Ковалевская Александра Викентьевна
Словом живи

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Особые предания, обряды и вера в чудо - откуда всё это у жителей болот и бескрайних лесных пущ? Полесье удивляло этнографов самобытностью до конца девятнадцатого века. Отрывок из романа занял ВТОРОЕ МЕСТО В НОМИНАЦИИ "ЭТНО" КОНКУРСА "МОЯ ПЛАНЕТА-2017"
  Словом живи
  
  - Я отмечаю путь звезды Кхехмет, - говорил жрец храма Оанна молчаливому мальчику. Ребёнок сидел на пыльном глиняном полу верхней площадки башни, чувствуя кожей прохладу со стороны реки и тепло стен зиккурата, раскалившегося за длинный и гомонливый день. Изумрудные глаза змеев на серебряных застёжках, скрепляющих одеяние жреца, блестели, приковав к себе взгляд ребёнка; они были ближе, ярче небесных искр над головой, и понятнее.
   - Скоро Кхехмет войдёт в третий дом Мукт, что сулит неисчислимые бедствия нашей земле. Так сказал сам Великий Музар Оанн, когда выходил из вод и учил наш народ мудрости. Да ты не слушаешь меня, Навнагусор! Смотри сюда: нет, прямо по отвесу моего исчислителя - видишь, восходит звезда...
   - Что это?! Как? Что это?! - завопил жрец, в ужасе упав на колени на то самое место, где на его глазах исчез, словно растаял в воздухе, маленький ученик. И ощупывал кирпичи мощёной площадки, и не находил ребёнка.
  
   Мальчик и его звезда встретились.
  
   ...Ты очнулся на каменистом холме у стен чужого города. Город этот, огромный, многоязычный, раскинулся на берегу внутреннего моря, с незапамятных времён исхоженного кораблями великих и малых народов. И вскоре ты узнаешь, что родной мир исчез и забыт так прочно, что даже слабое эхо его - древние священные предания, - эти люди считают своими.
   Трижды будешь ты, о несчастное затерянное дитя, подниматься на холм в один и тот же месяц, в один и тот же час, и с тоской вглядываться в небо, и ждать повторения чуда. Ты станешь швырять в лицо звёздам седые молитвы, которые слышал от жрецов Оанна, и новые заклинания, которым обучат тебя отшельники этого нового мира...
   Но чудо не повторится.
  На четвёртый год, когда начнут тускнеть воспоминания о прежней жизни, храм, ставший тебе домом, сравняют с землёй.
   Тебя схватят и заклеймят клеймом раба. Ты сбежишь, Навнагусор. И ещё три года подряд будешь скитаться по чужим землям. Буря в море будет срывать твоё тщедушное тело с корабельных обломков, ты познаешь смертельный голод и мучительную жажду, и вновь станешь пленником, и тебя увезут ещё дальше.
   И опять ты бежишь.
   Ты блуждаешь по карпатским лесам, где вековечные дерева твои единственные друзья и братья. Потерпи, мальчик, ещё немного. Вот уже вышел навстречу нелюдимый мельник, чтобы встретить израненного, загнанного оборвыша, и принять как сына, и приютить в хижине в стороне от лесной дороги.
  
  Слушай голос своего сердца, юнак*! Следуй предначертанному тебе! Звонко скрипит снег под полозьями саней, что медлишь? Мимо, мимо спешит княжеский обоз...
  
  ***
   Князь по санному пути спешил на полночь по необъятным землям Великого княжества. Мёртвой лежала земля под белым саваном равнодушных снегов. Стихло, замерло всё живое. Лишь волки, сбившись в стаю, преследовали путешественников, неотступно следуя за ними. Беспокоились кони, чутко прислушиваясь к вою голодных волков, храпели и вздрагивали. А стая всё смелела. А путь по пустынным землям ещё долог, а князь торопил: на то были причины.
   - Рассылали гонцов с вицами*... снова война... - шептались княжеские челядинцы и горестно качали головой, скорбя о судьбе бедной, раздираемой распрями, родины.
   В тот раз ночевали в лесу; слухи шли один другого тревожнее, решили попридержать коней на перегоне, на постоялый двор въехать днём. Обозные сани валили набок, ставили кругом, как для обороны. Мрачные чёрные ели заслоняли свет походных костров от чужих глаз. И вдруг люди насторожились:
  - ...Показалось...
   - Нет: человек!
   - Что за человек? Откуда? В этакой-то глуши?
   Из тёмного хмурого леса, не нарушив ничем застывшей колкой тишины, к теплу походного стана вышел незнакомец.
   И назвал своё имя.
   Впрочем, так случилось, что потом никто не мог вспомнить, как же его звали? И годы спустя, рассказывая другим об этой дороге, спорили и сомневались: может, Богухвал, а может, как иначе звали парня?
   В заплечном мешке его лежали пойманные силками зайцы, и молодой гость вытряхнул свою добычу на снег у костра, чтобы не стать для усталых и полуголодных людей нежданным нахлебником.
   Что он делал вдали от селений? Как прошёл диким лесом один, - с топором за поясом, с ножом за голенищем, - минуя волчью стаю? Мужчины слушали скупые ответы, кивали головами. Только что говорил парень? Эх, вспомнить бы, что говорил?
   А от котла над костром поднимался запах горячего варева... И, удивительное дело, с приходом незнакомца успокоились кони, улеглась шерсть на широких загривках мохнатых сторожевых псов: волки, похоже, отошли далеко. А парень оказался сноровистый, немногословный. И варево в котле удалось на славу. И когда все достали из-за пазухи свои ложки, и принялись есть, и насытились, то вскоре само собой решилось, что молодец поедет дальше с обозом - так ответил князь на вопросительный взор лесного гостя.
   Обоз выехал на широкий ветреный простор великого Днепра. Крепкий лёд стлался под полозья саней. Путь был хорошо наезжен: санные колеи, извиваясь, огибали незамерзающие полыньи и ледяные коросты, и скупое зимнее солнце теперь светило в спину обозным князя. Волки, уже другие, те, которые считали эти берега своими, следили за дорогой, но держались далеко: их силуэты маячили по краю речного обрыва.
   Теперь опасались не столько волков, сколько лихих людей. Украины эти при отцах и дедах исходили вдоль и поперёк крымчаки, и много отчаянного народу жило здесь смутным промыслом. Потому купцы осторожничали - собирались, как птицы, вместе, - ходили одним караваном, наняв бывалую путевую стражу. А уж малым обозам, волей случая оказавшимся на старом речном пути, нужно держаться сторожко.
   "Проворны ли твои гайдуки, князь? Что так невелика охрана?" - мололи языками хмельные подорожники на постоялых дворах в прибрежных местечках.
  В одном таком городе, крепости Речица, остановились в день великого праздника. Прибившийся к обозу незнакомец, глядя людям в глаза, заявил, что дальше не поедет. И опять люди князя, и сам князь, приняли это как должное. Посетовали парню на то, что не остался с ними, хоть был хорошим подорожником, и что многие рады бы назвать его своим поплечником*. Затем сердечно попрощались, и обоз продолжил путь. Но, то ли Днепр теперь петлял в низких берегах, то ли по другой причине, волки опять стали преследовать поезд князя.
   На закате, прямо на перегоне, волки напали, и только выстрелы из ручниц* обратили хищную стаю в бегство. Кто-то из мужчин, сражённый пронзительной догадкой, выдохнул:
   - А что, ребята, если этот молодой охотник, как его там звали, - оборотень?
   - Волколак?
   - То-то же, волколак! Он напустил на нас волчью стаю.
   - Волколаки боятся людей и никогда не подойдут к костру.
   - Нет, Петро, волколаки бывают разные: одни уже рождены такими, а вторые - заколдованные. Их сделали волколаками. Потому они стремятся к людям, и огня не боятся, и ждут, кто им поможет превратиться в человека. Вот и приятель наш - такой волколак. Пришёл один-одинёшенек из леса, волки его не тронули. Он был здесь - волки не подходили. Может, он с ними договорился?
   - То-то же! - загудели мужчины, припоминая всё больше странностей.
   - Однако собаки приняли хлопца за своего, и коням он нравился: жеребец Пепелок первый среди всех так ржал, так тянулся ему навстречу.
   - Я и думаю, что не обошлось без волшебства: наши собаки лютые, стороннего не подпустят. А этот чужак как на пустом месте вырос, и вот - нате вам, вспомните, - уже сидит рядом.
   - А если он волшебник, то и не крещёный?
   - Известное дело!
   - А почему в Речице он с нами в святой церкви стоял, сняв шапку? И осенял себя крестным знамением, и свечу держал, и свеча горела - не коптила, и Бог его не прибил на месте?
   Вои зашумели.
   Подошёл князь: седой, усталый, повидавший всякое на своем веку. Мужчины и ему рассказали сомнения насчёт странного парня, заглядывали в лицо - что скажет пан?
  Князь усмехнулся в длинный ус, молча отошёл, будто бы осмотреть конскую сбрую, подумал: "А ведь сейчас спросят, как это я запросто принял незнакомца? Даже не узнал, какого он роду-племени? И так же просто отпустил от себя? И подорожную платил за него, как и за каждого из своих людей. Ведь точно начнут допытываться! Да, парень чудной... Может, выйдет услышать потом о нём... Он сказал, что до места добрался - значит, в крепостце останется, - размышлял князь. - ...А волки-то накинулись, будто святой Юрья второй раз пасти им отомкнул. Хлопцы мои думают всякое, сейчас все байки припомнят, сплетут-скрутят, скоро сами не разберутся, что было, а что придумали. Но интересно мне: ведь, и правда, не могу припомнить имени его? Богдан? Болеслав? И лица вроде как не разглядел. Вот дела! Ладно, подкину людям быличку-невеличку: пусть в дороге тешатся. Им веселее, мне спокойнее, меньше вопросов. Нам всего-то осталось два дня пути. Эх, и парень, ну и парень!"
   Старый князь повернулся к кострам, отдал короткие распоряжения своим людям. Размышлял: "Ехать бы дальше, да в крепость Стародуб явимся после заката, караул ворота не откроет. И то ещё не беда, заночуют молодцы в придорожной корчме. Но слухи с собой привезут, а мне это ни к чему. Мне бы незаметно проскочить мимо. Нет, торопить людей не стану. Под Стародуб приведу обоз не раньше, чем когда разойдутся да заснут бражники, а рано утром тронемся с места".
  И князь велел сидеть у огня, коротать время.
   - А что думает пан наш, не с волколаком ли мы ели из одного котла?- осмелился подступиться с расспросами простоватый, безусый ещё, конюх Павлюк, и моргал светлыми, по-детски круглыми глазами. Он испугался, когда напали волки, упал в костёр и теперь сидел в кожухе с подпалинами.
   Мужчины, в ту минуту хватавшие сабли и ручницы, помнили, как он в испуге бранился, теперь подтрунивали над Павлюком:
   - Хорошо, что не слышала тебя печь!
   - А то что? - тянул увалень.
   - Браниться в доме нельзя, услышит печь, и домовик перестанет помогать - он этого не любит.
   Павлюк только сопел в ответ. И, чтобы перевести разговор, обратился к князю:
   - Что думает милостивый пан?
   - Бывает всякое, - ответил князь, нахмурив лоб, дабы придать таинственности своим словам.
   Люди насторожились. Князя уважали, не ждали, что ответит, как детям несмышлёным. Затем вои не сговариваясь, разом загудели, пока десятник Пилип не гикнул на них. Старый ловчий, Матей, не бравший ничего на веру, заперечил: по его мнению, спутник не был ни чародеем, ни оборотнем.
   Князь выслушал всех, торопиться некуда. Сказал веско:
   - Я вам скажу вот что. Упаси вас Бог говорить кому бы то ни было, что тот, кто ехал с нами, был чародей, оборотень, а мы его водили в святой храм, да ещё в большой праздник, да ещё отпустили живым и не донесли на него старосте.
   Все задвигались, заволновались.
  - Запомните: с нами ехал хороший парень из угорцев. А он и был очень толковый парень. (Все закивали). Как он добывал зайцев! Когда захромал собака Серко, вы проглядели, а он тут же смекнул, в чём причина, обкусал Серку ледышки с лап. Потому что пёс ступил в воду на краю полыньи и ледышки наросли у него меж пальцев, больно резали собаке лапы. Умелый, поворотливый и честный парень, и рука у него лёгкая. А больше никому ни слова. Однако и вы у меня, - все до одного, - хорошие ребята, слава Богу. (Суровые мужчины украдкой заулыбались в запущенные бороды). И вы говорите правду: было что-то в нашем подорожнике чудное... Есть быличка про то, как злая баба из мести превратила крещёного человека в волколака. Такой волколак далеко от людей не может отойти - он не ест сырое мясо, ему нужно подкрепляться человеческой пищей, и эти несчастники могут превращаться в лесного волка и, наоборот, в человека, но не могут снять с себя заклятье. Слышал я, волколаки не делают людям зла, бо сами люди, а не кровавики. Так что, ребята, и ваш князь догадывался кое о чём, но грех обижать человека, особенно, если он неплохой, - закончил князь. Хлопнул себя по колену:
   - Ну-ка, Павлюк, неси с возка баклажку! Попробуем, крепкую ли горелку делают в Речице?
  
  ***
   ...Перед местным священником, отцом Никифором, приезжий достал из-за пазухи завёрнутый в лоскут образок греческого письма в золочёном окладе - в дар посадской Вознесенской церкви, а после сказал, что ищет старого бортника, везёт ему весточку из далёких краёв.
   Парень назвался Бодом, и остался жить у бортника. Умело управлялся с пчелиными бортями и, когда пришла пора старику умирать, Бод уже являлся хозяином двухсот бортей. В речицкой судной избе* он получил грамоту, подтверждавшую его право, и исправно платил подати. Местные о нём вспоминали не часто, говорили ещё реже. Может быть, потому, что, стоило кому-нибудь завести речь о Боде, тут же на всех присутствующих нападала сонливость, люди начинали зевать, спешили откланяться, а если разговор вели в корчме, то мужчины просто роняли тяжёлую голову на стол рядом с недопитым пивным кухолем.
   Бод находил людей сам. Он точно знал, когда и где будет нужен.
   Как-то ему пришлось вычитать не одно заклинание перед лисицей, прежде чем рыжехвостая вернулась в пущу, в буреломы, где нашла-разнюхала испуганную девчонку. И согласилась терпеливо трусить перед сероглазой Танюшкой, обречённо таскавшей свою корзинку. И эта посадская малая, с личиком, залитым слезами, высоко собрав в пригоршню подольчик, перелазила через завалы, послушно брела за лисичкой, пока не вышла на край леса. А навстречу из города уже бежали отец девчонки с собакой на сворке, и старшие братья; а мать в доме заламывала руки перед иконой...
   Случалось Боду спасать людей, тонувших в болотах вокруг города в пору созревания клюквы, заговаривать кровь у порезавшихся косарей, вправлять вывихи ребятам и ставить на место переломанные кости. Старания его всегда были успешны, но, странно, что и это быстро выветривалось из памяти людей.
  Бод не женился.
   Какая женщина могла понять смысл его действий, странные слова, порой срывавшиеся с его губ, и сны, наполнявшие его новым знанием?
   Он уходил и возвращался, когда хотел - зимой пчелиные семьи спали, и Бод был свободен, не считая торговых поездок - вольный мещанин вправе сам сбывать свой товар. Приносил в дом травы, коренья и даже корчи: куски замысловато скрученных древесных корней. Собирал каменья и смолы. Люди редко обращались к нему, и неизвестно, переступал ли кто порог его дома? Зато зимний снег выдавал тайны других ночных посещений: звериный след нередко тянулся до самых весничек*. А навстречу от порога шли следы человека. Похоже, постояв, посмотрев друг на друга (а может, обменявшись тайными знаками?), зверь и человек расходились в разные стороны. Бортники - лесные бродяги, как и кузнецы, как и мельники, считались в народе если не колдунами, то склонными к колдовству людьми; их не то, чтобы избегали, но относились с почтением и настороженностью.
  
   Сейчас Бод спешил по посаду короткой кривой улочкой, да только, выйдя из-за угла, увидел почтенную хозяйку Марью. Рядом с ней стояла заплаканная кожушникова жена Агатка с младенцем на руках. Марья и Агатка, заметив бортника, переглянулись, поздоровались вежливо, но мимо не пропустили: стали раскланиваться, и кланялись долго - хотели говорить с мужчиной о чём-то важном. Пришлось Боду остановиться.
   Марья заговорила первой. Осторожно спросила, не знает ли он, человек бывалый и путешествующий, как помочь больным деткам Агатки?
   - А что Мокошиха? - отозвался Бод. (Мокошиха лечила баб и детей округи, и до сих пор справлялась).
   - Так я к ней не дошла, - призналась Агата. - Горе, старшенький мой нездоров, а младенец совсем помирает! - и женщина всхлипнула, вглядываясь в маленькое сморщенное личико своего дитяти.
   - Что делала? - спросил Бод.
   - Запекала в печи...
   - У кого научилась?
  - Люди сказали, так делала Мокошиха, вот и я сделала. Завернула ребёночка в рогожку, засунула в печь, пересчитала пальцы, и достала.
   - Слова какие говорила при этом?
   - Не.... Не знаю, что говорить надобно?
   - Не пальцы же считать! Запомни слова нужные. И ты, Марья, затверди, что скажу, - пойдёшь помогать. Для лечения две женщины нужны. Сможете сделать всё правильно - поправятся детки.
   Женщины кивнули.
  - Ты, мать, не смей богданку* в горячую печь садить. В плохую минуту запечёшь не сущи*, а родное дитя.
   - Ох! - испугалась Агата. - Бабка же делала...
   - Мокошиха лекарка хорошая, а тебе своей головой думать надо, ты не Мокошиха: она умеет, а ты - нет. Чуть не спалила своего младенеца.
   Агата устыдилась.
   - Слушай же: ребёнка своего посадишь на хлебную лопату, а этого, - Бод кивнул на крохотное слабое дитя на руках у Агаты, - положишь на лопату. Но сначала омой младенца тёплой хлебной водой. Поднимешь дитя на припечек, - не в печь, слышишь, женка? С Марьей заранее сговоритесь, чтобы Марья стояла у тебя за дверью, ждала, пока ты ребёнка к печи поднесёшь. Ты, Марья, распахнёшь дверь, всплеснёшь руками и закричишь: 'Ой, что это ты, Агата, делаешь?!' Отвечай ей: 'Как что? Не видишь - сущи пеку!' Тогда Марье нужно снять дитя с лопаты и сказать: 'Ну, пеки, пеки сущи!'. А тебе после этого - сунуть в печь пустую лопату, и опрокинуть, словно ты в печи хлеб оставляешь.
   - Ох! - спохватилась кожушникова жена, - не надо было мне мальчика в горячую печь засовывать?
   - Тебе - не надо. А Мокошихе - можно. Ей дано такое умение: лечить людей и старых, и малых. Не обижайте, бабы, старуху-знахарку, другой такой не сыщете.
   Бод заставил женщин несколько раз повторить слова древнего обряда очищения огнём, и был суров с ними, чтобы не напутали. Сам тем временем успел несколько раз провести рукой над головой младенца, выдохнул незаметно пару нужных слов. У несчастного ребёнка личико разгладилось и порозовело, и он спокойно уснул на руках матери.
   Чародей остался доволен собой: дитя будет жить.
  Агате сказал:
   - За совет передашь мне, хозяйка, что-нибудь круглое. Хочешь - грош, хочешь - капусту, или сыра круг, - что сама придумаешь. Но только круглое, так киевские святые старцы велели.
   Бод давно обнаружил, что для речицких мещанок нет никого важнее киевских святых старцев. Каких? Они и сами не ведали. Но слушались охотно, верили в чудодейственные советы, преданные якобы вездесущими святыми старцами. И Боду это было на руку: ему совсем не хотелось иметь дело с радцами* и лавниками* по обвинению в колдовстве.
  Он подумал о радцах, и заметил радцу Кондрата у торгового места, у самой пристани. Мастер Кондрат, дородный, высокий, забыв о своих делах, остановил Бода, приветствовал длинно - не ко времени и не к месту, ведь не в гости зашёл к бортнику, всего-то поздоровались мужчины... Бод чувствовал, что-то сильно занимало мысли Кондрата.
   Посопев, поколебавшись, мастер глянул на Бода:
  - У меня вот такое дело... Не знаю, кого бы и спросить об этом? Ты по разным местам ездишь, может, слышал что...
   Это была присказка, с которой начинал всякий, нуждавшийся в особом совете, ведь нельзя же прямо спросить человека о чародействе.
   Бод кивнул.
   - Конь беспокойный сильно. Может, что завелось в конюшне, да резвится по ночам, да коня моего тревожит? Вороной поутру весь в мыле, дрожит, дёргается, как будто на нём всю ночь ездили.
   - Что думаешь про то?
   - Да не знаю! - нахмурился Кондрат. - Я в нечисть не верю, не встречал ни разу. Люди пакость могут сделать, или зло какое - это точно, проверено. А вот всякие женские страхи, вроде Домового, Пятницы, Зюзи, Полудницы или ещё кого - байки. Но всё-таки, конь мой каждую ночь тревожен. Женка говорит, не иначе, Хлевник* чудит?
   - Пустое! - усмехнулся Бод. Кондрат ему нравился: работящий, справедливый, оборотистый - с его-то трезвым умом, цепкой хваткой. Бод, и сам в делах не промах, доверял Кондрату.
   - Выгоним мы твоего Хлевника. Только, Кондрат Данилыч, секрет советую держать при себе.
   Мастер понимающе кивнул.
   - Нет, не то, что ты думаешь. Другое. Просто на старости лет, когда станут отказывать нам и руки, и глаза, мы с тобой с голоду не помрём, гоняя Хлевников из конюшен богатых селян да речицких мужиков.
   Кондрат вздёрнул брови, хохотнул. Хлопнул Бода по плечу широкой ладонью:
   - Вот это дело!
   И чародей сказал мастеру, что, видно по всему, проворная ласка облюбовала его конюшню, и охотится по ночам на мышей, шныряющих под мордой коня в яслях с овсом. А конь, как известно, всегда спит головой к яслям. Ласка взбегала по хвосту, по конской спине, карабкалась по гриве, и, пробежав по лошадиной морде, прыгала сверху прямо на свою добычу. Конь до утра весь изнервничается: ласка царапает, щекочет его своими коготками, спутывает ему гриву, и кажется, коня гоняли и мучили всю ночь.
  - Я бы не торопился избавляться от зверюшки, ласка редко вот так перебирается в конюшню. А прожорлива она - очень. Охотится всю ночь, даже когда не голодна. Скоро переловит всех мышей и сама уйдёт. Ты, хозяин, скрепи рогожи, чтобы вышла на коня покрышка, и закрыла ему и спину, и шею, и голову. Пусть бегает ласка, вороной будет стоять спокойно. А хочешь - выгоню проворную. Спалю траву, которую ласка на дух не переносит.
  - Ну и ну! - ответил, осклабившись, Кондрат, довольный знакомством с бортником.
  - Сделаешь сам? - спросил Бод.
  - Сделаю сам. Спасибо, друже!
  
   На том и расстались; в будний день торги под крепостцой короткие, а мужчинам нужно было справить каждому свои заботы в торговом месте...
  
  Бод перебрал в мыслях всё, что говорил людям сегодня - как Учитель велел.
  Старый мельник твердил ему: "Слово живит, юнак, но слово и убивает. Думай, что речёшь, потому что твоё слово особенное, как и сам ты - особенный. Слишком силён ты и ярок, если звезда, под которой родился, отыскала тебя среди смертных. Запомни, юнак: я не знаю ни одного человека, которому повредило бы молчание, но знаю многих, кому повредило одно неосторожное слово, веришь?"
   И Бод верил. И слово сходило с уст бортника лишь для того, чтобы живить людей, жителей здешних заколодевших, дремучих лесов. Ведь не случайно звезда перенесла его, звезда вела в этот край по дорогам и сквозь седое время...
  
   Юнак* - юноша
   'Рассылать гонцов с вицами'* - средневековый способ оповещения о начале войны, военный призыв. Вицы - ветви вербы в руках гонцов.
   Поплечник* - соратник
   Ручница* - огнестрел, кремниевое ружьё.
   Судная изба - магистратская изба*, ратуша; орган городского самоуправления
   Кухоль - оловянная или деревянная пивная кружка
   Веснички* - калитка
   Богданка* - новорождённый младенец
   Сущи* - хвори, немощи
   Радцы* и лавники* - выборные члены городского самоуправления
   Зюзя, Полудница, домовой - духи из языческого пантеона древних славян
   Хлевник* - вредный дух, изводящий хозяйский скот
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"