Козел Франц Францевич : другие произведения.

Проклятие

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ФРАНЦ КОЗЕЛ.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ПРОКЛЯТИЕ
  
  
  Глава первая.
  Шибианки.
  .
   Красота и уродство - два антипода. И каждый из нас понапрасну тешится в
  своем самолюбивом заблуждении, что в этом мире только у него одного
  истинное понимание этих понятий, и что только он один сможет правильно
  оценить человека, вещь или явление с точки зрения их красоты или уродства.
  Обсуждая данный вопрос, мы не станем касаться всего многообразия
  различий оттенков, как красоты, так и уродства. Мы будем просто
  рассуждать о том, что обычно приятно нашему взгляду, ласкает его, и что
  всегда вызывает у нас вместе с отвращением неприятные ощущения. К
  настоящему времени уже немало сломано копий многочисленными
  философами при определении этих имеющих в нашей жизни немаловажное
  значение понятий, но ни один из них так и не дал нам более-менее
  удовлетворительного ответа на этот вечно нас всех беспокоящий вопрос: А
  что же все-таки представляют собою истинная красота и истинное уродство?
  И, действительно, если прислушиваться к существующим ныне на красоту и
  уродство всевозможным взглядам и мнениям о них, то нам уже впору
  выставлять свои претензии сотворившему весь наш неповторимый земной
  мир Творцу. Который и должен был изначально позаботиться о том, чтобы
  избавить нас в дальнейшем от двусмысленности в этом вопросе и дать нам
  ясное и точное представление о красоте и уродстве. Однако прежде чем
  начинать предъявлять Ему обвинения в забывчивости, нам вначале следует
  немного порассуждать и с Его точки зрения.
  - Об этом легче сказать, чем сделать, - усмехнется в ответ мой понятливый
  читатель, - если бы мы умели слушать и понимать своего Творца, а главное
  предугадывать Его оценки нашим делам и поступкам, то нечего было и
  огород городить, в смысле начинать подобное исследование.
   И он прав, мой дорогой читатель, но мы все же попытаемся насколько это
  возможно глубже вникнуть в сущность нашего Творца для лучшего уяснения
  нами Его мыслей и соображений на этот счет при сотворении нашего
  воистину прекрасного земного мира. На всей нашей матушке-земле не,
  наверное, а абсолютно все живые существа захотели бы стать эталоном
  красоты, и, вряд ли, хоть кто-нибудь из них добровольно изъявил бы желания
  олицетворять собою эталон уродства. Таких охотников на всем белом свете
  днем с огнем не отыскать. И как же тогда, во время сотворения земного мира,
  должен был поступить возлюбивший нас как своих собственных детей и
  опекающий нас с родительской строгостью и заботою Творец. У Него
  постоянно болит о нас сердце а, наказывая нас, Он при этом страдает сам
  несоизмеримо больше, чем мы сами. Потому что Он всех нас создал, потому
  что Он приходится всем нам истинным Отцом. Создав человека по своему
  облику и подобию, Он так просто, без особой на то причины, наказывать его
  эталоном уродства не мог, но, проявляя при этом присущую Ему мудрую
  предусмотрительность, не стал награждать его и эталоном красоты. Ибо Он,
  как наш истинный Отец, уже и тогда ясно для себя осознавал, что мы вряд ли
  сможем правильно распорядиться Его подобным даром. Даже Он не мог
  заранее предугадать для себя: до каких высот вознеслась бы тогда гордыня
  человека, обладай он эталоном красоты. И сколько бед и страданий принесла
  бы она ему, как не принесло ему счастья его необоснованное притязание на
  место царя природы.
  - Да, и будет ли так сильно необходим в жизни человеку этот эталон красоты,
  - подумал рассуждающий над разрешением этой оказавшейся для него
  непреодолимой дилеммы Творец, - если люди будут хорошо представлять
  для себя эталон уродства, то в красоте они уже и сами смогут легко
  разобраться.
   Была у нашего Творца и еще одна причина, заставляющая Его отказываться
  от создания в земном мире эталона красоты. Но Он, ясно осознавая ее, не
  допускал к себе даже мысли, что Его творение может опуститься до такой
  низости и отплатить Ему, за Его доброе к нему отношение, черной
  неблагодарностью. Где-то в глубине своей всезнающей и все заранее
  предусматривающей души он понимал, что человек по своей природе
  способен не только загубить красоту, но и, опошлив и извратив ее, сделать
  красоту объектом своих насмешек и похотливых притязаний. И что самое
  для Творца ужасное, это сотворенное Им самим человечество в одно и то же
  время было способно объявить красотою уродство, а уродством дающую
  людям последний шанс на спасение от самих себя красоту. Однако подобное
  извращенное понимание человеком сути всего происходящего вокруг него
  погубила бы так удачно Им созданный земной мир. Зная об изначально
  вложенном Им в свое любимое творение беспокойном характере, Он, после
  недолгих раздумий, принял для себя единственно правильное решение. Еще
  дополнительно вложив во всех нас неуемное желание: не только всю свою
  жизнь стремиться к пониманию красоты, но и окружать себя красивыми
  вещами, Творец предоставил нам самим вырабатывать для себя истинное
  понимание и представление о красоте.
   Принимая такое решение трудноразрешимой для Него дилеммы, Он тогда,
  наверное, еще и сам не осознавал, что этим самым осмысливает на многие
  века существование своим изначально неразумным бестолковым детям. Что,
  начиная с этой минуты, Он направляет все самые лучшие порывы наших душ
  и все наши подогреваемые неуемными желаниями преобразовывать для
  более полного удовлетворения собственных нужд окружающую нас жизнь
  способности на поиски так трудно уловимой всеми нами истинной красоты.
  И что именно тогда Он переполнил всех нас ничем непоколебимой
  уверенностью, что только с обретением этой истинной красоты все у нас
  наладиться, а наша дальнейшая жизнь превратиться в воистину волшебную
  сказку. Поэтому мы и мечемся до сегодняшнего времени по всей земле, как
  угорелые, в беспрестанных поисках и в неуклюжих попытках создания для
  себя этой так всеми нами желанной истинной красоты.
   Творец, наверное, и еще не осознавал для себя, что именно с этой минуты
  Он дает начало самой жестокой и бескомпромиссной борьбе между Добром и
  Злом за обладание этой истинной красотою и использование ее в
  собственных интересах. Что, начиная с этой минуты, главенствующее и все
  определяющее в жизни человека Добро будет из всех своих сил стремиться
  приблизить нас к пониманию истинной красоты. В то время как не менее ее
  могущественное Зло тоже, начиная с этой минуты, будет всегда стараться
  всячески запутывать в жизни человека и пытаться заставлять всех нас
  уверовать в ложное представление об этой воистину божественной истинной
  красоте.
   Понятие о красоте и уродстве мы, как и все остальное основополагающее в
  нашей жизни, бездумно перенимаем из опыта жизни предшествующих
  поколений. А на чем они, собственно говоря, основывали справедливость
  своих о них представлений? Старые люди утверждают, что когда-то, в
  глубокой древности, существовали на земле олицетворяющие собою эталон
  уродство безобразные твари. Но это было так давно, и с тех пор, как они
  исчезли с лица земли, сменилось немало поколений. Так не исказились ли
  передаваемые уходящими поколениями понятия о красоте и уродстве своим
  не имеющим возможности убедиться в их справедливости потомкам? Да, и
  вообще, как влияет наше искаженное понимание о красоте и уродстве на всю
  нашу сегодняшнюю жизнь, на наши отношения друг с другом и на нравы
  всех живущих на земле людей?
   Ответы, на эти так сильно беспокоящие всех нас в любые времена вопросы,
  я и попытаюсь обсудить вместе с вами в данной книге. И заранее прошу
  прощения у придирчивых читателей, если мы не сойдемся во взглядах на ту
  или иную проблему. Но я все же надеюсь, что в главном-то мы будем
  солидарны.
   Поставленный перед трудноразрешимой и для Него самого дилеммою
  Творец долго не решался награждать хоть кого-нибудь из уже сотворенных
  Им на земле бесчисленных тварей эталоном уродства, пока, вроде бы, как для
  эксперимента, не создал этот злополучный эталон уродства в виде шибианок.
   На них трудно было смотреть без внутреннего содрогания и омерзения.
  Ростом они были со среднего человека, но их силою и выносливостью не
  обладало ни одно земное существо. Их костлявые мускулистые руки с
  широкими толстыми кистями как бы безвольно свисали с их непомерно
  широких плеч. Кончики их донельзя скрюченных пальцев заканчивались
  длинными острыми коготками. А из расположившихся на кончиках их
  изогнутых носов огромных черных бородавках веером выступали толстые,
  как щетина, седые волосинки. За низким покатым лбом просматривались
  длинные ослиные уши. Легко вращая ими во все стороны, шибианка была
  способна улавливать даже еле слышные шорохи. Улыбаясь, шибианка
  раздвигала верхнюю выпуклую и нижнюю выступающую вперед до
  неприличия обвислые губы. А обнажающиеся при этом редкие неровные
  зубы с двумя угрожающе изогнутыми вверх клыками выглядели, несмотря на
  их незлобивый характер, довольно угрожающе. Сбившиеся в бесформенные
  космы толстые волосы тоскливо нависали над мрачно поблескивающими под
  мохнатыми бровями выпуклыми бесцветными глазами. Иссохшие груди,
  огромный обвислый живот, выгнутые колесом кривые толстые ноги от
  щиколоток и до колен были покрыты густой короткой шерсткой. Такой же
  шерсткою были укрыты и расположившиеся на теле шибианок две узкие
  полоски: вдоль по позвоночнику по спине и между грудями до живота.
   С самого раннего утра и до позднего вечера без отдыха трудился Творец,
  создавая подобное безобразие, и уже только в самом конце, не сдержавшись,
  немного порадовал самого себя, награждая бесподобно уродливых шибианок
  воистину прекрасными крыльями. Удобно складывающиеся на спинах
  шибианок они позволяли им развивать немыслимую для любого другого
  живого земного существа скорость полета. Вздохнувший с облегчением
  Творец, обмахнув рукавом рубахи свой вспотевший лоб, окинул
  оценивающим взглядом свое новое творение.
  - Я и на самом деле сотворил воистину прекрасный эталон уродства! - не
  удержался от восклицания вполне удовлетворенный своей работаю
  осветившийся довольной улыбкою Творец. И так как на создание эталона
  уродства потребовалось от Него намного больше сил и энергии, чем на
  создание радующего Ему глаза и душу всего земного мира, то Он, прежде
  чем заняться отправкою шибианок на землю, решил вначале немного
  передохнуть. И вскоре забылся в крепком беспробудном сне праведника.
  Проснувшись рано утром, он собрал всех шибианок возле своего красного
  крыльца, и обратился к ним с напутственной речью:
  - Дети мои! Я создал вас именно такими только для того, чтобы вы своим
  безобразным обликом наглядно показывали живущему на земле человеку
  существенную разницу между красотою и уродством. При виде вас, люди
  будут содрогаться от переполняющего их при этом омерзения, а в худшем
  случае в страхе разбегаться и прятаться. Но это не должно вас ни в коем
  случае огорчать, а тем более расстраивать. Знайте и постоянно помните, что
  именно такими, уродливыми до безобразия, вы Мне бесконечно дороги! И Я,
  за это маленькое ваше неудобство, награждаю вас такими ценными для
  земной жизни способностями, которыми не обладает сейчас на земле ни одно
  живое существо, включая даже мое самое излюбленное творение - человека.
   И лишивший шибианок красоты Творец взамен наградил их бессмертием,
  отнял у них болезни, ощущение боли, страха и всего того, что так часто
  омрачает нашу жизнь. Однако, предвидя, что шибианки могут уединиться от
  воспринимающих их с гадливостью людей в каком-нибудь укромном
  уголочке, обязал их в течение трех дней в году непременно показываться
  живущим на земле людям. Чтобы те, наблюдая за ними, проникались
  отвращением ко всему уродливому и недостойному их высокого
  предназначения. Чтобы зарождающаяся человеческая мысль не направлялась
  в ту сторону, куда ее усиленно подталкивают темные силы, а шла именно тем
  указанным человеку Творцом праведным путем, который со временем и
  должен был привести всех живущих на земле людей в царство истинной
  красоты.
  - И еще, дети мои! - сказал им на прощание Творец, отправляя шибианок на
  землю. - У вас будет еще одна возможность предстать передо Мною через
  тысячелетие. А я заранее обязуюсь исполнить еще одно ваше пожелание,
  если оно, конечно же, не будет противоречить смыслу вашего земного
  предназначения и насаждаемым мною на земле доброте и справедливости.
   Поставив ограничение на возможное в будущем желание шибианок, Творец
  еще раз подтвердил свою безграничную любовь к нам - Его самому
  любимому творению. И лишний раз подчеркнул только что созданным Им
  шибианкам, что сотворил их во имя блага человека, чтобы ему было легче
  ориентироваться в своей совсем непростой жизни на земле.
   Предоставленное шибианкам для определения своего последнего
  пожелания от Творца очередной милости тысячелетие пролетело для них как
  один миг. И снова собравшись возле Его красного крыльца, они, недовольно
  бросая свои нетерпеливые взгляды на плотно прикрытую дверь Его
  небесного дворца, громко взывали к Его божественной справедливости и
  состраданию к их как бы совсем незавидному земному существованию.
  - Что же вас так печалит при вашем почти ничем не обременительном земном
  существовании, дети мои!? - промолвил объявившийся перед ними Творец. -
  Что вы еще хотите от своего Создателя!?
  - Отец наш, мы ценим твое всемилостивейшее отношение к нам, неразумным
  детям твоим, - проговорили Ему в ответ немного смутившиеся шибианки, - и,
  зная о твоем непременном желании видеть всех нас счастливыми, просим
  Тебя об очередной к нам милости.
  - Отец всегда готов пойти на любые со своей стороны жертвы роди счастья
  своих детей, - благосклонно кивнул им в ответ головою Творец. - Расскажите
  мне о своих бедах и печалях. И я сделаю все от Меня зависящее, чтобы они
  уже больше не омрачали ваше земное существование.
  - Отец наш! Ты тысячу лет назад потратил на наше создание слишком много
  своих сил и своей чудотворной энергии! Поэтому мы и получились тогда у
  Тебя такими воистину удивительными и неповторимыми! - вскричали
  немного приободренные Его приветливою встречею шибианки. - Но Ты,
  создав нас женщинами, позабыл сотворить для нас преклоняющихся перед
  нашим, благодаря твоим милостям, воистину поразительным совершенством
  мужчин, которых мы имели бы возможность благотворить всем своим
  шибианским сердцем! Мы просим Тебя, наш всемилостивейший Отец, внять
  нашим просьбам и устранить допущенную Тобою ранее по отношению к
  нам, твоим возлюбленным детям, несправедливость!
   Подобная их просьба немало озадачила поставленного в безвыходное
  положение Творца. Все время возвращаться к тому, что Он уже сотворил
  ранее, было не в Его правилах. Да, и создавать все новое и новое до
  бесконечности Ему тоже было никакого резона. К тому же, даже и сама
  мысль о создании мужчин с таким безобразным обликом, почему-то
  показалась Ему, мягко говоря, неприглядной.
  - Дети мои! Может ваше по сравнению с остальными сотворенными мною
  земными тварями уродство так сильно вас беспокоит, что вы уже начали им
  тяготиться? - уклонился от прямого ответа с надеждою взирающим на него
  шибианкам Творец. - Может вам тяжело нести на земле свою так сильно
  обременяющую вас ношу....
  - Нет! И ни в коем случае, нет! - с возмущением выкрикнули, перебив Его,
  шибианки. - Мы вполне удовлетворены своим внешним обликом! Умоляем
  Тебя, наш всемилостивейший Отец, внемли нашим просьбам! Устрани
  допущенную Тобою по отношению к нам вопиющую несправедливость!
   Загнанный в угол Творец оказался в очень затруднительном положении.
  Ибо сама идея о создании земного мира пришла к Нему только во время
  практического осуществления своего самого сокровенного замысла, что
  единственным обладающим разумом и способным воспроизводить себе
  подобных живым существом в этом мире будет только одно Его любимое
  творение - человек. А этих уродливых шибианок он уже наградил разумом.
  И если Он сейчас удовлетворит их просьбу, то этим самым полностью
  перечеркнет весь свой изначально задуманный замысел. Но и отмахнуться от
  них он тоже не мог: Его связывала данное им, в день отправки шибианок на
  землю, обязательство. И еще долго думал Он, в нелегких раздумьях, как Ему
  лучше выкрутиться из затруднительного положения, пока Его не осенила
  просто замечательная мысль. А терпеливо дожидающиеся Его решения
  шибианки, догадавшись по только одному Его еще более просветившемуся
  светлому Лику, что он уже готов их облагодетельствовать, от избытка
  мгновенно переполнившей их всех радости тихо завизжали.
  - Дети мои, - строго проговорил им притворно нахмурившийся Творец, -
  согласно изначально установленному мною закону: в этом мире каждое дело
  делается в положенное ему время и в свой срок. К настоящему времени на
  земле уже установилась полная гармония между живым и неживым. И если я
  буду продолжать создавать на ней новое, то могу нарушить установившуюся
  гармонию, что в конечном итоге может привести к самым непредсказуемым
  последствиям. А поэтому я попрошу вас не требовать от любящего вас всех
  всем своим сердцем своего Отца невозможного.
   Услышав из Его Уст не очень-то понравившиеся им слова, шибианки в
  отчаянии замахали руками и крыльями.
  - Но я, любящий и глубоко сочувствующий вам ваш Отец, не могу отправить
  вас на землю без своей очередной милости! - громко выкрикнул в
  расшумевшуюся толпу шибианок Творец.
   Услышав об обещаемой Творцом навой к ним милости, шибианки
  насторожились и, злобно зацыкав на особо сильно расходившихся своих
  подруг, потихонечку угомонились.
  - И пусть я уже не могу сотворить для вас мужчин, - уже не так громко
  продолжил Творец, - но я одарю вас своей новой милостью, которая, как я на
  это надеюсь, сможет немного примирить вас со своим изначальным
  уродством. Отныне все вы, возлюбленные дети мои, сохраняя свою
  бессмертность, получите возможность время от времени как бы заново
  рождаться в богатых семьях в виде красивых девочек. Своей красотою вы
  будете затмевать самых признанных земных красавиц, а вашей
  благосклонности станут добиваться множество живущих на земле мужчин.
  Вы будете рождаться, расти и стареть, как вполне обычные люди. Однако
  после своей мнимой смерти вы не будете уходить вместе с человеческими
  душами для определения своей дальнейшей участи в иной мир, а снова,
  после определенного природою времени, вы заново родитесь маленькими
  беспомощными младенцами в других богатых семьях. В каждой вашей как
  бы новой жизни у вас будет бесчисленное множество поклонников вашей
  несравненной красоты и ничем неотразимой привлекательности. И вы, мои
  дорогие, сможете пользоваться их любовью столько, сколько вам
  заблагорассудится. Но покорять желанных вам для любовных утех мужчин
  вам разрешается только одною своей привлекательностью и только одною
  своей красотою. Использование других средств и возможностей для
  завоевания их симпатий вам категорически запрещается. И в это же самое
  время для предотвращения нежелательного Мне вашего соперничества из-за
  понравившихся мужчин вам категорически воспрещается искать как бы
  случайных встреч друг с дружкою. Однако чтобы живущие на земле люди не
  разучились отличать красоту от уродства, вам вменяется в обязанность в
  течение двух недель в году проводить совместные сборы с обязательным
  пролетом до места сбора над человеческими поселениями. Для этого и дается
  вам еще одна моя милость, согласно которой в эти дни вы будете как бы
  одновременно и дома и вместе. В случае острой необходимости вашего
  присутствия дома вы в одно мгновение перенесетесь со сбора домой, и сразу
  же, после минования в вашей надобности, вы так же мгновенно возвратитесь
  обратно. Однако прибытие на место сбора и убытие с него вы, после того как
  вам в человеческом обличье исполнится ровно пятнадцать лет, будете
  совершать самостоятельно в своем естественном шибианском облике.
   Ошарашенные подобной сногсшибательной новостью шибианки еще
  некоторое время молча осмысливали про себя только что сказанное им
  Творцом. А потом, когда до них, наконец-то, дошел смысл всего Им
  сказанного, они, гулко затопав своими ножищами о небесную твердь,
  разразились громкими ликующими возгласами. Творец и на этот раз сумел
  так угодить своим наказанным уродством созданиям, что те, мгновенно
  переполнившись радостным восторгом, были не в силах удержать в себе уже
  прямо распирающие их изнутри дикие торжествующие вопли. До этого
  времени они даже и представить себе не могли о подобной для себя
  возможности, а поэтому сейчас, забыв о присутствии Творца, совершенно
  утратили не только свои рассудки, но и свои головы. Ибо сейчас, когда у них
  уже появилась реальная возможность наслаждаться ни к чему их самих не
  обязывающей любовью земных мужчин, они и думать позабыли о
  необходимости им самим обзаводиться собственными мужиками.
  Свободолюбивым шибианкам эти их мужчины уже были без надобности.
  Ибо новая милость Творца открывала для них такие радужные перспективы,
  что от одного только осознания для себя такой новой возможности у
  ополоумевших шибианок уже даже дух захватывало. И они от избытка
  переполнившей их при этом радости еще долго не могли угомониться, то и
  дело, пускаясь с душераздирающим гиканьем в самые невообразимые для
  нормального человека дикие пляски.
  - Согласно новой милости к нам Творца мы уже, сохраняя свое
  восхитительное до неповторимого безобразия уродство, будем самыми
  прекрасными созданиями на всем белом свете. Ни одно живое земное
  существо, даже сам человек, не удостоились подобной милостью нашего
  общего Творца, - хвастались они друг перед дружкою и громко восклицали. -
  Слава! Слава нашему возлюбленному Отцу!
  - Я рад, что сумел угодить вам, мои возлюбленные дети, - ласково
  приговаривал снисходительно улыбающийся им в ответ Творец. - И прошу
  вас постоянно помнить, что пользоваться любовью земных мужчин вы
  можете только с их личного согласия, а привлекать их к себе вы можете
  только одной своею будущей неповторимой красотою.
   Но мало кто из торопившихся скорее ощутить себя в своем новом качестве
  шибианок услышал это Его последнее предупреждение. Они, больше уже не
  желая тратить на бессмысленные с их точки зрения разговоры своего вдруг
  ставшего для них драгоценным времени, поторопились опуститься в уже
  заранее определенную для каждой из них местность. И ровно через девять
  месяцев по всей земле в богатых бездетных семьях начали рождаться
  необычайно красивые девочки.
  
   1992 год.
  
  
  Глава вторая.
  Обжигающее дыхание степи.
  
  
   Черные лохматые тучи, сердито громыхая, то удаляющимся, а то снова
  приближающимся к побережью громом с далекими отблесками яростно
  бивших молний, неторопливо уплывали за горизонт. Вместе с ними
  отступала перед блеклым светом поблескивающих на небосклоне холодных
  звездочек и установившаяся в эту ночь над землею кромешная темнота.
  Заметавшийся огромной черной каракатицей над морским побережьем бог
  сна и сновидений Гипноз изо всех своих сил старался приглушить
  недовольное ворчание чем-то сегодня слегка раздраженного моря. А уже
  убаюканное им расположившееся на скалистом берегу небольшое селение
  мрачно отсвечивало в насторожившиеся небеса темными оконными
  проемами. Выглянувшая из-за уплывающей тучи полная луна не только
  осветила темнеющие контуры разбросанных по всему побережью домов, но
  и высветила темное пятно возвышающейся над окрестностями одинокой
  огромной горы. Преграждающие доступ неустанно грохочущему морскому
  прибою к небольшому селению невысокие, но крутые, с угрожающе
  изогнутыми в сторону моря остроконечными верхушками скалы в одном
  месте были, как бы специально раздвинуты в стороны. Образуя шириною
  где-то примерно в пятьсот метров проход к усыпанному вперемежку с
  галькою желтым песочком морскому берегу. Наклонившиеся в сторону
  прохода изогнутые верхушки скал с таким диким непокорством нацелились
  на освободившуюся от них полоску земли, что, казалась, ослабни хоть
  немного удерживающая их сила, и они, словно выпущенные с лука стрелы,
  тут же бросятся навстречу друг дружке. И, сметая на своем пути два
  выстроенные в самом проходе небольшие домика, навсегда преградят этим
  вечно неугомонным людям доступ к, как всегда, небезопасному для простых
  смертных людей морю. Но, к счастью проживающих в этих домиках наших
  героев, раздвигающая скалы сила, как и сами скалы, уже давным-давно
  навечно застыла в своей мертвой неподвижности. Так что, им пока что не о
  чем было беспокоиться. В одном из этих домиков и проживал сейчас
  потомок бывшего капитана парусного судна, оказавшего в свое время
  неоценимую услугу жителям сейчас разрушенного до основания, а когда-то
  могущественного вольного города. Зовут его, как и отца морского волка,
  Филократ Амис. И он еще помнит рассказы своего отца о славных делах их
  удостоенного установки в его честь декретом народного собрания города
  мраморной доски знаменитого предка. Но где она сейчас находится? К
  нашему великому сожалению время, как впрочем, и сама человеческая жизнь
  на земле, неумолимо. И уже давно от некогда свободолюбивого города
  остались лишь одни развалины возле поселившихся на скалистом берегу его
  немногочисленных потомков. В такие темные ночи лишь одни совы
  вылетают на охоту туда, где когда-то бурлила и била неукротимым ключом
  свободная жизнь их предков. Они молча парят над руинами здания народных
  собраний, гимназиями и бывших торговых рядов в поисках своей добычи.
  Сейчас лишь одни скользкие противные гады ползают по шумным в свое
  время узким городским улицам и по вымощенным камнем просторным
  площадям. По глиняным трубам водопроводной системы уже не журчит, как
  прежде, родниковая вода. Город не выдержал напора алчных степных
  кочевников и, покорившись их разрушительной силе, стал вечным
  памятником для своих перебитых и угнанных в рабство жителей.
  Укоризненно поблескивая остатками своей былой роскоши и красоты, он
  даже и сейчас продолжает призывать к отмщению за свое преждевременное
  разрушение продолжающих влачить жалкое существование
  немногочисленных потомков своих бывших уцелевших защитников. Но у
  них сейчас даже мысли не возникает о какой-то там еще своей мести
  вероломным и скорым на расправу кочевникам. Они об этом пока еще могут
  только мечтать да бережно сохранять в своей памяти о славном героическом
  прошлом своего города. Им сейчас, как говориться, лишь бы день
  продержаться да ночь простоять, а потом будь, что будет. У них сейчас
  только одна надежда на благосклонность к ним всемогущих небес, и
  поддерживающая в них жизнь непоколебимая вера, что неминуемая беда
  обязательно обойдет их стороною. Кто всю свою жизнь ходит по острию
  меча, тот поневоле превратиться в неисправимого фаталиста и никогда не
  станет излишне суетиться раньше времени, даже при приближении к нему
  смертельной опасности.
   Оставшегося круглым сиротою еще в детские годы Филократа приютили
  живущие в соседнем доме родители его лучшего друга Агаксия. Смутное и
  необычайно тревожное время переживает сегодня окружающая их
  небольшой поселок степь. С завоевавшими ее несколько столетий назад
  полуоседлыми кочевниками у местных ремесленников и рыбаков быстро
  наладились добрососедские отношения. И все они до сегодняшнего времени
  жили вполне безбедной и ни от кого не зависящей жизнью. Не бедствовал и
  владеющий совместно с Агаксием большой парусной лодкою Филократ.
  Они, наряду с приносящей им неплохой доход рыбною ловлею, еще
  содержали коней, овец, коров и обрабатывали расположенные неподалеку от
  их поселка небольшие огороды. Молодые и сильные, они, сейчас вволю
  наслаждаясь своей относительно свободной привольной жизнью, начисто
  забывали о том, что жизнь бедного беззащитного человека всегда
  переполнена неприятными неожиданностями и крутыми смертельно
  опасными поворотами. Что немилосердная людская судьба крутит и вертит
  подобными бедолагами, как своим несчастным возлюбленным ветреная
  капризная красотка. И никогда заранее не предугадаешь, что тебе следует от
  нее ожидать: или она тебя приголубит и обласкает, или навсегда загубит
  своим жестокосердием. Так и привыкшие к своим беспокойным соседям
  жители маленького приморского поселка застыли в тревожном ожидании,
  когда по степи поползли слухи, что идет на их степь с востока сильный
  беспощадный враг, и никто ему не может противостоять. Благодаря своему
  обособленному расположению им не пришлось быть в гуще кровавых
  схваток, но все же и к ним несколько раз заезжали невиданные ими ранее
  всадники. И хотя жители поселка были настороже и, спрятавшись в пещере
  возвышающейся над окрестностями горы, спасли свои жизни, но
  накопленного годами тяжелого труда имущества они не уберечь не сумели.
  Немного порыскав по берегу в поисках спрятавшихся людей, эти всадники,
  как стая голодных собак, набросились на опустевшие дама, и подмели в них
  все подчистую. Так и осталась у Филократа с Агаксием одна корова на две
  семьи, а у других уже даже захудалой козы не оставалось.
  - Хорошо еще, что хоть живыми остались, - успокаивались жители
  маленького поселка этой мало помогающей им в жизни мыслью, запираясь
  на ночь в своей пещере огромным валуном. Который так хорошо маскировал
  снаружи в нее вход, что тот, кто не знал о существовании пещеры, ни за что
  не догадался бы о ней даже расхаживая на самом валуне. Вбежав в случае
  опасности в пещеру, жители маленького приморского поселка вдевали во
  вкрученные в валун со стороны пещеры металлические кольца веревки, и
  быстро прикрывали им вход в нее. Находясь в своей пещере, они уже были
  надежно защищены от любой угрожающей им опасности, но это еще не
  спасала их от беспокойных мыслей о своем будущем. Ведь всю свою жизнь
  даже в такой надежной и безопасной пещере не просидишь.
   Захватившие степь новые хозяева не долго томили их в неведении. Не
  успело еще потеплевшее весеннее солнышко обогреть степь, как неподалеку
  от их поселка прижались к скалам расставленные в два ряда их войлочные
  кибитки. А притихшая степь снова загудела от топота пригнанных ими с
  собою отар, табунов, криков пастухов и звонких детских голосов. Поначалу
  кочевники не обращали на замерший в тревожном ожидании поселок
  никакого внимания и ничем не высказывали своего отношения к его
  жителям. Однако, вскоре узнав, что в поселке живут умелые мастера,
  завалили их своими заказами. Правда, для кочевников из соседнего аила они
  выполняли заказы за меньшую плату, чем для приезжающих издалека. Так
  повелел им взявший их под свое покровительство кошевой Белдус.
   Человеку, наряду с его строптивостью и безрассудством, свойственна
  неприхотливость и быстрая адаптация к любым условиям, даже если их
  можно будет с большой натяжкою называть человеческими. Так и жители
  приморского поселка со временем обвыклись в новых условиях, научились
  ладить со своими новыми соседями. И их жизнь начала потихонечку
  улучшаться.
   Филократ проснулся еще задолго до восхода солнца. Он осторожно,
  стараясь не потревожить тихо посапывающую во сне жену, спустился с
  полатей.
  - Скоро уже, - еле слышно проговорил он, задерживая свой взгляд на
  ставшем в последнее время особенно заметном животе своей жены, и с
  удовольствием окунул в прохладу остывшей за ночь воды свою заспанную
  голову. - Уже совсем скоро, - с тяжелым вздохом повторил он, протирая свою
  намокшую голову чистой полотняной тряпочкою, - а мне с Агаксием снова
  приходится начинать все с самого начала.
   Нелегко было старым и больным родителям Агаксия растить их. Но стоило
  друзьям немного встать на ноги, и они сделали все от них зависящее, чтобы
  обеспечить им более-менее спокойную старость и выдать замуж всех их трех
  дочерей. Оттого они и своими семьями обзавелись довольно поздно. И
  сейчас обобранные новыми хозяевами степи с нетерпением дожидались
  рождения своих первенцев. Еще раз, окинув продолжающую досыпать свою
  жену пытливым взглядом, Филократ накинул на себя тяжелый дорожный
  плащ, и вышел из дома. Возле их лодки уже копошилась сгорбленная фигура
  Агаксия, и ему пришлось поторопиться.
  - Обскакал ты меня сегодня, - виновато буркнул он, пристраиваясь к корме
  лодки.
  - Ничего страшного, и ты тоже не очень-то припозднился, - отозвался
  ухватившийся за борт лодки обеими руками Агаксий.
   Поднатужившись, они столкнули лодку в воду, и через мгновение она уже
  слегка раскачивалась в тихо бьющей о прибрежный песок морской воде. А
  наполнивший парус утренний ветерок резво погнал ее по водной глади
  залива. Подоспевший скорый рассвет быстро развеял в ужасе
  отшатывающийся от него мрак ночи. И вскоре первые лучики
  поднимающегося из-за горизонта красного солнышка уже весело запрыгали
  по их просветленным лицам. Так они без лишних для себя осложнений и
  доплыли до нужного им сегодня для ловли рыбы места.
  - Пора забрасывать сеть в воду, - негромко буркнул Филократ, определив по
  известным только ему одному еле уловимым в однообразии морского
  пространства приметам их любимое место лова.
  - Тогда не будем терять зря времени, - поддакнул ему согласный с ним
  Агаксий.
   Первый заезд и выловленная из моря рыба в отчаянии запрыгала но днищу
  лодки. Обрадованные удачным началом они до того увлеклись ловом, что
  даже и не заметили появившееся на горизонте маленькое темное пятнышко.
  А, выдергивая из сетей попадающуюся им сегодня на удивление крупную
  отборную рыбу, они даже и не ощутили на себе заметно посвежевшего
  ветерка. И уже только тогда, когда тень надвигающего шторма приблизилась
  к ним вплотную, они забеспокоились и, быстро убрав сети, погнали лодку к
  берегу. Сердито забившие о борта лодки, поднимаемые окрепшим ветерком
  волны, настойчиво требовали возврата их богатого улова обратно в море. И
  даже до предела натянутый его резкими порывами парус и тот угрожал им
  унести их от родного берега в открытое море. Им пришлось его убрать и
  самим замахать веслами. Но их лодку по-прежнему относило в сторону, от
  уже было показавшихся им черепичных крыш домов поселка. А тем
  временем страшно пугающий друзей шторм приближался к ним все ближе и
  ближе. Они уже ясно ощущали своими занывшими в неприятных
  предчувствиях спинами его тяжелое дыхание. К тому же их положение
  усугублялось еще и тем, что все больше расходившиеся волны уже не
  довольствовались простым битьем по бортам их лодки, а начали заливать и
  без того до верха наполненную недавним уловом лодку. И им пришлось,
  бросив весла, замахать черпаками. Полностью предоставлена с каждым
  очередным мгновением все больше усиливающемуся ветру их лодка,
  стремительно понеслась в не обещающее ее хозяевам ничего хорошего
  открытое море.
  - У нас, брат, сейчас только одна надежда на копье, - глухо проворчал
  протирающий рукавом рубахи застилающий ему глаза пот Агаксий, имея в
  виду выступающий в море в нескольких десятках милей от их поселка
  полуостров, заканчивающийся длинною грядою изжеванных
  свирепствующими при штормах волнами скальной породы.
  - Боюсь, что это колье сейчас для нас последний шанс на спасение наших
  жизней, - согласно поддакнул ему отбросивший в сторону черпак Филократ.
   И снова ухватившиеся за весла друзья начали изо всех своих сил пытаться
  направить свою лодку в сторону стремительно приближающегося к ним
  полуострова. Однако и все время усиливающийся с приближением шторма
  ветер тоже не собирался просто так отказываться от своей законной добычи.
  И все время угрожал им, что прежде чем они достигнут спасительного для
  них полуострова, отогнать их лодку намного выше последнего дерзко
  вклинившегося в неспокойное море валуна. Лишь на одно мгновение
  опоздало разгневанное их упорством море ударить со всей силою
  подоспевшего шторма, как их лодка, каким-то чудом проскочив между двумя
  выступающими из воды валунами, закачалась в более спокойной воде
  небольшого заливчика. Поблагодарив в короткой рыбацкой молитве небеса
  за свое уже ими нечаянное спасение, друзья привязали за росший на
  приютившем их бережку кустарник лодку, и укрылись от уже вовсю
  разгулявшего шторма в обнаруженной поблизости небольшой пещерке.
  Разбушевавшийся на море шторм, внося суеверный ужас в еще не
  отошедшие от недавнего отчаяния души друзей, страшно завывал в
  прибрежных скалах. И они, опасаясь снова навлечь на себя беду, не спешили
  предаваться радости по случаю избавления от смертельной опасности.
  - Мы сегодня, брат, были на волосок от смерти, - угрюмо проворчал
  заворачивающийся в свой немного просушенный возле разведенного костра
  плащ Агаксий.
  - Жаль только, что о нашем спасении не знают наши жены, - сумрачно
  отозвался помешивающий деревянною ложкою в горшочке уху Филократ.
  - И не говори, брат, им сейчас в неизвестности всякое приходит в голову. А
  эти их теперешние терзания, по-моему, даже намного хуже самого плохого о
  нас известия, - поддакнул ему расчувствовавшийся Агаксий.
   Притихшие друзья представили себе, как встревоженные грозными
  предвестниками скорого на море шторма их жены, выскочив из домов,
  напряженно всматриваются в не подающее им ни одной надежды морское
  пространство. И как потом, с началом шторма, они молча уходят домой,
  предчувствуя беду, но все еще цепляясь за ничтожно маленькую надежду,
  что, в конце концов, все для них обойдется благополучно.... Нерадостная
  получалось у них картина. И они в ответ своим мыслям только тяжело
  вздыхали.
   Филократ вытащил вскипевшую уху из углей, и зверски проголодавшиеся
  друзья дружно застучали по глиняному горшочку деревянными ложками.
  - У тебя сегодня получилась знатная уха, - одобрительно буркнул с
  удовлетворением поглаживая по туго набитому животу Агаксий. - Ну, а
  теперь можно немного и вздремнуть. Шторм-то, как видно, окончится еще не
  скоро.
  - И я такого же мнения, брат, - буркнул в ответ, недовольно покачавший
  головою Филократ и, завернувшись по примеру друга в дорожный плащ,
  добавил. - Нам сегодня наша силушка еще, ох, как понадобиться.
  - И не диво, - проворчал догадавшийся, что имеет в виду его друг, Агаксий, -
  вон в какую даль нас сегодня занесло.
   Однако, несмотря на способствующий сну однотонный вой беснующегося
  над морем шторма, они еще долго ворочались на своих жестких постилках
  без сна. А когда уснули, то проснулись уже где-то далеко за полдень, застав
  снаружи пещеры все тот же ни на одно мгновение не умолкающий ураган.
  Поднявшийся со своего ложа Агаксий подбросил на все еще тлеющие
  угольки немного хвороста. И снова вспыхнувший огонек весело заплясал по
  недовольно потрескивающим в его жарких объятиях сухим веточкам.
  - Ты, брат, даже и представить себе не можешь, какой замечательный мне
  приснился сон, - похвастался он другу, пододвигая горшочек с остатками ухи
  поближе к огню. - Я увидел во сне, что моя жена родила мне дочку. Я взял ее
  такую малюсенькую на руки и понес во двор показать ей ярко осветившееся
  на небесах солнышко. А она, посмотрев на меня своими голубенькими
  глазками, тихо проговорила: Папочка, я жду тебя, приезжай скорее домой.
  - Такие маленькие еще ничего не говорят, - возразил ему усомнившийся в его
  сне Филократ.
  - А моя дочка заговорила и сказала, что ждет меня дома, - упрямо повторил
  Агаксий.
  - А я, брат, мечтаю о сыне, - задумчиво проговорил вспомнивший об
  оставленной дома жене Филократ.
  - И будут наши дети дружить, - с охотою добавил Агаксий, - как и мы
  дружили в детстве.
  - Прекрасное было тогда время, - с грустной ноткою сожаления продолжил
  Филократ и совсем неожиданно для Агаксия сделал ему предложение. - Если
  твой сон, брат, сбудется, а у меня родиться сын, то, когда они вырастут, мы
  их поженим и окончательно породнимся.
  - Я согласен, - охотно подтвердил их соглашение Агаксий, - и заранее уверен,
  что наши дети будут достойными друг друга.
   Подкрепившиеся остатками ухи друзья, дождавшись уже скорого
  окончания шторма, начали собираться в обратную дорогу домой. Не без
  труда вытащив лодку из приютившего ее на время шторма заливчика, они
  поставили парус и, подгоняемые свежим ветерком, поплыли домой. Дорого,
  как они и предполагали, оказалось неблизкою. И они уже только где-то
  ближе к полуночи смогли увидеть приветствовавших их возвращение темные
  контуры домов своего родного поселка. Беспокоясь об переживающих за них
  своих женах, они, привязав лодку к специально вкопанному на берегу
  столбику, заторопились по своим домам.
   Пробегая мимо освещенного горевшей на столе свечою окошка, Филократ,
  заглянув в него, окунул жалостливым взглядом свою горюющую о нем
  Марию. Она тихо сидело перед свечою на лавочке, а ее еле шевелящие губки
  беззвучно нашептывали слова молитвы то ли за спасение его от неминуемой
  смерти, то ли за упокой его раньше времени ушедшей из жизни душеньки. А
  из ее побелевшим от тяжелых дум щечкам градом катились из заплаканных
  глаз слезы. И ему стало так нестерпимо жалко горюющую по нему свою
  неутешную жену, что и у него самого мгновенно переполнились
  непрошеными слезами глаза.
  - Родимый, ты вернулся! - вскрикнула при виде входящего в дом Филократа
  Мария и, повиснув у него на шее, тихо прошептала. - А я уже даже и не
  надеялась....
  - Ну, ладно, полно горевать, моя любая, - поглаживая свою разрыдавшуюся у
  него на груди жену по головке, пытался успокоить ее Филократ. - Я же
  возвратился домой....И, как видишь, ничего такого страшного со мною не
  произошло....
  - Я должна тебе что-то показать, - так же тихо шепнула ему немного
  успокоенная Мария и потащила Филократа за собою.
   В сплетенной из ивовых прутиков люльке лежал укутанный в чистые
  полотняные тряпочки младенец. Его маленькое сморщенное личико еле
  слышно причмокивало своими розовыми губками, и тихо посапывала во сне
  вздернутым к верху носиком.
  - Это наш...., - еле слышно выдавил из себя взволнованный Филократ,
  рассматривая только что появившегося на этом белом свете маленького
  человечка.
  - Это твой сын, - тихо шепнула ему Мария.
  - Мой сын! - вскрикнул не удержавшийся Филократ и, подхватив свою жену
  на руки, закружился вместе с нею по всему дому.
  - Тихо! - испуганно выкрикнула ему прижимающая свою ладошку к его рту
  Мария. - Тихо, сыночка разбудишь....
  - Прости меня, я просто сошел с ума, - повинился смутившийся Филократ,
  опуская ее на пол и бросая предупреждающий взгляд в сторону входной
  двери. Так как, вбежавший в это время в нее Агаксий заорал, как
  оглашенный:
  - Филократ, мой вещий сон сбылся! У меня родилась дочка!
   Проснувшийся младенец недовольно захныкал, и, шутливо погрозив
  притихшим друзьям пальчиком, бросившаяся к нему Мария принялась его
  убаюкивать.
  - А у тебя, брат, кто родился? - полюбопытствовал у Филократа уже возле
  лодки Агаксий.
  - Сын, - не без гордости ответил ему Филократ, - у меня уже есть маленький
  наследник.
   Выгрузив рыбу из лодки и натянув для просушки старые сети, друзья,
  уговорившись провести в ближайшее воскресение совместные крестины
  своих только что родившихся детей, разошлись по своим домам.
   Дома Филократ попил из кринки холодного молочка и прилег на полати
  рядом с кормившей ребенка Марией.
  - Назовем его Бакис, - тихо шепнул он ей, проваливаясь в крепкий здоровый
  сон смертельно уставшего за день человека.
   И в эту ночь ни одно сновидение не осмелилось потревожить во сне
  разоспавшегося Филократа. Сгорающие от всегда присущего им при этом
  нетерпения они до самого рассвета неустанно караулили возле него, но так и
  не дождались для себя благоприятствующей им возможности проникнуть в
  его сон. Так что, им на этот раз не удалось хоть немного потешить свои
  завистливые злобно мстительные души, намекнув ему в сотканной паутине
  сновидений, что его намерения насчет выловленной вместе с Агаксием рыбы
  не осуществляться.
   Шаловливые лучики только что заглянувшего в окошко утреннего
  солнышка весело запрыгали по щекам спящего Филократа. И он, недовольно
  поморщившись, присел на полатях. Уже давно хлопотавшая возле печи
  Мария выставила на стол в глиняных мисках распространяющие по всему
  дому вкусный аромат ароматные кусочки поджаренной рыбы. Жадно
  принюхавшийся к их вызывающему у него зверский аппетит вкусному
  аромату Филократ передумал, как он только что намеревался, еще немного
  поваляться в засланной его женою мягкой постельке. Соскочив с полатей, он
  торопливо окунул свою заспанную голову в кадку с водою и, даже не
  подумав осушить ее расшитою искусной рукою Марии тряпочкою, тут же
  уселся за стол. Но не успел он еще справиться и с одним кусочком рыбы, как
  к нему прибежал запыхавшийся гонец от самого кошевого Белдуза.
  - У мудрого и великого хана нашей орды вчера вечером родилась дочь! -
  вбежав в его дом, громко выкрикнул он. - Кошевой выкупает весь твой
  вчерашний улов и повелевает тебе, Филократ, доставить рыбу в аил великого
  хана!
   Гонец бросил горсть зажатых в кулак монет на стол и застыл в ожидании
  ответа. А недовольно поморщившийся Филократ, сгребая их в кучу, заодно
  пересчитал брошенные гонцом монеты. За всю выловленную ими вчера с
  опасностью для собственной жизни рыбу ему предложили девяносто оболов,
  ровно половину того, что он со своим другом Агаксием рассчитывали за нее
  выручить. Ибо вчера они еще до шторма успели наполнить лодку почти до
  самого верха одними тунцами. А на обратном пути домой, заглянув к своим
  установленным ставным сетям и с удивлением обнаружив, что они, несмотря
  на только что бушевавший на море шторм, в целости и сохранности,
  заполнили свою лодку с верхом запутавшимися в сетях осетрами. Но с
  кошевым не поспоришь и Филократ, больше ничем не показывая своего
  недовольства предлагаемой ему сделкою, проговорил нарочито веселым
  голосом:
  - Великую радость ты принес в мой дом, гонец. Ибо только сейчас мне стало
  понятно, отчего это вчера разъярившиеся на всех рыбаков неизвестно за что
  светлые небеса не загубили нас в своих смертельных объятиях. Вчера они не
  только нас помиловали, но и наградили богатым уловом с единственной
  целью, чтобы мы смогли преподнести эти предназначенные великому хану в
  честь рождения дочери дары моря. Я рад, что кошевой Белдус вспомнил в
  этот светлый для всех нас день обо мне, недостойном, и горжусь его
  повелением. Ибо радость вашего рода - еще большая радость для нас, им
  опекаемым.
   И он, крикнув жене, что уезжает по поручению кошевого, заторопился к
  Агаксию. Друзья, загрузив весь свой вчерашний улов в повозку, погнали
  неторопливых быков в сторону ханского аила.
  - Не стоит понапрасну огорчаться по поводу дешево проданной рыбы, -
  утешал по дороге своего друга Агаксий. - На крестины своих детей денег у
  нас достаточно, а все остальное находится только в наших собственных
  руках.
   Хан Китан - глава нескольких могущественных половецких родов. В его
  орде насчитывалось более тысячи веж. Волк степи - так уважительно
  называли его друзья за стремительные и, как правило, удачные набеги на
  врагов. Всего лишь год назад он получил по жребию в долю участвующей в
  завоевании их новой родины своей орды обширный участок степи и, не теряя
  понапрасну времени, сразу же начал обживать новые места. Играть в такие
  крупные ставки, как постоянное местожительство многих тысяч людей, за
  благосостояние которых ты отвечаешь лично, по жребию дело не только
  неблагодарное, но и опасное. Жребий сравни человеческой судьбы: его не
  подкупишь златом и серебром и на него нельзя нажать или хоть чем-нибудь
  другим подействовать хорошо известными для влиятельных людей степи
  уловками. В общем, он, как и сама судьба, идеально беспристрастен к
  богатым и бедным, сильным и слабым, и, в конце концов, даже к храбрым и
  трусливым. Его не волнует, кто и как воевал, и именно кто больше всех
  вложил свою лепту в общее дело. Он - просто слепое, но такое удобное
  средство при разрешении многих щекотливых спорных вопросов в степи. А
  главная опасность этого слепого жребия для таких людей, как хан Китан, что
  в случае недовольства выигранной им по жребию новою родиною его
  соплеменниками он рискует расстаться с так сильно притягивающей к себе
  любого половца ханской властью. Однако, слава небесам, судьба хана Китана
  и на этот раз осталась к нему благосклонной. Приобретенная мечом и кровью
  соплеменников доставшаяся орде по жребию новая родина безо всякого на то
  сомнения понравилась кошеям всех родов его ханства. Так что, ему пока о
  своем будущем можно было не беспокоиться. На юге его участок степи
  оканчивался морским побережьем, что сулило орде немалые выгоды в
  торговле с заморскими купцами. Для этого он и запретил своим воинам
  трогать разбросанные по всему побережью поселения ремесленников с
  рыбаками и торговые городки. Обладающий трезвым умом и здравым
  рассудком хан Китан был твердо убежден в том, что там, где процветают
  ремесла, процветает и торговля. А там, где процветает торговля, немало
  будет перепадать и владеющему этими поселениями хану.
  - Они намного больше принесут пользы нам живыми и относительно
  свободными, чем мертвыми или рабами, - убеждал расчетливый и
  предусмотрительный хан Китан своим кошевых, - если мы их поголовно
  истребим или поработим, то тогда уж этих заморских купцов к нам и калачом
  не заманишь. Нам надо стремиться увеличивать их число, а не сгонять их с
  насиженных мест своими неразумными поступками.
   Немало принесло хану хлопот и определение границ кочевий для родов его
  орды. При принятии своего решения ему пришлось учитывать все до самых,
  казалось бы, ничего не значащих мелочей. Обращая при этом особое
  внимание на их богатство и положение в орде. На их участие в битвах, на
  понесенные ими при завоевании степи потери. И, в конце концов, на их
  другие заслуги перед ордою. Вполне естественно, что при определении
  границ кочевий хан постарался не обделить самого себя. Его род получил в
  вечное пользование густо поросший в рост человека травами и изобилующий
  удобными для водопоя многочисленных отар и табунов ханского рода
  водоемами неплохой участок на берегу лимана. Поначалу он предполагал
  получить для своего рода участок степи, где жили Филократ с Агаксием. Но
  пришлось уступить его кошевому Белдузу, отары и табуны рода которого
  ничем не уступали ханским. Кошевой Белдуз не только был его ближайшим
  советником, но и опасным соперником на ханство. Покончив с разделом
  своего участка степи и, определив границы кочевий кошеям своего рода,
  вздохнувший с облегчением хан, наконец-то, смог подумать и о сооружении
  святилища своим предкам.
   Для продолжающего почитать и преклоняться перед своим умершими
  родственниками даже намного больше, чем тогда, когда они были еще
  живыми, половца определение места установки для них святилища дело
  совсем не простое и очень даже ответственное. Его следовало расположить
  таким образам, чтобы умершие родственники всегда имели постоянную
  возможность продолжать думать и заботиться о своих все еще живущих на
  земле потомков, а так же охранять их покой и благополучие от всех внешних
  и внутренних врагов. Обследовавший с этой целью всю прилегающую к его
  аилу местность хан Китан остановил свой выбор на небольшой высотке
  неподалеку от проторенной караванами купцов тропы. И, вот, вчера вечером,
  как только угомонилась разбушевавшаяся на море и по всей степи буря, хан
  решил осмотреть к этому времени уже возведенное нанятыми им мастерами
  просторное святилище. Он с охватившим его при этом почтительным
  трепетом ощупал жирными пальцами каменные статуи своего отца,
  изображенного в сидячем положении с подвешенным у пояса кошельком, и
  убитого в последнем походе брата. Его, как воина, мастера изобразили, стоя с
  саблею и луком в холодных каменных руках. И долго еще потом он, смотря в
  их обращенные на восток суровые лица, беседовал с ними, рассказывая им о
  том, как хорошо он устроился на новом месте и, умоляя покровительствовать
  ему во всех его начинаниях, просил их не забывать о своем живом родиче.
  Закончив свой немой разговор с ними, хан подал знак терпеливо
  дожидающимся окончания беседы хана с предками сопровождающим его
  половцам. И те, подхватив на руки двух связанных белых овечек, потащили
  их в святилище, и, через мгновение, забрызгавшая из перерезанных глоток
  во все стороны кровь быстро наполнила жертвенные чаши. А пристально
  всматривающийся в безжизненные глаза истуканов хан, к немалому своему
  удовлетворению, не заменил в них ни одного намека, что они недовольны его
  даром. Осветившийся удовлетворенной ухмылкою хан еще раз окинул
  святилище восхищенными умелою работою скромно стоящих в сторонке
  мастеров глазами и, щедро одарив их, пришпорил своего нетерпеливо
  перебирающего ногами жеребца. А дома его уже дожидалось радостное
  известие: его благополучно разрешившаяся от родов жена родила ему дочь.
  Вошедший в юрту хан бережно принял переданную ему служанкою малютку
  на руки и подивился необычайной красотою девочки.
  - Слава о красоте этой малышки будет греметь по всей степи еще задолго до
  ее совершеннолетия, - подумал пристально вглядывающийся в только что
  народившегося младенца хан, - а вместе с нею не потускнеет имя и ее отца.
   Передав дочку жене, он повелел своим слугам, чтобы те уже к завтрашнему
  утру подготовили все необходимое для праздничного пира в честь рождения
  его дочери.
   Только успела заалеть на небесах взошедшая над землею утренняя зорька,
  как прогремевший на околице аила свирепый лай длинных труб возвестил
  всем половцем о начале ханской охоты. И вся степь уже прямо задрожала от
  пустившихся вскачь сотен загонщиков. Не меньше пятисот всадников с
  пронзительным присвистом и дикими воплями поскакали к заросшему
  мелким кустарником берегу лимана, а все остальные ускакали в степь. Они
  должны были с двух сторон прочесать немалый участок степи и выгнать
  навстречу еще только что начавшим просыпаться и готовиться на охоту хану
  и его знатным гостям обезумевших от страха животных. Неторопливо
  выкатывающееся из-за горизонта красное солнышко хмуро поглядывала на
  растревожившую все окрестности ораву. А развернувшиеся в цепь всадники
  еще громче застучали колотушками, поднимая притаившуюся в высокой
  густой траве диких животных, и заставляя убегать в сторону, где их и
  должны были поджидать знатные охотники.
   А самый главный сегодняшний охотник хан Китан в это время как раз
  осматривал щенков охотничьего гепарда. Недовольные щенки злобно
  скалили свои острые зубки и с угрожающим урчанием сердито топорщили
  свои белые усики. А их насторожено вращающая своей кошачьей головкою
  мама нервно била хвостом по земле. Поочередно покачивающий на руках
  темно-серые комочки хан, забавляясь их свирепостью, громко хохотал.
  - Пора, великий хан, - заторопил его подскакавший есаул, - уже слышны
  крики приближающихся к намеченному месту охоты загонщиков.
   Согласно кивнувший головою хан, выхватив у пастуха поводья, вскочил на
  спину своего горячившегося жеребца: С оглушительным грохотом забил
  бубен. А два статных молодых половца пронзительно задули в дудки, давая
  тем самым всем остальным томившимся в ожидании охотникам сигнал, что
  пришла пора и им выезжать на ханскую охоту.
   Впереди всех поскакавших к указанному месту охоты гарцевал на пегом
  жеребце хан Китан. Он был как раз в том возрасте, когда появляющиеся на
  лице морщинки делают человека мужественным и мудрым, а близость
  подкрадывающейся старости еще не очень омрачает душу. Узорчатый
  длиннополый кафтан со светлыми бирюзовыми пуговицами плотно облегал
  его все еще сохраняющую стройность фигуру. Подпрыгивающие на скаку
  золотые привески ярко поблескивали в ослепительном сиянии мгновенно
  залившего всю степь светлыми лучиками еще только-только
  приподнявшегося над землею красного солнышка. С наборного ханского
  пояса свисали сабля и украшенный маленькими серебреными пластинками
  колчан. На его ногах красовались укрытые мелким бисером и серебреными
  бляшками сафьяновые сапожки. А венчающий ханскую голову ослепительно
  белый колпак придавал ему в полном соответствии с торжественностью
  момента особую горделивую важность и степенность. На натягивающей
  поводья резвого жеребца левой руке искрился изумительной отделкою
  украшенный драконьей головкою с длинными усиками браслет. А на
  указательном пальце правой руки искрился золотой перстень тонкой работы,
  на гранатовой вставке которого была изображена закружившаяся в брачном
  танце дрофа. Скакавший рядом с ханом молодой половец придерживал на
  длинном шесте ханский бунчук с конскими хвостами и медными
  побрякушками. А позади его скакали одетые в черные колпаки кошевые и
  все остальные ханские гости.
   Великолепные кони крупной рысью вынесли отяжелевших с возрастом
  всадников на возвышающийся над местностью холм и застыли в ожидании,
  когда загонщики выгонят для их седоков дичь. Тем временем разорванное
  кольцо облавы неумолимо сужалось. И обезумевшие от страха животные
  были вынуждены убегать от пугающих их звуков туда, где их ожидали
  острые копья и меткие стрелы охотников. Заметивший поджидающую его
  опасность молодой олень остановился и, круто развернувшись, понесся в
  обратную сторону. Но несмолкающие вопли загонщиков снова заставили его
  изменить направление. И он в поисках выхода заметался из стороны в
  сторону, пока меткие стрелы бросившихся к нему охотников не оборвали его
  жизнь. А вслед за ним, как из рога изобилия, посыпались кабаны, зайцы,
  лисицы, волки. И даже несколько не обращавших внимания на заметавшейся
  вокруг них своей излюбленной живности барсов. Общая беда заставила и тех
  и других позабыть о своих страхах и кровожадных инстинктах до другого
  более благоприятного для хищников случая. И началась потеха.... Самые
  смелые и решительные охотники бросались наперерез волкам и кабанам.
  Проворные и молодые принялись преследовать лисиц и оленей. Более
  пожилые охотники удовлетворились зайцами и другой мелкой живностью. И
  только самые из них отважные считанные единицы вступали в единоборство
  с барсами. Немало диких животных прорывалось сквозь неплотный строй
  охотников и, радуясь вновь обретенной свободе, убегали от ужасающего их
  кровавого побоища. Но и куча охотничьей добычи росла прямо на глазах.
  Есаул с букаулем так ловко загнали на острие ханского копья молодого
  барса, что тому оставалось только пронзить им загнанное животное. Дичи
  становилось все меньше, да и азарт у перенасытившихся кровью охотников
  потихонечку угасал. И к концу охоты уже только одни самые молодые и
  выносливые охотники пускались вскачь за выбегающим из густой степной
  травы зайцем или лисицею. Столпившиеся возле распростертого на земле
  барса охотники с притворным восхищением вслушивались в уже
  неоднократно повторяемый рассказ есаула о победе великого хана над
  свирепым зверем. Не оставался в стороне и принимавший в этом деле самое
  непосредственное участие другой ханский слуга. Букауль тоже, время от
  времени, вставлял в его красочное повествование свои вызывающие у
  слушателей почтенный трепет ужасающие подробности. И так продолжалось
  до тех пор, пока в очередной раз надрывно прогремевшие длинные трубы не
  объявили всем участникам ханской охоты, что пришла пора возвращаться в
  аил. А там возвратившиеся с добычею охотники, передав свои богатые
  трофеи ханским поварам, заторопились в парадную юрту для поздравления
  великого хана по случаю рождения дочери.
   Успевший к этому времени переодеться в более просторную одежду хан
  Китан важно восседал на резном с прямой спинкою стуле. Слева от него
  сидела встречающая входящих в юрту гостей приветливой улыбкою его
  супруга, а возле нее на более низком табурете сидела полная половчанка с
  малюткою на руках. Проходившие в юрту гости, после обычных витиевато
  хвалебных слов поздравления, передавали свои подношения букаулю. А тот,
  предварительно показав их хану и его супруге, старательно раскладывал их
  на серебряных подносах. Желающих поздравить мстительного хана с
  долгожданной радостью было даже больше, чем достаточно. И горка
  принесенных ими с собою малютке подарков росла, как на дрожжах. И чего
  там только не было! При свете ярко пылающего костра искрились золотым
  отблеском серьги, браслеты, кольца и подвески для будущей красавицы.
  Привлекали к себе внимание и радовали глаза взирающей на них ханской
  чете предназначенные для предохранения их дочери от всяческих бед и
  напастей изготовленные из египетского фаянса жуки-скарабеи да лежащие на
  подставках львы. Немало там было погремушек и кукол с подвижными
  руками и ногами, а в самом центре груды подарков возвышался самый
  настоящий детский сервиз. Он состоял из круглого глиняного столика, на
  котором сидело четыре белых голубя с ярко красными клювами и такими же
  пронзительными глазами. На столик было поставлено глиняное блюдце с
  волнообразными краями, а на нем были аккуратно уложены сделанные из
  глины разнообразные овощи.
   Польщенный богатыми подношениями приглашенных им на пир в честь
  рождения дочери гостей хан с удовлетворением посматривал на
  переполняющие подносы их подарки. Он горделиво осматривал один
  подарок за другим своим переполненным спесью тщеславным взглядом, пока
  не остановился на вызывающем сегодня не только его восхищение детском
  сервизе. Залюбовавшись изготовленным руками воистину талантливого
  мастера белым голубем с широко распростертыми крыльями, он еще долго
  не мог отвести от него своих восхищенных глаз. И чем дольше он на него
  смотрел, тем больше он казался ему таким легким и таким воздушным, что
  где-то в глубине души он даже удивлялся, почему он не слетит со столика и
  не закружит над уже тянувшейся к нему своими ручками его дочерью.
   Приглашенные на пир гости, передав свои подношения новорожденной,
  чинно рассаживались по левую и правую от хана сторону согласно своему
  положению в степи. Ближайшие советники хана, кошевые и посланцы
  соседних ханств усаживались на расставленных скамейках, а все остальные
  прямо на расстеленных по полу юрты коврах. Молчаливые слуги быстро
  расставили перед гостями чаши со свежим кумысом. И вскоре между ними и
  благосклонно им кивающим ханом потекла неторопливая непринужденная
  беседа в основном об еще свежих у них впечатлениях от утренней охоты.
  Улыбающиеся хану подобострастными улыбками гости, восхищаясь его
  храбростью и ловкостью, еще долго перебирали подробности его схватки с
  барсом, пока в самый разгар их веселья не вошел в юрту знаменитый на всю
  степь шаман Кури. При виде которого ханские гости с нескрываемым
  изумлением уставились на не вызывающего к ним, могущественным людям
  степи, никакого почтения гордого шамана. Приближающаяся старость уже
  успела посеребрить ему волосы, но, несмотря на это досадное для всех
  остальных его собратьев обстоятельство, он все еще считался самым
  сильным и могущественным в степи шаманом. К тому же он принадлежал к
  тем немногим в степи шаманам, которые, благодаря принадлежащим им
  лично шаманским посохам, могли с легкостью преодолевать недоступную
  для многих трудную дорогу в страну предков. Наслышанный о его
  необычайных для простого смертного способностях хан и решил пригласить
  его провести посвященное рождению его дочери обращение. Однако, зная, о
  его прескверном характере, он на случай его отказа пригласил провести это
  же обращение другого шамана. Но сейчас он встретил его появление в своей
  юрте с большим удовлетворением. Ибо заполучить шамана Кури на
  рождение ребенка считалось немалой честью даже для ханских семей.
  Польщенный хан благосклонно кивнул головою, выполнившим его нелегкое
  поручение своим верным слугам, разрешая им удалиться. А сам, как и его
  гости, приготовился к созерцанию самого излюбленного в степи зрелища, с
  нескрываемым интересом рассматривая гордо стоящего перед ним шамана. А
  тот и действительно в полагающем ему полном шаманском облачении
  выглядел для собравшихся в ханской юрте суеверных половцев более чем
  устрашающе. Небрежно наброшенный на широкие плечи сшитый из шкуры
  оленя-самца шаманский плащ с обшитым узкими полосками светлого меха
  подолом напоминал всем присутствующим, что его хозяин может
  путешествовать по нижнему миру. И как за эти ворсинки с отчаянием
  цепляются неприкаянные души мертвых. Зябко поеживаясь, от охватившей
  их в присутствии могущественного шамана робости, только что
  предававшиеся разгульному веселью ханские гости мгновенно притихли. И,
  бросая пугливые взгляды на мрачно поблескивающие на них прикрепленные
  ремешками к подолу изображения обезглавленных одноруких человечков, с
  ужасом вслушивались в тихий перезвон колокольчика. Не придавал
  знаменитому на всю степь шаману кротости и его шаманский нагрудник.
  Тускло подмигивающая им оголенными ребрами вышитая на нагруднике
  грудная кость птицы навеивала на хана и его гостей какое-то в ожидании
  неприятных предчувствий смутное беспокойство. А прикрепленные к кольцу
  вышитого в середине нагрудника оленьим волосом сердца шамана
  устрашающие на вид духи-помощники еще больше нагоняли на них страха.
  Так что, самые робкие из ханских гостей тут же пугливо опускали свои
  поникшие взоры к низу. И даже похожие на огромные медвежьи лапы,
  сшитые из оленьей кожи со сделанною сверху выпушкою медвежьего меха,
  шаманские сапоги не придавали ханским гостям силы для борьбы с
  унижающей их робостью. А совсем наоборот, они еще больше усиливали
  веру хана и его гостей в том, что для этого шамана нет ничего невозможного
  но всем белом свете. Ибо тот, кто уже успел их, как следует, рассмотреть,
  только ойкал в тихом испуге. И тут же в тщетной надежде оградить себя от
  злобно поглядывающих на него с голенищ сапог духов-помощников шамана
  хватался за охраняющий человека от злых духов талисман. Но больше всего
  вводило всех их в робость, и устрашала изображавшая из себя рогатую
  голову оленя-самца шаманская шапка. Прикрепленное впереди нее
  изображение ножа вводила всех в смертный ужас. Да и свисающая сзади,
  разрезанная в низу на три украшенные крупными бусинками ленты, коса
  напоминала им о цепляющихся за нее во время путешествия шамана по
  загробному миру злых духах. И от одного только этого понимания ханским
  гостям, как, впрочем, и самому хану, становилось не по себе. Хорошо еще,
  что непрерывное дребезжание прикрепленных к шапке колокольчиков,
  наглядно всех убеждала, что хоть в данное время ни один злой дух не
  осмелиться уцепиться за косу и присмотреть среди гостей хана свою
  очередную жертву.
   Шаман неторопливо отвесил поглядывающему на него с нетерпением хану
  низкий поклон и проговорил глухим сиплым голосом:
  - Зачем твои воины прервали мое затворничество? Во имя какой благой цели
  я понадобился прославленному на всю степь своими победами над врагами
  великому хану?
  - У меня, шаман, родилась дочь, - гордо ответил ему хан. - Я хочу, чтобы ты с
  помощью подвластных тебе духов посетил темный мир моих предков и
  попросил их быть не только благосклонными к моей дочери, но и подарить
  ей достойное дочери хана имя.
   Молча выслушавший положенные в таком случае слова хана шаман,
  положив бубен, колотушку, посох и шаманскую шапку у ярко пылающего
  костра, несколько раз прошелся возле истомленных ожиданием его
  представления ханских гостей. И, пристально вглядываясь в их сгорающие от
  нетерпения глаза, бросил в огонь из подвешенного к его поясу кожаного
  мешочка несколько щепочек зеленого порошка: заклубившийся под пологом
  голубоватый дымок мгновенно переполнил ханскую юрту благоуханием
  степных трав. И оно, это напущенное шаманом благоухание, ни каким
  образом не подействовало на застывших в ожидании скорого интересного
  зрелища гостей хана, что нельзя было сказать о самом шамане Кури. Вдыхая
  в себя его аромат, застывший на месте шаман с каждым очередным
  мгновением все больше и больше уходил в себя, в свои мысли, в совершенно
  другой неведомый для простого смертного человека мир. Мир чуждый
  живущим не земле людям, но так всеми нами желанный и безо всякого на то
  сомнения прекрасный в своей воистину удивительной неповторимости. И
  уже только тогда, когда его сознание, наконец-то, сумело полностью
  отрешиться от окружающей его жизни, он медленно, словно не просто
  наклонялся за бубном, а бил низкий поклон кому-то невидимому хану и его
  гостям, наклонился. Поднял с пола бубен с колотушкою, и в юрте
  послышались под его подражающее голосам волка, медведя и совы тихое
  завывание, а так же призывающие духов-помощников глухие редкие удары.
  Удары шамана колотушкою по бубну потихонечку учащались. И
  внимательно к ним прислушивающиеся ханские гости, с легкостью
  улавливая соответствующие приходу очередного духа-помощника более
  сильные удары колотушкою по бубну, оживленно между собой заспорили,
  гадая, а какой именно дух мог объявиться сейчас перед шаманом. А по-
  прежнему не обращавший на них никакого внимания шаман Кури бил
  колотушкою по бубну все быстрее и быстрее. Так что, вскоре, его удары уже
  слились в единый, лишь изредка прерывающийся, с приходом запоздалого
  духа-помощника, особенно сильным ударом, грохот. И этот грохот уже
  совсем скоро стал таким нестерпимым, что только веками укоренившееся в
  половцах почтительное преклонение перед посредниками между светлыми и
  темными мирами шаманами заставляла ханских гостей терпеливо
  дожидаться его окончания. Но вот бубен утих, и вздохнувший с облегчением
  шаман начал свой разговор с отозвавшимися на его зов духами-
  помощниками. В своей протяжной негромкой песне он направлял их в
  разные стороны света, в верхний и нижний мир с наказом: узнать там все о
  судьбе только что родившегося ребенка. Покорные воле могущественного
  шамана духи-помощники направлялись в указанные им места. Но, выполняя
  такое несложное его поручение, они, по мнению неприятно кривившегося
  шамана, слишком долго там блуждая, задерживались с собранными о только
  что родившейся ханше сведениями. И уже начинающий терять свое терпение
  шаман строго потребовал от них немедленно возвратиться и рассказать ему
  обо всем ими там увиденном и услышанном. Однако еще немало пришлось
  попотеть бедному шаману, пока его духи-помощники не стали один за
  другим потихонечку возвращаться, и докладывать ему о выполнении данного
  им поручения. Недоумевающий шаман, терпеливо вслушиваясь в их
  короткие сообщения, в ответ только недовольно покачивал своей головою.
  Ибо посланные им для сбора понадобившихся ему сведений духи-
  помощники не отыскали в Нижнем мире предков этой девочки, а в Верхний
  мир они и вовсе не смогли попасть из-за оказывающих им на этот раз
  сильное противодействие враждебных шаману сил. Создавалось такое
  впечатление, что или этой девочки еще не только не существовала на белом
  свете, или она вообще не была рождена женщиною. Но, так как шаман не мог
  не верить своим собственным глазам, то такое противоречащее истине
  предположение ему не следовало принимать во внимание. Потерявший
  терпение шаман, строго отчитав не выполнивших поручение духов-
  помощников, решил, что ему будет лучше самому отправиться в это
  необычайно трудное опасное путешествие.
   Внимательно следившие за неравной борьбою мужественного шамана с
  противостоящими ему враждебными духами хан и его гости, конечно же, не
  догадывались о том, что сообщили духи-помощники своему хозяину. Однако
  и им со стороны было тоже хорошо видно, как порою нелегко приходится
  бесстрашному шаману. И они, переживая за него и высказывая ему свое
  одобрение, то и дело поддерживали его не показное бесстрашие громкими
  ликующими возгласами.
   А сам шаман, поручив слуге греть у костра бубен, подбросил колотушку
  вверх с таким расчетом, чтобы она, прежде чем упасть на устеленный
  коврами пол ханской юрты, обязательно перевернулась несколько раз в
  воздухе. Колотушка у шамана Кури была непростая, а с раскрашенной
  вогнутой частью в два цвета: синий и красный. С такой колотушкою он мог
  путешествовать не только в Верхний, но и в Нижний мир. Три раза бросал
  шаман вверх свою колотушку. И все три раза она падала на пол обтянутой
  оленьей шкурой выпуклой стороною вверх. Противостоящие ему
  враждебные злые духи настойчиво рекомендовали ему отказаться от
  путешествия за необходимыми сведениями о только что родившейся девочке
  в Нижний мир. Тогда шаман, желая узнать истинную причину
  неблагоприятного для него гадания, снова призвал себе на помощь духов-
  помощников. И снова с нетерпением дождавшись их возвращения, он был
  вынужден признать для себя, что на этот раз противостоящая ему сила
  особенно велика и могущественная.
  - Нет, и нет! Мне, пусть и наделенному немалыми возможностями, но просто
  смертному человеку никогда не победить противостоящих на этот раз таких
  могущественных сил! - восклицал про себя оробевший шаман.
   Но грозно взирающий на него со стула хан не оставлял ему другого выбора.
  И он, собравшись с силами, подавил в себе нерешительность. Он не мог себе
  позволить озлоблять против себя мстительного хана, а поэтому решился
  отправиться в это сегодня так для него опасное путешествие.
  - Мне лучше самому отправиться в Нижний мир и, отыскав там предков этой
  девочки, попытаться узнать у них причину такого необычно сильного
  сопротивления враждебной мне силы, - решил про себя шаман и начал
  собираться в дорогу.
   Все это время, не отводящие от него уже прямо пылающих от сжигающего
  их любопытства глаз, ханские гости, конечно же, ничего не знали и даже не
  могли догадываться обо всем, что сейчас происходило с внешне как всегда
  невозмутимым шаманом. Но, предугадывая для себя, в какое опасное
  путешествие он сейчас собирается. Они с нетерпением дожидались
  дальнейшего развития событий, сулящих для их уже давно истосковавшихся
  в серой повседневности душ немало волнующего и увлекательного.
   А думающий сейчас больше о собственной безопасности, чем о реакции на
  его представление ханских гостей, шаман с прежней неторопливостью
  поднял с пола свой посох и, яростно потрясая отгоняющими от него злых
  духов подвесками и колокольчиками, отправился в Нижний мир. Он недолго
  искал там предков хана и его жены. Но они, к его немалому удивлению,
  признавая, что хан и его жена их потомки, в тоже время наотрез
  отказывались от только что родившейся у ханской четы девочки. Так и не
  найдя в Нижнем мире ответа на уже вконец измучивший его сегодня вопрос,
  возвратившийся ханскую юрту шаман сразу же начал готовиться к
  путешествию в Верхний мир. На этот раз он, уже учитывая, что очередное
  его путешествие будет намного опаснее и труднее первого, готовился к нему
  с особой тщательностью и основательно. А потом, отложив в сторону уже
  ставший ему без надобности свой посох, надел на себя способствующую его
  проникновению в небесные высшие сферы шаманскую шапочку. И, с
  остервенением кромсая ножом преграждающие ему путь густые облака,
  запарил в небесных просторах, все ближе и ближе пробираясь к
  недоступному, за редким исключением, для простых смертных людей
  Верхнему миру. Вполне естественно, что в это путешествие он никак не мог
  отправиться вместе со своим намертво прикованным к земле бренным телом.
  Совершить подобное до сих пор еще не удавалось ни одному живущему на
  земле человеку. А в это второе, как, впрочем, и в его первое путешествие в
  Нижний мир отправилась только одна его внутренняя сущность. То есть, то,
  что и определяет в земной жизни человека человеком. Что не только
  осмысливает его существование, но и постоянно подталкивает его к
  добропорядочной и угодной светлым небесам жизни на земле. В общем,
  именно то, что в простонародье принять считать человеческой душою.
  Поэтому не отводивший от шамана своих пытливо-настороженных глаз хан
  вместе со своими гостями тоже могли представлять его предполагаемое
  всеми ими путешествие по далеким недоступным для живого человека мирам
  только в своем воображении. А на самом деле, в действительности, они в это
  время были просто оглушены его ни на одно мгновение не
  прекращающимися сильными ударами по бубну и слившимся в единый гул
  бряцанием подвесок и колокольчиков. Переполняясь неприятными
  предчувствиями, они, как завороженные, смотрели на все происходящее
  перед ними широко раскрытыми от ужаса глазами. И, опасаясь ненароком
  хоть чем-нибудь навредить отчаянно сражающему шаману с враждебными
  злыми духами, они уже не только не решались подбадривать его
  одобряющими выкриками, но и даже дышать в его сторону.
   А призывающий себе на помощь всю свою мощь шаман уже оглушительно
  громко заревел быком, зарычал грозным львиным рыком, но ничего не мог
  поделать с преградившей ему дорогу огромной монолитной темною силою.
  И как он не пытался пробить ее оленьими рогами, как не полосовал ее ножом
  она, не пуская его в Верхний мир, не уступала. Она лишь только надрывно
  стонала от его очередного удара по ней и пронзительно визжала, как
  недорезанная свинья, когда он пускал в дело прикрепленный к шаманской
  шапке нож, но не сдвинулась с места даже на йоту. У смертного человека,
  как бы он при этом не был силен и могуществен, силы не беспредельны. А у
  смертельно уставшего шамана все еще не было ни одной лишней секундочки
  даже на то, чтобы протереть застилающий ему глаза пот. Но и самой темной
  силе, по всей видимости, тоже досталось от него немало, раз она решилась
  заговорить с ним первой.
  - Шаман, ты очень могущественный, - вдруг услышал он ее ужасный голос,
  при звуках которого у бедного шамана стыла кровь в жилах, - но на этот раз
  тебе не победить меня. Слишком много темной силы заинтересовано в
  сокрытии тайны рождения и будущей жизни только что родившейся в
  ханской семье девочки. Мне понятны твои затруднения в данном случае и то,
  что тебе нужно будет хоть что-то сказать нанявшему тебя для совершения
  обращения хану. И поэтому я предлагаю тебе заключить со мною сделку.
  Согласно которой тебе будет дозволено увидеть малую часть из бесконечной
  жизни этой девочки, а ты должен будешь вернуться обратно на землю и уже
  больше меня не беспокоить.
   Не позволив опешившему шаману даже хотя бы немного предварительно
  обдумать ее предложение, она сразу же подключила его сознание к
  запланированной неумолимою судьбою земной жизни ханской дочери. И
  перед ошеломленным всем, с ним сегодня случившимся, шаманом
  неторопливо поплыли картинки из будущей жизни только что родившейся
  девочки, но только до ее пятнадцатилетия. А на шестнадцатом году, эти
  рассказывающие о жизни этой девочки картинки по непонятной для шамана
  причине оборвались.
  - Ты узнал все, что тебе надобно знать о дальнейшей жизни этой девочки, -
  снова услышал шаман, заговоривший с ним ужасающий голос темной силы, -
  а сейчас отправляйся обратно в ханскую юрту.
   Шаман Кули не привык отступать перед темною силою, но на этот раз он
  решил, что ему будет лучше ей уступить. Слишком могущественною была
  противостоящая ему темная сила, и был уже слишком утомленный борьбой с
  нею сам шаман. Однако даже, несмотря на уже сделанную темной силою ему
  уступку, он все еще был в очень затруднительном положении. В показанных
  ему картинках ханская дочка была признанной красавицею на всю степь,
  умной и рассудительной девочкой. Такой дочерью не только ханская, но и
  любая другая половецкая семья должна была гордиться. Но эти же самые
  картинки показали ему ее и с другой стороны. Богатая привольная жизнь
  чаще всего развращает человека и не способствует воспитанию у него
  крепких моральных принципов, а также не побуждает его к строгому
  исполнению установившихся в человеческом сообществе норм и правил
  поведения. Поэтому уже неплохо знающий окружающую его жизнь шаман
  не удивился, увидев какой она станет лицемерной и развратной в свои
  пятнадцать лет. Пока еще никто из сильных мира сего не отличался
  целомудренностью и крепкими моральными устоями. Лишь одно пугало и
  настораживало пожилого шамана в этой покрытой для него мраком
  загадочной истории: необычайная красота и еще небывалый на земле острый
  ум у только что родившейся девочки. Ибо, как известно, красота и ум при
  неограниченной власти нередко сопутствуют с большими злодеяниями. Но у
  шамана Кури было на редкость доброе и отзывчивое сердце. И он выбрал для
  новорожденной светлое и теплое имя Титина, надеясь, что оно поможет ей в
  ее укрытой мраком неизвестности жизни. А в последних аккордах своего
  обращения он протяжным голосом негромко запел о богатой и привольной
  жизни ханской дочки. Он не опустился до лжи, а просто умалчивал в своей
  песне о непредсказуемости ее судьбы в то время, когда ее тело созреет для
  неукротимых желаний и таких сладостных для всех живущих на земле людей
  соблазнов, дивно распустив прелестные розы женского ничем неотразимого
  очарования. Он пел о ее редкостной неземной красоте, и о толпах с жадным
  нетерпением добивающихся ее внимания и любви поклонниках.
   Хан Китан и его гости ничем не высказали своего недоумения, что шаман в
  своих предсказаниях отразил одни только детские годы совсем недавно
  появившейся на белый свет девочки. И тем более не придали никакого
  значения такому необычайно трудному для могущественного шамана
  обращению. По крайней мере, внешне они остались вполне
  удовлетворенными предсказаниями шамана, и сейчас бурно восхищались его
  безо всякого на то сомнения талантливым и неподражаемым мастерством. Не
  забывали они и о главных виновниках сегодняшнего торжества, льстиво
  поздравляя довольно ухмыляющегося хана и его раскрасневшуюся от
  избытка охватывающих ее при этом чувств супругу с рождением у них
  красивой умной дочери.
   Вбежавший в юрту букауль доложил вопросительно посмотревшему на
  него хану, что к посвященному рождению его дочери пиру уже все
  подготовлено.
  - Неси! - коротко повелел хан, и проворные слуги быстро расставили перед
  гостями чаши со свежим кумысом и переполненные вкусной снедью
  подносы.
   Титина, а настоящее ее шибианское имя было Холида, молча лежала на
  руках у няни и смотрела не все происходящее вокруг нее своими умненькими
  раскосыми глазками. Она была рада, что ей в очередной раз повезло родиться
  в семье богатого могущественного хана.
   В воскресение, когда жители небольшого приморского поселка, предаваясь
  праздному отдыху, отсыпаются за всю уже ими прожитую трудовую неделю,
  редко кто из них встречает восход красного солнышка. Но в это воскресение
  у только-только выкатившегося из-за горизонта красного солнышка были, по
  крайней мере, две поклонницы. Елена с Марией, выйдя из своих уютных
  домиков к причалу еще задолго до восхода солнце, уже успели отмыть до
  зеркального блеска принадлежащую их мужьям лодку. А прямо сейчас
  заканчивали ее украшать цветами и разноцветными ленточками. Что же
  заставило их так рано, как говориться, ни свет, ни заря взяться за обычно
  выполняемую мужчинами работу? Разве они в эту ночь страдали
  бессонницей? Или у них на сегодня не было никакой другой более
  подходящей им работы? Нет, и нет! Они также как и все остальные их
  односельчане были совсем не прочь продлить свой утренний сон, еще хотя
  бы на пару часиков. Да, и своей чисто женской работы по дому у них тоже
  было, как говориться, невпроворот. Но сегодня они посчитали своим
  материнским долгом выйти пораньше на берег к лодке и подготовить ее к
  приходу мужчин. Ибо сегодня ровно через час после восхода солнца должно
  было состояться гадание на ожидаемую судьбу только что родившихся у них
  детей. Зная, из опыта своих матерей и бабушек, что мужчинам в этой жизни
  везет больше, чем женщинам, они, конечно же, не противились, что ловить
  для гадания рыбу будут именно мужчины. Но уверенные, что лучшая рыба,
  прежде чем попасться на крючок, обязательно выберет более красивую и
  опрятную лодку, они ни за что не свете не согласились бы доверить такую
  важную работу своим мужьям. Отдраив старую рыбацкую лодку, они еще
  долго украшали ее цветами и обвязывали порхающими на свежем утреннем
  ветерке разноцветными ленточками. В одночасье помолодевшая лодка к
  концу их работы на ней уже выглядела на фоне окружающих ее невысоких
  скал и отливающего изумрудной синевою безбрежного моря просто
  сказочной каравеллой. Усталые, но безмерно счастливые, трудолюбивые
  женщины, обмахнув рукавами рубах выступивший на их лбах пот, с
  удовольствием окинули придирчивыми взглядами только что проделанную
  ими работу. И, не найдя на лодке ни одной своей недоделки, заторопились по
  своим домам. Они не хотели, чтобы уже где-то собирающиеся на скорое
  гадание мужчины застали их не берегу. Согласно строгому требованию
  бытующего среди их односельчан поверья родившие младенцев женщины ни
  в коем случае не могут принимать участие в гадании по определению их
  дальнейшей судьбы. Но разве такое предвзятое к ним отношение не было
  обидным для самих матерей!? Кому же это еще, как не им, главным
  виновникам в появлении на этот белый свет маленьких человечков, следует
  участвовать в гадании!? И у кого еще может быть, кроме их матерей, самое
  сильное желания счастья в этой такой непростой и донельзя запутанной
  жизни на земле своим детям!? Но именно сейчас разбегающимся по своим
  домам Елене и Марии было не до пустых сетований, а тем более не до каких-
  то там обид. Они во время гадания будут покорно сидеть дома. И даже в
  мыслях не пожелают выглянуть в окошко, чтобы узнать как там дела у
  принимающих участие в гадании мужчин. Счастье своего ребенка - им
  намного дороже самой жгучей материнской обиды.
   Одетые в белоснежные туники мужчины, держа в правой руке длинную
  веревку с привязанным к ней двойным с вогнутыми остриями крючком,
  неторопливо подходили к празднично убранной лодке. Участие в подобном
  гадании не терпело не только легкомысленного к нему отношения, но и
  всегда присущей людям излишней суетливости и нерасторопности. Поэтому
  они, заранее обдумывая каждое свое движение и каждый свой последующий
  шаг, шли с непривычной для них в обычное время молчаливостью и
  сосредоточенностью. Подойдя к лодке, они подождали, пока Агаксий не
  поставит в нее горшочек с еще вчера выловленными им маленькими рыбками
  для наживки, а Филократ не накроет куском тонкого белоснежного полотна
  лежащий возле лодки с широким плоским верхом валуи. Самый пожилой
  рыбак Теламон, тесть Агаксия, неторопливо расставил на этом своеобразном
  столе десять расписных с резко склоненными ко дну стенками деревянных
  чаш и, наполнив их вином, попросил остальных поднять свои чаши.
  Участвующие в гадании рыбаки охотно их осушили и, дружно упершись в
  борта лодки, с легкостью столкнули ее в воду. Тем временем Агаксий
  поставил парус и задувший в него легкий шаловливый ветерок в одно
  мгновение отнес их в ласковое спокойное море. Бросив якорь в воду, и
  расположившись по пять человек с каждого борта лодки, они, насадив на
  крючки наживку, забросили веревки в море.
   Три раза забрасывали все время сохраняющие необходимое в таком случае
  молчание рыбаки свои веревки в морскую воду, и всякий раз каждый из них
  вытаскивал нетерпеливо бьющую хвостом по днищу лодки крупную рыбу.
  После третьего их броска Агаксий, втащив в лодку якорь, направил
  послушную его рукам лодку к берегу, с которого уже радостно замигали им
  отсвечивающими при ярком солнечном освещении красными черепичными
  крышами их родные дома.
   Причалив к берегу, они вытащили лодку на песок и, разложив
  выловленную рыбу именно в той последовательности, как она и ловилась,
  снова взяли в руки наполненные Филократом чаши. Приосанившийся
  Теламон передал свою чашу Агаксию, а сам начал внимательно вглядываться
  в разложенную на песке рыбу, предугадывая по ней предстоящую земную
  судьбу для своих только что родившихся внуков.
   Молча, рассматривая каждую выловленную ими сегодняшним утром рыбу,
  он оценивал ее не только по величине и по внешнему благополучию, но и
  старался предугадать ее характер. И что особенно было для него важным, а
  порою и определяющим, ее месторасположение по отношению к остальным
  разложенным на песке рыбам. Радовалась у седого, как лунь, старого кузнеца
  при этом душа. Ибо лежащие на песке рыбы не предвещали его внукам
  ничего такого, за что ему и их родителям было бы в возможном скором
  будущем стыдиться и горько сожалеть об их недостойном поведении.
  Хорошую и вполне достойную жизнь проживут его внуки. Все - чего только
  не хотела пожелать им его старое любящее сердце - все это он ясно видел в
  отчаянии бьющихся на сыром песке рыбах. Его внуки, согласно положению
  выловленных рыб, будут совестливыми и безукоризненно честными людьми.
  И у них по предсказанию все тех же рыб будет счастливое привольное
  детство. Они в своей жизни скоро встретятся со своей единственной
  любовью, но.... Ошарашенный только что им увиденным на песке искренне
  возмущенный несправедливостью подобного гадания старый Теламон
  поспешил отвести в сторону свои вознегодовавшие глаза. И, уже больше
  вовсе не желая предугадывать предстоящую его внукам судьбу дальше,
  поднял их к голубеющему над ним небосклону со слабою надеждою, что так
  непонравившаяся ему рыба исчезнет или каким-нибудь чудом смешается с
  лежащими подле нее рыбами. Но нетерпеливо поглядывающие не него
  рыбаки торопили, и он был вынужден снова вернуться к прерванному
  гаданию. А на песке, к его немалому огорчению, все оставалось по-
  прежнему. И та, так не понравившаяся ему рыба, словно нарочно, так сильно
  забила своим хвостом, что не обращать на нее внимания, он уже был просто
  не в состоянии. Расстроившись еще больше, Теламон поспешил перейти не
  другую сторону лодки, но и там его поджидала такая же определяющая
  долготу жизни новорожденных рыба. И тогда не желающий соглашаться с
  тем, что его внуки могут уйти из жизни в таком юном возрасте, Теламон
  решился на крайнее средство. Обернувшись к молчаливо дожидающимся
  окончания его гадания рыбакам, он попросил их еще раз проверить,
  правильно ли разложены на песке их рыбы.
  - Моим внукам лучше лишиться в жизни чистой и светлой любви, чем
  умереть в таком раннем возрасте, - подумал про себя обеспокоенный
  предстоящей для его внуков судьбою Теламон.
   Подобными уловками пусть и не часто, но все же изредка пользовались при
  гадании умудренные долгой жизнью на земле старики, а поэтому ничего
  такого плохого не заподозрившие рыбаки подошли к разложенным по песку
  своим рыбам.
  - Все рыбы лежат на своих местах, - один за другим ответили ему
  проверившие месторасположение своих рыб относительно друг дружки
  рыбаки.
   Последняя его надежда на случайно закравшуюся при гадании ошибку
  испарилась, как дым, и тяжело вздохнувший Теламон в последний раз
  окинул взглядом лежащих не песке рыб. По всему выходило, что у его
  внуков будет хорошая жизнь, но не долговечная. Когда именно они оставят
  земной мир, Теламон точно определить не мог, но было видно, что
  угрожающая им смертельная опасность наступит вскоре после того, как они
  выйдут из детского возраста. Все это, за исключением их недолговечности,
  он и рассказал с нетерпением дожидающимся окончания его гадания
  молодым отцам. Да и кто, на его месте, осмелился бы сказать им об этом!?
  Кто решился бы омрачить их счастье от еще не да конца осознанного ими
  отцовства!?....
  - Да, и, вряд ли, стоит так слепо доверяться нашему доморощенному
  гаданию, - подумал про себя успокаивающий свою бунтующую совесть
  Теламон, - ведь и сама их дальнейшая жизнь все еще может повернуть по-
  иному.
  - Да будет так! - дружно выкрикнули рыбаки и, утверждая его гадание,
  залпом осушили наполненные вином чаши.
   А между тем на всем морском побережье начинался воистину прекрасный,
  лишь изредка отпускаемый скупой и во всем расчетливой природою,
  денечек. На ослепительно чистом голубом небосклоне не просматривалось
  ни единого облачка. Весело сияющее на небесах яркое солнышко
  старательно высвечивала живущим на побережье людям самые укромные
  прекрасные места. И, радуя им всем глаза, настраивала их заскучавшие в
  серой повседневности души на благодушие и непоколебимую уверенность в
  завтрашнем дне. Никто и ничто не желало верить, что, как всегда,
  главенствующему на земле над добром злу все же удастся испортить им всем
  в такое воистину божественное очарование настроение. И весь этот светлый
  денечек в домах Филократа и Агаксия их трудолюбивые жены уже почти
  валились с ног, приготовляя все необходимое для вечернего пиршества в
  честь рождения их детей. В заранее назначенное время в просторном доме
  Филократа начали собираться празднично одетые односельчане. Мужчины
  натянули не себя цветастые до колен рубахи. Перепоясались узорчатыми
  поясами, а надетые на них узкие брюки заправили в голенища высоких сапог.
  Их же горделиво шествующие рядом с ними жены красовались в
  украшенных бусинками и вышивками византийских хитонах с отточенными
  мелким бисером рукавами. Войдя в дом, мужчины чинно усаживались на
  стоящих возле составленных вместе торцами друг к дружке столов
  скамейках. А их жены, не без зависти поглядывая на недавно подаренные
  Филократом своей жене изящные серебряные сережки и ожерелье из трех
  ниток темно-лиловых стеклянных бус, тут же начинали обсуждать с Еленою
  и Марией утреннее гадание. С приходом всех позванных на крестины гостей
  Филократ с Агаксием зажгли в расставленных на столах подсвечниках свечи
  и пригласили всех к столу. Гости не заставили себя долго упрашивать, и
  разрумянившиеся хозяйки, пока Филократ с Агаксием расставляли перед
  ними чаши и глиняные кувшинчики с вином, успели заставить столы
  приготовленным ими еще заранее угощением.
   Убранство столов полностью удовлетворяло невзыскательные вкусы
  собравшихся на крестины гостей, и настраивала их на приятный веселый
  вечер. В глиняных мисках, в окружении блюд с отварной и жареною рыбою,
  домашних солений и обилия свежих душистых фруктов, дымилась отварное
  мясо в густом пряном соусе. Да, и распространяющие во все стороны
  душистый аромат нарезанные толстыми ломтями караваи свежеиспеченного
  хлебушка тоже приятно дразнили участвующим в пиршестве односельчанам
  их обострившееся в этот вечер обаяние.
   Теламон благословил ломившиеся от расставленного на них угощения
  столы, и, ухватившись за маленькую петлевидную ручку, приподнял
  наполненный вином кувшинчик. Рука старого кузнеца невольно задержалась,
  предоставляя ему возможность вдоволь насладиться работою талантливого
  мастера. А кувшинчик с объемным биконическим переходящим в короткое
  цилиндрическое горло туловом, с немного отогнутым наружу венчиком в
  сочетании с приподнятым кверху сливом и на самом деле, поражая
  воображение своими изящными формами, выглядел просто восхитительно.
  - Его изготовили воистину золотые руки, - одобрительно буркнул он, наливая
  полные чаши себе и родителям новорожденных. А потом, еще немного
  выждав, пока не наполнятся чаши терпким вином у остальных гостей, он
  начал по-старчески немного сипловатым голосом полагающую в таком
  случае речь:
  - И как же давно все это было....Уже и в нашей стариковской памяти
  начинают потихонечку стираться рассказы прадедов о тех временах, когда
  наши предки, погрузив на огромные лодки свои пожитки, отправились
  искать на этих скалистых берегах для себя лучшей доли. Многие из них, не
  выдержав сурового местного климата, повернули обратно, а оставшиеся
  построили город и зажили в нем, промышляя ремеслами и торговлею,
  свободными и ни от кого не зависящими. Они жили в нем безбедно и в
  полном достатке, но никогда не ощущали себя здесь полностью
  счастливыми. Ибо на пути к их счастью всегда стаяла суровая и беспощадная
  ко всем слабым и униженным степь. Она постоянно держала наших предков
  в крепких объятиях страха за свою жизнь, за свою свободу и независимость,
  за свое накопленное тяжелым изнурительным трудом имущество. Много раз
  степь посылала под стены города несметные полчища своих жестокосердных
  сыновей, и всякий раз их свирепый напор откатывался назад, разбившись о
  мужество и бесстрашие защищающих его горожан. Но, в конце концов, дикая
  сила степи победила. И превращенный в руины город напоминает сейчас
  всем нам, немногочисленным потомков уцелевших тогда его жителей, о том,
  кто мы такие и откуда родом. Немного осталось нас, но мы всем сердцем
  полюбили это приютившее нас побережье и называем ее своей новой
  родиною. Мало нас осталось, но крепкий и здоровый корень всегда дает
  жизнь многочисленным побегам, из которых со временем вырастают
  могучие высоченные деревья. Так давайте опрокинем, друзья, полные
  хмельного вина чаши за наши новые побеги, за только что родившегося
  Бакиса и Марийку! Давайте осушим их до дна, чтобы наша новая родина
  признала этих детей своими, и взяла их под свое покровительство! Ибо я не
  сомневаясь, что это суровая степь позвала к себе наших предков вовсе не для
  того, чтобы со временем, уничтожив весь наш род, стереть даже саму память
  о нашем присутствии в этих краях. Я уверен, что она тогда позвала наших
  предков только потому, что очень сильно нуждалась в их помощи и
  поддержке. И вполне возможно, что эту помощь и должны будем оказать ей
  мы, их потомки, для которых она уже давно стала родной и любимой.
   Так пусть наш род будет нескончаемым! И пусть наша нелегкая судьба
  чаще одаривает нас такими прекрасными детьми! И пусть растут они на
  радость нам и своим родителям честными и порядочными людьми! Ибо
  только на одной совести и чистоте своих помыслов и держится весь род
  людской!
   Допоздна веселились гости, но ближе к полуночи начали расходиться по
  домам, чтобы еще успеть выспаться до рано начинающегося завтрашнего
  трудового дня. Разошлись, оставив для уже мирно посапывающих в соседнем
  доме новорожденных подарки. Среди подарков были: свистульки,
  погремушки и несколько шаровидной формы сосудов с боковой ручкою и
  острым горизонтальным носиком. Протекающая через этот носик жидкость
  могла просачиваться только отдельными каплями. А сверху сосудов имелось
  закрытое ситом отверстие, предохраняющая попадание внутрь пенок от
  горячего молока. Жителям маленького приморского поселения было не до
  ханской роскоши, но и они старались делать все от них зависящее, чтобы их
  дети росли сильными и здоровыми.
  
   1992 год
  
  
  Глава третья.
  Время и нравы - неумолимы.
  
   В этих бескрайних степных просторах порою, кажется, что в них даже само
  время замедляет свою равномерную поступь. И в самом деле, если
  понаблюдать со стороны за лениво осматривающими табуны пастухами или
  за неторопливыми в своих повседневных делах кочевниками, то создается
  впечатление, что время для них просто затаило свое дыхание. И только на не
  так уж и частых в степи торжествах они по убеленным сединою волосам и по
  быстро взрослеющих детей давно не встречаемых друзей с грустью для себя
  обнаруживают, что внешняя неторопливость времени обманчива. А ведь им
  еще только вчера казалось, что все у них еще впереди, и что они еще успеют
  многое в своей жизни переделать и совершить. Но, как оказалось, они в своей
  жизни еще не успели даже, как следует, осмотреться вокруг себя, а она у них
  уже подходит к концу. Однако праздничное разгульное гуляние никогда не
  оставляет их наедине со своей грустью. И они, потихонечку втягиваясь в ее
  головокружительную карусель, с нарочито оглушительно дикими воплями и
  пронзительным гиканьем стремительно несутся в безудержной скачке, с
  удовлетворением поглядывая на пока что остающуюся позади неокрепшую
  молодежь. Ибо только во время быстро сменяющихся состязаний с
  зажигательными плясками они по участившему биению своих сердец уже
  начинают ясно ощущать для себя, как неумолимо стремительным бурным
  потоком течет время, мерно отсчитывая отпущенную им судьбою секунду за
  секундою, день за днем и год за годом.
   Прошло ровно девять лет. И дочь хана с каждым очередным днем все
  больше наливалась обещанной ей Творцом женской прелестью и
  очарованием, как созревающее наливное яблочко в похожие деньки. О ее
  уме, рассудительности и неземной красоте уже разговаривали не только на
  всех караванных тропах, но и даже в самых дальних аилах необъятной степи.
  Так что, Холида, когда до ее прелестных ушек докатились отголоски своей
  славы, даже немного обеспокоилась, и начала время от времени намеренно
  допускать невинные детские шалости и оплошности. А не имеющий ничего
  против подобных слухов хан Китан в ответ только довольно ухмылялся и, не
  скупясь на жертвоприношения своим предкам, неустанно благодарил небеса
  за оказанную ему милость. Совсем иные заботы были все это время у
  жителей маленького приморского поселка. Их мысли и чаяния в отличие от
  членов ханской семьи были более приземленными и направлены только на
  улучшение благосостояния своих семей. И Филократ с Агаксием в этом деле
  за прошедшие девять лет тоже кое-чего добились. Они по-прежнему вели
  совместное хозяйство. И у них неподалеку от поселка уже паслась небольшая
  отара овец. Несколько коров вдоволь обеспечивали их разросшиеся семьи
  молоком и маслом. А для перевозки предназначенного на продажу в
  ближайшем торговом городке товара они использовали приобретенных ими
  несколько лет назад четырех коней и двух верблюдов. Благодаря мудрой
  политике предусмотрительного хана Китана в последнее время в
  разбросанные по побережью торговые городки зачастили со своими
  товарами византийские купцы. Они охотно скупали у местных рыбаков
  сухую, маринованную и соленую рыбу, тем самым, увеличивая на нее спрос
  и делая доходы Филократа с Агаксием постоянными. Для засолки
  выловленной из моря рыбы друзья соорудили на просторном дворике
  Филократа специальные ванны, добывая необходимые для этого дела плиты
  из развалин города своих предков. Да, и с подрастающими здоровыми и
  послушными детьми у них тоже особых хлопот не было. У Филократа после
  Бакиса родились еще мальчик и девочка, а у Агаксия, кроме Марийки, уже
  был и семилетний сын. Подрастая, их дети потихонечку втягивались в работу
  по поддержанию в порядке их все время разрастающегося хозяйства и
  становились незаменимыми помощниками для своих родителей. В общем, у
  них было все для безбедной жизни. А по их здравому рассуждению
  омрачающие им жизнь годы невзгод и лишений уже ушли от них в небытие
  навсегда. И они, приподняв свои поникшие головы, снова озарились никогда
  не умирающей в людях надеждою на лучшее будущее. Однако многовековой
  опыт жизни их предков и неоднократно битые спины не позволяли им
  успокоиться и зажить без оглядки на пережитое. Вкоренившийся в их души
  вековой страх заставлял их быть до предела осторожными и втайне все время
  ожидать для себя одних только неприятностей. Трудно, да и невозможно так
  сразу избавиться от накопленного долгими годами в бесчеловечных условиях
  жизни не дающего им покоя и отравляющего им не так уж частые мгновения
  радости страха. А может, и действительно, им пока еще рано было
  успокаиваться!? Может, еще затаилось, где-то поблизости, за ближайшим
  поворотом этой вечно непредсказуемой в жизни человека на земле судьбы
  найденная их предками на этих скалистых берегах нелегкая доля!? И тихо
  скалит свои острые зубки в ожидании приближения к ней своей, наконец-то,
  хотя бы немного успокоившейся жертвы!? Все может быть в этом далеко не
  совершенном мире. Ибо никто из живущих на земле людей не только не
  знает, но и даже не должен знать, что его может ожидать впереди.
   Не так уж и легко быть ханом в тревожное смутное время, когда
  подвластный ему народ со всех сторон окружают враги. Ибо тогда, только от
  его ума, мудрости и предвидения дальнейшего развертывания
  непредсказуемых, как и все в этом непостоянном мире, событий зависит
  свобода и дальнейшее благополучие покорного его воле народа.
  Переменчивая фортуна требует от хана в это время огромных внутренних
  напряжений и своевременных правильных решений. В противном случае на
  его народ и самого хана тут же обрушаться неисчислимые бедствия и
  несчастия. Однако, несмотря на подобное неудобство, многие ханы считают
  подобное время как найболее благоприятствующее для их ханской власти.
  Ибо авторитет хана, пока он сдерживает неприятеля, непреклонный. И в
  такое опасное время немного находится охотников на его место. Но даже
  если и объявится какой-нибудь безумец, то у хана в это время имеется в
  запасе немало возможностей избавиться от него в первой же непредвиденной
  стычке с неприятелем. И совсем другое дело, когда смертельный враг
  наголову разбит или уничтожен, а у покорного хану народа достаточно
  тучных пастбищ для бесчисленных отар и табунов. Совсем неопытному в
  управлении множеством своенравных свободолюбивых людей правителю
  может подуматься, что вот, наконец-то, наступила долгожданная пора, когда
  ему, как хану, можно немного расслабиться и вволю насладиться своим
  высоким положением. Но не тут-то было. Потому, что именно в такое тихое
  внешне благополучное время хану, как раз, и не следует расслабляться. Ибо
  чаще всего в подобные времена его и поджидают неприятные сюрпризы со
  стороны вчерашних закадычных друзей и соратников.
   Почувствовал приближение для своего ханства подобного весьма
  неблагоприятного времени и многоопытный в таких делах хан Китан.
  Конечно, пока у его кошеев не было надобности в расширении своих
  пастбищ, ему еще не о чем было беспокоиться. Однако мудрый и
  дальновидный хан Китан прекрасно для себя осознавал, что год на год не
  приходится. И случись в степи хоть какая-нибудь, не зависящая от него
  самого беда, как его сегодняшняя успокоенность может обернуться для него
  завтра в самую настоящую смертельную угрозу для его ханства. Хан Китан
  был не из числа тех, кто привык ждать пока на его голову обрушиться
  загрохотавший на все его ханство небесный гром. Он считал, что любую
  угрожающую ему опасность следует уничтожать в ее зародыше, пока она
  еще не сильна поддержкою недовольного его правлением народа и может
  быть устранена без опасных для его ханства последствий. А ему в это время
  было о чем беспокоиться и переживать. Съедаемые черной завистью к его
  особому среди них положению главы родов орды кошевые втихомолку не
  только мечтали, но и делали все от них возможное, чтобы хотя бы немного
  расшатать его пока что непоколебимое положение в орде. Они всегда были
  готовы в любое удобное для них время вцепиться мертвою хваткою в
  раздобревшую за годы спокойной жизни ханскую ляжку. Им все это время не
  давали покоя и лишали ночного сна его несметные по степным меркам
  богатства, выделяющее его из их числа ханское положение и, в конце концов,
  обширные обильные пастбища его рода. Все они были в равной степени для
  него опасными, однако, больше всех докучал хану Китану кичившийся
  богатством и могуществом своего куреня кошевой Белдуз. Слишком уж
  часто он препирался с ханом на советах родов, а в последнее время до того
  осмелел, что уже начал обвинять хана Китана в присваивании лучших угодий
  при дележе отведенной его ханству степи. Пока еще не подогреваемые
  недовольством существующей жизни, как обычно, крайне нетерпеливыми в
  подобных случаях родичами остальные кошевые только втихомолку
  посмеивались над их словесными перепалками, но в будущем их
  непримиримое соперничество угрожало сделаться для хана Китана крайне
  опасным. И он уже не раз подумывал, что было бы совсем неплохо поскорее
  избавиться от умного коварного кошевого и передать его курень кому-либо
  более покладистому. Хотя бы его сыну Артыку, который, слава небесам,
  совсем не походил на своего горячего и напористого в борьбе с ним отца.
  Обуреваемый ни на одно мгновение не прекращающейся борьбою за ханское
  место кошевой Белдуз мало уделял внимания собственному сыну. И тот,
  испортившись властью и богатством своего отца, не был большим
  любителем понапрасну осложнять себе жизнь, принимая участие в
  излюбленных половцами набегах на Русь или Византию. Больше жаркой
  сечи и всякий раз охватывающего любого половца в подобном случае
  сладкого трепета в предчувствии богатой добычи он любил покой и молодых
  половчанок. Такой кошевой уже не только не смог бы с достоинством
  оберегать сегодняшнее могущество и богатство опасного для хана Китана
  рода, но и не стал бы понапрасну с ним соперничать за ханское место.
  Однако известный на всю степь как мудрый и дальновидный правитель хан
  Китан хорошо для себя осознавал, что излишняя поспешность, так же как и
  беспечная нерешительность не всегда приносят с собою успех задуманного
  или крушение всех замыслов. А поэтому умел ждать, терпеливо поджидая
  удобного случая для устранения неугодного ему кошевого. И он его, в конце
  концов, дождался.
   Ни что на всем белом свете так сильно не взволнует и не всполошит
  равнодушных с виду и безучастных ко всему, что их лично не затрагивает,
  половцев, кроме известия о предстоящем набеге. Ибо только во время
  удачного набега половец мог рассчитывать заслужить о себе славу как о
  лихом удалом воине и, что было немаловажным для большинства влачившим
  жалкое существование половцев, обеспечить себе достойную обеспеченную
  дальнейшую жизнь. И как раз в это время по всей степи разнеслась
  взволновавшего каждого лихого удальца весть, что известный своими
  удачными набегами на так сильно манившую к себе легковерную и
  безрассудную половецкую душу Русь хакан Урусоба снова собирает смелых
  и отважных воинов для очередного набега. Ухватившийся за нее обеими
  руками хан Китан объявил во всеуслышание, что желает лично вместе со
  своими воинами, в числе которых он видел и кошевого Белдуза, участвовать
  в набеге под руководством мудрого и удачливого хакана. Узнавший о его
  желании хакан Урусоба не только поблагодарил хана за достойное
  благородного половца решение, но и известил хана Китана о том, что он
  намеревается лично высказать ему свое почтение.
   Нет больше чести для любого степняка, чем принимать в своей юрте
  прославленного героя. И взволнованный сообщением о приезде хакана в его
  аил хан Китан готовил для своего почетного гостя пышный прием. Хриплый
  лай длинных труб возвестил истомившимся в ожидании половцам о
  приближении прославленного хакана. И, вот, на быстром, как ветер, белом
  жеребце весь обтянутый ременными половецкими доспехами славный воин
  вихрем ворвался в аил в сопровождении сотни всадников. На голове у хакана
  красовался боевой половецкий шлем, а к его поясу была приторочена
  украшенная у рукояти клыком кабана длинная в простых ножнах сабля. Всем
  своим внешним простым без единого намека на излишнюю в походах
  роскошь видом он как бы хотел лишний раз подчеркнуть встречающим его
  восторженными возгласами половцам всю важность своей благородной по
  половецким понятиям миссии. Подскакав к ханской юрте, хакан спешился и,
  бросив поводья подскочившему конюху, распростер свои объятия
  встречающему его хану Китану. И в знак возникшего между ханами полного
  взаимопонимания и крепкой дружбы они по-родственному облобызали друг
  дружку. А потом, чтобы уже окончательно убедить в этом не сводящих с них
  своих все замечающих глаз впечатлительных половцев, они, обнажив свои
  головы, повесили на шеи пояса. И согласно еще, к этому времени, не
  забытому в степи ритуалу упали на землю, приветствуя, таким образом,
  особенно ярко осветившееся во время их встречи небесное светило. При виде
  их непременного желания, прежде чем разговаривать о важном и
  беспокоившем в степи многих вначале переговорить обо всем с все знающем
  заранее красным солнышком во всем ханском аиле наступила мертвая
  тишина. Даже дувший до этого легкий ветерок, и тот затаил свои дуновения,
  не понимая, что же такое произошло с собравшимися возле ханской юрты
  людьми на самом-то деле. И тем более никто из окружающих ханов половцев
  не осмелился даже тихим еле слышным шепотком помешать их немой беседе
  с источником жизни на земле. А все понимающие по окружившему их
  безмолвию ханы не торопились подниматься с земли. И еще долго держали
  свои ничем не прикрытые головы под палящими солнечными лучами, втайне
  надеясь про себя, что вместе с солнечным теплом в их головы войдет и так
  необходимая им сейчас мудрая рассудительность. В конце концов, ханы
  соизволили приподняться с колен на ноги и еще раз, облобызав, друг дружку,
  под оглушительный грохот забивших в их честь барабанов вошли в
  приготовленную для приема гостей парадную юрту. А вслед за ними
  неторопливо потянулись и все прибывшие с хаканом Урусобаю будущие
  предводители набега на пока еще ничего об этом не подозревающую Русь. И
  только успели гости занять полагающие им почетные места, как уже давно
  приготовившиеся шаманы запели своими гнусавыми голосами молитвы и
  заклинания, прося у заоблачных владык быть милостивыми к участвующим в
  набеге половцам. Подарить им в предстоящем походе легкую победу и
  привести обратно в степь как можно больше добычи. И они еще долго
  заставляли сохраняющих на своих лицах почтительное внимание гостей
  выслушивать свое представление. А когда закончили, то сразу же в ханскую
  юрту вбежал букауль и, упав перед хаканом Урусобаю на колени, прокричал
  хриплым от охватившего его при этом волнения голосом:
  - Разреши хакан принести все, что приготовлено для пира!
   Довольный оказываемой ему честью хакан Урусоба милостиво кивнул
  головою. И букауль, приняв у первой пары слуг золотое блюда с тазовой
  костью и головой барана, лично сам передал его хакану. Потянувшаяся вслед
  за первою парою длинная вереница обслуживающих ханский пир ловких
  услужливых слуг поочередно подходили к хакану, а тот распределял
  подносимые ими блюда между своими будущими ближайшими соратниками
  в предстоящем набеге. Блюдо с правою лопаткою досталось хану Китану.
  Левая лопатка была им передана скромно сидевшему на ковре кошевому из
  соседней орды. Ну, а блюдо с бараньей грудинкою хакан распорядился
  передать молча сидевшей возле хана Китана хозяйке пира. И так он еще
  долго держал гостей в томительном ожидании, пока все блюда не были
  распределены. Дождавшись его окончания, нетерпеливые половцы с
  жадностью набросились на защекотавшую им ноздри душистыми ароматами
  приготовленную умелыми ханскими поварами вкусную еду. Они с громким
  сопением и гулким чавканьем обгладывали потрескивающие под их
  крепкими зубами кости, безо всякого стеснения отрывая куски хорошо
  прожаренного мяса своими испачканными в бараньем жиру пальцами.
  Насытившись, они омыли руки в чашах с водою и потянулись к уже
  расставленным перед ними расторопными ханскими слугами наполненным
  свежим кумысом кубкам. А довольно ухмыльнувшийся хакан Урусоба начал
  посвящать только что назначенных им военноначальников в подробности
  задуманного им набега на так манящую к себе завистливую половецкую
  душу своими богатствами и сильными выносливыми рабами Русь. По его
  замыслу все участвующие в набеге воины должны будут подойти к
  предполагаемому месту сбора в одно и тоже время. И уже оттуда, после
  короткого стремительного перехода, обрушиться неукротимым смерчем на
  головы русичей. Простой дерзкий план опытного при организации подобных
  набегов хакана привел внимательно выслушавших его половцев в бурное
  ликование. И, действительно, приготовившуюся к набегу орду невозможно
  было скрывать в степи слишком долго. Рано или поздно, но враг все равно
  узнал бы об их приготовлениях, и так необходимая в этом случае для
  успешного завершения набега неожиданность была бы ими утеряна. А без
  этой неожиданности смелые и отважные в подобных схватках русичи вряд ли
  позволят им захватить так вожделенную для сердца каждого половецкого
  воина богатую добычу.
   Согласно замыслу хитроумного хакана разрозненные небольшие отряды
  половцев в зависимости от расстояния от их аилов да места сбора стекаются
  туда в строго определенное время подобно ручейкам в полноводную реку. И
  как только они там соберутся, то сразу же хлынут стремительным
  неудержимым потоком на головы пока что ничего не знающих о
  приближении к ним смертельной опасности врагов. Таким образом,
  обеспечив себе полную неожиданность нападения, они не только смогут
  добиться сравнительно легкой победы, но и лишат русичей возможности
  заранее спрятать от них самое ценное из своего имущества. Так что,
  разъезжающиеся по своим аилам переполненные уверенностью в успехе
  предстоящего набега его вожди не скрывали своего удовлетворения от
  проведенного хаканом Урусобаю совета. Никто из них не сомневался, что
  под его руководством они непременно возвратятся домой с богатою
  добычею.
   Сидящие на поставленной в тени раскатистого дуба скамейке Филократ с
  Агаксием чинили рыбацкие сети. А подросшие за эти годы Бакис с
  Марийкою помогали своим матерям подготавливать к засолке выловленную
  их отцами в море рыбу. Ох, и до чего же нудное это занятие стоять за
  разделочным столом, Стоять не час и не два, а с раннего утра и до позднего
  вечера и видеть перед собою одни только не вызывающие у детей живого
  интереса толстые жирные рыбины. И где же им, бедным, набраться терпение,
  чтобы выдержать это в действительности небесное наказание. Да, вдобавок к
  тому еще и умудриться, не допустить при разделке рыбы ни одной ошибки,
  за которые зорко следившие за ними мамы их бранят. Хорошо еще, если им
  под руки будет попадаться только одна мелкая скумбрия. Здесь уже им и
  думать нечего: разрежь ей острым ножиком живот, очисть его от вовсе не
  нужных при солении рыбы внутренностей и бросай ее целиком в ванну для
  засола. А вот с другими рыбами такая упрощенная их обработка перед
  солением не проходит. И им, бедным, прежде чем бросить эти рыбины в
  ванную для соления, еще приходится немало с ними повозиться.
  - Бакис! - недовольно окликнула своего задумавшегося о чем-то совершенно
  другом, чем о разделке лежащей перед ним рыбы, Мария сына и легонько
  стукнула его по руке. - Или тебе неизвестно, что у тунца жирные кусочки
  отделяются от спинной мякоти и солятся отдельно?
   Возвратившийся с небес на грешную землю Бакис смущенно покосился на
  язвительно ухмыльнувшуюся Марийку и с сердитым сопением принялся
  исправлять допущенную оплошность. И тут же снова восторжествовал, так
  как отвлекшая на него Марийка и сама оплошала с белугою. За что и
  получила выговор от своей мамы.
  - Доченька, жир от белуги не засаливают, - строго заметила ей Елена, - он
  используется только при приготовлении мазей.
   Уже и сама смутившаяся Марийка покраснела и еще сильнее застучала
  ножом по столу. И в свою очередь озорно подмигнувший ей Бакис
  старательно вырезал из султанки так высоко ценимую византийскими
  купцами печень.
   Однако, как бы не трудной казалась детям работа по подготовке к солению
  рыбы, она не шла ни в какое сравнение с еще более ненавистным им
  собиранием крови, желудочного и сыворотного сока. И как же им не
  хотелось при получении такого задания от делавших вид, что не замечают их
  недовольства, мам копаться в этих противных рыбьих потрохах. От их, как
  обычно, несносного зловонного запаха уже не только вся их одежда, но и они
  сами всю последующую неделю не могли отмыться. И только одни
  воспоминания о приготовленном из этой смеси их мамами вкусном соусе
  помогали им хоть как-то выдержать это раз от раза сваливающееся на их
  бедные головы тяжелейшее испытание более-менее достойно. Ближе к
  вечеру, когда вся рыба уже была подготовлена к солению, и оставалось
  только, переложив ее пахучими листочками, залить рассолом, мамы, пожалев
  своих уставших детей, отпустили их.
  - Побежали на берег моря! - выкрикнул бросивший свой нож на стол Бакис
  Марийке, и та, согласно кивнув головкою в знак своего согласия, побежала
  вслед за ним.
  - Не задерживайтесь! Завтра всем нам рано вставать! - выкрикнул им
  вдогонку Филократ и объяснил окинувшему его вопросительным взглядом
  другу. - Завтра я собираюсь отправиться на свое поле. Пришла пора пахать
  землю.
  - Правильно, брат, и мне тоже следует об этом подумать, - одобрительно
  буркнул со своего места Агаксий.
   Ох, и как же ты всегда сладок утренний сон. Особенно для девятилетнего
  ребенка, мысли которого еще не отягощены нескончаемыми домашними
  заботами, а витают где-то далеко от грешной земли в неведомых никому
  заоблачных далях. Окунаясь с головою в их неодержимо манящие его к себе
  просторы, он, не желая от них отрываться, еще долго ворочается на полатях
  без сна. А когда его, наконец-то, сморит прорвавшийся сквозь приятные ему
  мечтания до его возбужденного сознания сон, то до рассвета уже почти
  ничего не остается. И тогда ему рано утром не так уж и легко отнять свою,
  отяжелевшую от не успевших выветриться из нее ночных грез, голову от
  подушки. Так что, их жалостливым мамам приходится в это время не один
  раз напоминать, что солнышко уже встало, и что им тоже пришла пора
  подниматься с теплых постелек. Однако сегодняшним утром Бакис к
  немалому удивлению своей матушки соскочил с полатей сразу же после
  первого ее прикосновения к нему. Торопливо умывшись в кадочке с водою,
  он, заняв за столом свое место, окинул вожделенным взглядом
  приготовленную его мамою по случаю их первого в этом году выхода в поле
  вкусную еду. Распространяющийся от нее по всему дому душистый аромат
  Бакис ощутил еще в своем сне, а его никогда не отказывающийся от
  подобного лакомства рот тут же переполнился слюною. Рядом с уже давно
  приевшейся ему отварной рыбою дымился, красуясь поджаристой корочкою,
  каравай свежевыпеченного хлебушка, а из стоящей на столе глиняной миски
  истекал тоненькою струйкою пар просяной каши. И в довершение редко
  появляющегося на столе в доме Филократа подобного изобилия перед
  каждым участником утреннего застолья было положено по небольшому
  кусочку убитой вчера вечером мамою курицы. Истомившийся в долгом
  ожидании Бакис нетерпеливо потянулся рукою до ароматного ломтика
  хлебушка. Но брошенный в его сторону недовольный взгляд отца остановил
  его.
  - Возблагодарим могущественную богиню Диметру за хлеб и вкусную кашу
  на нашем столе, - тихо проговорил Филократ и, попросив у нее
  благословение на их первый выход в поле, разрешил недовольно
  засопевшему сыну приступить к утренней трапезе. Оживившийся Бакис
  торопливо замахал деревянной ложкою. И совсем скоро со всей
  выставленной на стол едою было благополучно покончено.
   Не так уж и часто приходилось неторопливо семенившему вслед за волами
  Бакису вставать в такую раннюю пору. И он, заглядываясь, то на внезапно
  выпорхнувшую из травы птицу, а то на стремглав убегающего от них
  согнанного с места ночевки заспанного зверька все время натыкался на
  прикрепленный к толстой дубовой доске железный сошник. С помощью
  такого нехитрого устройства Филократ и намеревался сегодня вспахать все
  свое огороженное от степи толстой каменной оградою поле. А потом
  большую его часть, засеяв рожью, на оставшемся кусочке посеять понемногу
  пшеницы, чечевицы и проса, а также оставить немного места для огорода.
  Где его работящая Мария всегда высаживала лук, чеснок, редьку и другие
  необходимые для приготовления пищи овощи. Истратив на посев немногим
  больше двухсот литров зерна, Филократ рассчитывал получить осенью, после
  обмолота, где-то около полутора тысяч литров.
  - Рассчитываю, - с тяжелым вздохом буркнул себе под нос Филократ. -
  Рассчитывать и гадать можно сколько угодно, а цыплят, как приговаривают
  умные люди, только по осени считают. Год на год не приходится, и кто
  может заранее знать, что станет с моей рожью осенью.
   Он еще вчера разбил все свое поле на необходимые ему части, и сейчас
  погнал волов в сторону отведенного им для посева ржи участка. Там он,
  низко поклонившись только что выглянувшему из-за горизонта красному
  солнышку, нажал одной рукою на рукоятку плуга, а другою забил палкою по
  толстым ляжкам волов. Недовольно покосившиеся на него волы тронулись с
  места и потащили воткнутый Филократом в землю железный сошник за
  собою. Дотащив его до конца поля, они с прежней неторопливостью
  развернулись, и зашагали в обратную сторону, оставляя за собою
  свежевспаханную борозду, давая тем самым работу Бакису и его маме. И
  они, не теряя понапрасну времени, тут же забегали по ней, разбивая вырытые
  плугом комья земли. Работа по выравниванию роля перед посевом считалось
  не легкою даже для взрослого человека, а для такого подростка, как Бакис,
  тем более. Поначалу бодро замахавший тяпкою Бакис очень скоро ощутил в
  себе не прибавляющую ему желания и дольше продолжать работать в
  прежнем темпе усталость, а закатившийся со лба пот уже начал застилать
  ему глаза. Да, и становящая с каждым последующим мгновением все тяжелее
  тяпка тоже не прибавляла ему прыти. Но он, помня о съеденном им сегодня
  утром вкусном хлебушке, все время откладывал на потом охватившее им
  желание попросить у неустанно работающей рядом с ним матушки немного
  передохнуть. И недовольно засопевший Бакис из последних сил с
  ожесточением все бил и бил по уже начинающим его раздражать комьям
  земли. Пока, вскоре, то ли он уже немного попривык, или его измученное
  тело утратила к усталости всякую чувствительность, но у него уже больше не
  стало появляться желания отбросить тяпку в сторону и хотя бы немного
  поваляться на мягкой пахучей травке. Конечно, это еще не означало, что
  усталость его больше не донимала, и что продолжающему работать Бакису
  больше не хотелось поскорее разделаться с невероятно тяжелою для него
  надоедливою работаю. Он просто уже мог более-менее справляться со своей
  усталостью, а поэтому не стал донимать свою матушку бесполезным в таком
  случае хныканьем. За что и был с избытком вознагражден во время обеда.
   Расстелившая на краю поля полотняную скатерть его матушка наложила
  ему из захваченного ими с собою специального с двойным дном кувшина
  полную миску вкусной просяной каши. Благодаря еще тлеющим на нижнем
  дне кувшина затухающим уголькам, вкусная каша не только сохранила свой
  бесподобный аромат, но и была еще достаточно теплою. Так что, у зверски
  проголодавшегося после утренней работы Бакиса она просто таяла во рту, и
  он, быстро с нею расправившись, занялся не менее для него вкусной куриной
  ножкою.
   После первого самого утомительного для Бакиса дня работы в поле,
  начался второй день, а потом и третий....И так они проработали на своем
  поле, пока все на нем не посеяли и не посадили, почти две недели.
  - Ну, все, сын, - окинув напоследок взглядом уже полностью ими
  обработанное поле, тихо проговорил Бакису Филократ, - с весенними
  работами покончено. И теперь нам остается только вместе с летними
  прополками терпеливо дожидаться осени. Да умолять всемогущие небеса не
  оставить нас и на следующий год без хлебушка.
   И они неторопливо зашагали по дороге в поселок вслед за своими
  ленивыми волами. Нагнавший их всадник, придержав своего взмыленного
  коня, выкрикнул им, что возвращающиеся из набега во главе с ханом
  Китаном воины их орды везут с собою богатую добычу, и что черное крыло
  горя накрыло аил павшего в схватке с врагами смертью храбрых кошевого
  Белдуза. Услышав из уст гонца скорбную весть, Филократ в ответ только
  горестно закачал головою. Он не столько переживал о смерти кошевого, как
  беспокоился о своей семье, о своих односельчанах.
  - Что же будет со всеми нами дольше-то!? - неустанно задавался он после
  такого известия тревожным вопросом. - Как решат поступить со всеми нами
  его наследники!?
   Так уж издавна повелось на этом белом свете, что радость или горе
  сильного одинаково больно бьют по самому слабому и беззащитному перед
  ним человеку. Но еще больше пугали его предстоящие перемены. Они редко
  приходили в его поселок с добром, чаще всего они приносили с собою одно
  только страдание и горе.
   Получив свою долю добычи и разделив ее между живыми и мертвыми, хан
  Китан вместе со своими воинами торопился в родные места. Его породистый
  горячий жеребец не признавал мелкой рыси. И он время от времени, пуская
  его вскачь, потом долго стоял на какой-либо возвышенности, с
  удовольствием оглядывая длинную, извивающуюся по степи ядовитою
  гадюкою, вереницу обоза и неустанно подгоняющих плетьми привязанных к
  седлам пленников своих воинов.
  - Надо позволить им доставить свою добычу в аилы живою, - подумал вслух
  мудрый хан, - чем больше будет у моих кошеев плененных рабов, тем
  больше чести для позвавшего их в поход хана.
   Возвращающееся после набега его войско сильно поредело. Немало, ох, как
  много, не дождутся в вежах сестры, жены, матери и маленькие дети
  отправившихся вместе с ним в поход воинов. Но это равнодушного к чужим
  смертям хана не очень-то волновало и, тем более, не тревожило.
  Отправившиеся во время набега в нижний мир его воины знали, на что шли.
  Они согласились на участие в набеге вполне добровольно, их никто насильно
  в это дело за руку не тащил. Ни один, даже самый удачливый набег, без
  омрачающих его жертв с той и с другой стороны не обходится. А переданная
  родственникам их доля добычи, поможет им поскорее забыться в своем горе
  от безвременной смерти своих родных. В половецких вежах давно уже
  свыклись с подобными смертями, так что, хану Китану просто незачем себя
  понапрасну этим тревожить и волноваться. Уже одно то, что они остались
  сожженными на священном для всех, безо всякого исключения, половцев
  погребальном костре на далекой чужбине, станет вечной памятью для
  продолжающих жить их родных и близких. Будет заставлять их гордиться
  своими погибшими в набеге родственниками. Вдохновленные их смертями
  акыны сочинят в их честь рассказывающие об их мужестве, храбрости и
  самопожертвовании песни. И с удовольствием будут распевать их на не так
  уж и частых в степи праздниках в назидание еще только-только входящим в
  силу будущим половецким воинам.
   Только одного погибшего в набеге воина везет хан Китан в своем обозе. На
  одной из этих глухо повизгивающих на всю степь повозках тихо
  раскачивается на ухабах неподвижное тело кошевого Белдуза. Слишком
  сильным и могущественным был его курень в орде, чтобы хан мог позволить
  себе сжечь его вместе с остальными погибшими воинами на погребальном
  костре. Мудрый и предусмотрительный хан Китан надеялся, что такой своей
  предосторожностью и показной заботою о сохранении памяти о доблестном
  кошевом, он докажет его родне и всей орде как тяжела и для него самого
  потеря своего ближайшего советника и соратника во всех походах его орды.
  И, самое главное, что это его предосторожность поможет ему убить в самом
  зародыше всякие догадки о его личном участии в убийстве ставшего в
  последнее время для него слишком опасным кошевого Белдуза.
   Осветившийся удовлетворенной ухмылкою хан Китан с приближением к
  нему его обоза снова ослабил поводья своего горячившегося скакуна. Ему не
  о чем больше беспокоиться, и он с уверенностью смотрит во все время
  уходящую под копыта его коня степь. Он знает, что самое для него опасное у
  него уже позади, что сейчас в его орде надолго установится тишина и
  спокойствие. Участь кошевого Белдуза охладит горячие головы и навсегда
  отобьет у его кошевых желание покушаться на его ханство.
   А тем временем его аил с каждым очередным часом становился все ближе и
  ближе. Уже призывно заржали жеребцы, с жадностью принюхиваясь к
  доносимому к ним ветром запаху своих подруг. Уже даже и его
  насторожившиеся воины начали улавливать в обдуваемом их легком ветерке
  запахи своих родных очагов. Близился долгожданный час встречи со своими
  родными возвращающихся с победою половецких воинов.
   Все, до самых мельчайших подробностей, помнил хан Китан из кровавого
  столкновения с русичами. И он сейчас, перебирая их в своей памяти и все
  еще восхищаясь великой мудростью и отвагою хакана Урусобы, вынужден
  был признать себе, что подобные безнаказанные набеги на сильных и
  храбрых в бою русичей со временем могут обернуться великой бедою и для
  самих нападающих. Настоящий воин, а эти русичи были именно такими,
  всегда способен отомстить за нанесенные ему обиды и с лихвой вернуть все
  у него отобранное. В таких разбойничьих набегах можно не только быстро
  разбогатеть, но и все потерять. А подобная перспектива хана Китана не
  устраивала. Он уже не молод и вполне был доволен своим нынешним
  ханским положением и тем, что у него уже имелось в настоящее время.
  - В дальнейшем мне надо быть более осмотрительным, - подумал вслух хан
  Китан, - и не слишком доверяться уверениям этого неуемного хакана.
   Еще больше подогреваемая сейчас скорой встречею с родными не
  успевшая остыть после недавней жаркой сечи кровь все время переносила
  мысли хана в те переполненные тревожной надеждою дни. Переносила его в
  то время, когда он вместе со своими воинами еще только подходил к
  указанному хаканом месту сбора участвующих в набеге половецких воинов.
  Всего нескольким отрядом удалось тогда опередить его, многоопытного в
  походах хана. Благодаря чему он сам и его воины в ожидании пока
  подтянуться остальные смогли немного передохнуть. И кто сейчас
  подсчитает, скольким своим воинам он сохранил жизнь, предоставив им
  тогда возможность хотя бы немного перевести дыхание. Позволив им
  собраться с силами, прежде тем, превратившись в мельчайшие частицы
  грозного неудержимого потока, они должны были обладать достаточной
  силою и выносливостью, чтобы удержаться на плаву и не быть
  раздавленными копытами взбесившихся от ручьем полившейся человеческой
  кровушки скакунов.
  - Может, небеса зачтут мне их за всего одну загубленную лично мною в этом
  походе душу? - со слабою надеждою подумал вслух хан.
   И еще много чего вспоминал расчувствовавшийся скорой встречею с
  родным аилом хан. Он вспоминал об нестерпимых навеивающих на
  суеверных воинов смертный ужас оргиях забившихся в своем неистовом
  колдовстве шаманов. Они, стараясь из всех сил, пытались не только
  обеспечить неведение русичами о предстоящем нападении, но и напустить на
  них как можно больше страха пред грозным и беспощадным в бою
  половецким воином. Он вспоминал о подражающем волку громком вое их
  предводителя, когда хакан Урусоба решил на всякий случай лично сам
  попросить покровительствующих его роду волков помочь им одержать в
  предстоящем нападении на русичей быструю бескровную победу. И, в конце
  концов, он в это время не мог не вспомнить и о том, как огромная орда их
  воинов мощной ничем неукротимой лавиною скатилась на головы ничего не
  подозревающих об их нападении русичей. Бескровной победы у них тогда не
  получилось. Слишком много времени они затратили на переправу через
  текущую на их пути какую-то жалкую, но оказавшуюся такой коварной для
  торопившихся половцев речушку. Так что, захватить их прямо в постелях
  половцам не удалось. Но все же преимущество оказалось на стороне
  нападающих, что, в конечном счете, и обеспечило им безусловную победу.
  Слишком поздно всполошившиеся русичи не сумели встретить их нападение
  объединенными силами. И подоспевшие половцы заставили их сражаться за
  свои жизни, за свое имущество отдельными разрозненными группами.
  Умело, концентрируя свои основные сила на таких вот с отчаянной
  решимостью яростно отбивающихся от них отдельных отрядах русичей,
  половецкие воины быстро с ними расправились.
   С головою погрузившийся в воспоминание хан Китан до сих пор ясно
  представляет про себя мелькающие в воздухе окровавленные кривые
  сабельки. И как натягивающие тугие луки воины пусками длинные острые
  стрелы в упорно не желающих сдаваться врагов. И как эти заупрямившиеся
  русичи, падая под бешеным натиском половецких воинов, снова вставали, и
  продолжали драться, пока не упал на землю пронзенный половецким копьем
  последний из них. Хану Китану уже, наверное, до конца своих дней не
  позабыть осветившихся жадным ликующим блеском глаза сгоняющих в
  заранее обусловленное место пленников и скот своих воинов. И с каким
  невероятным для только что вышедших из кровавой сечи людей усердием,
  они нагружали телеги отнятой у врага добычею.
  - Нет, и нет! Такое, воистину героическое свершение, по силам только одним
  разгоряченным кровавою схваткою половецким воинам! - восклицал про
  себя при этом хан, у которого все еще стоял перед глазами посвященный
  только что дарованной небесами победе половецким воинам в освещении
  зарева пожаров короткий пир ближайших помощников хакана. Ему уже, вряд
  ли, хоть когда-нибудь удастся позабыть исказившееся ненавистной радостью
  лицо озверевшего от льющейся вокруг него человеческой кровушки шамана.
  В остроконечной шапке, с медвежьей шкурою на плечах он, весь
  обвешанный куклами и погремушками, безостановочно ходил, приплясывая,
  по кругу и, громко стуча колотушкою, выкрикивал благодарные слова духам
  за только что дарованную победу.
   Но, как только успел разгореться торопливо сложенный воинами
  священный погребальный костер, а телеги с собранною добычею были
  загружены, их мудрый предусмотрительный повелитель повелел немедленно
  отправляться в обратный путь, по-воровски заметая за собою следы. И уже
  только далеко в степи он, наконец-то, позволил предоставить отдых
  измученным воинам. Там же он и поделил между всеми участниками набега
  отобранное у русичей имущество. И сейчас в громыхающем на всю степь
  обозе немало пленников и скота приходилось на долю самого хана, а в
  перегруженных телегах грудами лежало награбленное добро.
  Приблизившаяся к родным кочевьям орда хана как широкая полноводная
  река разделилась на десятки стремительных ручейков из разъезжающихся по
  своим аилам воинов. Огромные клубы поднимаемой ими удушливой пыли
  сопровождали разъезжающиеся отряды. И, увидев эти клубы пыли
  неподалеку от своих аилов, выбегали им навстречу, заранее оповещенные
  гонцами их сородичи. С громкими ликующими выкриками они
  приветствовали возвращающихся победителей и нетерпеливо выискивали
  глазами среди них своих родных и близких.
   И только тогда, когда засверкали под ярко осветившимся южным
  солнышком белоснежные кибитки и юрты приближающегося ханского аила,
  хан Китан, пришпорив своего жеребца, торжественно въехал в него в
  сопровождении ликующих выкриков выбежавших ему навстречу половцев.
  Подскакав к своей юрте, хан спешился и, бросив поводок подскочившему к
  нему конюху, повернулся к есаулу с букаулем. Отдав им все необходимые
  распоряжения, он обнял выбежавшую из юрты жену и дочь. И, дождавшись,
  когда утихнут радостные выкрики встречающих и пронзительные вопли
  родственников погибших воинов, хан, скорчив пасмурное лицо, сурово
  объявил во всеуслышание, что праздника по случаю возвращение из
  удачного набега не будет.
  - Великое горе в нашей орде! - окинув укоряющим взглядом виновато
  опускающих перед ним глаза половцев, выкрикнул хан. - В этом набеге
  погиб смертью храбрых один из самых достойных наших соплеменников
  доблестный кошевой Белдуз.
   И не успело еще солнышко обогреть остывшую в ночной прохладе степь,
  как хан в сопровождении с траурными знаками сотни всадников выехал в
  сторону аила кошевого Белдуза. Резвые кони быстро доставили их к этому
  времени уже убранному в черные цвета траура аилу, где уже было все
  подготовлено к погребению останков кошевого. Ждали только приезда
  изъявившего твердое намерение проводить своего ближайшего советника и
  соратника по ратному делу в его последний на земле путь хана Китана.
  Спешившийся хан подошел к заплаканной семье покойного и, высказав ей
  обычные в таких случаях слова сочувствия их горю, крепко обнял, и
  поцеловал сына покойного Артыка.
  - Я не сомневаюсь, что ты будешь достойным своего доблестного и
  мужественного отца! - громко, чтобы все слышали, сказал он ему.
   Артык подал знак и под громкие причитания женщин лежащий в
  деревянном гробу умиротворенный кошевой Белдуз закачался над спинами
  несущих его половцев, отправляясь в свой последний поход к выбранному
  родственниками месту своего захоронения. Не задержавшиеся приглашенные
  на похороны шаманы тут же включили в женские вопли и свое
  отправляющее души усопших в Верхний мир гнусавое песнопение.
   Хоронили кошевого Белдуза на возвышенности с таким расчетом, чтобы он
  и после своей смерти мог увидеть друг или враг приближается к завоеванным
  им землям, и по возможности мог оказать посильную помощь
  продолжающим жить своим потомкам. На ближайшем от его аила холме к
  этому времени уже были вырыты две глубокие ямы. Одна из них
  предназначалась для захоронения самого кошевого, а другая для
  отправляемого вместе с ним по решению родственников в загробный мир его
  любимого боевого коня. Опущенный на дно ямы навек успокоившийся
  кошевой лежал обращенный головою на восток и с повернутым к северу
  лицом. А в уголках его плотно сжатых губ спряталась еле заметная
  ироническая усмешка. Поверх его в изобилии украшенной драгоценностями
  роскошной одежды спустившийся на дно ямы половец аккуратно разложил
  его любимое при жизни оружие, а потом еще долго укладывал рядом с ним
  все то, что, по мнению родственников усопшего, могло понадобиться
  доблестному кошевому в загробной жизни. Ко второй яме подвели
  оседланного с украшенной золотыми и серебряными накладками сбруей
  любимого при жизни покойного жеребца. Вырывающийся из сильных рук
  удерживающих его за поводья конюхов великолепный конь, широко
  раздувая свои заходившие ходуном ноздри, громко фыркал и, недовольно
  размахивая во все стороны головою, нетерпеливо перебирал своими
  стройными ногами. То ли он и на самом деле ощущал приближающуюся к
  нему смерть, то ли его раздражало присутствие мертвеца, но он был готов в
  любое мгновение вырваться из цепких рук удерживающих его конюхов и
  ускакать от этого так сильно ужасающего его места как можно дальше. Но
  такого спасительного для него мгновения ему не представилось, и он,
  пораженный опытною рукою прямо в сердце, замертво упал на дно второй
  ямы, чтобы и в загробном мире нести на себе властолюбивого гордого
  всадника. Спрыгнувший вслед за ним в яму половец уложил его бездыханное
  тело, как и полагалось по ритуалу погребения. И все застыли в молчаливом
  прощании с доблестным кошевым. При этом каждый из присутствующих на
  погребении мысленно сочинял свой диалог с покойным, упрашивая его
  забыть о прежних обидах и не мстить ему из темного мира предков.
   Стоящий у самого края могилы хан Китан молча вглядывался в мертвые, но
  все еще мужественные и решительные черты лица кошевого Белдуза. И в эти
  тягостные для него мгновения молчания вспоминал кровавую схватку в ту
  роковую для кошевого ночь. В завладевших им воспоминаниях он ясно видел
  как верные ему воины, вклиниваясь в ожесточенную схватку с русичами
  половцев из рода кошевого, потихонечку оттесняли его в сторону. А потом
  оставили его наедине с десятком русичей и, старательно делая вид, что изо
  всех сил пытаются придти на помощь, подоспели только тогда, когда
  блеснувший в зареве пожара вражеский меч поразил кошевого прямо в
  сердце. Его еще и до сих пор пробирает дрожь от бросаемых тогда кошевым
  Белдузом переполненных ненавистным бешенством взглядов на холм, откуда
  хан в то время наблюдал за ходом сражения. И если бы тогда из глаз
  догадавшегося, что он попал в расставленную ханом для него ловушку,
  кошевого пылали молнии, то он, наверное, прежде чем погибнуть самому
  еще успел бы испепелить ими своего недруга. В жаркой схватке даже
  опытному глазу нелегко было заметить хитрый маневр кучки воинов. А если
  кто о чем-то и догадывался, то сейчас запрячет свои догадки на самом
  донышке своей осторожной трусливой души. Потому что, после смерти
  кошевого Белдуза, у хана Китана серьезных противников больше нет.
  Потому что положение хана Китана в орде после удачного набега крепко, как
  никогда раньше. И только поэтому сегодня организатор убийства кошевого
  самый почетный и уважаемый гость на его похоронах.
   Оглушительно громкий барабанный бой оборвал затянувшуюся
  молчаливую паузу, и сопровождаемые заунывным песнопением шаманов
  половцы из рода кошевого начали устраивать над его могилою перекрытие.
  А потом, сразу же после окончания его установки, принялись насыпать над
  местом захоронения главы своего рода высокий курган. Сделав все от них
  зависящее, чтобы погребение кошевого хотя бы внешне выглядело достойно
  и прилично, близкие друзья и соратники покойного возвратились обратно в
  аил. Там они должны были в последний раз почтить память безвременно
  ушедшего из жизни доблестного кошевого Белдуза. Собравшиеся в убранной
  траурными цветами юрте гости отдавали должное подносимому им
  услужливыми проворными слугами угощению. И охотно угощаясь кумысом,
  предавались воспоминаниям о достойной всяческого подражания жизни
  убитого в недавнем набеге мужественного Белдуза.
   Богатый и обильный той устроил Артык в честь всю свою жизнь неустанно
  заботившегося о богатстве и процветании рода кошевого Белдуза. Но тех ли
  он пригласил на него гостей!? Верные ли друзья и соратники его отца заняли
  на тое самые почетные места!? И, действительно ли, искреннее печаль и горе
  истекает из посвященных памяти усопшего их хвалебных речей!? По иронии
  судьбы в подобных случаях, как изначально заведено во всем нашем далеко
  не совершенном так называемом цивилизованном мире, на самые почетные
  места усаживаются совсем другие люди. Усаживаются на них все, кроме тех,
  кто и на самом деле вполне искренне скорбит об уходе их жизни покойного,
  для кого его смерть глубокая незаживающая рана, и кто в своей жизни делал
  все возможное, чтобы облегчить усопшему проживаемый им жизненный
  путь. Ибо чаще всего, как показывает нам опыт нашей зачастую смешной и
  несуразной жизни, на подобных мероприятиях оказывается незаслуженный
  почет и уважение неоднократно предававшим усопшего при его земной
  жизни. И делающим все от них зависящее, чтобы покойный как можно
  скорее оставил наш земной мир. И это именно они, кто при жизни
  старательно отравлял ее покойному, на его похоронах, заливаясь
  сладкозвучными канарейками, изощряются в произношении о нем хвалебных
  речей. Правильно ли это!? Если судить их согласно уверениям наших дедов и
  прадедов, какая прекрасная судьба ждет всех нас после нашей смерти, то они,
  действительно, занимают на наших похоронах почетные места по праву. Так
  как, только благодаря их заслугам, мы, преждевременно отмучившись на
  земле, заслуживаем ничем не отягощенную, беззаботную загробную жизнь.
  Но что тогда заслуживают подобные люди на том свете за свою нелегкую и
  чаще всего неблагодарную жизнь на земле!? Ведь это же не так просто
  проживать отпущенный им судьбою свой жизненный путь на земле с такой
  черной совестью и зачерствелой в непрерывном грехопадении душою. Так
  какой же наградою отметит всех подобных в нашей жизни выродков Творец
  за их, так сказать, земной подвиг!? Да, и вообще, как это они умудряются
  еще жить, не сгорая от стыда, и не зачахнуть от угрызения совести!?
   Кумыс и заморские вина лились рекою. Богат был могущественный
  кошевой Белдуз. И все свои богатства оставил единственному сыну Артыку.
  Но не смог он оставить ему свой ум и властолюбие, свою хитрость,
  напористость и талант военноначальника. А без этих жизненно необходимых
  для любого руководителя качеств наследника его род уже никогда не сможет
  занимать такое же положение в ханской орде, какое он занимал при самом
  кошевом Белдузе. И если бы, вдруг, свершилось чудо, и усопший объявился
  бы на своих собственных поминках. Как бы поступил он тогда с
  присутствующими на тое почетными гостями!? Что он сказал бы тогда в
  ответ на их хвастливое разглагольствование!? Но такое в нашей земной
  жизни просто невозможно. И, слава богу! Он уже успокоился в вечном
  ожидании Страшного суда, а поэтому по всем писанным и не писаным
  законам не имеет никакого права мешать живым, совершать новые
  преступления на земле. Однако вполне возможно, что его присутствующая
  на своих поминках душа, видя, как его убийцы едят его баранину, и пьют его
  вина, негодует, но ничего уже с этим поделать не может. А может, и смогла
  бы хоть что-нибудь им сказать или хотя бы хоть чем-нибудь выразить им
  свое недовольство. Но боится, что и ей могут напомнить о чем-нибудь
  подобном. Все может быть. Ибо невероятно сложная, вся в узлах и в
  хитросплетениях наша земная человеческая жизнь. И вполне может статься,
  что нам следует только горько сожалеть о том, что возмездие человеку за
  совершенное им земное преступление наступает не мгновенно, не сразу? Не
  получая немедленного возмездия за все свои деяния на земле, мы привыкаем
  к мысли, что наказание за все совершенное нами в этой жизни плохое, так же
  как и награда за все хорошее, наступит для нас не скоро. А чаще всего, как
  показывает нам опыт жизни на земле, даже тогда, когда нас уже на этом
  свете и в живых-то не будет. И это такое далекое наказание за грехи земные
  со временем потихонечку перестает пугать нас своей неотвратимостью, так
  же как и перестает привлекать нас обещанная Творцом награда за хорошую
  добропорядочную жизнь. И все мы, продолжая и дальше совершать
  неблаговидные дела и проступки, при этом благоразумно рассуждаем, что в
  нашей жизни все равно, как ты не старайся, святым не проживешь. А там, в
  далеком будущем, за семь бед один ответ. Одним грехом больше или
  меньше, какая нам разница. А может это и хорошо, что возмездие наступает
  не мгновенно, не сразу? И чтобы уже окончательно определиться всем нам в
  этом вопросе, мы для начала попытаемся уяснить для самих себя, а что же
  может означать для всех нас это неотвратимое немедленное возмездие на
  человека за совершенное им на земле преступление. В наказание за него
  человек тут же умирает, или заболевает тяжелой неизлечимой болезнью, или,
  что еще хуже, сгорает все его имущество? Стоит только представить себе,
  какой урон несло бы при этом человеческое сообщество, как всем нам сразу
  же станет ясно, что при подобном немедленном возмездии на земле плохо
  жилось бы не только самому грешнику, но и даже святому человеку.
   Вскоре, после того, когда все лицемерные хвалебные речи были высказаны,
  а все приготовлены для тоя закуски и напитки были благополучно
  употреблены собравшимися гостями по своему назначению, хан Китан
  остановился на обратной дороге у свеженасыпанного кургана. И еще долго
  стоял возле него в глубокой задумчивости.
   Курганы! И сколько же вас уже разбросано по широким степным
  просторам!? И сколько же тайн сокрыто в вас вместе с уставшими от этой
  жизни путниками до того времени, когда зычно и громко прогремит над всей
  землею труба, оповещая и живых и мертвых о наступлении Ссудного дня!?
  Но если бы нашлось на земле такая способная всех их воскресить
  чудотворная сила то, как много мы смогли бы услышать тогда из их мертвых
  уст!? Сколько уже навсегда утраченных нами примеров доблести и
  геройства, чести и благородства, сострадания и участия узнали бы мы из
  жизни наших предков. Но гораздо больше они рассказали бы нам о
  безмерной людской злобе, жадности и коварстве. Сколько воистину ужасных
  историй поведали бы нам их мертвые бесстрастные уста. Мы непременно
  узнали бы от них о том, как брат убивал своего родного брата, как дети
  отказывались от своих родителей, и как матери бросали на растерзание
  степным волкам своих детей. Узнали бы столько, что, устыдившись и
  ужаснувшись, задумались бы, а как же еще нас, подобных двуногих тварей,
  земля носит. Как она еще не развернулась и не захоронила нас в своих
  глубинах, чтобы уже навсегда искоренить зло на своем лучезарном лике.
   Наверное, только и поэтому нет на земле такой чудотворной силы. И мы,
  продолжая жить на земле, забываем, что человеческая жизнь на земле, это
  всего лишь одно маленькое мгновение в бесконечности самой жизни.
  Забываем, что человеческая жизнь на земле проходит слишком быстро, а мы
  вместо того, чтобы наполнить ее светлыми мыслями и прекрасными
  поступками, постепенно обрастая грехами, ложимся с их невероятною
  тяжестью в святую землю. Забываем, что в прохладной и темной могиле мы
  все равны и отличаемся друг от дружки только одними плохими или
  хорошими поступками из своей прожитой жизни.
   И, слава богу, что никто, кроме самого нашего Творца, не может
  воскрешать мертвых. Пусть они лежат себе спокойно в своих темных
  темницах в ожидании Страшного суда, а мы, живые, будем неустанно искать
  путь к добропорядочной жизни. А, вдруг, нам, в конце концов, повезет, и мы
  хоть когда-нибудь, но все же отыщем именно тот путь, который и приведет
  нас к всеобщему благоденствию и счастью каждого живущего на земле
  человека. Ибо, как говориться, дорогу осилит идущий, и блажен только тот,
  кто верует. А без продвижения человечества вперед в своем умственном,
  моральном и нравственном развитии, а так же без нашей безграничной веры
  в свое лучшее будущее в этой жизни ничего не достигнешь.
  
  
   1992 год.
  
  
  
  
  Глава четвертая.
  На перекрестках судьбы.
  
   Природа дарит людям только жизнь, а уж учиться, как им ее проживать,
  люди должны сами. Так и было изначально задумано высшею силою, что
  человек не столько созерцатель окружающей его жизни, как ее творец. Для
  подобного творчества она предоставляет ему бесчисленное множество
  возможностей, конечно же, как и все в нашей земной жизни, ограниченные
  десятью заповедями Творца. И через эти, оставленные Им живущему на
  земле человеку основные правила поведения, не только не рекомендуется, но
  и строго запрещено переступать. Однако прежде чем начинать творить
  самим, мы вначале должны будем научиться основам нашей жизни на земле.
  То есть, проанализировать для себя как можно больше уже прожитых
  людьми жизней. И чем больше мы сможем сопоставить для себя и сравнить
  прожитых старшими поколениями жизней, тем больший будет у нас выбор,
  как нам будет лучше обустраивать свою дальнейшую жизнь, как нам сделать
  ее для себя лучше и привлекательнее. Но, как вполне справедливо
  утверждается большинством из живущих на земле людей, жизнь есть жизнь.
  И она постоянно вносит свои поправки во все наши замыслы и намерения. И
  порою уж так сильно подкорректирует их для нас, что из казавшихся нам
  ранее самых грандиозных наших замыслов и намерений начинает
  потихонечку выхолащиваться весь заложенный в них первоначальный
  смысл.
   Создавая наш воистину неповторимый прекрасный мир, наш Творец вряд
  ли даже предполагал для себя, что люди под воздействием кучки
  отъявленных негодяев и прожженных авантюристов могут так бездумно, как
  слепые котята, загонять самих себя в такие глухие нравственные тупики. Что
  время от времени становятся для самой жизни в целом просто потерянными
  поколениями. Потерянными поколениями вовсе не потому, что они своим
  преступным заблуждением и самообманом губят на корню свои собственные
  жизни. А в большей степени только потому, что они этим своим воистину
  преступным легковерием и не дальнозоркостью ставят своих потомков перед
  необходимостью хоть как-то выбираться из того нравственного тупика, куда
  их завели неразумные отцы.
   Уметь жить - это еще не означает одно только умение зарабатывать на ее
  поддержание в себе необходимые материальные блага. Это еще и умение
  радоваться своей жизни на земле, умение постоянно совершенствовать ее для
  себя, делать ее более интересной и глубоко содержательной. А для подобного
  время провождения и существует множество по тем или иным причинам
  праздничных для людей дней. Однако самыми привлекательными для всех
  живущих на земле людей являются дни их рождений. Ибо время появления
  на наш белый свет маленького поначалу совершенно беспомощного
  человечка не только радостная для всех нас событие, но и надолго
  запоминается и всегда бережно сохраняется в памяти родных и близких ему
  людей. И в особенности он для всех нас примечательный, когда живущему
  рядом с нами человеку исполняется ровно пятнадцать лет. Ибо
  пятнадцатилетие - это уже не детство, но еще и не юность. Пятнадцатилетие
  - это пора необузданных желаний, это время охватывающих подрастающего
  человека нестерпимых страстей, невероятного буйства фантазий и
  безграничного полета мечты. Завтра исполняется ровно пятнадцать лет
  нашим юным героем, и вся степь готовится торжественно отметить
  пятнадцатилетие ханской дочери.
   Бакиса и Марийку по-прежнему связывала крепкая детская дружба. Вполне
  возможно, что между ними уже начало возникать или зарождаться более
  сильное чувство, но они об этом еще не думали и пока в себе его не
  ощущали. И, действительно, постоянно видя друг друга рядом с собою, и,
  зная, что ты снова сможешь видеть его возле себя, сколько тебе хочется,
  трудно, а порою даже невозможно, оценить свое отношение к нему. Ибо,
  только находясь со своими друзьями в разлуке, мы и начинаем в полной мере
  осознавать для себя, как сильно влечет нас друг к другу.
   Время от времени Филократ вместе со своим другом Агаксием отвозили
  подготовленную их женами на продажу рыбу в ближайший торговый
  городок. Но на этот раз Филократ решил ехать туда один, взяв с собою своего
  старшего сына. До сегодняшнего дня еще нигде, кроме ближайшего к их
  селению аила, не бывавший Бакис не выдержал и похвастался своим скорым
  путешествием перед Марийкою.
  - Ты увидишь там много чего интересного, Бакис! - не без зависти
  вскрикнула обрадовавшаяся за него Марийка. - Я бы и сама с удовольствием
  поехала бы туда вместе с тобою.
  - Это было бы просто здорово, но твои родители не отпустят тебя вместе с
  нами, - с сожалением буркнул ей в ответ смутившийся Бакис.
  - Конечно, не отпустят, - тихо проговорила согласная с ним Марийка и,
  пожелав ему счастливого пути, побежала навестить своего старого дедушку
  Теламона. После недавней смерти его молчаливой работящей жены, Агаксий
  уже не однажды уговаривал своего оставшегося в одиночестве тестя
  переехать жить в его дом, но заупрямившийся старик все время наотрез
  отказывался.
  - В этом доме я родился, - неизменно повторял он, как только Агаксий
  начинал свои уговоры, - из него меня и вынесут вперед ногами после моей
  смертушки.
   Жалостливая Марийка любила своего несносно упрямого дедушку, а
  поэтому всегда старалась не оставлять его надолго наедине со своим
  одиночеством. Она по несколько раз в день прибегала к нему еще и в детстве,
  чтобы справиться о его самочувствии. А в последнее время, когда ее дедушка
  уже совсем состарился, а она стала почти взрослою, Марийка взвалила на
  свои еще совсем слабые плечики все заботы о дедушкином доме.
  Благодарный ей за это Теламон не противился ее ухаживаниям за его
  одинокой старостью, но почему-то, всегда принимая ее ласково, упрямо
  называл свою выросшую внучку, как маленькую, стрекозою. Но всегда
  неприятно кривившаяся при этом Марийка, не очень-то сердилась на своего
  упрямого дедушку за свое смешное, по ее мнению, прозвище.
   Дверь дедушкиного дома оказалась закрытой снаружи на засов, и Марийка,
  зная, что в дедушкином возрасте в одиночку далеко от дома уже не уходят,
  побежала к кузнице. И, действительно, ее чуткие ушки сразу же уловили
  доносящиеся оттуда нетерпеливые постукивания молоточком. Подбежавшая
  Марийка осторожно приоткрыла сбитую из толстых досок дверь и заглянула
  внутрь. Ее состарившийся дедушка стоял у освещенной пылающим в горне
  пламенем наковальни и с размаха бил по зажатому в клещах небольшому
  кусочку раскаленного железа. Разбивающий воцарившийся в дедушкиной
  кузнице полумрак красный отблеск пылающего горна и ослепительное
  сияние раскалившегося железа напомнило впечатлительной Марийке
  рисунок на бережно хранимом ее дедушкою ларце.
  - Это, внученька, старинная реликвия нашей семьи, - терпеливо объяснял
  старый Теламон расспрашивающей его о ларце Марийке, - из глубокой
  старины передается этот ларец из одного поколения в другое тому, кто решил
  последовать обычаю нашего рода и посвятить себя кузнечному ремеслу.
  Этого ларца касались руки наших далеких предков. Они сейчас и обязывают
  меня передать его в руки выученного лично мною кузнеца.
   Оттого, наверное, и была молчаливой при жизни его жена. Постоянно
  ощущая свою невольную вину перед дедушкою, за то, что после рождения
  матушки Марийки, она уже больше не могла иметь детей, ей, конечно же,
  было не до веселья. И сейчас Теламон все свои надежды на исполнение
  своего святого долга перед будущими потомками возлагал только на своего
  малолетнего внука, который, к его немалой радости, уже с охотою тянулся к
  кузнечному инструменту. Но, как уже давно всем известно, знания и умения
  от одного человека к другому в одночасье не передаются. Для того чтобы
  подготовить из подмастерья настоящего мастера своего дела и в особенности
  такого невероятно сложного кузнечного ремесла от Теламона потребуется
  еще немало терпения, труда и, конечно же, так остро недостающего ему
  сейчас времени. И он, с нетерпением поглядывая на не торопящегося
  подрастать внука, умолял небесных владык предоставить ему возможность
  обучить его кузнечному ремеслу. Позволить ему, передав из рук в руки
  семейную реликвию, исполнить долг перед своими предками.
   А на том ларце был изображен один из первых на земле кузнецов. Одетый в
  рубаху с закатанными рукавами, он, удерживая левою рукою на наковальне
  клещи, с зажатым в них куском раскаленного железа, замахивался на него
  молотом. А стоящая рядом с ним женщина дергала за ручки раздувающих в
  горне пламя мехов. Припомнившая все это Марийка уже и сама на цыпочках,
  чтобы не потревожить с увлечением бившего молоточком дедушку, подошла
  и взялась за свисающие с мехов ручки. По уже начавшим покрываться серым
  налетом золы уголькам пробежало раздуваемое подувшим на них легким
  порывом воздуха пламя. А вздрогнувший от неожиданности дед Теламон
  поднял голову и, увидев Марийку, добродушно буркнул:
  - А, это ты, стрекоза?
  - Это я, дедушка, - залившись густым румянцем смущения, тихо
  пробормотала в ответ Марийка.
   Внимательно осмотревший только что выкованный гвоздь Теламон окунул
  его в стоящую возле наковальни кадку с водою. И, бросив его к остальным
  лежащим в ящике гвоздям, вышел вместе с Марийкою из кузницы.
  - Дома-то все в порядке? - полюбопытствовал он у нее, когда они присели на
  стоящую возле наружной стены кузницы скамейку.
  - Все хорошо, дедушка, - негромко прощебетала прильнувшая к нему своей
  головкою Марийка.
   Окинув внимательным взглядом ее недовольно нахмуренное сумрачное
  личико, тяжело вздохнувший Теламон удержался от совершенно излишних в
  таком случае расспросов, а только с сочувствующей ласковостью легонько
  погладил рукою по ее головке.
  - А ты, дедушка, знаешь, что завтра в ханском аиле должен состояться
  праздник? - тихо проговорила о чем-то известном только ей одной
  загрустившая Марийка.
  - Слышал, внученька, слышал, - негромко проговорил Теламон. - Да, и как же
  об этом мне не знать, если ты и ханша одногодки....Вы же родились в один
  день...
  - И Бакис тоже, дедушка, - поторопилась напомнить ему Марийка.
  - И Бакис, - задумчиво поддакнул ей Теламон и уже совсем для нее
  неожиданно предложил. - А не съездить ли и нам, внученька, на этот
  праздник? И тебя с малышами порадую, да, и себя самого перед смертушкою
  немного потешу.
  - Не говори так больше, дедушка, ты у меня еще крепенький! - бурно
  запротестовала вознегодовавшая его словами Марийка и грустно добавила. -
  А с поездкою на праздник у нас, дедушка, все равно ничего не получиться.
  Родители нас в такую даль не отпустят.
  - Не отпустят, - сердито передразнил ее задетый за живое Теламон, - еще как,
  внученька, отпустят. Так что, беги сейчас домой и предупреди их, что завтра
  я повезу тебя и малышей с собою на праздник в ханском аиле. И смотри у
  меня, стрекоза, завтра безо всяких там опозданий! - шутливо погрозив внучке
  пальцем, с притворным неудовольствием прикрикнул на нее Теламон. - Я
  ждать не буду!
   Обрадовавшаяся Марийка чмокнула на прощание своего дедушку в щечку и
  убежала уговаривать насчет завтрашней поездки свою мамочку.
   Всю сегодняшнюю ночь и все утро нескончаемой вереницею все ехали и
  ехали в ханский аил в гости, а то и просто посмотреть на не так уж и частые в
  степи праздничные красочные зрелища и хотя бы немного повеселить свою
  истосковавшуюся душу. Принимающие гостей в парадной юрте хан вместе
  со своей женою и дочкою равнодушно осматривали преподносимые им на
  серебряных подносах дары. А ровно в полдень, когда прогремевшие
  хриплым лаем длинные трубы возвестили всем о начале праздника, они
  вышли на околицу аила, где для них уже была подготовлена полураскрытая
  кибитка с устеленными войлоком ступеньками. Неторопливо поднявшийся
  по ним хан уселся в поставленное для него кресло с резными ножками и с
  украшенными на концах резными головками барана поручнями.
  Последовавшая вслед за ним жена присела на стоящий слева от ханского
  кресла резной стульчик с прямой спинкою и изящно изогнутыми ножками.
  Ну, а сама виновница сегодняшнего торжества именинница Холида присела
  на стоящий немного впереди ханской четы табурет. А давно уже
  дожидающиеся своего часа шаманы тут же забили в бубны и нестройным
  хором начали выкрикивать молитвы и заклинания, умоляя заоблачных
  владык быть милостивыми и подарить прекрасной ханской дочери долгую
  счастливую жизнь. Наклонившийся к ней хан, что-то тихо шепнул ей на
  ушка, и довольно улыбнувшаяся Холида, взмахнув своим белым шелковым
  платочком, подала разрешительный сигнал на открытие посвященного дню
  ее пятнадцатилетия праздника.
   Бесцеремонно расталкивая столпившихся вокруг ханской кибитки людей,
  сотня воинов мгновенно очистила возле нее широкий круг, а выскочившие на
  него наряженные в шутовские одежды глашатаи пронзительно закричали:
  - Мужественные храбрые воины, выходите на борьбу! Покажите
  несравненной ханской дочке свою несокрушимую силу и вашу удаль!
   И в мгновенно притихшей толпе головы половцев повернулись в сторону
  самых сильных из них и ловких, настойчиво требуя их немедленного выхода
  в круг. А те, смущенно пожимая плечами и переминаясь с ноги на ногу,
  делали вид, что ничего не понимают, и даже не догадываются чего это все от
  них хотят. Но с нетерпением дожидающаяся скорого увлекательного зрелища
  возбужденная толпа не успокаивалась и подталкиваемые окружающими
  силачи, потихонечку приближаясь к оцепившим круг воинам, выходили на
  площадку в сопровождении двух самых верных и преданных им друзей. Они
  должны были наблюдать за строгим соблюдением правил борьбы и в случае
  поражения помогут проигравшему силачу по возможности быстрее оставить
  место схватки, чтобы ханский взор долго не задерживался на незадачливом
  борце. А ни на одно мгновение не умолкающие глашатаи громкими
  приветствующими возгласами встречали каждого выходящего на круг
  силача. И не менее громко подбадривали каждого из них на борьбу.
   Начинайте борьбу! - громко выкрикивали они. - Хан и его красавица дочь
  смотрят на вас! Тот, кто в упорных схватках ни разу не коснется земли
  плечами, получит в награду скакуна из лучших ханских табунов! И будет
  объявлен самым сильным в нашей орде!
   Вдохновленные ими силачи не заставили себя долго упрашивать.
  Подпрыгивая на месте и приседая на полусогнутых ногах, они осторожными
  хищными прыжками начали потихонечку сближаться друг с дружкою. И,
  вскоре, уже более десятка пар, сцепившись в своих сильных крепких
  объятиях, с ожесточением качалось на очищенной для их борьбы воинами от
  напряженно следивших за их борьбою степняков площадке. Ухватывая
  своего противника за руки, ноги или плечи, они пытались, приподняв его, со
  всего размаха бросить на землю. Никто из принявших вызов судьбы силачей
  не хотел уступать, и их борьба угрожало затянуться надолго. Но вот, со
  временем, более слабые стали выдыхаться. И, уступая сильнейшим, под
  едкие насмешки своих соплеменников начали бережно поддерживаемые под
  руки своими друзьями один за другим оставлять место схватки. А ликующие
  победители, угрожающе размахивая своими сильными мускулистыми
  руками, под одобрительные выкрики превозносивших их под самые небеса
  зрителей заметались по площадке в поисках нового противника для
  очередной схватки. И уже только тогда, когда на изрытой остервенело
  качающимися по ней мощными сильными телами площадке осталась только
  всего два силача, был объявлен позволяющий им хотя бы немножко
  передохнуть перед решающей схваткою перерыв. В это же время виновница
  сегодняшнего торжества и должна была выбрать уже заранее объявленный
  приз для будущего победителя.
   Получившие необходимое ханское распоряжение воины быстро оттеснили
  от кибитки степняков, а табунщики подогнали небольшой косяк полудиких
  коней. Окинув внимательным взглядом нервно вздрагивающих от
  непривычного для них многолюдья коней, Холида указала своей изящной
  ручкой на серого с коричневыми крапинками жеребца. И сделала, по всей
  видимости, удачный выбор раз по толпе знающих толк в конях степняков
  пронесся тихий одобряющий ее выбор шепоток.
  - Юная ханская дочка разбирается в конях! - доносились до ханской семьи
  восторженные выкрики приготовившихся наблюдать за самым излюбленным
  в степи зрелищем степняков.
   Довольно ухмыльнувшийся хан Китан молча кивнул головою в знак своего
  согласия. И сорвавшийся с места стройный молодой табунщик поскакал в
  сторону выбранного ханской дочерью жеребца. А тот, пока еще не
  догадываясь о грозившей для него утратою свободной привольной жизни
  опасности, весело заигрывал с пасущимися подле него кобылицами. Однако,
  вскоре, быстро уловив всегда присущим всем животным острым ощущением
  беды приближающуюся к нему опасность, забеспокоился и, с неприязнью
  косясь на скакавшего к нему всадника, сердито зафыркал. А невозмутимо
  скакавший на послушном его воле коне молодой половец был уже совсем с
  ним рядом. Но только коснулась рука всадника притороченной к его седлу
  веревки, как бросившийся в сторону жеребец скрылся за спинами других
  коней. Недовольно поморщившийся табунщик с прежней невозмутимостью
  последовал вслед за ним, но все время державшийся настороже жеребец
  всегда успевал отскочить от него в сторону, прежде чем всадник был готов
  набросить ему на шею петлю. И так продолжалось до тех пор, пока
  сохраняющий свою невозмутимость табунщик быстрым обманным броском
  не ввел избегающего с ним встреч жеребца в заблуждение. Они сблизились.
  И мелькнувший в воздухе длинный сыромятный ремень обвился вокруг шеи
  затрясшегося от охватившего его при этом негодования жеребца.
  Остановившийся жеребец в отчаянии яростно завертел головою и попытался
  резким неожиданным прыжком вырвать этот сжимающий ему шею ремень
  их рук табунщика. Но тот был наготове и не позволил взбесившемуся от
  посягательств на его свободу жеребцу освободиться от аркана. Подоспевшие
  к нему на помощь половцы, ухватившись руками за хвост, гриву и уши,
  растянули яростно сопротивляющегося жеребца, чуть ли не до самой земли,
  позволяя тем самым самому из них ловкому и проворному без лишних для
  себя осложнений оседлать ему спину. Вскочивший на ноги жеребец с
  громким протестующим ржанием взвился на дыбы и, заметавшись из
  стороны в сторону, принялся с неистовством бить ногами. Но вцепившийся
  руками в его гриву мертвой хваткою половец все еще оставался на его спине.
  Это злило и возмущало вознамерившегося и дальше продолжать делать все
  от него зависящее, чтобы, в конце концов, освободиться от не только
  мешающей ему, но уже даже и начинающей его пугать непривычной на
  своей спине ноши. И еще больше обозленный неожидаемым для него
  упрямством своей надоедливой ноши жеребец закружился на одном месте с
  невероятной скоростью и, делая неожиданные резкие с высоким
  подпрыгиванием передними и задними ногами развороты, не давал лихому
  наезднику ни минуты покоя.
   Притихшая от охватившего ее при этом ужаса толпа степняков все время
  ожидала, что храбрый наездник, не удержавшись на уже прямо взбесившемся
  жеребце, погибнет под его копытами. Но все попытки жеребца избавиться от
  своего наездника не увенчались успехом. И еще долго продолжался этот
  поражающий еще не бывалым на земле проворством и несомненным
  мужеством поединок укротителя с полудиким конем, пока тот, потеряв
  всякую надежду на избавление от ненавистного ему седока, не ускакал в
  степь. А уже совсем измучившийся с ним храбрый наездник только этого и
  ждал. Он извлек еще заранее засунутую им за пояс плетку и жеребец, после
  нескольких хлестких ударов, покорился его воле. С успехом справившийся с
  укрощением полудикого скакуна удалой наездник, направляя жеребца
  легкими ударами плеткою по щекам, подогнал коня к осветившемуся
  милостивой ухмылкою хану. Однако бурно выражающие свой неописуемый
  восторг от доставившего им немало удовольствия зрелища и свое
  восхищение храбрым ловким укротителем степняки не позволили ему
  сказать полагающее в таком случае обращение к повелевающему ими всеми
  хану. А, стащив изнемогающего от усталости наездника с жеребца, они
  подхватили его на руки, и понесли к небольшому возвышению у ханской
  кибитки. Там он, смущаясь от взглядов многотысячной толпы и сияя
  переполняющим его счастьем, принял из рук высокородной красавицы
  новый кафтан. Наступило время решающей схватки между силачами, и
  табунщики поспешили отогнать от места праздника растревоженных
  недавними событиями ханских коней.
   Расторопные воины быстро оцепили площадку для борьбы. И забурлившая
  после укрощения полудикого скакуна толпа степняков снова замерла в
  ожидании захватывающего зрелища.
   Вышедшие с противоположных сторон круга до пояса обнаженные силачи
  поначалу окинули друг дружку испепеляющими взглядами. А потом, все
  больше свирепея от распирающей их злобной неприязни, начали с глухим
  урчанием вырывать из земли вместе с корневищем пучки степной травы и
  подбрасывать их высоко вверх. Их натертые жиром широкие спины при этом
  как бы в доказательство непременного желания своих хозяев драться на
  смерть до победного конца яростно засверкали под яркими солнечными
  лучами. А их тугие мощные мускулы угрожающе напряглись под бронзовой
  от загара кожею. И силачи мягкими ощупывающими шашками, словно
  опасаясь, что под истоптанной предыдущими борцами степной травою
  может скрываться потайная яма, приблизились друг к дружке. Сблизившись,
  они медленно, словно нехотя, выпрямились. И позволив себе напоследок еще
  несколько раз обменяться оценивающими взглядами, словно в последний раз,
  соображая про себя, как им будет лучше ухватиться за противника,
  бросились друг на друга. А притихшая толпа степняков, затаив дыхание, с
  жадным нетерпением не отводила глаз от их растянутых от перенапряжения
  жил. И, внимательно всматриваясь в их налившиеся кровью глаза, все время
  пыталась хотя бы на мгновение раньше определить для себя исход их
  поединка. То один, а то другой, силач, поднимая и сильно раскручивая своего
  противника, пытался освободиться от его мертвой хватки, чтобы затем со
  всей своей силою ударить его об землю. Но они оба всегда успевали встать
  на ноги прежде, чем их спины могли коснуться земли. И теряющим свое
  терпение степнякам уже начало казаться, что их схватке не будет конца. Да, и
  сами борцы в своем неуемном желании непременно одержать победу, все
  больше озлобляясь, уже начали терять рассудок. От их мощных объятий
  гулко захрустели суставы и затрещали ребра. И даже крепкая загрубелая
  кожа степняка не выдерживала и лопалась от одного только прикосновение к
  ней сильной руки. И так продолжалось до тех пор, пока одному из них не
  удалось отчаянным последним рывком оторвать от себя соперника и, бросив
  его на землю, заставить прикоснуться плечами земли. Незадачливого
  побежденного тут же утащили в сторону сопровождающие его друзья, а к
  гордо приосанившемуся победителю подвели выбранного ханскою дочкою и
  только что укрощенного молодым табунщиком жеребца. И он, к немалой
  радости уже начавших превозносить его храбрость, силу и выносливость
  почти до самых небес степняков, небрежным взмахом руки остановив
  бросившихся к нему на помощь друзей, нашел в себе еще силы взобраться на
  него самостоятельно. А потом под непрекращающиеся восхищенные
  выкрики возбужденной толпы еще и, проехав на нем вокруг оцепленной
  воинами площадки, остановиться напротив доброжелательно ему
  ухмыляющейся ханской четы. Полностью удовлетворенный только что
  разыгравшимся перед ним представлением хан Китан тут же во
  всеуслышание объявил его самым сильным в своей орде. А так же сделал
  ему, как и было обещано им еще заранее, официальное приглашение на
  посвященный дню рождения своей дочери пир.
   На этот раз замахавшие плетками воины уже оттеснили столпившихся
  возле ханской кибитки степняков намного дальше, чем в прошлый раз. Ибо
  ханская семья так же, как и все собравшиеся посмотреть на праздничное
  веселье степняки, не могла допустить, чтобы хоть что-нибудь помешало им
  полностью насладиться самым излюбленным в степи зрелищем: скачками.
  Придававшие быстроте передвижения в своей полукочевой жизни особое
  значение половцы всегда готовились к ним заблаговременно и довольно
  основательно. Дело в том, что любая, даже самая сильная и выносливая
  лошадь, в хорошем теле не выдержала бы согласно условием при
  организации скачек расстояния. Поэтому всех участвующих в скачках коней
  предварительно к ним готовили. Их для этой цели специально вымаривали, а
  несколько дней до начала скачек вообще не кормили. При этом
  немаловажное значение придавалось и подбору участвующих в скачках
  наездников, которые, как правило, должны были быть худощавыми и
  небольшого роста.
   Прозвучала возвестившая всех о готовности к участию к скачкам
  сигнальная труба. И перед ханскою кибиткою выстроились двенадцать гордо
  восседавших на своих с обтянутою на нервно подрагивающих мускулах
  кожею породистых скакунах наездников. Нетерпеливо перебирающие
  ногами кони хмуро поглядывали своими впалыми глазами на забросавших их
  оценивающими взглядами степняков, а оседлавшие их молодые всадники не
  сводили своих настороженных глаз с ханской дочки, дожидаясь от нее
  заранее оговоренного сигнала. Они были готовы в любое мгновение, слегка
  ударив своего скакуна плеткою, гнать его до изнеможения лишь бы одержать
  так всеми ими желанную победу.
   Юная ханская дочь взмахнула шелковым платочком и конников, словно
  ветром сдуло. Кажется, вот только что они все стояли возле ханской кибитки,
  а сейчас от них уже даже и след постыл. Так почти неуловимо глазу они
  сорвались с места и уже стремительно мчались друг за дружкою по заранее
  определенному для них кругу. И казалось, что выпусти из самого тугого в
  степи лука быструю стрелу: и даже она не смогла бы догнать пустивших
  своих скакунов в бешеный галоп легкокрылых всадников. А не сводившие с
  них разгоревшихся молодецкой удалью глаз степняки с ожесточением
  заспорили о достоинствах каждой принявшей участие в скачках лошади,
  пытаясь заранее предугадать возможного победителя.
   После скачек прошли не менее интересные состязания по стрельбе из лука.
  И в завершение праздника немало повеселила разохотившихся степняков
  развязывающая без помощи ножа одними только руками связанного ремнями
  верблюда еще совсем не старая половчанка. Однако присутствующей на
  празднике Марийке такое развлечение не понравилось. Она уже и так вся
  исстрадалась за бедного верблюда, когда того, загибая ему голову набок,
  скручивали ремнями, нарочито стараясь сделать при этом как можно больше
  сильно затянутых узлов. Она еще и раньше слышала множество
  восторженных отзывов о подобных степных празднествах. Но одно дело
  услышать, и уже совсем другое дело увидеть все это неповторимое по своей
  увлекательности зрелище самой своими собственными глазами. Не отводя
  своих восторженных глазок от закружившихся перед нею в стремительной
  карусели красочных состязаний, она мучительно переживала за особо
  понравившегося ей удальца. И всякий раз огромная волна радости мгновенно
  переполняло ее детскую впечатлительную душу в случае, когда ее так
  называемый избранник добивался успеха. Даже не пытаясь сдерживать
  переполняющих ее при этом чувств, она, подпрыгивая от удовлетворения,
  громко хлопала в ладоши, словно это она сама, а не кто-то там еще другой,
  выигрывала очередное состязание. И, в конце концов, она так сильно
  увлеклась стремительно несущимися мимо нее красочными
  представлениями, что все окружающее ее сегодня, ей уже начало казаться не
  игрою, не какой-то там целенаправленной забавою взрослых людей. А
  вполне реальною жизнью из другого далекого от нее и безо всякого на то
  сомнения прекрасного мира. Из мира, где никогда не было и не должно было
  быть так порою сильно изводящей живущих на земле людей серой
  повседневности, а вся их жизнь изо дня в день переполнена только одним
  этим так неповторимо прекрасным и увлекательным праздничным весельем.
  И ее нисколько не удивляла, что этот волшебный мир открылся перед нею
  именно сегодня. Она уже давно ждала, и непоколебимо верило в это,
  наконец-то, свершившееся для нее сегодняшнее чудо. Ведь ей сегодня
  исполнилось ровно пятнадцать лет. А каждому живущему на земле ребенку
  доподлинно известно, что за этим рубежом для него уже начинается
  таинственная и воистину чудесная до поры до времени скрываемая от него
  взрослыми жизнь. И она со временем так сильно увлеклась игрою в этот
  реально не существующий на земле мир. Что в те редкие мгновения, когда ее
  рассеянный взгляд натыкался на возвращающих ее к реальности малышей
  или дедушку, она при этом всегда недовольно морщила свое личико и
  торопилась снова окунуться в так сильно притягивающий ее к себе
  волнующий мир мечты. И она еще долго окуналась в эту игру воображения,
  пока не ощутила на себе чей-то долгий пристальный взгляд. Он ей мешал, и
  она, нетерпеливо передергивая своими худенькими плечиками, пыталась
  сбросить его с себя. Но он не отставал и продолжал напоминать о себе
  недовольной его присутствием Марийке легким пощипыванием по спине.
  Сердито поморщившаяся Марийка повернулась в его сторону и, увидев
  глазеющего на нее юного степняка, недовольно скорчила ему в ответ рожицу.
  Смутившийся юноша не только поторопился отвести от нее взгляд, но и
  спрятаться за спинами своих соплеменников.
  - И чего только он на меня так уставился? - подумала снова пытающаяся
  переключиться на не прекращающееся вокруг нее красочное зрелище
  Марийка. Но прежнего удовлетворения от не прекращающихся ни на одно
  мгновение красочных состязаний у нее уже не было. Непонятное ей
  поведение юного степняка почему-то не только продолжало ее волновать, но
  и заставляла утратившую свое прежнее спокойствие Марийку раз от раза
  внимательно осматриваться вокруг себя. Так она и заметила, что другие
  молодые степняки тоже украдкой бросают на нее более пылкие и
  длительные, чем при простом любопытстве, взгляды. Пугливо
  поеживающаяся Марийка притворно злилась на своих так некстати
  разбудивших дремавшую в ней женщину поклонников. С замиранием от
  вводившего ее в смущение сладкого страха сердцем она, стараясь делать это
  незаметно, украдкой рассматривала покоренных ею молодых парней. Но ее
  сердечко при этом ни разу не екнуло, не встревожилось, и не дала ей ни
  единого знака о приходе так желанного для каждой женщины чувства. Имея
  самые смутные представления о любви, она даже немного за себя испугалась.
  На ее обращают внимание красивые парни и, если отбросить ее притворное
  раздражение, то она прекрасно для себя осознавала, что ей это даже очень
  нравиться. Но к ее немалому удивлению она никого из них не выделяла. Что-
  то, пока еще для нее неуловимое, мешало ей остановиться на одном из них и
  хотя бы в шутку себе сказать: Вот он - моя судьба. А что ей мешало это
  сделать, она никак не могла для себя не только объяснить, но и понять. С
  пока что не объяснимым для нее волнением, ощущая на себе тепло
  очередного взгляда, ее при этом всякий раз охватывало еще более
  непонятное ей чувство не только какой-то там радости, но и даже
  выворачивающего в ней внутри все наизнанку какого-то бурного ликования.
  И она, заливаясь густым румянцем стыда, с ужасом косилась на своего
  старого деда, пытаясь, лишний раз для себя убедиться, что он не
  догадывается о том, что с нею происходит на самом деле. Но старик, к ее
  счастью, был полностью поглощен созерцанием праздника. И лишь изредка
  отрывался от пленяющего его зрелища только для того, чтобы пересчитать
  жавшихся к нему своих внуков.
   Больше всего Марийке понравились скачки. В них не было присущей для
  всех степняков жестокости, от которой Марийке парою становилось не по
  себе. И всякий раз при виде этой раздражающей ее жестокости она, не желая
  на ее проявление возле себя смотреть, старательно закрывала свои глазки. А
  на скачках объединенные общей единой целью лошадь и всадник
  представляют собою как бы одно целое. Поэтому и выигрывает в них именно
  тот наездник, у которого со своим скакуном большее взаимопонимание и
  взаимопомощь. Победителем в сегодняшних скачках стал еще совсем юный
  статный и красивый половец. Но даже и он, так понравившийся Марийке
  этот юный победитель скачек, тоже не сумел затронуть ее чистое девичье
  сердце.
  - Как жаль, что сегодня с нами не было Бакиса! - с сожалением тихо
  вскрикнула она, уже подпрыгивая на ухабах быстро понесшейся по степи в
  сторону родного поселка телеге. И по сладко защемившему в ответ своему
  сердцу сразу же догадалась, почему ни один из испепеляющих ее сегодня
  горячими взглядами молодых степняков не затронул ее девичье сердечко.
  Оказывается оно, не поставив в известность свою хозяйку, само выбрало для
  себя сердечного друга. Смутившаяся Марийка, уже почти не слыша милого
  щебетания обсуждавших свои впечатления от недавнего праздника с
  дедушкою малышей, всю дорогу старательно прислушивалось к вдруг
  ставшему для нее каким-то чужим и непослушным своему сердечку. А по ее
  зардевшимся щечкам градом покатились оплакивающие конец ее
  безоблачного детства буйные слезинки мгновенно переполнившегося ее
  счастья. Так с головою окунувшись в свои сердечные переживания, она даже
  и не заметила, как все время подпрыгивающая на ухабах разбитой степной
  дороги телега подвезла ее к родному селению. Однако при виде неторопливо
  шагающих по степи знакомых ей верблюдов она быстро привела себя в
  чувство и, соскочив с телеги, побежала к своему дому. Она торопилась
  успеть привести себя к уже совсем скорому возвращению Бакиса хотя бы
  немного в порядок, а главное еще раз проверить спрятанный ею в укромном
  местечке для него подарок.
  - Привести себя в порядок, - подумала вслух на бегу уже и сама
  удивляющаяся Марийка охватившему ее пока что труднообъяснимому для
  себя желанию предстать перед своим другом детство во всей своей красе.
  Ибо до сегодняшнего дня ей было как-то все равно, как она при встрече с
  ним выглядит.
   Еще было совсем темно, когда Бакис вместе со своим отцом выехали на
  проторенную в степи тропу. Зябко поеживаясь от утренней прохлады,
  прижавшийся к пушистому горбу неторопливо шагающего позади их
  маленького каравана верблюда Бакис тихо подремывал, время, от времени
  впадая в сладкое забытье. Растревоженный предстоящей поездкою в
  торговый городок он вчера долго не мог уснуть, и сейчас, пробуждаясь от
  случайного резкого движения несшего его на своей спине верблюда, он с
  недоумением осматривался вокруг себя, пока не припоминал, где он
  находится. Прорывающиеся из-за ярко осветившегося в месте восхода
  горизонта первые косые лучи поднимающегося солнышка в одно мгновение
  изменили до неузнаваемости окружающую их небольшой караван степь. И
  чем больше заливалась степь непрерывно льющимися на нее потоками
  животворного солнечного света, тем больше своих тайн она открывала к
  этому времени уже окончательно сбросившему с себя дремоту Бакису.
  Пораженный только что открывшимся ему ее воистину прелестным
  очарованием Бакис был не в силах отвести своих восхищенных глаз от
  засверкавшей перед ним всеми цветами радуги утренней степи. Но как бы
  далеко не забрасывало восходящее солнышко на землю своих золотистых
  посланцев - везде, куда бы ни бросал свои пораженные открывающейся
  перед ним несравненной красотою взоры Бакис, простиралась лишь одна
  просыпающаяся после ночного отдыха степь. И только по правую от него
  сторону изредка поблескивала под яркими солнечными лучами узкая полоска
  моря. Она то пряталась за невысокими вершинами прибрежных скал, а то
  снова радовала его, становясь с каждым очередным часом все шире и шире.
   С нетерпением поджидающему появление еще не виданного им ранее
  торгового городка Бакису все время казалось, что окружающей его степи не
  будет конца и краю.
  - Скоро будем на месте! - выкрикнул ему объезжающий на вороном жеребце
  небольшой караван Филократ, указывая ему на затемневшее впереди
  небольшое темное пятнышко.
  - Нет, оно никак не может быть городом, - снисходительно усмехнулся про
  себя внимательно всмотревшийся в это пятнышко не сомневающийся, что
  оно, оказавшись обычным миражом, должно было скоро исчезнуть. Однако
  как бы ему назло это не вызывающее у него особого доверия пятнышко не
  исчезало, а совсем наоборот, с каждым очередным мгновением становилось
  все более для него зримою. И, вот, неприятно пораженный непривычной
  суетою Бакис с опаскою окунулся в разбушевавшееся вокруг него самое, что
  ни есть, настоящее людское море. Громкие выкрики зазывалов, ржание
  встревоженных лошадей и нестерпимый гул голосов торгующихся уже прямо
  оглушали привыкшего к тихой размеренной жизни Бакиса. И он, с испугом
  оглядываясь вокруг себя, изо всех сил молотил пятками ног по своему
  сохраняющему несмотря ни на что свое величавое спокойствие верблюду,
  опасаясь отстать от каравана и затеряться в этой порою казавшейся ему
  нескончаемой людской круговерти.
   И кто только не встречался растерявшемуся в непривычной обстановке
  Бакису в толчее торгового городка!? Выбритые до синевы разодетые в
  роскошные парчовые одежды с неизменной сладенькою ухмылкою
  византийские купцы чередовались с хмурыми бородатыми русичами. Гордые
  половецкие ханы в сопровождении многочисленной свиты и толпы
  выставленных на продажу рабов. И чего только не продавалось в уже прямо
  тонувших от изобилия богатых лавках купцов!? От простых глиняных мисок
  до изготовленных мастерами-стеклодувами изящных графинчиков с
  затейливой росписью. От грубого полотна до вытканной тоньше паутины
  шелковой материи. Ом простых медных колечек до изготовленных
  ювелирами драгоценных украшений.
   Слишком долго торговать привезенным на продажу товаром им не
  пришлось. По прибытию на место Филократ сразу же продол всю свою рыбу
  оптом перекупщикам.
  - Ну, все сын, - добродушно буркнул он, заново пересчитав всю свою
  выручку. - Теперь нам остается только выполнить все наказы нашей мамы, и
  мы можем со спокойным сердцем отправляться обратно домой.
   Однако и у самого Бакиса тоже было одно маленькое дело в этом торговом
  городке. Приторговывая выловленною в заливе рыбою, он долго откладывал
  вырученные у бедных пастухов кошевого Артыка медные монетки на
  подарок Марийке. И вот сейчас он внимательно присматривался к
  выставленным в лавках на продажу недорогим украшениям и безделушкам.
  Они уже успел побывать во многих лавках, но, к его немалому сожалению,
  он не нашел для себя более-менее подходящего для Марийки подарка.
  Конечно же, это вовсе не означало, что торговые лавки в этот день были, как
  говориться, полупустыми. Просто у него было слишком мало денег, чтобы он
  мог позволить себе приобрести в подарок Марийке то, что хотел ей подарить.
  Искренне огорченный Бакис уже было, совсем отчаялся в своих поисках, как
  прямо с порога очередной понадобившейся его отцу лавки ему весело
  заулыбался бородатый бесенок на бронзовой цепочке. Полюбивший его с
  первого взгляда Бакис уже больше ни на что не смотрел и ничего не искал.
  Он видел перед собою только одного пляшущего в высоком головном уборе
  с приподнятой к затылку правой рукою и упирающегося своею левою рукою
  в колено забавного бесенка. Уточнив у стоящего за прилавком продавца,
  сколько он стоит, Бакис выскреб из кармана все свои сбережения. Ему
  повезла: медных монеток у него было вполне достаточно, чтобы совершить
  покупку.
  - Пусть он охраняет мою Марийку от недобрых злых людей, - с нежностью
  подумал бережно заворачивающий свой подарок в чистую полотняную
  тряпочку Бакис.
   Искоса наблюдающий за ним Филократ, конечно же, догадывался, кому
  предназначен купленный Бакисом бесенок, но, не желая смущать его,
  старательно делал вид, что не видит в покупке сына ничего особенного.
   Успокоенный Бакис больше уже не рыскал голодными глазами по
  прилавкам торговых лавок, а стал более внимательно присматриваться к
  окружающей его незнакомой городской жизни. Выстроенные по обеим
  сторонам улицы каменные и кирпичные дома его не удивляли, но, зато
  привлекали его искренний интерес роскошные одежды богачей и не
  виданные им ранее диковинное убранство заморских купцов. С
  нескрываемым любопытством он прислушивался и к непривычному для его
  ушей говору собранных в этом торговом городке, по всей видимости, со
  всего света людей. Он бросал, и сам ловил на себе оценивающие взгляды
  своих ровесниц, но ни одну из них не подпустил близко к своему сердцу. И
  всякий раз, когда он на какое-то время забывался в своих мечтательных
  представлениях, то видел себя только отдающим свой подарок Марийке. Да,
  и думал он всю обратную дорогу только о том, как ему решиться рассказать
  ей о возникшем в нем к ней чувстве. И это уже не только переполняло его
  пока еще непонятной ему радостью, но и время от времени охватывающей
  его тревогою вводило в смятение все его о ней мысли.
   Не любившая присутствовать на утомительных и совсем для нее не
  интересных пирах Холида, пожелав немного освежить свою закружившуюся
  от счастья головку, повелела оседлать своего скакуна и уехала прогуляться
  по степи. Ей некуда было спешить, а поэтому она, опустив поводья на холку
  коня, с удовольствием подставила свое раскрасневшееся от избытка счастья
  личико свежему вечернему ветерку. Пользуясь предоставленной ему
  свободою, породистый конь, осторожно переступая ногами на нагревшейся
  за день степи, лениво пощипывал попадающуюся ему на пути молодую
  зеленую травку. А взирающая с его высоты на окружающее ее великолепие
  полностью удовлетворенная только что закончившимся организованным в ее
  честь праздником Холида вся сияла от переполняющего ее ликования. И ей
  было, отчего сейчас радоваться и гордиться. Ибо сегодня почти вся степь
  собралась в аиле ее родителей, чтобы, поздравив ее с днем рождения, заодно
  полюбоваться ее редкостной красотою и прелестным очарованием. Сколько
  хвалебных слов было сегодня сказано ей!? Сколько драгоценных украшений
  было преподнесено ей сегодня!? Кое-что из них она уже успела померить. И
  ей очень понравилось подаренное соседним ханом ожерелье из крупного
  жемчуга, и преподнесенное кошевым Артыком повязка из жемчужных нитей.
  Но дороже всех драгоценностей для нее, конечно же, были полные
  страстного огня пылкие мужские взгляды. И сколько же она поймала их на
  себе сегодня от молодых красавцев!? Да, и не только молодых, но и у многих
  уже отмеченных сединою мужчин разгорались от сжигающего их изнутри
  нестерпимого желания глаза при виде ее неземной красоты и прелестной
  привлекательности. Ибо только одно это неодолимое страстное желание
  овладеть ее воистину прекрасным телом и ценила сладострастная от природы
  Холида в окружающих ее мужчинах превыше всего. Ибо только оно одно -
  это мужское восхищение ее красотою - льстило ее обостренному женскому
  самолюбию. Холида всегда и везде ощущала себя уверенно в мужском
  окружении. Ей было приятно сознавать себя женщиною, у которой во всей
  округе нет даже и в помине достойной соперницы. Хотя, пусть и изредка, но
  все же прорывалась с самой глубины ее уродливой души нотка сожаления об
  этом. Она, как ей порою казалось, даже была бы рада появлению достойной
  ее красоты и привлекательности соперницы. Появление в степи другой такой
  красавицы заставила бы ее остро оттачивать свои женские коготки, заставила
  бы бороться за понравившегося им обоим мужчину.
  - Но где же их найдешь - этих соперниц, - самодовольно улыбалась она при
  этом про себя, - по всей степи ищи не ищи, а все равно не найдешь даже
  жалкое подобие на мою неземную красоту и на мое ни с чем не сравнимое
  женское совершенство. Благодаря милости Творца у меня, кроме моих
  подружек, нет, и не может быть на всей земле никаких соперниц.
   Успевшая, после дарованной шибианкам подобной милости Творца,
  сменить не один десяток женских тел Холида, несмотря на свой юный
  нынешний возраст, уже была многоопытною в любви женщиной. Она знала
  толк в мужчинах, и ценила их не за богатство и роскошные одежды, а за их
  мужскую силу, молодость и красоту. Поэтому и на этот раз первое желание
  еще только начавшего созревать для любви своего нового тела она не
  собиралась дарить разряженным стареющим поклонникам. Нет, и нет! Она
  предложит сорвать со своего нового тела еще только-только начинающий
  распускаться бутон любви какому-нибудь молодому счастливчику,
  обладающему здоровым мускулистым телом и пылающим пылкой страстью
  сердцем.
  - Хотя бы сопровождающему меня молодому пастуху, - с похотливой
  ухмылкою подумала она, искоса рассматривая державшегося немного
  поодаль от нее юного степняка.
   Багрово красный от испытываемого им при этом перенапряжения
  солнечный диск тяжело закатывался за горизонт. И даже, несмотря на то, что
  половина его нижней части уже как бы была на той стороне земли, он, пылая
  заревом заката, все еще старательно пыжился, изо всех своих сил стараясь не
  допускать до освещенной им части земли ночные сумерки. Однако все его
  потуги были напрасными. Ибо накопившаяся за долгий день непрерывного
  горения в его никогда не затухающих топках зола все время неудержимо
  тянула его вниз. И заходящее солнышко, в конце концов, блеснув от
  отчаяния по земле последним лучиком, смирилось. Опустившись в место
  своего ночного отдыха, она должно было, избавившись от отягощающей его
  золы и зарядившись новою порцией горючего, снова, взойдя рано утром над
  землею, радостно засверкать на небосклоне. А никогда в таких случаях не
  опаздывающая вечерняя мгла тут же принялась старательно укутывать своей
  темной сетью погрустневшую после захода объекта своего поклонения степь.
  Делая ее не только таинственной и загадочной, но и даже небезопасною для
  припозднившихся путников. Но даже и сгущающаяся вечерняя мгла не
  заставила беспечную Холиду подумать о возвращении в аил. Наоборот, она
  еще больше укрепило ее в страстном нетерпеливом желании прямо сейчас
  испытать в своем, наконец-то, созревшем для любви теле это сильное так
  неодолимо увлекающее ее своим ни с чем не сравнимым на земле
  блаженством чувство. Не имея в себе больше сил, а главное желания,
  сопротивляться его властному настойчивому напору, Холида, попридержав
  своего коня, соскочила с него на землю. Спешившийся неподалеку от нее
  молодой пастух терпеливо дожидался, когда его повелительнице снова
  заблагорассудиться продолжить свою вечернюю прогулку верхом. А все
  больше распаляющая саму себя Холида не торопилась. Приминая своими
  стройными ножками густо поросшую после недавнего степного пожара
  зеленую травку, она, искоса, с пристальным интересом рассматривала
  молодого пастуха. Юноша полностью соответствовал ее представлениям о
  мужской красоте, и она, представляя себя в ее руках, подумала, что
  промелькнувшее в ее прелестной головке насчет него предположение ей не
  противно. А то, что он был слугою, ей нравилось еще больше. Опасаясь
  ханского гнева, он даже под страхом смерти не станет рассказывать об их
  отношениях. Приняв для себя окончательное решение, Холида мысленно
  поздравила себя с приобретением неплохого мужского тела, которое будет
  находиться в ее полном распоряжении до тех пор, пока оно ей не наскучит.
  - А наскучит, - подумала она, властным взмахом руки подзывая к себе
  пастуха, - то от слуги мне будет не так и трудно избавиться. С этими слугами
  в любое время случается и происходит все, что угодно. Их внезапная смерть
  никогда не вызывала ни у кого из сильных мира сего никаких сожалений.
  - Что надобно ханской дочке!? - услужливо пролепетал подбежавший пастух.
  - Как звать тебя? - ласково проворковала уже не скрываясь в упор
  рассматривающая своего будущего дружка для любовных утех Холида.
  - Кулдан, - негромко проговорил пастух.
  - И ты всегда такой нерешительный в отношениях с молодыми девушками? -
  игриво поинтересовалась она, легонько поглаживая по его широкой груди
  своей изящною ладошкою.
   Прикосновения и ласковые слова прекрасной ханской дочки волновали
  юношу, но он, прекрасно для себя осознавая все возможные последствия,
  старательно сдерживал в себе уже угрожающее политься у него через край
  возбуждение от опасной близости красивой Холиды.
  - Дочке хана нравится мучить бедного пастуха, - не без труда сдерживая
  свою закружившуюся от переполняющих ее чувств голову, сиплым голосом
  выдавил он из себя.
  - Здесь нет ханской дочки, а есть только страстно желающая твоей любви
  молодая красивая девушка, - еле слышно шепнула ему прижимающаяся к его
  податливому телу Холида. А выдавивший из себя ей в ответ лишь слабый
  стон Кулдан уже больше не сопротивлялся ее настойчивым ухаживаниям. И
  она еще долго с давно уже позабытым ею наслаждением упивалась его
  молодостью, обжигая страстными поцелуями, его затрепетавшее в
  нестерпимом любовном экстазе тело пока сгустившиеся сумерки и вечерняя
  прохлада не остудили ее молодую горячую кровь. Полностью излив все свои
  накопившиеся в ней за годы вынужденного взросления ее нового тела
  желания, Холида молча поднялась с примятой травы и, даже не посмотрев на
  все еще не пришедшего в себя Кулдана, вскочила на пасущегося неподалеку
  коня. И, не проронив больше ни одного слово, погнала его в сторону аила,
  подставляя дувшему ей навстречу ветерку свое раскрасневшееся личико. Ее
  истерзанное и измученное с непривычки тело не болело, а, как это бывает у
  шибианок, только тихо сладко ныло. Но она, уже зная, что поначалу так
  бывает всегда, и что это досаждающее ей сейчас нытье скоро утихнет, не
  обращала на него внимания. Подскакав к своей кибитке, она, не
  оборачиваясь к умирающему от охватившего его при этом ужаса Кулдану,
  небрежно бросила:
   -О случившемся между нами никто не должен знать! Когда ты мне
  понадобишься, я сама позову тебя!
   Прибежавшая домой Марийка торопливо умылась и, натянув на себя свою
  самую любимую тунику, еще долго прихорашивалась у зеркала, придирчиво
  рассматривая в нем свое отражение. Удивленная необычным поведением
  своей дочери наблюдающая за нею Елена, не сдержавшись, пошутила:
  - Впервые я вижу тебя, доченька, у зеркальца. Уж не влюбилась ли ты у меня
  в кого-нибудь?
  - Перестань, мама, выдумывать про меня неизвестно что! - запротестовала
  недовольно поджавшая свои прелестные губки Марийка. - Мне еще рано
  думать о замужестве.
   Но это ее слабое возражение не только не убедило лукаво улыбнувшуюся
  Елену, но и даже ее саму. А себя-то, как говориться, не обманешь. Поэтому
  она и вовсе не удивилась, что эти тихие материнские слова прозвучали для
  нее громким раскатистым громом.
  - И, действительно, что это происходит со мною на самом-то деле, - еле
  слышно прошептала догадавшаяся, что она, сама того не желая, невольно
  открыла своей маме то, что хотела скрыть не только от всех, но и даже от
  самой себя. - Ведь меня-то раньше не очень-то волновало, как я выгляжу.
   Смутившаяся Марийка густо покраснела и в тщетной надежде оправдаться
  в глазах своей матери в притворном недовольстве буркнула:
  - Ты же, мама, знаешь, что у меня сегодня день рождения.
  - Знаю, доченька, - тихо проговорила ей Елена и с укором добавила. - Но, как
  принято в нашем поселке, именинники сидят дома и принимают
  поздравления от родных и знакомых, а не излишне суетятся и, тем более, не
  убегают из собственного дома едва в него возвратившись....
  - Но, мама, сегодня не только я одна именинница, но и Бакис тоже! -
  оборвала ее притворно возмутившаяся Марийка. - Вот, я и тороплюсь
  поздравить его с днем рождения.
  - Тогда, моя милая, можешь не торопиться, - ласково проговорила
  смягчившаяся Елена, - он еще не вернулся с торгового городка. Расскажи-ка
  ты мне лучше о том, что ты видела сегодня в ханском аиле.
  - Мама, мне сейчас не до этого! Я тороплюсь! - умоляющим голосом
  выкрикнула извлекающая из сундука свой подарок Марийка. - Я только что
  видела их на подъезде к поселку.
   Нет, что теперь не говори, а при рождении Марийки на этот белый свет
  вездесущие небеса точно не хмурились, а пребывали в самом, так сказать,
  прекрасном расположении. Ибо наградили они ее не только одною девичью
  красотою и привлекательностью, но и воистину золотыми ручками. В свои
  пятнадцать лет она из выращенного на огороде льна соткала полотно и сшила
  Бакису новую рубаху. А в последние дни она долго засиживалась по ночам,
  расшивая ее прекрасными узорами. Ее умелая рука уже тогда, когда и сама
  Марийка еще не догадывалась о возникшем в ней чувстве, рассказала о нем в
  любовно вышитых ею на рубахе узорах.
   Доставшая рубаху Марийка окинула ее придирчивым взглядом. Хороший
  подарок она подготовила своему другу детства. За такой подарок ей краснеть
  не придется. И пусть носит Бакис эту красивую рубаху и не забывает о той,
  чьими руками она изготовлена. Пусть он знает, какая она у него работящая, и
  пусть ценит ее золотые руки. Не найдя в рубахе ни одной случайно
  закравшейся недоделки, Марийка снова аккуратно свернула свой подарок и
  выбежала из дома.
   Маленький караван втянулся в ворота дома. И Бакис, соскользнув со своего
  верблюда, поспешил к соседскому дому. Но только успел он войти в
  открытую настежь калитку, как увидел бегущую ему навстречу Марийку.
  - С днем рождения тебя, Бакис, - негромко проговорила подбежавшая к нему
  Марийка и протянула ему свой подарок.
   Бережно принявший из ее рук рубаху Бакис тут же, сняв свою, надел ее на
  себя. А умирающая от страха Марийка еще долго поворачивала его,
  проверяя, не жмет ли она ему, нет ли хоть где-нибудь на ней ненужной
  складочки, но ее рубаха пришлась Бакису как раз впору. И она, потихонечку
  успокоившись, продолжала осматривать его уже больше из своего
  природного женского любопытства, чем по необходимости. Марийка с
  каким-то удивляющим ее радостным восторгом смотрела на хорошо
  знакомого ей с детства Бакиса и поражалась, как это она могла до этого
  времени не замечать его мужской красоты. Словно всегда
  противодействующая глубоким людским отношениям пелена серой
  обыденности старательно укрывало от нее в нем все, что так сильно
  привлекает любую женщину в мужчине. С изумлением, вглядываясь в него
  широко раскрытыми влюбленными глазами, она нещадно ругала себя за
  прежнюю слепоту, из-за которой она могла потерять такого хорошего и
  надежного друга. Но теперь, когда, благодаря острому осознанию в себе
  женщины, у нее как бы раскрылись глаза, она сделает все от нее зависящее,
  чтобы Бакис обратил на нее внимание. Чтобы и он тоже видел в ней не
  только друга детство, но и красивую привлекательную девушку.
  - Тем степнякам далеко до моего простого бесхитростного Бакиса, -
  подумала она, вспомнив о своих поклонниках на празднике в ханском аиле. -
  И какая я была бы дура, если предпочла бы ему кого-нибудь из них.
   Бакис не мог догадываться о думах и переживаниях Марийки во время
  примерки рубахи, но ему нравились прикосновения к нему ее ласковых
  ручек. И он безропотно подчинялся их требованиям.
  - А это тебе от меня, - тихо проговорил он, когда Марийка оставила его в
  покое, и протянул ей своего пляшущего бесенка. - Пусть он охраняет твое
  счастье. Поздравляю тебя с днем рождения.
   И они больше, не сказав, друг дружке ни одного словечка взялись за руки и
  побежали в сторону неустанно грохочущего прибоем миря. Прежняя их
  простота в обращении вместе с дружеской приветливостью вдруг взяли и
  куда-то бесследно исчезли, и им обоим в этот вечер было немного не по себе.
  Им так много хотелось друг другу сказать и со многим поделиться друг с
  другом. Но у них уже просто не было сил заговорить о том, что их в это
  время тревожило и волновало. С пока что не только непонятным, но и даже
  трудно объяснимым для них обоих волнением, они с радостью
  прислушивались к потихонечку обволакивающему их счастью, заполняя
  долгие тревожные паузы ничего для них не значащими блеклыми фразами.
   Притихшая Марийка, изредка бросая на шагающего рядом с нею сегодня
  непривычно задумчивого Бакиса долгие изучающие взгляды, представляла
  себя в объятиях его сильных рук и радовалась, что ей это не неприятно, что
  она даже сама страстно желала скорее испытать их на себе. Она и до
  сегодняшнего вечера никогда не сомневалась в его добропорядочности и
  надежности. И сейчас, шагая рядом с ним, она ощущала себя полностью
  защищенной от всех превратностей окружающего их мира. И может только и
  поэтому возникшее в ней чувство к нему не пугало ее, а совсем наоборот она
  только радовалась его нежданному в ней появлению. Ибо оно, не предвещая
  ей бед и несчастий, гарантировало ей уже в недалеком будущем возможность
  обретения большого женского счастья.
   Выйдя к берегу моря, они, зашлепав босыми ногами, по самой кромке чем-
  то сегодня особенно взволнованного моря, с наслаждением ощущая, как
  прохладная морская вода остужает их горячившиеся тела. Охватившие их в
  сегодняшний вечер робость и смущение не позволяли им говорить о своей
  любви. И они беспрекословно им, повинуясь, только окидывали друг друга
  долгими изучающими взглядами, да безмолвно восклицали:
  - И как же мы будем вместе со своими чувствами жить дальше!? Не рано ли
  обожгла наши сердца любовь!?
  - Оно между нами возникло уже давно, - негромко проговорил им в ответ
  Бакис, - мы просто об этом до сегодняшнего дня не только не подозревали,
  но и даже не думали.
   Полностью согласная с ним Марийка в ответ только молча кивнула своей
  головкою. Ей вовсе не надо было объяснять, что он имеет в виду. Они в этот
  вечер понимали друг друга, как говориться, с полслова. Да и зачем им было
  говорить еще какие-то там слова, если их чувства не нуждались в
  подкреплении ничего к ним не добавляющих красивых слов. Она покорною
  голубкою молча прижалась к его плечу. И они еще долго стояли рядышком
  на берегу моря, любуясь заходящим солнышком и наслаждаясь ощущением
  близости любящей и преданной души.
   Любовь - одно из самых сильных человеческих чувств на земле. Если уж
  высшая сила награждает ею какого-нибудь конкретного человека, то
  овладевшая им любовь уже наполняет собою не только все его дела и мысли,
  но и все его поступки, желания и даже мечты. В общем, и в целом она
  охватывает собою все стороны жизнедеятельности живущего на земле
  человека. А поэтому, если она и на самом деле существует, то уже больше не
  нуждается в своем подтверждении совершенно излишними и вовсе не
  нужными словами. Ибо эти произносимые нашим зачастую лживым языком
  слова не только не в силах хоть что-нибудь к ней добавить, но даже не
  смогут, при всем своем желании, хотя бы немного ее в нас приуменьшить. К
  сладострастному щебетанию о любви прибегают в своей жизни лишь те, к
  кому она - это человеческая любовь - не приближалась ни на одно мгновение.
  Они и сами об этом прекрасно знают, но им так хочется пережить это самое
  прекрасное из всех человеческих чувств, что они с помощью обычных слов
  пытаются разжечь наше вполне обычное влечение друг к другу до уровня
  любви. Бог им судья. Пусть себе тешатся эти несчастные люди в своем
  самообмане. А, вот, тем, кому повезло испытать этот великий дар природы и
  всем своим естеством прочувствовать, какое это все-таки ни с чем не
  сравнимое наслаждение быть любимым человеком, которого ты сам до
  самозабвения обожаешь, тому эта словесная шелуха без надобности. Эти
  избранные нашей земной жизнью счастливчики при встречах друг с другом
  даже затаивают свое дыхание, чтобы уже без особых помех прислушаться к
  искреннему разговору своих забившихся в любовном экстазе сердец.
   Прислушайтесь к биению своего сердечка при встрече с любимым
  человеком: Я люблю тебя! Я люблю тебя! - скороговоркою запоет оно свое
  признание в любви. А при расставании вы сразу же услышите, как ваше
  искренне расстроившееся сердечко начнет без остановки приговаривать: Мне
  не хочется с тобою расставаться! Вот, первая грамота для всех возлюбленных
  на земле. И только таким словам верят люди, испытавшие искреннее
  влечение друг к другу, с презрительным недоверием отвергая произносимые
  нашим языком слова. Потому что печальный опыт живших еще до нас
  многих поколений людей заставляет нас относиться ни к чему не
  обязывающим человека словам настороженно. И, тем более, что сейчас мы
  живем в такое с этой точки зрения интересное время, когда у человека вместо
  одного правдивого появилось чаще всего, приносящих ему вместо
  ожидаемой пользы один только вред два лживых языка. Один из них
  предназначен только для того, чтобы постоянно говорить окружающим тебя
  людям то, что они хотят от тебя услышать. А другой язык для постоянного
  лицемерия с самим собою. Давно уж стерлось из нашей памяти то время,
  когда мы впервые не поверили своему раздвоенному языку. А после
  разговора со своими близкими или знакомыми, потом еще долго пытались
  разгадать, а что же они в действительности подразумевали под сказанным
  нам. И так с того времени мы все уже окончательно окостенели в ставшем
  для нас вполне привычном лицемерном словоблудии. Ибо сегодня мы безо
  всякого, как говорится, стеснения и зазрения совести способны в любое
  время обмануть или оговорить кого угодно. И нас в уже ставшем как бы
  второй натурою лицемерном притворстве уже не остановить и, тем более, не
  перевоспитать. А потому, чтобы добиться хоть каких-нибудь успехов, в
  своем непреклонном желании снова стать искренним правдивым человеком,
  давайте будем разговаривать друг с другом словами наших сердец. Сердце не
  язык, оно не может сфальшивить или обмануть. Ибо нет, и не может быть во
  всем мире такой силы, которая смогла бы заставить человеческое сердце
  трепетать в любовном порыве перед человеком, который достоин лишь
  одного твоего презрения. И, наоборот, никто не в силах остановить его у вас
  при встрече с любимым человеком. Давайте будем разговаривать своими
  сердцами! Ибо это единственный путь, который только и сможет привести
  всех нас к совести, к справедливости и к так дефицитному в наше время
  состраданию! Ибо только при таком непременном условии мы и сможет
  освободить самих себя от порожденного нашим раздвоенным языком
  равнодушного ко всему, что нас в этой жизни окружает, лицемерия!
   Возвратившаяся домой уже где-то около полуночи Марийка, не ужиная,
  сразу же прилегла на полати рядом с мамою и, притворилась спящей. Хотя на
  самом-то деле она так и не смогла забыться в ночном сне вплоть до
  наступления скорого рассвета. У Бакиса же в сегодняшнюю ночь все было
  совсем по-другому. Только успел он коснуться головою подушки, как сразу
  же провалился в уже давно поджидающий его возле теплой постельки сон. И
  всю ночь ему снился какой-то до странности непонятный удивительный сон.
  Он видел самого себя во сне гуляющим вместе со своею Марийкою по
  городу предков. Но не по сегодняшним его развалинам, а по тому городу,
  каким он был в те далекие благословенные времена, красивым и
  многолюдным. Взявшись за руки, они неторопливо расхаживали по узким
  мощеным камнем улочкам и с изумлением вглядывались в бурлившую
  вокруг уже совершенно незнакомую им жизнь. Одетые в старинные одежды
  горожане деловито сновали вокруг них по каким-то своим неотложным
  делам. С жалостью, наблюдая за их нынешнею уже совершенно никому не
  нужною суетою, Бакису хотелось выкрикнуть им во всеуслышание: - Люди,
  остановитесь! Ваше время уже давно прошло! Забудьте о своих делах и хотя
  бы минуточку отдохните от своих нескончаемых забот, если так уж
  распорядилась эта вечно непредсказуемая судьба, и вы приснились в моем
  сне. Но он, отлично для себя осознавая, что если они остановятся, то и его
  сна не будет и в помине, не закричал. Ибо нельзя было воскрешать жизнь,
  вырвав из нее сердце. Ибо пока человек живет на этом нашем белом свете,
  пусть даже и воскрешенным всего лишь на одно мгновение, он должен
  подчиняться ее сердцебиению, то есть неустанно трудиться во имя будущей
  жизни. Поднимающееся по голубеющему над ними небосклону ослепительно
  сияющее солнышко осыпала своими светлыми золотистыми лучиками
  возродившийся из руин город. И они, отражаясь от застекленных окон домов
  и отполированных до зеркального блеска ногами горожан замощенных
  камнями улиц, отсвечивали смотревшему вокруг себя восхищенными
  глазами Бакису самые укромные уголочки города. Легко угадывая, знакомые
  ему очертания улиц Бакис в одно и то же время узнавал и не узнавал
  показавшийся ему во сне город своих далеких предков. Гордо вознесшиеся
  из поросших, в его время, бурьяном развалин дома, показываясь ему во всей
  своей красе, с горечью укоряли: Посмотри, мол, какими мы были красивыми
  и удобными для проживания в нас людей. Мы могли бы быть такими же и в
  твое время. Зачем вы предали забвению свой город? Смутившийся Бакис, не
  зная, что ему ответить на их немой укор, остановился, чтобы полюбоваться
  на возродившееся здание народных собраний. Оно и в развалинах поражала
  его своими размерами, а сейчас оно еще и восхищало его своим
  величественным великолепием. Еще в детстве облазившему вдоль и поперек
  развалины города Бакису совсем не трудно было отыскать дорогу в гавань. И
  он, захотев посмотреть на воскресший из небытия город своих предков со
  стороны моря, уверенно зашагал в ее сторону по залитым ярким солнечным
  светом улицам. Пробираясь через толчею заполонивших улицы города
  горожан, ему приходилась сталкиваться с ними, как говориться, лицом к
  лицу. И как же он удивился, когда до этого не обращавшие на него с
  Марийкою никакого внимания горожане, вдруг, начали его узнавать или
  принимать Бакиса за хорошо всем известного и, по всей видимости, глубоко
  ими почитаемого другого человека. Ибо при встрече с ними горожане не
  только торопливо уступали им дорогу, но и приветливо с ними
  раскланивались. Их приветственные возгласы услышали и остальные
  горожане. И уже совсем скоро почти весь город с почтением раскланивался с
  Бакисом.
  - Но они не могут меня знать? Я же не из их времени? - не сдержавшись,
  поделился своим недоумением Бакис с идущей рядом с ним Марийкою, но та
  в ответ только смущенно пожала своими худенькими плечиками. Ей и самой
  была непонятна известность ее Бакиса среди уже давно ушедших из жизни
  их предков. Сопровождаемые приветственными возгласами махающих им
  руками горожан они, выйдя к гавани, направились к стоящему у причала
  старинному кораблю, по сходням которого как раз в это время спускался
  высокий статный мужчина.
  - Бакис! - тихо ойкнула окинувшая незнакомца внимательным взглядом
  Марийка. - Да он же похож на тебя, как две капли воды!
   Заметив, что на него обратили внимание, приветливо улыбнувшийся
  незнакомец заключил еще больше смутившегося Бакиса в крепкие объятия,
  которому подобная его бесцеремонность пришлась не очень-то по душе.
  - Если я не ошибаюсь, мы не только не родственники, но и даже не знакомы,
  - недовольно буркнул он, освобождаясь от его объятий.
  - Мой брат, нам нет нужды представляться друг другу, - добродушно
  проговорил в ответ на его недовольство незнакомец, - ведь ты это я, а я это
  ты. Мы вместе представляем собою одно неразрывное целое.
  - Одно неразрывное целое, - насмешливо хмыкнул в ответ уже вообще
  ничего не понимающий Бакис. - Но если это так, то почему мы живем в
  разные времена?
  - Ты и я - это всего лишь повторение жизни одной и той же души, - с
  прежней приветливостью объяснил ему незнакомец. - Пусть наша душа и
  приносит нам всем немало отягощающих жизнь беспокойств. Пусть она не
  позволяет нам при жизни смотреть на все происходящее вокруг нас с
  присущим всем остальным людям безразличным равнодушием, но надо же в
  этой жизни хоть кому-то принимать на себя ответственность за все, что
  творится на земле.
   Проговорив эти пока еще ничего не значащие для Бакиса слова,
  подхвативший его под руку незнакомец подвел его к одному из зданий
  города, на котором была укреплена мраморная доска.
  - Вот, видишь, брат, здесь отображен небольшой кусочек из всей нашей
  общей уже прожитой жизни, - тихо проговорил он окинувшему его
  недоумевающим взглядом Бакису.
   Посмотрев на покрытые позолотою буквы, Бакис с немалым для себя
  изумлением узнал, что он понимает то, что они собою означают. А, читая их,
  он с еще большим для себя удивлением повторил слово в слово когда-то
  изданный народным собранием декрет в честь его знаменитого предка.
  - Но здесь же говориться не о тебе и не обо мне, а о жизни моего знаменитого
  предка, - возразил он по-прежнему невозмутимо ему улыбающемуся
  незнакомцу.
  - А я, Бакис, как раз и есть этот твой далекий предок, - с прежней
  приветливостью проговорил ему незнакомец. - Да, и для тебя самого судьба
  подготовила не менее славное дело. И ты, если верить предсказанию, своим
  подвигом даже затмишь мою славу.
  - Какой еще там подвиг!? - насмешливо хмыкнул не поверивший ни одному
  его слову Бакис. - Какой еще подвиг я смогу совершить в своей степи, если
  лично от меня самого ничего в ней не зависит? Да, и не стану я понапрасну
  искать на свою голову приключений....
  - Чтобы совершить подвиг, брат, вовсе не обязательно быть могущественным
  властелином, - вполне резонно заметил ему перебивший его возражение
  предок. - И ты, мой далекий потомок, должен твердо уяснить для себя, что
  самым действенным по своему воздействию на умы людей является
  совершенный человек подвиг во имя высокой и непорочной нравственности
  своего народа. Потому что в этом случае он уже объявляет самую
  непримиримую войну коварной и изощренной в своей беспощадности
  темной стороне жизни человека на земле. Потому что, если, сражаясь с
  жестокосердным неприятелем, совершающий свой подвиг герой рискует
  только одною своею жизнью, то в схватке с темною силою он уже рискует
  потерять и свою бессмертную душу. Как видишь, брат, ставка в борьбе, во
  имя составляющей собою основу всей человеческой жизни непорочной
  нравственности своего народа слишком высокая для простых смертных
  людей. Поэтому и совершенный во имя ее подвиг всегда ценится, и всегда
  будет славиться благодарными за него людьми очень высоко.
  - И что же я должен делать, чтобы совершить этот свой подвиг? - с прежним
  недоверием поинтересовался у своего предка Бакис.
  - Никогда и ни при каких обстоятельствах не изменять самому себе, -
  негромко проговорил немного смутившийся предок.
  - Только и всего! - язвительно выкрикнул расценивший его слова как
  насмешку над собою Бакис. - Я до этого времени даже и не подозревал, что
  все эти геройские подвиги совершаются делающими их людьми с такой
  легкостью!?
  - Но и не так просто как ты об этом подумал, брат, - возразил недовольно
  нахмурившийся предок, - темные силы, согласно предсказанию, попытаются
  вовлечь тебя в образование помогающего им порабощать подавшихся их
  растлевающему на земле все живое влиянию людей круга зла. И если ты, не
  поддавшись на их соблазны, сохранишь нашу душу в ее кристальной
  чистоте, то замышляемый темною силою круг зла замкнется не совсем. А раз
  так, то по истечению достаточного времени он, постоянно раскручиваясь,
  ослабнет. И тогда уже другой наш потомок сможет в жесточайшем
  противостоянии с темною силою, окончательно разрушив этот круг зла,
  спасти немало людей от их превращения в безжалостных свирепых
  хищников.
   И предок, пожелав ему на прощание всяческих благ, крепко обнял
  скептически улыбающегося Бакиса и исчез. А вместе с ним исчезли из сна
  разоспавшегося Бакиса и его корабль и возродившийся из руин город
  предков.
  - Приснится же всякая ерунда, - недовольно буркнул на мгновение
  очнувшийся от сна Бакис. А утром, после пробуждения, у него от ночного
  сна уже оставались лишь только некоторые смутные воспоминания. Да, и до
  снов ли было в это время молодому парню, когда все его мысли и желания
  были переполнены только одною любовью к своей ненаглядной Марийке.
   Пятнадцатилетняя ханская дочка с головой окунулась в соблазняющий
  своей обманной видимостью веселого развлечения омут порочной любви. Ей
  в последнее время понравились продолжительные прогулки по степи в
  сопровождении молодого пастуха и долгие беседы наедине с приезжающими
  в ханский аил гостями. Под благовидным предлогом понять и изучить жизнь
  в окружающих половецкую степь странах она даже снисходила и до беседы с
  иноземными купцами, особенно если среди них попадались достойные ее
  внимание мужчины. В страстном нетерпении скорее вознаградить себя за
  свое вынужденное долговременное воздержание она не упускала ни одной
  подвернувшейся ей возможности усладить свою сладострастную душеньку
  новым похотливым мужским телом. В прямо сжигающем ее изнутри
  неуемном при утолении возбуждаемых в ее новом юном теле желаний
  любовном порыве она была ненасытна. Как измученный жаждою в
  безводной пустыне путник, случайно найдя колодец с водою, начинает
  жадно, захлебываясь, пить из него воду, не интересуясь при этом ее
  чистотою. Так и Холида, после долгого вынужденного воздержания, с тем же
  нетерпение глотала одного за другим попадающихся ей под руки очередных
  любовников. И при этом она ни на одно мгновение не задумывалась, а
  достойны ли они ее прекрасного тела и высокого положения ее родителей.
  Она нуждалась в способных утолить возбуждаемые в ней разгоревшимся
  сладострастием желания мужчинах, и поэтому не собиралась ограничивать
  себя в них. Но со временем пришло пресыщение, и ей уже наскучил плотский
  блеск в мужских глазах при виде ее неотразимого очарования. Ей надоело
  выслушивать от разных мужчин одни и те же слова признания в любви. Ей
  опротивели их виновато бегающие при прощании глаза. И у нее появилось
  порою поражающая ее потребность лично самой прочувствовать весь этот
  так называемый любовный трепет перед своим избранником, побегать за
  ним, а то и даже на коленях вымаливать у него любовь. Да, к тому же и сами
  победы над мужчинами напрочь теряли свою для нее привлекательность в то
  время, когда ей об этом нельзя было хоть с кем-нибудь поделиться или хоть
  кому-нибудь похвастаться своим очередным ухажером.
   Подобные настроения приходили к ней и в прежних жизнях. Но она со
  временем научилась спасаться от них древним испытанным средством
  скучающей женщины. И как только она начинала ощущать с самой себе
  приближение приступа подобной меланхолии, она сразу же заводила со
  своим очередным поклонником своеобразную игру. В такое не очень-то
  благоприятствующее ее любовным похождениям время она то отталкивала
  его от себя, прозрачно намекая, что его общество для нее неприятно. А то,
  когда он удалялся от нее, уже начинала бегать за ним сама, умоляя
  обиженного поклонника не забывать ее и уделять ей хотя бы чуточку своего
  внимания. Обрадованный почему-то вдруг воспылавшей к нему пылкими
  чувствами признанной во всей округе красавицы поклонник охотно ее
  прощал, но, к его немалому удивлению, в тот же миг Холида снова
  становилась для него холодной и недоступной. Ничего не соображающий
  поклонник еще долго ходил вокруг нее, не зная, как ему лучше с нею
  поступить, а с удовольствием наблюдающая за его озадаченным видом
  Холида еще долго наслаждалась его душевными терзаниями. Несколько
  подобных экспериментов и неприятной ей меланхолии, как ни бывала. А то,
  что она отравляла существование по-настоящему влюбленным в нее
  молодым людям, Холиду не волновала. Мужчины, по ее глубокому
  убеждению, и были созданы только для того, чтобы, удовлетворяя все ее
  прихоти и желания, делать осмысленным ее вечное существование. И никто
  не смог бы переубедить ее в обратном, доказать ей, что она в этом вопросе
  глубоко ошибается. Она в своей сущности человеком не была, а поэтому не
  могла и не хотела задумываться о смысле земной жизни каких-то там
  смертных людишек. Она вполне искренне гордилась своим шибианским
  происхождением и той ролью, которую она была призвана играть в
  сохранении жизни на земле.
  - Без нас, - самодовольно думала она, - эти безмозглые смертные давно бы
  перерезали бы друг дружке глотки. Но и без них нам, шибианкам, было бы
  немного скучновато на такой огромной земле одним. Слава нашему Творцу,
  что Он в своей великой милости к нам создал их именно такими смешными и
  несуразными.
   Да, и разве могло думать иначе созданное во имя и для блага живущего на
  земле человека хоть какое-нибудь еще другое разумное существо? Разве хоть
  кто-нибудь из нас тоже решился бы по доброй воле признать свое зависимое
  положение от другого разумного существа? Так и Холида, упуская из вида то
  обстоятельство, что Творец как раз и создал шибианок во имя и во благо
  человека, а не наоборот человека для шибианок, считала себя намного выше
  простых смертных людей и смотрела на всех их свысока. Смотрела со
  снисходительной ухмылкою, как на маленьких детей, и была готова в любое
  время простить им все их порою неуемные шалости. Подобное искаженное
  толкование замысла Творца со временем и привело ее к душевной слепоте, к
  ее сегодняшней черствости и эгоизму. А, впрочем, она о подобных для себя
  пустяках никогда не задумывалась. Ибо она, по ее глубокому убеждению,
  жила и вела вполне добропорядочную жизнь, полностью оправдывая все
  возложенные на нее нашим Творцом надежды. Что безо всякого на то
  сомнения полностью соответствовало истине. Потому что Творец сам
  разрешил шибианкам неограниченно пользоваться мужской любовью.
   Но на этот раз, омрачающий Холиде ее бессмертное существование
  приступ меланхолии совершенно неожиданно для нее оказался более
  продолжительным и намного болезненным, если можно так сказать в
  отношении лишенных по милости Творца ощущения боли шибианок. Ее уже
  больше совсем не радовали, а только раздражали не прекращающиеся
  мужские домогательства ее любви. Испытанное веками верное средство на
  этот раз ей не помогало. И она вместо того, чтобы самой мучить и издеваться
  над имевшими несчастье увлечься ею мужчинами, сама оказалось в
  положении мучительно ищущего выхода из угнетающего его тупика
  человека. Впервые ощутив на самой себе все прелести от порою создаваемых
  нам всем всемогущей природою неудобств земной жизни, Холида заметалось
  в тщетных поисках избавления от этой уже начавшей ее потихонечку
  изводить несносной меланхолии. Но ничего стоящего в ее умудренную
  опытом бессмертного существования прелестную головку не приходило. Она
  не только из всей своей уже прожитой, но и из нынешней жизни, не могла
  почерпнуть для себя ничего придающего ей хотя бы маленькую надежду на
  возможное избавление от изводившей ее до умопомрачения меланхолии.
   Погрузившись в свои в последнее время мрачные размышления, она как-то
  и не подумало о том, что резкое перемена в ее поведении может показаться
  подозрительным для обеспокоенных ее самочувствием родных и близких. И
  спохватилась только тогда, когда заметившая удрученное состояние дочери
  матушка обеспокоилось ее самочувствием. Опомнившейся Холиде пришлось
  уже прямо заставлять себя на виду у всех по-прежнему предаваться
  беззаботному веселью.
   Не зная, как убить ставшее для нее уже не только бесполезным, но и
  мучительно осязаемым, время, Холида как избавление с нетерпением
  ожидала окончания ставшего в последнее время для нее непомерно долгим
  дня, чтобы забыться хотя бы в скоротечном тревожном ночном сне от
  изводившей ее меланхолии. И так она мучительно страдала до тех пор, пока
  не предположила, что и ее подруги так же, как и она, могут заболеть все той
  же болезнью, и мечутся сейчас в поисках спасения от этой несносной и для
  них тоже меланхолии. Эта облившая целебным бальзамом ее страдающую
  душу, догадка помогла ей немного очухаться и зажить более-менее сносно.
  Так уж изначально заведено на нашей матушке-земле, что когда мучается и
  страдает кто-то один из населяющих ее бесчисленных живых существ - это,
  конечно же, огромное несчастье. А когда по все той же причине мучаются и
  страдают все живущие на земле твари - это уже образ жизни.
  - Но если от этой проклятой меланхолии страдаю не только я одна, но и все
  остальные шибианки, то об этой проблеме уже можно будет поговорить и на
  нашем сборе, - здраво рассудила про себя немного ожившая Холида. - А
  вместе мы обязательно хоть что-то придумаем, как нам будет лучше
  избавлять самих себя в дальнейшем от этой напасти.
   Смертной тоски с въедливой хандрою как не бывало. И снова
  возобновившая свои вечерние прогулки Холида с нетерпением дожидалась
  начала очередных сборов шибианок. Но в своих мыслях она уже там была и
  вовсю спорила со своими возражающими ей подружками, предлагая им,
  казалось бы, самое невероятное, но способное, по ее глубокому убеждению,
  улучшить их существование, сделать его для них еще более
  привлекательным и интересным. Немало неплохих, с ее точки зрения,
  предложений мелькало в ее юной головке, но особенно поразило ее
  промелькнувшее в ней желание отправиться на сборы шибианок в
  сопровождении мужчины. От одного только предположения, что такое
  возможно, бросало ее в такое радостное ликование, что взволнованная всем
  происходящим с нею Холида еще долго не могла успокоиться и привести
  свои мысли хотя бы в относительный порядок. Ибо сколько возможностей, и
  какие заманчивые перспективы открывалось бы в этом случае перед
  шибианками в их стремлении заставить всех земных мужчин сходить по ним
  с ума. С присутствием на их сборах красивых молодых мужчин можно было
  бы, наконец-то, обновить и сделать более интересными уже давно набившие
  им всем оскомину ритуалы.
  - Но, когда мужчины увидят нас в шибианском облике, - с тяжелым вздохом
  возвращала сама себя с небес на землю Холида, - то от их прежних чувств и
  страстных поцелуев не останется и следа.
   И это уже было самым неодолимым препятствием в достижении ее
  заветного желания. Однако, к ее немалому удивлению, так как она никогда
  не увлекалась пустыми бесплодными мечтаниями, на этот раз, что-то внутри
  нее, упорно не соглашалось с нею. А звучавший внутри нее, в чем Холида
  была непоколебимо убеждена, чей-то голос постоянно нашептывал ей:
  - Не сомневайся и думай только о том, как убедить в необходимости
  присутствия на ваших сборах мужчин своих подружек. Все задуманное
  тобою вполне реально и обязательно сбудется.
   Безропотно повинующаяся ему Холида только и делала, что все думала и
  думала, а как ей будет лучше убедить своих подружек в остро назревшей
  необходимости подобного решения. Поэтому она, не теряя понапрасну
  времени, уже прямо сейчас начала подбирать для них самые убедительные,
  по ее мнению, слова. Преследующий ее голос не позволял ей ни в чем
  сомневаться. И она, уже окончательно поверив в осуществление своей затеи,
  беспокоилась только о том, как бы излишняя опека матушки не помешала ее
  во время сборов проводить среди своих подружек разъяснительные беседы.
  Заметавшись в лихорадочных поисках убедительного повода для объяснения
  матушке своего желания во время сборов уединиться в каком-либо укромном
  уголочке, Холида вспомнила об уже давно делающем ей прозрачные намеки
  на желание сблизиться с нею кошевом Артыке. Красивый статный Артык не
  был ее противен, но она, не видя в нем того, что особенно привлекало ее в
  мужчинах, интуитивно старалась держать его не некотором удалении от себя.
  Она не видела в нем так привлекающего ее мужского мужества и
  неудержимого влечения к достижению победы не только на поле брани, но и
  в борьбе с самой жизнью, с извечно неблагодарной к людям человеческою
  судьбою. А видела только пылающую в нем страсть и огромное желание
  скорее утолить расходившуюся в нем похоть. Подобные мужчины ее не
  интересовали. И до сегодняшнего дня она, несмотря на его упорное
  ухаживание, близко к себе его не подпускала. Но сейчас он был ей нужен.
  Его расположившийся на морском побережье аил, учитывая озабоченность
  ее родителей ее здоровьем, заинтересовал ее. И она подумала, что предлогом
  немного подышать целебным морским воздухом, ей легко удастся добиться
  разрешения батюшки погостить на время сбора в аиле кошевого Артыка. И
  этот придуманный ею повод выглядел так правдоподобно, что она, в корне
  переменив к не отстающему от нее Артыку свое отношение, начала поощрять
  его несмелую робость очаровательными улыбками и томными взглядами в
  его сторону. А в один из тихих теплых летних вечеров даже сама осмелилась
  попросить его сопровождать ее в прогулке по степи.
   Заметив, что неприступная ханская дочь заметно к нему подобрела, уже
  было отчаявшийся Артык снова обрел надежду добиться, в конце концов, ее
  расположения.
  - Наконец-то, я сумел увлечь эту набитую спесью куклу! - воскликнул после
  лесного для него ее предложения Артык, который вовсе не сгорал от
  пламенной к ней страсти, как ошибочно думала о нем Холида. Пора его
  страстного увлечения женщинами закончилось вместе с перенасыщением их
  к нему внимания. И уже остывший к так сильно волнующих других мужчин
  женским прелестям Артык оставался равнодушным к ее несомненному
  женскому очарованию. Но он, многоопытный в любовных ухаживаниях,
  умел так хорошо разыграть любовное увлечение, что сумел ввести в
  заблуждение даже не менее его опытную в подобных делах Холиду. Артык
  добивался ее любви совсем по иной, тщательно скрываемой им не только от
  нее, но и даже от самых преданных ему людей, причине.
  - Мой мудрый прославленный отец в борьбе за ханство потерял свою голову,
  - рассуждал про себя на этот счет Артык, - и мне, его сыну, без отцовской
  славы и заслуг ханства тем более не видать, как своих собственных ушей. Но
  если я женюсь на ханской дочке, то вполне возможно, что со временем это
  ханство само упадет в мои руки. Ведь, у нашего хана, кроме ее, других-то
  детей нет.
   Поэтому он и готовился сейчас к вполне обычной прогулке, наверное,
  более тщательно, чем готовился бы к собственной свадьбе. А в назначенное
  время он, вскочив на своего великолепного скакуна, погнал его к кибитке
  юной ханши, где его уже дожидалась на своем нетерпеливо переступавшем и
  ноги на ногу жеребце принарядившаяся Холида.
  - Если бы я знал, что прекрасная Титина пожелает выехать на прогулку
  раньше, то я ждал бы ее у кибитки с раннего утра, - галантно поклонившись
  окинувшей его высокомерным взглядом Холиде, пробормотал слова
  извинения смутившийся Артык. А его им заблаговременно обученный конь в
  знак признания его хозяином вины смиренно опустился перед нею на
  передние ноги. И это выглядело со стороны так впечатлительно, что вначале
  решившая сохранять во время прогулки гордо-презрительное выражение
  лица Холида не выдержала и громко расхохоталась.
  - У тебя, кошевой, хороший ходатай, - примирительно проворковала она, - и
  я даже против своей воли вынуждена простить тебя за опоздание.
   Не ожидающий, что его проведут как мальчишку, спохватившийся Артык
  принялся в шутливой форме благодарить своего коня за его ходатайство о
  милости к своему хозяину перед прекрасной ханской дочкою. А
  вынужденная признаться себе, что до этого она просто не знала всех
  достоинств Артыка, Холида не отводила от него своих восхищенных глаз.
  - А он и в самом деле ничего, - полностью сраженная его сегодняшним видом
  подумала она. - Вполне возможно, что раньше я судила о нем слишком
  предвзято. Если его хотя бы немного заразить еще тщеславием, то из него со
  временем может получиться настоящий мужчина.
  - Кого я должен благодарить за оказанную мне высокую честь сопровождать
  в вечерней прогулке прекрасную Титину? - закончив свой разговор с конем,
  снова обратился к Холиде Артык.
  - Я недовольна твоей недогадливостью, прекрасный Артык, - строго поджав
  свои пунцовые губки, укорила его Холида. - Поэтому мне и пришлось самой
  просить тебя об одолжении.
  - Если бы у меня была уверенность, что мое общество прекрасной Титине не
  будет неприятно, - не остался в долгу Артык, - то я бы не позволил твоим
  прекрасным ножкам даже и шага ступить без меня.
   Молча обнюхавшие друг дружку их кони неторопливо засеменили по
  степи, стараясь не мешать дружеской беседе своих всадников.
  - Я заметила твое особое ко мне отношение, - окидывая его таким
  нестерпимо томным взглядом, от которого у действительно влюбленного
  юноши сильно забилось бы сердце, пролепетала зарумянившаяся легким
  румянцем смущения Холида. - Но я еще так молода и неопытно. И боюсь
  ошибиться, увидев пылкую страсть и горячее чувство там, где под
  ласковыми словами и нежным взглядом скрывается холодный расчет. Ты мне
  нравишься, Артык, но я прошу тебя не спешить, торопя меня с ответом на
  твои ко мне чувства взаимностью, а позволить мне вначале полностью
  определиться в своем к тебе отношении. Я прошу тебя предоставить мне еще
  немного времени, чтобы я смогла, разобравшись в самой себе, дать тебе
  окончательный ответ.
  - Мне нечем возразить в ответ, прекрасная Титина, - притворно умилился ее
  словами Артык, - мне остается только восхищаться твоим умом и
  рассудительностью, да умолять всемогущие небеса послать мне похожую на
  тебя подругу жизни.
   Поторопившийся немного приоткрыть свои дальнейшие намерения Артык
  ввел умную предусмотрительную Холиду в смятение. Она даже в самом
  страшном сне не пожелала бы видеть его своим мужем. Она была согласна на
  короткую с ним любовную интрижку или, в крайнем случае, на небольшой
  любовный роман, но выходить за него замуж не собиралась. Однако, не
  показывая даже вида, что его прямота ее обескуражила, Холида в ответ на
  его слова только притворно запротестовала:
  - Ты мне льстишь, доблестный Артык. У меня не так уж и много достоинств.
  Я всего лишь избалованная роскошью и богатством ханская дочь...
  - Своими словами, милая Титина, ты еще больше убедила меня, что эти
  достоинства у тебя имеются, - проговорил догадавшийся, что он немного
  переиграл Артык и не стал настаивать на немедленном объяснении.
   Идущие бок о бок их кони весело кивали своими доверчивыми
  мордашками и, отбиваясь от облепившей их мошкары, размахивали во все
  стороны хвостами. А испытывающие потребность обдумать дальнейшие
  ходы не любящие проигрывать их всадники еще некоторое время провели в
  задумчивом неловком молчании.
  - Могу ли я попросить доблестного Артыка о небольшом одолжении? -
  решилась первой прервать затянувшуюся молчаливую паузу Холида.
  - Прекрасная Титина, может потребовать от меня все, что пожелает, -
  любезно предложил ей заинтересовавшийся Артык. - И, если понадобиться,
  даже мою жизнь.
  - Нет, и нет, доблестный Артык, я не стану требовать твоей смерти! - окинув
  не сводившего с нее глаз Артыка укоряющим взглядом, запротестовала
  Холида. - Я хотела только сказать, что слишком устала от суетливой
  многолюдной жизни в аиле отца. Что мне хочется хотя бы немного отдохнуть
  от всех этих скучных надоедливых приемов и от необходимости казаться
  любезной каждому вздумавшему посетить аил моего отца проходимцу. Мне
  страшно хочется, забившись в какой-нибудь укромный уголочек, хотя бы
  немного насладиться уже давно не испытываемым уединением. Вот что
  имела я в виду, когда просила тебя об одолжении.
   Совсем не готовый к такому неожидаемому им повороту в их разговоре
  Артык сразу же, обеими руками ухватившись за предоставляемою ему
  судьбою возможность сблизиться со своенравной ханскою дочкою,
  предложил Холиде посетить его аил.
  - Прекрасная Титина, не сможет найти для уединения места лучше, чем в
  моем аиле, - уговаривал ее принять его предложение, втайне надеющийся,
  что в родных пенатах ему удастся уговорить Холиду стать его женою.
  - Твое предложение очень заманчива, но я не хотела бы хоть чем-нибудь
  стеснить доблестного Артыка, - позволяя ему продолжать ее уговаривать,
  притворно отказывалась Холида.
  - Стеснять меня! - уже с вполне искренним укором вскрикнул
  запротестовавший Артык, - Принимать в своим аиле дочь великого хана
  высокая честь для всех кошевых нашей орды!
  - Хорошо, тогда я принимаю твое приглашение, - наконец, позволила себе
  уговорить уже давно согласная Холида, и повернула коня в сторону аила.
   Доскакав до своей кибитки, она передала своего взмыленного коня
  поджидающему ее возвращения Кулдану и, попрощавшись с Артыком,
  послала служанку к своей матушке с наказом разузнать, не сможет ли она
  принять свою дочь. Долго ждать от нее известий ей не пришлось. Не
  задержавшая служанка передала ей, что ее матушка уже все узнала от самого
  кошевого Артыка, и что она желает своей дочери хорошего в его аиле
  отдыха, надеясь, что целебный морской воздух улучшит ее самочувствие.
  - Оказывается ты не такой уж и простой, как можешь показаться с первого
  взгляда, - подивилась неожидаемой от Артыка прыти Холида и, отдав
  необходимые распоряжения насчет своего завтрашнего отъезда на морское
  побережье, прилегла на мягкую постельку и скоро забылась в сразу же
  овладевшем ею сне. И в эту ночь ни одно сновидение запорхавшего над нею
  коварного пересмешника Гипноза не посмело нарушить своим, как обычно,
  злорадным предсказанием скорой беды ее тихого покойного сна. Владыка
  тьмы строго-настрого запретил ему это делать, и сейчас вполне искренне
  страдающий при виде ее безмятежности Гипноз только страдальчески кривил
  свои пышные мохнатые брови. Однако, несмотря на это, никогда не
  дремавшее в шибианках внутреннее беспокойство подняло ее еще затемно.
   Только успело выглянуть из-за горизонта раскалившееся от
  перенапряжения красное солнышко как уже приготовившаяся к поездке в аил
  кошевого Артыка Холида повелела вознице погонять впряженных в ее
  кибитку коней. Она торопилась. Сегодня ровно в полночь она должна была
  вылететь на сборы шибианок. Дорога да аила Артыка не так уж и близкая, а,
  сколько еще у нее, бедняжки, оставалось до конца не выясненного и
  недоделанного. Кроме верной ей служанки Прокуды, она взяла с собою еще
  и нескольких навязанных ей батюшкою бут-то бы для ухода за лошадьми и
  охраны ее кибитки пастухов. Предусмотрительная и привыкшая учитывать в
  своей тщательно скрываемой шибианской жизни все до мелочей Холида
  специально выбрала себе в сопровождение толстую неповоротливую
  Прокуду. Зная о том, что Прокуда родом из аила Артыка, она надеялась за
  хороший подарок купить ее молчание и уговорить пожить предстоящие две
  недели у родственников. Так что, не привыкшая понапрасну тратить время,
  Холида прямо сейчас и повела со своей служанкою еще заранее
  продуманный ею разговор.
  - Я слышала, Прокуда, что у тебя в аиле Артыка есть родственники или
  хорошие знакомые? - не сводя пытливых глаз с ее простодушного лица,
  начала издалека Холида.
  - Да, моя ханша, в этом аиле живут мои родители, - подтвердила ее слова не
  понимающая, зачем это ханской дочке вздумалось интересоваться ее роднею,
  Прокуда.
  - Ты всегда служила мне верою и правдою, Прокуда, - ласково потрепав свою
  зардевшуюся служанку за щечку, продолжила вкрадчивым голосом Холида.
  - И я хочу отплатить тебе за верную службу, позволив тебе прожить все эти
  две недели у своих родителей.
  - Я благодарю тебя, ханша, за заботу обо мне недостойной, но..., - начала
  было свои возражения встревоженная Прокуда, но все понимающая Холида
  резким взмахом руки остановила ее и, доверчиво прижавшись головкою к ее
  плечу, тихо проговорила. - Прошу тебя, Прокуда, не отказывай мне в этом
  маленьком одолжении. Кому-кому, а уж тебе-то должно быть известно, зачем
  мне понадобилось ехать на морское побережье. Ты же хорошо знаешь, что я
  хочу хотя бы немного отдохнуть в уединении от слишком шумной жизни в
  аиле моего отца, и все это время не собираюсь никого принимать. Тебе
  нужно будет навести по приезде в аил порядок в предоставленной мне
  кошевым Артыком юрте и все. Больше я уже в твоих слугах в течение этих
  двух недель нуждаться не буду. Так что, ты можешь спокойно отправляться к
  своим родителям и пожить у них в свое удовольствие.
   Подумав, что ханша не хочет иметь лишних свидетелей в своих тайных
  встреч с понравившемся ей Артыком, успокоившаяся Прокуда уже
  принялась усердно благодарить добившуюся своего Холиду за доброе
  отношение к не заслуживающей ее внимания служанке.
   Артык встречал направляющуюся в к нему в гости Холиду неподалеку от
  своего аила. И вовсе не желающая принимать его в уже успевшей ей
  надоесть подпрыгивающей на ухабах кибитке Холида, вскочив на своего
  жеребца, поскакала к нему навстречу.
  - Я рад приветствовать несравненную Титину в своем аиле! - склонив голову
  в знак уважения к ханской дочке, воскликнул подскочивший к ней Артык. -
  Прошу пройти в мою юрту и принять участие в утраиваемом мною в твою
  честь пире.
  - Ах, бедный мой Артык, мне так не хочется тебя огорчать, - жалобным
  голосочком проговорила одарившая недовольно поморщившегося кошевого
  обворожительной улыбкою Холида, - но ты же знаешь какая я любительница
  пиров. Тогда зачем ты предлагаешь мне то, отчего я и убегаю из родного
  аила? Лучше покажи мне обещанную мне тобою юрту, где я смогла бы
  немного передохнуть с дороги и насладиться так остро мне сейчас
  необходимым покоем и тишиною.
  - Пусть будет так, как желает прекрасная Титине, - вынужден был
  согласиться Артык, и указал ей на сверкающую в ярком солнечном
  освещении своими белоствольными стволиками березовую рощу. Там, на ее
  опушке, Холида увидела небольшое глинобитное строение с красной
  черепичною крышею. Тщательно выбеленные известью стены так хорошо
  гармонировали с разросшимися вокруг домика березками, что делали его
  почти невидимым для стороннего наблюдателя.
  - Это уже не просто юрта, а я бы сказала самый настоящий сказочный
  дворец! - восхитилась при виде предназначенного для нее домика Холида и
  дала сама себе слово, что после возвращения со сборов она обязательно
  выстроит такой же и для себя.
  - Я не сомневаюсь, что прекрасной Титине здесь понравится, - отозвался в
  ответ довольно ухмыльнувшийся Артык. - В такой юрте никто не сможет
  помешать твоему уединению, но на всякий случай я распорядился
  выставлять возле нее охрану.
  - Об этом, доблестный Артык, уже позаботился мой батюшка, - одарив
  гостеприимного кошевого благодарной улыбкою, Холида указала ручкою на
  сопровождающих ее половцев и, мастерски изобразив на своем прелестном
  личике смущение, кокетливо добавила. - Мне так неловко, что я доставляю
  тебе, прекрасный Артык, столько излишних беспокойств.
  - Я прошу прекрасную Титину не думать об этом! - воскликнул обидевшийся
  Артык. - Для половца желание его гостя - это желание милостиво пославших
  гостя к нему всемогущих небес.
   Предоставленный Артыком в ее полное распоряжение домик и на самом
  деле был намного удобней обычной половецкой юрты и подходил
  обеспокоенной начинающимися сборами ее шибианской сущности Холиде
  как нельзя лучше. И, действительно, ей трудно было найти еще более
  подходящее место для успешного осуществления своего сокровенного
  замысла. Окружающие домик березы надежно защищали его окна от
  свирепствующей снаружи жары, и поэтому внутри него всегда царил
  приятный ее глазам полумрак и освежающая прохлада. Начинающийся сразу
  же за березовой рощей вплотную упирающийся в прибрежные скалы
  сосновый бор позволял ей незаметно для следивших за нею по поручению
  хана пастухов уйти на побережье и так же незаметно возвращаться в домик
  обратно.
  - Мне здесь нравится, - вполне искренне поблагодарила Артыка Холида и
  охотно простила кошевому его вынужденный, после получения срочного
  повеление нуждающегося в его услугах великого хана, отъезд. - Благодарю
  тебя батюшка за оказанную мне тобою невольную услугу, - не скрывая на
  своем лице язвительной ухмылки, еле слышно буркнула возликовавшая от
  подобного известия Холида. Теперь-то уж никто не осмелится помешать ее
  уединению и съедаемому ее страстному желанию осуществить задуманное.
   Подробно проинструктировав служанку, что ей необходимо будет сделать в
  первую очередь, Холида решила для начала прогуляться в поисках удобного
  укромного местечка по побережью для ее, как обычно, тайного отлета на
  сбор шибианок. Доверившись еще никогда не подводившей ее своей
  интуиции, она, пройдя рощу и сосновый бор, бодро зашагала по
  извивающейся между невысокими прибрежными скалами тропинке. С
  легкостью, преодолевая вместе с нею крутые подъемы и спуски на склонах,
  она, выскочив вместе с бегущей все вперед и вперед тропинкою чуть ли не на
  самую вершину одной из скал, не удержавшись от охватившего ее при этом
  восхищения тихо ойкнула. Таким несравненно очаровательно прекрасным
  показался ей открывающийся перед нею со скалы вид на море. Необозримо
  раскинувшееся перед нею нервно подрагивающее мелкой рябью лазоревое
  море недовольно плескалась о скалистые берега, угрожая им за непокорство
  скорою расправою. А застывшие в своей презрительной невозмутимости
  скалы в свою очередь с не меньшею угрозою нацелились на дерзко
  вклинившийся между ними неширокий проход. Им очень хотелось наказать
  его за то, что он в своем страстном желании вырваться к неодержимо
  притягивающему его к себе морю осмелился разорвать всю изжеванную
  изредка бушующими здесь штормами окаймляющую побережье скальную
  породу. Холиде нравилось это их застывшее на века молчаливое
  противоборство, и она еще долго я восхищением всматривалась в эту
  написанную самой природою изумительной красоты картину. Здесь она и
  задержала свой привыкший схватывать все до мельчайших подробностей
  взгляд на разбросанных по всему побережью домиках небольшого селения.
  Словно играя между собою в прядки, они настороженно затаились в широких
  расщелинах между скалами напротив непонятно откуда здесь взявшейся
  одиноко возвышающейся над окрестностями огромной горы.
  - И если я на нее взберусь, то вполне возможно, что оттуда вид на море будет
  еще прекраснее, - подумала вслух решительно свернувшая на ведущую в
  сторону горы тропинку Холида.
   Недолго пропетляв, мимо сравнительно невысоких прибрежных скал
  тропинка при подходе к горе взлетела на такой высокой крутизны подъем,
  что обычная смертная женщина вряд ли решилась бы на него взбираться. Но
  сильную выносливую шибианку он не напугал. Она преодолела его с такой
  легкостью, что ей уже впору могли позавидовать даже самые сильные на
  земле мужчины. Не забывая при этом внимательно осматриваться вокруг
  себя, Холида обратила внимание на странное положение одного из
  разбросанных по всему склону горы валунов. И чем дольше она на него
  смотрела, тем больше складывалось у нее впечатление, что он был, как бы
  специально прислонен к почти отвесной в том месте скальной породе горы.
  Не привыкшая долго задумываться над любыми труднообъяснимыми
  загадками Холида, легко отодвинув тяжелую каменную глыбу в сторону,
  обнаружила скрывающийся за ним вход с круто поднимающимися вверх
  ступеньками. Еще больше заинтересовавшаяся Холида, легко перепрыгивая
  со ступеньки на ступеньку, поднялась наверх и даже немного постояла в
  открывшейся перед нею пещере, напряженно вглядываясь в царившую в ней
  кромешную тьму. А потом, спустившись вниз, снова задвинула валун на
  место.
  - Это уже не только своевременная, но и особо ценная для меня находка, -
  радовалась своей неожиданной удаче Холида. - Из нее мне будет легче всего
  вылететь на сбор никем не замеченной, и сюда мне будет совсем нетрудно
  возвратиться обратно.
   И больше уже ни о чем, не беспокоясь, наконец-то, успокоившаяся Холида
  неторопливо спустилась к самой кромке неутомимо плещущего моря и
  пошла по берегу в сторону еще ранее замеченного ею небольшого селения.
  Там она и встретилась с бегающими друг за другом по мелководью Бакисом
  и Марийкою. Смеющиеся лица молодых людей прямо светились от
  переполняющего их при этом счастья. Да, и расшитая красивыми узорами
  рубаха юноши тоже ясно указывала остановившейся Холиде на возникшее
  между ними чувство. И еще никогда не испытывающая как это невыносимо
  больно и тяжело видеть искрящееся простое человеческое счастье тому, кто в
  жизни ни разу в себе его не ощущал, Холида только неприятно морщилась и
  кривила от неудовольствия свое прелестное личико. Чужое счастье больно
  била по самолюбию привыкшей повелевать всеми окружающими ее
  мужчинами, но все еще так не испытавшей в себе этого глубокого чувства,
  Холиде. И ей, вдруг, так нестерпимо стало жаль саму себя, что она богатая и
  красивая, а не может испытать в себе то счастье, которое так и брызжет от
  этих безо всякого на то сомнения влюбленных друг в друга детей простых
  рыбаков или ремесленников. Зародившаяся внутри нее глухая волна слепого
  раздражения переполнила ее. И она с нетерпением дожидалась, когда они
  соизволят обратить на ее внимание, чтобы, обнажив коготки хищной
  красавицы, разнести в пыль и прах этот так ей неприятный оазис пылающих
  чувств.
   А расшалившиеся Бакис с Марийкою, с громким веселым смехом брызгая
  водою, бегали и убегали друг от друга до тех пор, пока не столкнулись с
  неодобрительно покачивающей головою Холидою, как говориться, нос к
  носу. Увидев недовольно хмурившуюся ханскую дочь спохватившиеся Бакис
  с Марийкою застыли в почтительном ожидании ее повелений. Сердито
  насупившаяся Холида резким взмахом руки повелела им подойти к ней
  поближе.
  - Чем мы можем услужить, своей повелительнице? - учтиво проговорил
  подскочивший к ней Бакис.
  - Я желаю, - надменно бросила ему Холида, - чтобы ты проводил меня до
  аила. А это девочка пусть возвращается в свою юрту.
   Услышав подобное из уст ханской дочки, Марийка прямо замерла на месте
  от неприятно сжавшейся онемевшей в неприятном предчувствии ее души.
  Проснувшаяся в ней ревность больно полоснула острым кинжалом по ее
  обнажившемуся сердцу, показывая ей оборотную сторону любви, в которой
  вместо несравненного блаженства и счастья уже царили нестерпимая горечь
  и страдание.
   Тяжело вздохнувший Бакис не понимал, зачем это он мог понадобиться до
  этого гуляющей по побережью безо всякого сопровождения ханше, но
  возражать ханской дочке не решился и покорно поплелся вслед за нею.
  Довольно ухмыльнувшаяся Холида попыталась по дороге его разговорить, но
  внешне почтительный с нею Бакис отвечал только на ее вопросы, да и то
  скупыми односложными фразами.
   Осторожными намеками Холида давала ему понять, что он ей нравится, и
  что она хотела бы продолжить их знакомство. Но сам Бакис не проявлял
  особой заинтересованности в их дальнейших встречах. Подобное его
  презрительное равнодушие к признанной во всей степи красавице злило
  своенравную ханшу, но парень ей нравился, и она решила не торопить
  события. Этот рыбак от нее никуда не денется. А когда она возвратится со
  сборов шибианок, то тогда уж займется им по-настоящему.
  - А кто она тебе, та девочка? - полюбопытствовала у Бакиса Холида, когда
  они уже подходили к аилу.
  - Она моя невеста, - не стал скрывать от нее правду Бакис и, учтиво
  попрощавшись, отправился на поиски своей Марийки.
   Возвратившаяся в глинобитный домик Холида тут же приступила к
  осмотру разложенных ее служанкою украшений и нарядов. И на этот раз она,
  намеренно отвергая излишнюю роскошь, выбрала подаренные ей в день
  рождения ожерелье из крупного жемчуга, повязку из жемчужных нитей и
  несколько византийских туник из разноцветных розовых и голубых тканей.
  Своим подчеркнуто скромным убором она хотела убедить своих подруг, что
  поднимаемый ею вопрос по переустройству всей их жизни понадобился ей не
  для лучшего удовлетворение собственных прихотей, к которым она, так же
  как и к своей одежде, совершенно равнодушна и не придает особого
  значения. Ибо главное, о чем она постоянно думает, и чему посвящает всю
  свою бессмертную жизнь - это как можно лучше исполнять поставленную
  перед всеми ими Творцом задачу. Отложив выбранные украшения и наряды в
  сторону, она, подождав, пока Прокуда не уберет все ей не понадобившееся
  обратно в сундук, распорядилась подготовить все необходимое для вечернего
  пира, на который она собиралась пригласить сопровождающих ее половцев.
  И весь остаток дня вполне удовлетворенная проделанною ее с утра работою
  Холида провалялась на мягко усланной служанкою кровати. Ее не знающее
  усталости тело просто блаженствовала в воцарившейся в домике прохладе, и
  она даже не заметила, как погрузилась в крепкий здоровый сон полностью
  исполнившего свой долг человека.
   Приглашенные на вечерний пир половцы смущенно переминались ногами в
  тягостном ожидании, когда к ним выйдет пригласившая их ханша. От уже
  выставленных блюд с мясом молодого барашка, серебряных подносов с
  дарами осени веяло на простых недоумевающих неожиданностью
  предложения пастухов нереальным воистину сказочным волшебством. А
  расставленные на столе потускневшие от времени медные кувшины с
  терпким византийским вином настраивали их на уже скорое еще небывалое
  для них блаженство. Специально поджидавшая, чтобы у слуг как можно
  сильнее разыгрался аппетит, Холида не стала слишком уж долго томить их в
  тягостном ожидании. Не сомневаясь, что кто-то из них обязательно должен
  был за нею следить, она рассчитывала обильным угощением и обещанием
  награды немного притупить его рвение. Выйдя к ним, она повелительным
  взмахом руки разрешила им занять места за ломившимся от выставленного
  на нем угощения столом.
  - И ты, Прокуда, присоединяйся к нам! - окликнула она копошившуюся в
  соседней комнате служанку. - Сегодня ты неплохо поработала и заслужила
  хорошее угощение.
   Дождавшиеся разрешительного кивка ласково им улыбнувшейся ханши
  половцы с жадностью набросились на стоящее перед ними угощение. Не
  каждый день выпадает бедному пастуху хана подобное изобилие, и они в
  охватившем их всех неуемном желании как можно скорее утолить свою
  ненасытную жажду активно заработали челюстями и руками. Не сводившая с
  них своих насмешливых глаз Холида выждала, пока они хотя бы немного не
  утолят свой голод, а потом с хорошо разыгранной немного заискивающей
  улыбкою смущенно проговорила повернувшим в ее сторону головы
  пастухам:
  - Друзья, я взяла вас с собою, потому что не сомневаюсь в вашей мне
  преданности и в вашем хорошем ко мне отношении. Вам уже известно, что я
  приехала в аил кошевого Артыка с одним желанием немного передохнуть в
  благостном для меня уединении от слишком суетливой жизни в аиле отца.
  Поэтому я в течение двух последующих недель не буду никого принимать и
  все эти дни не буду ни с кем встречаться. Я прошу вас все это время никого
  ко мне не пропускать, а все, что будет доставляться мне от имени кошевого
  Артыка, оставлять у себя.
   И по разгоревшейся в глазах своих слуг алчности Холида поняла, что ее
  расчет оправдался. За такую плату ее слуги верными сторожевыми собаками
  станут охранять ее уединение и покой не только какие-то там две недели, но
  и даже годы.
  - Но с уговором, что вы не будете допускать ко мне никого, кроме верной
  мне Прокуды, - добавила она уже в самом конце пира.
  - И чем ты только говоришь, ханша! - вскричали в притворном негодовании
  склонившие перед нею головы пастухи. - Мы слабые степные былинки у
  твоих ног! Так разве мы осмелимся ослушаться или не исполнить твоих
  повелений!
  - Я не сомневаюсь в вашей преданности, - одарив их ласковой улыбкою,
  успокоила обиженно засопевших пастухов Холида. - А в награду за вашу
  верную службу я дарю вам остатки этого роскошного пира.
   Повеселевшие пастухи не заставили себя долго упрашивать и,
  расположившись неподалеку от охраняемого домика, продолжали ублажать
  свои ненасытные желудки подаренной им ханскою дочкою вкусною едою. А
  сама с удовольствием прислушивающаяся к их оживленному разговору
  Холида в ожидании, пока Прокуда не закончит приборку, прошла в
  соседнюю комнату и прилегла на мягко устеленную кроватку. Но, как только
  уходящая служанка закрыла входную дверь домика снаружи на засов, она
  схватила еще заранее приготовленный ею узелочек и, пробравшись на чердак
  через отверстие в потолке, выскользнула никем не замеченною в березовую
  рощу. Пробравшись в пещеру, она зажгла принесенный с собою факел и,
  вставив его в отверстие в стене, стала терпеливо дожидаться наступление
  полуночи.
  
  
   1992 год.
  
  
  Глава пятая.
  Кривые думы выводят на кривые
  дорожки.
  
   Время шло. И незадолго до наступления полуночи из пещеры вышла юная
  обнаженная девушка. Она еле просматривалась на фоне темного силуэта
  огромной горы и могла бы остаться незамеченной для неугомонной, даже в
  такое позднее время, земной жизни. Если бы не ее так сильно
  притягивающие к себе прелестное очарование и до боли режущее глаза
  совершенство. В сумрачном свете прикрытой рваными краями заполонивших
  небеса туч луны она казалась затаившему при виде нее свое дыхание
  окружающему миру опустившейся с небес на землю сказочной феей. Она
  казалась ему скорее волшебным несбыточным сном, чем так нежданно-
  негаданно ожившей для него и вполне им осязаемою реальностью. И это
  немое восхищение просто очарованного ее неотразимой привлекательностью
  окружающего мира уже стало таким непривычно необычным, что даже
  всегда до этого смотревшая на землю свысока холодная луна поторопилась
  выскочить из прикрывающего ее облака. И в охватившем ее нестерпимом
  желании вволю полюбоваться неторопливо шагающей по тропинке
  красавицею она так пристально в нее всмотрелась, что залила своим
  томящим все живое не земле светом всю местность у одиноко
  возвышающейся над окрестностями горы.
   А вся измученная последними перед ее отлетом на сбор хлопотливыми
  днями Холида, наслаждаясь вновь обретенным ею душевным покоем, только
  весело улыбалась в ответ на щекотливые прикосновения к ее обнаженному
  телу освежающей ночной прохлады. Неторопливо шествуя по притихшей с
  ее появлением тропинке, она с ласковой приветливостью встречала
  сбегающихся к ней эфирных духов, и охотно позволяла беспокойно
  снующим вокруг живым существам полюбоваться выглядевшей при свете
  луны еще более очаровательной своей несравненной красотою. Да, и сама
  взирающая на нее с небес луна уже прямо застыла в немом восторге на месте
  от охватившего ее при этом восхищения.
   В ночь отлета шибианок на ежегодные сборы предусмотрительный Творец
  специально напускал на землю непроглядный кромешный мрак. А к местам
  их проживания Он всегда подгонял огромные черные тучи, с которых сразу
  же после наступления полуночи обрушивался на землю проливной ливень.
  Подобная Его предосторожность помогала отбывающим на сбор шибианкам
  незаметно для всех взлететь в небеса и улететь на безопасное для них
  расстояние от знавших и любивших их, как признанных красавиц, родных
  мест.
   Выйдя на облюбованную ею еще днем уютную поляночку, изнемогающая
  от возбуждающе действующего на нее трепетного лунного света Холида с
  нетерпением дожидалась, когда ее прекрасное тело оборотиться в уродливую
  шибианку. Что и произошло с нею сразу же по истечении последней секунды
  перед наступлением полуночи. Секунда истекла: и бесподобное в своем
  прелестном очаровании совершенство мгновенно превратилось в
  олицетворяющую собою эталон уродства шибианку. При виде которой,
  вздрогнувшая от омерзения на небесах луна тут же спряталась за первое
  попавшееся ей облачко, а от нависших над землею черных лохматых туч
  полил проливной ливень. Однако саму Холиду этот ее переход от полной
  гармонии с окружающим миром до полного им ее неприятия почему-то
  всегда приводил в неописуемый восторг и приносил ей глубокое
  удовлетворение от одного только острого осознания своей
  исключительности. Вот и сегодня она, взмахнув своими сильными
  шибианскими крыльями, стремительно понеслась по поднебесью в сторону
  места их сбора. И с громким пронзительным улюлюканьем добавляла прыти
  разбегающимся при виде нее на земле по своим норам живым существам.
   Место сбора шибианок располагалось на затерявшемся среди
  непроходимых топей маленьком островке. Исходящее из глубины земли в
  середине этих топей дышащее смертоносною отравою в виде серых клубов
  густого тумана нестерпимое зловоние не позволяло, не только никому до
  затерявшегося среди них островка пробраться, но и даже долететь до него
  самым смелым и выносливым земным птицам. Однако поближе к острову все
  эти непроходимые топкие болота, потихонечку переходя в чистую воду,
  образовывали вскормившее в своих отравленных ядовитыми испарениями
  водах диковинных рыб обширное озеро. Расплодившиеся в окружающих
  остров водах рыбные уродцы обычно по вечерам, всплывая на водную гладь,
  устраивали на нем такие устрашающе жуткие представления, что все живое
  на островке в это время даже своего носа высунуть на берег не смело. И
  только одни ко всему равнодушные совы, просыпаясь от этой уже прямо
  невообразимой жути раньше своего времени, слетались на берег только для
  того, чтобы, взирая на их неистовство, бессмысленно хлопать веками по
  своим выпученным глазам. Что именно привлекало их в этих доводящих до
  ужаса даже видавших в земной жизни многое шибианок представлениях
  Холида, как и все ее остальные подруги, конечно же, не знала. Но не
  допускала к себе даже мысли, что представления диковинных рыб их совам
  не нравятся. Иначе, зачем же им было подолгу пристально всматриваться в
  иногда доходящее до верха неприличия неистовство диковинных рыб? И их
  же в это время на берег насильно никто не загонял. Они прилетали на него
  сами, по своей доброй воле, и потом уже никакая сила не могла заставить их
  улететь оттуда до тех пор, пока расходившиеся диковинные рыбы не
  угомоняться. Так что, поначалу было всполошившиеся шибианки уже совсем
  скоро предоставили своим совам самим определяться с так сильно
  полюбившимися им концертами диковинных рыб.
   Весь их остров, протяженностью всего лишь несколько верст, как в длину,
  так и в ширину, представлял собою выступающую над водою вершину горы.
  Он вряд ли смог бы прокормить поселившегося на нем человека, но для не
  нуждающихся ни в еде и ни в питье шибианкам большего и не требовалось.
  Они хотели для себя только одной уверенности, что здесь их никто не
  застигнет врасплох, не сможет помешать их уединению. И этот затерявшийся
  среди непроходимых гиблых топей островок подходил для их целей как
  нельзя лучше. Сразу же оценив для себя все достоинства его
  месторасположения, они со временем не только привели все на нем в
  надлежащий вид, но и полностью его перестроили согласно своим вкусам и
  своим воззрениям на окружающую их красоту. Раньше на нем росли одни
  только вполне обычные для теплого местного климата утомляющие глаза
  объявившимся на острове хозяйкам своей запущенной неприглядностью
  деревья и растения. И обживающиеся на нем шибианки, конечно же, не стали
  мириться с существующим до их прилета на остров неприглядным
  запустением. Они не только очистили свой островок от всего, что им не
  нравилось, и не подходило под их высокие требования, но и даже выделили
  каждой шибианке по небольшому участку. На которых обустраивающиеся на
  острове шибианки со временем посадили особенно им приглянувшиеся во
  время долгих странствиях по земле деревья и цветы. Так что, прилетая сейчас
  на свой очередной ежегодный сбор, каждая шибианка, прежде чем
  поздороваться со своими подружками, считала своим непреложным долгом,
  вначале хотя бы немного побыть возле своего любимого деревца и навести
  возле него безукоризненный порядок. И в настоящее время избавившийся от
  не придающих ему нынешнего очарования неприглядных зарослей их остров
  уже блистал под ярким южным солнышком, как принарядившийся к венцу
  жених. Так что, шибианкам очень нравилось прогуливаться по
  пересекающим их остров высыпанным желтым песочком тропинкам между
  казавшимися им порою просто бесконечными бурными совещаниями.
  Обустраивая этот забытый богом и людьми остров, шибианки не
  ограничились одною только его очисткою от неприглядных с их точки
  зрения зарослей. В своем непременном желании сделать его для себя как
  можно более удобным и привлекательным они добрались и до живущих на
  нем нежелательных для них представителей животного мира. Так что, со
  временем на нем уже остались одни только угодные шибианкам совы,
  попугаи и черные вороны. Правда, в глубоких расщелинах на острове еще
  водились и змеи, но они не пользовались особой благосклонностью у
  шибианок. В западной части острова било немало родников с кристально
  чистою прохладною водою, которые и образовывали возле себя небольшое
  все заросшее лилиями озерцо. Кое-кто из подружек Холиды из года в год
  требовали от заседающих во время сборов на своих совещаниях шибианок,
  очистив это озеро, уничтожить последний все еще сохраняющийся на их
  острове в своем первоначальном виде уголок запущенности. Однако
  большинство из них не соглашалось с ними, и озерцо по-прежнему
  продолжало благоухать им на радость своими прекрасными цветами. Из
  этого озерца вытекал небольшой ручеек и, пробегая стремительною змейкою
  по всему острову, падал с его более низкого юго-восточного берега с
  немалой высоты выступающей из воды скальной породы в отравленные воды
  озера. И это уже была его вторая, играющая в жизни обосновавшихся на
  острове шибианок немаловажное значение достопримечательность. Именно
  под этим своеобразным душем они и любили охлаждать свои уродливые тела
  не только сразу же после своего прилета на остров. Порхая вокруг него
  черными каракатицами, они то ныряли под его падающую вниз воду, а то
  снова подставляли свои намокшие перышки под жаркие лучики теплого
  южного солнышка. Шибианкам нравилось это приятно остужающее не
  только их тела, но и разгоряченные во время совещаний головы, купание под
  водопадом. А когда к этому их душу подлетало одновременно несколько
  особенно соскучившихся в долгой дороге шибианок, то они уже тогда
  устраивали возле него между собою такую нестерпимую для нормального
  человека возню, что их веселое визжание громким раскатистым громом
  разносилось по всем окрестностям.
   Большую часть их острова занимала просторная поляна с разросшимся в ее
  середине высоким раскатистым дубом, напротив которого и была вымощена
  шибианками тщательно подобранными друг к другу камнями площадка. Они
  использовали ее для своих не так уж и редких обращений к Творцу,
  испрашивая у Него позволения на вводимые ими раз от раза в свое
  бессмертное не земле существование новшества. Между двумя толстыми
  корнями дуба лежала прикрывающая вход в обнаруженную ими под ним
  пещеру тяжелая каменная плита. Найдя ее в близлежащих топях, двадцать
  семь сильных шибианок, поочередно меняясь, с трудом притащили ее на
  облюбованную ими полянку. По всему периметру приспособленной ими для
  проведения своих Советов пещеры были проделаны в стенах специальные
  отверстия, в которые спускающиеся в нее шибианки вставляли горящие
  факелы. Оставив возле стен небольшое расстояния для прохода, на всем
  протяжении пещеры было оборудовано ими что-то наподобие стола, вокруг
  которого они положили вырванные из земли прямо с корневищем стволы
  деревьев. На них-то и усаживалось во время проведения Советов ровно пять
  сотен созданных Творцом в виде эталона уродства шибианок. Кроме одной,
  признаваемой всеми остальными шибианками как бы старшею во время
  навязанных им Творцом ежегодных сборов. Для нее шибианки специально
  оборудовали отдельное место у дальнего от входа в пещеру торца стола.
  Воткнутый в пол пещеры обломок вырванного из земли вместе с корневищем
  небольшого деревца, и составлял почетное место или так называемый всеми
  ими трон старшей шибианки. Оттопырившиеся во все стороны, со
  свивающимися почти до самого пола тонюсенькими отростками, оголенные
  корни которого как бы сливались в одно целое с важно восседавшей на нем
  уродливою шибианкою. Уже одно это вызывало у остальных ее подружек
  почтительный трепет и восторженное признание ее безусловного над ними
  старшинства. Однако основной причиною, по которой не признававшие над
  собой никакой власти свободолюбивые шибианки безропотно признавали ее
  главенствующее среди них положение, был выросший у нее сзади небольшой
  в виде хвоста отросточек. Он был покрытый редкими тоненькими
  волосинками и длиною всего лишь не больше пяди. Но такое отличающее
  старшую шибианку от них дополнение к ее уродству вызывала острую
  зависть у посчитавших его знаком особого к ней расположения Творца
  остальных шибианок. Другим предметом острой зависти к ней подруг, и
  даже намного большее, чем ее призрачное старшинство над ними, были
  неизменно висящие на ее шее простые каменные бусы с непонятными для
  них древними надписями на отполированных гранях. Других подобных бус
  уже давно было невозможно отыскать на земле, как говориться, днем с
  огнем. И увешанные с ног до головы драгоценными украшениями шибианки
  при этом всегда бросали полные жгучей зависти взгляды на их счастливую
  обладательницу.
   А у всех остальных шибианок постоянного места во время своих
  совещаний не было. Каждая из них садилась там, где ей и выпадало быть
  перед началом совещания, не вызывая при этом особых претензий со
  стороны своих подружек.
   Приспособленную ими для своих совещаний пещеру шибианки
  использовали только в самых, с их точки зрения, исключительных случаях.
  Они входили в нее только для обсуждения своих нередко граничащих с
  первоначально наложенными на них Творцом ограничениями самых
  сокровенных желаний или для разрешения иногда возникающих между ними
  спорных вопросов. Если спорный вопрос не мог разрешиться в обычной
  беседе между шибианками, или в случае, когда после объявления старшей
  шибианкою об окончании его обсуждения оказывалось много недовольных,
  то тогда уже окончательное по нему решение определялось бросанием белых
  и черных камешек. Для этого в углу пещеры справа от трона старшей
  шибианки стояли две каменные ступы с лежащими подле них грудами
  маленьких черных и белых камушек. В таких случаях шибианки поочередно
  подходили к ступам и бросали в них белый или черный камушек. При этом,
  если шибианка была согласна с выдвинутым на всеобщее обсуждение
  спорным вопросом, то бросала в ступу белый камушек, а если нет - то
  черный.
   Результатов подобного их бросания в ступы камушек дожидались все
  шибианки, но не с нетерпением, а, скорее, со страшно волнующим их всех
  любопытством. Но после их оглашения не было среди них как ни
  протестующего гула недовольных, так и торжествующих воплей
  победителей. Ибо всегда в таких случаях оказывалось, что все шибианки в
  равной степени были удовлетворены итогами бросания камушек, даже,
  несмотря на свое недавнее несогласие с окончательным разрешением
  поставленного на обсуждение спорного вопроса. Никто из них не только не
  думал, но и даже не собирался затаивать горечь от поражения и тем более
  мутить воду с требованием их перебросить в надежде на возможную при
  этом свою победу. Подобная их непоколебимая убежденность в
  правильности мнения по обсуждаемому вопросу большинства шибианок
  невольно способствовало их хорошим друг с дружкою отношениям, и
  придавала всем шибианкам надежду, что они всегда будут жить по
  установленным для них Творцом правилам. Отсюда и ссоры между
  шибианками возникали крайне редко. Любая шибианка только по пальцам
  одной руки могла бы легко все их сосчитать, начиная с первого дня их
  сотворения Творцом. Хорошим залогом их терпимого отношения друг к
  дружке было изначально заложенное во всех их Творцом золотое правило,
  гласившее, что если шибианка сомневается в одобрении своего поступка
  подругами, она не должна его совершать ни в коем случае. Но потом, на
  очередных ежегодных сборах шибианок, если желание у нее к совершению
  подобного все еще не остыло, она не только может, но и должна была
  вынести все свои сомнения на всеобщее обсуждение. Им вместе было
  намного легче понять и оценить охватившее их подругою неодолимое
  желание и вынести по нему свое найболее правильное, с их точки зрения,
  суждение.
   Пещера, где они находили для себя мир и согласие, представлялась
  шибианкам что-то вроде святилища. Именно тем местом, где и была
  сосредоточена для них вся безграничная мудрость и рассудительность самого
  Творца. Поэтому и заходить в нее в одиночку или небольшими группами
  считалось среди них правилом дурного тона. Они всегда заходили в нее
  только все вместе и только для обсуждения касающихся жизни всех
  шибианок вопросов. Да, и для входа в нее у них тоже был разработан
  специально придуманный ими для этой цели ритуал. Вначале они
  оттаскивали от входа каменную плиту и заносили внутрь пещеры горящие
  факела. Вставив их в отверстия в стенах, они при необходимости делали там
  небольшую приборку и, снова поднявшись наверх, выстраивались на
  вымощенной камнями площадке. Где они, громко выкрикивая слова
  обращения к Творцу, умоляли Его не оставлять своих неразумных детей без
  благостного для них Своего влияния и, ниспослав им мир и согласие,
  просветить их для предстоящего совещания головы. Закончив свое
  обращение к Творцу, они с зажженными факелами снова спускались в
  пещеру и, рассевшись на стволах деревьев, втыкали их в отверстия в столе
  справа от себя. Старшая шибианка спускалась в пещеру последняя и, вставив
  свои два факела в специально воткнутые в пол пещеры по обеим сторонам ее
  трона тонкие стволика, резким ударом посоха о железную болванку
  разрешала остальным шибианкам начинать обсуждать свои спорные
  вопросы.
   Никто из шибианок уже даже и не вспомнит, откуда они подцепили это не
  совсем понятное и для них самих слово и обозвали посохом очищенное от
  коры и отполированное до блеска вырванное из земли вместе с корневищем
  молодое деревцо. Но эта, так удачно ими названа посохом, вполне обычная с
  виду с пышной копною ослепительно белого корневища палка выглядела со
  стороны такой загадочно таинственной, что поневоле внушала
  впечатлительным шибианкам почтительное к себе отношение. И всякий раз,
  когда они видели ее в руках старшей шибианки, то их суеверные души
  мгновенно переполнялись каким-то даже не понятным им самим трепетом.
  Рядом с троном была положена тяжелая железная болванка, об которую при
  необходимости подачи нужного сигнала или для успокоения расшумевшихся
  в споре своих подружек старшая шибианка била укрепленною на нижнем
  конце своего посоха медною пластиною.
   После удара посоха о железную болванку шибианки вскакивали со своих
  мест и приступали к своеобразному исполнению так называемого
  шибианского гимна. Подняв свои уродливые лапы вверх, они, непрерывно
  позванивая заблаговременно привязанными к запястьям колокольчиками,
  громко выли нестройными голосами, причем каждая на свой лад. Пока не
  спускающая с них своих настороженных глаз старшая шибианка ударом
  посоха об железную болванку не обрывала становящаяся с каждым
  очередным мгновением все нестерпимее их гнусавое завывание. На этом
  необходимая официальная часть по открытию их Совета считалась
  оконченной, и снова усевшиеся на свои места шибианки начинали выяснять
  между собою отношения. При этом от их сопровождаемых едкими
  оскорбительными насмешками негодующих восклицаний поднимался в
  пещере позволяющий расходившимся шибианкам полностью освободиться
  от своего недовольства друг дружкою уже просто невообразимый гул. И если
  он не утихал, по мнению старшей шибианки, слишком долго, то она ударом
  посоха об болванку обрывала его. И тогда не сумевшие договориться между
  собою притомившиеся в спорах шибианки начинали выносить все свои
  спорные вопросы на всеобщее обсуждение. Для этого заинтересованная в
  скорейшем разрешении поднимаемого ею спорного вопроса шибианка
  выходила вперед и останавливалась с правой стороны трона. Старшая
  шибианка уточняла у нее, что она хочет вынести на обсуждение всех своих
  подруг, и, признав ее претензии вполне обоснованными, стучала посохом об
  болванку. В случае, когда предлагаемый ей спорный вопрос не затрагивал
  принципиальные основы жизни всех шибианок, то тогда она интересовалась
  у обратившейся к ней с подобною просьбою своей подруги, настаивает ли
  она на обязательном вынесении его на всеобщее обсуждение. И если та
  подтверждала свое требование, то уже без лишних дальнейших пререканий
  стучала посохом об болванку. Мгновенно разнесшийся по всей пещере
  резкий металлический звук заставлял продолжающих выяснять между собою
  отношения шибианок, умолкнув, повернуть головы в сторону трона и
  терпеливо выслушать, кем и какой вопрос выносится на их обсуждение. И
  если сразу же, после объявления спорного вопроса, шибианки, не начиная его
  обсуждения, продолжали сохранять упорное молчание, то он с их
  обсуждения немедленно снимался. А вынесшая его пристыженная
  незадачливая шибианка еще долго ловила на себе насмешливые взгляды
  своих подружек. Однако при более доброжелательном отношении к
  поставленной перед ними проблеме вначале начинали спорить сидевшие
  рядом друг с дружкою шибианки. И если в доказательство своей правоты они
  приводили интересные доводы и факты, то в их спор потихонечку
  втягивались и другие. Постепенно группируясь вокруг особенно
  заинтересованных в том или ином разрешении спорного вопроса своих
  подруг, шибианки со временем разбивались на две непримиримые между
  собою во мнениях группы. Внимательно следившая за своими подругами
  старшая шибианка, как только у большинства споривших терялся интерес к
  продолжению спора, тут же стучала посохом по болванке. Наступило время
  для поочередных выступлений от групп. Но, если и во время них достигнуть
  согласия не предоставлялось никакой возможности, то тогда уже шибианки
  переходили к бросанию камушек. Разрешив все свои спорные дела,
  шибианки, выйдя на площадку, снова принимались воздавать хвалу Творцу
  за дарованный им во время Совета мир и согласие.
   Всегда с особой тщательностью готовившейся к каждому своему отлету на
  сбор шибианок Холиде и на этот раз повезло остаться незамеченной при
  взлете с облюбованной ею поляночки. А раз так, то она уже могла не
  опасаться, что заметившие ее в полете люди могут подумать, что летящая в
  небесах чудовище обитает где-нибудь поблизости от них. И пусть для
  превращающейся в писанную степную красавицу Холиде их подобные
  догадки не представляли никакой опасности, но врожденная в ней
  доведенная до болезненной мнительности осторожность не позволяла ей
  расслабляться. А поэтому сейчас вздохнувшая с облегчением Холида, не
  теряя понапрасну времени, еще сильнее замахала своими крыльями, стараясь
  как можно быстрее улететь подольше от небезопасных для нее родных мест.
  Хотя самой себе она объясняла свою излишнюю торопливость только
  съедающим ее изнутри нетерпением. Ей очень хотелось как можно скорее
  поделиться со своими подругами, появившимися в последнее время в ее
  прелестной головке мыслями о том, как им сделать свое бессмертное
  существование еще более интересным и привлекательным.
   Раньше, когда шибианки еще не могли рождаться от женщины и иметь
  человеческий облик, им нечем было хвастаться друг перед дружкою.
  Благодаря осыпавшему их милостями Творцу они ни в чем, не нуждаясь, не
  обращали особого внимания на свою внешность. При этом, вполне
  справедливо полагая, что чем шибианка страшнее, тем лучше она исполняет
  возлагаемые на нее Творцом надежды. В то время они не имели и даже не
  стремились иметь никакой принадлежащей лично им собственности. Разве
  что, какое-нибудь посаженное шибианкою на их острове любимое дерево
  или приносящий ей удачу небольшой амулет. Однако после последней к ним
  милости Творца они уже защеголяли на своих ежегодных сборах в
  драгоценных украшениях и хвастались друг перед дружкою роскошными
  нарядами. На прошлых сборах Холида еще заранее расписала время, когда ее
  должна была затребовать служанка, чтобы ее подружки могли увидеть все ее
  наряды и украшения. И очень сожалела, что по последней милости Творца
  она не могла появляться дома столько, сколько ей заблагорассудиться.
   Ох, и как же нелегко угодить нашему Творцу сотворенному Им же самим
  разумному существу. Как бы Он не заботился о нем, как бы не осыпал его
  своими милостями, но тот обязательно найдет для себя вескую причину для
  недовольства и сожаления. Раньше, отправляясь в длительные полеты над
  землею для наглядной демонстрации смертным людям своего уродства,
  шибианка летела налегке. Ну, а сейчас у каждой из них обязательно был
  небольшой заплечный мешочек, в котором было тщательно упаковано все
  самое необходимое для уважающей себя красавицы.
   Поливший с небес на землю обеспечивающий улетающим на сбор
  шибианкам безопасное удаление от родных мест проливной ливень так же
  внезапно, как и начался, скоро перестал. А радостно засиявшее на небесах
  восходящее солнышко осушило насквозь промокшую Холиду. И она, уже
  больше не ощущая на своем теле сковывавшей ее движения омерзительной
  мокроты, замахала крыльями еще быстрее. Пролетая над озерами и, видя в
  них свое безобразное отражение, повеселевшая Холида кривлялась еще
  больше, а иногда даже дразнилась, высовывая своему отражению длинный
  язык. И это у нее получалось до того забавно, что потом, когда ее отражение
  вдребезги разбивалась о быстро приближающийся противоположный берег
  озера, она еще долго хохотала до слез при одном только воспоминании о
  своих смешных рожицах. При встрече с нею все птицы, и даже сильные
  гордые орлы, разбегались, торопливо уступая ей дорогу. Завидев ее, люди,
  принимая ее за нечистую силу, тут же становились на колени, и неистово
  крестились. А она, нарочно, с пронзительными дикими воплями пролетала
  почти над самыми их головами и жутко хохотала, с давно не испытываемым
  ею удовольствием заглядывая в их перекосившиеся от ужаса лица.
  - Как же они могут понять и оценить мое уродство, если они в мою сторону
  даже посмотреть боятся? - скривившись в презрительной усмешке, подумала
  впервые за все свое многовековое существование усомнившаяся в мудрости
  Творца Холида. Но сомнение - мать неверия. И это ее первое сомнение в
  прозорливость Творца было порождено, только одним ее личным желанием
  не верить в Его мудрость, а не потому, что Творец этой самой мудростью не
  обладает. Возникающие время от времени в разумном существе сомнения не
  всегда приводят его к печальным последствиям. Во многих случаях эти
  самые его сомнения заставляют разумное существо глубже вникать в смысл
  своей жизни на земле, помогают ему совершать величайшие открытия,
  делают его сильнее и могущественнее. Но в этом случае ее сомнение было
  порождено только с одной единственной целью: чтобы получить для себя
  моральное право на небольшую корректировку уже отживших свое, по ее
  мнению, морально устаревших Его заветов.
   Дорога до их острова неблизкая. И неустанно махающей крыльями Холиде,
  после первых захватывающих ощущений самого ее полета по поднебесью,
  скоро наскучивало мелькающее под нею однообразие. Тогда она и
  вспоминала о собирающихся на лежащем в самой середине, пусть и не такой
  непроходимой топи как вокруг ее острова, но очень сильно затрудняющего к
  нему подходы, болота небольшом островке своих друзьях. Они всегда
  собирались там все вместе ранним утром после долгих ночных хождений по
  прилегающим к их болоту окрестностям. И уже не однажды гостившая у них
  Холида успела не только с ними сблизиться, но и подружиться. В их веселой
  дружной компании она всегда ощущала себя так легко и непринужденно, что
  даже немного сожалела о том, что она была создана шибианкою, а не скажем
  лешим или на худой конец хотя бы кикиморою. Какая у них интересная
  жизнь!? Их действия и поступки не ограничивались никакими там
  условностями и, тем более, уже давно набившими ей оскомину запретами
  Творца. А совсем наоборот, они были вынуждены согласно своей природе
  вести с ними самую непримиримую борьбу. И каждый раз по дороге на
  ежегодные сборы шибианок делающая у них короткую остановку Холида и
  сейчас тоже решила не пролетать мимо своих давних друзей, а снова, как и
  всегда, заглянуть к ним на огонек. Ей почему-то вдруг страшно захотелось
  поделиться с ними своими недавно появившимися в ее красивой головушке
  новыми мыслями в надежде, что они такие умные неутомимые выдумщики
  смогут хоть что-нибудь насчет них посоветовать. И она, уже больше ни о чем
  другом не думая, решительно повернула в сторону излюбленного места для
  проведения шабашей местной нечисти.
   Опечаленная Марийка еще долго кружила вокруг своего дома, дожидаясь,
  когда успокоиться ее тревожно забившееся сердечко. Но так и не
  дождавшись для себя желанного успокоения, она, стараясь делать это как
  можно незаметней, потихонечку проскользнула в дом и, уткнув свою голову
  в подушку, все ночь поливала свою молчаливую подружку солеными
  девичьими слезами. Однако даже и всегда хорошо залечивающая любовные
  раны несчастных возлюбленных ночь тоже не смогла принести ей желанного
  успокоения. Не смогла помочь ей освободиться от переполняющих ее
  горюющую душеньку противоречивых чувств и недостойных подозрений в
  неверности своего такого казавшего ей ранее надежного верного Бакиса.
   Не лучше ощущал себя и всю ночь проискавший на морском побережье
  свою Марийку Бакис. И когда он рано утром прибежал к ней, чтобы,
  поговорив с нею, все расставить по своим местам, то она, оттолкнув его от
  себя, осыпала Бакиса упреками в неверности и в предательстве их чувства
  ради красивой богатой ханской дочки. Бакис пытался что-то ей говорить в
  свое оправдание. Но она, не желая его даже слушать, выбежала из дома,
  размазывая кулачками по своему подурневшему личику покатившиеся из ее
  потускневших глазок горючие слезы. Встревожившиеся родители принялись
  расспрашивать их о причине ссоры, но они упорно молчали. И уже только
  ближе к вечеру, когда глупая ревность немного отступила от ее любящего
  сердца, Марийка сама подошла к Бакису и, прижавшись к его широкой
  груди, виновато проговорила:
  - Прости меня, я совсем одурела от ревности.
  - У нас будет все хорошо, моя милая, - ласково ответил обнимающий ее
  Бакис, - главное, что мы снова вместе.
  - В следующий раз я уже буду умнее, - еле слышно шепнула она ему в ответ.
   Увидев повеселевшие лица своих детей, вздохнули с облегчением и
  беспокоившиеся за них родители. И снова неторопливо потянулись
  осветляемые радостью частых встреч влюбленных сердец будничные дни.
  Притворно хмурившиеся родители заговорили о скорой свадебке. А, как
  всегда, краснеющая от стыда Марийка с нетерпением дожидалась того дня,
  когда она с Бакисом смогут назвать себя мужем и женою. Жизнь
  продолжалось, а живое на земле всегда думает и грезит только одним живым.
  И никому из всех живущих на этом белом свете не позволяется, приподняв
  темные завесы своего будущего, узнать заранее какие еще каверзы им
  готовит эта вечно неблагодарная к живущим на земле людям человеческая
  судьба. Да, и стоит ли думать о плохом в своей дальнейшей судьбе, даже
  если оно обязательно сбудется. Пусть хоть немного ощутят себя люди
  счастливыми, чтобы уже потом, когда наступят для них дни тяжелейших
  испытаний, воспоминание о своем недавнем счастье придавали им силы и
  желание выстоять в жестоком противоборстве с несправедливостью земной
  жизни. Чтобы, несмотря на сокрушительные удары судьбы, они смогли бы
  удержаться на краю пропасти и, не позволив умереть в себе человеческой
  сущности, всегда оставаться людьми в самом полном значении этого слова.
  Ловите свой миг счастья и умейте так радоваться ему, чтобы его волшебный
  чудотворный свет надолго освещал вашу душу. Это вам поможет многое в
  своей жизни выдержать, и обогреет вас, когда вы, как всегда, совсем
  неожиданно ощутите вокруг себя леденящую пустоту. Ибо еще не родился на
  нашем белом свете, да, и вряд ли хоть когда-нибудь родиться такой человек,
  у которого вся его жизнь прошла бы, как говориться, без сучка и задоринки.
  И, слава богу! Ибо мы тогда разучились бы ценить те короткие мгновения
  счастья, которыми пусть и не так часто как нам хотелось бы, но все же
  награждает нас наша жизнь. И ради одних этих счастливых мгновений стоит
  жить в нашем безо всякого на то сомнения прекрасном, но и, к великому
  нашему сожалению, не всегда справедливом мире. Трудными и порою
  необычайно горькими бывают для нас эти мгновения счастья, но только они
  одни "И ничто иное!" зажигают нас светом так остро необходимой нам
  безграничной любви ко всему, что только и наполняет смыслом всю нашу
  дальнейшую жизнь.
   Ночь шабаша! И как же много значишь ты в жизни провинциальной
  нечистой силы! А потом! Потом они уже на всем протяжении последующего
  года тщательно перебирают в своей памяти все то, что тогда этой ночью с
  ними происходило, с волнением ощущая для себя, как вновь в их жилах
  загорается кровь! Как что-то снова оживает в глубине их нечистых душ и
  засвербит в них с хриплым воем раз от раза обуревающая всех нечистых
  зеленая тоска о чем-то таком уже давно ими утраченном или никогда
  несбыточным! И от одних только таких воспоминаний все их поганые тела
  мгновенно переполняются нестерпимо страстным желанием снова окунуться
  в так сладко кружащие им головы блудливые пляски вертепа! Ночь шабаша!
  Это единственная возможность для провинциальной нечисти оставить хотя
  бы на одну только ночь уже давно им опостылевшие свои наделы, где им все
  так осточертело, и где уже давно ничего для них такого интересного не
  происходит. Только одна пылающая яркими цвета плаща их повелителя
  языками жгучего пламени костра ночь шабаша в мечтах самой последней
  нечисти помогает скрасить ей свое унылое наполненное коварством и
  мерзопакостными забавами существование. И благодарная нечисть вполне
  искренне прославляет подарившего им эту воистину незабываемую ночь
  шабаша своего господина. Ибо только она одна сможет пролить
  ублажающим целебным бальзамом на их истерзанные и уже давно орущие от
  боли натянутых, как струна, нервов в непомерно неблагодарной работе во
  славу зла и на погибель добра и справедливости нечистые тела. К
  повторяющимся из года в год шуткам не отличающейся особой
  изобретательностью провинциальной нечисти местные мужики и бабы уже
  давно привыкли и перестали обращать на них внимание. Ну, бывает иногда,
  что собравшиеся у колодца бабы посудачат, потрясутся для вида, немного
  порадовав подслушивающего их нечистого, и на этом все их страхи
  заканчиваются. А не просыпающим от пота хмурым малоразговорчивым
  мужикам до забав нечистых вовсе нет никакого дела. И даже ночью, когда
  они смертельно усталые от дневной непосильной работы почти мгновенно
  проваливались в крепкий непробудный сон, то тогда уж задумавшему
  навести на них страху нечистому хоть из пушки пали все равно до них,
  проклятых, не добудишься. Хорошо еще, что пока не перевелись в деревнях
  малолетние дети. Их восприимчивые впечатлительные натуры всегда так
  остро реагируют на любую шалость нечистого, а их трусливые сердца при
  этом забьются так сильно, что порою просто диву даешься, почему они у них
  при этом не разрываются. Пугать маленьких детей для нечистых одно
  удовольствие, но не легко им застать этих маленьких пройдох врасплох.
  Только приготовится нечистый показаться перед кем-нибудь из них во всей
  своей красе, как чуткое ухо всегда державшегося настороже особенно в
  темное время ребенка улавливает его случайный шорох. И, вот, только
  убегающие пятки сверкают перед расстроившимся от неудачи нечистым. Но
  самое главное, что особенно обижает нечистых, они впоследствии никогда не
  рассказывают друг другу о том, как убегали от него с мокрыми штанишками.
  А совсем наоборот они в своих рассказах самые настоящие герои. Их
  послушать так это не они убегали, не чуя под собою ног, от пугающей их
  нечисти, а сама нечисть в страхе разбегалась перед ними. Им, видите ли,
  стыдно признаваться в своей трусости, а так безбожно врать им, оказывается,
  не стыдно. До слез обидно и больно слушать нечистым их хвастливую
  похвальбу, но и сделать с этими зарвавшимися хвастунишками они тоже
  ничего не могут. Нельзя, понимаете ли, подойти нечистому просто так к
  детям и осрамить совсем уж завравшегося хвастунишку. Скучное и совсем
  неинтересное житье нечисти в провинции. Провинциальная нечисть черной
  завистью завидует жизни городских бесов. Какие перспективы и сколько
  возможностей открывается в городе способной и шустрой на неправедные
  дела нечисти!? Им, городским, не приходится бегать, как проклятым,
  начиная с раннего вечера и вплоть до скорого рассвета только для того,
  чтобы заполучить в свои сети хоть какую-нибудь жалкую человеческую
  душу. В городе эти человеческие души сами просятся в их пасть, только не
  ленись рот пошире разевать.
   Вот и скучает провинциальная нечисть в ожидании подходящего случая,
  когда и ей можно будет потешиться на славу, Но, к их немалому сожалению,
  пройдет еще ни одно столетие, прежде чем этот подходящий случай им
  подвернется.
   А по дороге на шабаш можно встретить старых знакомых, с которыми ты
  еще в детстве обучался своему непростому ремеслу в нечистом центре. Ведь
  никому еще не запрещено хотя бы немного изменять свою дорогу по пути на
  шабаш. Они же, там, в центре, тоже были когда-то на самом низу, и
  прекрасно понимают скучающую провинциальную нечисть. А шабаш - это
  новые знакомые. А новые знакомые - это новые развлечения. Наслушаешься
  во время него от них так много интересного и страшного, а кое-что и себе на
  ус намотаешь. Ночь шабаша, как и все самое увлекательное в этом мире,
  быстротечна и скоропалительна. Она всегда так стремительно закручивает в
  своей нескончаемой круговерти любого пришедшего на нее нечистого, что
  тот даже не успеет, как следует, вокруг себя осмотреться, а она уже подходит
  к концу. Ни одна ночь не пролетает для восторженно внемлющей ей
  нечистой души с такой немыслимой скоростью, как ночь шабаша. Только,
  наверное, и поэтому к этой ночи готовятся лишь самые поражающие
  воображение своей изощренностью и леденящим кровь ужасом случаи из
  нечистой жизни. Ночь шабаша! - При одном только звучании этого слова у
  настоящего нечистого все внутри замирает, а его отчаянно забившееся при
  этом мгновенно переполнившееся неописуемым восторгом сердце уже прямо
  готово в любое мгновение выскочить из его груди. Ночь шабаша! - Это,
  прежде всего горящий костер на фоне темной ночи. Ночь шабаша! - Это
  неистовство завертевшейся в немыслимой для смертных людей оголтелой
  пляске собравшейся на шабаш нечисти. Но это уже будет только в самой
  интересной и привлекательной части ночи шабаша, а поначалу они
  рассаживаются на почтительном удалении от пылающего жаром горящего
  костра. Первые ряды, как обычно, занимают бесы со своими подружками
  ведьмами, за ними следуют вампиры и оборотни. Ну, а дальше, уже как
  попало, располагается остальная прочая мелкая нечисть.
   Шабаши проводятся только в специально подобранных провинциальной
  нечистью найболее глухих малопосещаемых людьми местах. Придающая им
  немалое значение нечисть не станет рисковать быть застигнутой случайно
  забредшим в это место путником в самом разгаре своей излюбленной ночи
  шабаша. При подборе удобного для проведения шабаша места нечисть
  учитывает не только его обособленное месторасположение, но и его
  привлекательность для неприхотливых нечистых душ. Оно обязательно
  должно быть живописным и всем своим внешним видом навеивать на
  впечатлительную нечисть особенно любимую всеми ими таинственную
  загадочность, чтобы сердца прибывающей на свой шабаш нечисти с самого
  начала ночи шабаша уже должны были щемить в постоянном ожидании для
  себя чего-то такого особенного и сверхъестественного.
   Друзья направляющей к ним сейчас свои крылья Холиды проводят свои
  шабаши на примыкающей своей южной стороною к небольшому озеру
  усеянной валунами полянке. Готовясь к проведению на ней своего первого
  шабаша, они очистили на ее середине место для костра, а из валунов
  соорудили что-то наподобие столов и сидений для праздничного пира.
  Провинциальные шабаши, как обычно, открывают приезжающие из
  нечистого центра специально для этой цели инспектора, а иногда, что и
  произошло на прошлогоднем шабаше с друзьями Холиды, к ним на шабаш
  прибыл сам сатана. Прибывающих из центра для открытия местных шабашей
  инспекторов провинциальная нечисть не очень-то жаловала. Они так
  досаждали им своими нравоучениями, что у бедной нечисти от них просто
  головы кругом ходила. И особенно им, бедным, было нелегко объяснять
  проверяющему их работу инспектору, почему у них так мало закладных на
  человеческие души. Им, избалованным городской жизнью, нелегко было
  опуститься до понимания специфических трудностей простых провинциалов.
  А у кого эти расписки было взять очумелой от бесконечной беготни по
  своему наделу нечисти в то время, когда по горло загруженным
  повседневными заботами деревенским мужикам и бабам просто некогда
  было предаваться грехопадению. Тяжелая, начисто убивающая в людях все
  обуревающие ими время от времени желания крестьянская работа делала их
  невосприимчивыми ко всем тем соблазнам, которыми издавна привыкли
  заманивать в свои изобилующие узелками хитросплетений сети людей
  нечистые. И бедная нечисть уже просто теряется в догадках, не зная, на что
  им этих бесчувственных мужиков и баб подцеплять и с какого боку к ним
  подступаться. У провинциальной нечисти сейчас только одна надежда на
  безответную любовь. Слава сатане, что хоть она все еще существует на этом,
  будь он навеки проклят, белом свете. Если бы не она, эта безответная
  любовь, то несчастной провинциальной нечисти вовек бы не видеть никакой
  для себя поживы. Покупать человеческие души за деньги!? Да, кому в
  деревне нужны эти деньги? Мужики их отродясь не видели. Ну, а если
  заведется у кого-нибудь из них лишний пяточек, то мужицкая баба не
  выдержит и обязательно растрезвонит о нем по всей деревне. И сколько же
  тогда найдется на него охотников, что, неровен час, можно вволю отведать
  плетей за такое неслыханное по деревенским меркам богатство. От этих
  денег в деревне одни неприятности. Они среди мужиков и баб не в большом
  почете. А своего бессменного повелителя сатану нечисть не только уважает,
  но и до самозабвения любит. Ему незачем с высоты своего положения
  вникать в какие-то там мелочи. Он всегда вежлив со всеми своими верными
  слугами и в отличие от приезжих инспекторов никогда не задирает перед
  ними нос. Да, и свою речь в разговоре с ними он не засоряет ставшими в
  последнее время особенно модными мудреными непонятными для простой
  нечисти словами. А, выражаясь простым понятным языком, старается не
  вводить их и без того мятежные души в еще большее смятение и не вызывать
  у них не способствующего результативности их работы глухого
  недовольства. Особенно примечательной в этом отношении была его речь
  перед ними во время открытия прошлогоднего шабаша. Он тогда не ругал их
  и, тем более, не укорял за допущенные в работе досадные промахи, а, совсем
  наоборот, морально поддержал внимательно слушающую его нечисть,
  сказав, что вполне доволен их работаю во славу тьмы. Мудрый сатана в
  своей речи быстро развеял их подозрения, что ему неизвестны трудности, с
  которыми приходится сталкиваться нечистым в повседневной работе. И не
  только развеял, но и даже указал им на мешающую им добиться еще
  больших успехов причину неудач.
  - Во всех ваших в последнее время промахах и просчетах виновато снижение
  восприятия страха у ныне живущих людей, - просто и доходчиво объяснил
  им сатана.
  - Вот именно снижение восприятия страха у людей, - хором повторили за
  ним обрадованные, что причина их неудач, наконец-то, отыскалась,
  нечистые.
   Сатана в своей речи не стал наводить напраслину на иногда допускающую
  в своей работе досадные промахи местную нечисть. А переложил всю
  ответственность за понижение ее результативности на вовремя не
  заметивший, по его мнению, такой очевидной истины нечистый центр. Чем
  немало порадовал представляющих про себя недовольные кислые рожи
  надоедливых инспекторов провинциальных нечистых. И потом простыми
  понятными словами объяснил, как им следует выправлять создавшиеся
  неблагоприятные условия для успешной дальнейшей работы.
   Местные жители уже давно свыклись с вашими вполне для них
  безобидными шуточками, - говорил им сатана, - и их вам уже будет не так уж
  и легко напугать, используя старые давно отжившие себя методы и приемы
  вашей с ними работы. Снижение результативности нашей благородной во
  славу тьмы работы настойчиво требует от всех нас немедленной перестройки
  всей нашей прошлой жизни, решительного искоренения из нашей
  практической деятельности всего того, что мешает нам продвигаться
  ускоренными темпами к намеченной конечной цели. И в этом отношении я
  бы хотел обратить ваше особое внимание на то, что при создавшихся за
  последнее время неблагоприятных условий для нашей зловредной работы
  уже просто невозможно добиваться высокой эффективности в одиночку. Ибо
  сейчас, как никогда раньше, всем нам остро необходимо коллективное
  творчество.
   Восхищенная нечисть не отводило влюбленных глаз от своего господина,
  поражаясь его великой мудрости.
  - И как же мы сами до этого не додумались, - недоумевали они, внимательно
  вслушиваясь в его такие простые понятные слова, - ведь это же и на самом
  деле все так просто.
  - Но, - предостерег самана своих верных слуг, - можно придумать самый
  страшный ужас и полностью растерять из него весь страх уже на этапе его
  реализации. Поэтому вам будет лучше всего испробовать свои замыслы по
  наведению ужаса среди местного населения вначале на каком-нибудь
  приехавшем издалека человеке. Ибо только в приезжем человеке всегда
  очень сильно обостряется восприятие чуждой ему незнакомой жизни. И он,
  впитав в себя, как губка, весь внушаемый ему вами ужас, способен в своих
  дальнейших рассказах о нем заставлять трепетать пока что невосприимчивые
  к вашему страху загрубелые мужицкие души. И я не сомневаюсь, друзья мои,
  что при именно таком подходе к пугающему смертных людей ужасу, вы
  намного больше повысите у них восприятие страха, чем добились бы, пугая
  их самих, - продолжал удивлять нечистых своими умозаключениями сатана. -
  И уже потом, когда насмерть перепуганный вами пришлый человек
  подготовит их к восприятию внушаемого вами в мужицкие души ужаса,
  будет вполне достаточна просто малейшего шороха или промелькнувшей
  тени, чтобы заставить дрожать от охватывающего при этом смертного ужаса
  их поджилки.
   Последние слова сатаны утонули в бурных рукоплесканиях восхитившейся
  его мудрой прозорливостью нечисти, а их нечистые сердца при этом яростно
  заколотили в их поганых телах. И совсем не удивительно, ведь они уже
  представляли себе трясущимися от напущенного ими на них страха этих пока
  еще совершенно бесчувственных к нему мужиков.
  - Для внушения забывшим о страхе людям должного авторитета к вашей
  работе, - проговорил в заключение своей речи сатана, - центр приступил к
  формированию нового отряда моих слуг и ваших надежных союзников -
  колдунов-чернокнижников. Рангом они будут немногим повыше беса, но вы,
  мои дорогие, не будете состоять в их подчинении.
   Своевременное добавление сатаны немного успокоило нахмурившихся
  нечистых. Они не торопились приветствовать сваливающихся на их головы
  новых контролеров, которые в отличие от не так уж и часто приезжающих
  инспекторов будут не только жить с ними, как говорится, бок о бок, но и, по
  всей видимости, станут требовать от них для себя кое-каких услуг.
  - Но, - строго заметил догадавшийся об их мыслях сатана, - тесная связь и
  взаимная поддержка между вами и колдунами необходима. Никто не смеет
  отказываться сотрудничать друг с другом.
   Сразу же после окончания выступления сатаны принялись чествовать
  добившихся лучших показателей в ловле человеческих душ нечистых. Их
  выставляли на всеобщее обозрение, о них говорили хвалебные слова. А они,
  гордые от оказываемой им чести в присутствии самого сатаны, долго и нудно
  делились своим так сказать передовым опытом, поучая остальных, как им
  следует относиться к своим обязанностям. И в это же самое время друзья
  шибианки Холиды, к немалому своему удивлению, узнали самую для них
  невероятную новость: их никогда не отличающегося особым рвением к
  исполнению своих обязанностей беса неизвестно за какие там заслуги
  переводят поближе к городу.
  - Значит и мы тоже на хорошем счету, если нашего предводителя отметил
  сам сатана, - возгордилась подчиненная ему нечисть.
   А потом! Потом началось именно то, чего все собравшиеся на шабаш
  нечистые и ждали с таким нетерпением. Развеселившаяся нечисть до третьих
  петухов чередовала обильные застолья с невообразимо дикими плясками под
  адское завывание сбежавшихся со всей округи волков. Этот их
  растравляющий леденящим ужасом нечистые души вой сильно
  воздействовал на погрязшую в непрерывном грехопадении нечисть. И они,
  несмотря на свои плотно набитые желудки, с не менее громкими воплями и с
  омерзительным кривлянием пускалась в такой неподдающийся
  осмысливанию здравого рассудка дикий пляс, что очень скоро от их
  перенасыщения уже не оставалась и следа. Потом они снова усаживались за
  накрытые столы и снова с невероятной жадностью набрасывались на
  изысканные яства, стараясь накопить в себе как можно больше энергии для
  очередных оргий.
   Ну, а те, кто постарше, и кому эти жуткие вакханалии уже были, как
  говориться, не по силам, с презрительной снисходительностью поглядывая
  на беснующуюся молодежь, предавались не менее увлекательными для них
  воспоминаниями из своего уже прожитого ими бесконечного существования.
  И хотя каждый из их слушателей не сомневался, что во всех этих насквозь
  лживых историях больше вранья, чем правды. Они, все равно, с каким-то
  жадным нетерпением и молчаливым восторгом ловили каждое сказанное
  рассказчиком слово, рисуя при этом в своем необычайно восприимчивом
  воображении еще более радужную картину. Представляя себе, как они в
  своем собственном приключении переплевывают все то, в чем с таким
  увлечением убеждал их рассказчик, они уже и сами начинали потихонечку
  вживаться в только что придуманную ими еще более увлекательную версию
  рассказа. И эти их представления возникали у них так ярко, живо и
  убедительно, что совсем скоро они уже и сами начинали верить в их для себя
  реальность, что что-то подобное с ними уже было. А поэтому, с трудом
  дождавшись окончания понравившегося им рассказа, тут же выставляли на
  суд слушающих их нечистых свою небылицу.
   С первым петушиным криком они, недовольно кривясь и с сожалением
  разводя своими мохнатыми лапами, начинали прощаться друг с другом и
  собираться в обратную дорогу. Ну, а, после третьего петушиного крика, на
  месте только что закончившегося шабаша лишь догорал искрившийся костер,
  да валялись разбросанные по земле остатки роскошного пиршества.
   Ночь шабаша - это голубая мечта всей нечисти! Ночь шабаша - это
  освобождение от изнуряющих душу многочисленных стрессов, это заряд
  бодрости для плодотворной дальнейшей работы во славу тьмы!
   У заброшенной безжалостной волею их нечистой судьбы в какую-нибудь
  глухомань провинциальной нечисти нечего было делить друг с другом. У
  каждого из них были свои собственные раз и навсегда определенные перед
  темною силою обязанности и обязательства, да и вырваться им уже отсюда
  не предоставлялось ни одной возможности. А поэтому в положении, когда
  лишь при большом везении можно было надеяться на более-менее теплое
  местечко, они жили дружно, и старались не только не досаждать друг другу,
  но и не искать для себя и для других особых неприятностей. Они уже и сами
  не могут вспомнить, кому первому из них пришла в голову такая просто
  замечательная идея собираться с наступлением рассвета на месте проведения
  ежегодных шабашей. Собираться в то время, когда светлые лучи
  восходящего солнышка заставляют их уходить подальше от человеческого
  жилья, собираться именно на там самом месте, где сама природа помогает им
  более зримо восстанавливать события той незабываемой для всех их ночи
  шабаша. Ибо им здесь было лучше всего коротать часы вынужденного
  безделья и, придаваясь приятными для их нечистых душ воспоминаниями,
  обсуждать скучные события их совсем уж пропащей нечистой жизни. Почти
  вся местная нечисть принимала участие в этих утренних сборищах на
  затерянной в болоте полянке кроме слишком уж заботившихся о своих
  живых потомках домовых. Ненавидя и презирая их всей своей нечистой
  душою, остальная нечисть не принимала домовых в свою компанию. Да, и за
  что им, собственно говоря, было их любить и привечать. Если эти так сильно
  привязанные к домам домовые наотрез отказывались быть посредниками в
  коварных замыслах остальной нечисти, а нередко даже мешали им
  осуществлять задуманное. Стоит только местному бесу направить молнию в
  соломенную крышу провинившегося перед ним мужика, как увидевшие его
  намерение домовые тут же пытаются предупредить об опасности пока еще
  ни о чем таком не догадывающимся своего живого потомка. Местная нечисть
  упорно отказывается считать домовых своими, да, и сами домовые тоже об
  этом сильно не переживают и в их компанию не набиваются. Они живут
  своей обособленной от остальной нечисти жизнью, и даже уже давно
  махнувший на них рукою сатана считал их недостойными своего внимания.
   Так потихонечку, без излишней в этом деле суеты и спешки, у местной
  нечисти сложился спаянный обшей целью: нести под соломенные крыши
  крестьянских домов суеверный ужас и зло - коллектив. Правда, и их уже
  успели коснуться высказанные сатаною на шабаше всколыхнувшие их тихую
  размеренную жизнь новые веяния. Совсем недавно для закрепления
  полученных им во время учебы знаний к местному лихо прибыл
  направленный из учебного нечистого центра практикант. Еще только вчера
  местная нечисть даже о существовании подобного слова не знала. Их в свое
  время после недолгого обучения в учебном центре сразу же отправляли на
  самостоятельную работу. А кое-кто из них вообще ни на какой учебе не был.
  Своим умом до всего доходил. И еще одна весть сильно взбудоражила
  обеспокоенную нововведениями местную нечисть. В расположившихся
  неподалеку от них горах поселился обещанный на шабаше сатаною колдун-
  чернокнижник. Вся нечисть их округа помогала ему обстраиваться в
  выбранной им для постоянного проживания пещере, а их недавно
  присланный к ним новый бес ежедневно бегал к нему по вечерам с
  докладами. Одно успокаивало всполошившуюся местную нечисть, что этот
  колдун оказался, слава тьме, не зловредным и пока еще относился к ним безо
  всякого со своей стороны предубеждения. Вот и сейчас прогулявшие всю
  сегодняшнюю ноченьку по окрестным селам в поисках приключений друзья
  шибианки Холиды, не дожидаясь наступления скорого рассвета, потихонечку
  потянулись в сторону всегда сильно притягивающего их к себе заветного
  островка.
   Нависающие над землею огромными черными каракатицами тучи
  старательно укрывали уродливыми тушами выглянувшее из-за горизонта
  красное солнышко. А оно, вполне искренне возмущаясь их
  бесцеремонностью, нет-нет, а возьмет и, выглянув в первый же попавшийся
  ему между ними просвет, ярко осветит всегда темнеющую в его отсутствии
  землю.
  - Ничего не бойся, а главное не предавайся убивающей твою несравненную
  красоту грусти! - кричало оно потемневшей от невыносимой с ним разлуки
  земле. - Скоро я прогоню этих скрывающих меня от тебя незваных гостей! И
  мы тогда снова ослепительно засияем на весь этот воистину прекрасный и
  неповторимый мир!
   Подбадривая, таким образом, загрустившую в разлуке с ним землю, оно в
  одно из таких мгновений вместо того, чтобы выкрикнуть, что оно еще не
  сдалось и все еще надеется на их победу, вдруг, разразилось громким
  раскатистым хохотом. А потом еще долго не могли успокоиться время от
  времени прорывающиеся через рваные края туч его светлые лучики. Они то,
  уже прямо задыхаясь от распирающего их хохота, торопливо прятались за
  надежно скрывающими их от земли тучами. А то, в охватившем их всех
  страстном желании продлить удовольствие от наблюдаемой ими в ханском
  аиле картины, не упускали для себя ни одной возможности заглянуть туда
  снова хотя бы одним лучиком. И как же они при этом могли не смеяться и не
  хохотать до упада, если как раз в это время по ханскому аилу важно
  шествовал разодетый, как павлин, с непомерно толстым для своего
  маленького роста животом пожилой половец. С обтягивающего его живот
  наборного пояса свисала сабля, конец которой чуть ли не волочился по
  земле, и маленький кинжал. А позади на некотором удалении от него шел
  ведущий под уздцы двух коней слуга. Это и был нынешний ближайший
  советник хана Китана кошевой Илтарь. Трудно и даже невозможно было
  сейчас признать в этом карикатурного вида половце главу маленького
  захудалого рода, когда на его месте еще был умный кошевой Белдуз. В то
  время еще никому и голову не могло придти, что в этом невзрачном кошевом
  сокрыто столько изощренной хитрости и непомерной спеси. Но уже много
  воды утекло с тех пор, когда хан Китан, побаиваясь и не доверяя кошевым
  сильных родов, совсем неожиданно для всех приблизил его к себе. И он еще
  ни разу не пожалел о своем выборе. Ибо не блиставший талантами
  военноначальника, чем в совершенстве владел сам хан, кошевой Илтарь
  обладал другими не менее ценными в дикой степи качествами. Он был
  способен с немалою пользою для хана распутывать все время
  затягивающиеся в тугие узелки невероятно сложные отношения с соседними
  ханствами и находить верные решения самым сложным их хитросплетениям.
  И все это со временем сделало его незаменимою находкою для коварного не
  желающего понапрасну рисковать своим положением и богатством хана. С
  тех пор его положение в орде заметно переменилось в лучшую сторону. И
  сейчас кошевой Илтарь, на которого раньше мало кто обращал внимание, да,
  и сам он норовил все время находиться в тени, важно шествовал по аилу с
  высоко поднятой оплывшей жиром головою и лишь пренебрежительно кивал
  ею в ответ не приветствия встречающимся ему половцам. Подойдя к ханской
  юрте, он властным небрежным движением своей похожей на короткий
  обрубок толстой руки повелел выскочившему к нему букаулю доложить
  великому хану, что он просит его принять.
   А сам хан Китан в это время, сказавшись больным, с сумрачным видом
  полулежал на разбросанных по постеленному на полу юрты ковру мягких
  подушках. Со вчерашнего вечера, предаваясь своим беспокойным думам, он
  все еще никак не мог придумать для себя позволяющего ему более-менее
  достойно выйти из щекотливого положения повода, в которое он попал сразу
  же после приезда в аил гонца от хакана Урусобы. Убедиться в прозорливой
  мудрости и бесстрашии хакана хан Китан мог еще во время их совместного
  набега на Русь. Но в этой всегда такой непростой жизни одна только
  мудрость и бесстрашие не всегда приносят с собою победу, а иные победы
  бывают даже намного хуже поражений.
  - Когда-нибудь его обязательно погубит эта неуемная ненависть к русичам, а
  заодно и всех тех, кто имел неосторожность последовать за ним, - с
  неудовольствием подумал хан о неугомонном хакане, который и на этот раз
  задумал совершить свой очередной на Русь набег. - Уже давно канули в
  вечность те времена, когда русичи мало что знали о завоевавших степь
  половцев. И можно было после удачного набега легко затеряться с добычею
  среди многочисленных половецких орд. Сегодня русичи знают о нашей
  степи даже намного больше, чем мы сами о них знаем. Только успеют мои
  воины выйти за границы своих кочевий, как на Руси об этом уже будет всем
  известно. И уже тогда, если набег хакана и на этот раз будет удачным, их
  месть может настигнуть меня даже в собственном аиле. Но помогут ли мне
  тогда отбиваться от разъяренных русичей уже давно зарящиеся на мои
  тучные пастбища, табуны и отары коварные соседи?
   Запнувшийся на этом своем молчаливом вопросе хан Китан еще некоторое
  время помолчал, а потом, утвердительно кивнув в ответ своим мыслям
  головою, пробормотал вслух:
  - Конечно же, они не станут мне помогать. На их месте я и сам не стал бы
  этого делать.
   Заглянувший в юрту букауль, пытаясь привлечь к себе внимание
  погрузившегося в нелегкие в последнее время свои думы хана, негромко
  кашлянул.
  - Ну, что там у тебя еще!? - неприятно поморщившись, недовольно буркнул
  оторвавшийся от беспокоящих его дум хан.
  - Кошевой Илтарь просит позволение у великого хана войти к нему, -
  доложил низко склонившийся перед ханом букауль.
  - Он должен был быть у меня еще несколько часов назад, - с прежним
  неудовольствием буркнул в ответ хан и все понявший букауль пригласил уже
  догадывающегося, зачем он так срочно понадобился хану, кошевого Илтаря
  войти в ханскую юрту.
  - Что случилась с великим ханом!? - вскричал притворно забеспокоившийся
  при виде валяющегося на подушках сумрачного хана кошевой. - Не заболел
  ли он....
  - Твоего хана грызут темные мысли сомнений, - резко оборвал его льстивое
  красноречие еще больше нахмурившийся хан Китан. - Он еще со вчерашнего
  вечера мечется по юрте, словно загнанный охотниками барс, не зная, что ему
  ответить на послание хакана Урусобы. Ну, и что там слышно у этих русичей?
  - К сожалению, твои опасения, великий хан, подтверждаются, - промолвил в
  ответ кошевой. - По полученным из надежного источника сведениям русичи
  догадываются о скором нападении хакана и готовятся встретить его сильною
  дружиною.
  - Я так и знал, что этим русичам уже обо всем известно! - вскрикнул
  обрадовавшийся, что его опасения подтвердились, хан Китан. - В наше время
  уже просто невозможно утаить от них охватившее всю нашу степь волнение!
  И сейчас осмелившийся натянуть тетиву тугого лука в сторону Руси рискует
  сам словить вылетевшую из него стрелу.
   Излив все накопившееся в нем раздражение, хан Китан окинул скромно
  стоящего у полога юрты кошевого вопросительным взглядом, словно
  дожидаясь от него слов опровержения или еще какой-нибудь подсказки,
  которая, даже не смотря на его опасение, помогла бы ему принять достойное
  благородного половца решение.
  - Не могу советовать великому хану, - уклонился от опасного для него в этом
  случае прямого ответа кошевой.
  - Не можешь, - с раздражением буркнул ему в ответ хан, - и никто не может.
  Потому что только одним ханам позволяется принимать судьбоносные для
  своего народа решения.
   На эту реплику своего повелителя благоразумный кошевой Илтарь в знак
  полного своего с нею согласия только молча кивнул головою.
  - Русичи сильные и храбрые воины, - продолжал размышлять вслух хан. -
  Нападая на их поселения, мы может спровоцировать их не менее жестокую
  ответную месть. Сколько горя и страданий они могут принести вместе с
  собою в мою орду, за благополучие которой я, как хан, несу полную
  ответственность не только перед нашими предками, но и светлыми небесами.
  Но, какой мне придумать повод, на что мне сослаться, отказывая в помощи и
  поддержке такому прославленному на всю степь своими победами над
  врагами хакану?
   Продолжающий сохранять почтительное молчание кошевой Илтарь при
  последних словах размышляющего вслух хана еле заметно глазу хитро
  ухмыльнулся. Наступала минута его торжества, его очередного
  подтверждения многоопытному в подобных делах хитроумному хану Китану
  своей незаменимости. Но всегда в таких случаях охватывающее его желание
  еще больше потомить хана в беспокойных внутренне терзавших его
  сомнениях заставила его начать излагать ему свою подсказку издалека.
  - К великому хану приехал гость из Византии, - напомнил он вкрадчивым
  голосом забывшемуся в беспокойных размышлениях хану.
  - Мне сейчас не до торговых забот, - с досадой отмахнулся от него хан.
  - Но он намеревается разговаривать совсем не о торговых делах, а хочет
  обсудить с великим ханом сильно обеспокоившие его в последнее время
  личные чувства, - продолжал уточнять уже не скрывающий своей ехидной
  ухмылки кошевой Илтарь.
  - По-твоему, кошевой, у меня больше нет никаких других забот, кроме как
  обсуждать с византийским купцом его личные дела? - с неудовольствием
  переспросил его хан Китан, которого неуместные, с ханской точки зрения,
  подсказки кошевого уже начали раздражать.
  - Он, несчастный, осмелился влюбиться в ханскую дочь, - с ноткой
  осуждения объяснил хану причину приезда в его аил византийца кошевой. -
  И сейчас вместе со своим израненным сердцем с нетерпением поджидает
  приема у великого хана.
  - Простой купец осмелился просить руки моей дочери! - выкрикнул от
  охватившего его при этом негодования не сдержавшийся хан Китан. - Да, как
  он смеет даже заикаться о своих чувствах к моей дочке!? Или наша
  половецкая степь ему сравни своей поганой Византии, в которой они даже
  императоров сменяют и убивают, как простолюдинов!
  - Выдавать ханшу замуж за византийца не обязательно, - продолжал
  развивать перед ханом свою мысль кошевой, - а сватовство затеять можно. И
  это, по моему разумению, был бы неплохой повод для отказа от участия в так
  нежелательном для великого хана набеге на русичей. Не каждый же день
  выдают свою дочь замуж, причем единственную.
  - Но Урусоба может потребовать от меня только одних воинов, - возразил
  ему сразу же уловивший ценность его подсказки хан, - и наша затея со
  сватовством может развалиться, как песочная юрта.
  - Но великий хан любит и постоянно заботится о благополучии своих
  храбрых воинах и никогда не доверит их жизни в ненадежные руки, -
  продолжал свои подсказки хану кошевой. - А после смерти доблестного
  Белдуза у хана больше нет кошевого, которому он с легким сердцем мог бы
  поручить возглавлять своих воинов в предстоящем походе.
  - Твои мысли, кошевой, еще надо, как следует, обдумать, - задумчиво
  проговорил уже намного повеселевшим голосом хан.
   Заглянувший в юрту букауль что-то шепнул на ухо окинувшего его
  вопросительным взглядом хану и тот, согласно кивнув головою, негромко
  бросил дожидающемуся его окончательного решения кошевому:
  - Ты убедил меня, кошевой, передай этому византийцу, что я выслушаю его
  просьбу.
   Низко склонившийся перед волею великого хана кошевой Илтарь, не смея
  повернуться к хану задом, попятился к выходу, а удобно устроившийся на
  подушках хан окинул нетерпеливым взглядом вбежавшего в его юрту
  высокого половца.
  - Докладывай, каково самочувствие моей дочери и чем она занимается в аиле
  кошевого Артыка? - поторопил его недовольно поморщившийся хан при
  виде, что упавший перед ним на колени половец, прежде чем заговорить о
  деле, уже приготовился не только целовать ему ноги, но и разразится
  хвалебною тирадою.
   Одернутый недовольным окликом хана половец сразу же начал
  рассказывать ему все до мельчайших подробностей о поездке ханской дочери
  в аил кошевого Артыка, и какие она отдала распоряжения насчет своего
  время провождения вчерашним вечером.
  - Моя дочь за все время ее пребывания на морском побережье не
  намеревается ни с кем встречаться? - переспросил засомневавшийся в словах
  своего слуги хан.
  - Истинная, правда, повелитель! Она закрылась в предоставленном ей
  кошевым Артыком глинобитной юрте и повелела нам никого к ней не
  пропускать! - уверил его распростершийся у его ног половец.
  - Может, и на самом деле девочка устала от суеты в моем аиле и хочет
  немного отдохнуть на морском побережье? - укорил самого себя в излишней
  подозрительности хан. - И я был не прав, подозревая, что этот недотепа
  Артык хочет увлечь ее и вынудить меня выдать ее за него замуж. Может у
  него, в отличие от своего отца, нет, и никогда не будет ханских амбиций?
  Однако, как бы там не было, мне, все равно, будет лучше попридержать его
  возле себя, пока моя девочка отдыхает на берегу моря. Я и дальше хочу все
  знать, что происходит возле моей дочери, кошей, - хмуро бросил он половцу
  и ленивым взмахом руки разрешил ему удалиться.
   Кружа черными воронами над прилегающей к степи Русью, люди хакана
  вовремя предупредили его о подготовке русичами своих дружин.
  Предполагая, что они готовятся отражать несуществующий на них набег
  половцев, хакан Урусоба только довольно оскаливался в ответ на сообщение
  слуг своей хищною ухмылкою. Но, когда они притащили к нему одного из
  дружинников, и тот под пытками поведал хакану, что русичи намереваются
  сами отправиться в степь, чтобы уже навсегда отбить охоту у половцев к
  набегам на Русь. Хакан забеспокоился и разослал гонцов по всем своим
  соратникам прошлых набегов с просьбой о помощи. Опытный в ратном деле
  хакан прекрасно для себя осознавал, что сильные дружины русичей в первую
  очередь обрушатся на его кочевья, а поэтому хотел немного ослабить их
  удар, встретив нападающих русичей огромным половецким войском.
   Один из его гонцов и нервничал, сейчас, дожидаясь приема у хана Китана.
  Посланный по самому срочному делу он недоумевал, почему его загнавшего
  по дороге не одного коня не допустили к хану не только вчера вечером, как
  только он прискакал в аил, но и не приглашают к нему сегодняшним утром.
  Подобное неуважительное граничащая с оскорблением пославшего его
  хакана отношение в обычное время потребовала бы от него, демонстративно
  откланявшись, убираться восвояси. Но он, помня о строгом наказе хакана
  Урусобы, не мог позволить себе уехать без ясного однозначного ответа, а
  поэтому не скупился на подарки имеющим хоть какой-нибудь вес в аиле
  половцам, умоляя их доложить о нем хану Китану. Однако вежливые
  предупредительные ханские слуги, ссылаясь на свалившую хана в постель
  болезнь, неизменно отказывали ему в помощи. И уже совсем отчаявшийся
  гонец вынужден был валяться от безделья в предоставленной ему кибитке и
  ждать, когда же, в конце концов, все проясниться, и он получит необходимый
  ему окончательный однозначный ответ. Донесшаяся до его кибитки
  необычайно громкая для притихшего во время ханской болезни аила возня
  привлекла его внимание. И он, выйдя из нее, с немалым для себя изумлением
  увидел, как подтащившие к ханской юрте несколько молодых барашков
  слуги быстро перерезали им глотки, а выскочившие к ним повара тут же
  принялись их торопливо разделывать.
  - Что это за гость приехал в аил? - недоумевал про себя насторожившийся
  гонец. - И почему не принимающий гонца от хакана Урусобы хан готовится
  устраивать в его честь пир?
   Все это выглядело для него не только необычно, но и даже немного
  подозрительно. И поэтому он, не теряя понапрасну времени, начал
  расспрашивать о причине немало озадачившего его скорого пира
  разделывающих прирезанных барашков поваров. Те, не став от него таиться,
  рассказали неприятно скривившемуся гонцу, что в аил приехал богатый
  византиец свататься к ханской дочке.
  - Вот тебе и ответ на все мои сомнения! - воскликнул про себя искренне
  огорченный подобным известием гонец. - О какой войне может идти речь,
  когда в аиле свадьбою попахивает.
   И только успел он переварить эту неприятную для него хакана новость, как
  за ним прибежал запыхавшийся букауль. Оказалось, что хану Китану стало
  немного лучше, и он приглашает к себе гонца великого хакана. И унылый
  больше уже не надеющийся на успех своей миссии гонец молча поплелся
  вслед за торопящимся букаулем.
   Беспокойно снующие по просторной ханской юрте взад и вперед
  проворные слуги не оставляли приболевшего хана без своего внимания ни на
  одно мгновение. Они-то поправляли подложенные под него мягкие
  подушки. То еще больше укутывали негромко постанывающего хана в
  валяющиеся грудою на устилавшем пол юрты ковре меховые шубы. А то с
  молчаливой угодностью меняли положенную на ханский лоб влажную
  тряпочку. Вошедший в юрту гонец, низко склонившись перед ханом
  Китаном, поприветствовал его от имени своего господина.
   - Мне очень жаль, что я был вынужден заставить ждать гонца
  прославленного на всю степь своими победами над врагами хакана Урусобы,
  - слабым немного сипловатым голосом повинился полулежащий на груде
  мягких подушек хан. - Во всем виновата неожиданно свалившая меня с ног
  тяжелая болезнь. Но сейчас мне стало немного лучше, и я с удовольствием
  выслушаю послание от доблестного хакана.
   Приосанившийся гонец, холодея душою от неприятных предчувствий,
  коротко изложил цель своего визита и замер в ожидании ханского решения.
  Однако как раз в это время голова хана безжизненно опустилась на подушки
  и возле него снова засуетились негромко ойкавшие проворные слуги. Пока
  снова почувствовавший себя немного лучше хан не отогнал их от себя и,
  обратившись к застывшему в почтительном уважении гонцу, негромко
  проговорил все тем же слабым сиплым голосом:
  - Великая честь идти в поход под мудрым руководством прославленного
  хакана Урусобы. И я глубоко сожалею, что свалившие меня с ног болезни не
  позволяют мне снова испытать великое счастье общения с доблестным
  хаканом. Я скорблю, что из-за отсутствия в моей орде, после смерти
  кошевого Белдуза, достойного, которому я мог бы с легким сердцем вручить
  судьбу своих воинов, я не смогу послать даже их одних для участия в, как
  всегда, очередном победоносном походе хакана. Прошу передать хакану
  Урусобе мои глубочайшие сожаления и просьбу простить своего верного
  друга и соратника в походах за вынужденный отказ, но в дальнейшем я
  всегда буду рад оказать доблестному хакану свою посильную помощь и
  содействие.
   Пространственная речь обессилила больного хана Китана, и он с
  негромким вскриком завалился на обложенные вокруг него мягкие подушки.
  Встревожившиеся слуги снова беспокойно засуетились вокруг хана, а
  переполнившие ханскую юрту шаманы громко завопили своими гнусавыми
  голосами отгоняющие от хана болезни и слабость заклинания. И уже больше
  не сомневающийся, что большего для своего господина он у советников так
  некстати заболевшего хана выторговать не сможет, гонец, оседлав своего
  коня, пустился в обратную дорогу.
  - Что-то учуял старый лис, - с неприязнью подумал он о хане Китане,
  покидая его аил.
   Однако, вскоре, хану Китану снова немного полегчало и расторопный
  букауль пригласил к нему сгорающего от воспылавших в нем любовных
  чувств к прекрасной ханше молодого византийца. На этот раз хану уже не
  пришлось разыгрывать из себя тяжело больного человека, однако только
  ради врожденной в нем осторожности он по-прежнему продолжал
  притворяться страдающим от своих мнимых болезней. Оказав так, кстати,
  подоспевшему к нему гостю самый радушный прием, хан принес ему свои
  извинения, что из-за своей болезни и отсутствия его дочки в аиле, он не
  может дать ему окончательного ответа, попросил его посетить его аил
  немного попозже.
  - Я не хотел бы, не заручившись заранее ее согласием, решать судьбу своей
  единственной дочери, - проговорил он на прощание польщенному оказанным
  ему приемом византийцу.
  
   1992 год.
  
  
  
  Глава шестая.
  Невинные забавы местной нечисти.
  
  - Мы прямо сейчас начнем пакостить, отравляя жизнь, этим жалким
  людишкам? - звонко прозвучал бодрый голос юного практиканта.
  Задумавшееся о чем-то своем лихо неприятно вздрогнуло, и, недовольно
  хмыкнув, повернуло голову в его сторону.
  - Вот, навязалось на мою голову, - со злостью подумало оно о так и
  кипевшем энтузиазмом от избытка переполняющей его при этом энергии
  своего практиканта, - а я даже и не знаю, что мне с ним теперь делать-то. Да,
  и о какой там еще творческой изобретательности в работе может идти речь в
  то время, когда мои и без того жалкие мысли уже прямо улетучиваются из
  головы при одном только осознании, что за каждым моим шагом будет
  следить придирчивое око этой бестии. Мне сейчас даже и подумать страшно,
  что оно расскажет потом о нашей совместной работе в центре.
   Но объятое страстным желанием скорее начать применять в практической
  жизни все то, чему его учили в учебном центре, подпрыгивающее на своей
  вертлявой ножке юное дарование нетерпеливо поглядывало на смущенное ее
  присутствием лихо. Ему еще было просто недосуг задумываться о простых
  житейских истинах, оно все еще грезила своей возможно скорой
  головокружительной карьерой. А поэтому не только не знало, но и даже не
  подозревало о терзающих насчет него сомнениях своего временного
  поводыря. Тяжело вздохнувшее лихо, начертив палочкою на песке
  примерную схему своего надела, начало указывать на ней практиканту на
  самые удобные для их работы места, а с наступлением вечерних сумерек они
  отправились на поиски приключений. Подведя своего практиканта к сплошь
  укрытому выбоинами и заполненными грязью колдобинами участку
  проселочной дороги, по которой в последнее время зачастили мужицкие
  телеги, они стали дожидаться подходящего случая для своей мерзопакостной
  работы. И он не заставил их слишком долго ждать. Только успели они
  устроиться на обочине дороги, как увидели подъезжающего к ним на повозке
  хмурого бородатого мужика. Подождав, пока старательно направляющий
  свою лошадку в объезд грязных луж мужик не натянет вожжи,
  раскрутившееся, как юла, лихо, резко остановившись, протянуло свою
  единственную руку в их сторону. Выскочивший из нее сгусток
  разрушительной энергии так сильно врезал по вожжам, что потерявший
  равновесие мужик, сердито чертыхаясь, свалился с повозки, а его насмерть
  перепуганная кобыла с неожиданною для себя прытью понесла тяжело
  нагруженную телегу по колдобинам. И еще долго веселились за его счет лихо
  с практикантом, пока он, охая и прихрамывая, догонял убегающую по дороге
  кобылу. Другого ехавшего на повозке мужика они уже подкараулили возле
  самой большой грязевой лужи. Раскрутившееся лихо направило
  вырвавшийся из его руки сгусток энергии прямо в туго натянувшийся гуж,
  который, не выдержав на себе его разрушительной силы, лопнул. Громкий
  хлопок разорвавшегося гужа так сильно испугал шарахнувшегося в сторону
  коня, что тот, взвившись на дыбы, опрокинул нагруженную на телегу
  поклажу прямо в лужу. Схватившийся за голову мужик, проклиная вслух
  свою беспросветную нищету, вначале занялся починкою хомута, а потом
  погрузкою намокшей поклажи на телегу. Однако страшно довольные своей
  очередной проделкою лихо с практикантом на этом не успокоились и даже не
  подумали оставить и без того уже ими наказанного мужика в покое.
  Заливаясь неслышным для смертных людей хохотом, они от избытка
  мгновенно переполнившего их при этом восторга запрыгали вокруг него, как
  сумасшедшие. Передразнивая каждое движение захлопотавшего возле телеги
  мужика, они, то корчили ему самые, по их мнению, издевательские рожицы,
  а то и колотили по нему неощущаемыми людьми без испускаемой из них
  разрушительной силы ударами рук. И все время норовили подставить ему
  уже вполне ощущаемую людьми подножку. А когда он начал вытаскивать из
  грязи мешки и снова укладывать их на телегу, то они, цепляясь за них
  руками, еще больше отягощали ему и без того непосильную работу. Но
  мужики, как известно народ упрямый. Они не привыкли сдаваться время от
  времени сваливающимся на них нескончаемой чередою бедам и тяготам
  своей изначально беспросветной жизни. И этот мужик тоже, пусть и кряхтя
  от перенапряжения, но все же, в конце концов, справился с поклажей.
  Вздохнув с облегчением, он устало протер рукавом рубахи свой вспотевший
  лоб и только ухватился за вожжи, как, в очередной раз, споткнувшись об
  подставленную ему практикантом ногу плюхнулся в грязь уже и сам.
  Вскочив на ноги, он злобно плюнул в грязевую лужу, и поторопился
  отъехать от проклятого для него места как можно дальше. Но лихо с
  практикантом не последовали за ним, а, смакуя подробности только что
  закончившегося веселья, благоразумно решили, что им следует подождать
  для себя еще одной подобной оказии. И не успел еще отпущенный ими
  бедолага скрыться из их глаз, как из-за ближайшего поворота дороги выехала
  по направлению к ним уже другая повозка. Поверх аккуратно уложенной и
  увязанной веревками поклажи восседал одетый в добротную одежду мужик.
  А его впряженный в телегу нервно пританцовывающий в оглоблях сытый
  конь сердито покусывал мешающие ему перейти хотя бы на мелкую рысь
  удила.
  - Давай, и ему тоже порвем гуж, - прохрипело еле сдерживающееся от
  распирающего его хохота юное дарование.
   Но не обратившее на его слова никакого внимания лихо только проводила
  глазами быстро прокатившую мимо них повозку.
  - Но почему!? - недовольно вскрикнуло недоумевающее юное дарование. -
  Почему ты отпустило этого мужика, даже не попытавшись хоть чем-нибудь
  ему насолить!? Ведь это же так весело и смешно видеть их обескураженные
  от неожиданности всего с ними произошедшего лица.
  - Я пропустило его, мое сокровище, только потому, что не хотело тратить
  слишком много своей разрушительной энергии, - окинув возмущенного
  практиканта укоряющим взглядом, со снисходительной ухмылкою
  объяснило ему лихо. - Ты же и само не могло не заметить, какая у него была
  крепкая сбруя и как надежно была увязана уложенная на повозке поклажа.
  - Но где же тогда справедливость!? - продолжало возмущаться юное
  дарование. - Если бедняк не может справить себе новую сбрую, то над ним
  можно потешаться, а богатого, значит, и лихо не берет!
  - А тебе известно, мое сокровище, откуда мы берем свою разрушительную
  энергию? - поинтересовалось у него скривившееся от неудовольствия лихо.
  - Днем на солнышке заряжаемся, - со школярской готовностью проговорило
  в ответ юное дарование.
  - Вот то-то, на солнышке заряжаемся, а ночь длинная. Ночью-то солнышка
  нет, - назидательно заметило ему лихо. - И если я стану полностью
  разряжаться по вечерам, то чем тогда мне заниматься всю последующую
  ноченьку до наступления рассвета.
   Поставленное на место юное дарование смущенно примолкло, и они, уже
  не торопясь, зашагали в сторону к этому времени уже начинающейся
  потихонечку освещаться зажигающимися в избах лучинами и свечами
  ближайшей деревне.
  - Несправедливо! - возмущалось про себя, посчитавшее тебя оскорбленным в
  своих самых лучших чувствах лихо. - Тоже мне поборник справедливости. И
  чему их только учат в нечистом центре, если они все еще не уяснили для себя
  такой азбучной истины, что все мы как раз и созданы для борьбы с этой
  самою ненавистною нам справедливостью. Справедливость также как и
  изначально насаждаемое Творцом на земле добро нам просто
  противопоказано. Однако мне лучше на всякий случай немного поостеречься.
  Кто поймет их, этих умников из центра? В их изнывающие от безделья
  головы всякое может придти. А их указание и разъяснения по особенностям
  сегодняшнего времени для сил зла и тьмы доходят до нашей глуши не скоро.
  И в случае какого-нибудь с моей стороны недопонимания, мне потом будет
  не так уж и легко доказать, что я, как говорят смертные люди, не верблюд.
  Наш повелитель к таким непонимающим, ох, как суров. Он быстро прекратит
  мое существование, отправив на веки вечные в свое небытие.
   На подходе к деревне они нагнали несущую на спине небольшой мешочек
  старушку. Никогда до этого не упускающее удобного случая хотя бы
  немного покуражится над людьми, лихо раскрутилось, и из проделанной в
  непрочной материи маленькой дырочки посыпалось на землю тонюсенькою
  струйкою зерно. Задумавшаяся о своих нерадостных делах старушка долго не
  замечала, как ее ноша потихонечку становится все легче и легче. А когда
  опомнилась и нашла в мешочке злополучную дырочку, то от ее зерна уже
  оставалось меньше половины. Тяжело вздохнувшая старушка тихо
  опустилась на землю и забилась в неутешных рыданиях. Получалось не так
  уж и весело. И уже было приготовившееся изрядно повеселиться лихо, с
  досады только махнула рукою, а укоризненно покачавшее головою юное
  дарование недовольно проговорила:
  - Может, нам и не стоило с ней так поступать? У этой старухи, как мне
  кажется, и без нашего вмешательства немало бед и несчастий.
  - Где тонко там и рвется, - огрызнулось уже начавшее немного раздражаться
  своим напарником лихо, а немного погодя примирительно буркнуло. - Надо
  же хоть чем-то питаться и летающим по долам и лесам птичкам.
   Так по-прежнему недовольные друг другом они и вошли в притихшую в
  сгущающихся вечерних сумерках деревенскую улочку.
  - Вот, навязали на мою бедную голову эту въедливую занозу, - бедовало про
  себя расстроившееся лихо, - и то ему не нравится, и это ему не подходит.
  Поди, попробуй угодить такому привереде. Еще, чего доброго, наговорит обо
  мне в центре всяких небылиц, а те, долго не разбираясь, возьмут и сошлют
  меня туда, куда, как говорят в таком случае люди, Макар своих телят пастись
  не гонит. И из чего только это заноза так выслуживается? Наверное, где-то
  уже присмотрело для себя теплое местечко. И сейчас надеется вымолить его
  для себя. Нет уж, золотце мое, ничего у тебя с этим дедом не выйдет. Эти
  теплые местечки уже давно расписаны для детей заполонивших в последнее
  время весь темный мир поганых инспекторов. Вот, зашлют тебя в какое-
  нибудь захолустье, и тогда посмотрим, о чем ты запоешь через каких-то
  триста - пятьсот лет. Ибо ты, моя радость, к этому времени уже вся там
  иссохнешь от непробиваемой безысходности, да еще твои нервы будут
  портить такие же, как и ты сейчас, практиканты.
   Деревня, в которую они решили заглянуть перед своими ночными
  похождениями, почти ничем таким особенным не отличалась от всех
  остальных окрестных деревень. Если не считать построенные в самом центре
  деревни двух домов местных богатеев. Вознесшимися к небесам сказочными
  дворцами смотрелись они на фоне покосившихся от ветхости с небольшими
  затянутыми бычьими пузырями окошками остальных мужицких изб.
  Поэтому-то и привело именно в эту деревню своего практиканта
  вознамерившееся поразить его местной достопримечательностью лихо.
  Пусть он, мол, знает, что и в нашем захолустье есть что показать и чем
  поразить прибывшего из самого нечистого центра гостя. И сейчас оно, с
  удовольствием наблюдая за осветившимися в восторге его глазами, только с
  довольной ухмылкою удовлетворенно хмыкала. А для неприхотливого юного
  практиканта украшенные изображениями фантастических животных и
  парившими на высоких шестах причудливыми фигурками птиц эти избы и на
  самом деле выглядели не только внушительно, но и даже, по его меркам,
  величественно. Срубленные из толстых бревен, они казались ему такими
  надежно прочными, что уж точно были не по зубам ни одному даже самому
  ловкому и умелому лихо. Но не сводящее с него пытливых глаз местное лихо
  вдруг осенило. Оно вспомнило как совсем недавно хозяйка одной из этих
  изб, полная с красным вечно чем-то недовольным лицом женщина, ругалась
  со своим мужем. Указывая ему на одну из опор крыши над двором, она
  злобно выкрикивала своим гнусавым визгливым голосом, что ее муж,
  обхаживая соседских баб, совсем забыл о своем хозяйстве. И что эта гнилая
  опора может, рухнув в любую минуту, придавить ее насмерть.
  - Обрушу-ка я эту опору сегодня, - твердо решило ухватившееся за
  возможность реабилитировать себя перед практикантом лихо. - Пусть он
  убедится, что я извожу не одних только бедняков.
   И повеселевшее лихо тут же запрыгало к нужной ему избе, а за ним
  последовало в нетерпеливом предчувствии скорого веселья и юное
  дарование. Проскользнув в настежь раскрытые ворота, лихо окинуло
  злосчастную опору беспокойным взглядом, и осветилось довольною
  ухмылкою. Беспечный хозяин так и не нашел для себя времени не только ее
  заменить, но и хотя бы укрепить ее от беды подальше какой-нибудь
  подпоркою. И сейчас ему было вполне достаточно лишь ударить но ее
  подгнившей части небольшой порцией разрушительной энергии, чтобы
  обрушившаяся опора потащила за собою и поддерживаемую часть
  нависающей над двором крыши. Озорно подмигнув уже начавшему
  догадываться о его замысле насторожившемуся практиканту, лихо окинуло
  насмешливым взглядом омывающую теплой водицею коровам вымя хозяйку,
  и с таинственной ухмылкою тихо шепнуло ему на ушко:
  - Нам надо подождать пока она не начнет доить коров. Смертельно
  напуганные поднявшейся, после обрушения опоры, суматохою коровы
  обязательно опрокинут подойники с молоком, что, безо всякого на то
  сомнения, еще больше раззадорит разгневанную хозяйку.
   Из избы на помощь хозяйке выскочили еще две раскачивающие своими
  крупными бедрами девицы, и теплое молочко с негромким жужжанием
  быстро потекло из коровьих сосков в деревянные подойники, образуя на
  белеющей в вечерних сумерках поверхности ноздреватый шум. Еще немного
  выждав, пока зажатые у них между ног подойники не наполнятся молоком
  хотя бы наполовину, лихо раскрутилось: вырвавшийся из ее руки сгусток
  разрушительной энергии, ударив по опоре в нужном месте, обрушил ее. А
  вслед за нею и часть поддерживаемой ею крыши с оглушительным треском
  подалась вниз. Пронзительно завизжавшие девицы еще больше добавили
  очумело закрутившим головами коровам прыти. И они, сорвавшись с места и
  опрокинув, как и было задумано, подойники с молоком на землю, убежали
  через настежь раскрытые ворота на деревенскую улицу.
  - Что здесь у вас произошло!? - выкрикнул выскочивший из избы хозяин.
  - Случилось именно то, о чем я тебя, бездельник, все это время
  предупреждала! - прорычала ему в ответ разъяренная хозяйка и, ухватившись
  руками за надетый на него кафтан, закрутило своего супруга вокруг себя, как
  пушинку.
   Осыпая не оказывающего ей никакого сопротивления хозяина такими
  трудно переводимыми на русский язык словами, на которые только и
  способна толстая и некрасивая давно уже позабывшая о любви и ласке
  деревенская женщина. И долго еще разносилась над притихшею деревнею
  сладостная для лихо и его практиканта их ругань. И снова веселившиеся над
  чужою бедою нечистые делали все, чтобы раззадорить их еще больше, то,
  подставляя им в самое неподходящее время подножки, а то, спуская на их
  головы с навеса державшиеся там, на одном только честном слове, доски.
  Успокоившиеся девицы, не обращая внимания на бранящихся хозяев,
  загнали коров обратно на подворье и, выдоив из них остатки молока,
  разбежались по своим избам. А вволю потешившие приятным для них
  зрелищем свои зловредные норовы уже вполне удовлетворенные друг другом
  лихо с практикантом весело запрыгали из деревни.
  - Нельзя судить только по одной какой-нибудь нашей вредности или хотя бы
  по приключениям всего лишь одной ночи о работе каждого из нас во славу
  тьмы, - поучало по дороге лихо своего уже более внимательно
  прислушивающегося к нему практиканта. - И заруби себе на носу на все свое
  будущее нечистое существование простую истину, что мы просто обязаны
  использовать любую подвернувшуюся нам подталкивающую человека к
  совершению греха возможность.
  - Признаю свою вину, - охотно повинилось перед ним юное дарование. - Мне
  еще рано судить о том, что для нашего дела хорошо, а с чем нам лучше всего
  немного повременить.
   И они уже в самом приподнятом настроении продолжали веселиться до
  утра. Расшалившееся юное дарование из всех сил старалась убедить своего
  временного начальника в присущей ему сообразительности и смекалистости.
  А всегда при этом одобрительно хлопавшее его по плечу лихо не скупилось
  на похвалу. В соседних деревнях они, отбросив подпорки, разрушили
  несколько сараев и перебили немало опущенных на ночь в колодцы
  глиняных кувшинов с молоком. Задумывая очередную пакость, они
  старались произвести при этом как можно больше шума. Заставляя тем
  самым уже к этому времени забывшихся на полатях в крепких снах мужиков
  и баб, выбегать из теплых изб и сваливать друг на друга вину за все
  случившееся но вине заглянувших на их подворье нечистых. В лесу они
  просто от нечего делать свалили на попавшегося им под руки медведя старое
  дерево, а с первым петушиным криком заторопились на место сбора.
  - А ты молодец, - похвалило лихо своего напарника, - и, начиная, с
  завтрашнего вечера ты уже будешь работать самостоятельно.
  - Звездочка ты моя ненаглядная, - ласково приговаривал, нежно поглаживая
  прижавшуюся к нему Варвару, Игнат, - не обижай меня своим отказом. Я так
  хочу забыться обо всем в твоих объятиях, ласточка ты моя.
  - Все вы, мужики, кобели бессовестные, - тихо шептала в ответ лукаво
  ухмыляющаяся Варвара, - у всех вас одни только срамные мысли в голове.
  Вы на все готовы лишь бы увлечь и окончательно погубить бедную
  беззащитную вдову.
  - И о чем ты только говоришь, Варварушка!? - ласково укорил ее
  запротестовавший Игнат. - Как же ты можешь сомневаться в моих к тебе
  чувствах? Да я хоть завтра могу обвенчаться с тобою в церкви....
  - Ну, хорошо, хорошо, - поторопилась перебить его неприятно скривившаяся
  Варвара, - как стемнеет, приходи ко мне на сеновал. Я там так крепко обниму
  своего сокола ясного, что ты мои объятия уже до самой смерти не забудешь.
  Но только придешь ли ты ко мне? Не заплутает ли мой голубь сизокрылый
  по дороге на мой сеновал? - насмешливо добавила она, прозрачно намекая на
  ревновавшую Игната ко всем деревенским бабам его соседку.
  - Обязательно приду, моя ласточка, - заверил ее обрадованный Игнат и еще
  крепче прижал к себе ее податливое тело. - И не потеряюсь я по дороге к
  тебе. Мое любящее сердечко отыщет к тебе тропиночку даже в самом
  дремучем лесу.
  - Тогда до вечера, милый, - устало прошептала тяжело вздохнувшая Варвара
  и, оттолкнув его от себя, побежала в свою избу. А утомленный ее близостью
  Игнат еще долго не отводил пылающего неукротимыми страстями взгляда от
  убегающей Варвары и не мог заставить себя уйти с нагретого ее недавним
  присутствием места. Он все еще продолжал ощущать на себе тепло ее так
  сильно соблазняющего его прекрасного тела, а его руки продолжали
  пульсировать от сохраняющегося в них острого ощущения разгорающегося в
  нем страстного желания.
  - Долго ли еще ты будешь кормить меня крохами своей любви! - молча
  восклицал он ей вслед. - Зачем нам нужны эти наши тайные воровские
  встречи в то время, когда мы может жить и любить друг друга, как и все
  люди, живя одной семьею?
   Но убегающая к своей избе Варвара лишь больно обжигала его уже давно
  бушующими в нем к ней страстями и ничем неукротимым желанием скорее
  впиться в ее ни с чем не сравнимые женские прелести губами и продолжать
  осыпать их жаркими поцелуями до самозабвения. Она неодолимо манила его
  к себе, но в то же время не могла или не хотела успокаивать его хотя бы
  маленькою надеждою на их счастливое будущее. А он, теряясь в догадках и
  терзающих его предположениях, все никак не мог не только понять, но и
  хотя бы объяснить для самого себя, почему она так упорно не желала
  выходить за него замуж. И не столько отказывалась, как не хотела
  разговаривать с ним на эту крайне неприятную для нее тему. То ли она
  неизвестно почему опасалась их любви, то ли ее первое неудачное
  замужество убило в ней всякое желание заводить новую семью, об этом
  Игнат не только ничего не знал, но и пока еще просто терялся в догадках.
  Однако он, не допуская к себе даже мысли, что она просто им забавляется, не
  сомневался, что со временем у них все наладится, и что они еще заживут
  вместе, как говорится, долго и счастливо.
  - Я не могу, ей не нравится, - рассуждал про себя тешивший себя
  несбыточной надеждою Игнат. - Ведь, я же ее так обожаю.... Да, и она сама
  при встречах со мною всегда такая страстная и желанная.... Нет, я ей
  нравлюсь! Но, почему она всегда противиться и не хочет принять мое
  предложение выйти за меня замуж? Почему она не хочет принять мою руку и
  мое верное любящее ее сердце?
   Самой же Варваре уже давно осточертели его становящиеся с каждым
  очередным разом все более настойчивыми домогательства ее руки и сердца.
  И только поэтому ей сейчас хотелось быть от совсем небезразличного ей
  Игната как можно дальше.
  - Так тебе, дураку, и надо, - мстительно думала она, прекрасно представляя
  про себя, что ожидает его сегодня вечером, когда он заявится к ней на
  сеновал. - Его, видите ли, наши встречи больше не удовлетворяют, ему
  страсть как приспичило на мне жениться.
   А Варвара о своем повторном замужестве не только не желала слышать, но
  и даже думать о подобной для себя возможности не хотела. Ибо одна только
  мысль об этом сразу же возвращала ее в то кошмарное время, когда она была
  вынуждена избавляться от своего первого мужа. И сколько же ей, бедной,
  пришлось тогда вынести, и как долго она тогда не решалась дать свое
  согласие на его смерть. Она никогда не была кровожадною. Ее увлечение
  тщательно скрываемою от односельчан своей тайной сущностью скорее
  исходила от ее неуемного и жадного до всего необычного характера, чем от
  нее якобы врожденной злобности. Однако когда наступило время выбирать
  между своей тайной сущностью и своим мужем, она выбрала для себя
  именно ее, свою нечистую сущность. И уже больше ни кем и ни чем не
  ограничиваемая, она с головою окунулась в свою тайную тщательно
  скрываемую от всех своих односельчан жизнь. Ее тайное увлечение поначалу
  отвлекала ее от внутренних переживаний и чувства вины перед
  преждевременно ушедшим из жизни по ее вине покойным мужем. Но со
  временем все еще дремавшая где-то на донышке ее обугленной от
  постоянного грехопадения души совесть начала ее тревожить и мешать ей,
  ощущать себя счастливою.
  - Я и так уже еле справляюсь с убитым по моей вине моим первым мужем, -
  прекрасно для себя осознавая, что если она согласится выйти замуж, то и для
  Игната тоже будет уготована все та же печальная участь, бедовала она про
  себя. - И почему только эти мужики не могут удовлетворяться только одним
  обладанием красивого женского тела!? И почему мы, женщины, сблизившись
  с кем-нибудь из них, обязательно должны отдавать им еще и свою душу!?
   А она уже была не вправе дарить так усиленно добивавшемуся ее руки и
  сердца Игнату свою душу. Ибо нельзя было подарить полюбившемуся ей
  человеку то, чем она к этому времени уже не обладала, что она уже потеряла,
  как говорится, навсегда. Ее тайная сущность лишило ее возможности
  распоряжаться по собственному усмотрению своей душою. Но сейчас острое
  осознание такой своей нынешней ущербности не приносило ей желанного
  успокоения. И Варвара, чтобы хотя бы немного отвлечься от раздражающих
  ее мыслей, поторопилась окунуться в приятные для нее воспоминания о тех
  временах, когда она еще была совсем маленькою невинною девочкою.
   Ее трудолюбивые богобоязненные родители по воскресным дням
  празднично наряжали свою доченьку и шли с нею в церковь. Там они
  зажигали у алтаря свечу и усердно молились, прося всевышнего не оставить
  своими милостями их семью.
  - Оказывается вы, мои возлюбленные родители, плохо молились или
  недостаточно больно били в усердных поклонах свои лбы, - зло усмехнулась
  в ответ своим воспоминаниям Варвара. - Ваши молитвы, по всей видимости,
  не доходили до вашего Бога, раз ваша дочь, в отличие от вас, выбрала для
  себя темную сторону человеческой жизни на земле.
   Варваре даже тогда, когда она была еще совсем маленькою, не очень-то
  нравилось в церкви. Она уже и тогда была живым непоседливым ребенком, и
  ей претило долгое стояние на коленях и притворное усердие в молитве к
  никогда ею не виданному богу. Она уже и тогда втихомолку посмеивались
  про себя над молящими прихожанами, но, побаиваясь своих глубоко
  верующих родителей, тщательно скрывала от них свое недовольство их
  совместными походами в церковь. В то время ей больше нравилось
  проводить время со своей бабушкою. Недолюбливающая свою родную дочь
  Анастасия Петровна почему-то всегда была по-особому ласковой и
  приветливой со своей внученькой Варварушкою. И она знала так много
  интересного и поучительного, что могла часами рассказывать
  любознательной внучке об окружающем их мире и поражающие маленькой
  девочке воображение страшные истории. Родителям Варвары не очень-то
  нравилась их дружба. Но постоянно отвлекающее на себя все их внимание
  крестьянская работа не позволяла им все время удерживать возле себя свою
  дочку. И им поневоле приходилось время от времени оставлять их вдвоем.
  Их односельчанам тоже почему-то не нравилась гордая и независимая
  Анастасия Петровна, и они всегда относились к ней с предубеждением. Злые
  соседские языки поговаривали, что бабушка Варвары встречается с
  нечистым, но бабушка знала, как их укоротить, и они быстро умолкали.
   Время шло, и подрастающая Варвара потихонечку заневестилась. У
  молодой красивой девушки с веселым общительным характером не могло
  быть недостатка в ухажерах, и ее выдали замуж за понравившегося ей в
  соседней деревне молодого трудолюбивого парня. На первых порах
  молодожены жили, как говориться, в любви и согласии. И ровно через год у
  них родилась дочка, которая не принесла ожидаемой радости самой Варваре.
  Больше похожая на своего отца, чем на нее, тихая застенчивая девочка с
  самого раннего детства неизвестно почему сторонилась своей мамочки и
  больше льнула к своему отцу. Но даже и отчуждение собственной дочери не
  очень-то огорчало веселую жизнерадостную Варвару. И как только она
  окончательно убедилась, что не сможет завоевать ее любви и доверия, то
  сразу же перестала обращать внимание не только на все ее подобные
  странности, но и даже на нее саму.
   В нашем воистину прекрасном неповторимом мире, к великому нашему
  сожалению, ничто не может надолго сохраниться в своем первозданном
  смысле и значении. В окружающем живущих на земле людей мире нет, и
  никогда не будет ничего постоянного или раз и навсегда в нем
  установившегося. В нем абсолютно все подвержено неодолимому во времени
  изменению, порою доходящему до отличного от своего первоначального
  смысла содержания. И там, где раньше шумел густой дремучий лес, по
  истечению достаточного времени может заколоситься рожь, реки все время
  меняют свои русла, одни озера, заплывая грязью, высыхают, а в самых
  неожиданных местах могут возникнуть новые. И даже всегда так трудно
  поддающиеся изменению моря, океаны и материки со временем тоже могут
  менять для всех нас свои первоначальные очертания. И эти же самые
  неустанно требующие перемен во всем времена, в конце концов, вплотную
  подступили и к до этого времени не унывающей Анастасии Петровне. Но уж
  слишком подозрительно долго она валялась в кровати в страшных мучениях,
  и все никак не могла отойти в иной мир, чтобы, представ перед Творцом,
  отчитаться за свою неправедную жизнь. Обеспокоенные родители Варвары
  день и ночь поочередно дежурили у постели умирающей, намереваясь хотя
  бы проводить ее на покой, как подобает христианину. Собиралась
  подежурить возле своей любимой бабушке и Варвара. Однако родители не
  только не подпустили свою дочку к ней, но и запретили Варваре даже близко
  подходить к их избе, пока ее бабушка еще была жива. Но разве можно было
  запретить с самого раннего детства не отличающейся послушанием Варваре
  проститься со своей бабушкою!? Да, и к тому же какое-то непонятное даже
  для нее самой желание все время неумолимо подталкивала Варвару
  наперекор запрета родителей обязательно встретиться и проститься со своей
  умирающей бабушкою. Долго кружилась она вокруг родимого дома, и как
  только дежурившей возле бабушки ее маме пришлось отлучиться по
  неотложным домашним делам она, проскользнув в избу, подошла к
  умирающей бабушке.
  - Это ты, Варварушка? - уже совсем слабым изнеможенным голосом
  проговорила догадавшаяся по одному звуку ее тихих шагов, кто это пришел
  ее навестить, Анастасия Петровна.
  - Да, это я, бабушка, - еле слышно шепнула ей в ответ присевшая на стоящий
  у ее кровати табурет Варвара.
  - Я не сомневалась, что ты обязательно придешь проститься со мною,
  Варварушка. И давно уже поджидала тебя у себя, а тебя все нет и нет, -
  ласково укорила ее Анастасия Петровна.
  - Я давно уже хотела навестить тебя, бабушка, - смущенно пролепетала в
  свое оправдание Варвара, - но мои родители не подпускали меня к тебе....
  - Я так и думала, Варварушка, - нетерпеливо оборвала ее Анастасия Петровна
  и, после недолгих колебаний, задала ей очень сильно беспокоивший ее в
  последнее время прямой вопрос. - Готова ли ты, внученька, по своему
  желанию принять у меня то, что приготовлено тебе судьбою?
  - Готова, бабушка, - совсем неуверенным голосом пролепетала в ответ
  немного растерявшаяся Варвара, которая уже заранее была прекрасно
  осведомлена о том, что именно предлагает ей умирающая бабушка.
   Она уже давно догадывалась, к чему ее готовила бабушка, но до последнего
  мгновения все еще не была окончательно уверена, готова ли она принять ее
  дар или нет. Но в это последнее мгновение в ней уже пробудилось ясное
  понимание того, что она уже просто не может отказаться от прелагаемого ей
  дара, как кто-то уже принял за нее это решение. Ибо она в это самое
  мгновение ясно ощутила, как помимо ее воли нарастает внутри нее
  неукротимая волна охватывающего все ее естество желания принять его. Но
  не от нее самой, а от поселившегося внутри нее какого-то еще ей
  неизвестного существа. И эта переполнившее ее неукротимая волна желания
  согласиться, несмотря ни на что, на принятие предлагаемого ей дара в одно
  мгновение, опутав всю ее волю и лишив Варвару самостоятельности, прямо
  заставила ее выговорить слова согласия. Но, дав свое согласие, Варвара
  испугалась. А, испугавшись, начала более внимательно прислушиваться к
  отчаянно сопротивляющейся адскому напору вселившейся в ней нечистой
  сущности своей душе. Однако у нее уже не было времени для исправления
  только что сделанной ею своей самой роковой в жизни ошибки. Вздохнувшая
  с облегчением Анастасия Петровна торопливо попрощалась со своей
  внучкою и тут же испустила дух. Ее уже больше не волновали мало
  заботящие Анастасию Петровну еще и при жизни земные проблемы и, как
  всегда, ничем необузданные желания смертных людей. Освобожденная от
  земных страданий согласием своей внучки принять на себя ее нечистую
  сущность она уже входила в совершенно иной этап своего вечного
  существования. И сейчас перед нею вставали уже совершенно иные и более
  ответственные для бессмертных человеческих душ проблемы и желания.
  Передача нечистой сущности осуществилась и больше уже ничего для себя
  не желающая Варвара выскочила из избы, и вся охваченная пока что
  непонятным ей трепетным смятением заторопилась домой.
   А возвратившейся в избу ее маме больше уже ничего не оставалось, как,
  закрыв покойнице глаза и сунув ей в руки горящую свечу, начать усердно
  молиться о спасении ее погрязшей в постоянном грехопадении души.
  - Отошла, - констатировал свершившийся факт, возвратившийся с поля отец
  Варвары. - Перед смертью возле нее не было никого?
  - Не знаю, я на какое-то время была вынуждена оставить ее одну, - пожав в
  недоумении плечами, проговорила прервавшая свою молитву матушка, - но
  по возвращению я никого возле нашей избы не видела.
  - Дай нам бог, чтобы было все так, а не иначе, - проговорил, набожно
  перекрестившись, батюшка и начал хлопотать насчет похорон своей
  свекрови.
   Вечером, когда хоронили ее бабушку, не сводящей с нее глаз Варваре,
  почему-то все время казалось, что она ей поощрительно улыбается,
  предсказывая своей внучке сегодняшнюю воистину удивительную ночь.
  Бабушку похоронили, и когда уже в начинающихся сгущаться вечерних
  сумерках участники похорон начали рассаживаться за накрытыми столами,
  чтобы согласно христианскому обычаю в последний раз помянуть усопшую,
  Варвара, сославшись на недомогание, ушла на сеновал. Ей почему-то
  захотелось, передохнув от сваливающихся на нее сегодня раз от раза
  тревожных волнений, хотя бы немного привести в относительный порядок
  свои закружившиеся в ее бедной головушке мысли. Но только успела она
  прилечь на дышащее ароматами луговых цветов сено, как увидела идущую к
  ней с бесом под ручку свою мертвую бабушку.
  - Вот тебе, Варварушка, твой настоящий суженый, - проговорила она своими
  еле шевелящимися мертвыми устами. - И он приглашает тебя сейчас на вашу
  первую брачную ночь.
   Насмерть перепуганная Варвара только хотела покрыть себя крестным
  знамением, чтобы именем бога отогнать от себя дьявольское наваждение, но
  ее же собственная рука ей не подчинилась. Ее в это время онемевшие уста и
  мгновенно обессиленные руки - ее уже больше не слушались, даже и не
  пытались восставать против уже окончательно овладевшей ими нечистой
  сущности. Отказавшись от бога и допустив к себе нечистую силу, она не
  могла больше рассчитывать на заступничество всегда присутствующего
  рядом с человеком святого духа. Нет, конечно же, сотворивший человека
  Творец милостив к заблудшим в земной непростой жизни своим овечкам! Он
  всегда старается защитить от нечистых посягательств даже самых
  отъявленных грешников, когда душа грешника для Него раскрыта и взывает
  к Нему о помощи. Но невозможно защитить того, чья душа уже полностью
  порабощена нечистыми помыслами и полностью закрыта для принятия в
  себя святого духа.
  - Покорись, Варвара! - недовольно прикрикнула на нее рассерженная
  бабушка. - Ты добровольно согласилась на свою судьбу! Обратной дороги у
  тебя уже больше нет!
   И Варвара смирилась. Она, покорно прильнув к груди беса, вылетела
  вместе с ним из сарая и стремительно понеслась в его объятиях по
  подрагивающим от омерзения небесам. Показав ей все укромные места
  нечистой силы, и перезнакомив ее со всеми их обитателями, бес снова
  возвратился вместе с нею на сеновал. И в эту ночь она узнала вместе с ним
  такое блаженство, о котором не смеет даже и мечтать простая земная
  женщина. Охочий до женской любви и ласки бес всю последующую ночь
  вытворял с нею такое, от чего до этого не искушенная в любви Варвара
  ощущала себя уже прямо на верху блаженства. И если у нее все еще
  оставались хоть какие-нибудь насчет ее новой тайной жизни сомнения, то
  уже ближе к полуночи от них уже не оставалась и следа. Это блаженство
  порочной бесплодной любви примирило Варвару с ее новой сущностью и
  заслонило от нее все то, о чем только думает и мечтает каждая женщина и в
  чем именно заключается весь смысл человеческой на земле жизни. Она уже
  больше ни о чем не задумывалась и ни в чем не сомневалась. Окунувшись с
  головою в обволакивающее все ее естество легкокрылое счастье, она
  страшно, до истерики, хотела его еще и еще. И все никак не могла им
  насытиться. Очень странное и совершенно непонятное было это ее новое
  счастье. Оно было сладким и желанным, но в то же время каким-то
  казавшимся ей призрачным и легковесным. Оно не задерживалась в ней, а,
  быстро испаряясь, оставляла после себя такой нестерпимый голод к
  ублажению плоти, что даже одно мгновение без наслаждения ей уже казалась
  истинным адом. Но в нашем земном мире все имеет не только свое начало,
  но и свой конец. И с появлением на сеновале ее мужа доставлявший ей такие
  немыслимые для нее ранее наслаждения бес исчез.
  - Как твое самочувствие, дорогая? - поинтересовался у нее укладывающийся
  с нею рядом муж.
  - Уже немного лучше, - еле слышно буркнула она ему в ответ.
  - Это хорошо.... Нам всем завтра рано вставать, - проворчал уже
  проваливающийся в крепкий беспробудный сон уставшего за день человека
  муж.
   А сама Варвара в эту ночь уже больше уснуть не могла. Растревоженная
  искусным в ублажении своих подружек бесом она тихо лежала рядом с
  храпевшим мужем и раз от разу с ненавистью окидывала его краешками
  переполненных то и дело охватывающим ее жгучим желанием своих глаз. И
  при этом даже не пыталась его будить. Ибо больше не сомневалась, что не
  сможет утолить томящееся в ней нетерпение уже ставшими для нее
  постылыми его ласками. Так и стала Варвара подружкою беса или по
  простонародью ведьмою. И с этого времени она с уже прямо съедающим ее
  изнутри жадным нетерпением дожидалась каждой очередной встречи со
  своим нечистым дружком. Ибо только в его объятиях она могла не только
  забыться обо всем на свете, но и утолить его погаными ласками свое ставшее
  у нее в последнее время ненасытным похотливое тело. Увлекающие ее в омут
  порочной любви и захватывающие всю ее без остатка с этого времени
  затомившиеся в ней нестерпимые желания требовали от нее все больше
  времени для уединения со способным их утолять бесом. И у нее с каждым
  очередным разом все меньше оставалось свободного времени для общения со
  своим мужем и со своими, как обычно, подозрительными до назойливого
  любопытства подружками. А те, недоумевая, отчего это она так резко к ним
  переменилась, не спускали с нее своих вечно настороженных
  любопытствующих глаз. И вскоре вся деревня заговорила, что Варвара
  сторонится церкви, словно в ней не просвещаются людские души, а горит
  человеконенавистническое адское пламя. Еще свежи были воспоминания об
  немало досаждавшей им при жизни Анастасии Петровне. И обеспокоенные
  пугающими их суеверные души догадками, а не оставила ли старуха свои
  знания и силы внучке, односельчане начали уже более внимательно
  присматриваться к встревожившему их всех необычному поведению
  Варвары. Поплывшие по деревне слухи, в конце концов, дошли и до ушей ее
  мужа. Узнав о своей жене унижающее и его самого в глазах односельчан
  подобное подозрение, обеспокоенный муж начал все настойчивее
  выпроваживать ее в церковь, а его усилившееся за нею наблюдение начало
  препятствовать ее не так уж и частым в последнее время встречам с бесом.
  Поначалу Варвара отговаривалась от него занятостью, но потом, понимая,
  что так долго продолжаться не может, согласилась с осудившим его на
  смерть бесом. И когда нашли его утопшим в ближайшем от деревни озере, то
  все подозрения насчет связи с нечистью Варвары тут же переросли в
  непоколебимую в этом уверенность всех ее односельчан. Теперь уже даже
  вся измученная нескончаемыми домашними заботами родившая своему
  мужу не менее дюжины детей Ксения заявляла по всей деревни во
  всеуслышание, что Варвара самая настоящая ведьма.
  - Ей уже до того осточертело разрываться между двумя своими мужьями, -
  приговаривала она при этом своим визгливым голосочком, - что она решила
  избавить себя от самого для нее постылого.
   Неприятно кривившуюся при этом Варвару подобные уверения Ксении,
  конечно же, задевали. И она в этот же вечер устроила для нее такое, что
  заставило мгновенно прикусить свои длинные острые язычки всех, кто уже
  собирался ославить ее на всю округу. Еще раз наглядно убедившиеся в
  устрашающих их возможностях ведьмы напуганные односельчане надолго
  запомнили, что с Варварою так же, как в свое время и с покойной Анастасией
  Петровной, им лучше не связываться. Опечаленные всем случившимся
  родители Варвары похоронили ее мужа и, забрав внучку к себе, прилюдно
  отказались от своей непутевой дочери. Но даже и их от нее отказ не
  остепенил беспутную Варвару. Ей уже и на самом деле было поздно
  одумываться или искать дорог для отступления в сторону добропорядочной
  жизни уважающего себя христианина. А поэтому, не став слишком уж
  расстраиваться по этому поводу, она только, с облегчением вздохнув,
  полностью посвятила саму себя своей тайной жизни. Тем более, что
  сменивший старого новый бес оказался не только неутомимым выдумщиком,
  но и в отличие от прежнего меньше осторожничал. Она еще после памятной
  для нее так называемой первой брачной ночи с нечистым решительно и
  бесповоротно приняла стороны тьмы. А поэтому сегодня вечером она и
  намеревалась вместе с бесом отпугнуть от себя так сильно досаждавшего ей в
  последнее время своими только ее расстраивающими предложениями руки и
  сердца Игната.
   У самого же Игната насчет ее были совсем иные мысли и намерения.
  Воспитанный добропорядочным богобоязненным христианином он в одно и
  тоже время начисто отрицал глубоко укоренившиеся в сознании односельчан
  суеверия. И по этой причине он тоже не верил в возможность существование
  на земле всяких там ведьм и колдунов. Веселая разбитная Варвара ему
  нравилась. И он, посмеиваясь над ходившими в это время насчет нее по всей
  деревне сплетнями, стал за нею ухаживать. Изголодавшаяся по
  человеческому общению Варвара поначалу не противилась ее ухаживаниям,
  тем более, что их отношения помогали ей хоть немножко заполнять
  образовавшуюся вокруг нее в последнее время пустоту.
   Зарившиеся на Игната остальные деревенские вдовушки не сомневались,
  что она его околдовала, но, опасаясь ее мести, в их отношения не
  вмешивались. А самой, не воспринимавшей его ухаживания за нею всерьез,
  Варваре было даже приятно ловить на себе их откровенно завистливые
  взгляды. Вначале робкие и неуверенные ухаживания Игната со временем
  переросли в близкие между ними отношения, и вот сейчас совсем уже
  потерявший от любви к ней свою голову Игнат начал домогаться ее руки.
  Варвара же по понятным для нее причинам не только не могла согласиться,
  но и даже слушать не хотела о его к ней домогательствах. Однако с каждым
  очередным днем все более настойчиво изводивший ее своими
  предложениями Игнат скоро довел Варвару до такого состояния, что она
  решилась оборвать эту последнюю связывающую ее с людьми ниточку.
   Прохаживающийся по своему подворью нервною походкою Игнат с
  нетерпением поглядывал на слишком медленное, по его глубокому
  убеждению, заходящееся солнышко. Он уже не меньше часа смотрел на него,
  а оно, словно ничего не желая знать о сжигающем его страстном нетерпении,
  даже и не думало опускаться в место своего ночного отдыха. Но, в конце
  концов, его страдания были услышаны высшими силами, и внезапно
  задувший ветерок нагнал тучи на уже начавший потихонечку темнеть в
  сгущающихся вечерних сумерках небосклон. Как всегда, упорно
  отказывающееся оставлять без своего надзора этот всегда тускнеющий в его
  отсутствии земной мир, красное солнышко помимо своей воли закрылось от
  объекта своего поклонения набежавшим на него облачком. Тем самым,
  предоставляя обуревающей мерзопакостными помыслами нечисти не так уж
  и часто выпадающую в их поганой судьбе возможность вылезти из своих
  смердящих нор на божий свет раньше времени. А совсем об этом не
  думающий Игнат только потер в радостном предчувствии скорой встречи с
  любимою женщиною свои руки и заторопился в сторону ее подворья. Даже
  ясно ощущаемое им свежее дыхание надвигающейся грозы не поколебало
  его решимости придти на свидание к дожидающейся его прихода Варваре. И
  он, воровато оглядываясь вокруг себя, быстро проскользнув на ее подворье,
  торопливо засеменил к тускло темнеющему за ее избою сараю.
  - Варвара, ты здесь, - негромко проговорил он, войдя внутрь него, но ему
  никто не ответил. - Я, как всегда, пришел раньше назначенного ею времени, -
  недовольно буркнул вслух Игнат и уже без лишней суеты, нащупав в темноте
  руками лесенку, поднялся на сеновал. Удобно устроившись на уже засланной
  Варварою мягкой постельке, он в ожидании ее прихода задумался о своих в
  последнее время невеселых делах. С головою погруженный в свои думы
  Игнат не сразу заметил появившееся у дверей сарая небольшое розовое
  свечение. Это, конечно же, не входило в планы уже предвкушавшего скорое
  веселье беса, и он как бы непреднамеренно слегка пошелестел в нужном ему
  направлении сеном. Вздрогнувший от неожиданности Игнат, повернув
  голову в сторону дверей, увидел это злополучное розовое свечение.
  - Это, что еще за чертовщина такая!? - вскрикнул уверенный, что все это ему
  только кажется, Игнат.
   Однако, несмотря на его веру или его неверие в него, свечение не исчезало,
  и не растворялось в небытие, а с каждым очередным мгновением
  становилось все больше, потихонечку образовывая из себя какую-то пока не
  очень понятную ему форму. Оно все время густело и становилось для с
  ужасом вглядывающегося в него Игната все более зримым. И вот, наконец-
  то, перед ним появилось голова заливающегося в безудержном немом хохоте
  коня. Потом образовалась холка, ноги, и, вот, уже полностью оборотившаяся
  в гнедого жеребца Варвара запрыгала перед ним по току резвым скакуном.
  Онемевший от объявшего его ужаса Игнат затер кулаками по глазам, надеясь
  таким нехитрым способом отогнать от себя так сильно его смущающее
  видение. Как, вдруг, уже и вовсе для себя неожиданно ясно ощутил
  наваливающуюся на него непонятно откуда взявшуюся тяжесть. Интуитивно
  задергав плечами, Игнат попытался от нее избавиться, но не тут-то, как
  говорится, было. Она не только не спадала с него, но и даже не ослабевала, а
  с каждым очередным мгновением давила на уже вообще ничего не
  соображающего Игната все сильнее и сильнее. И он, пыхтя и обливаясь
  холодным потом, продолжал, не спуская глаз с высоко подпрыгивающего
  жеребца, из последних сил сопротивляться этой становящейся для него уже
  просто невыносимой тяжести. А жеребец все время ускорял и ускорял свои
  невероятные для простого коня прыжки, пока, перекувыркнувшись через
  голову, не оборотился в старую уродливую ведьму. Окинув насмешливым
  взглядом остолбеневшего при этом от ужаса Игната, подскочившая к лесенке
  ведьма начала взбираться по ней к нему на сеновал. И только сейчас
  вспомнивший, что он христианин, Игнат, торопливо покрыв себя крестным
  знамением, принялся громко выкрикивать слова святой молитвы, с
  удовлетворением ощущая как все это время давившая на него тяжесть
  начинает потихонечку ослабевать. Но только сумел он от нее освободиться,
  как из-за закружившегося перед ним взъерошенного легким ветерком сена
  показалась протянувшая в его сторону свои страшно искореженные с
  острыми когтями руки ужасно уродливая ведьма.
   Как убегал затрясшийся от охватившего его при этом омерзения из этого,
  по всей видимости, облюбованного нечистыми проклятого сарая уже
  очнувшийся в своей избе Игнат не только не помнил, но и даже не хотел
  вспоминать. Оказавшийся дома Игнат тут же, упав на колени перед
  развешанными в божнице иконами, начал усердно отбивать земные поклоны.
  Умоляя царствующего над всеми живущими на земле людьми Всевышнего
  простить ему его неверие в темную силу, и клялся, что уже больше он на
  допустившую к себе нечистого Варвару не только не взглянет, но и даже
  подойти к ней не посмеет.
   А вволю повеселившиеся над незадачливым ухажером Варвара с бесом до
  наступления скорого рассвета упивались разгоревшимся в их поганых телах
  сладострастием, и с первым петушиным криком, выскочив из сарая,
  стремительно понеслись по укрытому тучами небосклону в сторону места
  сбора местной нечисти.
   Лешему и всегда ходившей вслед за ним его подружке кикиморе сегодня не
  везло, а они в своих нечистых помыслах так рассчитывали именно на
  сегодняшнее воскресенье. Почти всю предыдущую неделю в их лесу моросил
  мелкий так называемый в простонародье грибной дождик и, как всегда,
  отзывчивые на него грибы тут же выставили напоказ свои вылезшие из земли
  аппетитные головки. Подобное грибное изобилие всегда притягивало и
  притягивает к себе всех живущих в окрестных селах мужиков и баб, а в
  воскресные дни, когда крестьяне отдыхают от всех одолевающих их в будние
  дни забот, в лесу особенно многолюдно. Вот, и сегодня, как и всегда, лес с
  самого раннего утра наполнился озабоченно снующими по нему грибниками.
  Они беспрерывно входили и выходили из леса, наполняя его раздражающим
  лесных обитателей звонким смехом и громкими выкриками. В предчувствии
  скорого начала настоящей охоты за неустойчивыми людскими душами
  леший и кикимора с отчаянно забившимися в их поганых телах сердцами
  неустанно кружили вокруг грибников. Искусно подражая голосам людей,
  они только ради своего удовольствия запутывали поддавшихся на их
  ухищрения грибников. А откровенно недоумевающие при этом лица
  заплутавших всегда вызывали у веселившихся на их счет лешего с
  кикиморой дикий раскатистый хохот. Однако, несмотря на их огромное
  желание настоящей охоты им, как было видно, сегодня не видать ее, как
  собственных ушей. Как бы они не старались сегодня запутать отбившегося
  не без их помощи от своей компании грибника так, чтобы он уже потерял
  всякую надежду на выход из леса. Им все еще не удавалось привести его к
  такому глухому отчаянию, при наступлении которой заблудившийся в лесу
  человек уже не только попадал под их власть, но и позволял заполучившим
  его в свои сети нечистым делать с ним все, что им только заблагорассудится.
  И каждый, даже самый последний из всей заполонивший наш воистину
  неповторимый земной мир нечисти прекрасно осведомлен о том, что только
  в подобном случае он способен приблизиться к несчастному настолько
  близко, что уже может воздействовать на него своим гипнозом. А с помощью
  изначально врожденного во всех нечистых гипноза они уже с наслаждением
  впитывали в себя так приятные для их нечистых душ ощущения всегда
  переполняющего при этом жертву ужаса, пока не загоняют ее до смерти. Но
  в сегодняшнее воскресенье этих грибников в лесу было до того много, что
  запутавшиеся их стараниями люди, выходя на других своих односельчан или
  знакомых, быстро успокаивались. И уже было начавшееся свое пагубное на
  них воздействие гипноза со стороны неизменно при этом недовольно
  кривившихся лешего и кикиморы мгновенно прекращалось. Подобное не
  очень-то устраивающее нечистых положение вводило их уже самих в глухое
  отчаяние и заставляло их, теряя веру в свои возможности, сомневаться в
  успехе своей сегодняшней охоты. Что, безо всякого на то сомнения, не
  способствовало сохранению в них так остро необходимого им в этом деле
  охотничьего азарта. Однако их поганая нечистая судьба была сегодня к ним
  милостива, и, вот, ближе к вечеру, когда задержавшаяся в лесу шумная ватага
  грибников уже собиралась домой, в их лес неуверенной шаткою походкою
  вошел изрядно подвыпивший мужик. Разговаривая со встретившимися ему
  грибниками, мужик признался, что он с утра принимал гостей, и что выпитая
  им хмельная медовуха уже чуть ли не валит его с ног. О! Это уже было для
  насторожившегося лешего и кикиморы самая настоящая удача! У выпившего
  человека всегда было намного легче возбуждать требуемое им глухое
  отчаяние, и его было намного проще запутать в лесу, чем трезвого. И вновь
  возвратившийся к ним охотничий азарт снова забил нервной дрожью по их
  предчувствующим неслыханную доселе удачу поганым телам. Еле сдерживая
  себя от охватившего их при этом нетерпения, чтобы невзначай не спугнуть
  выпавшее им везение, леший с кикиморою больше уже не спускали со своей
  жертвы разгоревшихся пронзительным адским огнем глаз.
  - Вот наберу полную корзинку грибов и заставлю свою жену сварить мне мой
  любимый грибной суп, - уже смакуя предстоящее удовольствие, делился с
  грибниками мужик.
   Коварно ухмыльнувшаяся кикимора повела его в нужном направлении,
  открывая ему с особой тщательностью оберегаемые ими днем грибные места.
  А не ожидавший для себя подобного везения ни о чем таком плохом для себя
  пока не подозревающий притихший мужик принялся с жадностью вырывать
  попадающиеся ему прямо в руки одни белые грибы вместе с грибницею.
  Крупные, пока еще не отмеченные ни одной червоточинкою молодые грибы
  быстро наполняли взятую им с собою корзинку. И когда с удовлетворением
  крякнувший мужик, положив в корзинку последний вытащенный им из
  земли гриб, разогнул свою спину, то уже не узнал места, где он сейчас
  находился. Обеспокоенный случившимся с ним мужик, встав на ноги,
  внимательно осмотрелся вокруг себя. Но не увидел вокруг себя ничего
  такого, что помогло бы ему определить направление для выхода из леса.
  - И куда же это меня занесло? - подумал вслух встревоженный мужик, не
  зная, в какую именно сторону ему сейчас следует идти, чтобы отыскать
  выход из этого, вдруг, ставшего для него совершенно незнакомого леса. - О!
  Го! Го! Го! - громко выкрикнул в надежде докричаться до недавно
  встретившихся ему в лесу грибников мужик, но те, к его сожалению и к
  немалой радости лешего с кикиморою, уже успели уйти из леса.
   Не сводящие с него глаз притаившиеся в ближайших кустах нечистые тут
  же использовали это немаловажное в их охоте за людскими душами
  обстоятельство. Кого-кого, а уж лешего с кикиморою не надо учить, как им
  следует поступать в подобной ситуации. Негромко повизгивая от
  переполняющей их при этом радости, они, подражая голосам покинувших
  лес грибников, начали заманивать покорно следовавшего по их зову мужика
  в самую глухомань леса. А тот, предполагая, ориентируясь по их голосам,
  что его избавления уже совсем близко, бежал на их оклики до изнеможения,
  безо всякого сожаления разбрасывая по дороге недавно собранные им грибы.
  Тем временем начало смеркаться и потемневшие в лесу кустарники, еле
  слышно шелестя листочками, завеяли на уже еле державшегося на ногах
  мужика безмятежным сонным покоем. Начинающий подозревать подвох
  мужик остановился и, с трудом успокоив свое участившееся дыхание, уже
  более внимательнее прислушался к непрекращающимся окликам нечистых.
  Вечерняя прохлада приятно защекотала по его разгоряченному телу, а вокруг
  заклубился еще только-только начавший устилать землю своим рыхлым
  серым покровом туман. Дурманящий голову хмель к этому времени уже
  окончательно выветрился из его головы и спохватившийся мужик начал
  рассуждать более-менее здраво. И это не очень понравилась утратившим
  возможность воздействовать на его затуманенное сознание внимательно
  наблюдающим за ним нечистым.
  - Хорошо еще, что выпавший туман пока что только стелется по земле и не
  поднялся высоко, - подумал вслух уже больше не окликающийся на
  путавшие его голоса нечистых опомнившийся мужик.
   И он, присев на торчащий из тумана верх невысокого пенька, начал
  соображать, а что же он еще может предпринять для отыскания обратной
  дороги из леса домой. Притаившаяся неподалеку от него в кустах нечисть
  тоже с нетерпением дожидались, что же он станет предпринимать для своего
  спасения из их силков.
  - В эти дебри меня увлек известный любитель путать в лесу людей леший, -
  подумал вслух обо всем догадавшийся мужик. - И сейчас, пока туман не
  поднялся высоко, мне будет лучше всего, взобравшись на высокое дерево,
  хотя бы определиться с направлением выхода из леса.
   Поднявшийся с пенька мужик взобрался на росшую неподалеку от него
  высокую ель и окинул внимательным взглядом раскачивающиеся перед ним
  под дуновением слабого ветерка верхушки деревьев. Но ничто вокруг не
  обретала для него знакомого очертания, и как бы не всматривался он в
  окружающий лес, ничто не подсказывало ему спасительного из него выхода.
  Везде, куда бы он ни бросал свой ищущий выхода из леса взгляд, еле слышно
  шелестел ему в ответ один только чужой и незнакомый для него лес. А
  воспользовавшиеся временною передышкою леший с кикиморою заспорили
  между собою, что им следует еще предпринять, чтобы, окончательно запутав
  мужика, если так будет угодно их нечистой судьбе, загубить его душу. Даже
  сама мысль о возможности такой редкостной удачи пробивала нестерпимо
  сладкой дрожью по их затрепетавшим в ее предчувствии уродливым телам. И
  они, переполняясь уверенностью, что им обязательно должно повести, сейчас
  старались делать все от них зависящее для непременного и безусловного
  достижения ими именно сегодня своей самой заветной мечты.
  - Не может такого быть, чтобы он не встречался тебе в лесу еще раньше! -
  злобно прошипела лешему в лицо еле сдерживающаяся от распирающего ее
  при этом негодования кикимора.
  - Конечно, он и раньше встречался мне в нашем лесу, - не стал
  отговариваться незнанием обеспокоенный слишком быстрым отрезвлением
  грибника леший. - Помнишь, как мы на него разозлились, когда он завалился
  со своей красавицею женою в нашем самом любимом укромном месте, а его
  дети в это время обрывали нашу чернику.
  - Теперь, и я сама все припоминаю, - озадаченно хлопнув ладошкою своей
  мохнатой лапы по лбу, шепнула ему в ответ кикимора. - Ох, и да чего же
  сердитая я была на него тогда! Но его детей я тогда не тронула, они у него
  все такие смешные и забавные....
  - А какой нежный бархатный голосочек у его красавице жены!? - перебив ее,
  не без зависти воскликнул в ответ своим собственным воспоминаниям о
  семье мужика леший.
  - Уж не влюбился ли ты в нее тогда, мой неверный дружочек? - не без
  ехидства переспросила лешего ревнивая кикимора.
  - Ну, что ты все выдумываешь, - поспешил ее утихомирить спохватившийся
  леший, - я не способен променять тебя, близкое мне по духу существо, на
  какую-то там смазливую человеческую бабенку.
   Не поверившая ему кикимора в ответ только укоризненно покачала своей
  мохнатой головою, однако, подумав, что сейчас не самое подходящее время
  для выяснения отношений, благоразумно промолчала.
  - Я знаю, что нам с ним дальше делать! - тихо вскрикнула она в ответ на
  вопросительный взгляд лешего. - Мы должны, подражая голосам его жены и
  детей, заманить мужика в топи, а там уже с помощью водяного окончательно
  с ним расправиться.
  - Лучше, моя дорогая, уже и не придумаешь, - поторопился с похвалою
  возблагодаривший все силы ада за то, что опасный для него разговор с ней
  окончился, и подозрения в его неверности не запали в души его мстительной
  подружки. - Мы уже можем считать, что победа уже в наших руках, и меня с
  тобою будут чествовать на очередном шабаше.
  - Не торопись делить шкуру еще не убитого нами медведя! Не спугни нам
  удачу, дубина стоеросовая! - злобно прошипела ему в ответ рассерженная на
  него кикимора. - Давай лучше займемся делом.
   А устроившийся на суку высокой ели мужик продолжал напряженно
  всматриваться в быстро переходящие в кромешную темноту вечерние
  сумерки, но ничто не помогала ему определиться со своим нынешним
  месторасположением. Тогда он, спустившись с ели, снова уселся на пенечек,
  и, обхватив руками свою расстроившуюся голову, погрузился в нелегкое
  раздумье о своих невеселых делах. Даже и, не замечая, как старательно
  внушаемое ему нечистыми отчаяние все больше овладевает его рассудком. И,
  вдруг, он уже совсем для себя неожиданно услышал далекий отзвук голоса
  искавшей его по лесу жены. Поднявшееся в нем теплое чувство
  благодарности к не бросившей его в беде своей подруге обогрело уже почти
  отчаявшуюся его душу. И он, соскочив с пенька, со всех своих ног кинулся в
  его направлении.
  - Папа! Иди к нам! - скоро послышались ему и звонкие голосочки своих
  детей. - И мои, птенчики, тоже еще не спят, переживают за своего папочку, -
  со слезами на глазах подумал он об переживающих за него своих домашних.
   Чередующие оклики жены и детей направляли его, как ему думалось, в
  сторону выхода из леса, и он, беспрекословно повинуясь им, все шел и шел
  на их направлении. Заодно нещадно ругая самого себя, что не сразу
  догадался о путавшем его лешем, и позволил ему заманить себя в такую
  глушь. Его малые дети скоро умолкли, но жена, не уставая, все звала и звала
  его к себе. И он бежал к ней из последних сил с радостью, ощущая для себя,
  как ее голос с каждым очередным мгновением становился к нему все ближе и
  звонче.
   Подражающая голосам жены и детей заблудившегося с ее помощью
  грибника кикимора уверенно вела его к топям. А сам леший в это время
  бежал напрямик по буреломам к занимающемуся сейчас очень для него
  ответственным и необычайно хлопотливым делом водяному. Понимая, что
  набродившиеся по лесу в поисках грибов крестьяне уже больше не захотят
  купаться в соединенных между собою подводными каналами подвластных
  ему озерах, он заставил всю озерную и болотную нечисть наводить порядок в
  его подводном дворце. А за их, как всегда, беспутною неуправляемою
  толпою всегда нужно смотреть, как говорится, в оба глаза.
  - Чуть только зазеваешься и обязательно хоть что-то да пропадет, - жаловался
  он своему старому неизвестно какими путями попавшему в его владения
  осьминогу, - а потом ищи себе свищи, но все равно никаких следов не
  отыщется. Нет в наше время по настоящему преданных честных слуг, -
  горевал он, всегда с облегчением вздыхая, когда после окончания уборки все
  в его дворце оставалось на своих местах.
   Так с ним было и на этот раз: пережив немало для него неприятных
  мгновений, он по окончанию уборки отпустил убиравшихся в его дворце
  слуг, и позвал для очередного осмотра всех своих русалочек. Конечно же,
  никакой такой срочной надобности в их сборе у него не было, но он так
  всегда поступал, когда наступала пора подыскать для себя новую фаворитку.
  - С этими всегда норовящими усесться бедному мужику на шею бабами
  хочешь, не хочешь, а приходится время от времени устраивать им хорошую
  выволочку, - недовольно буркнул себе под нос вспомнивший о своей
  прежней фаворитке красивой белокурой русалочке водяной. - Все им никогда
  не нравится, и все им неуемным никак не угомониться. И если я не буду
  время от времени указывать им на их место, то они уже могут возомнить о
  себе такое, что потребуют от меня, водяного, не только сделать их озерными
  королевами, но и даже мне самому пресмыкаться перед ними словно какому-
  нибудь там простому утопленнику. Нет уж, мои дорогие, со мною у вас этот
  фокус не выйдет. У меня, слава тьме, еще имеется немало возможностей
  привести вас, моих возлюбленных, в чувство.
   Окинув недовольным взглядом выстроившихся напротив него русалок,
  сердито нахмурившийся водяной остановил свой взгляд на старательно
  отворачивающей от него глаза в сторону своей прежней фаворитке. Нелегко
  ему было променять ее на другую красотку, но и жить ему больше с нею уже
  тоже было просто невмоготу. Сколько справедливых нареканий он уже
  выслушал на нее от своих подданных, сколько времени он уже потратил, уча
  ее уму-разуму, но все его поучения отскакивали от нее, как горох от стенки.
  Она всегда была непреклонно неуступчивой, когда от нее требовалось хотя
  бы немного урезонить свои вредные привычки или ограничить свои
  необузданные желания. А какая она ревнивая!? С подобной ревностью
  водяному в его богатой на приключения жизни приходилось встречаться не
  так уж и часто.
  - И надо же ей додуматься до такого, чтобы приревновать меня к подружке
  этого заморыша лешего кикиморе! - уже не однажды вполне искренне
  возмущался возводимой ею на него напраслиною водяной.
   И все это еще можно было бы водяному стерпеть, но она даже и с ним
  самим не очень-то церемонилась. Чуть что не по ней, так сразу же ухватится
  мертвою хваткою за его голову и давай кружиться вокруг него, осыпая
  своего, по ее мнению, ни в грош ставившего ее неблагодарного сожителя
  самыми обидными для водяного словами. И, поди, попробуй ее тогда слови,
  такую шуструю и вертлявую. Немало волос не досчитается водяной на своей
  голове, пока он ее утихомирит и приведет, так сказать, к порядку. Долго
  терпел все ее выходки неравнодушный к ее прелестям водяной. Но, когда она
  стала ставить себя чуть ли не выше его самого, и считать, что все в его озерах
  должно удовлетворять ее непомерные прихоти, то водяной уже просто был
  обязан принять насчет нее все необходимые меры.
  - Сошлю-ка я эту строптивицу в самое глухое заплывшее вонючей грязью
  озеро, - позлорадствовал не отводивший своего сердитого взгляда от
  провинившейся перед ним русалки водяной. - Пусть она, хотя бы немного
  измазавшись в грязи, иссохнет там от тоски и скуки. Глядишь, немного и
  поумнеет.
   И только он начал осматривать своих русалочек, насмешливо поглядывая
  на свою прежнюю уже готовую провалиться сквозь землю от стыда и
  распирающего ее при этом бешенства фаворитку, как прибежал этот
  полоумный леший. И добро бы по серьезному делу, а то, как всегда, с
  всякими своими глупостями. Вознегодовавший от еще небывалой со стороны
  какой-то там мелкой нечисти дерзости водяной непременно наказал бы
  лешего, если бы вовремя не вспомнил сказанные сатаною на шабаше слова о
  сотрудничестве и взаимопомощи. А, вспомнив, он уже даже и вида не подал,
  что рассержен унизительным для него предложением, и даже лично сам
  предложил свою помощь этому зловредному, провалиться бы ему сквозь
  землю, лешему.
  - И о чем только ты говоришь, дорогой, - скорчив на своем лице любезную
  ухмылку, пробормотал в ответ на вопросительный взгляд лешего водяной. -
  Я буду только рад оказать тебе в этом деле посильную помощь.
  - Ну, и как, договорился с водяным? - уточнила у возвратившегося к ней
  своего дружка продолжающая направлять движение бегущего якобы на
  оклики своей жены мужика кикимора. - Он поможет нам окончательно
  загубить бессмертную душу этого несчастного?
  - Договорился, - весело ответил ей осветившийся довольною ухмылкою
  леший. - Вон, видишь, впереди нас поблескивает чистая вода, там и будет его
  ждать водяной.
   Леший с кикиморою отбежали от продолжающего беспрекословно
  повиноваться их окликам мужика с таким расчетом, чтобы он вышел прямо
  на вклинивающуюся в болото узкую полоску чистой воды, начали окликать
  его голосами детей.
  - Папа, мы ждем тебя! Выходи к нам скорее! - разнеслись над притихшими
  болотами их звонкие лживые голоса.
   А между тем у уже совсем измученного ими мужика не было больше сил не
  только для какого-то там еще бега, но и хотя бы для ускоренного шага по
  хлюпкой болотистой местности. К этому времени он уже просто с
  невероятным напряжением воли только машинально передвигал своими
  отказывающиеся ему подчиняться будто бы налившиеся свинцом ногими.
  Однако при звуках окликающих его своих детей у него словно открылось
  второе дыхание. И он припустил к ним так быстро и стремительно, что
  непременно попал бы в цепкие лапы водяного, если бы, на его счастья, как
  раз в это время выглянувшая из-за туч луна не осветила ему дорогу. Не
  добежав до уже приготовившегося схватить его водяного каких-нибудь два-
  три шага, он при виде угрожающей ему смертельной опасности остановился
  на месте, как вкопанный.
  - Батюшки мои! - воскликнул в изумлении мужик. - Так это же топи! И вела
  меня сюда на погибель голосами моих детей и жены болотная нечисть!
   А уже было прыгавшие от охватившего их поганые тела радостного
  ликования, леший с кикиморою в ответ только злобно зашипели. Но неудача
  никогда не вводит нечистых, в отличие от нас, людей, в замешательство, а
  только еще сильнее подстегивает ее в своем непременном желании
  обязательно, несмотря ни на что, добиться желаемого. И они уже скорее
  просто от отчаяния, чем, надеясь хоть на какой-нибудь успех, сделали еще
  одну попытку заманить его в топь.
  - Папочка, где же ты!? Мы тебя ждем! - старались снова его расшевелить
  леший с кикиморою, но сам мужик больше уже не стал испытывать свою
  судьбу.
  - Дети мои! - выкрикнул он в ответ на оклики нечистых. - Идите домой! Ваш
  папа вернется к вам утром! Если это и на самом деле мот дети кричат, то они
  обрадуются мне и завтрашним утром, увидев меня живым и невредимым, -
  подумал он вслух и, подобрав в изобилии валяющийся вокруг сухой хворост,
  разжег небольшой костерчик. Немного выждав, пока он у него не разгорится
  с достаточной силою, мужик подбросил в костер толстых сучьев, и устроился
  рядом с ним на ночной отдых. А ни успокаивающиеся обозленные постигшей
  их неудачею леший с кикиморою все бегали и бегали вокруг него, но даже и
  близко не могли к нему приблизиться. Так как все время стоящий на страже у
  спящего человека ангел-хранитель не позволял им сделать это.
  - Уважаемый водяной, - обратилась к насмешливо наблюдающему за ними
  водяному потерявшая терпение кикимора, - не выпустить ли тебе на него
  своих русалок. Их же этот ангел-хранитель остановить не сможет. Так пусть
  они своими щекотками загонят этого бесчувственного чурбана в воду, прямо
  в твои руки.
   Неприятно скривившийся водяной окинул внимательным взглядом
  нахмурившийся небосклон и с деланным сожалением злорадно буркнул ей в
  ответ:
  - Не могу, любезная кикимора. Сама же видишь, что сегодня весь небосклон
  усеян тучами. Разбредутся мои русалочки в такой темноте по всему лесу, и
  тогда попробуй их снова собрать. Попрыгают они, бедняжечки, от отчаяния в
  какую-нибудь грязную лужу, и все зачахнут там от нестерпимой вони. Они
  же у меня существа нежные, совершенно не приспособленные к нашим
  болотам.
  - Тогда все, нам уже здесь поживы больше не видать, - пробормотала в ответ
  убитая горем кикимора. - А ведь удача была сегодня почти в наших руках, но
  мы, как всегда, не сумели ее удержать.
  - Не переживайте, друзья, - с прежним злорадством проговорил ехидно
  ухмыльнувшийся водяной, - вы сегодня были не высоте и провели
  достойную в нашем деле высокого мастерства работу. И пусть мы все
  сегодня потерпели, так сказать, сокрушительное поражение, но у нас еще
  остается надежда на лучшее будущее. И кто может заранее знать, что еще
  может преподнести нам сегодняшняя ночь?
   И все же хоть какая-то сожалеющая нотка, но проскользнуло и в
  лицемерных словах слукавившего водяного: в случае их совместной
  сегодняшней удачи и о нем самом тоже было бы сказано немало хорошего на
  очередном шабаше.
  - До встречи, друзья, на нашем обычном месте, - попрощался он с ними и
  уплыл к нетерпеливо дожидающимся его насчет них решения своим
  русалкам.
   А неутешные леший с кикиморою все бродили и кружили, как
  неприкаянные, вокруг безмятежно храпевшего у затухающего костра
  мужика. Окидывая виновника своего испорченного настроения колючими
  взглядами, они все это время только и делали, что обвиняли друг друга в
  упущенной ими сегодня редкостной удаче. А с первым петушиным криком
  они, уже не торопясь, угрюмо заковыляли в сторону место сбора нечистых.
   Лишь мерный стук копыт лениво семенящего по дороге коня, да визгливое
  подпрыгивание на ухабах телеги нарушали безмятежную тишину
  примолкшего в сгущающихся вечерних сумерках леса. Установившаяся на
  земле вскоре после захода красного солнышка бодрящая человека прохлада
  способствовала не только более глубокому осмысливанию жизни на земле,
  но и более проникновенным взглядам людей на окружающий их мир. А он,
  этот окружающий человека мир, по мере сгущения вечерних сумерков,
  выглядел все более таинственным для него и загадочным. Тем более, если
  человеку в это время суток приходилось проезжать через густой дремучий
  лес, то тогда уже ему под каждым деревом и за каждым кустиком виделись, и
  представлялись смотрящие на него с немой угрозою всевозможные одним
  словом просто ужасные существа. Однако, как было видно, подобные страхи
  не очень-то беспокоили полулежащего на укрытой рогожею поклаже одетого
  в добротную крестьянскую одежду мужика. Он не торопил своего коня. И
  лишь изредка, отрываясь от приятных для его тела и души, если судить по
  сияющей на его полном лице довольной ухмылке, дум беззлобно
  причмокивал губами, да слегка хлестал по жирному конскому заду шлеей
  веревочных вожжей. Нависающая над лесом огромная лохматая туча уже так
  низко опустилась к застывшей в тревожном ожидании скорой неминуемой
  беды земле, что казалось вот-вот, и она заденет верхушки взметнувшихся под
  самые небеса высоченных деревьев. Однако, как бы там не было, но всего
  одно неосторожное движение затаившегося в кустарнике зверя так гулко
  разнеслось в этой пугающей все живое тишине, что обеспокоила
  впряженного в телегу коня. Встревоженный конь остановился и, с шумом
  втягивая воздух в свои подрагивающие от нервного напряжения ноздри,
  принюхался к долетающему к нему из кустов неприятному запаху.
  - Но! Пошла, ленивая тварь! - прикрикнул на него очнувшийся от дум мужик
  и недовольно дернул вожжами.
   Но уже почуявший сильно забивший по его дрожащим от омерзения
  ноздрям густой противный запах притаившегося в кустарнике зверя конь
  злобно захрапел. И тревожно оглядываясь по сторонам, заплясал в оглоблях,
  пятясь, от пугающего его запаха зверя.
   Не понимая, что могло случиться с его как бы вдруг взбесившимся конем,
  мужик, чтобы скорее привести его в чувство, захлестал по нему гибкой
  хворостинкой. Но тот, не обращая на его удары внимания, и уже прямо
  содрогаясь от испытываемого им омерзения, в охватившем его страстном
  желании оказаться от неприятного места, как можно дальше, со злобным
  похрапыванием изо всех своих сил продолжая пятиться назад. А недовольно
  скривившийся хозяин, еще сильнее натянув на себя хоть как-то
  удерживающие коня в повиновении вожжи, завращал вокруг себя головою,
  старательно выискивал для себя, что-нибудь более убедительное, способное
  помочь ему скорее привести вышедшего из его воли коня к порядку. Но не
  успел: мгновенно разнесшийся по всему лесу дикий вопль или вой уже так
  сильно испугал и без того встревоженного коня, что тот, взвившись на дыбы,
  опрокинул телегу и стремительно помчался по лесной дороге. Свалившийся с
  повозки мужик подхватил выпавший вместе с ним топор и, выставив его
  впереди себя, быстро осмотрелся вокруг себя. Однако вместе с утихшим
  воем на лесной дороге тут же установилось прежнее спокойствие и тишина, и
  пока что на мужика никто не собирался нападать. Немного успокоившийся
  мужик, не выпуская из рук придававшего ему уверенность топора, начал
  потихонечку обследовать придорожный кустарник. Подойдя к тому месту,
  откуда совсем недавно послышался ужасающий вой, он, снова взяв топор на
  изготовку, и, осторожно раздвинув ветки, заглянул внутрь куста. Но там уже
  никого не было. Сплюнувший от досады мужик закинул топор на плечо и
  торопливо зашагал по ведущей на выход из леса дороге. Но далеко уйти ему
  не удалось. Снова разразившийся над притихшим лесом душераздирающий
  вой заставил его остановиться, и в это время на него из кустов прыгнул
  огромный волк. Уже больше не ожидавший его нападения мужик еле успел
  вывернуться от летящей прямо на него оскаленной волчьей пасти и
  отскочить в сторону. Промахнувшийся волк, круто развернувшись, собрался
  и снова прыгнул на замахавшего в отчаянии вокруг себя топором мужика. И
  так он продолжал без устали прыгать на него со всех сторон, пока все время
  отступающий под его напором мужик не уткнулся спиною в росшую возле
  дороги сосну. Застраховав себя от нападения сзади, мужику уже стало
  немного легче и удобнее отбиваться от не оставляющего его в покое волка.
  Но и это на первый взгляд не очень значительное преимущество не заставило
  волка отказаться от своей оказавшейся ему не по зубам добычи. И пусть он
  теперь больше, чем в самом начале своего нападения, осторожничал, но не
  прекращал все прыгать и прыгать на мужика, заставляя того из последних
  сил отмахиваться от него топором. Злобно урчавший волк, ловко
  увертываясь от острого лезвия топора, продолжал свои яростные атаки на
  защищавшегося мужика, словно поджидая, когда его жертва, обессилив,
  позволит ему растерзать себя, не причинив самому волку при этом никакого
  вреда.
  - Но это же просто невозможно! Волки-то, в отличие от нас, людей, не
  обладают разумом! - уже не однажды восклицал про себя в ответ на эту
  немало его озадачившую догадку мужик, но не прекращающиеся нападения
  волка не позволяли ему слишком долго задумываться о совершенно
  непонятных странностях напавшего на него волка.
   Время шло, и уже изрядно намахавшийся топором мужик начал потихоньку
  сдавать. А еще больше разъяренный его упрямством волк все нападал и
  нападал не него, не давая ему возможности хотя бы немного перевести
  дыхания и протереть, уже начавший застилать ему глаза, выступивший на
  лбу пот. Все реже и реже мелькал в руках мужика топор, и все наглее
  становился уже каждой клеточкой своего мускулистого тела остро
  ощущающий, как уходят силы из прижавшегося к сосне человека, волк. Все
  ближе и чаще щелкают возле его головы, обрызгивая ему все лицо обильно
  стекающей изо рта слюною ужасные волчьи челюсти. Но вот наступил и тот
  долгожданный волком момент, когда отбивающийся от него мужик уже был
  не в силах поднять на него топор. Возликовавший волк дико взвыл от
  сладостного для него предчувствия уже скорого торжества своей
  окончательной безусловной победы над более слабым, чем он, человеком. И,
  уже больше не ожидая от своей жертвы могущего его остановить
  сопротивления, одним молниеносным прыжком оказался у мужика не груди.
  А потом, даже позволив себе в предвкушении уже совсем скорого для него
  наслаждения зажмуриться, раскрыл свою оскаленную всю в белой пене
  пасть. Не сомневающийся в беззащитности перед ним уже полностью
  изнеможенного им предыдущею схваткою человека волк позволил себе не
  торопиться сжимать свои стальные челюсти на шее мужика. Он хотел
  продлить для себя этот невероятно сладостный для него миг как можно
  дальше, чтобы он уже навечно запечатлелся в его памяти. Он хотел
  смаковать его так долго, как это было только возможно в его положении. И
  просчитался: пронзившая все его волчье тело острая боль в передней лапе
  заставила его вначале отскочить от мужика в сторону, а потом, поджав хвост
  и, заскулив, как побитая собака, скрыться в лесной чаще. А мужик, неуемное
  желание жизни которого сумела победить его страшную усталость и
  заставила его из последних сил поднять топор и вонзить его в своего
  смертельного врага, все еще не веря в свое избавление, устало, соскользнув
  спиной по сосне, опустился на землю. С трудом, переводя свое участившееся
  дыхание, он еще долго сидел возле сосны на карачках, и никак не мог для
  себя понять, а что же это такое произошло с ним на самом деле. Нелегко
  было ему понять, а главное принять для себя странное поведение напавшего
  на него волка, но еще труднее было ему убедиться, что волк только ради
  того, чтобы напасть на него, не погнался за более лакомым, как обычно, для
  всех волков конем. И так он еще долго прикидывал и так и этак в своей, как
  давно уже всем известно, расчетливой и во всем предусмотрительной
  крестьянкой головушке, пока не озарился совсем уж неожиданной для него
  догадкою.
  - Господи! - торопливо покрыв себя крестным знамением, воскликнул
  смертельно напуганный одною только своею догадкою мужик. - Так это же
  был оборотень! А я-то еще думаю, почему он показался мне таким огромным
  и не по-волчьи сообразительным! Мне еще повезла выйти из схватки с ним
  без единой царапины, а то я бы и сам....
   Что было бы с ним в этом случае дальше, об этом мужик уже не только не
  хотел говорить, но и даже думать. Он тут же, упав на колени, начал в
  усердной молитве благодарить спасшего не только ему жизнь, но и
  сохранившего его от укуса оборотня всевышнего, что для глубоко
  верующего христианина было намного страшнее смерти. Немного
  успокоившись и, очистив святой молитвою свои мысли, мужик, опасливо
  оглядываясь вокруг себя и держа свой топор наготове, заторопился домой.
   Не сладко было в это время и самому убежавшему в лес оборотню.
  Оставляя за собою широкий кровавый след от непрерывно стекающей из
  раны крови, он кое-как допрыгал на трех лапах до небольшой укромной
  полянки и, громко визжа от нестерпимой боли, три раза перекувырнулся об
  пень через голову. И вот, после его третьего кувырка, на полянке уже не
  было волка, а вместо него появился уже не молодой обнаженный мужчина. С
  тяжелыми вздохами и охами он извлек из отрытой под пнем потайной ямы
  узелок с одеждою и, оторвав от нижней рубахи широкую полосу, перевязал
  ею свою кровоточащую рану. Потом, стараясь как можно меньше беспокоить
  свою пораненную руку, он не без труда натянул не себя одежду и, присев на
  карачки, прислонился спиною к росшей поблизости сосне. И в таком, вот, не
  очень-то приятном для него положении он еще долго, тихо раскачиваясь и с
  неприязнью прислушиваясь к ноющей в руке боли, размышлял о
  неудавшемся для него сегодняшнем покушении.
  - Ох, и как же это получилось, что меня чуть ли не зарубил топором простой
  деревенский мужик! - помимо его воли вырвалось у него сквозь плотно
  сжатые зубы. - И еще хорошо, что не зарубил, а то пришлось бы мне под
  старость оставлять эти обжитые моими предками места.
   А уезжать оборотню из так хорошо способствующей его безопасному
  существованию глуши, оставляя свое немалое имущество, не очень-то
  хотелось. Он не мог знать заранее как у него там, на новом месте, сложатся
  отношения с людьми, а главное сможет ли он среди них заниматься своим
  привычным для него прибыльным делом. Но пока что никакой такой острой
  необходимости в его поспешном бегстве не было, и он потихонечку с
  головою погрузился в наплывшие на него воспоминания.
   Демьян Давыдович - оборотень в тринадцатом поколении. Его далекий
  предок был в свое время знаменитым на всю округу охотником. Немало
  бессонных ночей пришлось провести ему в засадах, подкарауливая,
  повадившегося таскать деревенских овечек волка. Волк был необычайно
  хитрым и осторожным, но и охотник был упрямым. И он сумел не только
  обнаружить волка выпрыгивающим из соседского сарая с бараном на спине,
  но и пустить в него из своего тугого лука смертоносную стрелу. Раненый ею
  волк, бросив добычу, убежал в лес, оставляя за собою хорошо видимый на
  снегу кровавый след.
  - Далеко ему с моею стрелою не уйти, - подумал захотевший провести
  остаток ночи в теплой постельке охотник, - завтра утром я легко отыщу его
  по следу околевшим где-нибудь в лесу.
   Глупый, он думал, что убил оборотня стрелою с обычным железным
  наконечником. А когда рано утром он пошел по его следу, то немного
  оклемавшийся оборотень сам напал на него из засады и в завязавшейся
  между ними схватке укусил его. Долго не мог понять предок Демьяна
  Давыдовича, почему это в лунные ночи все его тело всегда переполняется
  трудно объяснимым для него трепетным желанием. Охватывающее нм при
  этом сильное волнение лишало его не только сна, но и покоя. Но пришла
  пора и пока еще неведомая ему властная сила подняла его ночью с теплой
  постельки и погнала в лес. Не понимая мгновенно переполнивших его
  сильных, казалось бы, ничем неодолимых чувств и желаний, предок Демьяна
  Давыдовича бежал в темный сырой лес, не разбирая дороги, с легкостью
  перепрыгивая через кусты и буреломы. Бежал до тех пор, пока уже не в силах
  больше сдержать в себе этих властно толкающих его куда-то неизвестно
  зачем и почему желаний и чувств он, остановившись, не завыл на так сильно
  манящую его к себе своим нежно томящим светом луну. И выл на нее до тех
  пор, пока все его тело не покрылось шерстью, а он сам не превратился в
  огромного волка. И уже только незадолго до наступления скорого рассвета,
  когда овладевшее им возбуждение начало потихонечку ослаблять на его
  утоленном теле свои тиски, он с ужасом понял, что стал оборотнем.
  Вернувшись из леса, он ни кем не замеченный тихо проскользнул в свою
  избу, а потом, спрятав свое изорванное нижнее белье, захлопотал, как ни в
  чем не бывало, по хозяйству. Но с этой ночи приход каждого очередного
  полнолуния ощущался его всегда волновавшимся его перед ним телом еще
  примерно за неделю до его наступления. Не зная, как ему сейчас избавится от
  поработившей его нечистой силы, он, задумав свое самоубийство, даже
  изготовил для своей стрелы серебряный наконечник. Но, к счастью, совсем
  не тяготившегося своей нечистой сущностью Демьяна Давыдовича, у него на
  это дело не хватило мужества и решимости. Время шло, и охотнику
  становилось все труднее объяснять родным свои частые беспричинные
  отлучки из дома во время полнолуний. Появившиеся у них подозрения могли
  способствовать его разоблачению, как оборотня. Поэтому он, чтобы
  продолжать и дальше скрывать от них свою тайную жизнь, совсем
  неожиданно для всех своих односельчан превратился из страстного охотника
  в странствующего мелкого купца коробейника. Приближающееся
  полнолуние выгоняла его из родного дома в лес, и он, пугая в нем случайно
  встретившихся ему путников, подбирал все, что оставляли ему убегающие
  объятые смертным ужасом люди. А потом сбывал эту свою незаконно
  присвоенную им добычу известному всей округе, как скупщику краденного,
  знакомому еврею. Часть полученной им, таким образом, выручки он
  приносил домой, а все остальное прятал до следующего полнолуния.
  Встречая, возвращающегося домой с гостинцами своего мужа и отца его
  домашние, конечно же, не догадывались, что у него может быть совсем иная
  причина для ухода из дома. Всемогущее время, как гласит народная
  мудрость, не только лечит, но бывает, что и калечит людей. Так и предок
  Демьяна Давыдовича со временем свыкся со своей тайной сущностью, тем
  более что его новый промысел оказался более выгодным, чем его прежнее
  увлечение охотою. Однако это же самое время и неумолимо. И все
  подвластные ему ровесники предка Демьяна Давыдовича потихонечку один
  за другим начали отбывать на покой в иной мир, в то время как он сам,
  несмотря на свои преклонные годы, по-прежнему оставался сильным
  энергичным человеком. При виде постоянно присутствующего на его лице
  здорового румянца всем окружающим его людям казалось, что даже сама
  смерть опасается приближаться к нему намного больше, чем он сам ее
  боится. Но люди-то смертны, а поэтому никто из них не должен слишком
  долго задерживаться на этом свете, в противном случае он обязательно
  вызовет совершенно ненужные его родным и близким подозрения и
  кривотолки. Не знающие подлинной причины его долголетия и, как обычно,
  никогда не верующие во все разумные объяснения этому феномену
  откровенно завидующие люди обязательно придумают свою и найболее
  худшую для осмелившегося бросить им вызов человека версию. Они
  обязательно обвинят его во всех смертных грехах и не остановятся даже
  перед публичным сожжением, чтобы уже никто больше не осмеливался
  будоражить далеко не совершенные умы людей возможностью при
  определенных условиях продление своей земной жизни. И прекрасно все это
  осознающий предок Демьяна Давыдовича, в конце концов, решился, пока
  еще не стало слишком поздно, уйти из жизни добровольно. При наступлении
  очередного полнолуния он взял с собою в лес старшего сына и, показав ему
  все свои тайные убежища, поведал всю правду о причине своих частых
  отлучек из дома. А перед самым своим превращением он протянул сыну лук
  со стрелами с серебряными наконечниками и попросил его оказать ему
  содействие в вполне искреннем его желании покончить со своим земным
  существованием. Но сын не смог исполнить волю отца, и тогда
  превратившийся в волка отец сам напал на него. Долго отбивался от
  оборотня не желающий убивать своего отца сын, но, когда разозленный его
  упрямством волк укусил его, он пустил в него стрелу.
  - Спасибо тебе, сын, за мою смерть, - успел поблагодарить его перед своей
  кончиною отец, - и прости меня за то, что я сделал тебя самого оборотнем.
   Опечаленный всем с ним случившимся сын привез тело отца домой и,
  объяснив его смерть нападением разбойников, похоронил, справив по нему
  богатые поминки. И в первое полнолуние он исчез из дома так же, как в свое
  время исчезал и его отец. Зная о том, что отец перед смертью собирался
  передать свой промысел сыну, никто из его родных и односельчан не только
  не встревожился, но и даже не подумал, что в его исчезновении может быть
  совсем иная причина. Да и сам сын в отличие от отца, не долго мучаясь
  угрызениями совести, успешно продолжил его дело, и в свою очередь
  передал семейный промысел своему единственному сыну. Потихонечку
  совершенствуясь в знаниях о своей тайной сущности, они со временем
  научились подчинять своей воле обуревающие ими во время полнолуний
  страсти и желания, а так же оборачиваться волками в любое удобное для них
  время. Благодаря своим последним преимуществам перед простыми
  смертными людьми они уже не только смирились со своей тайной
  сущностью, но и активно использовали их в своем личном обогащении.
   Блуждая ночами по лесу, они потихонечку перезнакомились со всей
  местной нечистью и, используя их неограниченные в этом деле возможности
  в своих интересах, обогатились еще больше. Так что, последний из рода
  оборотней Демьян Давыдович уже считался среди не очень-то богатого
  местного населения вполне зажиточным состоятельным купцом. Но свои так
  называемые торговые дела он по примеру своих предков предпочитал вести
  сам, а не перепоручать их, как это было принято у всех остальных
  состоятельных купцов, приказчикам. Богатство к людям просто так не
  приходит. И их односельчане, теряясь в догадках, болтали о зажиточности
  семьи оборотня разное, но представить себе, что Демьян Давыдович
  оборотень, не мог, конечно же, никто из них и в своем воспаленном
  воображении. К тому же даже такое немаловажное в этом отношении
  обстоятельство, что Демьяна Давыдовича уже давно не видели в местной
  церкви, легко объяснялось его частыми отлучками из дома. А чтобы и
  дальше поддерживать о себе хорошее мнение среди своих односельчан,
  возвращающийся из поездок по своим торговым делам хитрый и
  изворотливый Демьян Давыдович тут же начинал распространяться о своей
  придуманной им самим набожности. Он при этом до чертиков надоедал всем
  своими насквозь лживыми рассказами о том, сколько свечей им было
  поставлено в церквях, и как много он потратился на помин своих умерших
  родственников там на чужбине. Русские люди испокон веков всегда
  отличались своей легковерностью даже себе во вред, и только поэтому
  Демьян Давыдович слыл среди своих односельчан вполне добропорядочным
  христианином.
   Но сегодняшним вечером осторожный и осмотрительный во всем Демьян
  Давыдович решился на такой глупый с его стороны поступок, на который не
  решился бы ни один из всех его предков-оборотней.
  - И все из-за этой проклятой любви, - так объяснял он впоследствии своим
  нечистым друзьям свой сегодняшний чуть ли не разоблачивший его перед
  односельчанами поступок, - в моей бедной головушке наступило такое
  сильное помутнение, что я уже не соображал, что делаю.
   И надо же было такому случиться, чтобы Демьян Давыдович в свои
  немолодые годы так сильно, до самозабвения, влюбился в красивую жену
  деревенского старосты. Однако его гордая избранница не торопилась
  осчастливить Демьяна Давыдовича своей благосклонностью. Она не
  поддалась на его уговоры, а в ответ на его за нею ухаживания рассказала о
  его страсти своему мужу. Посчитавший себя глубоко оскорбленным
  деревенский староста не только устроил по уши влюбленному в его жену
  Демьяну Давыдовичу грандиозный скандал, но и прилюдно поклялся избить
  его до смерти, если хоть когда-нибудь увидит его возле своей жены. Уже
  только одно это вряд ли смог бы выдержать считающий себя намного выше и
  могущественнее простых смертных людей затаивший в себе обиду на
  зарвавшегося, по его мнению, старосту Демьян Давыдович. Но тут еще масла
  в разгорающийся в нем против своего обидчика огонь добавила взбешенная
  его неверностью собственная супруга.
  - И надо же было тебе, дорогой мой муж, выкинуть такое в свои годы, -
  окидывая при этом его насмешливым взглядом, выговаривала она с самого
  раннего утра и до позднего вечера своему понурому супругу. - Как видно
  недаром люди говорят, что седина в бороду, а бес в ребро. Постыдился бы
  ты, старый и плешивый, хотя бы своих детей.
   Это любовное приключение сильно навредило до этого непоколебимому
  авторитету Демьяна Давыдовича среди своих односельчан, И он, затаив в
  себе обиду, решил, что непременно отомстит мужу отвергшей его любовные
  домогательства красавицы.
   Просидев возле сосны до наступления рассветы, он с первым петушиным
  криком встал на ноги и пошел в строну места сбора нечистых, не сомневаясь,
  что только там он найдет понимание и так ему сейчас необходимое
  сочувствие. Ибо во всем белом свете не было и никогда уже не будет для
  Демьяна Давыдовича более близких для него живых существ, чем
  собирающаяся по утрам на месте проведения шабашей местная нечисть.
   Люди недаром говорят, что страх, как и безудержная охота, гонит человека
  хуже всякой неволи. Поэтому и подвергшийся нападению оборотня староста,
  стремясь, как можно скорее выйти из так сильно напугавшего его леса все
  время несся по дороге, как угорелый. И уже только на опушке леса, он,
  немного успокоившись, позволил себе посмеяться над своими недавними
  страхами.
  - Ну, и врезал же я ему сегодня, - с самодовольною ухмылкою подумал он
  вслух. - Будет знать, как связываться со мною.
   Расхрабрившийся мужик засунул топор за пояс и неторопливо зашагал к
  уже затемневшей в густых вечерних сумерках своей деревне. Здесь его и
  заприметило только что вышедшее на дорогу местное привидение.
  - Ага, соколик, наконец-то, и ты попался в мои руки! - вскрикнуло при виде
  не так уж и часто встречающегося ему в темноте старосты обрадованное
  привидение и, не теряя понапрасну времени, растрепало свои длинные седые
  волосы. А потом, исказив самой ужасной гримасою свое и без того страшное
  лицо, с диким пронзительным воплем помчалась вслед за ним. Подумав, что
  его снова преследует оборотень, староста, выхватив из-за пояса топор,
  повернулся в сторону вопля, но при виде нападающего на него ужасного
  привидения просто оцепенел на месте от охватившего его ужаса.
  Развевающиеся по ветру свисающиеся с обтягивающей безглазый череп
  морщинистой дряблой кожи седые волосы в сочетании с длинным
  ослепительно белым саваном и мертвенно-бледным лицом не только
  парализовали его волю, но и лишали его сил. А уже торжествующее свою
  скорую победу привидение, не сбавляя скорости, с жутким леденящим кровь
  хохотом протянула в его сторону свои костлявые руки, словно намереваясь
  схватить его и утащить за собою в ад. И все это выглядело со стороны жутко
  страшно, но оцепеневший от охватившего его при этом ужаса староста все
  еще не мог не только закрыть свои глаза, но и хотя бы отвернуться в сторону
  от приближающегося к нему выходца из того света. Он мог только
  обливаться холодным потом, да смотреть широко раскрытыми глазами на
  стремительно несущееся прямо на него кошмарное адское создание. А
  ужасное приведение было уже совсем близко и, вот, оно уже даже коснулось
  кончиками своих скрюченных пальцев его волос....Забившая по всему его
  телу буйная дрожь от охватившего его при этом омерзения освободила
  старосту от не позволяющего ему тронуться с места оцепенения. И он, круто
  развернувшись, так припустил по дороге в деревню, что только пятки
  сверкали в темноте от его босых ног. А злорадно ухмыльнувшееся
  приведение только этого и ждало. Оно не могло упустить мгновение своего
  торжества над якобы всемогущей на земле жизнью. С громким гиканьем и
  неестественно диким хохотом оно с таким радостным ликованием закружило
  над не чуявшем под собою ног старостою, что даже не заметило, как
  началась деревня. Сильно ударившись в преграждающую дорогу жердь,
  через которую убегающий от него староста, несмотря на свои немалые годы,
  перемахнул одним махом, оно, наконец-то, оставив его в покое, повернуло
  обратно в лес. Там оно и бродило до наступления скорого рассвета,
  перебирая про себя смешные подробности панического бегства страшно
  напуганного им старосты и заливаясь при этом своим жутким раскатистым
  смехом. При жизни приведение было мужем Анастасии Петровны - бабушка
  Варвары. Но когда все это было? С тех пор уже столько раз сменяла осень
  зима, зиму сменяла весна, а весну лето, что приведение уже даже перестало
  верить в реальность когда-то происходивших с ним событий. Да, и не так уж
  и легко представить собранному из громыхающих костей и дряблой кожи
  существу, что и оно было когда-то молодым и красивым. Что и оно было
  когда-то таким же, как и все его, ныне живущие односельчане, что и оно
  когда-то тоже, как и все они ходило в церковь и страшно боялось встречи с
  такими, как оно сейчас, привидениями. С тех пор уже много утекло воды в
  небытие и в его отношениях с ныне живущими односельчанами все
  коренным образом переменилось. Оно сейчас не боится живых людей, но по
  непонятным даже для него самого причинам почему-то так сильно их всех
  ненавидит, что не упускает для себя ни одной возможности, чтобы
  подпортить им и без того не очень-то радостную жизнь. Однако как бы там
  ни было, но приведение воспринимает для себя свои прижизненные
  воспоминания не как бывшую реальность, а скорее как что-то наподобие
  сказки об Иванушке-дурачке и злой коварной красавице. Многое уже
  позабылось из его прежней жизни, но оно так не сумело до сих пор забыться
  даже, несмотря на его огромное желание навсегда позабыть о той
  распиравшей его когда-то радости, когда покоренное им сердце красавицы
  принудило самую красивую деревенскую девушку согласиться выйти за него
  замуж. Оно все еще никак не могло позабыть о том горьком разрывающем
  все его тогда сердце отчаянии, когда оно вскоре после свадьбы застало свою
  молодую жену на сеновале в объятиях беса. Нет, что теперь об этом не
  говори, а такое почти смертельное для любого в его положении молодого
  парня разочарование всегда ложиться тяжелым непосильным грузом на всю
  его дальнейшую жизнь. И оно потом почти неделю ходило по деревне, как в
  воду опущенное, не зная, на что ему решиться и как ему следует поступить с
  обманывающей его с бесом своей молодой женою. А в самом ее конце к нему
  пришла удачное, по его мнению, решение сложившейся для него по вине
  своей неверной супруги очень даже щекотливой ситуации.
  - Именно так я и должно буду поступить со своею коварной неверною
  женою! Если я не в состоянии соперничать с более искусным в любви бесом,
  то пусть тогда эти любовники обеспечат мне хотя бы привольную
  дальнейшую жизнь! - воскликнуло тогда про себя обрадованное найденным
  решением привидение и поторопилось объясниться со своей женою.
   Обеспокоенная тем, что ее муж узнал о тщательно скрываемой ею тайной
  жизни, Анастасия Петровна, не стала откладывать дело в долгий ящик, а этой
  же ночью передала бесу все выдвинутые ее мужем им требования.
   Но бес просто так деньги давать не привык, да, и сама ведьма тоже
  сомневалась, что, получив требуемое, ее муж не ославит ее потом на всю
  деревню. Поэтому они и решили тогда, что им будет лучше всего его
  загубить. Однако легко решить, но тяжело дело делать. Долго думали и
  гадали тогда они, как им будет лучше с ним расправиться, пока не пришел к
  ним на помощь оборотень - батюшка Демьяна Давыдовича. Он-то и
  подсказал им, что надо делать, чтобы в смерти мужа ведьмы никого из них не
  обвинили. Повеселевшая Анастасия Петровна, встретившись утром со своим
  мужем, тихо проговорила ему в ответ на его вопросительный взгляд:
  - Мы хотели бы с тобой договориться, но дело в том, что ни бес, ни я сама не
  имеем права даже дотрагиваться руками до настоящих денег. А те, которыми
  мы одариваем на заклад души грешников, на поверку оказываются
  фальшивыми. Так что, если ты, конечно же, согласен, мы покажем тебе
  место, где они эти настоящие деньги лежат, и отвлечем их хозяина. А ты их
  заберешь, и живи себе, как хочешь.
   Поверил муж своей коварной неверной жене и темной ночью отправился
  вместе с нею за деньгами. А она привела его к богатому дому отца Демьяна
  Давыдовича, открыла тесовые ворота и, указав ему на дальний угол
  просторного подворья, тихо проговорила:
  - Вон, там зарыты в глиняном горшке деньги. Возьми стоящую в углу лопату
  и откапывай их. Бес уже караулит чуткий сон хозяина, а я сейчас усыплю его
  собак.
   Ведьма еле слышно прошептала какие-то неразборчивые похожие на
  заклинание слова, и встревоженные вторгшимися на подворье чужаками
  собаки оборотня в одно мгновение угомонились, погрузившись в глубокий
  сон. Наглядно убедившийся в возможностях своей жены ничего не
  подозревающий о замышляемом ею против него смертоубийстве муж взял в
  руки лопату и начал капать в указанном ему месте. Но только успел он
  докопаться до заветного горшочка, как громко залаяли только что уснувшие
  собаки, а во двор выбежал со своими домочадцами сам хозяин. Догадавшись,
  что все это было специально подстроено, обозленный муж набросился с
  лопатою на участвующего против него в заговоре оборотня, а тот только
  этого от него и дожидался. Он с такой силою врезал незадачливому мужу по
  темени, что тот в одно мгновение окочурился, а его душа предстала перед
  строгим и неподкупным божьим судом. И перед нею тут же замелькала
  картинки из уже прожитой душою на земле жизни. Было в ней немало
  плохого и предосудительного, но все же чаша добра перевешивала. А когда
  перед застывшей в тягостном ожидании душою замелькала ее жизнь после
  свадьбы с ведьмою, то чаша грехов медленно подалась вниз и застыла на
  полпути к отметке "ад". Как ни дула на нее душа, как не прыгала она под
  нею в охватившем ее нестерпимом желании приподнять чащу весов хотя бы
  немного - у нее ничего не получилось. И пришлось ей, спустившись обратно
  на землю, стать привидением. Это, конечно же, было очень печально, но все
  же не так уж и плохо. Привидение - это не какой-нибудь там вампир или
  оборотень, оно не всегда обязательно должно было принадлежать к темным
  силам. У него всегда имеется возможность возвратиться к добропорядочному
  существованию. И душа обманутого коварной женою мужа тоже могла бы
  успокоиться и стать хорошим добропорядочным привидением. Оно могло бы
  не пугать своим ужасным видом людей, а, наоборот, стараться всегда быть с
  ними рядом, пытаться предостерегать их от беды, помогать им в их нелегкой
  земной жизни и, в конце концов, удерживать их от дурных помыслов и
  поступков. Но оно, оказавшись на земле, избрала для себя совершенно иной
  путь: сойдясь со своими нечистыми убийцами, оно уже обрекло себя на
  вечное существование жалким нечестивым привидением. Что ж, как
  говорится, каждый в этой нашей земной непростой жизни получает для себя
  именно то, что он и заслуживает. Ибо трудно, а иногда и просто невозможно
  взывать к совести того, кто сам добровольно избрал для себя неправедный
  путь. И поэтому не познавшее в своей жизни для себя высшего наслаждения
  добродетели привидение даже ошибочно считало, что ему еще повезло в
  своем изначально мерзком и поганом нечистом существовании. Все упорно
  державшиеся за свою добропорядочную жизнь его сверстники уже давно
  ушли из земной жизни, а оно, не видимое в светлое время суток, продолжало
  свое бессмертное существование, наблюдая за жизнью в деревне их детей и
  внуков. И не только наблюдать, но и пугать их, как всегда, трусливые
  суеверные души до полусмерти. И это уже было самым убедительным
  доказательством его превосходства над всеми ими. Но особенно ему
  правилось пугать маленьких детей, которые были более восприимчивы к его
  страхам, чем взрослые, и которых ему не составляло особого труда напугать,
  как говорится, до смерти. Здесь в лесу оно и встретилось с направляющимся
  в сторону места их утреннего сбора вампиром. Вампир, как и полагалось ему
  по роду своего занятия, был самым таинственным и загадочным человеком в
  деревне. Как ни старались деревенские сплетницы, но им так не удалось от
  него выведать, откуда он родом и чем занимался до прихода в их деревню. А
  он, поселившись в небольшой избушке на околице деревни, жил замкнутою
  от всех жизнью, не навязывая никому свою компанию и ни с кем не пытаясь
  подружиться. Своей красивой внешностью и приятным обхождением он
  быстро завоевал симпатии женской половины деревни и пользовался среди
  них особой популярностью. Даже заневестившиеся молодые девушки, и те,
  увлекаясь им, с надеждою посматривали на него. Но он, не приближая к себе
  ни одну деревенскую красавицу, предпочитал ублажать затосковавших от
  безделья жен местных богатеев. Раздобревшим на обильных хлебах женам
  богачей было просто невдомек, что он в страстном любовном порыве
  неизменно прикасался своими кровососущими зубами к их белым шеям,
  отсасывая из них немного необходимой для поддержания в нем жизни крови.
  Забывающие обо всем на свете сладострастные распутницы никак не могли
  заметить его осторожных укусов. Ибо они в это время даже и сами в
  любовном порыве с особым удовольствием подставляли под его жаждущий
  рот все свои женские прелести в тщетной надежде, что он тут же примется
  осыпать их страстными поцелуями. Но надо отдать ему должное, вампир при
  этом никогда не пытался сделать своих подружек вампирицами. Он вонзал в
  них свои кровососущие зубы только на такую глубину, чтобы кровь из их
  разгоряченных страстным нетерпением жил лилась в него самопроизвольно,
  поэтому и ранки на теле красавиц от его укусов были маленькими еле
  заметными, наподобие блошиных укусов. И когда, после ухода любимого
  дружка, истомленная его любовью красавица внимательно осматривала свое
  отражение в зеркальце, то видела в нем на своей шейке лишь маленькое
  темное пятнышко. При этом она никогда не догадывалась о истиной причине
  его на ней появления, а, сваливая все на расплодившихся в ее избе блох,
  заставляла служанку по несколько раз перетряхивать постельное белье.
   Недоумевающая по этому поводу местная нечисть часто интересовалось у
  вампира, почему он не заводит себе подружку. При его-то способностях он
  всего лишь за одну ночь мог бы сделать вампирицами всех деревенских баб.
  Снисходительно ухмыляющийся вампир терпеливо объяснял им, что в этой
  глуши и ему одному едва достаточно свежей кровушки для утоления
  постоянно мучившей всех вампиров жажды. А если их станет двое, то кому-
  то из них обязательно придется покинуть эти прекрасные места или умереть
  голодной смертью. Не согласная с его словами нечисть тут же указывала ему
  на окружающие их лес деревни, в которых жили не только одни дряхлые
  беспомощные старики. Большинство из проживающих в них мужиков и баб
  были, как говорится, в самом соку и могли бы при необходимости
  обеспечить свежей кровушкою не один десяток вампиров. Недовольный, что
  ему досаждают подобными глупостями, вампир с прежней невозмутимостью
  объяснял им, что большинство деревенских мужчин живет в беспросветной
  нищете и влачит жалкое существование. И что соблазнить истощенную
  постоянным недоеданием и непосильною работаю женщину не очень-то
  легко. Но, если даже и повезет прижать бедную крестьянку в каком-либо
  темном уголочке, то она, все равно, не сможет отдаться возбуждаемой им в
  ней страсти до беспамятства. Так как ее при этом постоянно будет изводить
  страх, если не от совершаемого ею в это время греха, то уж от опасения, что
  об ее измене может узнать ее хмурый малоразговорчивый муж, обязательно.
  - И как же я в этом случае смогу насытить свою жажду? - спрашивал у уже
  понимающе закивавшей ему головами нечисти вампир.
   Сегодня ночью ему пришлось ублажать оставшуюся в одиночестве жену
  Демьяна Давыдовича. И сейчас полностью удовлетворенный приятным для
  него ощущением во всем своем нечистом теле сытости он вместе со
  встретившимся ему в лесу привидением в самом приподнятом настроении
  подходил к заветной на берегу небольшого озерца поляночке.
  
   1992 год.
  
  
  
  
  
  
  Глава седьмая.
  С кем поведешься от того и
  наберешься.
  
   Забитые нелегкой беспросветною крестьянской долею, с раннего утра и до
  позднего вечера, пропадающие на своей каторжной работе, мужики и бабы
  уже давно позабыли, что и они тоже люди, что и они тоже имеют полное
  право на отдых и веселье. Но то, что они считают праздность уделом богачей
  и лежебок, еще не означает, что у них нет этой внутренней потребности в
  отдыхе и веселье, и что отдых и веселье уже больше не требуют от них
  своего удовлетворения. Поэтому, как и всегда, особенно сильно будоражит
  всех мужиков и баб любая даже самая нечаянная радость совершенно
  случайно отмеченного судьбою их односельчанина. И мало того, они в
  извечном стремлении хотя бы немного развеять свои истосковавшиеся в
  серой повседневности души используют не только изредка прорывающиеся к
  ним из чуждой городской жизни слухи, но и даже сваливающиеся на них
  самих нескончаемой чередою беды и несчастия. Ибо в этой, как обычно,
  поставленной с ног на голову земной жизни каждый из нас, пусть и по-
  своему, но непременно внутри себя радуется чужим несчастием и от одного
  только ощущения нависающей над близкими соседями скорой беды.
  Наверное, только и поэтому, как бы ни хотелось попавшему в неприятную
  ситуацию мужику зализать свои раны в одиночестве, ему ни за что не
  позволят сделать это доброжелательные соседи. И правильно.... Жалко,
  конечно, если у хорошего человека случилась беда, но это еще вовсе не
  означает, что он должен скрывать ее в себе и не позволять другим людям
  вволю потешиться его несчастием.
   Сбежавшиеся на мгновенно разнесшуюся по всей деревне громкую ругань
  мужики и бабы, не желая понапрасну ссориться, как ни с самим хозяином,
  так и ни с его сварливою женою, торопились поспешно соглашаться и
  поддакивать им обоим. Чем еще больше раззадоривали то и дело
  обращающихся к ним за подтверждением своей правоты ссорившихся между
  собою богатеев. И так они еще долго тешили свои огрубелые мужицкие
  души, наматывая себе на ус, что не все ладится не только под их бедняцкими
  крышами, и что лихо, пусть и изредка, но все же наведывается и в богатые
  дома. Но только собрались расходиться по своим избам, как к ним за
  помощью прибежала жена не вернувшегося из леса грибника.
  - Спит себе, где-нибудь под кустиком, - промелькнула в их быстро все
  соображающих головах. От неустанно следящих в деревне за каждым
  мужиком или бабою любопытствующих соседских взглядов не спрячешься.
  Поэтому каждому из них было доподлинно известно, что тот вечером ушел в
  лес, как говориться, под мухою. И они, скорее для успокоения собственной
  совести, чем по необходимости, вышли за околицу и, немного там покричав,
  возвратились обратно к успокаиваемой сердобольными бабами рвущейся в
  лес на поиски своего мужа молодице.
  - Не мучай ты себя, понапрасну. Ничего такого страшного с твоим мужем в
  такую теплоту случиться не может, - с участием проговорили они, - он,
  кажись, немного заплутал в лесу. И сейчас спит себе под каким-нибудь
  кустиком. Завтра утром он обязательно отыщет дорогу домой и вернется к
  тебе живым и невредимым.
   Вслушиваясь во вполне разумные слова своих рассудительных соседей,
  встревожившаяся за своего супруга женщина потихонечку успокаивалась, и
  уже сама начинала верить, что с ее мужем ничего страшного не произойдет,
  и что завтра утром он обязательно вернется домой. Мужики с бабами еще
  немного потоптались возле нее, и только подумали, что уже пора им
  расходится по домам, как в деревенскую улицу вихрем ворвался взмыленный
  конь старосты. А над притихшею деревнею снова разнеслись громкие
  женские причитания.
  - Это они, ироды проклятые, загубили мне на горе моего мужика-то! -
  закричала забившаяся в неутешных рыданиях его моложавая жена. - Как же
  мне теперь жить-то без моего кормильца!? Теперь у меня лишь одна
  дороженька, бабоньки, к крутому обрыву и головою в омут!
   Подбежавшие мужики успокоили чем-то или кем-то до смерти напуганного
  коня, выпрягли его из телеги и, поручив одному из подростков водить его по
  кругу, не допуская до воды, принялись расспрашивать не прекращающую
  свои причитания старостиху об загубивших ее мужа иродах.
  - Ироды!? - вскрикнула удивленная их недогадливостью несчастная
  женщина. - Какие же еще могут быть на белом свете другие ироды, кроме
  страшных лесных разбойников!
  - И откуда только эти лесные разбойники могут объявиться в наших лесах? -
  не без сомнения зашептались между собою мужики, с сочувствием
  поглядывая на горюющую по своему мужу женщину.
   Агафена, молодая красивая вдова, жила по соседству с Игнатом и тайно по
  нему вздыхала, но очарованный Варварою молодой вдовец не обращал на ее
  заигрывания с ним никакого внимания. Не решающаяся вступать с
  приманившей к себе ее избранника ведьмою в открытое соперничество
  Агафена только молча бесилась, и в ожидании своего часа держала
  полюбившегося ей Игната под своим пристальным наблюдением. Вот, и
  сегодня она, как и всегда, наблюдая со своего окошка за его избою, была
  просто потрясена при виде бегущего по задворкам с перекошенным от только
  что пережитого им ужаса лицом Игната.
  - И что же такое ужасное могло произойти с моим соколом ясным! -
  вскрикнула Агафена. Зная не понаслышке о его неверии в существование
  нечистой силы, она сейчас даже представить себе боялось, что могло его так
  сильно напугать. - Все это не к добру, - промелькнула в ее переживающей о
  нем головушке беспокойная мысль. И она уже больше не сводила с его избы
  своего пристального тревожного взгляда. Но вбежавший в избу Игнат уже
  больше из нее не только не выходил, но и даже в окошках не появлялся. И
  это уже было для переживающей за него Агафены хуже всего.
  - Что же мне, горемычной, теперь делать-то? - шептала не знающая, что
  сейчас происходит с закрывшимся в своей избе Игнатом, Агафена. - Как бы с
  моим соколом ясным ничего не случилось?
   Она до боли в глазах все смотрела и смотрела в его укрытые толстым слоем
  пыли окошки, надеясь хотя бы мельком увидеть его в них и успокоить свое
  тревожно забившееся сердечко. Но в его избе, ей на беду, было так пугающе
  тихо, что ей временами становилось даже жутко от этой ужасающей ее
  мертвой тишины, а ее разгорячившееся воображение уже рисовало перед нею
  самое страшное и непоправимое.
  - Тихо, как в могиле, - злилась она при этом на Игната, - хотя бы один
  разочек показался мне в окошке, бесчувственный.
   Долго еще мучилась и страдала она, томясь в неизвестности о своем
  любимом, но, как только ее любящее сердечко отказалась больше терпеть, то
  она, уже начисто позабыв о гордости и женском стыде, сама подкралась к его
  избе и заглянула в окошко.
  - Батюшки вы мои! - тихо вскрикнула Агафена при виде как стоящий перед
  божницею ее Игнат, которого сам деревенский поп часто ругал за то, что он
  не так часто ходит в церковь, как тому хотелось бы, беспрестанно крестясь,
  бьет земные поклоны. - Это же надо не в церкви, а с таким усердием отбивает
  поклоны. Кажись, эта проклятая ведьма уже совсем свела моего сокола
  ясного с ума.
   Переполнившаяся состраданием Агафена с болью в сердце всматривалась в
  так ею любимого, а сейчас такого отрешенного от всего земного Игната и не
  знала, на что ей решиться и какие слова ей сказать ему, чтобы он позволил ей
  разделить с ней свое горе или беду.
  - Отрешенного, - тихо прошептала она и, вдруг, страшная догадка так больно
  полоснула по ее обнажившемуся в этот миг раскрытому для любви сердечку,
  что она, не выдержав, громко запричитала. - Испортила она его, ведьма
  проклятая! - злобно выкрикивала она сквозь слезы прибежавшим к избе
  Игната мужикам и бабам. - Полюбуйтесь, люди добрые, как он молится
  перед смертушкою!
  - С чего бы это ему так скоропостижно умирать? - засомневались в ее словах
  бабы и мужики.
  - А разве вы, люди добрые, замечали за ним раньше, чтобы он по своей воле
  так усердно отбивал земные поклоны!? - возражала на их сомнения Агафена.
   Довод был больше, чем убедительным, и они, еще немного понаблюдав за
  Игнатом в окошко, только согласно закивали ей в ответ головами.
  - Надо ломать двери и спасать Игната, - предложили более сердобольные
  бабы. И несколько парней покрепче, подскочив к ведущей в сени двери, со
  всей силою нажали на нее: дубовая щеколда с громким треском
  переломилась, впуская возбужденную толпу односельчан в избу.
   Окружив бледного без единой кровиночки в лице Игната, мужики подняли
  его с колен и, затормошив, начали расспрашивать о самочувствии, и что с
  ним произошло.
  - Грешен я, люди добрые, не было у меня твердой веры в Господа бога
  нашего, вот, и наказал он меня по справедливости, - не без труда выдавил из
  себя все еще бледный, как полотно, Игнат.
  - Расскажи нам, как он наказал тебя за твое неверие? - попытались выведать у
  Игната самые любопытные, но Игнат не был склонен делиться с ними своим
  страхами. - Не спрашивайте меня ни о чем, люди добрые, - устало попросил
  он у окружавших его людей, - вы и сами можете обо всем догадаться.
   И они, вспомнив о беспутной Варваре, молча закивали ему в ответ
  головами. Но, так как ни один из них не захотел навлечь на себя беду, то
  никто не осмелился произнести вслух имя ведьмы.
  - Отблагодарила она тебя, сокол мой ясный, за твою к ней любовь и ласку! -
  воскликнула догадавшаяся, что пришел ее черед, Агафена и, вызывающе
  выставив вперед свои тугие груди, окинула недовольным взглядом своих
  возможных соперниц. Но, так как ни одна из них не заявила своих прав на
  Игната, то она, успокоившись, ласково проговорила нежным голосочком:
  - Игнатушка, ты, поди, притомился, милый? Давай, я отведу тебя на
  кроватку, и ничего больше не бойся. Уж я-то сумею отгородить тебя от этой
  проклятой ведьмы.
   Надломленный выпавшими сегодня на его долю испытаниями Игнат не
  сопротивлялся. И вся сияющая от счастья Агафена, осторожно поддерживая
  под ручку, повела его к полатям. Обменявшие понимающими взглядами
  мужики и бабы потихонечку вышли из избы на улицу. А постелившая Игнату
  мягкую постельку Агафена прилегла и сама возле своего сизого голубочка и
  уже до самого рассвета целовала и успокаивала страдальца, втайне радуясь
  так неожиданно привалившему ей женскому счастью. Теперь-то уж пусть
  даже гром с ясных небес выстрелит у нее под окошком - она его не услышит.
  Она сейчас видит только одного своего Игната и слышит только учащенно
  забившееся в ответ на его ласки свое ретивое сердечко.
   Еще немного посплетничав об оставшейся с Игнатом Агафене, мужики, с
  неудовольствием покосившись на потемневшие небеса, уже только
  собрались расходиться по домам, но, увидев вбежавшего но улице своего
  старосту, поспешили за ним вслед. Не отзывающийся на оклики своих
  односельчан староста добежал до встречающей его с распростертыми руками
  своей жены и, уткнувшись лицом в подол ее сарафана, забился в беззвучных
  рыданиях. При виде его разорванной в клочья со свежими бурыми пятнами
  крови одежды, даже самые бесстрашные мужики оробели. Ибо еще никому
  из них не доводилось видеть своего старосту таким жалким и несчастным. И
  уже на своем личном опыте хорошо зная почем в этой жизни фунт лихо,
  окружившие его мужики догадывались, что такое могло с ним случиться.
  Ласковые поглаживания своей любимой жены и искренне сочувствующие
  ему взгляды односельчан помогли старосте понемногу отойти от только что
  пережитого им ужаса. Немного оживившись, он первым делом уточнил, не
  прибегал ли в деревню его конь и, получив утвердительный ответ, пришел в
  себя окончательно и начал рассказывать мужикам и бабам обо всех своих
  сегодняшних приключениях. А внимательно слушающие его мужики в
  недоумении только озадаченно почесывали свои и без того плешивые
  затылки.
  - И надо же появиться в наших лесах оборотню, - озабоченно подумал при
  этом каждый из них, - теперь-то уж мало кто решиться ездить в лес в
  одиночку даже по острой необходимости, а не то, чтобы еще безо всякой на
  то нужды по нему прогуливаться.
   В сегодняшнюю ночь они разошлись по своим избам довольно поздно, но и
  дома они еще долго ворочались на своих полатях без сна, высказывая
  терпеливо выслушивающих их своим женам всевозможные догадки насчет
  перенасыщенного невероятными событиями сегодняшнего вечера. Да и с кем
  еще темному забитому в беспросветной нужде мужику можно поделиться и
  посоветоваться? Где его еще так внимательно выслушают и непритворно
  подивятся его умом и рассудительностью? Только дома и только со своею
  женою.
  - Кукареку - у! - в третий раз вскричал в какой-то ближайшей от топи деревне
  громогласно оповестивший на весь белый свет, что царство тьмы, наконец-
  то, отступило перед наступившим по всей земле утренним рассветом петух.
  И давно уже его дожидающийся бес сразу же занял полагающее ему на
  утреннем сборе местной нечисти председательское место. А при виде только
  что вышедшего из леса унылого лешего с расстроенной кикиморой он, уже
  зная от водяного обо всех их ночных переживаниях, сочувственно им
  улыбнулся.
  - Не печальтесь, друзья мои, - попытался он их хоть немного приободрить, -
  вашей вины в том, что запутавшийся в лесу грибник сумел ускользнуть от
  вас сегодняшней ночью, нет. Я же со своей стороны хочу отметить, что все
  это время вы, мои дорогие, были на высоте и являли собою для всех нас
  пример в исполнении своего долга перед нашим могущественным
  повелителем.
   Услышав лестную для них от своего предводителя похвалу, леший с
  кикиморой немного приободрились, и горделиво приподняли вверх свои
  уродливые мордашки.
  - Это не наша ли долгожданная шибианка подлетает!? - перебил уже только
  намеревавшегося объявить их утреннее сборище открытым беса первым
  заметивший в небесах ее уродливый силуэт водяной.
   Всполошившаяся нечисть возбужденно загомонила и, приложив свои
  нечистые лапы к глазам, внимательно всмотрелись в голубеющие над ними
  чистые небеса. Замелькавшее на горизонте небольшое пятнышко по мере
  приближения к ним потихонечку увеличивалось и, вскоре, они все признали
  в нем летящую к ним в гости шибианку.
  - Она! Это она! - прокричали обрадовавшиеся нежданному гостю нечистые. -
  Это она, наша дорогая Холида летит на свои сборы! И как всегда не забыла о
  нас, своих самых лучших друзьях!
  - Она все-таки прилетела, - еле слышно прошептал вспомнивший свой
  недавний разговор с сатаною бес, из которого он твердо для себя уяснил, что
  этот прилет соскучившейся в пути шибианки почему-то очень важен для его
  господина. И тут же повторил вслух сказанные тогда сатаною ему слова,
  чтобы ненароком ничего не перепутать.
  - Голова! - восхитился своим все заранее предусматривающим сатаною бес, и
  тут же, испуганно ойкнув, прикусил свой язык. Но, слава тьме, загалдевшие
  нечистые не услышали или просто не обратили внимание на его возглас.
  - Друзья мои! - громко пролаял потребовавший их внимание бес. - Мы
  сегодня не будем обсуждать наши дела до тех пор, пока не примем и не
  проводим нашу дорогую подругу. А прямо сейчас я предлагаю вам воздать
  хвалу ведущему всех нас тернистой дорогою к торжеству тьмы нашему
  грозному всемогущему повелителю.
   Мгновенно примолкшие нечистые повскакали с мест и, выбросив правую
  лапу или руку вверх, застыли в почтительном внимании.
   Нелегко, ох, как трудно быть в земном мире нечистым! Сколько ума,
  хитрости и смекалки требует от нечистого его переполненная коварным
  лицемерием неблагодарная во славу тьмы так называемая деятельность!
  Сколько времени затратит, сколько пота прольет нечистый, пока в его сети
  не попадется хоть какая-нибудь жалкая заблудшая человеческая душа! Но
  это еще, как говорится, полдела, а, сколько еще такой дорогой и дефицитной
  по нынешним временам коварной энергии истратит нечистый на эту душу,
  пока она уже окончательно не запутается в его силках. Гонимый и
  проклинаемый во всем христианском мире, мечется он, как угорелый, между
  людьми, зачастую пробираясь к их душам даже через намного меньшие чем
  игольчатое ушко щелочки. И сколько еще волос лишается порою бедная
  голова нечистого особенно после нелегких бесконечных раздумий и
  прикидок, как лучше и с какой именно стороны подойти ему к намеченной
  жертве! Сколько горечи от неудачи приходится ему иногда испивать в конце
  самой, как ему казалось, удачно начатой работы! Но, несмотря ни на что, ни
  один нечистый никогда не грешит перед своим господином
  разочарованиями, и никогда не усомнится в необходимости его во славу
  тьмы деятельности. Ибо каждый нечистый непоколебимо уверен, что недалек
  тот день, когда полоса подталкивающих его на эти недостойные сомнения
  неудач для него обязательно окончится. И что именно тогда он полностью
  насладится вполне им заслуженным покоем в воцарившемся по всей земле
  царстве тьмы. При этом он даже и не сомневается, что густо посеянные им в
  умах людей зернышки зла в скором времени прорастут. И тогда уже из
  взошедших из них буйных всходов скоро заколосится по всей земле во славу
  тьмы повсеместно творимое этими смертными людьми зло. Основываясь на
  этой своей непоколебимой уверенности, нечистый никогда не сомневается,
  что, несмотря на многочисленные жертвы со стороны тьмы и порою уже
  просто нестерпимую горечь от неудач, с каждым последующим годом среди
  людей все шириться и множится круг сторонников тьмы. И, что в тяжелой
  бескомпромиссной борьбе с размягчающим человеческое тело и
  укрепляющем людские души добром идеи зла, коварства и тьмы, пусть пока
  еще не так уж и быстро, как хотелось бы нечистым, но все же начинают
  одерживать верх. И что недалек тот день, как заверил их всех на
  прошлогоднем шабаше сам сатана, когда насаждаемые ими по всей земле
  идеи тьмы найдут живой оклик в сердце каждого живущего на земле
  человека. И ждать его им, согласно его пророчеству, придется не так уж и
  долго: всего лишь каких-то там несколько тысячелетий. Ибо только тогда
  нечистые смогут, в конце концов, вскружить головы своим многочисленным
  среди людей сторонникам сладостным дурманом насилия. Ибо только при
  таких непременных условиях и сложатся на земле все необходимые
  предпосылки, чтобы идеи зла и тьмы победили на ней уже полностью и
  окончательно. Ибо только тогда объединенная общими стремлениями с
  большинством живущих на земле людей нечисть сможет нанести самый
  сокрушительный удар по уже насквозь прогнившему и уже больше не
  олицетворяющему собою идеи добра и справедливости лицемерному
  христианскому миру. Окрепшая и возмужавшая за бесчисленные годы
  невзгод и лишений нечисть, проявляя невиданный доселе героизм и воистину
  титанические усилия, только тогда сможет повернуть на свою сторону все,
  безо всякого там исключения, сердца этих жалких порочных смертных
  людей. Знаменуя тем самым, долгожданное наступление во всем мире
  темного для всей нечисти земного ада. Темного ада, потому что во время его
  наступления день станет ночью, а все белое непременно перекраситься в
  темные цвета. Но пока что нечисти следует запастись воистину адским
  терпением, чтобы с успехом пройти этот предстоящий силам зла и тьмы
  нелегкий тернистый путь. И все эти предсказание сатаны непременно
  сбудутся. Ибо каждый, даже самый последний нечистый, делает и будет
  продолжать делать все от него зависящее во имя скорейшего наступления
  этого темного для всей нечисти будущего и долгожданной гармонии для
  всемогущего на земле зла.
  - Спасибо, друзья! - опустив свою лапу, пролаял бес. - А сейчас можете
  устраивать теплую дружескую встречу для нашей горячо всеми нами
  любимой шибианке.
   Подлетевшая к затерявшемуся в болоте островку Холида еще немного для
  верности над ним покружила и, расправив свои крылья в стороны, мягко
  опустилась к нетерпеливо ее поджидающей местной нечисти. С легкостью
  возбуждающие сами себя нечистые встретили ее сладкими ухмылками, и
  каждый из них старался, как можно ласковей к ней прикоснуться. При этом,
  непременно выражая ей свое восхищение, как ее внешностью, так и самим ее
  появлением среди них. А вполне искренне обрадованная встречею с ними
  Холида лишь смущенно всем улыбалась, и не сводила глаз с так ей всегда
  нравившихся их безобразных мордашек.
  - Ты всегда приносишь нам всем с собою много радости, дорогая Холида, -
  мягким вкрадчивым голосом проговорил от имени всех нечистых
  встречающий ее бес. - И как жаль, что мгновения нашей встречи пролетают
  слишком быстро. Ведь нам потом снова придется дожидаться очередной
  встречи с дорогой нам шибианкою целый долгий год.
   Галантно склонившийся перед нею бес подхватил польщенную оказанным
  ей приемом шибианку под руку и усадил ее рядом с собою.
  - Вот это настоящие друзья! - искренне восхищаясь приветливо ей
  улыбающейся нечистью, подумала Холида. - И мне с ними всегда так хорошо
  и приятно, как ни с кем больше.
   Если в отношениях с людьми ей приходилось скрывать свою истинную
  сущность, а у постоянно занятых своими личными проблемами и заботами
  остальных шибианок не было охоты уделять ее скромной особе слишком
  много внимания, то привыкшая к обольщению человека нечисть старалась
  вовсю, чтобы ей понравиться. И, пока еще не зная истинной цены их
  приветливых улыбок, Холида принимала для себя их показную радость при
  встрече с нею за чистую монету. Она даже и подумать не могла, что эти
  сейчас так мило ей улыбающиеся мордашки при удобном случае продадут ее
  с потрохами, не испытывая при этом ни стыда и ни угрызения совести. И
  поделом. Кто имеет дело с нечистью и не хочет быть ею обманутым, вначале
  должен глубоко уяснить для себя ее природу и предназначение.
  - Со сбором тебя, сестрица, - наперебой поздравляли ее нечистые.
  - Ну, хватит, друзья, - остановил их излияния бес, - наша дорогая гостья
  устала с дороги и в первую очередь нуждается в приятной дружеской беседе.
   Поскакавшие со своих мест нечистые снова расселись вокруг горящего
  костра, и потекла между ними вполне обычная при встрече давно не
  видевших друг друга старых друзей неторопливая беседа. Холиде было
  приятно ощущать себя в центре внимания, и она, всматриваясь, а их
  озаренные радостью неожиданной с нею встречи мордашки, тихо восклицала
  про себя:
  - И какие же они все милые!? И как же им здесь всем вместе хорошо!? Я и
  сама хотела бы остаться с ними навсегда!
   Как и все люди, Холида часто заблуждалась в оценках происходящего
  вокруг нее, принимая желаемое за действительное. И сейчас она вполне
  искренне радовалась, что не поленилась заскочить проведать так сильно
  соскучившихся по ней своих друзей. После недолгих всегда предваряющих
  начало каждой непринужденной беседы расспросов о личном самочувствии,
  они начали делиться друг с дружкою всем происходившим с ними, по их
  мнению, за истекший год особо примечательным и достойным того, чтобы
  поделиться им со своими друзьями. В завязавшейся между ними приятной
  дружеской беседе простодушная Холида даже и не заметила, как выложила
  перед ними все свои самые сокровенные в последние время размышление о
  том, как сделать шибианкам свое унылое существование еще более
  интереснее и содержательнее. Но в отличие от самой Холиды внимательно
  выслушавшие ее нечистые не увидели в их осуществлении неразрешимых
  проблем.
  - Если уважаемая Холида согласна выслушать мое мнение по этому
  беспокоящему ее вопросу, - скромно заметил ей бес, - то я бы ей посоветовал
  к кому обратиться за помощью для скорейшего претворения в жизнь всех ее
  самых сокровенных замыслов.
  - Мое предчувствие меня не обмануло! - вскрикнула про себя вздрогнувшая
  от неожиданности услышать от беса такое Холида. - Я всегда знала, что хоть
  кто-нибудь, но обязательно подскажет мне, как осуществить задуманное
  мною.
   И она, не без труда справившись с охватившим ее при этом волнением,
  сразу же поинтересовалась у угодливо ей ухмыляющегося беса, к кому
  именно ей следует обращаться с подобною просьбою.
  - Я бы посоветовал нашей дорогой гостье обратиться за помощью к недавно
  поселившемуся неподалеку от нас знаменитому волшебнику, - не задержался
  с ответом только и ждавший от нее подобного вопроса бес. - Ибо только ему
  одному по силам, в чем я не сомневаюсь, разрешить все одолевающие нашей
  гостьей сомнения и исполнить все ее пожелания.
  - Этот ваш волшебник и на самом деле такой всемогущий? - переспросила
  засомневавшаяся в его словах Холида.
   И снисходительно закивавшие ей в ответ головами нечистые тут же
  наперебой начали расхваливать ей колдуна в надежде, что хоть кто-нибудь,
  но обязательно расскажет ему об их отзывах, о его колдовской силе и
  могуществе. А внимательно слушающая их Холида потихонечку и сама
  начала проникаться уверенностью, что только этот так расхваливаемый ей ее
  друзьями волшебник и сможет помочь ей при претворении в жизнь своего
  замысла.
  - Тогда я должна извиниться перед своими друзьями и поспешить к нему с
  просьбою помочь мне осуществить свое самое заветное желание, -
  проговорила Холида и, торопливо распрощавшись с сожалеющей о
  вынужденном расставании местной нечистью, улетела в указанном ей
  направлении.
   Встревоженная еще со вчерашнего вечера проснувшаяся, как и всегда, рано
  утром деревня снова зашумела и загомонила, как потревоженный пчелиный
  улей. Особенно разговорчивые в это утро бабы не торопились от колодцев по
  своим давно уже настойчиво требующих их внимание к себе делам, а
  подолгу стояли возле них, обсуждая со своими соседками ночные события.
  Да, и сами мужики тоже не спешили расходиться при случайных встречах с
  соседом, ссылаясь на неотложные дела. И среди этого всеобщего
  возбуждения лишь одна жена заблудившегося вчера в лесу грибника молча
  стояла за околицей деревни со своими малолетними детьми и не отводила
  своих покрасневших после бессонной ночи глаз с опушки леса. Словно
  умоляя своими раз от раза скатывающимися по ее впалым щекам горькими
  бабьими слезами всемогущие небесные силы, вернуть ей мужа и не оставлять
  ее маленьких детишек сиротами. И тоже не спавшие всю сегодняшнюю
  ноченьку его дети, горестно опустив свои вихрастые головки, молча
  теребили маленькими ручками подолы своих длинных полотняных рубах.
  Поглядывающие в их сторону односельчане только тяжело вздыхали, а
  самые из них жалостливые и сердобольные тут же, вознамерившись
  отравиться на поиски затерявшегося в лесу мужика, начали расспрашивать
  вчерашних грибников, где и когда они видели его в последний раз.
  - Родимый, ты не позволил себе пропасть в этом темном лесу! Ты
  возвращаешься к своей любящей тебя жене и к своим малолетним детям! -
  радостно выкрикнула при виде выходящего из леса своего мужа измученная
  все это время одолевающими ее сомнениями об его участи жена и, не чуя под
  собою ног, побежала к нему навстречу. Подбежав к остановившемуся
  мужику, она, бросившись к нему на шею, громко, по-бабьи, завыла на его
  груди. А обрадованные его возвращением дети с не менее громкими
  ликующими возгласами. - Папа вернулся! Наш папа вернулся! - повисли у
  него на руках.
   Растроганный встречею своих родных муж крепко обнял жену и погладил
  своих детей по их вихрастым головкам.
  - Полно.... Полно уж.... Как видите, со мной ничего такого страшного не
  случилось. Я вернулся к вам живым и невредимым, - виновато пробормотал
  он и в окружении своих домашних вошел в деревню.
   Заполучившая своего любимого мужа живым и здоровым его неутешная
  жена мгновенно успокоилась и начала по дороге посвящать его во все
  растревожившие их деревню ночные события. А сбежавшиеся к ним
  односельчане потребовали и от него самого подробного рассказа о своих
  ночных мытарствах.
  - Ох, и натерпелся же я этой ноченькою страху- то, люди добрые! - устало
  буркнул им в ответ нахмурившийся мужик и, дождавшись пока односельчане
  не рассядутся на лежащих возле его избы камнях, начал рассказывать
  внимательно слушающим его мужикам и бабам о путавших его по болоту
  загадочных голосах. - Сначала они были похожи на голоса встретившихся
  мне при входе в лес грибников, а уже потом, когда они начали уже
  заманивать меня в топи, то и на оклики как будто искавших меня в лесу
  жены и детей, - говорил рассказывающий о своем ночном кошмаре мужик.
  - Это тебя, родимый, путал по лесу сам его хозяин, леший, - отозвались на
  его слова видавшие в своей жизни многое старики. - Из всех живых существ
  в лесу только он один может так мастерски подражать голосам близких и
  родных заблудившегося человека.
  - Я и сам тогда тоже на него подумал, - проговорил согласно кивнувший им в
  ответ головою мужик и начал рассказывать о поджидающем его в топях, куда
  вывели его уводившее его в самую глушь голоса, похожее на водяного
  чудовище. - Если бы я попал в его лапы, то мне уже больше белого света не
  видать, - с вымученной улыбкою проговорил в самом конце своего рассказа
  не сомневающийся, что он тогда был на волосок от смерти, мужик.
   Не забыл он упомянуть и о только что пролетевшем над лесом страшно
  уродливом чудище, а молча вслушивающиеся в его негромкие слова мужики
  в недоумении только разводили руками.
  - Что же могло в сегодняшнюю ночь случиться с нечистью-то, что она так
  взбесилась? - недоумевали про себя тяжело вздыхавшие мужики, - Если она и
  дальше будут вести себя подобным образом, то нам от нее скоро уже житья
  не будет.
  - Они и до сегодняшней ночи все время в деревне шалили, но не так, как
  вчера вечером, - подумал вслух один из мужиков, - раньше-то мы на их
  шалости просто внимания не обращали. А сейчас.... И чем же мы прогневили
  Господа бога нашего, что Он от нас отступился, и позволил нечистым
  безнаказанно над всеми нами издеваться?
  - А может это и есть тот самый ссудный день, о котором предупреждает нас
  святое писание? - высказала первое пришедшее ей в голову объяснение
  перекрестившаяся Ксения и громко заголосила. - Ой, детушки мои родимые,
  что же сейчас будет со всеми вами! Вы же еще и пожить-то вдоволь на этом
  белом свете не успели!
  - Тьфу ты, глупая баба! - поторопился обругать ее староста. - Типун тебе на
  язык!
  - И не надо кричать на нее! Может она и права....В наше время все
  возможно, - поддержала ее Агафена, - ведь раньше-то эта поганая нечисть
  еще никогда не подходила к нашей деревне так близко.
   И еще долго спорили и ругались между собою мужики и бабы, но, в конце
  концов, приняли удовлетворяющее их всех решение: разбудить все еще
  изволившего почивать на мягкой перине попа и пройти вместе с ним вокруг
  деревни крестным ходом.
  - Когда все вокруг пропахнет святым ладаном, - проговорил утвердивший их
  совместное решение староста, - то обеспокоившая нас всех вчера нечисть
  уже даже и близко не осмелится подойти к деревне.
   Согласно закивавшие ему в ответ головами бабы тут же шумной
  говорливою толпою направились к поповскому дому и потребовали от
  встретившей их попадьи немедленно поднять с теплой постельки попа. И
  вскоре они уже все вместе под его руководством начали свое шествие вокруг
  деревни. Впереди всех шел мерно размахивающий дымящимся кадилом сам
  поп, а позади него с нестройными песнопениями шагали все остальные
  мужики и бабы. Обойдя вокруг деревни и обкурив святым ладаном все
  мужицкие избы, участвующая в крестном ходе толпа вошла в церковь. И до
  обеда усердно молили там отступившегося от них вчерашним вечером
  Господа бога смилостивиться над ними и простить им все их вольные и
  невольные прегрешения. Полностью очистившись святой молитвою от
  недостойных уважающего себя христианина изредка обуревающих и у них
  помыслов и желаний, мужики и бабы выходили из церкви уже совершенно
  спокойными и умиротворенными. Они уже больше не сомневались, что
  услышавший их мольбу Господь бог не только не оставит их в своих
  милостях, но и обязательно отгонит от их деревни так сильно им вчера
  досадившую распоясавшуюся нечисть. Однако, несмотря ни на что,
  ворчливые старики еще долго выговаривали непутевой, по их мнению,
  молодежи, посещающей гулянье и посиделки охотнее, чем божью церковь:
  - Не накличьте на всех нам беду! Никогда не забывайте о той страшной ночи,
  когда, пользуясь ослаблением нашей веры в Господа бога, нечисть сумела
  прорваться в нашу деревню! Будьте непоколебимо крепкими в своей
  православной вере!
   Русский мужик отличается от всех прочих людей и народностей не только
  одним своим безрассудным буйством, но и предусмотрительною
  осторожностью. И только поэтому Варвара в ту памятную для всех ее
  односельчан ночь существенного для себя урона не понесла. И в ее
  отношениях с ними все оставалось по-прежнему. Никто из мужиков и баб не
  хотел для себя лишних неприятностей, а поэтому ее имя в эту ночь
  благоразумно помалкивающими односельчанами не упоминалась. В одном
  только могла упрекнуть Варвара своих односельчан: ей пришлось из-за
  пропитавшего всю деревню густого запаха ладана провести в лесу и еще
  следующую ночь. Но ее скотинка все это время не стояла не поенной и не
  кормленной. Сердобольные деревенские бабы, хорошо для себя осознавая,
  что ее бедные животные ни в чем перед ними не виноваты, облегчили им
  страдания.
  - Кажется, все прошло по заранее продуманному моим повелителем
  сценарию. Он должен быть мною доволен, - еле слышно прошептал
  вздохнувший с облегчением бес, не отводя взгляда от улетающей к
  расположившимся неподалеку высоким горам Холиды. А та с каждым
  очередным мгновением становилась все меньше и меньше, пока не
  превратилась для провожающего ее взглядом беса в маленькую точку на
  ослепительно сияющем в ярком солнечном освещении голубом небосклоне, а
  скоро и вовсе исчезла. Бес протер лапою свой вспотевший лоб и повернулся
  к терпеливо поджидающей его дальнейших указаний нечисти.
  - Что ж, друзья, пришла пора и нам вплотную заняться своими делами, - тихо
  проговорил он, открывая их утреннее совещание.
   Первой с общим обзором складывающейся в их округе обстановки
  выступила специально обученная этому делу сова. Облетая все окрестные
  деревни в вечернее и ночное время, она собирала самые свежие сведения о
  том, чем занимались все это время проживающие в них мужики и бабы. Ее
  информация не только позволяла нечистым узнавать реакцию местных
  жителей на их постоянные против них шалости, но и скоординировать свою
  совместную в этом направлении деятельность. И так как легко возбудимой
  нечисти все время хотелось как можно скорее узнать о результативности
  откалываемых ими в свое так сказать рабочее время номеров, то все они с
  жадным нетерпением дожидались ее перед ними выступления, и всегда
  выслушивали ее с самым пристальным вниманием. А сама уже давно
  занявшая свое место на суку росшего поблизости деревца сова все это время
  нервничала и с неудовольствием смотрела на обхаживающую шибианку
  нечисть. Но, наконец-то, дождавшись и своего часа, она торопливо
  пересказала нечистым все, что ей удалось подслушать сегодняшней ночью.
  Узнав, что их ночные похождения ввергли в смертный ужас уже даже и
  самых неподдающихся в обычных условиях страху твердокожих мужиков,
  нечисть возликовала. И только одна переживающая за свое положение в
  деревне Варвара недовольно нахмурилась и забросала сову беспокоившими
  ее вопросами.
  - Упоминалась ли мужиками и бабами в это время мое имя, любезная сова? -
  с плохо скрытым в голосе страхом уточнила она.
  - Я этого не слышала, - коротко отрезала недовольная тем, что ей приходится
  терять из-за их нерасторопности часы своего дневного отдыха, сова.
  - Не пытались ли мужики и бабы ворваться в мою избу или ее поджечь? -
  продолжала свои уточнения обеспокоенная Варвара.
  - К твоей избе, уважаемая, никто не подходил, - недовольно буркнула в ответ
  раздраженная ее вопросами сова и улетела.
   Она и так уже задержалась, а вечером ей снова надо быть на своем посту.
  Желающая узнать о том, что происходило в деревне, как можно больше
  Варвара возмутилась ее поведением. Но, так как сразу же, после отлета совы,
  к ним подлетела черная ворона - их второй лазутчик среди людей, то
  жаждущие скорее узнать, о чем сейчас разговаривают в деревне мужики и
  бабы нечистые не обратили на ее возмущение никакого внимания. Все утро
  кружившая над указанною ей совою деревнею ворона, рассказывая о
  происходивших в ней событиях, полностью удовлетворила уже распиравшее
  всю нечисть изнутри любопытство. Она никуда не спешила, а поэтому,
  будучи более разговорчивой, чем сова, сумела успокоить своими ответами
  даже волновавшуюся об отношениях лично к ней своих односельчан
  Варвару. И та на радостях, что в деревне все это время не было сказано о ней
  ни одного худого слова, и что ей там пока что ничего не угрожает, даже
  позабыла о совсем недавно нагрубившей ей сове. Внимательно выслушав
  рассказ вороны о том, что происходит в подверженной их нападению
  деревне, оживившаяся нечисть радостно загомонила, и даже сумрачный
  оборотень довольно заулыбался. Ибо, как оказалось, его неудача на самом-то
  деле вовсе не была неудачею. Она так удачно вписалась во вчерашние
  события, что и он сейчас в глазах своих друзей выглядел самым настоящим
  героем. Развеселившаяся нечисть, громко восклицая и перебивая друг друга,
  делилась впечатлениями от своих вчерашних приключений, и с вполне
  понятным для них беспокойством поглядывая на пока что упорно
  сохраняющего свое молчание беса. Им всем не терпелось услышать оценку
  своего предводителя об их вчерашнем коллективном творчестве. А
  прекрасно понимающий их глубоко ранимые натуры бес не спешил
  высказывать вслух свое мнение об их вчерашних приключениях. И уже
  только тогда, когда в бросаемых на него их взглядах начало явственно им
  ощущаться, кроме овладевшего ими всеми беспокойства, уже даже и
  небольшое раздражение, поднявшийся со своего места бес начал уже давно
  заготовленную им для подобного случая речь:
  - Уважаемые друзья! Я рад, что во всех нас глубоко запали слова нашего
  могущественного безжалостного к нам и к себе повелителя о сотрудничестве
  и взаимопомощи в нашей благородной во славу тьмы деятельности! И вот мы
  все сегодня пожинаем взращенный на этой основе свой первый успех. И
  пусть мы к сегодняшней ночи заранее не готовились. В эту ночь, как и
  всегда, мы все просто добросовестно выполняли свои обязанности перед
  нечистою силою. Но слепой случай сделал так, что все наши в этом
  направлении усилия были направлены против мужиков и баб из одной и той
  же деревни. И еще одна независящая от нас причина обусловила наш
  сегодняшний успех: мы вчерашним вечером и в течение сегодняшней ночи
  напугали самых уважаемых и пользующихся абсолютным доверием среди
  мужиков и баб людей. Напугали именно тех, кому верят, и чьим рассказам о
  внушаемом нами в живых смертных людей ужасе поверила вся деревня. И
  только поэтому результаты всех наших общих усилий превзошли даже самые
  смелые от нас ожидания нашего повелителя. Мы сегодняшней ночью сумели
  посеять в их трусливых сердцах такой страх, что они уже не смеют над ним
  больше иронизировать. В эту ночь нас удалось вдребезги разбить до этого
  еще никогда нами непробиваемую их непоколебимую веру во всесилие
  своего Господа бога, и в то, что Он защитит их от наших происков, спасет их
  от нас. И поэтому они сейчас, после устроенного нами им ночного кошмара,
  уже станут намного восприимчивее к нашим вполне обычным над ними
  подшучиваниям. А охватывающий их жалкие трусливые души дикий ужас,
  которым мы будем их постоянно напитывать, и бессилия их святынь перед
  нами, заставит их со временем, отказавшись от своих ложных представлений
  о мироздании, покориться перед бессмертными идеями тьмы. Я поздравляю
  вас, друзья мои, с первым успехом и хочу выразить каждому из вас свое
  удовлетворение всей вашею вчерашней совместною работаю. Ибо эта наша
  сегодняшняя маленькая победа, после многих столетий лишений и неудач,
  поможет нам еще больше укрепить нашу волю и нашу ничем непоколебимую
  веру в конечное торжество идей тьмы над их слепой верою в силу добра и
  справедливости. Это их добро и справедливость никогда не восторжествуют
  по всей земле, пока существуем мы! А мы по прогнозам нашего повелителя
  будем существовать вечно! И не только потому, что мы вооружены
  всепобеждающими идеями тьмы, а только потому, что наши знания и умения
  делают нас сильными и более приспособленными к жизни на этой земле, чем
  их расслабляющее им души добро и справедливость! Это их добро и
  справедливость в земных условиях обречены на вымирание! Не выдерживая
  с идеями тьмы жесточайшей конкуренции, они будут вынуждены уступать
  место под солнцем коварству, насилию и злу. Умудрившись заложить в их
  знамена, под которыми они и объявляют всем нам смертельную войну,
  столько замешанных на корысти наших бессмертных идей, что мы уже ни в
  коем случае не можем потерпеть от них поражения. Потому что, даже их как
  бы видимая над нами победа будет означать для всех живущих на земле
  людей ни что иное, как еще большее укрепление наших позиций в их
  насквозь лживых трусливых сердцах. Ибо именно так и было всегда вплоть
  до сегодняшней ночи, ибо именно так, а не иначе, и будет всегда, даже в
  самом необозримом будущем. Повеселятся, немного порадуются эти
  смертные люди как бы одержанной над нами победою, а на поверку выходит,
  что они еще больше погрязли в специально расставленных нами для них
  силках. И я сейчас, дорогие мои друзья, с гордостью заявляю, что мне очень
  повезло быть предводителем такой нечисти, которой не нужно особых
  указаний. Каждый из вас доказал этой ночью, что все мы возложенные на нас
  самим сатаною обязанности ставим превыше всего. Я всегда говорил, и
  всегда буду говорить об этом во всех доносах самому сатане, что вы, мои
  лучшие друзья, достойны особого к себе внимания темнейшего. Но это для
  нас не главное. К нашей чести мы еще никогда не работали ради наград или
  ради хоть каких-нибудь презренных благ, а только по велению своих
  пылающих лютой ненавистью к нашим извечным врагам сердец. Мы пока
  что не обладаем достаточными силами, чтобы в одно и то же время навести
  такой же ужас во всех деревнях нашего округа, Да и вряд ли стоит нам, на
  нынешнем этапе борьбы, слишком сильно заострять на себе внимание людей.
  Но удерживать то, что уже потом и кровью отбито у сил добра и
  справедливости мы обязаны.
   Для этого я и хочу предложить вам, дорогие мои друзья, в следующий раз,
  воспользовавшись советом нашего мудрого повелителя, сконцентрировать
  все наши совместные усилия уже не на местных жителях, а на ком-либо из
  приезжих. Почему именно на заезжем человеке? А потому, друзья, как мудро
  заметил на предыдущем шабаше наш повелитель, что у этого заглянувшего в
  наши края человека в незнакомой ему местности восприятие необычного и в
  особенности страшного обострено до предела. Потому, что нам не следует
  забывать об осторожности и всегда быть более дальновидными и немного
  предусмотрительными. Нам пока что не следует доводить этих смертных
  людей до опасной черты, когда они сообща выступят против нас. Это, друзья
  мои, пока что не в наших интересах. Во всяком деле и в особенности в таком,
  как наше, всегда остро необходимо чувство меры. А к заезжему человеку в
  чужой незнакомой ему местности, как всегда, более пристальное внимание
  со стороны местных жителей. И его рассказы о пережитом ужасе намного
  больше подогреют восприятие страха у местных людей, чем рассказы своих.
  Поэтому-то, я и хочу предложить вам поговорить об этом более подробно на
  нашей сегодняшней встрече. И не просто поговорить, а обсудить все до
  мельчайших подробностей, чтобы первая же подвернувшаяся нам оказия не
  застала нас врасплох. Чтобы мы всегда были в постоянной готовности еще
  раз доказать свою верность и готовность к самопожертвованию во имя
  торжества над всей землею всепобеждающей тьмы. И пусть вечная слава
  нашего повелителя просветлит сегодня наши умы на славные темные дела!
  Да скроется солнце, да здравствует тьма! - с апломбом закончил бес свою
  непривычно для него длинную речь.
  - Да здравствует тьма! - завопила повскакавшая со своих мест нечисть и уже
  более тихо зловеще продолжило. - Да скроется солнце!
   Нечистым всегда свойственно увлекаться и почти мгновенно принимать все
  подносимое им на блюдечке их предводителями, как говорится, до
  самозабвения. И на этот раз тоже польщенные похвалою беса они уже
  подняли такой невообразимый шум и гам, что нормальный человек в
  подобных условиях просто сошел бы с ума. А они в этом поднятом ими
  самом настоящем бедламе ощущали себя не только уверенно, но и даже
  вполне привольно. Воспользовавшись предоставленной им возможностью не
  только выставить напоказ свой ум и рассудительность, но и блеснуть перед
  бесом своей сообразительностью, они, старательно перекрикивая друг друга,
  пытались отстоять именно свою точку зрения на ту или иную стоящую перед
  ними проблему. И всякий раз недовольно кривились, когда прилетающая с
  докладом о последних событиях в деревне ворона заставляла их на короткое
  время откладывать свои упражнения в едких насмешках и подколках друг
  друга. Однако после ее отлета, все эти их порою доходящие до ожесточения
  споры мгновенно возобновлялись. Каждый из них, изо всех своих сил
  стараясь показать себя с лучшей стороны, то и дело выставлял на всеобщее
  обсуждение свою изворотливую хитрость, смекалку и коварство при
  обыгрывании самых сложных, запутанных и непредсказуемых по своим
  последствиям ситуаций. Предложения одно другого заманчивей сыпались из
  них, как из рога изобилия. И тут же вдребезги разбивались о возражения
  страстно желающих, чтобы, в конце концов, было принято высказанное
  лично ими. Так что, прошло еще немало времени пока в этой разноголосице
  нечисти все же удалось состряпать более-менее подходящий им план их
  совместных действий на случай неожиданного появления в их округе чужого
  человека. Но когда дело дошло до распределения между ними обязанностей,
  то они совсем уж неожиданно застряли на, казалось бы, какой-то там
  незначительной мелочи. При всей своей хитроумности, они никак не могли
  придумать для себя надежного способа оповещения всех нечистых при
  объявлении в округе достойной их внимания жертвы. Для них этот на первый
  взгляд простой вопрос оказался еще совсем сырым, до конца ими еще не
  отработанным, а главное не проверенным многовековой практикой. Они в
  своей повседневной деятельности во славу тьмы всегда пользовались только
  проверенными годами и уже давно согласованными с их идеями приемами и
  методами работы. Излишняя инициатива всегда считалась среди них не
  только вредною, но и опасною, а поэтому проявлять ее решались только одни
  самые отчаянные и бесшабашные. Решались только те, кому уже до чертиков
  надоело их бесконечное существование или совсем осточертело их постылое
  беспросветное прозябание в какой-нибудь глухомани. Ибо в случае неудачи
  посмевшего переступить через эту запретную для всех остальных черту
  нечистого мгновенно настигала вполне им заслеженная кара, а также
  всеобщее презрение всей остальной нечисти. Оказываться в подобном не
  очень-то завидном положении никто из нечистых, конечно же, не захотел. А
  поэтому смущенно примолкшие нечистые, забросав друг друга
  вопрошающими взглядами, со злорадством думали про себя:
  - Пусть уж кто-нибудь другой рискует своим сегодняшним положением, а
  нам еще тихое покойное существование не надоело.
   Образовавшаяся в их до этого ожесточенном споре молчаливая неловкая
  пауза затягивалась, но никто из них так и не решался ошарашить всех своих
  друзей тем, что уже завращалось в их изобретательных на всяческие
  ухищрения головах. И кто знает, как бы еще долго они ждали, вдруг, как
  говорится, нежданно-негаданно объявившегося среди способного на самые
  неординарные поступки смельчака, если бы их не выручала ведьма Варвара.
  Пользуясь, своей особой близостью к бесу и его благосклонностью она не
  боялась сболтнуть на подобных сборищах чего-нибудь лишнего.
  - Я предложила бы использовать для этого дела выполняющую наши мелкие
  поручения сову, - вспомнив о ее недавней грубости, не без злорадства
  проговорила она. - Я не сомневаюсь, что она с легкостью справится с таким
  несложным поручением.
   И нечисть снова прорвало, как притихший на время вулкан. Радуясь, что
  они в этом не очень-то приятном для них деле участвовать не будут, они,
  громко выражая находчивой Варваре свое удовлетворение, дружно
  поддержали ее предложение.
  - Очень сообразительная у нас новая ведьма, - приговаривали они друг другу,
  но так, чтобы их услышала Варвара, - не то, что старая была.
   Когда все, не терпящие отлагательства, вопросы были благополучно
  разрешены, а отводимые нечистым утренние часы начинали иссекать,
  каждый из них в свое время, не без сожаления прерывая дружескую беседу,
  убегал в известное только ему одному укромное местечко. И скоро у
  догорающего костра уже оставались только Варвара с Демьяном
  Давыдовичем. Да, и они тоже, еще немного посетовав на не позволяющий им
  приблизиться к деревне ненавистный их нечистым сущностям запах святого
  ладана, скоро забылись в крепком беспробудном сне.
   А между тем восходящее над землею красное солнышко все выше и выше
  поднималось по голубому небосклону, испепеляя своими жаркими лучиками
  всю сотканную нечистою силою за ночь рутину вместе со смердящей
  плесенью. Заглядывая в самые сокровенные уголочки земли, оно мгновенно
  изгоняло оттуда пережидающую там светлый божий денечек нечисть. Те
  злобно шипели ему в ответ и окидывали уже прямо раскалившийся от
  переполняющей его доброты и любви солнечный диск ненавистными
  взглядами. Но, так как ничего с ним поделать не могли, то тут же со злобным
  урчанием уползали в уже самые глухие недоступные даже солнечным лучам
  места. Уползали туда, где, несмотря на заполонившую все затхлую сырость,
  им было намного вольготнее, чем на очищенной солнечным светом от
  скверны остальной части земли. А радостно сияющее на небесах солнышко,
  не торопясь, продолжало все больше и больше насыщать с восторгом
  впитывающую в себя землю добротою и любовью, чтобы уже ничто и никто
  не смог бы помешать освещенному самим Творцом созидательному труду
  человека на земле. Еще не были созданы нечистою силою вырабатывающие
  пропитанный черной сажею дым огромные адские устройства, с помощью
  которых затемнялось солнце, а жаждущая его света земля лишалась его так
  хорошо на ней все исцеляющих лучей. И пока еще труд работающих на земле
  людей не уродовал и не травил свою кормилицу. Благостный освещенный
  утреннею молитвою человеческий труд посвящался только одной
  всемогущей на земле жизни и созидал только для нее одной.
  - Вставайте, люди добрые, - ласково нашептывало всем с небес красное
  солнышко. - Воздайте хвалу Творцу за очищение вместе с моим
  восхождением земли от скверны и от нечистых козней. Вставайте и
  работайте ради бессмертия жизни на Святой земле русской.
   Что не говори, а поселившийся в нескольких часах лета от места сборища
  местной нечисти знаменитый волшебник, или попросту колдун, обладал
  несколько странным совершенно не поддающимся простой житейской
  логике характером. Эта его удивляющая летящую к нему сейчас Холиду
  странность определялась, прежде всего, в том, что колдун решил поселиться
  в таком труднодоступном для посещения его нуждающимися в его услугах
  людьми месте. И Холида, вглядываясь сверху вниз в мелькающие под нею
  крутые скалы, только укоризненно качала головою. С равнины до пещеры
  колдуна можно было добраться только пешком по узкой, бегущей по самому
  краю головокружительных обрывов, тропинке, то и дело, проходя по
  переброшенным через бездонные пропасти шатким ветхим мостикам. Не
  каждый из обычных смертных людей мог бы решится отправиться в такое
  опасное для жизни путешествие, и только очень сильная нужда может
  заставить обладающего отважным сердцем мужественного человека
  решиться на подобное с его стороны безумство. Однако эта его до
  странности нелюдимость не только не взволновало, но и даже не
  обеспокоило летящую к нему Холиду. А, совсем наоборот, она еще больше
  убеждала ее в том, что порекомендованный ей нечистыми друзьями
  знаменитый волшебник достоин всяческого уважения и доверия.
  - Этот волшебник, по всей видимости, нарочно подобрал для себя такое
  недоступное для простых смертных людей место, - подумала неустанно
  размахивающая крыльями Холида, - чтобы эти вечно недовольные своей
  жизнью люди не докучали ему своими мелкими никчемными просьбами. Он
  слишком высоко ценит свои знания и умения, чтобы растрачивать их на
  какие-то там мелочные услуги никчемным смертным.
   И так как у нее не было надобности карабкаться по казавшимся ей с высоты
  совершенно неприступным скалам, то она, строго придерживаясь этой
  вьющейся по ним нескончаемой змейкою тропинки, быстро приближалась к
  нужной ей пещере.
   Прикрывающая вход в пещеру колдуна сколоченная из грубо обтесанных
  тонких стволиков дверь была раскрыта настежь, открывая для всеобщего
  обозрения темнеющий в проеме опущенный к низу полог из плотной
  материи. А сама скрывающаяся за ним обширная пещера было разделена
  тоненькими перегородками на четыре неодинаковые по своим размерам
  части. Слева от входа в пещеру для неприхотливого колдуна была
  оборудована небольшая спальня с застеленным коровьими шкурами
  каменным ложем. Следующее за спальнею небольшое помещение колдун
  приспособил под кладовку. В ней он хранил пучки высушенных трав и
  флакончики со всевозможными мазями и настойками. Там же, на специально
  вбитых в трещины скальной породы крюках было развешено используемое
  колдуном только в самых исключительных случаях колдовское убранство, а
  так же краски для окрашивания им своего тела перед началом мерзкого
  колдовства. Однако самым примечательным специально предназначенным
  только для того, чтобы поразить воображение случайно забредшего в это
  поганое место по какой-то своей надобности человека было, конечно же,
  размещенное в задней части пещеры третье помещение. В этом помещении,
  по всему периметру стен которого, а так же по самой его середине, были
  расставлены столы, собственно говоря, и располагался рабочий кабинет
  колдуна. И на всех этих сбитых из плохо обструганных досок столах были
  расставлены большей частью для внушения постороннему наблюдателю
  уважительного трепета к его хозяину, чем по особой на то необходимости,
  всевозможных форм и размеров стеклянные колбы. Из наполненных
  беспрестанно булькающими всевозможных цветов жидкостями колб время
  от времени с негромким присвистом прорывалось наружу небольшое
  количество пара. Накапливаясь под потолком кабинета в виде небольшого
  распространяющего по всей пещере острый сернистый запах облака, этот пар
  потихонечку втягивался в специально пробитое в скальной породе вытяжное
  отверстие. На устроенных над расставленными по периметру стен столами
  полках темнелись в полумраке кабинета заплесневевшими кожаными
  переплетами старинные рукописные книги. И громоздились наваленные
  бесформенными грудами высушенные органы и части тел птиц и животных.
  По увешенным змеиными шкурами углам кабинета были расставлены
  сосуды с могильной землею, с костями мертвецов и с законсервированными
  в лягушечьем жиру человеческими мозгами. И еще много чего другого было
  в этом мрачном кабинете, что часто используют навек связавшие свою
  судьбу с темною нечистою силою так называемые волшебники при своем
  мерзком колдовстве. Короче говоря, в этом кабинете было все необходимое,
  чтобы внушить случайно заглянувшему в него человеку, что его хозяин
  способен на многое, и что невозможно отыскать на земле силу, которая
  смогла бы ему противостоять. Да, и вряд ли станет задумываться об этом
  заглянувший сюда простой смертный человек, которого одни только
  зияющие пустыми глазницами с полок на него человеческие черепа сразу же
  ввергнут в должное трепетное замешательство. А в самом обширном
  расположенном сразу же за пологом помещении колдун принимал своих не
  частых посетителей и отдыхал, обдумывая свои темные думы или замышляя
  какую-нибудь очередную свою нечестивую каверзу. И в этой так называемой
  приемкой колдуна уже, кроме любимого им кресла-качалки, да небольшого
  столика с разложенными на нем гусиными перьями, нескольких стопок
  чистой бумаги и бронзового подсвечника с тремя свечами, больше ничего не
  было. Непосредственно у самого выхода из пещеры был оборудован камин,
  напротив которого и сидел сейчас немолодой мужчина. Засеребрившаяся на
  завязанных сзади красным бантом темных волосах легкая седина его не
  старила, а даже, наоборот, делало его недовольно скривившееся лицо еще
  более моложавым и мужественным. Закутавшись в застегнутый на
  бирюзовую бусинку темно-лиловый плащ, он, облокотившись на поручни
  кресла, напряженно всматривался в стоящий перед ним наполненный какой-
  то маслянистой серебристой жидкостью чан. Сконцентрировав все свое
  внимание не ее тускло отсвечивающей в освещенной свечами пещере
  поверхности, он направленным пучком энергии так сильно взволновал
  маслянистую жидкость, что из нее самопроизвольно начали, как при
  кипении, прорываться воздушные пузырьки. Расплываясь по поверхности
  наполняющей чан жидкости, они по мере своего на ней накопления
  освещались то пепельно-серым, то синим, а то и устрашающе ярко красным
  цветом. И когда эти воздушные пузырьки заполнили собою всю поверхность
  серебристой жидкости, то уже вспыхнули внимательно вглядывающемуся в
  нее мужчине всеми цветами радуги. Удовлетворенно крякнувший при этом
  мужчина позволил себе немного смягчить свое все это время колючее до
  жесткости выражение лица. И устало, откинув голову от засверкавшей по
  всей пещере каким-то на удивление неестественно ярким светом поверхности
  жидкости на спинку кресла, позволил своим глазам немного передохнуть. Но
  не надолго. Ибо по истечению всего лишь каких-то там несколько минут он
  уже снова сконцентрировал свой напряженный взгляд на самой середине
  продолжающей свое ни с чем не сравнимое изумительное сияние жидкости.
  Свечение, не выдерживая напора его пронзительных глаз, начало
  потихонечку с быстрым отчаянным вращением ослабевать, и, вот, на снова
  очистившейся от возмущающих ее воздушных пузырьков серебристой
  поверхности начали проявляться какие-то смутные контуры и неясные
  очертания. Нелегко, ох, как тяжело, было колдуну удерживать свое
  напряженное внимание на поверхности серебристой жидкости. От
  перенапряжения у него уже сильно заломила голова, а на лбу, как при самой
  тяжелой непосильной работе, начал выступать и скатываться по щекам пот.
  Да, и сами проявляющиеся на поверхности контуры, то, усиливая свое
  проявления, становились более для него зримыми, а то словно кого-то или
  чего-то, пугаясь, вовсе исчезали. Но не отводивший от серебристой жидкости
  своих пронзительных глаз колдун все больше и больше напитывал свой
  волнующий жидкость взгляд энергией. И, вот, проявляющиеся все это время
  на ее поверхности чьи-то до этого неясные контуры уже стали не только
  полностью зримыми, но и окрасились в свойственные им на освятившейся на
  поверхности серебряной жидкости картине цвета. На фоне сверкающих своей
  безукоризненной голубизною небес замелькало какое-то небольшое еле
  заметное глазу пятнышко. И это странное пятнышко даже, несмотря на то,
  что колдун уже больше не смотрел на поверхность жидкости, с каждым
  очередным мгновением все больше увеличивалась, пока не показалось ему
  летящей над высокими отвесными скалами уродливой шибианкою. При виде
  которой вздохнувший с облегчением колдун тут же осветился злобно-
  торжествующей ухмылкою.
  - Все-таки попалась в мои сети, голубушка! - не удержался от злорадного
  восклицания колдун. - И теперь тебе от меня уже не отвертеться до тех пор,
  пока я с твоей помощью не замкну на этом поганом мире свой очередной
  круг зла. Так что, можешь пока не торопиться, голубушка, подгонять свою
  несчастную судьбу. Тебе еще долго предстоит плясать под мою дудку.
   А пока еще ни о чем таком плохом для себя не подозревающая шибианка
  продолжала, как ни в чем не бывало, размахивать крыльями, с каждым
  очередным мгновением проявляясь перед злобно ухмыляющимся колдуном
  все ярче и зримее. И он, откинув свою уставшую голову на спинку кресла,
  закачался в такт своим нечестивым мыслям, уже лишь изредка проверяя, не
  повернула ли опомнившаяся шибианка в обратную сторону, не передумала
  ли она в самый последний момент лететь к нему. Но на проявившейся от
  воздействия одной только его нечестивой воли поверхности маслянистой
  жидкости все оставалось по-прежнему: неустанно размахивающая крыльями
  шибианка с каждым очередным мгновением становилось к нему все ближе и
  ближе, и вскоре заполнила своей уродливой тушею всю ее поверхность.
  - Вот теперь-то, мая дорогая, у тебя обратной дороги больше нет! -
  воскликнул не сдержавший в себе радости колдун. - Теперь-то уж тебе никто
  и ничто не поможет выскользнуть из расставленных мною для тебя сетей.
  Знаешь ли ты об этом или не знаешь, дорогая моя шибианка, но ты уже
  стоишь на полпути к собственной погибели.
   Резким взмахом левой руки колдун загасил проявившееся на поверхности
  жидкости изображение и, закрыв чан куском плотной материи, внимательно
  прислушался к долетающим к нему в пещеру снаружи звукам. Услышав
  шорох крыльев приближающейся к его пещере шибианки, он встал и,
  успокоив рукою продолжающее раскачиваться свое кресло, вышел из
  пещеры встречать долгожданную гостью.
   Еле заметная с высоты птичьего полета вьющаяся по скалам узкая
  тропинка в последний раз, мелькнув Холиде переброшенным через зияющий
  провал бездонной пропасти полусгнившим мостиком, выскочила на
  очищенную от камней перед входом в пещеру колдуна небольшую
  площадку.
  - Вот я уже на полпути к осуществлению всех своих самых сокровенных
  замыслов, - устало буркнула себе под нос Холида и, тихо покачивая своими
  распростертыми крыльями, плавно на нее опустилась.
  - Что могло заставить тебя, шибианка, приземлиться у моего жилища? - с
  притворным неудовольствием спросил у Холиды вышедший из пещеры
  колдун.
   И одно то, что он не испугался ее уродства, а на его сумрачном лице не
  отразилось даже ни одного намека на хоть какую-то охватившую его при
  этом брезгливость, приободрило опасающуюся, что ей не удастся с колдуном
  разговориться Холиду. И она, не теряя понапрасну времени, учтиво
  поклонилась не отводящему от нее пробирающего ее до самых костей
  пронзительного взгляда колдуну и сразу же начала рассказывать ему об
  обеспокоивших ее в последнее время мыслях. Рассказывая, она не сводила
  своих насторожившихся глаз с лица колдуна, но так и не увидела в нем ни
  одного намека на удивление или насмешку, словно к нему с подобными
  просьбами обращались, чуть ли не ежедневно. Ничем, не высказывая своего
  отношения к ее просьбе, немногословный колдун в тоже время ни в чем не
  стал обнадеживать замершую в ожидании Холиду, а, только, отступив в
  сторону, молчаливым взмахом руки пригласил ее войти внутрь пещеры. Все
  еще теряющаяся в догадках сможет ли колдун выполнить ее просьбу или нет
  Холида вошла в приемную и, остановившись у камина, окинула
  вопрошающим взглядом продолжающего свое непонятное для нее молчание
  колдуна. А не обращающий на ее нетерпение никакого внимания колдун с
  той же молчаливой сосредоточенностью приподнял отделяющий приемную
  от кабинета полог и так же молча поманил ее за собою. Не посмевшая
  отказаться Холида молча последовала за ним и еле удержалась от возгласа
  восхищения при виде того, что она там увидела. За все свое бесконечное
  бессмертное существование она еще не видела ничего подобного тому, что
  сейчас открылась ее не только пораженному, но и вполне искренне
  восхищенному взору. И если у нее все еще оставались хоть какие-нибудь
  сомнения насчет всемогущества порекомендованного ей нечистью колдуна,
  то при виде всего того, что только открылось ее глазам, они у нее мгновенно
  испарились. И чем больше она всматривалась в вызывающую у нее
  трепетное волнение обстановку рабочего кабинета, тем больше возникало у
  нее доверия к терпеливо дожидающемуся, когда она полностью
  удовлетворит свое любопытство, колдуну.
   Заметив, как вспыхнувшее в ее глазах смешанное с восхищением
  любопытство начало потихоньку угасать, колдун поставил на краешек
  ближайшего стола подсвечник со свечами и проговорил внушающим к нему
  еще большее доверие тихим вкрадчивым голосом:
  - Как нет предела возникающим у людей время от времени самых на первый
  взгляд несбыточных желаний, так и не может быть предела для
  возможностей удовлетворяющего их волшебства. За все уже прожитое мною
  в этих диких труднодоступных для простых смертных людей местах время ко
  мне еще никто не обращался с подобною просьбою. Но пусть, уважаемая
  шибианка, не сомневается в моем желании, а главное в моей силе и в моих
  возможностях ей помочь, если я попрошу ее немного подождать, чтобы я
  смог проверить: все ли у меня имеется для исполнения ее пожелания. Ибо я
  не смогу обговаривать условия исполнения желания шибианки прежде, чем
  буду полностью уверен в том, что у меня есть для этого все необходимое.
   Холида в ответ на его вполне разумные слова только молча кивнула
  головою в знак своего согласия. И удовлетворенно хмыкнувший колдун, тут
  же сняв с полки толстую всю истрепленную от слишком частого, по всей
  видимости, пользования книгу, стал ее перелистывать. И, так как рецепта по
  приготовлению нужного ему колдовского снадобья в ней не попадалось, то
  колдун, теряя терпение, уже залистал ее страницами так быстро, что
  выбиваемая им из книги пыль сильно запершило в нервно подрагивающих от
  охватившего Холиду возбуждения ноздрях. Но она, опасаясь помешать
  засуетившемуся по ее делу колдуну, сдерживала себя. Пролистав книгу до
  конца, но так не найдя в ней того, что ему требовалось, колдун в глубокой
  задумчивости снял с полки другую книгу, потом третью. И так он уже
  перебрал их, наверное, с десяток, пока не остановился на случайно
  раскрывшейся странице только что им снятой с полки книги. Быстро
  просмотрев ее, он, положив книгу рядом с подсвечником, заметался возле
  полок с колдовскими припасами. Проверяя их сохранность, он долго
  разминал их пальцами и, с шумом втягивая в себя воздух, тщательно
  принюхивался к законсервированным органам и костям покойников.
  Пробовал на вкус могильную землю и неоднократно перепроверял самого
  себя с тем, что было написано в колдовской книге. А, когда все уже было им
  по несколько раз перепроверено, и у него уже не было никаких сомнений:
  имеются ли у него в наличии все необходимые компоненты для
  приготовления шибианке необходимого ей снадобья - немного
  расслабившийся колдун выпрямился. И, заложив нужную ему страницу в
  книге лежащим на столе ритуальным ножиком, захлопнул ее. Выбитая им
  при этом туча въедливой пыли уже прямо заставила и без того еле
  сдерживающуюся Холиду громко чихнуть.
  - Будь здорова! - насмешливо буркнул в ответ на ее чих колдун. - Тебе
  повезло, милочка, у меня есть все необходимое для приготовления нужного
  тебе снадобья.
   Все еще до конца не верующая в возможность осуществления своего
  замысла Холида в одно и тоже время от ожидаемых и совсем для нее
  неожиданных слов колдуна просто очумела. И если бы не сдерживающее ее
  присутствие строго взирающего на нее колдуна, то она непременно
  пустилась бы при подобном известии в дикий пляс.
  - Я уже смогу появиться на сбор своих подружек не только с одними своими
  сумасбродными идеями, а с самым убедительным доказательством в
  возможность осуществления их в реальной жизни! - пронеслось в ее быстро
  соображающей голове. И она тут же принялась упрашивать колдуна
  изготовить ей это снадобье как можно скорее.
  - Для его приготовления, шибианка, потребуется слишком много волшебной
  энергии и уже редких на земле обладающих волшебными свойствами
  растений и органов животных, - строго заметил ей колдун. - Подобное
  волшебство для тебя одной, шибианка, обойдется слишком дорого, но если
  ты убедишь в его необходимости и всех остальных своих подружек, то тогда
  уже вы все вместе сможете заказать его у меня.
  - Я, дорогой волшебник, не сомневаюсь, что в таком снадобье очень скоро
  станут нуждаться все мои подружки, - поспешно проговорила обрадованная
  Холида и, заверив колдуна, что его волшебство будет по достоинству
  вознаграждено, уточнила, а как скоро он сможет изготовить для них
  волшебное снадобье.
  - Если я приступлю к его изготовлению именно сегодня, то через два или три
  дня оно уже будет готово, - ответил ей, после недолгих раздумий колдун.
  - В таком случае мне будет лучше всего поторопиться к своим подружкам, -
  пролепетала полностью удовлетворенная его словами Холида и,
  попрощавшись с колдуном, заторопилась к своему затерявшемуся в
  непроходимых топях островку.
  - Торопись, не торопись, голубушка, а все равно быстрее меня на своем
  острове не окажешься, - насмешливо буркнул ей вслед мгновенно принявший
  на себя присущее ему сатанинское обличье колдун.
   Возвратившись в пещеру, он тут же начал толочь в деревянных чашах еще
  заранее им приготовленные правые и левые глаза собаки, кошки, совы и
  летучей мыши. А потом, опустившись к положенной в углу кабинета
  могильной плите, начал негромко бормотать нужное ему заклинание с
  одновременным намазыванием полученными мазями своего правого и левого
  глаза. И только успело утихнуть гулко прозвучавшее в пещере последнее
  слово нечестивого заклинания, как он тут же стал невидимым не только для
  людских, но и для глаз шибианок.
  - Вот, то-то, и мы тоже, как говорится, не лыком шиты, - с удовлетворением
  буркнул вслух удостоверившийся в действенности своего заклинания сатана
  и, выйдя из пещеры, стремительно помчался по голубому небосклону вслед
  за Холидою.
   Сатана не мог и не хотел пускать такое важное для него дело, как
  говориться, на самотек. Ему надо было лично убедиться, что обнадеженная
  им Холида и на самом деле стонет уговаривать своих подружек согласиться с
  внушенными ей лично им мыслями по переустройству всей их нынешней как
  бы мешающей им в полной мере ощутить себя общепризнанными
  красавицами жизни.
  - У этих капризных привередливых баб, как говориться, семь пятниц на
  одной неделе, - пренебрежительно буркнул он вслух уже в полете. - И никто
  в этом мире не может заранее знать о том, что им придет в голову уже через
  полчаса? Они свои мнение, как, впрочем, и свои убеждения, меняют намного
  быстрее, чем снимают со своих рук перчатки. Да и я еще не совсем
  законченный дурак, чтобы слепо доверяться такой своенравной и тщеславной
  бабе, как эта шибианка. Так что, мне будет лучше всего проследить за нею.
  Ну, а если заупрямиться, то и подогреть ее желание непременно исполнить
  мою волю.
  
  
   1992 год.
  
  
  
  
  
  Глава восьмая.
  Новое не всегда лучше старого.
  
   И серой скуки, и въедливой меланхолии, и горькой депрессии, и
  мнительной раздражительности - как ни бывало. Ибо все - отчего она еще
  совсем недавно так сильно расстраивалась, и что вызывало у нее глухое
  недовольство своей нынешней жизнью, мгновенно испарилось. Улетучилось,
  не оставляя после себя ни одного следа во вновь ставшей веселой и
  жизнерадостной Холиде. Осознания того, что она несла своим подружкам не
  только красивые фантазии скучающей красавицы, но и предложение как им
  эти ее фантазии претворить в жизнь, переполняло ее уверенностью, что ей
  удастся убедить их в необходимости перемен. Подлетев к острову, она
  плавно опустилась возле приветливо замахавшего ей веточками своего
  любимого деревца. Она нашла его, пролетая над заснеженными равнинами
  Севера. И ей так понравился белоснежный с черными крапинками его
  стволик, что восхищенная Холида, вырвав это деревцо из земли, перенесла
  его на свой остров. И сейчас оно всегда радостно встречает прилетающую на
  сборы свою хозяйку, приветливо шелестя под легким дуновением теплого
  южного ветерка своими листочками. Поздоровавшись со своею кудрявой
  красавицей, Холида обвязала ей веточки разноцветными ленточками, и
  улетела смывать с себя дорожную пыль под прохладным душем подающего в
  затхлую воду окружающего остров озера водопада. Окунувшись под так
  хорошо остужающую ей вскружившуюся голову чистую родниковую
  водицу, она еще немного подождала, пока не просохнут под теплыми лучами
  ярко осветившегося на небесах солнышка ее крылья, и снова возвратилась к
  своей березке. Достав и надев на себя из оставленного возле нее заплечного
  мешочка шелковый халатик, Холида присоединилась к прогуливающимся по
  вымощенной булыжником площадке своим подружкам. До ее вызова в
  глинобитный домик заранее предупрежденной Прокудою, еще было
  достаточно времени. И она успела не только поздороваться со всеми
  прилетевшими раньше ее шибианками, но и даже немного с ними
  посплетничать. А при разговоре с самыми близкими своими подругами она
  даже преднамеренно осмелилась пожаловаться на обуревающую ее тоску и
  скуку во время отбывания этой становящейся с каждым очередным годом
  для нее все несносней нелепой глупой повинности.
  - Ох, и как же ты права, подружка, - охотно согласились они с нею. - Эти
  нелепые обряды и нам самим уже давно осточертели. Нам давно следовало
  бы их обновить, или хотя бы немного осовременить, но, к сожалению, никто
  из нас не предлагает им на замену ничего лучшего. И нам, хочешь, не
  хочешь, а приходиться пользоваться тем, что имеем.
  - Эх, пришла бы хоть кому-нибудь из нас в голову стоящая мысль, как бы
  сделать нашу жизнь во время сборов интересней и привлекательней! -
  вскликнула в непритворном сожалении одна из ее подружек. - То я бы ей за
  это всю грудь исцеловала бы!
   Целование уродливой груди шибианки - считается самою высшею
  наградою и признанием несомненных ее заслуг перед всем шибианским
  сообществом для каждой шибианки. Подобное решение принимается только
  на совете шибианок и осуществляется на площадке перед дубом сразу же
  после восхваления Творца за дарованный Им мир и согласие между ними.
  Заслужившая для себя подобную честь шибианка под громкие восхищенные
  вопли остальных усаживается на прикрывающую вход в пещеру плиту, и
  самая лучшая ее подруга начинала с громким причмокиванием целовать ее
  безобразные груди. Заслужить подобную честь у ревностно следивших друг
  за дружкою, а поэтому не желающих хоть кого-то выделять над всеми
  остальными шибианок было не так уж и легко. И только поэтому за все их
  бесконечное существование на земле всего лишь две шибианки могли
  похвастаться применением к ним обряда целования груди. Это открывшая
  этот воистину чудесный островок шибианка и старшая шибианка, под
  руководством которой он и был ими обжит.
  - Мои шансы на успех растут! - ликовала про себя слушающая их Холида. -
  Как я предполагала и раньше, не только я одна, но и все остальные мои
  подруги хотят и ждут перемен во время наших совместных сборов!
   И только решилась она поделиться с ними одолевающими ею в последнее
  время замыслами, как в дверь комнаты глинобитного домика постучалась
  Прокуда.
  - Заходи! - выкрикнула ей мгновенно перенесшаяся туда Холида.
  - Моя повелительница, провела все это время здесь в одиночестве!? - не
  удержалась от удивленного восклицания забегавшая по всей комнате своими
  разгоревшимися от сжигающего ее изнутри любопытства глазами служанка.
  - Как видишь, моя верная Прокуда, - весело отозвалась ей в ответ изо всех
  сил делающая вид, что отдых и прорывающийся в домик свежий морской
  воздух намного улучшил ее самочувствие, Холида. - И только благодаря
  этому своему затворничеству я ощущаю сейчас себя просто великолепно.
  - Моей повелительнице наскучило утомительное для молодых девушек
  одиночество, и она решила немного прогуляться по побережью? -
  продолжала любопытствовать помогающая ей одеть на себя более чем
  скромную тунику Прокуда.
  - Ни в коем случае, Прокуда, мне мое одиночество идет только на пользу, - с
  веселым смешком опровергла ее предположение довольно заулыбавшаяся
  Холида. - Но я женщина, и каждой женщине непременно хочется быть даже
  наедине с собою красивой и привлекательной. А эта туника, как мне кажется,
  очень подходит под цвет моих волос. Ты согласно со мною, Прокуда?
  - В этой тунике, моя повелительница, просто обворожительна, - слукавила
  неприятно скривившаяся служанка. - Она, пусть и не очень-то броская, но
  так хорошо оттеняет твою ни с чем несравнимую небесную красоту и
  привлекательность.
   Уточнив время очередного своего вызова Прокудою, Холида, прихватив с
  собою еще заранее приготовленный ею узелок с изысканными яствами и
  терпкими напитками, снова перенеслась на свой островок. Приветствуя
  небрежным кивком головы еще только что опускающихся на их остров
  шибианок, она присоединилась к начавшим выстраиваться на площадке для
  обращения к Творцу перед началом торжественного входа в пещеру своим
  подругам. И на этот раз она уже молилась Ему с такой искренностью и с
  таким вдохновением, что уже прямо обнажала перед Ним всю свою душу.
  Она умоляла Всевышнего понять ее и простить ей все невольные перед Ним
  прегрешения, не воспринимая всерьез ее вполне, не ее взгляд, невинные
  женские капризы.
  - Господи! Никому же не будет плохо оттого, что положенные согласно
  Твоей высочайшей воли шибианкам несколько недель в году на сборы они
  проведут вместе со своими поклонниками? - больше убеждая саму себя, чем
  выспрашивая у Господа разрешения на претворение в повседневную жизнь
  шибианок задуманного ею, неистово молилась она Ему. - Ты же, Отец наш,
  не можешь не позволять своим детям радоваться дарованной Тобою им
  жизнью? Или Ты не желал нам всем много счастья и радости, когда создавал
  неразумных детей своих? И разве это не Ты внушил в мою затосковавшую
  головку все эти так сильно обеспокоившие меня в последнее время мысли? Я
  уверена, что Ты должен быть доволен тем, что эти навязанные Тобою нам
  тягостные сборы, наконец-то, превратятся для всех нас в новый источник
  радости и наслаждения. Прошу не только понять и простить меня, Отец наш,
  но и помочь мне убедить в правоте внушенных Тобою мне мыслей всех
  остальных своих подружек.
   Несчастная, она не могла или просто не хотела понимать, что вера во
  Всевышнего разрушается не сразу и тем более не мгновенно. Она не знала
  или просто не хотела знать, что все те, кто внутренне уже был готов вступить
  на этот греховный путь, поначалу делают маленькие робкие шаги в
  направлении искажения не только для самих себя, но и для всех окружающих
  их, сути заветов Творца. Манипулируя высокопарными словами о личном
  бескорыстии и как бы движимые только одною заботою о благе других, они,
  безо всякого зазрения совести начисто выхолащивают из них всю Его
  мудрость. При этом, лицемерно убеждая не только самих себя, но и всех
  других тоже, что они всего лишь совершенствуют или как бы раздвигают
  границы дозволенного в связи с изменившимися условиями жизни на земле и
  самого человека, что они как бы переводят Его заветы на современный язык.
  Но при этом они преднамеренно забывают упомянуть о том, что никто не
  вправе поправлять своего Творца. Что как бы ни способен и не талантлив
  был человек, все равно, его мудрость не будет стоить даже одной тысячной
  доли всей мудрости нашего Творца. И, в конце концов, что это не в слабых
  человеческих силах охватить одним разом все многообразие человеческой
  жизни и выверить во всем этом многообразии свое как бы гениальное
  изречение.
  - Понимая их жизненную необходимость для человека, мы стремимся
  приблизить их к самому человеку, к его запросам и желаниям, - лицемерно
  заявляют они, скрывая под внешне привлекательными словами свои
  человеконенавистнические намерения. - Мы хотим соединить то, что раньше
  считалось из ошибочного толкования мудрости Творца несоединимым. Мы
  стремимся помочь человеку лучше понять желания Творца, и только
  развиваем или закладываем в Его мудрость современное звучание.
   Сколько как бы правильных слов и сколько сокрыто за ними лицемерной
  фальши и самой настоящей лжи!? И не так уж легко простому
  неискушенному в их хитросплетениях человеку найти в них обман! И
  сколько даже прекрасно осознающих для себя их пагубность людей,
  искушаясь ими, пытаются обмануть своей притворной слепотою Творца.
  Совершенно не думая о том, что этим они в первую очередь обманывают
  самих себя и, что еще хуже, своих родных и близких им людей, лишая их
  благодатного света мудрости Творца, затрудняя им поиски жизненно важных
  для каждого человека ориентиров.
   Налагая на всех нас в своих заветах определенные ограничения, Творец
  заботился только лишь о том, чтобы мы, руководствуясь ими, как бы
  постоянно вели с Ним помогающие нам лучше понять и осмыслить свою суть
  и свое предназначение на земле внутренние диалоги. Ибо только во время
  таких вот с Ним бесед мы и можем наиболее полно уяснить для себя
  справедливость подаренных нам Им нравственных жизненных ориентиров, и
  что только они одни смогут удержать всех нас от превращения в ничем не
  управляемых диких свирепых хищников. Однако не каждый человек
  способен вести с Тобою, Господи, эти свои внутренние беседы с
  необходимой для этого чистосердечной искренностью и правдивостью. Но
  зато у тех, кто обладает этим даром, после подобной внутренней с Тобою
  беседы проясняются души, и они при этом заряжаются не на праздное,
  опустошающее души, веселье, а на честный труд, на благие дела, на заботу и
  сострадания к окружающим их людям. Вот, в чем именно и состоит весь
  смысл и вся мудрость заветов нашего Творца. И любая попытка раздвинуть
  границы дозволенного в заветах Творца никогда ни чем не поможет в жизни
  самому человеку, а только всегда оборачивается для него страшной
  непоправимою бедою. Ибо в это время у людей с четко неопределенными
  нравственными ориентирами жизненные потребности уже начинают
  подчиняться не высшим порывам их душ, а извращенным желаниям тленных
  тел. И подталкиваемые необузданными духовностью желаниями они уже не
  остановятся перед совершением любого зла и насилия над окружающими их
  людьми. Что, безо всякого на то сомнение, будет способствовать еще
  большему понижению их интеллекта и еще большего их низвержения до
  уровня сознания бездушного скота. А все больше скатывающиеся в болото
  неверия люди уже просто не могут возвращаться на тот праведный путь, на
  котором лучше живет не тот, кто более сильный, хитрый и нахрапистый, а
  кому честный труд приносит радость и душевный покой. В их неверии
  гибель, а не созидание. И только поэтому заботящее о своем дальнейшем
  процветании человеческое сообщество не должно потакать их неверию и тем
  более воспринимать их губительные для жизни на земле идеи всерьез.
  - Тебе не в чем упрекнуть меня, Отец наш, - шептала заканчивающая свою
  молитву Холида, - я не выхожу из Твоей воли. Я только хочу, чтобы наше
  земное существование стало еще более привлекательным и интересным. И
  Ты, как истинный Отец наш, не можешь не приветствовать мое намерение.
   Спустившаяся вместе со всеми в пещеру Холида присела на первое,
  попавшееся ей, свободной местечко и, воткнув факел в отверстие в столе,
  нетерпеливо осмотрелась вокруг себя. Громко заговорившие ее подруги в
  отличие от нее не торопились усаживаться за столом. И раз от раза
  окидывающая их сердитым взглядом Холида только недовольно хмурилась.
  Время для их советов подбиралась с таким расчетом, чтобы участвующие в
  нем шибианки меньше всего отвлекались на вызовы своих домашних.
  Поэтому, исходя из различия времени на земле, в то время, когда они
  держали совет, на одной стороне земли уже начинался рассвет, а на другой
  сгущалась кромешная ночная тьма. И так как всем обеспеченные богачи
  могли позволить себе пораньше лечь спать и попозже встать с постели, то
  исчезновение шибианок по вызовам домашних во время советов было крайне
  редко. Но сегодня они, к явному неудовольствию Холиды, одна за другою
  исчезали со своих мест.
  - Вот, дуры! - восклицала про себя злившаяся на них Холида. - Не могли
  обеспечить себе хотя бы на начала сборов надежное уединение.
   Тем временем дождавшаяся своего часа старшая шибианка приподняла
  посох и вскочившая со своего места Холида присоединила свой голосочек в
  нестерпимый для простого смертного человека вой исполняющих свой гимн
  шибианок. Внимательно вслушивающаяся в перезвон привязанных к кистям
  рук колокольчиков своих вопящих подружек старшая шибианка дождалась,
  когда, по ее мнению, шибианский гимн был полностью исполнен, ударила
  посохом об железную пластину. Разнесшийся по всей пещере резкий
  металлический звук мгновенно утихомирил расходившихся шибианок, и они,
  снова усевшись на свои места, принялись обсуждать друг и дружкою
  возникшие между ними спорные вопросы и противоречия. Вздохнувшая с
  облегчением Холида вышла из-за стола и пошла в сторону бесстрастно
  наблюдающей за своими подругами старшей шибианки. Но только успела
  она подойти к трону и наклониться к ее уху, как затребованная кем-то из
  своих домашних старшая шибианка исчезла со своего места.
  - Вот, дура, а еще старшая над всеми нами! - в сердцах вскрикнула попавшая
  в не очень-то приятное положение Холида, но на всякий случай решила не
  возвращаться на свое место за столом, а дождаться ее возвращения возле
  трона. И, как оказалось, она и на этот раз приняла для себя не совсем верное
  решение. Ибо перенесшаяся по какой-то срочной надобности к себе домой
  старшая шибианка отсутствовала довольно долго. А смущенно мявшаяся
  возле ее трона Холида начала привлекать к себе внимание и ловить
  насмешливые взгляды своих подружек. Злившаяся Холида краснела от
  охватившей ее досады, но отходить от трона не решалась. И так она,
  смущенно переступая с ноги на ногу, простояла возле него еще где-то около
  получаса, пока этот уже ставший для нее за это время ненавистным трон не
  заполучил свою хозяйку. Еле сдерживаясь от переполняющего ее
  негодования, Холида не стала больше медлить, а сразу же посвятила ее в
  самую суть своего замысла. Недовольно скривившаяся старшая шибианка,
  словно сомневаясь в ее рассудке, окинула ее изучающим взглядом, однако,
  после недолгих колебаний, все же решилась опустить свой посох на
  железную пластину. Ожесточенно спорившие между собою шибианки
  примолкли и повернули головы в сторону трона. И впервые осмелившаяся
  выйти перед своими подругами Холида уже совсем неожиданно для себя до
  того растерялась, что поначалу даже не смогла выдавить из своей в одно
  мгновение пересохшей глотки ни одного словечка. А уставившиеся на нее
  нетерпеливые взгляды ее подруг больно захлестали по ее смутившемуся
  лицу, торопя и подгоняя растерявшуюся Холиду.
  - Ну, что ты молчишь!? - молча кричали они ей. - Ты же прервала нашу
  беседу совсем не для того, чтобы мы все взирали на твое уродство!?
  - Возлюбленные мои подруги! - собравшись с силами, громко выкрикнула
  она и, еще немного подождав, пока не утихнет гул недовольных слишком
  долго затянувшейся паузою шибианок, продолжила. - Создавая нас, Творец
  уделил нам так много благотворно влияющего на все живое на земле своего
  внимания, а потом еще осыпал всех нас такими невиданными доселе на земле
  милостями, о которых может только мечтать даже Его самое возлюбленное
  творение - человек. И это, скажу я вам, совсем неудивительно. Ибо во всем
  земном мире только мы одни олицетворяем собою так остро необходимый
  живущему в нем человеку эталон уродства, и одновременно при этом
  являемся самыми признанными земными красавицами. Однако, любезные
  мои подружки, мы после последней встречи со своим Творцом впали, по
  моему глубокому убеждению, в самое непростительное для нас заблуждение.
  Мы все поверили в самое, казалось бы, невероятное, мы поверили в то, что
  Он, предоставив нам полную свободу в рамках дозволенного Им, больше уже
  не будет о нас заботиться. И только поэтому мы, не желая вызывать
  неудовольствия бесконечно любящего всех нас Творца, продолжаем слепо
  придерживаться уже давно устаревших наших обычаев и обрядов. Но
  хороший отец, уважаемые мои подружки, не может забыть о своих детях! А
  совсем наоборот, Он постоянно думает обо всех нас и хочет знать о нас все
  до мельчайших подробностей! Он хочет болеть нашими переживаниями и
  помогать нам в нашей нелегкой земной жизни! И мы, дорогие мои подруги,
  не только не должны, но и просто не имеем права отвергать помощь и
  поддержку Отца нашего! Мы обязаны неустанно благодарить нашего Творца
  за Его бесчисленные к нам милости и с благодарностью принимать для себя
  Его дальнейшую о нас заботу! Творец подарил нам сознание. И через него
  Он постоянно с нами беседует, поддерживая или опровергая нас в наших
  начинаниях, внушая нам свои мысли. В созданном нашим Творцом земном
  мире ничего не происходит помимо Его на то воли и желания, без Его
  милостивейшего на то согласия. Поэтому нам следует внимательно
  прислушиваться к голосу своего разума, чтобы не только лучше понимать
  самих себя, но и осознать для себя чего Он от нас хочет, нравится ли Ему или
  не нравится то, как мы обустраиваем свою земную жизнь. Вот, и я нынешним
  летом, скучая в разлуке со своими любимыми подругами, подолгу
  размышляла, и беседовала с нашим Творцом, посвящая Его во все наши беды
  и во все наши самые сокровенные желания. И Он, неистощимый в своих
  милостях к нам, внушил мне на этот счет кое-какие соображения, которыми я
  и хочу сейчас поделиться с вами, мои дорогие подружки, и выслушать о них
  ваше мнение.
   Так вольно или невольно, но в разговоре со своими подругами Холида
  применила самый излюбленный прием демагогов всех времен и народов.
  Применяя его, они, прежде всего, рассчитывают на ничем не пробиваемую
  невежественную темноту своих соплеменников и на их необузданную
  алчность в постоянном стремлении получить для себя за просто так намного
  больше, чем они того заслуживают. Сколько коварных замыслов и
  кровожадных намерений уже скрывалось под их высокопарными
  сладкозвучными словами с упоминанием имени Творца и украшенными
  притворно-лицемерными заверениями своих соплеменников о как бы
  неустанной заботе об их благе!? Сколько уже бед и напрасных страданий
  перенес скоро разочаровавшийся в этих по меткому народному определению
  краснобаев последовавший за ними простой народ!? Но, все равно, эти
  насквозь лживые не имеющие за своими душами ничего святого
  прожженные лицемеры вплоть до сегодняшнего времени имеют постоянный
  неизменный успех. И они по-прежнему с превеликой охотою используют
  этот запрещенный по всем божеским и людским законам прием для
  очередного оболвания и использования в собственных корыстолюбивых
  интересах собственного народа.
  - Наш Творец, через мои мысли, убедил меня, что мы совершенно напрасно
  ограничиваем себя в получении от своего земного существования как можно
  больше удовольствия. И что мы, дорогие мои подруги, не должны
  предаваться, как всегда, охватываемому всеми нами во время сборов унынию
  - продолжала разглагольствовать перед шибианками Холида. - Чем мы
  можем похвастаться друг перед дружкою на сегодняшнем сборе!? - с
  притворным негодованием вскрикнула продолжающая свое выступление
  Холида. - Сладким вином, изысканными яствами, роскошными нарядами да
  драгоценными украшениями. Но их ценность для нас и блеск меркнет по
  мере их накопления, по мере нашего ими пресыщения. И мы сейчас с головы
  до ног обвешанные драгоценными побрякушками продолжаем неустанно
  ломать свои головы, придумывая, а куда бы еще их можно было бы нацепить
  на себя. Начисто забывая при этом о присущем нам всем природном
  совершенстве и непосредственно связанном с ним нашем тонком изысканном
  вкусе. И только благодаря этим моим с Творцом беседам я и стою сейчас
  перед вами в украшающем, а не в уродующем мое прекрасное шибианское
  тело, более чем скромном наряде. В постоянном стремлении перещеголять
  друг дружку мы, забывая о чувстве меры, даже и не замечаем, как
  постепенно скатываемся в своем развитии до уровня алчных и злобных
  дикарок. Нет! И еще раз нет, несчастные мои подружки! Нам больше так
  жить нельзя! Мы просто не имеем права и дальше, унижая свое достоинство
  никчемным существованием, заставлять стыдиться нас своего любимого
  Творца! Но, как говорится, возмущаться сложившимся положением намного
  легче и проще, чем, самым внимательным образом проанализировав всю
  нашу сегодняшнюю жизнь, постараться ответить на вопрос, а почему мы все
  так низко пали, и что способствует нашей сегодняшней черствости и
  невежественной чванливости. Причина нашего незавидного в последнее
  время положения нам всем и без всяких там анализов уже давно известна и
  ясна, как светлый день. Она, по моему мнению, кроется именно в том, что
  мы, удовлетворяя свое мелкое тщеславие, не стали уделять должного
  внимания на окружающее всех нас возвышенное и вечное. Мы в последнее
  время забыли о главенствующей в земном мире красоте, частью которой как
  раз и являются олицетворяющие собою эталон уродства шибианки. Ибо кто
  еще в земном мире кроме нас, шибианок, сможет в полной мере понять и
  оценить подлинную красоту!? Но в чем же тогда основная причина нашей в
  последнее время трагедии? И почему это мы, такие тонкие
  высокочувствительные существа, докатились до уровня бесчувственных
  дикарок!? А причины, мои дорогие подружки, все та же, и мы все о ней тоже
  прекрасно осведомлены: это отсутствие на наших сборах прекрасных
  благородных мужчин. Ибо кто еще, кроме них, на этой земле сможет так
  сильно вдохновить любую женщину и в одночасье преобразить до
  неузнаваемости даже дурнушку!? Только они одни, прекрасные благородные
  мужчины! Без них любая женщина перестает быть женщиною в самом
  полном значении этого слова. Вот, поэтому-то, дорогие мои подружки,
  проводя свои сборы без общения с прекрасными благородными мужчинами,
  мы не способствуем ощущению в себе ни с чем не сравнимых в своем
  воистину божественном уродстве шибианок. И много теряем как красивые
  привлекательные женщины без задушевных умных бесед с ними в этой
  воистину убогой обстановке.
   Много чего ожидали услышать ошеломленные выступлением Холиды
  шибианки на своем сборе, но только не таких ее выворачивающих наизнанку
  все их тщательно скрываемые ото всех самые сокровенные мысли и желания
  слов. Они уже все об этом давно думали и мечтали, но, сомневаясь, что
  подобные их мысли поддержат остальные, молчали. А она, дерзкая, ни у кого
  не спросясь, и ни с кем заранее не поговорив, вдруг, вышла перед ними и
  начала говорить им о самом наболевшем и желанном, но до этих пор
  казавшемся всем им просто несбыточным. И все это в одно и тоже время и
  радовало их и вызывало вполне обоснованное в таком случае опасение, что
  ее перед ними выступление добром не окончится, что оно может принести
  им с собою немало совершенно не нужных им беспокойств и волнений. И так
  как от ее слов на них повеяло непривычным граничащим с дерзостью
  свободомыслием, то у многих из них зародились сомнения: Творец ли
  внушил ей подобные мысли? Но, следуя своим обычаям, слушали ее молча,
  не перебивая ее возгласами, как одобрения, так и негодования.
  - Присутствие на наших сборах мужчин! - воскликнула продолжающая свое
  выступление Холида. - Для многих из вас сейчас это мысль может показаться
  полнейшим абсурдом или плодом моей пустой фантазии. И это вполне
  естественно. Я и сама поначалу так подумала. Разве могут земные мужчины
  без ужаса и внутреннего содрогания видеть нас рядом с собою!? Нет! Это
  просто невозможно! Мы не можем и не должны требовать от них во имя
  любви к нам подобной жертвенности! Но внушивший мне подобные мысли
  Творец помог найти решение этой поначалу кажущейся неразрешимой
  проблемы. Он надоумил меня завернуть по пути на сборы к одному
  волшебнику, и тот согласился за достойное вознаграждение помочь нам в
  этом затруднении. И я, дорогие мои подруги, уже заранее дала ему за всех
  нас согласие на изготовление нужного снадобья, так как уверена, что
  настоящая женщина всегда с легкостью пожертвует своими несколькими
  дорогими безделушками ради счастья видеть рядом с собою на наших сборах
  любимого мужчину. Пожертвовав несколькими своими драгоценностями,
  нам уже больше предаваться унынию и скучать на наших сборах не придется,
  а наши души возвысятся в окружение самых прекрасных и достойных
  творений нашего любимого и глубоко всеми нами почитаемого Творца.
   Узнав из слов выступающей перед ними Холиды, что все, о чем они еще
  совсем недавно не могли и мечтать, на самом-то деле может быть легко
  осуществимо, привело развращенные головы слушающих ее шибианок в
  смятение.
  - Это же надо, до чего они оказывается ушлые эти волшебники! - не
  удержались пораженные только что услышанным от восхищенных
  восклицаний шибианки. - А ведь мы-то раньше на их фокусы даже и
  внимания не обращали. Нам все это время думалось, что их забава только для
  одних слабоумных несмышленышей.
   Конечно же, всех их пугала новизна и смелость мыслей Холиды, но какие
  радужные перспективы открывались перед всеми ими в случае успеха ее
  начинания. И, видя, как загорелись при ее словах радостным блеском у ее
  подружек глаза, еще заранее уверенная в успехе своей миссии Холида уже
  просто возликовала.
  - А сейчас, - сказала она, заканчивая свое перед ними выступление, - я прошу
  вас обсудить мое предложения и не судить меня слишком строго. Ибо я
  решилась высказать его вам только ради нашего общего блага, только ради
  дальнейшего процветания славного шибианского рода.
   Догадавшись, что его просто вежливо выпроваживают из ханского аила,
  ректор Согмат повелел сопровождающему его слуге укладывать вещи и
  собираться в обратную дорогу.
   Слава об доселе невиданной красоте и привлекательности дочки хана
  Китана уже гремела не только по всей степи, но и далеко за ее пределами.
  Наслышавшийся от покоренных ею мужчин немало хвалебных слов, ректор
  Согмат, не видя ее ни разу, влюбился в степную красавицу, как мальчишка.
  И, если быть немного правдивее, то он влюбился не в нее лично, а в
  нарисованный искусными рассказчиками о ней порою кажущийся ему просто
  нереальным образ неземной красоты. Постоянно думая о девушке своей
  мечты, он долго не мог решаться съездить в степь, чтобы сравнить оригинал
  со своими представлениями о нем. А когда решился, то ехал в ханский аил с
  необычной для византийского купца робостью и с тревожно щемящим
  сердцем. Потому что больше всего в этой своей поездке в степь его
  тревожило и волновало только то, что увиденный им оригинал может не
  соответствовать его собственным представлением о ханской дочке, и что он
  может лишиться объекта своего поклонения. Но ему не повезло. В ханском
  аиле его не очень-то жаловали и, несмотря на все его ухищрения, он, кроме
  приглашения заболевшего хана посетить его аил как-нибудь в другой раз,
  ничего не добился. И он не только не смог узнать, где же находится сейчас
  ханская дочь, но и почему ее ему не показывают. Мало того, ему даже
  забыли сказать, а именно когда он сможет посетить ханский аил во второй
  раз: через неделю, месяц, а то и через год. И чем только может обернуться
  этот месяц или год для безнадежно влюбленного мужчины, в то время, когда
  каждый день, каждый час и даже каждая минута показывается ему вечностью
  в ожидании встречи со своей возлюбленной? И он сейчас черной завистью
  завидует всем остальным влюбленным на земле, сердца которых знают, с кем
  так страстно ожидают встречи. И их, уверенных в своей любви, не грызут так
  сильно мучившие сейчас Согмата сомнения в том, что ханская дочь может не
  соответствовать созданному о ней им самим любимому образу.
   В окружающей ректора Согмата жизни абсолютно все были непоколебимо
  уверены, что знатность и богатство, непременные условия будущего счастья
  человека. Но без памяти влюбленный Согмат больше уже не верит этим их
  сказкам. У него есть и то и другое. Его разбросанные по всему морскому
  побережью торговые лавки начали приносить ему, особенно в последнее
  время, такой доход, что он уже подумывал, чтобы привести в соответствие
  свои богатства с официально признанной знатностью, о покупке звания
  магистра. Однако, несмотря на все его богатство и его уже совсем скоро
  возможную высокую знатность, ему так и не открылась дорога к
  полюбившейся ему девушке. И ему сейчас оставалось только мечтать о том,
  как бы ему наняться в услужение прекрасной ханской дочке, чтобы,
  прислуживая ей, он имел бы возможность постоянно наслаждаться ее
  несравненной красотою. Но к своему стыду он был вынужден сам себя
  признаваться, что вряд ли стравился бы с такими хлопотливыми
  обязанностями. И ему приходилось оставаться не счастливым конюхом
  красавицы, а несчастным богатым купцом и знатным византийцем.
   Утром, только успело восходящее красное солнышко осветить бескрайнюю
  степь, а он, торопясь в ближайший торговый городок, уже трясся по ней в
  своей расписной повозке. Громкие окрики помчавшегося ему вдогонку из
  аила половца оторвали его от нерадостных дум, и он, повелев своему слуге
  придержать горячившихся коней, недовольно бросил подскакавшему
  всаднику:
  - Что тебе надобно от меня, воин?
  - Я слышал, что знатный купец интересует ханской дочкою? - вопросом на
  вопрос ответил ему степняк.
   Брезгливо поморщившийся от забившего в его сторону резкого запаха
  давно не мытого тела Согмат окинул невозмутимого половца презрительным
  взглядам и, бросив ему пятьдесят оболов, проговорил:
  - Расскажи мне все, что тебе известно о прекрасной ханской дочке.
  - Мне известно, где она сейчас находится, - проговорил довольно
  ухмыльнувшийся половец. - И если знатный византиец пообещает мне
  золотую монету, то я помогу ему с нею встретиться.
  - О, всемогущие небеса, вы, наконец-то, услышали мои молитвы! -
  воскликнул про себя радостно встрепенувшийся Согмат, а вслух сказал, что
  не пожалеет золотой номисны, в случае выполнения воином обещанного.
  - Тогда приготовь ее для меня! - весело выкрикнул ему пришпоривший
  своего коня степняк и, указывая дорогу, поскакал впереди повозки Согмата.
   И еще долго несли кони окрыленного скорою возможною встречею с
  полюбившейся ему девушкою Согмата за неутомимым всадником, пока его
  повозка не подкатила к расположившемуся на морском побережье аилу.
  Расставленные в беспорядке половецкие кибитки и юрты были, как бы слегка
  прижаты к просматривающимся за ними невысоким прибрежным скалам.
  - Пусть знатный византийский купец подождет меня здесь! - выкрикнул
  остановивший повозку Согмата придержавший своего скакуна степняк. -
  Пока я не узнаю, сможет ли прекрасная ханская дочка принять его сегодня
  или нет!
   Выкрикнул и, не дожидаясь ответа окинувшего его недоумевающим
  взглядом Согмата, скрылся среди войлочных кибиток и юрт. И тому уже
  больше ничего не оставалось делать, кроме как терпеливо дожидаться его
  возвращения. Но даже и сейчас, в окружении сбежавшейся поглазеть на
  византийскую повозку ребятни, он ни на одно мгновение не усомнился в
  правильности своего решения последовать за этим не очень-то вызывающим
  его доверия всадником. Страдания от мучительной неизвестности были для
  него намного тягостнее теперешнего ожидания, и он отчаянно цеплялся за
  эту последнюю дающую ему зыбкую надежду, в конце концов, прояснив все
  свои сомнения, окончательно определиться в своих чувствах к прекрасной
  дочке половецкого хана. А оставивший его кошей Торепа как раз в это время
  расталкивал сладко спавшую до его прихода в кибитке своих родителей
  Прокуду.
  - Ну, и что тебе от меня понадобилось? - недовольно бросила ему неприятно
  скривившаяся Прокуда.
  - Тебе уже, наверное, известно, что я вчера был в ханском аиле? - начал
  издалека Торепа.
  - Слышала, но не хочу ничего знать о том, по какой это надобности тебя
  погнала вчера в аил нашего хана нужда! - резко ответила ему
  догадывающаяся, зачем ему понадобилось так срочно отлучаться в ханский
  аил, Прокуда.
  - Я ездил навестить свою заболевшую матушку! - сердито бросил ей
  обиженно засопевший кошей. - И наш милостивый хан, узнав, что я в аиле,
  поручил мне проводить к ханше ее жениха. Прежде чем дать окончательный
  ответ сватавшему ее византийцу, хан пожелал вначале узнать мнение о нем
  своей дочери.
  - Жениха, - недоверчиво буркнула вовсе не желающая лишний раз вызывать
  неудовольствие запретившей ей беспокоить ее госпожи Прокуда. - Тебе же и
  самому прекрасно известно о нежелании нашей ханши никого принимать во
  время отдыха на морском побережье. Если тебе так хочется вызвать на свою
  голову ее гнев, то сам и докладывай о приезде к ней жениха, а мне лишние
  неприятности ни к чему....
  - Прокуда, не забывайся, это же воля хана! - прикрикнул на нее
  рассерженный ее упрямством Торепа. - Или ты хочешь, чтобы я доложил ему
  о твоем отказе исполнить ее? Ты хоть представляешь себе, что может тебя
  ожидать впоследствии....
   Тяжело вздохнувшая в ответ Прокуда оказалась в затруднительном
  положении: она в одно и тоже время не могла ослушаться воли хана и
  боялась вызвать гнев недовольной, что ее потревожили, своей госпожи.
  - Не согласиться ли, знатный жених моей госпожи подождать хотя бы до
  вечера? - попыталась она еще протянуть время. - Моя госпожа еще, наверное,
  отдыхает и не готова к приему гостей.
  - Он уже и так с нетерпением дожидается встречи со своей невестою, пока я
  здесь разыскиваю тебя, Прокуда, - поторопил ее Торепа. - И если он
  рассердится, то чем тогда я смогу оправдаться перед нашим милостивым
  ханом.
   На это Прокуде уже не было чем возразить, и ей пришлось поторопиться к
  своей госпоже в глинобитный домик.
  - И все же тебе придется попросить его немного подождать, - бросила она
  уже на бегу Торепе, - моя госпожа никого не ожидает, и ей понадобиться
  некоторое время, чтобы достойно принять в своей юрте жениха.
  - Попрошу, - недовольно буркнул ей в ответ Торепа, - только и ты сама
  немедленно доложи ханше о приезде к ней жениха. Я не хочу вызывать на
  себя гнев хана из-за твоей нерасторопности.
   Запыхавшаяся Прокуда вбежала в глинобитный домик и, подойдя к двери
  комнаты, в которой расположилась на время отдыха ее госпожа, тихо ее
  окликнула. Однако ей в ответ никто не отозвался.
  - Госпожа, это я, твоя верная Прокуда! - уже более громко выкрикнула
  встревоженная служанка.
   На этот раз в запертой изнутри комнате что-то зашуршала и в
  распахнувшейся двери показалась разозлившаяся своим неурочным вызовом
  Холида. Она только что выслушала первую выступающую на совете. И ее
  слова не только не пришлись самолюбивой Холиде по вкусу, но и ударили ее
  по самому больному месту, а тут еще неожиданный вызов ее служанкою.
  - Я же предупреждала тебя не врываться ко мне без предварительного на то
  моего распоряжения! - выкрикнула грозно насупившая брови
  вознегодовавшая Холида.
  - Я никогда не осмелилась бы побеспокоить свою всемилостивейшую
  госпожу, - жалобно пролепетала в ответ побледневшая от охватившего ее
  ужаса Прокуда, - но я не могу ослушаться воли великого хана....
  - Мой отец хочет меня видеть! - вскрикнула обеспокоенная ее словами
  Холида.
  - Нет, моя госпожа, - жалобно проговорила размазывающая по щекам
  покатившиеся из ее глаз слезы Прокуда, - но от его имени в аил приехал
  знатный византиец, жених моей госпожи. Великий хан хочет, чтобы моя
  госпожа с ним встретилась и поговорила.
  - Мой жених, - уже более ласково проговорила вслух Холида, у которой при
  последних словах служанки немного отлегло от сердца, а про себя подумала.
  - Хорошо еще, что он не приехал в аил, когда я выступала перед своими
  подругами, а сейчас пусть они там без меня немного поупражняются в
  остроумии. Ибо сейчас мне хочешь, не хочешь, а придется с этим
  свалившимся на мою голову женихом встретиться.
   И она, изобразив на своем прелестном личике ласковую улыбку, тихо
  проговорила продолжающей всхлипывать служанке:
  - Успокойся, Прокуда, ты не могла не выполнить волю моего отца, а поэтому
  я тебя ни в чем не виню. Иди и пригласи ко мне этого византийца, но только
  предупреди его, что из-за моего плохого самочувствия наша встреча будет
  недолгою.
   А тем временем рассерженный ректор Согмат осыпал упреками, наконец-
  то, объявившегося перед ним кошея Торепу.
  - Ты слишком нетерпелив, византиец, - ответил ему не обративший никакого
  внимания на мечущий громы и молнии его взгляд кошей. - Я уже
  предупредил ханскую дочку о твоем приезде, и она готовится для встречи с
  тобою. Повели своему слуге следовать за мною.
   На подъезде к глинобитному домику к ним навстречу выскочила Прокуда и
  пригласила все еще недовольного задержкою Согмата проследовать к ее
  госпоже.
  - Только ей сейчас нездоровится, и она заранее просит у тебя, византиец,
  прошения, что ваша встреча будет недолгою, - извинилась она перед ним за
  свою госпожу.
  - Наконец-то, я ее увижу! - воскликнул про себя все еще сомневающийся, что
  его желание сбудется, Согмат. И он, торопливо нащупав затрясшимися от
  волнения руками золотую монету, бросил ее Торепе, а сам с отчаянно
  забившимся в груди сердцем поспешил за Прокудаю.
   Оставшаяся в комнате Холида намочила в глиняной миске с водою
  тряпочку и, прижав ее ко лбу, в ожидании своего новоявленного жениха
  присела на стоящий у окошка резной стульчик. Ей было хорошо слышно, как
  хлопнула входная дверь, и как Прокуда попросила гостя подождать, пока она
  доложит о нем своей госпоже....
  - Проси гостя войти ко мне! - нарочито слабым сиплым голосом проговорила
  Холида, не дожидаясь, когда служанка войдет к ней с докладом.
   Оробевший Согмат нерешительно прошел в комнату и не удержался от
  тихого восхищенного возгласа: увиденный им оригинал превосходил все его
  ожидания.
  - Мне много говорили о твоем неотразимом очаровании, прекрасная Титина,
  - глухо выдавил он из себя, - и только увидев тебя, я понял, что твою
  несравненную красоту нельзя передать словами - ты, прекрасная Титина,
  само совершенство.
   И это прозвучавшее в его словах искреннее восхищение ее прелестью и
  очарованием так сильно польстили самолюбивой Холиде, что она, даже
  несмотря на свое недавнее раздражение его несвоевременным появлением в
  аиле, приняла его с ласковой поощрительной улыбкою. Однако,
  перебросившись с ним вполне обычными при первом знакомстве ничего не
  значащими словами, она, вскоре, сославшись на недомогание, попросила у
  него извинение за то, что была вынуждена прервать их приятную для нее
  беседу. Очарованный уже не только одною ее красотою, но и ее умом и
  рассудительностью, Согмат охотно ее простил и в свою очередь,
  извинившись за беспокойство, удалился. Выезжая из аила, он уже больше не
  терзался в измучивших его ранее сомнениях, а только радостно улыбался в
  ответ закружившимся в его захмелевшей голове сладостным мечтаниям.
   Выпроводив нежданного гостя, Холида обласкала продолжающую хныкать
  Прокуду, одарив ее стеклянными бусами с внутренней позолотою, и, закрыв
  на защелку изнутри дверь комнаты, мгновенно перенеслась в пещеру советов
  на свое место.
   Высказанное в выступлении Холиды перед своими подругами предложение
  о возможности присутствия на их ежегодных сборах мужчин не оставило
  равнодушной ни одну шибианку. Поэтому сразу же после окончания ее
  выступления в пещере установилось совершенно несвойственная для легко
  возбудимых шибианок даже немного их всех пугающая тишина.
  Ошарашенные неожиданной для них смелостью ее предложения они еще
  некоторое время молча переваривали про себя услышанное, а потом, словно
  их прорвало, загалдели все разом, переполняя невысокие своды пещеры
  своим несносно визгливым гулом. И только одна озадаченно хлопавшая
  своими мохнатыми ресницами по глазам старшая, продолжая сохранять
  приличествующее ей молчание, не отводила своих насторожившихся глаз от
  разгоряченных лиц своих с ожесточением заспоривших между собою подруг.
  Внимательно вслушиваясь в долетающие до нее отдельные высказывания
  расходившихся шибианок ей было совершенно ясно, что добиться согласия
  на сегодняшнем совете ее подругам будет не очень-то легко. Много было
  среди них доводов в пользу принятия предложения Холиды, но немало
  шибианок предостерегало своих подружек от не только неверного, но и даже,
  по их мнению, опасного для них всех ее предложения. С раскрасневшимися
  от охватившего их при этом негодования лицами, они с яростной
  решимостью убеждали своих подружек, что подобное изменяющее весь
  уклад их жизни на острове предложение обязательно приведет их всех к
  самым непредсказуемым последствиям. Обе отстаивающие ту или иную
  точку зрения по этому вопросу яростно боролись за каждую пока еще не
  определившуюся в своем мнении свою подругу, и все сильнее и настойчивее
  втягивали всех их в споры. Но, когда подавляющее большинство успело
  определить для себя свою позицию по этому вопросу, а все это время
  гремевший по всей пещере от их споров и ругани гул начал потихонечку
  утихать, старшая шибианка решительно оборвала его ударом посоха о
  железную пластину. Наступило время для выступлений от групп шибианок.
  И первой к трону прорвалась шибианка по прозвищу Рваное ухо. Свою
  памятную отметину она получила при внезапном столкновении в снежных
  торосах с огромною белою медведицею. В последовавшей за их
  столкновением ожесточенной схватке Рваное ухо справилась с напавшей на
  нее медведицей. Но та перед своей кончиною все-таки сумела добраться
  своей костистой лапою до левого уха незадачливой шибианки. И сейчас у нее
  вместо торчащего, как обычно, у всех остальных шибианок на голове
  прекрасного уха болтались на его месте лишь какие-то жалкие бесформенные
  полоски.
  - Подруги! - прокричала она своим громким визгливым голосом. - Не верьте
  вы этой вертихвостке с юга! У нее там от слишком жаркого солнышка уже
  так сильно возбудилась плоть, что для ее утоления ей уже недостаточно
  остающихся дней в году, кроме этих двух недель, которые мы просто
  обязаны полностью посвящать создавшему нас всех Творцу. В течение всех
  дней этих двух недель мы ни в коем случае не должны позволить себе
  продолжать ублажать нашу пусть и бессмертную, но, как и всегда,
  ненасытную плоть. А можем только неустанно благодарить своего Творца за
  все те милости, которыми он одарил нас, и которые делают нас по сравнению
  со всеми другими сотворенными Им на земле существами почти что
  всемогущими. Уже и до нашего северного захолустья начинают
  докатываться отголоски ее похождений с так называемым сильным полом. Я
  посоветовала бы моей дорогой южной подружке перебраться на некоторое
  время к нам на Север и хотя бы немного остудить свои уже, наверное,
  вскипевшие в ней от жары мозги. Чтобы она больше не мучилась
  галлюцинациями, чтобы не смущала своих подруг, ввергая всех нас в омут
  самой непредсказуемой по своим последствиям беды. Я призываю вас всех
  ничего не менять в нашей тихой и размеренной жизни на этом воистину
  райском уголочке земли! Я призываю всех своих дорогих подруг в течение
  этих двух недель продолжать предаваться размышлениям о смысле нашего
  земного существования для более полного познания самих себя! Я не
  сомневаюсь, что это принесет нам намного больше пользы, чем порочная
  связь с беспутными лицемерными мужчинами.
   Следующей выступила шибианка, обитающая по соседству с Холидою на
  берегу одного и того же моря, правда, на противоположном его берегу.
  - Только что выступившая подруга обвинила мою соседку, что у нее, по ее
  мнению, слишком много поклонников! - с хорошо разыгранным
  негодованием выкрикнула она. - Но это же сам, наш любимый Творец, за
  нелегкую обязанность олицетворять собою эталон уродства разрешил всем
  нам неограниченно пользоваться вниманием мужчин. И если у нашей
  северной подруги из-за сурового климата в этом деле меньше возможностей,
  то это уже ее личные проблемы. Можно было бы прислушаться к словам
  нашей северной подруги, когда она говорила о нашем уединении, чтобы и
  дальше предаваться более глубокому осмыслению нашего земного
  существования. Но, дорогие мои подруги, это же наше существование тесно
  связано с существованием на земле так горячо любимого нашим Творцом
  человека. А раз так, то скажите мне, где еще тогда, как не в тесном контакте с
  лучшими представителями этого опекаемого нами человечества, мы и
  сможем, глубоко проникнув в их сущность, лучше понимать и осознавать
  свое земное предназначение?
   Желающих покрасоваться перед всеми остальными в своем остроумии
  особенно на такую сильно обеспокоившую всех шибианок тему было так
  много, что они еще долго язвительно, как бы случайно, поддевали друг
  дружку, так и не приходя к общему мнению. Слишком сильно они опасались
  негативных для себя последствий от предлагаемых им изменений в своей
  прежней жизни. И слишком соблазнительным было для всех них уже прямо
  съедающее их всех изнутри желание попытаться выделиться из числа своих
  подружек хотя бы легко соблазняющимися их прелестью и очарованием
  мужчинами. Так что, перенесшаяся в глинобитный домик с приездом к ней
  знатного византийца Холида много не потеряла от того, что выделила ему
  несколько минуточек своего внимания.
   Решение внимательно отслеживающей настроение своих подруг старшей
  шибианки было однозначным: надо бросать камушки. Однако и на этот раз
  кардинально разделившиеся между собою в своих мнениях шибианки не
  стали следовать ранее установленной ими традиции. Они не заторопились,
  как всегда делали это вплоть до сегодняшнего дня, к стоящим в углу пещеры
  ступам, а потребовали от присоединившейся к ним Холиды ответить им на
  особо волнующие их вопросы.
  - Если мы, любезная подруга, согласимся с твоим предложением проводить
  наши ежегодные сборы в обществе мужчин, то, как тогда будет
  осуществляться их доставка на наш остров? - спросили они у нее самое, по
  их мнению, в этом деле трудно осуществимое. - Ведь, эти же люди в отличие
  от нас, шибианок, не обладают способностью мгновенно переноситься на
  наш остров и обратно.
  - Нам придется, опоив их сонным зельем, переносить их на себе, - ответила
  уже заранее продумавшая все организационные вопросы Холида. - И я не
  думаю, что при наших способностях, нам делать это будет слишком
  затруднительно.
  - Но как тогда мы добьемся, чтобы собранные со всей земли мужчины не
  только понимали друг друга, но и не ссорились между собою? - продолжали
  сомневаться в практическом осуществлении ее предложения шибианки.
  - А нам и не нужно, чтобы они понимали друг друга, - со снисходительной
  улыбкою проговорила им в ответ Холида, - главное, чтобы мы понимали их,
  а мы, шибианки, разговариваем на всех языках мира. Мы можем одеть своих
  поклонников в изображающие всевозможных животных костюмы и
  организовать между ними забавную игру, в которой будет считаться
  хорошим тоном выдавать себя за совершенно другого человека. И если мы
  все заранее хорошо продумаем, то я вас уверяю, что они ничего не
  заподозрят. А мы, понимая их всех, всегда сможем подыграть любому из них.
   Желающих задать вопрос или что-то уточнить Холиды было много, на
  недовольная задержкою старшая шибианка, стукнув посохом о железную
  пластину, оборвала их. Мгновенно притихшие шибианки начали поочередно
  вставать со своих мест и бросать камушки в ступы. После их пересчета
  оказалось, что за предложение Холиды было брошено на двадцать камушек
  больше. Решение было принято. И вздохнувшая с облегчением Холида молча
  присоединилась к уже начавшим выходить из пещеры своим подругам,
  чтобы, снова выстроившись на каменной площадке перед дубом, воздать
  хвалу Творцу за дарованное Им шибианкам согласие при принятии такого
  неоднозначного решения. Но на этот раз они уже молились Ему, пусть и по-
  прежнему с вполне искренним неистовством, однако, были при этом
  непривычно для себя серьезно молчаливыми, а, как только оканчивали свою
  молитву, тут же с той же молчаливой сосредоточенностью расходились.
  Одни переживали в своей душе победу над якобы мешающими им
  наслаждаться жизнью во время ежегодных сборов на своем острове
  прежними обычаями, а другие уходили с площадки со смутным
  предчувствием надвигающейся на них беды.
   Холида с назначенными ей в сопровождение несколькими шибианками
  сложила в заплечные мешочки все собранные для покупки у волшебника
  снадобья драгоценности и, закинув их себе на спины, стремительно
  понеслись по голубому небосклону в сторону неблизких гор. А вслед за ними
  помчался с беззвучным хохотом уже заранее предчувствующий испорченное
  настроение Творца, когда тот узнает о проделке своих творений, сатана. И
  как бы быстро не махали крыльями торопящиеся за снадобьем шибианки они
  не могли сравняться с быстрым как ветер и стремительным как молния
  сатаною. Обогнавший их колдун плавно опустился на площадку у входа в
  пещеру. Быстро пробормотав слова нужного ему заклинания, он, снова став
  видимым, вошел в пещеру и тяжело опустился в свое излюбленное кресло.
  - И за что только Он их так сильно любит, проявляя свое безграничное
  терпение к их лицемерному вздорному характеру, - с недоумением подумал
  он о недоступных его пониманию странностях Творца, - и за что только Он
  так сильно ненавидит нас - честно защищающую свои убеждения темную
  сторону земной жизни. Ему никогда не добиться такого послушания от своих
  творений, какого добился я у своих сторонников. Вот, и Его возлюбленные
  шибианки тоже сами летят в мои сети, да еще благодарить меня будут, руки,
  и ноги целовать мне станут. А, впрочем, где они сейчас? За этими
  чертовками глаз да глаз нужен. Как бы они у меня не захотели повернуть в
  обратную сторону?
   Колдун снял с чана покрывало и вызвал изображение летящих к нему
  шибианок.
  - Вот они, голубушки мои ненаглядные, - негромко проговорил он, и
  сдержанная ухмылка скривила его сумрачное лицо. - Летите, летите ко мне
  скорее. Порадуйте своей очередной глупостью своего Творца. Он и так уже
  еле сдерживается от неблагодарности к нему людей, а тут и вы еще немного
  озадачите Его мне на радость. Вот, повеселюсь я, когда мне удастся
  совратить хотя бы одну из вас на нарушение Его самого строгого запрета.
  Как же тогда Он поступит с этими шибианками? Неужели решиться оставить
  свое возлюбленное человечество без такого наглядного примера в лучшем
  понимании отличия уродства от красоты? Кто может знать заранее, как
  поступит Он в том или ином случае? Его пути в земном мире, как говорится,
  неисповедимы. Но в любом случае от всей этой разыгрывающейся сейчас на
  моих глазах комедии я намерен оторвать и для себя небольшой кусочек, если
  не везения, то хотя бы повеселюсь вволю.
   А становящихся с каждым очередным мгновением на поверхности
  наполненного колдовской жидкостью чана все более зримыми шибианок ему
  не было нужды подгонять. Они и сами, горделиво приподняв уродливые
  головы, стремительно неслись по голубеющему над ними небосклону
  навстречу своей несчастной судьбе. Приближаясь к его логову, они все
  время, увеличиваясь, скоро укрыли своими уродливыми телами всю
  поверхность жидкости.
  - Тьфу ты, и надо же было додуматься до сотворения подобной гадости, -
  проговорил брезгливо поморщившийся колдун и вышел из пещеры встречать
  подлетающих гостей.
  - Волшебник уже встречает нас! - прокричала своим подругам Холида и,
  сделав небольшой разворот, начала опускаться на площадку перед входом в
  его пещеру. Последовавшие за нею сопровождающие ее шибианки тоже одна
  за другою опустились к недовольно поджавшему свои тонкие губы колдуну.
  - Дорогой волшебник, мы прилетели за обещанным тобою нам снадобьем, -
  проговорила бросившаяся к нему Холида.
  - Не снадобье, а волшебная мазь, шибианка - ворчливо поправил ее
  недовольно нахмурившийся колдун. - Я ее уже приготовил, только, вот,
  сможешь ли ты расплатиться со мною за нее?
   Спохватившиеся шибианки развязали свои заплечные мешки и высыпали
  перед колдуном собранные ими драгоценные украшения. Даже само
  ослепительно вспыхнувшее от удивления на небесах солнышко остановилось
  на мгновение, чтобы полюбоваться разлившейся на площадке перед
  колдуном струистыми ручейками сотворенной чистыми человеческими
  руками красотою. Его светлые лучики радостно запрыгали по обрамленным в
  искусно изготовленные из дорогих металлов оправы драгоценным камням и
  заиграли в них, переливаясь всеми цветами радуги. Создавалось такое
  впечатление, словно сама богиня красоты опустилась вместе с ними с небес
  на землю, чтобы отделить зло от добра, не позволить совершиться еще
  невиданному на земле святотатству. И даже дувший с утра в горах легкий
  шаловливый ветерок притих в тревожном ожидании, что совершится чудо и
  громко заигравшее сигнал бедствия красота спасет мир от последующих за
  этими мгновениями неисчислимых на земле бедствий и несчастий. Что зло не
  посмеет прикоснуться к, как всегда, особо лакомой для него красоте, и не
  опоганит своими нечистыми руками вдохновленные Святым Духом творения
  человеческих рук. Но чудеса, как давно уже всем известно, совершаются
  только в сказках, а в реальной жизни человек может и должен надеяться
  только на свои силы и возможности, только на свое порою воистину
  чудотворное влияние на окружающий его мир. Очнувшийся от мгновенного
  замешательства колдун нагнулся и, подняв подкатившееся к его ногам
  колечко, поднес его поближе к своим глазам.
  - И до чего же оно прекрасно! - с восхищением отметил он про себя. - Могут
  же эти жалкие человечки, когда захотят, создавать подобную небывалую
  даже на светлых небесах красоту.
   Почуяв нечистого, солнце с брезгливой поспешностью поторопилось
  укатиться куда-нибудь подальше от этого, вдруг, ставшего ему неприятного
  места. И даже очнувшийся от совершаемого на его глазах святотатства
  разозлившийся ветерок, в тщетной надежде вырвать из рук нечистого
  изготовленное благословенным человеческим трудом колечко, задул с такой
  еще небывалою для него сегодня силою. Потемневшие солнечные лучики
  скоро угасли совсем, унося вместе с собою душу из драгоценных камней и
  оставляя неясную тревогу в сердцах прилетевших к змеиному логову
  шибианок. Прилетевшим, чтобы добровольно, по своему собственному
  хотению и согласию, отдать нечистому благословенный человеческий труд,
  которому они и должны были служить верою и правдою, в обмен на
  неисчерпаемое горе и реки горьких людских слез. И как же хотелось при
  этом окружающему их миру громко выкрикнуть во всеуслышание:
  - Стой, мгновение! Остановись! Дай им еще последнюю возможность
  опомниться и понять, что они совершают! Позволь им одуматься и
  попытаться, исправив свою роковую ошибку, предотвратить непременно
  последующие за нею беды и страдания ни в чем не повинных людей!
   Но призванная спасти весь этот мир божественная красота предоставляет
  всего лишь только одно мгновение на раздумье в самый решающий для
  земного мира час и ни на полмгновения, ни на хотя бы одну его миллионную
  часть больше. Только одно мгновение, в течение которого еще можно все
  повернуть вспять, еще можно предотвратить нависшую над всем миром
  страшную угрозу, еще можно отдалить на некоторое время неотвратимую
  расплату за всю свою неправедную земную жизнь. Мгновение истекло и
  всемогущая во время ее красота больше уже не в силах бороться с глубоко
  укоренившимся в земную человеческую жизнь злом. Она уже даже и сама,
  после прикосновение к ней зла, становится его орудием. И впоследствии
  может принести немало горя, сотворившим ее людям, пока не попадет в
  праведные руки и не будет очищена у святого алтаря.
   Внимательно осмотрев все подаваемые ему шибианками драгоценные
  украшения, колдун остался доволен оплатою практически ничего ему не
  стоившего колдовства. И он, подробно объяснив им, как следует
  использовать его волшебную мазь, выдал на каждую шибианку по одному
  флакончику светлой густой мази.
  - А как вы намереваетесь доставлять на свой остров мужчин? -
  полюбопытствовал он у собирающихся в обратную дорогу шибианок.
  - Будем переносить их на себе, - объяснила ему Холида, - у нас, благодаря
  милостям неустанно заботящегося о нас Творца, для этого достаточно сил и
  возможностей. Тем более, что такая работа для нас в тягость не будет.
  - Я не уверен, что вашим поклонникам может понравится путешествовать
  подобным образом, - укоризненно покачав головою, проворчал колдун.
  - Они о своем путешествии на наших спинах не только не будут ничего
  знать, но и даже догадываться - со снисходительной ухмылкою объяснила
  ему Холида, - так как проделают они его в глубоком сне.
  - Приготовляемое местными знахарями сонное зелье всегда такое
  ненадежное, - проворчал недовольно покачавший головою колдун, - им при
  неумелом его использовании можно опоить человека до смерти, а, вдруг,
  ваши поклонники после употребления изготовленного неумелыми руками
  сонного зелья начнут просыпаться посреди дороги. Что тогда вы скажете им,
  и как объясните им то, что они парят в небесах на ваших спинах? Нет, это
  дело не годиться. Вам лучше воспользоваться приготовленным лично мною
  сонным зельем. Стоит только позволить человеку хотя бы немного вдохнуть
  его в себя, как он тут же провалиться в крепкий беспробудный сон и будет
  спать до тех пор, пока вы не перенесете его на свой остров.
  - Но нам нечем заплатить тебе за него, - пролепетала в ответ смутившаяся
  Холида.
  - За сонное зелье я с вас платы не потребую, - успокоил ее колдун. - Будем
  считать, что его стоимость вошла в уже приобретенную вами волшебную
  мазь. А, вот, в долг я могу предложить вам любовное зелье. Добавив его в
  какое-нибудь питье, вы заставите не обращающего на вас никакого внимание
  мужчину воспылать к вам такими сильными чувствами, каких еще не сумела
  воспалить в нем ни одна женщина.
  - Мы, дорогой волшебник, в своей земной жизни во многом нуждаемся, а,
  вот, в любовном зелье еще никогда не нуждались и надеемся не нуждаться в
  нем и впредь, - рассмеялись в ответ принявшие его слова за шутку шибианки.
  - Благодаря милости Творца у нас нет, и никогда не будет недостатка в
  мужском внимании.
  - Как знать? - загадочно улыбнулся им в ответ колдун. - Но на всякий случай
  знайте, что оно у меня имеется.
   Развеселившиеся шибианки, еще немного посмеявшись над странным
  предложением колдуна, упаковали флакончики с волшебной мазью и сонным
  зельем в заплечные мешочки и улетели на свой остров.
  - А не попробовать ли нас вначале испытать эту волшебную мазь на каком-
  либо встретившимся нам по дороге мужике!? - выкрикнула уже в полете одна
  из шибианок. - Прежде чем применить его на своем возлюбленном, я хотела
  бы быть уверенной, что этот волшебник нас не надул. Кто знает, что у него
  на уме, а мне лишние неприятности ни к чему.
  - Мы просто обязаны быть уверенными в том, что несем в своих заплечных
  мешках именно то, что всем нам так необходимо, - сразу же уловила
  ценность ее предложение Холида, и они начали выискивать по пути
  подходящую для испытания своей волшебной мази жертву.
   Пролетая над раскинувшимся на многие версты вековым лесом, они
  присмотрели забредшего в него по какой-то своей надобности одинокого
  мужика и, опустившись неподалеку от него, начали готовится к испытанию
  на нем своей волшебной мази. Вызвавшаяся помазать ею у неторопливо
  шагающего по заросшей лесной травою дороге мужика под глазами
  шибианка забежала немного вперед и, как только отвлеченный Холидою
  поравнявшийся с нею мужик посмотрел в другую сторону, прыгнула на него.
  Обхватив испуганно ойкнувшего мужика сзади руками, она мазнула
  предварительно опущенным в изготовленную колдуном мазь пальцем у него
  под глазами, а потом, оттолкнув его от себя, скрылась в кустарнике.
  Освободившийся от ее мертвой хватки мужик, не понимая, зачем это кому-то
  понадобилось нападать на него, чтобы только мазнуть у него под глазами
  чем-то липким, беспокойно закрутил своей головою. А не сводившие с него
  глаз притаившиеся в кустах шибианки только тихо посмеивались над его
  откровенно недоумевающим испуганным видом. Не увидевший вокруг себя
  ничего подозрительного и опасного немного успокоившийся мужик,
  ухватившись руками за подол рубахи, с остервенением затер ею у себя под
  глазами. Пытаясь избавиться от помазанной там у него неизвестным
  существом мази, он еще сильнее втирал ее в кожу своего лица.
  - Мы не можем тратить на него слишком много времени, - шепнула
  сопровождающим ее шибианкам Холида, - поэтому нам лучше поторопить
  этого недотепу. Вы его здесь, как следует, припугните, а я, встретившись с
  ним на лесной дороге, проверю, как подействовала на него изготовленная
  волшебником мазь.
   Те согласно кивнули ей в ответ головами, и Холида подалась в сторону
  предполагаемого бегства напуганного ее подругами мужика. Добежав до
  нужного ей места, Холида подала притаившимся в засаде своим подругам
  условный сигнал, и те, взялись за ветки кустарника, сильно потрясли ими.
  Испуганно вздрогнувший мужик, подхватив с земли выпавший из его рук
  еще при нападении топор, торопливо засеменил от пугающего его места.
  Поспешил туда, где его уже поджидала приготовившаяся Холида, которая
  тут же выставила из приютившего ее кустика свою ногу. При виде ничем не
  прикрытой стройной женской ножки замерший на месте мужик уже был
  просто не в силах отвести от нее своих разгоревшихся от мгновенно
  переполнившего его страстного желания глаз. Холеная ножка степной
  красавицы волновала его и, парализовав всю его волю, властно притягивала
  его к себе. И уже больше ничего не видевший и не замечавший вокруг себя,
  кроме этой так для него желанной женской ножки, испуганно
  вздрагивающий от каждого неосторожного движения Холиды мужик, шаг за
  шагом все ближе приближался к ней. А не сводящая с него пытливых глаз
  Холида, чтобы еще сильнее распалить попавшегося под очарование ее
  прелестной ножки мужика, подалась немного вперед и отрыла ему еще
  немалую часть своего еще более для него соблазнительного пышного бедра.
  И все еще сомневающийся в реальности так зримо показавшейся ему
  женской ножки мужик слегка дотронулся до нее пальцами своих
  затрясшихся от испытываемого им в это время волнения рук и, легонько
  ущипнув ее, ласково погладил своей шершавой мозолистой рукою.
  Прельстившая его женская ножка не оказалась призрачным миражом, и он,
  немного осмелев, прижался к ней жаркими губами. Холиду тоже волновали
  его прикосновения к ее ноге, и он, ясно ощущая ее волнение, все ближе и
  ближе подбирался своими страстными поцелуями к заветному бедру. А уже
  больше не в силах сдерживаться громко расхохотавшаяся Холида, выдернув
  из его рук свою ногу, показалась перед ним во всей своей прекрасной наготе,
  а за нею выскочили из кустов к остолбеневшему мужику и все остальные
  шибианки.
  - Русалки! - завопил очнувшийся мужик и, упав на землю, начал обводить
  вокруг себя защищающий его от нечистой силы круг.
  - Почему ты боишься нас? - поинтересовалась у него еле сдерживающая от
  распирающего ее хохота Холида. - Неужели мы все кажемся тебе такими
  страшно уродливыми?
  - Наоборот, вы даже очень красивые! - выкрикнул ей в ответ мужик и,
  покрыв ее крестным знамением, прокричал. - Чур, меня! Сгинь, нечистая
  сила!
   Вволю посмеявшись над насмерть перепуганным мужиком уже больше не
  сомневающиеся в действенности приобретенной ими у волшебника мази
  шибианки, забросив на спины мешочки, улетели, а мужик еще долго с
  необычайной для него грустью и тоскою смотрел на них. Домашние и
  односельчане, конечно же, не поверили рассказам об его удивительном
  приключении в лесу. Но странное дело в течение последующих двух недель,
  когда случалось наблюдать летящих в небесах безобразных шибианок, ему, в
  отличие от всех остальных, виделись парящие в небесах несравненные по
  своему прелестному очарованию обнаженные красавицы. И он не убегал, как
  все его домашние и односельчане, и не прятался от страха в своей избушке, а
  подолгу смотрел на их удаляющиеся от него прекрасные тела, вспоминая о
  давно канувших в вечность временах, когда он тоже был молодым и по-
  своему красивым.
  - Чокнутый! - именно так презрительно называли его ничего не понимающие
  односельчане, но он на них не обижался, а только грустно улыбался в ответ
  передразнивающим его детям. Ему, уже, вконец, измученному внезапно
  прорвавшейся в нем тоскою по нормальной человеческой жизни и уже
  окончательно убежденному в том, что он прожил свою жизнь совсем не так,
  как ему надо было ее проживать, не было никакого дела до их забав. А,
  может, они и злились на него только потому, что и у них самих тоже было не
  все в порядке, что и им не все удается делать так, как им самим хотелось бы?
  А он, бессердечный, своим несуразным, с их точки зрения, поведением
  только сыпал им соль на незаживающие в их душах раны. Тогда они были
  вправе презирать и осуждать его. Ибо это просто жестоко лишний раз их
  беспокоить и отравлять им даже ту жизнь, которой они в глубине своей души
  уже давно тяготятся, и которая уже больше не приносит им прежнего
  удовлетворения. Каждый из живущих на земле людей мечтает и
  рассчитывает прожить отпущенную ему судьбою жизнь достойно, как и
  полагается уважающему себя человеку. Однако, как говорится, жить прожить
  не поле перейти. А после градом посыпавшихся на начинающего жить
  человека жесточайших испытаний его первоначальная мечта потихонечку
  опускается на самое донышко его, вконец, измученной и истерзанной
  несправедливостью земной жизни души. И он все реже и реже вспоминает о
  ней, а со временем даже запирает ее на семь замков не только от других, но и
  от самого себя. Ибо ему не хочется понапрасну расстраиваться и злиться на
  окружающую его приносящую ему больше неразрешимых проблем, чем
  светлых и радостных для его души мгновений, серую неприглядную
  реальность.
   А тем временем на острове уже вовсю кипели страсти по недавно
  принятому на совете решению. Каждая шибианка, продумав свои
  соображения насчет более интересного проведения вместе со своим
  поклонником праздника ряженых, передала их для выработки нового обряда
  трем назначенным для этой цели шибианкам. А те, выбрав из них самые, по
  их мнению, интересные и содержательные, внесли их в новый ритуал и
  вынесли его на всеобщее обсуждение. И так как в новом ритуале было
  предусмотрено все, чтобы их поклонники не только ни о чем не подозревали,
  но и даже не могли догадываться в каком именно качестве они выступают
  перед собравшими их всех шибианками, то никаких серьезных возражений
  против него не поступило. Уже заранее предчувствующие как им всем будет
  весело на своем островке собравшиеся в пещере шибианки громкими
  одобрительными возгласами не только утвердили новый ритуал, но и с
  удовольствием выслушали выступившую в его защиту соседку Холиды по
  синему бескрайнему морю.
  - Возлюбленные мои подруги! - выкрикнула она доброжелательно
  ухмыляющимся ей шибианкам. - Позвольте мне задать вам всем вопрос:
  Зачем Творец одарил всех нас сознанием? И я не сомневаюсь, что каждая из
  нас ответит на него примерно так: Наш всемилостивейший Творец наградил
  всех нас сознанием не для того, чтобы мы бездумно придерживались уже
  отживших своих традиций и ритуалов. Он одарил нас сознанием только для
  того, чтобы мы лучше понимали, и осознавали свою роль и свое значение в
  этом воистину прекрасном земном мире. Он одарил всех нас им только для
  того, чтобы мы как можно глубже проникались возлагаемой Им на нас
  высокой ответственностью за правильное понимание возлюбленным Им
  человечеством коренного отличия красоты от не способствующего людям в
  улучшении жизни на земле уродства. Наш милостивый ко всем живым на
  земле существам Творец постоянно желает, чтобы жизнь на земле была
  избавлена от унижающей ее несправедливости. А поэтому надеется, что
  оценивающий свои неправедные дела и неблаговидные поступки с нашим
  безобразным обликом человек со временем научиться жить по предписанным
  правилам и, в конце концов, станет свободным и счастливым. Я еще хочу
  спросить у своих дорогих подруг: Что станет с этими заполонившими всю
  нашу общую землю смешными до нелепости людьми, если всех нас, вдруг,
  не станет, если мы уже больше не сможем учить их уму-разуму? Да, эти
  жалкие человечки по истечению нескольких сотен лет до того запутаются во
  всей своей несуразной жизни, что сами себя же и погубят. Сначала они
  подрубят сук, на котором сидят, а потом непременно сваляться в зияющую
  пропасть зла, невежества и безрассудства. Но, на их счастье, в этом не очень-
  то приветливом земном мире существуют еще и придающие им не только
  уверенность в завтрашнем дне, но и являющиеся по своей сути последней
  для них спасательной соломинкою, бессмертные существа. То есть, мы
  шибианки, дорогие мои подруги. Однако чтобы и дольше продолжать
  оставаться для них таковыми, мы должны постоянно знать обо всех их
  проблемах и быть в курсе всех их дел. А как мы сможем для себя определить,
  что им в данный момент более всего необходимо? Только в тесном контакте
  и только в личном общении с их лучшими представителями. Вы, конечно же,
  можете попытаться опровергнуть меня, утверждая, что мы и так благодаря
  последней милости Творца живем вместе с ними и возможно знаем о них
  даже больше, чем они знают о себе сами. А я на все эти ваши возражения
  могу ответить, что там, среди людей, мы одиноки. И если в наших
  прелестных головках возникнут интересные мысли, то мы еще долго будем
  терзаться сомнениями в их ценности, пока окончательно не потеряем их в
  бурлящем вокруг всех нас неукротимом потоке жизни. А здесь, на нашем
  острове, общаясь с их лучшими представителями и освежая в памяти все, что
  мы знаем о них, мы сможем немедленно обсудить любую появившуюся у
  кого-нибудь из нас хорошую мысль и принять по ней решение.
   Создавая нас, Творец подарил нам и частицу своей мудрости. Поэтому
  можно с уверенностью сказать, что и сегодня Он тоже участвовал в
  коллективно принятом нашем решении. И раз мы его приняли, то это уже
  может означать только одно, что оно ему не противно. Тогда вперед, мои
  возлюбленные подруги! Забудем обо всех своих страхах и сомнениях, раз
  идет речь о лучшем выполнении нами своего предназначения, а,
  следовательно, и долга!
   Легко возбудимые шибианки отреагировали на ее перед ними выступление
  пронзительным визгом и громкими торжествующими возгласами. Уже ни
  одна из них не сомневалась в правильности только что принятого ими
  решения. Раз это смущающее всех их решение было угодно самому Творцу,
  то тогда прочь все одолевающие их сомнения вместе с омрачающими их
  неприятными предчувствиями. Сейчас они только удивлялись, как же им
  раньше не приходили в головы такие умные и безо всякого на то сомнения
  полезные для их общего дела мысли. Узнав из слов выступления соседки
  Холиды о возможном участии в принятии последнего их решения самого
  Творца, они, окончательно успокоившись, больше уже не думали об
  изменении своей будущей на острове жизни ничего предосудительного.
  Сейчас уже каждая из них начала с пеною у рта уверять своих подруг, что
  подобные сомнения в правильности их прежних ритуалов уже давно
  закрадывалось и в ее голову тоже. И что только из-за своей, как всегда,
  непомерной занятости она не придавала им должного значения.
  Возбудившие сами себя до умоисступления и уже больше не в силах
  сдерживать переполняющий их всех радостный восторг шибианки поскакали
  со своих мест и запрыгали как умалишенные, громко хлопая кистями своих
  уродливых лап. И в этом воцарившимся в пещере самом настоящем бедламе
  уже казалась, что никакая сила не сможет утихомирить расходившихся
  шибианок, как, вдруг, все вокруг них затряслось, а с потолка пещеры
  посыпался на их охмелевшие головы песок. Внезапно обрушившееся на них
  землетрясение продолжалось всего лишь одно мгновение, но и его оказалось
  достаточно, чтобы остудить их пыл. Испугавшиеся шибианки примолкли и
  растеряно забросали друг дружку недоумевающими взглядами. Однако
  понявшая этот поданный им самим Творцом знак, как согласие с только что
  сказанными ею словами, соседка Холиды поторопилась закончить свое
  выступление ободряющими своих подруг словами:
  - Вот, видите, дорогие мои подруги, это еще одно подтверждение нашей
  правоты! Подобным образом наш Творец дол нам всем свое благословение
  на наше новое начинание!
   И на этот раз поверившие ей шибианки успокоились и закрутились в
  радостных хлопотах по подготовке к празднику ряженых. Ни одной из них не
  хотелось хоть в чем-то уступать своим подругам и, вскоре, весь их островок
  запестрел расставленными на нем разноцветными шатрами и белоснежными
  юртами. Все самое лучшее и прекрасное, что только и было изготовлено к
  этому времени трудолюбивыми человеческими руками, в одно мгновение
  было перенесено шибианками на свой остров, вплоть до терпких вин и
  изысканных яств. И даже мало того они, тщательно осмотрев каждый уголок
  своего острова, уже навсегда закрыли тяжелой каменной плитою вход в
  пещеру, постав этим самым последнюю точку в своем отрицании старого.
  Оставалось только дождаться возвращения посланных к волшебнику за
  волшебною мазью своих подруг, и можно было заняться самым главным и
  ответственным для них делом: переносом на остров полюбившихся им
  мужчин.
  - Летят! - громкий крик первой увидевшей возвращающихся от волшебника
  своих подруг всполошил всех остальных шибианок.
  - Наш остров стал неузнаваемым! С высоты он показался нам огромным
  прекрасным цветком! - не удержались от восхищенных возгласов
  опустившиеся шибианки.
  - А как дела у вас? Хватило ли собранных драгоценностей на приобретение
  волшебной мази? - забросали их вопросами встречающие.
  - У нас все в порядке, - успокоила их Холида, - волшебная мазь с нами.
  - И мы уже успели проверить ее действие на мужчин по дороге, - добавила с
  негромким хихиканьем вторая.
   И они, смакуя каждое словечко, с удовольствием рассказали подругам как
  намазанный снадобьем мужик целовал уродливую ногу шибианки.
  Внимательно выслушавшие их красочный рассказ шибианки похватали
  флакончики с мазью и сонным зельем и заторопились за своими
  возлюбленными.
   Ох, и как же тягостным бывает время, когда ты томишься в нетерпеливом
  ожидании чего-нибудь такого, особенно для тебя важного и значительного!
  Поэтому сейчас и дожидающаяся вызова своей служанкою Холида тоже,
  чтобы хотя бы немного забыться о нем, прижавшись к своей белоствольной
  красавице, под ласковый шепоток ее листочков перебирала по памяти
  знакомых ей мужчин. Выбирая из них самого достойного, с которым ей было
  бы не стыдно показаться перед своими подругами. Она бы с удовольствием
  остановила свой выбор на вихрастом мальчишке рыбаке, который поразил не
  только ее воображение, но и затронул ее любвеобильное сердечко.
  - Но, - с досадою подумала Холида, - он пока еще слишком сильно увлечен
  той худосочной девочкою.
   Среди ее поклонников немало было красивых статных мужчин, но по тем
  или иным причинам она, с сожалением, их отвергала. И, в конце концов,
  была вынуждена остановить свой выбор на пастухе Кулдане, который
  больше всего подходил ей для участия в празднике ряженых. Она не хотела
  рисковать, а от бедного сироты всегда можно было с легкостью по тем или
  иным соображениям избавиться. Да, и кто ему поверит, если юному пастуху
  вздумается распустить свой язык. Дочь могущественного в степи хана не
  только недоступна для таких, как он, простолюдинов, но и надежно
  защищена от любой с их стороны о ней сплетни. Определившаяся в выборе
  поклонника на празднике ряженых Холида дождалась вызова ее Прокудаю и
  повелела немедленно позвать срочно ей понабившегося Кулдана.
   Но самого Кулдана не так обрадовал, как встревожил неожиданный вызов
  своей повелительницы. После того памятного случая на прогулке в степи она
  недолго радовала его своей любовью и ласкою. Ибо совсем скоро она,
  охладев к нему, забыла о своем Кулдане. И все это время без памяти
  влюбленный в нее юноша мучился в неизвестности, проклиная прожитый им
  каждый миг в разлуке со своей любовью. А как он еще совсем недавно
  радовался, когда ханская дочь включила его в число сопровождающих ее на
  морское побережье слуг, надеясь, что она снова позовет его, и что он снова
  сможет забыться обо всем в ее ласковых объятиях. Однако и на морском
  побережье его поджидало очередное горькое разочарование. Сразу же после
  приезда в аил кошевого Артыка ханская дочь отделилась от всего мира
  стенами глинобитного домика. И он, как голодный пес, день и ночь бродил
  вокруг него в ожидании, что жестокосердная красавица смилостивиться над
  ним и одарит его своей любовью. Его обострившаяся до болезненной
  мнительности воображение, уверяя его, что его возлюбленная наблюдает из
  окошка за своим верным рыцарем, чтобы уже окончательно убедиться в его к
  ней любви, заставляла его неотлучно находиться возле глинобитного домика.
  Здесь же и нашла его выполняющая ее повеление Прокуда. Вот, и наступил
  для несчастного Кулдана так им долгожданный и в тоже время совсем для
  него неожиданный ее зов. И что принесет он бедному пастуху, владевшему
  только одним своим молодым красивым телом, но обладающему завидною
  способностью испытывать такое сильное влечение к своей возлюбленной,
  что был в любое время готов отдаться ему полностью, до самозабвения.
   Озадаченный Кулдан робко переступил порог комнаты и срывающим от
  волнения голосом проговорил:
  - Ты звала меня, ханша?
   А ласково ему улыбнувшаяся Холида обхватила его вскружившуюся от
  нестерпимой близости любимой бедную голову своими прелестными
  ручками и, расцеловав его переполненные любви и нежности к ней глаза,
  прошептала:
  - Неужели, милый Кулдан, уже успел позабыть о своей несчастной Титине,
  или я его ненароком обидела, что он так долго заставлял меня страдать в
  одиночестве?
   Коварная многоопытная Холида знала, куда и как ужалить без памяти
  влюбленного в нее несчастного юношу. Разве может по настоящему
  влюбленный неопытный в любви юноша бесстрастно слушать, что и его
  любимая тоже все это время ощущала себя одинокой и несчастной, что и она,
  также как и он, мучилась и переживала за их чувство не меньше, чем он сам?
  И горькие слезы от всегда облегчающей страдания души раскаяния градом
  посыпались по его озарившемуся счастьем лицу.
  - Бедный мой Кулданчик, - продолжала добивать его коварная Холида,
  ласково прижимая его голову к своей груди, - оказывается ты не такой уж и
  плохой. Ибо и ты тоже, также как и я, все это время мучился и переживал от
  нашего недопонимания друг друга.
   Холида, умело, воспользовавшись данным ей самой природою оружием,
  окончательно сразила пока еще неопытного в жизни бесхитростного юного
  пастуха. И он, уже больше не сомневаясь в искренности ее чувств к нему,
  заплетающимся от переполняющей его радости языком рассказал ей о
  каждом своем дне в разлуке с нею. Рассказал ей обо всех своих в это время
  страданиях, обо всех измучивших его в последнее время своих грезах, и о
  том, как он верной сторожевой собакою кружил возле ее домика в тщетной
  надежде хотя бы в щелочку увидеть свою любимую.
  - Вот дурак, - посмеялась над ним про себя продолжающая ласковыми
  поглаживаниями успокаивать совсем уже расклеившегося влюбленного в нее
  юношу Холида. Но ей льстило подобная его ей верность и глубокое
  искреннее чувство, а поэтому она, еще немного подумав, поправилась, -
  дурачок ты мой милый. Эх, если бы только такие чувства ко мне возникли у
  этого недавно встретившегося мне Бакиса, тогда бы я и сама, наверное,
  разрыдалась бы вместе с ним от счастья.
  - И ее мгновенно отозвавшееся в ответ на ее мысли сердце при этом так
  сладко заныло, что она уже безо всякого притворства вполне искренне, со
  всей вспыхнувшей в ней страстью поцеловав обмякшего в ее руках Кулдана в
  губы, еле слышно зашептала:
  - Я все видела, мой милый. Оттого я, больше уже не сомневаясь в твоей ко
  мне любви, и сейчас радуюсь, что у меня такой верный любящий меня
  возлюбленный.
  - И я уже больше тоже никогда не буду сомневаться в твоем хорошем ко мне
  отношении, ханша, - тихо проговорил ей успокоившийся Кулдан.
  - Значит, у нас снова мир и согласие, - томным, немного игривым голосочком
  проворковала ему в ответ довольно заулыбавшаяся Холида. - А сейчас я
  попрошу тебя внимательно выслушать и запомнить на всю свою жизнь то,
  что я тебе скажу. Поверь, я никогда не забывала своего Кулдана, но и ты сам
  должен понимать, что я все время на виду, и что мне приходиться быть очень
  осторожной, чтобы не накликать беду на наши бедные головы. Я и
  придумала эту поездку на морское побережье только потому, что мне
  захотелось хотя бы немного побыть вместе со своим Кулданом. А эти
  несколько дней молчания были необходимы, чтобы усыпить бдительность не
  спускающего с меня глаз моего батюшки. Но сейчас, когда он убедился, что я
  действительно нуждаюсь в отдыхе и покое, мы можем быть вместе и в
  полней мере наслаждаться нашей близостью. Пришло наше время, и я
  вознагражу тебя, мой любимый, за все твои бессонные ночи, за все твои
  думы обо мне и печали. Любящая тебя Титина разгладит поцелуями каждую
  морщинку на твоем истосковавшемся по мне лице. И ждать нашей
  долгожданной нами обоими близости тебе осталось уже совсем недолго.
  Сегодня я объявлю всем своим слугам, что посылаю тебя с поручением, но
  ты никуда не поедешь, а, отъехав подольше от аила, чтобы уже никто не
  усомнился в твоем отъезде, оставишь коня пастухам кошевого Артыка и
  вернешься к большой горе. Только постарайся сделать все так, чтобы тебя
  возле горы никто не увидел до наступления ночи. А когда на землю
  опуститься ночная мгла: я незаметно для всех выскользну из этой юрты и
  найду там тебя. Найду, чтобы увести своего возлюбленного в гости к своим
  друзьям, увести туда, где уже никто не помешает нам любить друг друга. Ты
  все понял, мой верный Кулдан?
  - Я понял тебя, моя повелительница, - заверил ее обрадованный Кулдан. - И
  сделаю все так, как ты мне повелеваешь.
   И Холида, поцеловав на прощание Кулдана, вышла вместе с ним к
  дожидавшимся ее повелений половцам.
  - Верные мои слуги! - сказала она им. - Некоторое время вам придется
  обходиться без Кулдана. Я посылаю его со срочным поручением. Но я не
  сомневаюсь, что вы и без него справитесь с возложенными на вас
  обязанностями.
  - А как же, справимся!...Еще как справимся!...Ты можешь не сомневаться в
  нас, ханша! - услышала она от низко склонившихся перед нею половцев. - Не
  беспокойся, повелительница, все будет в порядке!
   Даже не посмотрев в сторону отъезжающего Кулдана, Холида окликнула
  стоящую в сторонке Прокуду, и пошла с нею в свою комнату. И до самого
  вечера она, то прогоняла, а то снова звала к себе недоумевающую служанку,
  пока на далеком острове не была установлена возле ее любимой березки
  парадная ослепительно белая юрта, а в нее не было доставлено все
  необходимое для приятного времяпрепровождения. А как только начало
  смеркаться, Холида, отпустив совершенно измотанную ее поручениями
  служанку к ее родителям, выбралась из глинобитного домика и, найдя
  поджидавшего ее возле горы Кулдана, заставила его переодеться в
  роскошную ханскую одежду. А потом, угощая его терпким заморским вином,
  сделала так, чтобы он, понюхав сонного зелья, забылся в крепком
  беспробудном сне. Так и проспал он всю дорогу до острова шибианок, и уже
  только будучи заботливо уложенным Холидою в юрте он начал потихонечку
  очухиваться от удерживающего его все это время в своих мертвых тисках
  сна.
   Кулдану больше спать не хотелось. Однако налившаяся за ночь свинцовой
  тяжестью голова прочно удерживала его, где-то в середине между сном и
  явью. И он то, проваливаясь в неясные очертания как бы случайно
  словленного им сна, а то, снова возвращаясь из него, был не в силах даже
  задумываться о только что приснившимся ему сне. Он сейчас мог думать
  только лишь о том, что раз его пока никто не тормошит, то он еще может на
  некоторое время притвориться спящим и подождать, пока эта убивающая у
  него всякую живую мысль свинцовая тяжесть хотя бы немного от него
  отхлынет. Время шло. И у него внутри уже все кричало, что пора
  просыпаться, а ему не хотелось вставать с больной головою. И он, не в силах
  перебороть свое внутреннее сопротивление, даже и не пытался разорвать
  свои намертво слипшиеся веки. Так и лежал он не в силах провернуть в своей
  голове даже самую простую, но так ему сейчас необходимую мысль, пока
  внутренняя озабоченность в нем не победила и не заставила его открыть
  глаза. А когда он их открыл, то увидел себя лежащим в богато обставленной
  юрте.
  - Что это такое!? Где это я нахожусь!? - вскрикнул, с недоумением
  оглядываясь на набросанные вокруг мягкие одеяла и пуховые подушки,
  ужаснувшийся Кулдан. Он попытался снова напрясь свою память, и
  вспомнить, как он, укладывающийся по ночам на доставшийся ему в
  наследство старый коврик, мог попасть в эту заведомо недоступную для
  бедного сироты роскошь. Но снова усилившаяся головная боль не позволила
  ему сосредоточиться на этой мысли, и он, обессилев, снова завалился на
  мягкие подушки.
  - Может, я уже умер, и в награду за честно прожитою мною жизнь был
  назначен в Нижнем мире ханом? - промелькнула в его больной голове
  шальная мысль. И еще больше озадаченный Кулдан начал лихорадочно
  ощупывать себя и, насколько раз ущипнув себя, с радостью прислушался к
  пронзившей его тело боли. - Нет, я не умер. Я живой. Но как тогда я,
  привыкший подкладывать на ночь под голову свою руку, попал в эту, по всей
  видимости, ханскую юрту? А может, я заболел или на худой конец потерял
  рассудок? Конечно! Как же я раньше об этом не подумал? Только в полном
  беспамятстве я осмелился пробраться в ханскую юрту и улечься на его ложе!
  О, небо! Что же мне сейчас делать!? Надо быстрее сматываться отсюда, пока
  меня не обнаружили! Иначе хан тут же повелит отрубить мне голову!
  - Ты уже проснулся, мой жеребеночек? - услышав ласковый голосок
  повелительницы его жизни и сердца, у него немного отлегло от сердца. Но
  тут же, словно пронесшийся по степи ураган подхватил сухую былинку, его
  приподняло с ложа, и поставило перед нею с низко опущенной повинною
  головою.
  - Я виноват, ханша, - негромко пробормотал он в ответ на ее ласково-
  укоризненный взгляд. - Я не только не знаю, как я сюда попал, но и даже не
  могу припомнить, что вообще было со мною вчера.
  - О, ты вчера был просто неподражаемый, мой милый Кулдан! - с хорошо
  разыгранным восхищением проворковала протягивающая ему серебреную
  чашу с вином Холида. - Но вино и я оказались сильнее, и мне пришлось
  отвозить тебя к своим друзьям спящим.
  - Значит, меня вчера с непривычки просто свалила с ног выпитое вино, -
  смущенно пробормотал, наконец-то, начавший хоть что-то припоминать
  Кулдан. - Но, все равно, я виноват перед тобою, ханша, я не должен был
  позволять себе так напиваться.
  - Не переживай, мой птенчик, что случилось, того уже не поправишь. Лучше,
  выпив это вино, освежи себе голову, - продолжала ласково ворковать
  засуетившаяся возле него Холида. - И не вини себя понапрасну. Ты вчера не
  так уж и много выпил хмельного вина. Вчера тебя свалила с ног только одна
  твоя ко мне любовь. А какая девушка станет обвинять своего возлюбленного
  в том, что он испытывает к ней слишком сильное чувство? Поверь, у нас
  вчера все было прекрасно. А сейчас тебе следует поторопиться: нас
  приглашают на пир.
   Неприятно скривившийся Кулдан трясущимися руками осторожно поднес
  чашу до рта и залпом осушил ее. Терпкая жидкость тут же разлилась по его
  застывшему в ожидании облегчения телу сладкой горячей волною.
  - Я готов, моя повелительница, - нарочито бодро ответил он, когда намертво
  вцепившаяся в его голову жуткая боль немного ослабила свои тиски. - И что
  я должен буду делать на устраиваемом твоими друзьями пиру?
  - Слушаться меня во всем и не капризничать, - пошутила в ответ Холида,
  которой за столь короткое время было просто необходимо сделать из пастуха
  хана. Она не могла позволить себе, чтобы ее Кулдан выглядел хоть чем-то
  хуже поклонников своих насмешливых подруг. И сейчас делала все
  возможное, чтобы хоть как-нибудь справиться с этою, как обычно,
  трудноразрешимою проблемою. А уже давно позабывшему теплые
  заботливые материнские руки Кулдану не только нравилось, но и было даже
  приятно ощущать заботу о нем прекрасной ханской дочки. И он с
  удовольствием подставлял свою еще не до конца проснувшуюся голову под
  обжигающие струйки льющейся из наклоненного Холидою кувшинчика
  воды, с наслаждением прислушиваясь к ласковым прикосновениям ее
  нежных пальчиков, когда она протирала ему голову куском белоснежного
  полотна. А когда она начала причесывать ему его черные густые волосы, то
  он уже просто млел от испытываемого при этом удовольствия. Теплая волна
  тихого удовлетворения своей проживаемой им сейчас жизнью переполнила
  его. И Кулдан страстно умолял всемогущие небеса, чтобы эти переживаемые
  им сейчас мгновения никогда для него не заканчивались, чтобы они
  продолжали согревать его еще не ожесточившуюся от беспросветной жизни
  душу вплоть до конца отпущенных ему судьбою дней. При этом он
  прекрасно осознавал для себя разницу между дочерью могущественного хана
  и им, бедным пастухом. Где-то в глубине своей души он знал, что это его
  сегодняшнее счастье мимолетно и легковесное. И что совсем уже скоро, как
  только он наскучит прекрасной ханской дочке, он снова будет безжалостно
  выброшен ею в свою наполненную холодом суровой морозной зимы жизнь.
  Но именно сейчас он не хотел прислушиваться к постоянно беспокоившему
  его голосу благоразумия, а был просто благодарен своей судьбе за
  подаренные ему эти безо всякого на то сомнения воистину счастливые для
  него мгновения.
   Обряжая Кулдана в костюм свирепого степного волка, Холида объясняла
  ему, что они приглашены на так названный ими праздник ряженых, а
  поэтому он, конечно же, не выходя за рамки приличия, должен будет в своих
  манерах и в своем поведении подрожать повадкам волка.
  - Праздник ряженых - это просто затеянная изнывающими от скуки
  молодыми людьми игра, - продолжала наставлять она его и тогда, когда они
  вышли из юрты, - а поэтому ты не должен удивляться, когда ничего не
  поймешь из того, о чем они между собою разговаривают. Они не в первый
  раз присутствуют на подобных праздниках, и привыкли разговаривать друг с
  другом только на своем им одним понятным языке. И еще ты должен твердо
  для себя усвоить, что все присутствующие на празднике мужчины считают
  правилом дурного тона разговаривать друг с другом напрямую. Поэтому,
  если тебе захочется хоть что-то спросить, уточнить или о чем-то
  поинтересоваться у другого мужчины, то ты должен будешь делать это
  только через меня. И держись со всеми гостями немного раскованней, здесь
  тебе не надо никого стесняться и ни перед кем преклоняться. Согласно
  условию устроителей праздника ряженых все присутствующие на нем гости
  считаются абсолютно равными друг другу и ни от кого не зависимыми.
  Поэтому здесь никого не волнует кто ты такой на самом деле. Да, и к тому же
  здесь, кроме меня, больше никому неизвестно, что ты пастух, а не хан. И
  даже если ты сам об этом скажешь другим, то они, все равно, приняв твои
  слова за игру, тебе не поверят. Простолюдинам на этот специально
  организованный для богатых состоятельных людей праздник вход заказан. И
  не потому, что здесь их не признали бы, у них просто недостаточно средств,
  чтобы попытаться попасть на этот праздник.
   А не пропускающему не одного ее слова Кулдану все время казалось, что
  все окружающее его не реальность, а просто кажущееся его воспаленному
  воображению сказочное ханство, в котором все живущие люди свободные и
  счастливые. Да, и как он мог думать еще по-другому, если вокруг себя он
  видел одни только приветливые улыбки, а стоящие по всему острову столы
  просто ломились от расставленных на них вин и яств. Молодые и красивые,
  они вместе составляли прекрасную пару, и вежливо раскланивающаяся со
  своими подружками Холида с удовольствием ловила на себе их откровенно
  завистливые взгляды.
  - То ли еще будет!? - ликовала она про себя. - Когда увидите меня под ручку
  с Бакисом, то вы все тогда уже просто полопаете от зависти ко мне.
   Обойдя вымощенную камнем площадку, они снова возвратились к
  принарядившейся, словно невеста на выданье, березке и присели за стоящий
  возле нее столик. Искоса поглядывая за продолжающими расхаживаться под
  ручку с кавалерами своими подружками, Холида начала угощать
  стеснительно улыбающегося Кулдана терпким заморским вином и
  изысканными закусками. К ним подсаживались прогуливающиеся мимо них
  пары. Потом и они сами подсаживались за другие столики, а уже ближе к
  вечеру, когда льющиеся рекою хмельные напитки ударили им в головы, они
  все закружились в стремительных плясках и увлекательных играх. И
  собранные со всего света лучшие представители мужского пола не
  подкачали. Они представили визжавшим от восторга шибианкам уже просто
  немыслимо поразительную смесь стремительных плясок всех племен и
  народов. И шибианки, не выдерживая их неодолимого напора, уже и сами
  пускались вместе с ними в совершенно дикий перепляс.
   Обильные пиршества сменялись играми, игры - танцами, а танцы -
  ненасытной любовью благодарных за развлечение шибианок. Все участники
  праздника ряженых, воспользовавшись редко выпадающей им всем
  возможностью забыться на время об окружающей их неприглядной
  действительности, неистово окунулись с головою в закружившееся вокруг
  них веселье. При этом, не только не зная, но и даже не догадываясь, что все
  это время они находятся под пристальным наблюдением невидимого сатаны.
  Заливаясь неслышным хохотом, он с самого раннего утра и до позднего
  вечера расхаживал среди них, с удовольствием наблюдая, как красивые
  статные мужчины ухлестывают за уродливыми шибианками. У него, в
  отличие от присутствующих на острове мужчин, не были замазаны глаза
  колдовским снадобьем, и он видел уродство таким, каким оно и существует в
  естественном виде. Наблюдать со стороны как красота преклоняется перед
  уродством, для него было не только забавным, но и даже очень
  показательным.
  - Вот именно таким образом я и перепутаю в созданном Тобою земном мире
  все, выживший из ума дряхлый старик! - с ненавистью шептал он в сторону
  светлых небес. - И от твоей долгожданной гармонии на земле уже совсем
  скоро не останется даже и следа.
   Время неумолимо. И как бы ни старались шибианки растянуть время своих
  сборов, но переполненные удовольствиями и радостным весельем дни
  пролетали мимо них быстрее пущенного в самый бешеный галоп скакуна и,
  вот, наступило для них немного грустноватое время расставания. В
  прощальный вечер шибианки снесли все свои столики в одно место и
  устроили совместное застолье, на котором они за нескончаемыми
  здравницами и вычурными тостами так упоили своих ухажеров, что уже без
  всякой опаски подносили к их носам флакончики с сонным зельем.
   Кулдан очнулся на уже знакомой ему поляночке неподалеку от
  возвышающейся над окрестностями горы. Он уже был переодетым в свою
  повседневную одежду, и если бы не раскалывающаяся от нестерпимой боли
  его голова, то все происходившие с ним ранее могло показаться ему лишь
  пусть и прекрасным, но все же никогда несбыточным, сном. Нащупав рукою
  оставленный ему на опохмелку кувшинчик с вином, он поднес его к своим
  жаждущим его содержимое губам, и залпом осушил его до дна.
  - Вот, и закончился мой праздник, - с грустью проговорил он, а на его душе,
  вдруг, стало так пусто и тоскливо, что он с непонятной для себя злостью
  отшвырнул в сторону ни в чем не повинный кувшин.
   Подождав, пока хотя бы немного не проясниться его хмельная голова, он
  встал на ноги и неторопливо зашагал в сторону, где несколько недель назад
  оставил у пастухов кошевого Артыка своего коня. А потом, уже больше ни от
  кого не таясь, возвратился к глинобитному домику, чтобы снова бродить
  вокруг него в тщетной надежде получить от своей ветреной жестокосердной
  повелительницы очередную подачку.
   А снова собравшиеся на своем острове шибианки начали подводить первые
  итоги проведенного ими сбора по новому ритуалу. Они, как и всегда, были
  шумными и говорливыми, но все были единодушны в одном, что проводить
  ежегодные сборы по-новому им очень нравится, и что они надеются и в
  дальнейшем проводить их не менее весело и интересно. Не забыли они и об
  подтолкнувшей их к принятию нового ритуала Холиде, которая была
  удостоена высокой чести обряду целования груди. А рано утром, едва
  заалела над землею утренняя зорька, вполне удовлетворенные проведенными
  вместе днями ежегодных сборов шибианки, попрощавшись, разлетелись по
  своим родным местам.
   Обратная дорога на свое морское побережье уже показалась для неустанно
  махающей крыльями Холиды не такой уж скучною и обременительною. Да, и
  как она могла скучать во время полета, если ее голова была забита еще более
  грандиозными планами на ближайшее будущее. Подлетев к огромной горе,
  она опустилась на площадку перед входом в пещеру и, легко отодвинув в
  сторону валун, побежала по крутой лесенке каменных ступенек. Оказавшись
  внутри пещеры, вздохнувшая с облегчением Холида в ожидании наступления
  полуночи, когда ее сейчас уродливое шибианское тело примет облик
  несравненной по своему пресному очарованию степной красавицы, прилегла
  на полати. Полночь наступила, и она, натянув на себя оставленную в пещере
  перед полетом на сборы одежду, еще долго сидела на морском берегу все,
  думая и думая, как бы ей добиться взаимности в любви от заупрямившегося
  юного рыбака. И уже только тогда, когда взошедшее над землею красное
  солнышко начало припекать ее остывшие в ночной прохладе плечики, она
  никем не замеченной пробралась к глинобитному домику, а потом через
  чердачное отверстие и в свою комнату. Сладко потянувшись, она с
  удовольствием прилегла на мягко устеленную постельку и мгновенно
  погрузилась в крепкий глубокий сон смертельно уставшего человека.
  Веселье без радости вновь обретенного счастья, как обычно, не приносит
  человеку долгожданного удовлетворения, а, совсем наоборот, быстро его
  утомляет. А притворяться веселой и жизнерадостной в течение двух недель
  подряд - это уже слишком много даже и для неутомимой шибианки.
  
  
   1992 год.
  
  
  
  
  Глава девятая.
  СОПЕРНИЦЫ.
  
   Чей-то тихий неосторожный стук потревожил чуткий сон Холиды, и она,
  недовольно поморщившись, повернулась на другой бок. Однако ей в это утро
  уже больше заснуть не удалось. Потревоживший ее сон стук, после
  недолгого молчания, повторился снова, но уже громче и настойчивей.
  - Кто это там стучит!? - окликнула посмевшего потревожить ее Холида.
  - Это я, моя повелительница, твоя верная Прокуда, - отозвался из-за дверей
  голос ее служанки, - ты велела мне придти к тебе сегодня пораньше.
  - Хорошо, я уже встаю, - недовольно пробурчала в ответ Холида и, спрыгнув
  с ложа, открыла служанке дверь.
  - Моя повелительница намеревается сегодня же возвращаться в ханский аил?
  - полюбопытствовала поливающая ей на руки родниковую водицу Прокуда.
  - Нет, не намереваюсь, я решила, что мне следует еще немного подышать
  этим воистину целебным морским воздухом, - уже немного веселее
  проговорила Холида и. шутливо погрозив служанке пальчиком, добавила. - А
  тебе, моя дорогая, не мешала бы здесь немного прибраться. Вчера я увидела
  на окошке пыль....
  - И как же ей там не быть, моя повелительница! - вскрикнула всплеснувшая
  руками Прокуда. - Если мне запрещено даже входить в эту комнату, а не то,
  чтобы еще и прибираться.
  - С сегодняшнего утра, моя верная Прокуда, все запреты отменяются, -
  объявила одарившая служанку ласковой улыбкою Холида и, схватив с
  подноса баранью лопатку, с удовольствием вонзила в нее свои острые зубки.
  - Я уже полностью излечилась от измучившей меня в последнее время
  хандры, и больше не желаю быть затворницею. Мне снова хочется общаться
  с интересными людьми и веселиться.
  - Вот, обрадуется великий хан! - вскрикнула забегавшая по комнате с
  тряпкою Прокуда. - Да, и твоя, госпожа, матушка тоже, наконец-то, сможет
  хотя бы немного успокоиться. И как же она, бедная, переживала из-за
  недомогания своей доченьки....
  - Хватит тебе ворчать, любезная, - беззлобно оборвала ее Холида, - ты лучше
  сбегай-ка и поищи этого куда-то так долго запропастившегося Кулдана. Да,
  передай ему мое повеление немедленно отправиться с сообщением для моего
  батюшки, что я задерживаюсь в аиле Артыка еще на некоторое время. И
  пусть дожидается меня там! - выкрикнула она уже вдогонку убегающей
  Прокуде. - Незачем ему зря гонять коня туда и обратно!
   Отодвинув от себя поднос с обглоданными костями, она запила свой
  плотный завтрак чашею византийского вина и, выйдя из домика, направилась
  в сторону гулко плескавшегося о скалистые берега моря. За эти две недели
  она впервые вышла прогуляться вовсе не из-за того, что хотела этой своей
  прогулкою хоть что-то кому-то доказать, или хоть в чем-то кого-то убедить, а
  просто так, по мимолетному побуждению своей истосковавшейся по
  восприятию окружающей ее на морском побережье красоты души. На ее
  душе в это время было тихо и покойно, а ее гордо приподнятая прелестная
  головка впервые за последние дни уже не только не беспокоилась ни одной
  трудноразрешимою для себя проблемою, но даже и не была ничем омрачена.
  Холида в это солнечное прекрасное утро уже больше не мучилась и не
  терзалась в одолевающих ее в последнее время сомнениях. Она была
  полностью уверена в своем счастливом ближайшем будущем. Ибо не только
  знала, но и была непоколебимо убеждена, что благодаря своей красоте,
  своему богатству и своему высокому положению в степи у нее нет, и просто
  не может быть никаких осложнений с исполнением всех ее прихотей вплоть
  до сладострастных желаний. Очарованная окружающей ее красотою она,
  выйдя на берег моря, засмотрелась на раскинувшуюся перед нею синеву
  морского пространства. И даже, несмотря на свое острое шибианское зрение,
  она видела впереди себя одно только, отсвечивающее при ярком солнечном
  освещении угрожающим синим цветом бескрайнее морское пространство. И
  пусть оно сейчас и казалось для взирающей на него Холиды тихим и
  умиротворенным. Но она, ясно ощущая для себя всю затаившуюся в нем
  силу и мощь, могла представить себе каким грозным и неумолимо
  беспощадным бывает море во время нередко штормящих на нем ураганов. И
  даже ласково бившийся о скалистый берег прибой не смог унять ее тревогу
  за показавшийся на горизонте одинокий парус рыбацкой лодки.
  - И как они, смертные, не боятся этого известного своим коварством
  жестокосердного моря!? Зачем им понапрасну рисковать своими жизнями,
  заплывая так далеко в море на своей утлой лодчонке!? - восклицала про себя
  переживающая за рыбаков Холида.
   А наполненный задувшим с раннего утра свежим морским ветерком парус
  быстро пригнал небольшую рыбацкую лодку на мелководье. Здесь уже море
  подобно хамелеону меняла свой отталкивающий от него все живое синий на
  менее опасный бледно зеленый цвет. И уже больше не переживающая за
  смелых отчаянных рыбаков Холида спустилась со скалы вниз и, омыв в
  морской воде руки и лицо, неторопливо зашагала по золотистому песочку в
  сторону небольшого поселения ремесленников и рыбаков.
   Море и парус - что может быть еще более волнующим на всем белом свете.
  Они не только хорошо дополняют друг друга, но и притягивают к себе
  сердца всех живущих на земле людей. Не была исключением из этого общего
  правила и Холида. Шлепая босыми ногами по усыпанному вперемежку с
  галькою желтым песочком берегу, она, не сводя с него глаз, рисовала в своем
  воображении, что этой рыбацкою лодкою привит ее Бакис. И что, завидев ее,
  он сейчас, направляя свою лодку к берегу, торопиться в поджидающие его на
  берегу жаркие со страстными поцелуями объятия своей возлюбленной.
  - Ох, и как же я тогда его полюбила бы! Я ласкала бы своего возлюбленного,
  не уставая, все последующие дни и ночи! - тихо восклицала про себя уже так
  ясно представившая себе эту приятную для ее души и тела картину Холида,
  что сумела ввести в заблуждение даже свое отчаянно забившееся в груди
  сердечко. А ее затрепетавшее словно и на самом деле готовящееся к скорой
  встрече со своим возлюбленным тело тут же переполнилось сладко
  затомившейся истомою. - Так, вот, какая она - эта любовь, - еле слышно
  выдохнула из себя уже больше не сомневающаяся, что в приближающейся к
  берегу рыбацкой лодке действительно находится ее Бакис, она. Иначе, как же
  ей еще было понимать свое сладко занывшее в предчувствии близости
  любимого сердечко.
   А плывущая по синему бескрайнему морю рыбацкая лодка, словно и на
  самом деле не желая испытывать терпение не отводящей от нее глаз ханской
  дочки, с каждым очередным мгновением становилась к размечтавшейся
  Холиде все ближе и ближе. И, вот, когда она уже подходила к стоящим на
  берегу двум домикам, рыбаки убрали парус, и лодка, плавно заскользив по
  водной глади небольшого заливчика, тихо причалила к берегу. Соскочившие
  с нее на берег трое мужчин, привязав лодку к вкопанному на берегу столбу,
  начали выгружать выловленную ими сегодняшним утром в море рыбу. На
  двух более пожилых мужчин подходящая Холида не обратила внимания. А,
  вот, в третьем, по одному только еще сильнее забившемуся в ее груди
  сердечку, она сразу же признала сумевшего не только поразить ее своей
  неброской мужской красотою, но и поранить ее любвеобильное сердце
  Бакиса. Но странное дело, до этого времени ни перед кем не склоняющая
  своей прелестной головки уверенная в себе ханская дочь, вдруг, при встрече
  с простым рыбаком не только смутилась, но и даже оробела. И вся
  зардевшись от еще никогда не испытываемой ею неловкости и стыда, она
  поторопилась спрятаться на подходе к лодке за выступающей к берегу
  скалою, откуда ей был хорошо виден неутомимо таскающий тяжелые
  кошелки с рыбою Бакис. Жадно всматриваясь в его молодое сильное тело,
  она переполнялась нестерпимым желанием прижаться к его широкой груди и
  забыть под его ласками обо всем на свете. И, представляя себя в его
  объятиях, клятвенно заверяла саму себя, что больше не потерпит его связи с
  той худощавою девочкою, что, начиная с этой минуты, он будет
  принадлежать только ей одной и никому больше.
  - Вот, теперь-то, кажется, и я начинаю не только ощущать, но и в полной
  мере осознавать для себя, что же это такое - настоящая любовь, - тихо
  шептала она, удивляясь охватившему ее совсем еще ей незнакомому
  состоянию сладко защемившей души. И если бы только одна ее душа, но и
  даже ее собственное до этого еще никогда так сильно не волновавшееся при
  виде мужчины тело в этот момент как бы не зависело от воли и желаний
  самой Холиды, а жило собственной неподвластной своей хозяйки жизнью.
  Переполняющие в это время ее тело нестерпимые желания мгновенно
  подавляли слабое сопротивление Холиды и неодолимо подталкивали ее,
  даже наперекор всем бытующим в степи правилам и условностям, на самые,
  казалось бы, немыслимые дела. Но саму Холиду это новое состояние ее души
  и тела не огорчало и не тревожило, а, совсем наоборот, ей даже нравились
  эти свои новые ощущения.
   Тем временем выгрузившие рыбу из лодки рыбаки разошлись по своим
  домам, а оставшийся на берегу Бакис бросился в море и, громко фыркая и
  отплевываясь, заплескался в морской воде. Смывая с себя пот и липкую
  рыбью чешую, он даже и не заметил, как вышедшая из-за скалы Холида
  направилась в его сторону. Искупавшись, он выскочил из воды и,
  столкнувшись лицом к лицу с подоспевшей ханской дочкою, от
  неожиданности даже позабыл сказать ей полагающиеся в таком случае слова
  приветствия.
  - Ты не очень любезен с дочерью своего хана, - упрекнула его умело
  скрывшая за насмешливою улыбкою свое собственное смущение Холида.
   Еще больше растерявшийся Бакис, не зная, как ему лучше выйти из
  затруднительного положения, застыл на месте в тягостном ожидании, чего
  еще соизволит сказать ему ханская дочка. Однако молча злившаяся про себя
  Холида не спешила прерывать их затянувшееся молчание. Как и все
  остальные влюбленные на земле она, не понимая нынешнего состояния
  Бакиса, все из-за той же присущей всем влюбленным болезненной
  мнительности поняв для себя его молчание совсем не так, как оно было на
  самом-то деле, забросала упавшего духом Бакиса сердитыми недовольными
  взглядами. Поднявшаяся в ней волна возмущения им из-за якобы его какого-
  то ее оскорбления, мгновенно вытеснила из Холиды все остатки ее недавней
  робости и смущения.
  - Вот, лопух, с ним разговаривает самая красивая в степи девушка, а он даже
  и смотреть на меня не хочет! - громко возмущалась она про себя.
   А когда уловила на его лице еще и легкую тень неудовольствия, то уже еле
  сдержалась, чтобы немедленно указать этому возомнившему о себе невесть
  что рыбаку на его место и заставить его валяться в ее ногах. И ее в этом
  можно было пусть и не оправдать, то хотя бы понять. Разве может
  признанная во всей степи красавица спокойно относиться к мужскому
  пренебрежению!? Это уже было чересчур болезненным для ее самолюбия, а
  поэтому она, чтобы окончательно не выйти из себя, поторопилось оборвать
  их молчаливую беседу.
  - Я только что послала со срочным поручением одного из своих слуг.
  Передай, голубчик, своим родным, что, начиная с завтрашнего дня, ты
  приступаешь к исполнению его обязанностей, - насмешливо бросила ему
  Холида и, резко повернувшись, ушла в обратном направлении. Встретив
  возле глинобитного домика возвращающуюся после выполнения ее
  поручения Прокуду, она повелела ей бежать в приморский поселок и
  объяснить ее новому слуге его обязанности.
   И так было неспокойно на душе у Филократа, когда Бакис передал ему свой
  разговор с ханскою дочкою. А тут еще эта прибежавшая к нему толстая
  половчанка еще больше растравила его своими россказнями о будущей
  привольной жизни его сына на службе у ханши. Ох, и как же не хотелось
  Филократу отдавать сына в половецкие руки, но разве он мог отказать
  ханской дочке. В случае отказа его сына служить ей может пострадать не
  только он сам и его семья, но и даже весь их поселок. Ибо не сможет
  могущественный хан закрыть глаза на подобное пренебрежение повеления
  своей дочери. И его ответная им месть будет, как и всегда, непомерно
  жестокою. Такая уж видно у них злосчастная судьба, что они на своей земле,
  на которой жили их деды и прадеды, не были хозяевами. А поэтому
  вынуждены были покоряться грубой жестокой силе выплеснувшихся на их
  побережье из бескрайних просторов степи кочевников. Так в свое время
  жили их отцы, так сейчас живут и они, зажатые между двумя буйными
  непредсказуемыми стихиями: с одной стороны морем с его
  сокрушительными штормами и ураганами, а с другой стороны степью с ее
  беспощадными сыновьями. И уже не однажды обжигающиеся от их
  испепеляющего огня дикой жестокости все их соседи заволновались от
  мгновенно облетевшей весь поселок тревожной вести. Обеспокоенные
  односельчане заходили в их дом, интересуясь, что думает Филократ о службе
  своего сына у ханской дочки, и, уходя, не осмеливались давать ему советы.
  Но, понимая их беспокойство, Филократ сам говорил им, что его сын
  выполнит свой долг перед поселком, и что его семья не будет подставлять
  под удар ни в чем не повинных людей. Прибежала и растирающая по лицу
  слезы Марийка. Она долго стояла, обнявшись с Бакисом, у калитки, и не
  желающие им мешать родители только с грустью посматривали на них из
  окошек.
   Опечаленный скорым расставанием Бакис ласково поглаживал
  орошающую ему грудь слезами Марийку и тихо шептал ей на ушко:
  - Я оставляю тебя, моя любая, не надолго. Скоро вернется посланный с
  поручением слуга ханши, и она отпустит меня домой. Верь мне, моя
  ласточка, и не думай ни о чем плохом. Я свою Марийку не променяю даже на
  самую богатую во всей степи девушку. Ибо только ты одна на всем белом
  свете всегда будешь для меня самой желанною и красивою.
   Но разве можно одними только словами успокоить прощающуюся со своим
  возлюбленным девушку в то время, когда ее всегда чуткое на любую
  угрожающую ее чувству опасность сердце уже предвещает ей скорую беду.
  - Глупенький ты мой, - ласково укоряла она его за непонимание, - ты
  думаешь, что у ханской дочки так мало своих слуг, что ей приходиться
  нанимать их в нашем поселке. Я, мой милый, женщина и лучше тебя
  разбираюсь в этом деле. Ханская дочь просто влюбилась в тебя, а поэтому и
  хочет разлучить нас навеки. Да, и как можно было ей не влюбиться в моего
  такого красивого умного Бакиса. Это я сама во всем виновата! Я знала, что
  она заприметила тебя, но не сумела уберечь тебя от ее бесстыжих глаз.
  - Прошу тебя, мое ясное солнышко, не только не говорить, но и даже не
  думать так о дочке могущественного хана, - проговорил бережно
  прижимающий к себе неутешную Марийку испугавшийся за нее Бакис. - Я
  всего лишь простой бедный рыбак и ничего не значу для прекрасной ханской
  дочки. Я всего лишь слабая степная былинка у ног ханши, а возле ее уже,
  наверное, кружится тьма тьмущая богатых и знатных красавцев. Прошу тебя,
  не выдумывай больше про ханскую дочку ничего такого предосудительного,
  не зови на наши бедные головы еще большей беды.
   Но неутешная Марийка настаивала на своем, и Бакис, желая хотя бы
  немного ее успокоить, сдался.
  - Может, ты и права, милая, - тихо шепнул ей на ушко не совсем с ней
  согласный Бакис, которому ханская дочь казалась не какой-то там смертною,
  а живущею где-то там, на самих небесах, недоступной для его понимания
  богинею. А поэтому понять для себя и тем более принять, что ханская дочь
  могла влюбиться в него, он был просто не в состоянии. Но, не желая и
  дольше спорить со своею Марийкою, он только тихо шепнул ей на ушко. -
  Марийка, не обижай меня своим неверием в мою к тебе любовь. Ты должна
  верить мне и всегда знай, что лучше и дороже тебя для меня больше нет
  никого на всем белом свете.
  - Я верю тебе, мой милый, - еле слышно выдохнула ему в ответ Марийка, - но
  я не верю ей. Чует мое сердце, что загубит она нас. И зачем только она
  встретилась нам тогда на морском берегу!?
   Рано утром Бакис, попрощавшись со своими родными, заторопился к аилу
  кошевого Артыка, где его уже дожидался кошей Торепа. И уже не несколько
  дней, а почти неделя проскочило скачущей по степи верблюдицей, но
  пленившаяся красотою здешних мест Холида все еще не могла решиться
  уехать в ханский аил. Утром ее новый слуга седлал коней, и она в его
  сопровождении выезжала усладить свой взор неторопливо, но настойчиво
  входящей в свои права ранней осенью. Осень - пора несбывшихся и
  сбывшихся надежд. Ибо только одной благодатной осенью, когда подходит к
  своему логическому завершению на земле жизненный цикл, вся степь
  разукрашивается в строгие блеклые тона обеспокоенного своим новым
  возрождением под ласковым весенним солнышком травяного покрова.
  Росшие по всей степи в это время травы, начиная рассеивать семена,
  желтеют и отмирают, чтобы, удобрив собою землю, стать основою для
  возрождения новому поколению трав в следующем году. Но осенью, в
  отличие от весны, только сравнивают задуманное с его исполнением, а не
  начинают новое дело. Так и все это время безуспешно заигрывающая с
  Бакисом Холида решила проявить вынужденное для себя терпение, но к
  приходу весны обязательно покорить пока еще недоступного ей парня. Ибо
  весна, в отличие от осени, самая благодатная пора для зарождения в человеке
  новых порю даже самых невообразимых желаний и надежд. И она не
  сомневалась, что, густо посеяв их в душе молодого рыбака, она сумеет
  овладеть его сердцем. А для утверждения в себе этой своей непоколебимой
  уверенности у нее были все основания: она была не просто прекрасной, а
  признанной по всей степи красавицею, перед прелестным очарованием
  которой не могли устоять даже самые достойные ее любви мужчины. И что
  было для нее в этой своей уверенности самым главным, она была не просто
  сказочно богатою, но и дочерью самого могущественного во всей степи хана,
  а поэтому ее, не защищаемый ни одним половецким родом, избранник
  полностью находился в ее власти. Она могла вертеть и крутить им, как ей
  заблагорассудиться, не имея при этом для себя никаких неприятных
  последствий. И она, хорошо осознавая для себя все эти свои преимущества,
  сейчас только снисходительно посмеиваться над упрямством притворно
  невозмутимого Бакиса. Вот, и сегодня она, переодевшись в одежду для
  верховой езды, выпорхнула из глинобитного домика к поджидавшему ее с
  лошадьми Бакису и,. окинув его насмешливым взглядом,
  пустила своего застоявшегося жеребца с места в галоп. Она даже и сама
  порой не понимала, почему ее так сильно притягивает к себе осеннее
  увядание. Почему она всегда со жгучим интересом присматривалась к тому,
  чего была лишена сама, и, тщетно ища смысл в таком для нее
  скоропостижном отмирании природы, никак не могла постичь его своей
  бессмертною душою. Тонюсенький стебелек степной травы маленьким
  хрупким ростком пробивается весною из посеянного осенью семени к
  теплому солнышку, чтобы буйно отцвести летом, а осенью выбросить
  наружу из себя семя и умереть.
  - Так есть ли смысл в таком его существовании? Да и, вообще, что он хочет
  сказать или доказать всем остальным живущим на земле растениям и
  существам этим своим таким кратковременным существованием? - уже не
  однажды задавалась она неразрешимыми для себя вопросами и в ответ
  только слегка пожимала своими изящными плечиками.
   Она никак не могла для себя понять, почему и зачем всегда так сильно
  рвется живое даже к такому короткому существованию? И стоит ли такая их
  короткая жизнь невероятно трудному появлению на этот белый свет и не
  менее горестному осеннему увяданию?
   Не сдерживаемые всадниками породистые кони, высоко задирая головы и
  громким ржанием подзадоривая друг друга, стремительно неслись по мягко
  стелющейся под их копытами степи.
  - И-го-го-го! Я впереди! - ржал на всю степь вырвавшийся вперед ликующий
  победитель их никем не объявленного соревнования в скачках.
  - И-го-го-го! Я не только догоню, но и даже перегоню тебя! - с не меньшим
  задором и решительностью отвечал ему второй и так припускал, что несся со
  всех своих сил вместе со старающимся не пропустить его вперед
  соперником, как говорится, голова в голову.
   И это их негласное состязание выглядело со стороны до того увлекательно,
  что, казалось, даже сама степь в восхищении притихла, любуясь красотой и
  грацией скакавших по ней не по принуждению, а по своей собственной воле
  и желанию, прекрасных коней. А остро ощущающие каждой клеточкой своих
  возбужденных безудержной скачкою тел ее немое восхищение ими резвые
  кони все скакали и скакали, пока не израсходовали весь избыток
  накопившейся в них за ночь энергии. И только тогда они, усталые, но
  безмерно счастливые, перешли на более тихую рысь.
  - И долго еще ты будешь портить мне настроение своим сумрачным, словно
  тебя прямо сейчас кто-то обидел, видом!? Я хочу, чтобы прислуживающие
  мне слуги встречали меня приветливой улыбкою, а не смотрели из-подо лба,
  как волки, - недовольно бросила Бакису Холида. - Я не думаю, чтобы
  исполняемые тобою у меня обязанности заставляли тебя не спать по ночам.
  Или ты, Бакис, на службе у меня не обеспечен всем необходимым? Так чем
  же тогда служба у меня тебе так не по нраву? Не многие в нашей степи
  отказались бы от чести быть ханским конюхом.
  - Я, ханша, не половец, и не привык к вашей кочевой жизни, - с притворным
  сожалением, что особенно бесила Холиду, ответил ей, как всегда,
  немногословный Бакис. - Я рыбак, и люблю море, а не степь.
  - Наша бескрайняя степь сравни морю, - возразила ему не согласная с ним
  Холида, - и это не могут признать для себя только одни дураки или вовсе не
  желающие видеть то, что и так ясно и бесспорно для всех остальных. Я не
  сомневаюсь, что и ты, со временем, примешь и поймешь для себя эту
  простую истину.
   Не осмелившийся возражать высокородной ханской дочке Бакис
  благоразумно промолчал, а недовольная им Холида больше уже не пыталась
  заводить с ним разговор. Заполонившие небеса серые завитушки кучевых
  облаков, опускаясь к неудержимо притягивающей их к себе земле все ниже и
  ниже, все время, потихонечку увеличиваясь в своих размерах, угрюмо
  темнели. Но так, как им в одиночку было не так уж и легко удерживать на
  высоте свои отяжелевшие туши, то они, сталкиваясь с оглушительным
  грохотом, объединялись, становясь с каждым последующим своим
  столкновением все больше и все тяжелее. И совсем скоро над притихшей от
  охватившего ее ужаса степью уже нависала такая огромная темная туча, что
  даже поднявшийся навстречу к ней шустрый порывистый ветерок был не в
  силах удерживать ее на достаточном удалении от защищаемой им земли.
  Подобное положение его не так расстраивало, как злило. А поэтому он в
  яростном стремлении, несмотря ни на что, не допустить, чтобы эта давящая
  на него всею массою накопленной в своей жирной туше влаги туча ни в коем
  случае не упала на землю, задул еще сильнее и порывистее. Задул так резко и
  с такою силою, что выдуваемый им из утоптанной острыми копытами,
  пасущимися в степи бесчисленных отар и табунов, земли песок забил по
  глазам наездников. Забил, предупреждая их, что, если они не хотят попадать
  под скорый проливной дождь, то им пора поворачивать коней в обратную
  дорогу. Однако с головою погрузившаяся в свои самые сокровенные мысли
  Холида не обращала на его предупреждения никакого внимания, а не
  смеющий указывать ей на возможно скорую в степи непогоду Бакис молча
  следовал за нею. Но только из-за того, что Холида упорно не желала ничего
  вокруг себя видеть и замечать, нависшая над степью огромная черная туча не
  исчезала и не торопилась уплывать за горизонт. А совсем наоборот, она к
  этому времени уже так низко опустилась к потемневшей от охватываемого
  ею при этом ужаса степи, что, казалось, вот-вот и вся накопленная в ее
  жирной туше влага прольется на землю. Уже и признавший свое поражение
  перед нею ветер, вдруг, взял и куда-то запропастился, а сразу же онемевшая
  без него степь затаилось в тревожном ожидании, что нависшая над нею туча,
  обрушившись на землю, все сметет на своем пути. Но забывшаяся обо всем
  на свете Холида не спешила поворачивать своего скакуна. И только с
  первыми буйными капельками начавшегося дождя, она, повернув в обратную
  сторону, выкрикнула Бакису:
  - Догоняй, если сможешь!
   И снова бешеная скачка, и снова резвые кони соревновались между собою в
  силе и выносливости. Обрушившийся на землю со всей своею силою ливень
  нагнал их уже неподалеку от глинобитного домика. Забившие им в глаза
  косые струйки дождя заставляли отворачивать от них головы. И кони,
  направляемые всадниками в нужную сторону, продолжали свой
  стремительный бег, не разбирая дороги. Скакавшему рядом с ханской
  дочкою Бакису было просто непонятно почему его повелительница так
  упорно не желала отворачивать своего лица от бившего прямо ей в глаза
  проливного дождя. Ему все это время казалось, что она не только не боится
  разбушевавшейся по степи стихии, но и принимает ее для себя с какой-то
  пугающей его молчаливой радостью. Доскакав до порога глинобитного
  домика, она велела выскочившему из него конюху принять взмыленных
  коней, а насквозь промокшему Бакису следовать за нею. Смущенно
  замявшийся Бакис нерешительно переступил порог комнаты ханши и,
  стушевавшись перед окинувшей его недовольным взглядом служанкой,
  остановился возле него.
  - Прокуда, принеси Бакису сухую одежду! - повелела неприятно
  скривившейся служанке Холида.
  - Не стоит беспокоится обо мне, ханша, - попытался отказаться от ее милости
  Бакис.
  - Я обязана заботиться о своих людях, - сердито перебила его Холида, - тем
  более что ты сегодня намок по моей вине.
   И пока смущенный Бакис переодевался в брошенную ему взбешенной
  служанкою дорогую ханскую одежду, Холида успела собственноручно
  накрыть стол для дневного пира. И он, несмотря на свое довольно скромное
  название, смог бы порадовать выставленными на него Холидою блюдами
  даже самые взыскательные вкусы видевших в пище не средство для утоления
  голода, а еще большее получаемое ими от своей всем обеспеченной земной
  жизни наслаждение богатых знатных людей. На серебряном подносе
  дымилось мясо молодого барана, а в поставленный на его середине изящный
  кувшинчик было налито хорошее византийское вино. Благоухая
  свежевыпеченным хлебушком и обилием разложенных по столу фруктов и
  овощей, накрытый ханскою дочкою стол дразнил молодой здоровый аппетит
  успевшего проголодаться Бакиса. Но он, проявляя завидную в его возрасте
  сдержанность, позволил себе лишь отведать небольшой кусочек баранины и,
  запив его чашей вина, отошел от стола.
  - Этот сын нищего рыбака, как видно, слишком высокого о себе мнения. Ох,
  и нелегко же мне будет с ним сладить, - недовольно подумала пристально
  наблюдающая за его внутреннею борьбою Холида, а вслух проговорила. - Не
  правда ли, что быть богатою и независимою очень даже неплохо? И мне
  легко представить с какой охотою ты, Бакис, согласился бы поменяться со
  мною местами.
  - Я вполне доволен своим нынешним положением, ханша, - возразил ей
  неприятно поморщившийся Бакис и, подобрав свою мокрую одежду,
  добавил. - Я верну твою одежду завтра утром.
  - И этим навлечешь на себя мой гнев! - сердито бросила ему разозлившаяся
  Холида. - Подарки ханской дочери принимаются с благодарностью! Никто не
  смеет от них отказываться!
   Настойчивая в осуществлении своих желаний Холида осторожно
  прощупывала молодого еще совсем не опытного в жизни Бакиса и пыталась
  соблазнить его почестями и богатством. Но впитанная им вместе с
  материнским молоком бескорыстная честность и верность данному своему
  слову помогали ему успешно преодолевать все ее ухищрения. И он,
  старательно исполняя порученные ему обязанности, всегда находил время
  встретиться со своей Марийкою и заверить ее, что он любит ее, и что на всем
  белом свете никто и ничто не сможет их разлучить. А уже больше не
  ревнующая его к красивой ханской дочке Марийка в ответ только грустно
  улыбалась да тяжело вздыхала. Она ни на одно мгновение не сомневалась в
  искренности своего возлюбленного, но и не могла не знать о могуществе
  своей соперницы. Однако и сдаваться так просто без борьбы она тоже не
  собиралась.
  - За свое счастье я буду сражаться с противостоящей мне ханской дочкою не
  на жизнь, а на смерть, - твердо решила она для себя.
   Время редко считается с желаниями проживающих его людей. И
  возвратившийся посланный в соседнюю орду с несложным поручением
  кошевой Артык передал Холиде ханскую волю: немедленно возвращаться в
  родной аил. И та, воспользовавшись повелением отца, чтобы избавить себя
  от его ухаживаний, приказала сопровождающим ее слугам собираться в
  дорогу.
   Еще было совсем темно. Задувший с севера прохладный ветерок напомнил
  рано поднявшимся половцам, что вслед за осенью в их степь обязательно
  придет суровая холодная зима, и что скоро им всем придется натягивать на
  себя теплые меховые одежды. Расторопные слуги быстро перетаскали все
  имущество ханской дочери из глинобитного домика в кибитку, а услужливая
  Прокуда, настелив в ней кофров, набросала поверх их еще не меньше десятка
  мягких пуховых подушек. Она не хотела, чтобы всегда сильно досаждающая
  при подобных переездах дорожная тряска, могла бы вызвать недовольство ее
  госпожи. И только успела заалеть над потихонечку просыпающейся от
  ночного сна степью утренняя зорька, как уже все было готово к отъезду
  ханской дочери в родной аил. А сама Холида все это время провела в
  приятной беседе с пришедшим проводить ее кошевым Артыком.
  - Я сожалею, прекрасная Титина, что не смог лично проследить, чтобы ты,
  находясь в моем аиле, ни в чем не нуждалась, - извинялся перед нею Артык
  уже на выходе из глинобитного домика. - Надеюсь, что мои слуги тебе
  угодили?
  - Прошу тебя, прекрасный Артык, ни о чем не беспокоиться, все было просто
  прекрасно. Я так хорошо провела в твоем аиле время, что ощущаю себя
  сейчас, как новорожденная. Я очень благодарна тебе за проявленную обо мне
  заботу и внимание, - вполне искренне проговорила Холида и махнула рукою
  поджидавшему ее повелений кошею Торепе. Тот, подбежав к ней, помог ей
  подняться в кибитку и закричал, подгоняя впряженных в нее коней. Тяжело
  нагруженная кибитка тронулась с места и весело покатила по степной дороге.
  Стоящий в толпе провожатых с облегчением вздохнувший Бакис пошел в
  сторону родного поселка, чтобы там вместе со своей Марийкою посмеяться
  над ее недавними страхами и подозрениями. Топот копыт скачущего по
  дороге коня заставил его обернуться, и он увидел нагоняющего его кошея
  Торепу с запасным конем.
  - Бакис! - выкрикнул тот ему. - Садись на коня! Ханша хочет тебя видеть!
  - В чем дело, Бакис!? Как мне понять твой самовольный уход с моей
  службы!? - встретила его упреками рассерженная Холида. - Ты так
  благодаришь меня за постоянную о тебе заботу!?
  - Но, ханша, - попытался ей возразить ничего не понимающий Бакис, - я же
  не нанимался к тебе на службу. Ты просила меня временно заменить твоего
  слугу, и я выполнил твое пожелание. Но сейчас, когда твой посланный в
  ханский аил слуга снова вернется к тебе, я уже стал для своей
  повелительницы без надобности. Ханше уже просто незачем держать меня
  при себе.
  - Это только моя вина. Я все это время была слишком мягкою и не научила
  тебя, Бакис, должному почтению к дочке самого могущественного в степи
  хана. Но это можно легко исправить! - укоризненно покачав своей
  прелестной головкою, пригрозила растерявшемуся Бакису притворно
  рассерженная Холида. - Прошу тебя, не заставляй меня прибегать к крайним
  мерам. Садись в кибитку, ты поедешь со мною.
   И Бакису уже больше ничего не оставалась делать, как покориться воле
  ханской дочери. Он молча взобрался в ее кибитку, и она повезла его в свой
  родной аил, где, как надеялась Холида, у него не будет возможности
  встречаться со своей Марийкою.
   Так и не дождавшись возвращения своего сына, Филократ сходил узнать о
  его судьбе к кошевому Артыку, но тот в ответ только в недоумении разводил
  руками.
  - Я сам видел, как твой сын после проводов гостившей у меня ханской дочки
  ушел по дороге в ваше селение, - убеждал он обеспокоенного судьбою куда-
  то подевавшегося сына Филократа.
   Встревоженные родители обшарили все побережье, но не нашли даже следа
  пребывание там пропавшего сына. И сколько они не расспрашивали своих
  соседей и половцев из аила, но в этот день их Бакиса никто не видел.
  - И куда же он мог подеваться? - горевали они, не зная, что и подумать о его
  внезапном исчезновении, как через некоторое время он сам прискакал к ним
  среди ночи на взмыленном от долгой скачки коне.
   Увидев своего сына живым и здоровым, нахмурившийся Филократ только
  собрался его отчитать за все перенесенные им в отсутствие его беспокойства
  и тревожные волнения, но ему сделать это помешали бросившиеся на шею
  Бакису его жена и Марийка. Видя их осветившиеся счастьем лица и
  вслушиваясь в их радостное щебетание, немного отошел сердцем Филократ.
  И, вместо строгой отповеди, он только, укоризненно покачав головою,
  спросил:
  - И где же ты, сын, все это время шатался? Зачем заставил нас всех так
  сильно о тебе беспокоиться?
  - Я, батюшка, не по своей воле, а по повелению дочки нашего хана заставил
  вас так долго беспокоиться и переживать в неизвестности обо мне, -
  повинился перед ним сын.
   И он, рассказав родным о том, как ханша увезла его с собою, попросил у
  них совета, что ему дальше делать с этою совершенно ему не нужною
  службою у нее. Но что могли ему посоветовать люди, не знающие из-за
  непредсказуемости своей судьбы каким у них будет завтрашний день. И в
  чьи дома нежданная беда могла нагрянуть в любое мгновение, даже если они
  не совершили в своей жизни ничего предосудительного, даже если они
  строили всю свою жизнь по совести и, как говорится, по-людски. Молча,
  слушающие его родители только тяжело вздыхали да разводили от
  охватывающего их при этом бессилия в недоумении руками.
  - Смирись, сын, - тихо проговорил ему нахмурившийся Филократ, - в нашем
  сегодняшнем положении ты не в силах хоть что-то изменить в своей судьбе.
  Смирись на некоторое время, а дальше при изменившихся обстоятельствах
  может все и повернется для тебя в лучшую сторону. А сейчас самое для тебя
  главное жить по совести и никогда не терять надежды на лучшее будущее.
  Помни, что только при такой своей жизни ты можешь надеяться на помощь и
  заступничество всемогущих небес.
   До наступления скорого рассвета просидел Бакис на скамейке возле дома с
  Марийкою, обсуждая с нею свое новое положение и утешая себя напрасными
  надеждами.
  - Ты только верь мне и не уставай меня ждать, тихо нашептывал он ей на
  ушко, - нас разлучить никто не сможет.
  - Главное, что ты живой, - шептала ему в ответ доверчиво прижавшаяся к его
  широкой груди Марийка. - А пока мы живы, мы будем надеяться, что все у
  нас будет хорошо.
   А что еще оставалось делать детям могучего великого рода, оторванного
  волею судьбы от своего народа!? Что могло их защитить перед неодолимою
  силою жестокосердных степных кочевников!? Кому еще они могли
  рассказать о своей нелегкой судьбе и у кого они могли попросить о помощи!?
  Только у сильных и могущественных владык степи, добродетель которых
  зависит только от их сиюминутного настроения. Но станет только ради их
  защиты ворон клевать глаз другому ворону!? Нет, не станет, он скорее
  заклюет до смерти самого просителя. Кто во всем этом мире сможет,
  внимательно выслушав их, высушить им слезы!? Только одни голубеющие
  над степью всемогущие небеса, и только одна, как обычно, умирающая в
  человеке последней надежда. И вот за эту самую такую тонюсенькую, но все
  же дающую им маленькую надежду на лучшее будущее, ниточку они сейчас
  и ухватились со всей силою. Ухватились так крепко, как утопающий
  хватается за посланную ему волею все той же непредсказуемой судьбы
  спасательную соломинку. И этой спасительною для них ниточкою как раз и
  была их ничем непоколебимая вера в то, что небо видит их страдания,
  слышит плач их горюющих душ и, когда понадобиться, обязательно придет к
  ним на помощь. Только одна вера в могущество и справедливость небесных
  владык и удерживала их сейчас от рокового шага, и только одна это их
  непоколебимая вера помогала им выстоять против расплодившейся на земле
  людской злобы и коварства. Нелегко стать изгоем в чужой стране, но еще
  трижды труднее быть чужим на земле, на которой ты родился, и которую
  обильно поливали своим потом и кровью твои деды и прадеды. И на которой
  только из-за того, что у тебя иная речь, обычаи и мысли, окружающие люди
  могут поставить тебя вне закона, лишать тебя родительского дома, родины и
  даже своей защиты. Нет, никогда не сможет найти на земле свое счастье тот
  народ, который позволяет себе так обращаться с другими людьми. И за это
  обязательно обрушивающаяся впоследствии на него небесная кара вполне им
  заслужена и справедлива. Ибо главная заповедь Творца требует от всех нас,
  чтобы мы относились к другим людям так же, как и сами хотели бы
  подобного от них к себе отношения. Каждый живущий на земле человек
  должен не только твердо для себя уяснить, но и запомнить на всю свою
  последующую жизнь, что перед Творцом все его дети одинаковы и равны. И
  что никто не должен, если не хочет испытать от рассерженного Творца
  скорого возмездия, пытаться, а тем более стремиться возвыситься над
  другими такими же, как и он, людьми. Ибо только в дружбе, только в
  согласии и только в человеческим отношением друг к другу его
  возлюбленные дети смогут добиться всеобщего счастья и благоденствия -
  светлой мечты людей всех поколений, начиная со дня сотворение Творцом
  земного мира.
   Время всегда тянется медленно и нудно только тогда, когда оно отягощено
  печалью от разлуки, но зато при встрече любящих друг друга людей оно так
  сильно переполняется искрящимся от них во все стороны счастьем, что уже
  летит намного быстрее пущенной из самого тугого лука стрелы. Только
  успели, уже было отчаявшиеся души Бакиса и Марийки немного обогреться
  при встрече, и только успели они сказать друг дружке, по их мнению, самое
  главное и самое важное, как пришла пора расставаться. И Бакис, поцеловав
  Марийку прямо в ее заплаканные глазки, обняв маму и попрощавшись с
  отцом, ускакал на отдохнувшем коне в ханский аил. Оставляя после себя не
  только вздох облегчения своих увидевших его живым и здоровым родных и
  радость снова обрекшей для себя своего любимого Марийки, но и их за него
  беспокойство.
   Это наше, как всегда, бесстрастно равнодушное ко всему время не только
  лечит, но бывает, что и калечит людей. Вот, и недавно переживший
  несколько изобилующих ненасытной любовью с ханской дочкою недель
  Кулдан в последнее время переменился до неузнаваемости. И куда только
  подевалась его беззаботная прежняя жизнь? Съедаемый изнутри
  неутоленными страстями к своей ветряной возлюбленной и терзаемый
  самыми мрачными для него подозрениями насчет ее нелюбви к нему, он в
  последнее время превратился в такого нелюдимого человека, какими бывают
  только люди с нечистой совестью и порочной душою. Нет, он пока еще не
  сделал ничего предосудительного, но рождающиеся в его затуманенном
  жгучею слепой ревностью рассудке мысли были черны. И эти его черные
  мысли своей непомерною для смертного человека тяжестью придавили его
  прежний открытый дружелюбный характер и сделали его угрюмым и
  раздражающимся по любому поводу, даже по пустякам, на которые он
  раньше не обратил бы никакого внимания. Но что же, в конце концов,
  заставляет его вместо того, чтобы радоваться жизни и веселиться, на что
  человеку и отпускается юность с ранней молодостью, вынашивать
  порождаемые собою зло и ненависть мысли? Причина его терзаний стара,
  как и наш земной мир: прекрасная ханская дочка отдалила его от себя. Так
  бывало у них и раньше, но со временем всегда наступала оттепель и уже
  было отчаявшийся Кулдан снова находился на верху блаженства от
  переполнявших ханскую дочку к нему пылких чувств, с избытком
  вознаграждая себя за долгое ожидание и терпение. Но Кулдан уже больше не
  верит в скорое наступление оттепели в его отношениях с ханскою дочкою. И
  все из-за этого внезапно объявившегося красавца Бакиса, с которым ханша в
  последнее время не расстается. Сейчас уже не Кулдан, а этот ненавистный
  ему Бакис сопровождает ханскую дочку в ее длительных прогулках по степи.
  И чем они там занимаются: об этом уже совсем измученному от терзающей
  его изнутри жгучей ревности Кулдану не хочется ничего знать. Он даже не
  хочет видеть все эти их развлечения в своих зачастивших к нему кошмарных
  снах, но они, проклятые, никак не желая от него отставать, с каждым своим
  очередным к нему приходом все больше растравляли его уже и без того
  омертвелую душу. Будь Кулдан на месте хана, он стер бы это ставшее ему в
  последнее время ненавистным селение рыбаков и ремесленников с лица
  земли, или, на худой конец, обложил их такой данью, которая заставила бы
  их всех работать на него круглые сутки. Чтобы ни у кого из них, этих жалких
  отбросов трусливого народа, незаконно живущих на земле, за которую было
  пролито море половецкой крови, не возникало даже и мысли хотя бы с
  вожделением посмотреть на половецкую девушку, а не то, чтобы еще за нею
  ухаживать. Задетая гордость степняка забила у него через край, и если бы он
  не боялся потерять ханшу навсегда, то уже давно расправился бы с этим
  вконец обнаглевшим, по его мнению, инородцем. Да, и разве можно было
  требовать хоть какой-нибудь справедливости от не умудренного опытом
  долгой жизни безумно влюбленного мальчишки!? И разве можно осуждать
  его за подобные мысли в то время, когда они витали в голове почти у
  каждого половца!? Он думал лишь то, а чем во всеуслышание высказался бы
  любой задетый за живое из населяющих в то время степь кочевников. И
  совсем другое дело, когда причиной обрушившегося на человека несчастия
  является свой соплеменник, у которого сильная могущественная родня, и
  который находится под защитою одного и того же рода. В этом случае
  Кулдан, наверное, не торопился бы с обвинениями, а вначале постарался бы
  отыскать истинную причину постигшей его неудачи. Но ставший на его пути
  Бакис был чужаком, этим было все сказано, и больше уже его перед ним
  виновность не нуждалась ни в каком подтверждении. Любой из
  соплеменников Кулдана охотно подтвердил бы перед ним его виновность и
  потребовал бы самой жестокой казни для зарвавшегося чужака. Горе тому
  народу, если его лучшие представители не учат, не останавливают простых
  людей от межнациональной вражды. А даже совсем наоборот, подталкивают
  их и все время подбрасывают сухие палки в разгорающийся среди простых
  людей огонь нетерпимости ко всему, что не похоже на них, к тем, кто верит и
  поклоняется совершенно иным идолам, чем они сами. Ибо сказано самим
  нашим Творцом: тот, кто идет к своему соседу со злом, сам же, в конечном
  счете, в большей степени от этого своего зла и пострадает. Сказано Им в виде
  предупреждения всем живущим на земле людям, но мы в извечной своей
  нетерпимости друг к другу или начисто забываем о Его словах, или давно
  умудрились переиначить их для себя так, что они уже приобрели для нас
  совсем иной смысл и значение. Иначе, зачем это нам понадобилось все это
  время старательно рубить сук, на котором сами и сидим.
   Слепая ревность - одна из самых страшных по своим последствиям
  поражающих человека болезней. Она, ослепляя человеку глаза и омертвляя
  его душу, часто подталкивает даже совсем неплохого человека на такие
  позорящие его немыслимые дела и поступки, на которые он в обычных для
  него условиях никогда не решился бы. Так и сжигающий сам себя изнутри
  этой слепой ревностью Кулдан тоже не придумал для себя ничего лучшего
  как непременно отомстить осмелившемуся овладеть вниманием ханской
  дочки Бакису. И он только ждал для себя удобного случая, чтобы это его
  страшная месть оказалась поучительной не только ненавистному ему Бакису,
  но и для самой презревшей его к ней любовь ханши. А чтобы, не терзая себя
  напрасными сомнениями, быть уверенным в его вероломстве, и чтобы
  мстящая за поруганную честь ханской дочки его рука не дрогнула в
  последний миг, он решил последить за ними и постараться застать их во
  время любовной утехи. И с этого дня он, превратившись в их незримую тень,
  как привязанный, заходил следом за ними. Только войдет Бакис в кибитку к
  ханской дочке, как примостившийся снаружи у полога Кулдан не пропускает
  мимо своих ушей не одного сказанного ими слова. Только повелит ханша
  Бакису седлать коней для прогулки, как он уже, опережая их, скачет по степи
  в нужном направлении. Однако, несмотря на все свои ухищрения, уличить их
  в прелюбодеянии он не смог, они ни разу не падали ему повода для
  подобных подозрений. Кулдан недоумевал. Он же ясно видел, какими
  страстными глазами смотрит ханша но этого инородного красавчика, но
  сколько бы он не следил за ними, ему еще ни разу не удалось получить для
  себя хоть маломальского подтверждение их близости. И так он еще долго
  мучился и терзался в недоумении, пока не предположил, что они могут
  догадываться о его слежке за ними, а поэтому старательно делают вид, что
  между ними ничего такого особенного не происходит. А когда это его
  предположение переросло в уверенность, то он уже начал следить за ними
  еще более тщательно, используя для этой цели самые, по его мнению,
  способные заставить их раскрыть свои отношения неожиданные ходы и
  ухищрения. В его юной головке рождались все новые и все более
  изощренные планы по их разоблачению. Постоянно думая о расправе с
  пойманным на месте преступления Бакисом, и представляя, как отвергнет
  потом любовь опозорившей себя любовной связью с презренным чужаком
  прекрасной Титины, Кулдан в ответ своему возможному в скором будущем
  торжеству только мрачно ухмылялся. Бедный, в своих иллюзорных
  фантазиях он забывал о том, что если бы Холида узнала о его мыслях, то в
  это же самое мгновение от него, как говорится, и мокрого места не осталось
  бы. Он еще забывал и об овладевшей всем его естеством своей любви к
  своенравной ханской дочке. Любви, так сильно неодолимой, что если она,
  изменив ему прямо на его глазах, потом поманит его к себе изящным
  пальчиком, то он тут же все ей простит и, забыв обо всем на свете, побежит
  вслед за нею, как побитая собака.
   Только одна любовь может так сильно изламывать попавшегося в ее сети
  человека, и только она одна способна в одно и то же время и возвышать его
  до самых небес и низвергать на самое дно адской пропасти. Но если бы она
  не была такой, то и не была бы онак для всех нас так желанною, и не
  жаждали бы мы ее с такой страстью, если бы она не обжигала наши сердца
  огнем. И горе тому, кто попытается воспользоваться этим чистым светлым
  чувством в своих корыстных целях. Она тогда испепелит ему сердце и
  иссушит его душу. Любовь - это одно из самых величайших человеческих
  чувств! И чтобы испить из нее счастье нам всегда надо быть с нею очень
  бережным и осторожным. Любовь доступна только людям мужественным и
  справедливым, обладающим кристально честной душою. Приблизиться к ней
  можно только с чистыми руками. Любовь не терпит на своем светлом лике
  грязных жирных пятен.
   Бакис возвратился в ханский аил вовремя, и никто в нем не заметил его
  ночного отсутствия. Не ожидающий, что надвигающаяся на степь зима
  напомнит о себе первыми заморозками, легко одетый Бакис, нока доскакал
  до пасшегося в степи ханского табуна, промерз до костей. И только успел он,
  пустив усталого коня в табун, немного передохнуть с дороги, как
  прибежавшая к нему Прокуда передала повеление ханши немедленно
  отправляться к ней. Неприятно поморщившийся Бакис, прежде чем
  поспешить за торопящей его Прокудою, выглянул из-за прикрывающего вход
  в кибитку полога наружу и, увидев поваливший из заполонивших небеса
  облаков мокрый снег, накинул на себя теплую верхнюю одежду.
  - Неужели первый в этом году снег так напугал моего слугу, что он напялил
  на себя этот уродующий его меховой балахон!? - насмешливо вскрикнула
  при виде тепло одетого Бакиса Холида.
  - Я сегодня не очень хорошо себя чувствую, ханша, - устало проговорил
  разморившийся в ее теплой кибитке и уже еле справляющийся со своими то и
  дело слипающимися веками Бакис.
  - И ты, мой бедненький, сегодня не только приболел, но и, как видно, не
  выспался, - продолжала посмеиваться над ним ничего не понимающая ханша.
  - Давай-ка, признавайся, мой дружочек, у какой это местной красавицы ты
  провел сегодняшнюю ночку? И кто это тебя, сердечного, так измучил, что ты
  уже не в силах мне прислуживать?
  - Нет, и никогда не было у меня никакой там местной красавицы, -
  недовольно буркнул ей в ответ зардевшийся Бакис. - Меня вчера, наверное,
  где-то просто сильно просквозило. Вот, сейчас я и дрожу всем телом, как
  осиновый листок.
   Бакису было невыносимо стыдно от вынужденного вранья, но и рассказать
  ей правду, где он провел сегодняшнюю ночь, не осмеливался. И он сейчас,
  краснея и сбиваясь в словах, с нетерпением дожидался, когда же закончится
  неприятный ему допрос. Но, как говорится, нет лиха без добра, и его
  раскрасневшееся лицо убедило Холиду, что он и на самом деле плохо себя
  чувствует. И она, после недолгих колебаний, решила освободить его на
  сегодняшний день.
  - Но, - строго проговорила она ему, - чтобы уже к завтрашнему утру, ты у
  меня был в полном порядке. Я лично прослежу за тем, чтобы ты сегодня безо
  всякой там надобности по аилу не болтался.
   Поблагодарив смилостивившуюся над ним ханшу, Бакис вернулся в свою
  кибитку, и сразу же погрузился в глубокий непробудный сон смертельно
  уставшего человека. И так как его больше не терзали переживания о своих
  ничего не знающих о его внезапном исчезновении родных, то на этот раз он
  уже спал тихим и безмятежным сном. А во время сна его сопровождали
  приятные для его души и сердца сновидения о жизни в приморском поселке
  его родителей и, конечно же, Марийки. Ему снился поселок, родительский
  дом и, конечно же, не отводящая от него своих влюбленных глаз его
  Марийка. Она смотрела на него во время сна так нежно и так ласково, что
  забывшийся на время обо всех своих тревогах и заботах Бакис полностью
  отдался переполняющим его радостью сновидениям. А с его уже прямо
  искрящегося счастьем лица все это время не сходила умиротворенная
  улыбка. Хорошо еще, что ханской дочке не пристало ходить по кибиткам
  своих слуг и проверять их сны. Иначе, она все поняла бы и обо всем
  догадалась бы по одному только его искрящемуся блаженной радостью лицу.
  А, поняв, запретила бы ему смотреть такие мешающие ей осуществлению
  собственных желаний сны.
   Усилившийся за ночь мороз, заморозив твердую корочку на поверхности
  степи, обильно осыпал ее выпавшим ночью белоснежным покровом снега.
  Обрадованная сравнительно легким для нее первоначальным успехом зима,
  стремясь быстрее утвердиться по всей притихшей с ее приходом степи, к
  утру так расходилась, что этот свежевыпавший снег уже начал потихоньку
  поскрипывать под ногами рано встающих слуг и пастухов. Однако не
  запоздавшее со своим восходом из-за застывшего горизонта красное
  солнышко, не соглашаясь с таким ранним приходом зимы, тут же направила
  на степь свои еще не до конца остывшие лучики. И заискрившийся
  поблескивающими в солнечных лучах льдинками свежий снег, начиная
  подтаивать, потемнел. А отступающему под их напором от неудовольствия
  больно хватающемуся за мочки ушей и кончики носов морозу уже было не
  по силам удерживать в замороженном состоянии скованную им ночью
  верхнюю корочку земли. И она, проваливаясь под копытами отар и табунов,
  и смешиваясь с влагою от тающего снега, потихонечку превращалась в так
  характерную для унылых пасмурных дней поздней осени обычную
  слякотную грязь. Тяжело вздыхающие при виде ее степняки лишь
  недовольно покачивали своими бедовыми головушками да умоляли
  всемогущие небеса поторопить приход на степь пусть морозной и снежной,
  но не такой пакостной, как слякотная поздняя осень, зимы.
  - А ты сегодня выглядишь молодцом, Бакис! Вчерашний отдых пошел тебе
  на пользу! - выкрикнула принимающая из его рук поводья Холида и,
  хлестнув плеткою по округлому заду своего жеребца, направила его к
  недавно построенному по ее повелению глинобитному домику. В нем только
  что окончили внутреннюю отделку специально нанятые Холидою для такого
  дела мастера, и ей сейчас не терпелось его осмотреть. Построенный по ее
  повелению глинобитный домик своими размерами превосходил своего
  собрата в аиле кошевого Артыка и состоял не из двух, а из трех комнат.
  Первую, расположившуюся непосредственно за входной дверью, самую
  большую комнату Холида отводила для приема гостей, во второй комнате
  она намеревалась поселиться сама, а третья комната предназначалась для
  отдыха остающихся у нее на ночь гостей.
   Холида на всем скаку остановила взвившегося на дыбы жеребца у самых
  дверей своего домика и, бросив поводья подбежавшему слуге, вошла в него
  вместе с сопровождающим ее Бакисом.
  - Ну, и как тебе нравится моя новая юрта? - полюбопытствовала она у Бакиса,
  когда они вошли во вторую комнату.
  - В ней ханше будет удобнее, чем в кибитке, - осторожно заметил
  равнодушный к окружающей его роскоши Бакис.
   Однако не пожалевшей на внутреннею отделку и обстановку своих сил и
  средств Холиде было чем перед ним похвастаться. Ибо все комнаты
  глинобитного домика и на самом деле выглядели просто великолепно.
  Выбеленные до синевы потолки дышали на них вместе с еще не успевшим
  выветриться резким запахом известки покоем и уютом. А увешенные
  шелковыми тканями стены веселили им глаза забавными изображениями
  слонов и верблюдов, которые хорошо оттеняли строгие тона на развешенных
  на небольших окошках расшитых местными мастерицами занавесках. Ну, а
  вложившая во внутреннее убранство своей будущей комнаты всю свою душу
  Холида сейчас с удовольствием окинула взглядом плоды своего труда.
  Справа у глухой стены стояло удобное широкое ложе с точеными ножками и
  отлогим изголовьем. Проворные руки Прокуды уже устелили его
  медвежьими шкурами, а поверх них набросали еще не меньше дюжины
  подушек из мягкого птичьего пуха. Возле ложа в ближайшем от двери углу
  стоял небольшой столик с изящными ножками, концы которых своей
  формою напоминали небольшие копытца. На его зеркальной поверхности
  был поставлен украшенный костяными зубчатыми пластинами ларец, к его
  резным ножкам было приставлена низкая табуретка, а над всей этой
  немыслимой для глухой степи красотою свисали три светильника на одном
  общем стержне. По всему периметру остальных стен были расставлены
  скамейки с фигурно оформленными торцевыми сторонами. А в левом
  дальнем углу комнаты красовался изумительной отделкою укрепленных на
  него костяных накладок вместительный сундук, где хранились все наряды и
  драгоценные украшения с восхищением взирающей сейчас на все это
  великолепие Холиды. Сбитый из досок пол комнаты был услан кофрами, а
  перед ложем была расстелена шкура барса с оскаленною пастью.
  - На таком удобном ложе можно будет проводить, не уставая, все свое
  свободное время, - освещаясь удовлетворенною улыбкою, тихо проговорила
  Холида и, окинув стоящего рядом с нею Бакиса игривым взглядом,
  продолжила, - особенно, если в это время рядом с тобою будет красивый
  интересный собеседник. Ты согласен со мною, Бакис? - и так как тот в ответ
  лишь смущенно пожал плечами, то она решилась высказаться еще
  откровенней. - Не хотел бы ты опробовать его с какой-нибудь красивою
  интересною девушкою?
  - Привыкшей с детства к роскоши и удобством ханской дочке будет намного
  удобней проводить время на этом ложе, чем в своей кибитке, - уклончиво
  проговорил неприятно поморщившийся Бакис. - А мне, простому рыбаку,
  больше подходит и намного привычнее проводить время не в такой роскоши,
  а в какой-нибудь рыбацкой хижине....
  - И ты думаешь, что я приму все эти твои сегодняшние передо мною
  разглагольствования за чистую правду! - перебила его уже начавшая
  сердиться на него Холида. - Я уже давно не маленькая несмышленая девочка.
  И, к твоему сведению, успела неплохо изучить окружающую меня жизнь. Я
  знаю, что человек, как и любое другое земное животное, намного быстрее
  привыкает к лучшей жизни, чем к худшему. На это от него требуется лишь
  внутреннее его согласие зажить этой лучшею для себя жизнью. И я не
  советую тебе, Бакис, сдерживать или подавлять в себе это присущее каждому
  живущему на земле человеку желание.
  - Не сдерживать в себе подобные желания, ханша, иногда бывает не только
  не разумно, но и даже опасно для самого обуревающего подобными
  желаниями человека, - возразил Холиде несогласный с ее точкою зрения на
  этот вопрос Бакис, - и в особенности, когда родители не могут обеспечить
  прихоти своих детей.
  - Но, кроме всегда заботящихся о своих детях родителей, можно еще
  рассчитывать и на помощь имеющих возможность удовлетворить твои самые
  заветные желания близких друзей или знакомых, - не удержалась, чтобы
  немного приоткрыть свои насчет него намерения Холида.
  - Помощь друзей и знакомых не всегда согласуется с совестью человека, -
  даже ни на одно мгновение не задумываясь, проговорил задетый за живое
  Бакис, - в этом мире редко кто бескорыстно помогает своему ближнему, не
  рассчитывая впоследствии хоть что-то получить от него взамен.
  - Не знала, что ты у меня такой умный и рассудительный! - с неестественно
  громким смехом выкрикнула в ответ рассерженная Холида - И, как мне
  кажется, ты слишком дорого себя ценишь. Как бы тебе, мой дружочек, не
  прогадать? Да, и кому в нашей жизни нужна чистая совесть нищего!? Я еще
  не слышала о продаже на торгах подобного товара.
  - Чистой совестью не торгуют и, тем более, ею не хвастаются! - вскрикнул в
  запальчивости потерявший над собою контроль Бакис. - Чистая совесть
  может быть только у кристально честных совестливых людей! Ибо только
  они одни способны не только по достоинству ее оценить, но и понять всю ее
  необходимость в человеческой жизни! Говорить о чистой совести с
  пренебрежением может только тот, у кого ее никогда не было и не может
  быть впредь....
  - А ты оказывается у меня не только грубиян, но еще и наглец! - с
  возмущением выкрикнула взбешенная его словами Холида. - И долго ты еще
  намереваешься испытывать мое терпение, позволяя себя оскорбительные
  выпады против своей госпожи! Я все больше убеждаюсь, что, несмотря на
  все мои усилия сделать из тебя, Бакис, хорошего слугу, на деле оказывается
  только напрасной тратою моих сил и времени.
  - Но я даже и не думал оскорблять тебя, ханша. Я, говоря о чистой совести,
  не имел в виду никакого конкретного человека. Мои слова к тебе не
  относятся, - поторопился опровергнуть свое высказывание понявший, что на
  этот раз он зашел в своей в данном случае совершенно излишней глупой
  искренности слишком далеко, Бакис.
  - Только я одна могу безропотно сносить все твои безобразные выходки, за
  которые мой батюшка непременно отрубил бы тебе, Бакис, голову, - с
  тяжелым вздохом проговорила нахмурившаяся Холида. - И даже сейчас я не
  могу на тебя сердиться, а поэтому вынуждена простить тебе твою наглую
  оскорбляющую меня выходку. Так что, дружочек, ты можешь спокойно
  отправляться в свою кибитку. Сегодня я в твоих услугах больше не
  нуждаюсь.
   И нещадно ругающий самого себя за несдержанность Бакис ушел, так и не
  осмотрев третьей комнаты глинобитного домика. А если бы он туда заглянул,
  то вполне возможно, что ощутил бы под укрывающими пол мягкими
  кофрами глубокую потайную яму, из которой даже посаженный туда самый
  высокий человек не смог бы выбраться без посторонней помощи. Не для
  хорошего дела вырыла ее Холида, а плохими замыслами, как и
  недостойными поступками, хвастаться не принято. И сейчас она
  рассерженная и недовольная сама собою прилегла на мягкое ложе и еще
  долго лежала на нем одна, пока немного успокоившись, не привела в порядок
  свои взбудораженные неожидаемой для нее размолвкою с Бакисом мысли.
  - Нищий, а еще смеет рассуждать о какой-то там чистой совести, -
  возмущалась она его дерзостью. - А я-то, дура, все это время думала, что
  кристально чистая совесть это привилегия богатых и независимых в своей
  жизни людей, которым не приходится, в отличие от всех остальных бедных и
  бесправных, пресмыкаться перед могущественными владыками земного
  мира. Ибо только одним этим богатым и независимым нет никакой
  необходимости лгать и выворачиваться наизнанку за какой-то там жалкий
  кусочек необходимого им для прокормления своей семьи хлебушка. Нет, что
  теперь не говори, а он у меня особенно в последнее время слишком
  распустил не только самого себя, но и свой язык. Мне надо бы подумать о
  его примерном наказании. Может, только тогда он немного поумнеет и, став
  покладистее, согласится на сожительство со мною на моих условиях?
   Негодуя и придумывая для Бакиса самое, по ее мнению, жестокое
  наказание, она в глубине своей души понимала, что никогда не осмелиться
  его наказывать, и что он только и нравится ей таким несговорчивым и
  дерзким. С возникновением в ней к сыну простого рыбака этого называемого
  любовью глубокого чувства она перестала быть той любвеобильной ветреной
  красавицей, которая привыкла повелевать толпами, слетающихся к ней, как
  мухи на мед, поклонников. Она уже превратилась в познавшую счастье и
  горечь истинной любви женщину, готовую драться за свое счастье до
  последнего дыхания. А ей, бессмертной, смерть не угрожала, да и сил у нее
  было намного больше, чем у самого сильного на земле человека. И все это не
  подпускало к ней даже и мысли о своем скором неминуемом поражении в
  борьбе за любовь уже успевшего проникнуться не менее сильным чувством к
  своей возлюбленной Бакиса.
  - Победа, все равно, будет за мною, - подумала она, когда немного
  успокоилась, - время еще достаточно, и я, наперекор всему, заставлю тебя не
  только меня полюбить, но и навсегда позабыть о своем увлечении той
  худосочною девочкою.
   Высказанные ими в запальчивости друг дружке резкие обидные слова
  немного приободрили подслушивающего их Кулдана. И он, проводив
  уходящего от ханши Бакиса уже более доброжелательным взглядом,
  возвратился в аил с торжествующей на лице ухмылкою. Ему понравилось,
  как этот чужак отчитал жестокосердную к нему ханшу, и его желание как
  можно скорее с ним расправиться немного поутихло. Он уже не жаждал его
  крови, но его мнительная обладающая немалым воображением голова не
  позволяла его бесхитростной душе успокоиться.
  - Не набивает ли он перед ханшою своей несговорчивой неуступчивой
  дерзостью себе цену? - уже совсем скоро подумал он, перебирая в своей
  памяти каждое сказанное ими тогда слово. - От этих презренных инородцев
  можно всего ожидать.
   И он, оставив вопрос о расправе со своим соперником пока что открытым,
  решил и дальше держать его под своим неусыпным наблюдением.
  - Если между ним и ханшою что-то есть, - подумал он, - то со временем их
  связь обязательно для меня раскроется. И уже тогда, когда я буду полностью
  уверен в его преступности, я и приму для себя по нему окончательное
  решение.
   А для пока что ничего не подозревающего об особом к нему отношении
  юного пастуха Бакиса снова потянулись наполненные одной лишь тревогою
  и безвыходностью дни. Как и раньше, он стойко противостоял заигрыванием
  окружающей его соблазнами ханши и каждую неделю тайком навещал своих
  родителей и сворю Марийку. Он понимал, что долго так продолжаться не
  может, что когда-то непредвиденная случайность разоблачит его перед
  ханшой, и что та не замедлит поставить пока что неизвестную ему точку в
  его тайной от нее жизни. Но он не знал, когда это произойдет, и не мог
  догадываться, что снежным апрельским вечером слухи о его частых отлучках
  домой, наконец-то, дойдут и до ее прелестных ушек. Услышав о его тайных
  отлучках в приморский поселок, обеспокоенная Холида, желая убедиться,
  что эти слухи не сплетни, позвала Кулдана и поручила ему сделать то, чем он
  уже давно занимался по собственному желанию. И тот, мгновенно позабыв,
  что ханская дочь сама выступала в роли коварной соблазнительности, и, не
  задумываясь об оскорбляющем его искренне влюбленное в нее сердце
  поручении, с готовностью безвинно побитой собаки побежал выполнять
  волю своей неверной возлюбленной и госпожи.
   Кулдан спешил. Он гнал, не жалея, своего коня, чтобы, прискакав в
  ханский аил раньше Бакиса, доложить с нетерпением дожидающейся его
  возвращения ханше обо всем им увиденном и услышанном в маленьком
  приморском селении ремесленников и рыбаков. Он уже не сомневался, что
  Бакис, отвергая ухаживания прекрасной ханши, не притворялся, а поэтому,
  где-то в глубине своей чистой юношеской души, ему сочувствовал. И, если
  бы у него была возможность скрыть от дочки хана тайные отлучки Бакиса к
  своей возлюбленной в приморский поселок, то он постарался бы уберечь его
  от удара неотвратимой судьбы, но, к его сожалению, у него подобной
  возможности не было. А поэтому он сейчас, отгоняя от себя внушаемое ему
  душою сострадание к своему сопернику, с юношеской запальчивостью
  распалял самого себя совершенно не нужными ему возмущениями о
  заполонивших принадлежащую только одним половцам степь инородцах.
  - Скоро уже от них половцу и ступить будет негде, - с деланною злобою
  нашептывал он сам себе под нос.
   Заснеженная степь, поблескивая ему в ответ своей тускло отсвечивающейся
  в темноте белоснежной белизною, и громко взывая к его справедливости,
  умоляла Кулдана не торопиться.
  - Не спеши! - кричало она ему, швыряя в лицо вместе с порывистым
  морозным ветром оторванные от промерзлого снега малюсенькие льдинки, -
  Пожалей своего коня! Разве ты не видишь, что он уже скачет на пределе
  своих сил и нуждается, как и ты, в отдыхе!? Остановись! Позволь ему хотя
  бы немного перевести дыхание! Соскочи с него и, набрав полную
  пригоршню прохладного снега, охлади им свою горячую голову! Пройдись
  хотя бы немного по потрескивающей под ногами промерзлой корочке снега и
  в десятый, сотый раз подумай, правильно ли ты поступаешь, не будешь ли ты
  впоследствии жалеть и переживать о содеянном!
   Но не подпускавший к себе даже и мысли о подобной для себя
  возможности Кулдан пренебрегал ее мольбою. Он все торопил и торопил
  своего быстрого, как ветер, скакуна, затаптывающего подковами своих копыт
  все обращенные к нему ее укоризненные слова. Но в этой своей изначально
  обретенной на неудачу погоне за призрачным миражом своего нелегкого
  счастья он даже и не заметил, как упала на снег под копыта, забрызгавшего
  пеною взмыленного жеребца, его чистая юношеская совесть. И как уже
  прямо летящий над степью его резвый скакун смешал ее с выбитою
  копытами из земли грязью. Доскакав до глинобитного домика ханши, Кулдан
  передал своего загнанного коня выскочившему из него слуге, а сам вбежал в
  комнату своей ветреной возлюбленной.
   Поднятая им со своей мягкой постели Холида с нескрываемым презрением
  вслушивалась в торопливый пересказ Кулдана об очередной встрече Бакиса с
  Марийкою и недоумевала, как она могла отдать свое первое желание в новой
  жизни такому ничтожеству. И если она до сегодняшнего утра еще могла
  относиться к нему с понимающим его влюбленность в нее сочувствием, то
  сейчас он уже стал для нее просто неприятным до противности. У нее уже
  даже промелькнуло желание избавиться от него, как можно скорее, но,
  понимая, что он пока еще для нее необходим, Холида отогнала ее от себя.
  Мало того, она еще была вынуждена признаваться самой себе, что будет
  терпеть его возле себя и дальше. Ибо, даже и тогда, когда она завоюет
  любовь Бакиса, она вряд ли сможет обойтись без его услуг. Поблагодарив и
  рассчитавшись с Кулданом за его верную ей службу, она натянула на себя
  одежду и, пробравшись в кибитку, где в последнее время проживал Бакис,
  стала дожидаться его возвращения.
   А ни о чем таком пока еще не подозревавший Бакис в это время скакал по
  промерзлой усиливающимся по утрам морозом степи. И время от времени,
  придерживая горячившегося под ним коня, с удовольствием прислушивался
  к продолжающим ласково пощипывать по его лицу прощальным поцелуям
  своей Марийки. Скакавшему навстречу резкому порывистому ветру Бакису
  уже не однажды приходилось растирать меховыми рукавицами свое
  замерзающее лицо. Но до тех мест, которых касались обжигающие ему
  сердце и страстно волнующие его молодую горячую кровь губы его
  возлюбленной, он не дотрагивался. К ним не так уж и легко было
  подступиться утреннему морозцу, они у него и так пылали, сохраняя на себе
  обогревающее их тепло прикосновений медовых губ любимой до самого
  ханского аила. Бакис скакал и, простительно улыбаясь недовольно
  пощипывающему его за нос и щеки сердитому морозному ветру, мысленно
  перебирал про себя каждое сказанное ему при прощании родителями и
  Марийкою слово. Вновь и вновь представляя про себя каждый
  переживающий о нем и заботящийся о его дальнейшем благополучии порыв
  их искренне любящих его душ, он весь светился от переполняющей его в
  ответ своим воспоминаниям радости. И он еще долго будет потом оживлять в
  своей памяти, в любящем всех их сердце и в своей чистой юношеской душе
  эти прощальные мгновения, чтобы, снова наполнившись так необходимым
  ему в последнее время их душевным теплом, продержаться до очередной
  встречи с ними. Доскакав до ханского аила, Бакис отпустил в табун
  притомившегося долгою скачкою коня, и поспешил в свою кибитку, чтобы
  успеть приготовиться к скорому вызову его ханшою.
  - Это ты, Бакис? - встретил его в полумраке кибитки недовольный голос
  ханши. - Не желая поднимать излишнего шума и накликать на твою бедовую
  голову гнев моего отца, мне пришлось всю сегодняшнюю ноченьку самой
  дожидаться твоего возвращения в этой кибитке. Где ты все это время
  пропадал, Бакис?
  - Я, заставив тебя так долго дожидаться своего возвращения, виноват перед
  тобою, ханша, - смущенно пробормотал, не знающий, что сказать ему в
  оправдание своей тайной отлучки домой, Бакис, - но я не мог и подумать, что
  моя госпожа проснется сегодня так рано.
  - Согласно порученным тебе мною обязанностям ты, Бакис, обязан
  постоянно находиться от меня где-нибудь поблизости. А поэтому не имеешь
  никакого права хоть куда-нибудь отлучаться без моего на то позволения, -
  тихо проговорила еле сдерживающая себя Холида. - И ты вовсе не обязан
  думать, а тем более заботиться о сне своей госпожи. Так что, мой дружочек,
  отвечай на мой вопрос, где ты пропадал всю сегодняшнюю ночь?
  - Я, ханша, с детства приучен вставать вместе с рассветом, - попытался
  выкрутиться Бакис, - поэтому и сейчас, рано просыпаясь, я выхожу из
  кибитки и прогуливаюсь в ожидании вызова ханши вокруг аила....
  - А когда тебе наскучило наше степное однообразие, ты решил возобновить
  свои прогулки по скалистому морскому побережью, - укоризненно покачав
  своей прелестной головкою, закончила за него Холида. - И там тебе,
  насколько мне известно, было намного интереснее, чем у нас. Брось юлить,
  Бакис, и расскажи мне всю правду о своих ночных похождениях.
  - Уверяю тебя, ханша, я только прогуливался вокруг твоего аила, - продолжал
  настаивать на своем утреннем гулянии не подозревающий, что ханше уже все
  известно, Бакис.
   Продолжающая сидеть в своем уголочке на карачках Холида с
  пристальным интересам всматривалась в лицо уже привыкшего лгать и
  изворачиваться перед нею Бакиса и думала, что, несмотря на множество уже
  прожитых ею жизней, она все еще остается неопытной в земной жизни
  женщиною. Сколько сил и времени она затратила на обольщение этого
  простодушного юного рыбака, даже не подозревая, что он обводит ее, как
  маленькую девочку, вокруг своего пальца. И ей от одного только осознание
  этого стало так нестерпимо горько и жаль саму себя, что ей захотелось,
  разрыдавшись, выплакать всю накопившуюся у нее к этому времени горечь.
  Она, вдруг, ощутила себя во всем окружающем ее огромном мире просто
  совершенно беззащитною несчастною женщиною. И ей так захотелось хотя
  бы на одно мгновение прижаться к груди стоящего перед нею с понуро
  опущенной головою Бакиса, чтобы почувствовать, что она в этом
  переполненном коварством мире не одинока. И что ей есть на кого опереться
  в этой, как оказалось, совершенно ей пока еще непонятной земной непростой
  жизни. Но она сумела справиться с внезапно охватившей ею слабостью. И
  подкативший к ее горлу горький комочек отошел, оставляя ее без успокоения
  со своими не позволяющими ей зажить полнокровной жизнью не излитыми в
  любовных ласках со своим возлюбленным чувствами.
  - Еще недоставало, чтобы я плакала от любви к нему, как обманутая
  человеческая невеста! - гневно выкрикнула про себя уже разозлившаяся на
  саму себя за свою непонятно откуда взявшуюся слабость Холида. Если
  ничего такого подобного с нею раньше не происходило, то это могло
  означать для нее только одно, что все это происходит с нею только от одной
  бессердечности упрямо не желавшего отвечать на ее к нему чувство
  презренного рыбака. И главное, что ее особенно сейчас злило и возмущало,
  была то, что она впервые за все свое вечное существование попала в
  зависимость от какого-то там смертного человека. Но она, в отличие от этого
  заупрямившегося мальчишки, бессмертная, а поэтому он, а не она, должен
  был перед нею стелиться и с угодливой готовностью исполнять все ее
  пожелания. - Ну, погоди, мой дружочек, это утро меня многому научило! И я,
  впредь, не стану ограничивать себя в выборе средства для завоевания твоего
  сердца! Ты будешь принадлежать только мне одной и никому больше!
   Но она, не зная, как ей сейчас будет лучше с ним поступить, только
  обиженно посапывала в своем уголочке.
  - Бакис, я уже давно хотела с тобою посоветоваться, где мне найти искусную
  мастерицу по вышивке, - немного подрагивающим от нетерпения скорее
  ужалить упрямого мальчишку вкрадчивым голосом поинтересовалась она у
  него, когда в ее голову пришла, по ее мнению, неплохая мысль. - В аиле
  Артыка мне говорили об одной такой мастерице и, как мне помнится,
  проживающей именно в твоем селении.
   Это был с ее стороны точно рассчитанный коварный ход, и уже давно
  подготовленный к любому повороту в своей судьбе Бакис понял, что ханше
  известно о его тайной жизни многое. Но он, не ожидая от капризной и
  нетерпеливой в своих желаниях ханской дочки ничего хорошего для себя, не
  мог даже подумать, что исходящая от ханши беда может коснуться и его
  Марийки. И в это время на него от кажущихся внешне вполне безобидных ее
  слов повеяло таким ужасом, что его любящее сердце затрепетала от страха за
  свою любимую. Он не мог и не хотел представлять себе свою возлюбленную
  в руках мстительной ханши. И он, уже больше ни о чем другом не
  беспокоясь, начал уверять насмешливо взирающую на него ханшу, что
  нужных ей мастериц в их поселке нет и никогда не было, что ханской дочке в
  своих поисках искусной мастерицы следует обратиться в ближайший
  торговый городок. И, что именно там она найдет для себя все, чего только
  пожелает.
   Холида еще долго вслушивалась в его сбивчивые объяснения, с
  нетерпением поджидая, когда он иссякнет, а потом тихо проговорила
  грустным голосом:
  - Думая о мастерице, я вспомнила, Бакис, твою расшитую рубаху, а поэтому
  попросила кошевого Артыка разузнать о ней. Он-то мне и сообщил, что
  требуемая мне мастерица в поселке имеется, и зовут ее Марийкою.
   Онемевшему от охватившего его отчаяния Бакису уже было нечего сказать.
  Он был готов на все, если бы только был уверен, что сможет отговорить
  ханшу не трогать его Марийку, но заплатить за ее спасение той ценою,
  которую обязательно потребует от него ханша, он не мог. Согласившись с ее
  домогательствами, он уже больше не смог бы появиться на глаза своим
  родным и близким ему людям, а это уже было для него намного хуже
  собственной смерти.
  - Я сомневаюсь в твоей искренности, Бакис, - недовольно бросила ему
  Холида. - На сегодня ты свободен. Я не желаю с тобою в течение всего
  сегодняшнего дня не только разговаривать, но и видеть тебя.
   Холида ушла, а присевший на ее место в уголочке возле войлочной стенки
  кибитки Бакис еще долго изливал свою беспомощность в беззвучных
  рыданиях.
   В закованном обледенелыми глыбами и уже начинающегося подтаивать
  под изредка прорывающими к земле гревшими по-весеннему теплыми
  лучами солнышка снега небольшом селении скучная однообразная жизнь его
  жителей не предвещала ни одному из них скорой беды. Оживившиеся вместе
  с выбрасываемыми злобно огрызающейся зимою из своих закромов
  остатками прогоркшего снега морозы загнали всех его жителей в теплые
  дома. И безжалостно хватали каждого за не укрытые теплой одеждою места,
  кто осмеливался пренебрегать ими и выйти по своей неотложной нужде из
  дома на улицу. Родители Бакиса и Марийки, радуясь очередной встречею с
  недавно ускакавшим в ханский аил своим сыном и будущим зятем, готовили
  свои нехитрые рыбачьи снасти к скорой весне, надеясь, что с ее приходом
  пройдут все их беды, и они снова заживут своей безмятежною прежнею
  жизнью.
   Но беда, как вор, всегда приходит к своей жертве неожиданно в самый
  неподходящий для нее момент. Именно таким образом и пришла она под
  крыши их домов в этот тихий морозный вечер в виде неожиданно
  навестившего их кошевого Артыка с сопровождающими его половцами.
  Прискакав на громко храпевших от обжигающего их нежные ноздри
  морозного воздуха конях, они ворвались на подворье насмерть перепуганных
  родителей Марийки, и объявили им волю ханской дочки.
  - Прекрасной Титине потребовалась искусная мастерица. И она остановила
  свой выбор на вашей дочери! - громко объявил выскочившим из дома
  Агаксию и Елене кошевой Артык. - Радуйтесь родители вниманию ханши к
  вашей дочери! Ваша Марийка, если она проявит при исполнении порученной
  ей работы умение и прилежание, не будет обойдена ханскими милостями! Ее
  ожидает прекрасное будущее!
   И как не умоляли его упавшие перед ним на колени Агаксий с Еленою не
  забирать их дочку, не желающий вызывать к себе неудовольствие ханши
  кошевой Артык был непреклонен. И Марийка под плач и причитания своих
  родных собрала свои нехитрые пожитки и уселась на предусмотрительно
  захваченного кошевым Артыком запасного коня, чтобы отправиться вместе с
  ним в далекую не предвещающую ей ничего хорошего дорогу. Молчаливые
  всадники хлестнули плетками по округлым задам своих горячившихся коней
  и с диким гиканьем ускакали из поселка, унося за собою громкий крик
  обезумевшей от горя побежавшей за ними следом матери Марийки. Но
  резвые половецкие кони понеслись по промерзлому снегу быстрее ветра, а
  вскоре споткнувшаяся о ледяную глыбу Елена забилась на снегу в громких
  неутешных рыданиях, словно уже предчувствуя о нескорой встрече со своей
  доченькою, словно уже зная о нависшей над нею опасности.
   Ох, и чуткое же оно - это материнское сердце, которое неразрывно связано
  со всеми порожденными ее материнской плотью детьми и всегда остро
  ощущает любую, даже самую незначительную, угрожающую им опасность.
  Но в нашем, как всем уже давно известно, противоречивом бестолковом мире
  не позволяется этому вещему материнскому сердцу не только влиять на
  дальнейшую судьбу, но и даже оберегать своих повзрослевших детей от
  угрожающей им неминуемой беды. А как хорошо стало бы жить всем на этом
  белом свете, если бы оно было способно помогать нам в этой такой
  непростой, а порою даже несуразной, земной жизни! Если бы только одно
  давшая нам всем жизнь материнское слово было не только определяющим,
  но и решающим при определении нашей дальнейшей судьбы! И чтобы ни
  один правитель, ни один суд на земле не мог не только опротестовать, но и
  изменить ее решение! Ибо кто еще другой, кроме наших матерей, так сильно
  и так искренне желает нам всем хорошей достойной жизни и хочет видеть во
  всех нас самых лучших и прекрасных людей на земле! Сколько бы горя и
  сколько зла было бы предотвращено на нашей уже много чего повидавшей и
  больше уже не ожидающей от нас ничего для себя хорошего земле-матушке.
  Но, к большому нашему сожалению, это самое бесконечно любящее всех нас
  материнское сердце не обладает подобным даром. Оно лишь может нашим
  матерям только вещать об угрожающих нам бедах и несчастиях, и изводить
  их, бедных, от своего бессилия помочь нам, защитить нас. Или, как в детстве,
  прижав к своей груди, успокоить наши израненные неправедною жизнью
  души, окружить всех нас своим все исцеляющим материнским вниманием и
  животворною материнской любовью. Пока что только на одно это и
  способно всегда оберегающее нас и бесконечно любящее всех нас вещее
  материнское сердце. И пусть это тоже для всех нас не так уж и мало, но, все
  равно, его недостаточно, чтобы навсегда освободить нашу землю от глубоко
  укоренившегося в нашей жизни зла.
   Подбежавшие соседи подняли неутешную Елену со снега и, бережно
  поддерживая ее под руки, отвели домой. Но и дома не найдется для сердца
  матери так желанного всеми нами успокоения. Она еще долго будет зимними
  вечерами неустанно нашептывать свою искрящуюся тревогою за судьбу
  своей ненаглядной Марийки молитву всемогущим небесам. Умаляя их в
  своей единственной материнской надежде, наказать, если так уж
  необходимо, как угодно ее саму, но оградить ее доченьку от неминуемой
  беды и подарить ей в жизни хотя бы немного счастья и удачи.
   Долетевший до отъезжающей Марийки переполненный бессильным
  отчаянием материнский крик так больно ударил по ее отзывчивому сердечку,
  что она уже намерилась соскочить с уносящего ее от дома коня и бежать к
  ней. Но уже поджидавший от нее подобной реакции на крик матери,
  скакавший рядом с нею половец, ухватившись за ее плечо, удержал Марийку
  на коне. И она, покорившись своей судьбе, с каждым очередным мгновением
  все дольше и дальше удалялась от своего родного дома. Ей было очень жалко
  переживающих дома за нее своих родных и близких, и скатывающие
  прохладными льдинками по ее лицу соленые слезы градом посыпались из ее
  глаз. Марийке было грустно уезжать так далеко от родных мест, но где-то в
  глубине своей души она даже немного радовалась тому, что с каждым шагом
  несущего ее на себе гнедого жеребца она все ближе приближается к
  бесконечно обожаемому и так горячо ею любимому Бакису. О ком были
  постоянно заняты все ее мысли, и с кем она мечтала прожить всю свою
  жизнь. Тем временем резвые кони без устали нестись по казавшейся ей
  порою просто нескончаемой заснеженной степи, пока не показались ей
  затемневшие впереди юрты и кибитки ханского аила да не заклубились дымы
  от половецких костров. А, вскоре, в сопровождении конников кошевого
  Артыка она въехала в свою новую жизнь. Бедная Марийка, догадываясь об
  истинной причине ее вызова ханшою, все же надеялась, что, став послушной
  и усердной в работе, ей удастся смягчить жестокосердную ханскую дочку и
  вымолить у нее разрешение остаться со своим любимым.
   Холида встретила уже успевшую попортить ей немало крови соперницу с
  притворной теплотою и такой же ласковой улыбкою. Она поселила ее в
  комнате для гостей. И, поделившись с нею, как с близкою подругою,
  новостью о скором приезде жениха из Византии, завалила Марийку работою,
  пообещав ей за нее хорошее вознаграждение. Стараясь создать для нее все
  условия для успешной работы, она ни в чем ей не отказывала, но только
  стоило Марийке попросить у нее разрешения встречаться с Бакисом, как
  нахмурившаяся Холида наотрез отказала ей в этом.
  - У тебя, моя дорогая, слишком много работы, а до приезда моего жениха из
  Византии осталось совсем немного времени, - объяснила она причину своего
  отказа опечаленной Марийке. - Я думаю, что ничего такого страшного не
  случиться, если вы некоторое время не будете встречаться. Вот, закончишь
  вышивать мое приданое, и уедете вы тогда вместе на свое побережье. Там и
  встречайтесь себе на здоровье, сколько вам будет угодно. А пока вы оба
  должны усердно работать, чтобы я могла достойно встретить приехавшего из
  Византии знатного жениха.
   И она, подробно объяснив Марийке, что ей можно делать, а что ей
  категорически запрещается, оставила ее наедине со своими беспокойными
  мыслями. Возвратившаяся в свою комнату Холида устало опустилась на свое
  мягкое ложе и, уставившись в отливающийся белизною потолок комнаты,
  еле слышно прошептала:
  - Все, теперь уже можно сказать, что моя соперница больше уже не станет
  соблазнять моего Бакиса. Эта певчая птичка уже надежно заперта в моей
  клетке, а поэтому, начиная с сегодняшнего дня, станет для него
  недосягаемой. Посмотрим, как ты теперь запоешь, мой голубочек.
   Услышав шаги вошедшей в приемную Прокуды, Холида позвала ее к себе.
  - Что угодно моей госпоже!? - вскрикнула вбежавшая в ее комнату служанка.
  - Прокуда, ты довольна своей у меня службою? - полюбопытствовала у нее
  лениво потянувшаяся на своем ложе Холида. - Нет ли у тебя ко мне хоть
  каких-нибудь претензий? Не хотела бы ты поикать для себя иного занятия?
  - Чем же я так не угодила своей госпоже, что она решила от меня
  избавиться!? - запричитала в ответ ничего не понимающая Прокуда. - Или я
  не стараюсь исполнить все твои, госпожа, повеления и все твои пожелания!?
  - Успокойся, моя верная Прокуда, - поторопилась ее успокоить ласково ей
  улыбнувшаяся Холида, - у меня даже и мысли не возникало избавляться от
  тебя. Я просто испытывала твою ко мне привязанность. А спросила я тебя
  только потому, что хочу поручить тебе одно очень важное для меня дело, и о
  котором никто не должен не только знать, но даже и не догадываться.
  - Я сделаю все, чего бы только не потребовала от меня моя госпожа, -
  жалобно проговорила растирающая по лицу посыпавшиеся из ее глаз слезы
  умиления Прокуда. - Я на все готова ради своей повелительницы. Для меня,
  бедной служанки, нет большего счастья, кроме как быть полезной и всячески
  угождать своей госпоже....
  - Прокуда, ты уже видела только что привезенную мне кошевым Артыком
  девушку? - оборвала полившиеся из нее, как из ведра, словоизлияния
  недовольно поморщившаяся Холида.
  - Видела, ханша, - скороговоркою подтвердила служанка.
  - Тогда знай, что с этой минуты ты отвечаешь за нее своей головою. Ты
  должна будешь быть постоянно с нею рядом и не разрешать ей ни с кем
  встречаться и никуда уходить из этой юрты. Если у тебя появиться
  необходимость куда-то отлучиться самой, то перед своим уходом ты должна
  будешь закрыть ее в комнате для гостей, - резко выговаривая, как будто она
  их выстреливала из лука, слова проговорила Холида. - Ты сможешь
  выполнить это мое поручение, Прокуда?
  - Я все поняла, моя госпожа, - поспешила ее заверить вздохнувшая с
  облегчением служанка. - Я все буду делать так, чтобы моя госпожа осталась
  довольной своей верной Прокудою.
  - Я никогда не сомневалась в твоей мне верности и преданности, - тихо
  проговорила ей в ответ Холида и, одарив ее еще одной ласковой улыбкою,
  отпустила.
   Обрадованная не таким уж и сложным для себя очередным поручением
  ханской дочки Прокуда, не теряя понапрасну времени, тут же побежала
  знакомиться с порученной под ее неусыпный надзор Марийкою. А
  проводившая ее насмешливым взглядом Холида опустила свое
  притомившееся за сегодняшний день тело на устилавшие ложе мягкие
  пуховые подушки.
  - Мимо моей Прокуды и мышь не проскользнет, - с мрачным
  удовлетворением подумала она вслух, - ему уже никогда не ласкать свою
  возлюбленную.
   То, что у ханской дочке оказался жених, примирило Марийку с нею, и она,
  уже больше не ожидая от нее подвоха, поверила ее ласковым словам. И
  сейчас, расшивая ее наряды, она укоряла себя, что раньше напрасно обижала
  такую добрую заботливую о своих слугах ханшу недостойными ее
  подозрениями. Обрадованная, что ее счастью никто не угрожает, она решила,
  что будет стараться изо всех своих сил, чтобы как можно скорее выполнить
  порученную ей ханшою работу и уже навсегда соединиться со своим
  Бакисом.
   А для впервые обеспокоившегося за любимого для него человека Бакиса
  потянулись долгие наполненные тревожным ожиданием дни. Снова
  приблизившая к себе Кулдана Холида больше его не беспокоила. И
  предоставленный самому себе Бакис, терзаясь от постоянно лезших в его
  голову мучительных мыслей, угрюмо слонялся по аилу. Он уже, не таясь,
  часто наведывался в родной поселок, но и там не мог найти для себя
  успокоения. Потемневшие от горя лица родителей Марийки напоминали ему
  об их и его беде, и никогда до этого не посещавшее его любящее сердце
  ненависть потихонечку овладевала его чистой светлою душою. Воображая
  себе наполненную страданиями и унижениями жизнь попавшей в полную
  зависимость от своей жестокой коварной соперницы Марийки, он распалил
  себя до такого состояния, когда человеку уже невозможно здраво оценивать
  и контролировать свои дела и поступки. И сейчас уже было достаточно хотя
  бы одной искорки, чтобы в его смелой мужественной душе воспылал пожар
  мщения. Как полоумный бродил он вокруг глинобитного домика Холиды,
  надеясь на случайную встречу со своей любимой. И ему несколько раз уже
  удавалось увидеть ее издалека, однако, как только он подходил к ней
  поближе, она тут же возвращалась в домик, а на пороге вставала это
  противная Прокуда.
  - Ханша не велела тебя к ней пускать, - неизменно повторяла она в ответ на
  его уговоры позволить ему перекинуться со своей Марийкою хотя бы одним
  словечком.
   Исстрадавшись до угнетающего его глухого отчаяния, он решил, что ему,
  вместо того, чтобы томиться в неизвестности о печальной судьбе своей
  возлюбленной, следует подумать о подготовке ее побега из ханского аила.
  - А потом, когда я вырву свою Марийку из рук мстительной ханши, мы уже
  убежим так далеко, откуда нас уже никогда не смогут достать длинные
  ханские руки, - тешил он себя в своих мечтаниях. И, немного успокоившись,
  направил все свои усилия на обдумывания способа ее побега из
  глинобитного домика, а свое терпение на ожидание способствующего
  осуществлению его замысла подходящего случая.
  - Слава небесам, что хоть ханша больше уже не пристает ко мне со своими
  ухаживаниями, - грустно улыбался он про себя, не желая, даже видеть
  мучительницу своей Марийки.
   Но Холида не только не забывала о нем, но и не теряла надежды, что со
  временем ей все же удастся покорить его сердце. Она только делала вид, что
  оставила его в покое, а на самом деле она ни на одно мгновение не спускала с
  него своих настороженных глаз. И, однажды, она сделала так, что они
  столкнулись лицом к лицу возле кибитки, в которой в настоящее время
  проживал Бакис.
  - И чем же ты, мой голубчик, был в последнее время так занят, что позабыл
  дорогу к своей хозяйке, которой, между прочим, ты обязан прислуживать
  денно и нощно? - с нескрываемой насмешкою в голосе поинтересовалась она
  у него.
   Но недовольно нахмурившийся Бакис, скрывая пылающую в его глазах к
  ней ненависть, молча стоял с низко опущенной головою. Он уже не мог, как
  раньше, спокойно воспринимать ни ее ироническую ухмылку, ни
  прозвучавшую в ее словах явную над ним насмешку. Ибо, как раз в это время
  его ни в чем не виновная Марийка уже, наверное, совсем измучилась по
  прихоти стоящей напротив него ханши и то, что она сейчас там у нее
  мучилась и страдала, не позволяло ему спокойно относиться к ее над ним
  подшучиваниям. А сама пристально всматривающаяся в его пасмурное лицо
  Холида в нем ничего для себя утешительного не находила. Только что
  нанесенный ею по возлюбленной Бакиса удар не согнул его, не заставил его
  униженно валяться в ее ногах и просить милости. А совсем наоборот, она
  ясно видела под его внешне притворной почтительностью уже
  переливающуюся через край замешенную на переполнившей его ярости
  строптивую непокорность всему, что несла она ему вместе с собою. Он уже
  прямо весь светился непонятной ей решимостью и готовностью к чему-то,
  пока что ей неизвестному. Таким он еще больше ей нравился, еще больше
  возбуждал в ней желание обладать им, ощутить на себе его крепкие объятия,
  и забыться обо всем на свете под его такими казавшимися ей сейчас
  сладкими ласками. Но ее настораживало его мрачная решимость. Решимость
  к чему? Это она и попыталась узнать от него сейчас.
  - Я не вижу твоей радости при встрече со своей госпожой, Бакис, - мягко
  укорила она его. - Чем же я тебя так обидела, что вместо радости на твоем
  лице, я вижу в нем какую-то для себя угрозу? Что ты задумал против меня,
  Бакис?
  - Плохое настроение, ханша, может быть у каждого из нас в любое время по
  независящей от нас самих причине, - поспешно возразил ей спохватившийся
  Бакис. - Да, и разве я высказал своей госпоже хоть какое-нибудь
  неповиновение? Я всегда готов исполнить любое пожелание ханши.
  - Так уж и любое!... - шутливо вскрикнула Холида, но, увидев, как
  потемнело его лицо, сама себя оборвала. - Верный слуга должен с улыбкою
  встречать свою госпожу, а не шипеть на нее, как загнанный барс на охотника.
  - Мне, ханша, сейчас не до улыбок, - глухо выдавил из себя Бакис.
  - Тогда почему тебе не поделиться своим горем или бедою со мною, своей
  госпожою? - мягко упрекнула его притворившаяся, что ей ничего не известно
  о том, что его так расстроило, Холида. - Хорошая хозяйка должна первой
  узнавать обо всех горестях и радостях своих слуг.
  - Ханша знает о моем несчастии, - с трудом сдерживаясь, чтобы снова не
  выйти из себя проговорил Бакис, - это по ее повелению увезли из дома мою
  невесту. И она сама держит ее взаперти в своей новой юрте.
  - А.., так ты об этой недавно привезенной мне кошевым Артыком мастерице
  все беспокоишься, - улыбнувшись ему простительной улыбкою, проговорила
  Холида. - И совершенно напрасно. Она сейчас выполняет мой срочный заказ
  и, если окажется старательной и искусною, то получит уже обещанное мною
  ей хорошее вознаграждение. Ее судьбе следует радоваться, а не горевать о
  ней. Или я так плохо отношусь к своим слугам, чтобы ее служба у меня
  оборачивалась для ее родных горем?
  - Но почему тогда ханша не позволяет ей со мною встречаться? - мрачно
  уточнил неприятно поморщившийся Бакис.
  - Не только с одним тобою, Бакис! - гневно выкрикнула рассердившаяся
  Холида. - Пока не будет выполнен мой заказ, она не будет встречаться ни с
  кем! Но почему ты вынуждаешь меня объяснять тебе мои отношения со
  своими слугами!? Не кажется ли тебе, что это не твое дело!?
  - Не поверив ни одному ее слову, низко склонившийся в прощальном
  поклоне Бакис, резко повернулся, и пошел к кибитке.
  - Бакис! - выкрикнула возмущенная его поведением Холида. - Разве я тебя
  отпускала!?
  - Прости меня, ханша, - поторопился повиниться опомнившийся Бакис, -
  задумавшись над твоими словами, я как-то даже и сообразил, что делаю....
  Чем я могу быть полезен своей госпоже?
  - Пока ты можешь быть свободным, - пробормотала в ответ недовольно
  поджавшая свои припухлые губки Холида, - и постарайся в дальнейшем быть
  в отношениях с могущественными людьми степи более благоразумным и
  осмотрительным.
   Молча кивнувший ей в ответ головою Бакис еще раз низко поклонился
  своей ханше и ушел. А смотревшая вслед его удаляющейся упрямой спины
  обозленная совсем ей не понравившимся разговором Холида ясно для себя
  осознавала, что теперь выбор используемых ею для завоевания его любви
  средств существенно ограничился. Что сейчас у нее есть только два пути для
  выхода из своего тупикового положения. Во-первых, забыв о существовании
  Бакиса, отпустить его с миром, но на это она никогда не сможет решиться; а,
  во-вторых, поискать для себя еще более сильное способное заставить его
  броситься к ее ногам средство.
  - Как бы там ни было, а мне все это еще нужно, как следует, обдумать, -
  подумала она вслух, входя в свою комнату в глинобитном домике.
   Своей неуступчивой непокорностью Бакис все больше овладевал ее
  сердцем, и она, зная, что никогда не сможет уступить, этой мешавшей ей
  добиться своего самого заветного желания Марийке, готовилась к борьбе с
  нею, а не к отступлению.
   Что может хотя бы немного утешить молодую девушку и заставить ее обо
  всем забыться, когда ее любящее сердце разрывается от тоски в разлуке со
  своим любимым? Никто и ничто! И даже, занимаясь своим любимым делом,
  она никогда не сможет полностью отвлечься от своих грустных мыслей. Так
  и Марийка в своих вышивках рассказывала только о своей любви и о своей
  тоске по ласковому взгляду любимого. Вышивая очередной цветочек, она как
  будто вышивала его не для ханской дочки, а для своего Бакиса. Поэтому он и
  получался у нее таким воздушным и легковесным, что, казалось, дунь на него
  и разлетятся по всей комнате его нежные лепесточки.
  - Вот, придет мой Бакис ко мне, - еле слышно шептали при этом губы с
  головою погрузившейся в работу Марийки, - и я покажу ему все свои
  вышивки. Пусть он, любуясь на них, порадуется за меня. Пусть он гордится,
  что их вышивала его Марийка, что я у него такая искусная мастерица.
   Придирчиво осматривающая ее работу Холида только довольно улыбалась
  да многозначительно хмыкала в ответ на вопрошающий взгляд беспокойно
  взирающей на нее Марийки. Она ни в чем ее не упрекала и ни в чем ей не
  отказывала. Но по-прежнему продолжала быть непреклонной, как только
  Марийка начинала ее уговаривать разрешить ей встретиться с Бакисом. И как
  не доказывала ханше Марийка, что присутствие Бакиса ей не помешает, а,
  наоборот, только поможет ей избавиться от грусти в ее вышивках, что они
  потом у нее засверкают всеми цветами радуги, у Холиды для нее был один
  ответ:
  - Марийка, мне очень нравятся грустные тона в твоих вышивках. Они всегда
  так сильно возбуждают интерес у мужчин к нам, женщинам. Поэтому, по
  моему мнению, тебе встречаться с Бакисом пока преждевременно, пусть твоя
  тоска по нему поможет тебе в работе. А Бакис от тебя никуда не денется.
  Придет время, и ты обязательно с ним встретишься.
   Получив очередной отказ от несговорчивой ханши недовольно засопевшая
  Марийка умолкала. И снова, пытаясь хоть как-то заглушить то и дело
  наплывающую на нее тоску-кручинушку, с головою погружалась в работу.
  Однако ее молодое пылкое сердце, не соглашаясь с повелением ханской
  дочки, все время заставляла ее выискивать другие возможности и другие
  пути, чтобы хотя бы издали увидеть своего Бакиса. И она, даже не надеясь,
  что ей удастся усыпить бдительность державшей ее под неусыпным
  наблюдением Прокуды и уверенная, что и сам Бакис ищет с нею встречи,
  кружа возле домика ханши, попыталась заглянуть в щелочку окна. Но окно
  оказалось забитою снаружи досками, а изнутри на нем была установлена
  прочная решетка. Тяжело вздохнувшая Марийка, оставив свои бесплодные
  попытки увидеть своего возлюбленного, утешилась тем, что она скоро
  закончит свою работу. И что тогда ханская дочь, щедро наградив ее,
  отпустит ее к Бакису - ее единственному мужчине, с которым она не только
  мечтала, но и намеревалась прожить вместе всю свою жизнь.
  
  
   1992 год.
  
  
  
  
  Глава десятая.
  Господи, помилуй нас, грешных.
  
   Как не выгребала зима из своих закромов вороха залежалого снега,
  сменяющая ее весна уверенно надвигалась на радостно встречающую ее
  звонко зазвеневшими ручейками степь. Ласковыми прикосновениями
  теплыми лучиками весеннего солнышка она будила просыпающуюся от
  зимней спячки землю и переполняла кипучею энергией все живое в степи.
  Побуждаемая надвигающейся на степь весною начала прорастать и тянуться
  тонюсенькими расточками из земли к солнышку пока еще только на
  очищенных от снега проталинах молодая сочная степная травка. Ее не
  обманешь. Раз громко прозвеневшие небесные колокольчики подали сигнал
  о приходе весны, то ей уже наступила пора подниматься навстречу к теплому
  весеннему солнышку. В табунах кобылицы гордились перед полудикими
  жеребцами только что народившимися на этот белый свет смешными в своей
  первоначальной неуклюжести жеребятами. А стройные молодые степняки,
  сбросив свои неуклюжие зимние одежды, защеголяли своей статью перед
  своими раскосыми невестами. Одна Холида не только не радовалась
  всеобщему весеннему пробуждению, но, и казалось, что она вовсе не
  замечает прихода весны. Да, и как она могла радоваться и благословлять
  приход на степь долгожданной всеми весны, когда ей вместо ожидаемого
  счастья от впервые пришедшего к ней за все свое бесконечное
  существование глубокого сильного чувства было суждено узнать оборотную
  сторону любви: горечь от страдания быть отверженной своим избранником.
  - Так, вот, какова она на самом-то деле эта любовь, про которую эти жалкие
  смертные насочиняли столько захватывающих душу песен!? - недоумевала
  она по поводу полного несоответствия переживаемого ею сейчас чувства со
  словами сложенных в честь этой приносящей ей сейчас одни только
  огорчения любви песен. - И как же мне теперь верить и понимать этих
  смертных людей? Не может быть, чтобы эта доставляющая мне одни только
  невыносимые страдания боль приносила им, в отличие от меня, такие еще
  неизвестные мне наслаждения, что вдохновляет их на подобные щемящие
  душу песни? И зачем только они, обманывая самих себя, ввели меня, еще
  совсем неопытную в любви шибианку, в такое роковое заблуждение!? Нет,
  этим смертным людям я больше верить не буду!
   Уже совсем измученная не излитыми в любовных ласках с любимым
  человеком переполняющими ее душу и тело неуемными желаниями Холида
  была бы рада, отказавшись от овладевшего ею сильного чувства, забыть о
  своей любви, как о кошмарном сне. Но разве хоть кому-нибудь в этом мире
  позволено по собственному желанию и хотению отрекаться и забывать о
  своей любви!? Особенно во время, когда на степь надвигается уже прямо
  искрящееся этим трепетным чувством весна. Когда каждое ласковое
  прикосновение весеннего солнышка заставляет биться и тревожиться в
  сладко волнующем ожидании для себя чего-то такого особенного и так давно
  желанного сердечко. Да так сильно, что если дать ему волю, то оно
  непременно выскочит из груди и, пылая неугасимым все сжигающим на
  своем пути пламенем, понесется над землею, рассказывая всем встречным о
  возникшем в нем чувстве. А Холида к этому времени уже так сильно
  запуталась в силках этого овладевшего всем ее естеством чувства, что приход
  каждого встречаемого окружающим ее миром с таким радостным восторгом
  дня приносил ей одни только страдания от нестерпимой пытки безответной
  любви. И когда ей стало совсем невмоготу от этой уже просто невыносимой
  для нее любви, она позвала к себе Кулдана, чтобы отправить его в далекие
  горы к месту проживания знаменитого волшебника за срочно
  понадобившимся ей для излечения своего недуга зельем.
  - Как мне хорошо наедине со своим жеребеночком!? - с притворной радостью
  вскрикнула она, прижимая соскучившегося по ее ласкам Кулдана к своей
  груди. - И как же мне не хочется отправлять тебя, мой милый, с очень
  важным для меня поручением!?
   Но без памяти влюбленный Кулдан, который был готов ради своей
  возлюбленной опуститься даже в Нижний мир к давно ушедшим из земной
  жизни предкам, только обрадовался предоставляемой ему судьбою новой
  возможностью доказать ханше свою любовь и преданность.
  - Но на этот раз мое поручение будет особенно трудным для тебя и опасным,
  - с притворной робостью возражала она в ответ на его готовность
  последовать по ее повелению на самый край света.
   Но не желающий даже выслушать ее возражение Кулдан заставил
  страстными поцелуями замолчать ее алые трепетные губки. И с
  благодарностью принимающая его ради нее готовность на все Холида тут же
  передала ему небольшой кожаный мешочек с драгоценными украшениями.
  - Ты, мой милый, немедленно отправишься к проживающему в далеких от
  нашей степи горах знаменитому волшебнику за целительным для
  охватившего меня в последнее время смертельного недуга зельем. А в
  доказательство, что ты послан к нему именно от меня, ты покажешь ему вот
  это колечко, - ласково проговорила целующая и обнимающая своего гонца
  Холида и, сняв с пальца свое любимое колечко, передала его Кулдану.
   Не желающий знать для себя никакой привязанности к какому-нибудь
  определенному месту оседлой жизни половец всегда готов в любое время
  сняться с обжитого места и ускакать в неизвестном направлении туда, куда
  вечно зовет его неуемная душа. Но опасающаяся кривотолков Холида не
  позволила Кулдану уехать в долгую и опасную дорогу еще засветло, а
  отправила его уже только поздно ночью, когда он мог оставить аил, не
  привлекая к себе особого внимания. Одарив на прощание своего готового
  ради нее на все Кулдана нежным поцелуем, она попросила его поторопиться,
  а то он может уже и не застать свою возлюбленную среди живых. И махала
  ему вслед своей прелестной ручкою до тех пор, пока Кулдан не скрылся от
  нее в ночной мгле. Возвратившись в глинобитный домик, Холида устало
  свалилась на приготовленную ей служанкою постельку, и еще долго
  беспокойно ворочалась на своем мягком ложе без сна. Вплотную
  приблизившись к нарушению строгого запрета Творца не домогаться любви
  от не испытывающих к шибианкам ответного чувства мужчин, она сейчас
  лихорадочно выискивала для себя оправдательные мотивы своим
  последующим поступкам.
  - Я никогда не осмелюсь переступить черты Твоего запрета, Господи, -
  мысленно обещала она, - любовным зельем я только подтолкну Бакиса,
  разбужу у него желание обладать мною, а позволю ему ко мне приблизиться
  уже только тогда, когда действие на него любовного зелья прекратится.
   Удовлетворенная этими, по ее мнению, вполне убедительными доводами
  своей добропорядочности она немного успокоилась и, вскоре, забылась в
  крепком сне.
   Ослепительно сияющее на небесах солнышко нещадно жгло степь своими
  раскалившимися лучиками, разгоняя в ней все живое по глубоким норам и
  укромным тенистым местам. Там они и валялись, изнывая от нестерпимой
  духоты, и больше уже никакая сила не могла их выгнать оттуда до
  наступления вечерних сумерек, когда несносно жаркое днем солнышко
  закатывается за горизонт, а на степь опускается долгожданная прохлада. По
  всей степи в такие дни устанавливается такая немного пугающая всех
  обитающих в ней живых существ гулкая тишина, в которой даже малейший
  шорох громко разносится по всем окрестностям. И как бы пристально не
  всматривался в нее посторонний наблюдатель, он не увидит в такие дни ни
  бегающих по траве животных, ни скачущих по степи всадников. Даже вечно
  неугомонные птицы, и те в это время умолкают, прячась от слишком жаркого
  и для них солнца в густой степной траве. Лишь только один полусухой
  ковыль еле слышно прошелестит под легким дуновением случайно
  пролетающего над степью ветерка, да какая-нибудь потревоженная птица
  выпорхнет из-под самых ног, взорвав своим напуганным тревожным криком
  воцарившуюся над зноем раскаленного воздуха тишину. И в это же самое
  время, когда даже привычные ко всему половцы попрятались от
  изнурительной жары в своих войлочных кибитках, по степи одиноко катила
  расписная византийская повозка. Измученные жаждою кони, недовольно
  косясь на подгоняющего их раба, бежали ленивою трусцою. И как бы в
  отметку за свои излишние, по их мнению, страдания с удовольствием
  подбрасывали на колдобинах сидевшего под обтянутым плотной материей
  навесом знатного византийца. Плотная ткань навеса не спасала одетого в
  натянутой на голое тело просторной тунике с короткими не доходящими до
  локтей рукавами молодого мужчину от духоты, и он неустанно обмахивал
  веером свое то и дело покрывающееся мелкими капельками пота лицо.
   Долго не мог воспользоваться приглашением хана Китана как-нибудь
  посетить его аил Согмат. Будь на то его воля он уже давно, махнув рукою на
  все свои дела, помчался бы к не только лишившей его покоя, но и глубоко
  запавшей в его сердце степной красавице. Однако, как неплохо знающий
  окружающую жизнь человек, он прекрасно для себя осознавал, что с ним,
  бедным и разоренным, в степи никто не захочет иметь дела. А поэтому все
  это время он, как проклятый, работал, чтобы не только повысить свою
  официально признанную знатность, но и намного увеличить свои богатства.
  Не желающий, чтобы его высокородная невеста могла стыдиться его низкого
  происхождения, без памяти влюбленный Согмат не пожалел золотых монет
  для приобретения для себя нового звания "Магистра".
   Изнуренные нестерпимою жарою кони внезапно оживились и, приподняв
  свои понурые головы, стали с нетерпеливым похрапыванием шумно
  втягивать в себя воздух.
  - Но! Шевелитесь, ленивые твари! - прикрикнул на них захлеставший по
  округлым конским задам плеткою раб. И они, уже больше не опуская голов,
  весело поскакали по еле заметной в высокой степной траве дороге.
  - Где-то неподалеку, по всей видимости, протекает какая-нибудь речушка, -
  отметил про себя уловивший перемену в настроении своих коней Согмат. И,
  действительно, уже прямо раскалившийся от нестерпимо жаркого
  сегодняшнего солнца воздух начал потихонечку свежеть, а, вскоре, перед
  уставшими путниками показалась узкая лента стремительной степной
  речушки. - Остановись возле нее! - повелел, с трудом справляясь с
  забившимся в его груди сердцем, рабу Согмат, который не мог себе
  позволить предстать перед глазами прекрасной ханской дочки в своем
  нынешнем не очень-то приглядном виде.
   Услышав о желании своего хозяина, скакавший позади повозки слуга
  обогнал ее и, подобрав на берегу самое, по его мнению, уютное местечко,
  постелил на земле коврик, на котором, пока он готовит угощение, его
  господин смог бы немного отдохнуть после долгой нелегкой поездке на
  повозке по степи. Согмат стащил с себя с помощью подскочившего к нему
  раба тунику и с наслаждением окунул свое истекающее потом тело в
  прохладную речную воду. Немного освежившись в прохладной речной
  водице, он вышел на берег и, не обтираясь, сразу же присел на коврик, на
  котором его расторопный слуга уже положил в глиняные миски мясо в
  густом пряном соусе и приправленные корицею аппетитные кусочки рыбы с
  грибами. Плотно перекусив, Согмат запил сытную еду чашею вина и,
  натянув на себя с зелено-фиолетовыми полами скарамангию, перепоясался
  широким отделанным жемчугом и драгоценными камнями с золотыми
  нашивками поясом. Закружившийся возле него слуга надел на его ноги
  расшитые яркими узорами сапожки и, придерживая перед собою бронзовое
  зеркало, терпеливо дожидался пока его господин не налюбуется на свое в
  нем отражение. Вполне удовлетворенным своим внешним видом Согмат в
  дополнение к своему наряду нацепил еще на себя дорогие побрякушки и,
  насунув на пальцы стоящие немало золотых монет перстни, снова занял свое
  место на повозке под навесом. Схвативший в руки поводья раб прикрикнул
  на немного повеселевших коней, и те быстро покатили повозку к уже
  замелькавшим вдалеке юртам и кибиткам ханского аила.
   Узнав о его приезде, недовольный не только самим приездом византийца,
  но и тем, что Согмату взбрело в голову объявиться в его аил в такую
  несносную жару, хан Китан торопливо натянул на себя полагающую для
  приема особо важных гостей одежду.
  - Вот, и сиди теперь в этой духоте в такой жаркой одежде. Сиди и
  расплачивайся своими напрасными страданиями за чужую глупость, - думал
  он в ожидании гостя, окидывая укоряющими взглядами своего низкорослого
  советника. Однако, кроме испытываемого им сейчас неудовольствия,
  ханскую голову занимали еще и совсем другие мысли. Если его советники
  могли ему давать только одни советы или подсказывать, как ему следует
  поступить в том или ином случае, то уж решать, как он будет поступать,
  должен был только он сам. А поэтому сейчас хитроумный и многоопытный
  хан Китан лихорадочно прикидывал про себя, как бы ему отделаться от уже
  сослужившего ему службу осмелившегося свататься к его дочери
  византийца. Ему не было резона понапрасну обижать богатого купца, но он
  должен был хоть как-то дать ему понять свое неудовольствие, что он
  безродный осмелился свататься к ханской дочке.
  - Что я должен ответить этому византийцу, дочь моя? - поинтересовался он у
  устроившейся возле него на низком табурете Холиды.
  - Я, батюшка, еще молода и совсем неопытна в жизни, - потупив свои
  прелестные глазки, смущенно пролепетала притворившаяся оробевшей
  Холида, - а поэтому полностью полагаюсь на волю любящего меня отца и
  повелителя.
  - Другого ответа я от тебя, дочь моя, не ждал, - с ласковой улыбкою
  проговорил хан Китан и, обернувшись к вошедшему в юрту Согмату, с
  изумлением уставился на его драгоценные украшения и горделивую осанку. -
  Если судить по одежде, то он, по всей видимости, будет, пожалуй, не беднее
  меня самого, - соображал про себя уже позабывший о своем намерении
  отказать ему в сватовстве хан. - А богатство - это власть над другими
  людьми! И даже куда более сильная и надежная, чем ханская власть!
   Неприятно скривившееся лицо хана заметно подобрело, и он уже более
  ласково посмотрел на Согмата. А тот, низко поклонившись прекрасной
  Титине, нетерпеливо махнул рукою. Несший позади него подарок хану слуга
  вышел вперед и, опустив прикрытый шелковой белой материей подарок на
  расстеленный по полу юрты ковер, поспешно удалился из юрты. Еще
  немного подождав, пока в глазах хана и его приближенных не разгорится
  огонек нетерпеливого любопытства, Согмат быстрым, еле заметным,
  движением сдернул с подарка покрывало. Только негромкий вздох от
  охватившего при этом всех присутствующих в ханской юрте половцев
  восхищения нарушил мгновенно установившуюся мертвую тишину. Никто
  из приближенных хана и его слуг не ожидал увидеть такую просто
  бесподобную красоту. Взыскательному ханскому взору было представлено
  сделанное из чистого золота небольшое деревце с сидевшими на его веточках
  мелодично певшими птичками. Прислушиваясь к ласкающему его слух
  пению птичек, хан Китан прикидывал про себя, сколько же может стоить
  такой подарок, и стоящий напротив него Согмат уже не казался ему
  недостойным руки его дочери.
  - Да, он и вовсе не купец, а магистр, - припоминая новое звание своего
  будущего зятя, подумал хан. - И если с умом соединить его богатства с моей
  ханскою властью, то мы вместе сможем не только подчинить своему
  влиянию все остальные ханства степи, но и со временем принудить их
  признать меня своим хаканом.
   Тем временем распевшиеся на веточках золотого дерева птички
  потихонечку одна за другою умолкали, и когда самая неугомонная их них,
  негромко пискнув, застыла на своей веточке, хан, милостиво улыбнувшись
  робко посмотревшему на него Согмату, ласково проговорил:
  - Мне уже известно о возникшем в тебе, магистр, глубоком чувстве к моей
  дочери, и я с пониманием отношусь к твоей просьбе. Но, прежде чем принять
  свое окончательное решение, я хочу, чтобы ты поближе познакомился с моей
  дочерью и предварительно заручился ее согласием не вашу дальнейшую
  совместную жизнь. Она у меня единственный ребенок, и я не хотел бы
  решать за нее ее судьбу. Пусть она поступает так, как подсказывает ей
  сердце.
   Восхитившийся мудростью ханских слов Согмат, низко поклонившись
  милостиво улыбающемуся ему хану, удалился из юрты вместе с ханской
  дочерью. Польщенная его богатыми дарами Холида пригласила его в свой
  глинобитный домик и, с удовольствием ощущая на себе его восторженные
  взгляды, радовалась, что у нее и в новой очередной жизни все удачно
  складывается. Выйдя замуж за Согмата, она, наконец-то, сможет уехать из
  этой давно ей опостылевшей степи и поселиться в достойном ее красоты и
  привлекательности жилище. И при этом она была непоколебимо уверена, что
  уедет в Византию со своим мужем не одна, что она непременно увезет с
  собою и Бакиса. И заживет тогда она в свое удовольствие всем обеспеченной
  привольной жизнью с обожающим ее богатым супругом, а утолять ее
  сиюминутные эротические фантазии и грезы будет молодой красивый
  любовник. Так о чем еще большем для себя могла мечтать шибианка!? Нет, и
  нет! Она упускать из своих цепких рук так удачно подвернувшегося ей
  Согмата не собиралась! До позднего вечера она принимала у себя
  потерявшего голову от сбывающихся его самых сокровенных мечтаний
  Согмата, очаровывая его черными, как смоль, ресницами и ласковыми
  прикосновениями своих изящных пальчиков к трепетавшим от
  переполняющих его при этом чувств рукам. До позднего вечера они
  говорили о прекрасном и возвышенном, и все это время Согмат не уставал
  восхищаться ее рассудительностью и мудростью ее суждений. Он все это
  время радовался от одного только своего осознания, что его мечта на самом
  деле оказалась намного выше его ожиданий. Он с немым восторгом молился
  на свою избранницу, не смея, не только до нее дотронуться, но и даже
  опасался дышать на ее бесподобную небесную красоту. А в самом конце
  этого показавшего для них всего лишь одним мгновением вечера они вместе
  пришли в ханскую юрту и на коленях попросили у довольно ухмыляющегося
  хана Китана родительского благословения.
   Ранним утром Согмат покинул гостеприимный ханский аил. И свет нежной
  прощальной улыбки прекрасной ханской дочки еще долго сопровождал его
  по степи. А он, представляя себе то время, когда она, появившись в его доме,
  наполнит радостью его беспокойную жизнь, и сам весь светился от
  переполняющего его счастья.
   Отправляя Кулдана в дольнюю дорогу, Холида не пожалела двух своих
  самых лучших степных скакунов, которые уже нескольких месяцев подряд
  несли его на себе. Не позволяющий себе в течение светлого времени суток
  даже минутного отдыха Кулдан лишь время от времени, давая своим
  неутомим коням небольшую передышку, пересаживался с одного скакуна на
  другого. Но вчера, когда местные жители впервые на его расспросы о горах и
  знаменитом волшебнике не пожали в недоумении плечами, а указали к нему
  кратчайшую дорогу, он позволил себе немного расслабиться и вволю
  отоспаться за все предыдущие дни на сеновале в мужицком сарае. Вдыхая в
  себя полной грудью душистый аромат сухого сена, Кулдан мгновенно
  погрузился в крепкий сон смертельно уставшего человека. И всю ночь ему
  снилась родная степь с бегущей к нему ханской дочерью. Обрадовавшийся
  при виде соей возлюбленной Кулдан бросился к ней навстречу, но, несмотря
  на то, что он бежал изо всех своих сил, бегущая навстречу ханша к нему не
  приближалась, а только все время от него отдалялась. Не позволяющая им
  сблизиться степь беспрестанно бросала им под ноги охапки степных цветов,
  которые, разбегаясь от них во все стороны, с каждым очередным разом все
  больше и дальше удаляли ханшу от него. Но не собирающийся сдаваться
  разделяющей их степи Кулдан все бежал и бежал навстречу своей любимой,
  пока, уже совсем выбившись из сил, не остановился, с неудовольствием
  оглядывая раскинувшееся между ними цветущее море. И лишь время от
  времени сквозь разделяющее их пышное цветение степных трав
  показывалось ему тяжело дышащее лицо вовсе не бегущей к нему, как ему
  думалось ранее, а, совсем наоборот, убегающей от него ханской дочки.
  - Она убегает от меня, - пробормотал уже ничего не понимающий Кулдан и,
  испугавшись за свою любовь, начал в бессильной ярости вырывать не
  позволяющие ему догнать свою возлюбленную цветы из земли вместе с
  корневищем и безжалостно давить пышные сочные бутоны ногами. Он, как
  безумный, бросался из стороны в сторону по преграждающему ему дорогу к
  возлюбленной цветущему морю, оставляя за собою истоптанные уродливые
  пятна, пока не проснулся. И последнее, что ему еще удалось увидеть в своем
  совершенно ему непонятном сне, так это уже кем-то собранная огромная
  гора истоптанных и изломанных им прекрасных цветов. Проснувшемуся
  Кулдану некогда было раздумывать о своих ночных сновидениях, но их
  грустный осадок с непонятно почему тревожившей его тоскою остался в нем
  и сейчас, когда он гнал своих коней крупной рысью в сторону уже совсем
  близких от него гор. Кулдану все время приходилось отгонять эти не
  помогающие ему выполнять поручение своей ханши ощущения,
  приближающейся к нему скорой потери или беды. Ему ли, рожденному в
  седле, уставать от долгой безудержной скачки. И он, направляя своих
  скакунов через леса, луга и по межам обрабатываемых крестьянами клочков
  земли, больше из-за того, чтобы отвлечься от своих грустных мыслей, чем по
  необходимости, думал о нелегкой жизни местных людей, у которых нет
  бескрайней степи с тучными пастбищами и обильными водоемами. А
  поэтому вынужденных с раннего утра и до позднего вечера работать на своих
  клочках земли, добывая себе скудное пропитание и средства на продолжение
  своего нищенского существования.
   Нелегко, да и просто невозможно понять сыну степи быт и нравы местных
  людей, так же как и им, тоже было нелегко понять, куда это в самый разгар
  полевых работ скачет сильный молодой половец. Или его умелые руки не
  были нужны в это время дома? А отдохнувшие за ночь кони стремительно
  мчались мимо, не останавливаясь ни на одно мгновение, вопрошающе
  взирающих ему вслед мужиков и баб. Проскакав через промелькнувшую
  мимо него небольшую деревню, Кулдан снова углубился в преградивший
  ему дорогу лес, который на этот раз уже оказался для него таким большим и
  дремучим, что даже несколько часов хорошего галопа не помогли Кулдану
  его проскочить. А потом, к немалому удивлению Кулдана, он даже потерял
  следы пребывания в лесу человека. Вокруг него потянулись нескончаемой
  вереницею вековые деревья, а дорога, поначалу широкая и хорошо
  наезженная, все это время, сужаясь, скоро перешла в еле заметную
  вьющуюся возле высоченных деревьев тропинку. Но даже и этот кажущийся
  ему нескончаемым дремучий лес, не только не напугал упрямо скакавшего к
  своей конечной цели Кулдана, но и не поколебал его решимости, в конце
  концов, все же доскакать до срочно ему понадобившегося знаменитого
  волшебника. Уверенный, что его занедужившая возлюбленная может без
  необходимого для ее исцеления снадобья умереть, он не мог спасовать перед
  этим дремучим лесом, и тем более заставить себя повернуть назад.
  - Пока в этом лесу я все еще вижу хоть какую-нибудь тропинку, -
  благоразумно рассуждал он про себя, - то это означает только одно, что по
  ней когда-то ступала нога человека. А раз по ней проходил человек, то она
  рано или поздно, но обязательно выведет меня к человеческому жилью, в
  котором я и смогу спросить о своей дальнейшей дороге.
   И больше уже ни в чем, не сомневаясь, он решительно повернул на
  убегающую от него в неизвестность тропинку. Его неутомимые кони то,
  переходя на шаг, а то, снова пускаясь в бешеный галоп, вносили
  беспокойство и сумятицу в жизнь встревоженных не так уж и частым
  появлением в этой части леса человека лесных обитателей. То, гулко хлопая
  крыльями, из-под самых копыт его коней взлетали потревоженные птицы, и
  долго еще он слышал позади себя их недовольные выкрики. То промелькнет
  тень убегающего неведомого Кулдану зверька, а то и пройдет заставляющий
  его коней взвиваться на дыбы неторопливою качающейся походкою через
  тропинку огромный бурый медведь. Абсолютно все лесные звери и птицы,
  даже не пытаясь становиться на пути скачущего по тропинке Кулдана,
  разбегались при виде его от беды подальше в разные стороны. И только одна
  какая-то черная ворона все это время кружила и кружила над его головою,
  громким карканьем предвещая ему скорое несчастье или беду. Ее упорное
  преследование ничем не привлекательного для нее одинокого всадника
  выглядела до того странным и подозрительным, что привлекло к себе
  внимание не спускающего глаз с петляющей по лесу тропинки Кулдана.
  - И что ей только могло от меня понадобиться, - подумал вслух удивленный
  ее необычным поведением Кулдан, - я же пока еще не похож на падаль,
  которой она была бы не прочь при удобном для нее случае полакомиться.
   Заподозрив неладное, Кулдан придержал коней и уже более внимательно
  присмотрелся к продолжающей над ним кружиться черной вороне. И чем
  больше он на нее смотрел, тем больше возникало у него подозрений, что
  здесь дело нечистое, что ворона не просто над ним кружит, а как бы следит
  за ним.
  - Следить за мной, но зачем? Я же не живу в этих лесистых местах, и пока
  еще никому не сделал ничего плохого, - подумал вслух еще больше
  удивившийся Кулдан. - А, вдруг, мое вторжение в этот лес чем-то не
  понравилось считающему себя здесь повелителем лесному духу, и он послал
  эту глупую ворону следить за мною? - пронеслась в его суеверной голове
  шальная догадка. - Тогда мне лучше всего от нее быстрее избавиться, а то,
  еще чего доброго, она наведет на меня самого лесного духа.
  - И чего ты только ко мне привязалась, коршун тебя задери!? - зло выкрикнул
  ей разозлившийся Кулдан, накладывая стрелу на свой тугой лук. Но
  оказавшаяся на удивление сообразительной ворона не стала дожидаться,
  когда он пустит в нее стрелу, а, отлетев от него подальше, продолжила за ним
  свою слежку уже только с безопасного для самой себя расстояния.
   Вместе со спрятавшимся за высокими деревьями солнышком на землю
  начали опускаться укутывающие ее на ночь в свои темные покрывала
  вечерние сумерки. Пришла пора позаботиться о ночлеге, и Кулдан,
  заприметив уютную поляночку возле бьющего ключом родника, придержал
  своих коней. Место ему понравилось, и он, привязав коней к деревьям,
  нарвал и бросил каждому из них по охапке сочной молодой травки.
  Позаботившись о конях, он набрал хвороста для костра и, устроив себе из
  еловых лапок ложе, скоро забылся крепким сном уставшего за день человека.
   Не спускающая с него глаз ворона для пущей уверенности еще немного
  покружилась над полянкою и, окончательно убедившись, что Кулдан и на
  самом деле забылся во сне, полетела к своей подруге сове рассказать о
  заночевавшем в лесу незнакомом путнике. Выслушавшая ее сова вспорхнула
  с приютившего ее на светлый день сука и залетала над лесом, разнося по всей
  местной нечисти долгожданную весть. Здесь ее и услышало только что
  вылезшее из своего мерзкого убежища местное привидение. Оно уже давно с
  нетерпением дожидалась подходящего случая продемонстрировать свое
  умение наводить смертельный ужас на живых людей, а для этого в тайне от
  всех остальных нечистых разучивало самый, по его мнению, страшный танец
  привидений.
  - Вот, и пришло мое время! - вскрикнуло обрадованное сообщением совы
  привидение. - Наконец-то, и я смогу продемонстрировать на виду у всех
  своих друзей настоящую работу! О, это уже будет моим самым ужасным
  выступлением! А после сегодняшней ночи обо мне непременно заговорят не
  только все нечистые нашего округа, но и, как мне думается, даже и в самом
  нечистом центре! - ликовало оно, с легкостью перепрыгивая через огромные
  гниющие на земле стволы поваленных буреломами деревьев. - Только бы
  успеть! Только бы не позволить опередить себя кому-либо другому!
   Крик закружившей над лесом совы застал лешего с кикиморою за уже
  давно ставшей для них привычною между ними перебранкою. Так уж
  повелось у них с самого начала, что они, несмотря на свою неразлучную
  дружбу, вечно были хоть чем-то недовольными друг дружкою, вечно
  подозревали друг друга в самых злонамеренных против каждого из них делах
  и пакостях. Задиристая и глубоко ранимая кикимора, как всегда, задевала
  хмурого неразговорчивого лешего, как говорится, за живое, а тот по давно
  уже укоренившейся в нем привычке никогда не оставался перед нею в долгу.
  - Послушай, дорогая, о чем это кричит наша сова? - прервал только что
  начавшую осыпать его укорами и обвинениями во всех смертных грехах
  кикимору первый увидевший сову леший. - Послушай, а то у меня сегодня,
  что-то уши заложило.
   Неприятно скривившаяся кикимора подняла вверх свою острую мордочку и
  прислушалась к выкрикам летающей над лесом совы.
  - Давай, шевелись, старый дурень! - выкрикнула она, соскакивая с сухого
  пенечка, ничего не понимающему лешему. - Да, и вытащи ты из ушей эти
  свои дурацкие затычки! Все строишь из себя умника!
   И больше уже не в силах сдерживаться разозлившаяся кикимора,
  подскочив к продолжающему пожимать в недоумении плечами лешему,
  вытащила из его ушей деревянные затычки, и громко выкрикнула ему на ухо
  все, о чем только что объявляла на весь лес сова. Но так как оглушенный ее
  визгливой скороговоркою леший обратно ничего не понял, то она, сердито
  махнув на него рукою, резко повернулась, и побежала. А продолжающему
  бессмысленно хлопать веками по своим выпученным глазам лешему ничего
  большего не оставалось, как последовать за нею прихрамывающей трусцою.
  Так, продолжая переругиваться между собою уже на бегу, они и добежали до
  места ночлега Кулдана и, застав там приготовившееся к своему
  триумфальному выступлению приведение, вцепились в его лохматые космы
  мертвою хваткою.
  - Тебе, видите ли, только одному хочется отличиться на этом
  предназначенном для нас всех путнике! - злобно зашипела на смутившееся
  при виде лешего с кикиморой приведение разъяренная кикимора. - Хочешь,
  чтобы только тебя одного отметили в нашем нечистом центре! Или ты уже
  совсем позабыло о том, как мы договаривались о совместной работе!?
  - Друзья мои, вам не стоит на меня так злиться, а тем более злорадствовать, -
  возражало им изо всех своих сил пытающееся вырваться из их цепких лап
  привидение. - Я первым услышало оповещение совы о заночевавшем в
  нашем лесу страннике, а поэтому и начинать его пугать тоже должно
  первым. Лес у нас, слава тьме, большой. И, пока он сможет выбраться из
  него, у каждого из вас будет возможность по несколько раз испытать на нем
  свою удачу.
  - Ишь, оказывается, какое оно у нас умное, - язвительно заметила ему
  неприятно поморщившаяся кикимора, - этот мешок костей считает всех
  своих друзей слепыми или совершенно безмозглыми ослами, раз думает, что
  мы ничего не знаем о разучиваемом все это время им ужасном танце
  привидений. И ты думаешь, мы не понимаем, что в ночное время все будет
  способствовать успеху твоего выступления не то, что нам?! Тебе, наверное,
  захотелось сыграть в устраиваемой всеми нами сегодняшней охоте главную
  скрипку, а нас ты задумало сделать только своими подручными?!
   Увлекшись разгорающейся между ними перебранкою нечистые до того
  забылись, что потревожили спящего Кулдана. И тот, схватившись рукою за
  рукоять положенной им рядом с собою сабли, вскочил на ноги и,
  осмотревшись вокруг себя тревожным взглядом, подкинул в затухающий
  костер немного сухого хвороста. Обследовавшее дополнительную порцию
  пищи ненасытное пламя сразу же, затрещав пережигаемыми сухими
  веточками, осветило встревоженному Кулдану полянку.
  - Тихо вы, безмозглые! - прикрикнуло на расходившихся нечистых
  подоспевшее лихо. - Еще, чего доброго, спугнете путника.
   Испуганно съежившаяся нечисть притихла, но не угомонилась. Они, пусть
  уже и еле слышным шепотком, но с не меньшим задором продолжили свою
  перебранку, пока не выдержавшее лихо снова не набросилось на них:
  - Угомонитесь ли вы, в конце концов, олухи! Рано еще делить не добытую
  нами славу! Вам сейчас лучше подумать о том, как накажет всех нас сатана,
  если мы упустим такую прекрасную возможность по повышению у людей
  нашего округа восприятие к внушаемому нами им страху. А вы только
  мешаетесь друг у дружки под ногами вместо того, чтобы дело делать.
   Упоминание имя повелевающего всеми ими сатаны отрезвило нечисть. И
  лихо, как единственное сохраняющее благоразумие существо, возглавило их
  короткое совещание.
   Встревоженный Кулдан не поленился обшарить все окружающие полянку
  кустики, но, не найдя в них ничего подозрительного, успокоился и снова
  улегся на свое жесткое ложе.
  - Начинаешь свое представление сразу же после того, как выступлю я, -
  шепнуло привидению лихо, когда нечистые, договорившись между собою,
  приготовились к скорой потехе над пока еще ничего не подозревающим о
  том, что ему предстоит испытать в сегодняшнюю ночь, странником.
   Кулдан молча лежал с открытыми глазами и, переводя свой взгляд с
  одного созвездия на другое, занимался совершенно не нужными ему
  размышлениями о том, какая сила их там удерживает, и что может случиться
  с землею, если они возьмут и все разом упадут на нее. Жадно пережигающий
  наброшенный на костер сухой хворост огонь, то и дело, вырываясь
  длинными красными языками пламени на самый верх, ярко освещал
  окружающий приютившую Кулдана полянку кустарник. И, вот, на фоне
  такой, способствующей зарождению в каждом суеверном человеке неясных
  подозрений и умопомрачительных страхов обстановке, выступившее вперед
  лихо раскрутилось и врезало направленным пучком накопленной им за
  светлый день энергии в сухой сук дерева, под которым лежал Кулдан. Гулко
  разнесшийся по придремавшему в ночной тишине лесу резкий звук
  переломившегося сука заставил Кулдана снова ухватиться за свою сабельку,
  но, увидев прямо перед собою на противоположном краю полянки
  непонятного происхождения светлое белое пятно, испуганно заморгал
  своими полусонными веками.
  - Это, наверное, сам лесной дух ко мне в гости пожаловал, - вспомнив о
  преследовавшей его по лесу вороне, подумал встревоженный Кулдан и.
  отложив в сторону саблю, потянулся за луком и колчаном со стрелами.
   А пугающее его пятно, потихонечку увеличиваясь, росло и, вскоре, рядом с
  кустом уже покачивалось полностью проявившееся укутанное в белый саван
  невиданное им ранее существо. Объятый безумным страхом Кулдан пускал в
  него стрелу за стрелою, но, как было видно, его стрелы, с легкостью пролетая
  сквозь показавшееся ему странное сгорбленное существо, не причиняли тому
  никакого вреда. Пропустив через себя все выпущенные в него Кулданом
  стрелы, существо, громко заскрежетав выпрямляющимися костями, встало во
  весь рост и, сбросив саван, предстало перед онемевшим от ужаса Кулданом в
  виде непрерывно щелкающего оголенными челюстями человеческого
  скелета. Позволив еще некоторое время Кулдану вволю полюбоваться своей
  восхитительно редкостной наготою, оно лениво потрясла всеми своими
  оголенными косточками, и приступило к исполнению своей ужасной пляски
  смерти. Медленно, как бы примериваясь, оно прошло вдоль
  противоположной стороны поляны, словно выставляя напоказ
  ошеломленному Кулдану все свои прелести. И с самого дальнего угла,
  высоко выкидывая сверкающие на темном покрове ночи ослепительной
  белизною колени, пустилась в такой немыслимо стремительный перепляс,
  что ухватившийся руками за саблю и кинжал Кулдан, с ужасом наблюдая за
  всем происходящим перед ним, отказывался верить своим глазам. Это уже
  было для него не только ничем не объяснимо, но и даже немыслимо. А
  неугомонный скелет все, ускоряя и ускоряя свои движения, вскоре,
  завертелся перед насмерть перепуганным Кулданом юлою. Не сводя глаз с
  потихонечку теснящего его к краю полянки скелета, Кулдан пятился от него,
  пока не уткнулся спиною в дерево. И, не смея больше даже пошевелиться, с
  ужасом смотрел на все время становящийся к нему все ближе и ближе скелет.
  А тот уже завертелся перед ним с такой немыслимой для любого другого
  живого существа скоростью, что Кулдану казалось еще мгновение и все его
  косточки, не выдерживая подобного для себя напряжения, разлетятся в
  разные стороны. Так оно, в конце концов, и получилось. Оторвавшаяся от
  разрушившегося на отдельные косточки скелета голова с безумным хохотом
  понеслась по укрывающей полянку лесной траве к онемевшему от страха
  Кулдану. Подкатившись к его ногам, она на мгновение утихла и, отскочив от
  него на середину полянки, с тем же ужасным раскатистым хохотом
  закаталась перед ним, цепляясь своими длинными грязными седыми
  волосами за разбросанные сухие сучья. Вволю насладившись уже прямо
  перекосившимся от переполняющего Кулдана ужаса его лицом, она
  остановилась и, снова подпрыгнув к его ногам, заговорила страшно глухим
  загробным голосом. И внимательно слушающему ее Кулдану показалось, что
  на самом-то деле ее голос исходит из-под земли, а сама голова только
  щелкала в такт своим словам челюстями да угрожающе вспыхивала адским
  пламенем в пустых глазницах.
  - Сегодня ты умрешь в страшных мучениях! - зловеще объявила она ему и,
  подождав еще несколько мгновений, словно дожидаясь от него ответа, с не
  меньшею издевкою добавила. - Дрожи, смертный!
   Проговорив, она с громким безумным хохотом в один прыжок перенеслась
  на противоположный край полянки, по пути собирая все свои разбросанные
  косточки. И снова восстановившийся в одно целое скелет продолжил свою
  вводящую все живое в ужасный трепет пляску смерти. С неудовольствием,
  косясь на то, что творилось все это время на полянке, привязанные к
  деревьям кони Кулдана сердито били копытами о землю, да брезгливо
  храпели, а сковавший все тело овладевший Кулданом безумный страх
  внезапно перерос в тупую мрачную озлобленность. И он, наконец-то,
  сбросив с себя удерживающее его оцепенение, со злобным остервенением
  бросился на корчившийся перед ним в своих ужасных ужимках скелет. С
  затуманившейся от перенесенного им только что ужаса головою он с разбега,
  пырнув кинжалом в мелькнувшую перед ним кость и пытаясь одним ударом
  раскрошить ставшие для него уже просто ненавистными кости скелета в
  труху, замахнулся своей острой сабелькою. И, направляя ее прямо в
  обтянутый сморщенной дряблою кожею с длинными редкими волосами
  череп, опустил ее. Наткнувшаяся вместо прочной кости черепа на
  встретившуюся ей пустоту сабля потянула его за собою. И он, потеряв
  равновесие, так больно ударился головою при падении на землю об
  скрывающийся в траве булыжник, что пронзившая его резкая боль заставила,
  схватившись за голову, с дикими воплями закататься по траве. А, когда
  Кулдан немного очухался, то снова увидел возле себя пританцовывающего
  безголового скелета, а его заливающаяся диким хохотом голова выкрикивала
  по поводу его ловкости и владения саблею самые обидные для уважающего
  себя половецкого воина слова.
  - Таким соплякам, как ты, еще рано хвататься за сабельку! Тебе еще надобно
  хотя бы немного поучиться, как ею пользоваться, чтобы самого себя не
  поранить! - насмешливо выкрикивала она ему - Тебе, мой мальчик, еще
  надобно бы соску в руках держать, а не хвататься за сабельку! Садись-ка ты
  лучше на своего коня и поезжай к своей мамочке! Пусть она тебя немного
  успокоит, а заодно подотрет тебе сопли!
   Издевательские насмешки от не только безмозглого, но и даже безголового,
  скелета над свободолюбивым половецким воином, которым считал сам себя
  Кулдан, больно ударили по его самолюбию. И он, больше уже не выдерживая
  мгновенно переполнившей его дикой ярости, вскочил на ноги и, осыпав
  издевающуюся над ним голову скелета сабельными ударами, заколол
  вспыхивающие адским огнем ее пустые глазницы своим острым, как бритва,
  кинжалом. Но, как оказалось, он своей слепой вспышкою не только не смог
  нанести ей хоть какой-нибудь ощутимый вред, но и даже хотя бы немного
  урезонить продолжающую осыпать его едкими насмешками голову. Ловко
  увертываясь из-под его ударов, она, заливаясь еще более для него обидным
  хохотом, только еще больше злила уже совсем потерявшего над собою
  всякий контроль ослепленного переполняющей его яростью Кулдана.
  - Ну, ударь еще хотя бы один разочек! Еще!... Ох, и как же хорошо ты бьешь,
  молодец! - с нескрываемой издевкою кричала она ему, а ее скелет, ловко
  подкидывая в безумном танце свои колени, закружился вокруг него, хватаясь
  костяшками своих скрюченных пальцев за его руки и волосы. А то, так
  сильно дергал его за полы одежды, что теряющий при этом равновесие
  Кулдан падал прямо на громко щелкающую от удовольствия челюстями
  голову. И эта их такая до жути страшная схватка, что даже ко многому
  привыкшие наблюдающие за ними нечистые в ужасе отворачивались, не
  желая поддаваться воздействию ее напряжения на их и без того натянутые,
  как струна, нервы, затягивалась. Невероятно ужасным было и само
  показывающее им сейчас свой смертельный танец с попавшимся в его сети
  человеком привидение, но не менее страшным, чем оно, был и ослепленный
  охватившей его слепой яростью Кулдан. И разве он в это время мог думать о
  таких для себя пустяках, как долго он уже нападал и защищался от
  нападений омерзительного до икоты скелета. Высекаемые им саблею и
  кинжалом из костей скелета искры огромным фейерверком разлетались по
  всей поляне, а извергающееся из пустых глазниц черепа адское пламя
  обжигала ему руки, палила на нем одежду. Но сила живого человека в
  отличие от силы нечистого не беспредельна. И Кулдан начал потихоньку
  выдыхаться. Однако, несмотря на уменьшающую его силы смертельную
  усталость, он мог бы еще некоторое время продержаться, если бы не
  зазвучавшие за его спиною вполне обычные человеческие голоса. И то, что
  они прозвучали при совершенно немыслимых обстоятельствах, что среди
  всего этого для него просто невероятного могли еще разговаривать вполне
  обычные люди, показалось ему таким ужасно пугающим, что он, выронив из
  рук саблю и кинжал, бросился в ближайшие кусты.
   Заканчивающее свой танец смерти привидение, приплясывая, потихонечку
  переместилось на задний план, а выступившее вперед лихо, раскрутившись,
  направило пучок разрушительной энергии прямо на широкий кожаный пояс
  Кулдана. Не придерживаемые поясом штаны съехали на колени, и
  споткнувшийся в них Кулдан повалился на землю. Судорожно хватаясь за
  них и еще больше запутываясь в их широких штанинах, он еще пытался
  натянуть их на себя, но подоспевший оборотень обернулся волком и,
  прыгнув на грудь Кулдана, распластал его на земле. А потом, уступая
  Кулдана вампиру, бросился к привязанным к деревьям коням, которым, к их
  счастью, недолго пришлось отбиваться копытами от набросившегося на них
  волка. Удерживающие их возле деревьев поводья оборвались, и они смогли
  убежать от него в лес.
   В предвкушении не так уж и частого для него обильного пиршества
  вампир, наклонившись к умирающему от страха Кулдану, выпустил для еще
  большего устрашения свои дрожащие от нетерпения ужасные кровососущие
  клыки и, подхватив его на руки, понес к горящему костру.
  - Наконец-то, я смогу утолить свою ненасытную жажду твоей, мой дружочек,
  красной кровушкою! - громко завопил он своим ужасно гнусавым голосом,
  обливая бедного Кулдана непрерывно истекающей из его рта слюною. - Но
  ты, мой сладкий, ничего не бойся! Я не позволю тебе стать своим
  соперником в этих благословенных местах! Я очень ласково и бережно, не
  пролив ни одной капли так лакомой для меня твоей кровушки, полностью
  высосу ее из тебя, а потом справлю по твоей невинной душе пышные
  поминки! Тебе очень повезло, мой дружочек, что ты попал именно в мои
  руки, а не к какому-нибудь еще другому подобному проходимцу!
   Но потерявший сознание Кулдан уже был просто не в состоянии внимать
  его успокоительным словам, а его рука с надетым на пальце кольцом Холиды
  безжизненно свисала к земле. Это кольцо и увидел наблюдающий с помощью
  своего волшебного чана за всем происходящим на полянке сатана. А, увидев,
  встревожился и начал лихорадочно думать и соображать, как бы ему,
  остановив вампира, предотвратить крушение всех его насчет этой
  похотливой шибианки планов и надежд.
   Вампир осторожно уложил Кулдана на устроенное им же самим перед сном
  ложе. А все остальные участвующие в потехе нечистые закружились вокруг
  них в ритуальном танце ночного шабаша. Вампир, ласково поглаживая
  оцепеневшего Кулдана по груди, нащупал на его теле свое самое любимое
  место и, прикрыв от охватившего его при этом предвкушения скорого
  наслаждения глаза, потянулся к нему. И только уже намерился вонзить в него
  свои кровососущие зубы, как чей-то громкий повелительный оклик
  остановил его.
  - Во имя нашего всемогущего сатаны я повелеваю тебе, вампир, остановись! -
  громко выкрикнул только что появившийся на полянке бес.
   Недоумевая, чем же они могли вызвать неудовольствие своего
  предводителя, участвующие в охоте на смертного человека нечистые
  забросали его вопросительными взглядами. А тот, подойдя к Кулдану, указал
  нечистым на одетое на его руке колечко.
  - Прежде чем нападать на этого молодого человека, вам вначале следовало
  бы посмотреть на это принадлежащее нашей дорогой подруге Холиде
  кольцо, - с укором бросил он виновато потупившимся нечистым. - Мы, мои
  дорогие, в отличие от жестокосердных коварных людей никогда не обижаем
  слуг своих друзей.
   Незадачливые нечистые, смущенно пожимая поникшими плечами,
  торопливо покидали не принесшую им ожидаемых почестей полянку. А
  исполнивший волю сатаны бес, прежде чем возвратиться к оставленной им
  на сеновале Варваре, поручил оборотню пригнать пострадавшему путнику
  его коней.
  - Не переживай! - выкрикнул он уже на бегу понуро опустившему свою
  голову приведению. - Ты сегодня со своей пляскою смерти был просто
  неподражаемый.
  - Правда! - вскрикнуло обрадованное приведение. - Но откуда тебе известно
  о моей пляске смерти? Ведь, тебя же на моем сегодняшнем представлении не
  было.
  - Получил послание от нашего повелителя! - услышало приведение
  удаляющийся голос беса. - Она ему очень понравилась!
  - Да, сегодня я было просто в ударе! - громко прокричало ему в ответ
  ловящее на себе откровенно завидующие ему взгляды своих друзей
  приведение. - Сегодня, можно сказать, я превзошло даже самого себя!
   Все, кто знал Бакиса раньше, удивлялись, не понимая, как может за такой
  короткий срок так сильно изменится человек. Еще только год назад Бакис
  был веселым, общительным и жизнерадостным парнем. Год назад он еще
  верил в свое лучшее будущее и не сомневался, что в этой жизни все зависит
  только от него самого. И, вот, по истечению этого года он уже во всем
  разуверился, превратился в угрюмого нелюдимого человека. Трудно
  общаться с тяжестью на душе человеку с еще не потерявшими способность
  веселиться и радоваться жизни нормальными людьми. Слишком больно
  режет его по самому сердцу чужое счастье, в то время как свое он уже
  потерял навсегда. Вот, и приходится такому человеку, чтобы еще больше не
  беспокоить свое омертвелое сердце, обходить нормальных людей стороною.
  Да, и при случайных встречах с нормальными людьми он никогда не сможет
  поговорить с ними, как говориться, по-людски, а, отделавшись общими
  фразами, торопится скорее закончить свой с ними разговор. Потому что,
  больше собственной смерти он боится их неосторожного сочувствия и, тем
  более, их порою таких жестоких слов неискреннего успокоения, которые еще
  больше усиливают боль в его незаживающей ране. Ох, как нелегко человеку
  в одиночестве с переполнившим всю его душу горем, но несоизмеримо
  труднее в это время с ним его родным и близким людям. Это они, стойко
  выдерживая его обострившуюся в это время подозрительность и мнительную
  раздражительность, с готовностью заглушают в себе его глухое
  неудовольствие всем, что его в это время окружает. И делают все от них
  зависящее, чтобы отвлечь человека от его мрачных мыслей, позволить его
  бедной голове и исстрадавшемуся сердцу глотнуть хотя бы немного свежего
  живительного воздуха, освободить его хотя бы на одно мгновение от
  непосильной ноши. Только и поэтому все позволившие подловить себя
  непрошеному несчастью или случайной беде люди тут же немедленно
  отправляются к своим родным или близким в надежде, что те обязательно их
  поддержат, и что их сочувственное понимание поможет им облегчить душу.
  Так, и Бакис в последнее время зачастил к своим родителям.
   У кого, кроме мамы, так сильно волнуется сердце за своих детей? И кто
  еще, кроме мамы, все своим детям простит, внимательно их выслушает и
  посочувствует им? Изболелось сердце у Марии, наблюдая, как сохнет прямо
  на глазах ее Бакис. А когда он приехал к ним с немного посветлевшим
  лицом, то, как она радовалась за него и за себя, и как неистово она молилась,
  вознося светлым небесам свою материнскую благодарность за помощь ее
  сыну. Но все замечающее материнское сердце подсказала ей, что рано она
  радуется, что с ее сыном далеко еще не все в порядке. А когда Мария
  заметила, подчеркнуто ласковое отношение Бакиса к ним, его родителям, как
  он старается угодить им, предугадать их желания, то, обеспокоившись еще
  больше, затормошила своего ничего не понимающего Филократа.
  - Разве ты не видишь, как переменился наш Бакис!? - со слезами на глазах
  высказывала она ему свои материнские предчувствия. - Чует мое сердце, что
  он что-то задумал? Поговорил бы ты с ним....
  - Наш сын, как сын! Что ты о нем вечно выдумываешь и подозреваешь его
  неизвестно в чем! - отбивался от нее Филократ, но и у него самого тоже
  сердце было не на месте. Он тоже заметил встревожившую его жену
  перемену в своем сыне, и она его тоже беспокоила, но как подойти к сыну с
  разговором, чтобы он не замкнулся от него, а открылся своему отцу,
  Филократ не знал. Он еще некоторое время думал, рассуждая сам с собою по
  этому трудноразрешимому для себя вопросу, но, в конце концов, решился. И
  когда уставший за день Бакис присел на скамейку возле дома, он, подойдя к
  нему, спросил у него:
  - Все ли у тебя в порядке, сын? Откройся ты хоть перед своими родителями.
  Пойми, мы же за тебя не только беспокоимся, но и переживаем....
   Не ожидавший от отца подобных слов нахмурившийся Бакис неприятно
  вздрогнул, и вся его показная веселость слетела с него, как шелуха. И перед
  вопрошающе взирающем на своего первенца Филократом уже снова сидел
  прежний сын, с привычным для него в последнее время пасмурным лицом.
  Однако от его внимательных отцовских глаз не укрылось, что в лице его
  сына уже не было прежней отрешенности от жизни, что оно у него уже
  прямо светилось какой-то страшно пугающей его решимостью. Нелегко сыну
  отмолчаться на прямой отцовский вопрос, и потупивший свои глаза Бакис
  рассказал ему о своей задумке, освободив Марийку, убежать с нею туда, где
  их не сможет разлучить жестокая и коварная ханская дочь. Молча
  выслушавший его Филократ в ответ только тяжело повздыхал, но
  отговаривать сына не стал.
  - Даже и не знаю, сын, что тебе в этом случае посоветовать, - тихо
  проговорил он в ответ на вопросительный взгляд своего сына, - тебе,
  наверное, виднее, как следует поступать. А о нас не беспокойся, думай
  только о самом себе и Марийке.
   Расчувствовавшийся Бакис доверчиво, уткнувшись в его плечо, забился в
  беззвучных неутешных рыданиях. А Филократ, ласково поглаживая своего
  сына, как маленького, по его вихрастой шевелюре, молча умолял всемогущие
  небеса, чтобы они отвели беду от его сына, которого он смог вырастить и
  воспитать хорошим человеком, но не может защитить его от людского
  коварства и злобы.
   Уезжая обратно в ханский аил, Бакис попрощался со своими родителями
  так, словно он уезжал в далекое опасное путешествие. Мария все время
  порывалась что-то сказать своему сыну, но всякий раз ее останавливал
  нахмурившийся Филократ.
  - Помолчи, жена, не трави еще больше парню душу, - тихо выговаривал он
  ей. - Пусть небеса охраняют его, а мы с тобою помочь ему уже больше не в
  силах.
   Не понукаемый Бакисом конь время от времени, переходя с крупной рыси
  на галоп, останавливался только для того, чтобы общипать особо ему
  понравившийся кустик молодой сочной травки. А с головою погрузившийся
  в свои невеселые мысли Бакис его не одергивал и не торопил. Он все смотрел
  и не мог насмотреться на свои родные места, и все внутри него восставало
  против того, чтобы он прощался с ними навсегда.
   Кто может заранее предугадать свою судьбу!? И кто из живущих на земле
  людей может быть заранее уверенным, как ему следует поступать в том или
  ином случае!? Иногда человеку может показаться, что он принял для себя
  единственно верное решение, но изменчивая судьба, незаметно для него,
  сделает такой очередной поворот в его жизни, что в посыпавшихся на него
  впоследствии неприятностях заметается он по жизни в поисках выхода, как
  угорелый. А, вот, выхода-то из неблагоприятных для человека жизненных
  обстоятельств это вечная пересмешница судьба может ему и не предоставить.
  Так и сейчас, не противиться бы Холиде его встречам с Марийкою, и Бакис,
  зная, что над нею никто не измывается, вполне возможно нашел бы для себя
  более мудрое решение. Но он не знал, что его Марийке пока что ничего не
  угрожает. А поэтому, представляя в своем воспаленном воображении пытки,
  которым подвергает его возлюбленную ханская дочь, он уже еле сдерживал
  себя, чтобы не ринуться, очертя голову, на глинобитный домик. Как жаль, и
  как это печально, что мы не можем предугадать свою судьбу и выверить по
  ней свои дела и поступки.
   Холиду разбудили среди ночи громкие выкрики и шум борьбы. Недовольно
  поморщившаяся Холида набросила на себя шелковый халатик и, выйдя в
  комнату для приема гостей, увидела, как два рослых половца скручивают
  яростно сопротивляющегося Бакиса.
  - Что здесь происходит!? - окликнула столпившихся в приемной слуг Холида.
  - Госпожа, этот сумасшедший, ворвался в юрту и пытался проникнуть в
  комнату, где сейчас спит твоя новая мастерица, - объяснила ей
  всхлипывающая Прокуда.
   Наконец-то, скрутившие Бакиса по рукам и ногам половцы застыли в
  почтительных позах, дожидаясь ее дальнейших повелений. А Холида молча
  смотрела на делавшего вид, что не видит ее, Бакиса и думала, как ей будет
  лучше с ним поступить, и как она может использовать эту подвернувшуюся
  ей новую возможность повлиять на упорно не желающего в нее влюбляться
  Бакиса. Конечно, она с легкостью могла бы загладить его очередную по
  отношении к ней дерзость. После ее просьбы все ее служанки и эти два
  половца до конца своих дней забыли бы о том, что происходило в ее юрте
  сегодняшней ночью. Но это ее очередное снисхождение к продолжающему
  ей дерзить Бакису ничем не поможет в ее дальнейших насчет него замыслах.
  Он по-прежнему будет ее ненавидеть и, вряд ли, откажется от намерения
  вырвать из ее цепких рук свою Марийку. А, передав его на скорый ханский
  суд, она потом спасет его от неминуемой смерти и, как спасительница, может
  рассчитывать на его благодарность.
   Так вот, как ты решил мне отплатить за все мои милости, за то, что я все
  это время заботилась о тебе, кормила тебя и поила, - с укором проговорила
  по-прежнему не обращающему на нее внимания Бакису Холида. - Уведите
  его отсюда! - недовольно бросила она дожидающимся ее распоряжений
  половцам. - Я не желаю больше видеть возле себя того, кто платит мне такой
  черной неблагодарностью за мое к нему хорошее расположение, за мой хлеб
  и соль.
   Подхватившие Бакиса под руки половцы утащили его из домика, а Холида,
  предупредив Прокуду, чтобы отдыхающая в комнате для гостей Марийка
  оставалась в неведении о попытке ее похищения, возвратилась к себе. Но в
  эту ночь ей уже больше уснуть не удалось, она до самого рассвета
  беспокойно проворочалась на своем мягко устеленном Прокудою ложе,
  думая и прикидывая про себя, как ей лучше использовать проступок Бакиса в
  собственных интересах.
   От поднятого среди ночи шума Марийка проснулась. Она слышала, как
  кто-то прорывается в ее комнату, а потом и шум завязавшейся возле двери
  борьбы, но из долетающих до нее отрывочных фраз она не могла понять, что
  там происходит. А окликнуть Прокуду и расспрашивать ее через дверь она не
  решалась. И только тогда, когда в передней комнате все утихла, она
  осмелилась окликнуть занимающуюся уборкою всхлипывающую служанку.
  - Прокуда, что там только что было?
   Прокуда открыла дверь и указала ей на следы недавней борьбы.
  - Ты только посмотри, во что они превратили юрту моей госпожи, -
  пожаловалась растирающая по своим пухлым щекам слезы служанка. - И за
  все это, если я до утра не наведу здесь порядок, попадет от ханши мне.
  - Не переживай, я помогу тебе, - охотно согласилась ей помочь Марийка. - Но
  что же все-таки здесь происходило? Кто осмелился нарушить среди ночи сон
  самой ханской дочки?
  - Да, все этот сумасшедший! - со злостью буркнула все еще переживающая
  свой недавний страх служанка, но, вспомнив о предупреждении ханши,
  успела вовремя прикусить свой длинный язычок. - А сегодня он уже совсем
  сошел с ума. Как безумный, ворвался в комнату моей госпожи, напугав ее,
  бедняжку, до смерти, а потом начал ломиться к тебе. Хорошо еще, что меня
  он не заметил, и я успела позвать на помощь.
  - Я тоже проснулась, когда услышала, что кто-то возится с запорами на моей
  двери, - проговорила в ответ на вопросительный взгляд служанки Марийка. -
  Но кто он такой этот бедолага? Не может быть, чтобы на такое решился кто-
  нибудь из слуг ханши? По крайней мере, я до этого времени ничего
  подобного за ними не замечала.
  - Ты не могла его видеть, - поспешила исправить свою оплошность Прокуда,
  - ты все это время сидела за своими вышивками в комнате. Да, и я сама
  видела его всего лишь несколько раз, и то мельком. Мало ли их, пригретых
  нашей жалостливой госпожою, расплодилось в аиле.
  - И что же теперь с этим несчастным будет? - с тяжелым вздохом
  поинтересовалась впечатлительная Марийка.
  - Можешь не сомневаться, что наш милостивый хан его не помилует! - с
  нескрываемой злобою бросила ей Прокуда. - Он и за меньший проступок
  повелел бы отрубить безумцу голову. А он сегодня до смерти напугал его
  доченьку, в которой наш хан души не чает. Нет, его непременно должны
  будут казнить.
  - Прокуда, а можно я завтра посмотрю на него хотя бы одним глазком? -
  попросила ее жалостливая Марийка, которой почему-то очень не хотелось
  верить, что ночной безумец был и на самом деле для нее опасным.
  - Нечего тебе любоваться на всяких там сумасшедших, - решительно отказала
  ей неприятно скривившаяся Прокуда, - у тебя срочный заказ от моей
  госпожи. И ты, пока его не выполнишь, не должна ни о чем другом думать. А
  сейчас иди к себе и отдыхай. Я уже и сама управлюсь.
   Закрыв Марийку в ее комнате, Прокуда, чтобы не потревожить Холиду,
  стараясь стучать, как можно тише, торопливо заканчивала убираться в
  приемной своей госпожи.
   Связанный по рукам и ногам крепкими веревками Бакис полулежал
  прислоненным к войлочной стенке кибитки, а у его ног сидели охраняющие
  его бдительные сторожа. Даже и не пытающийся сам себя обманывать Бакис,
  не сомневаясь в ожидаемой его участи, внутренне смирился со своей
  судьбою. А, смирившись, он успокоился и только лишь улыбался своей
  мрачной улыбкою в ответ на раз от раза окидывающие его тревожные
  взгляды сторожей, словно говоря им:
  - Успокойтесь! Неужели вы не видите мою перед вами беспомощность? Вы
  же сами связали меня по рукам и ногам крепкими веревками.
   Но сторожа, если судить по кровоподтекам на их смуглых лицах, уже
  испытав на себе его недюжинную силу, больше не горели желанием снова
  испытывать ее на себе. Да, и продолжающий улыбаться Бакис думал вовсе не
  о них, а о своих родителях и, конечно же, о своей Марийке, которую ему так
  и не удалось освободить, вырвать из рук жестокосердной ханской дочки. А,
  ведь, все так хорошо начиналось и сулило ему успех. Где-то около месяца он
  не делал попыток увидеться со своей Марийкою, старательно убеждая всех,
  что он, смирившись, потерял к глинобитному домику всякий интерес. Своей
  внешней мнимой покорностью ему удалось не только усыпить бдительность
  приставленных ханшою к домику сторожей, но и незаметно для всех
  подогнать к аилу двух коней из ханских табунов. И, вот, сегодняшней ночью,
  легко справившись с несложным запором на входной двери домика, он
  проник к двери комнаты, где томилась его возлюбленная. О! И как же он
  сейчас себя ругал за то, что не сумел при дневном свете рассмотреть запоры
  на двери, а главное, что не проследил за служанкою ханской дочки
  Прокудаю! Если бы он знал, что она на эту ночь осталась ночевать в домике,
  то непременно перенес бы похищение Марийки на другую более удобную
  для него ночь. Но он этого не знал. И потревоженная его вознею возле двери
  комнаты, в которой в это время спала Марийка, служанка с перепуга так
  громко завизжала, что могла бы поднять даже мертвого, а не то, чтобы
  разбудить всегда чутко спавших неподалеку половцев. Поняв, что ему
  сегодня не удастся осуществить задуманное, Бакис уже намерился бежать из
  домика, но подоспевшие слуги ханши преградили ему дорогу. И, вот, сейчас
  он в ожидании скорого ханского суда томится связанный по рукам и ногам в
  кибитке под охраною двух задержавших его половцев.
  - Только бы моя Марийка ничего не узнала о моей скорой казни! - тихо
  нашептывали его беззвучно шевелящиеся губы. - Она бедная уже и так
  настрадалась от невзлюбившей ее ханши!
   Уловивший это беззвучное шевеление его губ один из половцев, пытаясь
  расслышать, что хочет сказать им пленник, поднес свое уже давно не мытое
  ухо к нему поближе. Но уже больше не желающий ни с кем ругаться или
  ссориться Бакис только простительно ему улыбнулся.
  - Так ты, сосунок, еще вздумал над нами поиздеваться! - с негодованием
  выкрикнул обозлившийся половец и так сильно пнул его ногою в живот, что
  мгновенно пронзившая Бакиса резкая боль заставила его скорчиться и
  застонать. - Ну, вот, - язвительно заметил осветившийся довольной
  ухмылкою половец, - теперь тебе, парень, больше уже улыбаться не
  захочется.
   Скорчившийся от боли Бакис не видел, как зашевелился отодвигаемый в
  сторону прикрывающий вход в кибитку полог, и как в нее вошла пришедшая
  его навестить ханская дочка.
  - Выйдите вон! - недовольно поджав свои припухлые губки, повелела она
  сторожившим Бакиса половцам, и те, испугано сжавшись, поспешно
  выползли из кибитки. - Я не принесла тебе хороших вестей, Бакис, - тихо
  проговорила оставшаяся наедине с ним Холида. - Мой батюшка повелел тебя
  казнить.
   Бакис промолчал. Он не только ничем не прореагировал на ее уже
  ожидаемое им сообщение о своей казни, но и, давая понять ханше, что не
  намерен обсуждать с нею свои проблемы, отвернулся от нее.
  - Этого мужлана ничем не проймешь, - с неудовольствием отметила про себя
  не отводящая от него своих внимательных глаз Холида. - Его даже известие о
  своей скорой смерти не заставило выйти из себя и умолять меня заступиться
  за него, спасти его жалкую жизнь.
   Но она, даже и вида не подав, что недовольно им, тем же тихим
  бесстрастным голосом продолжила:
  - Только не вини меня, Бакис, что я не попыталась замять твою ночную
  безумную выходку. Тебе, ведь, и самому прекрасно известно о том, что
  красивая девушка должна заботиться о собственной репутации, а заступись я
  ночью за тебя, что тогда подумали бы мои слуги, какие бы сплетни они
  разнесли бы тогда о нас по всей степи. Поверь, я не могла тогда ночью
  позволить себе дать своим слугам пищу для подобных кривотолков. Но я
  тебя не брошу. Я обязательно найду способ помочь тебе выпутаться из этой
  беды. Ты понял меня, Бакис?
   Но уже больше ни на что не надеющийся Бакис ее не слушал. Да, и что он
  мог сказать ей в ответ? Он, зная о коварстве ханской дочки, зная о том, что
  она в достижении желаемого не остановится ни перед чем, сейчас не верил
  ни одному ее слову. Он даже не пытался понять, какую на этот раз она
  преследует цель. Ибо его уже все эти ее игры больше не интересовали. В
  самом конце своей еще только-только начинающей жизни он не хотел
  понапрасну терзать себя подобными совершенно ему не нужными
  размышлениями. Он уже больше не хотел думать о том, что надеялся
  навсегда оставить на этой не очень-то приветливо встретившей его
  появление на белом свете земле. Он в эти последние часы своей жизни хотел
  думать только о самых дорогих близких ему людях и уже мысленно
  прощался с ними, прося у них прощения за все причиненные им
  беспокойства. Так и не дождавшаяся от него ни одного словечка Холида
  было вынуждена оставить его наедине со своими мыслями, поручив
  охраняющим его сторожам не спускать с него глаз. Казнь Бакиса была
  назначена на ближайшее воскресение, и у нее еще было достаточно времени
  для подготовки к ней. Нет, и нет! У нее даже и мысли не возникало, что она
  отдаст своего Бакиса на растерзание ханскому палачу, она сейчас думала
  только о том, как бы ей лучше воспользоваться ситуацией и предстать в
  глазах осужденного на смерть Бакиса его единственной спасительницею. В
  ее прелестной быстро соображающей головке уже созрел план по его
  спасению, и она сейчас с головою окунулась в подготовку своего замысла.
  - Вот, теперь-то тебе, мой дружочек, от меня вовек не избавиться, -
  предвкушая уже совсем скорую победу над упорно не желающим идти
  навстречу ее сладострастным желаниям Бакисом, радовалась про себя
  Холида. - Когда все твои страхи улетучатся, когда ты снова почувствуешь
  себя как бы заново народившимся на этот белый свет, ты уже не сможешь
  больше оставаться неблагодарным ко мне. И не сможешь не замечать той,
  которая делала все и пошла на многое только ради того, чтобы спасти тебя от
  сабли ханского палача. А я уж постараюсь крепко-накрепко опутать тебя
  сотканною мною на твоей благодарности за свое спасение сетью и навсегда
  перекрыть дорогу к твоей прежней жизни. Начиная со дня твоей казни, ты
  для всех своих родных и близких будешь считаться мертвым, а поэтому не
  осмелишься пугать их своим неожиданным объявлением из мира мертвых. С
  этого времени ты уже будешь принадлежать только мне одной, и будешь
  жить до тех пор, пока я буду в тебе нуждаться.
   Еще раз все, как следует, обдумав и тщательно взвесив для себя все
  возможные в случае неудачи последствия, Холида послала верного ей
  человека в торговый городок для покупки похожего на Бакиса раба. А сама
  отправилась в приморский поселок, чтобы подготовить для спасенного ею от
  казни Бакиса убежище.
   Резвые кони быстро катили по пробитой в степной траве дороге доверху
  нагруженную кибитку ханши. Холиды везла в ней все необходимое, чтобы ее
  Бакис, выжидая некоторое время в обнаруженной ею на побережье пещере,
  ни в чем не нуждался, а также обитую железом крепкую дубовую дверь.
  Установив ее на входе в пещеру, Холида уже будет полностью уверена не
  только в том, что ее пленник никуда от нее не денется, но и в том, что и
  никто другой без нее не сможет заглянуть в пещеру. Ей в этом деле
  напрасный риск был ни к чему. Она просто не могла себе позволить и не
  хотела, чтобы какая-нибудь досадная случайность полностью перечеркнула
  все ее дальнейшие замыслы насчет Бакиса. Совершать тайное дело, а тем
  более такое хлопотливое, всегда непросто и требует от задумавшего его не
  только немало сил и средств, но и времени. И, как всегда, успешно
  справившаяся с ним Холида смогла вернуться в родной аил уже только
  поздно вечером накануне назначенной на воскресение казни. Возвратившись,
  она сразу же послала служанку за посылаемым с поручением в торговый
  городок человеком, и тот скоро пришел к ней в сопровождении немного
  прихрамывающего закутанного в длинный темный плащ раба. Молчаливая
  Прокуда провела их прямо в комнату к нетерпеливо дожидающейся их своей
  госпоже. И Холида, сбросив с остановившегося напротив нее раба плащ, от
  неожиданности увидеть точную копию лица Бакиса даже испуганно от него
  отшатнулась. Правда, при более внимательном рассмотрении он оказался
  немного ниже Бакиса и чуть-чуть поуже в плечах, да, и выглядел он в
  отличие от гордого мужественного Бакиса испуганным изнуренным зверком,
  но их сходство было просто поразительным.
  - Почти таким же может выглядеть сейчас и сам Бакис, особенно после того,
  как побывал в руках моих слуг при задержании на месте преступления, -
  подумала полностью удовлетворенная купленным ей рабом Холида. - А на
  все остальные его отличия от моего Бакиса во время козни никто не обратит
  внимания. Этим жестокосердным смертным важен сам процесс совершаемой
  казни, а, вот, то, кого в это время казнят, для них никогда не имеет большого
  значения.
   И она, желая рассмотреть его как можно лучше, заставляла покорного ее
  воле раба поворачиваться в разные стороны, но с какой бы стороны на него
  не смотрела, она всегда видела в нем так радующую ее похожесть на Бакиса.
  - Моя повелительница! - вскрикнул обеспокоенный ее затянувшимся
  молчанием низко склонившийся перед нею половец. - Только одно его
  сходство с Бакисом заставило меня приобрести для тебя такого негодного
  для работы раба. Он не может состоять при тебе даже на посылках из-за
  своей хромоты....
  - Успокойся, любезный, ты приобрел для меня именно то, о чем я тебя и
  просила, - с ласковой улыбкою проворковала довольная Холида, - ты нашел
  для меня в торговом городке даже намного больше, чем требовалось.....
  - Но это еще не все, госпожа, - осмелился ее прервать немного
  приободрившийся половец, - он еще и глухонемой от рождения.
  - От этого раба, мой друг, мне требуется только одно его сходство с моим
  бывшим дерзким слугою Бакисом, а все остальные его достоинства меня не
  только не волнуют, но и даже не интересуют, - одарив успешно
  справившегося с ее поручением половца еще одной ласковой улыбкою,
  проговорила Холида. А про себя подумала, что глухота раба, как, впрочем, и
  немота для нее скорее достоинство, чем недостаток. - И не только для меня,
  но и для самого этого несчастного, - немного погадя поправилась она. -
  Только благодаря этим своим отличием от остальных людей он до самого
  последнего момента не будет ничего знать об уготовленной ему мною
  страшной участи, а сама его смерть станет для него только избавлением от
  земных страданий.
   Окончательно убедившись, что он приобрел для ханской дочки именно то,
  что она от него и требовала, получивший лично для себя на этой сделке
  немалую прибыль половец успокоился, и, получив еще от Холиды
  обещанное ему ранее хорошее вознаграждение, поторопился откланяться. А
  оставшаяся наедине с рабом Холида еще долго осматривала послушного ее
  воле безгласного раба и радовалась, что благодаря его просто
  поразительному сходству с Бакисом, она сможет уже сегодняшней ночью
  поменять их местами. И сделать ей это ночью было намного проще, чем
  непосредственно перед самой казнью, когда охрана осужденного ханом на
  смерть преступника будет значительно усилена. Вволю порадовавшись так
  нежданно привалившей ей удачею, она повелела Прокуде приготовить
  горячей воды для мытья и все необходимое для обильного вечернего пира.
  Уже давно привыкшая к безусловному исполнению не всегда понятных ей
  повелений своей госпожи Прокуда, ничем не высказывая своего удивления,
  молча выполнила все, что от нее требовалось, и так же молча удалилась в
  свою кибитку.
   А впервые решающая чью-то судьбу, и впервые испытывающая в связи с
  этим что-то наподобие угрызения совести, Холида, стремясь хоть как-то
  загладить перед рабом свою невольную вину, решила, что пусть хоть в этот
  последний в его жизни вечер он не должен ни в чем нуждаться. Она сама
  омыла блаженствующего от одного только прикосновения ее пальчиков к его
  телу раба горячею водою. А потом, переодев в похожую на ту одежду, в
  которой сейчас был одет ее Бакис, до наступления полуночи угощала его
  изысканными яствами и хмельными заморскими винами.
  - Пусть он, бедняга, хотя бы немного вкусит земной радости перед своей
  скорой смертью, - виновато оправдывалась она перед самой собою,
  старательно заглушая в себе впервые взбунтовавшуюся в ней совесть и с
  неудовольствием прислушиваясь к беспокоившему ее новому состоянию
  своей души.
   Нет, и нет! Ее уже ничто не заставит передумать и отступиться от
  задуманного. Она шла на это свое первое за все бессмертное существование
  преступление вполне осознанно и твердо намеревалась спасти так сильно
  запавшего ей в душу Бакиса ценою жизни этого раба. Слишком жалким был
  раб, и слишком дорожила она его двойником, чтобы усомниться в правоте
  своего проступка. Для нее уже было все решено, и несчастный раб, не
  скрывая своего удовлетворения новой хозяйкою, охотно поглощал никогда
  еще им не пробованные яства и пил сладко кружившие ему голову напитки.
  Он, не подозревая об уготовленной ему Холидою ужасной участи, был
  просто счастлив, что попал в руки такой щедрой заботливой хозяйки, но,
  даже если бы и знал обо всем, то вряд ли смог бы в полной мере осмыслить
  для себя все то, что его ожидало впереди. Человек, как и любое другое живое
  существо на земле, способен, не задумываясь о будущем, радоваться своей,
  по его глубокому убеждению, привольной нынешнею жизнью. А этот
  обреченный поставленной в безвыходное положение Холидою на скорую
  смерть раб и на самом деле сейчас радовался и ликовал от доставшегося, в
  конце концов, и на его долю небольшого кусочка наслаждения земной
  жизнью. И вполне, может быть, что только одним этим своим хорошим
  отношением к нему, тем, что даже перед жалким рабом она стремилась хоть
  как-то загладить свою скорую вину, Холида и была достойна прошения
  Творца за его невинную жизнь. Сегодня, она еще не покушалась на
  сотворенную Им на земле жизнь, Холида лишь жертвовала недостойной
  высокого звания человека жизнью ради спасения безо всякого на то
  сомнения прекрасной жизни Бакиса. И пусть ее подобная жертвенность еще
  не означала, что достойная жизнь Бакиса была для самого Творца намного
  дороже позорящей Его жизни несчастного раба. Но пока еще никто не
  осмелился бы утверждать, что она этим своим, конечно же, достойным
  всяческого осуждения проступком покушается на саму земную жизнь. Да, и
  как же было упрекнуть ее в этом, если со смертью этого несчастного
  породившая его жизнь не потерпела бы для себя никакого урона. Он и так
  влачил жалкое существование и рано или поздно, но, все равно, умер бы в
  излишних для него напрасных мучениях. А, вот, со смертью Бакиса
  непременно не состоялась бы жизнь и всех здоровых красивых детей,
  которые еще могли быть у него с Марийкою.
   Уповая на милость к нам постоянно заботящегося обо всех нас Творца,
  живущие на земле люди способны многое в своей, как всегда, несуразной и
  излишне суетливой земной жизни пережить и немало перенести в своих
  сердцах. Они стойко переносят все раз от раза сваливающиеся на их
  несчастные головы только из-за своей предыдущей неправедной неразумной
  жизни неисчислимые беды и страдания. И при этом, надо отдать им должное,
  они не ропщут на своего Творца, не возводят на него напраслину, а винят во
  всех своих несчастиях только одних самих себя и свою построенную ими же
  самими на земле заведомо неправедную жизнь. Так уж издавна повелось на
  нашей матушке-земле, что вездесущее зло всегда присутствует в любых
  начинаниях живущих на земле людей, и что, в конце концов, оно всегда
  побеждает и все переиначивает на свой лад в любых даже в самых, казалось
  бы, благих делах людей. Многое могут выдержать и вынести живущие на
  земле смертные люди, но только не преждевременную смерть своих детей.
  Ибо преждевременный уход из жизни находящихся в самом расцвете своих
  жизненных сил молодых людей всегда кажется, окружающим их людям,
  противоестественным и оборачивается для всех их родных и близких самым
  тяжелым и непоправимым в жизни несчастием и горем! Ибо нет, и никогда
  не будет на земле еще большего горя и несчастия, чем хоронить родителям
  своих преждевременно ушедших из жизни детей! Подобное несчастие уже
  способно не только сбить испытавшего его человека с ног, лишить его
  жизненных ориентиров, сломить его и, подорвав в нем волю и желание к
  продолжению жизни, заставить роптать на своего Творца на подобную по
  отношению к нему вопиющую несправедливость. И его уже бесполезно
  уговаривать и доказывать, что сам Творец здесь ни при чем, что во всем
  виновата его прежняя неправедная жизни, за которую нам всем рано или
  поздно, но приходится расплачиваться. Но если так тяжело приходится
  хоронящим своих преждевременно оставивших земной мир детей родителям,
  то уже невозможно даже представить себе, что они ощущают при известии о
  приближении к ним подобной беды. И на что только они не способны, чтобы,
  если не избавить себя от нее, то хотя бы оттянуть ее приход к ним на какое-
  то время. Так и узнавшие о казни Бакиса его родители сразу же бросились на
  колени перед кошевым Артыком, умоляя его заступиться перед ханом за их
  сына, или хотя бы посодействовать им встретиться с ним перед смертью. У
  Артыка, несмотря на его распущенность и честолюбивые замыслы билось в
  груди отзывчивое на чужую боль сердце. И он, согласившись сделать для них
  все, что в его силах, уехал в ханский аил, надеясь, что там, узнав обо всем,
  что произошло на самом деле, он сможет помочь их сыну. Однако,
  переговорив с ближайшими ханскими советниками, он понял, что его
  ходатайство не только ничем не поможет осужденному на смерть парню, а
  только может подтолкнуть разгневанного его неслыханной дерзостью хана
  на месть всем остальным жителям подвластного Артыку небольшого
  приморского поселка. Но и даже отказавшись от своего первоначального
  намерения, он, подкупив охраняющую Бакиса стражу, встретился с ним и,
  объяснив, почему он не может помочь ему встретиться с родителями,
  предложил самого себя в посредники.
  - Ты можешь, если хочешь, передать своим родным через меня все свои
  последние к ним слова и пожелания, - окидывая осужденного на смерть
  молодого сильного парня сочувственным взглядом и искренне поражаясь его
  мужеством, тихо проговорил перед своим уходом кошевой Артык.
   Растроганный его словами Бакис поблагодарил кошевого за сочувствие к
  его беде, и, сняв с себя серебряную цепочку с лениво похрапывающим на
  бронзовой подставке львом, попросил передать ее своим родителям вместе со
  словами извинения за то, что он невольно заставил их страдать.
   Сочувственные слова кошевого Артыка помогли Бакису справиться с
  охватившей им обреченностью и растопить всю накопившуюся в нем за
  последний год ожесточенную озлобленность на весь мир. Еще раз, наглядно
  убедившись, что в земном мире наряду с коварными жестокосердными
  людьми живет еще немало добрых и отзывчивых на чужое горе людей,
  помогло ему восстановить покой в своей истерзанной душе. И ему уже не
  сомневающемуся, что его родные находятся под надежным
  покровительством, было не так страшно оставлять этот почему-то так сильно
  его невзлюбивший мир.
  - Не надо было мне, глупому, разочаровываться в людях и понапрасну
  злиться на всех половцев, - укорял он самого себя, - если бы я все последнее
  время не был так сильно поглощен своим горьким отчаянием, то, наверное,
  нашел бы лучший и более надежный способ спасения своей Марийки. А так
  и Марийку не спас и себя загубил.
   В последнюю в своей жизни ночь Бакис решил не спать. А, полностью
  посвятив ее воспоминаниям об уже прожитой им жизни, думать и
  размышлять в течение ее только о самых светлых для него в ней днях, о
  самых близких ему и родных людях.
  - Отосплюсь уже только тогда, когда моя душа перенесется в Нижний мир
  предков, - невесело пошутил он, устраиваясь в тесной кибитке, в которой,
  кроме него, еще постоянно бодрствовали охраняющие его два сторожа.
   Но реальная действительность редко когда считается с пожеланиями и
  намерениями людей, и лежащему на своей жесткой подстилке Бакису все
  время почему-то думалось и представлялась лишь то, о чем он вообще хотел
  до завтрашнего утра забыть. Да, и сама его голова тоже наотрез отказывалась
  думать и представлять в себе предстоящую ему завтрашним утром казнь.
   Как пылкая юность, прекрасно для себя осознающая, что она не вечная, но
  в тоже время безмятежно отдающаяся веселью и радостям жизни,
  совершенно не беспокоясь о своем скором увядании, так и молодое сильное
  тело Бакиса никак не могло согласиться с его сознанием о своей скорой
  смерти. Оно никак не могла взять себе в толк, что уже завтра оно станет
  неживым, что уже больше в нем не взбесится пылкой страстью кровь, что до
  него уже больше никогда не прикоснутся нежные девичьи руки. Начисто
  отрицая свое внушающее ему мысль о его скорой смерти сознание, оно,
  громко споря с ним, ни на одно мгновение не прекращало убеждать слабо
  сопротивляющегося Бакиса:
  - И о чем ты только думаешь!? Разве можно даже допускать к себе мысль о
  своей скорой смерти, обладая таким сильным молодым телом!? С таким, как
  сейчас у тебя, здоровьем ты еще сможешь прожить без особых проблем
  долгие-долгие годы!
   Да, и разве можно было переубедить его в действительной возможности его
  скорой смерти!? Разве сможет понять оно, что можно просто так, не болея,
  взять и умереть!? И вообще стоит ли с ним спорить! Пока человек дышит,
  пока в нем бьется молодое сердце, а по его жилам бурлит и клокочет молодая
  пылкая кровь, он думает и мечтает только о предстоящей ему жизни, а не о
  смерти. Ибо даже сама мысль о смерти при так и пышущем здоровьем теле и
  сильном духе просто бессмысленна и противоестественна.
   Прощаясь со своей земной жизнью, человек уже начинает совсем по-
  другому, чем прежде, смотреть на окружающие его совсем еще недавно
  такие обычные и незначительные для него вещи или явления. Если раньше
  его рассеянное внимание почти никогда не задерживалось на них, то уже
  сейчас они приобретают для него совсем иное звучание и кажутся ему не
  такими уж обыденными, а даже, совсем наоборот, невероятно важными для
  живущего на земле человека и значительными. И в своих попытках
  добраться до самой их сути, чтобы обосновать их существование рядом с
  собою, он порою, совсем неожиданно для самого себя, заглядывает в такие
  глубины, которые уже давно ищут в своих заведомо бесполезных поисках
  абсолютно все продолжающие жить на земле люди. Но, к сожалению,
  умирающий не догадывается об этом и его уже больше не так уж и сильно
  волнует его случайное прозрение, за которое, если бы он сумел передать его
  продолжающим жить людям, его потомки были бы ему благодарны. Так как,
  это его случайное прозрение непременно помогло бы людям более правильно
  и лучше обустраивать свою земную жизнь.
   Так и Бакис всю последнюю в его жизни ночь, отбиваясь от мысли о своей
  скорой смерти, как от надоедливой мухи, с особым для себя
  удовлетворением ощущал внешние признаки самой его жизни, которые
  наглядно убеждали его, что он все еще продолжает жить. Что он, если,
  конечно же, захочет, может пошевелить правой рукою, а то и выпрямить или
  согнуть свою левую ногу. Подобные ощущения самой жизни, над которыми
  не только не надо, но и даже не следует задумываться живым людям, Бакису
  очень нравились, и он забавлялся ими, как ребенок. Жизнь в его здоровом
  сильном теле одерживала самую убедительную для него победу над
  неприятной ему мыслью о своей скорой смерти, и он, празднуя свою
  последнюю радость на земле, только тихо улыбался в темноте.
   В полночь возле кибитки, где он проводил свою последнюю ночь,
  послышались чьи-то шаги, потом заговорили тихие голоса, в одном из
  которых он узнал голос ханши.
  - Какие они все надоедливые, эти живые, - с неудовольствием подумал
  неприятно скривившийся Бакис, - даже последние часы в моей жизни они
  старательно отравляют своими на меня посягательствами. А я уже, кроме
  одного всемогущего неба, больше не должен принадлежать никому. Что еще
  могло понадобиться им от меня? Какими еще словами я могу упросить у них
  оставить меня в покое?
   Но живые даже и не думали прислушиваться к последним желаниям
  готовящегося к своей скорой смерти Бакиса. Прикрывающий вход в кибитку
  полог зашевелился, и в нее вошла в сопровождение одетого в длинный
  темный плащ человека Холида.
  - Ты не спишь. Бакис? - негромко окликнула она его.
   Неприятно поморщившийся Бакис, всем своим видом показывая ханской
  дочке, как ему не хочется ее видеть в последние перед своей смертью часы,
  отвернулся от нее в сторону. Но пришедшая его проведать Холида уже, по
  всей видимости, была готова к подобной встрече, а поэтому его показная
  грубость ее нисколько не обескуражила, она просто не обратила на нее
  никакого внимания.
  - Ты совершенно напрасно на меня обижаешься, Бакис, - с укором
  проговорила она ему, - я тебе не враг. Я пришла спасти тебя от неминуемой
  смерти.
   И до того нелепо прозвучали в ее устах эти слова, что Бакис, не
  сдержавшись, только многозначительно хмыкнул. Из рук уже немало
  досадившей ему в прошлом ханской дочки он не хотел принимать никакой
  подачки, пусть даже и такой дорогой, как его жизнь. Стоящую напротив него
  Холида, сбросив с пришедшего вместе с нею человека плащ, поднесла к его
  лицу светильник.
  - Посмотри на моего спутника, Бакис, - как ни в чем не бывала тихо
  проговорила она. - Разве вы не похожи друг на друга, как две капли воды.
   Заинтересовавшийся ее словами Бакис неторопливо, словно нехотя,
  обернулся и посмотрел на стоящего радом с ханшою человека.
  - Ну, и как, узнаешь в нем самого себя? - с тихим смешком поинтересовалась
  у него Холида.
   На продолжающего внимательно вглядываться в лицо спутника ханши
  Бакиса смотрело его же собственное лицо. Он и раньше уже что-то слышал о
  двойниках, но, сейчас, впервые столкнувшись лицом к лицу с одним из них,
  поражался его просто невероятным с ним сходством.
  - Ну, и что ты медлишь! - недовольно прикрикнула на него заторопившаяся
  Холида. - Набрось на себя его плащ и иди со мною! Во время завтрашней
  казни он будет казнен вместо тебя!
   Услышав об уже не ожидаемой им возможности спасти себе жизнь, Бакис
  просто ополоумел от мгновенно захлестнувшего его радостного ликования.
  Ему, уже смирившемуся со своей скорой смертью, совсем неожиданно
  засветила умирающая в человеке всегда последней звезда надежды. И все
  разрушающим на своем пути светом она, мгновенно испепелив всю
  выстроенную за это время Бакисом стену смиренного равнодушия в
  ожидании неизбежного в своей судьбе, разожгла в нем сильное желание, еще
  хотя бы немного пожить в этом неповторимо прекрасном земном мире.
  - Я не умру! Я буду продолжать жить! Я буду встречать восход красного
  солнышка не только завтра, а каждое последующее утро! Ну, и что из того,
  что мне придется поступиться некоторыми своими принципами! -
  закружилась, как очумелая, в его голове недостойная мысль. - Зато у меня
  будет возможность еще долгое время шевелить своими руками, ногами,
  головою и всем остальным своим телом столько раз, сколько я пожелаю!
  Жизнь того стоит!
   А с нею в унисон заныло и все его тело, которое уже больше не спорило с
  его сознанием, а от мгновенно переполнившего его радостного ликования
  только с укором кричало ему во весь голос:
  - Теперь-то ты убедилось в моей правоте! Вот, видишь, мне еще рано
  оставлять этот мир!
   Напряжение, с помощью которого он и создал для себя в предсмертные
  часы внутреннее успокоение, расслабилось, парализовав все его члены. А
  ему именно сейчас так сильно захотелось вскочить на ноги и, набросив на
  себя спасительный темный плащ, заслониться им от уже страшно пугающей
  его смерти. И он в этом овладевшем им яростном стремлении выжить
  несмотря ни на что, даже и не подумал о стоящем напротив него несчастном
  молодом рабе, который должен был пожертвовать собою ради того, чтобы он
  продолжал жить.
  - Не думай ни о чем и ни в чем не сомневайся ради спасения собственной
  жизни! - уже прямо надрывалась от крика впервые одержавшее в нем верх
  все, что только и есть в каждом живом человеке, низменное и трусливое. -
  Тебе нет никакого дела до других! Пусть умирают они, а ты должен
  продолжать радоваться жизни! Ведь, они, эти другие, уже, наверное, немало
  пожили на этом белом свете, а ты еще такой молодой и вся твоя жизнь у тебя
  еще впереди! Торопись спасти самого себя от неминуемой смерти!
   Он изо всех своих сил пытался сбросить с себя это удерживающее его на
  месте оцепенение и вскочить на ноги, но, к его немалому изумлению, он в
  это время не смог даже пошевелить рукой или ногою. И как бы он не
  напрягал свою волю - его же собственное тело ему не подчинялось. То есть,
  оно, так же, как и он, тоже все устремилось вперед, но какая-то не
  подвластная ни самому Бакису и ни его телу сила продолжала удерживать
  его на месте. И она спасла Бакиса. Спасла не его жизнь, а спасла и сохранила
  в нем достойного уважение человека, спасла его от самого себя. Ибо, если бы
  он, вскочив на ноги, ухватился за протянутый ему шибианкою темный плащ,
  то у него уже могло не оказаться сил, чтобы возвратиться к самому себе. Но,
  слава Творцу, что он каждому из нас дает в подобных случаях одно
  спасительное мгновение, в течение которого мы просто обязаны, чтобы и
  дальше ощущать самих себя людьми, одержать верх над всем, что только и
  есть внутри каждого из нас, низменным и малодушным. Бакис использовал
  это предоставленное ему Творцом спасительное мгновение, и с его помощью,
  овладев самим собою, загнал уже было торжествующее в нем свою победу
  низменное на самое дно своей чистой светлой души.
  - Опомнись, ты не можешь так поступать! - сразу же вскричала не желающая
  подталкивать его на недостойный высокого звания человека постыдный
  поступок совесть. - Настоящий мужчина никогда не будет трусливо
  прятаться от опасностей за спинами других ни в чем не повинных людей! Ты
  не должен принимать от ханской дочери такой подарок, который завтра
  загубит на месте казни вместо тебя невинного раба!
  - Нет, я в таком своем спасении не нуждаюсь, - решительно отказался от ее
  предложения Бакис, - я не смогу продолжать жить, если вместо меня будет
  казнен другой ни в чем не повинный человек. Поступив так, я уже больше не
  смогу посмотреть в глаза своим родителям и своей возлюбленной. А без них
  моя купленная такой ценою жизнь превратится в неволю. И я тогда буду
  завидовать жизни самого несчастного раба твоего отца.
  - И надо же уродиться таким неблагодарным! - зашипела на него
  разозлившаяся Холида. - Я делаю все от меня зависящее и иду на все ради
  него, а вместо слов благодарности выслушиваю от него одни только упреки
  да еще подозрения насчет какого-то моего личного интереса в его спасении!
  Перестань ломаться передо мною, Бакис, сейчас для тебя не самое
  подходящее время раздумывать о какой-то там глупой щепетильности!
  Сейчас время для нас, как говорится, на вес золота! Ведь, нам еще надо
  успеть отъехать до рассвета от аила, как можно дальше!
   А не понимающий ни слова из их словесной перепалки раб с блаженной
  ухмылкою то и дело потихоньку отпивал небольшими глоточками
  поднимающее ему настроение хмельное вино из бережно удерживаемого в
  руках кувшинчика, пока до того не упился, что уже еле держался на ногах.
   Недовольно скривившаяся Холида резким взмахом левой руки усадила его
  возле Бакиса. И, с помощью предусмотрительно захваченного ею с собою
  сонного зелья усыпив сопротивляющегося Бакиса, накинула на него темный
  плащ, а потом, подхватив под мышки, потащила из кибитки. Выйдя из нее,
  она бросила под ноги пропустившим ее к Бакису половцам горсть золотых
  монет, и поспешила к своему глинобитному домику, где ее уже дожидалась
  готовая отправиться по ее повелению куда угодно собственная кибитка.
   Подобравшие с земли золотые монеты половцы с недоумением посмотрели
  на уже прямо тащившую на себе внезапно обессилившего своего спутника
  Холиду. А когда в их обеспокоенные подобным не очень-то свойственным
  ханской дочке поведением головы закрались неясные подозрения, то сразу
  же бросились в кибитку проверять, а есть ли там еще осужденный на казнь
  Бакис. Но, увидев его сидящим на прежнем месте и понемножку
  отпивающим из принесенного ему, по всей видимости, самой ханской
  дочкою кувшина вино, с облегчением вздохнули.
  - Пусть он уже допивает это подаренное ему ханшою вино, - благоразумно
  проговорил один из сторожей. - Пьяным, он меньше всего будет думать о
  завтрашней казни, и, что самое для нас главное, ему уже будет не до побега, а
  все остальное нас не касается.
   Только успела Холида уложить опоенного сонным зельем Бакиса в своей
  кибитке, как предупрежденные заранее слуги тут же погнали впряженных в
  нее коней в сторону неблизкого морского побережья. И, не уставая, всю
  дорогу нахлестывали по их лоснящимся от выступающего пота ляжкам
  ременными плетками, пока те не дотащили ее до глинобитного домика в аиле
  кошевого Артыка. Еще было темно и не желающая, чтобы хоть кто-нибудь
  увидел похищенного ею Бакиса, Холида, оставив сопровождающих ее слуг в
  домике, подхватила его на руки и понесла в уже заранее подготовленную ею
  специально для него пещеру. Быстро пробежав по круто поднимающимся
  ступенькам в пещеру, она уложила продолжающего спать мертвым сном
  Бакиса на полати, и, присев на них возле него, стала дожидаться его
  пробуждения. Беспокоившие ее в последние дни заботы и волнение больше
  ее уже не тревожили. И она, потихонечку расслабившись, опустила свою
  усталую голову Бакису на грудь и даже не заметила, как уже давно
  подкарауливающий ее ночной сон овладел не оказывающим ему никакого
  сопротивления ее телом.
   Еще только-только приподнявшееся над местом своего восхода красное
  солнышко в одно мгновение осыпала радостно встречающую его появление
  степь своими теплыми золотистыми лучиками. Просыпающиеся еще задолго
  до его прихода в земной мир беспокойные птицы при виде осветившегося
  красного солнышка оживились. И, приветствуя наступления нового
  очередного дня звонким веселым щебетанием, торопились с окончанием
  своего утреннего моциона. Да, и пасущиеся на бескрайних степных
  просторах бесчисленные половецкие отары, стада и табуны тоже усердно
  пощипывали молодую сочную травку. Они, по опыту предыдущих дней
  хорошо для себя усвоив, что эти сейчас ласкающие им кожу теплые
  солнечные лучи очень скоро заставят их искать от них спасения в
  прохладных тенистых местах, торопливо наполняли свои ненасытные
  утробы. В общем, радостно загомонившая всевозможными голосами в это
  прекрасное солнечное утро степь кипела неукротимой и ничем непобедимой
  жизнью и ничто в ней не предвещало, возможно, скорую беду, а тем более
  смерть. Эта всегда сопутствующая и ступающая нога в ногу с земной жизнью
  костлявая злодейка вообще казалась сегодняшним утром просто
  противоестественной. Смерть никак не вписывалась в начинающуюся
  просыпаться от ночной дремоты по всей степи жизнь. Да, и у кого только
  могла возникнуть в это утро мысль о смерти в то время, когда кругом
  нетерпеливо шелестело, мычало, блеяло и ржало живое, когда все вокруг с
  жадностью добывало себе наполняющее его животворными силами,
  бодростью и весельем пропитание. В такое утро даже согнувшиеся от
  непосильного груза прожитой ими жизни дряхлые старики не стали бы
  умирать, а обязательно дождались бы прихода дневной жары. Ибо все
  окружающее их в сегодняшнее утро старательно внушало им одну только
  вечную жизнь, и полностью отрицала совершенно не вписывающуюся в
  красоту благоухающего земного мира смерть. Всемогущая на земле природа
  в прекрасное солнечное сегодняшнее утро изо всех сил сопротивлялась даже
  малейшим поползновением всегда пытающейся хотя бы немного
  утихомирить живым свою ненасытную кровожадность смерти. Она в такое
  время, когда для всего живого на земле было в изобилии влаги и теплого
  солнышка, когда кругом было столько возможностей утолить свою жажду и
  голод, не только не могла, но и просто не хотела подпускать к жизни
  уродливую костлявую смерть. Природа изо всех своих сил отчаянно
  сопротивлялась извечным устремлением уродливой смерти, наперекор всему,
  к сотворенной Творцом на земле жизни, а, вот, люди....
   С самого раннего утра потянулись в направлении ханского аила вереницы
  половцев, которые не могли позволить себе опоздать и не увидеть
  собственными глазами, как ханский палач отрубит голову осужденному на
  смерть человеку. Как бы это было не нелепо, но всегда страшная и сильно
  пугающая любого человека смерть в одно и тоже время с не меньшею силою
  притягивает к себе внимание смертных людей. Она почему-то не отталкивает
  людей от себя, а как бы их всех, завораживая, заставляет пришедших на
  казнь людей с охватывающим все их естество трепетным ужасом пристально
  всматриваться во все свои проявления на всего несколько мгновений назад
  еще живом человеческом теле. И как бы это не казалось порою
  парадоксальным, но казни на земле всегда были и, по всей видимости, будут
  и впредь не столь устрашающими, как самыми излюбленными людьми
  зрелищами. Собирались отправиться на казнь своего сына и Филократ с
  Марией, но кошевой Артык удержал их дома.
  - Своему сыну вы уже ничем помочь не сможете, - рассудительно проговорил
  он в ответ на их скорбные взгляды, - а, вот, самим себе навредить можете. И
  если вам безразлична ваша дальнейшая судьба, то подумайте хотя бы о своих
  остальных детях. Им еще, ох, как понадобиться ваше родительское внимание
  и забота.
   В назначенное время к спешно отремонтированному перед казнею помосту
  подошли три половца с длинными трубами, и их сиплый рев наполнил всю
  прилегающую к ханскому аилу степь, поторапливая опаздывающих.
  Окружившая помост толпа степняков сжалась плотнее, и устремила свои
  нетерпеливые взгляды к кибитке с приговоренным на смерть человеком.
  - Говорят, он покушался на ханскую дочку? - прошамкала сгорбленная
  беззубая половчанка.
  - И не только на нее, - со злостью буркнул ей в ответ пожилой половец, - этот
  презренный еще до смерти избил ее служанку.
  - Совсем уже распустились эти инородцы! - с возмущением выкрикнул
  стоящий неподалеку молодой половец. - Пользуясь нашим хорошим к ним
  отношением, они уже не стали бояться даже самого хана. Не пришла ли пора
  им познакомится с нашим половецким кнутом, а то и с нашей острой
  сабелькою?
  - А ты не бойся, - насмешливо бросил ему более пожилой, - наш хан не
  робкого десятка. Кто-кто, а он-то сумеет заставить их уважать своих хозяев.
   Сотня половецких воинов во главе с есаулом быстро прорубила себе в
  толпе дорогу к помосту. И из кибитки вывели еще ночью посаженного в нее
  вместо Бакиса ни в чем не повинного раба.
   Только что опохмелившийся остатками вина в кувшине глухонемой раб
  окинул бессмысленным ничего не выражающим взглядом загудевшую
  вокруг помоста толпу и со смущенною улыбкою направился в сторону
  поджидающего его с оголенною саблею в руках палачу.
  - Вот, тебе и инородец! - послышались из толпы с некоторою долею
  восхищения, осуждающие ничего не понимающего раба, что здесь
  происходит, возгласы. - На казнь, как на свою собственную свадьбу идет!
  - А, может, он от страха умом тронулся? - предположили другие, не желая
  признавать за инородцами хоть какого-нибудь мужества.
  - И, правда, - поспешно соглашались с ними третьи, - подобной невинною
  улыбкою могут улыбаться только одни праведники или сумасшедшие.
   Молчаливые воины провели ничего не понимающего раба на помост и
  поставили его перед толпою, а выступивший вперед есаул сразу же начал
  выкрикивать внимательно слушающей его толпе ханскую волю. Согласно его
  объявлению приговоренный осуждался ханом не только на смерть, но и его
  тело после казни должно было быть выброшено в степь на растерзание
  диким зверям. Выставленный для всеобщего обозрения раб забеспокоился.
  Ему нелегко было понять, почему на него сегодня так внимательно смотрит
  такое множество людей, в то время, как еще только вчера, на его никто из
  них не обращал внимания. А, забеспокоившись, он, не зная, как ему сказать о
  своем беспокойстве окружающим его людям, с недоумением оглядываясь на
  охраняющих его половцев, смущенно затопал ногами. Но те, сохраняя на
  своих лицах непроницаемо каменные выражения, лишь еще сильнее
  ухватили его под мышки.
   После окончания объявления есаулом ханской воли, к осужденному
  подошел с обнаженной саблею в руке палач и протянул свою толстую
  лохматую руку к его волосам. Раб, подумав, что он хочет ему что-то
  объяснить, взглянул на него и что-то невнятно промычал. Но тот, не слушая
  его, пригнул его голову к лежащей на помосте плахе и, взмахнув своей
  кривой саблею, отрубил рабу голову.
   Казнь свершилась. И палач, потряхивая перед возбужденной толпою
  окровавленной головою ни в чем не повинного раба, только снисходительно
  скалился, показывая восхищающимся его лихим, по их мнению, ударом
  саблею половцам, свои желтые редкие зубы. Вполне удовлетворенная
  увиденным зрелищем толпа начала расходиться, а воины, засунув бренные
  останки казненного в кожаный мешок, увезли их выбрасывать в степь.
   Очнувшийся Бакис с трудом приподнял свои отяжелевшие после долгого
  сна непослушные веки.
  - Где это я? - еле слышно прошептал он, с недоумением уставившись ничего
  не видящими глазами в окружающую его кромешную тьму. Ему уже больше
  спать не хотелось, но во всем своем теле он ощущал такую непонятно откуда
  у него взявшуюся усталость, что из-за охватившей его при этом лени ему не
  хотелось даже пошевелиться. - Ну, вот, - горько усмехнулся он сам себе, -
  решил до начала казни не закрывать свои глаза, а сам даже и не заметил, как
  уснул. Сколько же еще мне осталось жить на этом белом свете?
   Не без труда пересиливший свое нежелание ничего делать Бакис для начала
  поднял свою руку, и та, недолго продержавшись в приподнятом положении,
  свалилась на спящего человека.
  - Кто ты!? - окликнул его всполошившийся Бакис. - И зачем тебе
  понадобилось беспокоить меня в предсмертные часы?
   Проснувшийся человек приподнял голову с груди Бакиса и, ничего ему не
  отвечая, отошел в сторону.
  - Почему ты молчишь!? - уже намного громче выкрикнул рассердившийся
  Бакис. - Что тебе от меня нужно....
   И как раз в это время ярко вспыхнул зажженный незнакомцем светильник
  осветил ошарашенному Бакису приветливо ему улыбнувшееся лицо ханской
  дочки.
  - Это я, Бакис, - прозвенел по всей пещере звонким колокольчиком ее
  нежный голосочек. - И чего это ты так раскричался? Неужели это я, слабая
  женщина, смогла так сильно тебя напугать?
   Пристыженный ею Бакис смутился. Уж кого-кого, а, вот, увидеть спящую в
  кибитке осужденного на смерть ханскую дочь он не ожидал.
  - Кибитка! - вскрикнул про себя, наконец-то, вспомнивший, где он должен
  был в это время находиться, Бакис. - Но где же она!? И откуда взялись эти
  полати!? - с недоумением осмотревшийся вокруг себя Бакис к еще большему
  своему изумлению увидел осветившийся светильником кусок каменной
  стены. - И откуда только могли взяться в ханском аиле эти каменные стены? -
  задавался неразрешимыми для себя вопросами недоумевающий Бакис. - Нет,
  уж такого просто не может быть! Эта пещера может быть где угодно, но
  только не в ханском аиле! Единственным объяснением того, что я в ней
  сейчас нахожусь, может быть, только одно: казнь состоялась, и я попал в
  страну своих предков. Но как же тогда попала сюда вместе со мною ханская
  дочь? Ее-то, как мне помнится, никто не собирался казнить.
   Так и не найдя ответов на обеспокоившие его вопросы, Бакис подумал, что
  ему будет лучше спросить об этом у самой ханши:
  - Не сможет ли моя госпожа объяснить мне, где это мы сейчас находимся?
  - А ты уже, наверное, подумал, что попал в страну предков? - посмеялась над
  его недоумением Холида.
   Нахмурившийся Бакис не поддержал ее шутки. Как бы там ни было, а
  повода для веселья у него не было.
  - Я очень виновата перед тобою, Бакис, - в том же духе продолжила Холида, -
  что не позволила тебе сегодня умереть от руки палача. Я решила наперекор
  твоей воли спасти тебя. В противном случае ты уже и на самом деле
  находился бы в стране предков.
  - А вместо меня казнили другого человека! - ужаснулся в ответ на ее слова
  Бакис.
  - Тебя, Бакис, смерть казненного вместо тебя раба не должна беспокоить, -
  пренебрежительно бросила ему в ответ Холида, - ты должен знать, что этот
  несчастный раб был глухонемым от рождения. Он и до встречи с тобою не
  видел в своей жизни ничего хорошего, а впереди его ожидала еще худшая
  наполненная страданиями и лишениями жизнь. Послав его на казнь вместо
  тебя, я только избавила его от мучений, на которые его обрекла жизнь. И ему
  сейчас на небесах обеспечена вполне им заслуженная своими земными
  страданиями привольная счастливая жизнь. Тебе бы, Бакис, радоваться за
  него надо, а не горевать о его безвременной смерти.
   Но и известие о земных страданиях казненного вместо него раба не
  помогло хотя бы немного успокоится Бакису. Он даже и не пытался
  оправдывать самого себя тем, что был неволен в принятии подобного
  решения, что он наотрез отказывался, что он не хотел, чтобы этот
  несчастный раб был казнен вместо него. Что в его смерти виновата только
  одна ханша, которая обманом увезла его из кибитки осужденного, оставив в
  ней вместо него несчастного раба. Нет, и нет! Подобные соображения для
  таких мужественных, как Бакис, кристально честных не только перед собою,
  но и перед другими, людей не могут считаться оправданиями их вольных или
  невольных проступков. Они не помогут ему загладить свою невольную вину
  перед отдавшим свою жизнь вместо него рабом, не заставят забыть его, что
  он продолжает жить на этом белом свете только потому, что вместо него был
  казнен другой, еще более несчастный в земной жизни человек. Да, и разве
  его бессмысленная смерть облегчила судьбу спасшегося Бакиса? Разве Бакис
  свободен в своем выборе, как, а главное с кем, ему прожить свою
  дальнейшую жизнь? Разве отпустит его вероломная ханская дочь к его
  родителям, к его Марийке? Нет, и еще раз нет! Шибианка Холида специально
  все так подстроила, чтобы у него уже не было больше путей для отступления,
  чтобы его прекрасное сильное мужское тело принадлежала только ей одной и
  никому больше. И она потратила столько своего времени и средств, конечно
  же, вовсе не для того, чтобы передать его в руки ненавистной ей Марийки. И,
  все это прекрасно для себя осознавая, Бакис знал, что ему, как казненному, на
  родное морское побережье путь заказан, что ему уже больше никогда не
  встретиться не только со своей возлюбленной, но и даже с близкими и
  родными людьми. Что ему уже придется не только повсюду следовать за
  своенравной ханской дочкою, но и быть при ней чем-то вроде забавной
  игрушки. А раз он больше не сможет жить, как ему хочется, если он своей
  дальнейшей жизнью обязан смерти казненного вместо него ни в чем не
  повинного человека, то стоит ли ему сейчас думать о собственном
  благополучии? И стоит ли ему продолжать держаться за свою уже
  потерявшую для него всякий смысл и значение жизнь? Вопросы и
  вопросы.... И как же порою нелегко на них ответить попавшему в подобную
  передрягу человеку? Да, и от кого же ему в этом случае следует ожидать
  поддержки? И кто только сможет подсказать ему, как правильно поступить,
  чем ему следует пожертвовать, и от чего ему нужно отказаться? Ох, и не
  легкое это дело быть советчиком человеку, в одночасье потерявшему не
  только какие-то там материальные блага, а утратившему все то, чем он
  только и дорожил в своей жизни. Человеку в одночасье лишившемуся своей
  веры, а главное надежды на то, что его дальнейшая жизнь будет непременно
  честною и вполне добропорядочною. Однако, как бы там ни было, но на
  самые главные для себя вопросы человек всегда должен отвечать сам. И
  Бакис знал на них ответы. Но как трудно живому человеку осознать для себя,
  что все те, кому он еще совсем недавно был дорог и близок, кому доверял, и
  в ком он так сильно сейчас нуждается, считают его казненным. И что у него
  уже никогда больше не будет возможности убедить их в том, что он живой.
  - Так что же меня ожидает? - глухо пробормотал в ответ своим нелегким
  думам Бакис.
  - Красивая, всем обеспеченная жизнь, - с охотою подсказала ему
  подумавшая, что он, наконец-то, сдался, сломался под давлением, загнавшим
  его в угол обстоятельствам, Холида. - Начиная с сегодняшнего дня, ты,
  Бакис, будешь вкусно питаться, одеваться в дорогую роскошную одежду,
  тебя будут окружать красивые вещи, а все беды и несчастия исчезнут из
  твоей жизни навсегда.
  - Такая жизнь человеку даром не дается, - проговорил после недолгого
  раздумья Бакис. - И что же ты, госпожа, потребуешь от меня взамен за такую
  красивую жизнь? Чем я отслужу тебе за хлеб и за соль?
  - Успокойся, Бакис, именно тебе во имя такой красивой жизни надрываться и
  горбатиться на непосильной работе не придется, - поторопилась успокоить
  его Холида. - Тебе придется лишь безропотно следовать за мною, да
  исполнять все мои пожелания, которые, в чем я абсолютно уверена, тебе в
  тягость не будут.
  - Нет, госпожа, я никогда не соглашусь на унижающую мое человеческое
  достоинство жизнь, - мрачно проговорил ей Бакис. - Я никогда не смогу
  забыть и изменить своей любви.
  - К твоей любви у тебя, Бакис, больше дороги нет! Неужели ты так глуп, чтоб
  не понять для себя этой простой истины! - с возмущением выкрикнула
  Холида. - Да, и вообще, Бакис, у тебя из этой пещеры другой дороги нет, и не
  будет! А сейчас я тебя оставляю, надеюсь, что ты здесь в одиночестве все
  хорошо обдумаешь и примешь для себя правильное решение.
   Обозленная его несговорчивостью Холида, выбежав из пещеры, закрыла за
  собою дверь и легко, как пушинку, задвинула многопудовый валун на место.
  В спешке она прищемила плотно прижавшимся к гранитной стене валуном
  пальцы на правой руке.
  - Ой, что же это со мною! - вскрикнула впервые ощутившая пронзившую ее
  резкую боль Холида, а из ее уже давно готовых расплакаться глаз тут же
  покатили по щекам горькие соленые слезинки.
   Пристыженная бесом нечисть покинула полянку. А все еще опасающийся
  привлечь к себе их внимание Кулдан продолжал лежать на земле молча и
  даже не пытался пошевелиться. Он, после того, как от охватившего его
  смертного ужаса потерял сознание, очнулся как раз в то время, когда
  наклонившийся к нему вампир еще только намеревался вонзать в его шею
  свои кровососущие клыки. Но он не позволил позорящему его страху снова
  овладеть им. А, совсем наоборот, он, собрав в кулак все свое мужество,
  бесстрашно смотрел в нарочито медленно приближающееся к нему ужасное
  лицо вампира и, не желая так просто отдавать ему свою жизнь, готовился к
  своей последней в жизни схватке. Но опередивший его не менее ужасный
  оклик приземлившегося беса в одно мгновение снова обездвижил на этот раз
  уже просто оцепеневшее от охватившего его ужаса тело. Сквозь неплотно
  прикрытые веки он видел, как стушевалась от гневного оклика беса
  заполонившие полянку нечистые. И как протянувший в его сторону лапу бес,
  указывая своим подручным на одетое на его пальце кольцо ханши, почему-то
  назвал ее своей подругою.
  - Но что же это было со мною на самом-то деле? - неустанно вопрошал сам
  себя упорно не желающий верить своим глазам Кулдан. - Весь этот ужас мне,
  по всей вероятности, померещился от усталости. И сейчас хочешь, не
  хочешь, а придется мне хотя бы несколько дней передохнуть от этой долгой
  нескончаемой скачки. Иначе, я просто сойду с ума.
   И он, старательно отгоняя от себя только что пережитый им ужас, внушал
  себе, что все эти страсти ему только померещились, что подобного в
  окружающей его жизни просто не может быть, что все это только плод его
  воспалившегося от смертельной усталости воображения. Но упорно не
  слушающая его возражений память все время напоминала ему ужасную лапу
  указывающего на колечко ханши беса.
  - Колечко! - вскрикнул схватившийся за голову Кулдан. - Эти показавшиеся
  мне демоны каким-то образом умудрились унести с собою колечко моей
  ханши!
   Обеспокоенный, что он без опознавательного кольца не сможет
  договориться с волшебником об изготовлении для смертельно заболевшей
  ханши зелья, Кулдан вскочил на ноги и, посмотрев на свою руку, вздохнул с
  облегчением. Кольцо ханши, как и раньше, поблескивала на его пальце, играя
  драгоценным камнем при ярком свете разгоревшегося костра.
  - Вот, глупый, - ласково обругал он сам себя, - и куда только могло бы
  подеваться колечко ханши, если все эти страсти мне только померещились.
   Послышалось ржанье подгоняемых оборотнем к полянке его коней. Кулдан
  сходил за ними и, привязав их к тем же самым деревьям, начал собирать
  выпущенные им из лука во время недавнего видения стрелы. Подбросив чем-
  то встревоженным своим коням еще по охапке молодой сочной травки, он
  снова прилег на свою жесткую постилку, но до самого рассвета так и
  проворочался на ней без сна. А когда уже вместе с утренней зорькою через
  его возбужденное ночными видениями сознания все же удалось пробраться
  какому-то беспокойному сну, то перед ним тут же поплыли совершенно
  непонятные, а главное не очень-то ему приятные сновидения. Ибо он все это
  время видел свою возлюбленную и повелительницу в виде какого-то страшно
  уродливого чудовища. Видел размахивающего лошадиным хвостом и гривою
  пляшущего при приготовлении необходимого для излечения ханши снадобья
  волшебника. А в самом конце своего утреннего сна он увидел, как казнили
  по ханскому повелению его заклятого врага и соперника. Но странное дело,
  когда палач отрубил осужденному на смерть Бакису голову, то внимательно
  всмотревшемуся в нее Кулдану почему-то показалось, что это голова не его
  соперника, а какого-то очень похожего на него другого человека.
  - И надо же, чтобы мне приснилась не только подобная ерунда, но и самая
  настоящая гадость, - недовольно буркнул себе под нос с омерзением
  сплюнувший Кулдан и, быстро собравшись, вскочил на одного из своих
  коней. Торопясь, как можно скорее оставить позади себя эти так сильно
  удручающие его места, он на этот раз, не заезжая во встречающиеся ему на
  пути деревни, гнал своих быстрых неутомимых коней все вперед и вперед, с
  удовольствием подставляя свое заспанное лицо свежему утреннему ветерку.
  И как бы он не старался забыть о своих ночных кошмарах, в его голову
  постоянно лезли всякие совершенно не нужные ему мысли и вопросы, на
  которые он не только не собирался отвечать, но и даже думать о них ему не
  хотелось.
  - Почему бес называл его ханшу своей подругою? И почему она, такая
  изящная и красивая, снилась ему сегодня уродливым чудовищем? - эти и
  другие подобные вопросы не давали ему покоя.
   А он, не уставая, в тщетной надежде обогнать свои недостойные мысли и
  тревожащие его догадки все гнал и гнал своих коней. Ему очень хотелось
  оставить их так далеко позади себя, чтобы они больше уже не могли
  воздействовать на его больное воображение, чтобы они уже больше не
  пытались сводить его с ума. Доскакав до гор, он ни на одно мгновение не
  поколебавшись перед трудной и опасной дорогой начал пробираться по
  крутым горным подъемам и спускам к расположившейся где-то в горах
  пещере знаменитого волшебника. Мужество и отвага помогли ему
  преодолеть невероятно трудный и опасный путь, и к исходу вторых суток он,
  наконец-то, выполз на небольшую площадку перед логовом колдуна.
   А все это время наблюдающий за ним через зеркальную поверхность
  волшебного чана колдун, нетерпеливым взмахом руки, убрав с поверхности
  золотистой жидкости изображение тяжело дышащего на площадке отважного
  юноши, прикрыл чан плотною материей. Путь, по которому добирался в
  течение двух суток Кулдан до его пещеры, был, конечно же, не рассчитан на
  силы простого смертного человека. Поэтому беспокоившийся, как бы
  очередная досадная случайность не погубила все его планы, колдун поручил
  одному из горных демонов на всякий случай подстраховать пустившегося в
  очень опасное путешествие молодого степняка, чтобы ни в коем случае не
  допустить его случайной смерти. И тот, пока Кулдан успешно справлялся с
  возникающими у него трудностями сам, всегда находился поблизости от
  него, чтобы быть готовым в любое время спасти ему жизнь. То, что демону
  ни разу не пришлось выручать попавшего в трудное положение Кулдана, не
  только высоко ставило молодого степняка в глазах многоопытного в этом
  деле колдуна, но и вызывало в нем неподдельное восхищение его мужеством
  и отвагою. И поэтому сейчас, когда выполнивший его поручение демон
  умчался по своим делам, колдун, не желая конфузить юного героя, терпеливо
  дожидался, когда Кулдан хотя бы немного придет в себя.
   Вездесущий сатана, а это именно он скрывался под личиной колдуна или в
  роли знаменитого волшебника, был постоянно в курсе всех дел задуманного
  им мерзкого дела. И сейчас воспользовавшись небольшой паузою, он
  вспоминал некоторые недавние события, из которых, несмотря на отдельные
  сильно встревожившие его моменты, он все-таки вышел победителем. Ему
  припоминалось его первоначальное раздражение и злость на этого
  приехавшего свататься к Холиде византийца, который мог полностью
  перечеркнуть все его связанные с этою шибианкою планы. Встревоженный
  сатана больше года крутился возле этого осмелившегося угрожать его
  замыслам купца, как белка в колесе, не позволяя тому, оторвавшись от дел,
  выехать в ханский аил в самое неподходящее для него время. Но уже сейчас,
  когда Холида успешно справилась со всеми возлагаемыми на нее надеждами
  сатаны, и ее скорое замужество уже ничего не могло изменить, удачное к ней
  сватовство византийца сатану больше не волновало. Сатану сейчас больше
  всего тревожило и волновало появившееся ощущение у выбранной им
  орудием мести ненавистному Творцу Холиды боли.
  - Как бы шибианка не опомнилась и не прекратила свои домогательства к
  этому так сильно ей понравившемуся мальчишке рыбаку, - глухо
  пробормотал тогда наблюдающий за ней встревоженный сатана. И заторопил
  события, стараясь делать все так, чтобы у исполнителей главных ролей его
  грандиозного спектакля было как можно меньше времени для раздумий.
   А тут еще и его слишком старательные слуги тоже чуть ли не загубили все
  его планы. На своих слуг сатана может воздействовать и на расстоянии. Но
  разве будут прислушиваться нечистые к своему внутреннему голосу в самый
  разгар так долго ими подготавливаемой охоты на смертных людей, когда они
  только что приступили к самому волнующему в своей нелегкой и
  хлопотливой нечистой работе! О, и как же пожалел тогда сатана, что с самого
  начала охоты он лично сам не вылетел на место ее проведения и не
  остановил разохотившихся своих слуг! Но уже было слишком поздно. И он
  только злобно скрежетал зубами от бессилия хоть что-нибудь предпринять, с
  горечью наблюдая, как по совершенно нелепой глупой случайности рушатся
  все его самые, по его мнению, грандиозные замыслы. А когда в его чане
  появилось изображение стремительно несшегося на место нечистой охоты
  беса, он все свое воздействие на подвластную ему нечисть перенес только на
  него одного. Еще не втянувшийся в азарт охоты бес пока еще мог
  воспринимать его волю.
  - Немедленно останови их! - кричала все внутри с ужасом наблюдающего за
  приготовлениями вампира сатаны. И бес его не подвел.
  - Остановись! - услышал вздохнувший с облегчением сатана его голос, и
  устало опустился на спинку кресла. Он еще некоторое время продолжал
  внушать ему свою волю, с облегчением прислушиваясь к его распоряжениям,
  а потом, вспомнив о понравившейся ему пляске смерти привидения, залился
  громким ужасающим все живое на земле раскатистым хохотом. И,
  действительно, кто бы еще на месте сатаны смог бы удержаться от смеха,
  вспоминая об лихо отплясывающем на лесной полянке скелете. Для давно
  уже привыкшего к подобным зрелищам сатаны, в отличие от суеверных
  смертных людей, этот танец смерти и на самом деле должен был выглядеть
  очень смешным и забавным.
  - А, ведь, это привидение оказало мне тогда неоценимую услугу, - только
  сейчас сообразил сатана, - если бы не этот его затянувшийся танец смерти, я
  мог бы и не успеть внушить бесу свою волю. Надо бы его за это
  отблагодарить, а, впрочем, и все остальные мои слуги тогда, показав себя с
  лучшей стороны, вполне заслужили мою к ним благодарность.
   Уж кто-кто, а сатана всегда прекрасно понимает верных ему слуг. Он,
  глубоко осознавая для себя всю их черную зачастую неблагодарную работу,
  никогда не забывает отметить и достойно наградить особо отличившихся.
  - Потерпите еще немного, мои верные слуги! - воскликнул в порыве иногда
  охватывающей его жалости к ним и к самому себе сатана. - Придет время,
  когда всем вам уже не надо будет прятаться по глухим и злачным местам! И
  тогда вы, мои верные слуги, переселившись в души склонившихся к
  сотрудничеству с вами смертных людей, будете править миром! И только
  тогда, когда вы, мои верные слуги, подчините своему влиянию весь мир,
  воцариться по всему белому свету так долго ожидаемая нами незабываемая и
  так сильно нас всех волнующая вечная ночь шабаша! В течение этой ночи мы
  не только до основания разрушим восхваляющие доброту и справедливость
  храмы, но и возведем вместо них на трон наше излюбленное коварство и,
  конечно же, зло! Настанет время, когда вы все из вечно гонимых и
  проклинаемых превратитесь в самых достойных и почитаемых своими
  многочисленными поклонниками среди смертных людей на земле! А оно
  обязательно наступит, потому что только тогда я намереваюсь достойно
  отблагодарить всех вас за все перенесенные вами в течение многих столетий
  верной мне службы тяготы и лишения.
   Подождав, пока вконец измученный долгою дорогою Кулдан хотя бы
  немного не придет в себя, колдун вышел к нему на площадку.
  - Живет ли здесь тот знаменитый волшебник, к которому я прибыл по
  поручению своей госпожи? - учтиво поинтересовался у него успевший
  привести себя в порядок Кулдан.
  - От какой госпожи? - переспросил его прикинувшийся неосведомленным
  колдун. - Ко мне многие обращаются за помощью.
  - Моя госпожа сказала, что волшебник узнает ее, вот, по этому кольцу, -
  проговорил смутившийся Кулдан и, сняв со своего пальца кольцо, передал
  его колдуну.
   Внимательно его осмотревший колдун удовлетворенно крякнул и, передав
  его Кулдану, тихо проговорил:
  - Мне знакомо это колечко и я догадываюсь в каком именно снадобье
  нуждается сейчас его хозяйка, но твоя госпожа должна знать, что мои услуги
  дорого стоят.
   Спохватившийся Кулдан вытащил из потайного кармана переданные ему
  ханшою драгоценности и протянул их колдуну. Взявший их в свои руки
  колдун еще долго осматривал драгоценные украшения, подставляя
  вделанные в золотые оправы редкостные камни солнечному свету, пока, по
  всей видимости, оставшись вполне удовлетворенным ими, не посторонился,
  пропуская не отводящего от него беспокойного взгляда молодого половца в
  пещеру. Указав кивком головы остановившемуся в середине приемной
  оробевшему юноше на стоящий возле столика табурет, больше уже не
  проронивший ни одного слова колдун скрылся в своей кладовой. Осторожно
  опустившись на самый краешек табурета, Кулдан окинул взглядом довольно
  необычное жилище волшебника.
  - Ты считаешь, что это пещера меня не достойна? - услышал он возле себя
  голос неслышно подкравшегося к нему колдуна.
  - Еще больше смутившийся Кулдан обернулся и еле удержался от
  испуганного возгласа. Одетый в свой колдовской наряд с разрисованными по
  всему телу черными полосами знаменитый волшебник был, как две капли
  воды, похож на приснившегося ему колдуна.
  - О небо! - воскликнул про себя ужаснувшийся Кулдан. - Если в ту ночь мой
  сон был вещим, то не означает ли это, что и моя ханша тоже должна
  выглядеть на самом-то деле такой же уродиной, как и приснившееся мне
  тогда чудовище!
   От неожиданности увидеть такое невероятное сходство волшебника с
  приснившимся ему колдуном Кулдан, не сумев скрыть охвативший его при
  этом ужас, неприятно вздрогнув, отпрянул от снисходительно
  улыбнувшегося ему волшебника. Однако он все же сумел подавить в себе
  страх, и сейчас стоял перед волшебником, виновато потупив глаза, больше
  собственной смерти опасаясь, что тот, осерчав, прогонит его без снадобья
  для больной ханши. Но не знающего истинной причины страха Кулдана его
  испуг колдуна только позабавил, и он властным взмахом руки поманил его за
  собою. Не смеющий отказываться Кулдан переступил вслед за идущим
  впереди колдуном порог его кабинета и только тихо ахнул при виде того, что
  он в нем увидел.
  - По всему видно, что этот волшебник много знает и много умеет, - с
  уважением подумал он о колдуне, - недаром слава о нем докатилась до нашей
  степи и сама ханша послала меня к нему.
   А не обращающий на него никакого внимания колдун принял позу
  приподнявшегося на двух задних лапах животного и забегал по своему
  кабинету, как угорелый. Время, от времени делая кратковременные
  остановки, он, то ли подзывая к себе или, наоборот, отгоняя от себя кого-то
  невидимого для Кулдана, забавно махал привязанными к кистям рук
  львиными лапами. Закружившись в бешеном ритме ужасного танца, он также
  неожиданно для не сводящего с него глаз Кулдана замирал в углах кабинета
  и, приставив львиную лапу к прикрепленному к нему волчьему уху, к чему-
  то или к кому-то внимательно прислушивался. И так продолжалось до тех
  пор, пока он, совсем не обессилив, не упал на могильную плиту. Прижав к
  ней свое левое волчье ухо и положив львиную лапу на правое ухо, он еще
  долго лежал на плите неподвижно. Заставляя тем самым уже видевшего все
  его пляски во сне Кулдана теряться в догадках: злые или добрые силы
  шепчут сейчас внимательно слушающему их волшебнику о необходимом для
  полного выздоровления его ханши снадобье. Пораженный всем
  происходящим Кулдан только молча удивлялся, как же ему могло
  присниться раньше все то, что сейчас происходило прямо на его глазах.
  Лежащий на плите колдун пошевелил рукою, потом ногой, головою и,
  приподнявшись на руках, вскочил с плиты.
  - Больна, ох, как тяжело больна твоя госпожа, молодец. Но она все это время
  мучилась и страдала вовсе не от якобы зародившихся внутри нее болезней, -
  слабым сиплым голосом прошептал колдун посмотревшему на него
  вопросительным взглядом Кулдану. - Ее душою завладели подтачивающие
  жизненные силы злые духи. И с ними, молодец, кроме меня одного, уже
  больше никто не сможет справиться на всем белом свете. Я дам тебе
  необходимое для твоей госпожи снадобье, но ты должен знать, что не оно
  избавит ее от овладевших ею злых духов. Применив его на себе, она только
  даст мне знать, что готова воспринимать изгоняющее этих духов из живых
  существ мое волшебство. А я, как только почувствую ее готовность, сразу же
  начну бороться с терзающими ее душу злыми духами и, по истечению
  положенного времени, выгоню их из нее в темную сторону света, откуда они
  и появились. Но это мое волшебство, молодец, очень дорого стоит, а поэтому
  я, только из одного опасения за ее жизнь, возьму это жемчужное ожерелье
  вместе с браслетом как задаток к той настоящей оплате моих услуг, которую
  должна будет оплатить твоя госпожа после своего исцеления. Сможешь ли
  ты, молодец, подтвердить обязательства своей госпожи полностью
  расплатиться со мною?
  - И о чем только говорит этот волшебник!? - удивился про себя
  обеспокоенный состоянием своей ханши Кулдан. - Разве могут стоить все
  богатства мира хотя бы одной морщинки на лице моей возлюбленной и
  повелительницы.
   И он, заверив колдуна, что тот обязательно получит за свои труды
  достойное его волшебства вознаграждение, принялся его умолять
  немедленно приступить к изготовлению нужного снадобья.
  - Раз моя госпожа так тяжело больна, то я уже просто обязан как можно
  скорее доставить его к ней, - объяснил он причину своей спешки
  внимательно посмотревшему на него колдуну.
  - Этот бедняга уже окончательно запутался в сетях своей несчастной любви, -
  подумал мрачно ухмыльнувшийся колдун, - получив совершенно не нужное
  его госпоже снадобье, он, не жалея себя и своих коней, будет стараться как
  можно быстрее доставить его своей ветреной красавице. И до чего же слепы
  и доверчивы все эти влюбленные!
   Однако внешне на сумрачном лице колдуна не промелькнула даже тени
  насмешки над влюбленным Кулданом. А, совсем наоборот, он сразу же
  приступил к изготовлению снадобья, которое, к слову сказать, у него уже
  было почти готовым. Колдун только бросил в него несколько щепоток дурно
  пахнувших трав и, еще добавив небольшое количество какого-то порошка,
  принялся тщательно толочь и размешивать всю эту смесь в ступке. А потом
  бросил горсть уже совсем другого порошка в кувшин с водою, отчего та тут
  же с возмущением сильно забурлила, выбросив из кувшина целое облако
  густого едкого дыма. И мрачно при этом ухмыльнувшийся колдун,
  дождавшись, пока бурлящая вода не успокоится, отлил в полученную смесь
  немного воды и снова все тщательно размешал.
  - Вот, молодец, нужное твоей госпоже снадобье уже почти и готово, -
  пробормотал наполняющий полученной смесью небольшой флакончик
  колдун, - мне еще осталось только его заговорить, и ты, мой юный герой,
  можешь отправляться в обратную дорогу.
   И он, взяв в левую руку наполненный смесью флакончик, опустился на
  колени перед могильною плитою и начал творить свое мерзкое и
  богопротивное заклинание. Ясно и отчетливо слышимые Кулданом, но
  совершенно ему не понятные, слова заклинания громко разносились под
  низкими сводами пещеры. Отзываясь от гранитных стен еще более громким
  эхом, они внушали внимательно слушающему их Кулдану не только
  трепетный ужас, но и ничем непоколебимую уверенность, что изготовленное
  колдуном снадобье обязательно поможет его ханше исцелиться от
  смертельного недуга. Выкрикнув заключающие любое заклинание слова,
  поднявшийся с колен колдун протянул взирающему на него с трепетным
  восхищением Кулдану флакончик с заговоренным по его словам снадобьем.
  - Бери его, молодец, и торопись к своей госпоже. Да, не забудь сказать ей, что
  добиться желаемого при помощи этого снадобья можно только тогда, когда
  намажешь им виски и под глазами. И если она хочет окончательно
  избавиться от овладевшего ею недуга, то должна будет изо дня в день
  намазывать этим снадобьем виски и под глазами в течение одного года.
   Кулдан бережно принял из рук колдуна драгоценный для него флакончик и,
  учтиво попрощавшись, поспешил в обратную дорогу. Он и раньше не
  сомневался, а сейчас уже окончательно уверовавший в то, что его ханша
  находится в смертельной опасности, не позволяя себе даже минутного
  отдыха, неутомимо пробирался с раннего утра и до позднего вечера по
  крутым горным склонам. Разрешая себе лишь с наступление темноты
  небольшой ночной отдых, он, как и прежде, безо всякого страха и колебаний
  ступал на перекинутые через бездонные пропасти ветхие шаткие мостики и с
  прежним мужеством и отвагою проходил узкою тропинкою по самому краю
  головокружительных обрывов.
  - Так вот, оказывается, почему ханша часто безо всякой на то причины, как
  мне раньше думалось, забывала обо мне, - укорял он самого себя по дороге. -
  Она не допускала меня к себе вовсе не потому, что не любила меня. Просто у
  нее в это время очень сильно обострялся заставляющий ее, бедняжку,
  мучиться и страдать этот, будь он навек проклят, смертельный недуг. И
  правильно. Ведь, когда у человека внутри все болит и ломит, то ему уже даже
  жить на этом белом свете не хочется, а не то, чтобы еще думать о каких-то
  там любовных утехах. Так почему же я, глупый и бесчувственный, еще
  раньше не подумал о подобном ее как бы временном ко мне охлаждении, а
  только изводил свою и без того страдающую из-за своей болезни ханшу
  глупой ревностью. Из-за этой своей уже прямо ослепившей мне глаза глупой
  ревности я и приснившийся недавно мне вещий сон тоже не смог разгадать
  для себя правильно. Ибо показавшаяся мне тогда страшно уродливым
  чудовищем была вовсе не моя голубка, а измучившие мою страдалицу
  тяжелые неизлечимые обычными средствами болезни. О, всемогущие небеса!
  И каким же я был все это время глупцом! Я все это время старательно
  отравлял ей жизнь своей глупой ревностью, а она ни разу ни в чем меня не
  упрекнула. Все, начиная с сегодняшнего дня, я уже буду делать все от меня
  зависящее, чтобы окружить свою возлюбленную неустанной о ней,
  бедняжке, заботою и вниманием. Кто же еще на всем белом свете, кроме ее
  одной, заслуживает с моей стороны хорошего отношения и самого чистого
  искреннего чувства.
  
   1992 год. Ул. Косая дорожка, д. 3а кв. 6. 2004 год. Ул. Лахтинская. д. 21.55.
  
  
  
  
  Глава одиннадцатая.
  Преступление против жизни.
  
   Кошевой Артык сдержал свое слово. И как только наблюдающие за
  исполнением ханского повеления воины оставили место, куда был брошен
  труп казненного на растерзание диким зверям, его слуги подобрали
  истерзанные останки и, сложив их в чистый полотняный мешочек, передали
  родителям Бакиса. Ох, и изболелась же душа у Филократа с Марией по
  своему мертвому сыну! Нелегко, ох, как тяжело, жить родителям на этом
  белом свете, когда их дети оставляют этот мир раньше их, но еще гораздо им
  труднее, если они не могут их достойно похоронить и приходить
  выплакивать свою по ним тоску и горе на их могилку. Да, и кто только
  сможет подсчитать или взвесить все переживания и все родительские слезы
  за своих родных кровинушек!? Хорошие родители начинают переживать и
  беспокоиться о своих детях с первого же дня их появления на этот белый
  свет, и особенно тогда, когда они не в силах их одеть и прокормить. А если
  ребенок заболеет, то тогда уж родительские слезы о нем, можно сказать,
  льются рекою. Но еще больше болит родительское сердце о своих детях,
  когда они, повзрослев, упорхнут из родительского гнездышка. И особенно
  тогда, когда от их детей слишком долго нет ни одной весточки, а
  продолжающие беспокоиться о них их родители, не зная, как им живется на
  чужбине, все это время мучаются в неизвестности и страдают. Но все это, как
  говорится, еще полбеды, и даже слишком долгое молчание детей для
  родительского сердца не смертельно, не сможет убить в них надежду на
  скорую встречу или весточку о своем ребенке. И уж нет, и никогда уже не
  будет для родителей больше беды и худшего горя, чем та, которую они
  испытывают во время похорон своих детей. И уж больше нет на земле
  нестерпимее горечи, чем их родительская горечь при преждевременной
  смерти своего ребенка, которого они всегда любили, лелеяли и жалели с
  первого же дня его появления на этот белый свет. И больше уже им не
  утешиться ничем до конца дней своих.
   Но, вот, наконец-то, убитый жестокосердными людьми и растерзанный
  свирепыми дикими зверьми лежит он перед опечаленными родителями в
  бесформенном полотняном мешке. И не поглядеть почерневшей от горя
  матери в его лицо, и не забиться ей в горьких рыданиях на груди своего
  мертвого сына, и не сможет она поцеловать его на прощание в холодный
  лобик. Ибо лежит он упакованный в мешок, и не узнаешь, не развязав его,
  где его голова, где его руки, а где ноги. Заплаканная Мария уже не раз
  порывалась развязать мешок, чтобы облить истерзанные косточки сыночка
  своими материнскими слезами, но более благоразумный Филократ не
  позволял ей сделать это. Он не хотел еще больше травмировать и
  расстраивать себя и свою уже и так сильно сдавшую за последние дни жену.
   Вечером сложили на берегу моря костер, положили наверх его мешок с
  останками казненного раба и подожгли. Взметнувшиеся над погребальным
  костром языки пламени уже, казалось, долетали до самого неба, торопясь
  рассказать хмуро взирающему оттуда на землю Творцу о напрасно
  загубленной жизни. Пепел и небольшие выдержавшие жаркое пламя
  косточки были собраны в амфору и закопаны на поселковом кладбище.
  Мария посадила на могилке цветочки, и ежедневно вместе с Филократом
  приходила на нее, чтобы хотя бы мысленно поговорить с усопшим, даже и не
  догадываясь, что оплакивают не своего сына. Но их переживания и слезы,
  конечно же, не были напрасными. Ухаживая за могилою и умоляя небо
  принять усопшего, они тем самым замаливали невольную вину своего сына
  перед казненным вместо него рабом. Грех за преждевременную смерть
  невинного человека, конечно же, не ложился на чистую душу Бакиса, но тень
  от греха падала и на нее. И она сейчас, страдая и мучаясь, изо всех своих сил
  тянулась, стараясь освободиться от уродующего ее темного пятна, к
  красному солнышку. Ибо во всем земном мире только одно солнце способно
  очищать от пятен, принимая их на себя, человеческие души.
   Но сможет ли солнце делать все это до бесконечности долго!? Не укроют
  ли они, эти ложащиеся от земной неправедной жизни на человеческие души
  пятна со временем весь его светлый лик!? Не лишат ли они нашу землю от
  так хорошо очищающего ее от скверны его животворного света!? Кто
  ответит на эти всегда сильно беспокоящие всех живущих на земле людей
  вопросы? Да, и надо ли на них отвечать? Не лучше ли нам самим стать
  немного мудрее и более осторожно обращаться с окружающим нас миром?
  Не пора ли нам самим понять, что наша жизнь и будущее наших детей,
  внуков и правнуков в первую очередь зависит от состояния окружающего нас
  мира? И что, сохраняя его в чистоте, мы тем самым сохраняем и саму земную
  жизнь, а загрязняя его, уничтожая свою среду обитания, мы сами своими
  собственными руками лишаем наших потомков будущего. Мы не только
  должны, но и просто обязаны, постоянно помнить, что наше будущее
  благополучие находится полностью в наших же собственных руках. И что
  наше здоровое существование в этом воистину прекрасном земном мире
  зависит только от нас самих и ни от кого-нибудь еще другого.
   Кулдан торопился. Он гнал, не жалея самого себя и своих коней, до
  изнеможения. Сама мысль о том, что его возлюбленная, возможно, уже
  находится при смерти, что она сейчас остро нуждается в необходимом ей для
  исцеления смертельного недуга снадобье, подгоняла его хуже всякого кнута.
  Другой бы на его месте уже давно, не выдерживая долгой изнурительной
  скачки, свалился бы замертво на чужую и совсем не любимую для сына
  степи землю и остался бы в ней навсегда. А он, разрешая себе одни только
  вынужденные остановки, чтобы покормить своих коней и дать им небольшой
  отдых, снова, вскакивая на одного из них, пускался в свою уже ставшую для
  него привычной безудержную скачку. И ни зачастившие дожди и ни
  встречающие ему на пути другие всевозможные препятствия не могли
  поколебать его непременного желания успеть спасти свою возлюбленную от
  неминуемой смерти.
  - Успеть! Только бы еще жила моя голубка! - тихо нашептывали, как
  заклинание, губы продолжающего свою скачку Кулдана и внимательно
  всматривающегося в мелькающую перед ним местность, чтобы не свернуть с
  дороги и не потерять даже одной минуточки из ставшего для него сейчас
  воистину драгоценного времени. Он еще только успел вдохнуть своими
  чуткими ноздрями родной ему запах приближающейся степи, как упал под
  ним первый конь, а через два дня, не выдерживая напряжения бешеной
  скачки, упал и второй. Сгорающий от нетерпения Кулдан полдня добирался
  пешком до кочевья и, купив себе свежих коней, снова понесся по степи, с
  удовлетворением отмечая про себя, как с каждым очередным днем он все
  ближе и ближе становится к нетерпеливо дожидающейся его возвращения
  своей возлюбленной. И, вот, наконец-то, он, подскакав к глинобитному
  домику ханской дочки, поручил коней выскочившему ему навстречу конюху,
  бросился в комнату своей возлюбленной и повелительнице.
   А развалившаяся в это время на мягких пуховых подушках Холида была
  полностью поглощена думами о своих не очень-то для нее веселых делах. От
  ее еще совсем недавней уверенности, что богатства и ничем не ограниченная
  власть ее отца помогут ей справиться с любыми возникающими у нее
  проблемами, уже не оставалось и следа. Сейчас, она уже была вынуждена
  признать для себя, что возникающие между людьми чувства зависят только
  от воли и желания испытывающих их людей и ни в коем случае от размеров
  их богатства и положения в обществе. Но это ее позднее прозрение вовсе не
  означало, что она намеревалась, признав свое поражение, оставить Бакиса в
  покое. Нет, и нет! Ущемленная гордость и задетое тщеславие заставляли ее
  продолжать бороться за любовь не отвечающего ей взаимностью Бакиса, а
  поэтому при виде вбежавшего в ее комнату Кулдана она обрадовалась его
  очень даже для нее своевременному возвращению.
  - Я привез необходимое моей ханше для полного ее излечения от
  смертельного недуга зелье! - выкрикнул вбежавший в ее комнату Кулдан, и,
  опустившись перед своей повелительницею на колени, протянул ей
  флакончик со снадобьем.
   Бедный, сколько же тебе пришлось вынести из-за моего каприза, -
  подумала Холида, пристально всматриваясь в его изнуренное долгою
  дорогою с заострившимися скулами и впалыми глазницами лицо, и, прижав
  его пыльную голову к своей груди, ласково погладила по его сбившимся
  кудрям. - И как же я соскучилась без тебя, мой жеребеночек! Знай, что
  Титина никогда не забудет о твоей услуге. А сейчас расскажи, как мне
  пользоваться этим снадобьем?
   И Кулдан заговорил. Он не стал ей жаловаться на трудности долгой и
  опасной для живого смертного человека дороги. Кулдан ничего ей не сказал
  и о пережитом им ночью в лесу ужасе, но долго рассказывал ей о своей
  встрече со знаменитым волшебником, и о том, как тот его принял, как
  заговаривал снадобье, и что просил передать его госпоже.
   Внимание и ласки, не скупящейся на страстные поцелуи довольной его
  успешным выполнением ее поручения ханской дочки, быстро сняли с
  Кулдана все накопившиеся в нем за время долгой дороги напряжения. И он,
  возвратившись в свою кибитку, сразу же провалился в крепкий глубокий сон
  смертельно уставшего человека. Измученный долгою дорогою Кулдан
  проспал весь остаток вечера, ночь и спал бы еще, наверное, и весь
  сегодняшний день, если бы в полдень его не разбудила принесшая ему
  подарки от ханши Прокуда. Передав улыбающемуся Кулдану новую
  красивую одежду, золотой перстень и серебряный браслет, она попросила его
  выйти из кибитки. Исполнивший ее просьбу Кулдан увидел державшего под
  уздцы двух нетерпеливо перебирающих ногами коней пастуха.
  - Бери и владей ими, - ответила на его вопросительный взгляд Прокуда, -
  наша госпожа дарит тебе этих прекрасных коней в награду за твою верную
  службу.
  - Могу ли я лично поблагодарить госпожу за богатые дары? -
  поинтересовался у служанки потрепавший коням гривы Кулдан.
  - Сможешь, но только не сегодня - ответила ему улыбающаяся Прокуда, - она
  еще рано утром собралась и уехала из аила. Но ты не беспокойся, госпожа в
  твоих услугах пока что не нуждается. Она не только на время освободила
  тебя от службы у нее, но и велела тебе отдыхать и набираться сил после
  долгой дороги. Так что, если хочешь, то можешь и дальше, валяясь в своей
  кибитке, наслаждаться бездельем, счастливец.
  - Как это уехала! - невольно вырвалось у охваченного неприятным
  предчувствием Кулдана. - Уехала без меня! А как же я?!
  - Думаешь, что у нашей госпожи ты такой незаменимый, - насмешливо
  бросила ему Прокуда, - тебе, дружочек, сейчас лучше всего радоваться ее
  милостью и наслаждаться отдыхом, а когда ты ей снова понадобишься, она
  сама позовет тебя к себе.
  - Ты права, Прокуда, - смущенно буркнул опомнившийся Кулдан и повел
  подаренных ему коней в степь.
   После слишком долгого употребления хмельного спиртного всегда
  наступает сопровождающееся сильной головной болью тяжелое похмелье.
  Почти такое же состояние было теперь и у немного прозревшего Кулдана.
  Он, не жалея себя, скакал на пределе своих сил за снадобьем для якобы
  заболевшей ханши, а по возвращению застает ее здоровой и равнодушной к
  его чувствам. Сейчас-то, он уже понимал для себя, что ханша своими
  богатыми дарами просто от него откупилась, что он ее уже больше не
  интересует, и что у него, по всей видимости, появился какой-то другой
  соперник на чувства и любовь ханской дочки. Но кто он? Об этом Кулдан
  пока что не только не знал, но и даже не догадывался. А, отрезвев, он уже
  начал думать более-менее здраво, и его дорожные приключения уже начали
  представляться ему совсем по-иному. Он, снова припомнив называющего
  ханшу своей подругою беса и свой кошмарный ночной сон в лесу, уже
  просто не мог не соединить эти указывающие ему на тщательно скрываемую
  ото всех тайную жизнь его госпожи факты в одно целое. А, соединив их
  вместе, он испугался еще больше и, чтобы окончательно развеять или
  подтвердить все свои сомнения насчет своей госпожи, решил, проследив за
  нею, узнать, что она может скрывать от постороннего взгляда.
   Расспросив у пастухов в какую именно сторону уехала кибитка ханши, ему
  не составило большого труда догадаться, куда это его госпожа торопилась. И
  он, вскочив на одного из своих коней, погнал его в сторону аила кошевого
  Артыка.
   Осветившееся в этот день особенно ярко красное солнышко осыпало
  своими теплыми светлыми лучиками засиявшие при виде него от
  переполнившей их при этом радости небеса. И они, отражаясь от голубого
  небосклона, высветили для всеобщего обозрения привораживающую к себе
  таинственность и загадочность сотканных из кудрявых завитушек
  белоснежных облаков. Холида заставила сопровождающих ее слуг скатать
  укрывающий кибитку толстый войлок и, удобно устроившись на мягких
  подушках, мечтательно всматривалась в плывущие над нею, словно
  сказочные каравеллы, облака.
  - На них-то мне было бы намного удобнее ехать, чем на этой визжащей и
  подбрасывающей меня на любой колдобине кибитке, - с тяжелым вздохом
  еле слышно шепнули ее немного припухлые губки. И она, поддавшись
  нахлынувшим на нее мечтаниям, начала представлять себе, как хорошо было
  бы ей вместе с Бакисом прокатиться на одном из неторопливо плывущих
  сейчас по бескрайнему небесному простору облаков.
  - Теперь то уж, он от меня никуда не денется. С помощью привезенного
  Кулданом волшебного снадобья я уже сегодняшнею ночью овладею его
  душою и телом, - радовалась она, а ее истомившееся страстным желанием
  его любви тело тут же отозвалась сладким томлением в ответ ее мыслям.
   Она, не сомневаясь, что изготовленное знаменитом волшебником снадобье
  обязательно ей поможет, сейчас торопила время, чтобы быстрее упиться так
  желанными для нее ласками и любовью строптивого Бакиса. И только из
  одного понимания, что пока светло ей лучше в пещеру не заходить, она не
  торопила своих слуг и не гнала до изнеможения коней. Впряженные в ее
  кибитку кони продолжали неторопливо семенить по степи мелкой рысью, а
  она, нежась в теплых солнечных лучах, все думала, и все мечтала в сладких
  для нее грезах об уже скором своем блаженстве. Она была непоколебимо
  уверена, что пора неутоленных желаний и сердечных мук для нее уже
  позади. Она ни о чем не жалела и уверенно вступала в сулящую ей еще
  большие наслаждения новую полосу своей жизни. Ее упорная борьба за
  чувства Бакиса помогла ей лучше понять и осознать в себе женщину и
  изведать совершенно новые для нее ощущения земной жизни. Она не
  торопилась, но все время убегающая из-под копыт коней степь подкатила ее
  кибитку к березовой роще еще задолго до захода красного солнышка.
  Встретивший ее Артык, пусть и с неудовольствием, но все же, не посмев
  отказать ей в гостеприимстве, предоставил в ее полное распоряжение
  глинобитный домик. Услужливые слуги, быстро в нем прибравшись,
  расположились снаружи домика. И никто из них не увидел, как Холида,
  дождавшись темноты, выскользнула из него и побежала по ведущей в
  сторону возвышающейся над всеми окрестностями высокой горы тропинке.
   Спрятавшемуся в густой кроне росшего неподалеку дуба Кулдану было
  хорошо видно все, что происходило вокруг него, но время шло, а к
  закрывшейся в домике ханше никто не приходил.
  - Наверное, я зря подозреваю ее в неверности нашей любви, - засомневался в
  своей недавней уверенности Кулдан, - просто моей тяжело заболевшей
  голубке понадобился целебный морской воздух. Вот, она сюда и приехала, а,
  когда почувствует себя немного лучше, то непременно позовет к себе своего
  верного Кулдана.
   Но еще свежо было в его памяти, как он недавно уезжал отсюда тайком от
  всех вместе с ханшою к ее друзьям. И эти воспоминания о самых счастливых
  в его жизни днях не позволяли ему успокаиваться, а заставляли его
  продолжать следить за нею, чтобы уже окончательно во всем убедиться и
  больше уже не терзаться одолевающими его в последнее время сомнениями.
  С наступлением темноты Кулдан, соскользнув с приютившего его дерева на
  землю, осторожно, чтобы случайно не наступить на сухую ветку и тем самым
  выдать себя охраняющим ханшу слугам, начал потихонечку подбираться
  поближе к домику. Однако не успел он пройти и несколько десятков шагов,
  как чуть ли не столкнулся лицом к лицу с бегущей по тропинке от домика
  ханскою дочкою.
  - И куда же она так торопится? - удивился еле успевший прижаться при виде
  нее к березке Кулдан. - Ведь, уже слишком поздно для прогулок заскучавшей
  ханши по побережью, тем более безо всякого сопровождения.
   И снова неприятно заныла у него душа от возвратившихся сомнений. И еще
  больше укрепившиеся в нем подозрения, а главное желание, в конце концов,
  узнать все насчет тщательно скрываемой ею ото всех тайной жизни
  заставили его и дальше следовать за нею. Бегущая от домика к берегу моря
  тропинка все время поднималась пусть и не на высокие, но зато на крутые
  скалы. И тяжело задышавшему Кулдану было не так уж и легко преследовать
  освещаемую лунным светом ханшу. Добежав до ближайшего перекрестка,
  она не свернула, как предполагал Кулдан, на ведущую в небольшой поселок
  тропинку, а повернула в сторону возвышающейся над всеми окрестностями
  огромной горы
  - И что только могла понадобиться ей возле этой горы так поздно!? -
  воскликнул про себя ужаснувшийся Кулдан, которому сразу же
  припомнились кошмары своей ночевки в лесу.
   Но он сумел побороть свой страх и заставил себя продолжать следить за
  неизвестно куда направляющейся ханскою дочкою. Бегущая по прибрежным
  скалам тропинка становилась все уже и уже, крутые спуски чередовались с
  не менее крутыми подъемами. Но хрупкая с виду ханша с поражающей
  Кулдана легкостью, преодолевая их, бежала все дальше и дальше.
  Следовавший за нею Кулдан выдыхался, и, вскоре, он, не смотря на огромное
  свое желание не отстать от нее, обязательно остановился бы, чтобы хотя бы
  немного перевести свое дыхание, но, на его счастье, ханша, подбежав к
  прислоненному к стене горы валуну, остановилась. И он еще больше
  удивился, когда увидел, как его госпожа легко, словно валун был не
  гранитным, а просто наполненный легким пухом мешок, отодвинув его в
  сторону, скрылась в открывшемся за ним проеме. Чего-чего, а уж такого
  оробевший Кулдан не ожидал от разнеженной ханской дочки. И первым
  охватившим его желанием было, конечно же, остановиться и больше уже не
  пытаться ничего узнавать о начинающей пугающей его мужественное сердце
  тайной жизни своей повелительницы. Ему нестерпимо захотелось вернуться
  обратно в ханский аил и, удовольствовавшись малым, постараться забыть
  обо всем им сейчас увиденном, как о кошмарном сне. Но он не мог
  обольщаться слабой надеждою, что ему удастся легко выбросить все это из
  своей головы в то время, когда он все еще не мог отделаться от
  воспоминаний и снова убедить самого себя в том, что ночной ужас в лесу
  ему просто привиделся. В то время, когда он уже не мог объяснить самому
  себе свой вещий сон чем-то таким, что не было бы для него таким пугающим
  и страшным. Он уже не сомневался, что его память всегда будет способна с
  легкостью возвращать его к этому пугающему его и страшному снова и
  снова. А раз так, то он не мог позволить себе и дальше оставаться в
  неведении, чтобы и дальше продолжать мучиться и страдать от раздирающих
  его душу сомнений и подозрений. И он, стараясь ступать, как можно тише,
  подкрался к открывшемуся в стене горы проему и, после недолгих
  колебаний, начал с не меньшей осторожностью подниматься по кем-то
  вырубленным в скальной породе ступенькам.
   Торопясь, как можно скорее испытать действие на Бакисе волшебного
  снадобья, Холида не стала терять время на закрытие входной двери, а,
  быстро пробежав по ступенькам внутрь пещеры, окинула молча лежащего на
  полатях Бакиса насмешливым взглядом.
  - Ты еще не заскучал в одиночестве, Бакис? Может, выйдем из пещеры и
  немного подышим свежим воздухом? - предложила она даже не
  повернувшемуся в ее сторону Бакису
   С головою погрузившийся в свои нерадостные думы Бакис нахмурился и,
  всем своим видом показывая, как ему неприятно разговаривать с нею,
  отвернулся от сердито поджавшей свои губки ханши.
  - Как мне кажется, он и сегодня решил играть со мною в молчанку, -
  недовольно буркнула тяжело вздохнувшая Холида, - а я этому
  неблагодарному принесла кувшин хорошего вина и только что
  приготовленную лично мною баранину.
   И она, положив принесенный ею с собою узелок на полати, побежала
  закрывать входную дверь.
   Услышав в пещере голос ханши, Кулдан только намерился заглянуть в нее,
  чтобы увидеть с кем она там разговаривает, но, испугавшись
  приближающимися к нему ее быстрыми шагами, торопливо вжался в
  небольшое боковое углубление в стене пещеры. Стремительно пронесшаяся
  мимо него ханша, громко щелкнув внизу задвижкою, закрыла
  преграждающую вход в пещеру входную дверь.
  - Я только что сунул свою голову прямо в волчью пасть, - упрекнул себя за
  неосторожность Кулдан.
   Но, как говорится, раскаянием делу не поможешь, и он, дождавшись, пока
  возвращающаяся обратно в пещеру ханша снова не пробежит мимо него,
  потихонечку пробрался на самую верхнюю ступеньку. Увидев при тусклом
  свете свечи внутри пещеры своего недавно казненного соперника, он чуть ли
  не выдал себя прорывающимся из груди от охватившего его при этом ужаса
  криком.
  - И как госпоже удалось оживить своего любимчика!? - ужаснулся Кулдан, с
  неприязнью ощущая, как забегали по всему его телу холодные мурашки
  пробирающего его до самых костей страха.
   Внутренне он уже был подготовлен, что увидит в тайном месте ханши
  немало для себя непонятного и страшного. Но то, что он увидел каким-то
  чудом или колдовством оживленного мертвеца, ввергло его бесстрашное
  сердце в такой панический ужас, что он еле удержался, чтобы, выскочив из
  пещеры, бежать от этого страшного для живого человека места, как можно
  дальше. И только одно понимание того, что, открывая внизу дверь, он
  обязательно потревожит ханскую дочку, и что тогда она уже не выпустит его
  отсюда живым, останавливало его.
   Холида наполнила принесенные ею с собою серебряные чаши вином и,
  всучив одну из них в руку продолжающегося хмуриться Бакиса,
  проговорила:
  - Хватит тебе уже на меня злиться за то, что я спасла тебя от неминуемой
  смерти. Давай лучше выпьем это прекрасное вино за твою долгую
  счастливую жизнь, а заодно и подумаем, что мне делать с тобою дальше.
  Надеюсь, ты понимаешь, что всю жизнь ты в этой пещере не просидишь?
  - Моя нынешняя жизнь куплена слишком дорогой ценою, чтобы я мог
  позволить себе наслаждаться своею жизнью и дальше, - недовольно буркнул
  сумрачный Бакис. - Вряд ли я хоть когда-нибудь смогу забыть о казненном
  вместо меня ни в чем не повинном человеке.
  - Тебя все еще волнуют подобные пустяки! - насмешливо бросила ему
  Холида. - Но я же тебе уже объясняла, что смерть принесла этому жалкому
  рабу только избавление от земных страданий. Тебе лучше скорее о нем
  забыть, а я, можешь мне поверить, сделаю все от меня зависящее, чтобы ты
  был счастливым и больше ни в чем не нуждался.
  - Уж что-что, а заставить меня снова почувствовать себя счастливым ты,
  ханша, не сможешь никогда, - с мрачной усмешкою возразил ей Бакис.
  - Твое неверие в мои способности означает только одно, что ты, Бакис, пока
  еще ничего не знаешь о нас женщинах, - капризно надув свои прелестные
  губки, не согласилась с его возражением Холида. - Ты, Бакис, только из-за
  своей молодости пока еще не можешь понять, что в этой жизни для
  соблазнительно красивых женщин нет ничего не возможного. Что мы, если
  нам захочется, можем крутить и вертеть всеми мужчинами, как нам
  заблагорассудится. Пожелаем, то в одночасье сделаем их всех безмерно
  счастливыми, а не захотим, так заставим их страдать и мучиться всю жизнь.
  - Я говорил не о женщинах, я имел в виду тебя, госпожа, - пробормотал в
  ответ недовольно поморщившийся Бакис.
  - К сожалению, Бакис, я так и не научила тебя относиться с должным
  почтением к своей хозяйке и ценить ее хорошее к тебе отношение, -
  проговорила нахмурившаяся Холида и, подойдя к нему поближе, попыталась
  погладить по его взъерошенным волосам. Но не желающий ее ласок Бакис
  отпрянул от нее в сторону. - И, как я уже убедилась, мне с тобою по-
  хорошему не сладить, - продолжила, укоризненно покачав своей прелестной
  головкою, Холида и, достав флакончик с волшебным снадобьем, помазала
  ему виски и под глазами.
   Почувствовав, как ханша мазнула ему по вискам и под глазами чем-то
  таким со зловонным запахом липким, неприятно поморщившийся Бакис
  соскочил с полатей. И только намерился высказать ей в глаза все, что он о
  ней думает, как уже готовые слететь с его губ резкие слова застряли в его
  глотке, его сумрачное лицо прояснилось, а только что совсем недавно
  гневные и колючие его глаза радостно засверкали. И вместо ожидаемой
  ругани он с ласковой улыбкою протянул к Холиде свои руки.
  - Это ты, моя ласточка, - с нежностью проговорил он победно
  ухмыльнувшейся Холиде. - Я так рад снова видеть тебя. И где же ты, моя
  радость, так долго пропадала?
   И уже давно желающая избавиться от переполняющих ее, не излитых в
  любовных с ним ласках, страстных желаний Холида, бросившись к нему,
  застыла в его крепких объятиях. А он, нежно погладив ее по волосам,
  приподнял ей головку и посмотрел в ее мгновенно наполнившиеся
  несказанным счастьем глаза.
  - Марийка, моя Марийка, - прошептали его губы, и непрошеные слезы от
  нежданной радости градом покатились из его глаз по впалым щекам.
   Услышав, как он назвал ее именем ненавистной ей соперницы, неприятно
  вздрогнувшая Холида, оттолкнув Бакиса от себя, выскочила из его объятий.
  - Что с тобою, голубка моя сизокрылая!? - вскрикнул ничего не понимающий
  Бакис. - Почему ты отталкиваешь меня от себя? Чем я тебя обидел?
  - Прости, милый, но я забежала проведать тебя всего лишь на одну
  минуточку, - прошептала в ответ еле сдерживающая свое раздражение
  Холида, - и мне уже пора уходить.
  - Не покидай от меня, Марийка, - попросил удерживающий ее за руки Бакис,
  - мы же с тобою не успели еще не то, что поговорить, но и даже
  поприветствовать друг друга при встрече.
   Но еле сдерживающая в себе рыдания Холида молчала, не зная, на что ей
  решиться. Она уже догадалась, как действует это волшебное снадобье и
  считала себя обманутою.
  - И ему еще показалась мало моего лучшего ожерелья, - мысленно укорила
  она обманувшего ее в самых лучших ожиданиях колдуна.
   Молчание затягивалось, а застрявший в ее горле горький обидный комок
  уже грозился в любую минуту выплеснуться наружу. И она, вырвавшись из
  рук Бакиса, побежала из пещеры, выкрикнув ему на бегу:
  - Я скоро вернусь, милый! А ты пока отведай баранины, да попей
  принесенного тебе ханшою вина!
   Повеселевший Бакис проводил глазами убегающую Холиду и, осушив до
  дна обе чаши вина, вонзил свои молодые крепкие зубы в распространяющее
  по всей пещере душистый аромат мясо.
  - Так, вот, какая она, оказывается правда! Так, вот, зачем я скакал, изнуряя
  самого себя и своих коней к этому, будь он навек проклят, волшебнику! -
  негодовал от всего только что им увиденного и услышанного Кулдан и,
  вспомнив о своем вещем сне, продолжил. - Если моя госпожа с виду не такая
  уж и уродливая, то зато душа у нее такая же страшно чудовищная, как и в
  моем тогда сне. Но сейчас мне будет лучше, воспользовавшись
  подвернувшейся возможностью, уйти из этой пещеры пока не поздно.
  - И он, потихонечку спустившись по ступенькам вниз, обошел забившуюся в
  неутешных рыданиях ханшу стороною и, добежав до пасущегося в степи
  коня, поскакал по обратной дороге в ханский аил.
   Выскочившая из пещеры Холида присела на попавшийся ей более-менее
  удобный камень и дала волю уже давно просящимся у нее наружу слезам. Ей,
  признанной во всей степи красавице, было до слез обидно и горько
  вымаливать любовь у мужчины не любящего ее, да еще выслушивать от него
  ласковые слова предназначенные не ей. О, и как же сейчас она ненавидела
  стоящую у нее на пути к счастью Марийку! Сколько обидных слов она
  высказывала сейчас в ее адрес! И какие только несчастья она не призывала
  сейчас на ее бедную голову! Но вместе с полившимися градом из ее глаз
  слезами потихонечку смягчалась сердечная боль, унималась застрявшая
  комом в глотке горечь и приходило успокоение. А вместе с успокоением она
  уже начала рассматривать все, что сейчас с нею произошло, совсем по иному
  и в ее прелестную головку уже потекли совсем иные мысли. И, вскоре, она
  уже даже начала признавать, что была к изготовившему для нее не очень-то
  подходящее снадобье волшебнику, мягко говоря, не совсем права.
  - Он сделал для меня все, что мог, - уже подумала она, - и не его вина, что
  сделать больше и лучше, он уже был не в силах.
   Смирившись, она вернулась в пещеру и до наступления скорого рассвета
  наслаждалась любовью вовсе не принадлежащего ей Бакиса.
   Возвратившийся с побережья Кулдан забрался в кибитку и еще долго
  ворочался на своем жестком ложе без сна. Слишком много он узнал для себя
  сегодняшней ночью. И это многое не позволяло сейчас его бедному сердцу
  успокоится. Лишившийся в течение этой ночи всех переполняющих его
  ранее грез, он сейчас ощущал себя полностью опустошенным, не зная, за что
  ему теперь следует в жизни держаться, и чем ему наполнять свою
  дальнейшую уже совершенно никому не нужную жизнь. Очнувшийся от
  ослепляющего его угара любви к своей госпоже он уже начал оценивать
  более трезво не только ее саму, но и свое плачевное при ней положение. И
  эта наступившая для него неприятная трезвость уже прямо выбивала из-под
  его ног почву. Заставляла Кулдана ощущать себя в этом ставшем для него за
  эту ночь непомерно огромном мире таким маленьким и ничтожным, что
  наплывающая при этом на него глухая пустота пугало его даже больше, чем
  самое трудное и опасное препятствие на пути к колдуну. И остро
  ощущающий сейчас в себе эту пугающую его пустоту Кулдан горел
  мщением за свое разбитое сердце, но благоразумие подсказывало ему, что в
  этом случае он больше потеряет, чем получит взамен. Что ему лучше забыть
  обо всем и ни в коем случае не давать ханше повода догадаться, что он знает
  все о тщательно скрываемой ею от всех тайной жизни. И уже только вместе с
  заалевшей над степью утреннею зорькою он, позволив дожидающемуся его
  сну овладеть собою, забылся в неспокойном тревожном сне.
  - Просыпайся, соня! - услышал он возле себя голос затормошившей его
  Прокуды. - Ты уже спишь, не просыпаясь, вторые сутки.
   Встревоженный ее неожиданным появлением в своей кибитке Кулдан
  вскочил со своего ложа и, окинув служанку ханши беспокойным взглядом,
  поинтересовался:
  - Ханша требует меня к себе?
  - Нет, не требует, - успокоила его служанка, - но о твоем самочувствии
  справляется. Я собираюсь к ней ехать, поэтому и пришла узнать, что ты
  хотел бы передать ей от себя лично?
  - Передай, что самочувствие у меня все хорошее, и что я благодарен ей за те
  богатые дары, которыми она меня одарила, - пробормотал вздохнувший с
  облегчением Кулдан.
  - Так и быть, я ей скажу, что ты, превратившись в самого настоящего
  лежебоку, в точности исполняешь все ее насчет тебя распоряжения, - с
  коротким смешком проговорила выходящая из кибитки Прокуда.
  - По всей видимости, о моей ночной прогулке на морское побережье в аиле
  еще не только никто не знает, но и даже не догадывается, - подумал с
  облегчением вздохнувший Кулдан.
   Однако желанного для него успокоения не пришло. С пробуждением
  вернулась к нему и так ужасно пугающая его пустота. А вместе с нею и
  горькое разочарование в своей еще такой молодой жизни, и доводящее его до
  сумасшествия острое ощущение своей неполноценности и ущербности. И он,
  чтобы хотя бы немного отвлечься от угнетающих его мрачных мыслей, всю
  последующую неделю вместо полагающего ему отдыха посвятил всегда
  хорошо отвлекающей человека от терзающих дум работе. А в день
  возвращения ханши Кулдан вызвался помочь временно замещающей
  Прокуду служанке подготовить к ее приезду комнату в глинобитном домике.
  - И кто же это вышивает для нашей госпожи подобную красоту? -
  полюбопытствовал обративший внимание на разложенные на скамейках
  расшитые красивыми узорами наряды ханши Кулдан.
  - Эти узоры вышивает привезенная из приморского поселка для нашей ханши
  Марийка, - ответила ему протирающая с окошек пыль служанка.
  - Невеста недавно казненного Бакиса? - уточнил у нее заинтересовавшийся
  Кулдан.
  - Она и есть, - утвердительно буркнула тяжело вздохнувшая служанка, - и
  такая хорошенькая. Мне даже жалко на ее смотреть: ведь, она, бедняжечка,
  до сих пор все еще ничего не знает об ужасной участи своего жениха.
  - Она не может не знать о его казни, - возразил ей удивившийся ее словам
  Кулдан. - О казни Бакиса было объявлено заранее. Да, и сама казнь человека
  не такое и частое событие, а поэтому его в назидание другим казнили на виду
  у всех половцев нашей орды.
  - Марийка выполняет срочный заказ ханши, и наша госпожа, опасаясь, что
  казнь его жениха может повлиять на ее вышивки, строго-настрого запретила
  всем говорить ей об этом.
  - И правильно сделала, - согласно поддакнул ей Кулдан, - узнай Марийка о
  смерти своего жениха, то уже вряд ли смогла бы расшивать наряды нашей
  госпожи такими красивыми узорами.
  - Своему жениху она уже ничем не могла бы помочь, а, вот, работая у нашей
  милостивой госпожи, она, может, надеется на богатые дары, - высказала
  свою точку зрения словоохотливая служанка. - Мертвому-то, как говорится,
  уже все равно, а живое должно думать о своей дальнейшей жизни.
   Служанка оказалась, не в пример Прокуде, болтливою и слова сыпались из
  нее, как из рога изобилия, но Кулдан ее уже больше не слушал. Его мысли,
  как и всегда, были заняты лишь одной ханшою, и он, размышляя о только что
  узнанной им ее тайной жизни, все больше и больше ожесточался сердцем
  против нее. В нашей несуразной и суетливой земной жизни иногда бывает
  очень трудно не только найти себе подходящую пару, но и даже воспылать
  глубоким искренним чувством к другому человеку, а, вот, возненавидеть
  обманувшего тебя любимого человека легче всего.
  - И как же низко она пала! - возмущался он ханшою, забыв, что и сам совсем
  недавно во имя своей любви был готов убить соперника. - И чего ей только в
  жизни не доставало! Половчанка, дочь хана, красавица, а губит себя из-за
  какого-то там презренного рыбака.
   И долго еще кружились в его уже прямо гудевшей голове подобные мысли,
  тревожа охватывающим все его естество желанием непременно отомстить
  вероломной ханше за свое поруганное чувство. Пока не подумал, что ему в
  этом направлении будет лучше всего открыть Марийке глаза, рассказав ей
  обо всем, о чем ему стало известно в последние дни самому.
   А, наконец-то, дорвавшаяся до недоступного ей раньше Бакиса Холида с
  жадностью услаждала себя его ласками и любовью и никак не могла ими
  насытиться. Слишком долго она ждала от него ответного чувства, а поэтому
  сейчас, когда Бакис пошел навстречу ее желаниям, она просто не могла от
  него оторваться. И уже только тогда, когда во всем ее теле сладко заныла
  полностью удовлетворенная истома, когда все накопившиеся в ней ранее
  страстные желания были излиты в ответных ласках Бакиса, она решила, что
  ей пора возвращаться домой, и начинать готовится к приближающимся
  сборам шибианок.
  - И на этот раз я уже прилечу на сборы вместе со своим Бакисом, - ликовала
  она по дороге. - Все мои подружки при виде меня с ним просто умрут от
  зависти.
   Счастье смягчает самые жестокосердные сердца, а поэтому Холида по
  возвращению в свой глинобитный домик обласкала свою соперницу,
  похвалив ее за умение и старание при выполнении ее заказа. И вполне
  удовлетворенная самой собою прилегла на свое мягкое ложе и скоро
  забылась в мгновенно овладевшем ее притомившимся телом глубоком сне.
  После принесших ей столько ранее не испытываемых ею наслаждений
  наполненных страстной любовью Бакиса ночей она спала так крепко, что
  даже не услышала, как глубокой ночью к ее домику подкрался Кулдан и тихо
  постучал в окошко комнаты, где отдыхала Марийка.
   Спящая Марийка услышала, как кто-то стучится в окошко ее комнаты, еще
  спящей.
  - Бакис! - вскрикнула она еще во сне, а обрадованное близостью своего
  милого друга ее сердечко забилось в груди так сильно, что уже было готово,
  выпрыгнув из нее, бежать к нему навстречу. - Наконец-то, он пришел! Он
  услышал мой зов!
   И даже затрепетавшее в сладкой истоме все ее тело потянулось к окошку, но
  крепко удерживающий ее в своих объятиях сон не позволял ей не только
  пошевелиться, но и даже открыть свои глазки.
  - Да, просыпайся же ты скорее! - ругала она саму себя, изо всех своих сил
  стараясь преодолеть яростное сопротивление не хотевшего идти навстречу ее
  желанию сна, и проснулась.
   Стук в окошке повторился.
  - Это он, он! - еле слышно прошептала Марийка и, соскочив со своего ложа,
  рванулась к окошку. Приоткрыв его, насколько ей позволили приколоченные
  снаружи доски, она заглянула в расширенную за долгие дни ожидания своего
  любимого ею щелочку.
  - Бакис, это ты? - прошептала уже прямо умирающая от счастья
  долгожданной встречи Марийка.
  - Нет, я не твой Бакис, - услышала в ответ уже и сама понявшая, что это
  шепчет ей кто-то другой, Марийка. - Что тебе надобно? - не скрывая своего
  раздражения, недовольно шепнула она ему в ответ. - И зачем ты по ночам
  стучишься к молоденьким девушкам?
  - Не бойся меня, Марийка, - шепнул ей незнакомый голос, - я слуга ханши
  Кулдан. Я хочу с тобою поговорить.
  - Кулдан? - переспросила его уже и сама признавшая в освещенном луною
  незнакомце часто приходившего к ханше молодого половца. - Ты принес мне
  весточку от моего Бакиса?
  - Нет, Марийка, - прошептал ей в ответ Кулдан, - но я пришел рассказать тебе
  все о твоем Бакисе.
  - Пришел рассказать о нем? - переспросила его недоумевающая Марийка, а
  потом, ощутив, как сжалось в тревожных ожиданиях ее сердце,
  забеспокоилась. - С ним что-нибудь случилось? В какую беду попал мой
  Бакис!?
  - Хан повелел его казнить, - шепнул ей в ответ Кулдан.
  - Казнить моего Бакиса! - еле сдержавшись, чтобы не закричать, тихо
  вскрикнула Марийка. - Но за что!?
  - Он, задумав освободить тебя из рук ханши, попытался ночью пробраться к
  тебе, а наш хан расценил его проникновение в юрту ханши, как покушение
  на свою дочь, - тихим бесстрастным голосом объяснил ей Кулдан.
  - Дурачок, - сквозь полившиеся из ее глаз слезы прошептала она, - он же не
  знал, что меня здесь никто не обижает. Я сейчас разбужу ханшу, и буду на
  коленях умолять ее спасти моего Бакиса....
  - Успокойся, - остановил уже было рванувшуюся к двери Марийку Кулдан, -
  ханша не станет тебе помогать спасать Бакиса, да, уже и поздно....
  - Только не говори, что его уже казнили! - вскрикнула остановившаяся
  Марийка.
  - Вместо него казнили купленного ханшою похожего на него раба, - шепотом
  объяснил ей Кулдан.
  - Значит, мой Бакис, живой! - уже не от горя, а от охватившей ее при
  последних словах Кулдана радости вскрикнула Марийка. - Ханша спасла
  моего Бакиса! И как же я благодарна ей за это! - но ее радость была
  недолгою, и очень скоро внимательно слушающий Кулдан услышал изнутри
  приглушенные рыдания Марийки. - Да, и как же я могу радоваться его
  спасению в то время, когда вместо него был казнен ни в чем не повинный
  человек, - немного справившись с собою, прошептала она. - Разве нельзя
  было освободить моего Бакиса, не убивая бедного раба? Да, и почему ты
  сказал, что ханша не станет мне помогать?
   Кулдан промолчал, а еще больше встревоженная его молчанием Марийка, в
  которой снова проснулись ее прежние насчет ханши подозрения, настойчиво
  умоляла его рассказать ей всю правду, как бы горькой она для нее не
  оказалась. И решившийся Кулдан рассказал ей обо всем им увиденном и
  услышанном в пещере.
  - Если я узнаю о твоем Бакисе что-нибудь еще, то снова подойду к окошку в
  это же время, - сказал ей на прощание Кулдан и провожаемый затуманенным
  взглядом недовольно поджавшей свои губки Марийки ушел.
   Утром, еще продолжающую сладко похрапывать на своем мягком ложе
  Холиду разбудила встревоженная Прокуда.
  - Госпожа, это Марийка..., - сквозь слезы с трудом выдавила она из себя, - я
  ни в чем не виновата, ханша.
  - Что случилось с Марийкою, говори же скорее!? - прикрикнула на нее
  недовольная раннею побудкою Холида.
  - Она отказывается работать, - объяснила ей всхлипывающая Прокуда. - Даже
  от еды отказалась, только сидит и плачет.
  - И, действительно, что же могло с нею произойти в течение сегодняшней
  ночи? - подумала торопливо натягивающая на себя тунику Холида, - Ведь,
  еще вчера вечером мы расстались, как мне помнится, довольно мирно.
  - Что с тобою произошло, Марийка? - спросила у нее вошедшая в ее комнату
  Холида. - Кто это сегодня ночью смог так тебя обидеть, что ты даже
  решилась отказаться исполнять мое повеление?
   Марийка растерла по своим раскрасневшимся щечкам слезы и, не отводя
  глаз от окинувшей ее пристальным взглядом ханши, проговорила:
  - Я решила, что не буду работать до тех пор, пока не увижусь со своим
  Бакисом.
  - Это что еще за капризы, милочка! - прикрикнула на нее рассерженная
  Холида. - Я, ведь, тебе уже объясняла, что с Бакисом ты сможешь увидеться
  только тогда, когда выполнишь мой срочный заказ.
  - А я продолжаю настаивать на том, чтобы наша встреча состоялась
  немедленно! - выкрикнула ей в ответ Марийка и забилась в неутешных
  рыданиях.
   Холида смотрела на ее вздрагивающие плечики, и ей было не жалко
  убивающейся по ее вине Марийки, из-за которой ей, шибианке, впервые за
  все свое бесконечное существование пришлось испытать всю горечь от
  страдания быть отверженной каким-то там презренным смертным. А теперь
  уже даже и ее имя, многократно выслушивая из уст занимающегося с нею
  любовью Бакиса, она успела возненавидеть. И поэтому сейчас мрачно
  ухмыльнувшаяся Холида с особым для себя наслаждением готовилась
  нанести Марийке свой самый, по ее мнению, страшный удар.
  - Марийка, тебе, ведь, известно, как хорошо я к тебе отношусь. И мне больно
  говорить тебе об этом, но ты не оставила мне другого выхода, - проговорила
  она притворно-ласковым голосом. - Я охотно разрешила бы тебе встретиться
  с Бакисом, но, к сожалению, это уже не в моих силах. Твой Бакис совершил
  плохой поступок и был по повелению моего батюшки казнен. Я, глубоко
  сочувствуя твоему горю, постараюсь забыть о твоем сегодняшнем уже
  просто возмутительном поведении. Прошу тебя быть, как и прежде, умною
  девочкою и немедленно приступать к работе.
   Вслушиваясь в притворно-ласковые лицемерные слова коварной ханши,
  Марийка еле сдерживала себя, чтобы, набросившись на свою соперницу,
  выцарапать ее бесстыжие глаза. Она уже не сомневалась, что ханша
  намеревается разлучить ее с Бакисом, чтобы одной пользоваться его
  вниманием и любовью. Охватившее ее при этом отчаяние придало ей силы и
  смелость, и она сказала победно ухмыляющейся ханше то, на что раньше
  никогда не осмелилась бы.
  - Ты коварная и низкая женщина! - со злостью бросила она не ожидающей от
  нее подобной смелости ханше. - Ты спрятала моего Бакиса ото всех и сейчас
  пытаешься обманом овладеть его сердцем!
   От притворной приветливости и доброты у насторожившейся Холиды не
  осталось и следа. Мгновенно слетевшая с нее маска заботливой хозяйки
  вместе с переполняющим гневом страшно исказили красивое лицо Холиды,
  обнажая всю ее уродливую сущность.
  - Как могла она узнать о моей тайне!? - подумала обеспокоенная Холида, уже
  прямо испепеляя не отводящую от нее глаз Марийку своим презрительным
  взглядом. - И что вообще знает это дерзкая девочка!? Знает о казненном рабе,
  а, может быть, и даже о пещере, где я прячу ее Бакиса!? Но сейчас от нее, все
  равно, ничего не добьешься, да, и заниматься мне этой дерзкой девчонкою
  уже некогда. Пусть немного посидит в яме и подумает, что может ее в случае
  дальнейшего мне неповиновения ожидать. Глядишь, немного и остепенится,
  а я уж, после возвращения со сборов, займусь ею вплотную. И тогда она мне
  все выложит и расскажет, как миленькая.
   Доведенная до отчаяния Марийка не только по-прежнему не отводила
  своих глаз от разгневанной ханши, но и даже нашла в себе силы
  пренебрежительно ей улыбнуться.
  - Я, по-видимому, слишком хорошо относилась к тебе, милочка, - холодно
  проговорила взбешенная Холида, - но это можно легко исправить. Я
  заставлю тебя убедить саму себя, что грубить и дерзить своей хозяйке было с
  твоей стороны не только не умно, но и совершенно безнадежным делом.
   Повинуясь повелительному взмаху руки ханши, Прокуда, приподняв с пола
  ковер, открыла прикрывающую вход в яму дверцу и, заставив Марийку
  спуститься в низ, вытащила из ямы приставную лесенку.
  - Пусть она посидит в яме и немного подумает над своим поведением, -
  бросила служанке возвращающаяся в свою комнату Холида, - да, и корми ее
  ровно столько, чтобы не умерла раньше времени от голода. Она мне еще
  понадобиться.
   Во всем ее слушающаяся и во всем ей беспрекословно подчиняющаяся
  Прокуда кивнула в знак своего согласия головою. А что ей еще оставалось
  делать? Ее мнением никто не интересовался, а терять из-за этой гордячки
  сытое и теплое место на службе у ханской дочки она не собиралась. И с
  молчаливою готовностью идти на все, чтобы ей не повелела ханша, она
  прикрыла дверцу и, опустив на место ковер, ушла по своим делам.
   Подталкиваемая Прокудою Марийка спустилась по лестнице на дно ямы и
  со страхом смотрела, как последняя, что еще связывало ее с поверхностью
  земли, прислоненная к отвесной стене ямы лестница потихонечку поползла
  вверх и в последний раз, мелькнув в проделанном в полу проеме, исчезла.
  - Все, мне уже больше белого света не видать, - подумала Марийка, и ей при
  этом стало так сильно жалко саму себя, что она, не сдержавшись, снова
  забилась в неутешных рыданиях. Пробивающийся через щели в полу
  тусклый свет от освещаемых комнату свечей все еще пробивался к ней,
  освещая ее бледное заплаканное лицо, но и он скоро оборвался, как только
  Прокуда опустила дверцу, и расстелила по полу ковер. Мгновенно
  установившаяся в яме сплошная кромешная темнота ослепила Марийку, и
  она, протянув вперед руки, нащупала стенку ямы и устало опустилась возле
  нее. Ей еще повезло, что до нее в яме никто не сидел, а в степи в это время
  установились ясные погожие летние деньки, поэтому в вырытой ханшою яме
  было еще сухо. Да, и воздух в ней, пусть и не отличался приятной свежестью,
  как наверху, но дышалось им пока еще легко и без неприятных ощущений.
  Прислонившаяся спиною к стене ямы Марийка опустила голову на колени и
  тихо плакала. Нет, и нет! Марийка не жалела, что высказала коварной и
  мстительной ханше все свое презрение, и, тем более, не собиралась укорять
  саму себя, что сгоряча сболтнула лишнее, что ей надо было промолчать
  всесильной ханской дочке, а то и просто попросить у нее прощения. Она
  сейчас плакала лишь потому, что выйти из этой ямы уже больше не сможет,
  что она уже больше не увидит красного солнышка, свою маму, своего отца и,
  конечно же, своего Бакиса. Вволю наплакавшись, она еще долго сидела с
  широко раскрытыми глазами, ничего перед собою не видя и не замечая. Кто
  ее, бедную, отсюда услышит? И кто ей, так глубоко и надежно запрятанной
  от сочувственных людских глаз, поможет? Она уже больше ни на что и ни на
  кого не надеялась, и даже не пыталась тешить себя бесплодными мечтами.
  Она сейчас лишь только умоляла всемогущее небо скорее прислать ей
  смерть, чтобы она могла уже навсегда освободиться от людской злобы и
  душевной черствости.
   Смотревший на ее страдания с небес Творец и сам удивлялся, как может
  баранья лопатка, которую только что с аппетитом обгладывала Холида, не
  застрять в ее горле. Да, и вообще, как может человек продолжать жить и
  веселиться всеми радостями жизни в то время, когда рядом с ним страдает
  невинная и прекрасная душа. И почему люди вечно нападают в первую
  очередь на тех, кто хочет жить честной праведной жизнью, поступать только
  по совести, а любить искренне до самозабвения? И почему это люди вместо
  того, чтобы сверять по ним свои дела и поступки, всеми правдами, а чаще
  неправдами, сами принуждают их к устроенной ими на земле неправедной
  жизни? Даже, несмотря на то, что они не воры и не убийцы и своей
  нравственной жизнью никого не задевают и никому не мешают жить. Однако
  на земле в это время ничего такого особенного не произошло. Холида, с
  сожалением посмотрев на только что обглоданную косточку, бросила ее псу
  и отправилась на прогулку. А ее верная служанка Прокуда между делами не
  забыла посплетничать со своими подружками, обсуждая и обвиняя других в
  их, по ее мнению, нечестности и плутовстве. В общем, все на земле в это
  время выглядело внешне чинно и благопристойно. И о чем только думал
  наблюдающий за всем этим с небес Творец? Возмущался ли Он людской
  черствостью и людским равнодушием? Метал ли Он на людей в это время
  громы и молнии, а, может, Сам у себя просил прощение, не желая поднимать
  руку на своих неразумных детей? Об этом никто не знает. Но ясно одно, что
  Он не одобрял содеянного в это время на земле, и что Он всегда страдает
  оттого, что не в его силах дойти до каждого из своих детей и научить их всех,
  как им надо жить в сотворенном Им земном мире. Конечно, при желании Он
  смог бы это сделать, но тогда мы все перестали бы быть людьми и Его
  самыми любимыми творениями. И кто только может с уверенностью сказать,
  как Он должен был поступить с нами, не желающими жить так, чтобы,
  смотря с небес на нас, Он только радовался, и гордился бы нами, чтобы не
  разрывалось у Него сердце от возмущения или от жалости к нам несчастным.
   Уже третью ночь подряд подкрадывался Кулдан к окошку домика, пытаясь
  связаться с Марийкою, но девушка на его стуки не отзывалась.
  - И куда же она могла подеваться? - недоумевал уже даже и не знающий, что
  ему подумать Кулдан. - Может ханша ее куда-нибудь отправила? - подумал
  он, но тут же отказался от своего предположения. В аиле, где люди все или
  почти все знали друг о дружке, скрыть внезапный отъезд девушки было
  просто невозможно.
  - И куда же она могла подеваться? - недоумевал Кулдан. - Исчезла без следа,
  как будто сквозь землю провалилась.
   Немало еще было таинственного и загадочного для Кулдана в этой
  истории, но больше всего его удивляло то, что снова уехавшая на побережье
  ханская дочка оставила в аиле верную ей Прокуду, и что та, даже в
  отсутствии ханши, неотлучно находилась при глинобитном домике.
  - Что-то здесь не то? - подумал с нетерпением поджидающий, когда
  неотложные дела выманят Прокуду из домика, Кулдан, который намеревался
  в ее отсутствие пробраться в него и там, на месте, во всем досконально
  разобраться. Он понимал, что, если его в нем обнаружат, то не сносить ему
  головы, но судьбы Бакиса и Марийки уже так тесно переплелись с его
  собственной судьбою, что остановится на полпути, он не мог.
   Был теплый субботний день. Из сумрачно поглядывающих на землю
  нахмурившихся небес с самого раннего утра заморосил такой частый
  дождик, что половцы ханского аила без особой на то надобности старались
  не выходить из своих юрт и кибиток. В общем, все способствовала
  задуманному Кулданом проникновению в глинобитный домик ханши, и он,
  затаившись в своей кибитке, с нетерпением дожидался, когда уж давно
  проснувшейся Прокуде приспичит убежать из него по какой-нибудь своей
  надобности. Но сегодня она, как назло, так долго копошилась с уборкою в
  комнатах, что Кулдан, нервничая, все время поругивал ее про себя за
  неповоротливость. А Прокуда, словно и на самом деле ощущая, что за нею
  наблюдает молодой красивый парень, не торопилась, охотно демонстрируя
  перед ним все свои пышные прелести. А когда она начала протирать окошко,
  то так мечтательно засмотрелась в его сторону, что не сводящему с нее глаз
  Кулдану на какое-то время даже показалось, что она, догадываясь о его
  нетерпении, своей преднамеренной медлительностью как бы специально
  подразнивает его. Однако к его счастью, в нашей жизни абсолютно все имеет
  как свое начало, так и свой конец, а поэтому, в конце концов, закончившая
  прибираться Прокуда, накинув на плечи тяжелый темный плащ, затрусила от
  домика по какому-то срочно понадобившемуся ей в аиле делу. Вздохнувший
  с облегчением Кулдан внимательно осмотрелся вокруг и, никого поблизости
  не увидев, мышью выскользнул из своей кибитки. Он не долго возился с
  наружными запорами и, не прошло еще даже несколько мгновений, как он
  уже был внутри домика.
  - И куда только моя госпожа могла запрятать эту Марийку? - негромко
  проговорил вслух внимательно осматривающий пустую комнату Кулдан. -
  Может, и на самом деле она как-то умудрилась увести ее с собою незаметно
  для всех из аила?
  - Я здесь, Кулдан, - вдруг, услышал он ее голос.
  - Ты где, Марийка? - переспросил ее никого перед собою не видящий в
  комнате Кулдан.
  - Подними устилающий пол ковер, и ты увидишь вход в вырытую под полом
  яму, - проговорила ему в ответ Марийка.
   Кулдан отбросил в сторону ковер и, приоткрыв прикрывающую вход в
  глубокую яму дверцу, увидел внизу махающую ему рукою Марийку.
  - За что ханша посадила тебя в нее? - спросил он у нее.
  - Я высказала ей в глаза все, что думаю о ней, - глухо прозвучал ему в ответ
  из ямы голос Марийки.
  - И тем самым обрекла себя на медленную смерть, - продолжил за нее обо
  всем догадавшийся Кулдан и, окинув понурую Марийку жалостливым
  взглядом, сказал. - Я сейчас уйду, но я обязательно вернусь к тебе попозже. И
  мы тогда вместе подумаем, как тебе помочь отсюда выбраться.
   Быстро приведя в комнате все в порядок, он, выскочив из домика, снова
  затаился в своей кибитке. Он и на этот раз вернулся вовремя, ибо как раз в
  это самое время к оставленному без присмотра домику ханши уже
  торопилась, тяжело отдуваясь, толстая Прокуда. Кулдан и дальше,
  продолжая следить за нею из своей кибитки, заодно предавался
  размышлениям, как он может помочь посаженной в яму Марийке. Вытащить
  ее из ямы ему не составляло большого труда, но где потом он сможет
  спрятать ее от вездесущих ханских слуг. Они с легкостью отыщут их потом
  даже и под землею.
  - Нет, с побегом Марийки мне торопится не стоит. В спешке далеко не
  убежишь, а опытные ханские ищейки отыщут нас в первую же после побега
  ночь. И тогда уже у нас не останется ни одного шанса на повторение побега,
  - думал и прикидывал про себя Кулдан. - К ее побегу нам еще надо, как
  следует, подготовится. И в первую очередь найти надежное убежище, где бы
  мы могли несколько дней переждать, пока высланной вслед за нами погоне
  не надоест рыскать по степи. А пока что я передам ей еду и лопату: еда
  поможет ей сохранить необходимые для побега силы, а лопатой она сможет
  уже прямо сейчас прорывать лаз из ямы. Работа не только поддержит у нее
  надежду хоть когда-нибудь покинуть эту мрачную смердящую яму, но и
  избавит ее от всегда сильно изнуряющих человека мрачных мыслей. А когда
  наступит время побега, мне будет легко, а главное незаметно для всех,
  вытащить ее из ямы.
   По несколько раз, продумывая все до самых, казалось бы, незначительных
  мелочей, Кулдан, убедив самого себя, что его замысел вполне осуществим,
  снова стал с нетерпением поглядывать в сторону домика ханши. И как только
  беспокойно оглядывающаяся Прокуда снова убежала по очередной какой-то
  своей надобности в аил, он, пробравшись в домик, опустил Марийке узелок с
  едою, несколько длинных узких кожаных мешочков, лопату с короткою
  ручкою и небольшую, используемою половцами для удобства входа в
  кибитку, лесенку.
  - Зачем ты спускаешь мне все это, Кулдан? - удивилась Марийка, отвязывая
  спущенную ей на веревке в яму лесенку.
  - Все это поможет тебе, Марийка, выбраться из этой ямы, - сказал
  объяснивший ей, что она должна делать в ближайшие время, Кулдан.
   Убедившись, что Марийка его поняла, он снова выскользнул из домика и в
  эту ночь уже спал сном праведника. И всю сегодняшнюю ночь ему снились
  приятные для его души и сердца сновидения. Все говорило ему о том, что он
  выбрал истинно правильный путь в своей судьбе. Выбрал путь, который безо
  всякого на то сомнения был достоин высокого звания "человека".
   В нашем неповторимо прекрасном земном мире никогда ничего не
  происходит, как говорится, просто так или спонтанно. Все живущие в нем
  твари и даже сам человек подчинены главенствующей над всеми ими строго
  неумолимой судьбе. А поэтому никто из них не может уйти из жизни раньше
  или позже строго определенного ею срока и только после безусловного
  исполнения своего предназначения на земле. И в этом смысле посаженная
  обеспокоившейся сохранением тайны своей скрываемой ото всех жизни
  шибианкою в глубокую яму Марийка еще не исполнила до конца свое земное
  предназначение. Ей еще рано было задумываться о своем уходе в иной мир.
  Поэтому у все заранее знающего и все заранее предусматривающего Творца
  в этом случае есть еще немало и других возможностей влиять на поступки и
  дела живущих на земле людей. И Он вовсе не бросал, как думала Марийка, ее
  на произвол иногда кажущейся совершенно непредсказуемою земной
  судьбы. Он уже заранее начал готовить для ее спасения Кулдана, и тот в
  самое тяжелое для Марийки время тут же поспешил к ней на помощь.
   Появление Кулдана поселила в отчаявшемся сердце Марийки слабую
  надежду на свое скорое избавление из этой страшно пугающей ее ямы.
  - Пока у меня будет хоть маленькая надежда продолжать бороться за свою
  любовь, я сдаваться не собираюсь, - твердо решила для себя она, после ухода
  Кулдана.
   Еще раз, тщательно продумав про себя все сказанное ей Кулданом, она
  вначале обследовала свое новое жилье. И после недолгого ощупывания
  руками и ногами, она пришла к выводу, что ее яма шириною не более двух
  метров и длиною около четырех была вырыта в плотном слое красной глины.
  Но и это затрудняющее ей работу обстоятельство не очень-то расстроило
  загоревшуюся желанием самой своими собственными руками пробить себе
  дорогу к свободе Марийку. Поэтому она сейчас только радовалась, что у нее
  в твердой плотной глине получится такой прочный лаз из ямы. В самом
  темном углу ямы, куда, как она успела уже заметить, не попадал ни один луч
  света при открытой дверце в полу, она пробила лопатою несколько ниш. В
  верхнюю нишу она положила переданную ей Кулданом в узелке еду, а в
  нижней нише поместились лесенка, лопата и кожаные мешки. Проделав эту
  работу в течение одной ночи, она разбросала всю отрытую глину по дну ямы,
  и тщательно утрамбовала ее ногами. Яма было глубокою и небольшое
  повышение ее дна не должно было быть слишком уж заметною. А в
  дальнейшем она уже рассчитывала удалять из ямы отрытую глину в кожаных
  мешочках при помощи Кулдана. Усталая, но вполне удовлетворенная
  проделанной ею ночью работаю, она, прислонившись спиною к стене ямы,
  скоро забылась в крепком беспробудном сне.
   Открывшая утром дверку Прокуда, ожидая увидеть просидевшую всю ночь
  в яме пленницу изнеможенной и раскаивающейся, на коленях
  упрашивающей ее заступиться за нее перед ханшою, с удивлением
  посмотрела в прояснившиеся лицо Марийки. Не понимая, что могло так
  приободрить непокорную Марийку, она на всякий случай заглянула в яму,
  но, не увидев в ней ничего подозрительного, только в недоумении пожала
  плечами.
  - Ты, моя милая, и в яме не унываешь, - окинув Марийку недовольным
  взглядом, сердито бросила она ей сквозь плотно сжатые зубы. - И от чего это
  ты вся так светишься? Может, твой казненный жених сегодняшней ночью
  навестил тебя в этой яме?
   И ей так понравилась это пришедшая ей на ум едкая острота, что она, не
  сдержавшись, с громким хохотом захлопнула дверку.
   Марийку больно уколола глупая шутка служанки, но она, опасаясь, что той
  вздумается спуститься к ней в яму, промолчала, а потом весь день
  прислушивалась к тому, что делается наверху. И, как только убеждалась, что
  Прокуда вышла из домика, тут же, приставив лесенку к стене ямы, яростно
  долбила лопатою в то место, где она наметила для себя начало будущего
  наклонного лаза из ямы.
   В течение дня несколько раз пробирался в домик Кулдан. Он вынес
  наполненные глиною кожаные мешки и опустил к Марийке еще одну лопату,
  но уже с длинною ручкою.
  - Марийка, мне опасно пробираться тайком в юрту ханши днем, - сказал он
  ей на прощание, - так ты постарайся этою лопатою вначале пробить наружу
  хотя бы только для вытаскивания глины в кожаных мешках узкое отверстие.
  Ночью, когда все спят, мне будет намного легче и удобнее уносить
  накопанную тобою глину куда-нибудь подальше в степь.
   Молча кивнувшая головкою в знак своего согласия Марийка двое суток
  подряд долбила лопатою с трудом поддающуюся глину, но, где-то ближе к
  полуночи третьей ночи, ее лопата, после очередного взмаха, выскочила
  наружу. Необходимое ей отверстие было пробито. Глина в вырытой под
  глинобитным домиком ямы была такой сухой и плотною, что Марийке, долбя
  по ней лопатою снизу вверх, удавалась откалывать лишь небольшие кусочки.
  Но Марийка не жалела своих сил, а времени у нее было даже больше, чем
  достаточно, и она сейчас, с наслаждением вдыхая в себя прорывающуюся в
  яму через отверстие ночную прохладу, любовалась результатом своего
  упорного труда.
  - Марийка? - услышала она сверху чей-то тихий шепот.
  - Это ты, Кулдан? - отозвалась она.
  - Да, это я, - услышала она в ответ, - я уже вторую ночь жду, когда ты
  пробьешься наверх. А ты молодец, отверстие для будущего лаза у тебя
  получилось как раз под стоящею возле стены юрты ханши скамейкою. Я
  сейчас спускаю к тебе веревку, а ты привязывай к ней мешочки с
  накопанною глиною.
   Посвятив весь остаток ночи удалению из ямы, накопанной Марийкою за
  эти двое суток глины, Кулдан уже перед самым наступлением скорого
  рассвета, опустив узелочек с едою, посоветовал ей начать пробивать
  верхнюю стенку лаза.
  - После того, как мы укрепим ее для еще большей надежности досками, -
  сказал он ей, - ты можешь, уже не опасаясь, что она обвалиться, пробивать
  отверстие лаза полностью.
   С появлением сквозного из ямы отверстия Марийке стало намного легче
  долбить неподатливую глину, и ее работа по пробиванию лаза для побега
  быстро продвигалась вперед. Через сутки она уже отрыла верхнюю стенку
  лаза и, с помощью Кулдана укрепив ее двумя сбитыми вместе досками,
  начала потихонечку расширять отверстие. А еще через трое суток лаз из ямы
  уже был почти готов. Почти, потому что верхнюю часть лаза, где смешанная
  с песком глина была более податливой, она, опасаясь, как бы его не
  обнаружили раньше времени, не стала расширять пробитое в первый раз
  отверстие.
  - Мы уже с легкостью пробьем его перед самым твоим побегом, Марийка, из
  этой мрачной ямы, - проговорил вполне удовлетворенный проделанной ею
  работаю Кулдан.
  - А разве ты не собираешься забирать меня с собою прямо сейчас? - с
  удивлением переспросила его уже мысленно попрощавшаяся с ямою
  Марийка.
  - Нет, Марийка, с твоим побегом нам придется еще немного подождать, -
  возразил ей Кулдан, - только что вернувшаяся ханша завтра снова собирается
  ехать на морское побережье. А, вдруг, ей захочется перед своим отъездом о
  чем-то поговорить с тобою? Не пройдет и часа, как, обнаружив твое
  исчезновение, она поднимет на поиски всю нашу орду. И тогда уже мне с
  тобою не будет никакой возможности хоть где-нибудь от них укрыться. Так
  что, хочешь, не хочешь, а тебе придется еще немного потерпеть, а заодно и
  постараться набраться как можно больше сил перед побегом. Ты должна
  довериться мне и верить, что я обязательно увезу тебя отсюда к твоему
  жениху.
   И попрощавшийся с нею Кулдан, замаскировав выходное отверстие лаза
  под скамейкою, ушел.
   Дожидающийся возвращения Марийки запертый в пещере Бакис за эти
  несколько недель переменился до неузнаваемости. Измучившие его после
  казни вместо него раба безысходность и хандра исчезли, а глаза осветились
  уже давно не испытываемой им надеждою, что и он в этой жизни сможет
  быть хотя бы немного счастливым. Возвратившаяся к нему, когда он уже
  даже и не мечтал о встрече, Марийка снова наполнила его смыслом жизни, и
  он уже не мог позволить себе уйти из жизни, оставив ее одинокою и
  неутешною.
  - Я буду продолжать жить хотя бы ради моей голубки, - убеждал он самого
  себя в своих вынужденных размышлениях на полатях в пещере, - и я не
  думаю, что казненный вместо меня раб стал бы осуждать меня за это.
   Услышав стук открываемой внизу двери, он, радостно встрепенувшись,
  соскочил с полатей и побежал навстречу своей любимой.
  - Ты уже вернулась, мое ясное солнышко! - вскрикнул крепко обнимающий
  бросившуюся к нему в объятие ханскую дочку Бакис. - Я так измучился, и
  весь извелся в ожидании тебя. И зачем только ты оставляешь меня одного в
  этой пещере?
  - Милый мой, тебе нельзя показываться на людях, которые могут посчитать
  тебя выходцем с того света, - ласково проворковала прижимающаяся к нему
  всем своим телом Холида. Она была приятно удивлена тем, что, как
  оказалось, снадобье колдуна действовала на Бакиса ни один день, как она
  предполагала раньше. И у Холиды сейчас не было никакой необходимости
  выслушивать от прозревшего Бакиса оскорбления, прежде чем она снова
  помажет ему этим снадобьем на висках и под глазами. Она уже могла, не
  торопясь, спокойно выжидать удобное для нее время, чтобы проделать над
  ним эту всегда не очень-то приятную для самого Бакиса процедуру.
   А продолжающий прижимать свою Марийку к себе Бакис все целовал и
  целовал ее, и был не в силах заставить себя оторваться от ее медовых для
  него губок.
  - Милый, - ласково оттолкнула она его от себя, - не торопись так много меня
  целовать, а то мы можем очень скоро друг другу надоесть.
  - И о чем ты только говоришь, моя ласточка!? - притворно возмутился ее
  шуткою Бакис. - Я готов хоть всю жизнь прожить в объятиях своей Марийки.
   Освободившаяся из его объятий Холида, развязав принесенный ею с собою
  узелок, принялась угощать своего любимого приготовленной ею
  собственноручно вкусною едою. А с удовольствием принимающий ее
  ухаживание Бакис не уставал нахваливать возбуждающий у него аппетит
  аромат приготовленных Холидою яств.
  - Без тебя, моя радость, мне даже самый лакомый кусочек в горло не полезет,
  - весело приговаривал он раскрасневшейся от испытываемого ею при этом
  удовольствия Холиде.
   И она совала ему эти лакомые кусочки прямо в рот и, наливая ему чашу за
  чашею сладкого византийского вина, радовалась переполняющему ее
  женскому счастью, над которым она раньше так много иронизировала -
  счастью ухаживающей за своим возлюбленным женщины. Она с тихой
  радостью окуналась в испытываемые ее при этом приятные для ее души и
  тела ощущения, и из ее сердца потихонечку улетучивались накопившиеся в
  нем за последнее время озлобленная на весь мир настороженность и
  мнительная подозрительность. И она уже больше никому не желала зла, ей
  уже хотелось видеть вокруг себя только одни счастливые лица. Хотела, даже
  не понимая того, что все живущие на земле люди, не исключая шибианок,
  никогда не смогут ощущать себя счастливыми в самом полном значении
  этого слова в том случае, если рядом с ними хоть кто-нибудь страдает. Но, к
  нашему сожалению, окружающая всех нас на земле действительность вряд
  ли хоть когда-нибудь будет соответствовать подобной нашей потребности. И
  поэтому мы в погоне за истинными ощущениями так всегда желанного всеми
  нами счастья чаще всего, замыкаясь в своем тесном мирке, пользуемся, за
  неимением лучшего, только одной иллюзией этого заведомо недоступного
  для всех нас подлинного счастья. А когда случайный ветерок все же завеет в
  наш тесный мирок отголосками неприглядной действительности, то мы
  торопимся закрывать ставни своих окон, чтобы они уже больше никогда не
  смогли омрачить нашего вполне для всех нас счастливого уединения. К такой
  же защите своего безоблачного иллюзорного счастья прибегла и
  переживающая сейчас самые счастливые для себя мгновения Холида. И
  пусть вокруг этой изолированной от внешнего мира пещеры разразится
  землетрясение, пусть нагрянет всемирный потоп, и пусть даже весь мир
  перевернется, как говорится, вверх тормашками - никто и ничто не сможет
  омрачить ей так долго ожидаемого и, наконец-то, наступившего для нее
  женского счастья.
   Одно смущало сейчас ее: Бакис ее не любил, а ласкал и целовал ее только
  потому, что видел в ней свою Марийку. Но женское сердце, если оно
  действительно любит, все стерпит и все простит своему любимому, лишь бы
  он только оставался рядом с нею. Так и Холида изо всех своих сил старалась
  забыть, об этом мешающем ей ощущать себя полностью счастливою
  обстоятельстве.
  - То, что он постоянно называет меня Марийкою, не имеет для меня никакого
  значения, - думала и рассуждала она для себя примерно так. - Лишь бы он
  продолжал любить и ласкать меня, а Марийкой я и сама могу себя называть.
  - Ты знаешь, Марийка, чего мне сейчас хочется больше всего на свете, -
  шепнул ей на ушко прижимающий ее к себе, Бакис.
  - Чего, милый? - еле слышно прошептала прильнувшая к нему Холида. -
  Скажи мне о своем желании, и я постараюсь исполнить все, о чем бы ты меня
  не попросил.
  - Я хочу прямо сейчас выйти с тобою из этой надоевшей мне пещеры на
  берег моря и, вдыхая полной грудью свежий морской воздух, всю
  сегодняшнюю ноченьку разговаривать с тобою только о нашей любви. А
  когда поднимется над морем красное солнышка, то и попрощаться навсегда
  низким поклоном с родными местами. Ведь, ты же намереваешься скоро
  увозить меня отсюда в далекие края.
  - Но это опасно для тебя, милый, - запротестовала Холида.
  - Тогда, хотя бы только на одну минуточку, дорогая, - взмолился перед нею
  Бакис, - ведь, уже совсем поздно. И все люди, включая и половцев кошевого
  Артыка, уже давно спят. В такую позднюю пору уже никто не сможет нас
  увидеть.
   Отогревшейся возле него своим ожесточившимся за последнее время
  сердцем Холиде не хотелось ему отказывать, а Бакис был настойчивым, и ей
  пришлось согласиться.
  - Только у самого входа в пещеру и только на одну минуточку, - попросила
  она его.
   Бакис долгим страстным поцелуем высказал ей свое согласие, и они вышли
  из пещеры.
   Кулдан прискакал в аил кошевого Артыка намного раньше Холиды и, зная,
  что она, пока не стемнеет, в пещеру не пойдет, пустил коней пастись, а сам
  прилег под кустиком неподалеку от глинобитного домика и потихонечку
  погрузился в тихий и покойный сон. Проснувшись уже в сгущающихся
  вечерних сумерках, он поспешил в березовую рощу на свое прежнее место
  наблюдения. Ждать ему долго не пришлось, и с наступлением темноты он
  уже бежал по знакомой ему тропинке к пещере. Подбежавшая к
  прислоненному к стене горы валуну ханша, легко отодвинув его в сторону,
  открыла дверь и захлопнула ее за собою.
  - Кажется, что на этот раз мне уже не удастся подслушать их разговор, - с
  огорчением подумал Кулдан и, опустившись на ближайший от входа камень,
  стал терпеливо дожидаться выхода из пещеры Холиды.
   Его пасмурный взгляд равнодушно скользил по усыпанному
  осветившимися звездочками небосклону и по придремавшему в ночной
  тишине морю, но ни на том и ни на другом не мог сосредоточиться. Его
  бедной голове слишком много пришлось переварить за последнее время так
  нежданно свалившихся на него дум, что она у него уже больше ни хотела
  думать, ни о чем другом, кроме как о ставшей для него за последние дни
  такой близкой и почти родной Марийке. Громко прозвучавший в тишине
  скрип открываемой двери заставил его вскочить на ноги, и растянутся среди
  валунов.
  - И как же здесь хорошо! - воскликнул вышедший из пещеры Бакис, с
  наслаждением вдыхая полной грудью прохладный морской воздух. - А какое
  сегодня прекрасное звездное небо! Я так соскучился по всему этому, сидя в
  этой пещере.
  - Потерпи еще немного, милый, - проворковала стоящая рядом с ним Холида.
  - Скоро мы отсюда уедем, и ты тогда сможешь смотреть и любоваться
  звездным небом и морем, сколько тебе заблагорассудится.
  - Даже и не верится, что все это когда-нибудь сбудется, - горько усмехнулся
  ей в ответ Бакис, - я изо дня в день сижу в этой пещере и ничего не знаю. Не
  знаю, не только времени, когда я, наконец-то, избавлюсь от этой мрачной
  темницы, но и даже, когда ты меня навестишь, после своего очередного
  отъезда по каким-то там делам. Откроешь ли ты мне свою самую страшную
  тайну, или нет?
  - А ты, милый, пока еще об этом меня не спрашивал, - с веселым коротким
  смешком проворковала ему в ответ Холида, - и я уже подумала, что тебе
  очень даже нравится проводить со мною время в этой пещере.
  - С тобою, моя ласточка, мне везде хорошо, - ласково проговорил ей Бакис, -
  с того самого времени, как только ты появилась в этой пещере, я позабыл обо
  всем на свете. Забыл не только об этой уже давно опостылевшей мне пещере,
  но и даже обо всех своих бедах. Но сейчас не томи меня, свет мой ясный, и
  скажи, когда же я оставлю ее уже навсегда.
  - Не знаю как навсегда или временно, но еще несколько ночей тебе придется
  в ней поскучать, а, вот, на третью ноченьку я заберу тебя из нее, чтобы
  навестить помогающих нам сейчас людей, - проворковала обнимающая и
  нежно целующая своего любимого Холида.
  - Но мы никогда о ней не забудем, - тихо шепнул ей на ушко Бакис, - в этой
  пещере мы не только заново обрели друг друга, но и были в ней безмерно
  счастливы.
  - Обязательно, мой милый, мы всегда будем о ней помнить, - согласно
  поддакнула ему растроганная Холида, - а сейчас нам уже пора возвращаться
  в пещеру. Тебе, родной, не стоит рисковать быть узнанным каким-нибудь
  припозднившимся гулякою.
   Недовольно вздохнувший Бакис покорно повернулся и нетерпеливо
  подталкиваемый ханшою вошел в раскрытую дверь. А узнавший об
  ближайших намерениях ханской дочки Кулдан, еще немного подождал, пока
  не щелкнем задвигаемая изнутри задвижка, вскочил на ноги и заторопился к
  оставленному в степи коню.
   Марийка еще и во сне ясно для себя ощутила, как заливший ее яму яркий
  свет неприятно защекотал по ее отвыкшему от него лицу.
  - И откуда он только мог появиться в моей яме, - удивлялась она этому
  своему странному ощущению, пока не предположила. - Мои глаза по нему
  соскучились, вот, он мне и кажется.
   Но ощущение не проходило, а когда оно уже больно защекотало ей по
  векам, она не выдержала, и проснулась. Проснувшись, она тут же открыла
  свои заспанные глаза и, увидев наклонившуюся к ней возле открытой дверцы
  в поле Прокуду с подсвечником в руках, просто оцепенела от страха. Она,
  подумав, что Прокуда обнаружила отрытый ею лаз из ямы, продолжала
  лежать, не смея даже пошевелиться.
  - Спишь, бездельница! - зло бросила ей Прокуда. - А я вместо того, чтобы
  сопровождать госпожу, должна сторожить тебя.
   И ей было, за что злится, и ненавидеть посаженную в яму Марийку. Годы
  ее уходили, все ее подружки уже давно повыскакивали замуж, и только ее,
  полную и некрасивую, женихи обходили стороною. И надо же было такому
  случиться, что именно сейчас ее ждали в аиле кошевого Артыка родители,
  чтобы выдать замуж за заинтересовавшегося ее приданым бедного пастуха.
  Прокуда не обижалась на не взявшую ее с собою ханшу. Она понимала, что
  ханской дочке, кроме нее, больше уже было некому довериться в таком
  щепетильном для нее деле, а поэтому сейчас всю свою злость и раздражение
  она срывала на Марийке.
  - Вставай, бездельница! - продолжала изливать на нее всю свою злобу и
  раздражительность Прокуда. - Вставай! А то развалилась здесь, словно она
  не в яму посажена, а почивает у мамки на перинах.
   Немного пришедшая в себя Марийка встала и срывающимся от испуга
  голосом спросила:
  - Чем я провинилась перед тобою, Прокуда? За что ты так на меня кричишь?
  - Она еще спрашивает, паршивка! - с негодованием выкрикнула еще больше
  распалившаяся Прокуда. - Ты, скверная девчонка, забыла о своем месте в
  этой жизни! А мне из-за тебя и замуж некогда выйти! Сиди здесь с тобою и
  обслуживай тебя, словно я не прислуживаю ханской дочке, а только тебе
  одной. Нет, уж! Я твоей служанкою быть не желаю! Я тебя вообще перестану
  кормить, чтобы ты скорее подохла, подлая тварь!
   И совсем разозлившаяся Прокуда, громко хлопнув опустившейся на свое
  место в полу дверкою, отбросила ковер на место и ушла. И в этот день она
  уже больше к ней не приходила.
  - Слава всемогущим небесам, что она не спустилась ко мне в яму, а то
  непременно увидела бы вырытый мною лаз, - подумала с облегчением
  вздохнувшая Марийка и, немного перекусив оставленной ей Кулданом едою,
  прислонилась спиною к стенке ямы.
   Но на этот раз ей и не удалось забыться в спасительном в ее положении
  сне. Прислушиваясь к шагам разгневанной Прокуды, она так и провалялась с
  открытыми глазами до самого вечера. А вечером, когда уже даже в яме
  хорошо прослушивалось громкое обиженное сопение улегшейся спать
  Прокуды, она встала, и, приведя себя насколько это можно было сделать в ее
  положении в порядок, присела возле стенки ямы на корточки. Задумавшись о
  своих переживающих за нее родителях и о своем попавшимся в сети
  коварной жестокосердной ханши Бакисе, она даже и не услышала, как
  подкрался к домику Кулдан.
  - Марийка? - услышала она его негромкий оклик.
  - Я здесь, Кулдан! - тихо вскрикнула обрадованная его возвращением
  Марийка. - Ты узнал хоть что-нибудь о моем Бакисе!?
  - Все расскажу по дороге, - пробормотал ей в ответ, торопливо расширяющий
  со своей стороны лаз Кулдан, - я приехал за тобою.
   Еще больше обрадованная Марийка схватила лопату с длинной ручкою, и
  они вдвоем быстро расширили верхнее отверстие лаза. Кулдан бросил ей в
  яму веревку, и она, уцепившись за нее, в одно мгновение оказалась возле
  него снаружи домика. И пока он относил в свою кибитку лопаты, кожаные
  мешки и лестницу, она, замаскировав снаружи вход в лаз, затерла возле
  домика все следы. А потом они уселись на оставленных Кулданом
  неподалеку от аила коней, и еще только-только заалела на небесах утренняя
  зорька, как они уже были на морском побережье. Ссадив Марийку с коня
  неподалеку от возвышающейся над всеми окрестностями одинокой горы на
  скалистом берегу моря и пообещав ей вечером к ней вернуться, Кулдан
  ускакал в степь. А помахавшая ему вслед рукою Марийка, вымывшись в
  чистой морской водице, прополоскала в ней всю свою одежду и, укутавшись
  в оставленный ей Кулданом темный дорожный плащ, занялась поиском
  укромного местечка, где бы она могла, оставаясь незаметною, высушить
  свою одежду и немного отдохнуть. Найдя его, она повесила на нижние ветки
  укрывающих ее кустов свою мокрую одежду и, подложив под голову одну из
  своих прелестных ручек, не заметила, как уснула. После душной ямы в
  глинобитном домике ханши, где ей приходилось спать прямо на глиняном
  дне, здесь, на свежем воздухе, в это теплое летнее утро и особенно тогда,
  когда приподнявшееся над морем солнышко начало пригревать ее своими
  теплыми лучиками, она спала тихо и покойно. Вместе с наступившим
  скорым рассветом звонко защебетали неугомонные птички, но и они,
  стараясь не мешать ее сладкому сну, облетали куст, под которым она спала,
  стороною. Не задержавшееся со своим восходом красное солнышко тоже не
  очень-то беспокоило ее своими щекотливыми лучиками. И уже только ближе
  к полудню на кустик, под которым Марийка спала, опустилась небольшая с
  неброским оперением птичка и так распелась, что ее сладкозвучное
  щебетание, отозвавшись сладкой болью в сердце спящей Марийки,
  разбудило ее. Но она еще долго лежала с закрытыми глазами, опасаясь даже
  пошевелиться, чтобы не спугнуть певунью, и с удовольствием
  прислушивалась к ее незамысловатой бередящей ей душу песне. А когда,
  вволю повеселив себя и Марийку, птичка, вспорхнув с веточки куста, улетела
  по своим другим неотложным делам, Марийка встала, натянула на себя уже
  успевшую высохнуть одежду. И, укрывшись среди скал, с нетерпением
  дожидалась наступления темноты, чтобы раскрыв Бакису глаза на обман
  коварной ханши, увести его с собою. Она не винила своего любимого за
  связь с ханскою дочкою. Она уже знала от Кулдана, что позарившаяся на ее
  Бакиса ханша колдовством ослепила ему глаза. Она не сомневалась в его
  чувствах к ней, и ее сердце горело негодованием к кравшей любовь ее Бакиса
  вероломной ханской дочке.
   Собирающемуся в дальнюю дорогу человеку всегда приходится слишком
  многое продумать и предусмотреть. И засуетившаяся с самого раннего утра
  Холида потратила на хлопотливые сборы почти весь день, пока полностью не
  подготовилась к отлету на очередные сборы шибианок. На этот раз она уже
  не собиралась играть роль скромницы и защитницы интересов всех
  шибианок. А совсем наоборот, великолепием своих нарядов и роскошью
  навешенных на нее драгоценных украшений она не только хотела, но и даже
  мечтала затмить всех своих подружек. С этой целью она перетряхнула весь
  свой огромный сундук до самого дна. И сейчас развешенные по стенам
  комнаты ее наряды приятно ласкали и радовали ей глаза, а на расставленных
  возле стен скамейках поблескивали редкостными камнями ее самые лучшие
  драгоценные украшения.
  - В этих отобранных мною на сбор шибианок нарядах и украшениях я уже
  смогу затмить своим великолепием всех своих подруг, и буду просто
  неподражаемой, - подумала вполне удовлетворенная своим выбором Холида
  и перевела взгляд на подготовленную не менее красивую одежду для Бакиса.
   Побеспокоившись о собственной неотразимой, по ее мнению,
  привлекательности, она, конечно же, не могла позабыть о своем главном
  украшении на сборе шибианок. Поэтому и приготовила для него
  поглаживаемую сейчас ее нежными прелестными пальчиками роскошную
  ханскую одежду, которую лично сама отбирала для Бакиса, а сейчас хотела
  лишний раз убедиться, что не ошиблась в своем выборе. Бережно перебирая
  своими прелестными ручками предназначенную для Бакиса одежду, она
  представляла его в ней и себя рядом с ним, воображая себе, как они вместе
  прогуливаются возле ее любимой березки под откровенно завидующими ей
  взглядами остальных шибианок. И ей так понравились эти ее представления,
  что она, не желая от них отрываться, уже просто забылась в привлекающих и
  пьянящих сладким дурманом ее душу своих мечтаниях. Придумывая для
  себя все больше интригующие ее ситуации, она продолжала забавляться ими
  до тех пор, пока чей-то громкий стук в дверь не возвратил ее к реальности.
  - Кто там!? Я не желаю никого видеть!? - громко выкрикнула недовольно
  поморщившаяся Холида.
   Но, несмотря на грозное ее предупреждение, дверь комнаты открылась и
  упавшая ей в ноги Прокуда забилась в громких рыданиях.
  - Почему ты приехала ко мне! - вскричала обеспокоенная ее появление перед
  нею Холида. - Как ты посмела оставить без присмотра Марийку!
  - Смилуйся надо мною, госпожа, не вели казнить свою верную Прокуду! -
  запричитала целующая ее ноги, судорожно дергаясь у ее ног огромным
  толстым червем, служанка. - Виновата я перед тобою!
  - Успокойся и расскажи мне толком, что случилось!? - повелела недовольно
  нахмурившаяся в предчувствии плохих новостей Холида.
  - Убежала, - сквозь слезы выдавила из себя Прокуда, - убежала, подлая,
  сегодня ночью. Я решила ее, где-то в полдень, проведать, а ее в яме уже нет.
  - Что!? Марийка сбежала! - гневно выкрикнула вскочившая с табурета
  Холида, которая при виде Прокуды ожидала для себя всего, но только не
  подобного известия. - Как могла слабая беспомощная девушка убежать из
  такой глубокой ямы! Это же просто невозможно!? Такое сделать не по силам
  не только ей, но и даже взрослому сильному мужику!
   И продолжающая заливаться горючими слезами Прокуда рассказала ей об
  кем-то вырытом из ямы лазе и о подозрительно приподнятом настроении
  Марийки перед побегом.
  - Дура я! - занималась запоздалыми раскаяниями размазывающая по своим
  пухлым щекам покатившиеся из глаз слезы Прокуда. - Не заподозрила
  неладное и упустила ее!
   Еще совсем недавно хорошего приподнятого настроения, как не бывало. И
  уже больше не думающая о своем возможно скором торжестве перед своими
  подругами Холида только молча смотрела на валяющуюся в ее ногах
  Прокуду, прекрасно для себя осознавая, что ее верная служанка здесь ни при
  чем. Что сумевшей убежать из такой глубокой ямы Марийке кто-то помогал,
  и что этот кто-то каким-то образом сумел проникнуть в ее тщательно
  скрываемую ото всех тайную жизнь.
  - Но этот кто-то не торопится разоблачать меня перед всеми, - размышляла
  она про себя, - значит, боится или рассчитывает в будущем что-то очень
  важное для него потребовать от меня. А раз так, то и мне не следует пороть
  горячку и напрасно суетится раньше времени. Да, и эта паршивая девчонка
  от меня тоже никуда не денется. Со временем мои слуги ее отыщут, и я через
  нее обязательно выйду на этого проникшего в мою тайную жизнь человека.
  И тогда уж им лучше было на этот свет вовсе не рождаться.
  - Успокойся, милая, ты ни в чем не виновата, - ласково потрепав свою
  служанку по подрагивающему от рыданий плечу, проговорила Холида, - и не
  беспокойся ни о чем, потому что мы эту Марийку обязательно отыщем.
  Никуда она от нас не денется.
   И уже даже не надеющаяся на прошения Прокуда принялась целовать ей
  руки, радуясь, что ей повезло служить у такой справедливой ханши, у
  которой чуткое отзывчивое сердце, и которая хочет и умеет верить своим
  верным слугам во всем.
  - Ты останешься со мною Прокуда, а вы, - проговорила Холида к стоящим у
  двери сопровождающим ее слугам, - начиная с этого времени, станете
  внимательно следить за всеми подступами к аилу и в особенности к
  приморскому поселку ремесленников и рыбаков. Марийка обязательно
  должна где-нибудь здесь появиться. И тогда вы, схватив ее и заковав в цепи,
  насадите ее обратно в ту же яму. Пусть она тогда попробует сбежать из нее в
  цепях.
   Обеспокоенная Холида подумала, что прознавшие о ее тайной жизни
  недруги могут попытаться устроить побег и сидящему в пещере Бакису. А
  поэтому она повелела одному из своих слуг идти на побережье и кружить
  там вокруг высокой горы вплоть до наступления темноты.
   Ее настроение было окончательно испорчено, и она еще долго не могла
  отвлечься от закружившихся в ее прелестной головке неугомонным
  пчелиным роем мрачных мыслей. А вечером, когда на землю нахлынули
  сгущающиеся сумерки, она, позвав Прокуду, подробно растолковала ей, чем
  та должна была заниматься в течение этих двух недель. Отпустив служанку и
  тщательно закрыв на все внутренние засовы двери домика, Холида уже
  проверенным ею раньше путем, выскользнув из него, заторопилась к
  нетерпеливо дожидающемуся ее в пещере Бакису.
   Внезапно объявившийся на побережье половец до смерти напугал
  прятавшуюся там Марийку. Словно кого-то, выискивая или поджидая, он до
  самого вечера беспрестанно расхаживал по прибрежным скалам и уже только
  с начинающими сгущаться вечерними сумерками ушел в сторону аила.
  Спрятавшаяся за огромным валуном Марийка не смела, высунуть оттуда
  даже своего носа, пока не услышала знакомые шаги Кулдана.
  - Марийка, где ты? - негромко окликнул он ее.
  - Я здесь, Кулдан, - отозвалась обрадованная его приходом Марийка. - Ты не
  видел прогуливающегося где-то здесь неподалеку пастуха?
  - Не беспокойся, он только что свернул на ведущую в сторону аила тропинку,
  - успокоил ее Кулдан.
  - Ну, и напугал же он меня сегодня, - пожаловалась ему Марийка, - весь
  вечер ходил, не переставая, по прибрежным скалам, словно кого-то или чего-
  то в них искал.
  - Наверное, тебя, Марийка, - предположил Кулдан. - Я видел приехавшую в
  аил Прокуду, так что ханше уже должно быть известно о твоем побеге. А
  этого напугавшего тебя пастуха я узнал. Он ее слуга и сейчас сопровождает
  ханшу в ее поездке в аил кошевого Артыка, поэтому-то мне и пришлось
  дожидаться, когда он не уйдет с побережья.
   Кулдан развязал узелочек, и они, наскоро перекусив, пошли к пещере.
  - Вон, за тем прислоненным к стене горы валуном скрывается вход в пещеру,
  где сейчас и находится твой Бакис, - остановившись неподалеку от
  прикрытого валуном входа, сказал ей Кулдан.
  - Тогда пошли скорее к нему, - заторопила его оживившаяся Марийка, -
  заберем Бакиса из пещеры и убежим отсюда подальше, пока не заявилась это
  коварная ханша.
  - Чтобы отодвинуть этот валун от стены горы, понадобиться двадцать
  человек, - усмехнувшись ее наивности, проговорил Кулдан.
  - Тогда, каким же образом входит в нее сама ханша? - переспросила его еще
  больше удивившаяся Марийка. - Ты же сам мне говорил, что она приходит в
  эту пещеру одна.
  - Подожди еще немного, и ты увидишь все своими собственными глазами, -
  не стал ей ничего объяснять побоявшийся, что она ему не поверит, Кулдан.
  - А, вот, и она сама не задержалась со своим появлением, - недовольно
  буркнула первая увидевшая бегущую по ведущей к пещере тропинке
  ханскую дочку Марийка. И они, спрятавшись за ближайшим валуном, уже
  больше не сводили с нее своих насторожившихся глаз.
   Подбежавшая к валуну Холида внимательно осмотрелась вокруг себя и, не
  увидев ничего подозрительного, легко отбросила преграждающий ей дорогу
  валун в сторону и, открыв дверь, стремительно побежала по ведущим вверх в
  пещеру ступенькам. Приближалась полночь, и она, не желая показываться
  Бакису в своем уродливом до безобразия шибианском виде, не стала тратить
  дорогое сейчас для нее время на закрытие входной в пещеру двери.
  - Как легко она справилась с этим тяжелым валуном!? - тихо вскрикнула
  изумившаяся необычайной силе хрупкой с виду ханши Марийка.
  - И я сам тоже был немало удивлен, когда увидел все это в первый раз, -
  шепнул Кулдан и заторопил ее, - нам повезло, что она не закрыла за собою
  дверь, пойдем скорее....
   Опередившая его Марийка первой подбежала к входу в пещеру, а потом,
  больше уже не раздумывая ни о чем, быстро пробежала по поднимающимся
  вверх ступенькам и, остановившись у самого входа в пещеру, окинула ее
  своими внимательными глазками.
   А в это время прибежавшая раньше ее Холида решила на всякий случай
  еще раз помазать Бакису колдовским снадобьем по вискам и под глазами.
  - Марийка, и зачем ты только постоянно мажешь меня чем-то липким и до
  противности дурно пахнувшим? - спросил у Холиды неприятно кривившийся
  при этом Бакис.
  - Чтобы ты, милый, любил меня еще сильнее, - проворковала в ответ
  поцеловавшая его Холида.
   Но разве хоть когда-нибудь сможет по-настоящему влюбленная женщина
  безучастно наблюдать со стороны, как ее соперница целует и ласкает ее
  возлюбленного!? Нет, и нет! Она обязательно должна будет хоть как-то
  высказать или выразить свое отношение к подобной не очень-то приятной
  для нее ситуации. Так и Марийку при виде целующей ее Бакиса ханской
  дочки в одно мгновение захлестнула такая умопомрачительная ярость и
  злость, что она, не сдержавшись и даже не задумываясь о возможных для нее
  последствиях, тут же с диким воплем набросились на коварную и
  вероломную ханшу. Выбив из ее рук чашу с подмешанным в вино сонным
  зельем, которым Холида только что намеревалась угостить Бакиса, она,
  ухватившись мертвой хваткою в ее волосы, оттащила ханшу от своего
  любимого. Не ожидавшая ее нападения Холида не смогла оказать ей
  никакого сопротивления, но очень скоро, придя в себя, она, одним
  движением своей руки отбросив от себя вцепившуюся в нее Марийку, в
  бешенстве запинала ее ногами. Ни один человек во всем мире не смог бы
  оказать хоть какое-нибудь сопротивление разъяренной шибианке и
  заметавшаяся по полу пещеры Марийка еле успевала уклоняться или хотя бы
  немного смягчать посыпавшиеся на нее удары ханской дочки.
   Ничего не соображающий Бакис в недоумении только пожимал плечами.
  Он все еще не мог никак для себя понять, как это из одной Марийки, вдруг,
  стало сразу же две Марийки и почему одна из них избивает другую. Но он
  ясно видел, как нестерпимо больно избиваемой Марийке и, слыша ее
  отчаянные призывы к нему о помощи, не мог равнодушно смотреть на ее
  страдания. Подбежавший к ней Бакис попытался оттащить ее от другой
  почему-то так сильно обозлившейся на нее Марийки, но та, долго с ним не
  церемонясь, одним движение плеча отбросила его от нее. И он, пролетев по
  воздуху несколько метров, приземлился, ударившись головою прямо на
  поставленный Холидою на полатях кувшин с вином. Забрызгавшая во все
  стороны вино плеснула прямо по его раскрытым глазам, и он, чтобы хотя бы
  немного унять боль, наклонился к кадке с водою и, промывая в ней глаза и
  лицо, смыл с себя всю намазанную на него Холидою изготовленную
  колдуном мазь.
   Потерявшая рассудок Холида потеряла и счет времени. Ослепленная уже
  прямо распиравшей ее злобной ненавистью к своей сопернице, она, не
  останавливаясь, пинала и пинала в сторону шарахающейся от нее Марийки.
   Воспользовавшись вмешательством в их схватку Бакиса, Марийка вскочила
  с пола пещеры на ноги и сейчас еле успевала отбегать от разъяренной ханши,
  защищаясь от нее всем, что только попадалось ей под руки. Но ее силы были,
  в отличие от Холиды, не беспредельны. Выступающий на ее лбу пот уже
  начал застилать ей глаза, а у нее не было даже времени, чтобы, смахнув его с
  себя, протереть глаза из-за быстрых еле уловимых для нее стремительных
  нападений ханши. Она уже еле держалась на ногах от усталости и прекрасно
  для себя осознавала, что еще несколько мгновений такой же сильно
  изнуряющей ее борьбы с ханшою, и она, свалившись на пол, позволит ей
  растоптать себя ногами.
   А уже ясно ощущающая для себя скорую победу над своею соперницею
  Холида не торопилась с нею расправляться. С перекосившимся от
  распирающей ее злобы лицом она, не спеша, с торжествующей ухмылкою
  кровожадного зверя приближалась к прислонившейся спиною к гранитной
  стене пещеры Марийке.
   Отчаявшаяся Марийка звала на помощь, но занявшемуся своими
  зарезавшими острой болью глазами Бакису было не до нее. А Холида шаг за
  шагом становилась к ней все ближе и ближе. И, вот, когда до Марийки уже
  оставалось всего три шага, потом два, один шаг. Разнесшийся по всей пещере
  дикий вопль чем-то смертельно напуганной Марийки оказался совершенно
  неожиданным для уже было замахнувшейся Холиды. Она, не зная, чем этот
  ее испуг может ей угрожать, остановилась и в недоумении осмотрелась
  вокруг себя.
   Ровно в полночь прекрасная ханская дочка превратилась в уродливую
  шибианку. И смертельно напуганная этим ее мгновенным превращением
  Марийка закрыла от охватившего ее при этом ужаса лицо руками и дико
  завопила. Услышавший ее вопль Бакис, видя, что к его Марийке
  приближается страшное чудовище, схватил валяющийся на полу нож и с
  разбега всадил его в волосатую спину чудовища.
   И еще более громкий пронзительный вопль уже прямо потряс стены
  пещеры, заглушая собою крик испугавшейся Марийки. Это вопила впервые
  испытавшая в себе боль от только что нанесенной ей Бакисом ножом раны
  шибианка. Оглушенная ее воплем Марийка отвела от своего лица руки и
  открыла глаза, но, снова увидев перед собою ужасное чудовище, с тихим
  вскриком потеряла сознание. Успевшего подхватить ее на руки Бакиса так
  сильно напугало ее без единой кровиночки побелевшее лицо, что он, начисто
  позабыв не только о вопящем от боли чудовище, но и обо всем остальном на
  белом свете, закружился возле нее, пытаясь привести ее в чувство.
   А уже прямо рычащая от пронзающей ее нестерпимой боли Холида,
  ухватившись за рукоятку ножа, выдернула его из своей спины. И снова
  острая боль пронзила все ее тело, и снова она завопила, но через мгновение
  наступило облегчение, и терзающая ее боль начала потихонечку утихать.
  Почувствовав себя немного лучше, Холида осмотрелась в пещере и, увидев
  склонившегося над лежащею без сознания Марийкою Бакиса, от мгновенно
  захлестнувшей ее ярости завопила еще громче. Обнажившаяся в ее сердце
  рана пересилила боль в спине. И она, разбежавшись, высоко подпрыгнула и
  опустилась своими уродливыми шибианскими ногами прямо на шею
  склонившегося над своею возлюбленною Бакиса. Послышался негромкий
  хруст переломившихся костей. И Бакис с Марийкою в последнем своем
  движении вцепились друг в друга, и отошли в мир предков. А громко
  вопящая от пронзившей на этот раз уже прямо ей в сердце невыносимой боли
  Холида в бессильной злобе продолжала топтать их прекрасные тела своими
  уродливыми ногами. Она в охватившей ее слепой ярости не только не хотела
  ничего вокруг себя видеть, но и даже замечать, а поэтому не услышала, как
  содрогнулся при виде того, что она вытворяла в пещере, весь окружающий ее
  мир. Содрогнулся и притих, с ужасом прислушиваясь к тому, что сейчас
  творилось в пещере.
   Случилось совершенно невероятное, произошло то, что не могло, не имело
  право происходить. Ибо то, что должно было способствовать жизни на земле,
  способствовать ее неуклонному развитию и расцвету впервые с начала
  сотворения земного мира посягнуло на саму жизнь. Посягнула, придав
  необходимое ускорение уже давно задуманному сатаною коварному
  замыслу. И нависающий над земным миром давящею в нем все самое светлое
  и святое своей ужасной черною удавкою круг зла замкнулся. Давая тем
  самым давно уже мечтающей о такой для себя возможности всей
  расплодившейся по всей земле нечисти неограниченно пользоваться
  накопленной в нем разрушительной энергией в своих нечестивых делах. И
  вся эта мерзкая погонь, начиная с этого мгновения, уже по своему желанию
  сможет так сильно напитывать ею обширные участки земли, что на них
  станут происходить просто немыслимые дела. И вполне возможно, что
  взбудораженная до предела этой энергией разрушения жизнь на них уже
  может не только сойти с ума, но и начать охотиться на саму себя: восставшие
  против давших им жизнь своих родителей дети с остервенением станут
  топтать ногами их веру и их законы. Жены перестанут слушаться мужей и,
  сгорая от присущего всем женщинам нетерпения, в своем страстном желании
  перещеголять друг дружку с головою окунутся в такую разгульную жизнь,
  что их развращенные тела, в конце концов, потеряют способность рожать
  здоровое потомство. И наша неповторимо прекрасная земля начнет
  переполняться телесными и умственными уродцами - плодами полумертвой
  жизни, приносящими с собою неуверенность в будущем и нетерпимость в
  сегодняшнем дне. Однако самым ужасным последствием для проживающих
  на этих участках земли людей будет постепенно охватывающая всеми ими
  отчаяние, безразличие, животный страх и неуверенность в завтрашнем дне.
  Потому что подобное состояние человеческих душ всегда очень нравится
  нечисти, и что именно в такой, вот, обстановке вся нечистая сила ощущает
  себя, как рыба в воде.
   А сделавшая свое черное дело Холида уже не могла просто так
  угомониться. Всегда присущая ей выдержка и самообладание впервые за все
  время ее бессмертного существования изменили ей. И сейчас она, не зная,
  что ей дальше делать с самой собою, и на что ей еще решится, просто
  заметалась по пещере в поисках выхода и не находила его для себя. А в ее
  широко раскрытых глазах застыло столько съедающей ее изнутри ненависти
  и отчаяния, что встретившемуся с ними вбежавшему в пещеру Кулдану сразу
  же стало плохо. И он, опустившись возле стены пещеры на корточки, застыл
  там, как мертвый.
   Больше уже никто и ничто не мешало Холиде поддаваться воздействию
  благотворно влияющей на ее возбужденное сознание установившейся вокруг
  пещеры почти мертвой тишины окружающего мира. И она, внимая ей и
  потихонечку замедляя свои суетливые метания, вскоре, вообще
  остановившись в середине пещеры, застыла, как бы прислушиваясь к чему-то
  или к кому-то, пока еще никем невидимому и не слышимому. Удивленный ее
  уж совсем необычным для него поведением окружающий мир и сам стал с
  напряженным вниманием прислушиваться к этому пока еще им не
  слышимому и не видимому в тревожном ожидании чего-то такого
  необычного или из ряда вон выходящего. И оно не замедлило произойти.
  Ибо тогда, когда это их совместное ожидание достигло своего наивысшего
  напряжения, громко и отчетливо прозвучал в пещере голос создавшего
  земной мир Творца:
  - Шибианки! За то, что вы несли на себе так необходимый для живущих на
  земле людей эталон уродства, я осыпал вас всех такими милостями,
  которыми не обладает ни одно живое существо на земле. И благодаря
  которым вы имели возможность не только жить всем обеспеченной
  привольной жизнью, но и скрашивать свое вечное существование
  непрерывной чередой рождений в самых богатых и влиятельных среди
  людей семьях. И все это время вы, купаясь в роскоши, для разнообразия
  неограниченно пользовались любовью преклоняющихся перед вашей в
  человеческом облике несравненной красотою мужчин. Но вам и этого
  показалось мало! Вы стали превращать положенные вам раз в году Мною
  двухнедельные сборы в обычный балаган и, в конце концов, докатились до
  того, что осмелились нарушить Мой запрет не пользоваться любовью
  мужчины против его желания. Вы переступили запретную черту, и Я за это
  превращаю вас всех в пыль и развеваю ее по всей земле. А шибианку Холиду
  Я проклинаю и обрекаю ее душу на вечное заточение в той пещере, где она
  совершила свое ужасное преступление против сотворенной Мною земной
  жизни. Пусть там ее любвеобильная душа веками слушает уединяющихся в
  пещере возлюбленных, и всякий раз переполняющие ее похотливые желания
  и черная зависть к ним будут, раздирая ее, приносить ей невыносимую боль и
  страдания. Через каждые 999 лет у ее души будет всего три возможности
  освободиться от накопившейся в ней за все эти годы похоти, загубив чистые
  искренние чувства у выбранной ею самой пары влюбленных. Но, если после
  трех попыток ей сделать это не удастся, то вместе с разомкнувшимся
  нависающим над миром кругом зла пещера освободиться от проклятой
  Мною души шибианки Холиды. Да, будет так! Аминь!
   С последним словом Творца тело Холиды превратилась в кучку пыли, а
  отвалившаяся с потолка пещеры каменная глыба, проломив пол пещеры,
  освободила скрывающиеся под скальной породою мощные подземные
  источники. Прорвавшиеся наружу мощные струи воды забили внутри
  пещеры с такой силою, что не только приподняли на себе эту освободившую
  их глыбу, но и предали ей с каждым очередным мгновением все более
  увеличивающееся вращательное движение. Закружив ее до немыслимой
  скорости, они с такой силою врезали ею в стену пещеры, что это глыба с
  невероятно жутким скрежетом, просверлив собою в стене пещеры
  наклонный ход, уже довольно истертою упала в воды плескавшегося подле
  горы небольшого заливчика.
   Вызванное проклятием Творца и всем произошедшим в пещере сильное
  возмущение, мгновенно обогнув всю землю, прорвалось в небеса и
  всполошило там не только вечно всего опасающихся холодных звездочек, но
  и встревожило только что осветившуюся полную луну. Заинтересовавшись,
  что же все-таки такое ужасное могло произойти в это время на земле, луна
  уже стала более внимательно вглядываться в замелькавшие под нею земные
  ландшафты, пока не задержала свой сияющий томным нежным светом взгляд
  на одиноко возвышающейся над всеми окрестностями горе. Заглянув в
  пещеру, через образовавшееся при падении глыбы в потолке отверстие, она с
  жалостью посмотрела на неподвижные тела Бакиса и Марийки и,
  посочувствовав уже начинающему приходить в себя Кулдану, погрузила его
  в долгий целительный для его души и тела сон. А потом, переведя свой
  взгляд на бьющие из пола источники, еще долго любовалась льющейся по
  только что пробитому глыбою в стене пещеры наклонному тоннелю бурным
  потоком водою.
  
   1992 год.
  
  
  
  
  Глава двенадцатая.
  Перед смертью все равны.
  
   Погруженному в необычно тихое и покойное забытье Кулдану начались
  показываться еще более удивительные для живого смертного человека
  видения. Получившие возможность воздействовать на его возбужденное
  сознание силы добра и справедливости начали выдавать ему самую
  правдивую историю о жизни на земле шибианок, начиная со дня их
  сотворения Творцом. С невероятной скоростью промелькнули мимо него все
  прожитые шибианками жизни. А в самом конце этой просто невероятной
  истории он увидел, как проклятые Творцом их уродливые тела,
  превратившись в пыль, были развеяны набежавшим ветерком по всей земле.
  Как вокруг их острова затряслась земля, и как поднялись на месте бывших
  топких болот взметнувшиеся в небеса остроконечными вершинами высокие
  скалистые горы. Конечно же, его прикованное к земле тело не смогло бы
  увидеть все эти произошедшие по воле разгневанного Творца на земле
  изменения. Но высшие силы помогли его сознанию отделиться от тела и
  вознестись на высоту птичьего полета. Вознестись туда, откуда Кулдану
  было не только все хорошо видно, но и удобно наблюдать за всем, что в это
  время происходило на земле. Мгновенно переполнившись радостным
  восторгом от одного только ощущения недоступного в обычных условиях
  для него полета, он залетал над только что образовавшимися горами. И он
  еще долго парил бы в заоблачных высотах по поднебесью, но как раз в это
  время в его остающееся в пещере тело уперся чей-то пристальный
  посторонний взгляд. Переживающему сейчас просто невероятное
  наслаждение от переполняющей его при всем этом радости, словно все, о чем
  он только мечтал в своей недолгой жизни, вдруг, совершенно для него
  неожиданно сбылось, Кулдану этот ощущаемый им в своем забытье
  посторонний взгляд не нравился. Ему было просто нестерпимо ощущать его
  на своем теле. Но уже прямо сверлящий Кулдана нестерпимою болью от
  переполняющей его горечи ничем невосполнимой утраты посторонний
  взгляд от него не отставал. Он беспокоил молодого степняка, тревожа его в
  забытьи какими-то неясными ощущениями приближающейся беды. Лежащий
  на полу пещеры Кулдан недовольно под ним ежился. И в слабой надежде
  сбросить его с себя пытался, чтобы этому беспокоившему его взгляду не
  было за что зацепиться, превратиться для него в мельчайшую на земле
  пылинку. Но все было тщетно, этот давящий на Кулдана всей тяжестью
  переполняющего его горя посторонний взгляд не хотел от него отставать, тем
  самым лишая его последней предоставляемой ему судьбою возможности
  вволю натешиться переживаемой его душою в это время радостью. И, в
  конце концов, он уже так сильно надавил на грудь спящего Кулдана, что тот,
  не выдержав его напора, проснулся. Очнувшийся Кулдан открыл глаза и с
  недоумением уставился на бьющие перед ним источники чистой родниковой
  воды.
  - И откуда только они взялись!? - выкрикнул в недоумении изумившийся
  Кулдан. - Ведь, еще сегодняшней ночью их в этой пещере не было и в
  помине!
   Не зная причины произошедших вокруг него перемен, Кулдан окинул
  обступивших его мужчин вопросительным взглядом. Но хмуро взирающие
  на него мужчины, не зная сами, или просто не желая ничего ему объяснять,
  молчали.
   - Всемогущие небеса! И куда же это только перенесла меня обуреваемая
  злыми духами ханская дочь! - не удержался от возгласа не видящий во
  внезапно изменившейся пещере ничего для себя знакомого Кулдан.
   Ищущий за что бы ему зацепиться взгляд Кулдана уткнулся в затемневшие
  ему радостной узнаваемостью убегающие вниз ступеньки крутой лесенки, и
  он начал припомнить кое-что из ночных событий. Но сразу же отозвавшаяся
  тупой болью ушибленная при падении голова заставила его с глухим стоном
  схватится за нее руками. Один из стоящих возле него мужчин смочил в
  прохладной воде источника полотняную тряпочку и молча протянул ее
  Кулдану. И тот, с благодарностью приняв ее своими дрожащими, как после
  хорошего похмелья, руками, торопливо обернул ее вокруг своей головы.
  Стекающая из обильно смоченной тряпки по лицу вода полилась на его
  одежду, но не обращающий на подобные мелочи Кулдан молча сидел,
  прислонившись спиною к гранитной стене пещеры, пока не вспомнил все,
  что происходило в ней сегодняшней ночью. Однако в этой совершенно
  невероятной истории было еще для него немало пробелов и неясностей,
  которые настойчиво требовали от него своего разрешения, и от которых он
  уже не мог просто так отмахнуться.
  - А не связать ли мне происходившие в этой пещере ночные события с как бы
  привидевшимися мне кошмарами в лесу и с приснившимся мне тогда
  пророческим сном? - подумал Кулдан. И у него получилось. Все
  произошедшее с ним ранее неплохо состыковывалось с ночными событиями.
  И в его уже начавшей потихонечку проясняться голове полностью
  вырисовалась жизнь и судьба проклятой Творцом шибианки Холиды.
  Приведя все свои мысли в относительный порядок, Кулдан встал на ноги и
  неуверенной походкою, потихоньку спустившись по ступенькам лесенки,
  вышел из пещеры. Остановившись возле усыпанного вперемежку с галькою
  желтым песочком берега небольшого заливчика, он еще немного погрелся в
  теплых лучах успевшего приподняться над морем красного солнышка, и с
  прежней неторопливостью поплелся в сторону к собравшейся неподалеку
  людской толпе. Увидев подходящего Кулдана, жители небольшого
  приморского поселка, пропуская его, расступались, а он, не оглядываясь, все
  шел и шел, пока не наткнулся на мертвые тела Бакиса и Марийки. При виде
  лежащих на берегу вцепившихся друг в друга руками загубленных
  сегодняшней ночью ханскою дочкою молодых людей Кулдан опустился
  перед ними на колени. И, дотронувшись руками до истоптанных разъяренной
  шибианкою их тел, забился в неутешных рыданиях. Он уже больше не мог
  их, как прежде, презирать или ненавидеть. Судьбы этих молодых людей за
  последнее время так тесно переплелись с его собственной судьбою, что они
  уже для него стали не чужими, не презренными инородцами, а самыми
  близкими и родными людьми. И он сейчас вполне искренне жалел и
  оплакивал загубленное несправедливой земной жизнью его и их чистое
  светлое чувство. Окружившие его жители приморского поселка не только не
  решались с ним заговорить, но даже и не пытались его утешать. А он, не
  стесняясь и не сдерживая себя, изливал из себя вместе со слезами и всю
  накопившуюся в его чистой душе за последнее время нестерпимую горечь
  отчаяния. И уже только тогда, когда он немного успокоился, когда горючие
  от переполняющей их горькой горечи слезы перестали течь из его глаз. И он
  уже только тяжело дышал, прижимая свою голову, к их прохладным
  головкам, чья-то теплая ласковая рука опустилась на его подрагивающие
  плечи. От одного только этого легкого к нему чужого прикосновения Кулдан
  насторожился и, неприятно вздрогнув всем своим телом, напрягся в
  ожидании чего-то особенно для него неприятного. Но, как оказалась, это
  чужое к нему прикосновение его не раздражало, а, совсем наоборот,
  полившаяся от нее по всему его телу доброта захлестнула горячей волною
  искреннего сочувствия всю его отчаявшуюся душу. И он, с удовольствием
  ощущая, как она снимает с него боль от испытываемых им сейчас страданий,
  переполнялся к дотронувшейся к нему руке искренней благодарностью и
  доверием. Успокоенный исходящим от руки ласковым теплом Кулдан
  поднял голову и встретился со скорбными глазами ее хозяина. Трудно, а
  порой бывает, что и невозможно, выдержать переполненный острой болью от
  свалившейся нежданной беды вопрошающий человеческий взгляд
  неискреннему человеку. Но уже успевший искупить перед усопшими свою
  невольную вину освободившийся от угрызений совести Кулдан выдержал
  вопрошающий его взгляд пожилого человека и не отвел от него своих глаз,
  убеждая его, что он в смерти этих молодых людей не виновен.
  - Тебя нашли лежащим в пещере без сознания, - тихо проговорил Филократ. -
  Не мог бы ты объяснить нам, родителям этих несчастных детей, что здесь
  произошло сегодняшней ночью? И почему мне приходится хоронить своего
  сына во второй раз?
   И не отводящий глаз от рано постаревшего Филократа Кулдан заговорил.
  Он рассказал окружившим его плотным кольцом жителям поселка обо всем,
  что происходило в последнее время с убитыми ночью обернувшейся
  ужасным чудовищем ханскою дочкою молодыми людьми. Рассказал о
  возникшем между ними чистом светлом чувстве, рассказал о коварстве
  вознамерившейся их разлучить вероломной ханши. Не умолчал он и о своей
  чуть ли не загубившей его душу пагубной страсти. Собравшиеся на берегу
  люди слушали его молча, не перебивая и ничем не высказывая своего
  отношения к его словам. И только лишь сумрачно кивали своими понурыми
  головами в ответ на его ищущий их поддержки и понимания взгляд. А когда
  он закончил свое просто невероятное объяснение всему, что произошло
  сегодняшней ночью в пещере, то низко поклонившийся ему Филократ тихо
  проговорил:
  - Я благодарен тебе, молодец, за то, что ты рассказал нам все, не таясь, о
  преждевременной смерти наших детей. А то, что твои слова искренни и
  правдивые, я уже не могу сомневаться после того, как ты и самого себя в
  этой истории не стал выгораживать и излишне приукрашивать. Я благодарен
  тебе еще и за то, что успокоил мое родительское сердце, что ты развеял все
  мои сомнения, что позволил мне гордиться тем, что я дал жизнь и вырастил
  хорошего человека. Я еще раз благодарю тебя, молодец, и прошу тебя
  успокоиться и больше уже не терзать себя понапрасну. У тебя от рождения
  чистая и светлая душа и, несмотря на жестокие удары и соблазны судьбы, ты
  сумел сохранить ее чистоту. Знай, что и твои родители, где-то на небесах,
  сейчас любуются на тебя и по праву тобою гордятся.
   Филократ еще раз низко поклонился Кулдану и, кивнув дожидающимся его
  позволения уносить тела Бакиса и Марийки молодым парням, пошел впереди
  них в сторону поселка. А сумрачно смотревший им вслед Кулдан подумал о
  том, что живется человеку на земле совсем непросто, и как легко ему порою
  в этой своей земной жизни поддавшись постоянно совращающим его
  соблазнам отступиться, стать на ведущий его в глухой нравственный тупик
  путь. И как тяжело потом будет человеку снова возвращаться на веками
  проторенный миллионами людей праведный путь. Возвратится на путь,
  ведущий всех живущих на земле людей в царство доброты и справедливости,
  и требующий от всех нас жить в полном согласии со своей совестью.
  - Кошевой! Обнаруженный сегодня утром в пещере огромной горы без
  сознания слуга ханской дочки распространяет о нашей ханше просто
  невероятные слухи! - вскричали вбежавшие в юрту Артыка его слуги.
  - Какие именно слухи? - переспросил их недовольно поморщившийся Артык,
  у которого от одного только вида перекосившихся от ужаса лиц своих слуг
  тревожно забилось в неприятных предчувствиях сердце. - Он восхваляет ее
  ум и красоту или возводит на нее хулу?
  - Кошевой! Он говорит, что она, обуреваемая овладевшими ею злыми
  духами, сегодняшней ночью совершила двойное убийство! - вскричали слуги
  и, перебивая друг друга, передали Артыку все, что услышали они от
  встретившихся им на побережье ремесленников и рыбаков.
   Внимательно выслушавший их Артык погрузился в долгое мрачное
  размышление. И ему было о чем тревожится. Затронута честь хана Китана и,
  если бы в орде зрело недовольство его правлением, то Артык обязательно
  воспользовался бы этим предоставляемым ему судьбою подходящим для его
  смещения случаем, чтобы самому сделаться ханом. Однако положение хана
  Китана в орде сейчас, особенно после его отказа участвовать в неудачном
  набеге хакана Урусобы, было прочным, как никогда. О нем говорили, как о
  мудром предводителе, неустанно заботящемся о нуждах и благополучии
  подвластных ему половцев. В общем, время для претензий кошевого Артыка
  на ханство было самым неподходящим, и ему в сегодняшней ситуации лучше
  притворится верным почитающим своего хана кошевым. В этой просто
  невероятной истории еще было много непонятного и загадочного, да, и тело
  ханской дочки, если верить рассказу этого Кулдана, отыскать будет
  невозможно. А раз так, то трудно будет доказывать ее причастность к
  убийству служивших у нее двух молодых людей из небольшого приморского
  селения и, тем более, связь ханши с так сильно досаждающими всем
  половцам злыми духами. Нет, и нет! Еще не пришло время для претензий
  кошевого Артыку на ханство, ему пока еще не выгодно ссорится с ханом
  Китаном. Он пока еще помнит о печальной участи своего отца и знает, что
  хан Китан способен на многое и не остановится ни перед чем, чтобы
  удержать ханство в своих руках. Осторожность подсказывала ему, что
  следует немедленно вмешаться в происходящие на принадлежащем его роду
  морском побережье события и сделать все от него зависящее, чтобы
  заглушить распространение неблагоприятных для хана Китана слухов.
  - Но как мне этого добиться, если о ночных событиях уже, по всей
  видимости, хорошо осведомлены все жители небольшого приморского
  селения? - спрашивал сам себя Артык.
   Он прекрасно для себя осознавал, что в этом случае ему придется перебить
  всех их, убить главного распространитель слухов Кулдана и стоящих сейчас
  перед ним своих верных слуг. Но все эти убийства для кошевого Артыка
  были не только не выгодными, но и не желательными. Ему не хотелось
  лишаться поступающей ему от проживающих в селении ремесленников и
  рыбаков дани, а ничем не объяснимое убийство своих верных слуг могло
  подорвать его положение среди половцев его рода. Да, и к тому же он в этом
  случае никогда не был бы уверен в своей собственной дальнейшей
  безопасности. Печальная участь его отца подсказывала ему, что хан Китан
  никогда не смириться с живущим свидетелем своего позора, и что он будет
  делать все от него зависящее, чтобы поскорее от него избавиться.
  - Нет уж, я не стану предоставлять убийце моего отца такого удобного
  повода для расправы и со мною, - подумал мрачно ухмыляющийся Артык, - я
  не буду надевать своими собственными руками на свою голову петлю. Я
  лучше, притворившись слепым и глухим, предоставлю хану самому
  выкручиваться их этой очень неприятной для него истории.
   Словив за хвост только что промелькнувшую в его голове понравившуюся
  ему мысль, кошевой Артык уже не отпускал ее от себя. Кто-кто, а уж он-то
  знал не понаслышке, что как ни старайся, а шила в мешке все равно не
  утаить, и что слухи всегда бьют по человеку намного сильнее, чем очевидные
  факты. И самое главное, что их потом не надо будет никому доказывать или
  опровергать. Как бы ловко не выкрутился из этой истории хан Китан, хоть
  что-то обязательно проскользнет мимо его цепких рук, чтобы уже в самое
  ближайшее время нанести ощутимый удар по его положению в орде. И все
  это будет только на руку как бы остающемуся в стороне Артыку. Он,
  дождавшись подходящего для себя времени, всегда сможет освежить в
  памяти своих соплеменников порочащие хана Китана происходящие сейчас
  на морском побережье события. Главное сохранить как можно больше
  свидетелей этой разыгравшейся сегодняшней ночью на побережье трагедии,
  с помощью которых он впоследствии сможет, когда это будет выгодно ему,
  сделать все так, что потом никто не станет обвинять его самого в клевете. Он
  и тогда может, как бы оставаться в стороне, и быть не только бесстрастным
  наблюдателем, но и свободным в принятии любого приближающего его к
  ханству решения. Он еще не знал, как поступит в этом случае хитроумный
  многоопытный хан Китан, но он не сомневался, что сейчас только от его
  решений и поступков будет зависеть все, как в его собственной судьбе, так и
  в дальнейшем благополучии его рода. Будет зависеть, не только сможет ли
  он и в дальнейшем претендовать на ханство, но и останется ли он кошевым
  своего рода и останется ли его род по-прежнему самым могущественным в
  орде. Молчание погруженного в нелегкие размышления Артыка
  затягивалось, но с беспокойством поглядывающие на него слуги его не
  торопили. Они, прекрасно для себя осознавая его и свое положение, не смели
  даже шевельнуться в его присутствии, чтобы не помешать раздумывающему
  Артыку, как ему лучше выйти их этой угрожающей всему их роду самыми
  непредсказуемыми последствиями ситуации.
  - Я и сам ничего не слышал о том, что вы только что мне рассказали, и вам
  советую, забыть обо всем этом, и не вспоминать о ночном происшествии на
  побережье даже в своих снах, - проговорил Артык своим притихшим в
  ожидании его решения слугам.
  - Ты даришь нам жизнь, кошевой! - вскричали обрадованные его словами
  слуги. - Мы не забудем о твоей милости к нам до конца дней своих...
  - Мы все из одного рода и обязаны помогать друг другу, - недовольно
  буркнул перебивший их излияния Артык, - а за свои жизни нам еще придется
  побороться. Один из вас прямо сейчас отправится в селение ремесленников и
  рыбаков и, заходя в каждую юрту, объяснит всем его жителем, что с ними
  будет, если они забудут об осторожности....
  - А может нам будет лучше их всех перебить? - осмелился предложить ему
  один из слуг - Мертвыми они уже никому ни о чем не расскажут.
  - И тем самым убедить хана, что нам обо все известно, - насмешливо бросил
  ему Артык. - Тогда уже и нас самих хан не пощадит, а непременно, скрывая
  свой позор, расправится с нами.
  - Прости, кошевой, что я осмелился тебя перебить, чтобы высказать тебе свои
  недостойные твоего внимания мысли, - поспешил повиниться перед ним
  слуга.
  - А другой, - продолжил простительно улыбнувшийся ему Артык, -
  предупредит охраняющих ханскую дочь слуг о появлении на побережье
  какого-то сумасшедшего половца, якобы утверждающего, что он из ханского
  аила. Но ты не должен говорить им, что видел этого сумасшедшего половца
  лично, а скажешь, что тебе сказали об этом проезжие торговцы. И долго с
  ними не задерживайся. Тебе надо будет изловчиться предупредить их так,
  чтобы они потом не смогли тебя отыскать. Вы все поняли, что от вас сейчас
  требуется.
  - Поняли, кошевой, - проговорили согласно закивавшие головами слуги и
  поспешили оставить его юрту.
   Старший среди сопровождающих ханшу слуг кошей Торепа, встревожился
  сообщением пробегающего мимо глинобитного домика чумазого пастуха о
  появившемся на побережье сумасшедшего половца из ханского аила. И этот
  пастух, куда-то торопясь, проскочил возле него так быстро, что кошей
  Торепа даже не успел его, как следует, расспросить. Торепа лишь узнал от
  него, что о половце ему рассказали какие-то там проезжие торговцы.
  Неприличное поведение половца из ханского аила позорит и самого хана, а
  поэтому кошей, прихватив на всякий случай одного сопровождающего из
  слуг ханши, немедленно отправился на поиски этого чем-то так сильно
  пугающего на побережье людей сумасшедшего. И он уже несколько раз
  проехал по ближайшему к аилу берегу моря, но никого там, кроме
  придремавшего на теплом солнышке Кулдана, не увидел.
  - Обманул, волчище поганый, - громко выругался Торепа и, послав
  сопровождающего проверить на всякий случай поселок, подъехал к спящему
  Кулдану.
  - Это, случайно, не тебя ли все называют сумасшедшим!? - не слезая с коня,
  выкрикнул он ему.
  - Может, и меня, - не открывая глаз, отозвался Кулдан.
  - И чем же ты так их всех пугаешь, что они бегут от тебя, как олени от
  охотника, - посмеялся в ответ оценивший его шутку Торепа.
  - Я рассказал им о жизни и смерти ханши, - с прежней невозмутимостью
  отозвался Кулдан.
  - О смерти нашей ханши! - негодующе выкрикнул возмутившийся его
  словами Торепа. - Да, ты и на самом деле сумасшедший! И как только твой
  поганый язык осмелился сказать такое о нашей милостивой госпоже!
  - Сумасшедший не я, кошей, а ты, - возразил ничем не прореагировавший на
  его обидные слова Кулдан, - ханская дочь умерла, а перед своею смертью она
  убила Бакиса и Марийку.
  - Твой Бакис некоторое время назад на виду у всех половцев ханского аила
  был казнен палачом! - насмешливо выкрикнул ему Торепа. - А Марийка...., -
  увидев возвращающегося из поселка своего сопровождающего, оборвавший
  сам себя Торепа спросил у него. - Ты не знаешь, жива ли еще работающая у
  нашей госпожи Марийка? А то Кулдан, вот, утверждает, что она уже умерла.
  - Да, кошей, она умерла, - подтвердил ему слова Кулдана тот, - я сам только
  что видел ее мертвую в поселке. Да, и, что самое удивительное, Бакиса тоже.
  Ему же совсем недавно на виду у всех ханский палач отрубил голову, а его
  тело было выброшено в степь на растерзание диким зверям. Нет, что теперь
  не говори, а здесь без злых духов не обошлось.
  - Вот, видишь, Торепа! - насмешливо бросил кошею Кулдан. - И кто же тогда
  из нас сумасшедший!?
  - Разберемся, - хмуро буркнул Торепа и, обернувшись к своему
  сопровождающему, повелел. - Охраняй его здесь, пока я не съезжу в аил!
  Только смотри, если не хочешь навлечь на себя неприятностей, то и сам с
  ним не разговаривай, и никого другого к нему не подпускай!
   И он, со злостью хлестнув коня плеткою, ускакал в аил. Там он, вытащив
  их кибитки жениха упирающуюся Прокуду, потащил ее к глинобитному
  домику.
  - Да, этот твой Кулдан и на самом деле сумасшедший! - возмущалась по
  дороге недовольная Прокуда. - Из-за него мне ханша просто голову оторвет
  за то, что я потревожила ее в неурочный час!
  - Сумасшедший он или не сумасшедший, а мы обязаны проверить его слова, -
  убеждал ее встревоженный Торепа. - Я головою отвечаю перед ханом за
  безопасность его дочери, да, и тебе тоже не поздоровится, если с нею хоть
  что-нибудь случиться.
   Дверь в комнату ханши так же как и наружная дверь в домике оказалась
  запертой на внутренний засов, а на стук обеспокоенной Прокуды из комнаты
  никто не отвечал.
  - Нам придется взламывать и эту дверь тоже? - спрашивая, а, не утверждая,
  проговорил покосившийся в сторону Прокуды Торепа.
  - Делай, как знаешь, - буркнула ему в ответ недовольно засопевшая Прокуда,
  - ты же отвечаешь за ее охрану, а я ханше только прислуживаю.
   Торепа с двумя подбежавшими к нему на помощь слугами ханши
  навалились на запертую изнутри дверь. И она под их напором, громко
  треснув переломившимся внутренним засовом, отворилась, но ханской дочки
  в комнате не оказалось. Озадаченный ее отсутствием Торепа еще раз обошел
  весь домик, слазил на чердак и обшарил березовую рощу, но ханская дочка,
  словно сквозь землю провалилась. В самый разгар его лихорадочных поисков
  к глинобитному домику подскакал на вороном жеребце кошевой Артык и
  полюбопытствовал у подбежавшего к нему кошея:
  - Почему все слуги ханской дочки так суетятся, Торепа? Что могло случиться
  у нашей ханши? Могу ли я хоть чем-нибудь ей помочь?
  - Беда, кошевой! Ханская дочка пропала! - выкрикнул ему в отчаянии
  Торепа.
  - Может она просто вышла на прогулку, - предположил нахмурившийся
  Артык, - ханша большая любительница прогуливаться по побережью в
  одиночку.
  - Нет, кошевой, со вчерашнего вечера наша госпожа из этой юрты никуда не
  выходила, да, и ее комната тоже было закрыта на внутренний засов - не
  согласился с ним Торепа. - На всякий случай я уже осмотрел ближайшее к
  твоему аилу побережье, но ханской дочки там не было.
  - Ты сломал дверь в ее комнату? - уточнил Артык.
  - Пришлось, кошевой, иначе как бы я узнал, что ханши в ней нет, -
  пробормотал в ответ поникший Торепа.
  - И не обнаружил ничего такого, что могло бы объяснить причину ее
  исчезновения? - продолжал его выспрашивать Артык.
  - Никаких следов, кошевой, - с тяжелым вздохом проговорил Торепа. - Да, и
  откуда им быть, если мы все это время неотлучно находились возле этой
  твоей юрты. Со вчерашнего вечера никто в нее не входил и никто из нее не
  выходил.
  - Да, все это очень странно, - задумчиво пробормотал Артык, - ханша еще
  никогда не уходила в одиночку далеко от юрты. И если вы ее до сих пор не
  нашли, то я уже даже и не знаю, что мне подумать, и как объяснить хану ее
  исчезновение.
   Артык послал слуг поднимать половцев его рода на поиски пропавшей
  ханской дочки и, уже отъезжая, выкрикнул Торепе:
  - Я со своими людьми буду искать ханшу, а ты поезжай к хану и доложи ему
  обо всем! Если ханша обнаружится, то я вышлю вслед за тобою гонца!
   Торепа лишь молча кивнул ему в ответ головою. Слова Артыка разбудили в
  нем пока еще дремавший во время поисков ханши животный страх перед
  скорою встречею с ханом. Их мертвый ветерок подул ему прямо в лицо, и все
  внутри него замерло, задрожало от неприятных предчувствий. А перед его
  округлившимися глазами замелькала уродливая фигура палача,
  замахивающегося на его шею острой кривой саблею. И не убежать, и ни чем
  не откупится Торепе от этой страшно пугающей его встречи с ханом. Степь
  кажется широкой и бескрайней только для случайно забредшего в нее
  чужеземца, а тот, кто живет в степи, знает, что в ней нет ни одного
  укромного уголочка, куда не могли бы добраться длинные ханские руки. Нет,
  и нет! Кошей Торепа никуда убегать не собирается. Тогда ему уже никто и
  ничто не поможет, тогда он уже действительно пропадет, а так в нем еще
  теплится слабая надежда умалить хана, доказать ему свою ничем
  непоколебимую верность и преданность.
   От Артыка не укрылся промелькнувший в глазах кошея страх. И он,
  понимая его состояние, сейчас только радовался про себя.
  - Вот, еще один, - подумал он, подъезжая к своему аилу, где уже начали
  выстраиваться половцы его рода, - скоро возненавидит своего хана. И
  сколько их еще придется сделать убийце моего отца своими врагами.
   Проводив глазами удаляющегося от него кошевого, тяжело вздохнувший
  Торепа повернулся к дожидающимся его распоряжений слугам ханши и,
  поручив им охранять имущество ханской дочки, помчался на морское
  побережье к оставленному там им Кулдану.
  - Ну, и как, кошей, ты уже убедился в правоте моих слов? Больше уже не
  считаешь меня сумасшедшим? - проговорил Кулдан при виде
  подъезжающего к нему Торепы.
   Сумрачный кошей молча спешился. И, заставив охраняющего Кулдана
  слугу отойти от них подальше, чтобы тот не мог услышать из разговора,
  заставил молодого степняка рассказать ему обо всем.
  - И кто только поверит во все эти твои басни!? - недовольно буркнул кошей,
  когда Кулдан закончил свой рассказ. - В нашей степи еще не бывало такого
  случая, чтобы живой человек превратился в пыль.
  - И ты прав, кошей, в нашей степи ложь всегда предпочтительней правдивых
  слов и очевидных фактов, - согласно кивнув ему головою, с прежней
  невозмутимостью проговорил Кулдан.
  - Как бы там ни было, но окончательное суждение по твоему просто
  невероятному рассказу, Кулдан, должен будет дать сам наш хан, - проворчал
  в ответ нахмурившийся Торепа и, подозвав отъехавшего в сторону слугу,
  добавил. - Поедешь с нами к хану и сам ему обо всем расскажешь.
   И их резвые кони, пустившись прямо с места в бешеный галоп,
  стремительно понеслись по казавшейся им нескончаемой степи в сторону
  ханского аила. А мрачно улыбающаяся им вслед судьба жалела этих
  скачущих навстречу вечно непредсказуемой неизвестности всадников, но
  была не в силах им помочь. Она, как и все в земном мире, просто вынуждена
  подчиняться тому, что было им предназначено судьбою.
   Кошевой Артык вместе со своими половцами старательно обшаривал
  побережье в поисках пропавшей ханской дочки. Уже наперед зная, что они ее
  не найдут, он не испытывал от этого никакого огорчения.
  - Это тебе коварный хан за преждевременную смерть моего отца, - как
  заклинание повторяли его тихо улыбающиеся губы.
   Определяющая абсолютно все в нашей земной жизни человеческая судьба
  еще никогда ничего никому не только не прощала, но и не собирается ничего
  прощать всем нам и впредь. И поэтому к совершившему в своей жизни зло и
  не покаявшемуся в нем человеку это же, но уже многократно усиленное, зло
  всегда возвращается к нему в самое неподходящее для него время, чтобы
  ударить его по самому больному месту. Сто раз надо все как следует
  обдумать и все для себя взвесить, помня о скором неотвратимом возмездии,
  прежде чем решится породить на земле очередное зло. Но, к сожалению,
  человек редко когда задумывается о будущем и о той памяти, которую он
  после себя оставляет на земле, а, чаще всего, живет настоящим, совершенно
  не тревожась о том, что его ждет впереди.
   Еще никому не удавалась видеть всегда в себе уверенного хана Китана
  таким мрачным и растерянным. Он, грозно сверкая своими колючими
  глазами, молча смотрел на валяющегося в его ногах кошея Торепу. Хан в
  одно и тоже время верил и не верил его торопливому прерывающемуся
  мольбою о помиловании рассказу. Верил, потому что он с женою и раньше
  замечал, что с их дочкою не все в порядке. Особенно их пугало и тревожило
  то, что она, еще грудным ребенком, самым неожиданным для них образом
  могла, вдруг, взять и куда-то исчезнуть. Встревоженная жена хана поднимет
  на ее поиски всех слуг, и они тут же ее находят, но не там, где она лежала до
  своего исчезновения, а совершенно в другом месте. И потом уже даже самое
  тщательное ханское расследование не помогало прояснить, а кто же это ее
  туда положил. Однако самым странным для ханской четы было то, что
  подобные исчезновения их дочки повторялись из года в год в одно и тоже
  время. Время шло, дочка подрастала, но все оставалось по-прежнему. В
  конце концов, смирившиеся хан с женою старались в такое время ни чем
  свою дочь не занимать, предоставляя ей на эти определенные в году дни
  полную свободу. Его жена, не понимая, что творится с ее ребенком,
  обливалась слезами, да и сам хан был удручен. И было отчего. Какой отец
  смог бы бесстрастно наблюдать за тем, что его ребенок живет не только не
  зависимой от его воли и желания жизнью, но и даже неподдающейся его
  пониманию? И как же нелегко ему было понять для себя, что он никогда не
  сможет до конца узнать свою родную дочь, что она никогда не откроет ему
  своей тщательно скрываемой даже от своих родителей тайной жизни. Как
  тяжело было хану смотреть на свою красавицу дочь, которая еще ни разу не
  поговорив, ни с ним, ни со своей матерью по душам не захотела успокоить
  их признанием, чем же она в это время занимается. Иногда хан Китан ловил
  самого себя на мысли, что он даже немного ее побаивается. Хан боится
  собственной дочери! Да, это уже просто уму непостижимо! Ох, и как же
  отреагировали на все эти ханские страхи подвластные ему половцы, если бы
  все это выплеснулась наружу! Поэтому хан и запретил жене выказывать свое
  беспокойство за собственную дочь при посторонних. Много, ох, как немало
  принесла хану излишних беспокойств и головной боли эта посланная ему
  всемогущими небесами за какие-то его перед ними провинности красавица
  дочь. До сегодняшнего дня отчетливо держится в памяти хана Китана, как
  нелегко было сильному могущественному шаману провести обращение по
  случаю рождения его дочери. От него не укрылось, что шаман в своих
  предсказаниях ограничился одними только юными годами его дочери, но при
  всех он тогда даже и вида не подал, что обеспокоен этим. Но зато потом,
  после пира, он снова позвал к себе знаменитого на всю степь шамана и обо
  всем его расспросил. Хан все еще помнит, как он тогда, одарив шамана за
  услугу богатыми дарами, отпустил его, зная, что его уже дожидаются за
  аилом верные ханские слуги. Так и не смог тогда добраться шаман Кули до
  своей юрты, хотя весь аил видел его отъезжающим от пригласившего его
  хана с богатыми дарами. Шаман Кури к этому времени уже был сосем
  старым, поэтому никто и не заподозрил хана Китана в его исчезновении. С
  виду приветливая гостеприимная степь всегда жестоко беспощадна ко всем
  слабым и немощным. Она порою даже молодых и сильных не очень-то
  милует. Много, ох, как немало, принесла совершенно ненужных хану тревог
  и забот его доченька. А ведь он сейчас, согласившись выдать ее за богатого
  византийского купца, уже так радовался тому, что его дочка скоро будет от
  него далеко, и что он, наконец-то, сможет, не ожидая, что она в любое время
  принесет ему беду, зажить тихо и покойно. Но прискакавший к нему на
  взмыленном коне кошей Торепа лишил его этой радости и напрасных
  ожиданий тишины и покоя.
  - Рано я радовался, - смеялся сейчас хан над самим собою, - не захотела
  доченька оставлять своего папочку без давно уже подготавливаемого ею для
  него подарочка.
   И даже не сама смерть его дочери сейчас так сильно печалила и тревожила
  хана Китана, Он уже давно, втайне даже от самого себя, желал ей этого. Его
  сейчас больше всего волновали и тревожили угрожающие его ханскому
  положению последствия в том случае, если слухи о жизни его дочери и
  смерти разойдутся по его орде.
  - Этот, поганец Артык, и раньше пытался ухаживать за моей дочерью, -
  думал и прикидывал про себя обеспокоенный хан, - но ему была нужна не
  она, он хотел прибрать к своим рукам мое ханство. Как видно, сын пошел в
  своего отца, только он, пожалуй, будет для меня еще опасней. И надо же,
  чтобы несчастье с моей дочерью произошло именно в его аиле! Мне сейчас
  следует поторопится, чтобы не допустить дальнейшее распространение
  порочащих мою дочь слухов, не позволить ему хоть что-нибудь узнать о
  случившимся. Иначе, я могу потерять все. Мне надо действовать смело и
  решительно. Ты правильно сделал, что привез его ко мне, - проговорил вслух
  одобривший действие своего слуги хан и распорядился немедленно привести
  Кулдана к нему, с которым он хотел поговорить наедине.
   Обрадованный, что хан пока что не велел его казнить, Торепа выскочил из
  ханской юрты быстрее пущенной из лука стрелы и сразу же послал с
  поражающей его беспечностью дожидающегося определения всемогущим в
  степи ханом своей участи Кулдана к хану. Он хорошо осознавал, что это пока
  еще всего лишь отсрочка от вполне возможного в дальнейшем его приговора
  ханом к смерти, но все же надеялся верной преданной службою добиться для
  себя полного прощения своей невольной вины.
   Вошедший в ханскую юрту Кулдан опустился перед ханом на колени.
  - Ты хотел видеть меня, великий хан? - тихо проговорил он.
  - Я хочу услышать от тебя, что произошло на морском побережье с моей
  дочерью, - недовольно бросил ему нахмурившийся хан.
   И Кулдан все тем же ровным тихим голосом начал рассказывать ему обо
  всем, не щадя чувства хана, как ее отца, и не приукрашивая самого себя в
  этой неприглядной истории. А облокотившийся на спинку стула хан молча
  вслушивался в его неторопливые слова и, когда он окончил свой рассказ,
  уточнил у него.
  - Ты эту историю рассказал только двум привезшим тебя ко мне слугам и
  проезжающим мимо тебя на морском побережье торговцам, или еще кому-
  нибудь успел рассказать?
  - Нет, великий хан, я ее успел рассказать только одному кошею Торепе, -
  возразил ему не захотевший накликать еще большую беду на жителей
  небольшого приморского селения Кулдан. - А встретившиеся мне торговцы,
  как известно, люди осторожные и трусливые. Я только начал рассказывать
  им о происшедшем ночью на побережье, а они, узнав, что речь идет о
  ханской дочери, тут же от меня и убежали.
  - Но ты узнаешь их, когда этих торговцев мои слуги найдут, чтобы привести
  их мне? - спросил у него неприятно скривившийся хан.
  - Узнаю, великий хан, - после недолгих раздумий проговорил Кулдан, -
  непременно узнаю.
   Хан тут же вызвал Торепу и повелел ему во главе десятка воинов
  отправляться на поиски встретившихся Кулдану торговцев.
  - И смотри мне, чтобы этот полоумный Кулдан больше уже никому не
  рассказывал свои нелепые выдумки о моей дочери, - предупредил
  укоризненно покачавший головою хан кошею.
  - Пусть только осмелится хоть с кем-нибудь еще заговорить, и я ему тут же
  язык отрежу, - коротко проговорил Торепа и, дождавшись разрешающего
  кивка хана, побежал исполнять его поручение.
   А хан, еще немного подождав, пока Торепа не уедет из аила, повелел
  позвать к нему кошевого Илтаря.
  - Готовь, кошевой, моих воинов к походу! - коротко повелел он, когда тот
  появился в его юрте.
  - Воинов в поход? - переспросил ничего не понимающий кошевой. - Что
  случилось, великий хан?
  - Дочь моя, Титина, исчезла в аиле Артыка, - объяснил ему недовольно
  поморщившийся хан, - поедем ее искать.
   Тихо ахнувший кошевой тут же развил такую лихорадочную деятельность,
  что всего через какие-нибудь полчаса из ханского аила помчались с
  соответствующими распоряжениями по всем остальным родам орды гонцы.
   Словно не зная о бесплодности поисков ханской дочки, Артык продолжал
  посылать в разных направлениях отряд за отрядом и даже туда, куда
  своенравной строптивой ханше никогда не вздумалось бы забираться. В
  другое время он, вполне возможно, не стал бы так рьяно искать даже
  пропавшего своего родного сына. Но сейчас уверенный в недоверии к нему
  хана делал все от него зависящее, чтобы тот впоследствии не смог бы к нему
  придраться и хоть в чем-нибудь его обвинить. Старательно имитируя свое
  искреннее сочувствие и понимание ханского горя, он в одно и тоже время
  ясно для себя осознавал, что сейчас ему, как никогда раньше, понадобятся
  все его способности и его козырная карта осторожность. Слишком многое он
  мог потерять, чтобы позволить хану его переиграть. Мало того, он разослал
  гонцов по всем кочевьям своего рода, повелев им перекочевать к его аилу. И
  используя кибитки новоприбывших, он превратил свой аил в случае
  внезапного нападения врага в неприступное укрепление. Только успел хан
  Китан подойти со своими воинами к границе его кочевий, как Артык,
  разослав гонцов по продолжающим поиски в округе своим отрядам с
  требованием незаметно для ханских воинов подтягиваться к аилу, с сотнею
  самых лучших своих воинов поспешил навстречу хану.
   Сурово нахмурившийся хан встретил кошевого Артыка с, мягко говоря,
  откровенной враждебностью. Окинувшие Артыка насмешливыми взглядами
  ближайшие советники хана уже, по всей видимости, считая, что тому
  придется уступить главенство рода кому-либо другому, более покладистому
  и не такому самолюбивому, чем он, не скрывали по этому поводу своей
  радости. Им никогда не нравился гордый обходительный Артык. Слишком
  много силы чувствовалось за его мягкими движениями, и они интуитивно
  ощущали исходящую от него для них угрозу.
  - Я доверил тебе самое дорогое, что у меня было, свою дочь! - сразу же
  осыпал упреками хан Артыка. - А ты не уберег мое сокровище! Как ты мог
  позволять ей прогуливаться по побережью в одиночку безо всякого
  сопровождения!? Ведь, она еще была совсем девочка!? Она, ведь, еще и не
  думала об угрожающей ей в связи с моим ханским положением опасности!?
   Однако сам Артык в ответ на укоры хана, сохраняя на своем лице
  почтительное внимание к ханским словам, отмалчивался. Он уже заранее
  продумал свой разговор с рассерженным пропажею своей дочери ханом и
  решил, что ему будет лучше всего ни в чем не оправдываться и ни в чем не
  признавать своей вины. И сейчас с высоко поднятою головою он молча ехал
  рядом с ханом, пропустив его жеребца на голову вперед своего, ничем
  внешне не высказывая, как ни своей вины, так и возмущения ханскими
  словами. Со строго сумрачным лицом он ехал не на лучшем своем коне, да, и
  одет он был как простой воин. Он всем своим внешним видом как бы
  подчеркивал свою печаль, что помимо его воли и желания на его земле
  произошло несчастье с ханскою дочкою. И он, прекрасно осознавая для себя,
  что обращенные к нему сейчас ханские слова исходят от убитого горем отца,
  прощает своему хану его обидные слова. Так он и ехал возле осыпающего его
  упреками хана, сохраняя свое ничем невозмутимое молчание, пока они не
  въехали на холм, откуда аил Артыка раскрывался перед продолжающим
  выказывать ему свое неудовольствие ханом, как на ладони. Пораженный
  всем тем, что увидел в аиле, хан замолчал и, натянув поводья своего жеребца,
  остановился.
  - Мне кажется, что твой аил больше похож на укрепленный лагерь, чем
  готовящийся встречать своего хана, - окинув Артыка долгим взглядом своих
  насторожившихся глаз, проговорил хан. - Или твоему роду угрожает хоть
  какая-нибудь опасность?
  - На меня некому нападать, великий хан, - с достоинством ответил ему
  Артык, - земля моего рода окружена аилами нашей орды. Но я поднял весь
  свой род на поиски ханши, а детей и стариков собрал в своем аиле. Великий
  хан знает, что жизнь половца в степи полна неожиданностей. И только
  глупец, надеясь на небеса, оставит своих людей без защиты.
  - Ты прав, и я бы на твоем месте поступил подобным образом, - одобрил его
  действия неприятно поморщившийся хан, а про себя подумал. - Совсем не
  зря я относился к тебе с настороженностью. И ты только что доказал мне, что
  с тобою шутки шутить опасно.
   И их дальнейшая беседа уже потекла более-менее спокойно. Артык начал
  рассказывать своему хану, что уже сделано половцами его рода по поиску
  пропавшей ханши, и чем они занимаются в настоящее время. Придирчиво
  уточняя и переспрашивая, хану не за что было уцепиться, чтобы хоть в чем-
  то обвинить Артыка. Пользуясь, случаем, он бы с удовольствием
  расправился с непокорным уже давно ставшим ему поперек горло родом, но,
  увидев его готовым к любым неожиданностям, хан понял, что воины Артыка
  не так рьяно занимаются поисками его дочери, как внимательно наблюдают
  за войском своего хана. И словно в подтверждение его догадки к аилу
  кошевого Артыка подскакал отряд воинов и, не спеша, скрылся за
  кибитками.
  - Они уже готовы, - со злостью подумал он, - и кто из нас одержит верх еще
  неизвестно. Так стоит ли мне понапрасну рисковать? Ты сделал все, что мог,
  кошевой, - проговорил вслух тяжело вздохнувший хан. - Но пусть мои воины
  еще раз перетрясут это небольшое селение ремесленников и рыбаков. До
  меня дошли слухи, что кое-кто из них не любил мою дочь и вполне
  возможно, что они и виноваты в ее исчезновении.
   Артык понял, что хан предлагает ему сделку: его воины перебьют жителей
  поселка, а он взамен не будет настаивать на ответе рода Артыка за смерть его
  дочери. В другом случае, не желая обострять свои взаимоотношения с ханом,
  он, может, и согласился бы на его предложение, но Артык еще не забыл, с
  каким коварством расправился хан с его отцом, и этот урок не позволил ему
  дать свое согласие на уничтожение приморского поселка. Для него сейчас
  пустить воинов хана в поселок было равносильно тому, что самому
  подставить свою голову под саблю ханского палача. Разгромив опекаемое
  его родом селение ремесленников и рыбаков, хану не составило бы большого
  труда отыскать в нем подтверждающие виновность его рода в смерти своей
  дочери улики, а то и самого Артыка. И тогда уже хан легко расправится с
  ним.
  - Мои воины уже несколько раз его перетрясали, но ничего помогающего нам
  выйти на след пропавшей ханши в нем не обнаружили, - тихо проговорил
  Артык, - но если, великий хан, сомневается в их добросовестности, то они
  проделают все это еще раз в присутствии самого великого хана.
  - Умен, - злился про себя хан, - дальше своего отца пойдет. Но и я тоже не
  простак, нелегко ему будет со мною тягаться.
   И хан Китан, чтобы не отвечать Артыку, поторопился перевести свой
  разговор с ним на другую тоже немало волнующую его тему.
  - Мне стало известно, что по побережью бродит какой-то сумасшедший и
  рассказывает всем встречным и поперечным самые невероятные истории? -
  задал хан невозмутимо ехавшему рядом с ним Артыку свой следующий
  коварный вопрос.
  - Какой-то там сумасшедший? - переспросил хана притворившийся, что ему
  об этом ничего не известно Артык и, подозвав к себе одного из слуг, поручил
  ему разузнать все об интересующем хана бродящем по побережью
  сумасшедшем.
  - Не знает, или просто притворяется, что не знает, - подумал не спускающий
  с него глаз хан, сожалея, что он не может допросить его с пристрастием. -
  Ничего не поделаешь, кошевой не простой половец, за него весь род
  поднимется, а мне лишние неприятности ни к чему.
  - Этот сумасшедший имеет какое-то отношение к исчезновению ханши? -
  полюбопытствовал у хана Артык.
  - Не уверен, - увильнул от прямого ответа хан, - но эти сумасшедшие обычно
  бродят по таким местам, куда нормальному человеку и в голову не придет
  заглянуть. Вот, я и подумал, что он мог бы видеть мою Титину. И еще
  говорят, что вчерашним утром на побережье нашли каких-то двух
  утопленников.
  - Нашли, великий хан, - подтвердил дошедшие до хана слухи помрачневший
  Артык. - У нас здесь прошлой ночью земля просто ходуном ходила,
  разрушив на берегу немало скал. На одной из этих скал, как предполагается,
  как раз и сидели эти несчастные.
  - У вас здесь тряслась земля! - вскрикнул ухватившийся за подсказку Артыка
  хан. - Тогда, наверное, твои воины не могут отыскать тело моей дочери
  только потому, что оно погребено под камнями.
  - Все может быть, великий хан, - охотно согласился догадавшийся, что
  подобная смерть дочери хана устраивает Артык. - Этим несчастным повезло
  больше, чем ханше. Их тела прибило к берегу, и их родители сейчас могут
  хоть похоронить своих детей.
  - Детей! - притворно удивился хан. - Они еще такие юные.
  - Ровесники ханши, великий хан, - подтвердил Артык.
  - Несчастные, и они в прошедшую ночь потеряли детей. Перед смертью все
  равны: и хан и ремесленник. Я хочу увидеть их, чтобы разделить свое и их
  горе....
  - Их к тебе доставят, великий хан, - поспешил его опередить, не желающий
  пускать ханских воинов в поселок Артык, и отдал подскочившему к нему
  слуге соответствующее распоряжение.
   Молча кивнувший головою слуга, взяв с собою десяток воинов, с места
  пустил коня в такой бешеный галоп, что через какое-то мгновение он уже
  замелькал среди домиков поселка. А в это время подскакавший к Артыку
  посланный им еще раньше слуга доложил, что о бродившем вчера по
  побережью сумасшедшим никто ничего не знает, но жители селения видели,
  как вчера в сторону ханского аила ускакали три половца, среди которых был
  слуга ханши кошей Торепа.
  - Но их должно было быть всего лишь двое, - уже в свою очередь удивился
  Артык, - мне же докладывали, что уезжающий Торепа взял с собою только
  одного сопровождающего. Тогда вполне возможно, что это он и прихватил, в
  чем-то заподозрив этого сумасшедшего, с собою.
  - Все сходится на моих слугах, - злился про себя ощущающий, что его
  обводят вокруг пальца, хан, - их-то этому поганцу Артыку, конечно же, не
  жалко.
   Однако внешне хан ничем не показал Артыку своего раздражения, а только
  похвалил расторопность вышколенных им слуг. Польщенный кошевой в
  ответ, принимая похвалу хана, низко склонил перед ним голову.
  - А, вот, и родителей несчастных детей везут, - проговорил Артык,
  протягивая руку в направлении скачущих к ним всадников.
   Четверо всадников не придерживая своих злобно храпевших коней, на всем
  скаку развернулись перед ханом, а четверо других спешились, и помогли
  сидящим за их спинами родителям Бакиса и Марийки спуститься с коней,
  чтобы предстать перед милостиво взирающим на них ханом. И сам хан тоже,
  по-стариковски кряхтя и охая, неторопливо сполз со своего жеребца и, с
  сочувствием дотрагиваясь руками до их понурых плеч, тихо проговорил:
  - Я хан и владею всей этой степью - вы же простые рыбаки. Я богат и
  могуществен - а вы платите дань моим слугам. Но сегодня мы, потеряв за
  одну ночь своих детей, стали равными в своем родительском горе. Смерть не
  щадит ни богатых и ни бедных. От нее ничем не откупишься, перед нею все
  равны. Я прошу вас простить меня за то, что я оторвал вас от тел оставивших
  этот мир дорогих вам детей, но я хочу услышать от вас, что вы думаете об их
  преждевременной смерти.
   Вышедший вперед Филократ, опустившись перед ханом на колени, ответил
  за всех:
  - Великий хан, мы живем под твоей властью свободно и счастливо, но над
  небесами нет власти даже такого могущественного хана. И, вот, вчера по их
  повелению всех нас постигло большое горе. Мы не знали, что вчера погибла
  вместе с нашими детьми и дочь нашего хана, а поэтому сейчас, услышав об
  этом, мы выражаем тебе, великий хан, наше сочувствие и свое понимание
  твоему горю. И оно такое же искреннее, как искренне наша скорбь по своим
  преждевременно оставивших нас детям.
   Хан пристально вглядывался в глаза стоящих перед ним стариков и видел в
  них одну только печаль от обрушившегося на них горя. Ненависти и злости
  перед несправедливостью земной жизни нет места в переполненных
  горькими слезами родительских глазах. Взирая на их потемневшие от
  охватившей их великой скорби лица, хан и сам помрачнел, а по его лицу
  покатились непрошеные слезы.
  - И ты, старик, прав, - тихо проговорил он подрагивающим от застрявшего в
  его горле горького комка голосом, - нам незачем злится на небеса. Идите к
  своим юртам с миром.
   Низко поклонившиеся ему старики повернулись и, поддерживая друг друга
  руками, заторопились к оставленным ими в поселке телам своих детей, а
  снова взобравшийся на своего жеребца хан повернул его в сторону своего
  аила.
  - Я благодарен тебя, что ты так близко к сердцу принял горе своего хана, -
  сказал он на прощание вздохнувшему с облегчением Артыку. - Я уже больше
  не сомневаюсь, что ты, начиная со времени ее исчезновения, делал и делаешь
  все от тебя зависящее для поисков моей уже безо всякого сомнения
  погибшей прошлой ночью на побережье дочери. В ее преждевременной
  смерти я не вижу твоей и твоего рода вины, а поэтому глубоко опечаленный
  ее уходом в Нижний мир возвращаюсь в свой аил.
   И хлестнувший своего резвого жеребца плеткою хан погнал его по
  проторенной в густой степной траве дороге, а вслед за ним повернули и все
  его воины. Артык еще немного постоял, провожая насмешливыми глазами
  уезжающего хана, а потом, возвратившись в свой аил, разрешил кошеям
  возвращаться на свои кочевья, но поиски исчезнувшей ханши не прекратил.
  Он еще две недели подряд посылал слуг на побережье искать ее тело. И так,
  как, несмотря на то, что они за это время уже успели облазить все
  прибрежные скалы по несколько раз, тело ханши обнаружено не было, то он,
  прекратив заведомо бесплодные поиски, послал с соответствующим
  сообщением к хану гонца. Неприятно поморщившийся хан молча выслушал
  его и, согласившись с решением Артыка, отпустил гонца с миром. И больше
  уже не беспокоясь ни за свой род и ни за свое собственное в нем положение,
  показавший за это время, что он способен на многое, Артык снова окунулся в
  свою прежнюю разгульную жизнь. И лишь изредка забывался в сладостных
  мечтаниях о своем вполне возможном в будущем призрачном ханстве.
   Вздохнули с облегчением и обрадованные, что капризный ветер извечно
  непредсказуемой судьбы развеял нависающие над ними тучи, жители
  небольшого приморского поселка. Они, уже снова взбодрившись духом,
  снова начали строить планы на свое будущее, которое у них было, как всегда,
  таким неясным и зыбким, что могло в любую минуту рассыпать слепленным
  из песка домиком. Но человек живет на земле только одною надеждою на
  лучшее будущее, и только одна эта надежда и помогает ему выжить даже в
  нечеловеческих условиях, помогает ему не опуститься до уровня безгласного
  скота, сохранить человеческий облик. В этот же вечер, сразу же после
  возвращения хана Китана в свой аил, был сложен на морском берегу
  погребальный костер, на который молодые парни бережно уложили тела
  вцепившихся друг в друга Бакиса и Марийки. И долго еще бушевало жаркое
  пламя костра над потемневшим в вечерних сумерках морем, рассказывая
  притихшей от охватившего ее горя земле трагическую историю любви двух
  молодых людей. Яростно бившие в хмурые небеса языки взметнувшегося над
  погребальным костром пламени призывали к мщению за загубленное
  несправедливостью земной жизни чистое светлое чувство. Собравшиеся
  возле него жители небольшого приморского поселка молча отдавали
  должное все еще сохраняющимся на земле мужеству и верности, чистоте
  человеческих отношений. А потом, когда он перегорел, собрали все, что
  осталось от сожженных тел, в одну большую амфору и похоронили возле
  пещеры на берегу небольшого заливчика.
   Через неделю Филократ с Агаксием подобрали в степи растерзанные
  останки казненного Кулдана и, завернув их в белоснежное полотно,
  похоронили рядом со своими детьми.
  
  
   1992 год.
  
  
  
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ:
  
  Гл. 1. Шибианки. 2.
  
  Гл. 2. Обжигающее дыхание степи. 10.
  
  Гл. 3. Время и нравы неумолимы. 37.
  
  Гл.4. На перекрестках судьбы. 56.
  
  Гл.5. Кривые думы выводят на кривые дорожки. 95.
  
  Гл.6. Невинные забавы нечисти. 121.
  
  Гл.7. С кем поведешься от того и наберешься. 158.
  
  Гл.8. Новое не всегда лучше старого. 183.
  
  Гл.9. Соперницы. 218.
  
  Гл.10. Господи, помилуй нас грешных. 253.
  
  Гл.11. Преступление против жизни. 299.
  
  Гл.12. Перед смертью все равны. 336.
  
   Содержание. 335.
  
  1
  
  9
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"