Аннотация: Любовь, и честь, и политика. Для дипломата Михаила Халецкого как раз наоборот: политика - сначала. Рассказ занял ВТОРОЕ МЕСТО В КОНКУРСЕ "ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ЛЮБОВЬ". Посвящаю его Светлане Филатовой http://samlib.ru/f/filatowa_s_a/ .
; Историческая справка
Михаил Евстафьевич Халецкий - блестящий дипломат, послуживший Отечеству. Посол в Орду в 1484, 1496, 1501 годах.
В 1501 г. Великий князь Литовский, король польский Александр отправил Михаила в Орду в качестве посла. В сентябре этого же года Шах Ахмед, не отпуская от себя Халецкого, опустошил Московские владения до Брянска, взял город Новгород-Северский, а также другие города.
До сих пор остаётся загадкой, чем именно посол расположил к себе Шейх-Ахмеда? Почему хан передал завоеванные земли и города в управление Михаилу Халецкому?
Кто знает, что было накануне, в конце лета 1501 года?
Рассказ написан для белорусского конкурса "Фантастическая любовь".
Диплом за II место в прекрасном исполнении Леди Джи. На фоновом изображении диплома: Марк Шагал. Всадница на красном коне. 1966
Шесть хромых и зубастая девушка
Дворянин Михаил Халецкий пересел из богатого сафьянового седла в посольский возок не для того, чтобы нежиться на подстилках, смягчавших тряскую езду, но потому, что надеялся в уединении решить трудный вопрос. Впервые посол ехал к хану Большой Орды без достойного подарка. Нет, подношения тщательно выбраны в государственной сокровищнице среди немалого добра, и с таким расчетом, чтобы чувствовали - крепка, богата Литва. Но и чтобы не были дары слишком драгоценны: пусть не думают, будто из последних сил хотим понравиться - самое дорогое, мол, отдаём!.. Не об этом переживал хитрый посол, долгие годы хранивший свой секрет.
Королевский двор недоумевал: чем так любезен ордынцам этот князь? Почему его ждут в Сарае? Встречают с радостью, провожают с почётом? Почему охотно идут на сделки, если королевские бумаги доставит Халецкий? Меньше лукавят, меньше вертят словами, с решениями не тянут, не томят посла по полгода у себя, заставляя каждый день являться пред ханские очи и кланяться дивану.
А всё потому, что у посла есть свой секрет: он знает, чем угодить ордынскому властителю. Шейх-Ахмеду пришлась по нраву тонкая игра, которую умело затевал князь, окружая таинственностью королевские дары. И каждый раз Халецкому удавалось удивить его. Но в этот раз посол ехал без загадки, без дивной истории, и выдумать её всё никак не получалось. А тут ещё непредвиденная остановка, и где - сразу за неманской переправой, считай, в начале пути. Нехорошо! Что стряслось?
Князь, выйдя из возка, внимательным взором окинул посольский поезд: стражей, млеющих в железной броне, с лицами, блестящими от пота, капли которого даже падают с кончиков носов молодцев; оглядел дворню, конюхов, возки с поклажей для долгого пути - оружием, одеждами, подарками, снедью, леками, и среди всего этого ватажного добра на колёсах - чистую кибитку повара-немца, личного княжеского кухаря.
К Халецкому подъехал начальник стражи. Недовольно процедил:
- Ребята девку отбили...
- У кого отбили? - равнодушно отозвался князь.
Он знал, что этой ночью поляны по берегам рек должны были гудеть от весёлых игрищ - Купальская ночка! Разумный Халецкий не зря торопил своих людей до Немана: успели переправиться на закате, пока народ ещё только сходился для ночных забав на берегу. А теперь обоз далеко отъехал от яриловых полян, и поблизости ни городов, ни селений - лишь леса, леса кругом.
-Откуда взялась девка? - переспросил посол.
К нему подвели худую девчонку, толкнули вперёд, чтобы кланялась, не ленилась, князю-послу в самые ноженьки. Девушка от могучей воинской длани чуть не упала, но удержалась на ногах, низко гнула молодую гибкую спину, вежливо не спешила поднимать голову, распрямлять плечи. Только украдкой поправила волосы, быстрым движением заложив растрёпанную прядь себе за ухо. Когда кланялась, князь заметил: платье на девушке сзади перепачкано. Извозили её по земле: кто-то, видать, крепко баловался с ней в эту ночь. И раз стражи отбили - значит, вовремя наскочили и видели, как девушку обижали. Но цела, живёхонька, не плачет, не голосит. А, может, такая она и девушка - специально для этого дела предназначенная? Может, потому и отбили её ребята, вскинули в седло, надеялись втихаря среди посольских возков припрятать, провезти, потешиться да и оставить на ближайшем постоялом дворе?
- Кто вёл рыскунов? - спросил посол.
- Окула Осташевич.
- Окула? - удивился Халецкий.
Нет, этот десятник парень проверенный и разумный. На скоромное не позарится. Значит, действительно выручал девку из беды.
Откуда ни возьмись, прихромала чёрная собака и устроилась рядом с девушкой. Над головой незнакомки замахал крыльями голубь, сел на узкое её плечо и взлетать не торопился.
У ног девушки вся её поклажа: узелок - отдельно, закрытый туесок - отдельно. Туесок пустой, почему было не положить узел туда?
Нет, не пустой: из-под плетёной крышки показалась голова одноухой кошки, потом вылезла и сама полосатая владелица уцелевшего уха. Вылезла, потянулась, подняла хвост трубой и, не обращая внимания на собаку с высунутым от жары языком, уселась с другой стороны от хозяйки. Как только кошка покинула корзину, метнулась между людьми серая молния: это проворная лесная белка прыгнула в освободившийся туесок.
Все дивились появлению зверей.
- Как зовут тебя, дитя, и чья ты дочь? - спросил князь, переждав движение в беспокойной свите незнакомки.
Девушка смирно произнесла:
- Меня зовут Федора, я дочка плотовщика Панкрата Бурацевича из крепости Горваль на Березине-реке. Родители мои давно умерли, меня маленькой привезли к родне, и с тех пор я живу у тётки Агаты.
-Не успели, - отвечала девушка, - Бог миловал, и русалки помогли.
Халецкий подумал, что все простолюдинки дуры, а эта точно глупа, как осиновое полено. Надо же так шастать по лесу в лихую ночь, чтобы отбиться от подружек? А даже если и случилось заблудиться - всякое бывает, умишко-то ещё детский, - так у неё даже не хватило соображения затаиться и не попадаться мужичинам на глаза. Если бы не подоспел Окула, честный малый, что б делала, дура? Пошла бы с горя топиться?
Русалки, говорит, помогли! Как же!.. Смешная: волос рыжеватый, нос уточкой, конопатая, уши оттопырены - коса за каждым ухом уляжется, да только косы у неё не густы. Глаза светлые, круглые, как у совы. И наивные!.. С другой стороны, что от неё ожидать? Кто растил? Тётка. Тётка не мать, может, сама молода, умом скудна, вот и не научила бабьим хитростям... Смешная, глупая девка.
Князь спросил:
- Что Федора Панкратова одна в лесу делала?
- Тётка отпустила меня за пыльцой папарати: собирают её сейчас, поэтому я каждую ночь ходила в лес.
"Точно, - остался доволен своей догадливостью князь, - правильно подумал: тётка молодая. На ярилки придумала выпроваживать племянницу, а сама, небось, поджидала любезного".
- И не боишься ходить по лесу одна?
- До сих пор не боялась, - шмыгнула носом девушка.
"Простота! - всё больше умилялся старый князь. И решал, что делать с сиротой. Придётся, видно, помочь из христианского сострадания. Отправить своих людей с ней, чтобы проводили до дома? Так ведь их путь лежит в обратную сторону, потом день будут догонять обоз, да по жаре. Нехорошо. И людям, и лошадям изнуряющая скачка ни к чему. Разумнее забрать с собой лопоухую Федору до ближайшего села, а там приказать старосте найти достойных проезжих людей, чтобы вернули девчонку к её бестолковой тётке".
Но какая-то мысль вертелась в голове князя и не отпускала.
- Ты лекарка?
- Да, - не стала скрывать простодушная Федора.
- Кто учил?
- Соседская бабушка-травница.
- А тётка?
- Тётка тоже хотела научиться у бабушки, но у неё ничего не получается, она не умеет найти зелье, которое ей будет служить.
"Ишь ты! Травница!.. Звери к ней так и льнут, а они чуют доброе сердце. Собачонка, вон, хромая на переднюю лапу, кошка - с оторванным ухом...".
Словно угадав мысли посла, кошка решила прогуляться, обошла девушку, и князь развеселился: кошка хромала на заднюю лапу. Он пригляделся к голубю, мирно чистившему перья: у птицы не было правой ножки, и голубь сидел, опираясь на культю.
- А что за белка у тебя в корзинке? - полюбопытствовал Халецкий, наблюдая, как юркий зверёк вертится по туеску, высовывает и сразу же прячет любопытную мордочку - туда-сюда, туда-сюда, - но и не думает убегать.
- На заре в лесу я заметила, как куница гонится за белкой. Пан знает, что куница не догонит здоровую белку. Но эта бедняжка не могла удрать от своей смерти: у неё лапка поломана....
- Ах, да, конечно, лапка болит... - кивнул Халецкий, готовый рассмеяться, но затаил смех под тяжелыми веками.
Девка продолжала:
- Я стала манить белку, звала, бежала следом, показывала корзинку: спасайся, лезь в туесок! Вот тогда и заприметили меня злые люди, заломили мои рученьки, хотели обидеть. Но Лешко громко лаял и кусался, кошка расцарапала одного обидчика, а раненая белка сбежала по дереву и спряталась от куницы под рубахой у второго человека: нырнула ему за шиворот и стала бегать по телу. Ваш лыцарь, вот этот красивый лыцарь, - спасибо, я ему кланяюсь, - подоспел, не дал надругаться надо мной.
С этими словами Федора повернулась к начальнику десятка Окуле Осташевичу и принялась бить ему поклоны.
Окула покраснел так, что стал похож в своих стальных полудоспехах на варёного рака на железном блюде. Князь Михаил, видя небывалое смущение сурового парня, просиял. Быстрей, чем гаснет сорвавшаяся с высокого неба знич-звезда, сложилась у него удивительная байка для ордынского хана. История этой девушки станет самой занятной и удивительной. Травница, небось, сама не замечает, что собирает вокруг себя хромых. Вот и удалец Окула тоже хром от рождения. Так, самую малость. Он научился справляться со своими ногами разной длины, и в проворстве и ловкости не уступит никому. Но что есть, то есть... Найденка об этом не могла знать, не могла даже догадаться: по парню сразу не скажешь. А поди ж ты, выделила его сразу!
Девушка, раскланявшись Окуле, неожиданно расплакалась. Некрасиво растянула рот и захлёбывалась рыданиями. Она смертельно испугалась, и теперь с опозданием испуг выливался из неё горючими слезами. Девичьи слёзы всех расстроили, воины нахмурились; но как её успокоить, не знали. Кошка знала, что делать, стала на задние лапы, уперлась в ноги плачущей Федоры, заглядывала в лицо; собака в волнении суетилась рядом и скулила; голубь взлетел и завис над головой девки и даже белка стремительно сделала три круга вокруг размокшей рыжей.
- Не плачь, дитя, - сказал он, - поезжай с нами, хозяйничай. На обратном пути я обязуюсь доставить тебя к родне.
И Федора осталась в посольском обозе. По правде сказать, не слишком-то велик был у неё выбор: возвращаться одной через страшный лес она бы побоялась.
Где нашлось ей место? А как вы думаете, где? Строгий кухарь предложил ей поселиться в кибитке, служившей кухней. Все удивились поступку повара: походная княжеская кухня была запретным местом, и повар охранял её ревностнее, чем святой Юрья бережет ключи от лета. Удивились все, но не князь: у немца Георга болело колено, в сырую погоду он хромал и кряхтел, кружась вокруг очага. Подтверждалась догадка посла насчёт девки-лекарки и хромоногих вокруг неё. Халецкий теперь с улыбкой думал о встрече с ханом.
Долог путь до Большой Орды. Летний зной изнурял людей. Досаждали комары и оводы. У воинов посольского караула ремни доспехов натирали кожу. Раньше от такой напасти лекарь-угорец давал людям чёрное дегтярное мыло. Мыло вроде бы помогало. Но только до тех пор, пока не приходило время снова надевать панцири и пристёгивать поножья.
Федора посоветовала лекарю Мартину врачевать людей жирноватой на ощупь, нежной присыпкой из спор папороти. Лекарь сначала раздраженно засопел. Девку не благодарил. Долго нюхал присыпку, разглядывал, лизнул. Понял ли он свойства присыпки - кто знает, но стал, как посоветовала рыжая, вколачивать пальцами зелье на больные места, страдавшие под раскалявшейся на жаре бронёй. Раны заживали и люди благодарили. А Мартин раздувался от гордости. Про то, что присыпка Федорина, он никому не сказал. А что тут такого? Молодой девке негоже крутиться вокруг мужчин, хотя бы даже и лечить: она им не сестра и не мать. Пусть знает своё место. Довольно и того, что ей разрешают собирать по утрам свои зелья, и князь приказывает воинам сопровождать её на ближайшие от постоялых дворов опушки и пустоши.
Окула никогда не ходил караулить девушку-травницу: сделал вид, что это не его дело и недостойно десятнику пасти какую-то там юбку. Когда мужчины на досуге начинали рассказывать о верных Федориных зверях, об их проделках и о том, что быстро научили собаку Лешко танцевать на задних лапах, суровый Окула немедленно отходил в сторону. Он был слишком занят, чтобы думать о пустяках и о каких-то там глупых деревенских девках. Пусть даже и зубастых. Зубастой Федору прозвали сразу, потому что её губы были явно коротки для крупных белых зубов. А так как найденка была смешливая, то свои зубы сушила она часто, и лицо её в те мгновения румянилось и сияло. Но она быстро спохватывалась, становилась строгой и убегала, потому что чинный повар Георг объяснил сироте, как должно, а как не должно вести себя в окружении мужчин. Старый Георг недремлющим оком караулил Федору и громко поносил тех любезников, которые чаще других пытались заговаривать с девушкой. Ещё он поощрял Федору кушать вволю, с радостью подкармливал её кусками с княжеского стола и подробно расписывал, из чего сие чудо приготовлено.
- Ах, какая карошая медхен, - радовался старик, умильно складывая короткие толстые ручки на груди и наблюдая, с каким аппетитом лопоухая Федора перемалывает своими белыми зубами всё, что ни поставит он перед ней на деревянном блюде.
Вскоре Георг потребовал от князя гроши на новое платье для медхен. Князь удивился. Повар отвечал, что приличной девушке не подобает щеголять в старой латаной юбке, к тому же короткой. Князь не помнил длину юбки травницы, отсчитал пенези, выдал Георгу.
Однажды Окуле Осташевичу, ввязавшемуся в потешный бой с молодыми охранниками, достался удар шальным клинком по голому телу. Сабля резанула неглубоко, но, видно, в недобрый час. И, как назло, князь занедужил, не отпускал от себя лекаря. Узнав про такую незадачу, повар кивком головы поманил за собой десятника, у которого уже начинали нездорово краснеть края раны, втолкнул Окулу в шатер своей кухни и приказал Федоре помочь доблестному рыцарю.
Целый месяц Окула не видел Зубастую. А Федора-то времени не теряла: умудрилась на сытных харчах покруглеть лицом и прочим, и новый наряд был ей очень кстати. В старое платье она, пожалуй, и не влезла бы, потому что от прежних худющих звонких мослов у неё и следа не осталось. К тому же она как будто стала выше ростом?
Девушка, взглянув на Окулу, густо покраснела и хотела спрятаться, но справилась с собой, выслушала старика повара и послушно бросилась к туескам и ступочке. Быстро натёрла в ступке пару щепоток чего-то, попросила у повара кипячёной воды, трижды перелила воду через серебряный кубок, вымыла рану, смазала серой грязью из ступки края пореза и сказала не Окуле, а Георгу:
- Дедушка, позвольте, я зашью ему рану.
- Гут! - кивнул немец, - канешно зашивать. Непременно зашивать шкура этот парень. Как я зашивать гусь в яблок. Только в него не надо яблок. Рыцарь карош и без яблок, майне медхен! - и он захохотал.
Федора, робея, придвинулась под мышку Окулы.
Тот стоял, сам не свой.
Робко заглядывая снизу вверх в его лицо, она поднесла к губам десятника деревянную ложку ручкой поперёк: закусить.
Окула мотнул головой:
- Комариных укусов я не боюсь, - гордо отвечал он.
Это была неправда. Рыцарь не боится славной драки, рыцарь не боится удара меча, и секиры, и острого копья. Но у рыцаря есть тайна: он боится уколов тонкой иголки.
Но Федора этого не знала. Она серьёзно принялась за дело. Стоя у стража под мышкой, лекарка возилась и шептала свои заговоры, а Окула боялся, что сейчас потеряет сознание. Он разволновался, пот с него катился градом. Особенно, ему казалось, лилось из-под проклятой мышки, где была его рана. Онуприевич искоса поглядывал на пробор на голове девки, удивляясь, что ручьи пота ещё не смыли Зубастую. Она всё не шила, и он напрягся в ожидании первого укола иголки. Только вдруг девка приникла лицом к его боку, ткнулась носом, и сердце воина с особым смыслом сказало "Тук! Тук-тук!". И неприлично громко забилось, сотрясая грудину. Федора распрямилась, сняла с зубов перекушенную нитку и убежала за спину старого Георга.
Повар подошел к десятнику, осмотрел его бок и похвалил работу Федоры:
- Какой красивый шкур - лучше прежнего! Медхен мастерица - она вышить рыцарь узор на месте страшный рана.
- А? - удивился Онуприевич, - всё?!
- Все-всё! - отвечал с улыбкой повар и быстро вытолкал десятника прочь из шатра.
Рана зажила через несколько дней, но Окула потерял сон и покой. Он по-прежнему не ходил туда, где мог бы встретить Зубастую, он хватался за любую работу. Когда до Сарая оставалось всего два перехода, Окула взмахнул ножом над своей грудиной и рассёк себе кожу. И, мысленно обзывая себя гусем, пошёл зашивать рану к повару Георгу, вернее, к его питомице. По пути Онуприевич попался на глаза Халецкому. Милостивый господин кликнул лекаря Мартина, велел ему хорошенько позаботиться о молодом воине:
- Мне все вы нужны целые, а не дырявые! - изрёк князь. - Помните: мы на чужбине, в татарском логове. Кто есть посольские стражи? Отборные ребята: наша краса и гордость. Матушка с батюшкой сына ладно скроили, крепко сшили, таким и беречь себя надо, а не размахивать ножичком да перед пузом-то. И как только умудрился?! - посол произносил свою речь, Окула же, сцепив зубы и вращая глазами, терпел, пока проклятый Мартин сшивал края раны.
Через два дня посольский поезд въехал в Сарай-Берке, столицу Большой Орды.
Сияли дорогие доспехи литовских стражей, блестели копья, хороши были сёдла тисненой кожи и ковровые чепраки под всадниками. Гордые, осанистые, сопровождали воины королевского посланника; строго глядели их глаза из-под налобников шлемов; красовались тщательно вычищенные и нарядные кони.
Шейх-Ахмет ждал любезного своему сердцу литовского посла в окружении визирей и недимов, разместившись под навесом просторного шатра, разбитого посреди загородного сада. Вечер ранней осени обещал прохладу, но пока ещё держался зной, и потому стенки шатра были подняты и подвязаны красными шнурами с золотыми кистями. Лёгкий ветерок обдувал почтенное собрание, в котором каждый вельможа шелестел множеством надетых друг на друга дорогих халатов.
Михаил Халецкий подъехал к ханскому саду. Все спешились. Отборные воины из ханского тумена вытянулись и замерли в суровом карауле, пока мимо них шествовал к высокому шатру посол Литвы. За послом люди несли подарки, далее следовала принаряженная девушка с корзинкой в руках, а замыкали шествие двое воинов из сотников. Испуганная Федора плотно сжала губы, часто моргала, но послушно двигалась в свите князя. Не было с Федорой её голубя и полосатой кошки - они куда-то запропастились. Лешко сначала вертелся рядом, но в сад собаку не пустили ханские стражи - грозно прогнали от ворот, и Лешко остался дожидаться хозяйку под стеной.
У входа в шатер стояли истуканами красивые татарские парни; пропуская внутрь, развели в стороны краснодревчатые копья, из-под меховых шапок зыркали, скуластые, на чужаков.
Шейх-Ахмет гордо и церемонно встречал посольство.
Халецкий про себя вздохнул: "Только и осталась одна напыщенность. Закатилась ваша слава. Московия поднялась: великая, могучая. А Большая Орда что сейчас? Вассальная Крыму змея подколодная. Но опасная ещё змея. Потому королю необходимо держать её в друзьях, иначе, глазом моргнуть не успеешь, - станете пособниками Московии. А вы станете: не сегодня-завтра заведете дружбу с московским князем, как прильнули к князю Василию враги ваши, ногайские ордынцы, - сговариваться да наушничать вам не привыкать.... И тогда не устоит Литва против двойной силищи с восхода....Нет, не устоит. Ох-хо!".
С такими мыслями посол чинно остановился перед ханом, заговорил приветливо, и голос его был приятен властителю Орды. После церемонного обмена цветастыми любезностями и уверениями в вечной дружбе стали показывать подарки. Хан с любопытством рассматривал дары. Но разочарование его становилось всё сильнее. Шейх-Ахмед уже несколько раз бросал косой взгляд на литовского посла. А Халецкий не спешил. Толмач длинно благодарил короля Александра - да продлятся его дни! - за щедрость.
И тут Халецкий протянул небольшой свиток в нарядном футляре. Толмач принял, вернулся к своему хану.
Шейх-Ахмед оживился, разрешил читать.
"В мире много чудес, и все они - удивительные. - так начиналось письмо. - Есть дивные растения, есть необыкновенные звери и птицы. Есть чудеса и среди людей, - пел переводчик, - только не каждый разглядит это. Для тебя, великий хан, я искал чудо по всей земле, на всех своих путях. И оное нашлось. Не удивляйся тому, что увидят твои глаза: я привёз тебе девушку.
- Девушку?! - лениво поднял брови хан, прерывая чтеца.
- Да, девушку, - отвечал любезный посол, - вот эту литвинскую девушку.
Он шепнул трепетной Федоре: "Подойди к хану".
Федора, почувствовав на себе взгляды всех присутствующих, испугалась. На лице точками выступили веснушки. Она не понимала, о чём говорят. Она волновалась с того самого момента, как по зову Халецкого явился сарайский купец, и с ним были две женщины, и эти женщины, прежде чем отправить Федору в свиту посла, переодели её в дорогой наряд, а старик Георг стал мрачнее тучи, вышел, да так и не вернулся проститься с ней.
Девушка повиновалась ханскому жесту, робко приблизилась к помосту, на котором на дорогом ковре восседал властелин Большой Орды, и осталась стоять перед ним.
Вельможи-мектуби перешептывались и недоумевали: что удивительного в этой круглоглазой литвинке?
- Ну же, досточтимый друг, не томи нас и поведай, чем славна юная дева?
Халецкий приступил к главной части своего рассказа:
- Как я сказал, великий хан, чудеса бывают разные. Вот и эта бедная сирота - необыкновенная девушка. Она по праву может носить имя Собирательницы. Но позволь мне не толковать вслух её имя, ибо это помешает проявиться чуду. Пусть только тебе, и больше никому, пояснит чтец, что именно собирает эта дева.
Толмач наклонился к уху хана и прошептал ему: "Собирательница хромых - вот как называет посол эту девушку. Он уверяет, что вокруг неё всегда собирается ровно шесть хромых".
- Да?! - озадачился Шейх-Ахмед, а по дивану прошел недоуменный шепот, ведь никто не слышал слова, сказанные повелителю.
- Мы можем наблюдать это чудо?
- Конечно, уважаемый! - отвечал князь Михаил.
И все увидели, как вдруг к девушке устремились полосатая кошка, чёрная собака, сизый голубь и белка - стремительная, как серая молния.
Когда звери расселись, а голубь умостился на девичьем плече, посол сказал:
- Если ты успел заметить, великий хан, все животные, даже белка - хромы.
На что повелитель Орды, милостиво улыбаясь, показал послу четыре пальца правой руки.
Хитрый посол кивнул. Отвечал на латыни, зная, что смысл его слов понимает только ханский толмач:
- Во время похода пятым и шестым были мой воин и старый добрый повар. Один спас девушку, второй опекал её. Но великий хан может убедиться: девушка привлечет пятого и шестого везде, даже среди твоих людей.... - тут Халецкий опять перешел на татарский язык, - ибо таков её секрет и основное чудесное свойство. Возможно, причиной тому её добродетели: она на редкость хорошая травница, и у неё доброе сердце.
Непонятную часть по латыни толмач перевёл только для хана.
В собрании решили, что литовский посол расхваливает врачевательницу и называет чудом её искусство. Но почему, недоумевали вельможи, повелитель медлит с ответом? Почему посол не спешит объявить девушку ханским ясыром? Кетхуда-и-везир, зная, что сейчас ханская казна пуста и повелителю нелегко отблагодарить посла за такое предложение, беспокойно поерзав, обратился с почтительной просьбой:
- Досточтимый мой государь! Уважаемый посол сказал, что девушка сирота и умеет врачевать. С согласия моего господина я мог бы принять девушку в свой дом, взяв на себя все расходы....
Шейх-Ахмед ухмыльнулся: его визирь десять лет назад был ранен в ногу в жестоком бою, перерезанная жила сделала его хромым. Вот и нашелся пятый. Хан повёл головой, что означало: "Мы подумаем над этим", а сам показал послу пять пальцев.
Они перемигнулись, говорили о государственных делах и ждали: вот-вот должен был появиться рядом с девушкой обещанный шестой хромой.
И вдруг в собрании раздался звон бубенцов и ножных браслетов: это пестро одетый карлик, перебирая кривыми ногами, шел к ханскому помосту, кривляясь и корча рожи сидящим в почтенном собрании. Вельможи развеселились: карлик был умён, а шутки его потом долго гуляли по Сараю.
Завидев испуганную девушку, карлик очень удивился, затем засеменил быстрее: он явно устремился к Федоре. И всем стало видно, что их любимый уродец сегодня прихрамывает.
- Что случилось с Большим Мусой? - такими словами встретил хан своего мусахиба. "Вот и шестой хромой спешит к Собирательнице!"
Халецкий украдкой вытер холодный пот на челе. Сказочка для хана вышла занятная, только князь Михаил до сих пор совсем не был уверен, что всё пройдёт, как надо. Но Федора молодец, не подвела. Уф-ф.... (Что там говорит шут?)
- Вот этот подлый пёс хотел съесть меня у калитки в сад! - гневно отвечал карлик, показывая пальцем на собаку Лешко. - Не верь литвинам, мой хан! Дома им нечем накормить даже собак, и они тащат их за собой в гости!
Кто-то выкрикнул:
- На что позарился литовский пес?
-Ну, сначала, по ихнему обычаю, пёс принюхивался. Но мой хан не давал мне полномочий вести переговоры и я честно признался в этом собаке, предлагая ей дружбу. Я научился этому у князя Михаила - ведь он тоже торгует дружбой литвинов, и с немалой выгодой для своего короля. Но собака решила, будто сердце моё так велико, что беседу можно превратить в весёлую пирушку, и он по-свойски, первым, начал угощаться.
- Чем же он угощался?
- Тем, что у меня было - мной, - отвечал карлик, задирая шаровары и показывая укушенную ногу. - А что, мой господин, разве ты имеешь предложить большее в случае приезда нежданных гостей?
- Эй, ты, наглец! - натянуто улыбнулся Шейх-Ахмед, - он прощал мусахибу многое, но в этот раз шутка прозвучала очень некстати.
А карлик уже не слушал своего господина: он обходил незнакомую девушку, засматривая ей в лицо.
-Ясыр-хан? - спросил он, предполагая, зачем она поставлена посреди важного собрания.
Федора не могла ему ответить.
- Догадайся, Большой Муса, для чего наш Бейлы-бек хочет взять в услужение эту девушку?
- Вероятно, чтобы забыть о своей усохшей ноге! - выкрикнул карлик, руками, между тем, показывая нечто совсем другое.
Люди хохотали. А Федора, не спуская глаз с шута, повернулась к князю и сказала:
- Помилуйте, этому человеку очень плохо! Нужно сказать об этом его господину!
Она опустилась перед карликом на колени и заговорила с ним ласково:
- Дядюшка, тебе нужен покой, а я помогу своим зельем, и страдания твои уменьшатся, и продлится твоя жизнь!
Шут понял слова чужого языка. Он перестал гримасничать, маска сошла с кривого лица и все увидели несчастного страдальца. Шуту на самом деле было плохо, он тяжело дышал. Багровея от натуги, карлик принялся торопливо снимать с себя драгоценный широкий пояс - знак ханского благоволения; сорвал с шутовского тюрбана дорогую брошь - подарок госпожи ханши; потом тяжелую золотую цепь с шеи - подношение богатых купцов, которых он развлекал и потешал своими остротами, и все драгоценности вложил в руки Федоры.
- Ты добрая девушка, и ты похожа на мою покойную мать. Я никому не говорил, что она была литвинка.
С этими словами карлик достал маленький медальон, открыл его, извлёк оттуда прядь волос, поднёс их к волосам Федоры и убедился, что волосы точь-в точь совпадают по цвету с косами девушки. Карлик восхищенно прицокнул языком. Но ему с каждым мгновением становилось хуже и хуже: кружилась голова, болело в груди, и всё тяжелее давался каждый вздох. Он торопился поведать то, что не рассказывал никому:
- Я рос здоровым ребёнком. Но Аллаху угодно было, чтобы бедная моя мать досталась в наложницы злому джинну, и бессердечный человек, мой отчим, однажды отрубил мне четыре пальца за то, что я без разрешения стащил хлеб. Мать не пережила такой жестокости, а вслед за ней я тоже отказался жить. Но Аллах не хотел моей смерти, он отмерил мне долгий век, и наказал за попытку самоубийства: после пережитого я перестал расти и всего меня скрючило. Ох, если бы я только мог - я бы поехал с тобой, на родину горячо любимой матушки! Но... - карлик тяжело всхрапнул, схватил воздух ртом и, указывая на свои сокровища, прошептал:
- Прими мой дар, красавица. Ты так похожа на мою несравненную родительницу....
Все в собрании поняли, чем обязана шуту молодая незнакомка: девушку с приданым такой стоимости невозможно взять в наложницы, на ней можно только жениться.
Шейх-Ахмед сказал послу Халецкому:
- Действительно, удивительная дева. Но она не только лечит, но и гробит хромых? От одного взгляда на неё мой шут размяк и растаял, оставив после себя горстку драгоценностей... И как быть с условием: шестеро должны собраться вокруг неё, ровно шесть?
- Терпение, досточтимый хан, - отвечал Халецкий.
Он уже не слишком волновался. В любом случае, сказка удалась: Федора собрала шесть хромых. А остальное.... отыщется ли ещё один хромоногий, или не отыщется - пустяки, лишний повод для занятной беседы. Да и всё ещё может быть.... если князь не ошибся, то кое-кто обязательно придумает, как оказаться здесь....
И посол не ошибся.
Вскоре у входа в шатер возникло лёгкое замешательство, двое стражей опустили нарядные пики с красными древками, упёрли их в грудь молодого литвина, но тот схватил пики двумя руками, поднатужился и развёл их в стороны. А сам устремился к помосту, на котором восседал повелитель Орды и, не дойдя десяти шагов, вежливо пал ниц. Шейх-Ахмед сделал знак своим стражам не трогать отчаянного воина. От взгляда хана не ускользнула лёгкая хромота парня.
Вот он, шестой!
***
...Повар-немец разыскал Окулу Онуприевича.
Расстроенный старик пыхтел, отдувался и даже легонько похлопал по боку лошадь десятника, хотя раньше никогда не позволял себе пачкать холеные руки о какое-то животное. Окула почувствовал: что-то случилось с той, зубастой и ясноглазой. И встревожился, и спросил: " Здорова ли девушка лекарка?"
- Медхен здоровый и красивый, и славный наш медхен князь уводить, дарить хану!
- Не может быть?! - ужаснулся Окула, - князь обещал вернуть девушку в её дом!
- Кокда вернуть, рыцарь железная голова? Год, пять, десять лет вернуть? Князь - политик! А политик есть дарить собственный дочь, не только бедный сирота! Я говорить - он увести бедняжка, он придумать к ней сказка, и подарить её, стоит только хан моргнуть поганый узкий глаз!
- У меня есть гроши, немного, но я добуду ещё.... - прошептал несчастный Окула, лихорадочно соображая, сколько может потребоваться ему, чтобы выкупить любимую? Ему показалось, что небо упало на землю: коварство князя заставило содрогнуться, и мысль, что Федора достанется татарскому вельможе, нестерпимо разрывала сердце.
- Я давать свои деньги, рыцарь. Ещё я звать других рыцарь - они давать гроши мне. Вот.
И старик протянул Окуле кожаный мешочек.
- Не терять время, доблестный воин! - приказал повар и с таким напутствием Онуприевич рванул с постоялого двора, да через весь Сарай-Берке, к ханскому саду.
....И теперь Окула лежал перед ханом и краем глаза видел подол Федоры, а ещё корзинку, в которой, небось, сидит белка Лапка. Он подумал с тоской, что, только превратись он в Змея Цмока, удалось бы ему выхватить и унести девушку от людей в золоте и тяжелой парче, из тяжкого воздуха, исходящего от их тел и дыханий, и от таких же тяжких, чужих, равнодушных мыслей... Окула чувствовал своё одиночество и малость, и это чувство пластало его перед ханом. Но чёрный пёс Лешко, кошка Кветка и голубь дружно перебрались к парню и уселись рядом. Дивно, - ведь он никогда не возился со зверями Зубастой... И Окула преисполнился решимости. Есть у него дело. Дело нужно исполнить, чего бы это ему ни стоило. Он заявил чужому господину, что пришел за своей невестой.
Шейх-Ахмед отвечал:
-Девушка слишком хороша, чтобы просто назвать её своей. Мы должны быть уверены, что ты муж достойный. Мы желаем испытать тебя. И Окуле велено было вступить в поединок с самым сильным ханским воином.
Никто не заметил, как помрачнели глаза Федоры, как только она поняла, что предстоит её рыцарю. Когда два богатыря уже готовы были выступить друг против друга, Федора оказалась рядом с Окулой. Горячая, прильнула грудью к его груди и, пристально уставившись в зрачки, прошептала: "Быстро открой мне живот, воин!" Окула не посмел ослушаться, да и соображал он плохо: перед взором пестрели цветные одеяния ханских вельмож, маячил соперник с могучим загривком, а ближе всех - два светлых омута - глаза ненаглядной. Парень рванул сорочку. Федора вложила ему в пуп тонкие свои пальцы, проговорила: "Моя жизнь к твоей жизни. Два в один! Умножаю силу!" Упав на колени, жарко поцеловала пупочную ямку, языком втолкнув в неё нечто малое и твёрдое.
И воин взревел, и сразился с татарским богатырём, и победил.
Халецкий запоздало подумал, что на Полесье, откуда родом эта девка-травница, народ введен был в церковь всего-то лишь при дедах - намного позже, чем в прочих литовских землях. И до сих пор болотные те люди крестят лоб, а сами поклоняются дремучим богам заколодевших бобровых лесов. Он уже жалел, что связался с молодой ведьмой: девка явно сильна в ведовстве.
Хан нашел справедливым, чтобы литвинка осталась с победителем. Но воспротивился хромой кетхуда-и-везир. И заявил, что девушку привёз посол, а значит она - дар хану. И не по закону отпускать врачевательницу восвояси, пусть даже и свободную, и с приданым. Ведь великий хан знает: возврат подарка - оскорбление для дарителя!
Возразить на это было трудно.
Нет, если бы Михаил Халецкий пожелал вступиться за Федору, с его-то хитростью и лестью, дело могло бы сладиться. Но посол не пожелал. Всегдашняя его осторожность нашептывала: как бы не пришлось ответить за собственное криводушие. И то правда: заигрался в небылицу с шестью хромыми. А девушка действительно непроста....Халецкий содрогнулся, представив, что Федора, конечно, снова будет под опекой честного немца, да при княжеской кухне, с её-то мастерством травницы... ох, неладно! Что и говорить, послу не хотелось везти её обратно. И потому Халецкий молчал, выжидал.
Тогда Шейх-Ахмед обратился к Окуле:
- Если витязь желает взять в жены девушку, подаренную нам, пусть будет так. Но тогда и он станет нашим подданным.
Окулу, достаточно понимавшего по-татарски, прошиб холодный пот. Федора не знала, что говорит хан, но повернула голову и посмотрела в лицо посла Михаила.
И Халецкий попробовал извернуться:
- Досточтимый повелитель, Шейх-Ахмед! - выступил он, - Я привёз тебе свободную литвинку с её удивительной историей. Моим подарком была история, девушка же лишь являла всем своё чудо. Оставь же у себя легенду, но не её саму.
- Даривший хочет отрезать и оставить от подарка малый кусок? Кто сказал, что чудо мы должны наблюдать только раз? Может, мы желаем видеть, что будет дальше? - отвечал хан. Сомнения и колебания Халецкого не остались незамеченными, сладко было проучить старого посла.
"Ты придумал начало сказки, королевский лис, да не додумал её конец!" - усмехнулся про себя хан. И продолжил:
- Так и быть, уважаемый князь Михаил, мы решим этот вопрос к всеобщему удовольствию, как привыкли решать дела наших держав. Пять лет девушка-врачевательница будет радовать нас присутствием в Сарай-Берке, - с женихом, либо без него, - как сама пожелает. Ибо здесь, утверждаем мы, не будет недостатка в желающих взять её в свой дом. (Визирь важно кивнул. Всё время он выразительно заглядывался на Федору, гладил себя по окладистой холеной бороде, выпячивал грудь и растопыривал пальцы, стараясь, чтобы не остались незамеченными тяжелые перстни). Через пять лет она вольна будет вернуться на родину, или не возвращаться - как сама пожелает. Да будет так.
И хан откинулся на подушках.
Халецкий, взглянув на своего десятника Осташевича, развел руками и сокрушенно поднял брови.
- Отпускает ли меня князь? - спросил Окула, хоть в ответе он не нуждался.
Халецкий, моментально извернувшись своим гибким умом, многозначительно изрек:
- Рыцарь, это есть служба Богу и королю нашему! Фунт мира драгоценнее пудов войны.
Посол сам верил, и теперь хотел, чтобы поверили и другие, что содеянное им - не подлость, а государственное дело, от которого зависит судьба Княжества.
- Оставайся, коли на то твоя воля, - добавил он. - Храни вас Бог!
И как ни в чём ни бывало, ответил на сдержанный, полный презрения, поклон богатыря, сжимавшего в могучей ладони руку ясноглазой своей любушки.
Но при этом Халецкий подумал, что больше не поедет послом к Шейх-Ахмеду.
