Родителей своих и других каких либо родственников я ни разу не видела, не чувствовала и даже не представляла, что это такое. Родилась в городе Бийске, что на Алтае, в октябре 1939 года. На моё счастье, была у меня сестра, звали её Танечка, на 4 года старше меня, родилась в феврале 1935 года в селе Овсянниково, недалеко от Бийска. От неё - то я и узнала, что и у нас была Мама, и даже Папа, что не у всех детей случается. Папа воевал на Финской войне, потом служил милиционером в Бийске, потом ушёл на Великую Отечественную ( 2 -ую мировую) да и не вернулся, а почему - никто не знает. Жили мы в маленьком домике на вершине невысокой горы, покрытой лесом, недалеко от лесозавода. Улица, кажется, так и называлась "Лесозаводская". Под горой стояла водокачка, и чтобы добраться до неё зимой, дети скатывались к ней на облитых водой и замёрзших коровьих лепёшках, ну, а летом, уж как у кого получалось, кто на пятой точке, а кто иногда и кувырком. Обо всём об этом я узнала уже во взрослом состоянии, а так, вообще, всё своё детство и юность провела в детском доме и там всегда чувствовала себя , наверное так, как домашние дети в доме родном.
Первая картина, запечатлевшаяся в моей памяти: маленькая девочка, лет, наверное , 2 - х, вместе с какой -то женщиной (Скорее всего, с Мамой) идут по чуть оттаявшему полю и пытаются выбрать из промёрзшей ещё земли картофелины, оставшиеся с прошлой осени. Из этих картофелин можно сделать оладышки, чтобы накормить двух малышей, ничего другого не осталось, ведь идёт война и все продукты отправляют на фронт. Потом мы с сестрёнкой оказываемся в детском доме, мама уже исчезает из моего поля зрения, говорят умерла, а мы - сначала в детприемнике (конечно, я его вообще не помню) , а потом - в детском доме в деревне Плешково на Алтае.
Представьте себе деревянный двухэтажный дом, на втором этаже которого в комнате, где нет ничего кроме деревянной параши (это - такая низенькая кадушка, полная застывшей детской мочи и какашек), дрожжа от холода, одетые еле - еле , сидят несколько ребятишек и внимательно слушают рассказ или сказку, придуманную тут же на ходу одной из малышек, про мышку, которая укусила кого - то за пальчик. Рассказчице, а это я, наверное, уже лет пять, я тоже замерзаю, но моя сказка отвлекает детей от мыслей о холоде и голоде, и я продолжаю рассказывать про то, что было, и про то, чего не было. Летом перед домом вырастали заросли конопли и чертополоха, среди которых мы бродили, как в дремучем лесу, развлекая себя, кто как мог, например, из колючих плодов чертополоха лепили игрушки, кукол, различную мебель, стулья, кресла , кровати, кто, что мог вспомнить или где -то- увидеть. Время было военное, кормили нас жмыхом (это спрессованная кожура подсолнечных семечек) и тюрей (что - то подобное муке, размоченной в воде). Летом мы обедали под каким - то навесом, и до сих пор я вижу, как в тарелку с тюрей течёт струйка крови из моего носа. Голод постоянно преследовал нас , поэтому однажды ночью мы совершили набег на соседский огород, где наросли крепкие, в пупыришках, зелёные огурцы. Было очень страшно, но голод - не тётка, ели всё подряд, мытое или не мытое, спелое или нет, поэтому набег наш закончился всеобщим расстройством желудка, что навсегда излечило нас от воровства.
Воспитательницу нашу звали Анна Кондратьевна, брат её Василий Кондратьевич работал в Районо и, как мог, опекал наш детский дом. Обуви, валенок, ботинок на всех не хватало, и Анна Кондратьевна зимой носила меня в деревенскую школу на своих плечах, а когда я уронила на свои ноги и руки неподъёмный для голодной малышки кирпич, и так разбила себе палец на правой руке, что все взрослые, ( может, и врач был?) после бесполезных попыток залечить его, решили, что нужно ампутировать палец, иначе малышка умрёт, Анна Кондратьевна, потихоньку от всех, сводила меня к деревенской знахарке. Знахарка что - то пошептала, что - то полила, что - то посыпала на больной палец и вот, на тебе - боль ушла, температура упала и до сих пор у этой малышки, теперь уже бабушки, здоровая рука и все пять пальцев. Ну, разве не чудо?!
Весной, когда начал таять снег, и под ним образовались зажёры - ручейки, я шла из школы и провалилась в снег, огромные валенки вытащить не смогла, пришлось бежать босиком. Не помню точно, но наверное, отморозила ноги, и поэтому сейчас, даже летом, хожу в валенках, иначе ноги не согреешь.
Дети более старшего возраста жили в соседнем доме , вовсе не близко к нашему , и я ходила навещать свою старшую сестрёнку Танечку. То что у меня была сестра, сильно облегчало существование, несмотря на то, что и она не была взрослой, это придавало какую - то уверенность, надежду, что всё будет хорошо. И правда, она всегда была рядом . Рядом и в тот день, когда я, прийдя к ней в гости, пошла в уборную, такою узкую будочку с отверстием в полу и выгребной ямой под ней. Отверстие было большое, а я - маленькая, поскользнулась, да и свалилась в эту зловонную яму. Слава Богу, там было не глубоко , я как - то выбралась! Но представьте в каком виде?! Стою, дрожжу от ужаса и стыда. Что делать? Но, наверное, и правда, у каждого есть свой ангел - хранитель! Во дворе никого нет, а на крылечко выходит моя спасительница, сестрёнка. Отмыла, успокоила, ну, как не сказать: "Спасибо тебе, Танечка, и тебе, Господи!"
Одним из любимейших наших занятий были концерты, которые мы устраивали для жителей близлежащих деревень. Добирались туда, конечно же, пешком. Какое это замечательное удовольствие шагать босиком по тёплой пыли просёлочной дороги, греться на не жарком алтайском солнышке, любоваться бегущеми по небу, постоянно меняющими форму облаками, собирать полевые цветы, изобретать фантастические венки на голову и придумывать различные небылицы. Единственный номер из тех концертных программ, который остался в памяти, это так называемые "Пирамиды", гимнастические упражнения в конце которых на сцене оказывалась все участники концерта, стоящие один на плечах другого, и на вершине её стояла я, самая маленькая и не очень трусливая.
А ещё была в деревне речка, сплошь заросшая кувшинками и белыми лилиями. Меж ними скользили желтопузые ужи, и, конечно же, квакали лягушки. Когда - то через речку был перекинут мосток, но потом его снесли, и остались только торчащие из воды столбики. На эти - то столбики и забиралась мелюзга, которая ещё не очень хорошо умела плавать или совсем не умела. Там и я научилась держаться на воде: поставили меня на столбик, да и столкнули в воду. Урок довольно - таки опасный , ты погружаешься с головой в воду, хватаешь её разинутым ртом, длинные стебли кувшинок и лилий оплетают твои ноги и руки, и нужны приличные усилия, чтобы выбраться наружу. А там - спасительный столбик и друзья, которые хвалят тебя, дают разные полезные и, конечно, бесполезные тоже, советы, и ты , уже собрав всю свою волю, полученные знания и приобретённый опыт, опять с головой уходишь в воду , а вода такая мягкая, тёплая, что уже нет нужды заставлять тебя снова и снова нырять , чтобы научиться плавать. Ребятня готова сидеть в этой речке, хоть целый день, но кушать - то хочется. Идём есть затируху.
Почему -то я не помню, какие дома были в этой деревне, но помню, что было там одно необычайной архитектуры здание, с заколоченной дверью и забранными решётками окнами, с крестом или крестами на самом верху. Это была деревенская церковь, никто её не посещал, и в ней поселились летучие мыши. Каких только страшных историй, связанных с нею, нам не приходилсь слышать, но любопытство сильнее страха , особенно когда ты не один, и мы вечерком, взбираясь один другому на плечи, заглядывали в запылённые окна церкви, почти ничего не видели из -за темноты и при малейшем шуме стремительно разбегались. Сердца колотились от страха, казалось нам, что за нами кто - то гонится, и только спрятавшись с головой под одеяло, можно было отдышаться и прийти в себя. А рассказы эти были в стиле Гоголевского " Вия" или " Вечеров на хуторе близ Диканьки", например , как в морозную лунную ночь идёт по дороге человек, а за ним бежит неизвестно откуда взявшаяся огромная свинья, которая в конце концов вскакивает ему на плечи и что - то требует от него громовым человечьим голосом. Человек падает замертво, и его замёрзшее тело находят рядом с деревенской церковью. И наши детские тела под драными одеялами от ужаса, а больше от холода, уподобляются этому замёрзшему бедняге.
Однажды, ближе к осени, к началу уже второго моего учебного года, в детском доме появились незнакомые люди, которые разговаривали с каждым ребёнком отдельно, просили его что - нибудь спеть, простучать то, что они простучат, осматривали его руки, а потом, отобрав нескольких, в том числе и меня , привезли в Барнаул и поместили в 8-ой Барнаульский детский дом музыкально - художественного воспитания. Взяли с собой и мою сестрёнку Танечку, но только в другой детский дом, где жили дети, у которых были проблемы со зрением, а у Танечки обнаружилась трахома, страшное заболевание, после которого можно было остаться слепой. Но, слава Богу!, её вылечили, а потом, такую маленькую, худенькую, отправили в Донбасс учиться на тракториста. В те времена трактор заводили не нажатием кнопки, а громадной железной рукоятью, которую нужно было резко прокрутить, с чем и здоровые мужчины не сразу справлялись.
А я тем временем оказалась в мире грёз и фантазии, в мире музыки, песни, в мире изящных движений балета и танца!!! Директором детского дома была Антонина Петровна Фесик, маленькая толстая женщина. Про неё рассказывали , что была она отчаянной храбрости, что именно она и организовала этот детский дом, и что, однажды поздно вечером, когда в дом забрались воры, она вбежала туда с серебряной ложечкой в руке (пила чай) и, наведя её на незванных гостей, закричала: "Стой! Стрелять буду!" Очевидно , блеск серебряной ложечки в полутьме напугал налётчиков, и они поспешили покинуть это тщательно охраняемое место. Жила Антонина Петровна здесь же в соседнем доме. Вся территория детского дома была обнесена дощатым забором с крепкими воротами для въезда санной повозки и калиткой для входа детей и взрослых. Здесь располагался дом, где жили дети, дом, где был изолятор для заболевших детей и где жила Антонина Петровна, кроме того был дом для столовой и швейной мастерской, и дом - баня и прачечная. А ещё была конюшня для двух лошадей и недалеко от неё - маленький дощатый домик , такой же, как в деревне, где со мной случился тот ужасный случай.
Очевидно, Антонина Петровна была очень строга, её все боялись, и поэтому , когда она посещала наш дом, что случалось не часто (я даже не помню, чтобы она с кем -то из детей разговаривала), в доме поднималась жуткая суматоха, везде стирали пыль, поправляли плохо заправленные постели, подтирали полы, и пока она, переваливаясь, добиралась из своего дома, а там всего каких - то метров 100- 200, в нашем доме всё блестело, вплоть до широких тёмно - зелёных листьев фикусов, которые росли в двух больших бочках в так называемом " тёплом" зале. Сказать, что дети испытывали к ней тёплые чувства, нельзя, ведь она с нами не общалась, поэтому однажды, когда она решила поехать по делам на розвальнях, куда конюх Иосиф впряг молодого ещё не объезженного коня, конечно же, по решению Антонины Петровны, то все дети с большим интересом и жадным любопытством смотрели из окон, что из этого получится. И получилось то, чего все и ожидали: молодой, возмущённый насилием Орлик (так звали этого коня) , выбросил из розвальней эту толстуху, а дети весело и радостно смеялись, получив от этого зрелища огромное удовольствие. Слава Богу, розвальни - это очень низкие сани, седок лежит в них чуть - чуть приподнятый над землёй ( сантиметров так 30 - 40), так что Антонина Петровна никакую травму не получила, только выкупалась в снегу на потеху всем детям детского дома номер 8.
Несмотря на то, что война уже закончилась, вплоть до 1953 года, как и прежде нас преследовал голод. Мы получали по кусочку чёрного хлеба наверное, раза 3 в день, а то и меньше, а что ещё - не помню, поэтому когда после ужина наша повариха Зина и её помошница тётя Фима покидали кухню, где стояла громадная, ещё не остывшая печь, мы брали сырые картофелины, слегка очищали их , разрезали на пластики и раскладывали на печи. Не дожидаясь их полной готовности , поспешно поглощали их полусырые (печь не достаточно горяча), чтобы не чувствовать голода.
Наверное, тогда голодала вся страна, поэтому рассказывать об этом не стоит, а вот о том, как воспитывали детей в этом (за других не поручусь) детском доме знают, конечно же, не все. Прежде всего, в доме должна была быть идеальная чистота и порядок. Дети, естественно, сами заправляли свои кровати, следили за порядком в своих портфелях, за своей одеждой, пришивали белые воротнички и нарукавники к коричневой школьной форме, гладили чёрные и белые (праздничные) фартучки, чёрные и белые ленты, вплетаемые в гладко заплетённые косички, чистили кремом свою обувь и дежурили по очереди то в спальнях, то на кухне - мыли полы, посуду (в горячей воде с горчицей). В спальню днём заходить не позволялось, за этим следил дежурный. Мне однажды даже пришлось вступить в рукопашный бой с одним нарушителем - мальчишкой, значительно выше и сильнее меня, выполняя свой долг дежурной по спальне. Враг, пристыженный и побеждённый, с позором, а может быть и с жалостью, покинул поле боя. Постельное бельё (белые льняные пододеяльники, простыни и наволочки) меняли каждую неделю. Детей было человек 30-40, и выстирать за неделю, да ещё и выгладить такое количество белья, по моему теперешнему разумению, просто не реально. Но делала это всё - стирала руками в корыте на стиральной доске, кипятила, выполаскивала, гладила - одна единственная маленькая, не более полутора метров, женщина, а я, да и другие наверное, к сожалению и стыду даже не помним её имени. Прачечная располагалась в предбаннике, где стояла громадная печь с котлом посредине плиты. В этот котёл она заливала щёлок, который сама же готовила, и в нём вываривала постельное бельё всех 30 - 40 детей, после чего тщательно простирывала на стиральной доске, а потом выполаскивала. Откуда она черпала свои силы, дети вовсе не интересовались, но каждую неделю, на каждой детской кровати было свежеотглаженное, белоснежное льняное постельное бельё. Баню мы тоже получали каждую неделю.
По утрам мы умывались в рукомойниках и чистили зубы зубным порошком, до сих пор помню зелёную картонную коробочку с нарисованным листочком и надписью "Мятный", очень вкусный был порошок. Рукомойники стояли в прихожей, где находилась большая печь, в открытый зев которой мы складывали на ночь валенки для просушки. Ночью с нами была ночная няня, дети называли её тётей Лушей. Сказки она нам не рассказывала, но сон всегда был спокойнее, если она была рядом. Почему - то у меня сложилось впечатление, будто тётя Луша и была той прачкой, которая стирала наше бельё. Но, ведь это же не возможно , днём до изнеможения стирать, а ночью ещё и не спать?
На кухне работали Зина - повар и тётя Фима - помощник повара. Какая же это была жутко трудная работа! Поднимать такие громадные котлы, ставить их на плиту, по моему разумению, двум женщинам вообще не под силу, но они ведь варили и борщи, и кашу и даже ставили тесто для ватрушек (ну, это уже после 1953 года). Ватрушки с творогом были потрясающе вкусные, большие, мягкие, даже пушистые, вкус их я помнила очень долго, вплоть до первой ватрушки, купленной в лучшей столовой (с обслуживанием!) города Томска, которую оказалось невозможно прожевать . Впрочем, потом я к ним привыкла, а вкус детдомовских ватрушек остался, как недосягаемая мечта. Но как тётя Фима вымешивала тесто для этих ватрушек, представить себе не возможно. Алюминиевый бак литров на сто, густое - прегустое тесто, руки по локоть в этом тесте, кажется, ими и пошевелить нельзя... Но она вымешивает его по всем правилам кулинарии до тех пор, пока оно не переставало прилипать к рукам. А на утро у каждого ребёнка были необыкновенно вкусные тёплые ватрушки с творогом!
Возможно им помогал Иосиф, который ухаживал за лошадьми, убирал двор, топил печи и, вообще, выполнял все хозяйственные работы. Было у нас две лошади: смирная, невысокая, светлого окраса Майка, безропотно выполнявшая все тягловые работы, и молодой необъезженный Орлик, который выкупал в снегу нашу Антонину Петровну. Работы у Майки было всегда в достатке, то продукты привези, то дрова, то уголь, а то и саму Антонину Петровну доставить в обком партии. А Орлик жил в тепле и холе, ожидая своего часа, благо, что было кому за ним ухаживать. Среди детей нашлись двое больших любителей животных Миша Вахрушев и девочка Эля Пахомова, они целыми днями пропадали то на конюшне, то на сеновале, помогая Иосифу ухаживать за лошадьми. Конечно, им иногда приходилось выслушивать нарекания от воспитателей за их внешний вид, но это их нисколько не смущало.
Кроме лошадей, из мира животных у нас было две собаки, одна большая чёрная Галка и невысокий с хвостом каралькой беспородный пёс Бобка. С Галкой все дети любили играть, запрягали в сани, ездили верхом, совали кулачки в её радостно открытый огромный рот с громадными зубами, она их там мусолила, но ни разу никого не укусила. С Бобкой, наверное, тоже играли, но я этого не помню, а помню, что с ним произошла страшная история - он заразился бешенством, из его рта шла пена, он бегал с опущенной в землю мордой вокруг большой лужи, которая ещё оставалась от весеннего таяния снегов. Дети сидели, запершись в доме, и с ужасом наблюдали за ним из окон до тех пор, пока его не пристрелили, это было жутко.
В доме, где располагалась кухня и столовая, была ещё и швейная мастерская, там хозяйничала Клавдия Фёдоровна, низенькая полная черноволосая женщина с высоким бюстом и широким декольте. Теперь я думаю, что ей было не более сорока лет, но кожа которую предоставляло на всеобщее обозрение декольте, была такой мелко - морщинистой, что я и до сих пор прикрываю эту часть тела, чтобы не пугать окружающих. Клавдия Фёдоровна учила нас вышивать, пришивать белые воротнички и манжеты к школьной форме, шить и кроить одежду нас не учили. Вышивали мы крестиком и гладью нитками мулине. Были среди нас и такие рукодельницы, что вышивали даже целые картины, так в тёплом зале у нас висела картина, вышитая крестиком, на которой был изображён пароход, плывущий по Москве - реке рядом с Кремлём. Вышила эту картину Эля Попова, девочка с большим горбом, впоследствии она стала врачом и навсегда осталась жить при детском доме.
Кроме крестика и глади, некоторые девочки учились вязать на коклюшках, очень сложное занятие, но зато кружева были очень красивы и стоили дорого (правда, в те времена я и понятия не имела о слове "цена") . Я, к сожалению, была мала для этого занятия.
Самым ярким впечатлением от периода правления Антонины Петровны был день, посвящённый памяти Владимира Ильича Ленина. В день его смерти в тёплом зале сооружали искусственный костёр - красная лампа, покрытая белой простынёй, бумажные трепещущие языки пламени, поднимающиеся вверх, снежинки и - темнота. Было очень торжественно и грустно. Кажется, кто - то что - то рассказывал о Ленине, читал стихи , а мы пели песню с такими словами : "И падали, и падали снежинки на ленинский, от снега белый, гроб".
Играть мы ходили в сад напротив нашего дома. В сущности, это не был сад, даже и садиком его не назовёшь, просто это было большое огороженное место, поросшее травой, с довольно глубокой дренажной канавой, всегда полной воды, проходящей вдоль всей это территории. Канаву мы должны были перепрыгивать (когда удачно, когда нет), чтобы попасть на эту пустующую территорию. Кажется, раньше эта земля принадлежала расположенной недалеко церкви, но её редко кто посещал, так что до этого кусочка земли руки не доходили, вот мы этим и пользовались. Здесь мы и проводили всё своё свободное время, занимаясь акробатикой, различными играми, вроде "бить - бежать", "догоняшки"... И ещё была одна интересная игра, название которой почему -то вдруг выскочило из головы. Дети одной команды, наклонившись и уцепившись друг за друга, образовывали так называемого Коня, на которого участники другой команды - Всадники - должны были ловко и как можно дальше вскочить и помчаться по полю с шашкой наголо до тех пор, пока какая -либо лошадка не выдерживала и падала сражённая пулей, после чего команды менялись своими ролями. Эти игры на воздухе очень способствовали укреплению нашего здоровья и настроения. Были у нас, конечно, игры и не только на этой поляне, например, однажды мы решили испытать влияние электрического тока на человеческий организм (очень познавательная игра!). Несколько смельчаков, объединившись в одну линейку, подходили к электрической розетке, и первый в этой линейке совал свои пальцы в эту розетку. Я думаю, теперешние дети все представляют, что должно было произойти и действительно происходило - последний из этой линейки отлетал довольно далеко, ну, а остальные, получив электрический удар, другой раз в этой игре не участвовали. А ещё была игра "сыщики - разбойники", когда мы бегали по всем близлежащим улицам и переулкам, и никто нам этого не запрещал.
Но самое любимое наслаждение в летние деньки - это купание в реке, в которой мы могли сидеть не вылезая целыми днями. Обь - широкая, полноводная, стремительная сибирская река, о чём мы не думали, плавая по лягушачьи , в так называемом "Затоне". Затон - это часть реки , круглым заливом вдающаяся в берег, где вода успокаивается и отдыхает от своего стремительного бега. В этом месте она успевает нагреться и полениться, так что даже ребячья мелюзга не боялась плавать в этом лягушатнике. Однажды несколько смельчаков, в том числе и я, заплыли значительно дальше от берега, чем обычно. Здесь наша спокойная отдохнувшая ленивица превратилась в настоящую могучую стремительную сибирскую реку Обь. Течение тут же подхватило детские тела и как пушинки помчало, всё дальше унося от берега. Справиться с этим мощным потоком даже взрослому мужчине не всегда по силам, а тут - детишки ... Вот они, эти детишки, и стали, барахтаясь и захлёбываясь, теряя последние силы, всё чаще и чаще уходить под воду. На наше счастье, в этих походах нас всегда сопровождали наши старшекласники, и в этот раз с нами была Надя Красникова, замечательная акробатка и, вообще, сильная спортсменка, она - то и умудрилась вытащить нас из стремительного потока реки и толкнуть в тихие спокойные воды Затона. Здесь мы очухались и благополучно вернулись в родные стены. Уже во взрослом состоянии я со своей семьёй побывала у неё в гостях в Ленинграде, где она жила с дочкой и работала в бухгалтерии. Это была худенькая, в очках женщина, вовсе не похожая на ту крепкую акробатку, спасшую жизнь нескольким несмышлёнышам.
На лето во дворе детского дома ставили два крепких столба, на которые натягивали волейбольную сетку, и до темноты там шли спортивные сражения среди старшекласников. Малышня же в это время бегала, прыгала, кувыркалась на зелёной траве, играла в мяч или читала книги. В холодном зале, где дети обычно выполняи школьные домашние задания, и вообще, толклись , если делать было нечего, возле окна стоял книжный шкаф, полный книг, которыми распоряжалась воспитательница Вера Павловна, маленькая худенькая женщина на высоченных каблуках, которая помогала детям (если было нужно) выполнять домашние задания. Мне такая помощь никогда не была нужна (даже наоборот , я объясняла детям то, что им было непонятно), поэтому я с Верой Павловной почти не общалась, но книги, что были в книжном шкафу, перечитала все. Наверное, самое сильное впечатление на меня произвели книги о подвигах в годы Великой Отечественной войны Зои Космодемьянской, молодогвардейцев и книга "Как закалялась сталь" Николая Островского . Впечатления были такими сильными, что в классе десятом я решила стать похожей по характеру на Павку Корчагина и начала с того, что каждое утро стала делать зарядку, обливаться холодной водой, благо мы жили уже в новом доме, где было много холодной и горячей воды. Я думаю, что это и правда укрепило моё здоровье, т.к. в молодости, да и в пожилом возрасте я редко болела простудными заболеваниями.
Наверное в году пятидесятом директором нашего детского дома назначили Тутеволь Людмилу Александровну. Годы её правления я помню как годы прекрасной музыки, радости и счастья. Первое, что она сделала, это под окнами нашего дома высадила цветы - георгины, золотые шары, которые великолепно цвели, а возле уборной - скромный белый табачок, который издавал такой замечательный запах, что из этого домика никто выходить не торопился. Участочек земли под окнами дома Людмила Александровна огородила дощатым заборчиком, и получился очень миленький садик, в котором впервые был устроен праздник в честь Дня Рождения детей, родившихся летом . Это было так необычно и так красиво, что запомнилось на всю жизнь. В этот день мы впервые попробовали мороженое, которое привезли в большой алюминиевой канистре и маленькой поварёжечкой положили каждому ребёнку в его стакан. Скорее всего, этот день рождения был уже летом 53 -его года, т.к до дня ухода в иной мир товарища Сталина мы по - прежнему недоедали, хотя уже от голода никто в обморок не падал. В обморок падали некоторые из детей в день смерти тов. Сталина. Это был день всеобщего плача, крика и ужаса: "Что будет с нами со всеми?" Но ничего страшного не случилось, а даже наоборот, однажды нам на обед дали столько хлеба, сколько мы хотели, а на третье дали пирожное!! Пирожное мы все побросали, не стали есть, зато хлеб расхватали весь и попрятали, кто куда мог.
А потом для нас началась прекрасная жизнь. Мы ходили в обычную общеобразовательную школу, в музыкальную школу и одевались, как обычные домашние дети, у которых были мамы и папы. Людмила Александровна была женой Николая Александровича Тутеволя - директора завода тяжёлого машиностроения "Трансмаш", огромного завода, который во время войны был эвакуирован из европейской части СССР на Алтай. Этот завод взял шефство над нашим детским домом, и поэтому на летние каникулы младших детей отправляли в пионерский лагерь этого завода. По праздникам мы давали концерты для заводчан, и Людмила Александровна лично проверяла каждого ребёнка, начищены ли у него ботиночки, отглажены ли белые фартучки, у всех ли девочек заплетены косички, и есть ли в них большие белые банты. Это значит, что каждый из нас лично знал её и чувствовал её заботу, а я даже не раз бывала у неё дома в гостях. У них был небольшой домик, как у большинства жителей города, с огородом, где я с удовольствием помогала Людмиле Александровне в её трудах. А ещё было два сына, Слава и Игорь, один из них (Игорь) впоследствии стал секретарём Иркутского обкома партии. Несмотря на то, что с продуктами стало получше, у детского дома (как и у всех жителей города) по-прежнему оставалось поле, на котором мы выращивали картошку и капусту, которая требует много воды. Участок наш находился недалеко от речки Барнаулки, из неё мы и брали воду для полива, работа не из лёгких, но что делать, кушать - то надо. Так что и мы не были белоручками.
За наши дела в музыкальной школе отвечала Александра Васильевна Шубина, она занималась с отстающими, и кажется, руководила оркестром русских народных инструментов. Не все дети были старательными, не всем и не всегда хотелось дома заниматься на инструменте, если можно было просто побегать, поиграть в волейбол или почитать книгу, поэтому у Александры Васильевны работа была не из лёгких. До сих пор у меня перед глазами сценка, в которой одна из учениц забралась под кровать - спряталась, чтобы не идти на репетицию, а Александра Васильевна обнаружила её и уговаривает, и тянет её из под кровати. Меня не нужно было заставлять делать уроки, мне это всё нравилось, и общеобразовательная школа и музыкальная, так что проблем со мной не возникало. Муж Александры Васильевны, Шубин Михаил Николаевич, руководил духовым оркестром, где и я играла на альтушке. Альтушка (альт) это такой медный духовой инструмент из семейства саксогорнов, звук у него глуховатый поэтому он используется только в духовых оркестрах. Иногда Александра Васильевна и Михаил Николаевич брали некоторых девочек, в том числе и меня, к себе домой, в маленькую комнату, где стоял большой шкаф, полный книг, среди которых была прекрасно изданная книга "Витязь в тигровой шкуре" Шота Руставели. Мы не уставали любоваться великолепными иллюстрациями, прикрытыми прозрачной вощёной бумагой.
Был у нас и хор, и балет. Хором руководила Клавдия Николаевна, балетом - Вера Николаевна, а концертмейстером была Ольга Владимировна. Собирать нас на хор или балет не приходилось, потому что, как только раздавались звуки 7-ого вальса Шопена, так дети бросали все свои дела и со всех ног бежали в тёплый зал, слушать музыку. Что мы пели и какие балеты мы ставили, не помню, а вот спектакли "Зайка - зазнайка" и "Кошкин дом" вспоминаются, там были и хор и балет. В спектакле "Кошкин дом" мне досталась роль маленького зайчонка, который говорил: "Мам, я боюсь!", а мама отвечала: "Я сама боюсь!" Эти спектакли везде, где бы мы не выступали, на заводе " Трансмаш", в обкоме партии, в райкоме... везде имели большой успех, везде мы получали какие - нибудь вкусные подарки, и это было очень приятно. Получали мы подарки и на Новый год, на ёлке, которую устраивали для детей в театре. Ёлка стояла в фойе, вся украшенная игрушками, блестящими шарами, лентами и со звездой на самой верхушке. Конечно, был Дед Мороз и Снегурочка, и, конечно, подарки. Но лучший подарок нас ждал впереди - спектакль "Снежная Королева" по сказке Исаака Шварца. Актёры играли так замечательно, что детские сердца замирали то от ужаса, то от радости. Дед Мороз и Снегурочка не забывали и наш детский дом. Дети с большим энтузиазмом готовились к их встрече, разыгрывали целые спектакли, читали стихи, пели песни, танцевали, в общем, веселее праздника не бывает. Дед Мороз был в красной шубе с белым воротником и красной шапке, с длинной белой бородой, в валенках и с большим мешком подарков, а Снегурочка в голубой с белым шубке и с роскошной косой. Потом ещё долго в доме стоял запах мандаринов, и елка радовала наши глаза и сердца.
Моим учителем по классу скрипки был Рабиль Борис Моисеевич, очень хороший человек, очевидно, прошедший войну, т.к. лицо его было обезображено зажившей раной. Я была старательная девочка, и в общеобразовательной и в музыкальной школе ( мне нравилось учиться, всё было интересно) всегда была отличницей, но сказать, что я была вундеркинд, никак нельзя, мне приходилось многое зубрить, память была не очень хороша, но всё было интересно. Скрипка тоже требовала много времени, иногда я играла даже часа по четыре, считалась лучшей скрипачкой в школе, но в музыкальное училище, как другие мои сверстники, не пошла, а поступила в Томский Политехнический Институт (ТПИ), т.к. в последнее время перед окончанием школы увлеклась физикой, посещала электротехнический кружок, собирала схемы приемников и музыку немного подзабыла, да и чувствовала, что гениального музыканта из меня не получится. Об этом я написала Борису Моисеевичу, выразила ему свою благодарность, просила не обижаться на меня и обещала не расставаться с музыкой никогда, и, кажется, сдержала своё обещание. Борис Моисеевич одобрил моё решение и подтвердил, что я действительно гожусь только в оркестровые скрипачи, но никак не в солисты, что меня в те времена не устраивало.
Сольфеджио нам преподавал Иван Иванович, к сожалению не удосужилась узнать его фамилию, уроки всегда были интересны, очень развивали наш слух, и нам никогда не хотелось сбегать с этих уроков. Были у нас и уроки музлитературы, и общего фортепиано, так что мы все могли играть не только на своём инструменте, но и на фортепиано. Кроме меня играть на скрипке училась Нина Киреева, она в дальнейшем стала музыкантом. Другие мои сверстницы Тамара Тищенко, Галя Брагина, Галя Попова осваивали русские народные инструменты, а Ага Журавлёва - виолончель. Маша Арефьева и Тамара Мезенева учились играть на фортепиано, и Тамара так преуспела в этом, что все называли её звездой, на концертах была ведущей, прекрасно читала стихи, и все ожидали, что в будущем на музыкальном небосклоне взойдёт новая звезда. Но жизнь распорядилась иначе, когда она поступила в Томское музыкальное училище, её педагог решил, что у неё неверная постановка руки и приступил к исправлению того, что было заложено с детства. Это кончилось печально, потому, что кроме , как аккомпанировать хору, она более ничего не смогла. И вообще, жизнь её сложилась довольно плачевно. Ещё будучи студенткой, вышла замуж за альтиста Томского симфонического оркестра, родила двух детей, а муж запил и повесился. Так и мыкалась она одна с двумя детьми. Говорят, потом вышла замуж за баяниста, и вместо сольных концертов аккомпанировала самодеятельным хорам. Не знаю, помогала ли ей старшая сестра, которая жила в Барнауле, но и та не могла похвастаться богатством. Когда мы жили ещё в детском доме, то ходили к ней в гости, дом её находился недалеко от нашего детского дома, стоял на пригорке, с которого мы спускались на санках. Внизу, рядом с этим пригорком, проходила трамвайная линия, и вот как -то раз я скатилась с этой горки, а надо мной прогрохотал трамвай. Как я осталась жива и даже в добром здравии, я до сих пор не пойму, наверное, Бог сберёг меня для чего -то.
А с Богом и с религией у нас была своя история. Когда мы ещё жили в деревне, то это слово "БОГ" как -то не имело хождения в нашей жизни, а вот, как я перебралась в 8 -ой Барнаульский детский дом, и как меня поселили в одну маленькую спальню вместе с Тасей Ждановой, так я и узнала , кто это Бог, и что будет, если мы ослушаемся его. Тася была глубоко верующая девочка и втайне от воспитателей водила нас в церковь. Перед походом туда, мы оставляли под подушками кусочки хлеба "Для Боженьки", а когда возвращались, то хлеба не находили , думали, что наше подношение дошло по назначению и радовались этому. В церкви мы истово молились, старушки с жалостью смотрели на нас и вручали молитвенники и другую религиозную литературу. Эти наши походы не остались не замеченными в детском доме, Тасю отправили в ремесленное училище, нам сказали, что Бога нет и приняли в пионеры. А дальше жизнь пошла совсем атеистическая, мы стали отличными пионерами, а потом и комсомольцами, внушить детям можно всё, что угодно. Правда, через много лет, когда появилось свободное время для раздумий, я используя свои знания по физике и электротехники и раздумывая над различными случаями из своей жизни, придумала для себя электромагнитную волновую теорию планетарного Бога и теперь без стеснения говорю, напутствуя своих дочерей: "С Богом!"
Над тем, кто забирал наши кусочки хлеба из - под подушек, мы не задумывались, т. к. нам и в голову не приходило, что это мог сделать кто -то из детей, ведь с воровством мы боролись довольно жестоко. Взять без разрешения из твоего кармана что - либо мог только твой закадычный друг, ничего другого быть не могло. Я помню, как однажды участвовала в наказании воришки. Вечером, когда воспитатели ушли, а ночная няня отлучилась, кто - то из старших накинул на него одеяло и мы все кулачками колотили его. Это называлось "устроить тёмную", ноги при этом никто не использовал. Подобный случай при мне был один раз за все 9 лет.
Так и протекала наша счастливая жизнь в маленьком домике недалеко от Барнаульского Сельхоз института. Всё это время Людмила Александровна строила для нас новый двухэтажный дом в районе Барнаульского Политехнического института. Построила, украсила, разместила там детей по два - три человека в комнате, а её взяли и отправили работать директором какого - то детского садика. Зачем, почему, нам не объяснили, но ходили слухи, что среди сотрудников были недовольные, которые считали, что Людмила Александровна через - чур заботилась о детях , но нам от этих забот было только лучше. Вместе с ней в детский садик добровольно перешла работать и наша ночная няня тётя Луша.
На освободившееся место директором назначили молодую, на последних месяцах беременности, женщину, которая сидела в своей комнаты и которой до нас не было никакого дела. В этот год мы самые старшие из воспитанников (Галя Попова и я) закончили школу и покидали наш родной дом. Галя осталась в Барнауле и поступила в Политех на химический факультет, а я без экзаменов была принята на вакуумное отделение радиотехнического факультета Томского Политехнического института (ТПИ) группа 157 - 1. Без экзаменов я была принята потому, что окончила школу с серебряной (не поставила одну запятую в сочинении) медалью, остальные абитуриенты должны были сдавать экзамены. Когда дети покидали детский дом, (во времена Фесик Антонины Петровны их отправляли после 7 -ого класса в ремесленное училище), то всем выдавали так называемую разгрузку, немного денег и какую - то одежду. При Людмиле Александровне детям позволили заканчивать 10 классов общеобразовательной школы и поступать туда, куда кто хотел. Некоторые из выпускников старшего поколения поступили в институты на геологоразведочный факультет, на механический, в мединститут и т. д. Многие поступали в муз. училище и отправлялись учится в Москву, в Ленинград, в Томск, Новосибирск и, вообще, кто куда хотел. Людмила Александровна всегда сама подбирала разгрузку, и все выпускники всегда были очень довольны. Когда у нас появилась новая директрисса, разгрузку уже никто с любовью не выбирал, поэтому я появилась в Томске в плюшевом пальто, с парой платьев и в красных китайских ботинках, надо признать, ботинки были очень тёплые и очень подходили для суровых сибирских морозов. На голове была шаль , а в руках скрипка, завёрнутая в какую - то тряпицу. Денег, которые я получила, хватило только на месяц, т.к. я и понятия не имела, как ими пользоваться и как их добывать. Слава Богу, на время приёмных экзаменов меня отправили на полигон, где была интересная работа по наблюдению за звёздным небом, где кормили, и где я дотянула до стипендии. Стипендия была целых 45 рублей, значительно больше, чем в других вузах.
Вот так и закончилась моя чудесная детдомовская жизнь и началась полностью самостоятельная , взрослая. По окончании первого курса я, конечно же, поехала на каникулы в свой родной детский дом. И не только я одна, появилась ещё Тамара Тищенко и Нина Киреева. Нам предложили поработать вожатыми в пионерском лагере с нашими детдомовскими ребятишками. Это по - прежнему был лагерь завода "Трансмаш", расположенный в сосновом бору, с запахом спелой земляники, хвои, с мелкой речушкой, волейболом и походами. Мы прекрасно справились с этой работой и даже получили за свою работу заработную плату, сколько это получилось не помню, но добраться до Томска хватило и до стипендии тоже.