Аннотация: Это - первое моё прозаическое произведение. Я его долго шлифовал, так долго, что оно несколько утарело, но тем не менее.. на ваш суд.
Наше Время
(опыт синтетической биографии)*
Глава 1
Балконная дверь тихо звякнула, когда он её открывал. Она очень любила, когда её открывали, и таким образом выражала своё удовольствие. Тем не менее, по вечерам она старалась звякать как можно тише. Она знала: его родители не должны знать, что он пошёл на балкон.
Выйдя на балкон, он притворил за собой дверь. Ночь приняла его в свои прозрачные объятия. Луна только что вылезла из-за крыш домов и сейчас медленно освобождалась от красноватого ореола, которым обвешал её горизонт.
Он закурил.
Несмотря на то, что весна ещё не полностью вступила в свои права, и на тротуарах и вдоль них лежало ещё море грязного и холодного снега, а температура на улице не поднималась выше двух-трёх градусов тепла, он не мёрз.
Хотя и был в футболке.
Он глубоко вздохнул и затянулся.
Пустил струю дыма навстречу звёздному лучу.
Не сказать, что его голову терзали тяжёлые мысли, что он был особенно погружён в заботы, скорее наоборот. Разум был на удивление чист, а все мысли, что копошились у него в голове, носили в основном трансцендентальный характер. Разглядывая звёзды, он думал лёгкие и красивые мысли.
* - Строчки, выделенные курсивом, заимствованы из разных источников. В данном случае "Наше Время" - название песни Крематория, а "(опыт синтетической биографии)" спёрнуто у Игоря Иртеньева. Также могут быть аллюзии.
Он думал, что жизнь не может пройти напрасно, что судьбой предназначена ему некая великая миссия. Он должен будет спасти мир от катастрофы, к которой вот уже веками он катится. Он думал, что надо бы завтра устроить дождь, ведь он держит погоду идеальной уже около недели, и народу слепящее весеннее солнце наверно уже надоело (признаться честно, его самого оно уже достало). Дождь смоет снег и грязь с мира, и потом он снова вызовет солнце.
Сигарета догорела, и он выбросил её вниз.
Под его балконом стоит огромная липа, и он всегда, выбрасывая окурки, старается попасть в ствол и несколько секунд наблюдать фейерверк искр в темноте. На этот раз в липу он не попал. Окурок стукнулся об одну ветку и улетел во тьму. Он зашёл в комнату.
Дверь тихо звякнула, когда он её закрывал. Она не любила, когда её закрывали, но ничего поделать не могла, только звякать. А подводить его ей не хотелось.
Свеча на пианино сильно оплыла. "Надо будет завтра купить новую" - подумал он.
Взмахом руки затушив свечу, он разделся и улёгся в кровать.
Чтобы заснуть нужно думать.
Он вспомнил её, и ему стало хорошо. Он грелся своим чувством.
"Не понятно,- думал он, - я столько любил, но никогда мне не отвечали взаимностью. Может быть это оттого, что я никогда никому не признавался. Но ведь признаваться в любви, не видя даже намёка на взаимность - это унижаться самому и тяготить её. Сильно сомневаюсь, что два человека посмотрев друг на друга, тут же могут понять, что созданы друг для друга и всё может сразу стать хорошо. Не может такого быть. В таком случае кто-то постоянно лжёт, причём не только другу, но в большей степени самому себе".
Он подумал о ней, о её достоинствах, о её недостатках.
Достоинств оказалось больше.
Недостатков не оказалось.
Вот так всю свою недолгую жизнь он любил один.
Всех.
Да. Он любил всех людей вместе и каждого конкретного человека в отдельности. Ну конечно бывали моменты, когда какая-нибудь красивая или умная особа вдруг занимала в его сердце наиболее привилегированное место, но от этого отношение к другим его не изменялось.
Как только выдерживал - непонятно!
Потом он начал думать, что делать. Перспектив оказалось не так уж и много. Можно было продолжать в том же духе и возможно, когда-нибудь какие-нибудь обстоятельства стекутся в его пользу. Можно перестать скользить по земле и повернуться вспять: воспротивится текущему, и начать разворачивать русло.
Так он подумал и остановился.
Так разве он и так этого не делает. Разве мир и так не подчиняется всецело и полностью его воле.
В его руках погода. Мысль, что усилием мозговой извилины он может разогнать с неба тучи, довела его уже до того, что он искренне радовался АБСОЛЮТНО любой погоде.
В его руках умы людей. Способность убеждать он обнаружил уже давно и не раз пользовался ею из мелких шкурных интересов. Оборотной стороной медали был тот факт, что он не мог ни с кем поспорить. Соображающие люди просто соглашались, поскольку аргументы не оставляли другого пути. Дураки же (если они действительно были непроходимые дураки) просто притворялись глухими, выставляли рога и кидались вперёд. В таких случаях он уходил.
В его разуме суть вещей. Процентов восемьдесят грядущего он может предсказать. Ну, если не предсказать, то рассчитать вероятности...
Ему стало стыдно за свои мысли. Ему стало стыдно за свою гордыню, и от этого чувства вины он снова проснулся, хотя уже практически уснул.
И снова подумал о ней...
Глава 2
Он сидел на каменном парапете и смотрел на восходящую луну. В руке у него была бутылка пива, радом сидел друг физик. Друг физик, склонный к вольному философствованию.
Прямо от их парапета вниз резко уходил крутой обрыв, поросший мусорным лесом. Это был склон высокого холма, на котором располагался их город. Внизу виднелась широкая дорога, а чуть дальше - река. Далеко-далеко за рекой виднелись огоньки. Это был дальний район их города именуемый Затоном.
Грёл экзамен по физике и друг наставлял, как лучше его сдать.
- ...А если попадётся вопрос по термодинамике, и вдруг окажется, что ты чего-то не знаешь, можешь смело лечить про теорию большого взрыва. Они это любят.
- Кстати замечательная теория, но мне не нравится её общепринятая интерпретация.
- В смысле?
- Ну что значит теория большого взрыва? Была точка, она взорвалась, и взрывается до сих пор, так?
- Ну.
- А ты не замечал закономерности среди типов материи? То есть смотри. Есть элементарные частицы - это лептоны. Рискну предположить, что они являются разными комбинациями одной субэлементарной.
- Да так оно скорее всего и есть.
- Так вот. Более сложные частицы являются всевозможными комбинациями лептонов. Эти... как их... адроны, что ли они называются? Ну, там протон, электрон, нейтрон и так далее. Комбинации этих, в свою очередь, дают нам атомы. Комбинации атомов - молекулы. Из молекул - вещество. Комбинации разных веществ - клетка. Много клеток - ткань. Комбинации тканей - орган. Комбинации органов - организм. Много организмов - общество. И так далее.
- А что там далее-то.
- А вот этого никто пока не знает. Может быть это вся биосфера?
- Ну да. Всё правильно. Много разных сообществ разных организмов. То есть ты хочешь сказать, что разлетание вселенной происходит на уровне степеней организации материи, так?
- Да.
- Интересно. У меня, честно признаться, копошились похожие мыслишки, но я за них особо не цеплялся.
Друг поёрзал на месте, усаживаясь поудобнее.
Он хлебнул ещё пива и вытащил из пачки две сигареты. Они молча закурили.
Луна вылезла на средину неба и оказалась полной.
- Сто лет не видел полнолуния,- сказал друг.
- Я тоже. Последний раз было тучно и луны практически не было видно.
Ему было стыдно признаться, что он просто поленился разогнать эти тучи.
В тот вечер они сильно опоздали домой. Хоть ему было уже восемнадцать, а другу-физику девятнадцать, дома им всё равно ставили пределы вечернего гуляния.
Глава 3
Удивительно: он не мог понять, что повернуло разговор в это опасное русло, и каким, вообще, образом он закончился так бездарно. Возможно, он просто достал её своими замашками всезнайки и священника в одном лице. Она не сказала ничего лишнего, он сказал всё сам.
Его уверенность в том, что он всё понимает, обернулась против него самого. Она же выступила в роли ангела-хранителя, который спустился с небес, чтобы вразумить своего непутёвого подопечного.
Он всю жизнь думал, что он разбирается в людях. Она доказала ему, что так как он это делает, лучше в них вообще не разбираться.
Он был настроен очень агрессивно, и ей пришлось тоже рыкнуть. Однако он был не в том состоянии, чтобы его это задело.
Его глупая мечта изменить мир и спасти его от иллюзорной катастрофы - всего лишь попытка спрятаться от жизни в смысл.
Его жизнь показалась ему будто жизнь комнатного растения, ведь любая садовая роза, вооружившись шипами, мечтает, как она будет защищаться от тигров.
Ему было очень херово.
Он не хотел, чтобы она думала о нём так. Он - больше. Он не такой.
Или такой?
Он не хотел предоставлять ей судить о себе, но не видел лучшего выхода. Сам посудить себя он был, как выяснилось, не в состоянии.
Его способы общения оказались гнилыми. Нет, они работали с другими. Но когда он разговаривал с ней, они работать решительно отказывались. Разговаривая с ней, он постоянно чувствовал, что говорит что-то не то.
Ложь. Он люто ненавидел её и судорожно боялся. Сам никогда не лгал и требовал того же от других. А теперь оказалось, что вся его война с ложью была сражением с ветряными мельницами.
Она не открывала ему глаза, она просто поняла его больше, чем он мог когда-либо себя понять.
А он понял главное: все слова - ложь, и смысл не в борьбе с нею, но в различении истины за ней. Он понял, что всё, что он ей говорил, была ложь, и был ей благодарен, что она поняла это.
Он любил её.
Глава 4
Они шли по пояс в тёплой, мутной, затхлой воде по огромному болоту, по бесконечному болоту. Он не знал, откуда они идут, куда и зачем. Шли они, по всей видимости, давно. Всегда.
С ними были все. Абсолютно все, кого он знал и тьма тех, кого он не знал.
Огромные кочки, поросшие длиннющей осокой, поднимались из воды. Из них торчали обломки цивилизации. Книжные шкафы, набитые книгами, Куски стен с окнами и радиаторами батарей отопления. Всё было невыразимо древним. Всё было испорчено временем и сыростью. Книги на разбухших от сырости полках были покрыты светло зелёным мехом плесени, а надписи на корешках размыло водой. С отсыревших стен облупилась краска, и сквозь неё проступала какая-то мёртвая чернота. Батареи проржавели, и были все в кровавых подтёках. Здесь работало даже не время. Здесь на славу потрудилась вечность.
Несмотря на гнетущую атмосферу, народ шел, как ни в чём ни бывало, будто не замечал всего этого.
Он брёл и болтал с одной девицей, своей старой знакомой. Парень девицы ушёл далеко вперёд и они вместе пробирались через заросли осоки и трендели. О чём трендели неизвестно никому.
И вдруг девица начинает на него дуться. То ли он что-то не то сказал, то ли она что-то не то подумала. Она уходит чуть вперёд и идёт на шаг впереди него.
Но на пути большая кочка. Ему её не преодолеть в одиночку. Она останавливается и держит траву, чтобы он мог пройти.
Он взбирается на кочку и видит, что над ней возвышается огромный кусок стены с окном и батареей. Чтобы как-то облегчить себе проход, он встаёт на радиатор и, уцепившись за трубу, приподнимается над высоким подоконником.
На подоконнике, покрытом многовековой пылью, полно всякой живности. Он видит маленьких раков.
Откуда-то к нему приходит осознание того, что эти рачки - самцы, и что у них сейчас брачный сезон, во время которого они очень прыгучи.
Рачки немедленно начинают на него прыгать и больно цепляться клешнями за тело. При этом они издают постоянный монотонный пиликающий звук...
Ещё мгновение эти рачки сигают на него с грязного подоконника, и вот он уже сидит на кровати и выключает будильник.
Глава 5
По реке изредка проплывали прозрачные льдины.
Они с другом физиком стояли на берегу и курили. Он пускал дым в небо, а друг молча смотрел на реку.
- Что-то как-то нехорошо мне - нарушил тишину друг.
- Мне тоже. - Он не был настроен распространяться о своём внутреннем состоянии.
- У тебя никогда не создавалось впечатления, что мир гниёт? Что всё окружающее разрушается, как старый замок. Народ до смерти боится третьей мировой, абсолютно не догадываясь о том, что она давно уже идёт. Страшная, разрушительная, нескончаемая война, в которой не будет победителей, лишь побеждённые.
- Да. Война в душах людей.
- Ничего не создаётся, ничего не движется. Мы застыли в вечности и неумолимо разрушаемся.
Мимо проплыла ещё одна огромная льдина. Он поднял осколок льда и швырнул им в льдину, но не попал.
- Причём ты знаешь, что самое страшное, что меня особенно гнетёт? - Не унимался друг.
- Что мы разлагаемся вместе со всем.
- Да, и я совершенно не знаю, что можно сделать.
- Да, пожалуй, ничего.
Небо было затянуто одним плоским бесконечным белым облаком. Солнца не было видно, хотя свет слепил.
- Даже небо, и то больше напоминает бесконечное, вязкое снежное поле, по которому надо вечно идти безо всякой цели.
Он закрыл глаза и представил мысленному взору небо, затянутое так же, как и над головой. Потом мгновенно заменил его на ослепительное синее. Оно, разумеется, тут же снова стало белым. Он повторил операцию ещё несколько раз. Обычно после четырёх - пяти таких накладываний небо перестаёт сопротивляться, и через полчаса на реальном небе появлялся просвет. Однако сейчас оно упорно возвращалось к исходному положению.
- Ты прав, - со вздохом сказал он, - даже небо.
Вдоль берега ещё стоял лёд и казался достаточно тонким, чтобы его можно было проломить.
Друг присел на корточки возле кромки льда и стал его разглядывать. Потом встал и ухватился за прибрежный куст. Куст погнулся.
- Подержи меня. - Попросил друг.
Он взял его за руку.
Друг встал левой ногой на границу льда и берега, а правую занёс надо льдом и изо всех сил топнул по нему.
Лёд проломился. Его осколки теперь плавали в тёмно-синей мутной воде.
Он присел над пробоиной и воткнул в дно небольшую веточку. Со дна поднялась мутная чернь.
- Вот так, - вздохнул он, - вот так.
Глава 6
Вот так он опять запутался. Сегодня она вела себя, как ни в чём не бывало. Будто не было того разговора. Будто они только что познакомились, и, в общем, всё нормально. Хотя за маской сдержанности и этикета он усматривал не то, чтобы отвращение, скорее равнодушие, с которым она с ним разговаривала.
Как с полузнакомым. Будто они действительно только вчера познакомились и ещё не разобрали друг в друге ничего путного.
Это его удручало. Значит, она действительно что-то не то о нём подумала. Или, наоборот, слишком много того.
Очень тяжело разговаривать с человеком, когда вам обоим есть о чём не разговаривать, причём как в хорошем, так и в нехорошем смысле этих слов.
То есть, конечно, если ты валяешься с любимой и любящей девушкой на травяном лугу, с гитарой в руках, с сигаретой в зубах и любовью в голове, никаких слов ни тебе, ни ей не надо.
С другой стороны, если ты был в хороших, дружеских отношениях с некоторой особой, в разговоре по телефону признался ей в любви, а она тебя абсолютно и бесповоротно отшила ("Мы же друзья, чего же боле?"), на следующий день тебе не о чём будет с ней разговаривать.
Точнее тебе, конечно, захочется много чего сказать, но тут же расхочется. Ей тоже.
Так он моделировал ситуации одну за другой.
И от этого отнюдь не становилось легче.
Хотя, пожалуй, нет. Он представил себе эти две крайности и порадовался, что не попал ни в одну из них.
Но утешение было очень слабым.
Хотя по сравнению с тем декадансом, который царил у него на душе непосредственно после разговора, сейчас было ещё ничего. Он утешил себя мыслью, что у него просто не было настроения, а у неё не хватило терпения на тот разговор.
Он действительно был настроен достаточно агрессивно, и она, кстати, тоже.
Глава 7
День был не особо насыщен информацией, так что мозг его не был загружен.
Солнце нещадно слепило глаза, а его солнечные очки были погнуты, поэтому он их не носил.
Город был до необычайности грязным, и даже дома, которые покрасили перед праздником, выглядели не покрашенными, а просто измазанными краской.
Дороги были непроходимы, потому что вся вода, которая успевала натаять из снега где-то выше уровнем, узнав, что он собирался перейти ту или иную улицу, тут же со сверхзвуковой скоростью устремлялась ему под ноги. Его кроссовки, в которые он переоделся сразу же по потеплению, непременно промокали и начинали судорожно чавкать.
Его это не раздражало. Напротив, ему нравилось, придя с прогулки, кинуть их на батарею, а самому, помыв ноги, растянуться на кровати с гитарой в руках...
Он лежал на кровати, ноги охватывало тихое тепло, а разум медленная истома.
Он спокойно водил по струнам, размеренно сменяя аккорды. Он не играл что-то конкретное, просто вот такое времяпрепровождение доставляло ему неслыханное удовольствие.
Тихий звон, точнее гул нейлоновых струн убаюкивал его. Вскоре мысли пошли кругом, и ему представилось, что какой то друг тянет ему руку для рукопожатия. Он сжимает протянутую руку, но ощущает в ладони только шесть струн...
Он вернулся к собственным глазам, которые всё это время были открыты. На улице заметно стемнело. Луч заходящего солнца отсвечивали от гитары, отчего она казалось кроваво красной.
Он дёрнул последний раз за струны и положил гитару на пол. Отвернулся к стенке и уснул.
Глава 8
Они спускались по старым разбитым и стёртым ступеням к реке. Снег сошёл ещё не полностью, и ступени были наполовину грязные и скользкие, наполовину обледенелые.
Он шёл впереди, аккуратно выбирая дорогу. Позади шёл друг-физик и нёс пиво. Такая расстановка была не случайна. Если бы ни с того ни с сего друг-физик поскользнулся на мокрых полуистёртых ступенях, то полетел бы на него и пиво бы не разбилось. Вот такой был тонкий расчёт.
Лестница, по которой они шли, проходила немного наискось по склону холма к берегу их любимой реки. Она была шириной метра два с половиной, и по бокам её тихо журчал весенний поток, текший из городского парка.
Они преодолели последний пролёт и ступили на прошлогоднюю траву. Солнце уже спустилось за деревья.
Параллельно берегу шла широкая дорога, больше напоминавшая просеку. Её от реки отделяла небольшая полоска леса. От лестницы в лес уходила тропинка. Земля ещё не просохла после снега и, ступив на тропинку, они тут же вляпались в чёрное месиво. Друг-физик был в боевых туфлях, а он в не менее боевых кроссовках, так что это их не очень-то смутило.
Лесная полоса подходила вплотную к невысокому обрыву, за которым начинался довольно широкий берег.
Река растаяла совсем, и тихие летние волны бились в узкую полоску песочного берега. Ближе к обрыву на песке ещё лежали огромные льдины, словно немое напоминание, словно памятник навсегда ушедшей зиме.
Они скатились по обрыву и затормозили только у огромных льдин.
- По ходу дела, лёд специально пилили и вытаскивали на берег, чтобы инициировать ледоход,- многозначительно сказал друг, ставя две бутылки пива на льдину,- больно уж ровные куски.
- Да, наверное.
Он достал открывашку и открыл бутылки.
Друг-физик прикуривал две сигареты.
Солнце, садясь за горизонт, разливалось по ледяной воде.
- Надоело мне учиться, - сказал друг-физик, - пойду работать.
- Хорошо ты придумал. Уже нашёл куда?
- Да к нам приходили недавно из разных НИИ, предлагали заняться научной деятельностью.
- Ага, без высшего образования так тебя туда и взяли!
- Ну почему. Я буду учиться и параллельно заниматься какой-нибудь исследовательской работой.
- Ну, разве что только так...
- Только так. Кстати, интересно. Был один мужик из НИИ молекул и кристаллов. Они там доисследовались до того, что выяснили, что удобнее всего оперировать в расчетах одиннадцатимерным пространством.
- ОДИННАДЦАТИМЕРНЫМ!.. Ни фига так... Ну я понимаю с четырёхмерным ещё можно как-нибудь разговаривать, но чтобы с одиннадцатимерным. В четырёхмерном хотя бы график можно построить.
- Интересно как ты собрался строить график в четырёхмерном?
- Да элементарно. Три координаты - пространство, а четвёртая, скажем, цвет точки - допустим, номер оттенка серого. Кстати на этот счёт есть одна мысль интересная. Что, если весь окружающий мир рассматривать, как четырёхмерный. И наши три координаты находятся на одном значении четвёртой, подобно тому, как в трёх координатах при одном и том же значении третьей можно рассматривать лишь координатную плоскость двух других, зафиксировав значение третьей как константу для данной плоскости.
- Ха! Тогда получается, что на другом уровне, при другом значении четвёртой координаты, всё совсем по-другому?
-Ну, может и не совсем, но по-другому.
Сигарета догорела, и он воткнул её в рыхлые останки былого зимнего величия - в льдину, возле которой они стояли. Друг выбросил окурок в речку.
- Интересно было бы переместиться туда, - задумчиво сказал он, разглядывая, как его бычок носит волной, - как это сделать?..
- Чтобы это сделать, ты для начала определись, что ты собрался переносить. Ведь там значения пространственных координат меняются, и ты там будешь другой.
- Ну, наверное, разум.
- Во-от. А что бы это сделать ты должен определить место разуму в этой системе. Ты вообще должен на этом уровне дать разуму определение, а также выяснить, вдруг он тоже зависит от значения четвертой координаты. То есть ежели разум трансцендентен, то есть вне всей объективной координатной дребедени, то может быть у тебя что и получится. А ежели он также как и пространство зависит он неё, то там уже есть такой же, как ты. Такой, да не совсем. Сознание у него будет уже другое, и у тебя ничего не выйдет.
- То есть всё сводится к тому, что стоит связать, попросту говоря, душу и тело.
- Да, да, да. Как ваш брат физик шутит: всему виной корпускулярно-волновой дуализм.
Когда они просмеялись и допили пиво, уже почти стемнело, а им ещё надо было подниматься в город.
Уходя, он решил помыть кроссовки от приставшей к ним грязи и медленно начал макать их в речку. Внезапно будто что-то его толкнуло (а может, просто песок съехал под ногами) и он по щиколотку погрузился в холодную весеннюю воду.
- Заодно и ноги помыл, - пошутил друг.
Он шёл домой, уже по нормальной улице, курил и думал, как это не странно, про корпускулярно-волновой дуализм. Поймав себя на этом, он рассмеялся. Проходящие мимо оглянулись на него.
"Пора лечится!" - решил он.
Глава 9
Свеча ещё некоторое время тлела, пока не погасла совсем. В воздухе носился запах парафина.
Он сел на кровать и начал раздеваться. После того, как свеча погасла, тьма навалилась на него удушающей тяжестью. В детстве такую тьму он называл "тухлая темнота". В ней он ничего не видел и, как ему казалось, не слышал и не чувствовал.
Хотя нет. Все пять человеческих чувств отключались, но просыпалось какое-то другое. Ощущение пространства. Перед глазами прыгали цветные точки, но ему казалось, что за ними он видел что-то. Какой-то мир. Он ощущал его глубину, перспективу. Он даже различал в нём движение. Создавалось впечатление, что какие-то существа шевелились там, за цветным фейерверком открытых глаз.
Он лежал на боку и вглядывался в темноту.
Разум растворялся в ней, и он уже не ощущал ничего, кроме странной перспективы перед давно закрытыми глазами. Он уплывал туда, вдаль. Туда, где перемещались непостижимые силы и поля, где не было света и тьмы, где не было пространства, а было только что-то, что он мог ощущать каким-то тридесятым чувством, и то, по всей видимости, довольно неумело.
Мимо него проплывали цветные пятна. Он знал, что на самом деле они никуда не движутся, что это никакие не пятна. Он даже знал, что это такое, но словами это было не передать. Сгустки света и цвета непонятной природы непостижимым образом общались с ним. Он их понимал и отвечал что-то.
Поразительно, что этот мир ничем не отличался от нам привычного, это было как бы взгляд на купающихся в реке из-под воды.
Ещё больше его удивило то, что при кажущейся фантасмагоричности окружающего он видел глазами и видел пространство и перспективу в нём, хотя понимал, что никакого пространства здесь нет.
Он звонил ей.
Он пытался объяснить ей, что такое Альтер эго, но она не поняла, чего он хочет. Она сказала, что он болтун, каких много, и ему показалось, что она права.
Пришел друг-физик и принёс пива.
Они сидели допоздна и нажрались. Когда друг ушёл он проблевался и понял принцип жизни.
Болото, в котором он брёл по пояс в воде, и небо по которому он летел, путаясь в облаках. Жизнь, которую он жил, спотыкаясь о сутки. Мысли, которые он думал и любовь, которую он любил. Всё разом потеряло смысл и в то же время приобрело некое высшее значение.
А надо было только и всего, что проблеваться.
Он шёл по выжженной земле. Клубы пыли взлетали из под ног и поднимались к небесам. Внезапно земля скакнула, и он полетел в непонятную дыру. Мимо проносились предметы, люди, кошки. Появившись в поле зрения, они тут же исчезали в никуда. Он даже не успевал сфокусировать внимание на чём-либо конкретном. Впереди была тьма...
Он лежал на кровати, раскинув руки, и ни о чём не думал. Белый потолок над головой и солнечный свет в окно. Ветер в форточку.