Аннотация: Юрты в дикой степи, вдалеке от границ родины. Нервы на пределе, в голове хаос. Забрезжил рассвет. Возможно, последний в истории человечества. Слышится рокот вертолетов. Герой никогда не искал компромиссов и лез напролом с самого детства. А начиналось все с чтения советской литературы. Мечты кардинально разошлись с реальностью.
-1-
После ночи в изоляторе мне нездоровилось. От бетонных стен тянуло могильной сыростью. Скрип шконки, удушливый смрад из угла. Бродягу-инвалида трудно удивить грязью, но можно запугать. Мне чудилось, точно чужая кровь липкими чернильными лужами хлюпала на склизком кафеле. Мерещилось, как вылезали из стен косматые кабаньи рыла сокамерников. Зато холод и озноб были вполне реальны, как и миска жидкой манки с запахом керосина на завтрак. Я испытал прилив энергии, когда меня повели на допрос.
Дежурный следователь, словно потрепанная сова, вернувшаяся с неудачной ночной охоты, потерял голос и часть оперения. Под его глазами расползались коричневые круги, крохотный нос почти мутировал в клюв. Трогательный пушок на лысине вселял надежду, что в сердце этого хищника еще может постучаться милосердие.
- Смотри, все твои подвиги здесь, - прохрипел следователь, указывая на материалы дела. - Слушай, скажи не для протокола, какого хрена ты их кусал?
Я не знал, что ответить. Затмение, приступ безумия, белая горячка? Возможно, глюки в электронной начинке, которой нашпиговал мой череп незабвенный Аркадий Петрович. Как теперь это объяснишь?
Патруль взял меня на Тверской с поличным. Нынешней осенью я частенько ползал по мокрой мостовой по-пластунски. Прохожие, кто успевал заметить этот маневр, шарахались в стороны, потом матерились, жалобно вскрикивали. А я упорно продвигался вперед, выискивая горящим взглядом жертву.
Ах, до чего же противно клянчить милостыню. Как хотелось застичь врасплох развратную, лоснящуюся от самодовольства особь. Любовницу магната или жену вороватого банкира. Не приведи господь, если дама подобного сорта возникала на тротуаре. Беспечно выставляла затянутую в капрон ножку из авто или из двери кафе... Тут начиналось представление.
Сперва я зажимал лодыжку протезом правой руки. Потом, не дав жертве опомниться, впивался в икру вставными челюстями. Я рычал как зверь. Подоспевшая охрана лупила мне по голове чем попало. Тогда из уст моих вырывались бредовые лозунги времен первых пятилеток...
Такому поведению оправданий придумать нельзя.
- Молчишь? - осклабился следователь. - А ведь знаешь, что интересно? Ты такой не один. Вон, о вас и в газетах пишут. Журналюги окрестили вас 'ползунками за правду'. Может, это секта у вас образовалась? Между прочим, заявлений по таким случаям только у нас в районе около тридцати... Слушай, приятель, видочек у тебя, между нами, не для слабонервных. Боюсь, ты стажеров перепугаешь. Думаю, не отправить ли тебя, родной мой, для начала в дурку?
-2-
Персонал психиатрической клиники не скрывал отвращения и брезгливости. Санитары стащили склизкую вонючую одежду, отмыли как следует грязное тело мощными струями из шлангов. Старичок-главврач спустился на лифте в подвал, шаркая ножками, без посторонней помощи преодолел коридор. Тросточка его отбивала на кафеле сигнал бедствия. Он водрузил на нос старомодные очки, сквозь толстые линзы уставился на пациента.
Перед ним нагишом стояла пародия на терминатора. Навороченные швейцарские протезы вместо правой ноги и правой руки. Искусственная кожа слезала с них лоскутами, виднелись титановые планки и узлы приводных механизмов. Две трети черепа, - вся затылочная область и часть лба, - закрыта алюминием, из гладкой поверхности которого выпирали штыри разъемов и клапанов. Наконец, массивные вставные челюсти, смонтированные в едином ансамбле с подбородком и снабжённые гидравлическим приводом.
- М-м-да, на МРТ такой экспонат не отправишь, - вздохнул старичок, - железки из него повылезают и разобьют аппаратуру. Попробуем старый добрый рентген.
А когда принесли снимок, у бедного доктора затряслись руки, лицо пожелтело и вытянулось. Больше он уже не пытался завести беседу, достал мобильник и набрал чей-то номер.
Вечером того же дня я попал в просторный кабинет, отделанный дубовыми панелями. Мне пришло в голову, что текстура мореного дуба хорошо скрывает затертые следы засохшей крови. Я сидел в больничной пижаме, отхлёбывал крепкий чай из стакана в серебряном подстаканнике и грыз засохшие пряники.
Двое мужчин в штатском внимательно разглядывали меня, сравнивая увиденное с результатами компьютерного сканирования. Оба носили обтягивающие и радикально укороченные костюмы кислотно-синего цвета. Старший вдобавок отрастил рыжую кудрявую бородку, выдававшую в нем веселую натуру хипстера-переростка.
- Вы в курсе, гражданин, что у вас в голове миниатюрное термоядерное устройство? - спросил он несколько визгливым голосом.
- Термоядерное? - я уронил пряник, и тот бесшумно покатился по ковру в угол кабинета.
- Да, ваша головушка фонит точно боевая ракета... Плюс еще датчики биологической угрозы зашкаливают.
Произнесённая фраза резанула меня точно сверло бормашины, задевшее нерв. Радиация - это черное проклятие рода Калошиных... Ведь я божился матушке, когда она лежала на смертном одре, держаться за версту от этой гадости. Теперь мои усилия пойдут коту под хвост, жди катастрофы.
- Я не виноват! Меня подставили! - закричал я.
- Кто?
- Мой бывший шеф. Аркадий Петрович Лебядкин.
- Лебядкин? Знакомая фамилия. Третий год в международном розыске числится. Нецелевое использование средств... Говорят, он в Лондоне обитает. Вы с ним давно знакомы?
- Еще с советских времен...
- Рассказывайте!
- Что?
- Все, что знаете.
Мне и самому хотелось выговориться, излить душу как на исповеди. Наплевать, какие погоны носил этот пижон. Главное, ему следовало сразу усвоить, что я не из этих... Я предан родине до последнего винтика в протезах! Так уж меня воспитали.
- Принесите диктофон! - потребовал я.
- Поверьте, здесь недостатка в аппаратуре нет, - хипстер ехидно улыбнулся и кивнул на стену.
Тогда я начал излагать историю своей судьбы.
-3-
Господину майору, как я мысленно окрестил собеседника, хорошо бы сперва узнать правду о моей семье. Иначе не постичь глубину моего нравственного падения.
До революции в роду нашем водились духовные лица. Отсюда возникла традиция давать мальчикам библейские имена. Деда моего звали Ахав. При советах он дослужился до звания профессора. Занимался генетикой и ставил опыты на мушках дрозофилах. Начальству он угождал, но от злобной кляузы отмазаться не сумел.
Безграмотный аноним уведомлял органы, что дед 'якшается' со студентками, 'потравляет' молодые умы ядом буржуазной поэзии. А еще с презрением относится к товарищу Калинину, чей светлый лик украшает лекционный зал...
При обыске обнаружили томик Пастернака. Припомнили священнослужителей в роду. А главное, некие злопыхатели успели сообщить, что опыты с мушками уводят науку 'в сторону от интересов народного хозяйства', прямиком в объятья вейсманизма-морганизма. Дельце склеилось. Бабка моя, женщина статная, надела нарядное платье и бухнулась в ноги к следователю. Обмочила напрасно слезами чужие сапоги, да и сама под горячую руку схлопотала трешник. На последнее жаловаться грех - никто ведь за руку не тянул.
Судья отнесся по-божески - вклепали всего десятку. Конвой пригнал партию заключенных под Курск. Там ударными темпами рыли котлован под курчатовский комбинат. Яму заливало водой, но подневольный люд упрямо швырял комья мокрой глины лопатами на носилки. И дед Ахав трудился в первых рядах.
- Калошин, я гляжу, ты пассажир вроде правильный, - сказал деду прораб, сдвигая по блатному ушанку на лоб.
- Вы только окажите доверие, не подведу! - рапортовал дед.
- Образование имеешь?
- Высшее!
- Пойдешь на закладку урановых 'кирпичей'.
Норм радиации в то время признавать не хотели. Смерть деда и его напарников напугала все поселение.
Отец мой Аввакум, инженер-строитель, ликвидировал аварию на ядерной станции. Как потом выяснилось, он уже ходил под статьей. Уплыли налево два вагона стройматериалов: вагонка, оцинкованное железо. Устный приказ отдал руководитель. Начальство, как водится, умыло руки и потребовало честь коллектива не марать, а назначить стрелочника. Тогда доброжелатели посоветовали отцу записаться в добровольцы... Больная мать, уже стоя одной ногой в могиле, собрала в дорогу рюкзак.
-4-
Воспитывался я в семье дяди Авессалома. Жили мы на окраине Москвы, в пяти комнатах с высокими потолками. В гостиной, в рамах из бронзы, висели портреты царей и советских вождей вплоть до Брежнева. У иных портретов курились лампадки. Дядя почитал власть с религиозною страстью. К завтраку он являлся барином, в белоснежной сорочке и уютной войлочной фуфайке. Бывало, домработница подает нам кофе на серебряном подносе. Дядя подхватывает хрупкую фарфоровую чашечку волосатой дланью. Оттопыривает мясистый мизинец с отполированным ноготком и поучает:
- Ты, Веля, в жизни не суетись, живи покорно, лишнего не измышляй. Помни, всякая власть от Бога, а всякая правда от власти. Нос держи по ветру. Человек слаб и беззащитен, а судят его по усмотрению и произволу. Начальство свое, Веля, люби ревностно, страстно. Не стесняйся угождать, предвосхищая приказы, восхваляй громко, искренне, красноречиво. Урвешь толику земных благ - поделись, отстегни наверх. Если вызовут в кабинет, не таись, открой подноготную, да и на ближнего нашепчи в ушко. Перед родиной ты в неоплатном долгу. Кто бы ни явился от ее имени - отдай безропотно свободу, кровь свою и плоть, так надо...
Рано утром дядю увозила черная 'Волга', служил он ректором в Высшей школе комсомола, что располагалась неподалеку. А когда я возвращался после уроков, из ванной выходила тетка Инесса Леонтьевна. Разомлевшая от теплой воды, с полотенцем на голове, в японском шелковом халате.
Классикой тетка считала героическую советскую прозу: 'Как закалялась сталь', 'Повесть о настоящем человеке'. На малой громкости звучал проигрыватель - по обыкновению, пятая или девятая симфония Бетховена. Инесса Леонтьевна усаживалась на скрипящий кожаный диван. Мне разрешалось прилечь рядом, положить голову ей на колени. Тетка читала с артистизмом. Голос ее мог подниматься до самых пронзительных нот, а потом опускаться, превращаясь в бархатные переливы. Каждая эмоция героя находила в этом чудном голосе свою интонацию.
Порой она увлекалась, вскакивала, сбрасывая меня с коленей. Точно древняя римлянка в аристократическом блеске, шагала босиком по паркету с книгой в руке. Разгоряченная, в актерском экстазе, не обращая внимания на распахнувшийся халат. Набухшие соски на тяжелой груди ее вызывающе торчали вперед. Попутно тетка заходила в спальню, брала с трюмо увлажняющий крем. Затем ставила ногу на пуфик, привычными движениями втирала снадобье в атласную кожу полного бедра.
Я боготворил свою покровительницу, вынашивал только одну мысль - повзрослеть и стать достойным ее внимания. Для этого, очевидно, следовало совершить подвиг.
-5-
Детьми мы часто резвились на территории Высшей школы комсомола. Там, среди березовых и сосновых рощ, на спортивных площадках стояли тренажеры. Зимой мы прыгали в плотные сугробы с учебной парашютной вышки. Естественно, парашютов нам никто не выдавал. После прыжков болела спина... Друг мой Вовка вдохновился подвигом Маресьева. В аптеке мы взяли резиновые жгуты, перемотали ими бедра, чтобы ноги хорошенько затекли... Потом со стонами и криками: 'я буду летать' ползли среди деревьев к 'кукурузнику', доживавшему свой век в качестве экспоната.
Помню, я подбил соседских детишек, братьев Безруковых, разобрать детскую горку. Из добытых бревен мы строили узкоколейную дорогу. Она шла вдоль проезжей части, около пивного бара, что открыли неподалеку. Потные и упрямые, волокли мы со свалки ржавый рельс на веревках через пустырь. Потом скинули пальто, облились ледяной водой из колонки, упали на наст и дождались, пока мороз пробрал до костей. Призрак Павки Корчагина, человека без меры, держал в капкане наши умы.
Однажды у соседнего подъезда возник голубенький сверкающий 'запорожец'. Довольный, ухмыляющийся торгаш в замшевой куртке вылез из салона, снял 'дворники', тщательно запер авто. Вовка закусил губу до крови. Его простые мысли читались на лице: 'А на какие шиши, братва?' Безруковы по очереди чиркнули ножиком по ладони, бормоча клятву.
На утро 'запорожец' просел до земли на спущенных шинах, капот украшала непристойная надпись. Наша неразлучная четверка с ехидными рожами покуривала на детской площадке... Наказали мелкого индивидуалиста. Кто знал, какие вскоре наступят времена?
-6-
Дядя испытывал презрение ко всему иностранному. Даже к отдельным словам придирался. Именно он уговорил меня сменить фамилию, избавившись от позорного французского слова 'калоша'. Счастливый, нес я домой паспорт, теперь меня звали Авель Мокроступ. Только вот дома ждал сюрприз: дядю, этого сибарита, патриота и шутника, арестовали. Горбачев боролся со взяточничеством, чистил ряды. Инесса Леонтьевна погрузилась в депрессию.
Два года прошли в кошмаре. От роскоши пришлось отказаться. Не дожидаясь суда и конфискации, мы сбыли с рук ювелирные украшения, ковры, хрусталь, серебро и фарфор. Даже мраморную фигурку сатира, украшавшую прихожую, снесли в комиссионку. С тяжелым сердцем прогнали домработницу.
Мрачные истерики тетки приводили меня в отчаяние. Я не мог оставить ее надолго одну, ночевал с ней в спальне, порой не смыкал глаз. А по утрам собирал пустые бутылки, бегал в магазин за спиртным и в аптеку за таблетками от головной боли. Такое не могло продолжаться вечно...
Единственным выходом для себя я счел призыв в армию. Подкачало здоровье: нашли повреждения в позвоночнике, трещину в коленной чашечке, почернение в легких. Я с горькой улыбкой вспомнил, как мы спасали кошек из подвала, где предварительно сами же подожгли покрышки. По щеке потекла слеза. Умоляющим тоном я произнес, что не вижу жизни без флота. Туда ведь забривали сразу на три года.
- Эх, где наша не пропадала! - сказал жизнерадостный румяный доктор.
Он занес уже над бумагами штамп 'годен'. Но тут вошла медсестра с результатами энцефалограммы... Оказалось, что в черепе моем слишком много жидкости, оказывающей давление на мозг. А серое вещество съёжилось и заняло мизерный объем.
-7-
С аттестатом троечника и с пометкой: 'склонен к кипучему энтузиазму' в характеристике, я отправился поступать в Институт космических технологий. Конкурс составлял всего полчеловека на место - мечта отстающего гидроцефала. На лекциях меня подташнивало от духоты, ныла спина, страшно сдавливало затылок. Если бы не случай, я завалил бы первую же сессию.
Осенью на первом курсе нас отправили грузить картошку на овощную базу. Получилось так, что пьяные рабочие забыли подложить 'башмак' под один из вагонов, и он покатился под гору. Рельсы заканчивались тупиком: хлипкий барьер, а сразу за ним - обрыв. Страна тогда изнывала от дефицита продовольствия...
Не тратя драгоценных секунд, я бросился к вагону. Подобрав на ходу гнилое бревно, сунул его под колесо. Раздался скрежет, вагон притормозил, расплющил бревно и вот-вот покатился бы дальше. И тогда я положил на рельс правую ногу... Ее потом ампутировали вместе с покалеченным в детстве коленным суставом, а вагон остался цел.
Подвиг попал в газеты, поступком студента гордился весь институт. Отныне я ходил на костылях, а все зачеты сдавал 'автоматом'. На экзаменах преподаватели глупо улыбались, подолгу трясли мне руку. В зачетке мокрыми чернилами сверкала оценка 'отлично'. Конечно, такой успех грел душу.
Через пять лет, с красным дипломом в кармане, я получил распределение в престижный институт. Кажется, мы проектировали космический корабль 'Буран', но я ничего не соображал в чертежах. Жил паразитом: чаепития, преферанс и казенный спирт. А для начальства домашняя заготовка: отрепетированное перед зеркалом выражение бесконечного обожания. Все же, после двух лет безделья, я начал улавливать косые взгляды. Но опять вмешался случай.
Нагрянула делегация из Германии. Втирая очки иностранцам, директор наш, тот самый Аркадий Петрович, устроил сложный эксперимент. И тут, на глазах у всех, неопытный лаборант уронил в плавильную печь ценную деталь. Еще секунда - и моя рука устремилась в самый центр красно-белого жара. Аплодисментов не последовало, толпа только всхлипнула и замерла.
Эффект от подвига смазался: деталь все равно пришлось списать. Руку мне ампутировали выше локтя. Аркадий Петрович лично навестил меня в больнице. Долго в задумчивости стоял у койки, вперив мутные рыбьи глаза в бледное лицо своего сотрудника. Потом достал расческу, продул ее, пригладил сальные жидкие волоски на макушке. Он так и ушел, не вымолвив ни единого слова.
-8-
После больницы карьера моя резко пошла в гору. Но тут наступил девяносто третий год, инфляция побила рекорды. На последнюю зарплату я купил две шоколадки в коммерческом ларьке. Сослуживцы изворачивались как могли, подрабатывали на оптовом рынке. И я решил, чем черт не шутит, снова навестить военкомат. Ведь за плечами теперь была военная кафедра и звание лейтенанта.
Медкомиссия в составе двух человек восседала под советским плакатом: 'Зачислен в ряды - покинь помещение'. Старушка в пожелтевшем от бесконечных стирок халате дремала, облокотившись на стол. Вторая врачиха кинула затравленный взгляд сначала на меня, потом в медицинскую карту. На измождённом лице ее читалась смертельная усталость и рухнувшая под откос личная жизнь. Возражений не возникло.
В кабинете кадровой службы я застыл в замешательстве. Над столом возвышалась громадная седая голова правильной прямоугольной формы. Где-то в тени мощных скул скрывались крошечные полковничьи погоны. Под кустистыми бровями блестели глаза, умеющие смотреть сквозь человека. Честь я отдать не смог, непослушный, тогда еще советский, протез чуть не отвалился. Рубашка предательски затрещала по швам.
- Отставить! - рявкнул полковник. - Вольно. Дело ваше я изучил, и оно меня расстроило, - он высунул из-под стола карликовую руку, схватил карандаш и почесал им плоский затылок. - Гидроцефалия, отсутствие конечностей... Медики, похоже, совсем охренели. С другой стороны, характеристики выше всяких похвал...
Я попал в курьерскую службу, мне поручили сопровождать грузы. Толстобрюхий самолет, забитый негабаритной тарой и брезентовыми свертками, летел в неведомые города. Потом шла разгрузка, я расписывался левой рукой в накладной и следовал обратно.
Зарплаты хватало только на сигареты, но в офицерской столовке кормили сносно. Завхоз части, такой же бедолага-инвалид, иногда делился консервами и хлебом. В полетах я частенько вспоминал Инессу Леонтьевну, наши с ней чтения, горький запах ее духов. Иногда удавалось черкануть ей открытку, обязательно с картинкой о подвигах.
Однажды самолет потерял герметичность. Вероятно, проявила себя скрытая трещина в обшивке, с моим багажом знаний такого не определишь. Скажу честно, ухо к корпусу я приложил инстинктивно, не сознавая, что делаю. Просто хотел убедиться, что свист раздается где-то рядом. Интуиция не подвела - ухо попало в место утечки. Летчик воспользовался моментом и успел снизить высоту.
Очнулся я в военном госпитале. Доктора и медсестры ходили рядом на цыпочках в полной уверенности, что пациент их вскоре загнется. Обследование показало, что вся жидкость и остатки серого вещества из черепа утекли за борт самолета. Через неделю, когда я начал ходить, изумленные хирурги-интерны принесли в палату мандарины и конфеты.
Впервые за долгие годы мне полегчало. Как рукой сняло ужасные головные боли. Мир вокруг показался не таким уж враждебным. Как побочный результат, я вдруг ощутил поток женского внимания. Ведь до сего момента знакомства мои быстро обрывались. Стоило упомянуть о жажде подвига, чтения с тетей про Корчагина и Маресьева, девушек словно ветром сдувало. До близости обычно не доходило, если не считать короткого эпизода в поезде. Пожилая проводница хватила лишнего и забыла запереть дверь купе...
Теперь же во мне проснулись уверенность и внутренняя сила. Неудивительно, что медсестры краснели от моего пронзительного взгляда. После выписки я женился на Антонине, буфетчице из того же госпиталя. Такого ангела я не заслужил: милое курносое создание, с пухлым кукольным личиком, лучащимся добротой и нежностью. А главное - человек с легким, как весеннее облачко, характером.
-9-
Досуг проходил однообразно: телек, компьютерные игры и посиделки с дворовой шпаной. Мы забивали 'козла', потягивали тепленькое пивко из трехлитровых бутылей. Иногда добирались до соседнего квартала, чтобы набить морды таким же бездельникам, как мы.
Колька по кличке Дабл-клик (иногда просто Дабл) пользовался среди нас авторитетом. Смышленый парень, только ростом не вышел из-за плохой генетики. Отчим его, кочегар по фамилии Молочай, соорудил в котельной баньку по-чёрному, и топил ее коксующимся углем. Из этой баньки оба родственника, - а по иронии судьбы ребята были одногодками, - выходили смурные, бледные, но умиротворенные.
- Я, братва, в школе шебутной ходил, - рассказывал Дабл. - Не знал, куда дурь девать, клей нюхал. Темная натура наружу перла. Нищета задолбала - папанька мой даже тапки пропил. Глядишь, бывало, на сытую интеллигенцию, злоба берет. Подойдешь к такой гниде в очках у остановки - по уху хрясь. Шапку ондатровую с него сорвешь, продашь на базаре - навар. В одиночку, братва, родину любить тяжко, бациллы кишечные мешают. Но скоро все изменится.
- Что изменится? - спрашивал недоверчивый Эдик по кличке Шанкр. Цинизм и иные болячки он приобрел в вокзальном туалете за скромную плату.
- Скоро арабы восстанут, масонов в сортирах замочат. По всей земле пожар полыхнет, однополюсный мир расколется на части. Государство с колен подымется. Темп роста нарисуется как в сказке. Финны с литовцами попросятся обратно в дружную семью народов. Тут мы, братва, зад с толчка оторвём и покажем, что рано хоронить мифы о прошлом.
- Ты это брось, Колян. Есть тема комп обновить, пару сотен баксов всего - клевая вещь. А то новая модель танчика не встает.
- Завали хлебало, Эдик! Харе у компа дрочить, скоро в реале в танк залезешь. Правда всегда там, где сила, понял? Мы шпана, мы плесени хлебнули прям со дна. Нам терять нечего, кроме долгов. А эта публика... насекомые либеральные... Под шконки их загоним.
Колян Дабл прямо бредил о величии страны. Так смертельно раненый порой бредит о глотке воды. Вскипела на дне его озлобленного сердца черной смолой память предков. Знатно угорал он в угольной баньке...
Занятый дворовой философией, не забывал я и о любовных утехах, ублажал всех, кто клюнул на мой магнетизм. Тесная, вся в пыльных коврах, квартирка Антонины превратилась в фабрику наслаждений. А супруга в поте лица добывала пропитание для нашей гнилой ячейки общества. И щеки мои, отмороженные дыханием военной авиации, даже не краснели от стыда.
Однажды Антонина возникла на пороге раньше обычного. Курносая мордашка ее в момент приобрела вид треснутого соснового полена. Факт измены она осознала не сразу. Даже возраст соперницы, - а та лишь заканчивала текстильный колледж, - не смутил жену. Пропустила она мимо внимания оскверненное супружеское ложе. Камнем преткновения послужило другое.
- Эта шалашовка нацепила мой халат! Я ей ноги с корнем вырву!
Шалашовка, уже без халата, сиганула в окно, ведь мы жили на первом этаже. Я же получил серию ударов чугунной сковородой по затылку. И как может в человеке сочетаться легкий характер с тяжёлой рукой? От смерти меня спасла только предыдущая травма. В неравной схватке я потерял нижнюю челюсть и получил знатную пробоину в черепе. Как только в травмпункте остановили кровотечение, весь в бинтах, я решил рвануть в Москву, проведать драгоценную Инессу Леонтьевну.
-10-
Тетку к моему приезду уже схоронили, но квартира мне досталась по завещанию. Похоже, фортуна повернулась лицом. В пивном баре я наткнулся на Аркадия Петровича. К тому времени шеф сильно изменился. Носил добротный полосатый костюм, ездил на 'ягуаре' с охраной, рассуждал солидно.
- Я тебя, Авель, запомнил. Преданность она, знаешь, лишней не бывает. Помню, как ты на меня тогда глядел - с обожанием. Ценю, родной. И подвиг твой не забыл. К нам в корпорацию тебя оформлю. Дел невпроворот. Нас, правда, закошмарили коррупцией, коршуны из прокуратуры круги нарезают. Но это фигня! Из рук родного государства кормимся. Разве это грех? Теперь нашему брату все дозволено. Пенсионеры, небось, не обессудят. А проекты у нас инновационные: в Антарктике льды защищаем от потепления, интеллект искусственный толкаем на рынке...
Через месяц советские протезы поменяли на швейцарский хайтек, черепушку заделали в алюминий и даже титановые зубы вставили. Пошили мне костюмы не хуже, чем у шефа. Правда, рукав и штанину подворачивали, чтобы протезы выставить напоказ. В корпорации я выполнял роль подопытного кролика.
Речь шла о пресловутом чипировании. Электронику вживляли прямо мне голову, а там оставалось достаточно свободного пространства. Вначале чипы по дешевке закупали в Тайване. Потом из Германии выписали флакон нано-вещества. С виду оно напоминало сноп розовой сахарной ваты, какую я с удовольствием уплетал в детстве. Эту гадость под давлением впрыснули мне в череп, где она затвердела. А на шею повесили ожерелье из датчиков и батареек.
Стал я гвоздем программы на выставках. Припадая на правую ногу, прогуливался на стендах. Рядом жужжали механическими суставами примитивные роботы. Но они в подметки мне не годились. В рекламных целях я выучил несколько дежурных фраз на иностранных языках. А еще для пущего блеска специально нанятый преподаватель математики научил меня решать квадратные уравнения. Это производило колоссальное впечатление на иностранцев. Жаль только, что вернулись головные боли. Аркадий Петрович велел потерпеть - дескать, вот-вот наклюнется стратегический инвестор.
Действительно, вскоре завертелись серьезные переговоры. Шла подготовка к выставке военной техники в Париже. Вокруг бегала съемочная группа, суетились косметологи, фотографы, наставники по актерским навыкам и еще черт знает кто. Перед самым вылетом меня усыпили... якобы для обновления прошивки.
Однако в воздухе вдруг повеяло угрозой. Люди с развитым чутьем улавливали в атмосфере пары аммиака и подозрительный приторно-сладенький душок. Предсказания Кольки Дабла частично сбылись. Прокуратура удвоила бдительность. О Париже не могло быть и речи, само слово 'международный' звучало как приговор. Аркадий Петрович бесследно исчез. Вместе с ним испарились менеджеры нашего проекта, обнулились остатки на счетах.
В пустых офисах раскисшие от нервов секретарши утирали париками потекшую от слез тушь. Следователи рыскали в помещениях - надо сказать, с запозданием. Финансовую документацию уже уничтожили, валялись только никому не нужные технические спецификации.
Я оказался безработным. Попытался снимать ролики для Ютуба. Развивал теории заговора. Пересказывал угарные суждения Кольки Дабла - и это жутко нравилось публике. Струйка народной поддержки потекла на счет. Но начитавшись злобных комментариев, я тотчас летел в кабак запивать стресс... Вскоре я опустился, деградировал и отправился на улицу попрошайничать.
На Тверской появился юродивый в нестираных пятнистых штанах, тельняшке и засаленной куртке. Весь этот славный прикид достался мне почти задаром в рыболовном отделе.
Такой путь и привел меня в гости к господину майору, в приятный, но душный кабинет с дубовыми панелями на стенах.
-11-
Выслушав мой правдивый рассказ, двое мужчин в штатском нахмурились. У хипстера перекосило лицо, будто он отравился просроченным йогуртом. Он и его товарищ, оба бледные, выбежали пулей из кабинета докладывать начальству, а вернулись в праздничном настроении. Торжественно, как на параде, выгнули спины.
- Гражданин Мокроступ, - строго произнес старший, - в целях безопасности решено вывезти вас на полигон 'Сухой ручей'. Через полчаса прибудет группа сопровождения. Поживете там, пока мы изучим техническую документацию, что взяли при обыске. Как знать, - тут он перешел на шепот, - возможно, вы еще поможете восстановить поруганную честь отечества.
Изучение документации затянулось на полгода. Полигон 'Сухой ручей' оказался просто участком степи вдали от границы. Естественно, ручьем по близости и не пахло. А вот судьба моя, - этот путь в никуда, - вот где зияло русло целой высохшей реки. Может быть, последний подвиг искупит грехи.
В степи я грезил о смертоносном оружии возмездия. Вдруг Аркадий Петрович заложил в меня нечто невиданное. Генетический вирус, превращающий социум в покорное стадо... Вот он, долгожданный конец западной цивилизации.
Мы разместились в юртах: одна для меня, в другой - семья местных пастухов, в третьей - охрана. Бессонница измотала мне нервы. В ночной тишине потрескивали сучья в костре. Я сидел в стеганом ватном халате у очага, вдыхал горький дым костра. Пил чай из железной кружки, покуривал трубку с расслабляющими веществами из пакета помощи в полевых условиях. Рассматривал звезды через отверстие в крыше.
На рассвете каждый раз меня кидало дрожь. Вдруг уже летят вертолеты, чтобы забрать меня на подвиг? А хотелось просто встретить весну, увидеть, как просыпается дикая степная флора... Я подозревал, что вышел срок годности у той розовой ватной субстанции, что в меня закачали. Куски ее иногда вылезали из швов, быстро темнели на свету и крошились. Мысли путались, изо рта вырывались слова, как из старой шарманки.
Порой я спорил с Даблом, принимая чайник за его голову. А иногда просил прощения у тетки, чей призрак в японском халате и с книжкой в руках возникал в дыму костра...
Когда вертолеты действительно прибыли, звука я не услышал. Чья-то рука опустилась мне на плечо, вырвала сознание из медитации. Страх смерти пронзил сердце, а штаны мои вдруг неожиданно намокли. Ох, проклятый чай с травами...
- Вижу, вы тут одичали, гражданин Мокроступ, - послышался знакомый визгливый голос. - Расслабьтесь, выдохните. Подвиг отменяется. Техническая документация этого подонка Лебядкина оказалась полным фуфлом. Нет в вашей голове ничего опасного! Сплошная имитация: немного отработанного плутония, капсулы с безвредными кишечными бациллами и строительная пена. Собирайтесь, вы едете в Москву. Не волнуйтесь, без работы не останетесь. У министерства культуры на вас появились планы.
![Мокроступ [Ковальков]](/img/k/kowalxkow_t_n/mokrostup/mokrostup9702.jpg)