Аннотация: Фанфик. ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО на Конкурсе памяти братьев Стругацких Опубликовано в антологии "Мир Стругацких. Полдень и Полночь" (Эксмо, 10.12.2015). ISBN 978-5-699-84824-9
Если бы не вырастающий в размерах и медленно поворачивающийся на экране континент, похожий на свернувшегося в клубок броненосца, Кондратьев бы решил, что грузовой бот, не отработав команду, просто завис над планетой. Никаких рывков, вибрации, толчков, грохота сжигающей корпус атмосферы. Тишина, как в сонный час, и спокойствие.
- Да уж, - вздохнул Кондратьев, признав, что непозволительно долго привыкает к современным технологиям. - Это, товарищи праправнуки, не грузовик первого класса "Тахмасиб" на фотонной тяге с зеркалом-отражателем. Где, я вас спрашиваю, героическое напряжение мышц? Где пятикратные перегрузки?..
- Кстати, - сказал Горбовский, - ведь нам не нужны сломанные шеи? А то мне вас под гарантию дали - не простят.
- Акико не простит, - согласился Кондратьев. - А уж киты и подавно... Но, знаете, Леонид Андреевич, душа болит.
- Ничего, Сергей Иванович. Вот мы сейчас мирно сядем, и отпустит, - заверил Вандерхузе.
- Между прочим, - не удержался Кондратьев. - Я, если не знаете, как и Алексей Быков, взял в своё время двенадцатикратную...
- В своё время, - рассеянно покивал Вандерхузе. - Центрифуги, первая космическая, вторая... А сейчас, знаете ли, Д-принцип, выхлоп в гиперпространство. Да собственно вы, Сергей Иванович, экспериментально, на себе, так сказать, подтвердили работающий механизм сигма-деритринитации. Вы у нас яркое живое свидетельство.
- Вот спасибо, - ответил Кондратьев. - Хорошо, что не ископаемое.
- А? - страшно удивился Яков. - Почему ископаемое?..
- Товарищи следопыты, - одёрнул Горбовский и покраснел.
Следопытам стало стыдно, и поэтому все прошли в шлюз. В помещении висел электрический запах озона, парило - глайдер полностью пророс. Это был шестиместный антиграв "кузнечик". Он был тёплый после родов, но уже приятно шершавый на ощупь, как скорлупа строительного яйца, и на корпусе ртутно поблескивали капли влаги. Горбовский хищно выставил вперёд указательный палец и вскрыл перепонку.
- Учтите, - заметил Вандерхузе ему в спину, - это машина для преодоления трудностей, средство для исследования и выживания. Она конструктивно не предусматривает ваши сибаритские замашки. Нету в ней, Леонид, как вы любите выражаться, "лежбищ". Смиритесь.
- Смирение - удел рабов, - констатировал Горбовский, протискиваясь сквозь тамбур в рубку. Он навис над креслом и протянул к нему руки, как к мёртвому Лазарю. Хрустнули шарниры, кресло приняло горизонтальное положение, и Горбовский, удовлетворённо ухая, тут же разложил в нём своё мосластое тело:
- А вы говорили, - укорил он, впрочем, ласковым голосом, вытягивая ноги и пошевеливая носками ботинок. - Ах, Яков, нужно тщательнее читать инструкцию пользователя. Рабочее место необходимо обустраивать под персональные нужды. Труд должен приносить радость и удовольствие. Это понимали даже в античные времена. Иначе работа превращается в каторгу. А нам нужна каторга? Нет. Мы её успешно преодолели. В том числе изобретением лежбищ.
- Вы бы всё же дождались Бадера, - обиженно проворчал Вандерхузе и встопорщил руками знаменитые рысьи баки. - Негоже спускаться без него.
- И что Бадер? - повёл носом Горбовский. - Август-Иоганн сейчас вникает в чуждую технологию, которая здесь, на орбите, всем нам изрядно попортила нервы. Шёпот из темноты, наведённые галлюцинаторные фантомы. Это повод к изучению, а не к бегству. Не на тех напали. Нашего человека, стремящегося к знаниям, страшилками не запугать. Особенно Бадера, который у нас ба-альшой специалист по искусственным образованиям. Они его преследуют по жизни. Можно сказать, где появляется Август-Иоганн, образуется феномен. Феноменальный человек - десантник, профессор. Но он вместе с Комовым прибудет завтра, а сегодня мы спустимся вниз и глянем, что к чему. Не стану я дожидаться и отсиживаться. И не останавливайте. Да, я член Мирового Совета. Но прежде всего - человек. А человек, как известно, это звучит. А ещё я следопыт, распутыватель загадок. Не люблю, когда честный труженик в коридоре затравленно оглядывается на тёмный угол и трясётся, как осиновый лист. Я в правильном значении использовал выражение, Сергей Иванович?
- На этот раз да, - вздохнул Кондратьев. Любил Леонид Андреевич проверять на живом предке свои познания русского, великого и могучего...
Глайдер скользил над равниной на северо-восток. Редкие щуплые облака нехотя передвигались навстречу. Выпуклый глаз блистера, выступающий над плечами машины, давал великолепный обзор во все стороны. Но смотреть, по большому счёту, было не на что. Это был скучный мир, и неправильный. Он состоял из похожей на стол равнины - чёрной земляной корки, без травинки, без кустика, - истыканной оплавленными, со вспенившимися краями, дырами-колодцами и изрезанной паучьей сетью трещин. Линия горизонта по причине местного оптического эффекта была опасно наклонена влево под углом приблизительно в десять градусов, отчего Кондратьеву казалось: сойди на землю, и тут же под тобой поедет каблук, ты рухнешь навзничь и, размахивая руками, покатишься куда-то вниз всё быстрее, быстрее. И в любом случае угодишь в один из этих бездонных провалов.
- Одного не понимаю, - сказал Вандерхузе, неодобрительно провожая глазами очередной "колодец". - Зачем было высаживаться в двадцати пяти километрах от цели? К чему променад?
- Не доверяю цирку-шапито, сколоченному посреди кладбища, - ответил Горбовский. - Есть у меня ощущение, что нас не ждут.
- Ещё бы, - буркнул Яков. - Нам даже не выслали контрамарки.
- Па-азвольте, - задрал брови Горбовский. - Ну а цветные полосатые палатки, развевающиеся вымпелы на пиках? Для кого их поставили? На пустой планете? Правильно: для привлечения внимания. Вроде бы не ждут, но завлекают. Шарада. Опять же мальчики-трубадуры на входе...
- Э-м-м, - промычал Вандерхузе и пожевал губами.
- От планеты сплошная головная боль, - пожаловался Кондратьев. - Я здесь каких-то два дня, а уже гложет тоска по дому. Ещё ночные кошмары. Теперь трубадуры. Они-то откуда?
- Вы же знаете, - пояснил Вандерхузе. - У Леонида Андреевича очень богатое воображение.
- Я считаю, Сергей Иванович, - медленно сказал Горбовский, разглядывая рубчатый пол под креслом, - что мальчики здесь ни при чём. Они вообще не местные, они гастролёры.
- Вы про оазис, - сообразил Кондратьев, и ему стало неловко.
- Да, про него. Я, видите ли, хочу знать, почему разум на планете сошёл с ума. Мы тоже были близки, но вовремя одумались. Победили джутовые мешки, ликвидировали частную собственность и стали наконец людьми.
- Возможно, они тоже попытались стать людьми?
- К сожалению, они двинулись в противоположную сторону, - вздохнул Горбовский и поднял глаза на Кондратьева. - Вы думаете, Сергей Иванович, та короста под нами - что? Это бывший плодородный слой почвы со всем тем, что на ней росло, ездило, ходило. Представьте планету как яблоко. С него срезают кожуру, кладут её в рот, пережёвывают, а затем укладывают обратно. Разумеется, уже с дырами, потёртостями, царапинами. Вот вы, Сергей Иванович, здесь второй день, ещё не освоились, а я тут уже вторую неделю, и меня как и всех мучают кошмары, но, как сказал бы Яков, я рву и мечу. И ведь в точку, рву и мечу. Потому-что КОМКОН заседает, Бадер в пути, а доктор ксенопсихологии Комов решает проблему казуальности. Но вот вчера пришли новые материалы, и я посчитал, что дальнейшее промедление преступно. Мы знаем, что они негуманоиды. Мы примерно знаем, что случилось. Тотальный ксеноцид. Но до сих пор не в курсе - почему? По плотности останков получается, что их было на порядок больше, чем нас. Они вышли в космос, уверенно осваивали свою солнечную, принялись за терраформирование ближайших планетоидов. Вероятно, побывали на ближайших звёздных системах. Всё как на Земле. А потом - крошево из бетона, стали, пластика и мёртвой органики. Когда сделали первый раскоп, у археологической команды случился шок, Артемьева, человека пожилого, повидавшего многое на своём веку, даже пришлось госпитализировать. Если позволите аналогию, то это напоминало терракотовую армию Цинь Шихуанди. Только в фигурах не было ничего человеческого, и они стояли впритык: разумные, их машины и механизмы, их зверьё, все это вперемешку с травой, кустами, деревьями, порой вдавленное всмятку. Словно собрали все игрушки, сложили в коробку, понакидали для красивости гербарий, а потом утрамбовали, упаковали и получили эту корку... Как такое возможно? По-моему, вообще невозможно. Немыслимо! Может, бешенство генов, может, до предела загадили биосферу, и она пошла в разнос. Кунц сообщал об интригующих находках, многочисленных имплантах и новообразованиях. Например, о конечностях-трансформерах, изменённых под функциональные потребности: полёта, плавания, рытья нор и даже турнирных боёв; или расширенного функционала органов восприятия, предположительно: от гамма-излучения до длинноволнового, что указывало на обширные евгенические эксперименты. Он утверждал, что примерно треть останков по виду сильно отличались от естественных обитателей. Вероятно, местные видели себя в будущем киборгами. Разумная квазижизнь, подчинённая иерархии машинной логики. Вы бы такого возжелали?
- Нет, - категорически потряс головой Кондратьев.
- И я - нет. Вынести любовь, мечту и справедливость за скобки. Перевести всё на меру рациональных и сухих цифр: выгодно - не выгодно.
- Возможно, они спохватились, когда увидели результат, решили исправить?
- Вот так вот? Лицом в затылок?..
- Они что же, - внезапно понял Кондратьев, - совсем не сопротивлялись?
- Почему же. В одном месте вскрыли участок, где обнаружились следы бойни. Так там даже не вражда, там ненависть, помноженная на отвращение. Как если бы за жизненное пространство схватились представители не просто одного вида, но рода или семьи.
- Брат на брата, - кивнул Кондратьев, помрачнев. - Сын на отца.
- Именно. Переубеждения и милосердия не предполагалось. Умирающие хватали тех, кто ещё стоял на ногах, и пытались грызть и рвать их на части. Возможен и другой вариант: пришёл кто-то третий, со стороны, знаете, один из тех, который истинный, долготерпеливый и многомилостивый, кому пришлось не по вкусу отсутствие жертвоприношения. Ну, не подали ему ягнёнка...
- А как же оазис? - заметил Вандерхузе, - рай на пепелище. С ним как?
- Вопрос, - развёл руками Горбовский. - Идеально круглый пятачок живой биосферы. Для кого там озёрная тишь да блажь, где у самой поверхности плещутся золотые карпы? Для кого девственные луга, берёзовые колки, в коих водятся белые, подберёзовики и лисички? Кому нужны спускающиеся к воде корабельные сосны, что на закате светятся янтарём? На кой чёрт эта идиллическая картинка в обрамлении чёрной рамки Малевича? Писанная райскими красками? Кто-то же должен за ней присматривать, сдувать пыль, протирать холст. Любоваться, наконец.
- Музей? - предположил Кондратьев. Он и сам был почти музейной ценностью, от того эта мысль показалась ему вполне здравой. - Жизнь на природе. Сберегли для кого-то вроде нас?
- Кунсткамера? А где стеклянный колпак, в таком случае? - и Горбовский скосил на него глаза. - Что питает атмосферу? На спецов больно смотреть. Планктон в океане на грани исчезновения, растительности никакой, но дышать можно. Температура и влажность, как в Крыму в бархатный сезон. Хоть сейчас раздевайся до плавок, бери очки и загорай.
- Леонид, - сказал Вандерхузе, потрясённо разглядывая Горбовского в профиль. - Вы так поэтично живописали местную, как бы, флору и фауну. Сосны, карпы... Это вы так видите, да?
- А как, позвольте, было ещё описать шизофреническое разноцветье переплетённых магистральных кабелей, грациозно встопорщившееся к полинялым небесам? С облупившейся, лохмотьями, изоляцией, с надорванными оголёнными проводами, на концах которых вздуваются и опадают мыльные пузыри? И весь прочий игольчатый, ребристый и помаргивающий пирамидками глаз супрематизм? Я даже боюсь подумать, что из них сыроежка, а что, извините, берёза карельская бородавчатая...
Вначале оазис проявился слабо тлеющей зелёной точкой, как призывный огонь далёкого маяка. Потом раздался вширь, поднялся в высоту. И вот уже в стоячем знойном воздухе заколыхались неясные, посверкивающие искрами и разрядами силуэты. Тогда Кондратьев привстал, чтобы лучше видеть, опёрся о приборную консоль. Горбовский же, напротив, уставился на часы и пару раз пробормотал про себя что-то вроде: "ну-ну" и "да сколько же можно?". Когда же и без того узкое костистое лицо Леонида Андреевича начало вытягиваться от разочарования, раздался требовательный голос оператора:
- Экипаж, у вас гость. Азимут тридцать пять.
- Ну вот же, - почти сердито сказал Горбовский, принимая сидячее положение и растирая колени, - зашевелились, черти.
- Контакт через три минуты.
На тактической карте в левом верхнем углу появился красный крестик и пополз навстречу голубому. Если верить зондам, в полукилометре слева начинался разлом, вспоровший материк чуть не пополам, в который, как раз на пути следования глайдера, широким пандусом опускалась каменная насыпь. Колонка цифр, отмечающих максимальную глубину, колебалась в значениях от двухсот до трехсот метров.
- Ох уж эти трещины, дыры, - вздохнул Горбовский. - Сколько мы там угробили автоматов, страшно подумать! А ведь они были невероятно умными, живучими автоматами. У них здесь пещеры, лабиринты через всю планету тянутся. И с орбиты просветить не получается. Значит, не хотят. Значит, прячут что-то.
- Что за вопрос, Яков? - оживился Горбовский. - Мы живём ожиданием, мы прилетели сюда в ожидании. Всем пристегнуться. Сергей Иванович, примите управление. Начинаем импровизировать.
- Что это? - вскрикнул Вандерхузе.
- Колесо, - сказал Кондратьев. - Вы же видите, Яков.
Огромное, высотой с десятиэтажный дом, оно не выкатилось - вылетело из тёмной утробы провала, сразу поражая воображение размерами, своей ярко-красной, почти пурпурной шиной, плотно утыканной чёрными шевелящимися отростками, и с грохотом, освобождая место для маневра, расшвыряло камни из насыпи в стороны. На мгновение замерло, словно обозревая поле сражения, и стало видно, что рёбра выгнутых наружу спиц больше походят на гигантские лопасти. Воздух над колесом задрожал, заструился, в нём зазмеились искры разрядов. Раздалось низкое басовое гуденье.
И тут лопасти тягуче провернулись, колесо тронулось и, набирая скорость, помчалось навстречу глайдеру.
- Однако и шершня же мы потревожили, - почесал затылок Вандерхузе.
"А если у этого шершня есть жало? - подумал Кондратьев. - А ежели он им тюкнет?"
Следопыты застыли, наблюдая, как колесо стремительно приближается и затмевает собою небо.
- Выдержит? - быстро спросил Горбовский.
- Это же армированный хитинит, - удивился Яков.
- Я про гостя, - поморщился Горбовский. - Интересно, ударит или нет? Сейчас... Нет, не посмеет...
Колесо подскочило, гигантской тенью воспарило над глайдером и, развернувшись боком, рухнуло перед кабиной - тридцатиметровым, бешено вращающимся вентилятором перегородило дорогу. Почва содрогнулась. Кондратьев почувствовал себя так, как будто его запихивают в аэродинамическую трубу. Сработала автозащита, глайдер вильнул вправо, прыгнул с места. Они обернулись: в небо, вспухая, поднималось грязное облако пыли. Взметнулся веер из комьев земли, что-то пробарабанило по блистеру - колесо разворачивалось. Машина ещё парила в первом прыжке, а оно резко отклонилось, и оставив после себя воронку, сокращая дистанцию, по дуге рванулось наперерез.
- Сергей Иванович, голубчик, маневрируйте, изыскивайте варианты, - отрывисто произнёс Горбовский. - Вы видите, нас не пускают... Оазис. Мы должны попасть в Оазис.
- Держись, - крикнул Кондратьев и вцепился в штурвал.
"Всегда хотел быть пилотом, - подумал он, - всегда любил скорость. И какой русский не любит быстрой... М-да... Мечтал попасть в звёздную - попал. Хотел отвлечься от китов и... попал". Он почему-то вспомнил: стремительные обводы "Хиуса" посреди космодрома, тёмные грозовые облака, группа обнявшихся перед фотонным кольцом позирующих людей, лица крупным планом - Юрковский, Быков, Дауге, Мехти... "Постой-ка, - встревожился Кондратьев. - Почему Мехти? Его не было в том экипаже. Он погиб. Там был".. И вдруг в памяти всплыло: "Бойтесь красного кольца. Не приближайтесь".. "Кольцо. Это то же самое колесо... Пурпурный цвет... Радиоактивность. Цепная реакция. Вот дьявольщина!"
Гудение сменилось рёвом водопада. Колесо выскочило, нависая слева кровавым смерчем. Глайдер как загнанный скакнул "свечкой" вверх. Ремни заскрипели, впиваясь в плечи. Кожу лица потянуло вниз... Да... позабытое ощущение.
"Вот вам, - мелькнуло в голове, - рывки, вибрации, толчки. И героическое напряжение мышц. Д-принцип у них, понимаешь. И почему - загнанный? Это ещё кто загнанный? Они прыгают? Мы тоже так умеем. У вас масса, разгон и кинетическая энергия? А у нас, товарищ шершень, антиграв". - И выжал форсаж.
Глайдер взмыл в очередном прыжке в небо, проскочил в полуметре у преследователя перед "носом" и по пологой дуге начал опускаться. По курсу, как игрушки с новогодней ёлки, расцвели и рассыпались на искры гирлянды огней. Мелькнули взметнувшиеся вверх членистыми паучьими ногами розовые, в белых помпончиках, кляксы и косогор, заполненный марширующими в гору шестигранниками. Засверкала блестками рябь воды...
Они падали в оазис.
- Здесь есть радиация? - бросил через спину Кондратьев.
- Не обнаружена.
- На берегах урановой Голконды, - он повернулся. Бледный Вандерхузе, запрокинувшись, утопал в кресле и зажимал пальцами нос. По рукаву рубашки у него текла кровь.
- Почему?.. - начал Горбовский удивлённо, и тут что-то птичье, хищное проступило в его заострённом лице. - Оно красное, - выкрикнул он, вытягивая руку за спину Кондратьева. - Горизонт... Да поворачивайте же...
И в этот момент в глайдер со стонущим лязгом ударило. Теперь по-настоящему - со всей силы...
Кондратьев открыл глаза. Горбовский, в разорванной на груди водолазке, с выпачканными в крови руками, наклонившись и вцепившись ему в плечи, вглядывался в лицо.
- Сергей Иванович, - прошептал он, - Вот теперь и вы. Ах, Сергей Иванович, вы даже не представляете, как нам всем повезло. Туда и впрямь было нельзя. Ну что может быть очевиднее предупреждающих знаков? Сначала на орбите, потом здесь. Бадер набьёт мне лицо и будет прав. - Горбовский отпустил наконец Кондратьева и виновато улыбнулся: - Ох и досталось же вам, Сергей Иванович. Больше всех перепало. Вы мастер! Успели развернуть глайдер... Но главное, что вы живы. Мы живы. Благодаря нашему круглому другу. Полагаю, он не один. Наверняка есть и другие, под землёй. Спасатели. Приходят на помощь, когда видят очередных жизнерадостных идиотов, лезущих напролом. Они нас вышвырнули, Сергей Иванович. Ко всем чертям! Я видел, как начал заворачиваться горизонт. Помните красный свет? Доплеровское смещение. Понимаете? В самый последний момент. Дали нам хорошего пинка под зад. Чтобы больше не совались. Заодно спасли нам жизнь. И ещё. Оазис восстановился и опять готов к приёму гостей. Словно ничего и не было. Потрясающе!
- Что? - спросил Кондратьев и не узнал свой голос.
- Там была ВОЛНА, Сергей Иванович. Какие-то мерзавцы установили нуль-передатчик, замаскировав его под оазис. С одной целью - дождаться появления любой формы жизни и отправить её по назначенному адресу. Куда? Не представляю. Зачем? Понятия не имею. И для чего задействовать такие воистину планетарные ресурсы?.. Стерилизовать планету. Уничтожать разумных... Это вообще за гранью логики и морали. По всей видимости, Странники, если это были Странники, обнаружили феномен, попытались его деактивировать, но, как видно, не получилось. Тогда они оставили спасателей. А я осёл, я должен был вспомнить - ведь даже сыр в капкане не бывает, ну вы знаете...
- В мышеловке, - поправил Кондратьев.
- Ах вот как, - сказал Горбовский.
- Что с Яковом?
- Всё хорошо. С Яковом всё в порядке. А вот вам, милейший вы наш Сергей Иванович, придётся вернуться к китам, на ферму. Уже насовсем. Вы хотите к китам?
- Да, - сказал Кондратьев и почему-то засмеялся. - Я буду играть им на дудке.