Аннотация: В миниатюре использован фрагмент стихотворения А. Алейника "Я пойду за тобой..."
Отогнул три стальные полоки внизу чужой двери в тёмном подъезде на почти самой верхней лестнице. Пролез внутрь, загнул их обратно. По деревяшке наружу, на ветер и солнце.
Светло.
Сожмурил глаза. Притворился себе счастливым. Кры-ша.
Чёрный гудрон, бетон, жесть. Маленькие будочки для тех, кто ловит молнии по ночам и днём читает крылья бабочек. Антены телеканалов для бедных людей. Радио для подпевания. Окна для тех, кто не умеет ходить. Мечта - для глупых.
Крыша. Там, у конца П-образного дома, гудрон посыпан мелким стеклянным песком - зелёным. Сидел на краю крыши - на жести, от ветра тёплой, солнечно-холодной. Смотрел на людей-кукол, которые по улице.
И на куклу человека. Такого странного, такого непонятного женщины-человека, у которой эта кукла - сестрёнка. Такая нарядная, в ленточках, которая на несвязный лепет отвечать умеет. Зашли под арку - а на той стороне дороги женщина, которая нормальнее, за руку ребёнка держит - настоящего. Ребёнок помахал рукой. Может, и не ему, но он улыбнулся ответно. И улыбку тот, маленький, почувствовал.
Они уехали на Автозавод в маршрутке номер сорок девять. А за остановкой крыли автомойку зелёным шифером и матом, больше курили. И две бешеные белые чайки летали оттуда сюда, отсюда - ещё куда-нибудь. Третья приземлилась снова улететь. И она, кстати, тоже не смотрела вверх. Просто смотрела снизу.
Сидел и вспоминал, как зимой-зимой ехал домой-не-домой. Напротив сидела женщина с гладкими чёрными волосами, сидела в профиль, а в отёкшем и тёмном стекле отражался второй. И по этому второму, зеркальному, тихо-тихо ползла слеза, туда, где шифоновый шарфик с фиолетовыми листочками. Сзади говорили мальчик и женщина: а может тот, жёлтый, или этот, красный. Один точно лежит в кладовке, а второй мы сломали. Когда? Ещё в Татарстане. Татарстане. В Татарстане. И имя страны, как слеза зеркального профиля, тоже плыло куда-до, как белая змейка дорожной полоски по наплывам стекла.
Летом тоже видел такую женщину. Только она не плакала, а утомлённая так же сидела, и засыпала. Не смог на неё долго смотреть - смотрел на реку, и на мост, и на Кремль. А ещё там летела чайка, тоже бешеная. Она махала крыльями, маршрутка ехала куда-то вверх, и чайка к Кремлю летела, замерев в небе. И снова оказалась зима, и зимой вмёрзла в воздух чёрная чайка, не двигаясь, острием галочки - к холму. Чёрными чайками сидели на льду рыбаки, и сетью лежали их следы на льду. Ловись-ловись, рыбка проезжающих глаз.
Что там теперь? крыша, чужой мирок. Люди - там. И чайки, чайки, как белые разделительные полосы; глянь-ка, там - Волга, а там - Ока... Ведь человек затем куда-то идёт, чтобы куда-то идти. Куда: к птицам, к людям?
Сидел и думал. И думал, и думал. Вспоминал стихи про птиц и прозу про людей. И наоборот: "Журавлей" Айтматова и целую кучу чужих стихов. "Это будет не скоро, Мы целую жизнь проживём, Проживём эту ночь, этот Город..."
И наоборот.
Ночь. Машины почти не ходят. Движение стало - поднялся, отряхнул вдавившиеся в кожу рук зелёные песчинки. Ноги затекли. Птицы встали звёздами в небе, которое было черней, когда кошки были по колено. А люди стали ничем - просто растворились. Чтобы собраться утром обратно в себя. Кому-то включить телевизор и случайно чужое подслушать: как ушёл с зелёной крыши - вниз, к людям. К птицам.