накануне в отпуск с флота, Юрки Песина.
   Сначала со стороны ведущей к Старому Руднику улицы слышится песня, потом на перекрестке появляется коренастая фигура, в широченных клешах, форменке и сдвинутой на затылок бескозырке
  
   Северный флот, Северный флот!
   Северный флот, не подведет!
  
   сипло орет Юрка, и, в свете фонарей, на его плечах взблескивают золотые лычки.
   - Давай к нам, Юрок! - радостно машем мы руками, а Саня Гриценко закладывает в рот два пальца и оглушительно свистит.
   Юрка старше нас года на три и до службы был известным в городе хулиганом.
   - А, это вы, - подойдя ближе, добродушно басит он, и плюхается на скамейку.
   - Мадеры дернешь? - щелкает Леха ногтем по бидончику.
   - А то! - оживляется Юрка и Женька вручает ему наполненный до краев стакан.
   - Марочная, - с удовольствием опорожнив его, крякает отпускник и аппетитно хрустит яблоком. - Где взяли?
   - Где, где, в Караганде! - смеемся мы, набулькиваем ему второй, а затем пускаем стакан по кругу.
   - Знатная вещь, - авторитетно заявляет Юрка и поднимает вверх палец. - Нам на лодках тоже вино дают.
   Мы знаем, что он подводник и уважительно киваем головами.
   - Закуривайте, - извлекает Юрка из кармана пачку сигарет, и все тянут по одной.
   - Импортные? - затягиваясь душистым дымком, интересуется Женька.
   - Ну да, - следует ответ. Из Александрии.
   - А где это?
   - В Египте, темнота, - смеется Юрка. Мы там были с дружеским визитом.
   - Здорово, - удивляемся мы. - Это ж надо!
   А Юрка самодовольно ухмыляется, снова лезет в карман и вручает всем по тонкой, обернутой в серебристую фольгу пластинке.
   - Че это? - нюхает свою Леха.
   - Жвачка, - следует ответ. Арабская.
   Несколько минут мы сосредоточено чавкаем и выражаем свое удовлетворение.
   - Да, ништяк у тебя служба, - говорит Саня. А нам с Валеркой осенью тоже в армию.
   - На флот загремите, вот увидите, - покровительственно хлопает меня по плечу Юрка. У нас там шахтерни много.
   Со стороны ярко освещенного КПП доносится металлический лязг, и из-за железной двери появляются два сержанта с красными погонами.
   - О! - радостно ухмыляется Юрка. - Сапоги! Пойду, пообщаюсь.
   - Брось, - отговариваем мы его, - не связывайся.
   Солдат из роты охраны в городе традиционно не любят, и если они появляются на танцах, обязательно возникают драки.
   - Не, пойду, - сплевывает на землю отпускник, поплотнее насаживает на голову бескозырку и неспешно дефилирует в ту сторону.
   О чем они беседуют, нам не слышно, но через минуту мелькает Юркин кулак и один из сержантов с воплем рушится на асфальт.
   - В ружье! - испуганно вопит второй и в панике бросается к двери.
   Когда Юрка исчезает в ближайшем переулке, оттуда вываливает увешанный амуницией караул и, гремя сапогами, уносится в темноту.
   - Хрен они его догонят, - прислушивается к затихающим крикам Леха.
   Минут через пять солдаты возвращаются, и двое из них направляются в нашу сторону.
   - Слышь, пацаны, - подойдя ближе и тяжело дыша, интересуются один. - Че это за моряк был, вы не в курсе?
   - Не, - вертим мы головами, - не в курсе. Наверное, какой-то залетный.
   Тот недоверчиво косится на наши ухмыляющиеся рожи, что-то недовольно бурчит и оба звенят подковами в сторону КПП.
   - Молодца Юрок - переглядываемся мы и довольно гогочем.
   А в ноябре нас с Саней призывают на флот. На полные три года.
   Вот тебе и Юрка. Как в воду глядел.
  

"Сиреневый туман"

   Июнь. Прибалтика. Воскресное утро.
   За открытыми окнами ленкомнаты весело чирикают воробьи, оглушительно пахнет сирень и в голубом небе сияет солнце.
   Переваривая завтрак, мы сидим за двумя передними столами и внимаем речи замполита.
   На носу смотр художественной самодеятельности, и он собрал все экипажные таланты.
   Первый, и самый главный - штурманский электрик Иван Лука.
   До службы он играл в духовом оркестре дома культуры у себя в Бендерах на инструменте с интригующим названием "корнет -а- пистон", мечтал на службе попасть в музроту, но вместо этого загремел на флот.
   Затем следую я, имевший неосторожность закончить на гражданке музыкальный курс по классу баяна, радист Витя Будеев, умеющий стучать на ударнике и радиометрист Саня Ханников, которого я активно обучаю игре на шестиструнной гитаре.
   Замыкают блестящую плеяду, исполнители матерных частушек и блатных песен, штурманский электрик Серега Антоненко и турбинист Витька Миронов, по кличке "Желудок".
   Смотр, честно говоря, нам по барабану. Но есть стимул. В случае победы, Башир Нухович обещает всем участникам по десять суток отпуска, а это ни хрен собачий, побывать дома всем хочется.
   - Итак, какие будут предложения? - отметив важность предстоящего мероприятия, вопрошает капитан 2 ранга.
   Мы морщим лбы, изображаем мыслительный процесс и Лука поднимает руку.
   - Давай, - шевелит густыми бровями Башир Нухович.
   - Я думаю, надо организовать ансамбль,- значительно изрекает Лука. - Вокально-инструментальный. Как в ДОФе.
   - Во-во! - экспрессивно поддерживает его Ханников. - И там, это самое, тренироваться.
   - Принимается, - подумав, кивает головой замполит. - А что будете исполнять? От каждого коллектива выставляется одна песня, танец и декламация.
   В части песни вопрос сложный, и мы чешем затылки.
   Дело в том, что те шедевры, которые под гитару или баян, по вечерам звучат в баталерке и кубрике, к предстоящему смотру явно не годятся. В их числе целая серия блатных, ругательных и фольклорных.
   - А давайте "Сиреневый туман", - внезапно предлагает Витя Будеев, и все тут же соглашаются. Эту песню, записанную на портативный магнитофон, совсем недавно привез из отпуска кто-то из офицеров, она всем нравится и есть на экипажной "Комете".
   - Добро, - кивает Башир Нухович и делает запись в блокноте. - И кто будет петь?
   - Желу..., извиняюсь, Миронов, - басит Ханников и хлопает по плечу сидящего рядом Желудка. Тот давится оставшимся от завтрака печеньем, сонно пучит глаза и с готовностью кивает.
   - Не подведешь, Миронов? - с надеждой взирает на него замполит.
   - Никак нет, товарищ капитан 2 ранга, - вертит башкой Желудок. - Только мне б перед выступлением десяток сырых яиц, для голоса.
   - За это можешь не переживать, - следует ответ, и в блокноте делается очередная запись.
   - А еще Серега спляшет "яблочко", - киваю я на Антоненко. - Ты как, Серый?
   - Нет вопросов, - ослепительно улыбается Серега. - Сбацаю.
   - Яблочко - старший матрос Антоненко - аккуратно выводит в блокноте зам. - Ну, а теперь декламация, что будем читать? - обводит он всех глазами.
   Мы переглядываемся и нерешительно пожимаем плечами. Поэтов среди нас нету.
   - А читать будем "Паспорт" - проникновенно изрекает зам. - Маяковского.
   - Это который из штанин? - хитро щурится Ханников и мы смеемся.
   - Отставить смех! - хмурится Башир Нухович. - Именно! И грозно обводит нас взглядом.
   - А кто будет? Мы не умеем, - вякает Лука, и все кивают головами.
   - Комсорг, - следует ответ. - Старший лейтенант Мальцев.
   Командир турбинной группы и по совместительству наш комсорг, Мальцев отличается богатырской статью, решительным командным голосом и умением "гнать пургу". Так что за судьбу "Паспорта" можно не беспокоиться.
   - Ну, вроде бы все - скрипит стулом заместитель. - Вопросы есть?
   - Нам бы того, новую гитару, - нерешительно говорю я.
   - Ага, и еще барабан, - подпрягается Витя Будеев.
   - Так я ж вам с месяц назад выписывал целых две, где они? - широко распахивает глаза Башир Нухович.
   - Одна поломалась, - вздыхает Саня Ханников и косится на Луку.
   Накануне, пытаясь переоборудовать одну из гитар в электрическую, умельцы устроили небольшой пожар, и инструмент приказал долго жить.
   - Ладно, найду я вам гитару, и барабан, - вздыхает капитан 2 ранга.- А тренироваться будете здесь, в ленкомнате. И чтоб матерных песен мне не петь, ясно?
   - Точно так, ясно! - дружно отвечаем мы, проникаясь ответственностью мероприятия.
   Всю следующую неделю, после ужина и до отбоя, мы осваиваем нужный репертуар в ленкомнате и ДОФе, куда нас водит лейтенант Мальцев.
   Дела идут неплохо и все довольны. Особенно Желудком. У него отличный лирический баритон и врожденное чувство такта.
   - Молодец, Миронов, - довольно гудит Соколов. - А я думал, ты только жрать умеешь.
   - Не, - хитро ухмыляется Витька, - и петь тоже.
   Кроме нашего, в смотре принимают участие еще шесть, обучающихся в Центре экипажей Северного и Тихоокеанского флота, матросы из команды обеспечения и местный подплав.
  

"В закрытом гарнизоне -3"

  
   Над Кольской землей, завывая, несется ветер. Он кружит в воздухе снежные вихри, гонит по заливу свинцовые волны и тоскливо воет в сопках.
   Пролетая над одной из отдаленных губ, так в Заполярье именуются заливы, ветер замедляет свой бег и немного стихает.
   Внизу, в мутной полутьме, размыто просматривается база, холодные, застывшие в припайном льду, тела ракетоносцев и обшарпанные казармы на берегу.
   Справа от них, в отдельно стоящем здании, с приткнувшимися рядом "Волгой" и несколькими "Уазами", в окнах тускло горит свет.
   В просторном, расположенном на втором этаже кабинете, меряя его шагами, задумчиво расхаживает человек.
   Ему далеко за сорок, на черной, с орденскими планками, габардиновой тужурке погоны вице-адмирала, а в зубах дымящаяся сигарета.
   Внезапно за спиной раздается вкрадчивый звонок "вч", человек подходит к покрытому плексигласом массивному столу и снимает с аппарата, телефонную трубку.
   - Слушаю, вас товарищ командующий, - щурится он от табачного дыма.
   - В море? Приказ Главкома?! Да они что там, охренели! И сигарета впечатывается в бронзу пепельницы.
   - Есть, понял. Будет исполнено, - через минуту с безысходностью говорит он, и осторожно кладет трубку на рычаг. Потом с ненавистью глядит на висящий на стене портрет и давит кнопку селектора.
   Вскоре бесшумно открывается обитая кожей дверь тамбура, и на пороге появляется молодой контр-адмирал.
   - Давай, Александр Иванович, присаживайся, - кивает ему на приставной стул хозяин кабинета, тянет из лежащей на столе пачки вторую сигарету и щелкает зажигалкой.
   - Значит так, - жадно затягивается он дымом и подходит к висящей на стене карте. - Срочно готовь к выходу на боевую службу экипаж Павлова. - Вот в этот район, - и тычет пальцем в координатную сетку.
   - Но это же операционная зона Тихоокеанского флота, - привстает на стуле начальник штаба.
   - А теперь и наша! - рявкает вице-адмирал. - Мне только что звонил комфлота, это приказ из Москвы!
   - Понял, - кивает контр-адмирал. - Но как же так?
   - А вот так, - тянется к подстаканнику с остывшим чаем командующий флотилией. - Там нет боеготовых крейсеров. Просрали флот, гребаные демократы!
   - М-да, - жует губами начальник штаба. - Срок выхода?
   - Еще вчера. Но постарайся уложиться в неделю, а я пока буду отбиваться от начальства. Глядишь, и для соединения, чего-нибудь выбью.
   Когда начальник штаба уходит, вице-адмирал извлекает из стоящего рядом сейфа початую бутылку водки, плещет в подстаканник и залпом выпивает.
   Выйдя от командующего, начальника штаба прошел через приемную со скучающим адъютантом к себе и срочно вызвал с лодки командира 410-й Павлова.
   - Здравия желаю, Александр Иванович, - хмуро козырнул тот, появившись в кабинете.
   - Здравствуй, Олег Николаевич, присаживайся. У тебя весь личный состав на месте?
   - Почти, - если не считать помощника, он в госпитале, и двух подавших рапорта на увольнение офицеров.
   - Да, теряем людей, теряем, - забарабанил пальцами по столу начштаба. В море хочешь?
   - Да хоть к черту на рога, надоел весь этот бардак на берегу, - хмыкнул капитан 1 ранга.
   - Ну что ж, в таком случае, готовься к выходу на боевую службу.
   - Вы это серьезно? - вскинул голову командир.
   - Вполне. На этот счет только что поступил приказ комфлота. Твоя лодка идет вне плана, вместо ТОФовской. У них там какая-то накладка.
   - Ясно. Просели тихоокеанцы, - нахмурился Павлов. - Когда выход?
   - Еще вчера,- отвел глаза начштаба. Так что давай, Олег, озадачивай личный состав и завтра в семь встречаемся у командующего.
   - Слушаюсь, - встал со своего места Павлов. - Но чтобы перед походом всем моим офицерам и мичманам были выданы зарплата и паек. Третий месяц бедствуют.
   - Добро, сделаем все что можем.
  
   Подкрепив себя живительной влагой и закурив очередную сигарету, вице-адмирал Орлов, так звали командующего, вызвал к себе заместителя по тылу.
   - Как дела с довольствием личного состава, Иван Лазаревич, - вскинул он на него набрякшие глаза. Не повторим остров Русский?
   - Не повторим, но плохо, - вздохнул лысый капитан 1 ранга, присаживаясь к приставному столу и раскрывая захваченную с собой папку. - Мясо и рыба на складах кончились, а овощей, круп и муки, едва хватит на месяц.
   - Что обещает тыл флота?
   - На этой неделе подкинут пару барж с картофелем, и это пока все.
   - Твою мать, дослужились, - горько произносит вице-адмирал. - Вот тебе и бартер!
   Слово "бартер" появилось на флоте несколько лет назад, когда началось тотальное разграбление страны, и он оказался никому не нужным.
   Для начала продали на металлолом Ленинградскую ВМБ, а потом дело пошло. С благословления Кремля, из состава флота стали выводить боеспособную технику и отправлять на "утилизацию", а оставшихся не у дел офицеров и мичманов, выбрасывать на улицу. В чьи-то карманы потекли миллионы долларов, а в уцелевшие гарнизоны просроченные продукты, гнилое обмундирование и заморский спирт "Роял".
   Не миновала сия чаша и флотилию Орлова. Сначала на ней расформировали одну из дивизий, а потом ужали до размеров бригады. Теперь вместо десятка, на боевую службу в Атлантику выходили считанные корабли, а остальные ржавели у пирсов.
  
   Выйдя из кабинета командующего и напялив на себя потрепанную канадку, Павлов поспешил на лодку, озадачивать личный состав.
   Стоявший у заснеженного пирса крейсер, встретил командира тусклым светом рубочных иллюминаторов и дремлющим у трапа верхневахтенным.
   - Не спать, твою мать! - рявкнул капитан 1 ранга и потряс моряка за плечо.
   Тот открыл опушенные инеем ресницы и испуганно захлопал глазами.
   Пару лет назад, Павлов не задумываясь, снял бы разгильдяя с вахты и арестовал на полные пятнадцать суток, но сейчас это был не тот случай.
   Моряк из учебных отрядов стал поступать мелкий, истощенный и никуда не годный. И таких в команде, был добрый десяток.
   Спустившись в центральный, командир безотлагательно собрал всех офицеров и сообщил о предстоящем походе. В кают-компании возникло веселое оживление, тусклые глаза засветились радостью, а старпом даже весело выругался.
   - Отставить фольклор! - деланно рассердился Павлов, и стал отдавать необходимые распоряжения.
   Ровно через неделю, расталкивая тупым форштевнем ледяную кашу, сопровождаемый двумя облезлыми буксирами, крейсер отошел от стенки.
   - Что и требовалось, доказать, - провожая его глазами, пробурчал Орлов, стоящим рядом с ним на пирсе, офицерам штаба и сутуло пошагал к машине.
  
   А в это время, в стоящем за сопкой балке, стройбатовцы варили собаку. Точнее варил один, кореец по национальности. А остальные пятеро, в замызганных ватниках и штанах, жадно пялились на ведро и вдыхали мясной запах.
   Когда-то, их приданный флотилии батальон, рвал в скалах базальт и возводил под ними, соединенное с морем фантастическое укрытие для ракетоносцев, а теперь был сокращен до роты и выполнял хозяйственные работы. Солдаты топили последнюю, из оставшихся в гарнизоне котельных, кое-как поддерживали в рабочем состоянии системы энергоснабжения, а заодно воровали и охотились на собак.
   В их темной холодной столовой давно уже подавали одну кирзу и пахнущий соломой чай с хлебом, а в когда-то обильном матросском камбузе, больше не оставалось объедков.
   - Ну, все Ким, хватит, - сглотнул слюну "дед" по кличке "Слон" и щелкнул самодельной финкой.
   - Хороший попался собачик, молодой, - заулыбался узкими глазами Ким, прихватил дужку ведра рукавицей и, слив воду в облупленную мойку, шмякнул его на стол.
   Через полчаса, обглодав последние кости, бойцы отвалились от стола и, свернув из собранных в поселке окурков самокрутки, закурили.
   - Слышь, Слон, а может подорвем на хрен отсюда, - глубоко затягиваясь процедил рыжий солдат. - Подломим у флотских оружейный склад и тю-тю. Как даги, в губе Белушья.
   - Не, - мотнул чубатой головой Слон. - У меня весной дембель. К тому же тех дагов, я слышал от моряков, потом альфовцы постреляли.
   - Иди ты! - не верит рыжий.
   - Сам иди, - басит Слон и метко харкает в печку.
   Через полчаса, прихватив сварочный аппарат и электроды, солдаты выходят наружу, запирают дверь балка и направляются в сторону поселка, заваривать очередную дыру в теплотрассе.
   - Ты смотри, никак в море вышли? - тычет рукавицей в сторону залива очкастый ефрейтор и все останавливаются.
   - Да, давно такого не было, - шмыгает носом рыжий, провожая взглядом исчезающий в тумане ракетоносец. - А может это снова захват, а Слон? Мореманы сперли лодку и дрыскают в Америку!
   Прошлой осенью в базе случилось невиданное. Один из матросов, ночью перестрелял восемь человек вахты, забаррикадировался в торпедном отсеке и пытался взорвать атомоход.
   Матроса угрохали, понаехало невиданно начальства, и был большой шум.
   - Не, - ухмыльнулся Слон. - Непохоже. И все двинулись дальше.
   Поселок встретил их безлюдьем, провалами выбитых в пустующих домах окон и грызущимися на свалках псами.
   Когда заварив дыру в парящей на холоде теплотрассе, солдаты грелись у разложенного неподелеку костерка, к ним от одного из домов подошла женщина.
   - Здравствуйте мальчики, - сказала она. - Вы мне не поможете?
   - А это смотря в чем, - солидно прогудел Слон. - Может и поможем.
   - Печку надо наладить, не горит.
   - Какой этаж?
   - Пятый.
   - Что ж, это можно - последовал ответ, - пошли, Витька.
   Через несколько минут вся тройка исчезла в темном зеве подъезда.
   Квартира была обычной, со стоящим на полу включенным обогревателем и двумя, укутанными в одежки маленькими пацанами.
   - Привет, дядя, - сказал старший, с худеньким прозрачным личиком, и протянул Слону маленькую ладошку.
   - Привет, - улыбнулся тот и осторожно ее пожал.
   - Вот сюда, мальчики, - открыла хозяйка застекленную дверь, и они прошли на кухню.
   Она тоже была обычной, с наросшим по углам инеем и небольшой "голландкой" в углу, перед которой, на полу, лежала горка тонких дощечек от ящика, а из открытой дверцы пахло гарью. Такие печки, с учетом северного климата, помимо парового отопления, при строительстве были установлены во всех пятиэтажках гарнизона, и теперь пришло их время.
   - Тэкс, - присел на корточки Слон. - Значит нету тяги?
   - Нету, - вздохнула женщина. - А электричество часто отключают.
   - Ну что ж, посмотрим, - последовал ответ, и из печки были извлечены обугленные щепки и бумага.
   Потом Витька щелкнул извлеченной из кармана зажигалкой и поднес ее к топке.
   - Точно нету, - хмыкнул Слон, засунул руку по плечо в топку и извлек оттуда свернутую в тугой кокон, черную офицерскую шинель.
   - А вот и причина, - сказал Витька. - Никак утеплялись? И весело взглянул на хозяйку.
   - Н-нет, - сделала та большие глаза. - Здесь до нас жила другая семья. Может они?
   - Вполне возможно, - философски изрек Витька, нагнулся к топке и снова щелкнул зажигалкой.
   - Порядок, - сказал Слон, после чего щепки были возвращены на место, и через минуту печка весело загудела.
   - А вот дров у вас маловато, - сказал он, сломав и запихнув в топку несколько дощечек. Скажите мужу, чтоб еще достал.
   - А мужа нет, - вздохнула женщина, - сегодня ушел в море. Сколько я вам должна?
   - Ничего, - переглянулись солдаты. - Тут делов с гулькин нос.
   - Нет, так нельзя, - не согласилась хозяйка и вышла из кухни.
   Вскоре она вернулась и сунула в руки Слона целлофановый пакет.
   - Держите, мужу перед походом выдали.
   - Ну что ж, спасибо, - растроганно прогудел Слон. - Пошли, Витек. Бывайте.
   Чуть позже парни сидели у костра и рассматривали его содержимое.
   В пакете были две банки тушенки, пачка сахара и несколько пачек "Примы".
   - Хорошая баба, - с чувством сказал рыжий, - добрая. Давайте ей дров притараним.
   Через час, на лестничной площадке пятого, высился аккуратный штабель наломанных ящиков, а стройбатовцы хрустели снегом в сторону базы.
   Над Кольской землей снова летел ветер.
   Крейсер Павлова, завывая турбинами и круша волны, шел в точку погружения, где-то в сопках слышался тоскливый вой полярного волка, а в Видяево, на еще живом "Курске", менялась корабельная вахта.
  
   Примечания:
   остров Русский - гарнизон Тихоокеанского флота, где в 1993 умерли от голода несколько моряков.
   "Курск" - ракетный подводный крейсер Северного флота. Погиб в 2000 году вместе с экипажем в море.
   балок - временное жилье, домик на полозьях, использующиеся на Севере.
   "кирза" - каша из перловой сечки (жарг.)
   "даги" - дагестанцы (жарг.)
  

"Как я был диверсантом"

   Утро. Понедельник. На флотилии день политзанятий, а у нас плановая оперативка.
   В просторной, обшитой светлыми панелями ленкомнате, под портретами членов Политбюро, за длинным, стоящим на возвышении столом, восседает наш адмирал с замом и вбивает в головы присутствующих опыт оперативного искусства.
   Впереди с умным видом сидят все три начальника отделов, затем старшие опера, и мы - молодые.
   Все глубокомысленно внимают, морщат лбы и делают записи в секретных тетрадях.
   В системе Третьего Главка наше подразделение не из последних, и к тому есть определенные причины.
   Не так давно в соединении выявлена кража оружия на базовых складах, а успевших демобилизоваться злоумышленников, наши ребята отловили аж на острове Саарема, на стадии организации банды, в одном из отделов активно ведется стоящая на контроле в Москве, оперативная разработка и на подходе вторая, по инициативному шпионажу.
   При всем этом, расслабляться адмирал никому не дает и жучит по полной программе.
   Выглядит он весьма колоритно. Рост за два метра, богатырская комплекция и невозмутимость сфинкса.
   - Ну, а теперь перейдем к лирике, - изрекает Василий Ефимович и протягивает руку к заму.
   Тот открывает кожаную папку и передает ему бумагу.
   Далее следует читка поступившего с Лубянки секретного циркуляра, из которого следует, что по инициативе ГРУ, направленное из Москвы, спецподразделение боевых пловцов, учинило проверку бдительности на Тихоокеанском флоте, с весьма плачевными результатами.
   Диверсанты проникли на одну из особо охраняемых баз, сперли оттуда крупного начальника, а заодно и штабные документы.
   В итоге состоялась "роздача слонов" и в том числе по нашему ведомству.
   "...В этой связи, всем начальникам Особых отделов Военно-Морского флота, предписывается принять дополнительные меры по усилению в соединениях противодиверсионной защиты, о чем безотлагательно доложить в 3-е Управление КГБ СССР.
   Подписал, вице-адмирал Жардецкий" - заканчивает Василий Ефимович, после чего обводит глазами аудиторию и возвращает бумагу заму.
   Методы работы боевых пловцов, как и меры борьбы с ними, мы знаем, но на практике с этими ребятами, слава богу, не сталкивались. За исключением адмирала.
   В середине пятидесятых он обеспечивал официальный визит в Англию Хрущева, Курчатова и Булганина на крейсере "Свердлов", в результате которого, пытавшийся его "обследовать", лучший боевой пловец британских ВМС, некто Лайонел Крэбб, остался без головы.
   Кто ему ее оторвал, адмирал не распространяется, но что там не обошлось без его участия, мы знаем точно.
   - Значит так, - говорит Василий Ефимович и делает значительное лицо. - Учиним на флотилии свою проверку. Нечай и Королев получат липовые документы, имитаторы магнитных мин и проникнут в режимную зону. Ну а там, если повезет, проведут учебное минирование нескольких объектов. Желательно, конечно, крейсеров. Как, справитесь? - прозрачно смотрит он на нас с Нечаем.
   - Точно так! - встаем мы со своих мест. - Постараемся.
   - Вот, вот, постарайтесь, - кивает лобастой головой начальник. Тем более, что в Москве вас этому учили. И, насколько я знаю, весьма неплохо.
   В Высшей школе, которую мы с Василием закончили год назад, помимо прочего, мы действительно проходили соответствующую подготовку на специальной базе ОМСДОНа, под руководством известного в "системе" полковника Бояринова и кое-что умеем.
   Потом следуют отчеты двух, вернувшихся из автономок оперативников, и Василий Ефимович смотрит на свои часы.
   - На сегодня все, - скрипит он креслом. - Начальников прошу остаться.
   Прихватив тетради, мы выходим в коридор и дымим сигаретами в курилке.
   - Да, - говорит капитан-лейтенант Саша Лазебный и хлопает Нечая по плечу. - Не повезло вам с Валеркой.
   - Это чего? - пускает тот вверх кольца дыма.
   - Если флотские отловят, головы оторвут,- многозначительно изрекает мой наставник, капитан 3 ранга Габидулин. - В штабе тоже есть такая бумага. От Горшкова.
   Перспективы с головами нас не устраивают, и мы переглядываемся.
   - Ниче, - подпрягается дежурный по отделу, Толя Воронин. - Будут бить, звоните. Я приеду, отвезу в госпиталь.
   В курилке грохает дружный смех, и я давлюсь сигаретой.
   Потом все расходятся, а мы с Васей отправляемся в его кабинет. Их отдел расположен в флотилийском, а сосед Нечая в автономке.
   - Как думаешь, у нас получится? - отпирает приятель сейф и пихает туда тетрадь.
   - А хрен его знает, - пожимаю я плечами, рассматривая висящую на стене карту Атлантики. - Ведь деваться все равно некуда.
   После этого выхожу наружу и топаю в свой отдел. Он расположен неподалеку, на третьем этаже одной из казарм.
   - Ты где ходишь, давай к начальнику! - встречает меня пробегающий по коридору с пачкой дел в руках Серега Сладков.
   - Давай, заходи, - кивает мне рыжей головой шеф, когда, постучав в дверь, я возникаю на пороге. - Присаживайся, будем мыслить.
   На столе перед начальником раскрытый гроссбух литерного дела, с подробной схемой и ситемой охраны всех объектов флотилии, в который они пялятся со стоящим сзади Габидулиным.
   - Не, со стороны серпантина в базу не пройти, - жует погасшую беломорину Мариоз Галимыч. - Охрана с вышки пристрелит.
   - Ладно, не обостряй, - хмыкает начальник и вскидывает на меня глаза.
   - Значит так, проверку начинаем в 13.00 завтра и шустрим до упора.
   - Пока не поймают, - каркает Габидулин и довольно потирает руки.
   - Нечай попытается пройти на нашу дивизию, его сейчас инструктирует Виль, а ты на девятнадцатую,- продолжает начальник. - А теперь посмотрим, что мы имеем - берет он в руки остро отточенный карандаш, и мы все склоняемя над схемой.
   - Тут, вдоль серпантина, - скользит по синьке карандаш, - по всей длине колючее заграждение, спираль бруно и сторожевые вышки. - Мертвых зон нету, проверено. Так что сюда не лезь, бесполезно.
   Я регулярно хожу по серпантину и согласно киваю головой.
   - Со стороны залива тоже, там охрана водного района и на пирсах автоматчики, - бормочет Александр Васильевич. - Остаются только КПП, - тычет он карандашом в схему, - со стороны казарменного городка и поселка.
   - Что ж, попробую через них, - пялюсь я на начальника. - А кем я буду?
   - А вот это мы сейчас определим, - тянется он к селектору и нажимает кнопку.
   Через минуту в кабинете появляется начальник секретной части Витя Минченко.
   - Так, а ну- ка притащи сюда документы прикрытия, - бросает ему капитан 2 ранга, извлекает из лежащего на столе портсигара сигарету и закуривает.
   Минченко исчезает, затем появляется вновь и вручает ему несколько удостоверений.
   - Не пойдет, милицейское, эти два тоже - гражданских специалистов, а вот это, вполне, - протягивает мне одно начальник.
   Это удостоверение личности офицера, со всеми необходимыми атрибутами, но без фото.
   - Твою вклеим и будет порядок, тычет в пепельницу папиросу Габидулин. -Минченко у нас в этих делах спец.
   - Без проблем, - говорит Витя,- щас я тебя щелкну и все будет сделано по высшему разряду.
   И тут меня осеняет мысль.
   - Александр Васильевич, а зачем вся эта лабуда, - киваю на удостоверения. Можно пойти настоящим матросом.
   - Это как?
   - Очень просто. До учебы я служил в этой базе срочную, и у меня остался военный билет. Кстати, он здесь, в сейфе.
   - А что, дельное предложение, - наклоняется к начальнику Габидулин. Матросом конечно лучше. Их тут как собак нерезаных.
   Чуть позже они рассматривают мой военный билет.
   - Т-экс, - листает странички Александр Васильевич, - старшина второй статьи, торпедист, в/ч 53117 - а ты что, у Милованова служил?
   - Ну да, - киваю я головой. Они сейчас в Гремихе.
   Знаю, дельный командир, - щурится он от дыма.
   - Только вот морда у тебя того, побольше стала, - тычет в фотографию пальцем Галимыч.
   - Что ж, вполне надежный документ, если не обращать внимания на даты, - резюмирует начальник.
   На КПП на это вряд ли обратят внимание, - закуривает очередную беломорину Габидулин. - А вот базовый патруль может замести.
   - Что ж, постараюсь ему не попадаться, - пожимаю я плечами. Кой какой опыт есть.
   Затем встает вопрос, кем я буду при необходимости представляться, и мы останавливаемся на специалисте ПМки. Их на базе целых три, матросы с плавмастерских целыми днями мотаются по лодкам, выполняя ремонтные заявки, и на этих "самоделкиных", мало кто обращает внимания.
   Потом начальник передает мне два имитатора магнитных мин и предлагает заняться экипировкой.
   - Ну, а если повяжут, молчи, - назидательно говорит он. Все равно притащат к нам.
   Вернувшись с Галимычем в наш кабинет, я для начала проверяю имитаторы, пришлепнув их к сейфу. Ничего, висят.
   - Интересно, где их взяли? - хмыкает он, звонит в наш взвод охраны.
   Через пару минут на пороге возникает сонный старшина и лениво прикладывает к бескозырке руку.
   - Все спишь, Огнев? - хмурится каптри, - Смотри, возьмусь я за тебя.
   - А чего? Я ничего, - бормочет тот и изображает подобие строевой стойки.
   - Как, по комплекции, подходит? - кивает на Огнева Галимыч, и я молча киваю.
   - Значит так, сынок, тащи сюда свою запасную робу, гюйс и бескозырку. - И чтоб были чистые. Понял?
   - Точно так, - отвечает тот и быстро исчезает.
   Вскоре он возвращается, и я забираю принесенные вещи.
   - И смотри, в команде не болтай - значительно изрекает каптри. - Свободен.
   Потом мы запираем дверь кабинета, я переодеваюсь и напяливаю бескозырку.
   - Ну, как?
   - Форменный барбос - восхищенно цокает языком Галимыч. - Так и хочется на губу отправить.
   В это время кто-то дергает дверь, потом звенят ключи и в кабинете появляется отсутствовавший на оперативке, капитан-лейтенант Веня Дядтчик.
   - Нихрена себе, - недоуменно пялится он на меня. - Тебя что, разжаловали?!
   - Вроде того, - наливает в стакан остывшего чифиря Мариоз Галимыч и рассказывает что и как.
   - Хорошее дело, - щелкает замками кейса Веня.- Лет десять назад наши учинили такое в Полярном. Большой шум был.
   - Как же, помню, - отзывается Габидулин и, открыв сейф, шмякает на стол кипу дел.
  
   Ровно в 13.00 следующего дня, набросив на плечо ремень фибрового чемоданчика (с такими ходят секретчики и моряки пээмок), я сбегаю по гулким ступеням казармы и выхожу из подъезда.
   Погода на все сто. Стоит один из тех солнечных дней, что случаются здесь осенью.
   Со стороны казарменного городка и режимной зоны, к властвующему на сопке камбузу, целеустремленно топают команды лодок и отдельные группы мичманов и офицеров.
   Оттуда я и начну свой диверсионный рейд.
   Минут через десять, миновав с тыла ряд казарм и вскарабкавшись наверх, я наблюдаю, как в широко распахнутые двери вливаются строи жаждущих подпитаться, а из них выходят уже сделавшие это. Одни, перекурив, и весело балагуря, направляются на часок приспнуть в казармы, а другие возвращаются на лодки.
   Вот эти-то мне и нужны.
   Дело в том, что пройти КПП можно двумя способами. Самостоятельно, или в строю. В первом случае, дежурный проверяет имеющийся у тебя документ, а во втором, старший команды называет число, и всех считают по головам.
   Второй мне кажется предпочтительней, и я решаю им воспользоваться. Тем паче, что рядом, под маты взвинченного лейтенанта, строится возвращающаяся на лодку группа моряков. Как только она начинает движение, я пристраиваюсь сзади, но офицер это замечает и изгоняет меня из строя.
   - Товарищ лейтенант, - ну разрешите пройти с вами, от своих отстал, - ною я и делаю несчастную рожу.
   - Пшел я сказал! Бог подаст! - рявкает офицер и, гремя сапогами, команда, направляется в сторону базы.
   - Вот гад,- в сердцах сплевываю я, и ищу новых спутников.
   И они появляются, в лице вываливающей из дверей, очередной команды. Судя по виду - все моряки навьючены вещмешками, чемоданами и другой "хурдой", их лодка уходит в ремонт или на другую базу. Их сопровождает пожилой благодушный мичман, и я, поддернув на плече свой чемодан, беспрепятственно пристраиваюсь сзади.
   - Че, хочешь с нами, проскочить? - косится на меня пыхтящий рядом морячок.
   - Ага, от своих отстал, - киваю я.
   - Бывает, - следует ответ, и мы начинаем спускаться с сопки.
   У открытых ворот КПП запарка. На въезде шмонают крытый тентом грузовик, за ним, переругиваясь с дежурными, топчется на месте какая-то команда, и на подходе мы.
   - Давай, давай, не задерживай! - орут из строя, грузовик отъезжает, и пеших начинают считать по головам.
   Злой мичман дважды ошибается, потом машет рукой узкоглазому помощнику и тот сбрасывает с крюка цепь.
   - Научись считать, лапоть! - орет кто-то из моряков и в шеренгах раздается веселый смех.
   Через сотню метров я отстаю от своих случайных спутников, принимаю чуть вправо и с деловым видом шествую вдоль длинного ряда уходящих в залив пирсов.
   У них монолитно высятся черные тела ракетоносцев, на которых идет боевая работа.
   Вот и корабли нужной мне дивизии.
   В курилке вынесенного на стенку одного из КДП, вольготно раскинувшись на скамейках, греются на солнышке и лениво перебрасываются словами несколько моряков.
   Судя по бледным лицам и клеймам "РБ" на синих репсовых костюмах, они недавно пришли с моря.
   - Привет кореша, загораем?
   - А то, - сонно откликается один из них. - Закурить есть?
   Я угощаю парней сигаретами и присаживаюсь рядом.
   - С пээмки? - кивая на мой чемодан, интересуется все тот же моряк.
   - Ну да, по заявке вот на эту лодку, киваю я на крейсер с бортовым номером "250". - У торпедистов поломка.
   - А у наших "румынов" всегда какие-нибудь заморочки - включается в разговор второй. - Мы, кстати, с этой "азухи", ночью пришли с автономки, экипаж в казарме отсыпается, а мы на вахте припухаем.
   - Ниче, через неделю сдадим ее второму экипажу и в санаторий, а потом в отпуска, - мечтательно произносит первый и внезапно оживляется. - Слушай, старшина, а у тебя в кисе, - толкает ногой чемодан, - целлулоида случайно нету? Под погоны на бушлат.
   - В кисе нету, а на пээмке есть, я тут у вас, наверное, несколько дней буду корячиться, так что принесу.
   - Добро! - радуется моряк, - держи краба, я Алик. И протягивает мне короткопалую руку. - Ну что, почапали? Провожу тебя, а то еще заплутаешь, - смеется доброхот. - А вы тут не засиживайтесь, нам еще генератор перебирать, - бросает он разомлевшим на солнце приятелям, и мы проходим на пирс.
   - А что, ваш минер на месте? - спрашиваю я, когда мы подходим к крейсеру.
   - Это Стрельников - то? - присвистывает Алик. - Держи карман шире! Офицеры и сундуки по полной оттягиваются в поселке.
   Затем по узкому пружинящему трапу мы поднимаемся на борт, где прислонившись к надстройке, дремлет молоденький матросик в канадке и с автоматом.
   - Не спи, карась, замерзнешь, - теребит его за плечо Алик, и мы ныряем в полумрак рубки.
   В центральном посту, удобно устроившись в кресле, сидит дежурный по кораблю, углубившись в чтение книги.
   - Товарищ лейтенант, - обращается к нему мой знакомец, - тут спец с пээмки, к нашим торпедистам.
   - Какой еще на хрен спец? - недовольно бурчит офицер, оторвавшись от книги.
   - Я по заявке Стрельникова. У них неполадки в системе осушения торпедных аппаратов.
   - Стрельникова говоришь? - тянет к себе лежащий на пульте один из журналов дежурный и листает замусоленные страницы. - Что-то я не вижу такой заявки.
   - Не знаю, может забыли записать, - пожимаю плечами. - Он сам звонил нашему командиру.
   - Может и забыли, - сладко зевает офицер. - Ладно, давай дуй.
   - Так смотри, не забудь про целлулоид, - напоминает мне на нижней палубе Алик, и мы расходимся в разные стороны.
   Отдраив переборку первого отсека и не обнаружив внизу вахтенного, я поднимаюсь по вертикальному трапу наверх, где, устроившись на разножке, мирно дремлет торпедист.
   В отсеке полный боезапас, а в нижних аппаратах, судя по мастичным печатям на крышках, торпеды с ядерными боезарядами.
   - А? Чего? - недоуменно хлопает парень глазами, когда я трясу его за плечо и сообщаю, кто и откуда.
   - Заявка говоришь? - сладко зевает матрос. Ну что ж, погляди чего там.
   - Кстати, где твой вахтенный у трапа? - киваю я на люк. Там, на пирсе, твой "бычок". Щас придет, даст вам жизни.
   - От сука, снова спит! - шипит матрос, вскакивает и спешит к люку.
   Как только его голова исчезает, я прохожу к торпедным аппаратам, ныряю под направляющую балку и, поставив рядом чемодан, шлепаю вынутый из кармана имитатор за один из приборов. Потом открываю свой "инструментарий" и начинаю звенеть ключами.
   Через несколько минут у переборки звякает трап и появляется торпедист.
   - Ну, как тут? - подходит он к аппаратам.
   - Все нормально, один краник подтекал, - закрываю я крышку чемодана и выбираюсь наружу.
   - Ну, бывай, - киваю парню и направляюсь к люку.
   Проходя по второму отсеку, бегло его осматриваю и, не обнаружив ничего интересного, поднимаюсь на верхнюю палубу, где расположены каюты старших офицеров. Дверь одной из них приоткрыта, внутри пусто. Из дверцы вмонтированного переборку сейфа торчит связка ключей, на миниатюрном столике бутылка из-под "Боржоми" и офицерская тетрадь в черной обложке, а из расположенной рядом кают-компании, слышен стук фишек.
   Я протягиваю руку, хватаю тетрадь и съезжаю по трапу вниз. Там запихиваю ее под робу, перебираюсь в третий отсек и поднимаюсь в центральный.
   Дежурный все также читает книгу.
   - Ну, как, самоделкин, починил свою систему? - перелистывает он очередную страницу.
   - Точно так, починил, прощайте товарищ лейтенант.
   - И тебе не кашлять, - следует лаконичный ответ, и, поддернув на горбу чемодан, я карабкаюсь наверх.
   Через десять минут, отойдя на приличное расстояние от корабля, решаю передохнуть и направляюсь к отдельно стоящему в центре базы, высотному зданию санпропускника. По утрам в нем переодеваются следующие на лодки экипажи, а сейчас пусто.
   Поднявшись по бетонным ступеням на четвертый этаж, я первым делом просматриваю тетрадь - она секретная и принадлежит замполиту, потом прячу ее в чемодан и закуриваю.
   Сверху вся база как на ладони и я выискиваю очередную жертву. Нахожу ее довольно быстро.
   Это стоящая у одного из пирсов с открытыми люками лодка, у которой снуют пару десятков моряков, разгружая приткнувшийся рядом "ЗИЛ". Судя по бортовому номеру, лодка тоже из 19-й дивизии и как нельзя лучше, подходит для моей гнусной цели.
   Покинув здание, я беспрепятственно миную КДП и первым, кого встречаю на пирсе, оказывается мичман, сопровождавший команду, с которой я проник в базу.
   Матерясь и размахивая руками, он руководит погрузкой в носовой части корабля.
   Приняв озабоченный вид, я пристраиваюсь к снующим по трапу морякам и поднимаюсь на борт. Выглядит это вполне естественно, поскольку в такие моменты на кораблях бывают самые различные представители береговых служб и штабное начальство.
   Пройдя в корму, где у открытого люка суетятся несколько матросов, я помогаю им спустить очередной ящик и тоже оказываюсь внизу.
   Там также кипит работа, и я, приняв озабоченный вид, направляюсь в носовую часть корабля, решив установить вторую "мину" в его реакторном отсеке. Там нет боевых постов, что значительно облегчает задачу, и имитатор быстро находит свое место за одной из распределительных коробок.
   Спустя час, выйдя из режимной зоны уже проверенным способом и козыряя изредка встречающимся по пути офицерам, я устало плетусь в отдел. Хреново все-таки быть диверсантом. Даже учебным.
  
  
   Примечания:
   3 Управление КГБ - Управление военной контрразведки.
   ГРУ - Главное разведывательное управление Генштаба.
   ОМСДОН - Особая мотострелковая дивизия особого назначения.
   Бояринов Г.И. - полковник госбезопасности, Герой Советского Союза. Погиб в Афганистане при штурме дворца Амина.
   Горшков С.Г. - адмирал флота Советского Союза. Главком ВМФ.
   Литерное дело - дело оперативного учета.
   КПП- контрольно пропускной пункт.
   ПМка - плавучая мастерская.
   "Секретчик" - специалист секретной части.
   "РБ" - специальное клеймо "радиационная безопасность".
   "Румыны" - торпедисты (жарг.)
   "Азуха" - атомный подводный крейсер 667-А проекта (жарг.).
  

"Черные сухари"

  
  
   - Команде подъем! - доносится сквозь пелену сна и казарма оживает.
   Ежась и покашливая, мы сбрасываем с себя одеяла и шинели, которыми укрывались на ночь, быстро напяливаем робы с сапогами и выстраиваемся на среднем проходе. Там уже маячат строевой старшина Жора Юркин и дежурный лейтенант.
   - Так, - сипло басит прохаживаясь перед шеренгами Жора. - На улице минус двадцать пять, зарядка отменяется. Всем живо умываться, идем на завтрак, а потом в поселок на снег.
   - А че мы? Мы ж на днях ходили! - недовольно гудят из строя.
   - Ат - ставить разговоры! - выступает вперед офицер. - Сказано на снег, значит на снег!
   - Вольно, разойдись! - подпрягается Жора и строй распадается.
   Сонно переругиваясь и прихватив туалетные принадлежности, мы направляемся в умывальник, плещем на лица парящую от холода воду и наскоро дымим сигаретами у обреза. А через полчаса, опустив уши шапок и отворачивая лица от секущего крупой ветра, в наклон идем в сторону камбуза.
   Зима на Кольском в этом году выдалась небывалая. К середине декабря замерз залив, на побережье постоянно лютует пурга и все кругом занесено снегом.
   На камбузе, не смотря на многолюдность, тоже холодно, и мы завтракаем, не снимая шинелей.
   - М-да, - говорит опорожняя очередную кружку дымящегося кофе Витька Допиро. - Холодрыга почти как у нас в Сибири.
   Затем мы набиваем карманы шинелей оставшимся сахаром и галетами, спускаемся вниз, и в сопровождении лейтенанта выходим наружу.
   Пурга чуть стихла, ночной мрак посветлел, и в казарменном городке уже вовсю машут лопатами несколько экипажей. Тоже самое происходит и в базе, где с пирсов и корпусов лодок, вахта сбрасывают в залив тонны снега.
   Миновав режимную зону, с ползающими по ней двумя бульдозерами, мы переваливаем низкую гряду сопок и оказываемся в поселке. Там уже орудуют лопатами "губари" и, получив в ДОФе орудия труда, наша команда присоединяемся к ним.
   Объект - площадь в центре. Сначала работа идет вяло, но постепенно мы втягиваемся, и площадь освобождается от снежного покрова.
   Между тем, поселок просыпается. На его улицах появляются женщины, везущие на салазках малышей в садик, стайки бегущих в школу пацанят и несколько гарнизонных собак.
   Последние, дружелюбно помахивая хвостами, сразу же направляются к нам.
   - О, Бой! Здорово! - радостно гудит Вовка Солодовников и, сняв рукавицу, протягивает ладонь здоровенному сенбернару. Тот довольно пыхтит и шлепает в нее свою лапу.
   Мы угощаем собак сахаром, они с достоинством хрустят, потом метят ближайший сугроб и трусят в сторону базы.
   - Пошли заступать на вахту! - смеемся мы, и снова беремся за лопаты.
   К полудню площадь принимает свой первозданный вид, по ее периметру высятся горы снега, и мы сдаем орудия труда техничке ДОФа.
   - Так, десять минут перекур, а потом на обед, - смотрит лейтенант на наручные часы и все дымят сигаретами.
   Чуть позже, весело переругиваясь и толкаясь, мы строимся в колонну, слышится команда "шагом марш!" и сапоги гремят по брусчатке.
   - Шире шаг! - приплясывает сбоку Жора, и мы поддаем ходу.
   Метель давно кончилась, небо просветлело и окружающая панорама впечатляет.
   Справа, за поселком, сливаясь с горизонтом, высятся заснеженные гряды сопок, слева, внизу, морозно парит залив, с застывшими на нем утюгами ракетоносцев, а вдоль берега замерзшего в низине озера, серебрятся инеем заснеженные кустарники.
   - Красиво, - пускает морозные клубы пара изо рта, шагающий рядом Серега Чибисов. - Словно в сказке.
   Через полчаса, разгоряченные ходьбой, мы подходим к высящемуся на сопке камбузу, взбираемся наверх по широкому деревянному трапу и одними из первых вливаемся в широко распахнутые двери.
   В просторных залах, на длинных, рассчитанных на десятерых столах, уже матово отсвечивают пирамиды алюминиевых мисок, стоят исходящие паром бачки и чайники с компотом, а также причитающиеся подплаву деликатесы.
   Мы с шумом занимаем свои четыре, рассаживаемся по скамьям и обнаруживаем, что вместо хлеба, на столах сухари. Ржаные, величиной с ладонь.
   - Что за хрень? - бурчит Витька Кругляк, берет один и вертит перед глазами.
   Мы делаем то же самое, недоуменно вертим башками и начинаем возмущаться.
   - Эй, боец! - хватает Жора за локоть пробегающего рядом "нарядчика". - А где хлеб? И тычет тому в нос сухарем.
   - Нету, - бубнит моряк. - Выдали, что дали.
   - А нам по барабану, - гудим мы. - Тащи хлеба!
   На шум появляется дежурный по камбузу и разъясняет, что в гарнизоне сломалась пекарня и пока придется обходиться сухарями.
   - Так они ж каменные, во! - орет здоровенный Саня Кондратьев и молотит одним по столу. Крышка трясется, но сухарь цел.
   - Щас, - ухмыляется мичман и машет кому-то рукой.
   Через минуту у стола возникает еще один нарядчик и брякает на стол молоток. Новенький, судя по всему из "ЗИПа".
   - А теперь вот так, - гудит мичман и крушит им отобранный у Сани сухарь. - Ну, а теперь кидайте их в миски, наливайте борщ и вперед.
   - От суки, че делают, - вертит Жора в руках молоток, когда дежурный отходит с разъяснениями к очередной вопящей команде. - На долби, - и сует молоток Кондратьеву.
   Потом миски наполняются борщом, в них помещаются сухарные осколки и в воздухе возникает непередаваемый аромат ржаного хлеба.
   - М-м-м, - довольно мычим мы, активно работая ложками. - Вкусно!
   К концу обеда от сухарей остаются только крошки, а последний, запасливый Желудок, запихивает в карман робы.
   - Путевая вещь, - косится на меня Жора. - Надо на вечер в казарму прихватить.
   - Понял, - говорю я, выбираюсь из-за стола и топаю в хлеборезку. Там у меня приятель.
   - Привет, Жень, - захожу в небольшое помещение, с сияющим в центре столом их нержавейки, на котором установлено что-то вроде гильотины.
   - Здорово, - улыбается сидящий на банке, одетый во все белое Женька и сует мне волосатую лапу.
   - Че, отдыхает твой комбайн? - киваю на гильотину.
   - Ага, - зевает хлеборез. - Пекарня гавкнулась, вот, выдаю сухари, - и тычет пальцем в стоящие у стены крафтовые мешки.
   - Выдай для наших дополнительно, - заглядываю я в один.- Добро?
   - Добро, - соглашается Женька, тянет со стеллажа бумажный пакет и загружает его коричневыми сухарями.
   - А откуда такие? Раньше никогда не видел.
   -Из спецрезерва, - многозначительно поднимает вверх палец хлеборез. - Это, который закладывают на военное время. Вон, на мешках и дата есть.
   И действительно, на сером крафте, помимо "госта" и еще каких-то надписей, указан год изготовления.
   - Это ж надо!- удивляюсь я. - Мы тогда еще не родились.
   - Ну да, - кивает бритой головой Женька. - Мы не родились, а сухарей уже наготовили. Кстати, в них рожь высшего качества. Сейчас такой нету.
   Когда вернувшись назад и брякнув увесистый пакет на стол, я сообщаю о происхождении экзотического продукта, Желудок сразу же изъявляет желание лично его тащить.
   - Не, - вертит головой Жора. - Сожрешь по дороге. Понесет Кондратьев.
   А на следующий день снова заработала пекарня, и нам выдали свежий хлеб. Белый и черняшку.
   Но все еще долго вспоминали те сухари. Насушенные, когда мы еще не родились.
  

"Близнецы"

   - Держи, - говорит Виктор, передавая мне грифованную бумагу, с синим штемпелем "входящий" и датой регистрации. - От коллег из Казахстана.
   Я расписываюсь за полученный документ, и когда начальник секретной части покидает кабинет, начинаю читать.
   " На N ... от ... сообщаем, что в связи с полученной информацией, нами взят под оперативное наблюдение младший сержант Янкель Сергей Павлович, проходящий службу в войсковой части 54190-А в должности командира отделения передающих радиоустройств космической связи.
  
   При этом установлено, что в период нахождения в краткосрочном отпуске в городе Ленинграде, в августе сего года, Янкель имел контакт с гражданином Финляндии Юхани Койвисто, проходящим по оперативным учетам Ленинградского УКГБ. О дальнейших результатах проинформируем дополнительно. Начальник Особого отдела в/ч 16491 полковник Марьин".
   - Что и требовалось доказать, - бормочу я, кладу бумагу в папку и выхожу из кабинета.
   - Ну что ж, ожидаемый ответ, - прочтя информацию, окутывается дымом мой начальник и накладывает в верхнем левом углу резолюцию "В дело".
   Потом я получаю ряд ценных указаний, возвращаюсь к себе, и, открыв тяжелую дверцу сейфа, извлекаю оттуда объемный талмуд, в серой глянцевой обложке.
   Это стоящее на контроле в Третьем Главке КГБ СССР дело оперативной разработки. Оно имеет окраску "инициативный шпионаж", кодовое название "Близнецы" и находится в моем производстве.
   Прошлой весной, когда я вернулся из автономки, второй, обслуживаемый мной крейсер, ушел на плановый ремонт в Северодвинск и мне поручили новый объект.
   Это была команда обслуги штаба одной из дивизий, расположенного на стоящей в заливе финской ПКЗ. В ней было несколько десятков моряков срочной службы, обретавшихся в качестве писарей, шифровальщиков, коков, а также других, нужных для обеспечения работы штаба, спецов.
   - Значит так, - сказал вызвавший меня по данному вопросу, наш адмирал. - Примешь объект у Габидулина и займешься им по полной программе. Пока все. Иди.
   Готовящийся к переводу на Большую землю, ветеран отдела, капитан 3 ранга Мариоз Галимович Габидулин данное воспринял как длжное, передал мне по описи пару тощих агентурных дел, ключ от имеющейся на ПКЗ каюты, а также выдал исчерпывающую характеристику на отцов - командиров моряков обслуги.
   - Засранцы, - убежденно сказал он. - И в команде у них бардак.
   Судя по толщине дел, и тому что в них имелось, "сексоты" - один офицер, а второй мичман, трудились на тайной ниве абы как и никакой ценной информации не выдавали.
   - М-да, - недовольно пробубнел мой непосредственный начальник, когда я доложил о приеме объекта и своих соображениях. - Приобщать надо, приобщать.
   Это, инертное на первый взгляд выражение, имело глубинный смысл, предполагало активизацию моей деятельности и приискание новых бойцов невидимого фронта
   - Из моряков срочной службы? - поинтересовался я у начальника.
   - Именно, - качнул тот лобастой головой. - Нужно пошуровать в низах. Чем и как дышат.
   - В таком случае разрешите идти?
   - Давай, жду результатов.
   На следующее утро я уже сидел в спецчасти штаба и с умным видом изучал учетные карточки моряков, потом знакомился с каждым у себя в каюте, а вскоре в разные концы нашей необъятной родины, полетели спецзапросы на самых интересных.
   Спустя опродолжительное время, все они, за исключением двух, вернулись увенчанные штампами "не привлекался", "не состоит" и " по оперативным учетам не значится", а вот эти самые два, заслуживали внимания.
   В первом, поступившем из дома на Литейном в городе Ленинграде, где я когда-то стажировался, значилось, что интересующий нас Янкель Виктор Павлович, в бытность студент Ленинградского госуниверситета, прирабатывал фарцовкой и имел контакты с иностранными моряками, а во втором, пришедшем из УКГБ по Закарпатской области, сообщалось, что дед матроса Гуцула Алексея Васильевича, осуждался в 1944 году за пособничество бандеровцам.
   - Вот тебе и раз, - подумал я про Янкеля, который произвел на меня самое благоприятное впечатление при первой встрече. Парень был бойким, не лез за словом в карман и выгодно отличался от многих других своих сослуживцев. К тому же он был старшим вестовым в кают-компании начальствующего состава штаба и положительно характеризовался по службе.
   - М-да, нужно его поизучать, - констатировал начальник после моего доклада по данному поводу. - Запроси у территориалов, более подробную информацию по этому Янкелю. Ну а что думаешь делать со вторым?
   - Тоже изучать, на предмет вербовки. Боец служит по первому году, но довольно разбитной и шустрый. Кстати, он тоже из вестовых
   - Добро, соглашается начальник, - продолжай работу.
   Спустя непродолжительно время официальный Гуцул релаксировлся в тайного "Шварца" и под моим чутким руководством, стал постигать азы одной из древнейших профессий.
   Парень оказался словно создан для нее, и через месяц, "отрабатывая" своего старшего коллегу, выдал такую информацию, что я опупел.
   На очередную встречу он притащил клочок бумажки, на котором значились должности и фамилии начальствующего состава дивизии, а также командиров всех ракетоносцев.
   - Откуда это у тебя? - выдохнул я.
   - Переписал у Янкеля.
   И далее, приняв заговорщицкий вид, "Шварц" рассказал, что накануне, уединившись с тем в одной из подсобок, они угостились полученными из Закарпатья салом, с грелкой хлебного самогона, потом Янкель расчувствовался, поведал приятелю немного о своей жизни и показал хранившиеся в бумажнике фотографии близких.
   - Ну и как он жил? - поинтересовался я.
   - Здорово, - наклонился ко мне Шварц. - Родители, крупные шишки, он с братом учился в институте, приторговывал иностранными шмотками, и все такое.
   - И где сейчас брат?
   - Тоже служит, где-то в Казахстане, в РВСН.
   - Интересный расклад, - промелькнуло в голове. - Этот здесь, а тот в РВСН.
   - А откуда ты это переписал? - ткнул я пальцем в бумажку.
   - Когда смотрели с Янкелем фотки, он выронил из бумажника листок. А когда уснул, я стал прибираться, развернул и прочел все это. Потом переписал, а листок засунул в бумажник. А что, не надо было?
   - Надо, - пробормотал я, переваривая услышанное. - Молодец. А теперь слушай задание.
   Пока активный Шварц выполнял очередное поручение, из Ленинграда поступила новая информация.
   В ней сообщалось, что родители Янкеля работали в закрытом НИИ и несколько лет назад, возвращаясь из Крыма, погибли в автомобильной катастрофе. Они с братом остались на попечении бабушки - почетного гражданина города на Неве и сподвижницы Землячки. Впоследствии, за неуспеваемость, оба были исключены из университета и призваны в армию.
   - Чем дальше в лес, тем толще партизаны,- констатировал начальник, ознакомившись со всем полученным, потом выслушал мои соображения и, запихав материалы проверки в папку, отбыл на доклад к адмиралу.
   - Давай, заводи "ДОР", - вернувшись через час, шлепнул он их мне на стол.
   На первом листе синела резолюция высшего руководства, с указанием "докладывать ежедневно".
   - А окраска? - осторожно поинтересовался я.
   - Инициативный шпионаж, - невозмутимо пыхнул папиросой начальник. - А название "Близнецы".
   - Есть, - сглотнул я слюну и потянулся к машинке
   Чуть позже, отстучав на ней необходимое постановление и получив размашистую подпись под обязательным "Утверждаю", я сидел в секретной части и сшивал свой первый ДОР на специальном станке.
   - Ну, с почином тебя, - сказал Витя Минченко и шлепнул на обложку синий прямоугольник штампа. - Давно таких материалов не было.
   Всю вторую половину дня я провел в поселке, на встрече с одной из своих "секретных" дам из числа жен офицеров, а вечером, уединившись в кабинете начальника и прихлебывая крепкий чефир, мы верстали план оперативно-розыскных мероприятий по "Близнецам".
   Им было предусмотрено дальнейшее изучение Янкеля, установление его связей и места службы брата, а также все остальное, что делается в подобных случаях.
   Первый результат дала перлюстрация корреспонденции.
   На имя фигуранта пришло письмо из Казахстана, в котором сообщалось о его предстоящей демобилизации и самых лучших впечатлениях о службе. "А имеются ли такие у тебя?" - значилось в нем.
   - Да, впечатлительный парень, - констатировал начальник. - Подготовь-ка туда информацию для наших коллег.
   Между тем "Шварц" продолжал удивлять своей работой.
   На очередной встрече он сообщил, что у Янкеля имеется несданный помощнику фотоаппарат "Зенит-Е" и представил наполовину засвеченную кассету. На ней имелись панорамные снимки базы, а также отсеков подводных ракетоносцев.
   - Это ж надо, - пробормотал я. - Он что и на лодках бывает?
   - Ну да, - последовал ответ. - У земляков. А кассету выкинул, посчитал, что засветилась.
   - Не хватится? - вынул я сигарету и мы закурили.
   - Не, - лаконично заявил Шварц. - А еще он был в дыре.
   - Ч-чего? - едва не подавился я дымом.
   - Ну да, - в той, что под хитрой сопкой.
   "Дырой" в гарнизоне называли особо режимный объект в сопках, где военными строителями уже лет пять возводилось секретное укрытие для ракетоносцев. Вроде того, что описано в "Секретном фарватере". Доступ в него имел строго ограниченный круг лиц и только по специальным пропускам.
   - Значит так, Петя, - затушил я в пепельнице сигарету. - А теперь нам нужно выяснить, есть ли у Янкеля шхеры. Ведь должны быть?
   - Должны, - немного подумав, ответил тот. - Они у всех есть.
   "Шхерами" у моряков называют укромные места на корабле, где можно хранить то, что нежелательно видеть начальству. Например, то же "шило", игральные карты или "гражданку". Этих мест великое множество и отыскать их весьма непросто.
   Потом мы обсуждаем все детали, оговариваем место и время очередной встречи, и расстаемся.
   С получением последней информации разработка набирает обороты и берется на контроль высшим начальством. Из Североморска наезжают кураторы, обнюхивают каждый лист и дают ценные указания.
   А через неделю мы обнаруживаем тайники Янкеля. В одном фотоаппарат и отснятые кассеты, а во втором две записных книжки. С ожидаемыми снимками и записями. Все это конспиративно фиксируется и остается на месте.
   То, что "насобирал" внук пламенной революционерки, составляет государственную тайну, имеет признаки шпионажа и карается по закону лишением свободы сроком на двадцать лет.
   Потом осуществляется обязательный этап легализации - тайники "случайно" обнаруживаются командованием при очередном шмоне, и с Янкелем проводится душещипательная беседа.
   Ломать судьбу братьям не стали. Зачли заслуги бабушки и родителей, профилактировали, и они вернулись в свой город на Неве.
   А со Шварцем, тогда уже полковником СБУ, мы пересеклись через много лет на просторах нынешнего СНГ. И вспомнили за чаркой вот эту историю. Которая так хорошо закончилась. Для всех.
  
  

"Растворимый кофе"

   - Королев, подъем! - разрывает тишину отсека потусторонний голос из "каштана". -Приготовиться к подъему флага!
   - Есть! - протираю я сонные глаза, натягиваю на себя "РБ", сую ноги в кожаные тапки и, кряхтя, выбираюсь, из своей "шхеры", устроенной под торпедными стеллажами правого борта.
   Вообще - то у меня есть штатное место в шестиместной каюте четвертого отсека, но я там никогда не сплю. Себе дороже. По тревогам не нужно сломя голову нестись на боевой пост, и никто не храпит рядом.
   Шхера у меня оборудована по высшему классу. На чисто вымытом линолеуме палубы у борта, каютный паролоновый матрас со всеми спальными атрибутами, над ним тихо жужжащая люминесцентная лампа, а в "зиповской" шкатулке у переборки, десяток книг, нехитрый матросский скарб и различный консервированный харч - пожевать на вахте. Еще была гитара, но ее приказали вернуть в каюту. За пение в отсеке матерных песен.
   Сладко потянувшись, я пялюсь на мерцающие на переборке отсечные часы - до подъема флага еще есть время, щелкаю рубильником и включаю дневное освещение. Отсек расцвечивается мягким неоновым светом, в котором холодно блестят зеленые туши торпед, сияют лаком алые звезды на крышках торпедных аппаратов и матово отсвечивает надраенная медяшка.
   Под ногами упруго пружинят стальные пайолы, идя вдоль прохода я привычно осматриваю отсек и минут пять крещусь пудовой гирей. Потом, прихватив из бортовой шкатулки электробритву и туалетные принадлежности, спускаюсь по трапу на нижнюю палубу.
   Там, у переборочного люка, сонно клюет носом второй вахтенный, с висящим на поясе штык-ножом. По корабельным правилам торпедный отсек является особо охраняемым, допуск в него имеет ограниченный круг лиц и, помимо дежурного торпедиста, внизу бдит такой вот боец, назначаемый из числа молодых, не сдавших на самоуправление матросов.
   В данном случае это Витька Жуков, по кличке "годок". Он в нашем экипаже третий месяц, имеет за плечами институт, но отличается удивительной тупостью и ленью.
   Отпустив Витьке мимоходом леща и пробурчав, - не спи, замерзнешь, - я привычно окидываю взглядом манометры станций воздуха высокого давления и пожаротушения, после чего, насвистывая, направляюсь в расположенный по левому борту командирский гальюн. Он у нас в заведовании, что немаловажно. Одно дело бегать в общие, в третьем и пятом ( а по тревоге, которая может длиться несколько часов, хрен побежишь), и совсем другое иметь под рукой свой, который посещает только "кэп" и мы, торпедисты.
   Отперев ключом замок, я отдраиваю чмокнувшую резиной дверь, переступаю высокий комингс и оказываюсь в блистающем фаянсом и мельхиором небольшом помещении. Так, здесь тоже порядок. Спускной баллон продут, давление в нем на нуле, холодная и горячая вода в наличии.
   Чуть позже, освеженный холодной водой и одеколоном, я снова карабкаюсь на верхнюю палубу, извлекаю из бортовой шкатулки сложенный вчетверо отутюженный гюйс и бережно кладу его на направляющую балку. Наш ракетоносец относится к кораблям первого ранга и помимо поднимаемого на рубке военно-морского флага, на носовом флагштоке одновременно поднимается этот самый гюйс. Он кумачового цвета, с большой золотой звездой в центре.
   А пока суть да дело, извлекаю из - под одного из аппаратов запотевшую жестяную банку, дырявлю крышку складнем в двух местах и прикладываюсь к ней
   - Виноградный попался, высосав половину - довольно бормочу я и ору, - Витька!
   У переборки звякает трап, в люке возникает стриженая башка "Годка" и он косолапо рысит к пульту.
   - На, освежись, - передаю я ему посудину, и, довольно хрюкнув, Витька снова исчезает внизу.
   Ночью лодочная вахта принимала на борт продукты к очередному выходу в море. Через люк первого, как обычно, под надзором интенданта загружали деликатесы: шоколад, вино, икру, воблу, копченую колбасу и соки.
   Потом за активную работу и отсутствие фактов умыкания их, мичман выдал всем по банке соку и шоколадке, а мне, как старшему в отсеке, еще одну.
   - На, старшина, держи, - сказал он. - Такого напитка ты не пробовал.
   Банка действительно была необычной. Серебристого цвета, с плотно пригнанной утопленной внутрь крышкой, без традиционного маслянистого покрытия и этикетки.
   - Наверное какое-нибудь питье, - подумал я и сунул все под аппарат.
   Мои размышления прервал загоревшийся глазок "каштана" и последовавшая вслед за этим команда, - старшине 2 статьи Королеву и старшему матросу Алешину выйти наверх!
   Перебросив гюйс через плечо, я лезу в темную шахту входного люка первого, проворачиваю рукоятку кремальеры, мощные пружины приподнимают тяжелую крышку и я выбираюсь наружу.
   В глаза бьет золото встающего из-за сопок солнца, а ноздри щекочет йодистый запах моря.
   - Привет румынам! - весело орет с высокой рубки, уже суетящийся там, рядом с вахтенным офицером, рулевой-сигнальщик Серега Алешин.
   - Привет, - машу я ему рукой, разворачиваю кумачовое полотнище и начинаю крепить гюйс к флагштоку.
   Интересно, почему торпедистов на флоте традиционно зовут "румынами"? Я не раз пытался выяснить это у наших офицеров и мичманов. Никто ни хрена не знает. Даже мой старшина команды Олег Ксенженко - признанный авторитет по истории флота. Хреновое какое-то прозвище и непонятное.
  
   Вот, к примеру, механиков зовут "маслопупами", акустиков "глухарями", секретчиков "шаманами". Тут все просто и ясно. Особенно если ты обладаешь здоровым чувством юмора. А мы "румыны". И придумал же кто-то.
   Вооружив флагшток и придерживаю полотнище гюйса, я застываю у него в готовности к подъему и кошусь глазом на рубку. Серега тоже маячит у своего и корчит мне рожи.
   А на пирсе, у борта субмарины уже выстроился в две шеренги прибывший с берега экипаж. Черные пилотки, синие "РБ". Вдоль строя, поблескивая позолотой на козырьке фуражки и заложив руки за спину, неспешно прогуливается командир, на глади залива сонно покачиваются чайки. На других пирсах та же картина. Впечатляет.
   Потом на одной из плавказарм, в которой располагается штаб флотилии включается метроном, гулко отсчитывающий последние минуты, с последним его стуком над синью залива разносится усиленная мегафоном команда, - "На Флаг и Гюйс смир-рна! Флаг и Гюйс поднять!"
   Команда многоголосо репетуется вахтенными офицерами лодок, в мире все замирает и под торжественные звуки Гимна Союза Советских Социалистических республик, монолиты рубок и тупые форштевни подводных крейсеров расцвечиваются трепещущими на ветру сине-белыми и кумачовыми стягами.
   - Во-о-ольно! - несется над заливом.
   Синие строи распадаются, под сотнями ног звенят стальные трапы и команды исчезают в рубочных дверях.
   На Флоте начинается новый день.
   Задраив за собой входной люк и спустившись в прохладную тишину отсека, я усаживаюсь в кресло вахтенного и прислушиваюсь к корабельным звукам.
   Через несколько минут внизу слышен звон переборочного люка, потом звякает вертикальный трап и на палубе поочередно возникают мои мичмана.
   Впереди, чуть сгорбившись, угрюмо топает и сопит здоровенный старшина команды Олег Ксенженко, а за ним с выражением муки на лице, вяло ступает старший спец Саня Порубов. Судя по виду, накануне они где-то крепко "усугубили" и теперь мучаются похмельем.
   - Держи краба, - хрипло басит Олег и сует мне волосатую лапу. - Как вахта, все путем?
   - Точно так, - киваю я, и уступаю мичману кресло.
   Под центнером веса жалобно звенят пружины, и Олег неподвижно застывает.
   Саня тоже сует мне вялую ладонь, пробирается ко второму, у командирского пульта и обессилено плюхается в него.
   - Слышь, Валер,- через минуту жалобно сипит он. У тебя попить ничего нету?
   - Есть, - отвечаю я, какая-то хрень в банке. Интендант на погрузке дал.
   - Давай, - мотает чубатой головой Олег. - Трубы горят.
   Через минуту он вертит в руках заветную банку и выщелкивает из нее ногтем крышку.
   - Дзин-нь, - звонко катится та по пайолам, а старшина команды недоуменно пялится на банку.
   Там, под крышкой, золотится фольга.
   - Ну давай, отрывай ее, - ноет приковылявший к нам Саня. - Там наверное пиво, импортное, я слышал про такое.
   - Пиво говоришь? - оживляется Олег, протыкает фольгу шариковой ручкой и приникает ртом к отверстию.
   Через секунду он морщится и, чертыхаясь, утирает рот платком.
   - Там какой-то горький порошок, вроде кофе, - шипит сквозь зубы.
   - Ну-ка, ну-ка,- отбирает у приятеля емкость Саня и приникает к отверстию бледным носом.
   - Точно, пахнет сгущенным кофе, но почему он высох? - смотрит на меня прозрачными глазами Саня.
   - Не знаю,- пожимаю я плечами, интендант говорил, что напиток.
   - Вот суки! - наливаясь злостью гудит Олег. - Уже и в подплав стали туфту гнать. Выкинь ее на хрен!
   - Что за шум, а драки нету! - слышится со стороны кормы, и из люка появляется коренастая фигура нашего "бычка", капитан-лейтенанта Мыльникова.
   Как всегда, когда его не вздрючит командир, Сергей Ильич весел и жизнерадостен.
   - Да вот, - встав с кресла, демонстрирует ему злосчастную банку Ксенженко. - Какой - то суррогат вместо сгущенного кофе загрузили.
   - Суррогат говоришь? - берет Мыльников у мичмана банку и осторожно нюхает содержимое.
   Потом его глаза превращаются в щелки и "бычок" заливается смехом.
   Ничего не понимая, мы недоуменно переглядываемся, а Саня из-за его спины, крутит пальцем у виска, - чокнулся.
   - Эх вы, тундра, - насладившись нашим видом, констатирует Сергей Ильич, усаживается в свое кресло и сообщает, что в банке кофе, но не сгущенный, который, слегка разведя кипятком, на лодках выдают на завтрак, а растворимый. Такой он пил в Египте, где в свое время бывал с дружеским визитом.
   - Так, Королев, давай по быстрому в офицерскую кают-компанию, притарань кипятку, - бросает он мне. - Щас попробуем.
   Когда через несколько минут я возвращаюсь в отсек с горячим чайником, на крышке пульта стоят четыре мельхиоровых кружки (презент от работяг из Северодвинска), в которые Сергей Ильич извлеченной из сейфа серебряной ложечкой, засыпает коричневый порошок.
   - Давай, - кивает он на чайник, и я лью кипяток в кружки.
   Он густо темнеет, вспухает венчиками золотистой пены и по отсеку разливается чудный аромат.
   Сергей Ильич берет одну из кружек, осторожно прихлебывает и довольно мычит.
   - Не иначе бразильский, - выдыхает он. - Чего пялитесь, пейте.
   Мы пьем. Кофе крепкий, с легкой горечью и нам нравится.
   - В него бы еще сахару, - смахивает со лба выступивший пот Саня.
   - Нельзя, - отрицательно вертит головой капитан-лейтенант. Он убивает вкус.
   После второй кружки мичмана оживают, и мы дружно хвалим напиток.
   - Ну вот, - ухмыляется Сергей Ильич. - А говорили суррогат. И чего вы у меня такие дремучие?
   Затем, выяснив откуда, он прячет банку к себе в сейф (а то весь выхлебаете), и выдает нам короткую лекцию о пользе черного кофе.
   - Так он что, импортный? - кивает Саня на сейф.
   - Скорее всего да, такой технологии в Союзе нету.
   Потом начинается, проворот оружия, проверка корпуса на герметичность и нам становится не до разговоров.
   Впоследствии выяснилось, что это была одна из первых партий растворимого кофе, выпущенного в Москве по отечественной технологии и поступившая для апробации в подплав.
   А через несколько лет, в середине 70-х, он поступил в продажу. И качество, кто помнит, было не в пример нынешнему. Умели тогда делать.
  
   Примечания:
  
   Шхера - укромное место (жарг.)
   РБ - спецодежда подводников на атомных подлодках (жарг.)
   Репетовать команду - дублировать ее.
   Туфта - барахло, брак (жарг.)
  
  

"Сила традиции"

   В Ленинграде небывало солнечный июнь и белые ночи.
   Приехав из столицы, мы с Володей Мазаевым и Васей Нечаем проходим оперативную стажировку в "Большом доме" на Литейном. С девяти утра до восемнадцати вечера занимаемся практикой сыска и перенимаем опыт старших коллег. А после возвращаемся в гостиницу, переоблачаемся в гражданку и, прихватив Вовкин "Зенит", до трех утра знакомимся с достопримечательностями Северной Пальмиры.
   После трех лет службы в забытых богом полярных гарнизонах, город Петра кажется нам сказкой, и мы не перестаем им восхищаться.
   Уже самым тщательным образом обследованы Эрмитаж, равелины Петропавловки и Петродворец, посещены "Аврора" и Кронштадт, совершены плавучие экскурсии по Неве и пешие по питерским рюмочным.
   Сейчас второй час ночи, но светло как днем. С берега веет легкий бриз, нанося запахи деревьев и цветов, бескрайняя, сливающаяся с горизонтом гладь залива призрачно искрится, ощущение нереальности.
   Мы расслаблено сидим за столиком кафе морского трамвайчика, который попыхивая дизелями тихо чапает в сторону Кронштадта, пьем холодное до ломоты в зубах "рижское" и любуемся окружающим пейзажем.
   В носу, под звуки льющейся их динамика музыки, лихо отплясывает группа питерской молодежи, судя по всему студенты.
  
   У моря, у синего моря,
   Где чайки плывут над волною,
   Где солнце светит лишь для нас с тобой,
   Целый день, поет прибой!
  
   несется над залвом и нам хорошо. Вот так бы плыть и плыть без остановки.
   - Да, щелкнув зажигалку и закурив очередную беломорину, мечтательно говорит Василий. - Вот из-за таких минут и стоит жить.
   - Ага, - щуря кошачьи глаза на длинноногих девчонок в мини, - поводит широченными плечами Вовка. - Ленинградки красивее москвичек. И трахаются лучше.
   - Циник ты, однако, Вова, - обижается Нечай. - Я имею в виду вот все это. И делает театральный жест над головой.
   - А, это, - бормочет Мазай. - Согласен. И идет знакомиться с очередной девчонкой.
   - Не обращай внимания, Васек, - хлопаю я приятеля по плечу. - Дед же служил на торпедных катерах, а там сам знаешь, скорость, тряска, ну и остались одни инстинкты.
   - Это точно, - бурчит Нечай, и мы заказываем еще пива.
   Спустя час мы бредем по набережной в сторону Исаакиевского собора. На пустынных проспектах сонно мигают отключенные светофоры, но кругом людно. Мимо пропархивают веселые стайки молодежи, неспешно шествуют пожилые пары, группами проходят иностранные туристы, откуда-то доносится звон гитары и песня Окуджавы.
   - Интересно, где мы сегодня будем питаться, - зевает Вовка. - Уже воскресенье, а в гостиничном кафе выходной.
   - Ох и любишь ты дед земные утехи, - сокрушенно вздыхает Вася. - Найдем. Лучше впитывай красоту великого города. Тут жили и творили такие люди!
   - А я и впитываю, - делает стойку на руках Мазай и, пройдя метров десять вниз головой, снова встает на ноги. - Но жрать все равно хочется.
   - Не бузи, Вова, - тут тебе не спортзал, назидательно говорю я, и мы весело смеемся.
   Минут через десять мы останавливаемся у памятника Медному всаднику и в очередной раз с интересом его разглядываем.
   - Шедевр! - восхищенно цокает языком Нечай. - Растрелли был, гениальный скульптор.
   - Интересно, сколько слупил с Екатерины за памятник этот самый гений, -ухмыляется Вовка. - И яйца у коня какие-то подозрительные, без патины.
   - Точно,- говорю я, приглядываясь к памятнику. - Вроде как недавно сделанные
   Несколько минут мы живо обсуждаем этот вопрос, и решаем, что конские причандалы оторвали местные вандалы, как например, шпагу у Петра I в парке его имени в Кронштадте.
   Мы там были и выступавший в качестве экскурсовода наш наставник, старший лейтенант Валера Пшеничный рассказал, что на протяжении последних лет, какие-то злоумышленники регулярно похищали из рук Императора шпагу. Их впоследствии отловили, но, судя, но судя по явно обновленным атрибутам царского коня, не всех.
   Решив утром выяснить все у Валеры, который обещал заехать за нами в десять, и был фанатом своего города, мы отправляемся в гостиницу вздремнуть. А шпиль Адмиралтейства уже золотит утренняя заря.
   Ровно в десять, когда мы заканчиваем пить пустой чай с сухарями, дверь номера стремительно распахивается и на пороге возникает наставник.
   Вместо привычной формы на нем летний щегольский костюм и остроносые штиблеты. Валера благоухает парфумом и как всегда жизнерадостен.
   - Так, парни, сейчас двинем на Васильевский и позавтракаем, там кавказцы открыли шикарную чебуречную с марочными портвейнами, я угощаю.
   Вскоре мы выходим из такси у небольшого строения, у дверей которого застыл хмурый вышибала и нетерпеливо переминается длинная очередь.
   - Во сколько любителей чебуреков, - присвистывает старлей. - Давайте орлы, двигайте за мной.
   При виде Пшеничного вышибала изображает улыбку и предупредительно распахивает глухую дверь.
   - А чего этих без очереди! - орут из толпы.
   - Ша! Поднимает волосатую лапу цербер. У них заказан столик!
   Оформленный в современном стиле зал, с сияющей никелем стойкой бара и тихой восточной музыкой заполнен до отказа. Вверху беззвучно вращаются лопасти огромного вентилятора, а снующие между столиками официанты разносят клиентам золотистые, издающий дразнящий запах чебуреки и темные бутылки портвейна.
   - Вах! Валерий Петрович, - гортанно восклицает появившийся словно из-под земли полный, восточный человек с янтарными четками в руках и обменивается рукопожатием с наставником. - Рад вас снова видеть. Зашли покушать?
   - Да, Алихан, организуй нам пожалуйста все по полной программе.
   - Рафаэль! - щелкает толстяк пальцами и рядом возникает официант.
   - Обслужи моих друзей, по высшему разряду.
   Вскоре мы сидим за одним из столиков, на котором поочередно возникает по порции дымящихся чебуреков, чашки душистого куриного бульона к ним, всевозможная зелень и запотевшие бутылки марочного порвейна.
   - Ну, за успешное продолжение вашей стажировки - произносит Валера тост и мы сдвигаем стаканы.
   Потом отдаем дань всему, что на столе и восхищенно мычим. Таких чебуреков в Москве нету. Разве что в ресторане "Узбекистан", но он нам не по карману. Превосходен и портвейн, терпкий, маслянистый и с запахом муската.
   - А теперь наш, - снова набулькивает Валера стаканы, и они выпиваются за тех, кто в море.
   Утолив первый голод, мы откидываемся на высокие спинки стульев, дымим сигаретами и с обожанием взираем на наставника.
   Валера по своему уникальная личность. Один из самых молодых оперативников в Особом отделе Ленинградской ВМБ, он уже старший опер обслуживает особо важные объекты на Кировском заводе, морской учебный отряд и "Аврору". Причем не имея специального образования и заочно обучаясь в Ленинградском госуниверситете. По работе у него блестящие результаты и масса благодарностей от начальства. А еще, что немаловажно для нашей профессии везде друзья и знакомые.
   Забегая вперед скажу, что в октябре 1986, находясь на боевой службе в Атлантике в составе экипажа ракетного подводного крейсера "К-219", на котором произошел взрыв в ракетной шахте, капитан 3 ранга Валерий Петрович Пшеничный принял на себе командование в одном из аварийном отсеков и без потерь вывел весь личный состав наверх.
   - Послушай, Петрович, - наклоняюсь я к наставнику, а с конем Медного всадника у вас все в порядке.
   - Так вы заметили? - следует ответ и он беззвучно хохочет. - Молодцы, в наблюдательности вам не откажешь, учту в отзыве. А конь, это проделки нахимовцев. Небось уже встречали их?
   - Ну да, видели в увольнениях, серьезные пацаны.
   - Еще те кадры, - улыбается Валера. Офицеры потом из них получаются отменные, но побузить хлопчики любят.
   Не знаю, с каких уж времен, у них традиция. В ночь накануне выпуска надраить асидолом яйца коню Петра. И так каждый год. Чего только командование училища и городские власти не делали, чтоб это прекратить. У нас же тут полно иностранцев и разных делегаций. Отлавливали их и наказывали, накануне выпуска ставили наряд милиции, все впустую. В день выпуска яйца всегда блестят как корабельная рында. Кстати, он через неделю. Можете потом сами сходить к памятнику и в этом убедиться.
   - Вот черти, - довольно крутим мы головами. - Упертые ребята.
   - Ну да, - соглашается Валера. - А еще они гроза местной шпаны. Метелят тех при всяком удобном случае.
   Через неделю, в день очередного выпуска нахимовцев, мы съездили к Медному всаднику.
   Причандалы императорского коня сияли ослепительным блеском.
  
  

"Дружеский визит"

  
   - Так, парни, - заявил нам утром в своем кабинете Валера Пшеничный. - Завтра в Питер с дружеским визитом заходит эскадренный миноносец ВМС Нидерландов, и нам предстоит участвовать в обеспечении. Знаете что это такое?
   Мы знаем, поскольку уже несколько раз задействовались в таких мероприятиях в вместе с оперативниками из "девятки" - стояли в первой линии перед мавзолеем на Красной площади на майские и ноябрьские праздники и обеспечивали безопасность визита в Москву Индиры Ганди.
   - Ну и добро, - кивает головой Валера.- А теперь краткий инструктаж.
   На следующий день, в назначенное время, мы находимся в числе встречающих в порту, где у причала выстроена шпалера курсантов военно-морского училища с карабинами и отсвечивают красными фуражками милицейские наряды.
   - И кто там у них сейчас правит? - интересуемся мы у наставника.
   - Королева Беатрикс, пару лет назад она была у нас, посещала Эрмитаж. Весьма импозантная дама.
   - А будут ли моряки эсминца сходить на берег?
   - Непременно.
   Спустя час, окрашенный в шаровый цвет корабль с голубым, увенчанный короной и якорем флагом на гафеле, лихо швартуется у стенки, и на берег подаются швартовы и трап.
   - На краул! - громогласно орет какой-то морской начальник и курсантские карабины, холодно отсвечивая штыками стройно взлетают вверх.
   Как только нога первого гостя, судя по виду адмирала, ступает на причал, морским оркестром исполняются гимны обоих стран, под звуки которых он обменивается рукопожатиями с представителями местной власти и командующим ЛенВМБ.
   - А-а-а! - восторженно орут за ограждениями порта толпы многочисленных зевак, среди которых полно молодых девиц.
   - Во-во, - бросает в ту сторону взгляд Валера. - И все питерские бляди тут, будет им сегодня работа.
   Исполнив протокол и обменявшись любезностями, наши бонзы вместе с гостями усаживаются в черные "Волги" и уезжают в Смольный, а спустя некоторое время, весело балагуря, на причал спускается толпа уволенных на берег иностранных моряков.
   Все нидерландцы рослые, в какой-то несерьезной опереточной форме, упитанные и в очках. На груди фотоаппараты, в руках объемистые спортивные сумки.
   Сразу же за линией оцепления моряки попадают в руки восторженно визжащих девиц, вместе с которыми усаживаются в стоящие цугом такси и уезжают в город. Еще немного поглазев на заморский корабль, толпа расходится и набережная пустеет.
   - Так, - смотрит на часы Валера. - Теперь эти орлы до двадцати двух будут таскаться по кабакам, пьянствовать и ублажать наших девок, а потом накупят сувениров и назад. К этому времени мы снова будем здесь, а теперь поехали в отдел.
   По дороге мы интересуемся, есть ли среди сошедших на берег моряков наши коллеги.
   - Обязательно, - кивает наставник, - визит дело серьезное, как без них. И помощник военно-морского атташе Нидерландов в Питере профессиональный разведчик, давно пасем, но пока пусто.
   - И иностранцев в ходе таких визитов приобщаете?
   - А зачем? Они нужны ГРУшникам, а мы контрразведка.
  
   Вот наружка "смежников" и наша агентура, сегодня присматривать за ними будет. С кем законтачат, есть ли знакомые, нет ли оперативного интереса к закрытым объектам.
   - И часто иностранные корабли заходят в Питер с дружеским визитом? - спрашивает у Пшеничного Вовка.
   - На моей памяти это третий. Год назад на СКРе приходили англичане. Им навстречу выслали однотипный корабль. И в точке рандеву английский командир предложил нашему потягаться в скорости. Тот получил добро командующего и вперед.
   В базу наши пришли на десять минут раньше. И это притом, что наш сторожевик постройки середины шестидесятых, а их год как со стапеля сошел.
   Потом мне этот самый командир, Сашка Голубев, рассказывал, что на подходе к базе у них от тряски, в корме заклепки повылетали, но все-таки утерли англичанам нос, чтоб не зазнавались.
   - Ну а наш командующий чего?
   - Снял с Сашки ранее наложенное взыскание. А чего еще?
   - Так тут же престиж страны! - возмутился Васька. Я б этого Голубева в звании повысил.
   - Ну, вот когда станешь адмиралом, тогда и посмотрим, - смеется Валера.
   В десять вечера мы снова в порту, неподалеку от эсминца.
   А вот и первое такси, из которого выбираются два подвыпивших нидерландца с виснущими у них на шеях девицами.
   После этого следует душещипательная сцена прощания, девушки шлют своими кавалерам воздушные поцелуи и кричат "олавью!", а те, взвалив на горб туго набитые сумки, покачиваясь, идут к трапу. Затем подъезжают еще такси, и все повторяется по аналогичному сценарию.
   - Да, неплохо служится парням, - переглядываемся мы с приятелями. Ходят с визитами, кабаки, бухло, девки.
   - Так они ж все контрактники, - улыбается Валера. - И получают на уровне наших адмиралов.
   - М-да, - чешем мы затылки. - Крепки, однако капиталисты.
   Впрочем увольнение заканчивается благополучно не для всех.
   Из очередного подъехавшего такси несколько девиц с трудом извлекают горланящего какую-то песню моряка. Он пьян в стельку и едва передвигает ноги. Кое - как добравшись до трапа, двухметровый детина с трудом взбирается наверх, где его встречает невозмутимо взирающий на все это, вахтенный офицер.
   Что-то коротко пролаяв, он с ходу врезает пьянице по физиономии и тот с грохотов валится рушится на палубу. Затем следует короткий свисток, появляются два подвахтенных и тащат бесчувственное тело вниз.
   - И это тоже капитализм, - констатирует Валера. - Плакало его месячное содержание.
   - Точно? - вскидывает на наставника глаза Вовка.
   - Ну да, у них такой порядок.
   Через трое суток визит заканчивается и НАТОвский эсминец величаво отходит от стенки.
   - Габриель, Лукас! - кричат с набережной размахивая руками девицы, - мы вас ждем, приезжайте еще!
   - И мы тоже, - подмигивает нам Валера. - Пошли, парни, есть интересный сигнал.
  
   Примечания:
   "Девятка" - 9 управление КГБ, обеспечивавшее безопасность высших должностных лиц.
   "Приобщить" - завербовать (жарг.)
   "Наружка" - служба наружного наблюдения (жарг.)
   Смежники - территориальные органы КГБ.
   Точка рандеву - место встречи кораблей в море.
  

"Форт Красная горка"

  
   - Выходи строиться! Живо, мать вашу! - орут снаружи, и разношерстая толпа призывников нерешительно прыгает с подножек.
   Длинный состав блестит заиндевелыми вагонами, впереди попыхивает дымом паровоз, кругом зима.
   - Р-равняйсь! Смир-рна! - оглушительно вопит один из сопровождавших нас старшин в куцем бушлате и вдоль строя, заложив за спину руки в хромовых перчатках, неспешно дефилирует офицер в черной шинели и с дубовыми листьями на козырьке фуражки.
   - Поздравляю вас с прибытием на форт Красная Горка! - останавливается он в центре и тяжело ворочает шеей.
   - ...р-а-а! - вразнобой выдыхают полторы тысячи глоток, и с дальних берез срывается стая ворон.
   Офицер морщится, бросает что-то стоящим рядом сопровождающим и отходит в сторону.
   Потом всех пересчитывают.
   - Напр-а-во! - следует команда. - Прямо, ша-агом арш!
   Поддернув на плечах тощие рюкзаки и втянув бритые головы в поднятые воротники одежек, мы расхлябано топаем по заснеженной пристанционной улице в сторону синеющего вдали соснового бора.
   После недельной езды в надоевших вагонах идти приятно и все с интересом пялятся по сторонам.
   - И где ж этот, как его, форт? - толкает меня в бок, шагающий рядом Степка Чмур.
   - А хрен его знает, - потираю я замерзшее ухо. - Наверное, впереди.
   Из нашего города нас пятеро - Саня Йолтуховский, Витька Белецкий, Вовка Костенко, Степка и я. Остальная братия тоже из Донбасса, с добавлением представителей средней полосы России, Грузии и Узбекистана.
   Через километр расчищенной от снега дороги, строй входит под своды вековых, огороженных высоким забором сосен, втягивается в широко распахнутые, увенчанные якорями, металлические ворота, и они с лязгом закрываются.
   Никакого форта перед нами нет.
   Перед глазами расстилается громадный, вымощенный булыжником плац, с расположенными по обе сторонами краснокирпичными зданиями и виднеющимися в сосняке крышами казарм.
   Тут нас снова строят, пересчитывают и распределяют по казармам.
   Эти деревянные строения, со стенами из тонких досок и буржуйками вместо печей, были рассчитаны максимум на пятьдесят-шестьдесят человек. Нас же гостеприимные балтийцы, набили в каждое не менее двухсот.
   "Новоселье" сопровождалось далеко не радостными воплями аборигенов и гостей. Но хозяева и тут оказались на высоте.
   Прибывших построили вдоль нар и внушительного роста старшина прорычал,- молчать, салаги! На флоте живут тесно, но без обид! А чтобы было просторней - вещи к осмотру!
   Присутствующая здесь же группа моряков быстро прошмонала наши пожитки, извлекая из них остатки домашней снеди, спиртное и одеколон.
   - Этого вам не положено! - многозначительно изрек верзила, - карантин!
   Затем всех распределили по нарам, из расчета четыре человека на парный лежак, разъяснив, что ложиться на него нужно не вдоль, а поперек, вывели на плац, вручили лопаты и заставили чистить снег.
   Ровно в полдень, по сигналу корабельной рынды, нас пересчитали в очередной раз и повели на обед. На камбузе было тесно, грязно и сыро. Одновременно кормили несколько сотен человек. Ели в верхней одежде щи с непроваренной капустой и перловку, чуть сдобренную маслом. На десерт компот, с запахом браги и тараканами. Ушли голодными.
   Снова чистили снег, строились, пересчитывались, и это все при десятиградусном морозе. А одежда у нас осенняя, на "рыбьем меху". Ужин оказался таким же несъедобным, но есть его пришлось. В двадцать три часа отбой.
   В казарме, несмотря на скученность, жуткий холод. Из щелей стен сквозняк и снежная пороша. На нары, с лежащими на них старыми матрацами, укладываемся по четверо, поперек, как учили, не снимая пальто и ватников.
   У двух топящихся в проходе буржуек уютно располагаются опекающие нас моряки. Они ужинают отобранными у нас продуктами, запивая их водкой и разведенным в кружках одеколоном, режутся в карты и ссорятся из-за каких-то принесенных с собой шмоток.
Мы все это видим и нам не по себе.
   - Вот тебе и флот, мать бы его еб,- тихо шепчет лежащий рядом Витька Костенко.
   Утро. Холод в казарме собачий. По углам иней. Буржуйки погасли.
   Вокруг них в живописных позах спят балтийцы, от которых разит сивухой и парикмахерской. На полу разбросаны игральные карты, пустые бутылки и флаконы от одеколона. Здесь же лежат непонятно откуда взявшиеся два карабина и подсумки с патронами.
   Последующие дни, мало чем отличаются от предыдущих. На пересылке царит невообразимый бардак.
   У нас отбирают или вынуждают отдавать личные вещи, заставляют выполнять бессмысленную работу, вроде выноса на улицу и проветривания деревянных топчанов, и все время пересчитывают, резонно понимая, что от такой жизни кто-нибудь обязательно ударится в бега.
   Но и мы обживаемся. Посоветовавшись, подкупаем верзилу-старшину (дарим ему Санькины часы) и он разрешает нам не ходить на камбуз.
   Дело в том, что на пересылке есть несколько сносных буфетов, в которых продаются продукты, лимонад и курево. А у нас имеются деньги, заначенные в потайных местах, причем неплохие, поскольку до призыва мы вкалывали на шахтах и недурно зарабатывали.
   В первый поход в буфет идем впятером - всем землячеством.
   Там очередь, человек двадцать, В основном кавказцы и азиаты.
   Эти ребята приспосабливаются везде. Впоследствии, на лодках, я их не видел. Зато на камбузах, складах и в других "хлебных" местах их хватало с избытком.
   Пристраиваемся в хвост очереди, советуемся, чего взять и сколько.
   В это время, расталкивая локтями возмущающихся рекрутов, к витрине буфета нахраписто протискиваются трое парней в флотской форме без погон. По-видимому такие же призывники, как и мы, но уже отправляемые в часть.
   - Кончайте бузить, пацаны! - пытается их урезонить Костенко. Он самый мелкий из нас, но очень задиристый и опасный в драке.
   - Молчи, блоха! - цедит самый рослый из троицы и, оттеснив плечом очередного парня, протягивает в окошко буфета деньги. Остальные громко ржут и добавляют еще несколько оскорбительных фраз в адрес Витьки.
   Переглядываемся и подходим к витрине. Саня резко хватает согнувшегося у окошка верзилу за плечо, рывком поворачивает к себе и, не давая опомниться, бьет в челюсть.
   По опыту зная, что после его кулака редко оставались на ногах даже матерые забойщики, набрасываемся на остальных двух и быстро набиваем им морды.
   - Чапайте отсюда,- зловеще шипит битым Чмур.
   Подвывая и утирая розовые сопли, они волокут поверженного друга в сторону казарм. Пользуясь замешательством очереди, мы наспех отовариваемся хлебом, сухой колбасой и сгущенкой. Прихватываем несколько бутылок полузамерзшего лимонада и сигареты.
   Обедаем среди заснеженных сосен, в беседке за вещевыми складами.
   После драки настроение улучшилось и нам весело. Оставшиеся продукты упаковываем в захваченный с собой рюкзак и зарываем в снег под небольшой елью.
   - Запас карман не тянет, - смеется Вовка Белецкий, поглаживая заплывающий глаз.
   Через несколько дней в медчасти пересылки проходим еще одну комиссию, где за мои часы подкупаем мичмана - медика, который обещает перевести Сашку в команду, направляемую в морскую авиацию. Там служат два года, а Саня у нас женатик. Мичман держит слово и после комиссии Йолтуховского действительно переводят в команду 90 - морская авиация.
   Между тем зима все сильнее осаждает Красную Горку. Почти каждый день идет снег, морозы усиливаются до двадцати градусов. Многие ребята заболевают.
   Особенно достаётся азиатам, которые легко одеты и не привыкли к таким холодам. Только из нашего барака, за несколько последних дней в госпиталь отправили человек двадцать. У всех подозрение на пневмонию и воспаление легких. Мы пока держимся.
   Наведывался Саня (он теперь живет со своей командой), притащил литр водки и два старых флотских ватника. А еще через сутки нас, наконец, переодевают, это верный признак предстоящей отправки в части - какие, мы не знаем. Согласны хоть к черту на рога, только бы удрать из этого "Бухенвальда".
   Форму получаем на складах, стоя под открытым небом в очереди к раздаточным окнам. Переодеваемся здесь же, под крытыми навесами, продуваемыми сквозняками. После такого моциона, тела и лица у нас синие, как новые флотские робы. Оглядываем друг друга.
   Видок у вновь испеченных мореманов аховый: черные длинные шинели почти волочатся по снегу, из - под них непрерывно сползают вниз широченные хлоптчато- бумажные штаны, яловые ботинки из свиной кожи весят кажется не меньше пуда. Мы все напоминаем бурсака Хому Брута из гоголевского "Вия", но никак не моряков. К тому же эти флотские обновки совсем не греют.
   Сложив свои домашние одежки в рюкзаки, уныло плетемся к казармам.
   И так целый день: под низким серым небом, с падающим из него снегом, в направлении складов непрерывным потоком уныло движутся стриженые пацаны, а оттуда - волочащие ноги и тихо матерящиеся Хомы Бруты.
   Между казармами днем и ночью горят огромные дымные костры, в которых жгут одежду призывников, не подлежащую отправке домой. Здесь же снуют какие - то мичманы и старшины, набивающие мешки вещами получше.
   - Смотрите хлопцы, мародеры, - шепчет Белецкий.
   Я вытаскиваю из рюкзака почти новую меховую шапку, сую ее за пазуху, а сам мешок швыряю в костер. Минутой позже это делают и земляки.
   Матерясь, к нам подбегает разгоряченный охотой за шматьем краснорожий пожилой мичман.
   - Вы что делаете, салаги! - свирепо орет он. Не нужно, так мне бы отдали! Возьми, если сможешь, - зло смеется Витька, и мы уходим от места, где сгорает наша последняя связь с домом. На душе погано. Не таким мы ожидали увидеть флот.
   К вечеру нас отправляют. Прибыли "покупатели" из флотских экипажей Ленинграда и Кронштадта. Офицеры, мичманы и старшины держатся особняком. Местные балтийцы общаются с ними предупредительно и даже подобострастно.
   Рослый капитан-лейтенант, с болтающимся у бедра пистолетом, строит нас, зачитывает список и кивает стоящим рядом потянутым старшинам в бушлатах.
   - Равняйсь! См-мирно! Напра-во! Прямо, ша-гом арш!, - звонко командует один из них и, шаркая ботинками, расхлябанный строй движется к воротам. Нас молча провожают оставшиеся ребята. Среди них Сашка.
   Он в кургузом ватнике и натянутой на уши кепке, хмур и подавлен. Мы уходим, а он остается.
   Вытаскиваю из-за пазухи шапку и перебрасываю ее другу. - Носи Санек, мы тебя найдем и спишемся! - кричат оба Витьки и Серега.
   - Отставить разговоры! - бросает на ходу идущий сбоку старшина. - Конечно, спишетесь, ребята.
   В лицо нам ветер, влажный и почему-то соленый.
  

"Новогодний сюрприз"

   Над Кольской землей полярная ночь. В высоком небе сполохи северного сиянья, под ним морозно парящий залив и заснеженные сопки.
   - Тук, тук, тук, - слышится во мраке размеренный гул дизелей, и к пассажирскому причалу Полярного, расталкивая форштевнем ледяную кашу, подходит пассажирский катер.
   Стоящий на носу матрос в куцем ватнике и сапогах, ловко набрасывает на кнехт швартов, затем подается сходня и на берег, ежась от ветра, сходят немногочисленные пассажиры.
   В их числе средних лет капитан 3 ранга, в щегольской морской фуражке, ладно подогнанной шинели с белым шарфом и небольшим кожаным баулом в руке. Зовут каптри Виктором Полетаевым, и пару часов назад он прилетел военным бортом из Архангельска в Мурмаши.
   Уже почти год, подводный ракетоносец, на котором Полетаев служит замполитом, стоит в Северодвинске на плановом ремонте, офицеры обретаются на плавбазе и в гостинице, а их семьи ждут возвращения лодки в одном из забытых богом северных гарнизонов.
   Полетаеву повезло. Накануне, по личной просьбе начпо Беломоро-Балтийской базы, командир отпустил его на трое суток в отпуск, и теперь офицер спешит в затерянный в сопках гарнизон, навестить ожидающую его там жену и сынишку. С Сашенькой в браке они уже пять лет, трепетно относятся друг к другу и являются примером для подражания другим офицерским семьям.
   Поскольку отпуск оказался непредвиденным и день отъезда выпал на канун Нового Года, Полетаев решил сделать любимой сюрприз и не стал сообщать ей об этом.
   Что может быть лучше, чем появиться нежданно - негаданно в кругу семьи, незадолго до боя курантов?
   В Архангельской "березке", на оставшиеся от последнего похода валютные сертификаты, Полетаев приобрел для Сашеньки золотой перстень и дорогие французские духи, механического японского самурая для сынишки, а заодно пару бутылок "Наполеона" к праздничному столу.
   В Мурмашах борт приземлился в шестнадцать часов и спустя сорок минут Полетаев вышел из такси у морского вокзала Североморска. Рейсов на Полярное не было - сильно запуржило и объявили штормовое предупреждение.
   Его отменили когда на землю спустились густые сумерки и у окошек касс сразу же выстроились очереди.
   Предъявив билет пропускающему пассажиров матросу, Полетаев ступил на скользкую палубу покачивающегося у стенки катера, спустился по крутому трапу в пассажирский салон и, выбрав место у теплой переборки, уселся на рундук.
   Минут через пять в корме загудели дизеля, суденышко затряслось и, взвыв сиреной, отвалило от стенки.
   - Так, - взглянул на стрелки наручных часов Полетаев, - если в Полярный придем вовремя, и подвернется оказия, вполне успею.
   Однако его надежды не оправдались, катер шел с заходами в Дровяное и еще один пункт, и отшвартовался в Полярном за час до полуночи. А до нужного Полетаеву гарнизона было еще добрых семьдесят километров.
   Новый год он встречал далеко в тундре, на пограничном КПП арктического полярного отряда, куда добрался с оказией, в компании пожилого прапорщика, сержанта -срочника и немецкой овчарки по кличке Джим.
   Жарко гудела раскаленная докрасна чугунная печка, за небольшим окошком уходящую вдаль дорогу перекрывал полосатый шлагбаум, было тепло и грустно.
   - Не расстраивайтесь, товарищ капитан 3 ранга, - разливая в кружки остатки выставленного гостем коньяка, перебрасывает прапор во рту изжеванную беломорину. Погода наладилась, трасса проходима, машина непременно будет.
   - Ага, - поддерживает его сержант и с вожделением поглядывает на бутылку.
   - Все, Сашка, перехватывает его взгляд прапор - тебе больше не положено. Принял сто граммов и баста. Давай лучше наворачивай пирожки и сало, наедай шею. И подвари-ка нам чифирку. Вы как, товарищ капитан 3 ранга?
   Полетаев молча кивает и протягивает лежащей у печки овчарке руку.
   - Дай, Джим, на счастье лапу мне!
   - Та вскакивает, весело скалит зубы и шлепает ему в ладонь лапу.
   - Молодец, - треплет Полетаев Джима по холке, тот от счастья вываливает розовый язык и часто дышит.
   А еще через секунду уши собаки вздрагивают, он к чему-то прислушивается и обернувшись к прапору тихо взвизгивает.
   - Идет машина, - констатирует тот. - Он, стервец, их за версту чует. На, Джим, сахарку.
   - Слышится вкусное "хруп", и Джим с достоинством отходит в сторону.
   Между тем сержант, неторопливо натягивает полушубок, берет из стойки автомат и выходит наружу.
   Через несколько минут у КПП скрипят тормоза и останавливаются два заиндевелых "Краза".
   Сержант проверяет у водителей документы, что-то им говорит и скрипит валенками в сторону КПП.
   - Товарищ капитан 3 ранга! - накланяется к окну, - "партизаны", едут в ваш гарнизон!
   - Полетаев поспешно натягивает висящую на крючке шинель, нахлобучивает на голову фуражку и берет свой баул.
   - Ну, спасибо, вам за гостеприимство, - жмет руку прапорщику, подмигивает Джиму и в сопровождении пограничника выходит наружу.
   - Так, бойцы, - обращается к водителям прапор, когда вся тройка подходит к машинам. - Доставить товарища капитана 3 ранга до места и при следовании назад мне доложить. Ясно?
   - Так точно, ясно, - кивают те.
   Потом хлопают дверцы кабин, сержант поднимает шлагбаум и, набирая скорость, грузовики исчезают во тьме.
   - Хороший каптри мужик, - провожая их взглядом, закуривает прапорщик очередную беломорину. В чинах, а простой, и коньяку нам не пожалел, а Санек?
   - Хороший, - поддергивая на плече автомат - соглашается сержант. - Душевный.
   В третьем часу ночи, вручив водителю две пачки "Родоп" и поздравив того с Новым годом, Полетаев вышел из кабины у гарнизонного КПП и заскрипел ботинками по снегу в сторону мерцающего огнями внизу поселка.
   Погода установилась чудая, небо вызвездило, и с каждым шагом настроение Полетаева улучшалось.
   Не факт, что он не успел домой к бою курантов, по северным меркам дорога оказалась вполне удачной и в пути ему встретились хорошие люди.
   С такими мыслями он вышел на центральную, увенчанную расцвеченной елкой площадь, с минуту полюбовался ею и, насвистывая, направился к своему дому.
   Между тем раскинувшийся на скалистом плато, поселок не спал. Изредка, в разных его местах, вверх взлетали сигнальные ракеты, многие окна желтели светом, откуда-то доносились звуки музыки и веселый смех.
   - Гуляют, черти, - улыбнулся Полетаев, и вошел в знакомый подъезд.
   Поднявшись на третий этаж, он хотел нажать кнопку звонка, но затем передумал и тихо открыл дверь квартиры своим ключом.
   В лицо пахнуло домашним уютом и праздничным запахом мандарин.
   Щелкнув выключателем, Полетаев включил свет, осторожно поставил на пол баул и, сняв шинель с фуражкой, водрузил их на вешалку.
   Потом, тихо ступая, прошел из прихожей в зал и озадачено остановился. Там было пусто, а у окна мигала лампочками, новогодняя елка.
   - Наверное, Сашенька спит с Мишкой, - мелькнула в голове, и Полетаев направился в сторону спальни.
   Настенное бра высветило разбросанные по полу игрушки и широкую тахту, на которой, разметавшись во сне, сладко спал трехлетний Мишка.
   - Привет, сынок, - прошептал Полетаев и, наклонившись, чмокнул того в розовую щечку.
   Мальчик улыбнулся во сне, перевернулся на бок и снова умиротворенно засопел.
   И тут Полетаев вспомнил, где может быть Сашенька. Накануне, когда он звонил ей из Северодвинска и поздравлял жену с Новым годом, она сказала, что будет встречать его с соседкой, муж которой находится в плавании.
   - Засиделись они, однако, - подумал Полетаев и, выйдя из квартиры, быстро поднялся этажом выше.
   Дверь нужной ему квартиры оказалось приоткрытой и, несколько удивившись, он вошел внутрь.
   В освещенном торшером зале, неподалеку от стола с остатками праздничного ужина, на разобранной постели спала обнаженная соседка в объятиях какого-то здоровенного детины, а из темноты смежной спальни, доносились приглушенные возня и всхлипы.
   Чувствуя, как внутри у него что-то холодеет, Полетаев вошел туда и нащупал на стене выключатель.
   В яркой вспышке света в глаза бросились кресло, с валяющейся на нем парадной офицерской формой и кортиком, и нагая Сашенька, на софе, стонущая в любовном экстазе под таким же мужским телом.
   В голове Полетаева что-то лопнуло, в следующую секунду он сбросил мужчину на пол, и с воплем - убью! - принялся охаживать того ногами.
   Последнее, что он услышал, был дикий вопль жены и внезапно полыхнувшая в спине боль...
  
   В пять утра, когда одурев от бумаг и курева, я в очередной раз плеснул в стакан чуть теплый кофе из термоса, вкрадчиво зазвонил один из телефонов.
   - Дежурный Особого отдела слушает - снял я трубку.
   - Докладывает дежурный по гарнизону. Десять минут назад, с проникающим ранением спины, в госпиталь доставлен замполит с лодки Бубнова. Жена дома саданула кортиком.
   - Так ведь их лодка в Северодвинске!
   - Ну да, - подтвердил дежурный. Он приехал на пару дней, хотел сделать ей сюрприз и застал с любовником.
   - Ранение серьезное?
   - Проткнула насквозь, но врачи говорят, жить будет. Там уже прокурор и следователь.
   - Спасибо за информацию, выезжаю, - и я положил трубку.
   Вот тебе и сюрприз, промелькнуло в голове. Это ж надо.
  

"Плот"

   - Так, так, осторожно, мать вашу, не уроните!
   Пыхтя и тихо матерясь, трое моряков в синих робах спускают наземь черный кокон спасательного плота, потом выбираются из кузова стоящего перед пятиэтажкой "ЗИЛа" и утирают пилотками лбы.
   - Тяжелый, гад, - сплевывает наземь конопатый старшина и косится на стоящих рядом офицеров.
   - Ну а теперь последний этап, парни, - говорит один из них - длинный капитан-лейтенант. - Взяли плотик и быстренько подняли на второй этаж, в сорок седьмую.
   - Ага, в сорок седьмую, - кивает второй офицер, приземистый крепыш в чине капитана 3 ранга и раскланивается с проходящей мимо дамой.
   Снова пыхтенье, топот матросских сапог и кокон исчезает в темном зеве подъезда.
   - Вот сюда кладите, - показывает каплей в угол небольшой прихожей, когда сопящие моряки, втаскивают плот в квартиру, и те осторожно опускают кокон на пол.
   Потом он приглашает парней на кухню, извлекает из холодильника три бутылки "боржома" и сует каждому в руки.
   - Освежитесь на обратном пути. - Ты, Вихров, старший.
   - Есть, - кивает головой конопатый, и вся тройка гремит по ступеням вниз.
   Оставшись вдвоем, офицеры с минуту пялятся на матово отсвечивающую оболочку плота с белеющей сбоку шнуровкой раскрытия, потом довольно переглядываются, и идут на кухню.
   Они близкие друзья и вместе служат на одной подводной лодке. Капитан 3 ранга - помощником командира, а капитан-лейтенант, минером. Приятелей связывает давняя страсть к охоте и рыбалке, которой они предаются все свободное время.
   Его у флотских не так много, но когда выпадает очередной выходной или праздник, навьючивают "шестерку" Петровича (так зовут помощника) охотничьим или рыбацким снаряжением и исчезают в безбрежных просторах кольских тундр.
   Кто бывал в Заполярье, тот знает, что охота и рыбалка там настоящие, не чета той, что в средней полосе России. В чистых прозрачных озерах водятся сиг, кумжа, хариус, и ряпушка, а по их берегам, в сопках и на марях, весной и осенью полно дичи.
   - Ну что, Ген, давай обмоем наше приобретение, - кивает минер на стул и помощник согласно кивает.
   Через минуту из холодильника появляется запотевшая бутылка "Столичной", а к ней колбаса, сыр и банка шпрот.
   - Буль, буль, буль, - тонко звенят наполняемые на треть стаканы, офицеры чокаются, молча выпивают и закусывают.
   А все-таки сука этот майор, - с аппетитом уписывает колбасу минер. Содрал с нас почти сотню "бонов".
   - Ничего, Саня, - ухмыляется помощник. Этот плот того стоит. На нем можно не только на озерах, но и в фьордах рыбачить. Великоват правда, но надежен, не та муть, что продают в магазинах.
   Вожделенный надувной плот, после долгих уговоров, приятелям удалось приобрести у одного "тылового" начальника, ведавшего снабжением лодок аварийно-спасательным имуществом и списавшим его как непригодный.
   - Ну, давай еще по одной и обсудим предстоящий выезд, - кивает помощник на бутылку, и минер снова набулькивает в стаканы.
   На следующее утро, а это суббота, друзья собираются махнуть на очередную рыбалку и нужно уточнить организационные вопросы.
   В это время хлопает входная дверь, в прихожей кто-то мелко семенит и на пороге возникает вихрастый, лет шести мальчишка, с небольшим парусником в руках.
   - Привет па, привет дядь Ген, - кивает он офицерам.
   - Здорово, Серега, - улыбается помощник, - никак из плавания?
   - Ага, - улыбается Серега. Пускали с пацанами на пруду кораблики. - Пап, а что там у нас за бочка? - и показывает пальцем в сторону прихожей.
   - Это сынок не бочка, - назидательно отвечает минер.- Это наш с дядей Геной новый надувной плот. Будешь колбасу?
   - Не, - отрицательно вертит головой Серега. - Плот это здорово, А можно я на нем посижу?
   - Что ж, посиди, - благосклонно кивает отец. Только ничего не трогай, - и офицеры снова возвращаются к прерванной беседе.
   Когда она прерывается поглощением очередной порции живительной влаги, в прихожей раздается громкий хлопок и дикий вопль перепуганного Сереги.
   Приятели давятся водкой и, роняя стулья, опрометью выскакивают из-за стола.
   В проеме ведущей в зал двери, с открытым ртом застыл Серега, а в прихожей быстро вспучивается и шипит, сбросивший с себя оболочку плот.
   - Т-твою мать! - огорошено переглядываются офицеры и бросаются на растущее на глазах оранжевое плавсредство.
   - Впихивай, впихивай его Саня, обратно! - хрипит навалившись на плот помощник.
   Но не тут-то было. Плот неумолимо раздувается, потрескивает и постепенно заполняет собой миниатюрную прихожую.
   - Серега, прячься в зале! - кричит через минуту сынишке минер и взмыленные приятели отступают на кухню.
   - Тресь, тресь,тресь, - подрагивает тонкая стенка между ею и прихожей.
   - Кранты, - сглатывает слюну минер. - Щас выдавит. А мы с женой недавно ремонт сделали.
   - А может и не выдавит, - шепчет помощник и с опаской поглядывает на дверной проем.
   Плот перекосило боком, и проем плотно закупоривается днищем.
   Наконец шипение прекращается, стенка больше не трещит, и приятели переводят дух.
   - Серега, я ж тебе говорил, ничего не трогать! - плачуще вопит минер сыну. - Ты что, потянул за шнур?!
   - Ага! - слышится из зала. - Я, пап, случайно!
   А помощник пытается отжать упругое днище. Ничего не выходит.
   - Майор говорил, он с тентом, - с безысходностью выдыхает минер. - Наверное, заполнил собою всю прихожую.
   - Картина Репина "Приплыли", - утирает со лба пот помощник. - Давай Саня по пять капель с расстройства.
   Приятели выпивают, закуривают и с минуту дымят сигаретами.
   - Вот ведь история, скажи кому, засмеют, - бубнит минер и косится на дверь. Что будем делать, а Ген?
   - Что-что, приводить эту дуру в исходное, - хищно щерится помощник и берет со стола охотничий нож.
   - Жалко, - вздыхает минер. А может я вылезу в окно и вызову спецов с бербазы, они все быстро сделают.
   - Ну да, сделают, - хмурится помощник. Потом нам с тобой проходу не будет, засмеют. - Да еще к особистам потянут, откуда мол плот и куда собрались плыть.
   - Это точно, вздыхает минер и машет рукой, - режь.
   Короткий удар ножа, снова шипение и радужная оболочка опадает.
   - Вот и порыбачили, - вздыхает минер, присаживаясь на корточки и запихивая палец в дыру. Серега!- бросает он в сторону зала, - давай к нам. Ты не испугался?
   - Не, - перебегает к ним мальчик. - Здорово он раздувался!
   - - Ага, здорово, - подмигивает ему помощник. А - вот насчет рыбалки ты, Санек, зря, - оборачивается он к приятел. Все будет тип-топ. Давай, пока сворачивай плот, а я мотнусь в гараж и подгоню машину. За пару кило "шила" на бербазе его завулканизируют и снова вооружат.
   В пять утра, когда белесый шар солнца начинает свой обратный путь с запада, бежевая "шестерка", навьюченная плотом, ходко катит по пустынной трассе в сторону Кандалакши.
   Ну вот, Саня, а ты боялся, - обращается к сидящему рядом другу помощник и щелкает кнопкой автомагнитолы.
  
   "На маленьком плоту,
   Сквозь бури, дождь и грозы...
  
   наполняет салон тихий проникновенный голос.
   - Это ж надо! - переглядываются друзья и весело смеются.
  

"Стажер"

   -Смир-рна! Равнение на середину!
   Сине-черный, выстроенный на пирсе строй застывает и, вскинув к пилотке руку, старпом делает несколько шагов вперед.
   - Товарищ командир! - вскидывает он к пилотке руку. Экипаж ракетного подводного крейсера "К-450" для выхода в море построен! Старший помощник командира, капитан 2 ранга Ольховиков!
   - Здравствуйте, товарищи подводники!
   - Здравия желаем товарищ капитан 1 ранга! - весело рявкают сто двадцать глоток и качающиеся на волнах бакланы с криками взмывают в небо.
   Чуть косолапя и заложив руки за спину, командир в сопровождении старпома неспешно обходит строй и остается довольным.
   - Вольно, - благосклонно кивает он. - Всем вниз!
   - Строй распадается, под многочисленными ногами пружинит стальной трап, мы поочередно ныряем в черный зев рубочной двери, пролетаем восьмиметровую шахту входного люка и разбегаемся по боевым постам.
   Потом объявляется сигнал боевой тревоги, корабль готовится "к бою и походу", наверх выскакивают швартовые команды и крейсер, взметая по бортам высокие гейзеры воды, отваливает от стенки.
   Когда тяжело отдуваясь, мы с "бычком" и старшиной команды, облаченные в оранжевые спасательные жилеты, сапоги и ватники, взбираемся к себе на торпедную палубу, там, помимо стоящего на вахте Сани Порубова оказывается средних лет мужик.
   - Вот, товарищ капитан лейтенант, - кивает на незнакомца Порубов. - Будущий торпедист из контрактников.
   - Знаю, - кивает Сергей Ильич, освобождаясь от жилета и канадки, - как фамилия?
   - Мичман Рябоконь Василий Иваныч, - неуклюже изображает тот строевую стойку.
   - Ну а я командир боевой части, капитан-лейтенант Мыльников, а это мои минеры, - кивает на нас "бычок".
   Мы поочередно жмем Рябоконю руки и представляемся.
   - Так значит на стажировку? - обращается Олег к нашему новому знакомцу.
   - Ага, - кивает тот лысеющей головой. - Из Североморской школы мичманов, нас прислали к вам на стажировку.
   - Знакомая контора, - переглядываются Олег с Саней, - мы тоже ее заканчивали. А где служил до этого?
   - В танковых частях, в ГСВГ.
   - ?!
   - Ну да, механиком-водителем, - видя наше недоумение, говорит Рябоконь.
   - А чего на флот поперся, это ж совсем другая специфика? - делает круглые глаза Саня. Мы вон, с Олегом, отбухали в подплаве срочную, понравилось, ну и решили продолжить. А ты?
   - А я после службы потыкался несколько лет на гражданке и решил податься на флот. Один приятель надоумил. Мол бабки приличные и служба не пыльная, - хитро щурится Рябоконь.
   - Не пыльная говоришь? Ну-ну, - кивает курчавой головой Олег.
   - А чего? - окидывает нас взглядом Рябоконь. - Корабль фантастика, спите с удобствами в каютах, в море вино, икра, помирать не надо.
   - А ты в море уже был? - интересуется Саня.
   - Не был, - ухмыляется стажер. А что в нем такого, особенного? Много воды и только.
   Все это время, Сергей Ильич, заполняющий какой-то формуляр в кресле за стрельбовым пультом, внимательно прислушивается к разговору и неодобрительно косится на нашего гостя.
   Потом по кораблю объявляют отбой боевой тревоги и вводится готовность "два", я заступаю на вахту, а мичмана ведут стажера на завтрак в старшинскую кают-компанию.
   - Да, не хило у вас кормят, - появляется он в отсеке минут через двадцать. С такой жратвой служить можно. А вино и икра в обед будут?
   - Будут Вася, будут - отвечает Олег и мы начинаем возиться с матчастью.
   И тут выясняется, что без пяти минут выпускник школы мичманов и будущий минер, практически ни хрена не знает. Лежащие на стеллажах электроторпеды он путает с кислородными, система стрельбы для него темный лес, а устройство подводной лодки, тайна за семью печатями.
   - Вас что там, ничему не учат? - недоуменно интересуется Олег, когда Рябоконь задает очередной дурацкий вопрос.
   - Почему учат, - пожимает тот плечами. - Но мне, понимаешь за тридцать, и вся эта мутотень - кивает он на наше заведование, с трудом лезет в голову.
   - Хреново тебе, однако служить будет, - морщится Олег.
   - Ничо, это дело наживное. Главное что б бабки платили, - зевает стажер и цепенеет в полудреме.
   Между тем, судя по всему, наверху разыгрывается шторм и в отсеке нарастает качка. Сначала она едва ощутима - раскачать нашу махину водоизмещением более 13.000 тонн не просто, но потом ощутимо усиливается, и мы проверяем, все ли раскреплено по штормовому.
   При первых признаках волнения , сон у стажера пропадает, он начинает бледнеть и делать глотательные движения.
   - На, танкист - тычет ему черный сухарь Олег. - Погрызи.
   Спустя полчаса нас уже начинает валить с ног, а отсек выписывает громадные восьмерки. Справа налево, сверху вниз и так до бесконечности. В головах возникает тупость, мы распираемся по бортам и молча следим за кренометром.
   - Ну, как, Василий Иваныч, - впечатляет?! - орет Саня скорчившемуся на разножке стажеру, который начинает зеленеть. - Там под стеллажом банка, достань, и если что, не стесняйся, трави.
   Тот что-то хрипит, валится на карачки и, нашарив емкость, со стоном фонтанирует внутрь.
   - О-о-о! - разносятся по отсеку прерываемые бульканьем стенания.
   - Хорошо блюет, точно, - философски изрекает Саня и перебрасывает мне половину воблы.
   - Мы грызем ее и с интересом наблюдаем за стажером. А тот все фонтанирует и стонет.
   Наконец долгожданная команда "по местам стоять к погружению!", шипение гидравлики, рев воды в балластных цистернах, и корабль проваливается вниз.
   Качка сразу же прекращается, стрелка глубинометра катится вправо, мы уходим в пучину.
   - Глубина сто метров! Осмотреться в отсеках! - вспыхивает лампочка "каштана".
   Мы выбираемся со своих мест, исполняем команду и Олег докладывает в центральный.
   Все это время наш танкист громко икает и, пуская сопли, пытается выжать из себя в банку, остатки завтрака.
   - Ну, вот и все, Вася, - треплет его по плечу, Порубов.- Ты, можно сказать, оморячился. Давай, друг, тащи свою банку вниз, вылей в гальюн и хорошенько вымой.
   - Аг-га, - жалобно сипит тот и ползет на коленях к люку.
   - М-да, - констатирует Олег, - провожая взглядом исчезающую в нем голову. - Слабоват мужик.
   Чуть позже бледный стажер снова возникает на торпедной палубе, пошатываясь подходит к глубиномеру и с опаской на него пялится.
   - Так это шо, мы под водой? - громко шепчет он.
   - Ну да, Василий Иваныч, - отвечает Саня. - Вроде того.
   - А это че? - выпучивает глаза Рябоконь и тычет пальцем в спускной клапан нижней крышки входного люка. Оттуда в стоящий на палубе обрез, срываются частые водяные капли.
   - Люк немного течет, - забросив ноги на направляющую балку, - покачивается в кресле Олег. - Давно, еще с завода.
   - Нихрена себе, - шарахается к аппаратам стажер. Так мы ж потонем!!
   - Не боись, - ухмыляется Олег. - На каждой лодке всегда где-нибудь, да течет. Специфика.
   Люк у нас подтекает еще с завода. И чего только работяги, а потом спецы с ПМки только с ним не делали - течет и все. По инструкции его спускной клапан в море должен быть закрыт. Но в таком случае шахта может полностью заполниться, внутрь передастся забортное давление, что может сорвать нижнюю крышку. Вот, с ведома механика, мы в море всегда клапан и открываем, опорожняя наполняющийся обрез в трюм.
   Когда наступает время обеда, Рябоконь отказывается от приглашения в кают-компанию. Чего-то не хочется, - делает он страдальческое лицо.
   - Так в обед дают вино, шоколад и икру, - лукаво косится на него Саня.
   - Да и хрен с ними, - вздыхает стажер. - Не полезут в горло.
   А еще через несколько дней, у Рябоконя стали опухать ноги. Дело в том, что на лодке все ходили в легких кожаных тапочках. А вот он почему-то оказался в сапогах.
   - Давай, дуй к доктору, - сказал по этому поводу старшина команды.
   От врача бывший танкист приковылял в шерстяных носках, бережно держа сапоги подмышкой.
   С этого момента он стал неразговорчив, с каждым днем мрачнел и все о чем-то думал.
   А когда через неделю мы возвращались в базу, признался, что служить на лодках не сможет.
   - Очень уж все сложно тут у вас, - сказал при расставании. Не по мне это. Буду проситься на бербазу.
  
   Примечания:
   Обрез - ведро, емкость.
   Разножка - корабельный раскладной стул.
   ПМка - плавмастерская.
  

"В тундре"

   Август. Раннее погожее утро. Дальняя гряда сопок розовеет под первыми лучами солнца. Раскинувшийся внизу поселок пустынен и только по окутанному туманом заливу, в сторону моря скользит аспидная тень ракетоносца. Чуть слышно постукивают дизеля, на палубе выстроены оранжевые швартовые команды, на высокой рубке темные фигуры офицеров.
   - Умрихинцы, - щурясь от солнца, глядит в ту сторону Толя Воронин. Двинули в Атлантику.
   - Ага,- эхом отзывается Вася Нечай. - И наш Валерка с ними.
   Старший лейтенант Валера Шабрин наш однокашник и уходит уже в третью автономку.
   Облаченные в штормовки, свитера и резиновые, с отворотами сапоги, мы стоим у гаражей на "вертолетке" и провожаем лодку взглядом.
   У нас это тоже не за горами, а пока мы собираемся достойно провести выпавший выходной и смотаться в тундру за грибами.
   Лето в заполярье в этом году небывало теплое, с частыми парными дождями и мы уверены в удаче.
   В багажнике Толиной "шестерки" уже покоятся наши рюкзаки, прихваченный на всякий случай карабин СКС и рыболовные снасти. Авось подвернется дичь или какая-нибудь рыба.
   - Ну че, опера, по коням? - попинав туго накачанные баллоны, - обращается к нам Воронин
   - А у меня кобыла, - белозубо скалится Васька.
   - Кобыла не кобыла, а команда была, - заканчиваю я отдельскую присказку, и мы помещаемся в салон.
   - На старт! - включает Толя зажигание, потом врубает скорость, и автомобиль плавно трогается.
   Спустившись с "вертолетки", мы минуем змеящуюся вдоль скал теплотрассу, серый куб ДОФа, с примыкающим к нему озером, с белым корабликом у набережной и катим меж спящих пятиэтажек, в сторону уходящего вверх скального массива.
   Сонный моряк у выездного КПП вздымает вверх полосатый шлагбаум, автомобиль выруливает на трассу и перед нами открывается бескрайняя, даль тундр.
   Минут пять, привыкая к окружающему нас простору, мы едем молча, а потом я давлю на кнопку автомагнитолы и салон наполняет тихая музыка.
   - А здорово, все-таки осенью в Заполярье,- вздыхает сзади Нечай.
   - Здорово, - энергично кивает головой Воронин. - Вон, глядите, журавли.
   Со стороны Норвегии, в сторону юга, в бледном высоком небе неспешно тянет стая птиц.
   - Что-то они рано в этом году, - провожаю я клин взглядом.
   - Наверное зима рано ляжет, - пожимает плечами Толя.
   А пейзаж за окном постепенно меняется. Гряды сопок отступают все дальше в сторону, извилистая трасса то ныряет в неглубокие прохладные распадки, то уходит вверх на освещенные нежарким солнцем обширные скалистые плато, расцвеченные скупыми полярными красками.
   Примерно через час мы въезжаем на высокий скальный серпантин, слева от которого, уходя куда-то к туманному горизонту, тянется покрытая мхом и редким кустарником тундра, среди которой изредка холодно взблескивают озера.
   Вот тут и остановимся, сбрасывает газ Толя и подруливает к небольшой скалистой площадке.
   Мы выбираемся наружу, разминаем затекшие ноги, закуриваем и Василий в бинокль обозревает окрестности.
   - Прямо за нашей спиной, из скалистой расщелины, вниз низвергается небольшой водопад и искристо разбивается о камни, а на противоположной стороне дороги достаточно пологий спуск вниз.
   - Хорошее место, - отрывает глаза от окуляров Нечай. Вон там, чуть левее, - тычет рукой в тундру, - какое-то озеро и лесок. И машину снизу будет видно.
   - Это точно, - отвечаем мы с Толей и подставляем ладони под упругие струи водопада.
   - Вода ледяная, ломит зубы и отдает карамелью.
   Интересно, откуда она?- ополаскиваю я лицо.
   Наверное из какого-нибудь снежного озерка, - смотрит вверх Нечай, их полно в скалах, - и пронзительно свистит. С ближайшей скалы заполошно взлетает какая-то птица и с клекотом уносится в тундру.
   - Не иначе сова, - прикладываем мы к глазам ладони.
   Потом из багажника извлекаются рюкзаки, Толя вешает на плечо карабин, запирает машину, и мы начинаем осторожно спускаться вниз.
   Осторожно потому, что пружинящий под нонами мох скользкий и можно здорово загреметь вниз.
   Спуск длится минут десять и вот мы под серпантином.
   - Туда, - снова вскинув к глазам бинокль, - указывает направление Нечай и мы топаем в сторону озера, мягко ступая по мху и ягелю
   Через сотню метров, в редком карликовом березняке, глаз радует первая грибная россыпь. Это молоденькие сыроежки и мы проходим мимо, заберем на обратном пути.
   Изредка во мху янтарно взблескивает морошка, и мы с удовольствием смакуем упругие, похожие на крупную малину ягоды, потом натыкаемся на мшаник, с россыпями недозрелой клюквы.
   - Классная ягода, - цокает языком Толя. Когда я начинал лейтенантом на Камчатке, мы собирали ее комбайнами.
   - Какими еще комбайнами? - жует и выплевывает клюквину Василий. - Разве такие бывают?
   А это такие кузовки из бересты, с деревянными вильцами, впереди, - растопыривает пальцы Толя. - Вжик, вжик по россыпи и за десять минут ведро. Зимой клюкву хорошо под "шило" и в пироги.
   - Да, под шило хорошо, соглашаюсь я и вспоминаю свою службу в Северодвинске.
   Наконец впереди открывается гладь озера, опушенного по берегам зарослями карликовых березок, полярных ив и багульника.
   - Привет тебе, чудесный уголок! - раскинув в стороны руки, с чувством декламирует Вася, и мы любуемся чудесным пейзажем.
   Вода в озере отсвечивает серебром, листья деревьев отливают зеленью и позолотой, разбросанные по берегу валуны розовеют мхом, а откуда-то, с противоположного берега, доносится разноголосый птичий гам.
   У ближайшего, с плоской спиной валуна, мы сбрасываем рюкзаки наземь, приваливаемся к прогретому солнцем боку, и с наслаждением вытягиваем ноги.
   - Вот тут и расположимся, - втягивает Толя носом пьянящий воздух. - Слышите, птица жирует, значит в озере что-то водится.
   Словно в подтверждение его слов, на середине что-то всплескивает и по воде широко расходятся круги.
   Молча переглянувшись, мы расстегиваем клапана рюкзаков, налаживаем три, захваченные с собой закидушки, и, наживив крючки, Вася со свистом забрасывает их в озеро.
   - Ну что, перекусим, а потом пошарим грибов, или двинем сразу? - вопросительно смотрит на нас Толя.
   - Лучше уж сразу, а потом солидно посидим, - подумав отвечает Нечай, и я согласно киваю.
   После этого мы извлекаем из рюкзаков прихваченные с собой "дуковские" из плотного полиэтилена мешки и отправляемся в карликовый лесок.
   - Первая семейка лисичек встречается мне через десяток метров и, встав на колени, я осторожно срезаю золотистые зонтики остро отточенной финкой.
   Потрескивающие неподалеку ветками, Вася с Толей тоже время от времени нагибаются, и что-то опускают в свои мешки.
   Затем мы теряем друг друга из виду, кусты трещат где-то в стороне, а я беру чуть вправо и набредаю на неглубокий, заросший перекрученными березками и сланником распадок. В глаза бросается россыпь красновато отливающих крепких подберезовиков и мешок ощутимо тяжелеет.
   На обратном пути, в замшелой каменистой россыпи, я набредаю на изрядное количество маслят и довольно срезаю скользкие коричневатые шляпки.
   Назад возвращаюсь часа через два, потный и довольный. Улов богат, и дома будет чем порадовать жену.
   А у валуна уже весело потрескивает костер, в висящем на треноге котелке закипает вода, Вася шкерит на валуне крупную серебристую рыбину, а Толик расстилает неподалеку брезент.
   - Ух ты, это что за красавец? - осторожно устраиваю я мешок во мху.
   - Сиг, - значительно отвечает приятель. - У финнов считается одной из лучших рыб.
   - Ну а грибов, как набрали?
   - Под завязку, - кивает Василий, - вон, стоят в тенечке.
   Пока Вася колдует над ухой, он в этом деле признанный спец, - мы с Толей распатрониваем рюкзаки и накрываем стол.
   На куске корабельного брезента поочередно появляются белый, с прорезью шмат хлебного сала, привезенный мной из отпуска, пару банок душистой армейской тушенки, солидный шмат сыра, десяток розовых помидоров, свежий ржаной хлеб и три кружки с ложками.
   Осмотрев все это изобилие, Толя довольно крякает, идет к урезу воды, извлекает из нее две запотевших бутылки "Столичной" и, отерев их ладонью, бережно ставит в центре.
   Между тем уха в котелке бурлит молочным ключом в воздухе витает упомрочительный запах и Вася щурясь от дыма, время от времени пробует варево.
   Все, нормалек, - наконец констатирует он и протягивает к нам руку.
   Толя сковыривает с одной из бутылок колпачок, передает ее Нечаю, и тот вливает граммов сто в позванивающий от жара котелок.
   А еще через пару минут он водружается рядом с бутылками, а мы вольготно устраиваемся на брезенте.
   - Ну, будем, - с чувством произносит Толя, и мы сдвигаем кружки.
   Затем наваливаемся на уху и активно работаем ложками.
   - М-м-м, вкусно, - довольно мычит Воронин и поднимает вверх большой палец.
   - Не то слово - бормочу я, устраиваясь поудобней.
   Утолив первый голод, мы вновь на треть наполняем кружки, пьем за ушедшего в море Валерку, и закуриваем.
   Высоко в небе плывут перистые облака, нежаркий шар солнца стоит в зените, от озера тянет влажной прохладой.
   - Да, а тоскливо в такую пору уходить в автономку, - ни к кому не обращаясь, говорит Толя.
   - Это точно, - лежа на спине и закинув руки за голову, - отвечает Нечай.
   Я молчу, поскольку в прошлом году отправлялся туда, примерно в это же самое время.
   Погода в точке погружения была дивная, вот также мягко светило солнце и по небу плыли перистые облака, кругом умиротворенно сияло море, а мы с командиром и помощником молча стояли в рубке и не могли на все это насмотреться.
   А потом, в глубинах Атлантики, часто вспоминали тот погожий день, считая однообразно тянущиеся дни и месяцы плавания.
   Потом мы незаметно засыпаем и открываем глаза, когда солнце клонится к западу.
   - А-ах, - до хруста в челюстях зевает Вася. Хорошо вздремнуть на свежем воздухе.
   Чуть позже, сполоснув котелок, мы кипятим в нем озерную воду, сыплем туда горсть заварки и, по - северному, под сигарету, пьем дегтярного цвета чай.
   - Пух-пух, - едва слышно доносится со стороны тундры.
   - Во, тоже кто-то шарится, - оборачивается в ту сторону Толя.
   - Наверное охотники или туристы, - флегматично жует травинку Нечай. - А может такие же как и мы, вояки.
   Тундра пустынна только раннею весною и зимой, когда все живое прячется в городах поселках и гарнизонах. А в такую, как сейчас пору, в ней появляются всевозможные любители приключений. Тут тебе и рыбаки, и охотники и падкие до экзотики туристы. И это несмотря на то, что значительная часть полуострова, на которой расположены закрытые гарнизоны, перекрывается Арктическим пограничным отрядом.
   Его подвижные наряды регулярно отлавливают всю эту братию и выдворяют на Большую землю, но те все равно возвращаются.
   - А схожу - ка я на тот берег, может подстрелю чего, - тянется Толя к прислоненному к валуну карабину, потом вскидывает его на плечо и развалисто шагает вдоль уреза воды.
   Вася тоже встает, проверяет закидушки и чертыхается. Пока мы дрыхли, одна исчезла вообще, а на других съедена наживка.
   Потом мы с ним бродим по окрестностям и набираем ведерко морошки.
   Когда по небу разливается вечерняя заря, к горящему костерку выбредает Толя.
   - Во, - шмякает он на мох две небольшие тушки. Это полярные куропатки, которых зимой полно вблизи поселка.
   Через полчаса, насаженные на стальной шомпол, птицы пузырятся соком над костром, и мы ужинаем их нежным мясом.
   А кругом звенящая тишина, всполохи зарниц на все темнеющем горизонте и какая-то неземная отрешенность.
   Потом такое я чувствовал только в монгольской степи, это, наверное, от бескрайности просторов. А может и нет, кто знает.
   Всю обратную дорогу мы молчим.
   Размеренно гудит трасса под колесами, яркий свет фар высвечивает причудливые контуры и массивы, льющаяся из магнитолы музыка убаюкивает, и нам хорошо.
  

"Янтарное море"

   Мы сидим с Вадимом Петровичем Сильницким у открытого окна в его уютной квартире, прихлебываем крепко заваренный, с рижским бальзамом чай и рассматриваем коллекцию янтаря.
   Петрович старший оперуполномоченный Особого отдела Балтийского флота, и мой наставник, а я его стажер, приехавший на преддипломную практику из Москвы.
   Флотский гарнизон, который обслуживает капитан 3 ранга, располагается в полста километрах от Калининграда на берегу Финского залива, граничит с Польшей и зовется Мамоново.
   В нем располагаются морской учебный отряд, небольшой рыбхоз, консервный завод, старая немецкая кирха и пару сотен тонущих в зелени садов, домов. А еще есть железнодорожный вокзал, местное отделение КГБ, погранкомендатура и милиция.
   Жизнь в городке течет размерено и спокойно. По утрам, на обширном, вымощенном булыжниками плацу, под бодрую музыку и команды старшин, полторы тысячи морских курсантов делают зарядку, в синь залива, покачиваясь на волнах, уходят сейнеры, а со стороны завода наносит дразнящий запах копченых сардин.
   Когда-то Мамоново был немецким городом, назывался Хайлигенбайль и на месте нашего отряда, располагалась танковая школа вермахта. В годы войны наши войска взяли город настолько стремительно, что он остался практически целым и школу передали Балтфлоту.
   В красного кирпича, капитальных, обсаженных соснами казармах, поселились моряки, а в прилегающем к ним старом парке с заросшим кувшинками озером, в нескольких двухэтажных, готического стиля коттеджах, офицеры и их семьи.
   Вот в такой квартире, с высокими лепными потолками, стрельчатыми окнами и отделанным изразцами камином, мы и сидим с Петровичем.
   В открытое окно вливается ночная свежесть, в небе висит луна и мерцают звезды, а мы перебираем искрящиеся в свете лампы, медового цвета зерна.
   - А хочешь, я расскажу тебе древнюю легенду о янтаре, - в очередной раз подливая в чашки, - спрашивает Сильницкий.
   - Хочу, - отвечаю я, разглядывая на свет очередной осколок, с каким-то застывшим в нем, доисторическим насекомым.
   - Тогда слушай.
   Когда-то давно, на дне моря во дворце из медового камня, не зная волнений и горя, жила прекрасная царевна Юрате. Однажды она услышала песню рыбака Каститиса, забросившего неподалеку старую сеть, и влюбилась в него. К вечеру, когда море утихало, а по темной зыби его в неведомую даль пробегала лунная дорожка, рыбак Каститис и царевна Юрате встречались, она слушала его песни, а он любовался ее красотой. Но подкралась беда. Как-то вечером, когда ничто не предвещало бури, над морем разразилась гроза, и молния сразила Каститиса насмерть. Ревнивый бог Перкунас жестоко расплатился с рыбаком, а царевну приковал цепями к стенам разрушенного дворца. И вот с той поры всякий раз, когда Юрате вспоминает о любимом, заливаясь горькими слезами, свинцово-зеленые волны морского прибоя выносят слезы царевны на берег в виде кусочков янтаря.
   - Красивая легенда, - вздыхаю я, - и немного грустная. - А откуда этот янтарь? - и киваю на деревянную шкатулку, в которой матово светится целая россыпь.
   - Насобирал у моря, - улыбается наставник. - Тут многие его коллекционируют. После очередного шторма идут на побережье и иногда находят. Ведь Балтийское море не зря называют Янтарным.
   А вот гляди, что у меня есть еще, - уходит Петрович в другую комнату и, вернувшись, осторожно ставит на стол передо мною небольшую фигурку.
   Это какой-то невиданное существо, с лицом сфинкса, выступающим на спинке гребнем и полураскрытыми крыльями, выточенный из цельного куска янтаря.
   - Ух ты! - бережно беру я его в руки. Что за зверь?
   - Сложно сказать, - пожимает плечами Сильницкий. - Я его нашел несколько лет назад на берегу после одного сильного шторма. Вещь явно старинная и необычная.
   Показал своим знакомым коллекционерам в Каунасе, те подивились, но ничего сказать не смогли. Ну, а потом съездил в наш калининградский музей янтаря. Там пришли к мнению, что это какой-то рунический талисман древних германцев или скандинавов, вон, видишь, внизу несколько необычных знаков?
   - Ага, - сказал я,- разглядывая едва различимые на фигурке символы. - И что, музейщики?
   - Предложили мне его продать, причем за довольно приличную сумму. Но только зачем мне это? Деньги пыль. А это вечность. Представляешь, что он видел! - поднес Петрович фигурку к льющемуся в окно лунному свету. И она словно ожила.
   Таинственно замерцал отрешенный овал лица, вроде дрогнул боевой гребень и крылья.
   - Мистика, - прошептал я и сглотнул слюну.
   - Точно, - качнул головой Сильницкий. - И всегда он так. Как бы оживает в лунном свете.
   В тот вечер мы засиделись допоздна и, прощаясь, наставник предложил мне попытать счастья на берегу, при очередном шторме.
   - Есть тут у меня своя заветная коса,- улыбнулся он. - За старым волнорезом. Туда и двинем.
   Потом разговор забылся, а однажды ранним утром, когда я спал в своей комнате, расположенной в одной из курсантских казарм, меня разбудил дневальный.
   - Товарищ, старшина, вас к телефону, - сказал он.
   - Ну что, все спишь? - раздался в трубке бодрый голос Сильницкого. - Давай, одевайся и дуй на КПП. Я жду тебя здесь.
   Через пять минут, облаченный в робу, сапоги и бушлат, я выскочил из казармы и зарысил в сторону пропускного пункта.
   По темному небу плыли остатки грозовых туч, где-то далеко сверкали молнии, со стороны залива доносился шум прибоя.
   Одетый в штормовку и рыбацкие сапоги с отворотами, Сильницкий ждал меня в помещении КПП, беседуя о чем-то с дежурным.
   - На, - ткнул он мне в руку сачок на длинной рукояти, вроде тех, которыми ловят бабочек. - Ну, двинули, - и мы вышли наружу.
   Городок еще спал, в предутреннем мраке влажно блестел асфальт, в воздухе терпко пахло водорослями и йодом.
   - В самый раз вышли, - довольно бубнит Петрович, навьюченный вторым сачком - шторм только закончился, щас пошуруем.
   На туманном, тянущемся справа от городка побережье, я вижу несколько темных фигур, споро машущих сачками в накатывающей на гальку пене.
   - Местные фанаты, - бормочет шеф. - Пошли скорее.
   Минут через десять, оставив позади городскую окраину, мы выходим к старому полуразрушенному волнорезу, на бетонных блоках которого, местные пацаны по вечерам удят рыбу.
   - А теперь - делай как я, - поддергивает отвороты сапог Петрович, заходит в кромку прибоя и начинает орудовать сачком.
   Я пристраиваясь рядом, и косясь на Сильницкого, делаю то же самое.
   Мы черпаем сачками вертящуюся в пене муть, потом перебираем все то, что в них попало и снова погружаем в волны.
   - Ну, все, шабаш, - говорит через час Петрович, когда волнение успокаивается, и море лениво покачивается у ног. - Как улов?
   - Ничего нету, - вздыхаю я, - одна галька, какие-то рачки и водоросли.
   - А у меня вот, - щурится Петрович и протягивает руку.
   На широкой ладони три небольших золотистых зерна.
   - Держи, - протягивает он их мне. - На память о Янтарном море.
   Потом мы сидим с ним на старой, с проломленным бортом лодке, молчим и любуемся раскинувшимся до горизонта морем.
   Оно величаво простирается до горизонта и отсвечивает свинцовым блеском. Где-то в тумане тоскливо кричит чайка.

"День Флота"

   - Привет Валер, - раздается в трубке мягкий баритон.
   - Привет, Вов - отвечаю я, - рад тебя слышать.
   - Ты где был? Звоню, звоню, нету.
   - В Махачкале, в командировке. Ночью прилетел.
   - А какой завтра день, помнишь?
   Я тупо пялюсь на висящий на стене календарь и мучительно морщу лоб.
   - День Флота, тундра - ласково рокочет баритон.- Что-то ты совсем плохой стал.
   - Это точно - грустно вздыхаю я, и с безысходностью озираю заваленный делами стол.
   - Значит так, - бросай всю свою трахомудию и завтра в тринадцать ждем тебя у нас, на Фрунзенской. И непременно в форме. Будет Лева. Он, кстати, желает тебя видеть.
   Потом в трубке что-то щелкает и мой абонент отключается.
   Я тянусь к лежащей на столе коробке с "Казбеком", щелкаю зажигалкой и, окутавшись дымом, перевариваю услышанное.
   Володя Денисов, в недалеком прошлом помощник командующего Тихоокеанским флотом, а сейчас преуспевающий бизнесмен, мой старинный приятель. Мы знакомы с ним еще с тех времен, когда он был старпомом на одном из подводных ракетоносцев в Гаджиево и мы вместе ходили на Бермуды.
   А "Лева", так мы называем его между собой - наш командующий Лев Алексеевич Батюшкин, вице-адмирал, Герой Советского Союза и самая известная на Флоте личность.
   В свое время я служил у него срочную, потом офицером, и даже удостоился чести быть посаженым на "губу".
   Затем наши пути надолго разошлись, волею судеб я оказался уже совсем в другой системе в Москве, где и встретился с Володей.
   Тогда, после развала Союза, в числе многих я был выброшен на улицу и устроился на работу в юридическое подразделение крупного холдинга, принадлежавшего весьма известному олигарху. Там мы и встретились с Вовкой, возглавляющим одну из его компаний.
  
   В том холдинге я проработал почти три года, а потом, когда вновь созданная правоохранительная система стала давать сбои, снова был приглашен на службу в центральный аппарат.
   Вообще-то Москву правильно называют "большой деревней".
   Можно годами мотаться по необъятным просторам нашей Родины и не встречать своих потерянных друзей, но как только оказываешься в первопристольной, кто-то из них обязательно возникает на горизонте.
   Так случилось и со мной.
   Сначала в столице отыскались немало моих однокашников, подтянувшиеся сюда с Балтики, Севера и Дальнего Востока, затем ставший "новым русским", друг детства из Донбасса, и, наконец, этот самый Володя Денисов.
   Под воспоминания бурных дней юности, в столичных кабаках было выпито немало коньяка и водки, поведана масса душещипательных историй и все дальше пошли по жизни.
   Одни, как я, продолжая по инерции служить тому, что стало называться новой Россией, а другие, влившись в ряды, так называемых "бизнесменов".
   Мои размышления прервал звонок внутреннего телефона и, прихватив рабочую справку по итогам командировки, я двинулся на доклад к своему очередному начальнику.
   - Значит так, - констатировал тот, ознакомившись с ее содержанием. - В понедельник, Сам, - ткнул он пальцем в лепной потолок, - поедет на доклад в Кремль. В воскресенье нужно выйти и все доработать с конкретными предложениями.
   - Нет вопросов, - пожимаю я плечами, а про себя думаю, - хрен тебе.
   "Сам", после Руденко, у меня уже пятый, а таким вот начальникам я уже и счет потерял.
   Вернувшись в кабинет, я запускаю дремотно заурчавший компьютер и в течение часа дорабатываю справку. Их, за последние десять лет службы в центральном аппарате, с начальственными подписями целой череды Генеральных прокуроров и их замов я накропал десятки. Государственными "стратегами" они рассматривались и в Совете безопасности, и в Думе и даже на Старой площади.
   Потом следовали грозные команды "усилить", "принять меры", "активизировать" и в разные точки страны направлялись из столицы, обличенные особыми полномочиями, бригады силовиков. Летели разного уровня начальственные головы, в бюджет поступали очередные уворованные миллионы и снова растаскивались.
   Все это я называю "бой с тенью" и никаких иллюзий, насчет светлого будущего не питаю.
   Когда принтер выплевывает последний, отсвечивающий глянцем лист, с полным наименованием и классным чином действующего Генерального внизу, я тщательно вычитываю свое творение, ставлю на оборотной стороне визу (потом будут еще две) и снова отправляюсь к начальнику управления.
   Тот сидит за пустым столом, под висящим сзади портретом президента и лениво перелистывает "Плейбой".
   - Вот, - кладу я на стол справку. - Все готово.
   - Однако, - бормочет тот через полчаса, перечитав ее трижды.
   - Что-то не так?
   - Да нет, вроде так, но очень уж вы все это быстро, не по государственному.
   Начальников я делю три категории. Умных, с которыми в свое время мне довелось служить в Прокуратуре Союза и почерпнуть много полезного, не очень - тех, что пришли им на смену в начале 90-х, и полных дубов, взращенных в последнее время.
   Этот относится к последней.
   При наличии базового университетского образования, он с трудом различает уголовный и уголовно-процессуальный кодексы, никогда не расследовал экономических преступлений и очень смутно представляет, чем они отличаются от всех прочих.
   - Ну что ж, оставляйте, я тут еще помыслю - значительно надувает щеки начальник.
   - Во-во, помысли, - думаю я, и, встав, направляюсь к выходу.
   Пройдя длинный, по субботнему пустой коридор, со скрадывающей шаги ковровой дорожкой и длинной анфиладой увенчанных медными табличками дверей, я захожу в свой кабинет и обнаруживаю там весело насвистывающего человека.
   - С наступающим тебя Днем Флота, Николаич, - блестит он черными маслинами глаз и кивает на висящий позади моего стола крейсерский военно-морской флаг.
   Он перемещается со мной давно, и не раз собирал компании тех, кто под такими плавал.
   - Спасибо, Казбек, - улыбаюсь я, и мы тепло пожимаем друг другу руки.
   Казбек мой сосед по кабинету, переведенный несколько месяцев назад в центральный аппарат из Дагестана. Он родственник одного из замов Генерального и я натаскиваю парня по профессии.
   В отличие от современных балбесов, имеющих высокопоставленных благодетелей, парень, пять лет оттрубил в горах следователем, грамотен, напорист и схватывает все на лету. Отношения у нас самые добрые, тем более, что я давно знаю его дядю и лет десять курирую Кавказ.
   - А это от меня, презент - говорит Казбек и поочередно вручает мне коробку марочного "Каспия" и изящного вида небольшой кинжал в ножнах.
   - Кубачи, - поставив на стол коньяк, констатирую я, и цокаю языком.
   - Ну да, - следует ответ. - Для твоей коллекции.
   - На - протягиваю я парню металлический рубль. Таков порядок.
   Потом мы откупориваем "Каспий", я извлекаю из стола плитку шоколада, и мы принимаем по рюмке.
   - Так вы завтра где, снова у Толи? - интересуется Казбек.
   В прошлом году мы отмечали день Флота в офисе моего однокашника по Высшей школе и сослуживца по Северу, Толи Бывалова, который теперь заделался политиком, стал верить в бога и организовывает с Бабуриным какую-то партию. Тогда Казбек увязался со мной, и ему очень понравилось.
   - В этот раз нет, - отвечаю я, и говорю, куда поеду.
   - Слышь, Николаич, возьми и меня, - оживляется Казбек.- С вашими весело и интересно.
   - Какой вопрос? Поехали, - улыбаюсь я. - Ты ж тоже вроде как наш, с Каспия.
   На следующее утро, ровно в десять, облаченные в отутюженные мундиры, мы вкатываем на его серебристом "мерине" на стоянку нужного нам офиса. Там уже стоят Вовкин "джип" и еще несколько иномарок.
   Слева, закованная в гранит, отсвечивает на солнце Москва-река, за нею зеленые кручи Нескучного сада, метрах в трехстах впереди, ажурное переплетение арок энергомоста.
   - Хорошее место, красивое - говорит приятель, мы выходим из машины, и она весело взлаивает сигнализацией.
   Пройдя десяток метров, мы оказываемся перед стеклянной дверью, створки ее бесшумно отъезжают в стороны и в прохладной глубине холла возникает поджарый, с рацией в руке, секъюрите.
   - Владимир Алексеевич вас ждет, - вежливо кивает он головой, и мы поднимаемся по мрамору ступеней на второй этаж.
   - Во, уже командует, - говорю я Казбеку, слыша сверху Володин голос, после чего мы направляемся к полуоткрытой, с табличкой "Генеральный директор" двери, минуем заставленную цветами пустую приемную и входим в просторный кабинет, с видом на Москва реку.
   - Однако! - шмякнув на рычаг телефонную трубку, широко шагает мне навстречу здоровенный Вовка, и мы заключаем друг друга в объятия.
   Потом я рублю строевым к окну, у которого, блестя позументами и золотом шитья, улыбается наш командующий, и докладываю о прибытии.
   - Молодца, молодца, - одобрительно оглядывает он меня и крепко пожимает руку. - Так ты что, полковник?
   - Так вышло, - развожу я руками, и все смеются.
   - А чего наград мало? - кивает адмирал на куцую планку на моем мундире.
   - Служит хреново, - скалится Вовка, не то что я, - и выпячивает украшенную изрядным иконостасом грудь.
   - Ничего, поправим, - значительно произносит Лев Алексеевич и косится на Вовку.
   - Тот снова ухмыляется и кивает головой.
   После этого я представляю Казбека, мы усаживаемся на кожаный диван, а Володя возвращается к зазвонившему на столе телефону.
   - Здравия желаю! Да Лев Алексеевич у меня! - гудит он. - Передаю трубку.
   - Адмирал неспешно встает, подходит к столу и прикладывает ее к уху.
   - Спасибо, весьма тронут, и Борису Николаевичу мои поздравления, - чуть кивает серебристой головой.
   - Помощник президента, - приложив к губам руку, - громко шепчет нам Вовка.
   Этот звонок меня не удивляет. Льва Алексеевича, первым всплывшим на стратегическом ракетоносце в географической точке Полюсе в условиях полярной ночи, а потом успешно командовавшего самой мощной в СССР флотилией, немало попортившей крови американцам, лично знали Брежнев и Андропов, и он, бесспорно, заслуживает такого отношения.
   - А помнишь, как я тебя на "губу" определил, - снова присаживается рядом адмирал и хитро щурит прозрачные глаза. - Ох и бурчал же тогда Васька.
   - Помню, Лев Алексеевич - улыбаюсь я, а Казбек с интересом косится на его Звезду.
   Такой случай действительно был, хотя сидеть мне и не пришлось - отмазал тот самый Васька, а если точнее, начальник Особого отдела флотилии Василий Ефимович Худяков, тоже адмирал и мой непосредственный начальник. Они были близкими друзьями и отличались своеобразным юмором. Василий Ефимович, при случае, не приминал вздрючить кого-нибудь из провинившихся командиров, а Лев Алексеевич успешно отыгрывался на операх.
   Потом в приемной слышатся голоса, дверь распахивается и в кабинет вкатывается низенький молодцеватый адмирал, в сопровождении двух рослых капитанов 1 ранга. Все при параде, с регалиями и кортиками.
   - Здравия желаю, товарищ командующий! Прошу разрешения войти!
   - Уже вошел, - поднимается ему навстречу Батюшкин и они тепло приобнимают друг друга.
   Прибывших я знаю. Первый - Вовкин однокашник, командовал на нашей флотилии головным ракетоносцем и теперь служит в Главном штабе, а капразы его "порученцы".
   Вслед за этим следуют взаимные приветствия, дружеские подначки и веселый смех.
   - Так, товарищи офицеры, - смотрит Вовка на часы,- сейчас подъедет еще одна дама и начнем.
   - Лариса? - спрашиваю я у него.
   - Ну да, - кивает рыжей головой приятель.- С поздравлениями от шефа.
   Лариса частный нотариус, один из акционеров холдинга и пассия Вовкиного олигарха.
   Минут через пять за дверью слышится цокот каблучков и в облаке тонкого парфума, она возникает в кабинете.
   И происходит то, что я не раз уже видел. Треп мгновенно прекращается, все встают и восторженно на нее пялятся. А смотреть есть на что. Если бы Лариса пошла по пути топ-моделей, то украшала бы собой лучшие подиумы.
   - Надеюсь я не опоздала? - с улыбкой интересуется она, подходит ко Льву Алексеевичу, вручает ему огромный букет роз и чмокает в щеку.
   Тот довольно крякает, и все выходят из ступора.
   - От имени руководства холдинга с праздником вас всех, Днем Флота, - обводит она нас взглядом, и мы молодцевато подтягиваемся.
   А теперь прошу всех к столу, - берет в свои руки бразды правления Вовка и делает радушный жест в сторону двери.
   Пропустив вперед даму, мы проходим в небольшой банкетный зал с высокими, выходящими на Москву - реку окнами, где священнодействует пара официантов.
   - Итак, Жора, у вас все готово? - интересуется Вовка у старшего.
   Тот молча кивает и демонстрирует рукой стол.
   Он один, стоит в центре, и накрыт белоснежной скатертью. На ней холодно отсвечивают бутылки, фаянс посуды и хрусталь, среди которых расставлены всевозможные закуски
   - Лев Алексеевич, Ваше место, - чуть отодвигает кресло в центре Володя, и все с достоинством рассаживаются.
   - Итак, прошу наполнить бокалы! - вытягивается Вовка во весь свой двухметровый рост и присутствующие оживляются.
   Ларисе наливают шампанского, а всем остальным по рюмке водки.
   - Слово для приветствия, предоставляется нашему командующему, Герою Советского Союза, вице-адмиралу Льву Алексеевичу Батюшкину! - оглушительно рявкает Вовка, и вверху тонко отзванивают висюльки люстры.
   - Ну что, ребята, - поднимается со своего места и проникновенно обводит всех взглядом - С Днем Военно-морского флота вас. Всего самого доброго!
   - Ура, ура, Ур-а-а! - оглушительно гремит под сводами, дружно сдвигаются бокалы, и мы выпиваем стоя.
   Затем все садятся, звенят ножи и вилки, а сидящие рядом с Ларисой, наперебой оказывают ей знаки внимания.
   За первым тостом следует второй, "за тех, кто в море", а потом третий, за погибших в нем.
   Постепенно обстановка становится все более непринужденной, возникает неизбежная морская травля, прерываемая веселым смехом и подначками.
   - Лев Алексеевич, а помните, как я на стрельбах торпеду утопил! - радостно напоминает Батюшкину маленький контр-адмирал. - А вы мне мать-перемать, под трибунал сукина сына!
   - Было Саша, было, - по доброму улыбается тот. - Но ведь не отдал?
   Потом Вовка выдает уморительную историю о том, как по приглашению Фиделя они были Кубе и темпераментные карибки приветствовали их русским кукишем.
   - Лариса заливается звонким смехом и ей оглушительно вторят капразы.
   - Ну, а ты Ваську давно видел? - наклоняется ко мне Лев Алексеевич.
   - Давно, - вздыхаю я, - на этой неделе обязательно заеду.
   - Без меня не езди, выгонит, - коротко бросает он и вздыхает.
   Мой бывший шеф, о котором я упоминал выше, а впоследствии руководитель одного из управлений на Лубянке, категорически не воспринял новых перемен, за что, в числе многих, был препровожден в отставку.
   Отдельные из опальных потом подсуетились, проявили лояльность к Ельцину и снова заняли начальственные кресла.
   - А Васька не такой, он упрямый, - то ли с сожалением, то ли с гордостью, бросает Лев Алексеевич и кивает на бутылку - налей, выпьем за него.
   - А сучья все-таки, эта власть - жестко говорит он, опрокинув рюмку.- Ты как мыслишь?
   - Сучья, - выдыхаю я, и мы некоторое время молчим.
   Потом Вовка звякает вилкой по бокалу, встает и просит минуту внимания. В руках у него наградное удостоверение и синяя коробочка.
   - Давай, - кивает белоснежной головой командующий, и далее сообщается, что Указом президента, в числе других я награжден юбилейной медалью "300 лет Российскому флоту".
   - Служу России! - отодвигаю я стул, и под бурные овации адмирал торжественно пришпиливает медаль к моей тужурке.
   - И помни флот, это не ваши сухопутные конторы!- весело скалит зубы Вовка.
   А чуть позже из двери возникает его зам, и что-то шепчет шефу ухо.
   - Запускай, - кивает Вовка, и в зале появляется десяток молодых парней и девушек. Они в морской форме и с двумя баянами.
   - А сейчас перед нами выступит ансамбль песни и пляски Военно-Морского флота! - делает Вовка театральный жест, следуют аплодисменты, и через минуту в зале возникает песня.
  
   Лодка диким давлением сжата,
   Дан приказ, дифферент на корму,
   Это значит, что скоро ребята,
   Перископ наш увидит волну...
  
   звучат первые слова и будоражат душу.
   Это любимая песня северного подплава, и к ней нельзя относиться равнодушно.
   Затем вступает хор, и мы все подпеваем.
  
   Хорошо из далекого моря,
   Возвращаться к родным берегам,
   Даже к нашим неласковым зорям,
   К нашим вечным полярным снегам!
  
   набирает она силу, и у многих за столом увлажняются глаза.
   Вслед за этим ребята исполняют "Прощайте скалистые горы", "Вечер на рейде", и непременное флотское "Яблочко".
   - Интересно, как это Вовка их выцарапал? - наклоняюсь я ко Льву Алексеевичу.
   - Это не он, а Сашка, - по доброму щурится адмирал. - Здорово пляшут, черти!
   - И в завершение, фокстрот "В парке Чаир"! - выступает вперед разбитной ведущий.
   Потом следует виртуозный проигрыш, вступает второй баян и девушки приглашают нас на танец.
  
   В парке Чаир, распускаются розы,
   В парке Чаир, расцветает миндаль,
   Снятся твои, золотистые косы,
   Снится веселая, звонкая даль,
  
   С чувством выводит солист, и пары плывут в танце.
   Насколько я помню, этот старый фокстрот всегда любили в северных гарнизонах, и он не раз звучал в ресторанах Мурманска, Архангельска и Северодвинска.
  
   Милый с тобой мы увидимся снова,
   Я замечтался над любимым письмом,
   Пляшут метели в полярных просторах,
   Северный ветер поет за окном...
  
   следует продолжение, и, я уверен, каждый вспоминает север, нашу молодость и вот такие письма. Как давно это было.
   Спустя некоторое время ребята тепло прощаются с нами, все цветы из Вовкиной приемной дарятся девушкам, мы выходим в холл проводить таланты, и белый, с трафаретом "ВМФ" микроавтобус, уносит их в сторону центра.
   - Так, десять минут перекур, и мероприятие продолжается, - пучит глаза Вовка, и курящие извлекают сигареты.
   Когда все возвращаются назад, подается традиционная на нашей флотилии праздничная солянка, с копченостями, оливками и лимонами, сочные котлеты по- киевски и запотевшие графины с клюквенным киселем.
   - Как в старые добрые времена, - с чувством произносит один из капразов, и все кивают.
   Потом следует тост за нашу славную флотилию, и мы отдаем дань поварскому искусству.
   Чуть позже в Сашкином кармане голосит мобильник, он извлекает его и прикладывает к уху.
   - Молодец, майор, давай шуруй, мы все внимание!
   После этого встает, приглашает всех следовать за собой и распахивает одно из окон.
   Через несколько минут со стороны гидромоста, в небе появляются два военных вертолета, с реющими под ними полотнищами военно-морских флагов и на минуту зависают в воздухе.
   - Ур-ра! - радостно вопим мы, и машем в их сторону руками.
   А вертолеты снова срываются с места и размашисто вращая винтами несутся вдоль фарватера.
   - Это наши, летят к Обводному на водный праздник - довольно улыбается Сашка. - Вот, попросил немного задержаться.
   - Могешь, могешь! - восхищенно чмокает его в макушку Вовка.
   - Не могешь, а мОгешь! - многозначительно поднимает вверх палец маленький адмирал, и все смеются.
   Но самый главный сюрприз выдает в конце встречи Лев Алексеевич.
   - Значит так, ребята, - солидно изрекает он. - Тут через неделю в Ягельную будет военный борт, и новый командующий приглашает меня в гости. Кто желает, могу взять с собой.
   Желают все, в том числе и Лариса.
   - Добро, - кивает адмирал, - о времени вылета все будут уведомлены.
   Когда над Москвой опускаются сумерки, и небо раскрашивается праздничным салютом, мы с Казбеком в потоке машин катим вдоль набережной.
   - Хороший у вас праздник, душевный - спустя некоторое время говорит он. - И люди какие-то не такие, вроде как из другого времени.
   - Это точно, - вздыхаю я, - из другого.
   А где-то в Подмосковье одиноко сидит на своей даче мой первый начальник, который не нужен новой России.
   Как, впрочем, и мы, хотя еще служим.
  

"Первый командир"

   Август. Над Кронштадтом опускаются первые сумерки, со стороны залива тянет сыростью, где-то в Минной гавани звонко бьют склянки.
   Помахивая кожаным портфелем с булькающей в нем бутылкой коньяка и парой лимонов, я жую в зубах погасшую беломорину и неспешно шагаю по пустынным аллеям Петровского парка.
   Пять лет назад я здесь уже был, потом служил на подводной лодке в Заполярье, и вот теперь, готовясь стать офицером, приехал на морскую практику в Кронштадт.
   Кто-то из великих, кажется Хэмингуэй, сказал, "никогда не возвращайся в места, где ты был счастлив". Мысль бесспорно глубокая, но меня всегда тянет именно в такие вот места.
   Тем более, что Кронштадт для меня знаковый. Здесь я впервые увидел море и стоящие на рейде корабли, почувствовал соленый ветер странствий и испытал острое желание увидеть что там, за горизонтом.
   В первый же вечер, после того как наша группа сошла в порту с парома и разместилась на сторожевом корабле "Росомаха", мы переоделись в гражданку и двинули в город.
   Выступая в роли гида, я сводил ребят на Якорную площадь и к Адмиралтейству, затем мы посетили Морской собор, Летний сад и Петровский парк.
   - Да, - не переставали удивляться однокашники. - Живая история. Это ж надо, как все сохранили.
   Потом были походы на ялах, на островные форты "Александр" и "Константин", куда курсантами нас гоняли по замерзшему заливу катать мины и торпеды в их мрачных лабиринтах, и посещение других исторических мест, которыми так богат этот город.
   А в один из вечеров мы набрели на весьма колоритное место, в самом его центре.
   Это был старый, оформленный в морском стиле кабачок.
   В нем имелись два, облицованных крупой галькой сводчатых зала, с мореного дуба столами и креслами, вырезанными из бочек, а также медная, ярко начищенная стойка с пивными кранами и рядами отсвечивающих за ней бутылок. Все это освещалось неярким светом стилизованных под корабельные фонарей, приглушенными витражами окон лучами солнца и создавало непередаваемый колорит.
   - Здорово, - завертели мы башками, располагаясь за двумя крайними столами.
   - Приехали к нам на практику, мальчики? - улыбнулась возникшая у стола смазливая официантка. - Что будете заказывать?
   - А что есть? - басисто прогудел Мишка Антошин. - Огласите весь список, пожалуйста!
   Последовал длинный перечень закусок, блюд и горячительных напитков, - а еще у нас сегодня кронштадское пиво, корюшки и раки, - завершила его красотка.
   - Как тут пиво? - вопросительно уставились на меня ребята.
   - Во! - поднял я большой палец.
   В бытность курсантом, мне довелось его пить, когда в гости приезжал отец, и "кронштадское" показалось чудесным.
   Через пять минут на столах возникают граненые, с шапками белой пены кружки, блюда крупных, только что отваренных раков и вяленая золотистая корюшка.
   - Клевое, - не отрываясь выцедил свою здоровенный Володька Слепнев, признанный в группе ценитель пенного напитка.
   - Угу, - откликаемся мы, опорожняя свои, и принимаемся за раков.
   - Ну, как вам мальчики наше пиво? - подходит от стойки пожилая барменша.
   Мы выражаем свое восхищение и заказываем еще.
   В чем - чем, а в пиве мы разбираемся. Почти каждый отбарабанил на флотах по три года срочной, и при сходе на берег, оно было у нас любимым напитком..
   Затем начинается неизбежная морская травля, такие вот места очень располагают к ней, над головами вьются сигаретные дымки и всем хорошо.
   А на меня накатывает ностальгия и хочется навестить учебный отряд. А точнее отдельную школу, в которой я учился. В ней готовили рулевых сигнальщиков, торпедистов, и коков.
   И вот сегодня, прихватив на всякий случай коньяк, я направляюсь в эту самую школу.
   Выйдя из парка и миновав несколько пустынных улиц, я оказываюсь перед длинной, красного кирпича стеной, со стационарным КПП и металлическими воротами с якорями.
   Открываю тяжелую глухую дверь и оказываюсь внутри.
   - Я вас слушаю, старшина, - вопросительно смотрит на меня из-за деревянного барьера седой мичман, с нарукавной повязкой "РЦЫ" на рукаве кителя.
   Я излагаю суть дела, и он озадачено хмыкает.
   - Вообще-то это не положено, а в какой роте учился?
   - В седьмой, у капитана 3 ранга Иванова. А старшиной роты был мичман Бойко.
   - Как же, знаю - кивает головой мичман. - Мишка давно на пенсии, а вот Александр Иваныч еще служит и сейчас в роте.
   - Ну вот, - радостно говорю я и сдвигаю на затылок мичманку.
   - ДокУмент, - протягивает мичман руку, и я передаю ему свое удостоверение.
   После тщательного изучения оно возвращается, и дежурный тянется к телефону.
   - Товарищ капитан 3 ранга, с КПП Мальцев беспокоит, тут к вам ваш бывший курсант. Есть, понял, - и кладет трубку на рычаг.
   - Где рота-то помнишь? - по - доброму щурится мичман. - А то дам провожатого, - и кивает на возникшего позади матроса.
   - Спасибо, отец, помню, - улыбаюсь я, и направляюсь ко второй двери.
   За ней до боли знакомый, выложенный булыжником обширный плац, монолит длинной, петровских времен казармы, а справа, в окружении вековых сосен, помпезный, выстроенный в готическом стиле особняк, с бьющим перед ним фонтаном.
   А по всему пространству плаца, под дробь барабанов, в сопровождении старшин, неспешно дефилируют несколько курсантских рот.
   Наша школа одна из самых старых на флоте. Сначала в ней располагался драгунский полк, а в особняке жил командир с семьей и обслугой, а потом был флотский экипаж.
   И вечерние прогулки под барабан, остались еще с тех времен. Дань традиции.
   Полюбовавшись несколько минут этой архаичной картиной, я пересекаю плац, направляюсь к крайнему справа парадному и по истертым ступеням поднимаюсь на второй этаж.
   Вот и нужная мне дверь, с надраенным до блеска медным звонком.
   Давлю на кнопку, за дверью щелкает автоматический запор, и я тяну левую половину на себя.
   - Дежурный на выход! - голосит стоящий навытяжку у тумбочки дневального молоденький курсант.
   В Высоком проеме коридора тут же возникает рослый старшина, с сине-белой повязкой на рукаве и автоматным штыком на поясе, интересуется моей фамилией и просит следовать за собой.
   По дубовому, навощенному до блеска паркету, мы проходим к двери, с табличкой "Командир роты" и, постучав, старшина предупредительно ее распахивает.
   - Ну, входи, входи, - раздается навстречу бодрый голос и из-за массивного, стоящего напротив окна стола, поднимается пожилой стройный офицер.
   - Здравия желаю, товарищ капитан 3 ранга! - вскидываю руку к козырьку. - Бывший ваш курсант Королев. Вот, решил по случаю навестить.
   - Рад, очень рад, - делает тот навстречу несколько шагов, и мы крепко пожимаем друг другу руки.
   - Если спросишь, - узнал, скажу - нет, окидывает он меня внимательным глазом. -- Не в претензии?
   - Нет, конечно, - отвечаю я, - какой разговор?
   - Присаживайся, - кивает он мне на один из стоящих у стола стульев, а сам открывает дверцу стенного шкафа и что-то в нем ищет.
   За время учебы в этом кабинете я был два раза.
   Первый - когда командир вручал мне удостоверении об окончании учебного отряда с отличием, а второй при направлении в атомный учебный центр в Палдиски.
   Здесь все осталось, как было.
   Тяжелые бархатные шторы на окне, старинный двух тумбовый стол, с бронзовым чернильным прибором и фигуркой Петра, встроенный в стену шкаф и кожаный диван, с висящей над ним картой обоих полушарий.
   Практически не изменился и Александр Иванович. Та же обширная лысина на макушке, золотистый клинышек эспаньолки и щегольская, тщательно отутюженная форма, с двумя рядами орденских планок и серебряным жетоном на самоуправление подводной лодкой. Интересно, а курит ли он сейчас трубку? Тогда, помнится, курил.
   - Тэкс, - извлекает командир из шкафа толстый кожаный альбом и присаживается к столу. - Здесь у меня ротный фотоархив, - бережно проводит ладонью по обложке. - В каком году, говоришь, выпускался?
   - Май 72-го, инструктор смены старшина первой статьи Захаров.
   - Как же, как же, отлично помню Володю, - листает альбом Иванов. - Грамотный был инструктор и призер флота по штанге. Ну, а вот и весь ваш выпуск. Щас найдем тебя.
   А ты знаешь, нету, - через минуту говорит капитан 3 ранга. - Вот, посмотри сам и передает мне альбом. Потом у него в зубах возникает трубка, он щелкает зажигалкой и по кабинету разносится медовый запах.
   На развернутой странице вся наша смена (тридцать молодых курсантов с широко распахнутыми глазами), а в первом ряду командир, Захаров и второй инструктор - Бахтин.
   - Точно, нету, - киваю я. - Вы ж меня тогда уже отправили в Палдиски. И вот в этом кабинете вручали удостоверение.
   - Ах, вон оно что, - попыхивает трубкой Иванов. - А ну-ка, открой раздел "Отличники".
   - Во, есть! - радостно восклицаю я, обнаружив себя среди десятка фотографий. На меня пялится мое прошлое отражение с бритой наголо башкой и оттопыренными ушами.
   - Ну-ка, ну-ка, - тянет к себе альбом Александр Иванович.
   - Вот теперь вспомнил, - улыбается он. - Тогда из школы мы отправляли трех курсантов на новый атомоход.
   - Ну да, - киваю я. - Рулевого Серегу Алешина, кока Саню Абрамова и меня. Мы на ней потом на Севере вместе и служили.
   В это время снаружи слышится глухой шум, топот многочисленных ног и команда "приготовиться к вечерней поверке!".
   Затем раздается предупредительный стук в дверь и со словами "прошу разрешения" на пороге возникает дежурный старшина.
   - Товарищ капитан 3 ранга, поверку проводить без вас?
   - Ну да, ты ж видишь, у меня гость.
   - Понял, - кивает старшина и бесшумно исчезает.
   - Значит на Севере - возвращается к беседе Иванов. А ну - ка, расскажи подробней.
   И я рассказываю.
   - "Большой круг", - констатирует Александр Иванович, - считай тебе повезло.
   - Да, из морей практически не вылезали, - киваю я,- было на что посмотреть.
   - А кто был командир?
   - Капитан 1 ранга Милованов.
   - Валик?! - подается вперед Иванов и вынимает изо рта трубку.
   - Точно так, Валентин Николаевич.
   - Ну, тесен мир, - тепло лучится глазами Александр Иванович, - это ж мой однокашник! Давненько, давненько мы с ним не виделись.
   Я тоже рад и осторожно намекаю, что неплохо бы отметить это известие.
   - А у тебя что, есть? - снова раскуривает трубку Иванов.
   - Есть, - открываю я стоящий у ног портфель и извлекаю свой коньяк и лимоны.
   - Армянский? Хорошо живешь старшина,- улыбается командир и давит на столе кнопку вызова.
   Через пять минут на медном подносе исходят паром два подстаканника с крепким чаем, золотятся горка морских сушек, и розовеет нарезанная крупными ломтями ветчина.
   Затем поданным мне складнем я пластаю на дольки один из лимонов, а Александр Иванович разливает коньяк по рюмкам.
   - Рота отбой! - глухо доносится из-за закрытой двери.
   - Вот и еще один день прошел, - вздыхает командир. - Ну, Валера, за встречу. Спасибо, что зашел, - вскидывает он на меня глаза, и рюмки отзываются хрустальным звоном.
   Потом мы закусываем, и неспешно пьем чай с сушками.
   - УПЛ вы так и ведете? - интересуюсь я у Иванова.
   - Само - собой, - следует ответ. - А что?
   - Да очень уж интересные были лекции. До сих пор помню.
   Устройство подводной лодки командир читал нам академически.
  
   Сначала, в специально оборудованном классе, он излагал теорию, затем делал глубокий ракурс в историю и приводил случаи из личной практики, а в конце обязательно организовывал посещение кораблей бригады подплава.
   В свое время Александр Иванович командовал дизельной лодкой 613- го проекта, многократно ходил в Средиземку и Атлантику, и ему было что рассказать. От командира мы впервые узнали и о печальной судьбе знаменитого подводника Маринеско, который последние годы жизни провел в Кронштадте, и его Александр Иванович знал лично.
   Потом я вспоминаю занимательный случай, и мы смеемся.
   В первый месяц службы, когда нас, полторы сотни зеленых пацанов доставили с Красной горки в учебную роту торпедистов, из-за небывало холодной зимы и особенностей местного климата, человек двадцать загремели в госпиталь.
   И на одном из утренних построений, хмуро оглядев поредевший строй, командир, вроде бы ни к кому не обращаясь, выдал следующую сентенцию: "вот раньше был моряк, ссыт и булыжники вылетают, а сейчас писает и снег не тает".
   Мы сразу же взяли ее на вооружение и пополнили свой флотский сленг.
   - Ну, а ребят из роты приходилось встречать? - в очередной раз набивает свою трубку командир.
   - Двоих. Саню Александрова в Гаджиево, на соседней дивизии, а в Палдиски Женю Банникова из предыдущего набора, они приезжали на переподготовку с ТОФа.
   - Да, разлетелись ребята по флотам, - задумчиво говорит командир. - И ведь не соберешь, а, старшина?
   Постепенно коньяк в бутылке убывает, в небе за окном висит полная луна, дело идет к полуночи.
   Когда я начинаю прощаться, командир записывает на вырванном из блокнота листке свой Ленинградский адрес и протягивает мне.
   - На. Будешь в наших краях, обязательно заезжай.
   - Спасибо, - сворачиваю я листок и кладу в карман.
   Чуть позже я иду по пустынным улицам Кронштадта в сторону гавани. Изредка в призрачном свете фонарей возникает размеренно шагающий морской патруль, на внешнем рейде туманный силуэт эсминца и проблески далекого маяка.
   - А ведь не прав ты, старый Хэм, - мелькает в голове.
   - В места, где ты был счастлив, нужно обязательно возвращаться.
  
   Примечания:
  
   Смена - то же, что и учебный взвод в армии.
   Повязка "РЦЫ" - нарукавная повязка дежурного на флоте.
   "Большой круг" - заводские, ходовые и государственные испытания нового корабля (жарг.)
   ТОФ - Тихоокеанский флот.
  

"Главная площадь"

   Полночь. Северная Атлантика. Бермуды.
   Только что закончился очередной сеанс связи и, выстрелив в космос молнию радиограммы, подводный крейсер снова скользит в глубинах Саргассова моря.
   Неделю назад, прорвав натовскую противолодочную оборону "Сосус" и оставив позади Скандинавию, Ньюфауленд и Азорские острова, мы пришли в район боевого дежурства.
   Пришли чисто, без американского "трешера" на хвосте, и все очень довольны.
   На корабле готовность "два" и тишина - свободные от вахты отдыхают.
   Я сижу в медизоляторе, где штатно проживаю и листаю "Морской сборник", а расположившийся за столом корабельный врач старший лейтенант Саня Руденко, тихо насвистывая, дозирует оранжевые поливитамины для команды.
   На переборке мягко жужжит зуммер телефона, Саня выщелкивает из держателя трубку и прикладывает к уху.
   - Точно так, здесь, передаю, - кивает он бритой головой и передает ее мне.
   - Николаич, ты еще не в имперИях? - слышится в трубке мягкий баритон. - Мы с замкомдива приглашаем тебя в кают-компанию, давай, подходи, чего-то покажем.
   - Хорошо, щас буду, - отвечаю я, и возвращаю трубку Сане.
   - Интересно, что они мне такого покажут, - мелькает в голове. - Не иначе, кто-нибудь из команды чего-нибудь отчебучил.
   Замкомдива, со вкусной фамилией Хлебойко, у нас старший на борту и, как всякий крупный начальник, регулярно учиняет "избиение младенцев". Причем делает это весьма тонко. Весело, с юмором и без обиды
   Через пять минут, пройдя ракетные отсеки и центральный, я отдраиваю переборочный люк второго и взбегаю по трапу на верхнюю палубу, где расположена офицерская кают-компания.
   В ней, в сиянии плафонов, шпона и зеркал, за центральным столом, в креслах, восседают Хлебойко и командир, а за другими замполит, помощник и еще несколько офицеров.
   Тут же, со вставленной бобиной, кинопроектор "Украина", у которой возится изукрашенный наколками гарсун, (он же по совместительству киношник) и дежурный кок, готовящий в подсобке чай.
   При моем появлении все оживляются и непонятно на меня пялятся.
   - Слышь, Николаич, - кивает командир на кресло рядом, - а тебя когда-нибудь в кино снимали?
   - Нет, - отвечаю. - Я ж не артист
   - А вот и темнишь, - ухмыляется Хлебойко. - Давай, лишенец, запускай!
   - Есть! - вякает гарсун, вырубает верхний свет и в полумраке стрекочет киноустановка.
   Сначала на висящем впереди экране возникают какие-то блики, затем перфорация пленки, и, наконец, титры, "Главная площадь".
   - А теперь внимательно смотри - говорит Хлебойко и слегка толкает меня в бок.
   Бодрый голос известного комментатора, повествует об истории Красной площади и проводимых на ней празднествах.
   Под бравурные звуки маршей, в хронологической последовательности, по площади движутся парадные колонны, веселые толпы демонстрантов, а с Мавзолея им машет ручками партийная элита.
   Время от времени, крупным планом показываются решительные лица парадных расчетов, счастливые - демонстрантов и значительные - государственных мужей.
   - Ну и что? - наклоняюсь к командиру. - Причем тут я?
   - Щас, щас, - благодушно кивает тот. - Во, гляди!
   Продемонстрировав крупным планом стоящих на трибунах, кинокамера запечатляет расцвеченную транспарантами праздничную колонну и скользит вдоль неподвижно стоящей перед Мавзолеем плотной шеренге.
   А на ней вся наша группа в цивильном, перемежающаяся с оперативниками из "девятки".
   Вот проплывают лица Васи Нечая, Вовки Мазаева, а потом всех нас поочередно. Затем камера движется обратно, и мы снова попадаем в кадр.
   - Это ж надо, - озадаченно бормочу я, и сразу вспоминаю тот день.
  
   ... Раннее ноябрьское утро. Эскалатор выносит нас в пустой вестибюль станции метро "Площадь революции" и мы выходим наружу.
   Навстречу первые лучи солнца, непривычные безлюдье и тишина.
   Метрах в пятидесяти от метро, еще мокрый тротуар перекрыт временным заграждением и первой линией оцепления.
   Предъявив милицейскому кордону свои приглашения и удостоверения личности, мы оставляем его позади и направляемся к поднимающемуся вверх Кремлевскому проезду.
   На входе в него вторая проверка документов, теперь уже ребятами из "девятки" и при выходе к Историческому музею - третья.
   Здесь место сбора оперативного наряда.
   Накануне, ночью, мы уже посещали заранее оцепленную площадь и в свете юпитеров, отрабатывались здесь с ОМСДОНом.
   На мавзолее, у микрофона стоял старший, и по строго определенному хронометражу запускал на площадь выстроенный цепочкой наряд, который, двигаясь со стороны проезда, вдоль кремлевской стены, должен был входить на площадь вместе с первой колонной демонстрантов.
   По его же команде, миновав гостевые трибуны и мавзолей, наряд останавливался, делал поворот налево и вплотную смыкался. Согласно ранее полученному инструктажу, нам предписывалось вычислять в толпе подозрительных лиц, незаметно умыкать их оттуда и доставлять в расположенный на Васильевском спуске штаб.
   Затем наступало время омсдоновцев. Два их батальона, в полной боевой экипировке были сосредоточены в Спасской и Никольской башнях Кремля. Спецназ должен вступать в дело в случае совершения теракта.
   По сигналу старшего, ворота башен распахивались оттуда, гремя сапогами, выбегали здоровенные бойцы с автоматами, мы чуть расступались, и за несколько минут площадь перекрывалась квадратами.
   Далее, по оперативному плану, в них должны были запускаться оперативники, для обнаружения и захвата злодеев. Однако, насколько нам известно, со времен Иосифа Виссарионовича нужды в этом не возникало, и все советские лидеры благополучно доживали до преклонных лет.
   Хотя отдельные эксцессы при столь массовых мероприятиях и случались.
   В 1969-м, дезертировавший из части офицер, вооруженный двумя пистолетами и экипированный в форму сотрудника милиции, во время встречи космонавтов проник в оцепление, открыл стрельбу по следовавшему в Кремль правительственному кортежу, но был сбит мотоциклистом сопровождения и нейтрализован.
   В прошлом же году, когда имитируя студентов мы стояли в оцеплении на Ленинском проспекте, встречая прибывшую с визитом Индиру Ганди, какой-то отморозок пытался прорваться туда на легковом автомобиле и был застрелен с крыши снайпером.
   Между тем, у Исторического музея уже развернуты буфеты. На расставленных под стенами складных столах высятся горы бутербродов на подносах, исходят паром ведерные самовары с чаем и стоят термосы с горячим кофе. Здесь же коробки армянского коньяка и шоколадные наборы для гостей.
   Пить коньяк нам категорически запрещено, но подкрепиться можно, и вскоре весь наряд с аппетитом уплетает свежие бутерброды, запивая их чаем или кофе из пластиковых стаканчиков.
   Красная площадь еще пуста, до блеска вымыта и матово отсвечивает темным булыжником. У мавзолея, с неподвижно застывшими часовыми, неспешно прохаживаются несколько высоких чинов с Лубянки и наш заместитель начальника Школы капитан 1 ранга Леонид Григорьевич Александров. Зимой 41-го он проходил здесь пехотным лейтенантом и, наверное, вспоминает тот день.
   Подкрепившись, мы отходим чуть в сторону, дымим сигаретами, и слушаем бой курантов.
   Затем появляются первые гости, многие из которых направляются к буфетам. Среди них известные ученые, артисты и писатели, увешанные орденами седые ветераны.
   Но больше всех нам нравятся космонавты. Они всегда идут веселой группой и обязательно приветствуют оперативный наряд.
   Мы расплываемся в улыбках и ответно киваем.
   Гости тоже закусывают бутербродами, не забывая и о коньяке.
   Потом все уходят, чинно рассаживаются на трибунах, а мы группируемся на противоположной стороне Кремлевского проезда.
   Ровно в девять, под бой курантов, на мавзолее появляются первые лица государства, и начинается праздничная демонстрация.
   Вместе с первой колонной мы входим на площадь, минуем гостевые трибуны и образуем живую стену, вдоль которой движутся расцвеченные флагами, цветами и транспарантами, весело улыбающиеся люди. Гремят бравурные марши, перемежающиеся с бодрыми призывами комментатора и ответное "ура!" демонстрантов.
   Шествие длится ровно час, и все это время мы внимательно наблюдаем за идущими в колоннах. То же самое, с использованием оптических средств, осуществляется с крыш расположенного напротив ГУМа и куполов собора Василий Блаженного.
   Затем, вместе с последней колонной, откуда в небо взмывают сотни голубей, мы движемся к Васильевскому спуску и группируемся у красной пристройки рядом со Спасской башней. Старший линии рысит туда на доклад, а мы разминаем затекшие ноги и дымим сигаретами.
   А потом начинается военный парад.
   Чеканя шаг, под развевающимися знаменами по площади проходят войска и техника, и брусчатка мелко вибрирует под ногами.
   - И раз! - раздается на выходе в парадных шеренгах, и они переходят на походный шаг. Бронетанковые колонны тоже сбрасывают ход и, в синеватом мареве выхлопов катят по спуску в сторону Кремлевской набережной.
   Чуть позже оцепление с площади сымается, она заполняется веселыми толпами гуляющих и, смешавшись с ними, мы пробиваемся к метро.
   В голове сумбур, ноги гудят, но все счастливы. Впереди праздник и три дня отпуска...
  
   Стрекот передвижки замолкает, в кают-компании вспыхивают плафоны и все щурятся от света.
   - Такое вот значит кино, - разворачивает ко мне в кресле Хлебойко. - Ну, как, узнал себя?
   Я улыбаюсь и молча киваю головой.
   - В таком случае, вопросов не будет. Не тот случай.
   - Ну да, не тот, - поддерживает его командир. - Кок, организуй всем чаю!
  
   Примечания:
   "Трешер" - класс атомных ударных лодок ВМС США.
   Готовность "два" - повседневная боеготовность кораблей в море.
   "Гарсун" - вестовой в кают-компании (жарг.)
   "Девятка" - 9 Главное управление КГБ СССР (жарг.)
   ОМСДОН - Отдельная мотострелковая дивизия особого назначения им. Ф.Э. Дзержинского.
   (В описываемый период находилась в составе КГБ СССР).

"Чумной форт"

   - Значит так, - заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок, хмуро оглядывает строй курсантов инструктор смены, старшина 1 статьи Захаров.
   - С завтрашнего утра выделяется наряд на Чумной форт. Там минно-торпедные склады и требуется наша помощь. Желающие есть?
   - Мы переглядываемся, тупо пучим глаза и молчим. В учебном отряде мы уже пятый месяц и отлично усвоили принцип - не лезь в герои, пока не позовут.
   - Тэкс, - тяжело ворочает шеей старшина, - в таком случае пойдут, - и называет пять фамилий. В числе прочих и моя, что не особо радует.
   Нарядов в школе предостаточно и после занятий мы чистим на плацу снег, выгружаем из вагонов уголь для котельной, или драим матчасть в учебных классах.
   После вечерней поверки вся пятерка, в которой помимо меня ленинградцы Саня Николаев и Жека Банников, а также белорус Витька Балута и мой земляк Серега Чмур, дымит сигаретами у обреза в умывальнике.
   Мрачного вида громаду форта, что торчит в заливе неподалеку от Кронштадта, мы не раз видели с берега, и попасть туда никто не горит желанием.
   - А чего он называется Чумным, а пацаны? - обращаюсь я к ленинградцам.
   И бывший студент университета Жека Банников, изгнанный оттуда за пьянство и определенный на флот для перевоспитания, делает краткий ракурс в историю.
   - Форт был построен в 1846 году и назван в честь императора Александра I. А потом там разрабатывали сыворотку против бубонной чумы. Слыхали про такую?
   - Ага, в школе, - кивает бритой головой Серега Чмур. - Это такая болезнь - раз и в ящик.
   - Ну да, - глубоко затягивается сигаретой Женька. - Тогда она опустошила всю Европу. Ну, кронштадские моряки и прозвали форт Чумным.
   - А вдруг там и сейчас бациллы, - пучит глаза Балута. - И мы того, в ящик.
   - Это вряд ли, - швыряет бычок в обрез Женька. - К тому же, как сказал Захарова, там теперь военные склады.
   Утром, после завтрака и развода на занятия, мы остаемся в кубрике и слушаем инструктаж. Его проводит второй инструктор, старший матрос Александров, который поведет нас на форт.
   В отличие от спокойного и благодушного Захарова, этот недомерок криклив, придирчив и с придурью
   - Слушать меня внимательно! - недовольно брюзжит Александров. - К форту идти по обвехованной тропе, и ни шагу в сторону. Чуть что, там караул стреляет без предупреждения. Ну, а на месте вас проинструктируют еще, чтоб сдуру не взлетели на воздух.
   Эти перспективы никого не радуют, и на душе становится тоскливо.
   - Надеюсь, все понятно? - заканчивает инструктаж старший матрос, и мы молча киваем.
   - Не слышу! - фальцетом орет он.
   - Точно так, понятно! - дружно рявкают пять глоток.
   Через пять минут, облаченные в черные шапки, и шинели, мы строем выходим из ворот КПП и, в сопровождении семенящего сбоку Александрова, направляемся в сторону белеющего вдали залива. Под тяжелыми яловыми "гадами" звонко хрустит снег, по земле несется белая поземка, холодно.
   Вот и нужное нам на берегу место, от которого по ледяной пустыне к форту тянется обозначенная вешками, хорошо протоптанная тропа.
   - Правое плечо вперед! - сипло командует старший матрос, мы подворачиваем к ней и осторожно ступаем на лед.
   - Интересно, какая тут глубина, - бормочет сипящий позади Балута, - я, между прочим, плавать не умею.
   В заливе метет сильнее, мы опускаем уши шапок и, согнувшись, плетемся дальше.
   Шинели продувает насквозь, ветер забирается под брезент роб и гады мерзло гремят по наледи.
   - Шире шаг, мать вашу! - орет Александров и мы ускоряем движение.
   Громада форта неожиданно оказывается рядом, и мы испуганно на нее пялимся.
   Место действительно мрачное. Прямо изо льда, на несколько десятков метров вверх вздымается темный монолит стен, с четырьмя рядами орудийных бойниц и башнями, перед ними бетонная, с узкоколейкой и задранной в небо стрелой кранбалки пристань, несколько сторожевых вышек, с маячащими на них часовыми и небольшой щитовой домик, с поднимающимся из трубы дымком.
   Как только, оскальзываясь на крутых ступенях, мы вскарабкиваемся на заснеженную пристань, из домика появляется человек в тулупе с болтающейся у бедра кобурой и скрипит валенками к нам.
   - Здорово, АлександрОв! - басит он. - Че, привел своих "румынов"?
   - Точно так, - вскидывает руку к шапке старший матрос. - Пять рыл, как просили.
   - Ну-ну, - скептически оглядывает нас тулуп. - А чего они у тебя такие грустные?
   Александров молча пожимает плечами и трет перчаткой замерзший нос.
   - Ладно, веди - бросает тот и скрипит обратно.
   - Вперед, - бросает старший матрос и первым направляется к врезанным в гранит низким воротам форта, с барельефами львиных морд на створках.
   У ворот мы останавливаемся, инструктор давит на флажок висящего сбоку корабельного ревуна и где-то внутри трижды хрюкает. Вслед за этим срабатывает автоматический запор, и мы оказываемся внутри.
   В окружении мрачных стен, перед нами тесный крепостной двор, с несколькими, куда-то ведущими входами, все та же узкоколейка, пара висящих на кронштейнах с заиндевелыми стеклами прожекторов и клочок серого неба далеко вверху.
   - Да, переглядываемся мы, - служба тут не фонтан.
   Потом раздается кашель, протяжный скрип двери и во дворе появляется коренастая фигура, в видавшей виде морской фуражке, меховой, поверх кителя безрукавке и тяжелых яловых сапогах.
   - Здорово, хлопцы! - подходит человек к нам и сует Александрову руку. - Значится прибыли? Айда за мной.
   Через минуту мы гремим ботинками по крутым каменным ступеням, освещенным висящими на кабелях фонарями, и вскоре оказываемся в просторном, с низким потолком каземате.
   В центре его длинный сосновый стол, с двумя вытертыми до блеска скамьями и висящей вверху лампой, у боковой стены старый массивный шкаф, а в торце раскаленная докрасна буржуйка, со стоящим на ней чайником, у которой, сидя на разножке, попыхивает трубкой, пожилой усатый мичман.
   - Во Петрович, - помощников привел! - обращается к нему наш провожатый. - Давай, принимай.
   Тот молча кивает седым ежиком, косится в нашу сторону, и тычет пальцем в одну из скамеек, - садитесь
   - Можно, - милостиво разрешает инструктор, мы присаживаемся к столу и стаскиваем с голов шапки.
   После этого усатый сообщает, что его зовут Иван Петрович, они с напарником базовые минеры, и мы поступаем в их распоряжение.
   - А теперь Ильич, расскажи чего им делать, - бурчит он, и снова окутывается дымом.
   - Значится так, - усаживается тот напротив и сдвигает на затылок мичманку. - Щас будем катать боевые торпеды из хранилища на вооружение. Видали такие?
   - Не, - отрицательно вертим мы головами. - Только учебные.
   - Ну, вот и поглядите, а заодно получите практику. На каждую по три человека. Катать осторожно и без бузы. Вопросы?
   - А они того, не шарахнут? - осторожно интересуется Банников.
   - Да пока бог миловал, - следует ответ. - А теперь вперед.
   Чуть позже, вытянувшись цепочкой вслед за идущими впереди минерами, мы спускаемся по какому-то переходу еще глубже и топаем по деревянному настилу сводчатой сырой галереи. Изредка под ним пищат крысы, а с потолка, время от времени срываются холодные капли.
   - Ни хрена себе, - шепчет мне сопящий сзади Степка Чмур. - Это ж мы уже наверно под заливом.
   Потом галерея делает крутой поворот, и мы оказываемся перед дощатой дверью, с надписью "Хранилище N5". От нее, поблескивая рельсами, дальше уходит еще галерея, тускло освещенная редкими фонарями.
   Усатый Петрович широко распахивает дверь, второй мичман стопорит ее торчащим из стены крюком, и мы заходим внутрь.
   Там, в мертвенном свете, ряды покоящихся на стеллажах торпед, узкий проход между ними, и пара темных фигур в конце, звякающих цепями подвешенными к потолку талей.
   - Ну, как тут, все готово? - обращается к ним Петрович, когда мы подходим ближе.
   - Готово, - бурчит одна и кивает на две, стоящие на рельсах металлические тележки.
   На них, поблескивая винтами, зеленеют две торпеды с "Т" образными наделками и предохранительными крышками на запальных отверстиях боевых зарядов.
   - Кто скажет, что за изделия? - обращаясь к нам, хлопает по одной Ильич и хитро щурится.
   - Навроде СЭТ -60, - вякает стоящий впереди Степка Чмур.
   - Точно, - кивает мичман. - А для каких кораблей?
   - Для н-надводных, - говорит заика Николаев и тычет пальцем в наделку.
   - Попал, - кивает головой Ильич. - И какие ж у нее характеристики?
   Я закатываю глаза под лоб и выдаю технические параметры торпеды, которые мы знаем наизусть.
   Ну что ж, пойдеть, - довольно хмыкает минер, - а сейчас мы их доставим в зарядную. На каждую по трое, катить как дите, интервал пять метров.
  
   После этого нас, включая инструктора, распределяют по местам, Ильич проходит вперед и дает отмашку.
   Поочередно навалившись на тележки, мы страгиваем их с места и, пыхтя, толкаем вперед.
   - Веселей, веселей ребятки! - пятится впереди мичман и исчезает в дверях.
   Набрав ход, наш караван гулко катит по рельсам и через пару сотен метров останавливается у второй двери, металлической и с надписью "зарядная".
   Дав рукой отмашку, Ильич входит внутрь, потом створки открываются, и мы вкатываем тележки.
   Это помещение меньше первого, выбелено известью и ярко освещено. У одной стены сетевой щит, зарядная аппаратура, различные приборы и несколько металлических сейфов, у противоположной - пустые торпедные стеллажи и висящая под сводом электрическая кран-балка. Здесь же два пожилых человека в сапогах и ватниках.
   - Сюда, - делает один знак рукой, и мы подкатываем тележки к свисающему сверху крюку.
   Потом гудит электродвигатель, крюк опускается вниз, торпеды опоясываются бандажами и перегружаются на стеллажи.
   - Что и требовалось доказать, - подмигивает нам Ильич, перебрасывается с коллегами несколькими словами, и мы топаем обратно.
   - Товарищ мичман, их там будут снаряжать? - интересуется любознательный Степка Чмур.
   - Ну да, взрывателями, - отвечает тот. - После соответствующей профилактики. А как залив растает, отправим на корабли.
   Затем мы делаем еще пять ходок, и минеры приглашают нас пить чай.
   Мы возвращаемся в уже знакомый нам каземат, стаскиваем шинели и моем руки, после чего на столе возникает парящий чайник, жестяные кружки и две алюминиевые тарелки с черными морскими сухарями и горкой рафинада.
   Мичмана пьют по старому, вприкуску, и мы делаем то же самое.
   - Откуда призывались? - неспешно прихлебывая из кружки, интересуется Ильич.
   - Интернационал, однако, - крякает он, когда мы говорим кто откуда.
   - Ну и как служба, нравится? - косится на нас усатый Петрович.
   - Да вроде ничего, - хрупаем мы сухари, - терпимо.
   - Три года служить можно, - извлекает он из кармана трубку и сует в зубы. - А вот мы с Мишкой, - кивает на Ильича, - отттабанили по девять лет срочной.
   - Как это?
   - Призвались в сороковом, а после войны дослуживали.
   - А как же фронт, разве не учитывался?
   - Не, - качает головой Ильич. Такой был приказ.
   - М-да - переглядываемся мы. - Против приказа не попрешь
   После чая нам разрешают перекурить, а потом мы совершаем еще пять ходок, и отправляемся на обед в учебный отряд.
   - Ну, как, чего там делали? - интересуются в роте наши сослуживцы.
   - Да так, работали в хранилищах с боевыми торпедами, - небрежно отвечаем мы и делаем героические лица.
   - Ну?! - удивляются парни.
   - Гну, - отвечает Банников, и мы наслаждаемся произведенным эффектом.
   После обеда мы снова на форту и мичмана ведут нас в его противоположное крыло.
   - А тут у нас минное хозяйство, - отпирает громадным ключом очередную дверь Петрович.
   В низком, с заиндевелыми стенами помещении, длинные ряды рогатых мин на якорных тележках с колесиками.
   - Гальваноударные, - кивает на них Петрович, образца 1908/39 года. Мы их в войну ставили.
   - А мы думали, таких уже нету, - с опаской взираем мы на черные туши. - В отряде изучаем только акустические и магнитные.
   - Все правильно, - врубает дополнительное освещение Ильич. - То новые, а этих старушек будем готовить на утилизацию. Кстати, а знаете, откуда на флоте пословица " в минном деле как нигде, вся загвоздка в щеколде"?
   - Не, - отрицательно вертим мы головами. - Не знаем.
   - А вот от этих самых мин, - ласково поглаживает мичман крайнюю.
   - Вот тут, - присаживается он на корточки, - вьюшка с минрепом, сахарная рвушка и эта самая щеколда. На какую глубину ее поставишь, на такую и всплывет мина.
   - А зачем сахар? - интересуется сладкоежка Саня Николаев.
   - Он растворяется в воде, щеколда срабатывает и на нужной глубине стопорит вращение вьюшки.
   - Здорово придумано, - переглядываемся мы, - дешево и сердито. И до вечера, под руководством мичманов, выдаем мины на первый этаж форта, где их будут впоследствии разоружать.
   В последующие дни мы снова там работаем и узнаем немало интересного.
   Оказывается в свое время форт "Александр" считался одной из мощнейших крепостей в Европе, и во время Крымской войны объединенная англо-французская эскадра адмирала Нэпира, войдя в Финский залив с намерением захватить Кронштадт, при одном его виде быстренько убралась восвояси.
   Здесь же проводил свои опыты по созданию радио, преподаватель минных классов, Александр Степанович Попов, а весной 1921 года, после подавления Тухачевским кронштадского мятежа, в одном из казематов форта, расстреливали моряков с линкора "Петропавловск". Мы были в нем, видели многочисленные следы от пуль на стенах, и всем было жаль тех ребят.
   А еще через неделю с Балтики подул влажный весенний ветер, лед в заливе стал таять и походы на форт закончились.
   Ну а мы стали взрослее, а как иначе?
  
   Примечания:
  
   "Сопливчики" - специальные матросские галстуки. Носятся под шинелью и бушлатом (жарг.)
   "Гады" - матросские яловые ботинки (жарг.)
   "Румыны" - минно-торпедные специалисты на флоте (жарг.)
   СЭТ-60 - самонаводящаяся электрическая торпеда.
   Каземат - закрытое помещение в крепости.
   Разножка - складной корабельный стул.
   Наделка - стальная направляющая планка на торпеде. "П" - образная для лодок и "Т" - образная для надводных кораблей
   "Табанить" - служить на флоте (жарг.)
   Изделие - общее название мин, торпед и ракет.
  
  
  
  

"Подарок"

  
   "Бойтесь данайцев, дары приносящих"
   Вергилий.
  
   Дав последние указания дежурному врачу, и хлопнув после его ухода вечернюю чарку коньяку с лимоном, Марк Ильич неспешно встал из-за стола, скрипя паркетом, подошел к высокому окну своего кабинета и привычно обозрел окрестности.
   Они не впечатляли.
   Низкое хмурое небо, морозно парящий вдали залив с лодками, и разбросанные внизу пятиэтажки военного городка на фоне угрюмых сопок.
   Тем не менее, настроение было отличным. Впереди маячили Северная Пальмира и очередная, весьма престижная должность.
   Выпускник Военно-медицинской академии, удачно женившийся на дочери одного из ее руководителей, Марк Ильич был баловнем судьбы и не без поддержки тестя удачно двигался по карьерной лестнице.
   В отличие от своих сокурсников, которых разбросали по флотам, определив на рутинные должности корабельных врачей, он был оставлен в Ленинграде, успешно закончил аспирантуру и, набравшись "опыта" в санупре флота, был отправлен на экзотический Север, за большими звездами, окладами и полярными надбавками.
   Теперь они были все выбраны, уехавшая пару месяцев назад в Питер, жена устраивала там судьбу дочери и надзирала за строительством четырехкомнатного кооператива в центре, и все складывалось, как нельзя лучше.
   А еще, через час, Марку Ильичу предстояла встреча с одной из его пассий.
   Полковник медицинской службы и начальник гарнизонной спецполиклиники, в свои сорок Марк Ильич выглядел на тридцать и пользовался неизменным успехом у прекрасного пола.
   И к этому были свои причины. Дам в гарнизоне имелось с избытком, сильная его половина месяцами болталась в море, а слабая скучала и пыталась хоть как-то скрасить свое безрадостное существование.
   Одни, у которых имелась такая возможность, временно уезжали на материк, вторые, успевшие обзавестись чадами, трепетно их воспитывали, а третьи, как правило самые молодые и неискушенные жизнью, пытались устроиться на работу.
   Но какая работа для женщин в гарнизоне, да к тому же заполярном? Раз-два и обчелся. Таким был и тот, который обозревал Марк Ильич, где кроме военторга, "омиса" и спецполиклиники, никаких гражданских объектов не было.
   Здесь следует отметить, что большинство, жаждавших активного труда, имели медицинское или педагогической образование. Как-то так сложилось, но морские офицеры выбирали именно таких подруг жизни. Возможно из каких-то меркантильных соображений, а может и случайно, но факт остается фактом.
   В результате, военторг и отдел морской инженерной службы были переполнены несостоявшимися педагогами, а в спецполиклинике не было отбоя от давших клятву Гиппократа. Поскольку в свое время, Марк Ильич тоже давал такую, он трепетно относился к просительницам, выбирал самых привлекательных и, определив им испытательный срок, зачислял в штаты.
   А потом, выбрав удобное время, предлагал свою взаимность. Многие отказывались (одна даже врезала полковнику по морде), за что увольнялись как не прошедшие испытательного срока, другие соглашались и регулярно ублажали женолюбивого начальника.
   Вот такая, по имени Эльвира, муж которой ушел на три месяца в Атлантику, сейчас и ждала полковника в своей квартире, заинтриговав его помимо обычного, еще и каким-то сногсшибательным подарком.
   Пройдя в комнату отдыха, Марк Ильич накинул на шею белый мохеровый шарф, натянул черную, с красными просветами на погонах шинель и, напялив на голову высокую фуражку (он был мал ростом), неспешно вышел в коридор.
   - Надо бы заняться и этой, - отметил он про себя, кивнув миловидной сестре, с круглым задом и высокой грудью, проплывшей мимо него в ординаторскую.
   Чуть позже Марк Ильич вырулил на своей новенькой "Волге" за ворота, прибавил газу и покатил в сторону центра...
  
   - Слушай, Эль, а может не надо? - уставилась зеленоглазая блондинка на сидящую рядом девушку. - Пусть этот гад катит в свой Питер, а мы все забудем.
   - Надо, Юлька надо - криво усмехается та. - Что б уехал с помпой и новому неповадно было.
   Эльвира, южного типа миниатюрная брюнетка, та самая пассия, к которой едет полковник, а Юля ее близкая подруга, не так давно уволенная из поликлиники.
   - Слушай меня внимательно подруга, как только он позвонит в дверь, ты закрываешься в ванной и сидишь там тихо, словно мышь. Ну а затем по плану, - говорит Эльвира и окидывает взглядом празднично накрытый стол.
   На нем откупоренная бутылка армянского коньяка, вино, фрукты и всевозможные закуски.
   - А клофелину ты не много положила? - кивает на коньяк Юля.
   - В самый раз, - тянет из пачки сигарету Эльвира, - вырубится сразу.
  
   В это же самое время, в гарнизонной комендатуре идет инструктаж патрулей.
   - Значит так, - хмуро расхаживает перед строем помощник коменданта. - В первую очередь задерживать партизан и самоходчиков. И в кабаке поаккуратней, на неделе доставили гражданского, а он крупная шишка с "Рубина". Мало того, что не разобрались, по дороге еще и глаз подбили. Нехорошо.
   - А как их отличишь? - басит с правого фланга длинный капитан-лейтенант. - По мордам ведь не разберешь, кто они, наши или с "Рубина"
   - Ну да, не разберешь, - подпрягаются к нему другие старшие патрулей.
   - Отставить базар! - гавкает майор. - А теперь последнее. Тут сообщили из прокуратуры, в гарнизоне объявился гомосек, появляется в безлюдных местах и пугает женщин.
   - А вот здесь, если можно, поподробнее, - раздается с левого фланга, и патрульные оживляются.
   - Оголяется и делает им непристойные предложения - цедит помощник. - Прошу на это обратить особое внимание. Попадется, немедленно задержать и доставить в комендатуру. Все! А теперь по коням.
  
   ...Миновав ярко освещенный Дом офицеров, и центральные улицы, как всегда оживленные по вечерам, Марк Ильич остановил машину у универмага, вышел из нее и направился к стоящему неподалеку дому.
   Войдя в подъезд, он поднялся на третий этаж и прислушался. Где-то вверху пели, слышался звон гитары и веселый смех.
   - Расшумелись, твою мать - недовольно пробурчал полковник и вдавил в стену кнопку звонка.
   - Тру-ля-ля, - пропело за дверью, она тихо отворилась, и возникший из полумрака женский силуэт призывно махнул ему рукой.
   Проскользнув внутрь, Марк Ильич первым делом чмокнул хозяйку в щеку, а когда она щелкнула замком, водрузил на вешалку свою шинель с фуражкой и быстро расшнуровал ботинки.
   - Проходи милый, - нежно пропела Элеонора, и кивнула ему на тапочки.
   - Однако, - довольно протянул Марк Ильич, войдя в освещенный мягким светом торшера зал, с удовольствие обозревая празднично накрытый стол.
   - Все для тебя, - серебристо рассмеялась девушка, - прошу. И наманикюренная лапка изящно указала на один из стульев.
   Чаровница, - провел полковник рукой по ее упругому бедру и сел на указанное ему место.
   - Мне как обычно, шампанское, а тебе коньяк, - хлопнули густые ресницы, и Элеонора кивнула на высокий фужер.
   - Понял малыш, - расплылся в улыбке Марк Ильич, и взялся за серебристое горлышко.
   - Паф-ф ! - высоко взлетела пробка, фужер заискрился шапкой пены, и начальник цепко ухватил "Арагви".
   - Ну, за любовь! - выдохнул он, наполнив рюмку, звонко пропел хрусталь и любовники выпили.
   - Ба, да у тебя тут и икорка, - потянулся Марк Ильич к золотящимся на тарелке бутербродам. - Пайковая?
   - Да, Славик перед походом получил.
   - А мне вот не дают, - смачно чавкая, вздохнул полковник. - Ну что, повторим?
   - О да, - нежно прошептала Элеонора и погладила его щеку наманикюренной лапкой. Затем она включила музыку, они немного потанцевали и выпили на брудершафт.
   - Ну а теперь раздевайся и ложись - проворковала женщина, с трудом освобождаясь от распаленного начальника. - А я сейчас вернусь с подарком. И выскользнула из комнаты.
   - Сопя от возбуждения, Марк Ильич набулькал еще фужер, (коньяк повышал тонус) с наслаждением его выцедил и, бросив в рот кружок лимона, направился к широкой, стоящей в углу софе.
   Через пару минут, первозданно голый, он нырнул под прохладные простыни, блаженно улыбнулся, что-то пробормотал и сладко засопел носом.
   - Юлька, выходи, он спит, - прошептала в дверь ванной Эля, и внутри тихо щелкнуло.
   - Точно? - высунулась оттуда золотистая гривка.
   - Точней не бывает.
   Ступая на цыпочках, подруги прошли в зал, встали у софы и с минуту наблюдали за спящим начальником.
   - Дрыхнет, сволочь, - жестко сказала Эля и потрясла его за плечо.
   - М-м-м, - сонно промычал Марк Ильич и перевернулся на бок.
   - Ну что, взяли? - обернулась Элеонора к подруге, и та молча кивнула.
   В следующий момент спящий был приведен в сидячее положение, подхвачен с двух сторон руками, и девушки потащили безвольное тело в прихожую.
   Потом раздался звук отпираемого замка, стук двери, и с лестничной площадки донесся вопль.
   - Не убился? - испугано пискнула Юля.
   - Да нет, шевелится, - улыбнулась, прильнув к дверному глазку Элеонора. - А теперь пошли звонить...
  
   Сначала Марку Ильичу снилась Эля. Голая, жаркая и податливая. А потом вдруг стало прохладно и неуютно. Он пошарил вокруг себя рукой, с трудом открыл глаза и непонимающе огляделся. Кругом были какие-то стены, уходящие вверх ступени и собачий холод.
   - Где я? - просипел полковник и встал на четвереньки. Сверху донесся хохот, звон гитары и он все вспомнил.
   - С-сука! - взвизгнул Марк Ильич, с трудом принял вертикальное положение, и, привалившись к двери, вдавил дрожащий палец в кнопку звонка.
   - Тру-ля-ля, - трижды издевательски пропело внутри и смолкло.
   - Открывай, открывай, курва! - дико завопил Марк Ильич и замолотил кулаками в дверь.
  
   На палубу вышел!
   А палубы нет!
   Вся палуба в трюм провалилась!!
  
   оглушительно заорали сверху, и оттуда зашаркали неверные шаги.
   Отпрыгнув в сторону, Марк Ильич покрылся холодным потом и, сигая через три ступеньки, кубарем скатился вниз.
   - Бах! - упруго саданула его по заднице входная дверь, и тут же раздался визг тормозов.
   - Вот он, вот, гребаный гомосек! - хлопнули двери комендантского "УАЗА", и за улепетывавшим полковником бросились три тени.
   - Стой козел, стой, стрелять буду! - забазлал рысящий впереди лейтенант и, запутавшись в ремнях пистолетной портупеи, грохнулся башкой о скользкий тротуар.
   - Догнать! - плачуще завопил он набежавшим патрульным и те, сопя, рванули дальше.
   Через минуту бегущего догнали, уронили в снег и, заломив руки, волоком потащили к машине.
   - Пустите меня, я полковник! - слезно вопил, пуская сопли Марк Ильич.
   - Щас в комендатуре из тебя генерала сделают, - заталкивая его в "стакан" тяжело пыхтели старшины.
   - Поехали, - махнул рукой водителю лейтенант, ощупывая растущую на голове шишку, и тот с треском врубил скорость.
  
   Напрасно старушка,
   Ждет сына домой,
   Ей скажут она зарыдает!!
  
   вывалилась из подъезда загулявшая компания и целеустремленно зашаталась в сторону романтично освещенного фонарями ресторана.
   - Соболевцы из автономки пришли, душевно поют, - обернулся назад лейтенант.
   - Ага, душевно, - откликнулись старшины, отряхивая вывоженные в снегу шинели.
   Когда трясущегося и посиневшего от холода Марка Ильича затащили в комендатуру, дежурный грозно нахмурился, а два сидящих в "обезьяннике" стройбатовца, радостно оживились.
   - Вот, поймали у того самого дома, - кивнул на задержанного лейтенант.
   - Точно, гомосек, - довольно оглядел Марка Ильича дежурный и кивнул патрульным на стоящий напротив стул, - усадите.
   Старшины шмякнули задержанного на сидении и с достоинством отошли в стороны.
   - Так, ваша фамилия? - потянув к себе журнал, щелкнул шариковой ручкой дежурный.
   В ответ раздалось нечленораздельное мычание.
   - Отвечать, когда я спрашиваю! - вызверился на него дежурный.
   - Н-не п-помню,- всхлипнул Марк Илич.
   - Ну что ж, так и запишем, - констатировал офицер. И вывел в журнале: "В 23.45 старшим патруля лейтенантом Пузиным, в комендатуру доставлен неизвестный. Фамилию назвать отказался. Из одежды на задержанном только часы".
   После этого дежурный прочел свое творение, довольно поцокал языком и учинил витиеватую подпись.
   - Ну а теперь, давайте его к "партизанам", кивнул он патрулям.
   Те сгребли начавшего икать Марка Ильича и поволокли его к сидящим за решеткой стройбатавцам.
   А дежурный сделал значительное лицо и снял трубку.
   - Докладывает дежурный по комендатуре капитан-лейтенант Громов. Мы тут задержали вашего гомосека. Так что забирайте. Да, точно он. Орал и бегал голым между домами.
   После этого, он с чувством выполненного долга откинулся в кресле, и разрешил патрульным немного обогреться.
   Вскоре за окнами блеснул свет фар, потом раздался скрип тормозов и в помещение, широко распахнув дверь, вошел гарнизонный прокурор в сопровождении следователя.
   - Товарищи офицеры! - приподнялся из-за стола дежурный.
   - Вольно, вольно, капитан, не шебушись, вяло махнул рукой полковник. - Ну, и где тут ваш задержанный?
   - А вот он, - радостно ткнул пальцем за решетку Пузин.
   - Тэ-кс, поглядим, - величаво направился к ней прокурор.
   В следующую секунду его глаза выпучились, полковник тяжело заворочал шеей и стал медленно багроветь. Марк Ильич, у которого прокурор лечил застарелый гемморой, был его весьма близкий друг и собутыльник.
   - Вы кого задержали, ... вашу мать! - заорал слуга Фемиды и засучил ногами.
   - Не могу знать! - рявкнул дежурный. - Из документов у него только часы!
   - Да это ж!... - начал прокурор и осекся. - Освободить! Немедленно!!
   Когда его "Уаз", громко взревев двигателем отъехал от комендатуры, там еще долго стояла мертвая тишина, нарушаемая пьяным бормотанием одного из стройбатовцев.
   - Эх, Пузин, Пузин, - с ненавистью процедил дежурный, глядя на лейтенанта.- Вам же говорили, кого задерживать...
  
   Утром на стол командующему флотилией, весьма щепетильному в вопросах морали, помимо прочих легла сводка из гарнизонной комендатуры.
   - Какой на хрен неизвестный? Установить немедля! - последовал грозный рык, и в комендатуру понесся порученец.
   А вечером "на ковер" к адмиралу был вызван начпо.
   Какой разговор состоялся между ними, история умалчивает, но через неделю Марк Ильич отправился к очередному месту службы. На Новую Землю.
   Как говорят, "пути господни неисповедимы".
  
   Примечания:
  
   Северная Пальмира - обиходное название Ленинграда, бытовавшее на КСФ.
   "Партизаны" - солдаты строительных батальонов (жарг.)
   "Самоходчики" - военнослужащие, находящиеся в самовольной отлучке (жарг.)
   Санупр - медико-санитарное управление флота.
   "Рубин" - закрытое КБ в Ленинграде.
   Начпо - начальник политотдела.
   Новая Земля - ядерный полигон в Белом море.
  

"Сдатчики"

   За бортом гудит шестибальный шторм, мы сидим в отсеке и, распершись по бортам, тупо пялимся на кренометр.
   - Ду-ду-ду, - размеренно молотит внизу компрессор, восполняя сжатый воздух после всплытия.
   Уже с час наш ракетоносец болтает в Белом море, где в точке рандеву, на борт надлежит принять очередную бригаду "сдатчиков".
   Сдатчики - это специалисты СМП, на котором построен крейсер, а мы - экипаж, испытывающий его в море.
   - И когда уж причапает этот гребаный буксир, - недовольно басит, раскачиваясь в своем кресле у стрельбового пульта, старшина команды Олег Ксенженко.
   - Хрен он придет при таком шторме, - прислушиваясь к гулу за бортом, отвечает спец правого борта Саня Порубов.
   Я сижу на своем, молчу и апатично жую галету.
   Внизу металлически звякает трап и в узком люке возникает мокрая фигура в канадке.
   - Ну что, заскучали орелики? - ступает на палубу и стягивает с головы капюшон, наш командир БЧ, капитан-лейтенант Мыльников.
   - Заскучаешь тут, - недовольно брюзжит Саня. - Болтаемся как яйца в штанах.
   - Ну и матерщинник, ты Порубов, - плюхается в свое кресло Сергей Ильич. - Королев, - дай пожевать.
   Я извлекаю из зашхереной банки несколько галет, кряхтя пролезаю под направляющей балкой торпедного аппарата и сую их "бычку" в руки.
   - А на мостике полный абзац, - смачно хрустя, ухмыляется Сергей Ильич. - Заливает, того и гляди потонем.
   - Типун вам на язык, - бурчит Олег. - Ну и шутки.
   - Да это я так, для поднятия тонуса, - белозубо скалится Сергей Ильич и поочередно стягивает с себя канадку, ватные штаны и сапоги.
   - Емельянов! - балансируя на палубе, наклоняется он над люком.
   - Я! - глухо доносится оттуда и в проеме возникает чубатая голова в пилотке.
   - На вот, посуши в компрессорной, - поочередно передает ему канадку и штаны бычок.
   Оставшись в водолазном свитере и синем РБ, он снова усаживается в кресло, выщелкивает из штатива телефон и звонит штурману.
   Судя по разговору, получен благоприятный прогноз, а буксир где-то на подходе.
   - Так, проверить аппараты и торпеду! - поворачивается вместе с креслом бычок.
   Настроение заметно улучшается, и мы принимаемся за работу.
   Для начала осматривается лежащая на нижнем стеллаже правого борта практическая торпеда, с красной полосатой башкой, опоясанная бугелями, на аппаратах расхаживаются приборы установки глубины, режима и маневрирования при стрельбе, а потом в холостом режиме прогоняется ее автоматическая система.
   - Все нормально, товарищ капитан-лейтенант, - вырубает Олег мерцающий экран пульта, и на нем гаснут цветные мнемосхемы.
   - Интересно, как там наши деды, наверно укачало вдрызг? - усевшись на торпеду, ухмыляется Саня.
   - Это вряд ли, - сопит Олег, подтягивая кремальеру верхнего люка. - У них вся корма в ракушках.
   "Дедами" мы называем бригаду торпедистов-сдатчиков, которая в числе прочих должна прибыть на буксире. С ними мы работаем в заводе и болтаемся в море уже несколько месяцев и весьма сдружились. Мужики все здоровенные, в возрасте и весьма колоритные.
   Бригадир - Илья Васильевич Шамин, пять лет служил комендором на крейсере, Клавдий Павлович Югов в войну был старшиной команды торпедистов на "щуке", а самый младший, которого они зовут пацаном, демобилизовался с флота лет пять назад. Шамин и Югов коренные поморы, окают и знают все о торпедном оружии.
   В море с нами идут только те сдатчики, чья техника будет испытываться на выходе.
   Сейчас с нами на борту сдаточные команды гидроакустиков и радиометристов, ученые мужи из двух отраслевых "КБ" и принимающие у них комплексы, военпреды.
   Всю предшествующую неделю, находясь под водой и периодически всплывая, мы устанавливали "контакты" с выполняющими роль целей эсминцем и дизельной подлодкой, а также испытывали корабельные "глаза и уши", в других режимах.
   Техника отработала исправно, теперь эти сдатчики будут высажены на буксир, а мы примем оттуда новых. Впереди "прогонка" торпедного комплекса, стрельба одиночной торпедой в ручном режиме и снятие контрольных параметров.
   Перед самым обедом тишину отсеков разрывают колокола громкого боя, и следует команда "носовой швартовой подняться наверх".
   - По кОням! - бросает нам с Олегом Сергей Ильич, и быстренько напялив на себя сапоги, ватники и спасательные жилеты, мы спускаемся вслед за ним на нижнюю палубу.
   Там к нам присоединяется трюмный Леха Емельянов, а у трапа, ведущего в центральный пост, еще двое - радиометрист и химик. Все мы похожи на пингвинов и неуклюже лезем вверх.
   - В центрально следует краткий инструктаж и вся команда, поочередно исчезает в шахте люка.
   В рубке сыро и собачий холод, с мостика слышны глухие команды, а между выдвижных устройств, втянув головы в воротники, дымят зажатыми в кулак сигаретами убывающие с корабля сдатчики.
   - Шустрей, шустрей, сынки, что плететесь как вошь на поводке, - бросает какой-то сидящий на своей кисЕ остряк, и все довольно ржут.
   - Не шебушись папаша, успеешь, - басит в ответ Олег, Сергей Ильич гремит внизу клинкетом рубочной двери, и внутрь врывается гул моря.
   По команде бычка, цепляясь за ледяной поручень, мы перебегаем по заливаемому волнами обводу в сторону кормы, ныряем во вторую, отдраенную им дверь и сопя карабкаемся по трапу на обледенелую ракетную палубу.
   Тут вовсю гуляет ветер, но шторм заметно утих и крейсер стоит лагом к волне.
   С подветренной стороны, выбрасывая облачка выхлопов из труб, к нему приближается морской буксир, на палубе которого чернеет кучка людей.
   - Приготовиться принять швартовы! - орет с рубки в мегафон помощник, Сергей Ильич дублирует команду, мы поднимаем пару выдвижных кнехтов и подходим к краю.
   Затем буксир возникает у борта и с него летят бросательные, с прикрепленными к ним швартовыми.
   Через несколько минут он надежно к нам "привязан", и с буксира подается сходня.
   По ней, с чемоданчиками и сумками в руках, балансируя перебегают сдатчики, мы ловим их на палубе, весело приветствуем друг друга и спецы скользят в сторону рубки.
   Затем оттуда появляются убывающие, и все повторяется в обратном порядке.
   - Счастливо добраться! - лает с мостика мегафон, буксир дает несколько коротких гудков и в пляске волн лихо отваливает от борта.
   - Всем вниз! - приказывает бычок и через несколько минут мы снова внутри крейсера.
   Наши сдатчики уже на торпедной палубе и аккуратно раскладывают вещи на "самолетах". Это раскрепленные по бортам фанерные лежаки, с пробковыми матрацами и подушками, установленные на корабле ввиду нехватки мест в каютах.
   - Ну, как добрались? - обращается к Шамину Сергей Ильич.
   - Все путем, - улыбается бригадир, - правда качнуло изрядно.
   После этого мы рассаживаемся кто-где, и идет обмен новостями.
   Он прерывается звяком трапа и в люке возникает седая голова в фуражке.
   - Внимание в отсеке! - встает Сергей Ильич, и делает шаг вперед.
   - Вольно, вольно, не командовать, - звучит мягкий баритон и на палубу ступает сухонький капитан 1 ранга, в хромовых перчатках и потертом кителе.
   Это военпред ВМФ, принимающий на корабле торпедный комплекс, весьма компетентный и простой в обращении человек.
   - Ну, как, минеры, готовы? - поочередно пожимает он всем руки.
   - Да, товарищ капитан 1 ранга, - кивают головами Мыльников и Шамин.
   - В таком случае, капитан-лейтенант, прошу со мной к командиру, обсудим и уточним наши планы.
   Когда офицеры уходят, из "каштана" доносится долгожданное "команде обедать!", и все кроме вахтенного, спешат в кают-компанию.
   Затем снова возвращаемся в отсек, Сергей Ильич сообщает что испытательные стрельбы назначены на утро, и под руководством сдатчиков мы приступаем к их подготовке. Нам надлежит прострелять воздухом все шесть аппаратов, затем выпустить из-под воды практическую торпеду, сняв при этом необходимые параметры, которые будут занесены в формуляр.
   В носовую часть отсека подносятся несколько опломбированных, загруженных на заводе ящиков, из них извлекаются контрольные приборы и монтируются на торпедных аппаратах. Затем подключается и проверяется самописец с вставленной в него бумажной лентой и выполняются другие операции.
   - Порядок - констатирует утирая пот со лба Илья Васильевич и присутствующий здесь же военпред, согласно кивает.
   В шесть утра мы приходим в заданный полигон у мыса Турий, на корабле объявляется боевая тревога, чмокают клапана аварийных захлопок, и он уходит в пучину.
   Когда стрелка глубиномера замирает на четырехстах метрах, следует команда о прострелке аппаратов вхолостую.
   Мы, каждый на своем месте, готовим их "вручную", потом поочередно открываются передние крышки, и в отсеке раз за разом ревет сжатый воздух. Затем сдатчики с военпредом снимают показания приборов, заносят их в формуляр и все повторяется в автоматическом режиме.
   От высокого давления кругом морозный туман, в ушах потрескивает и голоса становятся писклявыми.
   Выполнив первый этап, переходим ко второму.
   В один из нижних аппаратов загружается торпеда, в нее вводятся стрельбовые данные и по команде из центрального осуществляется залп. Датчик фиксирует ее скорость выхода и срабатывание необходимых механизмов что тоже скрупулезно отражается в формуляре.
   Потом следует команда на всплытие, и капитан 1 ранга, переглянувшись с Мыльником, дружески хлопает меня по плечу, - а ну - ка, сынок, айда с нами наверх!
   В подплаве издавна существует традиция. При стрельбе практическими торпедами, для их последующего обнаружения на поверхности, наряду с сигнальщиками привлекаются торпедисты. И первый кто ее увидит, получает краткосрочный отпуск.
   Традиция вполне оправданная, поскольку "изделие" стоит бешеных денег, секретное и в случае его необнаружения, по прошествии определенного времени самоликвидируется. А проще идет ко дну. Со всеми вытекающими для команды последствиями.
   Через пять минут, рисуя в воображении самые радужные картины, я стою на правом обводе мостика и жадно обозреваю в бинокль раскинувшееся до горизонта море.
   То же самое делают командир с Мыльников и стоящий слева, мой приятель, рулевой -сигнальщик Серега Алешин.
   В нескольких милях от нас, завывая турбинами, ходит переменными галсами эсминец обеспечения, а еще дальше на волнах болтается торпедолов.
   Однако первым "изделие" обнаруживает стоящий на рулях боцман.
   - Товарищ командир, вон она, слева по курсу, - простужено хрипит мичман, и все бинокли поворачиваются в ту сторону. В пляшущих волнах всплескивает красное, и с рубки в небо взвивается сигнальная ракета.
   Чуть позже к месту обнаружения подходит торпедолов, "изделие" стропят за "рым" и лебедкой поднимают на палубу.
   - Алешин с Королевым, свободны, - выщелкивает командир из пачки сигарету, и на мостике сладко тянет дымком.
   Мы спускаемся с Серегой, в мокрую рубку, приваливаемся к выдвижным и тоже закуриваем.
   - Да не повезло нам, - глубоко затягиваясь, бормочет Серега.
   - Не повезло, - вздыхаю я. - Накрылся отпуск.
   Потом мы спускаемся в центральный пост, сдаем штурману бинокли и расходимся.
   - Ну че, кто нашел торпеду? - интересуются в отсеке.
   - Боцман, - бурчу я и стаскиваю ватник.
   - Ладно, не бери, в голову, впереди еще не одни стрельбы, съездишь, - солидно изрекает Порубов, и старшина команды обещающе кивает головой.
   Через час все торпедные аппараты приведены в исходное, КИПовская аппаратура помещена в ящики, и начинается обычная морская травля.
   Олега, Саню и меня очень интересует, как пройдут испытания установленного на лодке, принципиально нового аварийного спасательного устройства.
   Именуемое "АСУ", оно находится в десятом отсеке, представляет из себя всплывающую камеру, и призвано спасать подводников с километровой глубины.
   Насколько нам известно, его первые испытания на головной лодке прошли неудачно. Когда АСУ всплыло, от помещенных туда и облаченных в легководолазное снаряжение муляжей, практически ничего не осталось.
   - Илья Васильевич, а как будет сейчас? - интересуется Олег у Шамина. - Снова муляжи или запихают кого из сдатчиков?
   - Снова, - утвердительно кивает тот, - но скорость подъема будет меньшей.
   - Не нравится мне это АСУ, гроб с музыкой, - вздыхает Саня, и все замолкают.
   Вечером, после ужина, когда Сергей Ильич заступает на вахту в центральном, по предложению сдатчиков решено отметить первые стрельбы.
   Люк верхней палубы задраивается, Илья Васильевич извлекает из бригадного сундучка плоскую мельхиоровую "шильницу", соленую кумжу и стеклянную банку клюквы, а мы дополняем все это соком, корабельными галетами и палкой копченой колбасы.
   Затем провозглашается необходимый тост, по кругу идет небольшая чарка, и все закусывают.
   - Клавдий Павлович, а у вас в войну на лодках спирт давали? - по одной бросает в рот клюквины Саня.
   - Давали, - отвечает тот. - По наркомовской норме.
   - Это сколько?
   - Да вот как мы сейчас приняли, соточка.
   - А как было с питанием? Вы, помнится, рассказывали, что начинали в Кронштадте.
   - В нем самом, - кивает седым ежиком сдатчик. - В бригаде подплава. А с питанием, ребята, у нас проблем не было. В Питере люди с голоду мерли, а флоту отдавали последнее.
   - И много ваших лодок тогда погибло? - вступает в разговор Ксенженко.
   - Да почитай каждая вторая, - тяжело вздыхает Югов. В Финском заливе тогда мин было, что клецок в супе. Уходили ребята на позиции и не возвращались. Такие вот дела.
   В отсеке возникает тягостное молчание и слышно как на кормовой переборке тикают часы.
   Клавдий Павлович, можно сказать, легендарная личность. За войну у него два ордена "Красной звезды" и медаль "Ушакова". А в прошлом году, ему одному из первых на СМП вручили орден "Октябрьской революции". При всем этом "дед" немногословен, и очень не любит когда вспоминают его заслугах.
   - Ну ладно, давайте еще по одной и шабаш, - басит Илья Васильевич. После этого мы выпиваем еще по чарке, быстро закусываем и убираем остатки пиршества.
   Потом Клавдий Павлович хитро щурится, расстегивает клапан куртки и протягивает мне широкую ладонь.
   На ней рубиново светится, времен войны, наградной жетон. На нем золотится Серп и молот, надпись "Отличный торпедист" и ниже торпеда с миной.
   - Это мой, 42-го года, дарю,- тепло улыбается Югов.
   - Мне? За что? - удивленно вскидываю я на "деда" глаза.
   - Да уж очень ты похож на одного моего фронтового дружка, - кашляет тот в кулак. - Сашу Голышева, он погиб в сорок четвертом.
   - Точно, похож, - кивает рыжей головой Шамин. - Я видел фотографию.
   - Спасибо, - говорю я и осторожно беру жетон.
   - Да, редкая вещь, - сопит у меня над ухом Ксенженко. - Я такой в Питере в музее видел.
   А еще через сутки, выполнив всю программу, мы швартуемся у стенки, и наши старшие товарищи покидают корабль.
   С тех пор прошло немало лет. Но я и сейчас их помню. И часто рассматриваю жетон, что подарил тогда Клавдий Павлович.
   Он почему-то всегда теплый.
  
   Примечания:
  
   СМП - Северное машиностроительное предприятие.
   КисА - матросский брезентовый чемодан.
   "Зашхеренные" - спрятанные (жарг.)
   РБ - специальная одежда радиационной безопасности.
   "Каштан" - корабельная система связи.
   Бугеля - стальные крепления торпед.
   Мнемосхемы - совокупность сигнальных устройств и изображений.
   "Корма в ракушках" - старое флотское выражение, обозначающее опытного моряка.
   "Шильница" - плоская фляга для спирта.
   Галс - движение судна относительно ветра.
  
  

"Пельмени"

   Приняв освежающий морской душ, я выхожу в предбанник, слегка промокаю себя разовым полотенцем и, усевшись на скамейку, облачаюсь в очередной комплект такого же белья, небесного цвета, с открытым воротом и короткими рукавами рубаху и просторные, до колен шорты.
   "Разовыми" они называются потому, что не подлежат стирке и после употребления используются на ветошь. Это по береговой инструкции. А в море наоборот.
   Белье отличного качества, из натурального хлопка, (по слухам такое же выдают космонавтам) и многие офицеры и мичмана, "придерживают" пару-тройку комплектов для последующего отпуска. Что б подарить друзьям, как предмет экзотики.
   На исходе второй месяц боевого дежурства, и желанный отпуск не за горами.
   А пока мы таимся в глубинах Саргассова моря, по ночам всплываем на сеансы связи и очень страдаем от жары.
   До солнца две сотни метров океанской воды, но в отсеках душно, на переборках конденсат и все ходят потные. К тому же у нас уже несколько дней барахлит холодильная установка, и мясо стало припахивать.
   Завершив одевание и натянув пропахшее никотином "РБ" (в лодке запахи очень прилипчивы) я отдраиваю глухую металлическую дверь, поднимаюсь на среднюю палубу ракетного отсека и направляюсь в корабельную амбулаторию, где проживаю в изоляторе вместе с доктором.
   Там с подволока свисает мокрая простыня, с дующим на нее вентилятором, а у стола сидит "док", и что-то сосредоточено кропает шариковой ручкой на бумаге.
   - Че, Сань, наверное о ведмеде пишешь? - невинно спрашиваю я.
   Доктор у нас "щирый хохол" и многие слова произносит по украински, что вызывает бурную радость лодочных юмористов.
   - Не, - вздыхает док. - Отчет, в бога його маму.
   Кто в штабах придумал отчеты о плаваниях я не знаю, но писать их обязательно - бюрократии на флоте хватает.
   -Ну-ну, - бормочу я и перебираюсь в смежный с амбулаторией изолятор. Там две, расположенных одна над другой койки, наподобие тех, что в купе поезда, небольшой стол-тумба, два белых платяных шкафчика и наш персональный гальюн за герметичной дверью.
   Я наклоняюсь к нижней, подымаю ее и звеню в рундуке* бутылками. Все пусты.
   Перед походом практически все офицеры, помимо прочего, подкупают для себя ящик-другой минеральной воды, поскольку та, что варят химики безвкусная, и потребляют по мере надобности.
   Разочаровано крякнув, я опускаю койку и думаю, у кого может быть минералка.
   У "дока" тоже кончилась и у всех моих приятелей тоже.
   И тут меня осеняет - у замполита! Тем более, что накануне он приглашал меня на стаканчик. Отношения с заместителем у меня трепетные.
   Дело в том, что он готовится к переводу в Москву, а с неделю назад на корабле случилось грандиозное "ЧП". Прикомандированный к экипажу матрос, пытался лишить жизни своего непосредственного начальника. Причем демонстративно, гоняясь за ним по турбинному отсеку, с пожарным топором в руках.
   Общими усилиями буяна скрутили, препроводили в каюту замполита, и тот, вместе с командиром, по возвращению решили предать его суду военного трибунала. С парнем случилась истерика, на разборку был вызван доктор, а потом несостоявшегося убийцу, под конвоем доставили ко мне для последующего дознания.
   И тут выяснилось, что он подлежал демобилизации еще два месяца назад, но в своем родном экипаже насолил отцам-командирам, и по согласованию с нашими, был отправлен в автономку "для перевоспитания".
   Этим вопросом вплотную занялся командир турбинной группы - недавно выпущенный из училища лейтенант, и практически все вахты, не раз бывавший в плаваниях специалист 1 класса, под душещипательные сентенции "воспитателя", черпал там соляр и воду.
   С учетом этого всего, состава преступления в его действиях я не нашел, матрос был профилактирован и возвращен на боевой пост, а лейтенант получил неполное служебное соответствие.
   - А своему адмиралу по приходу доложишь? - осторожно поинтересовались командир с замом.
   - Нет, - пообещал я. - Возьму грех на душу.
   Вернувшись в амбулаторию, я выщелкиваю из штатива трубку и набираю номер зама.
   - Владимир Петрович, Королев, как насчет обещанной минералки?
   - Давай, заходи, - сипит трубка, - как раз посоветуемся.
   - Чуешь, Валер, выдури у него бутылку, а я ее подморожу в провизионке, - слыша разговор, сглатывает слюну док.
   - Постараюсь, - киваю я, и выхожу наружу.
   Сзади хлопают тяжелые переборочные люки, в отсеках надоевший гул лодочной вентиляции, и парная до одури духота.
   Тяжело дыша, я поднимаюсь по трапу на расположенную рядом с офицерской кают-компанией матово сияющую площадку и отодвигаю дверь замовской каюты.
   В ней, сидят замполит, с помощником и о чем-то тихо беседуют.
   - Давай, Николаич, присаживайся, - кивает капитан 2 ранга на расположенный напротив диванчик, затем встает, открывает небольшой лючок в обшивке и извлекает из межбортного пространства запотевшую, с розоватой этикеткой бутылку.
   - "Боржом", - закатывает глаза помощник и вожделенно на нее косится. Затем появляются три стакана и хозяин набулькивает в них искрящуюся пузырьками воду.
   - М-м-м, - мычим мы от удовольствия и с наслаждением ее вытягиваем.
   Наш помощник командира, капитан 3 ранга Паша Малько, тоже "приписной"*, я с ним был в автономке и глубоко уважаю. Паша блестящий офицер, фанатично любит море и неиссякаемый оптимизм.
   Вот и сейчас, в отличие от нас он бодр, подтянут и благоухает "шипром".
   - Значит так, - поворачивает в мою сторону кресло зам. - Как по твоему психологическое состояние команды?
   - Не очень, Владимир Петрович, - отвечаю я, - полста суток под водой не шутка, все устали.
   - Точно, - кивает рыжей головой заместитель. - А посему всех надо встряхнуть и, так сказать, придать бодрости.
   - Что, снова лекции о бдительности? - настораживаюсь я.
   - Не угадал, - довольно щурится кап два. - Вот мы с помощником, - кивает на Пашу, решили организовать кое-что поинтересней.
   - Концерт?
   - Нет, - хлопает меня по колену Малько,- коллективную лепку пельменей!
   - ?!
   - Ну да, и не делай большие глаза, - ухмыляется Паша. - Когда я был минером на "дизелях" и мы шесть месяцев болтались в Средиземке, с тоски всей командой принялись лепить пельмени с ламинарией, поскольку все мясо протухло. И знаешь, здорово помогло, даже смеяться начали.
   - Во-во, - многозначительно поднимает вверх палец зам. - Коллективный труд, это великое дело!
   - Это ж сколько пельменей надо? - почему-то начинаю я считать по пальцам
   - Совсем плохой стал, - укоризненно качает головой помощник. - Две тысячи четыреста, из расчета двадцать штук на организм.
   На лодках матросов, офицеры в обиходе называют по разному. В мое время, когда я служил срочную, нас звали "шлангами", на соседней - "пингвинами", а вот на этой "организмами". И все это от неистребимого флотского юмора и, как на нем говорят, для полноты ощущений.
   - А заодно организуем и призы, - развивает мысль Паша. - В каждую сотню по гайке, кому попадет на зуб, тому воблу.
   - Как бы того, не подавились, - с сомнением косится на него заместитель. - Ты уж согласуй это с доктором.
   - Обязательно, - соглашается помощник, - ну, так я пошел? Озадачу интенданта.
   Заместитель солидно кивает, мы остаемся одни и я ложу ему на стол бумажку.
   - Это что? - разворачивает он ее и близоруко щурит глаза.
   - Да так, вроде частушек, почитайте.
  
   А слева молот, справа серп,
   Это наш советский герб,
   А хочешь сей, а хочешь куй,
   Все равно получишь ...
  
   - твою мать, так это ж махровая антисоветчина! - наливается он краской. - Откуда?
   - Мичмана после вахты поют, в семнадцатой каюте.
   - Ну, я им курвам покажу, - шипит зам. - Получают как министры и такое блядство.
   Чуть позже я иду назад, с бутылкой минералки для дока и представляю, как он обрадуется.
   - О, боржом! - экспрессивно восклицает Саня, изымает у меня бутылку и бережно водружает на стол. - Шас заморозим и вечером дерябнем, - потирает руки.
   Я замечаю на кушетке россыпь никелированных гаечек, беру одну и с интересом рассматриваю.
   - Тут заходил Паша Малько, - кивает на нее Саня, - ты в курсе, что они задумали?
   - Ага, - киваю я, - в курсе.
   - Что ж, психологически все верно, я лично "за". Щас продезинфицирую гайки и завтра приступим к апробации.
   - А если кто подавится или проглотит, тогда чего?
   - Вырежу, - решительно говорит док, и я ему верю.
   Саня по специальности хирург и страдает патологической страстью ко всякого рода операциям. С год назад он удачно вырезал в море аппендикс боцману, виртуозно вскрывает скальпелем панариции и фурункулы и всегда активно ищет, на ком бы еще попрактиковаться.
   - Ладно, я пошутил, - угадав мои мысли, ухмыляется док. - Если что, они выйдут сами, потому как мелкие.
   После этого он извлекает из шкафа объемную зеленоватую бутыль с намалеванным на наклейке черепом с костями и надписью "spiritus us m", отливает немного в мензурку и ссыпает туда гайки.
   Порядок, - бормочет он, затыкает мензурку пробкой, затем убирает бутыль, натягивает на себя куртку, с надписью "начальник медслужбы" на боевом номере и, прихватив мензурку и наш боржом, насвистывая, выходит из амбулатории.
   Спустя минуту чмокает дверь и в проеме возникает КГДУ-1*, капитан-лейтенант Вася Белякин.
   - Привет, Валер, ну и парилка, а где наш эскулап? - кивает на пустое кресло.
   - Ушел к интенданту.
   - Вечно болтается по лодке, хрен его поймаешь, - недовольно брюзжит Вася.
   - А что нужен?
   - Ну да, хотел после вахты позагорать.
   - Так в чем вопрос, давай, - киваю я на стоящий в углу кварцеватель.
   Саня переступает высокий комингс, стаскивает с себя всю одежду и, увенчав лицо защитными очками, укладывается под аппаратом на кушетку.
   Я щелкаю включателем, помещение наполняется синим светом и в воздухе чувствуется характерный запах.
   - Озон расщепляется, лепота - сладко зевает Вася, забрасывает руки за голову.
   - Ты ж смотри, не больше десяти минут, а то сгоришь, - киваю я на висящий над столом хронометр и перебираюсь в изолятор.
   - А представляешь, Валер, вот вернемся мы из автономки, сдадим лодку и двинем всем экипажем в санаторий, в Крым, - мечтательно говорит Белякин. - А там красота, синее море, пальмы и все такое. Я надену белую форму, прицеплю кортик и вечером на набережную. Закадрю самую красивую телку и в кабак. Она конечно спросит, откуда у тебя такой загар? А я - да так, отдыхал на Бермудах детка. Представляешь?
   - Ага, отвечаю я, - усаживаясь на койку,- представляю.
   - Ну а потом...,- бормочет Вася и издает могучий храп.
   Я тоже зеваю, приваливаюсь к переборке и начинаю клевать носом.
   Мне грезится Крым, пальмы и жующие траву телки.
   - А-а-а! - нарушает тишину душераздирающий вопль, я вскакиваю, врезаюсь башкой в верхний кронштейн и впрыгиваю в амбулаторию.
   В ее слепящем мареве, носится орущий Вася издавая запах пригоревшего бифштекса.
   Я вырубаю кварцеватель и на мгновение слепну.
   Потом откуда-то возникает док, амбулатория сотрясается от матов и в его руках извивается очередной желанный пациент.
   Стонущему Васе дается чарка спирту, пострадавший укладывается на кушетку и густо намазывается какой-то маслянистой гадостью.
   Не ной! - сдергивает у него с глаз очки Саня, и мы заходимся в гомерическом хохоте.
   Под ними два пятна незагоревшей кожи и Вася напоминает гуманоида.
   - КрасавЕц! - довольно чмокает губами док, - давай топай в каюту, завтра будем делать операцию.
   - Какую на хрен операцию? - пугается каплей.
   - Пластическую, - значительно изрекает Саня, - давай, давай, топай.
   На следующий день в старшинской кают-компании мы дружно лепим пельмени. Здесь практически все свободные от вахты, радостные и оживленные.
   В центре, в громадном алюминиевом лагуне накрученный кокшей фарш из двух сортов мяса - говядины и свинины, сюда же, мо мере надобности его помощниками доставляются с расположенного рядом камбуза сотни аккуратно выдавленных тонких кружков теста, на которые вестовые шлепают ложечками начинку, а "док" впечатывает в каждый сотый, выкупанную в спирте гаечку.
   - Хорошее дело пельмени, - топорщит казацкие усы зам, ловко залепляя очередное гастрономическое чудо. - Только чебуреки лучше. ( Он родом из Баку и обожает кавказскую кухню).
   - А че такое чебуреки, товарищ капитан 2 ранга? - интересуются сразу несколько моряков.
   - Да те же пельмени, только вот такие, - распяливает он все пять пальцев. - И их варят в кипящем масле.
   - Это ж надо, - шмыгает носом кто-то из мичманов. - Может налепим и чебуреков.
   - Не, - отрицательно вертит бритой башкой кок. Там совсем другая технология.
   В обед в обеих кают-компаниях то и дело раздаются взрывы смеха. Вкусившие призовой металл с гордостью демонстрируют его вестовым и те вручают счастливчикам желанную воблу.
   Не обходится и без юморных казусов. Механик давится одним из сюрпризов и его бережно отпаивают компотом, а встревоженный интендант сообщает о перерасходе воблы.
   - Ничего, не обеднеешь, - довольно изрекает командир. - На вот тебе еще одну гайку. И все весело хохочут.
  
   Примечания:
   рундук - подкоечный шкаф для хранения личных вещей на корабле.
   "дизеля" - дизель-электрическая подводная лодка (жарг.)
   "приписной" - офицер, мичман или матрос, приписанный к экипажу на время плавания (жарг.)
   КГДУ - командир группы дистанционного управления
   "кокша" - ласковое название кока на лодках. Бывает и второе, но матерное (жарг.)
  
   Саргассово море. Ноябрь 1980
  

"Военные и Муза".

  
   Ночь. Северная Атлантика. Где-то у Азорских островов. Борт дизельной подводной лодки класса "Танго".
   Из полуоткрытых дверей кают доносится разноголосый храп, убаюкивающе жужжат дроссели люминесцентных ламп, монотонно гудит корабельная вентиляция.
   Изредка хлопнет переборочный люк, по стальным пайолам* шустро пробежит кто-нибудь из команды, и снова сонная тишина.
   Но подвахтенные спят не все.
   В лодочном медизоляторе, являющимся одновременно своеобразным морским клубом, как обычно собрались несколько офицеров. В отличие от других, предпочитающих на досуге чего-нибудь почитать, сразиться в традиционные на флоте нарды, или послушать под гитару пение доморощенных бардов, все они поклонники Музы и уединились для своего рода поэтических чтений.
   Флотские тем и отличаются от сухопутных, что в значительном своем большинстве, являются неисправимыми романтиками, хотя и тщательно это скрывают.
   Первый и общепризнанный, корабельный доктор и майор медицинской службы Яков Павлович Штейн, который грешит этим делом еще с лейтенантских времен, не раз публиковался во флотской "На страже Заполярья" и мечтает издать свой сборник. Все стихи у него лирические и посвящены морю.
   В отличие от Штейна, второе местное "светило" - старший лейтенант Хорунжий, он же командир дивизиона живучести, пишет только юмористические пасквили, которые очень веселят команду и на пару лет задержали его продвижение в звании.
   Ну, а третьим оказывается прикомандированный на поход в качестве командира БЧ-3*, капитан-лейтенант Лунев, большой поклонник Гете, и других зарубежных классиков.
   Собравшись в очередной раз у "дока", так заглазно называют Яков Палыча, вся троица удобно располагается на клеенчатой кушетке и двух разножках* у штатного столика, с парящим на нем в подстаканниках изготовленным по северной рецептуре пунша, включающего в себя крепко заваренный чай, с небольшим количеством сахара и ректификата.
   Для начала все отхлебывают по глотку, настраиваются на лирику и слушают очередной перл Хорунжего, который комдив не так давно накропал у себя в каюте.
   - Называется "Знай и умей", - обводит он всех глазами, откашливается и начинает читать, подчеркивая ритм взмахами громадного кулака.
  
   Гальюн на лодке это дело,
Он хитро сделан и умело,
А чтобы вам туда сходить,
Все нужно толком изучить.

Как действует система слива,
Что так опасно говорлива,
И для чего в ней клапана,
Манометр, датчик и фильтра.

Когда и как педаль нажать,
Чтоб к подволоку не попасть,
В момент интимный некрасиво,
И выглядеть потом плаксиво.

Любой моряк, придя на лодку,
Обязан сразу, за два дня,
Знать все устройство гальюна,
И лишь потом ходить в моря.

Ну, а не знаешь, будет плохо,
Тебе все это выйдет боком,
На первом выходе твоем,
Ты попадешь впросак на нем!
  
   - Ну, как для начала? - отхлебнув глоток из подстаканника, интересуется пиит.
   - Да вроде ничего старшой, давай, валяй дальше, - благодушно кивает минер.
   - Даю, - набирает тот в грудь воздуха
  
Однажды к нам с Москвы, из штаба,
Один начальник прибыл рьяный,
Второго ранга капитан,
А в поведении болван.

Молол какую-то он лажу,
Спесив был и не в меру важен,
Всем офицерам стал хамить,
Решили гостя проучить.

Хоть был москвич в высоком чине,
Не знал он свойств всех субмарины,
Ел, пил, в каюте много спал,
И в нарды с доктором играл.
  
   хитро смотрит Хорунжий на Штейна.
   - Не отрицаю, было, - скромно улыбается майор, - а почему нет? Продолжай.
   Хорунжий кивает и декламирует дальше.
  
Но рано утром, ровно в семь,
Он нужный посещал отсек,
Где в командирском гальюне,
Сидел подолгу в тишине.

Вот и решили мореманы,
Устроить с ним одну забаву,
Чтоб лучше службу понимал,
И их "салагами" не звал.

Баллон наддули в гальюне,
На два десятка атмосфер,
А все приборы "загрубили",
И вентиляцию закрыли.
       
Вот снова утро и на "вахту",
Идет неспешно наш герой,
Вошел в гальюн и дверь задраил,
Стальную, плотно за собой.

Затих. Вдруг раздалось шипенье,
И в гальюне все загремело,
Затем раздался дикий крик,
И мы в отсеке в тот же миг.

Открыли дверь, там на "толчке",
Лежит москвич, ни "бе" ни "ме",
Весь мокрый, чем-то он воняет,
И лишь тихонечко икает.

Часа два в душе его мыли,
И уважительны с ним были,
Чтоб понял этот идиот,
Здесь не Москва - подводный флот!
  
   с чувством заканчивает старший лейтенант и впечатывает кулак в крышку стола.
   Приборы с пуншем весело подскакивают, и он гордо оглядывает слушателей.
   - Ну что, тут сказать, - помешивает ложечкой в своем, минер. - Мне лично понравилось. Вполне здоровый военный юмор. И рифма вроде ничего.
   - Слыхал свежее мнение? - толкает Хорунжий в бок доктора. - Ну, а ты что мыслишь?
   - Да то же что и раньше, - саркастически улыбается Штейн. - Кончай продергивать начальство, для тебя это однажды уже хреново кончилось.
   - А мне по барабану, - обижается комдив, - у нас демократия, буду продергивать, кого хочу, хотя бы того же Горбачева, мать его за ногу.
   - Да-а, герой, - восхищенно тянет доктор. - Кстати, Семен Федорович, обращается он к минеру, - желаешь узнать, почему этот тридцатилетний вюношь так и застрял в старших лейтенантах?
   - Можно, если не секрет, - благодушно гудит капитан-лейтенант
   - Да, ладно, Палыч, чего старое вспоминать, - прихлебывает пунш Хорунжий.
   - Он имел несчастье подшутить над адмиралом, - делает круглые глаза доктор. - А ну-ка, барзописец, тисни это творенье!
   - Отчего же, можно, - отвечает комдив и решительно шевелит плечами - А обозвал я его "Смерть шпионам".
   - Во как! Одно название чего стоит! - поднимает вверх палец доктор.
  
   Стоит у трапа с автоматом,
Матрос в канадке, вахту бдит,
Вдруг видит, "волга" подъезжает,
В ней хмурый адмирал сидит
  
   декламирует первый куплет Хорунжий и у Лунева в глазах возникает смешинка.

Выходит важно из машины,
Перчаткой утирает нос,
- Ну что, ракеты погрузили?
Матросу задает вопрос.

 Так точно, все давно уж в шахтах,
В ответ ему матрос сказал,
Как доложить о Вас по вахте?
Товарищ вице-адмирал.

Что ж ты дурак, мне открываешь,
Тот государственный секрет,
Вдруг я шпион, а ты болтаешь!
Промолвил адмирал в ответ.

ГромЫхнул выстрел автоматный,
Матрос наш сплюнул и сказал,
- Ты посмотри, какая сволочь,
А видом, вроде адмирал
  
   заканчивает стихотворение старший лейтенант и победно оглядывает слушателей.
   - Однако, - сдерживая улыбку, хмыкает Лунев. - Случай прямо скажу, из рук вон выходящий.
   - Вот-вот, - ерзает на кушетке доктор. - То же подумали и в Особом отделе, когда кто-то притащил чекистам экземпляр этого творения, его, кстати, многие переписали. Вьюношу, - кивает он на Хорунжего, - взяли за жопу и туда. - Это, мол, идеологическая диверсия! Потом подключился политотдел и доложили командующему. Он, кстати, был вице-адмирал. Ну и зарубили шутнику очередное воинское звание. Что б служба раем не казалась.
   - Даже не знаю, что и сказать, - разводит руками капитан-лейтенант. - Хотя написано забавно и чем-то походит на стихотворный анекдот. Я думаю, Евгений, тебе надо больше читать классиков, ну там Пушкина, Блока.
   - Читал, - кивает Хорунжий. - Пушкин он и есть Пушкин, а вот Блок мне не понравился. Написал на его вещи пару пародий. Хотите послушать?
   - Валяй.
  
   В соседнем доме окна жолты,
   Видать не моют их жильцы,
   Скрипят задумчивые бОлты,
   А с ними гайки и шплинты
  
   гнусаво завывает старший лейтенант и хитро поглядывает на соседей.
   - Или вот, - вскакивает он с разножки
  
   Ночь, улица,
   Фонарь, аптека,
   Таблетка -
   Нету человека!
  
   и поочередно тычет пальцем в подволочный плафон, шкафчик с лекарствами и почему-то доктора.
   - М-да, - переглядываются майор с капитан-лейтенантом. - Талант, несомненный талант!
   - А вы думали? - солидно изрекает комдив и усаживается на жалобно скрипнувшую под ним разножку.
   - Ну а теперь, Яков Павлович, давайте немного лирики, - говорит мечтательно Лунев и подливает себе пунша.
   -Хорошо, - щурит выпуклые глаза Штейн, слушайте.
  
   Где-то в Южных морях,
Каравеллы Колумба,
Синь морскую пронзая,
К горизонту летят.

И поет в парусах,
Свежий бриз, налетая,
Волны плещут за бортом,
Ванты тихо  звенят.

Хорошо  кораблям,
На бескрайнем просторе,
Уноситься вперед,
За своею мечтой.

Горизонт убегающий,
Ветер и море,
И в кильватере сзади,
Пенный след за кормой
  
   заканчивает он, и все некоторое время молчат.
   - Да, красиво, - нарушает первым тишину Хорунжий. - При бризе под парусом всегда здорово, одно слово, романтика. Не то, что у нас, сирых, плывем словно в валенке. А ну, давай, тисни еще
   - Можно, - улыбается доктор. - Теперь про нас, - и снова читает.
  
  
   Бескрайняя Атлантика, ночь, океан.
На небе мириады звезд мерцают,
Под ними лунная дорога,
Блестит, у горизонта тая.

А посреди дороги, той,
Стуча чуть слышно дизелями,
Крадется лодка, словно тень,
Покой вселенский нарушая.

Давно видать в морях она,
Покрыта рубка ржи налетом,
Погнуты стойки лееров -
Пучин таинственных работа.

В надстройке мрак и тишина,
На мостике ночная вахта,
Команда изредка слышна,
С центрального, и вниз, обратно.

Стоим у выдвижных, молчим,
Озоном дышим, жадно курим,
Как мало нужно для души,
Подводным людям.
  
   - Хорошо, очень хорошо, - проникновенно смотрит на майора Лунев. - Чем-то напоминает морские стихи Байрона.
   - Да ладно тебе, Семен Федорович, - смущается Штейн. - Куда мне до него. Почитай нам лучше что-нибудь из Гейне.
   - С удовольствием, - улыбается минер, на минуту задумывается и негромким голосом декламирует
  
   Горные вершины
   Спят во тьме ночной,
   Тихие долины
   Полны свежей мглой;
   Не пылит дорога,
   Не дрожат листы...
   Подожди немного -
   Отдохнешь и ты.
  
   - Здорово, всего несколько строк, а какая сила, - почему-то шепотом говорит Хорунжий. - Семен Федорович, а можно еще?
   - Отчего же, можно, - отвечает Лунев, и в тиши изолятора снова звучат вечные стихи Гейне, Байрона и Петрарки.
   Ночь. Мерцающие стрелки часов на переборке подбираются к трем.
   Кругом спящая Атлантика и три военных человека с Музой.
   А может так и надо?

"Месть"

   Лежи, лежи, Васька, - попыхивая зажатой в углу рта беломориной и щуря от дыма светлые глаза, ласково потрепал борова по сытому загривку Витька.
   -Хру-хру, - сонно ответил Васька и лениво пошевелил лопухами ушей.
   - Нравится, курва, - ухмыльнулся Витька, в очередной раз макнул в стоявший рядом пузырек с тушью, связанные ниткой иголки и наколол на необъятном заду борова последнюю букву.
   - Лепота, - довольно поцокал он языком, и протер свое творение смазанной маслом ветошью.
   "Капитан-лейтенант Пузин", жирно синела в ярком свете забранных сеткой потолочных фонарей, свежеисполненная наколка.
   Такие вот дела, товарищ капитан - лейтенант, ловко отсрельнул бычок Витька в стоящий у стены обрез, и послал вслед ему на удивление точный плевок.
Вновь испеченный капитан - лейтенант снова довольно хрюкнул, тяжело перевалился набок и издал богатырский храп.
   - Во-во, отдохни пока, - ласково сказал Витька и сделал небольшой глоток из стоящей рядом с пузырьком шильницы.
   Не так давно старшина первой статьи Витька Бугров - весельчак, художник и балагур, служил на одной из флотилийских лодок, прошел две автономки и был на неплохом счету. Но сгубила его пагубная страсть к самоходам и прекрасному полу.
   В один из субботних вечером, когда вся команда смотрела "фильму", Бугров зашел в каптерку, переоделся в свою дембельскую форму, и, нацепив на рукав шинели самолично изготовленную повязку "патруль", беспрепятственно покинул, парящую в заливе плавказарму.
   Через полчаса, весело напевая что-то себе под нос и любуясь сполохами играющего на небе северного сияния, лихой старшина беспрепятственно миновал КПП режимной зоны и весело заскрипел хромачами, в сторону заманчиво мигающих огней гарнизонного поселка.
   Там, у синеющего в центре замерзшего озера, где под звуки музыки раскатывали на коньках смеющиеся пары, он довольно быстро познакомился с молодой смазливой дамой, муж которой болтался где - то в Атлантике, и та пригласила моряка к себе домой, скрасить ее безрадостное существование.
   Затем было вино, Витька читал стихи и взасос целовался с хозяйкой, а потом бурный секс с весьма искусной в этом деле прелестницей, завершившийся крепким здоровым сном.
   Утром же, на подъеме флага, что является святым для любого военного моряка, отцы-командиры обнаружили отсутствие одного из старшин и разразились праведным гневом.
   - Найти этого недоноска! Немедленно!! - разорялся перед замершим на пирсе строем, молодцеватый командир и яростно сучил ногами.
   - Помощник! - заорал он на Пузина. - Берите с собой замполита, всех начальников этого лишенца и доставить его сюда живым или мертвым! На розыски час! Время пошло! - и взглянул на свои "командирские".
   - Е-есть, товарищ капитан 1 ранга! - выпучил глаза Пузин и кивнул замполиту, - потопали!
   Проводив взглядом рысящих в сторону КДП офицеров, командир рявкнул, - всем вниз! И сотня морских организмов загремела сапогами по трапу.
   - Смир-рна!! - заголосил на надстройке перепуганный верхневахтенный в канадке и с заиндевевшим автоматом, когда командирская нога ступила на узкий обвод лодки.
   - Вольно, мать вашу! - пробубнил тот, исчезая в темном зеве рубочной двери.
   - Кар - кар! - радостно орали вверху бакланы и орошали своим гуано черный корпус.
   - У-у-у! - хрипло вторил им ревун, вползающего в узкость подводного крейсера.
   - Ну, падла, зашибу, - отворачивая от жгучей поземки лицо, - хрипел рысящий впереди "розыскников помощник. - В дисбат, в дисбат этого супчика, вприпрыжку несся за ним замполит. И только механик и "комдив раз" (непосредственные начальники Бугрова), молча месили ногами хрупкий снег.
   В том, что они найдут нарушителя, сомнений не было. Во все стороны от базы, на сотни километров простирались перемежающиеся тундрой сопки, с продутыми ветрами замерзшими фьордами, и самоход был возможен только в поселок.
   И так бы все и осталось, как говорят "в избе", если бы на беду, офицеры не столкнулись на выходе из КПП с самим командующим.
   Тот катил на персональной "Волге" в штаб, был с утра не в духе и искал, кого бы разнести.
   - А ну-ка стой, - качнул он золотым позументом фуражки, и пожилой водитель, плавно остановил машину.
   - Товарищи офицеры! - прорычал вице - адмирал, и вся четверка бодро зарысила к нему.
   - Никак Пузин? Куда это вы спозаранку? - подозрительно оглядел евших глазами начальство офицеров.
   - Так что у нас "чп", товарищ адмирал! - сразу же самозаложился замполит и, сделав шаг вперед, - вскинул к виску руку. - Вот у него, - кивнул на механика, - исчез старшина. Мы направлены на розыски.
   После этого началось "избиение младенцев" и самое ласковое что проорал, дрожа щеками адмирал, было " отдам под суд, сгною", и "вы не моряки, а танкисты!!"
   Затем командующий несколько успокоился, потребовал срочно направить к нему для уестествления командира, и, пробурчав на прощание "мудаки", лихо укатил в штаб, решать стратегические задачи.
   - Ну и сука ж ты, замполит, - вызверился на капитана 3 ранга механик. - Теперь шило будешь пить только с кипятком. И смачно харкнул в снег.
   - Так, Петрович, - не обращая на него внимания, морозно выдохнул Пузин, обращаясь к бледному комдиву. Давай назад, обрадуй командира, а мы в поселок.
   Потом снова хрип дыхания, перемежающиеся порывами ветра маты и секущая лицо поземка.
   С помощью всезнающего гарнизонного коменданта, у которого было множество осведомителей среди офицерских жен, Бугрова нашли и повязали довольно быстро.
   - Пшел! - выдал ему здоровенного пенделя помощник, Витька кубарем загремел по лестнице и через час предстал пред светлые очи командира.
   Впрочем, были они далеко не светлые (после полового акта у адмирала) и командир принялся мордовать старшину по полной программе.
   - В самоходы у меня ходить! - вскочил он в центральном со своего кресла и хряп - хряп, - содрал с Витьки старшинские лычки.
   - Чужих баб, трахать?! - поднес к Витькиному носу кулак. - Сгною! Старпом, пиши записку об арестовании!
   Спустя еще час, облаченный в робу и распоясанную шинель с сапогами, бывший старшина, утирая сопли, понуро брел на гарнизонную гауптвахту в сопровождении безмятежно насвистывающего Пузина.
   - Топай, топай, лишенец, - время от времени подгонял каплей арестованного и лапал руками болтающуюся у колен кобуру
   - Однако! - ознакомившись с предъявленным ему литературным перлом старпома и выслушав короткий Пузина, восхитился помощник коменданта. - Однако! - повторил он и посадил Витьку в одиночную камеру без выводки.
   А после отсидки, где Бугров немеряно занимался строевой и зубрил уставы - все в воспитательных целях, начальство посовещалось (флотские командиры орут много, но вообще-то отходчивы), решило не губить молодую жизнь и вместо дисбата списало Бугрова на бербазу. Что б служба раем не казалась. А там его, как достаточно грамотного и поднаторевшего во флотских науках, определили в свинарник, к самому мичману Осипенко. Весьма колоритной и влиятельной личности.
   - Тэ-экс, встретил вновьприбывшего, сам похожий на хряка, начальник подсобного хозяйства. - Теперь у тебя будут самоходы только к чушкам, усек? - и пристально на него воззрился.
   - Ага, - сглотнул застрявший в горле ком Витька и с готовностью кивнул чубатой головой.
   Вечером, когда мичман, загрузив в личные "жигули" очередного молочного поросенка, убыл на банкет к очередному начальнику, местные аборигены, все как на подбор "Тофики" и "Рафики", решили прописать бывшего старшину в кубрике и надавать ему банок.
   Но не тут-то было. Здоровенный турбинист раскидал всех по углам, а самому старшему прилюдно набил морду, в воспитательных так сказать целях.
   Наутро об этом узнал Осипенко и тут же пригласил новичка к себе в кондейку.
   - Могешь, могешь, - ласково потрепал он Витьку по плечу. - А то распустились, понимаешь азияты. Будешь у них старшим. И чуть что, сразу в морду. Оне токо это и понимают.
   - В морду так в морду, - пожал плечами Витька и вплотную занялся воспитанием вверенного ему личного состава. А поскольку еще с курсантских времен знал, что работа делает из обезьяны человека, заставил пахать свободолюбивых сынов гор и степей, с подъема и до отбоя.
   - Вах, какой злой натшальнык, перешептывались те между собой. - Травка не курыт, по маме ругаится. Сапсем шайтан, падла.
   Через месяц свинарник блестел как котовы яйца, а его питомцы усиленно набирали вес и плодились.
   - Могешь, могешь, - сказал мудрый Осипенко и на широких плечах Витьки снова зазолотились старшинские лычки.
   Впрочем, дослуживать в свиной компании он не собирался и сразу же накатал рапОрт командованию. Мол, так и так - исправился, прошу вернуть на родную лодку.
   Но не тут-то было. Бумага вернулась назад с резолюцией командира "хрен тебе!".
   Вот тут-то Витька и решил отомстить страшной местью. А поскольку в душе был романтиком, заклеймил зады свиней именами любимых начальников.
   Самый крупный хряк - производитель красовался наколкой "Капитан 1 ранга Охлобыстов, потом шли замполит со старпомом, и вот сегодня старшина сделал борова Ваську капитан-лейтенантом Пузиным.
   - И обращаться к ним только по званию! - выстроив своих, теперь уже просвещенных азиатов напротив загородок, - ткнул старшина пальцем в хмурого Охлобыстова, которого накануне укусил приревновавший его к молодой свинке старпом.
   - Понятно?!
   - Точно так, насяльника! - дружно гаркнули те в ответ. - Панятна!
   - То-то же, - неспешно прошелся перед коротким строем Витька. - Вольно, джигиты, разойдись.
   И жизнь потекла по накатанной колее.
   Днем Бугров жучил и гонял своих подчиненных, в обед вместе с ними наворачивал сочные шашлыки или отбивные, (неправда, что сыны пророка не кушают свинину. На флоте кушают и еще просят), а по вечерам валялся на койке и под гитару исполнял матерные песни про Садко заморского гостя.
   А еще он любил слушать рассказываемые хачиками анекдоты. Особенно один, как их отцы делятся, где и кем служат их сыновья.
   - Мой сын падыводник! - весело щуря узкие глаза, певуче тянет очередной рассказчик. - В сэкрэтной части на падводе ездит.
   - А Мой летчик! - изменяет он голос. - Лет ломам далбит на Сэвэре.
   - Га - га- га! - весело смеются слушатели и Витька вместе с ними.
   Но все хорошее, когда - нибудь, да кончается.
   Кончилась и служба "бугра", так его звали матросы, на подхозе.
   В славную своими делами базу, нагрянула высокая комиссия из Генштаба. Так сказать, для распространения опыта.
   Сухопутных генералов покатали на подводном крейсере, показали им так любимый строевой смотр, тумбочки и кровати в казармах, ну, и как водится, один из лучших в Вооруженных силах подхоз, с теплицами и оранжереей.
   А когда довольные проверяющие, под армянский коньяк, в одной из оранжерей с цветущими орхидеями похряпали зеленого лучка и огурчиков, зажевывав их нежными эскалопами и признали, что не только Соловецкие монахи могли выращивать такую благодать, сам командующий сопроводил их в блистающий чистотой свинарник.
   - Щелк, щелк, щелк, - заклацал блицем своего фотоаппарата, прихваченный по такому случаю корреспондент "Красной Звезды". Такие снимки!
   А потом один из генералов наклонился к ближайшей загородке и громко прочитал на спине с любопытством уставившегося на него хряка "Капитан 1 ранга Охлобыстов!"
   Ну, дальше была немая сцена, как в гоголевском "Ревизоре". С той лишь разницей, что она быстро превратилась в озвученную. И с весьма колоритными выражениями. Приводить их я не буду.
   Следующее утро Витька встречал на жестком самолете* гауптвахты
   - Да и хрен с вами, - сладко потягивается он, глядя в зарешеченное окошко.
   - До ДМБ всего ничего. Вон и с крыши уже капает.
  
   Примечания:
   Обрез - обрезанная наполовину металлическая бочка, исполняющая роль урны.
   Шильница - плоская морская фляга для ношения спирта.
   Фильма - он же фильм (жарг.)
   Самоход - самовольная отлучка (жарг.)
   Режимная зона - зона радиационной опасности, в которой стоят атомные подводные лодки.
   КДП - контрольно-дозиметрический пункт.
   Комдив раз - командир дивизиона движения (жарг.)
   Шило - лодочный ректифицированный спирт (жарг.)
   Спич - короткая проникновенная речь. Культивируется у офицеров флота
  
   Западная Лица. Декабрь 1980.
  
  

"День Нептуна"

  
   Третий месяц крейсерская подводная лодка Северного флота по натовской классификации "Танго", находится на боевом патрулировании в Северной Атлантике.
   Днем, неслышной тенью она скользит в пучинах, а по ночам всплывает для вентилирования отсеков и подзарядки аккумуляторов.
   Допущенные в рубку счастливцы, напиваясь в ней до одурения сигаретным дымом, мечтательно взирают на висящий в бездонном небе золотистый диск луны и мохнато мерцающие оттуда звезды.
   Потом грохот дизелей и вой отсечной вентиляции разом замирают, кругом слышна вселенская тишина, нарушаемая командой вахтенного офицера "Всем вниз! Срочное погружение!
   Часы сменяются сутками, сутки неделями.
   При подходе к экватору температура воды за бортом достигает двадцати восьми градусов, и солнечные лучи падают практически отвесно. Бескрайняя гладь океана пустынна, и лодка кажется затерянной в нем песчинкой.
   Теперь практически все время она идет в надводном положении, и счетчик лага* исправно отсчитывает оставленные позади мили.
   По ночам, когда в усеянном мириадами звезд небе появляется круглая луна, свободные от вахты выбираются из душных отсеков и с разрешения командира располагаются на кормовой надстройке, наслаждаясь свежим воздухом и ночным бризом. В нем порой возникают неведомо откуда прилетевшие запахи травы и цветом и морякам снова хочется видеть землю.
   В один из дней в дверь каюты командира корабля Туровера раздается стук, она плавно отъезжает в сторону и на пороге возникают старпом Котов с помощником Майским.
   - С чем пришли? Присаживайтесь, - кивает капитан 2 ранга на диван и вопросительно на них смотрит.
   - Послушайте, Иван Васильевич, вы пересекали раньше экватор? - усевшись, вытягивает длинные ноги Майский.
   - Нет, - отвечает Туровер. - Не доводилось.
   - И я тоже, - улыбается помощник. - А вот Глеб Романович, - кивает на старпома, здесь бывал и предлагает устроить праздник.
   - Ну да, так сказать соблюсти традицию, - делает значительное лицо Котов. - Я тут поговорил с командой, на экваторе были только механик, кок и наш замполит Лисицын.
   - Кок? Интересно, а я и не знал, - высоко вскидывает брови Туровер. - Так говорите соблюсти традицию? Ну что же, я за, тем более, что она морская. Кто займется организацией?
   - Мы с Лисицыным, - хлопает себя по колену старпом. - Как уже крещеные.
   - Ну-ну, валяйте, - согласно кивает командир. Только я слышал там предусмотрено купание, так с этим поосторожней, кого-нибудь не утопите.
   - Обижаете, - делает начальственное лицо Майский, и депутация величаво удаляется.
   С этого момента на корабле начинаются активные приготовления к празднику.
   Боцман со штурманом и интендантом выделяют местным умельцам паклю, ветошь цветные карандаши и краски, механики колдуют над изготовлением царственных атрибутов Нептуна, а Котов, с Майским и Лисицыным уединяются в каюте и разрабатывают сценарий действа.
   Его решено организовать в точке пересечения нулевого меридиана и, как говорят, по полной программе.
   В эту точку, расположенную над разломом Романш*, "Танго" приходит на восходе солнца, о чем штурман экспрессивно оповещает всех по боевой трансляции. Потом на палубу выбирается боцкоманда и готовит надстройку к празднику.
   Для этих целей в кормовой части субмарины вооружаются леера*, на палубу выносится разножка для командира и пара картонных ящиков, а к одной из швартовых уток, боцман крепит пеньковый штерт* с прикрепленным к нему брезентовым ведром.
   Потом звучат колокола громкого боя, и все свободные от вахты приглашаются наверх для встречи Нептуна.
   - Весело переговариваясь и подталкивая друг друга, бледные от долгого плавания подводники поднимаются по шахте входного люка в рубку, затем звенят тапочками по трапу вниз, выбираются из узкой двери на палубу и рассредотачиваются вдоль лееров. Чуть позже оттуда же появляется командир и торжественно усаживается на разножку.
   Вслед за этим старпом, обращается к зрителям и сообщает, что в связи с пересечением экватора, на корабль прибыл морской царь Нептун.
   - Ура!! - восторженно орут моряки, и парящий в небе фрегат*, взмывает еще выше.
   Одновременно с этим в корме щелкает люк седьмого и оттуда неспешно выбирается Нептун, в сопровождении многочисленной свиты. На нем ослепительно сияющая, сооруженная из картона и фольги корона, на мощном торсе рыбачья сеть, а в руке трезубец. За повелителем морей, кривляясь и корча рожи, следуют две, с кудельными волосами, довольно смазливые русалки, несколько, с подбитыми глазами пиратов и другая морская нечисть.
   Остановившись перед командиром, Нептун вскидывает вверх трезубец, наступает тишина и он вопрошает, что это корабль и куда следует.
   - Сие судно потаенное, - встает с разножки Туровер. - Флота российского, а идет по служебной надобности.
   Этот ответ царя вполне устраивает, морской владыка величаво кивает и, приняв подношения в виде двух ящиков со сгущенкой и воблой, разрешает команде плыть дальше.
   Затем начинается процесс крещения, командир окропляется забортной водой, а всем остальным пираты опрокидывают на голову, по целому ведру. На палубе хохот, свист и улюлюканье.
   - Ну а теперь, ваше величество, я приглашаю всех на пир, - говорит улыбающийся Туровер Нептуну и делает жест в сторону рубки.
   Однако продолжить торжество не удается.
   - Товарищ командир! - орет с мостика вахтенный офицер. - Метристы* фиксируют приближающуюся к нам воздушную цель! Дальность двадцать, высота пять!
   - Всем вниз! - приказывает командир и через минуту палуба пустеет.
   Покинув ее последним, капитан 2 ранга гремит клинкетом рубочной двери, потом раздается щелчок задраиваемого люка и субмарина уходит под воду.
   - Глубина тридцать метров, осмотреться в отсеках! - разносится по боевой трансляции.
   - БИП*, цель удаляется к западу, - следует доклад вахтенного радиометриста.
   - Есть, - бросает Туровер, лодка подвсплывает, и наверх скользит штанга перископа.
   - Что за черт?! - отшатывается командир от окуляра. Сверху, в объективе перископа мигает огромный выпученный глаз.
   - Твою мать, - шипит Туровер впечатывая лицо в пористую резину. - Боцман, срочное всплытие!
   Когда старпом с помощником, отбросив тяжелую крышку люка, вламываются в мокрую рубку, в шпигатах которой еще бурлит вода, там, уцепившись за палубную рыбину* лежит хрипящий кок, извергающий из глотки что-то мутное.
   - Тарас Юрьевич ты?! - обалдело переглядываются они, затем срывают с переборки бросательный, засупонивают мичмана подмышки и с криком,- принимайте!- бережно опускают вниз.
   Спустя полчаса, докрасна растертый спиртом, и принявший изрядную порцию внутрь, кок Хлебойко рассказывает в изоляторе командиру с доктором, что с ним случилось.
   Оказывается, приготовив для команды праздничный обед и одурев от жары на камбузе, он решил освежиться, поднялся в рубку и присел там перекурить между выдвижными устройствами.
   - Ну а потом меня разморило и я того, задремал, - испуганно косится кок на Туровера. - А очнулся от звона крышки задраенного люка и тут же рванул к ней. Но не успел, лодка стала погружаться, и я сиганул через обвод мостика за борт.
   - Молодец, профессиональные рефлексы в порядке, - уважительно говорит доктор, капитан Штейн.
   - Вслед за этим я, значится, отплыл в сторону, - продолжает заплетающимся языком Хлебойко, чтоб не затянуло в воронку, а как только наверх выткнулся перископ, сразу погреб к нему и уцепился за головку.
   - М-да, в рубашке ты родился мичман, - сдерживает смех Туровер, вспоминая глаз кока в окуляре. - Ладно, давай отдыхай, команду накормят без тебя.
   - Спасибо, товарищ командир, - бормочет кок, и изолятор наполняется богатырским храпом.
   - Вот что значит старая школа, - говорит в кают-компании Майский, когда все поглощают праздничный обед и обсуждают чудесное спасение кока. - Другой бы на его месте обделался, а Юрьевич шалишь, боролся за живучесть до последнего!
   - Это точно, - пластает жесткий бифштекс ножом Котов. - Наш кок начинал еще на "эсках"*, и у него за кормой два десятка автономок.
   - Интересно, а откуда взялся этот гребаный "Орион"? - интересуется кто-то из офицеров и все смотрят на штурмана.
   - Не иначе с острова Вознесения, - чуть подумав, отвечает Мельников. - Там американская военно-морская база Кэт Хилл.
   - Натыкали курвы их по всему миру, - недовольно цедит минер, - поднять бы ее на воздух.
   Потом скучный голос вахтенного офицера объявляет о заступлении очередной вахты.
   Боевое патрулирование продолжается.
  
   Морской словарик:
   Лаг - корабельный прибор измерения скорости.
   Разлом Романш - подводный разлом океанского дна у Африканского континента.
   Леера - съемное ограждение палубы.
   Штерт - пеньковая веревка.
   Фрегат - в данном случае, крупная морская птица.
   Метрист - специалист радио - метрической службы.
   БИП - боевой информационный пост.
   "Орион" - морской разведывательный самолет НАТО.
   "эска" - средняя дизель-электрическая подводная лодка.
  

"ПДСС"

  
   Над Кольской землей полярное лето.
   Серебристого цвета шар солнца круглые сутки бродит по небу, окрашивая в причудливые тона угрюмые фьорды, высящиеся над ними сопки и искрящееся марево далеких тундр.
   По астрономическому времени полночь.
   Сонно шуршит отлив, с берега наносит запахом йода, на застывшей водной глади сонно покачиваются островки уснувших чаек.
   На пятом этаже высящейся на выходе из залива казармы, в одной из холостяцких кают "припухает" компания мичманов.
   Воздух сиз от табачного дыма, на столе корабельный графин с "шилом", несколько распатроненных банок тушенки "братская могила" алюминиевая миска с моченой клюквой и нарезанный крупными ломтями кирпич черняшки.
   - Ну, за тех, кто в море! - зажав в волосатой лапе наполненный на треть граненый стакан, гудит здоровенный старшина команды торпедистов Олег Ксенженко, и в него звякают еще три.
   Спирт пьют по - поморски, не разбавляя водой и закусывая алой клюквой.
   -Уф-ф! - по моржовьи выдувает из-под усов краснорожий старшина команды ракетчиков Виктор Каламбет и отправляет в рот насаженный на конец финки, золотистый шмат тушенки.
   - Словно боженька голыми ножками по душе пробежал, - сипит, высосав свой стакан, второй торпедист - Саня Порубов и тянется цепкими пальцами к Москве с клюквой.
   Четвертый участник честной компании, боцман Василий Муромцев, завершив действо, молча щурит рысьи глаза, прислушивается к чему-то внутри себя, потом крякает и с удовольствием нюхает ноздреватый ломоть хлеба.
   - Ну, и че с тем жмуром? - продолжая прерванную травлю, дует ракетчик в мундштук выщелкнутой из пачки беломорины, потом прикусывает мундштук и щелкает зипповской зажигалкой.
   - Да ничего, - пожимает широченными плечами Ксенженко, - приехал командующий с начштабом, прокурором и начальником особого отдела, составили как положено акт, а потом того парня на разъездном катере отправили в штаб флота.
   - Оживлять, что ли? - наваливается на стол боцман.
   - Что б потом передать американскому морскому атташе в Мурманске, Вася - наклоняется к боцману Порубов. - Это ж международное дело! - тычет он пальцем в потолок и делает страшные глаза.
   - Ну, давайте за упокой его души, - жует беломорину ракетчик и снова тянется за графином.
   В этот раз пьют молча, хмурятся и, закусывая, тяжело ворочают челюстями.
   Накануне, с утренним приливом, с моря в базу занесло утопленника. Был он в надувном оранжевом жилете, американской морской униформе и с выклеванными чайками глазами.
   Первым труп заметил верхневахтенный одной из лодок, находку быстренько извлекли из воды, и Ксенженко принимал в том участие.
   - М-да, - тоже закуривает боцман. - В нашем Баренцевом долго не поплаваешь. И откуда, интересно, он взялся?
   - А то ты не знаешь, - криво улыбается ракетчик. - Мы пасемся у ихних берегов, ну а они у наших. Помните, с год назад неподалеку от Западной Лицы "овровцы" засекли перископ? Чья то была лодка так и не установили, но что не наша, факт.
   - Это точно, - кивает русым чубом Порубов. - Наверное и тот америкос с такой. Смыло где-нибудь при всплытии в море и каюк.
   Некоторое время все молчат и тупо пялятся в большое, широко распахнутое окно.
   За ним спящий залив, застывшие у пирсов черные туши ракетоносцев и редкие всплески створного огня, установленного на треноге на небольшом островке рядом с фарватером. А несколько дальше, к выходу, за закрытым боновым ограждением, неподвижно застывший на воде серый тральщик брандвахты.
   - А я слышал на лекции от нашего флагманского врача, что в ту войну моряки с северных конвоев, когда их торпедировали немцы, даже летом помирали в воде через пять минут, от переохлаждения, - значительно говорит боцман и обводит всех глазами.
   - Херня все это, - басит Ксенженко. - Я, например, продержусь хоть час. - Хочешь на спор, сплаваю к тому вон створу - кивает на снова мигнувший за окном металлический проблеск, - и вернусь назад.
   - А че, давай? - флегматично кивает бритой башкой ракетчик. - Спорим, - и протягивает минеру руку.
   - На что? - медведем наваливается тот на стол и азартно блестит глазами.
   - Твоя "Омега", - кивает ракетчик на золотой, виднеющийся из-под обшлага кителя Олега браслет, - против моей "гайки". И любовно дышит на нацепленный на палец литой перстень.
   - Идет, - скрипит стулом Ксенженко и две руки сцепляются в традиционном жесте.
   - А может не надо, а Олег? - нерешительно говорит Порубов. - Потонешь нахрен.
   - Надо Шура, надо, - хлопает приятеля по плечу Ксенженко. - А ну плесни еще по лампадке!
   Вся компания оживляется, слышатся довольное кряканье, сопенье и хруст потрескивающей на зубах клюквы.
   А через десять минут, заперев дверь каюты, вся четверка целеустремленно топает через матросский кубрик, в котором в синем свете храпит команда ракетоносца, в сторону выхода.
   Там ракетчик, стоящий ответственным дежурным, дает леща задремавшему у тумбочки дневальному, и вся компания гремит ботинками по крутым маршам лестницы.
   Раскинувшийся на берегу залива казарменный городок спит здоровым сном, только где-то далеко в сопках чуть слышно жужжат бульдозеры, да по горному, тянущемуся слева серпантину, изредка беззвучно проплывают тяжело груженные базальтом "камазы" военных строителей. Там созидается подземное, для лодок, укрытие.
   Обойдя казарму с тыла и оскальзываясь на розоватом мхе, искатели приключений спускаются меж замшелых валунов к самому урезу воды, там Ксенженко разоблачается и со словами "готовь гайку!" монолитно входит в отлив.
   - Хорошо пошел, - ежится от ночной свежести боцман, наблюдая за исчезающим в легком тумане мускулистым телом. - Туда точно доплывет.
   - А то, - протяжно зевает Порубов. - Тут всего - то метров двести, а Олег в прошлом призер Балтфлота. - Готовь, пушкарь, свою "гайку".
   - Еще посмотрим, - недовольно бурчит ракетчик, присаживается на корточки и щупает ладонью прозрачную воду. - Холодная, курва!
  
   ... Хреново стоять на брандвахте. И не на берегу и не в море. На тральце сыро, холодно и скушно.
   Основная задача - разводка бонового заграждения при выходе подводных лодок на боевую службу и наблюдение за водной акваторией.
   Выйдя из боевой рубки, на стылую палубу, помдеж по кораблю старшина 1 статьи Гуляев привычно отстегивает клапан на штанах робы, пускает за борт упругую струю, а потом топает "подышать" на ют.
   Дососав зажатую в кулаке "приму" до губ (на берег не списывали уже неделю и курево на исходе), он ловко отщелкивает бычок в стаю дремлющих неподалеку бакланов, и привычно озирает надоевшую до блевотины акваторию.
   В следующее мгновение его глаза выкатываются из орбит и челюсть непроизвольно отвисает. На далеком островке со створным знаком возникает какая-то неясная фигура, рысит вокруг треноги и беззвучно исчезает в воде.
   - ПДСС, твою мать... - шепчет побелевшими губами старшина и с воплем "Тревога!!" гремит ботинками по скользкой палубе в сторону рубки.
   Через несколько минут тральщик оживает, на нем гремят колокола громкого боя и в светлое небо взлетает серия ракет. Потом за его кормой вскипает молочный бурун, и, набирая ход, корабль несется в сторону островка.
  
   ... Давай Олег, давай! - сучат ногами на берегу перепуганные зрители, подхватывают выбредшего из воды синего Ксенженко под микитки, и, на ходу напяливая на него шмотки, дружно рысят в сторону от берега.
   А в базе уже гудит ревун, в казармах вспыхивают многочисленные окна и из дверей в сторону режимной зоны, вываливают первые толпы поднятых по тревоге.
   Весь остаток ночи вокруг мрачных тел ракетоносцев в воде хлопают швыряемые вахтой за борт взрывпакеты, вспучиваются пузыри выстреливаемого туда ВВД, а по заливу носятся катера ОВРА, с вооруженными до зубов группами захвата, отыскивая замеченного бдительным старшиной подводного диверсанта.
   Но так и не находят. Не иначе утоп, сука.
  
   Примечания:
   - черняшка - (ржаной хлеб) жарг.
   - жмур, жмурик - ( покойник) жарг.
   - ОВР - подразделение охраны водного района в базах и соединениях.
   - тралец (тральщик) жарг.
   - ВВД - воздух высокого давления, до 400 атмосфер. Используется как одно из средств борьбы с подводными диверсантами.
   - Брандвахта - корабельная вахта на входах в военно-морские базы и закрытые рейды.
   - Боновое заграждение - специальное пловучее устройство, (металлическая сеть с буями) ограничивающее проникновение в базу вражеских подлодок и ПДСС.
  

"В полигоне"

  
  
   Стоящее в зените солнце шлет свои яркие лучи на сверкающую безбрежность моря. У горизонта оно сливается с небом и порождает ощущение бесконечности.
   Тихо постукивая дизелями и попыхивая синеватыми выхлопами перегоревшего соляра, по морю переменными галсами*, с раннего утра бродит средний рыболовецкий траулер.
   - Да, Петрович, - недовольно зудит стоящий рядом с капитаном боцман. - Это не улов, а слезы, - и кивает на работающих в корме матросов, выбирающих из сети рыбу.
   - Не то слово, - жуя мундштук беломорины, соглашается с ним капитан, сокрушенно крякает и приказывает готовиться к следующему замету.
   Cудно снова набирает ход, сеть в очередной раз опускается за борт и тралит холодные глубины Баренцева моря. Потом наступает время обеда, и все свободные от вахты, стащив с себя прорезиненные робы, собираются в тесной кают-компании.
   - Чем сегодня кормишь, Серега? - усевшись на узкий диванчик, интересуется у кока механик и, взяв со стола кусок хлеба, густо намазывает его горчицей.
   - На первое консервированный борщ, на второе пюре из сухой картошки и чай - недовольно бубнит кок.
   - Ты Серега того, сготовил бы чего путного, а то все консервы да сухая картошка, надоело, - хмуро говорит один из матросов и отодвигает от себя алюминиевую миску.
   - Ага, - поддерживают его остальные, кормишь какой-то хренью, уже в рот не лезет.
   - Что осталось в провизионке, тем и кормлю! - делает зверскую рожу кок. - Мы уже три недели в море, остались только консервированный борщ и сухая картошка.
   Все тяжело вздыхают и вопросительно смотрят на капитана. Тот, сидя во главе стола, невозмутимо хлебает из миски и хмурит густые брови.
   - Иван Петрович, - в наступившей тишине нерешительно произносит помощник. - А может того, смотаемся на базу, догрузим свежих продуктов и снова вернемся?
   Сутки туда, сутки обратно, всего и делов.
   - Давай второе, - отодвинув от себя миску, бросает Сереге капитан. - Никаких баз, пока не возьмем груз, понятно? - и обводит тяжелым взглядом кают-компанию.
   - Понятно, - после долгого молчания отвечает за всех боцман, на этом обед заканчивается, и все решительно лезут наверх.
   - Слышь, Петрович, - говорит помощник капитану, когда они взбираются на мостик и закуривают. - А может все - таки рискнем и пойдем к Черным камням? Там рыба точно есть.
   - Все верно, Алексей, рыба там имеется, - сосет тот зажатую в кулаке беломорину. - Но ты ж знаешь, что этот квадрат временно закрыт, там у вояк какие-то учения.
   - А у этих героев всегда учения, швырнув за борт окурок, - недовольно брюзжит помощник. - Ползают курвы по дну, рыбу пугают.
   - Не скажите, Алексей Андреевич, - басит от штурвала рулевой. - Я сам служил на лодках, и ничего они не пугают.
   - Может и так, - легко, соглашается помощник. - Но все равно ползают.
   Все это время капитан морщит лоб, пучит глаза в промысловую карту, а потом приказывает рулевому изменить курс и идти к Черным камням.
   - Попробуем у самой кромки закрытого квадрата, - решает он. - Но заходить туда не будем. А то помнишь, что было с 49-м? - оборачивается он к помощнику.
   - Еще бы, - отзывается тот. - Конечно помню.
   С год назад, средний рыболовецкий траулер СРТ - 49, где капитанствовал их приятель Виктор Лебедев, проболтавшись неделю в море и не обнаружив ни одного стоящего косяка, решил "по тихому" зайти в такой вот, закрытый для мореплавания квадрат и попытать счастья. В результате его траулер едва не накрыла серия свалившихся откуда-то ракет и, потеряв трал, они едва выбрались с проклятого места.
   Спустя час, придя в заданную точку, капитан с помощником уточнили необходимый курс и траулер, выкладывая в море сеть, пошел вдоль кромки закрытого квадрата.
   Почти сразу же дело пошло на лад и один удачный замет следовал за другим.
   - Вот она, где рыбка - то, - довольно потирает руки боцман, подгоняя веселыми матерками палубную команду. - Давай, шевелись, мухобои!
   Внезапно слева по курсу, на расстоянии чуть больше кабельтова, море с ревом пучится, высоко в небо взлетают каскады воды, и из них рождается черная туша подводного ракетоносца.
   - Право руля! Стоп машина! - вопит огорошенный капитан, а палубная команда застывает в ступоре.
   - Ну и дура, - хрипит в наступившей тишине тралмейстер, а кто-то из матросов испуганно матерится.
   Между тем на высокой рубке возникают две темные фигуры, затем в руках одной взблескивает металл и что-то гулко щелкает.
   - Эй, на траулере, рыба есть!? - орет усиленный мегафоном голос.
   По кивку капитана помощник выщелкает из штатива свой
   - Есть! А в чем дело?!
   - Предлагаем обмен! Вы нам рыбы, а мы вам паек подводников! - весело гавкают с лодки.
   - Ну как, Петрович, соглашаемся? - отведя руку с мегафоном в сторону, косится на капитана помощник.
   - Соглашайтесь, Иван Петрович, - вякает от штурвала рулевой. - Паек и них что надо, сам три года жрал.
   - Три года говоришь? Молодца, - весело щурит глаза капитан.- Ну что ж, в таком случае добро, меняемся.
   - Согласны! - с воодушевлением вопит в мегафон помощник и приказывает боцману организовать обмен.
   Спустя непродолжительное время от борта траулера отваливает шлюпка и направляется в сторону чернеющей неподалеку громадины. В шлюпке боцман, два моряка и несколько рогожных мешков, доверху набитых отборной треской.
   - Навались! - в такт гребкам взмахивает рукой боцман, и длинные весла пенят воду.
   А на узком обводе лодки их уже ждут три облаченных в оранжевые жилеты подводника, у ног которых стоят несколько картонных ящиков.
   Когда шлюпка приближается к выпуклому борту, с него в воду опускают шторм-трап* и мешки поднимаются на лодку, а ящики опускаются в шлюпку.
   - Ну, бывайте! - отпихивается боцман веслом от борта, и шлюпка скользит в сторону траулера.
   Когда ее поднимают на палубу, на лодке тоскливо взрывает ревун, затем она вздрагивает, слышится рев врывающейся в шпигаты воды и через пару минут на том месте вращается громадная воронка.
   -М-да, провалились как черти в преисподнюю,- чешет затылок помощник, а капитан приказывает дать ход.
   Вечером, когда на небе зажигаются первые звезды, тяжело осевший в воде траулер берет курс на базу.
   В кают-компании ужин и все довольны. Из полученных по бартеру продуктов кок сварганил наваристый суп-харчо, обильно сдобренные душистой тушенкой макароны и сладкое донельзя какао.
   - А неплохие парни эти подводники, хоть и вояки, опорожнив вторую кружку ароматного напитка, с чувством говорит помощник. - А Петрович? - и бросает вопросительный взгляд на капитана.
   Тот молча кивает и задумчиво смотрит в отдраенный иллюминатор.
   За ним мирно дышит северное море.
  
   "Гарсуны"
  
   Отражаясь в воде, утреннее солнце скачет зайчиками по выкрашенному слоновкой* подволоку, в отдраенные иллюминаторы вливается свежий запах моря, легкий ветерок чуть колышет раздернутые на них занавеси.
   Мы с Витькой сидим в офицерской кают-компании плавбазы "Иртыш" и предаемся безделью. Приятель наяривает на пианино "собачий вальс", а я, развалившись на кожаном диване, лениво попыхиваю сигаретой и в такт музыке покачиваю ногой.
   Уже почти месяц, как помощник командира капитан-лейтенант Колбунов снял нас с лодочной вахты в заводе и определил "гарсунами"* в эту самую кают-компанию.
   Сначала мы, было, заартачились - негоже нам, служащим по второму году и классным специалистам выступать в роли холуев-официантов, но Михал Иваныч в качестве альтернативы предложил гарнизонную гауптвахту и мы быстро согласились.
   На следующее утро, после осмотра корабельным врачом, облаченные в накрахмаленные белые курточки мы уже шустро рысили по кают-компании, обнося завтракающих там отцов-командиров положенными им закусками, соком и горячим кофе.
   - Молодца, хорошо шустрите, - довольно изрек сидящий за длинным столом справа от командира помощник и щелкнул пальцами - еще кофе!
   Затем были обед с ужином, которые тоже казались необременительными и мы с Витькой поняли, что попали "в струю".
   Во-первых, рано утром не надо выпрыгивать из подвесных коек и бежать обязательный в ВМФ трехкилометровый кросс. Вместо этого мы неспешно вставали и с деловым видом направлялись досыпать в примыкавшую к кают-компании "гарсунку"*.
   Во-вторых, в силу солидности определенного Главкомом морского офицерского пайка, который последними съедался далеко не полностью, в нашем распоряжении ежедневно оставались всяческие деликатесы, вроде сливочного масла, копченой колбасы, соков, меда и печенья, служившие хорошим подспорьем для двух растущих организмов, а также значительно повысившим наш рейтинг среди сослуживцев.
   И, наконец, в третьих, что было самым главным, мы получили дополнительную возможность схода на берег, манивший к себе желанной свободой и всяческими приключениями.
   На этом достоинстве следует остановиться дополнительно.
   Тот, кто служил, знает, как приятно получить увольнительный билет, облачиться в парадно-выходную форму, с чувством собственного достоинства выйти за КПП части и окунуться в море желаний и искусов.
   Можно сходить в кино или на танцы, приударить за местными девчатами, немного выпить и для полноты ощущений подраться с гражданскими или представителями других родов войск. Короче, можно много чего.
   После заваленного снегами заполярного гарнизона, откуда мы прибыли в Северодвинск, нас увольняли регулярно, но хотелось еще и еще.
   И вот теперь у нас с Витькой такая возможность появилась.
   Дело в том, что по давно существующей на флоте традиции, в офицерской кают-компании всегда имеется старший, который всячески улучшает ее повседневный рацион. Делается это в интересах питающихся, которые отчисляют в "общий котел" известные суммы.
   На них приобретаются минеральная вода "Нарзан" или "Боржоми", свежие овощи и фрукты, марочные вина , водка и коньяк, а также все то, что может пожелать богатое воображение морского офицера.
   Наши начальники обладали им в достаточной мере и помощник командира, он же старший кают-компании, регулярно отряжал нас с Витькой в город, снабдив увольнительными билетами списком необходимого (за исключением спиртного) и соответствующей денежной суммой.
   Как правило, эти вояжи осуществлялись сразу же после завтрака, и до обеда мы возвращались на плавбазу, затаренные всем необходимым.
   Доставленная провизия помещалась в холодильник и буфет, а c неистраченной части суммы мы получали небольшую премию.
   Когда она накапливалась в необходимом количестве, при очередном сходе на берег мы приобретали для себя пару бутылок портвейна "Три семерки", по дороге назад заходили в расположенный рядом с портом обширный парк и, расположившись где-нибудь в укромном месте, посасывая портвейн, предавались философским беседам.
   В это погожее утро настроение у нас лирическое, мы не прочь совершить променад в город, но уже почти неделю помощник нас туда не отправляет.
   - Слышь, Валер, - прекращает Витька долбить пальцами по клавишам и захлопывает крышку рояля. - А давай его сподвигнем, а?
   - Это как?- вскидываю глаза на приятеля.
   - Очень просто, - белозубо скалится Витька, подходит к встроенному в переборку буфету и извлекает из него десяток ножей и вилок. Затем он направляется к ближайшему иллюминатору, высовывает в него круглую башку и, поглядев по сторонам, швыряет их за борт.
   - Буль, - весело доносится оттуда, и Витька довольно шмыгает носом.
   - Ты че, совсем охренел? - делаю я большие глаза и вскакиваю с дивана.- А чем офицера жрать будут?!
   - Верно мыслишь, - многозначительно поднимает вверх палец Витька.
   - Пошли к помохе*.
   Спустя пару минут, шаркая кожаными тапочками по ковровому линолеуму, мы топаем по длинному коридору офицерской палубы и останавливаемся перед одной из кают, где по ночам изредка обитает помощник. Сегодня он там и с утра что-то долбит на машинке.
   - Тук, тук, тук, - легонько стучит Витька костяшками пальцев в металлическую дверь и осторожно нажимает входную ручку.
   - Прошу разрешения, товарищ капитан-лейтенант.
   - Валяй! - доносится изнутри, и мы переступаем высокий комингс.
   - Ну? - отрывается от машинки недовольный капитан-лейтенант. - Чего пожаловали?
   - Так что, офицера опять растащили столовые приборы,- пялясь на помощника честными глазами, сокрушенно разводит руками Витька.
   - Ага, растащили, - подпрягаюсь я и тяжело вздыхаю.
   - Опять, говорите? - недоверчиво косится на нас Михал Иваныч и начинает барабанить пальцами по столу. - И много?
   - Считай половину. Бухают по ночам в каютах и требуют тарелки и приборы, а потом в иллюминатор все выкидывают, вы ж сами знаете.
   - Ну, это не вашего ума дело! - повышает голос помощник и тянется волосатой рукой к сейфу. - Вот, держи,- извлекает оттуда радужную кредитку и сует ее Витьке. - Топайте в город и купите новые.
   Потом он выписывает нам увольнительные, шлепает на них корабельную печать и машет рукой - идите.
   - Есть! - скрывая радость, бодро вякаем мы и быстро покидаем каюту.
   - Ну вот, а ты глупенькая боялась, - подначивает меня Витька словами из анекдота и, радостно гогоча, мы мчимся в баталерку переодеваться.
   Спустя десять минут, облаченные в отутюженные клеша и форменки и сдвинув на затылок щегольские бескозырки, мы звеним подковками надраенных до зеркального блеска хромачей по верхней палубе, тычем в нос верхневахтенному увольнительные и, козырнув развевающемуся на корме флагу, быстро скатываемся с крутого трапа плавбазы на причал.
   Миновав его обширную пустоту, дружно рубим шаг по деревянному тротуару КПП с дремлющей у закрытого шлагбаума вооруженной допотопным наганом ВОХРой и выходим на одну из припортовых улиц.
   Она застроена двухквартирными щитовыми домами с цветущей в палисадниках сиренью и в ее душистом запахе мы следуем дальше.
   Вскоре улица заканчивается, ее сменяет массив новостроек, и мы оказываемся в городе. В эти утренние часы он просторен, чист и безлюден. Изредка по широким, обсаженным деревьями проспектам проносятся полупустые пассажирские автобусы или военные грузовики, редкие прохожие следуют по свои делам.
   И это не удивительно. Практически все население Северодвинска - судостроители и военные моряки, занимаются своей повседневной деятельностью в цехах засекреченного СМП*и в море, а вернувшиеся оттуда отдыхают.
   У центрального универмага мы пытаемся завести знакомство с двумя явно скучающими симпатичными девчонками, но дальнейшему развертыванию событий мешает появившийся неподалеку патруль.
   - Ко мне! - делает нам знак рукой монолитно шагающий в центре здоровенный старший лейтенант, и под задорный смех девчат мы быстро рысим к блюстителям порядка.
   За несколько шагов до них переходим на строевой шаг, бросаем руки к виску и принимаем подобие строевой стойки.
   - Тэ-экс, - критически окидывает нас взглядом старлей, - документы.
   Стоящие с двух сторон от него курсанты местной школы мичманов делают начальственные рожи и ухмыляются.
   Мы с Витькой извлекаем из рукавов форменок военные билеты с вложенными в них увольнительными и поочередно протягиваем их начальнику.
   - Так откуда вы сюда прибыли? - перелистывает страницы офицер.
   - Из Гаджиево, для приемки нового корабля.
   - Ну-ну, - благодушно гудит он и похлопывает нашими книжицами по ладони. - А почему в увольнении во время боевой подготовки?
   - Направлены помощником командира для хозяйственных покупок.
   - И вместо этого трепитесь с девицами?
   - Да это мы так, между делом.
   - А еще, товарищ старший лейтенант, у них форма неуставная, - подобострастно заявляет один из курсантов. - Клеша заширены, а форменки заужены. Непорядок.
   - Ладно, Яковлев, не сепетись, послужишь и у тебя такие будут, - осаживает уставника начальник.
   - Можете быть свободными,- возвращает нам документы, а его подчиненные изображают разочарование.
   Когда патруль удаляется, мы с Витькой облегченно вздыхаем и топаем в универмаг, от греха подальше.
   - А сундучонок* то с гнильцой, - недовольно брюзжит Витька. - Надо его отловить в субботу в увольнении и накидать банок.
   - Надо, - соглашаюсь я. - Что б служба раем не казалась.
  
   Купив все необходимое, решаем снять возникший от нежелательного общения с патрулями стресс и тенистыми переулками направляемся в расположенный неподалеку от парка небольшой магазинчик.
   В нем, у знакомой продавщицы, покупаем две бутылки портвейна и пару плавленых сырков, после чего ныряем в парк, где находим заветную лужайку. Она покрыта зеленой травой, окружена цветущей сиренью и практически скрыта от посторонних глаз.
   Там мы усаживаемся на прогретую солнцем землю, сковыриваем с горлышек жестяные кепочки и не спеша смакуем вино. Оно терпкое, пахнет мускатом и приятно освежает. Затем сдергиваем фольгу с сырков, и неспешно закусываем.
   - Хорошо, - щурит выпуклые глаза Витька.
   - Не то слово, - киваю я, и мы снова прикладываемся к бутылкам.
   Портвейн чуть туманит наши головы, мы закуриваем и лениво перебрасываемся словами.
   Высоко в небе плывут белоснежные облака, где-то в заливе грустно кричат чайки, на душе благостно и спокойно.
   - Вот так бы и припухал до самого ДМБ, улегшись на спину и заложив руки за голову, - мечтательно бормочет Витька.
   - Хорошо бы, - соглашаюсь я с приятелем. - Полтора года припухать не хило.
   После этого мы надолго замолкаем, и каждый думает о своем.
   Ровно в полдень, когда солнце стоит в зените, мы возвращаемся на плавбазу и отчитываемся перед помощником о покупках.
   - Молодца, хорошо служите, - кивает он рыжей головой. И вручает нам премиальные - серебряный рубль.
  

"Чайный клипер"

  
   - Ух ты! - раздаются восхищенные возгласы в кубрике, и в углу затихает грохот костяшек.
   Стоя в центре, штурманский электрик Серега Антоненко победно оглядывает сослуживцев, а те, возбужденно сопя и отталкивая друг друга, окружают стоящий перед ним раскладной стол.
   На нем, в мягком свете подволочных плафонов, словно возникший из рассказов Грина, красуется парусник, а точнее его модель, искусно выполненная из дерева, меди и других материалов.
   Стремительные обводы корпуса, стройные с парусами мачты и туго натянутый такелаж, создают иллюзию движения, что всем очень нравится.
   - Слышь, Серега, это че, фрегат? - восхищенно пялится на парусник, пробившийся в первый ряд боцман Мишка Осипенко.
   - Не, - солидно гудит Серега. - Это чайный клипер.
   - Чего, чего? - раздаются сразу несколько голосов. - Какой на хрен клипер?
   У стола возникает оживленный спор, все начинают громко орать и каждый отстаивает свое мнение.
   Смирна-а! - внезапно по петушиному голосит стоящий у входного люка дневальный с повязкой "РЦЫ" на рукаве форменки и в помещении, сойдя с трапа, возникает среднего роста, сухощавый капитан 2 ранга в сопровождении дежурного офицера.
   Шум сразу же затихает, все изображаю строевую стойку и едят глазами начальство.
   - Что за шум? - чуть сутулясь и заложив руки за спину, окидывает моряков взглядом капитан 2 ранга.
   - Так что разрешите доложить! - по рачьи пучит глаза выступив вперед строевой старшина Жора Юркин. - Тут Антоненко притащил модель парусника, ну и возник спор, какого он типа.
   - Парусника говоришь? - высоко вскидывает брови офицер. - Ну-ка, ну-ка посмотрим.
   Стоящие у стола подаются в стороны, старпом (такую должность отправляет капитан 2 ранга на корабле) подходит к нему, осторожно берет модель в руки и с интересом рассматривает.
   - М-да,- в наступившей тишине, через минуту произносит он. - Точная копия "Катти Сарк", причем мастерски выполненная. Антоненко, ты где ее взял?
   Серега мнется, переступает с ноги на ногу и мычит что-то нечленораздельное.
   - Ты где взял модель, лишенец! - делает зверскую рожу дежурный.
   - Я это, выменял ее на свой жетон "За дальний поход" в школе мичманов, - тяжело вздыхает Антоненко и опускает голову.
   - Так он же у тебя наградной, - укоризненно произносит офицер. - Как можно?
   - Походы еще будут, - шмыгает носом Серега, - и жетоны тоже. А вот такого, - кивает он на парусник,- я больше не найду. Штучная работа.
   - Может отправить его на гауптвахту? - наклоняется дежурный к старпому, - за промотание, так сказать, казенного имущества?
   - Да нет, жетон у этого бойца именной, - чуть улыбается старпом. - О чем имеется запись в его военном билете. А посему он вправе им распорядиться. Так, значит, любишь парусники, Антоненко? - бережно ставит модель на стол.
   - Люблю, - тряхнув русым чубом, с чувством отвечает Серега. - Очень уж они красивые, как мечта.
   - Ну что ж, в таком случае береги свой чайный клипер. Глядишь, он принесет тебе удачу.
   Окружающие стол моряки начинают перешептываться, подталкивать друг друга локтями и вперед снова выходит Юркин.
   - Товарищ капитан 2 ранга, - обращается он к старпому, - тут ребята интересуются, что это за чайный клипер, мы о таких никогда не слыхали. Думали того, Антоненко заливает.
   Старпом на минуту задумывается, поддергивает рукав тужурки и смотрит на наручные часы, а потом кивает всем на рундуки - садитесь.
   Сам он тоже присаживается за стол на поданную дневальным разножку, снова внимательно смотрит на летящую модель парусника и приступает к рассказу.
   - Перед вами, парни, модель чайного клипера. Клипер был спроектирован Геркулесом Линтоном и построен в 1869 году в шотландском городе городе Дамбартон по заказу капитана Джона Уиллиса, имевшего прозвище "Белый цилиндр".
   Капитану требовался самый быстрый корабль в мире для перевозки чая из колонии Британии  - далёкой Индии.
   Конструктивно это был композитный корабль: остов - из ковкого чугуна, обшивка  - из тика и особой породы вяза. Дно судна ниже ватерлинии было обшито пластинами из сплава меди и цинка.
   Интересна история его названия. В переводе с шотландского "Катти Сарк" - "Короткая рубашка". Будущий владелец клипера, Джон Уиллис, зайдя в одну из картинных галерей, увидел картину, изображающую молодую ведьму в короткой ночной рубашке, летящую над болотами на шабаш. Судовладелец влюбился в картину (а может быть и в ведьму). Когда он решал, как назвать корабль, то сначала хотел дать ему имя ведьмы.
   Однако моряки - народ суеверный, и на корабль, носящий такое имя, невозможно было бы набрать экипаж. Тогда и пришла Уиллису в голову идея названия, которое бы и не раздражало суеверных, и соответствовало его желанию. Ну а в носовой части установили фигуру этой красавицы.
   Клипер использовался для доставки чая из Китая, в то время, представлявшей из себя беспощадную конкурентную гонку вокруг земного шара из Китая в Лондон.
   Призом была существенная разница в прибыли получаемая тем, кто привозил первый чай нового урожая.
   В этой гонке "Катти Сарк" не выделялась ничем особенным. Известность ей принесло состязание на скорость с клипером "Фермопилы" в 1872 году. Оба судна одновременно вышли из Шанхая 18 июня, однако через две недели "Катти Сарк" потеряла руль и в результате прибыла в Лондон на неделю позже "Фермопил" - 18 октября, затратив на путешествие 122 дня.
   Тем не менее, клипер навсегда вошел в историю благодаря тому, что после аварии капитан не сдался, а принял решение продолжить гонку, соорудив импровизированный руль в открытом море (вместо того чтобы сойти с дистанции на ремонт в порт), и при этом отстал всего на одну неделю.
   Впоследствии клиперы были вытеснены пароходами, которые хотя и были медленнее, но обеспечивали стабильные поставки чая через открывшийся Суэцкий канал.
   После этого "Катти Сарк" отлично зарекомендовала себя на перевозках шерсти из Австралии, добираясь до Англии за 67 дней. Утверждается, что в свои лучшие времена она могла пройти 360 морских миль за сутки, что может считаться рекордом для судов такого размера.
   В 1895 капитан Уиллис продал судно португальской компании "Ферейра". После этого судно ещё несколько раз перепродавали, переоборудовали, пока в 1922 году "Катти Сарк" не была куплена капитаном Уилфредом Доуменом, который восстановил ее исходный вид и оснастку и начал использовать клипер в качестве стационарного учебного судна.
   Вопреки суевериям, "Катти Сарк" ожидала самая счастливая судьба из всех чайных клиперов. Она не пропала в море и не была разобрана, а поставлена в 1954 году на вечную стоянку в сухой док Гринвича.
   Вот такая история, парни.
   После этих слов в кубрике воцаряет тишина, и только слышно как за бортом тихо плещут волны. Может они тоже что-то рассказывают?
  

"Заслуженный отпуск"

  
   - Вольно-о! Разойдись! - гремит металлом динамик с высокой рубки плавбазы и выстроенные вдоль ее бортов сине-белые шеренги рассыпаются.
   Сегодня воскресенье и после завтрака и подъема флага, одни готовятся к желанному увольнению и сходу на берег, а вторые, как говорят, пустому времяпрепровождению.
   Мы с Витькой Допиро и Славкой Гордеевым относимся к последним и, засунув руки в карманы роб, лениво шаркаем в корму, предаться страсти табакокурения у наполненного водой обреза.*
   На флоте она культивируется, и нам даже выдают табачное довольствие.
   "На палубе матросы,
   Курили папиросы,
   А Славке дураку,
   Не дали табаку!"
   отбив у обреза дробную чечетку, весело поет Витька и выщелкивает из пачки себе и мне по беломорине.
   - Сам дурак, беззлобно бубнит Славка, ловко умыкает у Витьки всю пачку и, чиркнув спичкой, дает нам поочередно прикурить.
   Потом мы усаживаемся на одну из стоящих здесь же раскладных скамеек, вольготно вытягиваем ноги и, попыхивая дымком, с интересом пялимся на залив.
   По его фарватеру, проходящему в двухстах метрах по правому борту, оставляя за собой пенный след, со стороны завода ходко несется белоснежная моторка.
   - Узлов пятнадцать чешет, - пожевав мундштук папиросы, флегматично заявляет Допиро. - Видать начальство гулять поехало.
   - И та так же шла,- смачно харкает в обрез Славка. - А потом раз и нету. Картина Репина "Приплыли".
   С месяц назад, когда залив только что очистился ото льда, по нему мимо наше плавбазы так же несся военный катер. Потом раздался треск, катер взлетел на воздух, взвыл винтом и перевернулся. Из воды выудили двоих, а третий - моторист, потонул.
   Как выяснилось потом, суденышко налетело на топляк, такие часто плавают в Белом море.
   На этот раз топляка не оказалось, распуская широкие усы моторка прошла мимо, и мы разочарованно вздыхаем.
   Потом нас привлекает какое-то движение у высящихся неподалеку шлюпочных ростр и, покидав бычки в обрез, мы направляемся в ту сторону.
   Под висящей над палубой шлюпкой, на корточках сидят два плавбазовских матроса и о чем-то оживленно дискутируют. При нашем появлении они встают тоже суют руки в карманы и принимают независимый вид.
   - Привет, кореша, - кивает рыжеволосой головой Витька. - О чем базар, может потравим вместе?
   - Здорово Витек, - щербато улыбается один из плавбазовских и протягивает руку, - держи краба.
   Они обмениваются рукопожатием, затем обе стороны представляются друг другу и новые знакомые показывают нам предмет дискуссии.
   В одну из досок палубы, в тени шлюпки, вогнана тонкая стальная пика, с насаженными на нее тремя крысами. Две нижних не подают признаков жизни, а верхняя сучит лапками и медленно вращается по оси.
   - Ни хрена себе, - брезгливо косимся мы на плавбазовских. - Вы че, живодеры?
   - Не-а, - довольно ухмыляется щербатый Санька, а второй, который представился Мишкой, делает обиженную мину.
   Тогда зачем изгаляетесь над тварями? Пришибли бы и все дела.
   - Это, - значительно тычет Санька пальцем в крыс, трое суток отпуска.
   - ?!
   - Ну да, - поддерживает приятеля Мишка. - С выездом на родину.
   - Это вы че, серьезно? - все еще не веря переспрашиваем мы. - За крыс отпуск?
   - Серьезней не бывает, - смеются парни. - Вы ж знаете, сколько их на этой коробке*, тихий ужас.
   Крыс на плавбазе действительно великое множество. Днем они дрыхнут в ее бездонных трюмах, а по ночам поднимаются наверх и делают набеги на судовые склады, провизионки, каюты офицеров и матросские кубрики. Причем жрут эти твари все, начиная от макарон и круп и заканчивая яловыми сапогами и полихлорвиниловыми оплетками электрокабелей. Иногда нам удается пристукнуть серых разбойников, но редко.
   Кто-то из местных рассказывал, что на судне несколько раз заводили кошек, но крысы употребили и их. Такие вот дела.
   - А отпуска за крыс у нас на коробке* дают давно, - продолжает Санька. - За каждую добытую одни сутки. Но нужно ухлопать не меньше десятка. Тогда кэп * издает приказ и тю-тю, кати на родину, как отличник боевой и политической подготовки.
   - А кто и как их учитывает? - заинтересованно косится на крыс Славка.
   - Кто-кто,- подойдя к леерам, сплевывает за борт Мишка. - Сам командир лично.
   - Травишь, - с сомнением поглядываем мы на Мишку. - Будет ваш кэп заниматься такой хренью.
   - Сами вы хрень, - обижаются плавбазовцы. - Наш интендант в трансе, сколько эти твари сжирают продуктов, не успевает списывать. К тому же они регулярно грызут кабели и в судовой электросистеме часто бывают сбои. А это, как известно, чревато, особенно в море.
   - М-да, резонно, - соглашаемся мы. - Так как все-таки организован учет?
   - Да очень просто, - хитро щурит глаза Санька. - Каждая добытая особь, после подъема флага доставляется кэпу на мостик, там он ее записывает в специальный кондуит, после чего, в его присутствии, крыса выбрасывается за борт. Раньше можно было приносить крысиные хвосты, которые после записи выбрасывались в иллюминатор. Но нашлись умельцы и стали ловить их сачком из нижнего. Их быстро вычислили и систему поменяли. Нашего кэпа хрен обуешь.
   - И что, отпуск всегда дает, не зажиливает?
   - Всегда, - дружно кивают головами плавбазовцы. - Вон Мишка, -хлопает Санька по плечу приятеля, - гостил у себя в деревне на Вологодщине целых десять суток.
   - Ага, - довольно растягивает в улыбке губы Мишка. - В первый день, вечером, собрали всю родню. Папаня спрашивает, - за что мол отпуск, сынок. А я возьми и ляпни, за крыс. Хорошо не поверили.
   - Да, потфартило вам, - завистливо вздыхаем мы. - Ухлопал десяток крыс и кати в отпуск. А тут служишь как бобик и хрен чего дадут.
   - Не скажите, - заботливо осматривает усопшего наконец грызуна Санька. - Очень уж хитрые это твари, пока ухандокаешь семь потов сойдет.
   - А как вы их того, хандокаете? - живо интересуемся мы.
   - О, тут целая наука, - солидно отвечает Мишка. - Нужна твердая рука, точный глаз и вот такая пика. Для начала учимся ее метать в трюмах в цель, а когда поднатореем, берем с собой на ночные вахты, выслеживаем добычу и устраиваем на нее охоту.
   - Навроде папуасов в джунглях! - радостно хохочем мы. - Это ж надо!
   - И ничего смешного - пожимают плечами Санька с Мишкой.
   - Кстати, если есть желание, можете ночью заглянуть в котельную, сами все увидите.
   - Идет, - соглашаемся мы, желаем парням дальнейших успехов и топаем в сторону своего кубрика.
   Там пушечно ухают костяшки домино, кто-то в углу бренчит на гитаре, в трубах отопления тонко шипит пар.
   Далее все идет по воскресному распорядку. Обед, здоровый сон, выступление какого-то лектора из политотдела, а потом ужин, просмотр нескольких кинофильмов и отбой.
   Когда в кубрике все затихает и из разных его концов доносится разноголосый храп, мы с Витькой выбираемся из подвесных коек и, сунув ноги в тапки, пытаемся разбудить Славку. Тот кемарит внизу на рундуках, брыкается и просыпаться упорно не желает.
   - Ну и хрен с ним, - зевает Витька,- пойдем сами.
   В синем свете ночного освещения мы минуем бдящего у входного люка дневального, осторожно карабкаемся вверх по крутому трапу и направляемся по средней палубе в носовую часть судна. Миновав несколько водонепроницаемых дверей мы оказываемся в мрачном, тускло освещенном несколькими плафонами помещении, под которым находится котельная.
   Под ногами чуть вибрирует теплый металл палубы, слышен запах перегоревшего соляра и размеренный шум механизмов.
   - Шуруют ребята, - прислушавшись говорит Витька. - Обеспечивают нас условиями.
   - Ну да, - говорю я, - шуруют,- после чего подхожу к тяжелой двери в котельную, проворачиваю тугой клинкет, тяну ее на себя и мы поочередно переступаем высокий комингс.
   Перед нами небольшая металлическая площадка, с вертикальным металлическим трапом, а внизу хитросплетенье судовых трубопроводов, машин и механизмов.
   Все они вертятся, трясутся, попыхивают дымком и создают непередаваемую какофонию звуков. Температура в котельной градусов на двадцать выше, чем в других помещениях и мы чувствуем, как наши тела покрываются испариной.
   Да, вахта тут не мед! Наклонившись к моему уху орет Витька, а я чихаю от душного запаха машинных выхлопов.
   Но внизу не только работающий металл. По блестящим от масла, ярко начищенным пайолам* переходов, в одних трусах и тапках, отсвечивая потным торсом, с пикой в руке осторожно ступает вахтенный и внимательно озирается по сторонам.
   Внезапно его внимание что-то привлекает, пика взлетает в воздух и с лязгом рикошетит от одного из пиллерсов.
   - Промазал! - снова орет мне в ухо Витька, и мы продолжаем наблюдение.
   За те четверть часа, что мы проводим на верхней площадке, парень внизу еще трижды мечет свою пику в появляющиеся в рассеянном свете тени, и все безрезультатно.
   - Да, это уж точно не сафари, - думаю я и, утерев со лба обильный пот, толкаю Витьку в бок, - пошли отсюда!
   - Ага! - тяжело сопит тот, и мы вываливаемся из котельной в прохладу переходного коридора.
   - Ну и как тебе такая охота? - блестя потной мордой, интересуется Витька?
   - В гробу я ее видел, пошли спать.
   А через неделю, вернувшись после ракетных стрельб с моря, мы с Витькой встречаем в увольнении Мишку.
   - Здорово, - радостно приветствуем мы его. - А где же твой кореш Санька?
   - Как где, в отпуске, - довольно отвечает тот. - Последняя охота была удачной. Ну, а как у вас? Мы слышали, отстрелялись на отлично.
   - Отстрелялись, - киваем мы с Витькой.
   - Ну и что, кому-нибудь из ребят отпуска дали?
   - Не-а, - отрицательно вертим мы головами и почему-то хохочем.
  

"Канал звукового скачка"

  
   - Итак, надеюсь, всем все ясно? - мягко ступая кожаными тапочками по надраенным до блеска пайолам*, в последний раз дефилирует перед нами командир БЧ- 3 капитан-лейтенант Мыльников, затем плюхается в привинченное к палубе кресло вахтенного и ловко бросает в рот очередной леденец.
   - Точно так, ясно, - набычившись басит с высоты своего роста, стоящий на правом фланге старшина команды Олег Ксенженко, а мы с Саней Порубовым и трюмный Леха Губанов, молча киваем черными пилотками.
   - Ну, тогда все, разойтись по боевым постам и продолжить проворот оружия.
   Мы с Саней тут же ныряем под тянущиеся вдоль бортов направляющие балки стеллажей и начинаем возиться со своими торпедными аппаратами, Олег устраивается в вертящемся кресле стрельбового пульта, экран которого расцвечивается призрачным светом мнемосхем, а Леха, звякая трапом, лезет вниз, к своему компрессору и помпам.
   Минут двадцать в отсеке слышны только щелканье приборов установки глубины, режима хода и маневрирования торпед, тихий писк электроники, да монотонный гул корабельной вентиляции, изредка нарушаемый командами "бычка"*, потом следуют доклады о завершении операций и Сергей Ильич удовлетворенно смотрит на свои "Командирские".
   - Товарищ капитан-лейтенант, - вырубив электропитание пульта, разворачивается в кресле старшина команды. - А нельзя ли поподробнее, что это за звукоподводная связь? Я, например, о такой никогда не слышал.
   - И мы с Королевым тоже, выбираясь со своего борта и вытирая руки ветошью, - поддерживает Олега Саня Порубов.
   - И не мудрено, - забросив ногу на ногу, многозначительно вещает Сергей Ильич.
   - Сие можно сказать, тайна за семью печатями, и о ней мало кто знает. Мы, кстати, после выхода тоже должны забыть, о том, что имели к этому хоть какое отношение.
   - Само собой, - пожимает широченными плечами Олег, а мы с Саней делаем решительные лица.
   К режиму секретности мы приучены давно.
   Секретными были спецдисциплины в учебных отрядах и атомном центре, где мы изучали новую технику, засекречен тот корабль который мы сейчас испытываем, жесткий режим секретности на заводе, откуда он выходит в море. К этому мы привыкли и воспринимаем все как должное.
   - Итак, небольшой ракурс в историю, - поудобнее устроившись в кресле, солидно изрекает "бычок".
   -Что такое связь, вам объяснять не надо.
   Все предшествующие войны и особенно на море, с очевидностью показали, что надежная и бесперебойная связь, залог успеха в любом сражении. Особенно это характерно для подводного флота, на котором мы имеем честь служить.
   В начале Второй мировой войны, благодаря более совершенным средствам связи, немецкие кригсмарине успешно оперировали практически на всех стратегически важных морских коммуникациях, и фактически блокировали деятельность американцев и англичан в Атлантике.
   Тактика известных вам "волчьих стай", стала возможной в результате блестяще отлаженной и зашифрованной связи немецких субмарин между собой и с берегом.
   Однако в мае 1941 года, англичанам удалось захватить германскую подлодку U- 110, а также имевшийся на ней шифратор "Эмигма", использовавшийся при сеансах связи.
   Причем все это осталось втайне, немцы считали что лодка погибла.
   В итоге, заполучив секретные коды и шифры, союзники получили возможность дешифровки переговоров немецких субмарин на боевых позициях и с этого момента кригсмарине стали нести значительные потери, что в конечном итоге привело к их поражению в подводной войне в Атлантике.
   - А жаль, - хмуро басит внимательно слушающий Олег. - Не люблю англичан и америкосов.
   - И я тоже, - с хрустом разгрызает извлеченную из кармана сушку Саня. - На атомных лодках у них по три экипажа, получают курвы раз в десять больше нас и в море ведут себя по хамски.
   - Совершенно центрально, - качает лобастой головой Сергей Ильич и продолжает дальше.
   - После окончания Второй мировой войны и бурного развития атомного подводного флота, лучшие технические умы морских держав стали работать над вопросом разработки новых средств связи. И это понятно, поскольку и сейчас связь является наиболее уязвимым местом в боевой деятельности любой атомной субмарины.
   - Это точно, - замечает со своего места Ксенженко. - Когда я служил на торпедной лодке в Западной Лице, на последней боевой службе, в Северной Атлантике, при всплытии на сеансы связи, нас дважды засекали НАТОвские "Орионы".
   - Вот-вот, - многозначительно поднимает вверх палец капитан-лейтенант. - И это обычное дело. А что такое обнаружение вражеской подводной лодки на боевой позиции в военное время?
   - Немедленное ее уничтожение силами ПЛО* - дружно отвечаем мы с Порубовым.
   - Правильно мыслите, - соглашается "бычок". - И что из этого следует?
   - Нужен предельно скрытый канал связи, - констатирует Олег.
   - Именно! - подпрыгивает в кресле Сергей Ильич. - И таковой имеется, называется каналом "звукового скачка".
   Впервые я услышал о нем в бытность курсантом "ленкома"*, на одной из лекций, что читал нам по основам гидроакустики маститый профессор из одного закрытого НИИ. Оказывается в Мировом океане, на различных глубинах существует что-то вроде подводного течения, опоясывающего весь Земной шар, в котором звук распространяется в десятки раз быстрее чем в воздухе.
   - Это ж надо? - с интересом пучим мы глаза. Фантастика!
   - Отнюдь, - невозмутимо отвечает "бычок". - Научно установленный и технически доказанный факт.
   - И как же это установили? - вякает со своего борта Саня.
   - Достаточно просто. В одной из обнаруженных точек или как говорят в научном мире "слое звукового скачка" взорвали контрольный заряд. И спустя считанные секунды, обогнув весь Земной шар, звук был зафиксирован специальной аппаратурой в этом же самом месте.
   - Здорово, - ошарашенно бормочем мы.- Чего только нету в Океане.
   - Ну да, - значительно говорит Сергей Ильич. - На сегодня, к сожалению, он изучен меньше Космоса.
   - Так что же это получается? - морщит лоб Олег. - Выходит что подлодка, коммутируясь в этот самый звукопроводный слой и, находясь в любой точке, может безопасно выходить на связь?
   - Ну-да кивает Сергей Ильич.- Дело, как говорят, за малым. Глубины залегания этого слоя везде разные и сначала их нужно вычислить. И над этим активно работают закрытые НИИ у нас и на Западе.
   Далее в отсеке наступает тишина, мы перевариваем полученную информацию и проникаемся важностью предстоящего выхода в море.
   Еще бы, на нашем подводном крейсере, возможно впервые в мире, будет испытана звукоподводная связь.
   Этому, кстати, и был посвящен состоявшийся час назад в отсеке инструктаж.
   Исходя из него, ночью на лодку должны прибыть специалисты из Ленинграда с секретной аппаратурой, которая будет размещена рядом с гидроакустической станцией на средней палубе первого отсека.
   С момента принятия их на борт, допуску в отсек подлежит строго определенный круг лиц, в числе которых представители штаба соединения, командир, старпом и офицер особого отдела.
   Затем планируется выход корабля в один из полигонов Белого моря, из глубин которого он будет выходить на связь с находящимися в другом районе дизельной подводной лодкой, эскадренным миноносцем и самолетом.
   Примерно в 23 часа на корабле играется тревога, вслед за которой следует команда "швартовным командам подняться наверх".
   Там, на ярко освещенном пирсе, уже стоит военный "УАЗ" с тентом, у которого о чем-то беседуют наш командир и двое мужчин в синих комбинезонах.
   - Сергей Ильич! - слышится глуховатый басок. - Прикажи погрузить аппаратуру через люк первого!
   - Есть! - бросает руку к пилотке "бычок" и делает нам знак, - вперед!
   Носовая швартовная в полном составе гремит сапогами по трапу и шустро рысит к машине.
   - Только поосторожнее ребята, - просит старший из мужчин, когда мы открываем задний борт и извлекаем из кузова несколько металлических блоков в чехлах и еще какие-то ящики и шкатулки.
   - Ксенженко, и что б никаких лишних в отсеке, гнать всех в шею, - попыхивает сигаретой командир, и Олег молча кивает.
   Спустя десять минут груз покоится на средней палубе первого отсека, куда сопя, спускаются и спецы, а мы снова выскакиваем наружу, и Олег задраивает тяжелый люк.
   - Отдать носовой! - металлически лает с рубки мегафон и мы сбрасываем с лодочных кнехтов упругие стальные петли, затем то же происходит в корме, и, взметая по бортам высокие гейзеры воды, плавно отходит от пирса.
   По борту проплывают заводские элленги и цеха, с синими вспышками сварки (на заводе работают и ночью), химеры портальных кранов и черные корпуса стоящих в ремонте лодок с включенными стояночными огнями.
   Потом справа открывается полуостров Ягры, с мерцающими на фарватере створными огнями и наш "Буки" выходит из залива в открытое море.
   - Турбины средний ход! - слышится с мостика команда. - Приготовить надстройку к погружению! - и мы разбегаемся по палубе...
  
   - Глубина 200 метров, осмотреться в отсеках! - загорается на пульте рубиновый огонек, и Олег, читавший какой-то формуляр, встает из кресла и начинает проверку запорной арматуры*.
   Первый час ночи, я сдал ему вахту, но спать не хочется. Так часто бывает в первые сутки выхода в море, а потом все становится на свои места.
   Кстати, за всю, достаточно насыщенную приключениями жизнь, мне приходилось спать в самых экзотических местах, включая монгольскую степь, сибирскую тайгу и глубокие донецкие шахты. И нигде сон не был столь глубок и сладостен, как в морских глубинах. Правда, он часто прерывался ревуном боевой тревоги, но тем не менее.
   Может быть это от того, что от вечности тебя отделяют несколько сантиметров стального корпуса? Или что другое? Я не знаю.
   Между тем, со средней палубы доносятся тихие голоса и звяк металла. Там, принятые на борт специалисты, устроившись на разножках, монтируют свою аппаратуру.
   - Ну, чего они там? - интересуюсь я у старшины команды, когда после осмотра нижних помещений его голова появляется в люке.
   - Да химичат что - то, - бормочет он и, выбравшись на палубу, неспешно направляется к "каштану".
   - Первый осмотрен, замечаний нет, глубина 200 метров! - нажимает на пульте тумблер.
   - Есть первый! - весело мигает рубиновая лампочка, и мичман снова усаживается в кресло.
   - Сходить посмотреть, что ли? - киваю я на люк, и он благодушно кивает головой - сходи.
   Поддернув штаны, вразвалку направляюсь к кормовой переборке, под ногами звякает вертикальный трап, и я спускаюсь на среднюю палубу.
   Как и торпедная, она до предела напичкана различными приборами, станциями, устройствами и механизмами.
   Здесь и станция воздуха высокого давления, и мощный, упрятанный в выгородку компрессор, две, разные по принципу действия, станции пожаротушения, электроприводы шпиля и якоря, отсечные помпы и командирский гальюн, выгородка штурманского лага, и все это в хитросплетении кабелей и трубопроводов.
   В носовой части, над гидроакустической ямой, с раскрепленными в ней спасательными плотами, на переборке уже висят два серебристых блока, и специалисты колдуют над третьим, стоящим между ними.
   - Что, не спится? - на секунду отвлекается один, здоровенный дядя с блестящей лысиной, когда я подхожу ближе.
   - Вроде того, можно немного посмотреть?
   - Валяй, за смотрины денег не берем, - весело откликается второй, худощавый и с седой бородкой.
   - Так значит интересуешься? - говорит через некоторое время здоровяк, ловко вставляя разноцветные штекера в разъемы блоков. - Весьма похвально, потому как этой штуке, - похлопывает он рукой по одному из блоков, - цены нет. Будет желание, приходи утром, поглядишь как она работает. Тем более, что у тебя в это время вахта, - кивает он на мой боевой номер*.
   - А вы че? И в этом разбираетесь? - непроизвольно касаюсь я рукой груди.
   -3-13-31, - читает мой номер лысый здоровяк, - что означает минно-торпедная боевая часть, боевой пост управления носовыми торпедными аппаратами, третья боевая смена, старший торпедист .
   - Точно, - киваю я,- угадали.
   - Да ничего он не угадал,- близоруко щурит покрасневшие глаза бородатый.
   - Просто до того, как удариться в науку, Вадим Петрович закончил ВВМУРЭ имени Попова и пять лет отбарабанил в подплаве.
   - Ясно, - одобрительно поглядываю я на лысого и проникаюсь к нему двойным уважением.
   - Может вам того, сгущенки притащить или воблы? У меня вверху есть.
   - Да нет, спасибо, - улыбаются специалисты. - Нас в кают-компании отлично покормили, а с час назад вестовой приносил кофе.
   В восемь утра, сменив Порубова, я снова заступаю на вахту, а спустя час, тишину отсеков разрывают колокола громкого боя и начинается отработка с кораблями обеспечения.
   Наш крейсер совершает необходимые эволюции, меняет скорость и глубину погружения, а находящиеся в первом отсеке специалисты, запускают свою аппаратуру.
   Когда при очередном изменении глубины я спускаюсь вниз для соответствующей проверки, сидящий на разножке у мигающего разноцветными огоньками блока Вадим Петрович, держа у уха массивную телефонную трубку, монотонно бубнит в микрофон длинные серии цифр, а пристроившийся рядом с наушниками на голове бородач, осторожно вращает расположенные на пульте рукоятки.
   Увидев меня, первый машет рукой, - мол, иди сюда, а второй приветливо кивает головой, - здравствуй.
   - Альберт Павлович! А теперь я передаю связь представителю команды, говорит Петрович и сует мне в руки трубку.
   - А че говорить? - теряюсь я и прикладываю ее к уху.
   В трубке слышатся какие-то бульканье и свист, а потом совсем близкий голос вопрошает, - кто на связи?
   - Старшина 2 статьи Королев, - на автомате отвечаю я, и эта фраза, угасая повторяется.
   - Здравствуй, Королев, - как слышимость? - интересуется неизвестный абонент.
   - Отличная и вроде как с эхом, - глядя на Вадима Петровича, отвечаю я. Тот улыбается и одобрительно кивает головой.
   - Ну, тогда бывай, старшина, удачи в службе, передай связь моим.
   - Есть, - осторожно выдыхаю я и возвращаю трубку Петровичу.
   Тот снова прикладывает ее к уху и сообщает о готовности к работе на другом режиме.
   Минут через десять, когда связь между абонентами на время прекращается, я осторожно спрашиваю, - а что это было?
   - А это сынок, - вщелкивает трубку в штатив Петрович, - был один из первых в мире, сеансов звукоподводной связи между подводной лодкой и находящемся на поверхности кораблем.
   - Здорово, - чешу я затылок. - А такое ощущение, будто он совсем рядом.
   - Ну да, - лукаво переглядываются ученые мужи. - Если учесть, что глубина связи двести метров, а расстояние до эсминца сотня миль.
   - Ты чего сияешь как медный пятак? - интересуются сослуживцы, когда я поднимаюсь на торпедную палубу.
   - Мне того, разрешили поговорить по звукоподводной связи, - радостно вздохнув, отвечаю я.
   - Ну и как? - с интересом пялятся на меня все трое.
   - Фантастика, - шепчу я. - Даже не верится, что такое возможно.
   - На флоте возможно все, это тебе не хухры мухры, - назидательно заявляет Сергей Ильич и направляется в сторону люка.
   В течение этих и последующих двух суток, наш крейсер поочередно выходит на звукоподводную связь с подошедшей в заданный район дизельной подводной лодкой и барражирующим в воздухе самолетом морской авиации. Теперь в сеансах связи, помимо специалистов, поочередно участвуют командир и представители штаба, оставшиеся ими вполне довольными. Результаты испытания опытного образца превзошли все ожидания.
   А через пять лет, когда в новом качестве я снова вернулся на атомный подводный флот, о звукоподводной связи никто не вспоминал, будто ее и не было. Не связалось что-то у разработчиков и руководства Минобороны.
   Зато, сейчас, по имеющимся сведениям, она появилась на атомных ракетоносцах США и Великобритании. Вопрос в том, откуда?
  
   Примечания:
   Пайола - металлический щит палубного покрытия.
   Бычок - командир боевой части (жарг.)
   Ленком - высшее военно-морское училище подводного плавания имени Ленинского комсомола (жарг.)
   Запорная арматура - вид трубопроводной арматуры, предназначенной для перекрытия потока среды.
  

"Летний день на Белом море"

  
   -Увольняемым на берег построиться на баке! - хрипит на рубке динамик боевой трансляции и мы, весело переговариваясь и подталкивая друг друга, цокаем подковками по ведущему наверх трапу.
   После душного полумрака кубрика, наверху ослепительно светло и празднично.
   - Шустрей, шустрей! - Выбрасывает в сторону руку, уже стоящий у борта старшина 1 статьи Жора Юркин, и мы выстраиваемся вдоль лееров* двумя ровными шеренгами.
   Белоснежно отсвечивают на солнце чехлы бескозырок, ярко-синие гюйсы украшают отутюженные форменки, широкие клеша почти закрывают надраенные ботинки.
   Через несколько минут перед строем возникает помощник командира и Жора рысит в его сторону.
   - Товарищ капитан-лейтенант! - вскидывает руку к бескозырке.- Увольняемые на берег, в количестве двадцати человек построены!
   - Вольно, - милостиво кивает головой помощник и, заложив руки за спину, неспешно дефилирует вдоль строя.
   - Тэкс, - останавливается он в центре. - Первая шеренга два шага вперед!
   - Бах, бах! - дважды гремя матросские каблуки и помощник монолитно идет меж шеренгами.
   - Ты, ты и ты, - трижды вскидывается указательный палец. - Выйти из строя!
   Поименованные рубят строевым, оборачиваются через левое плечо и, застыв перед строем, тупо пялятся в небо.
   На первом, Сане Ханникове, полуметровой ширины клеша, у второго, Сереги Корунского, длинные, до пупа ленты, а у третьего, низенького Мишки Осипенко, высокие, сточенные на конус каблуки на ботинках.
   - Жоржики*, - презрительно взглянув на нарушителей формы одежды, цедит помощник. - Немедленно заменить!
   - Товарищ капитан-лейтенант, - сделав скорбные лица, начинают ныть нарушители да мы...
   - Время пошло, - смотрит помощник на наручные часы, и те, недовольно бубня, рысью несутся в сторону кубрика.
   - А теперь слушать меня внимательно! - окидывает нас прозрачными глазами помощник. - В увольнении вести себя достойно, спиртных напитков не употреблять и драки с бербазой не устраивать! Если что, разбираться буду лично! Надеюсь, всем понятно?
   -Так точно! - оглушительно рявкают два десятка молодых глоток и парящие в небе бакланы испуганно шарахаются в сторону.
   -То-то же,- удовлетворенно хмыкает помощник. - Юркин, продолжай.
   - Первая шеренга два шага назад! - выпучив глаза, сипло орет Жора.
   -Бах, бах, - снова гремят каблуки.
   - Команда смир-рна! - и мы набираем в грудь воздуха.
   - Вольно, р-разойдись! - и строй рассыпается.
   Весело переговариваясь, мы направляемся к ведущему на причал трапу, лихо козыряем реящему военно-морскому флагу и быстро сбегаем вниз, к плещущему под сваями прибою.
   Затем мы дружно шагаем по гулким, прогретым солнцем, сосновым доскам причала в сторону виднеющегося за двумя пакгаузами КПП, подначиваем все еще расстроенных "жоржиков" и проникаемся сознанием свободы.
   - Открывай, мамаша! - весело орет кто-то из ребят дремлющей на солнце пожилой "вохре", вооруженной допотопным наганом, и та, что-то недовольно бубня, поднимает вверх полосатую штангу шлагбаума.
   За ним, облитая черемуховым цветом, припортовая улица одноэтажных домов, кувыркающаяся в синем небе стая турманов, а вдали, в синеватой дымке, первые многоэтажки города.
   - Ну че, кореша, разбегаемся? - сдвигает на затылок бескозырку Жора, и мы небольшими группами расходимся по сторонам.
   Одни следуют в центр, там в кинотеатре демонстрируют новый фильм, другие в расположенное неподалеку женское общежитие, ну а третьи, вроде нас, просто поболтаться по городу.
   Мы, это радиометрист Витька Допиро, ракетчики Серега Осмачко и Валера Тигарев, штурманский электрик Славка Гордеев и автор этих строк, в то время торпедист.
   Миновав высотки нового микрорайона, с еще редкими, шествующими по своим делам аборигенами, мы вскоре выходим на главный проспект и, приняв независимый вид, вольготно шествуем по затененным деревьями тротуару.
   - Валер, музыку! - щурится на солнце Витька, и Тигарев щелкает кнопкой, прихваченного с собой портативного магнитофона.
   Агрегат именуется "Дельфин", раньше принадлежал старшине команды ракетчиков, но мичман по пьянке сел на него вместо стула, и то, что осталось, подарил Валерке.
   Тигарев, поднаторевший в электронике, вернул "Дельфина" к жизни и теперь он радует наши уши.
  
   "На палубу вышел, а палубы нет,
   Вся палуба в трюм провалилась!"
  
   голосом какого-то флотского барда орет магнитофон, и мы проникаемся чувством искусства.
   Но дослушать до конца шедевр не удается.
   Когда плачущий тенор выводит особо душещипательные строки о колоснике, который привязали к ногам усопшего кочегара, откуда-то, возникает флотский патруль и его старший, длинный как жердь капитан-лейтенант, призывно манит нас к себе пальцем.
   Валерка тут же вырубаем машину, мы тихо материмся и дружно маршируем к патрулю.
   - Что за хрень?! - тычет пальцем в магнитофон каплей, когда откозыряв, мы вытягиваемся рядом.
   - Морской фольклор! - делая идиотскую рожу, ест глазами начальство Витька.
   - Я сам слышу, что не Паганини, - недовольно брюзжит старший, а два курсанта из школы мичманов, с красными повязками на рукавах форменок, ехидно ухмыляются.
   - Врубите что-нибудь поприличнее, - продолжает офицер - а то отправлю в комендатуру, там будете петь "Интернационал". Ясно?!
   - Точно так! - дружно рявкаем мы, после чего Валерка нажимает одну кнопку, вторую и в воздухе хрипит голос Высоцкого
  
   "Он капитан и родина его Марсель,
   Он обожает споры шум и драки,
   Он курит трубку, пьет крепчайший эль,
   И любит девушку из Нагасаки!"
  
   надрывается всенародный любимец, и лицо блюстителя устава добреет.
   - Ну вот, хорошая лирическая песня, - с чувством произносит он. - И будит самые добрые чувства. Свободны.
  
   "...У ней, такая маленькая грудь,
   И губы, губы алые как маки,
   Уходит капитан в далекий путь,
   И видит девушку из Нагасаки!"
  
   с каждой строкой отдаляет нас Высоцкий от опасной троицы, и мы с облегчением вздыхаем.
   Спустя час мы выходим на центральную площадь города, расцвеченную цветочными клумбами, встаем на фоне какого-то памятника и Витька щелкает нас своей "Сменой". Для истории.
   Солнце поднимается все выше, нам хочется пить, и мы направляемся к стоящей в тени лип, голубой тележке с газированной водой.
   - По сколько мальчики? - томно спрашивает молодая скучающая продавщица и с интересом пялится на смазливого Осмачко.
   - По два, с сиропом - солидно басит тот, и протягивает ей хрустящий рубль.
   Вода холодная, с клубничным сиропом и приятно щиплет в носу.
   - А что ж вы без девчат? - следует очередной вопрос. - Или не любят?
   - Почему, любят, - отдуваясь, ухмыляется Витька. - Особенно вон его, Серегу.
   Осмачко невозмутимо высасывает второй стакан и оценивающе оглядывает продавщицу.
   - Ну как, нравлюсь? - принимает та соблазнительную позу.
   - А то,- возвращает ей пустой стакан Серега и, наклонившись, что-то шепчет на ушко.
   - Девица прыскает в ладошку, делает круглые глаза и тянет, - ишь ты какой...
   Потом мы двигаем дальше, а Серега остается.
   - А ничего девчонка, - оглядывается назад Славка. - Как думаете договорится?
   - Хохлы народ ушлый, - сплевывает в сторону Витька, скоро узнаем. - А пока айда в парк, поглядим на аттракционы.
   Между тем город заметно оживает. По центральным улицам оживленно движется транспорт, цветущие скверы наполняются нарядно одетыми людьми, на детских площадках слышны звонкие ребячьи крики.
   От парка наносит свежестью, запахом цветов и мы с удовольствием входим под арку.
   На обширной, с многочисленными деревьями и клумбами территории, уже вовсю работают аттракционы, из динамиков льется музыка, а по аллеям прогуливаются группы отдыхающих. Для начала мы покупаем по мороженому, с интересом глазеем на аттракционы, а затем останавливаемся перед одним из них.
   Агрегат называется силомер, кругом стоят веселые зеваки, и очередной желающий, здоровенный дядя, с кряканьем опускает здоровенный молот на ударную площадку перед уходящей в небо направляющей.
   - Бах! - металлически гремит в воздухе, вверх по желобу взмывает металлический шар, и толпа радостно орет - пятьсот!
   Тяжело дыша, здоровяк с достоинством отходит в сторону, а на его место встает очередной желающий.
   Мы протискиваемся вперед, некоторое время наблюдаем, а потом Витька толкает меня в бок - покажи класс.
   Комплекции я средней, но дури много. Зажатым в руке гвоздем на спор пробиваю сосновую сороковку, а двойник* жму левой раз двадцать.
   Рекорд здоровяка никто побить не может, и толпа радостно улюлюкает над очередным неудачником.
   Когда подходит моя очередь, я передаю бескозырку Славке, расстегиваю рукава форменки и, поплевав на руки, обхватываю длинную рукоятку.
   Бить решаю полным оборотом через плечо. Так когда-то учил меня в кузне дед, и так бьют путевые мастера, заколачивая костыли в шпалы.
   Расставив для устойчивости ноги, набираю в грудь воздуха, молот с воем описывает полный круг и с лязгом рушится на ударник.
   - Семьсот!! - радостно вопят зрители, а Валерка с Витькой оглашают воздух пронзительным свистом.
   - Не хило,- подходит к нам выбивший пятьсот дядя, и сует мне волосатую лапу - держи краба!
   - С подплава? - косится он на Витькин нагрудный жетон.
   - Ну да, - кивает тот. - Принимаем в заводе лодку.
   - А я на нем работаю, строю их. - Ну а до этого служил в подплаве, пять лет в Полярном. Айда парни, выпьем пива, угощаю.
   Через пять минут во главе с Николаем, так зовут нашего нового знакомца, мы подходим к стоящей в одной из аллей оранжевой бочке, у которой утоляют жажду несколько любителей пенного напитка.
   - Андреевна, плесни-ка нам с ребятами "жигулевского",- обращается Николай к толстой продавщице и вручает ей трешник. Та наливает пять, со снежными шапками кружек, и мы поочередно их принимаем. Пиво свежее, чуть отдает бочкой, и мы с удовольствием его смакуем
   Затем, пожелав нам хорошего увольнения, Николай уходит, а мы усаживаемся на одну из скамеек и лениво дымим сигаретами. Здесь нас и находит задержавшийся Серега.
   С довольной рожей он плюхается рядом, о и сообщает, что продавщицу газировки зовут Юлей, у нее своя квартира и в следующее воскресенье он приглашен в гости.
   - Это мы воспринимаем как должное, Осмачко мастак заводить знакомства и Славка советует ему не теряться.
   Между тем время приближается к полудню и у нас возникает желание подкрепиться.
   Сделать это можно двумя путями: вернуться на плавбазу и употребить свой законный обед или остаться в городе и перекусить здесь.
   Выбираем второй, благо накануне, после возвращения с морей, интендант выдал команде денежное довольствие и оно жжет нам карманы.
   Тридцать с лишним рублей в месяц, для моряка срочной службы сумма приличная и в этой части флот выгодно отличается от армии.
   Коротко посовещавшись, мы встаем с лавки, сворачиваем в одну из аллей и минут через десять отовариваемся в небольшом, павильоне, расположенном в дальнем конце парка.
   Веселая и словоохотливая продавщица вешает нам килограмм докторской, кладет в бумажный пакет пять сырков "Дружба" и два кирпича хлеба и, после настойчивых просьб, шмякает на прилавок три бутылки портвейна.
   - Мерси мадам, - галантно раскланивается с ней Витька, мы прихватываем пакет, и, сунув бутылки в рукава форменок, покидаем гостеприимный павильон.
   - Так, ну и где будем шамать? - окинув всех взглядом, вопрошает Витька. - В парке не желательно, патрули заметут.
   - А давайте на заливе, тут же совсем рядом, - предлагает Славка.
   - Точно, поддерживает его Валерка. - Заодно и искупнемся, когда еще такое лето выдастся?
   Лето в этом году на Белом море действительно на удивление. Где-то в центральной полосе засуха, горят леса и торфяники, а тут солнце и теплынь, словно в Крыму. Местные поморы не припомнят такого. А совсем недавно случилось вообще небывалое. В заводской гавани, где стоят наши лодки, появились целые стаи розовых медуз.
   Оставив позади парк, мы углубляемся в расцвеченную солнечными пятнами березовую рощу и спустя полчаса петляющая между деревьями тропинка приводит нас на пустынный берег залива.
   Он раскинулся до туманного горизонта, ярко блестит на солнце и радует глаз первозданной синевой.
   - Лепота! - довольно щурится Славка. - Айда вон к тем камням.
   Метрах в двадцати справа, недалеко от кромки воды, живописно разбросан десяток валунов, и, скрипя галькой, мы направляемся в ту сторону.
   Валуны теплые, с прозеленью моха, и на них удобно загорать. На один, плоский и почти ушедший в землю, мы ставим все принесенное с собою, потом раздеваемся до трусов, с диким ором несемся к морю и ныряем в весело плещущий прибой.
   Вода холодновата, но терпеть можно, и минут десять мы качаемся на волнах. Потом, цокая зубами, выбираемся на берег, чуть обсыхаем и рассаживаемся вокруг импровизированного стола.
   Извлеченным из кармана клешей складнем, Славка поочередно пластает на вывернутом наизнанку пакете оглушительно пахнущие колбасу и хлеб, а Витька откупоривает первую бутылку и мы пускаем ее по кругу.
   Когда первая посудина опорожняется, и часть провизии съедена, мы распатрониваем сырки и открываем вторую, а после перекура приканчиваем третью.
   В головах чуть шумит, восприятие обостряется, и прибой становится громче.
   Мы забираемся на прогретые солнцем валуны, забрасываем руки за головы и бездумно пялимся в синеву неба.
   - Валер, а Валер, вруби чего-нибудь для души, - сонно произносит Славка.
   - Понял, - откликается тот, потом щелкает кнопка и в воздухе звучит непередаваемо грустная мелодия.
   - Красиво, - бормочет со своего валуна Серега. - Что это?
   - Оркестр Поля Мориа. "Мост над тихими водами", - тихо отвечает Валерка.
   Потом мы погружаемся в музыку, и все исчезает.
   Когда просыпаемся, желтый диск солнца касается кромки горизонта.
   Из парка доносятся визг и разухабистые звуки шейка*, но идти туда нам почему-то не хочется.
  

" Понедельник день тяжелый"

  
   - Командам приготовиться к политзанятиям! - разносится по верхней палубе плавбазы, и толпа курильщиков у обрезов редеет.
   Спустившись в расцвеченный солнечными пятнами кубрик, где меж подвесных коек уже вооружены раскладные столы, мы извлекаем из рундуков тетради с ручками и с умным видом рассаживаемся по боевым частям и службам.
   Сегодня понедельник и на Беломоро-Балтийской ВМБ, где мы сейчас обретаемся, день политзанятий. Советский моряк должен быть идейно подкован, политически грамотен и чужд западной идеологии, чему мы в принципе не против.
   Тем более, что после подъема флага не надо идти в завод на лодку, а следует только внимать сентенциям замполита и слегка дремать в предвкушении того приятного, что ждет нас впереди.
   Организатор приятного - радиотелеграфист и он же по совместительству экипажный почтальон, старший матрос Витька Дараган.
   По национальности он гагауз, любимец замполита и большой романтик.
   В силу политической сознательности, от политзанятий Витька освобожден и сейчас, облаченный в форму "три", готовится к вояжу в город, для получения причитающейся команде почты.
   Помимо писем от пап, мам и бабушек, в нее входит десяток казенных номеров газеты "На страже Заполярья", а также несколько экземпляров журнала "Коммунист", выписуемых замполитом для офицеров.
   Все это каждый понедельник, незадолго до обеда, Витька доставляет в среднего размера фибровом чемодане, с приспособленным к нему наплечным ремнем.
   И вот уже второй месяц, вместе с почтой, он снабжает нас, портвейном, с впечатляющим названием "Три семерки".
   Этот удивительный напиток, с запахом горелой пробки и вышибающий из глаз искры, по прибытию в Северодвинск по достоинству был оценен командой в первое же увольнение, и Витька возложил на себя бремя, доставки его на борт плавбазы.
   Ну, а поскольку доставка была сопряжена с риском и, как следствие истощением нервных клеток, в целях их восполнения установил таксу - сто граммов с каждой заказанной бутылки.
   Кому- то может показаться, что это много, но, учитывая, что Дараган вырос в солнечной Молдавии, где, по слухам, вино пьют даже младенцы, то это приняли как должное, и спорить с Витькой никто не стал.
   - Ну, так я пошел? - шлепнув на затылок малюсенькую бескозырку и набросив ремень чемодана на плечо, - окидывает взглядом аудиторию Дараган.
   - Давай, давай, - сразу же откликаются несколько страждущих, и Витька лихо стучит ботинками вверх по трапу.
   А чуть позже в кубрик спускается замполит, капитан 2 ранга Сокуров, дневальный голосит "смирно!", и начинаются любимые нам политзанятия.
   Для начала Башир Нухович рассказывает об успехах коммунистического строительства в СССР и подкрепляет их цифрами, потом клеймит позором посягнувших на наши границы китайских милитаристов, после чего открывает очередной номер "Коммуниста" и начинает вбивать в наши головы материалы последнего съезда.
   Сначала мы внимаем с показным интересом, а некоторые даже что-то чиркают ручками в тетрадях, потом монотонное бубнение и шум прибоя за бортом начинает навевать сон, и кто-то громко всхрапывает.
   Башир Нухович замолкает и хмурит густые брови, уснувшему дают по шее, лектор одобрительно крякает и занятия продолжаются.
   Потом объявляется перерыв, мы поднимаемся наверх, и, сбросив сонное оцепенение, перекуриваем на юте.
   - А помните как в фильме "Операция Ы", прораб Пуговкин Федю просвящал? - лениво пуская вверх кольца дыма, говорит штурманский электрик Серега Антоненко.
   - Это когда космические корабли бороздят просторы Большого театра?
   - Ну да, - кивает тот русым чубом. - Вот и для меня эти политзанятия до лампочки. - О чем Башир зудит, ни хрена не понимаю.
   - Это потому, что ты тупой, - флегматично заявляет его приятель трюмный Виталька Иконников. - Служишь полтора года, а на второй класс сдать не можешь.
   - Га-га-га! - довольно гогочут присутствующие, а Серега все так же невозмутимо попыхивает сигаретой.
   Вторая часть занятий проходит более оживленно. Замполит выясняет что мы усвоили, впаривает двоим по наряду вне очереди и, наконец, наступает время обеда.
   Бачковые*, прихватив тару, живо рысят на камбуз, а все остальные прячут тетради в рундуки и рассаживаются вокруг столов в предвкушении обеда.
   - Витька появляется вместе с навьюченными провизией бачковыми, что сопровождается радостными возгласами, и все с вожделением пялятся на чемодан.
   Потом у люка выставляется дневальный, посудины с портвейном извлекаются из чемодана и вскрываются, после чего он аккуратно переливается в чайники с компотом.
   - Буль-буль-буль, - всплескивает за бортов выброшенная тара, и мы торжественно приступаем к обеду.
   В самый его разгар, когда вытянув по первой кружке компото-портвейна мы активно работаем ложками, перекладины трапа звякают, и в кубрике, в сопровождении дежурного, снова возникает замполит.
   Это никого не удивляет. Башир Нухович трепетно относится к нуждам личного состава и регулярно проверяет качество вкушаемой нами пищи.
   И сейчас, как обычно, пожелав всем приятного аппетита, он неспешно идет вдоль столов, интересуясь, насколько наварист борщ, достаточно ли мяса в макаронах и сухофруктов в компоте.
   - Все отлично, товарищ капитан 2 ранга,- довольно бормочем мы.- Особенно компот.
   - Ну что же, добро,- удовлетворенно кивает он, и величаво поднимается наверх.
   Проводив взглядом исчезающие в люке ботинки, мы перемигиваемся и наливаем по второй. Потом следует перекур, часовой отдых и мы отправляемся в завод на лодку.
   Под лучами летнего солнца ослепительно сияет залив, в синем небе орут бакланы, жизнь прекрасна и удивительна.
   Впрочем, как сказал кто - то из умных, "все хорошее когда - нибудь кончается".
   Кончилось и наше компотное благоденствие.
   В тот злосчастный понедельник очередные занятия, с участием проверяющего из политотдела, Башир Нухович решил провести рядом с плавбазой на причале. Тем более, что он был обширен и пуст, а высокий и крутой борт судна давал отличную тень.
   После завтрака и подъема флага, облачившись в отутюженную форму "три", мы расставили внизу у борта раскладные столы и банки, нацепили на стоящие перед ними штатив политическую карту мира и несколько красочно намалеванных плакатов с мудрыми изречениями типа "Служи по уставу, завоюешь честь и славу!", а также другими перлами военной мысли.
   Когда все было готово, и мы расселись по местам, дежурный порысил наверх, и через несколько минут вниз спустились проверяющий - упитанный капитан 1 ранга в сопровождении замполита.
   - Приступайте, - вяло махнул рукой "капраз" и грузно уселся за накрытый красным кумачом стол.
   В этот раз политзанятия начались на высоком идеологическом подъеме, чему способствовали присутствие высокого начальства и экзотика выбранного для них места.
   Башир Нухович вдохновенно излагал очередную тему, под сваями причала тихо шуршал прибой, высокий борт судна блестел на солнце иллюминаторами.
   Потом вся эта гармония нарушилась, и что-то стало ни так.
   В задних рядах возникло шевеление, потом шепот и сидящий рядом Серега Алешин пнул меня в бок - смотри.
   Я обернулся и от удивления раскрыл рот.
   Со стороны маячащего вдали КПП, вдоль высящихся справа пакгаузов, вихляясь и неверно ступая ногами, в нашу сторону двигалась высокая тощая фигура, с болтающимся на плече чемоданом.
   - Так это ж Витька, - прошелестело по рядам. - Нажрался сука...
   Не преминули заметить Дарагана и замполит с проверяющим.
   Башир Нухович подавился словом в очередной фразе, а у политотдельца отвисла челюсть.
   Между тем, пройдя почти рядом с нами, углубленный в себя почтальон, с видом сомнамбулы* покарабкался по крутому трапу наверх, там, покачнувшись, козырнул левой рукой гордо реющему в синеве неба военно-морскому флагу и исчез из поля зрения.
   - Эт-то что было? - щелкнул челюстью проверяющий, а Башир Нухович, сделав зверское лицо, шустро зарысил к трапу.
   А еще через несколько минут из крайнего верхнего иллюминатора, за которым находилась каюта замполита, вместе с командным рыком стали вылетать и плюхаться за борт бутылки с заветным напитком.
   - Одна, вторя, третья... пятая,- заворожено считали мы.
   А ведь так хорошо все начиналось.
  
  

"На камбузе"

  
   - ...Бугров!
   - Я!
   - Свеженцев!
   - Я!
   - Маркелов!
   - Я!
   Выкрикнув последнюю фамилию, строевой старшина Жора Юркин с чувством выполненного долга встряхивает цыганским чубом, подвешенным на шнурке к обложке строевой ведомости карандашом выводит внизу слово "итОго" и цифру наличия личного состава.
   Затем, захлопнув обложку, он четко поворачивается налево, делает пару шагов к стоящему перед длинной шеренгой помощнику командира и изображает строевую стойку.
   - Товарищ капитан-лейтенант! Вечерняя поверка в команде проведена! Самоходчиков и больных нет! Семь человек на вахте, один на губе. Доложил старшина 1 статьи Юркин!
   - Вольно, - небрежно цедит рослый помощник, и, заложив руки за спину, хмуро оглядывает сине-полосатый строй.
   Вообще-то наш "помоха", капитан-лейтенант Михал Ивваныч Колбунов, мужик очень даже ничего. Правда рыжий и при необходимости может дать пенделя.
   Но сегодня настроение у него хреновое, и на то есть причины.
   Через сутки команда заступает в суточный наряд по камбузу, а это значит, что на лодке будет пахать только вахта.
   - Значит так, лишенцы, - раскачиваясь с пятки на носок, - кривит тонкие губы помощник. - В наряде вести себя достойно, на камбузе не шакалить и баб не лапать. На кого поступят жалобы, будет иметь дело со мной. Вопросы?
   Две выстроенные вдоль коек шеренги молча скалятся и переминаются с ноги на ногу. Шаклить на камбузе мы конечно же будем, это дело святое. А вот нащет баб Михал Иваныч загнул. Их там раз-два и обчелся и всех "танцуют" коки.
   - У матросов нет вопросов, - довольно хмыкает Колбунов. - Юркин, распускай строй.
   - Команде приготовится к отбою! Вольно, разойдись! - привычно голосит Жора, и мы превращаемся в толпу.
   Одни, весело переругиваясь и толкая друг друга в бок, чапают в курилку, подымить на сон грядущий, козлисты* бросаются к раздолбанному столу "добить партейку", а самые уставные стягивают с плеч робы и, прихватив туалетные принадлежности, шаркают тапками в умывальник.
   - Да, взгромоздившись на широкий подоконник, - чиркает спичкой мой корешок Витька Допиро. - Клевый наряд, - и выдувает из широких ноздрей две струйки дыма.
   - А то, - басит стоящий рядом горилоподобный Серега Свеженцев. - Наш Желудок хоть нажрется от пуза.
   - Не нажрусь а покушаю, - мечтательно хлопает пушистыми ресницами экипажный обжора Сашка Чепурных по кличке "Желудок" и с хрустом разгрызает очередную, извлеченную из кармана галету.
   Кормят нас на лодках, будь здоров. Такой паек только в истребительной авиации. Но и пашем мы как звери, что на берегу, что в море. Всякие там тяжеловесы отдыхают.
   Так что наряд на камбуз - приятное развлечение. Тем паче, что в разгаре полярная зима, увольнений в гарнизоне нет, и с подъема до отбоя, мы корячимся в холодных отсеках.
   На следующий день, вернувшись с ужина и сытно отрыгивая, весь наряд заваливается в койки и в течение часа предается отдыху. Так определено военно-морским уставом.
   Затем из офицерского коридора возникают лейтенант Гурский с мичманом Порубовым - они старшие, поднимают всех с коек и расписывают по объектам. Одни назначаются в варочный цех, подвозить туда продукты и помогать кокам заваливать их в котлы, другие в хлеборезку - пилить и выдавать оттуда хлеб, а третьи в посудомойку и залы питания, накрывать столы.
   Уперед! - завершив распределение обязанностей, командует Гурский, после чего все напяливают шинели с шапками и, гремя яловыми самогами, покидают казарму.
   На дворе сгущаются сумерки, в заливе утюгами застыли лодки, с неба сыплется снежная пороша.
   - ШагОм, марш! - хрипло орет отворачивая морду от ветра Жора, и мы скрипим по снегу вдоль длинного ряда пятиэтажных казарм в сторону высящего за ними на сопке, белого куба камбуза.
   С торчащей позади дымящей трубой и желтеющим в громадных окнах светом, он чем-то напоминает корабль и пробуждает в нас романтические чувства.
   - Прибавить шагу! - время от времени гавкает Жора, и морозный пар над строем становится гуще.
   Вот наконец и камбуз.
   Матерясь и оскальзываясь на обледенелых ступенях широченного трапа, мы карабкаемся по его крутым пролетам вверх, минуем стоящее перед входом бетонное архитектурное творение и вваливаемся в гулкий пустой вестибюль.
   Потом мерзлый стук сапог, второй этаж и тепло залитых светом громадных залов. Их несколько, уходящих в далекую бесконечность.
   Первый, и самый большой, с десятками длинных синеющих пластиком столов и стоящими у них лавок - матросский, потом, за витиеватым ажуром декоративных решеток - офицерский и мичманский, а самый последний, отделанный полированным шпоном - для старшего начальствующего состава.
   Сейчас в залах пустынно и только старый наряд, устало шаркает швабрами по бетону, готовя объект к сдаче.
   - Значит так, - шмыгает носом, выстроив нас на среднем проходе, лейтенант Гурский. - Принимать все по полной программе. А то будете приводить в порядок сами. Ясно?
   - Точно так, - вразнобой отвечаем мы, и начинается приемка.
   Все разбегаются по своим объектам и начинают мордовать сменяющихся. Это вынужденная неизбежность. Действует зоновский принцип "умри ты сегодня, а я завтра".
   - Давай, давай, скатывай еще раз, видишь, палуба жирная! - орут наши на пыхтящих сдатчиков в одном конце зала.
   - А ложки, где полста ложек?! - вопит дотошный Желудок принимающий посуду в одной из подсобок.
   - Какая курва сломала лавку! Тащите запасную! - наступает на сдатчиков в мичманском зале Славка Гордеев.
   Наконец после получаса взаимных претензий и соленого мата, прием-сдача завершены, отупевший от суточного стояния на камбузе старый наряд выметается с камбуза, а мы переоблачаемся в белые робы и куртки и слушаем инструктаж начальника камбуза.
   Это старый, умудренный опытом сундук*, с золотыми, увенчанными звездами шевронами на рукавах кителя и весом примерно в центнер.
   Т-экс, лэйтэнант, - поворачивает он качан головы к нашему Гурскому. - Щас пять рыл на машину и на склад за продуктами. Ось накладная. И вручает тому мятую бумажку.
   - Ты, ты и вы трое, - тычет в меня, Витьку Допиро и еще нескольких парней пальцем лейтенант. - Уперед!
   Мы напяливаем на себя камбузные ватники, и в сопровождении местного старшины-сверхсрочника, спускаемся через черный ход на противоположную сторону камбуза.
   Там, на заасфальтированной площадке, стоят несколько грузовиков, и мы топаем к крайнему.
   - Запускай, Вовка! - лезет в кабину сверхсрочник. - А вы в кузов!
   Спустя несколько минут, подпрыгивая на мерзлом серпантине, военный "УАЗ" с тентом бодро катит в сторону расположенных на дальнем плато у поселка, базовых флотилийских складов.
   Чуть позже, урча двигателем, он останавливается у высоких ворот, с расхаживающим рядом, облаченным в длинный тулуп, вооруженным автоматом часовым, тот их распахивает и мы заезжаем внурь.
   Сначала, кряхтя и переругиваясь, мы перетаскиваем в машину из серебристого ангара десяток замороженных говяжьих и свиных туш, затем грузовик рулит к другому, и в кузов загружаются множество ящиков со сгущенкой, кофе и другими, предназначенными на съедение подводниками, продуктов.
   - А теперь домой! - припрыгивает вокруг машины замерзший сверхсрочник, зажав ноздрю лихо сморкается, и тяжело груженая машина катит назад.
   По дороге мы на минуту останавливаемся, по приказу сундука сбрасываем в близлежащий сугроб небольшого поросенка и коробку, после чего "УАЗ" следует дальше.
   - Ворует сука, - пробив в банке со сгущенкой финкой отверстие, - подмигивает мне Допиро, и мы пускаем ее по кругу.
   - А знаете, почему сундуков называют вдумчивыми и выносливыми? - передав мне банку, сладко чмокает губами Серега Алешин.
   - Не-а, - смеется кто-то из ребят. - Почему?
   - А до обеда они думают, чего бы спиздить, а после обеда, как это вынести! - бодро констатирует Серега и валится от толчка на спину.
   - Га-га-га, - довольно ржем мы, и всем становится теплее.
   У камбуза машина останавливается, из черного проема дверей выскакивает еще пяток нарядчиков и дружными усилиями все перетаскивается в многочисленные провизионки и кладовые камбуза. Они самые разные, с глухими деревянными дверьми, металлическими переметами с пудовыми замками и ломятся от гастрономического изобилия.
   Тут тебе и висящие на крючьях замороженные свиные, говяжьи и бараньи туши, крафтовые мешки с одесской колбасой и салями, пирамиды ящиков со сгущенкой, тушенкой и печеньем, бочонки со всевозможными соленьями и маринадами, и бог что знает еще.
   - Так, - тащите в варочный цех, - бурчит, звеня ключами очередной камбузный бог и мы таскаем, катаем и волочим тонны всевозможной провизии.
   Крохотная часть из нее, в виде колец колбасы, банок сгущенки, варенья или горсти янтарного изюма, каким-то непостижимым образом оказывается за пазухой или в наших карманах, и это вызывает мальчишескую радость.
   А в святая святых камбуза - расположенном на первом этаже громадном варочном цехе, уже священнодействуют облаченные во все белое, коки. Лодочных тут нету. Только свои, базовские. Практически все они здоровенные "азеры", попавшие сюда всякими правдами и неправдами.
   Потом, вернувшись на гражданку в свои аулы, эти Тофики и Рафики будут рассказывать о пройденных ими атономках, штормовых морях и виденных на Полюсе айсбергах.
   А пока они готовят к утренней закладке продуктами, похожие на атомные реакторы, сияющие нержавейкой и медью, объемистые, увенчанные манометрами, котлы.
   В них из специально подведенных трубопроводов заливается вода, рядом, на металлических столах водружаются горы ящиков и мешком, на холодные пока электропечи устанавливаются громадные лагуны и протвини.
   Ровно в пять утра все это закипит и, издавая дразнящие запахи, начнет жариться и вариться, а пока нам остается только освободить варочный цех от остатков подводницкого ужина.
   Это стоящие в стороне десятка два громадных лагунов с остывшей мясной кашей, несъеденными ломтями хлеба и нежно пахнущим какао. Все это пойдет на подхоз, флотским машкам и васькам. Они тоже питаются по морскому.
   Впрочем, не все. В одной из ведущих наружу дверей появляются упакованные в армейские бушлаты и шапки с опущенными ушами две заиндевелые фигуры, и мы приветливо машем им руками.
   Это стройбатовцы, или как их у нас называют "партизаны". Когда поздно вечером, едва волоча ноги, солдаты возвращаются со строительства особо секретного объекта в сопках к себе в казармы, расположенные неподалеку от нашего городка, на морской камбуз делегируются несколько гонцов и наряд неизменно затаривает их жратвой. Служба в заполярье у "партизанов" аховая, а пайок чуть лучше зоновского.
   - Давайте сидора, - подмигивает кто-то из наших, и в два обшарпанных армейских вещмешка поочередно загружается упакованная в дуковский* пакет мясная каша, десяток белых кирпичей хлеба и несколько банок сгущенки.
   - А теперь топайте, - бурчит ближайший к нам кок и сует одному из партизан несколько цыбиков чаю.
   - ...пасибо, - чуть улыбается тот заиндевелыми губами, и парни исчезают в морозном мареве открываемой двери.
   Впрочем, не такие уж они и убогие. Взрывники, бульдозеристы и водители "кразов", заколачивают в стройбате до трехсот рублей в месяц, перед демобилизацией покупают в военторге морскую форму, а у нас жетоны "За дальний поход" и отбывают на Большую землю просоленными мореманами.
   Часть из них в Мурманске отлавливают морские патрули и снова переоблачают в галифе, а счастливчики грузятся в поезд, там напиваются и непременно учиняют драку. Что поделаешь, мореманы.
   Затем, снова напялив на себя ватники, мы таскаем тяжеленные лагуны с остатками ужина на расположенную за камбузом обширную площадку, где стоят металлические контейнера для отходов.
   Там уже повиливают хвостами наши друзья - собаки из гарнизонного поселка. Кого тут только нету, начиная от кудлатых болонок и заканчивая кавказскими овчарками.
   - Здорово, Бой! - протягиваю я здоровенному сенбернару руку, и тот солидно шлепает в нее лапу. Ребята тоже ласково треплют братьев меньших за ушами и те довольно повизгивают.
   Северные псы резко отличаются от всех остальных. В них нет заискивания, фальши и пресмыкания перед человеком. А еще они всегда встречают нас с моря. И это дорогого стоит.
   Мы знаем случаи, когда при демобилизации моряки увозили на большую землю своих друзей. В память о флоте.
   - Наворачивайте, - довольно гудит Свеженцев, наполнив доверху несколько стоящих у контейнеров чеплашек и братья меньшие с достоинством начинают свою трапезу.
   Потом они убегут в поселок, драться и справлять свои собачьи дела, а мы, выкурив по сигарете, возвращаемся в парное тепло камбуза.
   Остается последняя часть работы: накрыть посудой на утро столы. В течение часа в залах стоит тонкий звон, летают веселые матерки, и вскоре они сияют аккуратными пирамидами сотен мисок, стройными рядами кружек и россыпями алюминиевых ложек.
   Вышедшие из комнаты дежурного лейтенант с мичманом одобрительно оглядывают плоды нашей деятельности, удовлетворенно хмыкают и снова уходят играть в шиш-беш.
   - Ну, все, баста! - плюхается на одну их лавок Юркин. - Тащите из варочного цеха рубон!
   - Е-есть! - радостно орет Желудок и несколько гонцов гремят сапогами по лестнице.
   Через несколько минут на один из столов торжественно водружаются два издающих упомрочительный запах протвиня с изжаренным в сливочном масле картофелем - фри, лагун истекающих соком отбивных и громадный чайник с горячим кофе.
   Пара наполненных доверху тарелок вместе с парящими кружками оттаскиваются нашему начальству, и наряд приступает к ночной трапезе.
   - Вкусно, - бормочет Желудок, заглатывая очередную отбивную, и пучит выпуклые глаза.
   - Кушай, Саша, кушай, - ласково гладит его по башке Витя Будеев и сует в руку обжоре полукольцо "одесской".
   - Угу, - пыхтит Желудок и хрупает ее как морковку.
   - Потом мы пьем сладкий обжигающий кофе с печеньем и начинается соответствующая обстановке травля.
   - А девок - то того, на камбузе нету, - лепит из мякиша рогатого "черта" и пуляет его в стену Витька Допиро.
   - Бах! - отскакивает тот в лоб флегматично жующему Свеженцеву, и все довольно ржут.
   - Все правильно, - скалит белые зубы штурманский электрик Лука. - Это что б такие как ты, их не тискали. Они работают только утром и днем, так сказать под присмотром.
   - Да, днем хрен потискаешь, - чешет в затылке Допиро и все снова регочут.
   - Ну что, все закончили? - появляются сзади Гурский с Порубовым.
   - Точно так, - отвечает за всех Юркин и тычет пальцем в сторону сияющих посудой залов. - Закончили.
   - Добро, - ковыряет спичкой в зубах лейтенант. - Всем одеваться, и идем в казарму. Завтра подъем ровно в пять.
   Спустя полчаса, мы ходко движемся обратно. Ночь чудесная. Вверху, потрескивая, вспыхивают сполохи северного сияния, снег первозданно чист и пахнет яблоками.
   - Красота, - задрав вверх головы, восхищаемся мы, а топающий сзади Желудок, прихвативший с собой сидор взевозможного харча, поскользнувшись, грохотом рушится наземь.
   - Обкушался, болезный, - тонким голосом пищит кто-то, и ночь снова оглашается нашим бесшабашным смехом. - А что? На флоте всегда весело!
   Казарма встречает нас привычным холодом, мертвенным светом ночного освещения, с сонно прохаживающемся в нем дневальным и доносящимся с коек разноголосым храпом
   - Кореша, пожрать притаранили? - поднимается с верхней койки чья - то голова?
   - А то, - бурчит Жора и первым шмякает на стоящий у окна стол пару банок сгущенки. Через минуту на него вываливается умыкнутая с камбуза гора снеди, скрипят койки и с них слышатся прыжки, и десяток фигур в тельниках, пристраиваются вокруг стола на банках*.
   Мы же наскоро умываемся, раздевшись забираемся под шерстяные одеяла, и, по северному набросив на них шинели, проваливаемся в глубокий сон.
   Ровно в пять утра, сладко позевывая, весь наряд снова шествует в сторону уже дымящего трубой камбуза.
   Под кожаными подошвами гулко гремят бетонные ступени, в настывших за ночь обеденных залах врубается яркий свет, мы переоблачемся в белые куртки и начинается подготовка к завтраку.
   Часть наряда вместе с камбузными начальниками направляется в провизионки и хранилища, их массивные двери отпираются и ребята кряхтя, таскают на этажи тяжелые связки копченых колбас и картонные ящики с банками консервированного сыра, тушенкой и соком.
   Вторая часть спускается в окутанный паром варочный цех, где у электрических, сияющих никелем и нержавейкой котлов уже орудуют здоровенные коки и тоже доставляет туда горы разнокалиберных ящиков со сгущенкой, какао и яйцами.
   - Давай, давай, шустрээ! - начальственно покрикивают коки, и начинается процесс готовки.
   Отворачивая лица от клубов валящего из котлов пара, мы заваливаем в одни тысячи куриных яиц и кряхтя, подтаскиваем к другим ящики со сгущенкой.
   - Па-ашла радимая! - делают зверские рожи коки, хватают из них блестящие банки, рубят их острыми секачами над котлами напополам и опорожняют. Опустошенные половинки летят в стоящие рядом пустые ящики, у которых, во главе с Желудком, расположились несколько "шакалов" из наряда.
   Они сцеживают остатки сгущенки в притащенное из подсобки эмалированное ведро и довольно облизывают пальцы.
   Когда в бурлящие котлы засыпается какао "Золотой ярлык" и несколько мешков рафинада, ведро у шакалов почти полное, и они, шлепая сладкими губами, радостно волокут его в одну из подсобок.
   Далее начинается процесс таскания к грузовым лифтам лагунов с парящим какао и яйцами, и подъем их на этажи.
   А там уже шустрит третья часть наряда, шмякая на столы алюминиевые миски с брусами запотевшего масла, нарезанной колбасой, а также откупоренные банки с соком, вареньем и россыпь печенья на подносах.
   Потом все это дополняется кирпичами доставленного с пекарни испеченного ночью белого хлеба и исходящими душистым паром чайниками с какао.
   В завершение, под пристальными взглядами старших наряда, на каждый стол водружается миска с десятком сваренных вкрутую яиц.
   - Запасные есть? - пересчитывая пальцем несостоявшиеся эмбрионы, - напряженно интересуется лейтенант Гурский у сопровождающего его Порубова.
   - Лагун - солидно кивает тот лакированным козырьком мичманки.
   - Ну - ну, - бормочет Гурский и считает дальше.
   Утреннее яйцо на завтрак, в подплаве дело святое. А точнее традиция.
   Подводнику можно не додать чего угодно. Съест, и будет помалкивать. Но яйцо вынь и положь. Иначе начнет качать права. Причем любой, будь то матрос, мичман или офицер. И почему, никто не знает. Одним словом, традиция. Одна из многих.
   Закончив счет, Гурский удовлетворенно крякает, еще раз окидывает ломящиеся от жратвы залы и смотрит на наручные часы.
   На них без пяти семь.
   - Запускай! - бросает он стоящему неподалеку Юркину, и тот направляет вниз одного из нарядчиков.
   Через минуту где-то далеко слышится лязг отодвигаемого запора, затем что-то вроде гула шторма и камбуз вибрирует от топота сотен ног.
   Вслед за этим из торцевых дверей появляется синий поток матросской массы, слышны бодрые матерки старшин, и все шумно усаживаются за столы.
   В течение следующего получаса в громадных помещениях слышны дружный бряк ложек, гул молодых голосов и, изредка, взрывы смеха. Определенные в зал нарядчики, чертом носятся между столами, подтаскивая желающим добавки, а по среднему проходу в свои залы неспешно дефилируют группы отцов - командиров. Питание идет полным ходом.
   Затем следуют разноголосые команды, залы пустеют, и взмыленный наряд минут десять отдыхает.
   Мы мрачно озираем распатроненные столы, дымим в одно из открытых окон сигаретами и поминаем недобрым словом топающие на лодки экипажи.
   Потом неспешно обедаем, утаскиваем горы грязной посуды в моечную и приводим в порядок обеденные залы.
   - Так, до пяти можно покемарить, - смотрит на наручные часы Жора, и наряд расползается кто-куда.
   Одни устраиваются на сдвинутых попарно лавках в залах, другие располагаются в подсобках, а третьи возлегают на щитах в теплой хлеборезке.
   Чуть позже изо всех этих мест доносится богатырский храп и только вечно голодный Желудок, развалившийся в мягком кресле офицерского зала, неспешно опорожняет очередной судок с котлетами, запивая их сладким компотом из стеклянного графина.
   Спустя час мы снова накрываем столы, поднимаем снизу тонны разнообразной снеди и чертыхаясь таскаем горячие бачки и чайники.
   Ровно в назначенное время залы снова наполняются оголодавшими в стылом железе веселыми командами, и все в звяке ложек с мисками, как по волшебству исчезает. Налицо одна из флотских аксиом: "море любит сильных, а сильный любит пожрать".
   Поздно вечером, когда в высоком небе блестят звезды, наш расхлябанный строй неспешно топает в сторону казарм.
   Завтра снова на лодку, а потом в моря. Романтика!
  
   Примечания:
   Козлисты - игроки в домино (жарг.)
   Банка - табурет.
   Сундук - старшина сверхсрочник, мичман (жарг.)
   Дуковский пакет - прочный полиэтиленовый мешок для удаления пищевых отходов на подводной лодке.
   Банка - табурет.
  

"И такое бывало"

   Конец мая. Вокруг буйствует полярный день.
   Сопки покрылись первой зеленью, оставшийся в их складках снег ярко блестит на солнце, гранит прибрежных скал едва заметно курится паром, в ультрамариновой сини залива весело орут чайки.
   Мы стоим группой у белой казармы, на первом этаже которой располагается Особый отдел флотилии, дружно дымим сигаретами и весело переговариваемся.
   К тому располагает время обеденного перерыва, завершение трудовой недели и, конечно же, весна.
   Тема разговора - убытие в очередную автономку капитан-лейтенанта Александра Лазебного, любимца подразделения и рубахи парня.
   Саня, облаченный в синюю шерстяную курточку и с металлической спецшкатулкой в руке, стоит в центре и уморительно рассказывает очередной анекдот.
   - Га-га-га! Го-го-го! - то и дело разражаемся мы хохотом и с удовольствием щуримся от солнца.
   - Слышь, Санек, а твои во сколько уходят? - интересуется в одну из пауз старший оперуполномоченный капитан-лейтенант Веня Дятчик и кивает на дальнюю часть залива, где в дрожащем мареве горбатятся черные туши ракетоносцев.
   - В точно установленное время, Веня! - многозначительно поднимает Лазебный вверх указательный палец и делает уморительную рожу.
   - А ты того, не опоздаешь? - благодушно попыхивая беломориной, косится на него узким глазом капитан 3 ранга Мариоз Галимович Габидулин.
   - Не-а, - вертит золотистым крабом мичманки Лазебный. - У моих на лодке служба на высоте. Как только получат "добро" на выход, сразу же отзвонятся нашему дежурному в отдел.
   - Кстати, Мефодьевич,- обращается он к стоящему на крыльце отдела высокому "каптри" с поязкой "РЦЫ" на рукаве и висящей у бедра кобурой, - у тебя на телефоне как боец, надежный?
   - Будь спок, - ухмыляется тот. - Давай, трави дальше.
   - А это уже не анекдот, а было с неделю назад, на военном совете флотилии, - сдвигает на затылок мичманку Саня.
   Рассмотрели там значит всю стратегию, а потом командующий разрешил задавать вопросы.
   Поднимается начпо* 31 дивизии.
   " Товарищ командующий, а вот у нас в гарнизоне бассейна нету для оздоровления личного состава. Хорошо бы построить и оздоровлять".
   - Ну, адмирал покраснел как рак, а потом вылакал стакан боржома и отвечает.
   "А вы выгоните утром личный состав на пятикилометровый кросс. Слабые умрут. Остальных будем готовить дальше."
   Несколько минут мы корчимся от смеха, а Саня невозмутимо наслаждается произведенным эффектом.
   Потом на фарватере залива, направляясь в сторону выхода из базы, возникает силуэт ракетоносца с попыхивающими у бортов буксирами и выстроенными в носу и корме швартовыми командами.
   Первым это замечает стоящий на высоком крыльце дежурный и интересуется у Лазебного, ни его ли это корабль уходит в автономку.
   Все головы поворачиваются в ту сторону, и глазастый Вася Нечай называет белеющий на рубке бортовой номер.
   - Твою мать! - раздается в наступившей тишине отчаянный вопль Сани и расталкивая коллег он галопирует к стоящему на площадке отдельскому "УАЗУ" с дремлющим внутри водителем.
   - Заводи!! - впрыгивает в кабину, и в воздухе слышен визг стартера.
   "УАЗ" дергается, пукает выхлопом, движок чихает и не заводится.
   Из кабины несутся яростный мат, бубнение водителя, и автомобиль снова пытается завестись.
   После третей попытки, когда у нас уже нет сил смеяться и давать убывающему дружеские советы, транспортное средство наконец оживает, и, взвыв двигателем, метеором срывается с места.
   - Это никак Лазебный? - слышится сзади начальственный бас и на площадке возникает тишина.
   На крыльце, рядом с принявшим строевую стойку дежурным, монолитно возвышается начальник Особого отдела флотилии, контр-адмирал Василий Ефимович Худяков, в сопровождении зама.
   Изо всех адмиралов которых мы знаем, Василий Ефимович самый колоритный. Рост два десять, масса за центнер, вид патриция.
   - Точно так, товарищ адмирал! - вскидывает руку к виску дежурный. - Капитан - лейтенант Лазебный убыл на объект обслуживания!
   - На вот этот, что ли? - тычет адмиральский палец в проходящий створ* крейсер.
   Дежурный молча кивает и делает виноватое лицо.
   - Так-так, - закладывает Василий Ефимович руки за спину и начинает раскачиваться с пятки на носок. - Поглядим, как он туда прибудет.
   - Ну все, писец Толе, - ни к кому не обращаясь, громко шепчет Мариоз Галимович.
   Между тем, со стороны режимной зоны*, откуда появился ракетоносец, доносится пронзительный вой сирены, оттуда чертом выпрыгивает разъездной катер и несется вдогонку за уходящим крейсером.
   Через несколько минут он настигает его, совершает крутую циркуляцию, и, сбросив ход, вплотную притирается к носовой надстройке.
   Оттуда в воду сбрасывают шторм-трап, на нос катера выскакивает наш Саня, и, держа в зубах спецшкатулку, ловко сигает на зыбкое сооружение.
   Сверху опоздавшего подхватывают швартовщики, и он быстро исчезает в рубке.
   - Так, Валерий Иванович, - поворачивается адмиральская фуражка в сторону зама.
   - Представление на присвоение Лазебному капитана 3 ранга задержать, а его начальнику вкатить выговор.
   - Есть, - бормочет тот и что-то чиркает в блокноте.
   Потом начальственные ботинки неспешно пересчитывают ступени крыльца, они усаживаются в служебную "Волгу" и убывают в штаб на совещание.
   А крейсер уже исчезает в туманной узкости.
   Впереди три месяца Северной Атлантики.
  
   Примечания:
   Начпо - начальник политотдела (жарг.)
   Створ - навигационное сооружение на берегу.
   Режимная зона - зона особого режима, в которой стоят атомные подлодки.
  

"На Полюсе"

   Над бескрайними просторами ледяных полей арктическая ночь.
   В небе сполохи северного сияния, причудливые тени бесконечно уходящих к горизонту голубовато отсвечивающих торосов, далекое мерцание холодных звезд, вселенская тишина.
   Изредка в морозном разреженном воздухе пушечно ахает вековой лед, на поверхности возникает очередная трещина и ее тут же заметает снежная поземка.
   Кажется в этом мире нет ничего живого.
   Но вот за дальней грядой слышен короткий рык, потом мерзлый хруст снега и в неверном свете возникают две тени.
   Одна большая, неспешно пересекающая гладкое ледяное пространство и вторая мелкая, быстро семенящая сзади.
   Хозяева белого безмолвия нюхают арктический воздух, над их головами клубится пар, светлая шерсть взблескивает искрами.
   Внезапно шагающая впереди медведица останавливается, на мгновение замирает и чутко прислушивается. Потом из ее горла вырывается недовольный рев и звери косолапо спешат к ближайшим торосам.
   А в воздухе наступает какое-то напряжение, голубоватое поле, по которому только что шествовали мишки покрывается паутиной трещин, в воздухе возникает вселенский гул и вверх взлетают ледяные глыбы.
   В следующее мгновение, в громадной с черной беснующейся водой полынье, появляется еще более черное, издающий ужасный рев, чудовище.
   Оно больше десятка арктических китов, с высоким, уходящим ввысь горбом и широченными, раскинутыми в стороны плавниками, на монолитно возвышающейся впереди голове.
   - Щелк! - выстрелом гремит вверху рубки, затем там возникает какое-то шевеление и появляются несколько голов в меховых капюшонах.
   - Точно в заданной точке, товарищ адмирал! - радостно заявляет одна, и кто-то звонко чихает.
   - Будь здоров, командир, - солидно отвечает вторая. - Ну, со всплытием тебя на макушке Мира.
   - Ура - ура - ура-а! - троекратно вопят на мостике и весело размахивают руками.
   Вслед за этим в небо с треском уносятся несколько сигнальных ракет, озаряя космический пейзаж светом цивилизации.
   Чуть позже в рубке слышно металлическое бубнение "каштана", потом под десятком ног звенит металл трапа и в нижней ее части слышны удары кувалды.
   Через минуту тяжелая рубочная дверь бесшумно отваливается в сторону и на обвод корпуса, держась за поручень, выбирается похожая на пингвина громоздкая фигура, в хромовой канадке, ватных штанах, унтах и спасательном жилете.
   - Товарищ командир! - орет она обозрев полынью у борта. - До кромки льда три метра. Лед монолитный, можно подавать трап!
   - Добро! - слышится сверху. - Подать трап!
   В рубке пыхтенье и звяк, и из ее нутра вперед выдвигается узкий алюминиевый профиль.
   - Смирна-а!! - раскатисто несется сверху усиленная мегафоном команда, швартовщики прижимаются к настывшему металлу рубки, и первым на трап уверенно ступают два адмирала.
   За ними, строго по ранжиру, на лед сходят командир, замполит и начальник особого отдела соединения.
   - Вольно! - паря ртом, через минуту бросает один из адмиралов, и швартовная команда начинает усиленно притопывать ногами.
   Пока первым ступившее на Полюс высокое начальство дружно попирает его ногами, в Москву из космоса уносится заранее подготовленное и скрепленное тремя подписями спецсообщение, а на рубке поднимается военно-морской флаг СССР.
   Вслед за этим на ней устанавливаются два мощных "юпитера" и вспыхнувший в их рефлекторах свет, разрывает темноту полярной ночи. Возникшая картина поражает своей сюрреальностью: мрак и яркие лучи прожекторов, апокалипсические контуры ракетоносца и теряющийся вдали ледяной хаос.
   - Да, отличное место для ракетной атаки, - попыхивая зажатой в рукавице сигаретой, значительно произносит первый адмирал.
   - И время подлета минимальное, - кивает капюшонами второй.- Никакая ПРО* не сработает.
   Потом все замолкают, смотрят в небо и слушают музыку северного сияния.
   - Разрешите перейти к торжественной части? - хлопая заиндевелыми ресницами, наклоняется к адмиралам замполит.
   - Давай, - следует ответ и тот призывно машет рукой в сторону крейсера.
   Через минуту из рубочной двери появляются еще несколько тепло одетых фигур и скрипя валенками по снегу, рысят к начальству.
   - Вон, вон хороший торос, - тычет рукавицей в сторону шагающий впереди, с болтающейся на груди фотокамерой, и его общими усилиями, подсаживают на громадную ледяную глыбу.
   Вслед за этими, с борта крейсера на лед, негромко переговариваясь и с интересом озираясь по сторонам, спускается еще одна группа свободных от вахты подводников, по команде помощника выстраивается в две шеренги лицом к торосу. Затем стоящий на правом фланге здоровенный моряк сдергивает чехол с принесенного с собой знамени, распускает его полотнище по ветру, и все проникаются торжеством момента.
   - На государственный флаг Союза Советских Социалистических республик смирно!- оглушительно рявкает командир и приложив руку к ушанке (капюшон снят), чуть качнувшись скрипит унтами к адмиралам.
   - Товарищ начальник штаба! - разносится в настывшей тишине. - Ракетный подводный крейсер стратегического назначения "К- 245" государственное задание выполнил, всплыв в назначенной точке Северного Полюса! Командир корабля, капитан 2 ранга Афанасьев!
   - Вольно! - ответно козыряют адмиралы и поворачиваются лицом к шеренге.
   - Товарищи подводники! - говорит начштаба. - Сегодня впервые в мире, в условиях полярной ночи, советский подводный крейсер всплыл в заданной точке Северного Полюса в готовности к нанесению ядерного удара по вероятному противнику!
   От имени Верховного главнокомандующего и себя лично поздравляю вас с этим знаменательным событием и выражаю уверенность в дальнейшем примерном исполнении своего служебного долга..!
   С последними словами черная шеренга чуть качнулась и из десятков молодых глоток, в небо раскатисто уносится троекратное "ура!".
   Затем на торосе в торжественной обстановке водружается государственный флаг Советского Союза, рядом с ним, в металлической капсуле, в лед заделывается специально доставленная из гарнизона капсула с землей, взятой у обелиска погибшим подводникам, и в небо взлетает очередная серия ракет.
   - Ну, а теперь несколько снимков для истории! - машет рукой в сторону тороса замполит.
   Вслед за этим шеренги рассыпаются, возникает обычная в таких случаях небольшая суета, и вскоре все компактно распределяются в готовности к съемке.
   Впереди, как водится, располагается начальство, за ним вперемешку офицеры мичмана и матросы, а несколько, самых шустрых, усаживаются на лед на переднем плане.
   - Так, щас вылетит птичка! - традиционно орет с верхушки тороса фотограф, все делают решительные лица и трижды ярко всплескивает магний фотовспышки.
   Потом, согласно плану замполита, между командами "легких сил"* и механиками проводится короткий футбольный матч ( как всегда побеждают последние) и поступает команда "на борт".
   Спустя пять минут лед у полыньи пустеет, дверь рубки упруго захлопывается, и на мостике воет ревун боевой тревоги.
   Вслед за этим зиндивевший "левиафан" вздрагивает, в его балластные систерны с ревом врывается вода, и в адском шипении и клекоте, корабль исчезает с поверхности.
   На том месте где он только что стоял, еще долго вертится громадная воронка, на которую с посветлевшего неба удивленно взирают арктические звезды.
   Когда пучина успокаивается и обширная полынья начинает затягиваться молодым льдом, из-за торосов к ней неспешно подходит медведица с "умкой" и долго нюхает темную воду.
  
   Примечания:
   ПРО - система противоракетной обороны.
   Легкие силы - все боевые части на корабле, кроме механической (жарг.)
   Умка - белый медвежонок.
  

" У мыса Нордкап".

   Позади семьдесят пять суток утомительного плавания.
   Таясь в арктических глубинах, ракетный подводный крейсер "К-310" следует к родным берегам.
   Счетчик лага мерно отсчитывает пройденные мили, в отсеках тихий гул корабельной вентиляции, сонное жужжание дросселей люминесцентных ламп, редкие тени вахтенных.
   В центральном посту, в вертящемся, с высокой спинкой кресле, сонно дремлет командир, на рулях, положив руки на манипуляторы, что-то заунывно тянет боцман, здесь же, у командного пульта, искрящегося десятками разноцветных датчиков и мнемосхем, скучают вахтенный офицер и механик.
   Из приоткрытой двери штурманской рубки, мягко шаркая кожей тапок по линолеуму, появляется бородатый штурман и подходит к командирскому креслу.
   - Ну? - поднимает набрякшие веки капитан 1 ранга и вопросительно смотрит на штурмана.
   - До Нордкапа два часа хода. Докладываю, как приказывали.
   - Добро, - следует ответ, и командир поднимается из кресла.
   Мыс Нордкап, второй рубеж натовской противолодочной обороны "Сосус", которую скрытно надлежит прорвать кораблю при возвращении в базу.
   Первый, Фареро-Исландский, они благополучно оставили позади, и до родных вод совсем немного.
   Скрытность - одна из главных составляющих боевой службы подводной лодки. Безотносительно от класса и государственной принадлежности.
   Скрытно выйти в море, скрытно занять район боевого дежурства в заданном квадрате Мирового океана и так же скрытно вернуться в базу.
   При соблюдении всех этих составляющих, боевая задача считается выполненной и экипаж пожинает заслуженное.
   Командира ставят в пример, команду лелеют и взирают на ее с уважением, и все с чувством выполненного долга убывают сначала в военный санаторий, а потом в заслуженный отпуск.
   В случае же нарушения скрытности, после возвращения корабля в базу начинаются непременные разборки, командира уестествляют на всех уровнях, а экипаж подвергается обструкции.
   Умудренный опытом командир 310-й был на хорошем счету, планировался к очередному повышению, о чем знал не по наслышке и предпринимал все усилия к успешному завершению похода.
   Глубокой ночью, в точно назначенное время, соблюдая режим тишины и полного радиомолчания, ракетоносец погрузился до необходимой отметки, лег на нужный курс и, сбросив ход, тенью скользнул в коварный пролив.
   Коварный потому, что в его глубинах, а точнее на дне, таились и слушали море, установленные западными гениями чуткие буи гидролокации, напичканные хитрой электроникой и имеющие связь с берегом.
   В случае фиксации шумов подводной лодки они быстро определяли ее класс и принадлежность, информация по проложенным по дну звукоподводным кабелям незамедлительно поступала на береговой, расположенный в Норвегии командный пункт сил НАТО, откуда на обнаруженную "цель" немедленно наводилось разведывательное судно "Мариата", а с военного аэродрома взлетали патрульные "Орионы"*.
   Далее, используя полученные координаты и включив свои средства обнаружения, они устанавливали радиолокационный контакт с обнаруженной лодкой и вели неотступное слежение за ней.
   Порой это сопровождалось сбрасыванием гидролокационных буев в квадрате обнаружения субмарины, что было подобно флажкованию волка и ее последующей морской травлей.
   Командиры советских лодок имели на этот счет утвержденные в Главном морском штабе соответствующие инструкции, предписывающие им целый ряд необходимых мер по отрыву от такого рода слежения и освобождения от "хвостов".
   Примерно с час, "К-310" следовала по опасному району и ничто не предвещало досадных неожиданностей.
   Они начались позже, когда корабль прошел значительную часть пролива.
   Сначала в центральный поступил доклад акустиков о появлении на экранах идущих из глубины гидроакустических импульсов, а по прошествии некоторого времени такие же возникли сверху, и подводный крейсер лег на курс уклонения от них.
   Это не помогло и он совершил еще ряд, предусмотренных в таких случаях эволюций, включающих в себя изменения режимов глубины и хода, остановку ряда вспомогательных механизмов и тщательное прослушивание гидролокации моря.
   Ничто не помогло, цепкие тиски не отпускали. До раннего утра, сопровождаемая попеременно то вездесущей "Мариатой", то барражирующими над морем "Орионами", 310-я металась в их невидимой сети.
   И только когда фосфорицирующие на переборке центрального стрелки корабельных часов замерли на 5.30, гидроакустический контакт с преследователями был потерян.
   - Кажется оторвались, - после очередного доклада начальника РТС, ни к кому не обращаясь сказал командир, и все в центральном облегченно вздохнули.
   - Боцман, всплываем на перископную глубину, - поднялся он из своего кресла и направился к нижней крышке входного люка.
   - Есть всплывать на перископную, - отрепетовал боцман, рукоятки манипуляторов чуть шевельнулись и стрелка глубиномера плавно покатилась влево.
   На семнадцатиметровой глубине всплытие прекратилось, нижняя крышка люка была отдраена, и по установленному вахтой трапу, командир покарабкался в пахнущую сыростью шахту боевой рубки.
   Когда топ перископа проткнул водную поверхность, первое, что бросилось ему в глаза, было свинцовое море, с бегущими по нему барашками мелких волн и какой-то плавающий на расстоянии в несколько кабельтовых* справа от корабля, предмет.
   Бегло оглядев вкруговую горизонт, капитан 1 ранга довернул перископ на нужный градус и сильная оптика четко отобразила прыгающий в волнах гидроакустический буй. Полосатый как арбуз и с короткой антенной на макушке.
   Снимки таких он видел на переподготовке в Палдиски. Натовский, неведомой нам конструкции, используемый "Орионами" для обнаружения советских подводных лодок в море.
   - Потеряли! - вспышкой мигнуло в мозгу, и через минуту он принял решение всплыть, выловить буй, принайтовать к надстройке и доставить в базу.
   Решение шло вразрез всем штабным инструкциям, было чревато для него непредсказуемыми последствиями, но командир корабля на то и командир, чтобы принимать решения единолично.
   К тому же давно выработанная интуиция подсказывала, - делай!
   В следующее мгновение он нажал рычаг "каштана", и вниз последовала серия команд.
   По завершении последней, поверхность моря вспучилась, на ней, в облаке пены, возник черный силуэт ракетоносца и взял курс на ныряющий в волнах буй.
   Когда он оказался почти вплотную к борту, рубочная дверь бесшумно распахнулась, и на узкий обвод высыпала швартовая команда во главе с помощником.
   Через несколько минут красно-белый, размером с пивную бочку буй, был ловко подцеплен отпорным крюком за рым*, дружными усилиями поднят на надстройку и намертво принайтован к палубе впереди рубки.
   Когда последний из швартовщиков, тяжело сопя исчез в корпусе, откуда-то из-за горизонта появилась стремительно нарастающая точка, и через минуту низко над крейсером завывая пронесся "Орион".
   - Срочное погружение! - проорал с мостика командир, потом звякнула кремальера входного люка, и корабль быстро стал уходить под воду.
   Спустя час, когда врубив полный ход он находился в паре десятков миль от места умыкания буя и на лодке объявили "готовность два", в центральном возник довольный начальник РТС*.
   - Алексей Иванович, - заговорщицки наклонился он к командиру, - пилот "Ориона" открытым текстом орал в эфир что бы мы вернули буй.
   - По русски, что ли? - поудобнее устраиваясь в кресле, поинтересовался командир.
   - Да нет, по-английски.
   - Будем считать, что мы его не поняли, - последовал ответ.
   А спустя двое суток, удрученный капитан 1 ранга сидел в кабинете начальника особого отдела флотилии и писал очередное объяснение.
   Первое, после учиненного разноса, он накропал у командующего, который все это время нервно дефилировал по своему адмиральскому салону и решал, какую кару учинить нарушителю штабных инструкций.
   Тем более что случай был из рук вон выходящий, и о нем предстояло докладывать на самый верх. А там сидел грозный Главком ВМФ Сергей Георгиевич Горшков, отличавшийся весьма крутым нравом и непредсказуемостью.
   От возможных последствий командующего бросало то в жар то в холод, но делать было нечего, и еще раз на прощание наорав на нарушителя, он снял трубку "вч"*.
   Как и следовало ожидать, через неделю из Москвы в базу нагрянула высокая комиссия, занявшаяся расследованием по факту произошедшего.
   Помимо военных, в нее входили представители оборонной промышленности и мнения высоких чинов разделились.
   Первые предлагали примерно наказать командира, грубейшим образом нарушившего инструкции Главного штаба, а вторые - поощрить, ибо доставленный им радиолокационный буй оказался бесценным для отечественной оборонки, весьма отставшей от Запада в вопросах электроники.
   После длительных дебатов комиссия приняла аппиево решение.
   За нарушение ведомственной инструкции командира крейсера наказать, объявив ему строгий выговор, а за проявленную инициативу поощрить, сняв это взыскание.
   Вслед за этим, отдав должное флотскому гостеприимству, высокая комиссия убыла восвояси, и все остались при своих интересах.
   Даже захваченный натовский буй.
   Его торжественно поместили на один из учебных циклов, снабдив соответствующими техническими пояснениями.
   Правда, без электронной начинки.
   Ее ученые мужи увезли с собой, для последующего изучения и внедрения в отечественные военные разработки.
  

Флотский юмор в стихах

  
   Сижу в ночи, стихи кропаю,
   Нет вдохновенья ни хрена,
   Никак меня не осеняет,
   Эола чуткая струна.
  
   Вдруг чую, муза прилетела,
   С волшебной арфою в руке,
   И сразу быстро заскрипело,
   Перо в талантливой руке.
  
   Она поет, а я внимаю,
   Ложатся строки на листок,
   От вдохновенья в пот бросает,
   От счастья оторопь берет!
  
   Ну, вот и все. Стихи готовы,
   Они и гению под стать!
   Со мной тут муза попрощалась,
   Хотела курва улетать.
  
   Но только хрен, я сгреб молодку,
   И ограничил кое в чем,
   -Ты отдохни, щас выпью водки,
   И мы элегию начнем.
  
  
  

"Прицельный выстрел"

   ( морская быль)
  
   Плетется лодка по заливу,
   0x08 graphic
Уныло дизеля гремят,
   И с рубки ржавой офицеры
   Тоскливо на воду глядят.
  
   В канадке подранной сигнальщик,
   Ратьером что-то говорит,
   На берег, где такой же мальчик,
   На вахте "СНИСовской" сидит.
  
   Чу?! Сопка снежная по курсу,
   Ну а на ней застыл олень.
   "Дай карабин!,-орет вниз кэптэн ,
   - и "шила" мне стакан налей"!
  
   Минута, и оружье в рубке,
   А к "шилу" каменный сухарь,
   Глотнул наш кэп ректификату
   И вскинул на руку винтарь .
  
   Полыхнул выстрел, с сопки в воду,
   Летит подстреленный олень,
   А следом чукча, в нартах длинных,
   На лодку он видать, смотрел
  
   "Центральный!! Срочно, погруженье!
   Всем вниз!" - задраен люк.
   И лодка с хрюканьем и свистом,
   В "тартары" провалилась вдруг.
  
   Смотри на эту фотографию,
   Она ведь к стиху, моему,
   И пой по чукче эпитафию,
   Она теперь, нужна ему.
  

"Молитва старпома"

  
   В Белом море наша лодка,
   Резво кувыркается,
   То всплывает на поверхность,
   То вниз погружается,
   На борту ее команда,
   Управляет кораблем,
   И с завода военспецы,
   Все дублируют кругом.
   Всплыли наверх в пятый раз,
   В рубке закурили,
   И о разном с матерком,
   Все заговорили.
  
   Кто о бабах, об охоте,
   Ну а кто о пиве,
   Лишь старпом один рычал
   И глаза косили.
   Его мы понимаем,
   И сильно не ругаем,
   Старпомом быть на лодке,
   Что негром на Чукотке.
   Вот вся толпа перекурила,
   И вниз полезла, выпить "шила",
   Остались боцман, рулевой,
   Со "старшим" в рубке боевой.
  
   Ревун вдруг крякнул - "погруженье!",
   И боцман, шустрый рулевой,
   Скользнули вниз в одно мгновенье,
   И люк закрыли за собой.
  
   Старпом на мостике остался,
   Вокруг он грозно озирался,
   При этом матом все ругался,
   Рубку проверял.
  
   Вдруг вокруг лодки забурлило,
   Воды фонтаны подняло,
   И понял наш старпом - мудило,
   Сейчас нырнет корабль на дно.
   Он ломанулся мигом к люку,
   Рванул его за кремальер,
   Но снизу тот задраен крепко,
   И смертно обмер офицер.
  
   А лодка стала погружаться,
   Взметая гейзеры воды,
   Старпом наш сильно испугался,
   И заорал: " спасите, блин!!"
  
   Затем упал он на колени,
   И взор к Творцу свой обратив,
   Запричитал: "Помилуй, боже,
   Я потону, нет больше сил!".
  
   И в рубке Бог вдруг отозвался,
   Старпома глухо он спросил,
   "Ты где, каплей?. Опять зарвался?!
   Рычаг "Каштана" отпусти!"
  
   В пылу духовного экстаза,
   Уперся лбом старпом в "Каштан"
   И все слова его молитвы,
   Не к Богу шли, а в океан,
  
   Ну, а точнее, в пост центральный,
   Где находился командир,
   И отвечал он вместо Бога,
   Грехи старпому отпустив.
  
   Стих сей, не просто "байка",
   Такое было наяву,
   На "ходовых", в Северодвинске
   В каком, не помню уж, году.
  
  
  
  
   "Губари"
  
  
  
  
  
  
  
  
   Север. База. Гауптвахта.
   Часовой на вышке бдит.
   Строят "губарей" на плаце,
   В пять часов, когда все спит.
   Перед строем ходит "прапор",
   Ростом мал, сутул и худ,
   Он помощник коменданта,
   Чичкарев его зовут.
  
   "Кто желает поработать?!",
   Сипло прапорщик орет,
   Заложив за спину руки,
   Тишина - молчит народ.
   "Не желаете, ну ладно,
   Так зато желаю я,
   Баржу будете с цементом,
   Разгружать вы у меня!
  
   После баржи снег лопатить,
   Что в поселке навалил,
   А затем грузить "люминий",
   От туды и до сюды!
   Я вас всех, япона мама,
   Научу любить Устав,
   И науку строевую,
   Завтра утром преподам,
  
  
   А сейчас вперед, на баржу,
   Ждет цемент давно уж вас,
   Поведет вас караульный,
   Эй не спи, получишь в глаз!".
  
   И "почапали" строем разболтанным,
   С автоматом за ними матрос,
   Словно стая бакланов обо... ,
   В рукавах пряча дым папирос.
   До обеда осилили баржу,
   Покидав на машины цемент,
   И в поселок пошли, но не сразу,
   Несознательный ведь элемент.
  
   Военторговской тете Марусе,
   Разгрузили пять тонн апельсин,
   И винца от нее получили,
   Для сугрева матросской души.
   Снег лопатили после обеда,
   Еле-еле, "устал караул",
   Ну а вечером снова на вахту,
   Я имею ввиду на "губу".
  
   Там опять Чичкарев перед строем,
   Орлом носится, прямо герой,
   На старшин подозрительно косится,
   Как на корову ковбой.
  
   Знать дознался, что пили винчишко,
   Видит око, да зуб не ймет,
   Вот и злится "сундук" хренов,
   Распаляя себя наперед.
   "Разойтись -, орет,- по камерам!
   И чтоб мне там не бузить!
   Всем читать Устав внимательно,
   Завтра будем строями ходить!"
  
  
   Ухмыляются парни коварно,
   На хрен сдался им этот Устав,
   Будут в карты играть ночью тайно,
   Их в поселке знакомый им дал.

  
  
  
  

" Случай с генералом"

  
   Степь. Полигон. Казарма.
   На въезде КПП,
   Дежурят там солдаты,
   Чучмеки еще те!
   До армии все жили,
   Они по кишлакам,
   Немного русский знали,
   Учил их всех имам.
  
   Теперь на "точке" служат,
   В далекой той степи,
   Живут себе, не тужат,
   Сержант им командир.
   Однажды ранним утром,
   Когда народ весь спал,
   Звонят им из дивизии,
   "К вам едет генерал!"
  
   Назначен он на должность,
   Недавно из Москвы,
   И с "бумом" объезжает,
   Все части и посты.
   Сержант перекрестился:
   "Ей, ей, тут быть беде!"
   И в караул поставил,
   Подобного себе.
   То был казах-ефрейтор,
   Служака, хоть куда,
   Язык немного знал он,
   И был угрюм всегда.
   "Смотри косая морда!"
   Сказал ему сержант,
   Увидишь генерала,
   Доложишь, мне баран,
   Ну а теперь на пост, марш,
   Да только мне не спать,
   А то сгною в нарядах,
   В три бога твою мать!"
  
   Степь. Тишина.
   На вахте скучает наш казах,
   А генерал не едет,
   Застрял где-то в частях.
  
   Сержант не спит ,заходит,
   К ефрейтору, "смотри,
   Не прозевай комдива,
   Он где-то там, в пути".
   Лишь к вечеру подъехал,
   К той точке генерал,
   И выйдя из машины,
   К посту поковылял.
  
   Казах не растерялся,
   "Ты будешь генерал?
   Где чмо, так долго шлялся?
   Тебя сержант искал!"
  
  
  
   "Вохра"
  
  
  
   Весь порт в Северодвинске, охраняют девки,
   Вохрушками их там зовут,
   Они все злы, шустры и мелки,
   И быстро на прицел берут.
   Когда мы жили на плавбазе,
   Что называлась "Иртышом",
   То невзлюбили всех их сразу,
   За случай, что произошел.
  
   Был оргпериод и на берег,
   Не увольняли долго нас,
   А чтобы сильно не скучали,
   Кино крутили на заказ.
   Но что кино, все это скучно,
   Нам увольненье подавай,
   И занялись тогда мы спортом,
   На льду, его хоть отбавляй.
   Взяли коньки у баталера,
   Спустились за высокий борт,
   Чтоб по заливу покататься,
   Уж очень синий там был лед.
  
   Сначала рядом пробежались,
   Почти у борта корабля,
   Ну, а потом вперед помчались,
   Коньками звонкий лед дробя.
   Толпа зевак с борта орала,
   И улюлюкала вослед,
   А нам простора было мало,
   И конькобежных тех утех.
  
   Вдруг хлопнул выстрел, с дальней вышки,
   Что за фарватером стоит,
   И брызнул лед за блеском вспышки,
   Оттуда кто-то в нас палит.
   Затем еще хлопок повторный,
   Мы повалились все на лед,
   Но все гвоздил стрелок упорный,
   Ему стрельба, как видно мед.
   С борта матросы нам кричали,
   "Ползите братцы к "Иртышу"!,
   И даже трап на лед смайнали,
   Чтоб нас поднять не по "концу".
   Но только начали движенье,
   Мы по пластунски к кораблю,
   Как снова пули засвистели,
   Гвоздили их одна в одну.
   Короче долго мы лежали,
   Вжимая туловища в лед,
   Пока начальство не примчалось,
   И не прервало тот налет.
   Вохрушка с вышки той стреляла,
   Была инструкция у ней,
   Ходить по льду там возбранялось,
   А появилась цель - так бей.
  
  
  
  
   Вот и гвоздила она лихо,
   Из карабина своего,
   Поверх пустых голов матросских,
   Могла и пристрелить кого.
  
  
  

"Знай и умей"

  
  
  
   Гальюн на лодке это дело,
   Он хитро сделан и умело,
   А чтобы вам туда сходить,
   Все нужно толком изучить.
   Как действует система слива,
   Что так опасно говорлива,
   И для чего в ней клапана,
   Манометр, датчик и фильтра.
   Когда и как педаль нажать,
   Чтоб к подволоку не попасть,
   В момент интимный некрасиво,
   И выглядеть потом плаксиво.
   Любой моряк, придя на лодку,
   Обязан сразу, за два дня,
   Знать все устройство гальюна,
   И лишь потом ходить в моря.
  
   Ну, а не знаешь, будет плохо,
   Тебе все это выйдет боком,
   На первом выходе твоем,
   Ты попадешь впросак на нем.
   Однажды к нам с Москвы, из штаба,
   Один начальник прибыл рьяный,
   Второго ранга капитан,
   А в поведении болван.
  
   Третировать он стал команду,
   Спесив был и не в меру важен,
   Всем офицерам стал хамить,
   Решили гостя проучить.
   Хоть был москвич в высоком чине,
   Не знал он свойств всех субмарины,
   Ел, пил, в каюте много спал,
   И в нарды с доктором играл.
   Но рано утром, ровно в семь,
   Торпедный посещал отсек,
   Где в командирском гальюне,
   Сидел подолгу в тишине.
   Вот и решили мореманы,
   Устроить с ним одну забаву,
   Чтоб лучше службу понимал,
   И их "салагами" не звал.
   Баллон АМли в гальюне,
   На два десятка атмосфер,
   А все приборы "загрубили",
   И вентиляцию закрыли.
  
  
   Вот утро и на "вахту",
   Идет неспешно наш герой,
   Вошел в гальюн и дверь задраил,
   Стальную, плотно за собой.
  
   Затих. Вдруг раздалось шипенье,
   И в гальюне все загремело,
   Затем раздался дикий крик,
   И мы в отсеке в тот же миг.
   Открыли дверь, там на "толчке",
   Лежит москвич, ни "бе" ни "ме",
   Весь мокрый, чем-то он воняет,
   И лишь тихонечко икает.
   Часа два в душе его мыли,
   И уважительны с ним были,
   Чтоб понял этот идиот,
   Здесь не Москва - подводный флот.
  

   "Северная Пальмира"
  
   Мы в Белом море кувыркаемся полгода,
   Хотя ветра и часто непогода,
   На субмарине с заводским названьем,
   Проводим ходовые испытанья.
   То бродим морем переменными ходами,
   То вглубь ныряем, когда надо.
   Торпедами с глубин порой стреляем,
   По целям, что гоняются за нами.
  
   Все удивительно, и даже фантастично,
   Хотя и трусим мы порой прилично.
   То вдруг заест какой-то вентиль,
   И дифферент пойдет на "шкентель",
  
   То кислород в отсеках убывает,
   И "РДУ" поспешно снаряжаем.
   Порой трещит наш корпус прочный,
   На глубине предельной очень.
  
   Короче, разное бывало,
   Но все оно, нам знаний прибавляло.
   И экипаж недавно анемичный,
   Командой стал, причем вполне приличной.
  
  
   Когда же началися "госы",
   В моря пошли с командой боссы.
   Сам Куликов - Глава Генштаба,
   С ним адмиралов два состава.
  
  
   Затем Устинов из ЦК,
   С Главкомом Флота "ГСГа",
   И к нам с небес пролился дождь,
   Из лычек, отпусков и звезд.
  
  
  
   Тогда я старшиною стал
   И сразу на "губу" попал,
   За посыланье офицера,
   Куда Макар телят гонял.
   Но не сидел, ушел моря,
   Куда нас двинули, едва,
   Исчезли с лодки "громовержцы"
   Спасибо им! Спасли меня.
  
   Сказать, что в море мы не пили,
   Так то неправда - пили все,
   Не только вина пайковые,
   Сосали "шило" и "абсент".
   Но не на вахте, с этим люто,
   После нее, и не везде,
   Все офицеры по каютам,
   Ну а старшины, кое-где.
  
   Я не оправдываю пьянства,
   Его и не было у нас.
   Мы просто "поднимали градус",
   Совсем не так, как пьют сейчас.
  
   Но хватит о "зеленом змие",
   И так Россию он загрыз,
   Я расскажу об увольненьях,
   Для Северов большой каприз.
  
   Когда мы шли с морей на базу,
   То все рвались в Северодвинск,
   Жил экипаж тогда на базе,
   С речным названием "Иртыш".
   В каютах, кубриках плавбазы,
   Ютились сотни моряков.
   Тепло там было и уютно,
   Кайфуй себе без дураков.
  
   В субботу, или в воскресенье,
   Коль не на вахте ты стоишь,
   Изволь дружище в увольненье,
   И вот у трапа ты стоишь.
  
   Клеша полотнами играют,
   И травленный на шее гюйс,
   Ботинки ваксою сияют,
   Того гляди, в себя влюблюсь.
  
   Десятка два таких мальчишек,
   По трапу с хохотом бегут,
   А на причале командиры,
   Такси до "Абдельмана" ждут.
  
   Минуем с "вохрою" КП, выходим в город,
   Он после месяца морей красив и дорог,
   Кругом деревья и цветы, порхают птицы,
   Сияет солнце с высоты, ему не спится.
  
   Сначала двигаемся в парк,
   И там, в киоске,
   Вина берем и шоколад,
   Как и на лодке.
   В кустах сирени пьем вино,
   Затем болтаем,
   О море, девушках, кино,
   Погоде в мае. Затем идем в кинотеатр,
   Где смотрим "фильму",
   Потом в кафе едим пломбир,
   Он от бессилья.
   Ну, а когда, полярный день,
   Стал чуть бледнее,
   На танцы двинулися мы,
   От счастья млея.
   Там, в ДОФе, уцепив девчонок,
   Отплясывали "шейки" и "семь сорок",
   Затем чуток подрались с мичманами,
   Чтоб служба "сундукам" не была раем.
  
   А уяснив, что те с подлодки,
   Враз помирились, и выкушали водки,
   За ихний счет, но с нашим шоколадом.
   При встречах со своими, так и надо.
  
   Потом, свели девиц в общагу,
   Где вместе с ними пили брагу,
   Собрались, было ночевать,
  
   Да разоралась чья-то мать.
   Короче, отдохнули славно,
   И к базе добрались исправно,
   К одиннадцати ровно, как штыки.
  
   Вот только гюйс мне разорвали,
   Да Витьке глаз "подрисовали",
   Знакомцы- "сундуки"
  
   Да хрен с ним, с гюйсом!
   Мы погуляли!
   "Гражданкой" малость подышали,
   А завтра снова в путь.
   Туда, где в море волны плещут,
   Где чайки в синеве трепещут,
   И утром ранняя заря,
   На рубке заблестит горя.

"На клев"

   Бредет по пирсу строй матросов,
   Их старшина на "клев" ведет,
   Видок у всех как у барбосов,
   Простой ведь лодочный народ.
   В строю идут все по ранжиру,
   В шеренге первой "фитиля",
   Затем поменьше чуть верзилы,
   Ну, а в конце, все "шкентеля".
   Гремят подковами по стали,
   Матросских кованых сапог,
   Того гляди весь пирс развалят,
   Хоть он и сделан не с досок.
   Идут от ветра все внаклонку,
   По флотски ноги волочат,
   На старшину рычат как волки,
   А тот орет все: " Шире шаг!
   Вот наконец желанный камбуз,
   "Бегом!",- им старшина сказал,
   И все по трапу так помчались,
   Что бедный камбуз задрожал.
   Вломились в зал, а там народу!
   Ну, просто, Ноевый ковчег,
   Сидят все чинно за столами,
   Жуют матросский черный хлеб.
   А к хлебу щи и макароны,
   "Шпаки" их флотскими зовут,
   Короче все, что по уставу,
   Им вестовые принесут.
   Окончен "клев", идут на выход,
   Чтоб "беломора" покурить,
   Под ближней сопкой, где так тихо,
   Теперь ведь некуда спешить.
   А впереди еще казарма,
   Которой рады все сейчас,
   "Морской козел", подначки, травля,
   И целый Адмиральский час!
  
  

"Шило"

   На флоте спирт зовется "шило",
   Названье это не спроста,
   Такая пробивная сила,
   В напитке том заключена.
   Его пьют стоя, сидя, лежа,
   Простой матрос и адмирал,
   Чуть дистилатом разбавляя,
   Чтоб лишний градус не сбежал.
   На кораблях пьют и подлодках,
   На самолетах и в штабах,
   Морские луженые глотки,
   Для просветленья в головах.
  

"Матрос"

   Матрос на флоте, это сила,
   Всегда он к подвигу готов,
   Таскать, катать, грузить "люминий",
   И это все без дураков.
  
  
  

"Морской контрразведке"

  
  
   ЧК создал Железный Феликс,
   На страх шпионам и врагам,
   Чтоб супостатам не хотелось,
   Ударить в спину тайно нам.
   Себя Контора проявила,
   Ловила тех по всей стране,
   В ГУЛАГ сажала и "мочила"
   Велик ведь пролетарский гнев!
   Были чекисты всех окрасок:
   Фронтов ведь тайных и не счесть,
   На всех шпионов не хватало,
   Решили шире бросить сеть.
   А если сеть, то, значит в море,
   А еще лучше в океан,
   И не в один, а в тот, Здоровый,
   Среди какого много стран.
   Но тут случилась неувязка,
   Полно чекистов всех мастей,
   На суше лихо "вышивают",
   Но не касаются морей.
   Послали кой - кого в их воды,
   Но сухопутные они,
   Такого там начебушили,
   Что еле ноги унесли.
   Однак не дрогнули дзержинцы,
   Хоть и ругались в богомать,
   И на коллегии решили
   Чеку морскую воссоздать.
  
   И чтоб была она из флотских,
   Какие, значит, побойчей,
   Пусть чаще ходят курвы в море,
   И реже лазят по земле.
   Сказали-сделали, и в школе,
   Что называлась ВКШ,
   Склепали группу пикимонов,
   Из флотских воинских шараг.
   Кого туда только не брали,
   С "коробок", лодок и штабов,
   Морской пехоты и бербазы,
   Старшин и даже "сундуков".
   Учили их четыре года,
   (А сухопутчиков лишь пять)
   Наукам тайным и рисковым,
   Шпионов на море имать.
   Затем всучили всем дипломы,
   Погоны, кортики, шматье,
   Военный литер и "прогоны",
   Вперед, на Флот, ату его!
   С тех пор в морях и океанах,
   На кораблях и под водой,
   Чекисты моря неустанно,
   Блюдут страны родной покой.
   Порою ловят супостатов,
   Те даже в океанах есть,
   А между делом травят байки,
   Которых на флотах не счесть.
  
  
  

"Мат"

   На Флоте мат всегда в почете,
   С времен Великого Петра,
   Соленый он, не как в пехоте,
   И практикуется с утра.
   Его слова уж спозаранку,
   Матроса будят ото сна,
   "В три Бога мать, подъем команда!"
   Орет мордастый старшина.
   Через минуту между сопок,
   Гремят морские сапоги,
   Ну а над строем мат витает,
   Для ублажения души.
   И целый день сопровождает,
   Он службу, в базе и морях,
   Препятствий флотский мат не знает,
   Коль его нету, дело швах.
   Попробуй корешок без мата,
   В шторм вахту в рубке отстоять,
   Иль бухты потаскать канатов,
   Что и штангистам и не поднять.
   Попробуй повисеть за бортом,
   Куда сшибет тебя волна,
   Или в надстройку прыгнуть чертом,
   Когда тревога иль война.
  
   "Смерть шпионам"
  
   Стоит у трапа с автоматом,
   Матрос в канадке, вахту бдит,
   Вдруг видит, "Волга" подъезжает,
   В ней хмурый адмирал сидит.
  
   Выходит важно из машины,
   Перчаткой утирает нос,
   - Ну что, ракеты погрузили?
   Матросу задает вопрос.
  
   -Так точно, все давно уж в шахтах,
   В ответ ему матрос сказал,
   - Как доложить о Вас по вахте?
   Товарищ вице-адмирал.
  
   - Что ж ты дурак мне открываешь,
   Тот государственный секрет,
   Вдруг я шпион, а ты болтаешь!,
   Промолвил адмирал в ответ.
  
   Громыхнул выстрел автоматный,
   Матрос наш сплюнул и сказал,
   - Ты посмотри какая сволочь,
   А видом, вроде адмирал...
  
  
  
  
  

"Святое ремесло"

   Профессии есть две древнейших в мире,
   Шпион и проститутка - это факт,
   А если этого не знаешь,
   Поройся в Библии чудак!
   Там все изложено подробно,
   Когда, и кто, какой порой,
   Сексотил Господу в угоду,
   Иль зарабатывал ...
  
   Была работа та рисковой,
   Ведь думать нужно головой,
   Иначе чье-то злое слово,
   И пращуры забьют толпой.
   Пророкам легче, их сексотству,
   Учил сам праведный Господь.
   Все было тихо, благородно,
   Шепнул на ухо - злата горсть.
   А вот библейской Магдалине,
   Пришлось самой все постигать,
   Как зарабатывать ...
   За сколько и кому давать.
   Как долго дева занималась,
   Своим доходным ремеслом,
   Молчат древнейшие писанья,
   Но надо думать, год-другой.
   Потом ее толпа поймала,
   Камнями стала избивать,
   И улюлюкая кричала,
   Попалась, гребаная ...!
   На счастье тут Господь случился,
   Он с явки следовал домой,
   Перед толпой остановился,
   И обратился к ней с мольбой:
  
   "Оставьте паства избиенье",
   А те: "Господь, она же ...
   Собой торгует, как на рынке,
   Пророкам даже рада дать"
   Короче, спас он Магдалину,
   Как по другому? ведь Господь!
   Ну, а толпа ее в святые,
   Молиться на нее бы чтоб.
  
  
   Сексотам тоже дали нимбы,
   Ведь рисковали и они,
   Так две профессии старинных,
   Благую святость обрели.
  
  
   "Обед"
  
   Земля! Воскликнул подгребая к острову,
   После крушенья Крузо Робинзон,
   Обед! Завыли папуасы,
   Навстречу выбегая из кустов.
  
   "Заветное желание"
  
   Поймал матрос однажды золотую рыбку,
   Она взмолилась - отпусти домой,
   Я ж выполню твое заветное желанье,
   Ты только мне скажи его.
  
   Задумался матрос, на кнехт присевши,
   И хитро подмигнув, сказал в ответ,
   Ты лучше выполни желанье капитана,
   Когда на мостик выйдет "кэп"
  
   На том и порешили.
   Ясным утром, на мостик вышел капитан,
   Эх, красота - якорь мне в жопу!
   Глядя на солнце, он сказал...
  
   "Математики"
  
   Ну что ребята, есть тут математики?
   Спросил сержант у молодых солдат.
   Есть! - завопили парни радостно.
   Ну вот и хорошо, бери лопаты,
   Сейчас поедем корни извлекать.
  
   "Бог поможет"
  
   Штормит, корабль идет ко дну,
   На юте капитан матросов собирает,
   -Ребята! Видно нам "кранты"
   Быть может кто молитвы знает?
  
   Ему в ответ один моряк,
   - Я их ко сну всегда читаю,
   - Молись сынок, и истово молись!
   У нас спасательного круга не хватает.
  
   "Позабыл"
  
   Проходит прапор медкомиссию,
   К нему подходит окулист,
   - Закрой глаз правый. Что за буква?
   Тот лишь вздыхает и молчит.
  
   - Все ясно. Теперь левый.
   Какая буква пред тобой?
   И не спеши, смотри прицельно,
   Молчит как рыба, наш герой.
  
   -Да ты слепой!,- воскликнул доктор,
   Видать свое уж отслужил,
   - Нет, вижу все я, - молвит прапор,
   Вот только буквы позабыл.
  
   "Хорошо"
  
   Дым табачный воздух выел,
   За окном давно уж тьма,
   Хорошо с тобой сидим мы,
   Только водка уж у дна.
  
   Моряки с тобой мы кореш,
   И хлестали прежде спирт,
   Там где сопки снеговые,
   И полгода ночь стоит.
  
   Позади теперь те годы,
   Но уже чуток штормит,
   Наливай, щас выйдем в море,
   Вот достану только спирт.
  
  
  

Военно-морские сентенции старших офицеров Тихоокеанского флота

  
  
   "В случае гибели подводной лодки в мирное время, командира спасают только для того, чтобы потом расстрелять".
  
   Из разговора с матросом-самовольщиком "Ваша хитрость видна на 15 сантиметров из-под ватника".
  
   "Половой инстинкт явился причиной грубого проступка".
  
   "У командира разница между принятием правильного решения и расстрелом минимальная".
  
   "Боцман спился, а как не спиться, если 30 лет спирт носит. У интенданта хоть закуска есть".
  
   О вестовом в кают-компании: "У него из одежды одни наколки".
  
   " Прежде чем заглядывать в бутылку или садиться в поганую капиталистическую "Тойоту" подумай, что ты - человек государственный"."
  
   "Что вы улыбаетесь, товарищ Нечаев, как знакомый кот на помойке"
  
   "Вы еще папуасы, которых не открыл Миклухо-Маклай".
  
   "Автомат - это такая машинка, которая когда начинает стрелять, ее очень тяжело остановить, и она кладет дополнительное количество людей".
  
   "Мордобой некоторые командиры выдают за национальную особенность нашего народа".
  
   "Механик на корабле - фигура большая, но не лишняя".
  
   Про экипаж Смолкина. "Это лихие ребята, их можно только напугать, убедить их уже невозможно".
  
   "Сломанный кран - самый безопасный кран для военных".
  
   "С него, как с собаки, кроме мыла ничего не сваришь".
  
   "Военнослужащий болеет только с разрешения, как, впрочем, женится и отправляет все естественные надобности".
  
   "Может быть, мы имеем здесь не подводников, а человек 20 солдат, которые знают только, где выход и вход на подводной лодке"
  
   Про обнаглевших вестовых. "Вот эта бригада с толстыми мордами, лоснящимися от ворованного сливочного масла, пойдет в полном составе на бастионы новой казармы".
  
   Из разговора корабельного врача с пациентом. "Я не гинеколог, специальными вопросами не занимаюсь".
  
   "Гальюн не просто сортир на корабле - это сложное техническое сооружение".
  
   " Все люди делятся на две команды: команду "смирно" и команду "вольно".
  
  
   " Это не экипаж, а сиротский приют, которому надо оказывать гуманитарную помощь и давать витамины от слабоумия".
  
   "Приборка на корабле сделана кое-как, а местами - с преступной халатностью".
  
   "Устроили в торпедных аппаратах кладбище затонувших кораблей".
  
   "Химик, надо всем объяснить: чем отличается кюри на литр - от "пол-литра".
  
   "Водку собраться пить без закуски офицеры могут, а вот НОРБ сделать не могут".
  
   "Матрос у них растет, как лебеда на огороде. Никто эту лебеду не любит, не пропалывает и не окучивает".
  
   "Построилась кучка, как на остановке троллейбуса. Не поймешь: то ли экипаж на строевом смотре, то ли транспорт ждут".
  
   "Вы же мужчина, да еще и офицер, а если вы флагманский химик, то вы - вдвойне мужчина".
  
   "Тряпки половые, должны быть чистыми, как подворотнички в Таманской дивизии"
  
   "Захожу я в бывшую ленкомнату, а там народ сидит босиком и пальцами шевелит. Я спрашиваю, - Что такое? - мне говорят,- это подготовка камбузного наряда-. Я не знаю, может быть это у них обычай такой".
  
   "В сушилке никаких лицевых полотенец я не обнаружил, кроме матроса, лежащего кверху воронкой среди окурков".
  
   "Современный лейтенант - это человек со взглядом селедки, который не то, что матроса построить не может, по земле ступить боится".
  
   " Вы что, еще деньги никак разделить не можете? Сдайте их обратно в финчасть, в фонд мира. Потом о вас в газете напишут... некролог".
  
   "Не надо здесь изображать Геракла с удавом, бегая со шлангом по центральному посту".
  
   Запись в журнале дежурного по дивизии: - Дорогой товарищ ...! Уникальный по своей безответственности порядок вы на корабле завели. Требую немедленно одуматься, привести службу в соответствие с флотской.
  
   "ПДУ - это не только средство защиты, а и братоубийственный снаряд в руках необученного матроса".
  
   "Я вам обещал снять нормативы по развертыванию операционной? Я их сниму вплоть до покладки тела на стол".
  
   "Доктор, к субботе на всех людных местах должны висеть санбюллетни, чтобы личный состав от одного вида голой женщины тошнило".
  
   " Раз мы в этом дурдоме работаем, значит, мы здесь заведуем палатой N 6".
  
   "Лодка разграблена так, как будто на ней перевозили пехоту египетского фараона".
  
   "Товарищ Нечаев! Вы на японца не тянете. У вас в экипаже один Сапа тянет, потому что морковку ест, а вы - мясо".
  
   "Начальник штаба у меня забегался, Я его отпустил немного отдохнуть ... в море"
  
   Указание перед приездом Главкома. " На 10-м пирсе все, что кривое - выпрямить, все что нужно загнуть-загнуть, а все остальное - покрасить".
  
   "Военная медицина предназначена не для того, чтобы людей лечить, а для того, чтобы выявлять симулянтов".
  
   "Разин, я, конечно, понимаю, что у минеров скудное воображение, но вы же - вахтенный офицер".
  
   "Юрков, вы что улыбаетесь? Вы что, только что из Парижа приехали?".
  
   "Если у вас нет эстетического вкуса - делайте все по чертежу".
  
   "Да, приходят к нам матросы с гражданки с дефицитом веса. В детстве они не видели молока матери, потом их отдали в ПТУ, где они кроме наркотиков и портвейна тоже ничего не видели".
  
   "Я убил массу своего и командирского времени на объяснение, что такое боевая подготовка во время БУС. В это время даже муха не должна лететь просто так. Спросишь ее "Куда летишь?, а она отвечает "На КБУ по ЗБЖ".
  
   "Вот Орлов всегда через 5 минут докладывает: дизеля готовы дать полный ход до Сан-Франциско. Орудия заряжены"
  
   "Помощник командира считает, что его поприще - облачиться в меховую куртку и ходить с решительным лицом, пока не назначат старпомом".
  
   "Малахит" - это та организация, которая ездит на трамваях и знает что такое унитаз".
  
   "Механик, ты можешь мыться холодной водой, а шило разбавлять горячей, а всем остальным сделать, как положено: в душе горячую воду, а шило разбавлять - холодной".
  
   Комментарий к ТV передаче. "Принц Уэльский - охламон охламоном, а рожа, как у советского офицера".
  
   Про стратегическую подлодку. "Они как коты, засунутые в валенок - ничего не знают и не видят. Накрутили котлет и едят".
  
   "Товарищ Плишкин, раз вас командир оставил в виде приватизационного чека, то будьте добры 750 литров гидравлики достать".
  
   "Ребята, когда с вами работаешь, такое впечатление, что вы вышли из елового леса. Вас там, наверное, медведь напугал"
  
   "Шульгин, ваш экипаж, недоедая, недосыпая, 14 суток трудился в море, как герои Брестской крепости, а КПД привезли как первый английский паровоз".
  
   "Лейтенант Полуянов - откуда он взялся в нашем отличном соединении? Отправьте его на повышение в штаб флотилии. Туда всех способных людей посылают".
  
   "Только француз может дважды наступить на грабли и сделать выводы, а наш русский соотечественник будет наступать до тех пор, пока грабли не сломаются".
  
   "У нас нет понедельников. Понедельники есть только у алкоголиков, а у нас рабочая неделя".
  
   "В одном кабинете одновременно двух дураков быть не может. Поэтому выйдете отсюда".
  
   "Спорить хорошо с тем, кто слушает, а спорить с начальником, проверяющим, дураком - бесполезно. Что в принципе одно и то же".
  
   "Что за медведя мы в штаб взяли? Сало съел, кабинет чуть не развалил.
   -Товарищ комдив! Мне после этого сала плохо стало.
   -Ну конечно, станет плохо, если сало прямо с газетой есть".
  
   "Приняли мы задачу "Л-1" у Капиноса. Экипаж отработан неплохо, Но на следующий день у личного состава прямохождение прекращается, цепляется хвост и опять на дерево".
  
   "Ваша деятельность напоминает страуса, который засунул голову в песок, а задница наружу торчит, и это в то время как по лесу тигры бегают".
  
   Инструктаж перед строевым смотром: "Контрактники пусть, чем страшнее, тем лучше. Что Родина дала, в том пусть и выходят. Только не в кальсонах и подстрижены".
  
   Про экипаж Игишева: "Лейтенанты у них на перископы залезают и кукарекают как петухи. Такое впечатление, что мы с Николаем Александровичем попали в ночь перед рождеством. Вы знаете, почему компрессор на 9-м пирсе не работает? Так это Игишевский лейтенант в него головой - бам! Он и сломался".
  
   "Сергей Леонидович! А где у нас штаб ?
   -Товарищ комдив! Но уже 21.05
   -Да нет, я не для того спросил, чтобы видеть их рожи, а для того, чтобы просто поговорить".
  
   "Доктор, хорошо, что ты гальюн не видел. Клятву Гиппократа забыл бы начисто".
  
   "Матрос срочной службы это тот же солдат, которого вместо казармы запихали на подводную лодку".
  
   " А минеров на флоте справедливо окрестили "румынами", они ж русского языка не понимают".
  
   Перед приездом комиссии: "Червякам орлы не страшны. Им страшны курицы, которые с этими орлами прилетают".
  
   "Пришлите мне разведчика с головой и руками.
   Ответ: " Товарищ адмирал, вам тогда нужно два разведчика".
  
   "Завтра показное учение на подводной лодке под руководством первого заместителя командующего флотилией. Убогих спрятать, святых убрать-
   Вопрос из зала: - Товарищ капитан 1 ранга, кто тогда останется на лодке?".
  
   "Нужно сначала выполнять поставленную задачу, а потом - думать".
  
   "Ракетный подводный крейсер, это чудо двадцатого века, а его современный экипаж - толпа недоумков, пытающихся этот крейсер утопить".
  
   По поводу увольнения офицера: "У вас в дивизии с ним наверняка никто не разговаривал по душам. Его нужно было облизать как торт, и заставить служить дальше".
  
   Из выступления на военном совете проверяющего из Главного морского штаба Министерства Обороны в разгар перестройки:
   "В море вы почти не ходите и мне больно об этом слышать. А вот пьете недопустимо много. До конца рабочего дня по полкило шила. Это ни в какие ворота не лезет. Ну, принял грамм двести, триста, наконец, и остановись, ты ж флотский офицер!
   Нет, надо обязательно наглотаться до жвака-галса. Пора кончать этот бардак, уважаемый командующий, а то недолго и весь флот пропить, его и так с гулькин хрен осталось!..."
  

Военно-морские аксиомы

  
  
   Если видимый тобою предмет движется - отдай ему честь.
   Если не движется, - покрась его.
  
   Все кто в форме, очень тупые, особенно мы, военные моряки.
  
   На флоте матом не ругаются, на флоте матом разговаривают.
  
   Матрос без работы - потенциальный преступник.
  
   Корабль это то место, на котором имеется камбуз.
  
   На флоте есть два старших - старший матрос и старший лейтенант.
  
   Самая сложная операция на флоте - рвать гланды.
   Причина - их всегда рвут через задницу.
  
   На флоте все обязанности строго распределены:
   Все, до старшего лейтенанта включительно, должны уметь работать самостоятельно. Капитан-лейтенант должен уметь организовать работу.
   Капитан 3 ранга должен уметь проконтролировать ее исполнение.
   Капитан 2 ранга должен уметь доложить, где что делается.
   Капитан 1 ранга должен самостоятельно найти место в бумагах, где ему надлежит распиcаться.
   Адмирал должен уметь самостоятельно расписаться там, где ему укажут.
   Главком ВМФ обязан уверенно опознать своего Министра и Президента.
  
  
  

Перлы военной мысли

  
   "...мастер военного дела, отличник боевой и политической подготовки. Умело руководит вверенным ему подразделением. Говорит мало и бессмысленно.
   Достоин присвоения очередное воинского звания - капитан 3 ранга". (из представления)
  
   "Передан вместе с материальной частью". (из личного дела)
  
   "Половой инстинкт явился причиной грубого проступка". (из рапорта военного дознавателя)
  
   "С какой целью, когда и где вы родились?". (из протокола допроса)
  
   " Я выскочил из казармы голый и в сапогах, короче, в чем мать родила". ( из объяснительной)
  
   " Из одежды на задержанном были только часы" (из записи в журнале военной комендатуры)
  
   "Все люди делятся на две команды: команду "смирно" и команду "вольно". ( из наблюдений военачальника)
  
   " В штабе флота у вас бардак! К концу рабочего дня офицеры выпивают по литру водки. Где это видано?! Ну, выпил бутылку и служи". (из выступления проверяющего на Военном совете).
  
   " Вы говорите в дивизии бассейна нет. А зачем вам бассейн? Организуйте для личного состава кросс. Слабые умрут, остальных будем готовить дальше". (из ответа командира командира соединения на заданный на совещании вопрос)
  
  
  
  
  

  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   345
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"