Кожин Юрий Алексеевич : другие произведения.

Записки буровика (часть 4)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
   Ч А С Т Ь 4.

СТАРТ ПОСЛЕ ФИНИША

  

МОЯ ТАМАНЬ

  
   Однажды миру стало известно, что Тамань самый дрянной городишко на юге России. Со­мнений в достоверности такой оценки, данной Лермонтовым, у меня не возникало, но все рав­но с детства хотелось там побывать.
   Тамань — от этого слова веет романтикой, что-то в нем таинственное, вольное, дерзкое. Между тем, в представлении жителей Тамань — всего лишь местность, Таманский полуостров. Местность небольшая, между крайними точка­ми километров сто. Есть и населенный пункт, тоже небольшой, даже не райцентр. Может быть, кто-то и считает его городом, но по количеству жителей он значительно уступает многим кубан­ским станицам.
   Нет, о Тамани так нельзя. Здесь с древнос­ти... О ней и теперь постоянно пишут, что... По­звольте, а если не пересказывать? Просто поде­литься впечатлениями.
   На Тамани, как и везде, бывает зима, но вспо­минается она летней, солнечной. О такой и пишу.
   Сразу же за Темрюком дорога пересекает бывшее болото или высохшее дно. Пейзаж свое­образный, свет слепящий, как в пустыне. Воз­можно, уже Тамань? Ее границы на картах не обозначены. Потом вверх, станица Голубицкая. За ней наверняка Тамань, ибо взору открывает­ся панорама восхитительная, нельзя не ахнуть. Дали неоглядные, загадочные. Дорога полого спускается вдоль обрывистого берега моря. Море и небо — чистейшая голубизна. Такой велико­лепной голубизны и так много, конечно же, нет больше нигде.
   А не преувеличиваю ли? Ведь Азовское море и небо не отличаются чистотой и яркостью красок. Песок местами с илом, вода мутновата. Нет, такое бывает, но у северных берегов. Здесь же вода, песок и краски чисты, хотя и смягчены, по сравнению с черноморскими.
   Все это правее дороги. А левее... Под юж­ным благодатным солнцем — хорошо ухожен­ные виноградники. Они до самого горизонта, там у горизонта горы. На переднем плане белокурая красавица с корзиной винограда — рекламная открытка, приглашающая туристов в Австрию. Такой же снимок, не хуже, можно сделать здесь, на дороге, если повернуться влево.
   Дорога на Порт Кавказ идет сквозь виног­радники, то приближаясь к морю, то удаляясь. Нет, это не моя Тамань. Эти красоты — всеоб­щее достояние, пока еще не оцененное.
  
   Проект на бурение скважины, раздел — орог­рафия района. Тамань характеризуется геолога­ми как местность пересеченная, с невысокими хребтами широтного простирания. Встречают­ся диапировые структуры, потухшие или пери­одически проявляющие себя грязевые вулканы.
   Тамань начала 80-х — небольшие станицы и села без помпезных административных зданий и дворцов культуры. Скромное жилье, чистые улицы и дворы. Совхозы, выращивающие ви­ноград, винзаводы, рыболовецкий колхоз. Про­мысловой рыбы почти не осталось, ее лов зап­рещен, но ловили, возможно, неофициально. Браконьерство же процветало. Кемпинг, панси­онат, несколько пионерских лагерей. Все на про­винциальном уровне.
   Утреннее солнце, вода искрится, воздух свеж, песок чист, на нем затейливые узоры — худо­жество волн. Признаки недавнего пребывания человека отсутствуют. Узкая прибрежная поло­са разделяет море и обрывистый спуск к нему. Местами просто обрывы с выходами глубоких оврагов, местами протяженность спусков дос­тигает сотен метров. Спуски, кручи, прилегаю­щие к ним непахотные земли поросли буйными травами и кустарником, среди которого преоб­ладают терен, шиповник, ажина, боярышник. Местность дикая, безлюдная. Где это? Да здесь же, на Тамани — побережье от совхоза Ильича и почти до Пересыпи —километров 40. В трех-четырех местах к морю можно подъехать, и все. Больше подъездов или удобных подходов нет.
   От буровой по тропинке вниз, потом вдоль оврага и километра через два обрыв к морю. Морская даль, волны, одиночество, они не со­вместимы с житейской суетой, дрязгами, ожес­точением. Море успокаивает, настроение нор­мализуется.
   Когда-то в 50-х работал начальником участ­ка. Буровые у моря — от Приморска-Ахтарска до Должанки. Часто в пути, море рядом, а ку­пался редко — спешка, заботы. Подумалось: те­перь так нельзя, с морем нужно дружить, тем более что купаться люблю и хорошо плаваю.
   Периодически для разрядки стал ходить к морю. Потом привез на буровую велосипед. Время выкраивал вечерами или в воскресные дни. Вначале прогулки были недолгими. Одна­ко, куда ведет эта тропа, что там дальше? Поез­дки удлинялись и чем больше узнавал окрестно­сти, тем они (поездки) становились увлекатель­нее.
   Море — такое большое и доброе. Оно всем что-то дает — настроение, здоровье, радость... взамен не требуя ничего.
   Природа Тамани — наверное, это прежде все­го теплое море. Море манящее, желанное и дос­тупное. Оно неотразимо, как улыбка женщины.
   Песчаное дно углубляется быстро — два де­сятка метров и нужно плыть. Если через сотню метров оглянуться — обрыв покажется неболь­шим, откроется перспектива с верхней частью буровой вышки. По мере удаления вышка как бы приподнимается, становится выше. Море неглубокое, сколько ни плыви — дно близко, в нескольких метрах. По сравнению с могучим океаном Азовское море кажется ручным, одо­машненным. Но море есть море и шутки с ним плохи. В гневе жестокое. Часто штормовая вол­на безжалостно топит рыбачьи лодки и неболь­шие суда. Однажды в 70-х, гонимое ураганом, море озверело бросилось на сушу, смывая по­селки, затопляя низины. Много людей погибло. Досталось тогда и Пересыпи. И снова покорное, ласковое, безответное...Для тех, кто связал свою судьбу с морем, оно, конечно, другое. У каждого свое.
   Поздняя осень, в степи пусто, голо. Над са­мой землей летит что-то яркое, желтое. Сообра­зил не сразу — это же лиса. Патрикеевна не долго фасонила своей новой шубой и шикар­ным хвостом — скрылась в овраге. Братья наши меньшие, когда торопятся, перемещаются прыж­ками, а лиса рысью. Ее тело и вытянутый хвост почти не колеблются. От того и впечатление полета.
   Однажды у посадки повстречал зайца, круп­ного, килограммов на 8—10. С минуту молча смотрели друг на друга. Я с интересом, он — равнодушно. При этом, как бы нехотя, пощипы­вал траву, неспешно перемещался туда-сюда. В серой пушистой шубе, совсем близко, мог бы достать его брошенной шапкой. Смотрины на­доели, пошел на него. Заяц попрыгал в посадку, не торопясь.
  
   НА БУРОВОЙ 11-ой КУЧУГУРЫ
  
   Берег Азовского моря, село Кучугуры. На крутом взгорке за селом буровая, именуется  11 Кучугуры. Проектная глубина 4100 м, проек­тный горизонт — верхний мел, со вскрытием нижнего мела. Цель — поиск и разведка газо­вых залежей (из проекта).
   При сравнительно небольшой глубине проектом пре­дусматривалась сложная многоколонная конструкция сква­жины (4 колонны и хвостовик), высокая плотность бурово­го раствора (1,98—2,06), осложнения в виде осыпей, погло­щений раствора и газоводопроявлений. Расчетная продол­жительность строительства скважины 17 месяцев. Силовой привод — электрический.
   Когда в 72-м Министерство нефтяной про­мышленности разделилось на два — нефтяное и газовое, видимо, не был учтен какой-то мало­приметный человеческий фактор. Я к тому, что стоило только одному из ведомств начать раз­ведку новой площади, как тут же появлялись буровые другого. Такое нельзя объяснить соци­ализмом или русским характером (как теперь принято все объяснять), оно имеет глобальное распространение. К примеру: океан велик, но наши рыбаки (если верить прессе и рассказам) постоянно стремятся в американские, японские или другие воды. Американцев-японцев, наобо­рот, тянет в наши. Вот и здесь, на Тамани, мы забурили скважину рядом (в 500 м) от буровой  1 Кучугуры, обслуживаемую бригадой Ахтырского УБР, то есть нефтяниками.
   Вблизи Кучугур наша буровая по счету вто­рая, что же касается ее номера "одиннадцать", то он, очевидно, связан с планами и прожекта­ми геологов.
   Коллегам не повезло. Скважина бурилась трудно, с осложнениями. При забое примерно 3500 м углубление фактически прекратилось — циркулирующий буровой раствор насыщался газом, что грозило выбросом, одновременно эти же или близлежащие горизонты раствор погло­щали. В течение года было пробурено всего 4 метра, произведено 37 тампонирующих операций (закачка цементных смесей в поглощающий горизонт). Скважину ликвидировали.
   11-я Кучугуры забурилась в марте 80-го. Бригадой руководил Николай Харьковский.
   ...Пятидесятые годы, Северская разведка. Мне пришлось работать в вахте бурильщика Харьковского. Ах, Николай — душа нараспаш­ку! За тормозом стоял в клетчатой рубашке с засученными рукавами. Доброжелательный, улыбчивый, работал как бы шутя. Все у него получалось само собой. По пути на буровую в автобусе азартно играл в карты. Возвращаясь ночью, иногда похмелялись и пели казачьи пес­ни. Что за чудо эти песни! Предки выразили в них душу и передали ее нам, потомкам. Слух и голос у Николая отличные. Любили его хлопцы.
   Меня перевели в Каневскую. Виделись ред­ко, мельком. Николай стал мастером, потолстел. Ко времени забуривания данной скважины он уже крепко болел — злодейка-водка сгубила сердце. Но Николай продолжал работать. На майские праздники скоропостижно умер.
   Одни всю жизнь в поле, другие предпочита­ют контору. У меня эти виды деятельности че­редовались. Последнее время ---начальник сме­ны ЦИТС (центральной инженерно-технологи­ческой службы). Просился на буровую. Случай представился, руководство не возражало. Сле­дует заметить, что мне тогда уже исполнилось 55. В этом возрасте буровики-полевики выходят на пенсию. Такое право имел и я. Тогда, в 80-м, максимальная пенсия буровика — 132 р. При зарплате 300 р. и более работающим пенсионерам пенсия вообще не вып­лачивалась.
   Домики-вагончики — их много, больше де­сятка. Расставлены в два ряда, образуя улицу. У каждого свое предназначение —кухня-столовая, продуктовый склад, клуб, душевая-сушилка, склад-слесарка, административный "корпус"... Хотя вагончиков и много, но вахтовики живут тесно — койки в два яруса. Небольшой вагон­чик для начальства, такой же у женщин. В админис­тративном — документы, рация... Столовую снабжа­ет продуктами ОРС (отдел рабочего снабжения).
   На снимке, освещенный утренним солнцем, поселок выглядит привлекательно — чистенький, бетонная дорожка, под окнами цветочные клум­бы. В домиках — разное, некоторые требовали серьезного ремонта.
   Одновременно на буровой живут и, череду­ясь, работают две вахты. Всего их четыре. Ме­няются через четверо суток. Вахтовый автобус начинает свой рейс в Краснодаре, пополняется в Новодмитриевской, Афинском, Холмском, Темрюке...
   В 50-х и раньше бригадой руководил один буровой мастер, в 60-е уже двое — мастер и помощник мастера. В 70-х руководитель брига­ды стал называться начальником буровой, ему полагались помощники — мастера: один или два, в зависимости от сложности скважины. Нам полагалось два мастера. Периодически их и было два, но в основном один — Федор Васильевич Шевченко. Опытный буровик, без претензий. Напарник нравился. Когда дела шли нормально, мы менялись одновременно с вахтами. Находясь дома, я имел возможность связываться с буро­вой по радиотелефону.
   С людьми знакомился по ходу дела. Одним из первых подошел электромонтер Владимир. "Алексеевич, со мной не пропадешь,— говорил он непринужденно.— Оборудование знаю, как свои пять пальцев". Монтеры были в каждой вахте, но серьезные неисправности им не по плечу. Выручал Владимир. Харьковский вывел его из вахты, он находился на подхвате. Вначале Владимир выпивал слегка, потом стал набирать­ся основательно.
   Говорили, что и Харьковский не ограничи­вал себя по части спиртного. Пил даже во время сердечных приступов. Казалось бы, и в бригаде должны быть нравы такими же, тем более что в течение последнего года бригада не бурила — транспортировка оборудования более чем на 300 километров, затяжное строительство буровой с сопутствующей неразберихой, да и на прежней точке скважина ликвидирована из-за аварии. Нет, бригада нормальная, дисциплина на уров­не, спиртным не злоупотребляли. Владимиру предложил перестать пить, вернуться в вахту или уволиться. Через некоторое время он предпо­чел последнее.
   В день приема — забой скважины 2500 м. Предстоял спуск очередной обсадной колонны. Не повезло: после трехдневной остановки, свя­занной с ремонтом оборудования, ствол поте­рял проходимость. Выпучивание пластичных глин Майкопа. Приступили к восстановлению ствола проработками. Неожиданно выяснилось, что на базе нет утяжелителя. Поступила коман­да стоять. Ожидать предполагалось долго. Но просто стоять нельзя. По технологическим соображениям нужны промывки, хоть периодичес­ки, для поддержания параметров бурового ра­створа. Для этих целей утяжелитель понемногу подвозили. Подумал: если идет промывка — мож­но и прорабатывать. Так, без команды, но и без возражений, мы постепенно восстановили ствол и спустили колонну. Позже, задним числом, на эти работы оформили документы.
   В один из дней, во время проработки, нача­лось поглощение, небольшое. Циркуляция не потерялась, но в течение получаса количество бурового раствора в приемных мерниках насо­сов уменьшилось кубометров на 10. В подобных случаях иногда достаточно остановить промыв­ку, приподнять инструмент и постоять несколь­ко часов — так называемый отстой. Поры по­глощающих пород глинизируются (кальмотация) и поглощение прекращается. Так и сделали. Ча­сов через шесть смогли продолжить проработ­ку. Наверное, следовало предварительно согла­совать наши действия с руководством. Отстой, как метод борьбы с поглощением, еще не имел официального признания, его всерьез не при­нимали. Наша инициатива тогда понравилась руководству. Но позже оно сочло нас партиза­нами. В отношениях возникла и стала нарастать напряженность.
   Начальство, эх, начальство! Как с ним пола­дить? Имеется множество железных, проверен­ных жизнью, рекомендаций. Среди них, конеч­но, водка, совместное застолье, уступчивость, дружеская услуга. Высоко ценятся личная пре­данность, признание безусловного превосходства шефа... Да, чуть не забыл — неплохо, если полу­чается то, что делаешь, но нельзя выпячиваться.
   Позвольте, что за примитив, возразит кто-то. Согласен. В последнее время, особенно на Западе, появилось немало публикаций, посвя­щенных взаимоотношениям в обществе. Рассмат­риваются тончайшие нюансы. Получается, что начальник как бы и не начальник, а шеф, босс. Сотрудники — коллеги. Шефа заботит, как со­здать обстановку, при которой способности со­трудников раскрылись бы наиболее полно. Само собой, что унижать достоинство сотрудников нельзя. Давить и перевоспитывать не надо. Про­сто каждому — свое место. Сотрудникам по отношению к своему шефу — тоже...
   Читается с интересом. Публикации такого профиля популярны. Но Россия еще не Запад. Если там поведение человека во многом опреде­ляется жизнью, то у нас начальством. С оговорка­ми можно сказать, что такое четкое разграниче­ние общества на начальников и подчиненных — явление российское. Унижение личности, при­вычку подчиняться чужой воле нам вдалблива­ют с детства. В школе эти тенденции усилива­ются. Наконец армия. Лучший солдат тот, кто готов выполнять любые, даже самые дурацкие распоряжения, безропотно терпит унижения и оскорбления. В отличие от американской армии, в нашей пресс бесправия и подавления ничем не ограничен. Дальнейшая жизнь — продолже­ние армии. В результате без начальства мы не можем. Если ослабевает давление официальных структур, появляются дедовщина, бугры, паха­ны... В нашем сознании собственная свобода и комфортность связаны с подавлением свободы и комфортности ближнего.
   Опять кто-то возражает: сгустил краски, ис­казил действительность. Возможно, живем по-разному.
   Ну а как с вышеприведенными рекоменда­циями по отношению к начальству? Все зави­сит от характера. Одни их не знают, но действу­ют в соответствии с ними. Другие знают и даже ценят, однако взаимоотношения с начальством оставляют желать много лучшего.
   Подчиненных нужно учить, требовать с них, контролировать выполнение, что я и делал, в меру необходимости, находясь в роли руково­дителя. Сам же работал эффективно, с интере­сом только при полной самостоятельности, ког­да предоставлен был как бы самому себе. Рабо­тать на начальника, даже либерального и умно­го, не получалось, терял инициативу и лицо. С начальством больше не везло, чем везло. Может быть, поэтому в конце концов пришел к баналь­ному выводу — все же лучше быть самому на-"чальником...
   Принимая склад на буровой и бухгалтерс­кую документацию, убедился в абсолютной про­бивной способности предшественника, его нео­граниченных возможностях. В бухгалтерии и у снабженцев Николаю все улыбались. И он улы­бался. Улыбалось и руководство. Работалось лег­ко, не замечалось или не придавалось значения многим упущениям, ошибкам, неэффективной работе бригады и даже запоям. Мне не проща­лось ничего.
   Особенно трудно приходилось с главным инженером. Видимо, он подозревал меня в са­мых что ни на есть смертных грехах —инако­мыслии, самонадеянности и даже в критичес­ком отношении к нему. Это было уже слишком, но предпосылки для таких подозрений имелись. В Каневской начинали, можно сказать, вместе: я мастером, а он начальником ПТО (производ­ственно-технического отдела), вскоре стал глав­ным инженером.
   Он немного моложе меня, но к тому време­ни уже имел опыт руководящей работы и авто­ритет. Тогда немало изумлял неутомимостью, преданностью делу и умением работать. На спус­ках колонн, цементажах, аварийных работах чувствовал себя уверенно. В сложных, напряженных ситуациях, когда мы сосредоточивались на происходящем здесь, на данной буровой, он не забывал обзвонить другие буровые, контро­лировал работу конторы в целом. Взаимоотно­шения с людьми зрелые — с одними резкий, требовательный, с другими спокойный, снисхо­дительный. Коллектив признал его довольно ско­ро. Позже — реорганизации, перестановки, ра­ботали то вместе, то на разных предприятиях. Когда вместе — я подчинялся ему.
   Отношения сложились своеобразные. С од­ной стороны — на праздниках в одной компа­нии с семьями, с другой, на работе, требовал с меня жестко, порой несправедливо. Однажды утром зашел к нему в кабинет:
   — Разговаривая со мной, ты придираешься, кричишь, выворачиваешь меня наизнанку. Возвратясь домой, не нахожу себе места. Как же работать?
   Он был немало удивлен. Полегчало. Его желчь и раздражительность стали изливаться на дру­гого начальника смены, тоже собутыльника и добросовестного инженера.
   Главный все больше употреблял спиртного и это отражалось не только на его характере. Неделями, а то и месяцами ожидали утвержде­ния бумаги, среди которых были составленные мной и нужные мне. В наших отношениях теп­лота уже отсутствовала. Временами его хамство приводило в ярость, едва сдерживался.
   Выходит — недруг, зловредный начальник? Не все так просто. Когда судьба поступала со мной круто, он помогал по-крупному. Вот и не­давно, с полгода назад, работая в науке (работал напряженно, на пределе возможного), стал не­угодным патрону. Тогда же очень опасно забо­лела Клара. Трудно пришлось. Сдавала психика. Не стал воспринимать юмор, ведомственные публикации вызывали отвращение. Работа и все связанное с ней казалось чуждым, враждебным. Желанными остались только Клара, друзья и природа. Природа представлялась чем-то боль­шим, добрым, прекрасным.
   В этот критический момент руководство УБР решительно протянуло мне руку. Я был пригла­шен на прежнюю должность, мало того (види­мо, с подачи того же руководства), в объедине­нии мне предложили технологический отдел. Но тогда было не до отдела. Думалось — дальней­шая работа должна быть связана с природой, с буровой.
   Первая моя зима на Тамани выдалась холод­ной. Временами крепкие морозы со жгучими ветрами. Стылые поля под хмурым небом выг­лядели безжизненными. Замерзло море, но не блестящим гладким льдом. Сколько видел глаз, поверхность представляла собой нагромождение торосов. Казалось, что море замерзло мгновенно во время хаоса, неистового шабаша стихий. Ну как здесь не вспомнить о медузе Горгоне? Ах, море, мой любезный друг, мне известны многие твои проделки, но о такой не приходи­лось слышать. Я не поленился — вторично явился к морю и запечатлел его на пленке.
   После спуска 12-дюймовой колонны (диаметром 324 мм), как и предусматривалось проектом, бурение сопровожда­лось осложнениями. Их интенсивность можно оценить как умеренную. О проводке скважины в условиях осыпей я уже писал. Затяжки-посадки не прорабатывали. Технологи в УБР смотрели на дрилограммы молча и, види­мо, думали — если этот наглец влипнет, тогда уж мы ему покажем.
   Во время бурения (или после спуска долота) в растворе иногда появляется газ, процентов до 10—15. Газ (метановый) сам по себе раствор не покидает, верней, выделяется, но плохо. На бу­ровой уже имелась новинка — вакуумный дега­затор. С его помощью процесс дегазации значи­тельно упростился. С газом особых хлопот не было, но он зловещий симптом выброса. При­знак того, что имеются газонасыщенные поро­ды и их пластовое давление близко к гидроста­тическому в скважине.
   Скважина периодически поглощала. Интенсивность раз­ная. Существует множество рекомендаций по предупреж­дению поглощения. Среди них первейшая — снижение плотности раствора, но здесь рискованно — скважина про­являет газом. Далее идут уменьшение скорости спуска, про­межуточные промывки, ввод в раствор наполнителя... Борьба с поглощением — дело трудоемкое, дорогое, чревато дру­гими осложнениями.
   Чтобы сократить время на профилактику, нужно хорошо понимать, чувствовать скважи­ну. Мои хлопцы таким чувством не обладали. Постоянно уличал их в том, что вовремя не заметили начало поглощения, что уменьшился выход раствора при спуске, увеличилась раз­грузка по дрилометру... и не принято надле­жащих мер. За невнимательность и пассив­ность часто тут же расплачивались поглоще­нием.
   Непривычные требования, плотная опека, много замечаний... Не всем такое нравится. По­жалуй, понимание началось с вахты бурильщи­ка Гражданки.
  
   ГРАЖДАНКА И ДРУГИЕ
  
   Николай Васильевич Гражданка — тогда ему было лет пятьдесят, — среднего роста, кряжис­тый, взгляд серьезный. К хлопцам строгий и добрый. Как-то в начале нашей совместной ра­боты Васильевич допустил оплошность. Я сделал замечание, так вскользь, без мора­ли. Чуть позже подумал: либеральничаю, а люди разные. Надо быть строже, соблюдать дистан­цию, по крайней мере пока не узнаю кто есть кто. Жизнь безжалостна. По неписаным зако­нам за каждую травму или аварию кого-то на­казывают. В объяснительной (докладной) руко­водитель обвиняет исполнителя, исполнитель же ссылается на обстоятельства, неисправности или нехватку чего-либо, то есть винит руководителя. Ответственность несет чаще тот, у кого сла­бей характер. Начинать с либерализма не стоит. Васильевич, видимо, воспринял мою снис­ходительность по-другому — как признак по­рядочности, аванс доверия. И больше не оши­бался. Отношения вскоре стали хорошими, до­верительными. В отличие от некоторых, Васи­льевича не заносило на пьянки, стяжательство, на треп о победах над женщинами в годы ли­хой юности. С уважением относился к самому себе и общепринятой морали. Наверное, его черты характера могли бы быть использованы сторонниками социалистического реализма для , портрета передового рабочего, даже партий­ца. Но партийцем Васильевич не был, долго работал помбуром, прежде чем стать буриль­щиком. Мои представления о Васильевиче скла­дывались постепенно, по его отношению к делу, к людям.
   На снимке он и его вахта возле бурового насоса. Все в касках и брезентовках. Лица спо­койные, серьезные. В группе первый помбур П. Деревянко — невысокий, скромный, добросо­вестный рабочий. Верховой Н. Литвин — муж­чина видный, немного горластый, но дело знал. Электромонтер Сергей Моторин. О нем подроб­ней. В бригаду пришел после увольнения Влади­мира, того самого, который предпочел остаться верным себе и водке. Сергею лет тридцать, в бурении новичок. Профессией электрика овла­дел в армии и там же получил (как считал) не­плохую практику. Подумалось о нем с сомнени­ем, но группа допуска высокая. И потом... взгляд карих глаз такой спокойный, доверчивый, наи­вный, что, разговаривая с ним, нельзя не улыб­нуться. Вскоре стало ясно: Сергей запросто раз­бирается в сложной аппаратуре. Электромонте­ры признали его лидером. Организацию профи­лактики оборудования в буровой и на подстан­ции он взял на себя. Простоев по вине монте­ров не стало. Сергей оставался таким же, без претензий на привилегии. На работе всегда при деле, не пил, не прогуливал, не хамил. Иногда вахта приглашала его поработать у ротора. Сер­гей не отказывался. Правда, приглашали редко. Как часто мы не отдаем должного скромно­му, но ценному работнику. Такие, как Сергей, определяют эффективность труда целого коллек­тива. Но наше внимание, а иногда и пряники, достаются не Сергеям, а тем, кто способен тормо­зить, вредить, людям с гонором, самомнением.
   * * *
   На Тамани работали две наших бригады. Их объединял РИТС. Раньше такое подразделение называлось участком бурения. В его составе начальник Дьяков Геннадий Пантелеевич и ин­женер по сложным работам Гуща Николай Сер­геевич. Были и другие, но вышли на пенсию. Оба в бурении с молодости. Я их знал с 50-х. Уважаемые люди, в свое время мастеровали, бурили глубокие, сложные скважины. Я им очень благодарен за то, что здесь, на Тамани, оказав­шись моими ближайшими начальниками, они не стали в руководящую позу, не предлагали свой опыт, стиль и взгляды. Когда было трудно, сове­товался с ними, мнения совпадали.
   Странное образование этот РИТС. Он не располагал промежуточными складами, рацией и даже административным вагончиком, хотя управление и базы снабжения — более чем за 200 км. Его сотрудники — вольные специалис­ты, подключались к делу, когда считали нужным. Жилье — на обеих буровых, но находились боль­ше у соседа.
   * * *
   Несмотря на сложности, бурение шло в до­вольно высоком темпе. Интервал 2518—3325 пройден за два месяца и перекрыт следующей технической колонной, диаметром 245 мм.
   Вышесказанное означает — подготовлен ствол, спуще­на и зацементирована обсадная колонна. На устье смонти­ровано новое противовыбросовое оборудование. Замене­ны бурильные трубы, так как предстояло бурить долотом другого, меньшего диаметра. Ответственные, трудоемкие работы продолжительностью примерно в месяц.
   После спуска колонны условия бурения ос­тавались сложными. Учитывая их, месячное за­дание не превышало 100 м. Примерно такие же' скорости предусматривались и проектом. Про­изводя в месяц по 12—15 долблений, мы бурили по 130—150 метров. Но, странное дело, наши успехи раздражали управленцев. Все же по ито­гам соцсоревнования нам присудили второе ме­сто. Неплохо. Но тут же, в информационном бюллетене приводились показатели, из которых следовало, что у нас они самые высокие. В сле­дующем квартале — на третьем месте и опять при самых высоких показателях.
   Как-то ночью, перед подъемом инструмента, раствор оказался перебит нефтью и газом (газа процентов 15). Опасное дело, неизвестно, что за этим последует. Срочно приступили к дегазации и утяжелению. На буровой имелась техника, облегчающая данную работу, но она не гаран­тировала равномерную плотность раствора. Не­равномерная плотность —одна из причин погло­щений, а они случались часто. Утяжеляли через воронку гидросмесителя, лопатами. Положение ос­ложнялось тем, что утяжелитель заканчивался.
   Озабоченный обстоятельствами, я не заме­тил, что уже полночь и появление на баритной площадке сменяющей вахты показалось неожиданным. Заступившие двигались вяло, словно еще не проснулись, даже покачивались. Боже, они же пьяны! И больше других — бу­рильщик. Дорога была каждая минута, каждый человек — нужно наблюдать в буровой за вы­ходящим раствором, кому-то обслуживать же­лоба и дегазатор, насосную и утяжелять. В пер­спективе возможен выброс, а он развивается так стремительно... Если бы сразу заметил со­стояние буровиков, не отпустил бы сменяемых, а теперь попробуй собрать. Бывают минуты эмоционально и психологически очень напря­женные...
   — Хлопцы, пошевеливайтесь, выше темп!
   — Так ведь нечего бросать, барит кончился.
   Как кончился?! Я повысил голос и сам взял­ся за лопату.
   — Берите носилки, вон его сколько по кра­ям и за пределами площадки!
   Там можно было насобирать еще тонн 10. Темп возрос. К счастью, минут через 30 раствор стал выходить без газа. Опасность выброса миновала. Официально обвинить вахту в пьянстве уже не мог, так как допустил к работе. Сказал, что­бы промыли скважину по циклу, проконтролировали раствор (замером параметров и обработ­кой занималась женщина-коллектор), подняли инструмент в обсаженный ствол и вычистили приемные мерники. Чистка мерников — гряз­ная, тяжелая и в данном случае незапланиро­ванная работа. Задание выполнили полностью.
  
   ШЕПЕЛЕВ И ДРУГИЕ
  
   Звали его Николай. В бригаду пришел помбуром. До этого работал бурильщиком. Лет со­рока, крупный, спокойный, в гневе решитель­ный. На судьбу не жаловался, у ротора работал добросовестно. Бурильщик Комиссаров иногда доверял ему тормоз. За тормозом стоял уверен­но: чувствовался профессионализм. Хлопцам нравился. Комиссаров скоро собирался на пен­сию. Кем заменить? Я знал, что Шепелев раз­жалован за пьянку. Так ведь работает хорошо, не пьет. И я часто в немилости у начальства, хотя чем хуже других? Мерить людей своим ар­шином рискованно. Уже приходилось расплачи­ваться за подобные эксперименты, но наука не пошла впрок. Тогда еще не читал докладной его бывшего мастера. Прочитал позже — это был крик души человека, замученного пьянками Шепелева.
   В чем смысл жизни? "В работе и водке, — убежден Николай. — Работа позволяет уважать самого себя. Хорошо работать, когда напарники дружны, понимают тебя и дело. Задания, указа­ния ни к чему — сами во всем разберемся. Но жизнь без водки лишена радости. Водка, дру­зья, компания — как без них? Свое отработать можно и после выпивки, так зачем же мешать? Те, кто мешают, — недруги". Нет, он не желал им зла, но они не дают жить как хочется. А жизнь по чужим правилам — что за жизнь?
   На перекрестке дорог молодежь. Одеты модно, пожалуй, даже элегантно. С ними миловид­ная девушка Оля. Держатся с достоинством, лица риветливые. Кто они? Научные сотрудники, специалисты, командированные для обмена опы­том? Нет. Вахты бурильщиков И. Кучера и Н. Шепелева в ожидании своего автобуса. Здесь же Александр Проничев — слесарь Божьей милос­тью. Когда Александр на вахте — не страшит выход из строя компрессора, певмоприборов или ключа АКБ. Александр все может и делает быстро. Он и у ротора работает охотно. Нико­лай Полещук первый помбур, опытный и толко­вый буровик, кстати, скромный и непьющий. Ни­колай Точило — электромонтер с дипломом тех­ника. В бригаде недавно. Приходилось ему бы­вать и секретарем райкома комсомола. Парень видный, крепко скроенный, но моральных за­датков за ним не замечал. К обязанностям мон­тера относился прохладно, однако не сачок. Во время спуско-подъемов предпочитал находиться на полатях — помогал верховому или подме­нял его. Оба (он и Александр) друзья, едино­мышленники и собутыльники естественно.
  
   ПОГЛАЩЕНИЕ РАСТВОРА И ОТСТОЙ.
   Дела давно минувших дней. Чтобы освежить память, зашел в геологический отдел и попро­сил дело скважины. Оно сохранилось. Даты, глу­бины, краткие записи. При забое 3601 м во вре­мя бурения выход раствора прекратился, уро­вень ушел. Попытки долить скважину до устья оказались безуспешными. Подняли инструмент в обсаженный ствол. По окраске свеч раствором уровень определен (приблизительно) в 150 м от устья. Отчетливо прослушивалось шипение и пробулъкивание газа, которое часов через де­сять прекратилось.
   Отстой скважины — каковы его возможнос­ти? Теоретических обоснований нет. В ведомственной печати на эту тему была статья. Писал научный сотрудник из Туркменистана. Получа­лось, как и у нас — небольшие поглощения мо­гут быть ликвидированы с помощью отстоя. Сопротивление пласта увеличивается, но до оп­ределенного предела, после которого поглощение возобновляется. Данный случай выходил за пределы нашей практики. И все же получилось. Часов через 40 скважину удалось заполнить до. устья, а через 52 циркуляцию восстановить. Бурение продолжили.
   "Почему при поглощениях вы всегда прибе­гаете к отстоям? Не лучше ли закачать в пласт цементную смесь?" — говорили скептики. На первый взгляд, так. Но, чтобы приступить к там­понажу, нужно восстановить циркуляцию, что тот же отстой. Затем спуско-подъемы, геофизи­ческие исследования, тампонаж, ОЗЦ (ожида­ние затвердевания цемента), разбуривание его... Времени уходит кратно больше, а результат со­мнительный. Здесь можно спорить, но опыт со­седей (37 тампонажных операций) не в пользу тампонажей. И мы провели одну закачку цемента — после разбуривания поглощение возобновилось. Плотность раствора... На эту тему шли по­стоянные дискуссии с геологами. Ее уменьшили до 1,92—1,90, но периодические поглощения продолжались. Мы придерживались нижней гра­ницы, иногда перебарщивали и фактически бу­рили на 1,88. Помогало, но мало. Думалось: за­чем насиловать скважину, надо снижать еще. В конце концов нам узаконили плотность 1,90— 1,88. Далось такое нелегко. Наши соседи на бу­ровой 1 Кучугуры тоже были склонны снижать плотность — не разрешала Москва. Слишком большой риск. В разрезе высоконапорные го­ризонты — газ да и соленые воды. Вода — рапа, соли магниевые — уничтожающие все живое, а рядом Азовское море.
   Опять о буровом растворе. Стоил он недешево. Утяже­литель — барит (рублей по 60 за тонну) из Казахстана, бентонитовая глина из Армении или Донбасса, химикаты... Если учесть, что для проводки скважины требуются тысячи, а чаще десятки тысяч тонн барита, то станет ясно, что значи­тельная доля стоимости бурения приходится на раствор. С другой стороны, в разрезе много бентонитовых глин, при бурении они частично растворяются. Раствор разжижают водой и химикатами, а для поддержания плотности утяже­ляют. Раствор прибавляется, его сливают в емкости и зем­ляные амбары. Раствор и расходуется —на виброситах, при чистке емкостей... И, конечно же, при поглощениях. По техническим нормам, запасного раствора должно быть не менее двух объемов скважины (кубометров 500) на случай выброса и других непредвиденных обстоятельств.
   Целая система трубопроводов и механизмов предназ­начена для поддержания раствора в текучем состоянии и подачи его в приемные мерники насосов. Казалось бы, с раствором нет проблем. Но они есть и не простые. Несмот­ря на механизацию, чтобы взять из амбаров и подготовить к закачке в скважину несколько десятков кубометров ра­створа (обработать реагентами, подутяжелить), нужно много часов. Хорошо, когда запас достаточный, приготовлять его из сыпучих материалов значительно дольше.
   Я жестко требовал бережно относиться к раствору и при поглощениях ни в коем случае не увлекаться закачкой его в пласт. Исходя из здравого смысла, придерживались следующего — если поглощение превышает 10 кубометров в час, бурение прекращать и поднимать инструмент для отстоя. Может быть, поэтому наши осложнения в сводках выглядели не очень серьезными. Не­которые полагали, что мы осторожничаем. Од­нако именно такой подход позволял много бу­рить за месяц.
   При забое 3653 м, как и в прошлый раз, вы­ход раствора прекратился, уровень ушел куда-то на трудно определяемую глубину. Подъем в обсаженный ствол, безрезультатные попытки долива и т. д. Однако теперь пробулькивание и клекот газа слышались сильней и все нараста­ли. Поглощение произошло в первой половине дня, а к вечеру клокотало уже у устья. Встрево­женные происходящим, на буровую приехали начальники ЦИТС и нашего РИТС. Хмурились, задумчиво молчали. Видимо, каждый размыш­лял, что предпринимать, если начнется перелив — явный признак того, что заработал пласт. На ус­тье мощное, по тому времени, противовыбросовое оборудование, рассчитанное на 350 атмос­фер. Если герметизировать устье (закрыть превентор), под ним станет скапливаться газ, буро­вой раствор будет задавлен в поглощающий го­ризонт. Скважина опорожнится, давление воз­растет до пластового, а оно порядка 600 атмос­фер.
   Закачивать раствор? Но скважина его погло­щает. Пустить скважину на отработку газом че­рез превенторные отводы? Но техническая ко­лонна не рассчитана на значительное снижение внутреннего давления, ее сомнет, скважина по­гибнет, и это еще не самый худший вариант. Худший — открытый неуправляемый фонтан.
   Думалось: превенторы не закрывать до пос­леднего, пока не начнется перелив. Если нач­нется, закрыть, периодически стравливать газ и закачивать раствор в затрубное на поглощение. Обвязка позволяет. Выиграем время до прихода цементировочных агрегатов. Дальнейшее неяс­но, по обстоятельствам.
   После полуночи пена вышла в желоба, но это еще не перелив. Несколько напряженней­ших часов. К утру скважина стала понемногу успокаиваться. Долили скважину и восстанови­ли циркуляцию через 81 час.
   Для разобщения и изоляции пройденных го­ризонтов проектом предусматривалось на этой глубине спустить 8" хвостовик (спустить и заце­ментировать обсадную колонну в интервале от­крытого ствола). Казалось бы, хвостовик облег­чит дальнейшее углубление. Однако известно и другое — в сложных условиях (а они сложные) не удается качественно зацементировать хвос­товик. Те горизонты, что поглощали до спуска, поглощают и потом. Кроме того, в стволе умень­шенного диаметра усугубляется вероятность поглощений и проявлений. Хвостовик на 1 Ку­чугуры не решил проблем. Зачем же с ним свя­зываться? Хорошо бы снизить плотность до 1,80 цифра получается расчетом, исходя из па­дения уровня при поглощении.
   Мне казалось, что взаимоотношения со сква­жиной трудные, но складываются. Только бы не мешали, Бог даст — прорвемся к проектной глу­бине.
   Кто-то, умудренный жизнью, в этой ситуа­ции постарался бы переложить ответственность на начальство и обстоятельства, подчеркивал трудности, доказывал невозможность дальней­ших работ. Я же проявлял инициативу и тянул ответственность на себя. Логика в такой пози­ции есть — нельзя довести скважину до ума, перекладывая ответственность на других...
   * * *
   Неожиданно на буровую приехала комиссия во главе с заместителем генерального директора объединения по бурению. По традиции вначале слово предоставили исполнителю. Когда излагал предложения, главный инженер УБР прервал меня:
   — Что ты плетешь?.. Ты, ты же инженер! — казалось, он возмущен до предела.
   — Не надо давить, пусть говорит! — и его, в свою очередь, прервал зам. по бурению.
   Наш высокий шеф не знал специфики дан­ной площади, но с ним два начальника отделов — производственного и технологического — авто­ритетные буровики. Главный больше не высту­пал. Решили продолжить бурение без спуска хвостовика, плотность раствора снизить еще на две сотки. Судьбоносное для скважины решение...
   Протокол этого совещания в деле скважи­ны я не нашел. Был другой — при главном геологе объединения, в спокойном тоне, без эмо­ций. "По данным бурения геологи сочли воз­можным снизить прогнозный коэффициент АВПД (аномально высокого пластового давле­ния) до 1,80, на основании чего и определена плотность раствора для дальнейшего углубле­ния 1,85—1,86".
  
   ВЫХОД НА ПРОЕКТНУЮ ГЛУБИНУ И СПУСК КОЛОННЫ
  
   Скорости бурения возросли. Скважина еще капризничала, сопротивлялась, но больше для видимости, понимая, что ей не устоять. Нако­нец — проектная глубина! Победа!
   Несмотря на значительные потери времени из-за осложнений и оргпростоев (особенно в начале бурения, при восстановлении ствола), мы укладывались в установленный нарядом срок. Однако... геологи увеличили глубину еще на 20 м, потом еще и еще. Бурение сверх проекта мож­но сравнить с бегом спортсмена, которому пос­ле финиша вдруг увеличивают дистанцию. При­ближаясь к финишу, спортсмен выкладывается полностью, до конца и морально, и физически. Возможно ли его заставить бежать еще? Так .и бригада на заключительном этапе, стремясь к проекту, работает на пределе возможного, пре­небрегая профилактикой, ремонтами, мирясь с упущениями и недостатками. Наконец можно с облегчением вздохнуть, но нет, давай еще!
   Всего сверх проекта пробурили 58 м (до 4158 м), но эти метры, эти шесть долблений со­провождались тремя каротажами и каждый раз в полном объеме. После каротажа — ожидание решения. Я присутствовал на одном из таких совещаний при главном геологе объединения. В пятницу оно не состоялось — кто-то отсутство­вал. В субботу и воскресенье управленцы, есте­ственно, не работают, а буровая ждет. Запомни­лись надменные физиономии геологов. Ожидание каротажников, ожидание решений... Такое бурение ни к чему — одни убытки и огорчения. План на спуск эксплуатационной колонны уже на буровой и сама колонна тоже. Трубы разложе­ны на стеллажах в соответствии с расчетом. Сква­жина и буровая готовы к спуску. Правда, не со­всем. По издавна заведенному порядку мера труб представляла собой обширную ведомость. По каж­дой трубе в графах записывается множество дан­ных — марка стали, толщина стенки, завод-изго­товитель, номер плавки, номер трубы... давление опрессовки. Просматривая акт на опрессовку, обнаружил путаницу: кажется, по нескольким тру­бам давление опрессовки не соответствовало марке стали и положенного запаса труб не подвезли. Связь плохая, но множество раз дозванивался до трубной базы, просил приехать разобраться. Зво­нил не только трубникам, но и технологам, меха­никам, в ЦИТС — просил прислать комиссию для проверки готовности (так положено) и ответствен­ного на спуск. На звонки не реагировали. К тако­му отношению привык.
  
   Но как же быть? Начну спуск, тогда зашеве­лятся. И начал. В одной из сводок передал: под­готовка к спуску, компановка низа, спуск — 40 труб. Случай, по-моему, беспрецедентный. Вско­ре на буровую явился представитель ЦИТС — Немна Николай Прохорович.
   А как же трубы, с которыми путаница? Рас­четом прикинул, что даже в худшем случае ни­чего страшного не произойдет, коэффициент запаса прочности уменьшится, но все же останется больше единицы.
   Спуск шел нормально. На второй день при­был еще один представитель с полномочиями начальника ЦИТС — Калоша Евгений Георгие­вич. и •' * "
   Каждая спускаемая в скважину труба вытес­няет буровой раствор и он течет по желобам. Метрах в четырехстах от забоя выход раствора прекратился. Попытались восстановить цирку­ляцию, не удалось — скважина поглощала. "Ка­чать на поглощение бесполезно, лучше подож­дать", — предложил я. Представители не возра­жали.
   Когда на буровой не хватало какой-ни­будь железки — ездил к соседям, ахтырчанам, они помогали. Пропуски во фланцевом соединении вынудили поехать и теперь". Ког­да уехал, Е. Г. Калоша решил качать на по­глощение. -Израсходовал кубометров 80 ра­створа — безрезультатно, разумеется. Вер­нувшись, с сожалением смотрел на конусо­образно просевшие амбары, настроение по­низилось. Евгений Григорьевич, напротив, шутил и выглядел если не героем, то челове­ком смелым, решительным. Посоветовавшись с руководством УБР, продолжили спуск. Ожидать можно было разное — и недопуск колонны, и цементаж без выхода циркуля­ции (то есть некачественный). Но метров через 200 выход раствора в желоба восста­новился. Допуск колонны, промывка и це­ментаж прошли без приключений.
   Бригада демонтировала превенторное хо­зяйство, а в это время мой хороший товарищ, опытный и добросовестный технолог, тщатель­но проверял первичную документацию — дрилограммы, журналы, вахтовый и глинистых растворов, акты на опрессовку приспособле­ний и труб...
   "Сергей, — говорил я ему, — почему же ты не приехал перед спуском колонны? Мы так проси­ли". Сергей молчал. Видимо, главный поручил ему во что бы то ни стало найти компромат. И доис­кался-таки. Те самые трубы, о которых упоминал. Позже, когда колонна была уже спрессована, ее герметичность и прочность доказаны, вышел при­каз: объявлялся строгий выговор, но не мне, а ни в чем неповинному Н. П. Немне.
   Обвязка устья скважины колонной головкой — работа уникальная по своей значимости и ответственности. Верх­няя часть колонны и колонная головка (резьбы, сварные швы) на данной скважине испытывались давлением возду­ха 580 атм., а фонтанная арматура на 700 атм., но водой. При таких давлениях воздух теряет упругие свойства, дет себя жестко, как жидкость.
   Колонна цементировалась в два приема — сначала нижняя ее часть, потом верхняя, для чего компановка колонны включала спецмуфту. Теперь, после опрессовки верхней части, предстояло разбурить (долотом и тру ми малого диаметра) пробку в спецмуфте и цементный стакан (метров 100 цемента) внизу колонны. На завершающем этапе работ выяснилось (опрессовкой), что цемент у башмака (в самом низу) —некачественный. Внутреннее пространство колонны сообщалось с забоин пластом. По технологическим нормам следовало еще цементировать низ колонны, добиться ее герметичное потом прострелять в заданном интервале (перфорирова и испытывать пласт. Здесь же сообщение колонны с пластом уже имелось. Ну как не удовлетворить любопытство, как не опробовать забойный пласт?
   Но это не предусмотрено проектом и опасно. Компановка бурильных труб с долотом может оказаться прихваченной. И все же такая команда поступила.
   Водой вытесняли из скважины буровой раствор. В процессе замены пласт заработал, интенсивно выбрасывая жидкость. Затрубное подключили к факельной линии. Хорошо закрепленная линия мелко вибрировала. Удачно брошенный держак с зажженной паклей пролетел над "свечой". Вспыхнуло мощное голубое пламя, сопровождаемое низким ревом. Вверх полетели шапки, срывающимися голосами кричали "ура", к горлу подступил коме глаза затуманило. Газ, дорогой, как долго мы тебя искали, как старались, надеялись... Сколько громадных мильонов заколотили в землю ради тебя...
   Минут через двадцать поступила команда, задавить скважину. Процесс обратный — качали в трубки воду, за ней буровой раствор. Скважина заглохла, но инструмент оказался прихваченным. Потребовалось немало времени и умения, чтобы его расходить.
   Испытание забоя повторили, но уже с и пользованием насосно-компрессорных труб. Увы, эйфория по поводу газа оказалась преждевременной. Дебит газа постепенно уменьшалея, а воды — увеличивался. На третьи сутки скважина фонтанировала всего лишь разгазированной водой. Поставили цементный мост и приступили к испытанию планово объекта.
   На разведочных скважинах норматива время бурения и испытания первого объекта объединено. Осметить работы, связанные с опробованием забоя, а они были продолжительными, руководство отказалось. Бригада лишалась премии за ускорение.
  
   ДИСКУССИЯ
  
   Смогу ли я заинтересовать читающего опи­санием технологических процессов в бурении? Не знаю. Но нужны ли эти описания? Литера­торы по этому поводу весьма категоричны — нет, не нужны. Трудовая деятельность героя — всего лишь фон для раскрытия его характера, натуры, души. Но как же познать душу челове­ка без его дела? Может быть, поэтому так мало достойных произведений о человеке труда и многим он кажется примитивным? Литераторы обычно ссылаются на Льва Толстого. Но никто глубже Толстого не вникал в сущность дела и профессии. Да, но не до такой же степени. Те­перешний мир состоит из узких специалистов. Что они делают, верней, как делают свое дело, мы не знаем.
   Конечно же, я не литератор. Здесь всего лишь заметки специалиста. Ниже, в данном разделе, мате­риал наиболее специфичен, он для коллег, но я его упрощаю, даю пояснения, чтобы он мог быть понят не буровиками, но людьми любознательными.
   Теперь уже, будучи экс-буровиком, мыслен­но вернулся в дни проводки скважины  11 Кучугуры. За столом двое: я и напротив меня... тоже я. Второе "я" взялось отстаивать невыска­занные на совещании взгляды и мысли главного инженера.
   — Почему ты вообразил, — говорит главный, — что с проявляющими газом пропластками мож­но на "ты"? Да, они локальны, быстро разряжа­ются, но где гарантия, что не встретится такой, у которого хватит энергии выбросить раствор? Примеров больше чем достаточно: на площади Кошехабльской у Куприна;, на Новодмитриевской у Русецкого, на Зыбзе... Скважины выбро­сили раствор, перешли на газ, через несколько суток заглохли, но оказались загубленными.
   Я. -Действительно, эффективно бороться с выбросами мы не умеем...
   Здесь необходимо отступление. Считалось, что выбро­сы и неуправляемые фонтаны случаются по халатности, недосмотру, потере бдительности... Упустили плотность раствора... или даже не упускали. При вскрытии газового горизонта (а этого можно не знать) во время подъема, вслед­ствие поршневого эффекта, диффузии и пр. на забое ско­пился газ. После спуска очередного долота, при промывке, газовая пачка поднимается, расширяется, и на определен­ной глубине (когда давление снизится до критического), раствор, что выше пачки, выбрасывается газом из затрубного, одновременно начинает работать пласт.
   Удержать скважину просто, считают теоретики. Нуж­но своевременно закрыть превентор и выпустить газ по отводу через штуцер. Закачиваемый раствор немного утя­желять. Немного — чтобы не вызвать поглощения.
   Выбросы по такому сценарию бывали, но в последнее время (глубины и условия изменились) больше по-другому. Скважина начинала работать сразу при вскрытии высоко­напорного горизонта. События развивались стремительно, буровики оказывались бессильными.
   А как там у них? Наши поехали в США, потом в Ахтырке силами сотрудников краснодарского ВНИКРа организова­ли всесоюзные курсы по изучению американского опыта борьбы с выбросами (74—76-е годы). Американцы свой опыт не скрывали. "Инженер-нефтяник", выходивший и на рус­ском языке, публиковал серию статей на эту тему.
   Каковы признаки начавшегося проявления? Конечно же увеличение объема выходящего из затрубного раство­ра. "Нет, не только", — говорят американцы. Возрастает давление закачки, это хорошо видно на манометре в буро­вой. Циркуляцию следует остановить, превентор закрыть и по давлению на стояке (в буровой) определить, какой плот­ности раствор закачивать. Этот важный момент с давлени­ями отсутствовал в наших инструкциях как до кампании с курсами, так и после нее.
   Давление в буровой — то есть давление, при котором раствор закачивается в бурильные трубы. Из прежних ин­струкций следовало, что пластовое проявление сопровож­дается уменьшением давления на стояке, так как плотность раствора в затрубном снижается, что логично. Теперь же американские практики (в журнале) и наши мастера, у ко­торых произошел выброс, утверждали противоположное — давление возрастает. На курсах этот момент деликатно обо­шли. Я немало размышлял —может ли быть такое? Бурови­ки (любой национальности) способны наплести что угодно, а приборов, фиксирующих давление, на буровой не было. Все же, видимо, может, хотя бы за счет увеличения гидрав­лических потерь в затрубном. Но явление это будет непро­должительным и возможно лишь при определенных усло­виях. Все скважины, которые у нас выбросили, имели за­бой порядка 5000 м, плотность раствора два и более, на всех были спущены хвостовики, вследствие чего при даль­нейшем углублении зазор между скважиной и бурильной компоновкой — минимальный, а гидравлическое сопротив­ление затрубного — значительное. Кстати, такое сочета­ние конструкции скважины и бурильной компоновки наи­более выбросоопасно — для разгазирования нижней части затрубного нужно совсем немного флюида и времени.
   У Русецкого в начале выброса (бригада заканчивала отработку долота) давление повысилось со 120 до 150 ат­мосфер и лопнула предохранительная диафрагма насоса. Хлопцы хотели ее сменить, но давление в нагнетательной линии не стравливалось. Было уже не до диафрагмы — из затрубного бурно поступал раствор. Закрыли превентор, давление быстро повышалось и возросло до величин, угро­жающих прочности устьевого оборудования. Раствор из зат­рубного пустили по превенторному отводу в амбар. Процесс стал неуправляемым. Бригада не была готова к такому варианту выброса.
   Далее, американцы придавали большое значение режиму закачки утяжеленного раствора. Нужно не вызвать гидроразрыва пласта и поглощения. Если начнется и по­глощение — не удержать скважину. По "Методу буриль­щика" при закачке утяжеленного раствора производитель­ность насосов и давление должны быть постоянными, те же, что и при бурении. Но как этого добиться? Ведь в затрубном разной плотности газо-растворная смесь? Регули­руя струю выходящего раствора штуцированием. На выхо­де давление будет разным — иногда достигнет сотен ат­мосфер (устьевое оборудование необходимо прочное), а давление закачки постоянным. Такой режим исключит как поступление пластового флюида, так и поглощение.
   Здесь проблемы изложены упрощенно, материал же трудноусвояемый. После курсов тот, кто понял материал, вскоре забыл его, так как дело не было доведено до логи­ческого конца, не создано руководство, простое и доходчи­вое. Я же интересовался темой, знакомился с обстоятель­ствами выбросов. То, что знал, искало выход в практику. Вот почему не опасался проявлений.
   ...Но что же ответить главному? Наверное, следующее:
   Я. С пропластками на "ты" потому, что ком­петентен, чувствую скважину, живу ею. Превенторное хозяйство в готовности, тревоги "Выб­рос" проводятся регулярно. В случае выброса — удержим скважину.
   Главный. -Что за самонадеянность! Есть об­стоятельства, при которых все мы бессильны, независимо от компетенции.
   С этим доводом нужно соглашаться.
   Во время выброса приходится делать сразу многое: об­служивать буровую и насосную, утяжелять закачиваемый раствор, штуцировать и дегазировать выходящий (дело не­привычное и весьма опасное), контролировать и координи­ровать процесс, а еще возможные пропуски в соединениях, отказы оборудования и разное. Всего не опишешь, нужно подключить воображение. Состава вахты явно не достаточно.
   Главный. А кто понесет ответственность за скважину? Помнишь 1-ю Мышастовскую? Напор­тачил ты, а отвечал я!
   74-й год, буровая 1 -я Мышастовская с проектной глу­биной 5700 м. При забое порядка 4500 м спускалась обсад­ная колонна диаметром 245 мм. На такие глубины колонна спускается секциями. Первая секция перекрывает откры­тый ствол (ее длина 1000—1500 м). Среди прочих приспо­соблений на нижней трубе секции — обратный клапан, а на верхней — воронка с левым переводником. С помощью левого переводника секция соединяется с бурильными тру­бами. Секцию спускают на бурильных трубах, потом це­ментируют. Вращением вправо бурильные трубы отсоеди­няют от секции (по левому переводнику) и поднимают, а секция остается. Затем спускается следующая.
   Есть нюансы. Если цементный раствор тяжелее буро­вого и если обратный клапан неисправен, то после цементажа нельзя стравить давление, что затруднит, сильно зат­руднит разворот по левому переводнику. Да и цементаж окажется некачественным. Как же быть? Клапаны отказывали все чаще.
   На забое температура выше, чем у воронки (верх секции), градусов на 30—40, следовательно, там схватывание цемента начнется раньше. Кто-то предложил: нужно подождать, выбрать момент, когда цемент на забое схватится, а у воронки еще нет — тогда и отворачиваться. Но как определить этот момент? По стравливанию давления. Так и делали, и я в том числе. Метода опасная. Если цемент поднимется выше воронки, а такое бывает, и во время ожидания схватится — бурильные трубы окажутся зацементированными.
   Я курировал эту скважину. В утвержденном "Плане на спуск и цементаж колонны" фигурируют ответственные по каждому виду работ, по каждой операции, но общая ответственность на мне. Ну не совсем так. На заключительных этапах работ (цементаж и разъединение бурилки с секцией) должен присутствовать главный инженер или начальник ЦИТС. Цементаж — их прерогатива. Но главный, доверяя опыту работников ЦИТС, давно не ездил на ценментажи (во всяком случае, на мои скважины).
   Подготовка ствола соответствовала плану, но спуск шел трудно. При движении секция разгружалась больше обычного, из буровой почти не выходил Потом промывке на забое — обратный клапан не держал. Цементаж, после которого давление не стравилось. Информировал руководство о ходе дел и имел согласие на паузу между цементажем и отворотом.
   Ночью, утомленный напряженным днем, сидел в вагончике в полудреме. Мне периодически сообщали о результатах стравливания. Знать бы — не выходил из буровой. Наконец, при очередном стравливании, перелив раствора из труб прекратился. Непродолжительная подготовка — и приступил к отвороту. "Семь оборотов вправо и помаленьку спусти пружину, — говорю бурильщику Отдача — те же семь оборотов". Резьба в левом переводнике не стронулась. Первая попытка мало о чем говорит, но сердце екнуло. Набрали пружину больше — результат тот же.
   Глядя на бурильную трубу, диаметром 140 мм с толщиной стенки 10 мм, трудно представить, что колонну из таких труб можно скрутить, как пружину, а потом (после снятия нагрузки) она примет исходное положение. Но это так, и пружина немалая, 8—9 оборотов на каждые 1000м длины (предельно допустимая пружина).
   Еще несколько безрезультатных попыток. Возмжо неудачно определен вес на крюке? При прочих равных условиях легче всего докрепляется или раскрепляется нейтральное резьбовое соединение, то есть то, которое не подвержено сжатию или растяжению. Поэтому вес на крюке должен быть расчетным. Я гордился, что обычно отвороты у меня легкие, с первых попыток и почти без отдачи, теперь... Изменял вес и все пытался отвернуть бурильные трубы. Мною владело отчаяние. Задавал максимальные режимы. В шинно-пневматические муфты ввернули аварийные болты (чтобы не пробуксовывали). При наборе пружины резьбы докреплялись, цепь перескакивала на звездочках, — рывки, удары... Вылетел из гнезда ротор (весом 7 тонн). Установили ротор и распорку — лопнула и упала под буровую роторная цепь. Установили и ее. Время шло, цемент твердел, шансы на благополучный исход прибли­жались к нулю.
   Пришлось признать бесполезность дальнейших попы­ток развернуться по левому переводнику. С большим тру­дом развернул бурильные трубы теперь уже вращением влево. Разворот получился значительно выше левого пере­водника (а хотелось над ним). Промывкой вымыли пачку несхватившегося цемента и снова соединили бурильные трубы в надежде развернуться ниже. Это не удавалось.
   Незаметно рассвело. Утро хмурое, на душе гадко, жить не хотелось. На буровую приехал (верней, переселился на жительство) инженер по сложным работам (ловильный мастер) Петр Фомин. Да и я не покидал буровую дней двад­цать. Вскоре скважину ликвидировали по техническим при­чинам.
   До ЦИТСа, всего несколько месяцев ранее, работал в Каневском РУБРе (районное управление буровых ра­бот) замом по технологии. Казалось, работал неплохо — планы выполнялись, тяжелых аварий не было, но взыс­кания получал. Получать взыскания считалось нормаль­ным. Как же накажут теперь? Впрочем, плевать. На этот раз заслужил.
   Но меня не наказали, даже не потребовали объясни­тельной. Наказали главного инженера...
  
   ОСВОЕНИЕ СКВШИНЫ
  
   Предстояло испытать восемь объектов. Но вначале немного воспоминаний.
   Каневская 50-х. Испытание скважины ассо­циируется с ревущим прозрачно-голубым пла­менем. Суточные дебиты тех скважин порядка 400 тыс. м3/сут. газа и тонн 200 конденсата.
   В отличие от печки или костра, огонь кото­рых как бы приручен, одомашнен, располагает к покою и отдыху, пламя факела, пожалуй, срод­ни разбушевавшейся стихии, могучей и грозной. Оно тревожит, восхищает, заставляет улыбнуть­ся. Вспоминая те факелы, я и теперь улыбаюсь.
   Откуда такая мощь?! Непосвященному ка­жется, что газ поступает из громадного подзем­ного резервуара, где он сжат до сотен атмос­фер. С недоверием воспринимается информа­ция, что газ находится в порах породы. Ну тог­да, наверное, продуктивные горизонты представ­лены песком сыпучим и мягким, как на пляже в Анапе, пористость и проницаемость которого очевидны. Вовсе не обязательно. Керн (образец породы) из продуктивного горизонта часто не впечатляет, если не присмотришься, пор не видно.
   Каневская 70-х. Глубокая разведочная сква­жина на Медведовской или Платнировской пло­щади. Испытание объекта напоминает процесс реанимации. Признаки жизни есть — при зак­рытом устье (в колонне вода) скважина набира­ет давление, но при открытом — скромна и по­корно молчит. Чтобы инициировать пласт, сни­жают уровень жидкости в колонне на 1,5—2,0 тыс. метров (методом аэризации). Иногда пробулькивает газ, уровень воды повышается, но до определенного предела. Или пласт начинает "работать", но слабо, вяло. Горит факелок, на котором, как говорят буровики, можно сварить картошку, но не более, да и то периодически тухнет — задавливает вода.
   Вот такие крайние варианты.
   Но вернемся на скважину 11 Кучугуры. Суть испытания... Она уже почти ясна из написанно­го выше.
   Однако кратко повторюсь: перфорация колон­ны, спуск НКТ (насосно-компрессорных труб) вызов притока, отработка сква­жины до устойчивого дебита, исследование на различных режимах, задавка скважины, изоляция объекта цементным мостом, проверка моста на прочность и герметичность. Далее все то же са­мое, но на следующем, вышележащем объекте.
   Нижние три объекта начинали работать га­зом. Как мне представлялось, с дебитами поряд­ка 100—150 тыс. м3/сут. Вскоре пламя заметно краснело с поступлением воды. Финал тот же, что и при испытании забоя — разгазированная вода. Огорчались, конечно.
   Эх, скважина! Эх, родненькая! При бурении ты вела себя дерзко, лихо, не раз перебивала раствор нефтью и газом, держала нас в посто­янном напряжении. Где же теперь твоя силуш­ка, где мощь необъятная?!
   Отчего так? Некоторые полагают, что в дан­ном случае газ в небольших локальных пропластках, давление в которых может быть высоким, но пластовая энергия невелика и быстро исся­кает. Похоже. Однако возникает вопрос — по­чему же не уменьшался дебит воды? Есть и дру­гие мнения — цементный камень не безупре­чен — порист, содержит каверны и проводящие каналы, особенно по контакту с глинистой кор­кой. Если близлежащие горизонты разобщить не удается, вода задавливает газ.
   Да и информация о разрезе всего лишь при­близительная. В простейшем случае геофизики уверенно укажут местоположение мощного га­зонасыщенного горизонта. Но разрез легко ин­терпретировать не всегда. Так что, возможно, сразу перфорируем и газ, и воду. Дело не в чьей-то ошибке, а в возможностях. Есть еще бурение с отбором керна. Но вынос керна хорош в плотных породах (аргелитах, алевролитах...), в песках же или слабосцементи­рованных песчаниках он незначительный, иногда вообще поднять ничего не удается. (Использо­вались шарошечные коронки, алмазные эффек­тивней, но они редкость).
   Вышележащие объекты фонтанировали во­дой. Вода сильно минерализованная, горькая, настоящая отрава, температура 80® С, дебиты высокие, устьевые давления при отработке вплоть до 200 атмосфер.
   На одном из объектов, при установке штуце­ра, заметил в воде меленький, чуть заметный пе­сок. Подумалось: нужно чаще проверять штуцер. Через час победитовый штуцер оказался разъеди­ненным, разъело и угольник, который не имел буфера. Песок оказался весьма высокой абразивности. Чтобы избавиться от песка, уменьшили диаметр штуцера и дебит, естественно. Нетрудно представить себе развитие событий в случае про­пуска в одном из соединений ниже коренной зад­вижки. Пропуск, вначале незначительный, быст­ро прогрессирует. Нужно срочно задавливать сква­жину. На буровой в постоянном дежурстве ЦА. Но в спешке, силами вахты, да еще ночью, зада­вить скважину не всегда удается. В результате открытый, неуправляемый фонтан.
   Водяные горизонты имели устойчивый дебит и подлежали исследованию. Но куда девать воду? С помощью бульдозеров сооружали тысячакубовые амбары, которые заполняли один за дру­гим. Буровая на взгорке, не дай Бог вода про­рвется в долину, все отравит.
   Во время установки цементного моста, пос­ле 5-го объекта, случилась авария. На заверша­ющем этапе цементажа цемент схватился. Как выяснилось позже, в воде затворения не был хорошо растворен реагент-замедлитель, часть его осталась в осадке. Низ насосно-компрессорных труб (НКТ) оказался в цементе. Цемент и внут­ри НКТ. Авария сложная, но нам повезло, лик­видировали ее за неделю. Правда, с десяток труб остались в цементе, но они не препятствовали испытанию следующего объекта.
   Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Освоение продолжалось 300 дней. "Зна­ем мы это освоение, — скажет кто-то. — Сплош­ные ожидания смежников". Нет, баланс време­ни был неплохой, оргпростои в пределах 10%.
   Буровая бригада и тяжелое оборудование — длительное время в освоении. Так было не все­гда. В состав Каневской конторы бурения вхо­дил цех по освоению скважин, который и зани­мался освоением. Был и вышкомонтажный цех. А буровики бурили.
   И такая структура имела свои недостатки. Количество буровых станков значительно превышало число бригад, что само по себе скавывалось на себестоимости бурения. Кро­ме того, обезличенное оборудование постоянно ломалось. Занятость освоенцев и монтажников получалась неравно­мерной. То люди без дела, то не управляются с нахлынув­шим объемом.
   На Кубани совершенствование бурения в организационном плане выразилось в создании комплексных универсальных буровых бригад. В то же время (конец 50-х) в Татарии, например, придерживались прямо противоположных взгля­дов — совершенствовали разделение труда. В ведомственной печати и министерских кабине­тах по этому поводу шел жаркий спор. Обе сто­роны отстаивали свои позиции, ссылаясь на высокие технико-экономические показатели. В итоге министерство дало добро обоим направ­лениям. Теперь имеем то, что имеем.
  
   МЫ И АХТЫРЧАНЕ
  
   Ну зачем же сразу "мы"? Непорядочно как-то, тем более .что ахтырчане, конечно же, люди очень достойные. Чтобы сгладить допущенную бестактность, начну с них.
   Когда потребовалась пика (пикообразное долото) для поиска и восстановления "потерян­ного" ствола, подумалось: получить ее с нашей промбазы дело хлопотное и весьма проблема­тичное, но, слава Богу, у нас хорошие соседи. И поехал в Ахтырскую РИТС (районная инженер­но-технологическая служба). РИТС на Тамани, как я полагал, структура эфемерная, поскольку не имеет промбазы, транспортных и снабжен­ческих подразделений да и многого другого. Наша РИТС, например, — одно название, под крышей которого всего лишь начальник и ин­женер по сложным работам. У ахтырчан оказа­лось иначе: новые просторные домики, в одном — узел связи. Все прибрано, чисто, выкрашено, чув­ствовался порядок. Штаты укомплектованы вплоть до диспетчеров. Наготове дежурный транспорт. Встретили меня приветливо, пику дали незамедлительно.
   И буровые, по сравнению с нашими, выгля­дели основательней, солидней, особенно так на­зываемый соцкультбыт. На буровой у соседа большое впечатление произвел вагон-клуб, его размеры, мягкая мебель, телевизор с большим экраном (тогда редкость) и главное — стол для пинг-понга. Надо же, пинг-понг на буровой. Не предполагал, что такое возможно. Стол запылен, видимо, давно не использовался, но руководство, не пожалевшее средств на такой клуб, достойно уважения. Наверное, и у них проблемы с бы­том, но на другом уровне.
   Отношения между ИТР у нас больше свойс­кие. Я запросто обращался к руководству и служ­бам — решаемый вопрос обсуждался, спорили, решению, конечно, подчинялся. Не возбранялись прямые контакты с первыми лицами, а если по неотложному делу, то в любое время суток.
   У ахтырчан, как мне показалось, демокра­тизм сдержанней, субординация строже, дистан­ция между руководством и исполнителями хо­рошо просматривалась. В отношениях между подразделениями больше порядка. 'Работники служб (бурплощадки, трубной базы, мастерских) наказывались материально в случае несвоевре­менного обеспечения буровиков. Впрочем, от­ветственность была взаимной. Если Ахтырское УБР по стилю работы, уровню организации и дисциплине сравнимо с воинской частью, то мы, пожалуй, больше смахивали на партизан.
   У ахтырчан бригадами руководили достаточ­но опытные, толковые буровики, но в сравне­нии с зубрами из ЦИТС и технологического от­дела они выглядели мальчиками.
   Немного о "зубрах" и их времени: имею в виду М. Н. Мокроносова, В. А. Короткова, П. И. Пантелеева и других выходцев из време­ни, которое теперь кажется замечательным.
   Конец 40-х. В Предгорье открыта нефть, боль­шая нефть, нужны люди — и народ хлынул. Народ все больше молодой, энергичный, хват­кий, жадный до денег. Темп работ ажиотажный, после получки — грандиозные пьянки.
   Бурили разное: разведку и эксплуатацию, мелкие и глубокие скважины. Из сегодняшнего далека поражают размах работ и достигаемые в разведке глубины 4500—4800 м. Правда, до спус­ка колонн на такие глубины дело не доходило. Разрезы сложные, буровые растворы тяжелые, долота и трубы примитивные, химикаты тоже, большинство бурильщиков без курсовой подго­товки. Потери несли немалые — аварии, загуб­ленные скважины, открытые фонтаны. Но глу­бины штурмовали смело, упорно, бескомпро­миссно. Иначе нельзя. В глубинах перспектива, да и сколько можно плестись в хвосте амери­канцев? Тех, кто опережал других, считали ге­роями.
   Вначале специалисты были пришлые, но все четче и ярче вырисовывалась когорта своих, доморощенных. Вернувшиеся фронтовики по ускоренной программе заканчивали Туапсинский нефтяной техникум. Работать начинали у ротора, потом во главе бригад, участков, в кон­торах. Получались технологи, организаторы... До конца преданные делу, постоянно в работе, в решении технических проблем, в совершенство­вании производства и самих себя. Казалось бы, слабая теоретическая подготовка ограничит их роль. Этого не случилось. Восприняв ответствен­ность за прогресс, они постоянно находились в курсе дел науки. Внимательно следили за ведом­ственной прессой. Уверенно выступали на на­учно-производственных совещаниях. Их здравый смысл и аргументированная критика помогали ученым сблизиться с производством. При их активном участии осваивались новая техника и технология.
   Теперешние мастера (середина 80-х) и те, кто в РИТСах, — их ученики. Нет, "зубры" не обю­рократились, но руководить бурением волею судьбы и начальства им приходится из кабине­тов. По поводу любой аварии или осложнения оперативно составляют планы работ и требуют скрупулезного выполнения. А контролировать и требовать умеют. Пожалуй, "зубры" не допус­тили бы моих импровизаций в осложненном стволе, заставили работать по своим планам и правилам.
   В начале 70-х буровые предприятия преоб­разовали в УБРы. Среди прочих мероприятий предусматривалось строительство центральных баз, складов, мастерских... Наши строить не любили. Да и стоит ли? Пока построишь, в ру­ководящих головах созреют новые идеи... Далее следовало внедрять компьютеры, машинную обработку первичных данных, использовать бо­лее современную связь... Ну а это вообще ухо­дило за пределы реального. Где все брать? И зачем?
   Между тем ахтырчане, будучи людьми про­грессивными и дисциплинированными, все, что от начальства, воспринимали всерьез и брались выполнять засучив рукава. В поселке Ахтырском, возле здания бывшей конторы бурения, а теперь УБР, построили еще один корпус, запол­нили его аппаратурой и людьми. Здесь первич­ная документация подвергалась машинной об­работке. Не знаю, легче ли стало управленцам, кстати, число их не уменьшилось, но каково было буровым мастерам? По размеру и объему све­дений новый рапорт кратно превышал прежний.
   Ко всяким новинкам в ведомственной печа­ти мы относились прохладно, с долей скепти­цизма, ибо часто то, что рекомендовалось как новое, прогрессивное, не было таковым, или было, но в определенных локальных пределах.
   Как-то, во второй половине 70-х, за рубежом, а потом и у нас появились хвалебные статьи по поводу использования бурового раствора на не­фтяной основе. Долото работает дольше и ско­рости бурения гораздо выше. Надо же было не­фтяникам клюнуть на такую сомнительную приманку! Технология приготовления, обработки и очистки такого раствора весьма сложна. На по­рядок возрастала пожароопасность. Нефтяное объединение взялось бурить две такие скважи­ны (я знаю о двух). На одной (у ахтырчан) мне довелось побывать. Знакомился со спецификой, смотрел документы — результаты были удруча­ющими. Оказалось, что на нефтяных растворах хорошо бурятся только пористые породы, в гли­нах же долото беспомощно, иногда часами ело­зит на месте. А разрез в основном глинистый. Да, нелегко быть прогрессивным...
  
   РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ОРГАНИЗАЦИИ ПРОИЗВОДСТВА
  
   После реорганизации (укрупнения) буро­вых предприятий работать на местах стало труднее. Бригады хуже обеспечивались и об­служивались. Возникал вопрос: какой размер бурового предприятия оптимален? Из прак­тики было ясно — предприятие должно быть небольшим. Разведки работают лучше, чем конторы, хотя в конторах управленцев крат­но больше и они опытней. Я не встречал ис­следований на эту тему. Выскажу некоторые свои соображения.
   Пока в предприятии бригад мало (две, три...), все проблемы и нужды помещаются в одной голове. Верней, головах — одного на­чальника, одного технолога, механика, снаб­женца... Если число бригад увеличить, то од­ной головы мало, нужны две, а где две, там и третий — начальник. Самый опытный, став начальником, теряет постоянный контакт с исполнителями, а все трое получают возмож­ность ссылаться друг на друга. Это уже кон­тора.
   УБР руководит бригадами с помощью уча­стков (РИТС, РУБР). Эти участки лишены са­мостоятельности и ответственности. Не пол­ностью, но в значительной степени. Упор сде­лан на передачу информации. Право на ре­шения и обязанности по обеспечению буро­вых, в основном, взяло на себя УБР. Здесь со­средоточены наиболее опытные кадры, транс­порт, мастерские, базы... Отсюда назначают­ся руководители участков и бригад. Недостат­ки такой структуры очевидны, ИТР на участ­ках эффективно работать не будут. Ну а сам УБР? Казалось бы, потенциал опытных спе­циалистов может быть использован макси­мально. С этой целью и создан УБР.
   На буровой случилось непредвиденное. Мастер звонит ответственному лицу в УБР. Принимающий решение или дающий реко­мендацию из кабинета (или вскоре после при­бытия на буровую) должен быть осмотритель­ным. Информация, которую он получает, обычно субъективна. Одним факторам при­дается значение, другие не замечаются. При принятии решения следует учитывать состо­яние скважины, оборудования, квалификацию исполнителей и многое другое. Руководить из кабинета не то. Отдача от специалиста боль­ше, когда он работает вместе с буровиками, как раньше, до УБР. Да и без постоянного контакта с бурением специалист деградиру­ет.
   О РУКОВОДИТЕЛЕ БРИГАДЫ. Бригада должна быть дисциплинированной, хорошо управляемой. Если руководитель не способен добиться этого, то вышестоящие технологи без пользы. Распоряжения и рекомендации не воплотятся в дело. Больше того, результат может оказаться противоположным. Не помо­гает и жесткая опека.
   Позвольте, зачем же доверять бригаду не­состоятельному руководителю? Однако в жиз­ни так много людей недалеких, необязатель­ных, не знающих толком свое дело, да и про­сто пьянчуг. Куда же их деть? Тем более что, с другой стороны, они хорошо понимают на­чальство, знают его слабости, без намеков уга­дывают сокровенные желания, преданны на­чальству, услужливы... А в компании... Да им цены нет! И не надо ломать голову — куда их? Они сами себе находят место в жизни и неплохое. И держатся на этом месте крепче умелых и умных. Типичная картина. Однако возможен ли такой пассаж у ахтырчан? Со­мневаюсь.
   ЕЩЕ О МАСТЕРАХ. Обязанности буро­вого мастера разнообразны, но, прежде все­го, он считает себя технологом. Руководство, РИТС и УБР тоже технологи. Кроме того, в УБР и выше — технологические отделы. Тех­нологи и в науке. Сколько же технологов приходится на одну буровую? Считается, что чем выше инстанция, тем компетентней тех­нолог. А если им же поручить руководство бригадами, сколько тогда потребуется тех­нологов?
  
   ДЕМОНТАЖ И ПЕРЕБАЗИРОВКА
  
   Середина лета, освоение закончено. Новая точка выдана. Она тут же, на Тамани, между станицей Запорожской и Гаркушей. До нее ки­лометров 50, а проселками гораздо ближе.
   Забегая вперед, скажу, что забурили новую скважину только в апреле следующего, 1983 года. По документам в течение девяти месяцев бри­гада занималась демонтажем оборудования, транспортировкой его и монтажом. Конечно, столь продолжительное время нельзя обосновать расчетами, да их и не было.
   Трудное время — необустроенный быт, скуд­ные повременные тарифы, расплывчатая перс­пектива. Чтобы ускорить ход дела, еще при ос­воении, по возможности, демонтировали и рас­таскивали оборудование. Теперь же, через не­сколько дней после официального начала демон­тажа, среди хаотического нагромождения гру­зов и техники гордо стоял лишь фонарь.
   Буровая — это порядка тысячи тонн груза, часть которого можно перевозить трубовозами и бортовыми машинами. Для тяжелого и нега­баритного оборудования нужны тралы и мощ­ная погрузочная техника.
   Обычно перевозку начинают по ходу демон­тажа (и даже раньше), используя попутный или свободный от срочных перевозок транспорт. Но транспорт не давали.
   — Подождите, — говорило начальство, — пока машин нет. Придет время, сосредоточим у вас транспорт, погрузочную технику, приедем и сами помогать. Перебросим сразу, за несколько дней. Так лучше.
   Как будто бы правильно. Но, с другой сторо­ны, нет ничего хуже неопределенности и ожи­дания. Да и зачем же копить все на "сразу"? Обстановка позволяет многое перевезти зара­нее, без спешки. К тому же понимал: никто по­могать не станет, мы не те, кому помогают. Со­творят аврал, в ходе которого все переломают и свалят в кучу. Разбирайся потом.
   Возможности для перевозок, конечно, были. Работал транспорт в Темрюке — там Морская РИТС, возили грузы и на 2-ю Фонталовскую, иногда машины возвращались пустыми. Просто управленцы, получив соответствующую установку, не хотели заниматься нашими проблемами. Фактически бригаду блокировали. Что же сле­довало предпринять в этой ситуации?
   Все же иногда машины заворачивали и к нам. Водителей встречал как дорогих гостей, кормил в столовой, а готовили у нас хорошо, щедро под­писывал путевки. Тем, кто соглашался сделать ходку на новую точку, писал два рейса. Называ­лось это припиской. Водителям из сторонних автохозяйств вручал записку — просил руковод­ство прислать машины поработать. На новой точке находились наш бульдозер и охранник из буровиков. Рядом, на 2-й Фонталовской — трак­тор-кран. Разгрузку обеспечивали. Постепенно дела пошли. Оборудование, то, что не требовало спецтранспорта, перевезли.
   Приписки... Пожалуй, никогда раньше я не под­писывал туфту так решительно и даже с удоволь­ствием. Ведь с помощью приписок удалось прорвать блокаду равнодушия. Бюрократы, разумеется, не пострадали, но дело сделано им вопреки.
   С приписками, конечно, боролись. Из при­казов следовало, что грешных мастеров ждут страшные наказания.
   Раньше, на заре Бюрократической револю­ции (или эволюции, если хотите), в путевке, скромной по размеру, я расписывался один раз. Теперь в простыне-путевке и трех подтвержде­ниях к ней нужно расписываться раз десять. Кроме того, несколько строк заполнял получа­тель-отправитель, то есть я. Глядя на эту проце­дуру, водители ухмылялись.
   Путевки, предъявленные к оплате, визиро­вал кто-то из руководства УБР. Однажды в кон­це месяца наблюдал, как это делается. Перед замом Георгием Федоровичем Крыжановским лежали толстенные пачки подтверждений к пу­тевым листам. Г. Ф. рассеянно просматривал их, случалось, хмурился, что-то бурчал, употребляя крепкие слова, но визировал.
   Самая действенная проверка — в гараже. Из-за ограниченного фонда зарплаты часть путе­вок могла быть просто не оплачена. "Ну не мог же ты столько намотать!" — безапелляционно заявляла расчетчица. Спорить или доказывать было бесполезно.
  
   КРЫЖАНОВСКИЙ
  
   Здесь о Георгии Федоровиче Крыжановском упомянуто всуе, а человек он замечательный и воспоминания о нем самые теплые. В Тихорец­кой конторе бурения работали вместе: я — матером, он — директором. Хорошо работалось. Те, кому приходилось бывать с ним в компании, знали: на определенной стадии опьянения он за­певал песню, все подхватывали. В той песне — о танкистах, танк которых сгорел в бою, и особистах. Не все в компании знали, что песня эта — своеобразный гимн лагерников, тех, кто был в плену. Припев вполне оптимистичный — любо, братцы, любо, любо, братцы, жить, с нашим ата­маном не приходится тужить.
   Теперь, когда фронтовикам семьдесят и боль­ше, кажется, что нет разницы между людьми 25-го, 24-го или 23-го года рождения. Но у каж­дого возраста своя судьба. Моих сверстников (25-го т, р.) в основном перебили, но мы не от­ступали, не попадали в плен, а тех, кто вернулся с войны, не вызывали на допросы, не содержа­ли за колючей проволокой. Георгий Федорович воевал в Севастополе (одиннадцать месяцев ге­роической обороны) и был пленен при его паде­нии. Затем лагеря, Германия... Люди сходной участи не рассказывают о войне, не вспомина­ют вслух о своей молодости, не делятся мысля­ми и переживаниями тех времен. Мы о них очень мало знаем. И Георгий Федорович молчалив, только песню запевал. Требовательный и стро­гий, внимательный и чуткий, всегда бескорыст­ный, в дружбе прост и откровенен.
   В конце 70-х его крепко придавили болячки (что-то сердечно-сосудистое). В элитарные по­ликлиники и больницы он не был вхож. Однаж­ды я посетил его в 1-й горбольнице. В неболь­шой комнате стеснились кровати. Лица больных желто-бледно-зеленые. Разговаривали, сидя на скамейке во дворе. Казалось, что жить ему не­долго. Возможно, и он так считал. Но фаталь­ный исход его мало заботил. Ни на что не сето­вал, о болезни не вспоминал. Интересовался друзьями, делами, жизнью. Полегчало, и он про­должал работать. Старым его не назовешь. При­знаки старости — медлительность, апатия, раз­дражительность — отсутствовали. Умер скоро­постижно, как и большинство наших. В памяти и душе его улыбка — добрая, чуть грустная.
   Мы стояли в ожидании транспорта, монтаж­ников и еще чего-то. Чтобы заполнить "окно", бригада могла бы пробурить несложную сква­жину, и такая возможность была. В Азовском море только что закончили монтажом буровую. Я просил руководство использовать нас. Брига­де любое задание по плечу. Но предпочли бри­гаду из Каневской. Там она бурила мелкие сква­жины, квалификация буровиков невысокая. И в море скважины мелкие, но все же это море.
   Мои худшие опасения сбылись. После вскры­тия продуктивного горизонта, при подъеме ко­лонкового долота, работы были остановлены, скважина осталась без присмотра — готовились к смене заездов. Возможно, плотность раствора не соответствовала заданной или скважину не долили — она заработала и тут же вспыхнул пожар. Трагедию усугубляло то, что капитан не решался приблизить судно к горящей платфор­ме и фактически ничем не помог терпящим бед­ствие. Некоторые успели в шлюпку, другие бро­сались в море. Одного парня так и не нашли.
   "Поздняя осень, грачи улетели..." Мы все еще на старой точке. Наконец, прибыли монтажни­ки, вскоре трубовозы подвезли разобранный подъемник "Киршенбаума".
   Вышку башенного типа собирают и разбирают с помо­щью вышеназванного подъемника. Это громоздкое соору­жение позволяет собрать на земле верхнюю секцию выш­ки, приподнять ее и под ней собрать следующую секцию, затем "перехватиться" и приподнять уже две секции и т. д. до полной сборки вышки. Метод называется "сверху вниз". Разбирается вышка, естественно, в обратном порядке.
   Монтажники (8 человек, сварщик и 2 брига­дира) прибыли с моря, где сооружали морские основания и буровые на них. Золотые кадры УБР, на них всегда можно положиться. Здесь, на суше, им сохранили морские тарифы. Монтажников распределили по заездам. Тонус работ повысил­ся, стало как-то веселее. Разбирая вышку, мон­тажники критически осматривали детали, мар­кировали их и укладывали на стеллажи. Непого­да не смущала. Все необходимое под рукой, ни­чего не забывали и не искали. Работали быстро, но без спешки, чувствовался профессионализм. Хороши монтажники и при погрузочно-разгрузочных работах.
   Я — буровик, приходилось и строить буро­вые, но раньше их перетаскивали с точки на точку крупными блоками, без детальной разбор­ки. И вышку тянули целиком. Эта метода долго совершенствовалась, но пришло время, и она оказалась непригодной. Окрепшие ведомства и местные власти отказывались пропускать обо­рудование по своим полям, перекрывать доро­ги, обесточивать ЛЭП... Опыт монтажников по детальной разборке оборудования для меня был весьма кстати.
   Бригадиры Николай Маслевец и Виктор Куприй сразу же понравились — толковые, умелые, всегда в деле. Монтажники с молодости, теперь в предпенсионном возрасте, но крепкие, энер­гичные. Пройдя сквозь толщу негативных лет, не обнаглели, не охамели, не приобрели дурных привычек — пить в рабочее время, филонить, халтурить, не растеряли самоуважения.
   В один из зимних дней, среди недели, к нам прикатили три трала, пара трубовозов и борто­вые машины. Все с командировками до суббо­ты. Предстояло перевезти оставшееся оборудо­вание. Было ясно, что всего не перевезти, но хотя бы в основном, и поселить людей на новой точке. Двенадцать вагончиков — только трала­ми. Лебедка, насосы, емкости, подстанция... тоже тралы. Разобранную вышку — трубовозами... Подошел механик-водитель трала — немолодой, с внешностью и повадками блатаря, разоткро­венничался: лично знает, да что знает, не раз пил в компании Шевчука (начальника объеди­нения). Его трал уникален — грузоподъемнос­тью 40 тонн. В армии такими возят ракеты.
   — Учти, начальничек, — говорил доверитель­но, — работать буду от души, но за каждый рейс — две путевки, иначе куковать тебе тут долго.
   Послать бы его куда подальше, но я сдержал­ся, ибо знал, что так вполне может случиться. Взаимоотношения с гаражом (гараж в ведении объединения) оставляли желать лучшего.
   Одна из вахт принимала грузы на новой точ­ке, другая и монтажники занимались погрузкой. Дела шли, казалось бы, неплохо. Перевезли даже больше, чем предполагал. Особенно. оперативно работал трал-ракетоносец. Однако позже, на новой точке, пришло горькое разочарование. Жилые вагончики выглядели ужасно. Во время перевозки их жестоко растрепали, расколошма­тили. Видимо, ракетовоз, сокращая расстояние, ездил по проселочным дорогам, ездил быстро, а они ухабистые. Да и нет у трала рессор. Мне следовало предусмотреть, предупредить такой исход. Запомнилась эта оплошность, и в связи с ней запомнился водитель ракетовоза.
   Немного о Виталии Яковлевиче Шевчуке. Уже упоминал, что познакомился с ним в пер­вый же год работы. Я был начинающим масте­ром капремонта скважин, он — главным инже­нером нефтепромыслового управления (что-то вроде треста). Обстоятельства сложились так, что мне довелось не раз иметь с ним деловые кон­такты.
   Среднего роста, ладно скроенный, взгляд, пожалуй, дерзкий, неуступчивый. Впрочем, взгляд его карих глаз мог быть и теплым. Го­ворил с бакинским акцентом. Чем-то походил на выходца из блатной компании. Характер­ные прищур и выражение лица позволяли представить его в папиросном дыму за префе­рансом и даже среди тех, кто предпочитает игру в очко. И, напротив, представить его в читальном зале института воображение отка­зывалось.
   В те времена (56-й год) многие руководители не щадили себя ради дела. И он такой же — кругом успевал, всегда в курсе происходящего, компетентен, требователен, въедлив до мелочей. И он, и я едва перешагнули тридцатилетний ру­беж, но он закончил институт лет на семь-во­семь раньше.
   Однажды получил от него щекотливое за­дание. Вопреки мрачным прогнозам коллег, задание выполнил. Вывел из аварии высокодебитную скважину. В. Я. остался доволен, хвалил, пригласил в свою машину. Со мною, да, пожалуй, и со всеми подчиненными, на "ты". В машине находился и начальник капремонта. Говоря со мною, В. Я. держался просто, шутил, с начальником же был лаконичен, грубоват, давил его, как мне казалось, без веских на то причин. Слушать такое неприятно, начальник по возрасту годился нам в отцы. Возможно, у них были свои счеты. Однако и позже случалось слышать подобное. В. Я. не ограничивал себя вежливостью, безжалостно давил за упущения, да и тех, чьи взгляды и мнения, не совпадали с его собственными. Нам было легче - молодым, начинающим инженерам. Из них он и сформировал ближнее и дальнее окружение.
   В. Я. был мне симпатичен, нравился как человек и руководитель, но меня тянуло в бурение. Он это знал, и убедившись, что удержа нельзя, подписал на прощание прекрасную характеристику...
   "Море Черное, курорт и пляж..." База отдыха каротажников в Геленджике. Я приехал туда с семьей и друзьями. Вскоре после прибытия кто-то сказал, что рядом у тампонажников отдыхает В. Я., пьет с компанией вон в той беседке. На следующее утро мы случайно встретились на дорожке. В. Я. выглядел неважно. Я думал, он меня не узнает, ведь прошло столько времени. Но он радостно воскликну как при встрече со старым корешем, и пригласил в компанию: "Приходи к нам вон в ту беседку".
   В то время я работал старшим инженером разведки, то есть находился где-то на нижних ступенях служебной иерархии. Он же возглавлял газодобывающее объединение, которому мы сдавали эксплуатационные скважины. Объединение непростое, пожалуй, одно из ведущих в стране и образцово-показательное. Во многих регионах Союза газовой промышленностью руководили кубанцы, в прошлом подчиненные и друзья В. Я. Его приглашением воспользоваться не мог у меня была своя компания.
   Теперь такой отдых кажется примитивным. Ведь перед В. Я. и его собутыльниками были распахнуты двери в самые престижные здравницы, турбазы, круизы. Но тогда нашими помыслами владела только работа. А отдых... отдых дело десятое.
   Кстати, по-моему, он холодно относился к умникам и тем, кто считал себя интеллигентами, предпочитал людей простых, свойских, преданных ему и делу.
  
   СТРОИТЕЛЬСТВО БУРОВОЙ  3 ФОНШОВСКОЙ
  
   По документам, строительство начато 1 ян­варя 1983 года. Новая точка — это два гектара земли, плодородный слой с которых срезан и размещен по контуру в виде обваловки. Рядом лесопосадка, в ней мы расставили домики-ва­гончики.
   Несколько упрощая, можно сказать, что тер­ритория была сплошь завалена различным ме­таллом. И не только металлом. Буровая — еще и доски (полы, крыши, мостки, подходы), крупно­размерные щиты, обтянутые бурукрытием, для обшивки вышки, стен насосной и прочих соору­жений. Много и другого. Конечно, все приве­зенное мы пытались разгружать осмысленно, но по различным причинам осмысленно не полу­чилось. Исключение представляла площадка под вышку и сама вышка, детали которой лежали на стеллажах.
   Вначале главное внимание обратили на обу­стройство жилого городка — прокладывали тро­туары, ремонтировали вагончики, обвязывали их электричеством, водой, канализацией. Чтобы не затруднить в дальнейшем ход основных работ, сразу же проложили электрокабель и водопро­вод к буровой (будущей буровой). Все коммуни­кации — подземные. Энергия пока от дизель­ной электростанции, вода привозная. В первый же день, по прибытии заработала столовая. Вско­ре стали отапливаться жилье и сушилка.
   В прежние времена вышку, верней, подвышечный блок, устанавливали на трубах. Посте­пенно фундамент усложнялся. Теперь подвышечный фундамент — солидное сооружение, до ста кубометров бетона или бетонных блоков.
   Укладывали фундамент, собирали подвышечный и силовой блоки, работы разворачивались, набирали темп. Когда привезли подъемник Киршенбаума (его увозили на другой объект), из УБР передали распоряжение — направить в Красно­дар бригадира Куприя, четырех монтажников и сварщика. Им предстояло работать в другой бри­гаде. Ну и ну! Я очень огорчился.
   Те же работы — демонтаж, перебазировку и монтаж выполняла бригада Виктора Кравца. Начали они раньше нас. Видимо, поэтому мы долго ждали транспорт и внимания руководства. Руководство придерживалось принципа — не распыляться, и сосредоточилось на Кравце. Все это стало понятно позже, а тогда я не знал ситу­ации. Налицо несправедливость — предпочте­ние отдавалось той бригаде. Предпочтение не то слово. Работа его бригады планировалась. Ему транспорт, техника, материалы. Бригаду часто навещали первые лица, благо новая точка неда­леко от Краснодара, рядом с автотрассой на Ростов. Там же почти постоянно руководитель ВМЦ (вышкомонтажного цеха). В бригаде — каневские монтажники с опытным прорабом Нико­лаем Коцем. А теперь и морские с пробивным, неудержимым В. Куприем (возможно, Н. Коца позже отозвали на другой объект?).
   Нашу же, весьма отдаленную буровую ни механик, ни прораб, никто из руководителей не посещал, не интересовался ходом дел и нужда­ми. Заявки я пробивал с большим трудом или их вообще не выполняли. Конкретных задач и сроков бригаде не установили.
   У руководства принципы, а как же мы, как же люди?.. Ведь ущемлялся заработок. Обида, горькая обида... как на нее ответить? Возникло желание тайное, скрытное, о нем не говорил даже ближайшим товарищам — забурить сква­жину раньше соперника. Это желание не опи­ралось на расчеты или знание реального поло­жения дел. Просто мне казалось, что сравнить работу бригад по-другому нельзя.
   Соревнование (соперничество) было всегда, но в наше время оно дискредитировано, опош­лено, представляется чем-то лживым, крикливым, показушным. А в жизни мы часто соревнуемся, иногда не замечая этого.
   Бригада Кравца заслуженно пользовалась хорошей репутацией. Предыдущую скважину, под Приморско-Ахтарском, она закончила ус­пешно. После достижения проектной глубины (кажется, 5000 м) им добавили еще 500 м. Углуб­лялись по туфу, который бурился легко и без осложнений. Получилось большое ускорение, в деньгах тысяч по пять-шесть на человека. За такие деньги можно было купить "Москвич" или с небольшими добавками "Жигули". Бригада была укомплектована квалифицированными бу­ровиками, нацелена на работу и заработки.
   Виктор Кравец. В его облике легко угадывалось флотское прошлое. Соответствующая выправка, под­тянут, спокоен, уверен в себе. Ему уже за сорок, но лицо молодое, со свежим румянцем и без признаков морщин. Сколько помню, он всегда руководил бри­гадой, и его бригада всегда находилась на хорошем счету. Бригада дисциплинированная, в буровой и бытовых помещениях порядок. Мы давно знали друг друга. Я относился к Кравцу с симпатией и он (как мне казалось) отвечал тем же.
   Возможно ли опередить его бригаду? Такая возможность, по-моему, была. Дело в том, что его плотно курировала администрация со всеми вытекающими отсюда последствиями, а меня — нет или в меньшей степени. И в этом было мое преимущество. Да и Всевышний за нас — зима на Тамани мягче.
   Когда-то давно, на заре трудовой деятельно­сти, один из друзей, молодой, но уже опытный механик Сан Саныч Бражников говорил: чтобы побыстрей закончить монтаж и забурить сква­жину, нужно раньше переходить на работу по вахтам. Совет запомнился, и я всегда им руко­водствовался. Сущность в следующем — во вре­мя монтажа на небольшом участке одновремен­но работает вся бригада и монтажники. Трудно организовать работу почти сорока человек. Пе­риодически одни простаивают из-за отсутствия сварки, другим вовремя не подан кран или буль­дозер. И сколько заранее ни планируй, всего не предусмотришь, получаются накладки, останов­ки, некоторые работают вполсилы или филонят. Если работать меньшим числом людей, но доль­ше, картина меняется, работа становится эффек­тивней. Но и это не все. Когда работают все вместе, то субботу и воскресенье отдыхают, в понедельник длительный запуск промерзшей и примерзшей техники, в пятницу во второй по­ловине дня чистка, мытье и сборы домой. Про­должительные обеды, более существенные по­тери из-за остановок и т. д. Чтобы избежать это­го, лучше работать по непрерывному графику (без выходных) малым числом (двумя вахтами), но по 12 часов, как при бурении. Так мы и рабо­тали.
   К нам приехал начальник ЦИТС, состоялась примерно такая беседа:
   — Вам нужно перестроиться и работать, как все (то есть четырьмя вахтами сразу), — гово­рил он.
   — Но наш график лучше! — возражал я. " Мои аргументы слушать не стал, возможно, знал их, но придерживался своего мнения.
   — Мы не сможем обеспечить вас техникой в выходные дни, гараж на ваш график не согла­сится, — продолжал он.
   — Но с гаражом уже договорено, — возра­жал я.
   — Зимние дни коротки, вы не сможете ра­ботать по 12 часов.
   — Мы осветили рабочие места прожекторами!
   — Делайте, как говорю, иначе без вас изме­ним расписание вахтового автобуса.
   Вахтовый автобус нам предоставляло Холмское автохозяйство. Я знал, что договориться с занозистым начальником эксплуатации об из­менении расписания вовсе не просто. Да и кто в УБР возьмет на себя такую миссию? Все так заняты, а телефонной связи с автохозяйством нет. Как и предполагал — ничего не измени­лось.
   Перёд жилыми вагончиками тротуар из бе­тонных плит, возле каждого приспособа для чи­стки и мытья обуви. В вагончиках тепло — во­дяные батареи с электроподогревом. Соцкультбыт — сушилка, умывальня, столовая, клуб — работали нормально. В клубе — стол для доми­но, стулья, радиоприемник и телевизор. Столо­вую снабжал ОРС (отдел рабочего снабжения при объединении), продукты по твердым ценам (помнится, мясо по 1 р. 70 к., масло по 2 р. 70 к., картошка и крупы совсем дешево), на базаре вдвое дороже. За 1 р. 50 к. — трехразовое пита­ние, люди наедались.
   Тяжело работать на монтаже — в руках сты­лый металл, под ногами грязь (иногда замерз­шая), сверху — что придется. Платили повре­менный тариф, скудные премии, полевое доволь­ствие — всего набиралось рублей 200—240. В Краснодаре, недалеко от нашего дома, завод "Нефтемаш". Рабочие там получали больше, работая легче и в лучших условиях. Но буровики — жители станиц и рабочих поселков, где их опыт и руки не были нужны.
   Думалось: можно ли в приведенных выше условиях — то есть при скромных заработках, отсутствии материальных стимулов — постро­ить буровую (сложное техническое сооружение) качественно и быстро? Если да, то ясно, что организация работ должна быть очень высокой. Да и стимул появился — стали проглядывать конец монтажа, надежда на скорое забуривание скважины.
   Неспешно переворачиваю листы фотоальбо­ма. Вот и буровая  3 Фонталовская. На подвышечном фундаменте кронблочная площадка с кронблоком. По периметру фундамента закан­чивается монтаж подъемника Киршенбаума. С его помощью вскоре кронблочная площадка уй­дет ввысь на 53 метра. На следующем снимке собрано уже три секции вышки и верхние по­лати. Полати — это что-то вроде галереи, охва­тывающей вышку. На полатях работает верхо­вой. На переднем плане снимка группа бурови­ков. Среди них верховой Павел Рогоза. Живет на окраине Темрюка, в бурении года четыре, в прошлом моряк, верней, ремонтник. Во многих портах Африки ремонтировал наши списанные и проданные военные катера. Хваткий, умелый, постоянно в движении. Павел заядлый рыбак и лихой мотоциклист. Рыбак на Тамани не имеет дел с червями, крючками и удочкой. Рыбак — значит браконьер. Его стихия — лиманы, плав­ни, сети и рыбнадзор. Без мотоцикла не обой­тись.
   На этом же снимке Николай Маслевец. Он как бы мой заместитель по производству, а мо­жет быть, наоборот — я его заместитель по орга­низации работ. Николай скромен. Сборка выш­ки — дело ответственное. Вышку положено со­бирать под руководством прораба. Но его нет, есть только Николай, да и он четыре дня рабо­тает и столько же отдыхает. Впрочем, не совсем так — прораб из Морской РИТС дважды заез­жал к нам ненадолго. Спасибо и за это. Перед каждым отъездом Николая на отдых мы подроб­но обсуждали предстоящие работы. Вышку без него не поднимали, но дел хватало.
   На одном из снимков, за впередистоящими, крановщик Макаров. Видно лишь лицо, лицо пожилого человека, оно не впечатляет. Между тем на монтаже он был фигурой весьма замет­ной. Без его крана КП-25 никак нельзя. При монтаже, в основном, используются тракторные краны, способные перемещаться с грузом и при­том по бездорожью.
   Когда встал вопрос, как же поднять лебедку в буро­вую — монтажники предложили посоветоваться с Мака­ровым как с наиболее опытным. Раньше все было просто. Для этого годился КП-25, но после ряда модернизаций ле­бедка потяжелела до 30 тонн. Да и высота подвышенного блока увеличилась. Выходит, надо насыпать холм пятимет­ровой высоты и по нему затаскивать лебедку. Но где брать землю? Рыть вблизи не хотелось — здесь будет потом раз­мещено оборудование, а транспортировать землю издали — дело хлопотное, затяжное.
   — Совсем без насыпной земли не обойтись, — гово­рил Макаров, — но ее потребуется кратно меньше. Между небольшим холмом и буровой наклонно установить трубы большого диаметра, с помощью сварки скрепить их в виде рамы, затащить лебедку на раму, я приподниму нижнюю сторону рамы, и лебедка без больших усилий войдет в бу­ровую.
   Так делали. Так сделали и мы, хотя вопреки кажущей­ся простоте операция оказалась достаточно трудоемкой и опасной. В кульминационный момент, когда раму подняли до горизонтального положения, раздался сильный треск. Все замерли, но видимого разрушения рамы не обнаружи­ли. Я подал команду трактору тянуть, и лебедка легко вошла в буровую.
   Макаров и с ним еще двое транспортников — из темиргоевского гаража (километров за 400). Меня удивляло и радовало, что привозили и уво­зили их всегда вовремя. Это заслуга зама РИТС М. И. Прокопенко, который своих людей хоро­шо знал, уважал и никогда не подводил. Убеж­дался в этом и позже.
   На снимке мощная спина бурильщика Граж­данки и невообразимое разнообразие труб — обвязываются насосы. Позже трубы уйдут под пол, сверху останутся только штурвалы задви­жек. В насосной станет просторно и одновре­менно как бы уютно.
   А этот снимок профессионалы, пожалуй, могли бы оценить как оригинальный. В насос­ном шкиве (диаметр которого больше 2-х мет­ров) угнездились двое — Николай и Петр. Оба из станицы Тбилисской. А всего из Тбилисской четверо. На работу едут через весь край! Чтобы компенсировать дорожные затраты, им выпла­чивают полевое довольствие за все дни месяца. Остальным — только за дни, проведенные на буровой.
   Предстоял монтаж крыши насосного сарая. Обычная двухскатная крыша, состоявшая из секций. Каждая секция — металлоконструкция размером 5x15 м. Эти громоздкие секции следо­вало установить на трубы-стойки, причем каж­дой стойке надлежало войти в гнездо секции. Дело непростое, даже весьма непростое. Для этого был бы хорош теперешний автокран с раздвижной стрелой. Но таких не было. На мою просьбу прислать автокран с длинной стрелой начальник ВМЦ ответил по телефону: "Где я возьму такой кран, кто мне даст? Обходись сво­ей техникой". Подумал: раз тебе лень искать и просить кран, приехал бы сюда и показал, как обходиться своей техникой. Но промолчал — зачем бесполезная ругань?
   Монтаж без спецкрана выглядел так: для подъема ис­пользовали трос, переброшенный через ролик кронблока. Поднятую секцию тянули к насосной. В операции участво­вало три трактора. Один для подъема, два других (под уг­лом друг к другу) оттягивали секцию. Работа ювелирная, а расстояние между тракторами метров 100. "Главное пра­вильно застропить секцию, — говорил мне как-то Г. П. Дьяков. — Оттягивающие канаты крепить выше стропа, ина­че ничего не получится". Конечно, при посадке секции на стойки пользовались и оттяжными веревками, привязан­ными прямо к секции, и шестами. Работой руководил сам. Получилось. Крышу насосной смонтировали. Этим же спо­собом накрыли и силовой блок. Но время! Ушло много вре­мени, да и работа опасная, не регламентированная прави­лами ТБ (техники безопасности).
   Интересно, занимался ли подобной чертов­щиной Виктор? Вряд ли. Характера и выдержки ему не занимать. Видимо, диалог с начальником ВМЦ по поводу спецкрана имел другое продол­жение. Ну что ж, каждому свое.
   От асфальта, что шел на Гаркущу, пеше при­ближался главный инженер. На мое приветствие едва кивнул и стал ругать:
   — Кто, ну кто тебе разрешил расходовать бетонные плиты для тротуара? Они для насос­ной. Теперь же, немедленно сними их и исполь­зуй по назначению.
   Плиты для насосной, конечно же, у меня были. Еще раньше выпросил их у Г. Ф. Гофма­на, начальника отдела снабжения. Но я молчал. Ругань продолжалась. Собственно, за что ругать? Обычно ругают за невыполнение графика ра­бот, но его у меня не было. Никто не назначал дату забуривания. Но поводы находились. Глав­ный часто кивал на Кравца, у которого дела шли хорошо, а здесь плохо. Я регулярно следил по сводкам за ходом работ у Виктора. По моим представлениям, и мы не отставали, даже опе­режали его бригаду. Видимо, у Кравца, а глав­ный бывал там часто, нравилось ему скопление людей, техники и сам руководитель — спокой­ный, распорядительный, требовательный. А здесь — людей и техники почти не заметно. Руководи­тель же (то есть я) ходит по территории (стыдно сказать) с фотоаппаратом. Был солнечный день, и я прихватил свой старенький "Зенит". Глав­ный рекомендовал, и весьма настоятельно, по­ехать к Кравцу и поучиться работать. Горько было слушать, но сам себе сказал: поеду и поезд­ка принесет плоды.
   Ругань руганью, так положено или принято, но порядочный руководитель в конце визита достает записную книжку и говорит: "Итак, что тебе надо, чтобы вовремя забуриться, перечис­ли нужды, мы поможем". Я ждал этого момента, но напрасно. Нуждами главный инженер не по­интересовался. Так и ушел к машине, толком не осмотрев объект.
   И вот я в бригаде Виктора. День солнечный, встреча приятная. Многих буровиков хорошо знал. Внимательно осмотрел буровую. Схема расстановки оборудования — насосов, мерни­ков, хозблока — значительно отличалась от на­шей. Обменялись мнениями о преимуществах и недостатках наших схем. Жилье и соцкультбыт Кравец расположил компактней, что хорошо, но нарушались противопожарные нормы. Перед вагончиками бетонные плиты. Я спросил, не ругали ли за плиты? Нет, такого разговора не было. Подумал: теперь есть что ответить главному — заимствование передового опыта. Сделал несколь­ко снимков — Виктор крупным планом, он же среди буровиков на фоне вышки. Снимки уда­лись, отослал их хлопцам, а часть снимков по просьбе руководства передал в лабораторию НОТ (научной организации труда). Там готовился обширный информационный бюллетень о рабо­те передовой бригады.
   Монтаж на стадии завершения. Возле жило­го вагончика на скамейке трое.
   — Никитович, — обращается начальник ВМЦ к начальнику ЦИТС, — ты видел, что они сотво­рили? Полностью переделали всасывающую обвязку!
   Действительно, переделали. Всасывающая обвязка между насосами (их три) и приемны­ми мерниками (пять) предусматривала различ­ные варианты их использования. Однако бу­рение предшествующей скважины показало, что она излишне сложна и ненадежна. Пораз­мыслив с Н. С. Гущей и Г. П. Дьяковым, обвязку изменил, кстати, работа довольно тру­доемкая.
   — Как ты мог решиться на такое? — продолжал начальник ВМЦ, обращаясь ко мне. — Ведь вы не сможете бурить. Я не буду прини­мать вашу буровую и нести за нее ответствен­ность!
   Странно было слышать мне от человека, ко­торый никогда не бурил, такие оценки и про­гнозы. Что касается Никитовича, то он, глядя вдаль сквозь сигаретный дым, задумчиво ска­зал:
   — Будешь, все будешь: и принимать, и отве­чать. Куда ты денешься?
   Немного о воде. Особенно много ее расхо­дуется при бурении с нуля, кубометров восемь в час. Позже расход уменьшается, но все же остается большим. Для обеспечения водой обыч­но бурят артезианскую скважину (глубиной метров 200), возле нее насыпь повыше, на насы­пи блоки, на блоках емкости. Из скважины, с помощью сжатого воздуха, вода попадает в ем­кости, а оттуда самотеком в буровую. Когда уходят буровики, как правило, водяная скважина остается бесхозной, ибо для ее эксплуатации нужна энергия и никто не хочет ею заниматься. Здесь по-другому. В целях экономии средств проект предусматривал снабжение водой от ма­гистрального водопровода, который проходил неподалеку.
   На Тамани куда ни глянь, кругом вода, но пить эту воду или использовать в сельском хо­зяйстве нельзя. Поэтому всю Тамань (от Сен­ной до поселка Ильич), как кровеносные сосу­ды тело, пронизывают водопроводы. Без трубо­проводной воды жизнь многих станиц была бы невозможной. Думалось: как же так? Ведь Та­мань с древних времен — земля обетованная. Из-за нее всегда жестоко дрались, а водопрово­да не было? За что же воевать, за безводную, засушливую землю?
   Кубань. Кубань — река вольная, своенрав­ная, и куда только она ни текла. Если верить, специалистам, следы ее деятельности находят по | всему краю и даже в районе Кущевки. Некоторые полагают, что во времена Суворова главное русло проходило по теперешней Протоке (на Ачуево). Текла Кубань и в сторону Тамани. Ста­ницы Титаровская, Ахтанизовская, Тамань — одни из первых казачьих поселений. Теперь они левее русла Кубани, но императрица пожалова­ла казакам только правобережье. Следователь­но, Кубань текла иначе, впадала в Черное море. В екатеринодарской газете была заметка, из которой следовало, что первый пароход (куплен­ный в Англии) вошел в Кубань из Черного моря. А как же Тамань? И на Тамань текли кубанские воды. Видимо, Кубань расчленялась. Предпола­гают (и весьма аргументированно), что в свое время Кубань впадала и в Таманский залив у Сенной, и в Азовское море возле Пересыпи (через Ахтанизовский лиман). Словом, с водой было не так уж плохо.
   А теперь? В нескольких километрах от Титаровской у подножья холма с романтическим названием Дубовый рынок — водозабор. К нему подходит канал Казачий ерик. В водопроводе вода кубанская (техническая), некоторые ее пили, но хорошая питьевая вода привозная, из Сенной. В этой обстановке, пожалуй, артезиан­ские скважины после ухода буровиков не ока­зались бы бесхозными.
   Организация, занимавшаяся водоснабжени­ем, именовалась каким-то трестом. Трест отка­зывался дать воду. Верней, согласие на подклю­чение буровой к водопроводу он даст, если по­лучит 1000 м труб большого диаметра (300 мм). Водопроводных труб в УБР не было, да и не мог УБР передавать что-либо, не нарушая закона. Как рассказывал Г. Ф. Крыжановский, вопрос вна­чале решался на уровне директоров, потом в райкоме партии. Выше райкома никого нет, разве что Бог и крайком, но, как известно, Бог высо­ко, а крайком всегда за своих.
   Вопреки бытовавшим представлениям, наши (управляющий и зам) не стояли в райкоме пе­ред первым по стойке смирно, нет —сидели в креслах. Первый вел себя либерально. Довери­тельно говорил о достижениях и нуждах райо­на. Все по-хорошему, он как бы искал общий язык с гостями. При последующих визитах Крыжановского принимали в других кабинетах, на которые либерализм почему-то не распростра­нялся. Наконец общий язык был найден и нача­ли вывозить трубы.
   Я подписывал трубовозникам путевки. Тру­бы обсадные, высокопрочные, с резьбами экстремляин, купленные за доллары в Западной Германии. В заключение кладовщик, вместо пла­тежных документов, вручил мне расписку, на­писанную от руки, правда, с печатью. Полагал, что это все. Но мне же пришлось оформлять списание труб. Затраты отнесли на буровую.
   Подумал: зачем тресту эти трубы? Свинчи­вать их они не смогут — нужна специальная техника, а сварке высоколегированная сталь не поддается.
   Впоследствии водой снабжали нас плохо. Воды не хватало, к тому же кто-то неуловимый часто перекрывал задвижку на распредузле: Платили за воду дорого...
   * * *
   На снимке запечатлен сварщик. Маска под­нята, вставляет очередной электрод в держатель. Лицо молодое, почти юное, взгляд колючий, не­приветливый. Паренек бывалый, на Севере ва­рил магистральные газопроводы. В бригаде не­давно. Его родители — станичники, жил с ними.
   Известно, что на магистральных газопрово­дах работают сварщики только самые-самые... Нашим сварщикам герметичные швы удаются не всегда с первого раза, а ведь в трубах ра­створ или вода, проникающая способность ко­торых на несколько порядков меньше по срав­нению с газом. Как-то спросил: "В чем секрет мастерства газопроводчика?" — "Дело не толь­ко в мастерстве, — ответил он, — но и в фор­ме. Благодаря тренировкам сварщик, подобно спортсмену или летчику, входит в форму и по­стоянно ее поддерживает. Сразу шов не полу­чится. Здесь на монтаже своя специфика — ча­сто сварщик варит в неудобной, напряженной позе, сопрягаемые детали разной толщины, из разных сталей, попадается и легированная, да и других причин хватает. Но классный свар­щик видит, чувствует свой шов и добивается его качества.
   В личном плане сварщик не вызывал симпа­тии. Но за время совместной работы не помню случая, чтобы его шов оказался некачественным. Через год уехал на свой Север.
   * * *
   В один из весенних дней из кабины само­свала спрыгнул водитель Василий Миленький и подошел ко мне. Мы знали друг друга давно.
   — Ну что за подъезды вы робите? — гово­рил он с украинским акцентом. — Не жалейте земли, гребите больше, профиль дороги должен быть выше...
   — Так ведь и так сыплем немало, — пробо­вал возразить я.
   — Ты мне не рассказывай! — перебил Василь. — Я с этими въездами-подъездами всю жизнь дело имею. После дождей под колесами тяжелых машин они просядут, гравий, что мы тебе возим, уйдет в землю и наступит непролаз­ная грязь.
   Особенно досталось въезду на баритную пло­щадку. Получалось почти по поговорке — я на­чальник, ты дурак, — но начальником был он. Оба весело улыбались.
   — Ты тут постой у тенечке, а я пиду покомандываю.
   И он решительно направился к бульдозеру. Григорий слушал его, стоя на гусенице. Василь что-то растолковывал ему, энергично жестику­лируя. Жесты как бы восполняли небольшой рост Василя. После внушительной перегазовки Григорий направил бульдозер к баритной пло­щадке.
   Спасибо тебе, Василь, въезды-подъезды по­лучились отличными, успешно перезимовали. Нам не пришлось в распутицу тракторами за­талкивать самосвалы на баритную площадку. Заезжали сами...
  
   Направление — это труба большого диамет­ра, которую спускают через ротор в рукотвор­ный колодец — шахту. Низ шахты заливают цементом. Сверху, под самым ротором, трубу отрезают и оборудуют для излива промывочной жидкости в желоб циркуляционной системы. Раньше все работы выполнялись вручную и от­носились к циклу строительства. Теперь отвер­стие под направление бурят, но все равно отно­сят к строительству. Забуривают скважину в направлении.
   По совету ахтырчан, чтобы избежать ослож­нений, здесь направление спустили на глубину 52 м. Столь значительное и трудоемкое отступ­ление от проекта (в проекте 10 м) пришлось со­гласовать с руководством.
   Есть такая труднообъяснимая болячка — во время бурения спускаемые (или поднимаемые) трубы движутся не по центру ротора, а смеща­ются в определенном направлении, прижимают­ся к одному из вкладышей ротора, бьют по нему замками. С увеличением веса труб удары уси­ливаются. Работа становится напряженной и опасной. Обычно в таких случаях вышку цент­рируют, узлы ее крепят, но не помогает. Без нагрузки центры ротора и вышки совпадают, а под нагрузкой нет. Публикаций по этому пово­ду не встречал. Когда-то с Сан Санычем долго размышляли и пришли к выводу: центровать вышку нужно до забуривания первого квадрата (ведущая штанга), что делалось не всегда. Далее необходим комплекс мер, обеспечивающих стро­го вертикальное бурение под направление. Я придерживался этих правил и здесь. Позже про­блем с движением инструмента не было.
   * * *
   Пуск промышленного объекта — это как бы качественное изменение созданного, оживление неживого. Устранение неполадок и так называ­емые пуско-наладочные работы иногда продолжаются мучительно долго. Буровые не исклю­чение. Достаточно вспомнить предшествующую скважину, срок забуривания которой многократ­но переносился, начиная с 1.01. и до 4.03.80 г. И потом, во время бурения, бригада еще долго откашливалась монтажом.
   Сделано не по уму, абы как, тяп-ляп... Эти и подобные им, трудно переводимые с русского оценки к нашей буровой отношения не имели. Переход от монтажа к бурению происходил без­болезненно, при хорошем настроении. А оцен­ку... Оценку монтажу поставило бурение. Доде­лок, переделок, остановок из-за ремонтов не припоминаю.
   Официальная дата забуривания 16.04.83 г. Предварительно, разумеется, готовность буро­вой проверяли комиссия УБР, представители Госгортехнадзора, Энергонадзора и другие ин­станции. Подписали пачку документов. Забурились.
   А как же бригада Кравца? Увлекшись дела­ми, я как-то забыл о ней, не заметил, когда они забурились, а забурились они раньше нас. Ду­маю, что темп работ в нашей бригаде был не ниже, но как теперь сравнить? Что же касается руководства, то помощи, внимания и активной поддержки мы так и не дождались, положитель­ных оценок тоже да их никогда и не было.
   ...Хороша приближающаяся буровая в мяг­ком утреннем освещении. Ее ажурная, устрем­ленная ввысь конструкция одухотворяет пейзаж, как корабль море. Хороша буровая и ночью. Сверкает огнями, радует глаз, подобно новогодней елке.
   У впервые взошедшего на приемные мостки буровой возникает легкое ощущение новизны, необычности, торжественности, как у ступив­шего на борт судна. Сходство с судном усилива­ется в самой буровой.
   Да, есть в профессии буровика что-то влеку­щее, романтичное. Ведь бурение — тот же по­иск, рейс в неизведанное.
  
   О СЧАСТЬЕ
  
   Наверное, Геракл, да и Одиссей не задумы­вались о счастье и смысле жизни. Совершали свои подвиги, и все. Зачем задумываться, ведь жить иначе они не могли. Мыслители появились потом, на определенной стадии развития обще­ства.
   Передо мною книги об Элладе. Хорошо было бы прочитать их в молодости, но и теперь впе­чатляют. Афины, V—ГУ вв. до н. э., невиданный расцвет демократии, науки, искусства... Среди философских школ наиболее влиятельны две.
   Видный представитель одной из них — Платон (идеалисты), а другой —Эпикур (материалисты). Взгляды и представления об окружающем мире, природе, обществе и предназначении че­ловека у них разные, даже противоположные, однако рекомендации по поводу бытия и счас­тья во многом схожи. Оба направления осужда­ют тщеславие, роскошь, хамство, невежество... Соответствующие потребности человека счита­ют вредными, ложными... их следует ограничи­вать. Далее все почти по Шопенгауэру.
   Наверное, греки, а потом и римляне, не ори­гинальны. Ведь и до них были цивилизации. Оста­лась масса (груды) клинописей. Что в них? Воз­можно, опять же трактаты о бытие и счастье. Та­кие трактаты, конечно же, интересны и поучи­тельны, но, видимо, тогда (как и теперь) читали их невнимательно и цивилизации погибали.
   Что же заботит, доволит и покоит нас? Для ответа на этот вопрос нужно слишком много бумаги, да и стоит ли отвечать? Думаю, что упреки и пожелания мыслителей древности своему обществу и теперь, как некогда, акту­альны.
  
   БУРЕНИЕ
  
   Буровая  3 Фанталовская. Цель бурения — разведка Нижнемеловых отложений. Проектная глубина — 4550 м.
   Конструкция предусматривала три промежу­точные колонны и эксплуатационную. Плотность бурового раствора от 1,32 при забуривании до 2,08 в конце бурения. Осложнения — в виде осыпей, нефтегазопроявлений и поглощения промывочной жидкости.
   Плановая продолжительность бурения — 20,7 станко/месяцев
   Стоимость скважины 3074,8 тыс. рублей.
   Ахтырчанин Василий Гамов, ему за тридцать. Его бригада уже бурила скважины на площадях у станиц Фанталовской и Запорожской. И те­перь бурит здесь же. У Василия опыт и автори­тет. Это с его подачи увеличена глубина спуска направления. Мы знакомы. Когда-то в его бри­гаде по плану НИИ определялись оптимальные режимы бурения. Экспериментами руководил я. Работалось нормально, в духе взаимопонимания и уважения. Теперь, увидев бывшего научного сотрудника в роли начальника буровой, Васи­лий с трудом подавлял скепсис. Ох уж эти диле­танты от науки, вечно лезут не в свое дело! И этот, ну зачем ему бригада? Он, Василий, всегда занимался только своим делом. Будучи техни­ком, долго работал у тормоза, стал хорошим бу­рильщиком, потом хорошим мастером. Теперь уверен в себе, в своей бригаде и в том, что лю­бое сложное, даже рискованное дело ему по плечу. Бывают, конечно, трудности объективные.
   Недавно его бригада спустила техническую колонну. Я спросил, как проходил спуск.
   — Спуск колонны? — переспросил он. — Да вы сначала пробурите под нее. Пробурите хотя бы под кондуктор.
   Получалось, что даже у них бурение шло трудно, с осложнениями — затяжки и посадки инструмента. Была затрачена уйма времени на борьбу с поглощением. Теперь в УБР решили увеличить глубину спуска кондуктора и нам бы следовало сделать то же. Думалось: ну нет, ус­ложнять конструкцию не надо, хватит направ­ления. А осложнения — к ним не привыкать.
   Надо сказать, что в данном районе уже бурилось немало скважин. Некоторые не были доведены до проектной глубины из-за осложне­ний и аварий. Другие достигли проекта, но тол­ком не испытаны по причине недопуска эксплу­атационной колонны или ее негерметичности.
   По документам знакомлюсь с работой наших бригад.
   Скважина  2 Ф. (Фанталовская). Проект 4550 м. Про­бурена до 4800 м (с 9.10.78 г. по 5.02.80 г.) Осложнения умеренные. Результат хороший, но эксплуатационная ко­лонна оказалась негерметичной. Скважина в нескольких километрах от нашей, наиболее удалена.
   Скважина  1 Ф. Проект 4550 м. Пробурена до 3894 м (с 15.04.81 г. по 24.12.82 г.) = 18 месяцев. Во время провод­ки — осыпи стенок скважины, посадки, затяжки, прора­ботки, разгазирование раствора и поглощения, для борьбы с которым устанавливались цементно-бентонитовые там­поны, спускался хвостовик, не предусмотренный проек­том. Проектная глубина не достигнута, бурение прекра­щено из-за осложнений. Эксплуатационная колонна спу­щена до 3687 м. Эта скважина ближе к нашей.
   Скважина  4 Ф. Проект 4550 м. Пробурена до 4406 м ( с 30.10.83 г. по 30.01.86 г.) = 27 месяцев. Осложнения в про­цессе бурения значительные. На глубине 4400 м отклонение ствола от вертикали 35". Ликвидирована по геологическим причинам. Самая близкая к нам скважина (около километра).
   Все три скважины бурила одна и та же бригада, руко­водили ею С. Русецкий (скв.  2 Ф.) и потом М. Синягин (скв.  1 и  4 Ф.).
   При бурении разведочных скважин оплата повременная. Платили за отработанные часы, за пробуренные метры, премировали за выполнение месячного задания-графика. В целом оплату рег­ламентирует "Наряд на производство работ". До забуривания в отделе труда знакомлюсь с "Наря­дом". Обратил внимание, что стоимость метров в интервале 0 — 2500 м низка. Первые месяцы бри­гада будет мало получать. С трудовиками говорить трудно, все же договорились: повысили стоимость верхних метров за счет нижних. Такая переста­новка целесообразна, и я не раз к ней прибегал.
   * * *
   "Мой верный товарищ, мой друг дорогой..." — кажется, так говорил легендарный князь, прощаясь с любимым конем. В отличие от мудрых пред­ков мы не всегда отдает должное друзьям. По­рой теряем чуткость, невнимательны к ним. А что дороже дружбы и друзей?! Так и случилось. На наши взаимоотношения с велосипедом пове­яло прохладой. Им стал пользоваться не только я. А кому это понравится? И велосипед закап­ризничал. Перебирая муфту свободного хода, думал: не так уж он примитивен, как принято считать. В пору моей юности бытовала поговор­ка: "Никому не доверяй часы, велосипед и жену". Поговорка вспомнилась кстати, стал следовать ей, и велосипед благодарил меня безотказной службой. Скромный, без блестящих деталей и яркой краски, с нелепо большими колесами (по теперешним меркам), он увозил меня на свида­ние с полем, небом и морем. Увозил уставшего, замороченного, раздраженного — возвращал другим.
   Знакомство с окрестностями началось вес­ною. Приятно катить по незнакомой тропке или проселочной дороге. Виноградники, поля, овра­ги, заросшие кустарником косогоры... Уже знал, что в этих местах есть памятник погибшим вои­нам. Знал, но призабыл, отвлекся, и встреча ока­залась почти неожиданной. Вот он, матрос на постаменте! Лицо спокойное, волевое и совсем юное. В правой руке автомат, в левой бескозыр­ка, скорбно склонил голову. Обнажаю голову и я. Здравствуй, матрос! Здравствуй, юность!
   Справа — невысокие горы, прямо — Кер­ченский пролив, слева — воды Таманского за­лива. Ширь необъятная! Здесь в 42-м были ог­невые позиции батареи. Под прицелом держали пролив. Говорят, хлопцам не повезло, их обо­шли. Да и кому тогда везло?
   На шумных площадях и улицах города мы едва замечаем памятники. Тут, в безмолвии и одиночестве, памятник воспринимается по-дру­гому. Отметая все суетное, мысли сами собой углубляются в прошлое, светлеют, добреют, гла­за туманятся... Запомнилась встреча.
   9 мая нач. РИТС Г. П. Дьяков организовал автобус, поехали к памятнику. Там собрался весь поселок Гаркуша. Ярко светило солнце, произ­носились речи, звучала музыка, работал буфет. Фотографировал. На одном из снимков наши девушки-замерщицы — Оля, Галя, Настя. Ах, девушки! Как они милы, радостны и откровен­ны. Ничто не заботит их, не смущает, вольны в своих желаниях и поступках. Где-то в глубине души завидовал им. Я никогда не был таким без­заботным.
   Гаркуша. Как и большинство приморских поселков — уютный, чистый, дома выбелены. Летом в центре внимания пирс. К нему шварту­ются рейсовые пассажирские катера. С пирса и купаются. Берега залива нельзя назвать пляжем —обрывисты, дно глинистое, вода покрыта водо­рослями. Дальше от берега все меняется. Дно становится песчаным, водоросли местами рас­ступаются, образуя своеобразные блюдца. Мел­ко, и вода прогрета щедрым солнцем до весьма теплой. В "блюдце" можно лечь, как в ванну. Так я и сделал однажды. Эффект замечатель­ный — пощипывало, покалывало, казалось, тело заполнялось бодростью, хотелось прыгать, рез­виться. Как-то позже пригласил на эту процеду­ру товарища. Он был моложе меня. После недолго­го пребывания в ванне бегал по мелководью, брызгался и взбрыкивал, как жеребенок.
   Еще дальше от берега дно погружается, но Таманский залив мелкий: сколько ни плыви, глу­бина не больше трех метров.
   * * *
   Передо мною данные по скважине: 22.06.83 г. при забое 2201 м спуск промежуточной колон­ны (диаметр 324 мм). Хорошо ли поработали? С одной стороны — да, почти полскважины за два месяца. С другой... Как быстро можно бурить до этих глубин?
   Каневская, простенькие скважины. Уже пи­сал, что с нуля углублялись метров па 300 за вахту и до 1000 м за 5—6 вахт. Ниже скорости и проходки на долото падали и все же оставались высокими. При забое примерно 500 м — спуск кондуктора и установка превенторов. Иногда, в погоне за метрами к плану, кондуктор не спус­кали, продолжали углубление меньшим диамет­ром долота почти до продуктивного горизонта. Это, конечно, нарушение. Но если разрез ус­тойчив, хорошо известен, пластовые давления близки к гидростатическому, то там, в Каневс­кой, глубину 2200 м можно было достигнуть дней за десять, теоретически, конечно. Бурить и экс­плуатировать скважину без кондуктора нельзя.
   В конце 50-х, при бурении мелких скважин юго-западнее Краснодара, суммарная годовая' проходка некоторых бригад достигала 50 тыс. метров в год. Такой результат объявили миро­вым рекордом. Трех мастеров премировали "Москвичами", перепало и другим. Вскоре вы­яснилось, что американские бригады бурят до 100 тыс. метров в год.
   В начале 80-х на эксплуатационных площа­дях Нижневартовска бригады-рекордсмены бу­рили до 100 тыс. метров в год. Конечно, буро­вые они сами не строили, да и подготовительно-заключительные работы делали другие.. ,
   В те же времена и в той же Тюмени геолого­разведочные экспедиции бурили по 20—30 тыс. метров в год, работая тремя и больше бригадами. Сто тысяч метров на бригаду и... десять или пять.
   — Почему такая большая разница? — спра­шивали корреспонденты.
   — Большую роль играет квалификация ис­полнителей, — отвечали маститые. Они лукави­ли. Квалифицированных буровиков хватало. Отношение названных цифр характеризует, в основном уровень организации работ, в первую очередь снабжения.
   Что еще стоит за цифрой 100? Конечно же, несложная конструкция скважины, хорошая буримость разреза, промывочная жидкость — вода или неутяжеленный раствор, эффективная, доведенная до совершенства технология, тяже­лый, напряженный труд и мастерство бурови­ков... и туфта (численный состав бригад почти вдвое превышал обычный). Буровикам хорошо платили (1000 р. в месяц и больше), их хвалили, прославляли, мастера становились героями, депутатами... Кстати, а как же те, кто бесперебой­но снабжал буровые — это тысячи тонн труб и различных материалов ежемесячно? Они оста­вались в тени.
   На нашей скважине до 500 м использовались долота  20 — это самый большой размер серий­но выпускаемых долот (диаметр 500 мм). Чтобы ствол не отклонился от вертикали, применяли сложные компоновки инструмента, ограничивали осевые нагрузки... Вообще бурение таким диамет­ром специфично. Подготовка ствола к креплению, крепление его трубами большого диаметра, уста­новка и обвязка противовыбросового оборудова­ния — работы весьма трудоемкие и продолжи­тельные. 2201 м за два месяца — результат нор­мальный, месячные задания выполняли.
  
   ПИЩЕБЛОК
  
   Свежая краска, широкие окна, вплотную к вагончику солнцезащитный тент, в тени кото­рого столики, стулья на чистом цементном полу. Поблизости братья наши меньшие — забавные морды, дружелюбно смотрящие глаза. Все рас­полагает присесть, расслабиться, поесть. В ва­гончике кухня и столовая — линолеум, моющи­еся обои, нарядные занавески. Вагончику пять лет, но выглядит как новый. Рядом жилой ва­гончик поварих, перед ним цветочная клумба. Дальше склад и тоже клумба. Есть и продукто­вый подвал. Целый пищеблок.
   Кормили три раза в сутки, как везде, потом четыре. Четвертый раз, по просьбе хлопцев, в полночь, при смене вахт.
   Четыре женщины-повара работали поочеред­но, менялись вместе с заездами. Повар, как мать в большой семье. Привилегиями никто не пользо­вался, но каждый мог рассчитывать на внима­ние и даже чуткость,
   Лена и Галя — женщины молодые, симпа­тичные, холостячки. У Лены хлопчик четырех лет — Костя-помбур. Часто с ней. На буровой свой среди своих. Несговорчивый, серьезный, дружил только с трактористом Егором.
   Случалось, повариха сходилась с кем-нибудь, жила, так сказать, в гражданском браке. Это не вы­зывало осуждений. Никто не отзывался о них плохо. Люда — местная, из Кучугур. Она постарше. Глаза молоды, но по лицу морщинки. Люда очень добра. Петровна еще старше. Все женщины с нами давно. Их прошлое и настоящее не было секретом. Счастливой их жизнь не назовешь, скучной тоже. Она проходила в постоянной борь­бе с судьбой за свою долю: то радость и надеж­да, то утраты и разочарования. Остросюжетная жизнь.
   Как ужо говорил, продукты поставлял ОРС. Дешевые продукты. Привозили сколько закажешь, но качество... До­пустим, мясо — не самое лучшее, много костей. Тогда бра­ли побольше, чтобы было из чего выбрать и заодно лишние ящик-два масла. Мясо расходилось, мясо-кости оставались. Люда везла их на базар и продавала вместе с маслом, в виде нагрузки. Все по орсовским ценам. Так и выкручива­лись.
   Продукты в подотчете поваров. Посуда и инвентарь "висели" на мне. Мясо и манипуляции с ним требовали холодильную технику. Много техники. Ее и было много — с десяток холодильников, шкафы и прочее, но в большин­стве неисправные. Холодильники Бакинского завода быст­ро выходили из строя. Ремонтом занималась наша УБРовская мастерская. Отправлял их туда. Шло время — ни хо­лодильников, ни документов. Со списанием тоже проблема — не вышел амортизационный срок. Ситуация пренеприятнейшая.
   Не только посуда и холодильники, в моем подотчете вся буровая от вышки до полотенца. Немало хлопот достав­ляло постельное белье, которое регулярно отправлял в стир­ку, списывал, пополнял и т. д.
   О воровстве. Когда-то с буровой тянули все возмож­ное — водопроводные трубы, доски, гвозди, цемент... Воровство пресекал и постепенно то, что находилось на глазах буровиков (и под их охраной), пропадать пере­стало. Но была еще слесарка, она же склад. Там краска, клей, пеньковая легость, трос малого диаметра, инстру­мент. Слесарку запирал, но что для наших умельцев зам­ки? Инструмент, электроприборы и техника, пригодная для дома-дачи, пропадали. Дефицит стал хранить в сво­ем жилище под кроватями. Вагончик, конечно, запирал­ся. И это не помогло. Кто-то знал, что в вагончике, и дерзко воровал. Я даже не ведал, кого же подозревать. Ворованное приходилось списывать, списывать с боль­шим трудом.
  
   СПУСК КОЛОННЫ
  
   Передо мною карточка скважины. При забое 3750 м спуск очередной обсадной колонны (диа­метр 245 мм). Колонна из двух секций. Техноло­гия сборки секции и ее спуск уже описаны.
   Кроме вахты, в буровой ответственный пред­ставитель УБР и я. Секция длиной 1650 м не­спешно, с помощью гидротормоза спускалась на бурильных трубах. Предстоял выход в откры­тый ствол. Здесь, с глубины 2200 м, в соответ­ствии с "Планом работ", а при его составлении со мною советовались, спуск следовало замед­лить, используя для торможения реверс (обрат­ный ход) и 1-ю скорость лебедки. Даю соответ­ствующую команду бурильщику Гражданке. Неожиданно и довольно горячо вмешивается представитель.
   — Спуск идет нормально, зачем же тянуть резину? Давайте продолжим спуск на 2-й ско­рости реверса.
   — Но почему ты так думаешь? — возражаю я.
   — Да потому, что надоели мудрецы! Я толь­ко что с Каневской. Аналогичную колонну спус­кали на 2-й скорости и было нормально.
   — Там — возможно! — в свою очередь взры­ваюсь я. — Но нужно знать конкретную сква­жину. Знаешь ли ты нашу? Представитель мол­чит.
   Наша скважина... Бурение под колонну со­провождалось многочисленными поглощениями, проявлениями газом и нефтью. Правда, последние долбления и шаблонировка ствола под колонну прошли спокойно и это несколько притупило бдительность.
   "Мудрецы" — относилось ко мне или таким как я. Представитель работал в ЦИТС уже не первый год, но голоса его не было слышно. Ини­циативу при решении технико-организационных вопросов прочно удерживали старые кадры. Я сочувствовал представителю. Подумалось: лад­но, рискнем, уступлю молодому, спустим шесть свечей на второй скорости реверса, потом промо­емся (раньше, чем по плану) и перейдем на 1-ю. Возможно, повезет.
   Но не повезло. Уже после третьей свечи вы­ход раствора из скважины значительно умень­шился. Навернули квадрат, включили насос — скважина поглощала без выхода циркуляции. Гражданка в сердцах плюнул и выругался.
   Ну что ж, и такое бывает. Приподнимем сек­цию, восстановим циркуляцию и снова на за­бой с частыми промывками. Подняли три свечи, то есть ввели секцию в обсаженный ствол. Цир­куляция не восстанавливалась. На буровую уже прибывали цементировочные агрегаты. Цементно-смесительные машины затеривались. Представитель направился к рации. Был выходной. Квартиры первых лиц молчали. В конце концов все же удалось дозвониться к одному из руко­водителей. Назовем его Р. Представитель опи­сал ситуацию и предложил поднять секцию для переподготовки ствола. Р. согласился. Я почти вырвал трубку.
   — Предлагаю приподнять секцию метров на 250 и вновь попытаться восстановить циркуля­цию.
   Р. согласился и со мною. Дело в том, что наш звонок, видимо, оторвал его от застолья или под­нял с постели. Изъяснялся он медленно, с тру­дом, но мыслил верно: в таком состоянии лучше не рассуждать, а соглашаться с предлагаемым, что он и делал.
   Поднимать секцию для переподготовки ство­ла — это грязная, тяжелая, Богом проклятая ра­бота. Подъем часто сопровождается переливом раствора, рабочие места и спецовки буровиков мокрые, скользкие, резьбы некоторых труб мо­гут повредиться. Сама переподготовка ствола, по-хорошему, займет несколько суток, а если не окажется в запасе труб для замены поврежден­ных, то стоять неизвестно сколько.
   Приподняли секцию на 250 м. Циркуляцию восстановить не удалось. Разговор по рации по­вторился. На этот раз я предлагал приподнять секцию еще на 300 м. Приподняли, опять неуда­ча. Вероятно, нужен отстой, хотя бы часов на восемь. Отстой — наше верное оружие в борь­бе с поглощением, он нас столько раз выру­чал. Мы им владеем лучше, чем кто-либо. Пос­ле отстоя циркуляция должна восстановиться. Высказал свое мнение. В разговор вмешался Г. П. Дьяков, оказывается, он находился на со­седней буровой, слушал рацию и был в курсе.
   — Ну уж если дошло до отстоя, — сказал он, — тогда и я за переподготовку ствола. Так долго ствол не будет сохранять проходимость.
   Моя интуиция протестовала. И не только интуиция. Совсем недавно производился полный объем каротажных работ, который продолжал­ся без переподготовки ствола больше двух су­ток, что само по себе говорило о хорошем со­стоянии ствола и раствора. Затем спускаемое долото без особых хлопот дошло до забоя. Но спорить в лоб не стал. Во время попыток вос­становить циркуляцию и сопутствующих погло­щениях израсходовали кубометров 50 раствора. И при подъеме ожидался его повышенный рас­ход. Я попросил время на заготовку раствора. Со мной согласились. А сам думал: постоим, а там видно будет. Набирали раствор из запасных амбаров, подутяжеляли, добивались нужных параметров химобработкой. Работа продолжалась часов восемь. В полночь циркуляция восста­новилась. Нормальная циркуляция, без погло­щения. Продолжили спуск с короткими про­мывками после каждой свечи (свеча — 37 м). К утру вышли в открытый ствол, спуск шел нормально. Еще через 300 м продавки стали делать через три свечи, и так до забоя. Сборка и спуск секции продолжались двое с полови­ной суток.
   Разговор по рации послужил поводом для следующих размышлений. В былые времена тоже пили немало, но в воскресенье или празд­ники один из руководителей оставался в форме и, даже отправляясь в гости, сообщал диспетче­ру телефон, по которому его можно было ра­зыскать. Руководители и теперь те же, но нравы изменились. С другой стороны, нет худа без доб­ра. Если бы Р. оказался трезв, то, естественно, пребывал бы в дурном настроении, то есть был бы злым, решительным, несговорчивым. И при­шлось бы переподготавливать ствол.
   Когда стало ясно, что цементаж в назначен­ное время не состоится, вопреки своим привычкам и традициям, тампонажники не стали ха­мить и скандалить. Издали молча и с сочувстви­ем наблюдали за нашей работой. Потом вызва­ли автобус и уехали домой, оставив на буровой технику. На следующий день мы их вернули. Цементаж прошел нормально. По обоюдному согласию оплату простоя (только зарплату) мы взяли на себя.
   ...Стол, как барьер, разделяет меня и оппо­нента.
   Он: В данном эпизоде получается, что ты молодец, а твой коллега плох.
   Я: Пишу как было.
   Он: Но почему ты легко уступил представи­телю хотя с другими неуступчив? И почему не пишешь о промывке перед выходом секции в открытый ствол?
   Я: Но ее не было в плане. Промылись немно­го выше после сборки секции.
   Он: Однако ты сам говорил, что при состав­лении плана с тобой советовались. Теперь ясно, что такая промывка была нужна.
   Я: Согласен. Мне следовало быть серьезней, осторожней.
  
   ТАМПОНАЖ И ТАМПОНАНШИКИ
  
   О тампонаже (цементаже) уже писал, но вскользь, теперь немного подробней. Скважина бурится как бы поэтапно. Каждый заканчивает­ся спуском и цементажем колонны. Операция ответственная и сложная.
   ЦА — цементировочные агрегаты и СМН — цемснтосмесители — это большегрузные машины, на шасси которых смонтировано соответствующее оборудование (поршневой и центробежный насосы, приемные мерники и прочее). В операции обычно используют от 8 до 12 машин. Перед це­ментажем их расставляют в определенном порядке, обвя­зывают трубопроводами между собой и со скважиной. Суть процесса в следующем: затворяется цементный раствор (с помощью гидросмесителей) и закачивают в скважину, вер­ней, в колонну спущенных труб, следом расчетный объем продавочной жидкости, так, чтобы цемент вышел в кольце­вое пространство — между трубами и скважиной. Там он схватывается. При цемептаже расходуется примерно тонн 60—80 цемента.
   Процесс ограничен во времени, ибо при вы­соких забойных температурах цемент схваты­вается быстро, через 2—3 часа. Процесс свое­образен. Из-за рева моторов его участники ла­коничны, изъясняются больше жестами, им все­гда необходимо быть готовыми к неожиданнос­тям и импровизации. В случае неполадок, да и просто при цементаже, действуют быстро, резко, энергично. Задержки и просчеты чреваты аварией. Своеобразны и сами тампонажники.
   В 50-х условия работы... Никаких условий, как на фронте. Зимой в грязи, под дождем, ни обогреться, ни обсушиться. Часто длительные ожидания цементажа, приехали (притащили тракторами по бездорожью), а скважина не го­това. Ночью в холодном вагончике, на полу, на­валом. Грязные, голодные, полупьяные. Среди тампонажников было немало уголовников. Гор­ластые, дерзкие, воровитые. В ходу блатной жаргон. Хорошо владели иронией и злой шут­кой. К начальству — без малейшего почтения. Нельзя представить себе тампонажника физи­чески слабого, неумелого, робкого, не способ­ного отстоять свои интересы. Все, что считал своим, из глотки вырвет.
   В 80-х среди тампонажников преобладали бывшие буровики. Условия работы и люди, ко­нечно, изменились к лучшему. Однако традиции сильны. К примеру, здесь, на 3-й Фанталовской: заполняю документацию, посматриваю в окно. Люди и техника готовились к цементажу, рас­ставляли ЦА, затаривали СМН. Вдруг вплотную к вагончику подъезжает ЦА и перекрывает об­зор. Машинист ко мне с вопросами, водитель сразу же смылся, растворился среди людей. Оба действовали по старому, надоевшему сценарию.
   — Твоей машине здесь не место, — говорю водителю, когда его разыскали. Потом направ­ляюсь к машине, которая находилась недалеко от заштабелеванного цемента. — А вы, хлопцы, немедля верните мешки в штабель.
   Да что цемент! Вместе с тамионажниками после цементажа бесследно исчезали доски, трубки, инструмент и все, что плохо лежало. Кто-то возразит: ну нельзя же так обо всех! Согла­сен, нельзя, подразумеваю отдельных лиц.
   На одном из снимков (в 70-х) ЦА "столпи­лись" у приемных мостков. Все готово к работе, но прежде краткий инструктаж и задание каж­дому экипажу. Экипажи — на приемных мост­ках. Тампонажникам положены брезентовые спецовки, но лето и поэтому кто в чем. На голо­вах картузы, шляпы и даже цветные косынки. Фигуры колоритные, лица впечатляющие, позы разнообразные — что-то от пиратов или запо­рожцев с картины Репина. На других снимках рабочие моменты цементажа. Лица серьезные, сосредоточенные. Машинисты одновременно принимают и откачивают расчетное количество раствора, переключают мерники на ходу. Руко­водящий на приемных мостках контролирует и корректирует режим. К нему поступают сведе­ния с каждого ЦА о ходе дел.
   Наибольшее напряжение, кульминация про­цесса на завершающем этапе. Когда "пробка", что разделяет цемент и продавочную жидкость, достигнет стоп-кольца, давление должно повы­ситься и оставаться таковым, пока его не стра­вят. На "стоп" (последние 2 м3) качает один ЦА. Все внимательно смотрят на манометры. Но вот расчетный объем продавки в скважине, а "сто­па" нет. Разрушилась пробка, что ли? Напряже­ние нарастает, продавка продолжается. Тампонажники обычно ошибаются в меньшую сторо­ну, страхуют себя, чтобы не получить преждев­ременный "стоп". Преждевременный "стоп" при большой производительности опасен, возможен порыв колонны. Перекачка тоже опасна — ого­лится низ (башмак) колонны. Перекачку регла­ментируют. Но вот, после небольшой перекач­ки, слава Богу, "стоп" пойман. Все с облегчени­ем вздохнули — значит, процесс удался и ко­лонна исправна.
   Цементаж окончен, обычно уже ночь. Тампонажники разбирают и грузят обвязку, слива­ют остатки жидкости, все в темпе, затем маши­ны стремительно покидают буровую. Осталась только лаборатория. Наконец подписаны доку­менты, распита водка, укатила и она. После не­легкого дня, рева моторов, лязга и криков насту­пает благодатная тишина и успокоение. ОЗЦ — ожи­дание затвердевания цемента.
   Утром опустевшая территория выглядит ужасно. Кажется, что здесь происходил ша­баш сил враждебных и беспощадных к при­роде и всему живому. Она, территория, или проще кусочек лика земного, измята, изреза­на колесами тяжелых машин, залита отрав­ленной водой, загажена буровым и цемент­ным растворами, захламлена рваными бумаж­ными мешками...
   Вскоре усилиями буровиков и солнца земля снова обретает пристойный вид.
  
   У ТРУДОВИКОВ
  
   Опять я у В. К. Митиченко. В. К. — трудовик старой закалки, воспитанник и последователь Танхельсона и Воробьева — лиц почти леген­дарных. Их заслуги в деле нормирования и зар­платы общеизвестны. С оговорками можно ска­зать, что с давних 50-х производительность тру­да постоянно росла, а зарплата нет. Она остава­лась прежней, но ее покупательная способность кратно уменьшалась. Да и потребности стали другими. Разумеется, трудовиков, по меньшей мере, не любили.
   Говорю В. К., что бригада работает хорошо, месячные задания перевыполняем, график про­водки скважины опережаем не на дни, а на меся­цы, зарплата же слабенькая. Тогда со всеми пре­миальными и полевыми буровики получали руб­лей по 350. Это немного больше, чем у соседей, но меньше, чем в хороших бригадах на сдельщине. В. К. слушает с ухмылкой. Повременщики всегда хнычут, но он знает, как их лечить.
   — Дело не столько в вашей хорошей работе, сколько в хреновом проекте, — говорит он. — Давайте проверим выполнение сдельных норм на спуско-подъемные операции.
   Прием, конечно, запрещенный, но я согла­шаюсь.
   Как определить продолжительность бурения разведочной скважины? В основном, по резуль­татам проводки ближайших скважин. А они бу­рились долго, трудно, львиная доля времени ухо­дила на борьбу с авариями и осложнениями. Явление, характерное для разведки. Но почему? Технологи всех уровней, пожалуй, сходились во мнении, что причины следующие: традиционная спешка в погоне за метрами (рублем), несоблю­дение технологических рекомендаций, техничес­ких норм... и прочее, связанное с дисциплиной. Проект нацеливал на грамотное неспешное бу­рение с замедленными спусками, многочислен­ными промывками, проработками осложненных участков. С точки зрения проектировщиков, оценивать работу выполнением сдельных норм нельзя.
   Наши соседи, ахтырчане, у которых техно­логи особенно сильны, чтобы подчеркнуть и уси­лить значимость предупредительно-профилакти­ческих мер, разработали принципиально новую систему оплаты труда, в которой поощрение за пробуренные метры не предусматривалось. Оз­накомившись с дрилограммами и рапортами, эти технологи сочли бы, пожалуй, нашу работу аван­тюрной или что-то в этом роде.
   Как и на прошлой скважине, затяжки-посад­ки не прорабатывались, многие промежуточные промывки не производились, и вообще промыв­ки сокращались до минимума. При многочис­ленных проявлениях дегазировали раствор, не прекращая бурения, бурили и при частичном поглощении, иногда прибегая к отстоям, Это не наплевательское отношение к технологии. Все, даже незначительные осложнения, фиксирова­лись в документации и на графиках. Скважина постоянно находилась под тщательным контро­лем. Это и позволяло поступать смело.
   Смотрю баланс времени по всей скважине. Хороший баланс. Одна непродолжительная ава­рия. Время на предупреждение осложнений и борьбу с ними — минимально. Чтобы так полу­чалось, нужны практика, интуиция, умение от­личить реальную опасность от кажущейся, чув­ствовать, понимать, уважать скважину, но в то же время не потакать ее капризам. Нужна бри­гада соответствующей квалификации.
   Возникает вопрос: куда спешить, ведь оп­лата повременная? Нет, бурение должно быть темповым. Бригады Н. С. Гущи, В. И. Озерова, В. Н. Евстратова всегда бурили глубокие раз­ведочные скважины быстро и получали впе­чатляющие результаты. Неспешное, робкое бурение чревато осложнениями, в которых можно увязнуть.
   Проверка на выполнение сдельных норм для меня не была неожиданной. Эти нормы всегда у нас на видном месте, и я ориентировал бурови­ков на их выполнение. Ухмылка сошла с лица В. К. Нормы выполнялись. Но что же делать? Пошли к начальнику УБР. Менять систему оплаты ру­ководство отказалось.
  
   ПЬЯНКА
  
   Лето, близился вечер, хотелось искупаться. Обычно поездка в Гаркушу к морю продолжа­лась часа два. Из них 30—40 минут чистого об­щения с морем и солнцем. За жилыми вагончи­ками, в тени акаций, на травке, навалом буты­лок с минералкой, просматривались и водочные этикетки. Вокруг в непринужденных позах бу­ровики и транспортники. Тем, кто сидел (вахта Шепелева), работать с полуночи. Остановил ве­лосипед.
   — Хлопцы, водку не пейте, при смене про­верю.
   — Не беспокойся, Алексеевич, водки мало, до смены выветрится.
   Поехал, но на душе неспокойно. Водки, дей­ствительно, мало, но когда выпьют, захочется еще. Шофер с дежурки среди них. Так и набе­рутся. Мои опасения сбылись. В полночь вахта выш­ла под сильным хмелем. Многие покачивались.
   — Хлопцы, — сказал я, — вы пьяны, допус­тить к работе не могу.
   Мне дружно возражали, некоторые говори­ли, что совсем не пили. Особенно активно выс­тупал слесарь Александр. Он же предложил про­вериться на алкоголь. Его поддержали. Видимо, договорились с шофером дежурки — угони ма­шину куда подальше, чтобы не найти, — и чув­ствовали себя уверенно. Дежурки на буровой не оказалось. Неподалеку, в станице Запорожс­кой, больница, там пункт по проверке на алко­голь. Но вот дежурка...
   Думалось и другое: "Ну хорошо, уличу их в пьянке, потом нужно наказывать, понижать раз­ряды (на выговоры никто не реагировал), а ра­ботать с кем? Я же вынужден буду подыскивать людей, посылать на курсы, стажировать, прини­мать экзамены. Потом окажется, что новички тоже алкаши и похлеще прежних". Такое быва­ло. Вот почему повсеместно старые кадры цени­лись. В день заезда вахтовые автобусы петляли по станицам, разыскивая буровиков, им многое прощалось. Особенно трудно с бурильщиками. В УБР резерва нет. Отдел кадров ориентировал на собственных резервных бурильщиков, для чего следовало обучать опытных помбуров. Но желающих не находилось. Да и понятно: буриль­щик лицо ответственное, работает напряженно, а оплата всего на разряд выше.
   В буровой шел подъем инструмента. - Ладно, хлопцы, я допущу вас к работе, но будете чистить приемные мерники.
   — Нет, мы сначала поднимем инструмент, а потом мерники или поехали на проверку, — опять за всех выступал Александр.
   — Хорошо, ждите, поедем на проверку. Я пытался вызвать по рации дежурку — бес­полезно. Пошел пешком на соседнюю буровую (примерно километр), разыскал хмельного шо­фера и вынудил сесть за руль. Шоферы дежур­ки мало получали и это была одна из причин их довольно дерзкого поведения. Временами я их приводил в порядок, но потом их снова заноси­ло. К тому же гараж жестко лимитировал бен­зин. Фактически ездить было не на чем. Разве что по несчастному случаю.
   Ехали в приподнятом настроении, как на свадьбу, с шутками и песнями. В больнице объяс­нил дежурному медику цель приезда. Вошли в большую, хорошо освещенную комнату. Каза­лось бы — зачем проверять? Люди явно пьяны, ходят враскачку. Но проверка состоялась. Че­рез трубочку каждый дул в колбу с реактивом. Реактиву следовало краснеть, но краснел он с большой неохотой и только после длительного вдувания. Думалось: странный метод и весьма ненадежный. Вручили справку, в ней говорилось, что проверенные (перечислялись фамилии) на­ходились в состоянии легкого опьянения. Инте­ресно, что же медики считают средним опьяне­нием?
   На буровой снова подошли ко мне хлопцы. Тон изменился. Меня упрекали в формализме, в унижении достоинства тех, кто долгое время работал добросовестно. Я пожал плечами — все по вашей настоятельной просьбе. А теперь на­пишу докладную, накажу. С тем и разошлись.
   Зимой, в трескучие морозы, по льду замерз­шей Лены гонял Николай грузовики от Бодайбо куда-то за тысячу километров на север. Потом сменил баранку на тормоз лебедки. Наверное, вынудила водка. Рассказывают, что дома у него в Усть-Лабинске жена, маленькая властная жен­щина, которую он боялся и слушался беспре­кословно. Может быть, дома и не пил? В сущно­сти Николай человек слабохарактерный. Он и его вахта своими выпивками терзали мои не­рвы неоднократно. Один эпизод уже описан выше. А между выпивками — нередко под лег­ким хмельком. Его постоянно приходилось про­верять, давить, предупреждать. Николая следовало отчислить из бригады. В конце концов бу­рильщика нашли бы, но пока шло бурение, не хотелось доверять скважину кому попало. На соседней буровой бурильщики молодые, мало­опытные, но пили не меньше. Дела там шли из рук вон плохо. Да и как им идти? Бригада с пью­щими бурильщиками неспособна пробурить се­рьезную скважину. В этом убежден любой ру­ководитель, даже тот, который сам пьет. Ответ­ственность за пьянку в вахте я возлагал, есте­ственно, на бурильщика, хотя заводилой был слесарь Александр.
   Ах, Александр! Помню, однажды он произ­вел впечатление своим рукопожатием, коротким и крепким. Руки мощные, как клещи, а так обыч­ный молодой мужик среднего роста. Александр обладал неиссякаемым трудолюбием, сообрази­тельностью, талантом умельца. Такого слесаря больше не найти. Дома, в Северской, жена и дочь, которых он нежно любил и очень огорчал, когда возвращался с работы пьяным.
   Вокруг Александра образовалась компания любителей спиртного. Руководил он ими уме­ло. Выпивки получались неожиданными и в самое неподходящее время, когда буровую ну никак нельзя остановить (последний случай — исключение). Среди собутыльников выглядел наименее пьяным, в разговоре сохранял спо­койствие и самообладание. Чем-то напоминал опытного блатаря, с которым милиция пред­почитает не связываться, ибо виновность не признает, а как ее докажешь, когда врет, гля­дя прямо в глаза, и от всего отказывается. Алек­сандр, конечно, не блатарь, но аналогия на­прашивается.
   Они пришли вечером на трезвую голову.— Алексеевич, прости нас. Пить в рабочее время больше не будем, пропущенную вахту отработаем.
   Действительно, когда пришло время ехать домой — остались, выполнили мое задание по ремонту оборудования и уехали попутным транс­портом.
  
   НАПАРНИКИ
  
   Пишу так, будто бригадой руководил я один. Но нас было двое. Я — начальник буровой, и Федор Васильевич Шевченко — бурмастер. Вы­сокий, широкий, костистый, руки длинные, чер­ты лица крупные, взгляд больше мрачный, улы­бался редко и скупо. Пожалуй, Федор, как и я, безнадежный буровик. Для таких главное — бурение, остальное потом. Как трудно писать о человеке, который не выпячивается и не фило­нит — просто работает. Не помню, чтобы делал ему серьезные замечания, в чем-то упрекал или убеждал. И он никогда не выступал против. О таком напарнике можно только мечтать. Я ува­жал Федора, доверял ему. Но наши отношения почему-то оставались чисто деловыми, в них не просматривалось сердечности. О его личной жизни я очень мало знал.
   Штатная должность второго мастера обычно оставалась вакантной. Однажды вакансию запол­нил Александр Молодан. Тогда он только окончил заочное отделение института в Ростове. Опыт небольшой, но парень толковый. Быстро нахо­дил общий язык с руководством и рабочими. Веселый, общительный, откровенный. Для него жизнь была полна неожиданностей, интересных встреч и приключений. Нет, были и проблемы, но он их (проблемы), впрочем, как и бурение, не принимал близко к сердцу. Работалось с ним легко. Сблизились, подружились. Он был моло­же, но взгляды и симпатии во многом совпада­ли. Вскоре ему предложили более престижную должность, да и ближе к дому. И опять мы с Федором вдвоем...
   Сижу в административном вагончике, зво­нит рация. Где-то далеко, на другом конце эфи­ра находился Юрий Алексеевич Череповский (ЮАЧ). Радостные возгласы и приветствия. За­тем вопрос: не возьмешь ли меня мастером? Череповского — мастером? Но почему бы и нет. Тут же согласился: да, конечно, оформляйся.
   В начале 60-х случайно и недолго наблюдал работу армавирских монтажников. Подъехал прораб, осмотрел объект, собрал людей, сделал несколько замечаний и уехал. Все нравилось: темп работ хороший, люди собирались и разош­лись по-быстрому, прораба слушали вниматель­но. Прораб казался строгим, взыскательным, толковым. Это был ЮАЧ. Юрия знал по инсти­туту, мы были однокурсниками. Среди студен­тов он был заметен — высокий, стройный, как бы влит в отлично сшитую студенческую фор­му, взгляд карих глаз отчужденный, сдержан­ный, учился хорошо.
   В конце 60-х В. И. Балакший перевелся в Краснодар, и Каневская разведка осталась без начальника. Больше месяца пришлось отдувать­ся и за старшего инженера, и за начальника. Стать начальником предлагали некоторым мас­терам и мне. Не соглашались. Поиски начальни­ка затянулись.
   Начальник — это тот, кто утром не спеша следует в свой кабинет. Костюм хорошо отутю­жен... Невозмутимый, благожелательный... Под­писывает, говорит по телефону, пьет чай... При­ходится и ругать кое-кого, но по потребности...
   Начальник! Ах, начальник! Как он нравится нашим женам, да и вообще женщинам, и как хотели бы они (жены), чтобы их мужья хоть чуть походили на настоящего начальника. А что име­ем в действительности, здесь, в разведке? Да при чем тут костюм и выражение лица! Начальник озабочен другим. Ход выполнения плана, нулевки и колонны, аварии и осложнения, транспорт и дефицит... Это и многое другое постоянно в голове руководства. Бурение беспрерывно и его обеспечение не терпит проволочек. Руководи­тель напряжен, опасается что-либо упустить, не предусмотреть, оказаться не в курсе дел, застигнутым врасплох. Контролирует, корректиру­ет, ругает, давит, помогает, увертывается от уда­ров сверху... В этом специфика работы. Для меня смена кабинетов специфику не меняла и работу не облегчала. Наоборот, хлопот прибавлялось.
   Начальник имеет дело с вышестоящей ин­станцией и райкомом. А с ними не все ладилось, случались и казусы. Однажды на профконференции спросил: "Как же групком (а его выби­рали) сможет защищать интересы рабочих, если он на три четверти из руководителей?" Более наивный и опасный вопрос трудно придумать... И в райкоме цапался из-за посылки людей на кукурузу.
   Я не стремился в начальники. Да и Анисимов (глав. инж. треста), предлагая мне эту долж­ность, не был настойчив. В сущности, зачем ему начальник с плохо предсказуемым поведением?
   Пресса (особенно усердствовала Литгазета) продолжа­ла обвинять директорский корпус во всех смертных гре­хах. Среди них был и такой — руководителей назначают из лиц, не стремящихся к лидерству и власти, что плохо. Властолюбие, оно с детства как бы вторая натура человека. Такие люди становятся заправилами, лидерами среди мо­лодежи, а потом, дай им власть, хорошими начальниками.' Получается — лидерство результат собственных усилий,' желаний, ' устремлений и деятельности. По-моему, такое мнение вовсе не бесспорно. В любом коллективе (компа­нии), будь то шпана или благопристойные люди науки, не­формальным лидером (а о них речь) становится вовсе не тот, кто к этому стремится, а тот, кто этого заслуживает, кого уважают, кому доверяют, кого готовы слушаться, по­виноваться, независимо от желания лидера. Казалось бы, лучшей кандидатуры в начальники не придумать. Аа нет. Властолюбивый кандидат, при всех своих достоинствах и недостатках, имеет то бесспорное преимущество, что для вышестоящей инстанции он полностью предсказуем и лег­ко управляем.
   Но вот дошли слухи, что начальник найден — Ю. А. Череповский из Армавира. Встреча одно­кашников была теплой, радостной.
   Некоторое время по инерции я продолжал все тянуть на себя. Юрий пригласил в кабинет.
   — Транспорт и строительство я беру на себя, ты не вмешивайся.
   — Но и ты не вмешивайся в технологию и работу бригад, — ответил я.
   — Я буду вмешиваться во все, ведь я началь­ник.
   Несмотря на такую постановку дела, посте­пенно разобрались, работалось хорошо, он не пытался меня давить, отношения остались дру­жескими, доверительными.
   Коллектив быстро признал Юрия. Компетен­тный, строгий, лаконичный, чувствовалась креп­кая рука. Никому не хотелось возражать ему или что-либо советовать. Он тоже редко повышал голос. И в тресте, видимо, произвел хорошее впечатление. В связи с успешным выполнением пятилетки откуда-то сверху, из Москвы, пришли ордена. Разведка выполнила план за четыре года и один из орденов, наверное, предназначался начальнику. Конечно же, по справедливости, его следовало вручить Владимиру Ивановичу, но получил орден Юрий.
   Вскоре трест преобразовали в УБР, а развед­ку в РУБР (районное управление буровых ра­бот). Ю. А. стал начальником, а я его заместите­лем по технологии. Объем и сущность работы не изменились.
   Умудренный жизнью начальник не уличает рабочего, не делает ему замечаний, не выиски­вает мелких недостатков у мастера. В глазах исполнителей — спокойный, доброжелательный, справедливый. Иногда он лично контролирует ход дела, но распоряжается только через замов, завов, соответствующие службы. Строго придер­живаясь этой схемы, можно избежать многих неприятностей. И начальник становится неуяз­вим, как английская королева. Ну а эффектив­ность такого руководства? Она может быть вы­сокой, если квалификация замов высока, или низкой, что чаще. Многое зависит от ситуации, личности руководителя и его окружения.
   Начальник отвечает за план. Но план можно корректировать. Если начальник тот, что надо, а план не выполняется, план уменьшат, и наоборот. Поэтому на первом месте у начальника его стиль работы и взаимоотношения с руководством.
   Нет, Юрий не обюрократился до настояще­го начальника. Так же, как и я, присутствовал утром при отправке вахт, где решались сдочные вопросы, посещал объекты, хорошо знал про­изводственные нужды. Все задатки руководителя — и те, о которых писали, и те, которые необходи­мы — у него были. Казалось, любая руководя­щая должность ему по плечу.
   Монтажники Николая Коца оказались в труд­ном положении: далеко от Каневской, бездоро­жье, транспортные неурядицы, плохое снабже­ние, их заявки на крепеж и пиломатериалы час­тенько не выполнялись. Мне казалось — Нико­лаю нужно помогать, жестко контролировать выход транспорта, исполнение заказов. Юрий смотрел на угу проблему иначе: есть Красно­дар, там руководство ВМЦ, пусть пошевелятся. Действительно, из Краснодара могли помочь, тем более что буровая ближе к городу. Решение в принципе верное. Но руководитель ВМЦ думал иначе, а он свой в высоких кабинетах. В братс­ких отношениях с начальством. Связываться с ним одни убытки. Истреплешь нервы, обостришь отношения с руководством, а дела не будет. Но Юрий поступал по-своему.
   Вскоре из Краснодара стали катить на него бочки. Чем-то руководство было недовольно, но неясно чем. Мы догадывались, понимали: Юрий придерживался четкой позиции по отношению к управленцам, а это что-то новое, нежеланное.
   Юрий купил "Жигули", пригласил прокатить­ся, поехали в сторону Краснодара. В те времена "Жигулей" было еще мало. Среди автолюбите­лей шел спор. Многие считали, что "Москвич" проще и лучше. "Жигули" нравились Юрию. И мне тоже. В салоне тихо, разговаривали, не по­вышая голоса, не дует, амортизация отличная, управлять легко. Юрий вел машину, как про­фессиональный водитель. Поведал, что на про­шедшем семинаре в Тюмени жил в одном номе­ре с начальником тамошнего объединения. По­знакомились, подружились. Новый друг предло­жил ему должность начальника УБР. Теперь Юрий ждет вызова. Подумал: конечно, мало ему РУБР. Ну что ж, удачи.
   В 50-х несколько молодых специалистов из Черноморской конторы бурения не поладили с руководством и уехали в неведомую Сибирь. Уехали навсегда. Тогда за уехавшими не сохра­няли квартир. Мощные сибирские ветры оказа­лись попутными. Теперь фамилии уехавших встречаются среди руководства объединений и главков. Так далеко и высоко! Неужели когда-то и они месили кубанскую грязь?
   Старые нефтяные районы... Несколько утрируя, мож­но характеризовать их так: до конца проверенные, испытанные, сработавшиеся, сжившиеся, спившиеся, окостенев­шие в своих традициях и догмах ведомственные чиновни­ки. Здесь окрепли, набрались сил и опыта контролирующие органы и ведомства, породившие неимоверное количество запретов и ограничений, взаимно исключающих инструкций и регламентации. Объемы работ и зарплата снижаются. Молодым и дерзким в старых районах делать нече­го. Нет простора для реализации своего "я", нет будущего.
   Это не о Кубани. Кубань еще не состарилась, но при­знаки старения появились
   Вызова ждал долго. Потом сам писал в Тю­мень, писал и в Москву. Наконец ему предло­жили УБР в Туркмении и он уехал. Я уже рабо­тал в ЦИТС (центральной инженерно-техноло­гической службе) Краснодарского УБР.
   В конце 60-х многие буровики покидали Кубань. Уез­жали в 'Сибирь, на Европейский Север, в Белоруссию. Из Каневской уехали мастера Н. Пронченок, Н. Завгородний, Г. Завгородний, А. Андрианов, Климанов и другие. Некото­рые находили свое место в новом коллективе, в деле, в жизни. Другие возвращались.
   В 70-х буровые предприятия Кубани своими бригада­ми бурили в Грузии, в Казахстане, позже разбуривали Ямбург (полуостров Ямал). На работу летали спецрейсами.
  
   С Юрием решили попытать счастья два каневских мастера Е. Дмитриев и П. Фомин. В Каневскую доносились слухи, что Юрию не по­везло — испортились отношения с туркменским руководством, сняли, работал инженером...
   И вот мы вместе. По-моему, Ю. мало изме­нился — немного поседел, но казался решитель­ным, энергичным. О Туркмении рассказывал скупо. Забарахлило сердце и он оставил УБР, перешел в управленческие структуры объеди­нения. Теперь по семейным обстоятельствам вынужден вернуться. В Армавире квартира. Воз­вращался своим ходом, на тех же "Жигулях". Заезжал к друзьям-однокашникам в Минводы и Армавир, предлагал свои услуги, но те отказа­лись.
   Прошло, пролетело, промелькнуло 27 лет после института и вот мы оба на нулевом цикле. На нашем месте вполне могли оказаться сегод­няшние выпускники вуза. Как отнестись к та­кой ситуации? Тогда мы ее просто не заметили.
   Но разве в молодости каждый из нас не меч­тал стать генералом и, наверное, обидно уходить в отставку рядовым?
   Аналогия с армией, пожалуй, не совсем уме­стна. Кстати, в армии служил 7 лет и не любил ее. Считал, что для армейской карьеры зычный голос, крепкие локти, умение подчинять и под­чиняться гораздо важней светлой головы. Дос­лужившись до высокого чина, офицер нередко оставался примитивным солдафоном. Так ведь такое не только в армии! Верно, но с другой стороны... Например, врач, будучи всю жизнь участковым врачом, в одно прекрасное утро может оказаться Елизаровым или Касьяном, или не столь известным, но уважаемым, заслужившим признание своих пациентов и коллег.
   Судьба, конечно, нас не баловала. Порой, казалось, что я обрел себя, но снова горькие разочарования. Прошли годы, много лет, преж­де чем появилась устойчивая симпатия к себе.
   Кумиры моей молодости... Они из науки, объединения, треста. Авторитетные, компетен­тные, запросто разбиравшиеся в сложных об­стоятельствах... Учили, помогали, рекомендова­ли... Под их руководством на буровых составля­лись планы на ликвидацию аварий и осложне­ний. Наверное, приятно сознавать свою нужность, понимать, что без тебя нельзя. Как зави­довал я их опыту, как хотелось быть таким же! Позже многие из них позволили себе рассла­биться, отойти от живого дела, началась их бю­рократизация и деградация. Патологии способ­ствовало и другое: новое поколение специалис­тов, приобретая опыт, все меньше нуждалось в помощи маститых. Мои кумиры оказались не у дел.
   Моя жизнь прошла низом, в напряженном труде. Мой опыт не покоился в кабинете, а был всегда в работе, в деле, в результатах. Разве я не заслужил самоуважения?
   ...Стали работать втроем. Юрий и Федор менялись с заездами, а я два дня с одним заез­дом и два с другим. Как-то Юрий с людьми пе­ребрал и отрегулировал дегазатор. Я не просил его об этом, он сам сделал доброе дело.
   — Послушай, — сказал я, — ты молодец. Но не сделаешь ли еще одно доброе дело? Обвязку гидросмесителя частенько разъедает, нужно продумать, как увеличить ее надежность, подо­брать материал и проследить, чтобы собрали как следует. У меня не доходят руки. Юрий возмутился.
   — Что же, по-твоему, мне сидеть возле гид­росмесителя, может быть, поставить раскладуш­ку и спать возле него?
   Возмутился и я. Думалось: ну зачем ты так резко? Можно и без тебя, можно вообще тебя отключить, работать так, будто тебя нет. Но сдер­жался, промолчал. Взаимоотношения внешне не изменились. Вскоре ему предложили должность главного инженера Армавирского УБР и он уехал. Расстались по-дружески, но без сожале­ния.
  
   АВАРИЯ
  
   Забой 4450 м. Заканчивали спуск долота, за пальцем осталось всего несколько свеч. Вхожу в буровую. По привычке сразу же внимание ГИВу (гидравлическому индикатору веса). Спуск шел с разгрузкой инструмента, которая превы­шала обычную. Следовало промыть скважину, в противном случае позже, на забое, возможно поглощение или другие неприятности. Говорю это бурильщику, добавляю несколько фраз о его беспечности и даю команду на промывку. У тор­моза Николай Шепелев. Обычно на этой глубине не промывались, но в промежутке между подъемом и спуском скважина стояла, произво­дились каротажные работы и раствор, наверное, загустел, или под долотом образовался сальник из глинистой корки, или...
   Навернули квадрат и ввели в ротор. Перед восстановлением циркуляции пытаемся провер­нуть инструмент. Нет, не проворачивается, на­бралась небольшая пружина.
   — Увеличь момент до пяти оборотов! — го­ворю Николаю.
   Инструмент провернулся, стал свободно вращаться, но одновременно уменьшился его вес — явный признак аварии. Промыли скважину и при­ступили к подъему. В скважине остались долото и УБТ (утяжеленные бурильные трубы) длиной 250 м. Слом по переводнику, который находил­ся над УБТ.
   Аварийные трубы извлекли метчиком. Для этого понадобился всего лишь один спуск. Со­единились, расходили и подняли аварийные тру­бы, даже не устанавливая нефтяной ванны. Воп­реки моим опасениям, состояние ствола оказа­лось хорошим. Долото и трубы не повредились, хотя после слома ушли (упали) на забой. Тща­тельная проверка и выбраковка УБТ — и снова они в деле.
   Причина аварии — использование дефект­ного переводника. Вращающий момент при по­пытке провернугь инструмент был далек от пре­дельного. Переводнику не следовало ломаться, но, видимо, была трещина. А вообще по техни­ческим нормам в глубоких скважинах применя­ются переводники только заводского изготовле­ния, из легированных сталей, проверенные и промаркированные на бурплощадке. Этот же изготовила наша трубная база, кто-то его при­слал, а мы (я и бурильщик) не проверили.
   Я так подробно остановился на этой непро­должительной аварии, потому что она единствен­ная за все время работы на Тамани. Единствен­ная, в которой просматривается вина бригады.
   Аварии, аварийность... приказы, распоряже­ния, инструкции... методики отработок, прове­рок, выбраковок... акты, мероприятия, инфор­мационные бюллетени, отчеты на всех уровнях и многое другое для предупреждения аварий. Однако процент аварийного времени в це­лом по буровым предприятиям устойчиво вы­сок. В чем дело?
   Очевидно, аварийность зависит от квалифи­кации буровиков, от их внимательности, осоз­нанного чувства ответственности, от стиля ра­боты и многого другого, в том числе случайнос­ти, удачи, везения.
   В ежемесячной проверке бурильных труб обязательно участвую сам или мастер. Буриль­щик и вахта относятся к проверке серьезно, со знанием дела, так привыкли. Критерии выб­раковки им известны, шаблоны и приспособ­ления имеются. Да и не только в дни профи­лактики — все, что идет в скважину, подле­жит тщательному осмотру. Опытный буровик невольно провожает взглядом каждую свечу: исправна ли она, нет ли трещины, вмятины, промоины (кстати, раньше буровику, обнару­жившему дефект трубы, платили). Оценивает состояние резьб и торцов каждой наворачива­емой трубы или переводника. В идеале на ро­торе и вокруг — ничего лишнего. Ключи, эле­ваторы, клинья и все, чем работают, исправ­но, ничто не должно ломаться и падать в сква­жину... Да разве все перечислишь!
   И еще о стиле и профилактике, но теперь о их влия­нии на себестоимость. Благодаря своевременной смене ра­бочих соединений в свечах, комплекты труб работают дол­го. По УБТ норму отработки мы перевыполняли кратно (до 1000 и более часов). С высокой эффективностью отрабаты­вали талевые канаты. Так, канат диаметром 32 мм и длиной 1200 м нарабатывал 35—40 тыс. тонно-километров. Правда, в последние годы на эти показатели управленцы не обра­щали внимания.
  
   ИВАННИК И ДРУГИЕ
  
   На одном из снимков, среди хлопцев, буриль­щик Василий Иванник. Ему лет 35, выше сред­него роста, мужик крепкий, видный. Зимой вер­нулся с Севера и заменил Ивана Кучера, ушед­шего на пенсию.
   Заступая на вахту, Василий внимательно ос­матривает буровую, но принимает ее без упре­ков и замечаний. За тормозом как бы сам по себе, мало общается с помбурами. Скважину понимает, и я был уверен, что не допустит про­махов и даже в трудной ситуации найдет пра­вильное решение.
   Василий не пил, ни на кого не "наезжал", однако взгляд и внешность не оставляли сомне­ний — в мужском споре никому не уступит.
   На Севере Василий разошелся с женой, ос­тавил ей квартиру и все нажитое, поселился в станице у родителей. Василий молчалив, а молчаливые кажутся бывалыми, загадочными. Таким он и был.
   Больше года работал безупречно, потом запил. Там, в станице пил беспросветно. Оклемав­шись, взял направление на принудительное лечение и прошел соответствующий курс. И снова Василий в бригаде, и снова такой же дело­вой, молчаливый, знающий себе цену. За все время совместной работы так и не видел его хмельным...
   Как часто мы огорчаем близких или окру­жающих, навязывая им свои дурные привычки и болячки. В данном случае — пример другого, неэгоистичного подхода к своим проблемам, проявление сильного мужского характера. Всем бы так.
   На этом же снимке Анатолий Бондаренко — ворот распахнут, под рубашкой полосатый тель­ник, выглядит, по-моему, нагловато, но в шляпе. Анатолий верховой у Иванника. Работая в люль­ке, Анатолий неплохо цеплял свечи. Известно, что он спокойно ходит по поясам вышки без страхов­ки и ни за что не держась, как канатоходец (что, конечно, запрещено). Высота — его стихия.
   Толя, как и я, любитель окрестностей, однако видим мы их по-разному. Например, водоем с мутноватой водой меня не заинтересовал. Анато­лий же привез старенькие сети и в один прекрас­ный день явился на кухню с ведром карасей. И себя не обидел, и меня пытался угостить. Прино­сил и привозил на буровую прекрасные яблоки и груши. По-моему, слова из песни "все вокруг кол­хозное, все вокруг мое..." воспринимал без иро­нии, как нечто само собой разумеющееся.
   Созревал виноград. Вокруг буровой море винограда, но поблизости только винные сорта. Столовые, заграничные сорта дальше, по просе­лочной дороге. Там будка и сторож.
   Однажды утром по проселочной дороге Ана­толий возвращался в сопровождении сторожа. Шел не спеша, в руках увесистая сумка. Сто­рож что-то толковал ему, размахивая руками. Анатолий как бы не замечал попутчика. На бу­ровой оба остановились.
   — Раз уж ты такой нахал, — в сердцах ска­зал сторож — ставь сумку на мостки, чтобы все хлопцы ели.
   — Не хрена придуриваться! — возмутился Анатолий. — Пусть сами себе приносят! — и направился в вагончик.
   — Ноги моей больше не будет на этом учас­тке! — пообещал на прощание сторож. И слово сдержал — опустела будка.
   * * *
   Однажды в Темрюке у базара к вахтовому автобусу подошел хлопец. Звали его Николай.
   Плечи и спина необъятной ширины, лицо круглое, добродушное. Несколько лет рыбачил Дальнем Востоке. Надоело быть бездомным, здесь мать, жилье, но не находил работу по душе. Записали его адрес, и когда освободилось место то, пригласили открыткой.
   Монтировали превенторные отводы. Николай здорово орудовал лопатой, не надо и экскаватора. Но шли дни, усердия поубавилось. В течение вахты интенсивность труда не постоянна. Допустим, при спуске инструмента работа напряженная, а во время бурения можно и расслабиться, некоторые далее бездельничают. А что же он, Николай, хуже других? Но расслаблялся Николай в самые неподходящие моменты. Взаимоотношения с вахтой осложнились. Однажды вышел на смену хмельным, вел себя вызывающе, как пьяный подрос на танцплощадке. Иванник отстранил его от работы.
   — Запишу тебе прогул, — говорил я ему на следующий день. —Лишу премии, а повторится выставлю из бригады. Кроме того, звонил кадровик: ты просишься на Север, а я не смогу дать тебе положительную характеристику.
   — Но почему так строго? Ведь и у других бывает...
   — Бывает, — согласился я. — Но они не выпячиваются, позже обещают исправится отрабатывают пропущенное. Ты же как заяц во хмелю.
   Работать Николай стал лучше, но отношения остались прохладными.
   Через два года встретились в Краснодаре. Я хотел поздороваться, не останавливаясь, но он преградил путь. Выглядел радостно, взволнованно.
  -- Алексеевич, дорогой! Мы тебя часто вспоминаем! Там, на Севере, такой бардак! Работать противно. Ах, если бы ты бы нами!
  
   ХМАРА И ДРУГИЕ
  
   Бурильщик Владимир Хмара, ему лет сорок. Широкий, полный и потому кажется приземис­тым, хотя роста немалого. Тот редкий случай, когда внешность соответствует фамилии. Навер­ное, его предки были не рядовыми казаками, ибо в нем неуловимо сочетается простота с чем-то влекущим и властным. Вахта — компания, он предводитель. В буровой или при ремонте насо­сов самый заметный среди работающих он, Хма­ра, остальные помогают. Работает весело, как бы в охотку. Иногда кого-то ругнет, но не зло и с юмором.
   Вначале я пришелся ему не по душе: занудистый, слишком плотно опекаю. Потом отношения уладились, стали дружественными.
   У наших хлопцев немало времени уходило на дорогу. Чтобы скоротать его, в автобусе играли в карты, пели песни, если под хмельком- бывали и откровенные разговоры. Понравились высказывания Владимира о семье. Его жена как бы и не жена, а милая женщина, которая своими капризами не раз приводила его в замешательство. У них две дочери. Старшая на выданье. Казалось бы, такому грубоватому, мужланистому отцу трудно найти общий язык с дочерьми. Ничего подобного, они любили его охотно доверяли сердечные тайны, даже охот­ней, чем маме.
   О себе говорил мало. Доходили слухи о его молодецком прошлом, но об этом не напишешь. В компании Владимиру не было равных. Ну что может быть шире его улыбки, чудней его рас­сказов? Да тут хоть кто придет в хорошее на­строение, распахнет душу и рассмеется.
   В довоенное время и позже часто звучала блатная песенка о Косте-шмаровозе. Мне кажет­ся, его образ стал нарицательным. Завсегдатай ресторанов и пивных, веселый, мощный, буй­ный, кумир компании и женщин. Это не тот Костя, который, как мальчик, влюбился в кра­сотку Соню (кстати, тоже одессит). Косте-шмаровозу нужно было много женщин. Его широ­ченной натуры и физических возможностей хватало на всех. Выделять одну из женщин — не в его правилах. Откровенен, грубоват, вер­ней, не утруждает себя выбором слов. Женщи­ны, возможно, не всегда ему верны, но обожа­ют только его. Да и для Кости на женщинах не сошелся клином белый свет. Костя и среди кру­тых мужиков свой. Свой для женщин и для муж­чин — такое бывает не часто.
   Но при чем здесь Костя-шмаровоз? Да при том что в характере Владимира Хмары было что-то от разгульного, непутевого Кости.
   Одного из помбуров звали Сергеем. Вроде парень толковый, но работал безалаберно, не было сноровки. Боялся за него: как бы чего не вышло... Но четвертый год прошел без травм, самоуспокоился, понадеялся — и... Случилось — перелом костей левого предплечья, правда, зак­рытый. Как утверждали Хмара и вахта — Сер­гей шел мимо коробки скоростей, отлетевшим вертлюжком (элемент пневмосистемы) травми­ровало руку. Сколько работаю — ничего подоб­ного не слыхал. И никто не слыхал, и никто не верил, что такое возможно. Однако опроверг­нуть эту версию тоже невозможно. Вертлюжек посылали в лабораторию, да что толку? Так и записали в акте, и наказывать некого.
   Меня всегда поражала феноменальная спо­собность вахтовиков выдумывать оправдатель­ные версии для подобных случаев, а также со­ответствующее поведение при расследовании. Предельно простой, примитивный сценарий и такие же примитивные роли. Все продумано, взвешено, усвоено и никакие усилия комиссии не приводят к истине. Дурят нашего брата ин­женера запросто.
  
   ШИПОВНИК
  
   Осень, берег Азовского моря. Кое-где перс­пектива красна от обилия боярышника и ши­повника. Но вблизи часто оказывается, что яго­да мелкая, подсохшая, поврежденная. Выбрать нечего. Нужно знать места, где ягода крупная, кусты сильные, способные противостоять засу­хе, болезням и вредителям. Шиповник растение недолговечное, сравнительно быстро хиреет, вы­рождается и этот процесс хорошо заметен. Ста­рые облюбованные "плантации" скуднеют. А где же новые? На склонах, обращенных к Таманс­кому заливу, шиповника нет. Однажды прослы­шал, что богато шиповником побережье Ахтанизовского лимана.
   Кстати, какое странное название, и станица так же называется. Как объяснили, так восклик­нул казачий атаман, пораженный видом долины и озера: "Ах, та низина!" — отсюда и Ахтанизовка.
   До лимана по трассе километров тридцать, если не больше. По пути станица Сенная. С раз­вилки просматривается гладь Таманского зали­ва. Хороша Сенная. При въезде памятник по­гибшим в Отечественной войне. Обратил вни­мание, что много фамилий оканчивается на "ян". Неужели здесь сражались армянские формиро­вания? Оказалось, памятник сооружен на день­ги армян, не забыли и русских.
   На подъезде к станице Старо-Титаровской, левее трассы — лиман. Остановил машину, выг­рузил велосипед и поехал по тропке вдоль об­рывистого берега. И вот куст, за ним второй, шиповник не тронут, никто не собирал. Обеща­ющее начало. Подхожу к пожилому пастуху, приветствую и спрашиваю, есть ли поблизости шиповник. Он не сразу понял, о чем речь. Ока­зывается, по-местному шиповник называют шипачем. Да, есть, чуть дальше, по склонам ов­рага, там его тьма.
   Овраг, да это не овраг, а скорее длинное по­логое углубление. Осень, но зелень яркая, соч­ная, по склонам мощные кусты. Ягода крупная, кисло-сладкая, темно-малиновая, такую называю элитной. Настоящее эльдорадо! От радости рас­терялся... С какого же куста начинать? Улыба­юсь, вспоминая, и теперь улыбаюсь. Так нача­лось освоение нового региона.
   Шиповник, ах, шиповник! Ну что может быть лучше шиповника?! (Верней, его сбора). Стоп... кажется, невольно получился вопрос, достойный, всеобщего внимания.
   Поэты, они могли бы и не писать так много и тем не менее прославиться, задавая, устами героев, вопросы, которые всегда актуальны. Например: "Быть или не быть"... "Что наша жизнь"... или вопрос любимого современного поэта "что может быть лучше гор?" Поэты сами же и отвечают. Но что их ответы! Отвечать хо­тим мы сами. Итак, на вопрос "что может быть лучше шиповника", вслед за любимым поэтом уверенно отвечаю: только шиповник с нового элитного куста. Если кто-то сомневается в спра­ведливости сказанного или предпочитает водку, значит, товарищ никогда не собирал шиповник и мне его жаль. Успокоившись и поразмыслив, добавляю: и сбор грибов увлекает, особенно, если они белые, крупные и свежие, и сбор ягод зем­ляники, ажины, кизила... Важно, чтобы ягода была достойной восхищения — красивой, яр­кой, желанной. За такой, даже одной, готов про­дираться, карабкаться, дотягиваться, рисковать.
   Тело и левая рука защищены брезентом. Достается правой, собирающей. Через время вся она исколота, исцарапана. Раньше, в молодости, да и позже, порезы и царапины на моем теле заживали долго, трудно. Теперь , то ли тело привыкло к царапинам, то ли кровь изменилась от употребления шиповника, но через день-два руки становятся совершенно чистыми.
   Радует душу увесистая сумка, запускаю руку в ягоду, как скупец в червонцы, приподнимаю на ладони, смотрим друг на друга с улыбкой. Ягоде предстоит еще долгая сушка-ферментация. Слово "ферментация", пожалуй, не совсем соответствует смыслу, но зато кра­сивое. Сущность в следующем. Ягоду раскла­дываю тонким слоем под столом, на шкафу (лучше на чердаке, если там тепло), чтобы под­сохла. Но она не сохнет, пока не дозреет до полного размягчения. Дозревание и сушка продолжаются месяц и больше. Подпорченная, ягода чернеет и ее удаляю. Высохшая таким; способом ягода полупрозрачна, как инжир или/ урюк. Завариваю в термосе. Стакан напитка (настоя) из свежеприготовленного шиповника' бодрит, поднимает настроение эффективней, чем хороший кофе или чай...
   Возвращался обычно в хорошем настроении. Мой понятливый друг — велосипед катил не слишком шибко, но способен, был преодолевать почти любые подъемы. Днем осеннее солнце припекало, воду с собой не брал и на обратном пути одолевала жажда. На трассе, против стани­цы Фанталовской, как всегда продавали арбузы и дыни. Боже, с каким наслаждением я их по­глощал! Как благодарен был судьбе за такой подарок!
  
   НА ПРОЕКТНОЙ ГЛУБИНЕ
  
   Бурение шло то нормально, то сопровожда­лось поглощениями, газопроявлениями, затяж­ками-посадками, но все время в хорошем тем­пе. Проектная глубина 4550 м была достигнута в середине апреля, то есть на 8 месяцев раньше планового срока. Экономия примерно 800 тыс. рублей.
   Год назад, при знакомстве с черновиком "Наряда", вспомнил предшествующие скважи­ны и пошел к главному геологу УБР.
   — Андрей, ты всегда нам добавляешь после достижения проекта. Нельзя ли сразу опреде­литься? Увеличь глубину, чтобы не добавлять потом.
   Андрей — мой однокашник, добрый, покла­дистый мужик, но когда дело касалось геологии, сильно менялся. Глядя в упор, он уже не видел меня, лицо жесткое, говорил медленно, чеканя слова:
   — Нет, глубже мне не надо.
   Теперь же проектную глубину увеличил до 4800 м. Хорошо хоть сразу на 250 м, а не добав­лял по 20, 30 метров. Однако тоже не мед. Как уже говорил, бурить сверх проекта бригаде в убыток. Такого можно избежать, если закрыть наряд и после небольшого перерыва и перепод­готовки работать по новому дополнительному наряду. Новый наряд возможен, если глубину увеличивают на 5% и более. Как раз наш слу­чай. Но руководство на дополнительный наряд не пошло.
   В конце мая — на новой проектной глубине. Мы оказались расторопней — руководство еще не решило, что же дальше. Высказывалось мне­ние, что разрез скважины не вскрыл ничего нового, обнадеживающего, неясно, пускать экс­плуатационную колонну или нет. Наконец ре­шение созрело — перекрыть открытый ствол хвостовиком и испытать объекты с помощью пластоиспытателя.
   Хвостовика (1200 м труб, диаметром 140 мм) на буровой, естественно, не было. Пришлось ждать. Спустили хвостовик, то есть закончили скважину бурением, только через месяц — 28.06.84 г. Еще месяц на оргпростои и испыта­ния. Положительных результатов не было полу­чено.
   Судьбу скважины, видимо, решили еще до испытания путем сопоставления каротаж­ных материалов. Нашу соседку — скважину  1, которую не добурили до проекта из-за осложнений, испытывали долго, многие ме­сяцы. Из нижнемеловых объектов получали в разной степени разгазированную воду или газ с водой, словом, не то, что хотелось. Ис­пытание нашей скважины — просто фор­мальность, чтобы обосновать ее ликвидацию. При испытании не было даже представите­ля геологической службы. Объект испыта­ния всего лишь один — призабойная зона, для чего нижние трубы хвостовика имели отверстия.
   Как ни странно, притока не получили, вер­ней, он был, но незначительный. Уровень жид­кости в трубах повысился всего на сотню мет­ров и нельзя было уверенно сказать за счет чего — притокли это из пласта или пакер не герметичен и жидкость (разгазированный раствор) из затрубного?
   Пластоиспытатель — весьма сложный прибор, который спускают на трубах и который позволяет с помощью пакера разобщить, разделить скважину на верхнюю, надпакерную зону, и нижнюю, призабойнуго (зону перфорации), затем со­здать депрессию на испытуемый пласт. Пластовый флюид через испытатель попадает в трубы, на которых прибор спу­щен, и извлекается на поверхность. В принципе прибор хо­рош, но в глубоких скважинах капризен и ненадежен, подво­дит резина, качество которой не соответствует забойным ус­ловиям (высокие температура и давление). Кроме того, в про­цессе бурения стенки скважины глинизируются, проницаемость флюидосодержащих пород ухудшается или они стано­вятся непроницаемыми и тогда при кратковременной деп­рессии притока не будет. Конечно, об испытателе и испыта­нии сказано здесь весьма кратко и схематично.
  
   ИЗ "ДЕЛА СКВАЖИНЫ"
  
   Некоторые данные из "Дела скважины"
   Календарное время бурения 10500 часов
   Производительное время 9033 часа
   Аварийные работы 213 часов
   Простои в ожидании... 1254 часа
   Станко/месяцы по плану 20,7
   фактически 14,6
   Плановая стоимость 3074,8 тыс. р.
   фактическая 2456,2 тыс. р
   экономия 618,2 тыс. р.
   Экономия. Наверное, следовало бы какой-то процент сэкономленных средств отдать бурови­кам, в порядке поощрения. Справедливость ска­занного разделяли и те, кто там, наверху. В при­казах-постановлениях Совмина и Мингазпрома, которые иногда достигали нас, предписывалось поощрять, крупно поощрять экономию, рост производительности труда, успешное освоение нового... Но все оставалось на бумаге из-за од­ной строки, а именно: расход материалов, исхо­дя из которого можно определить экономию, должен быть научно обоснован. Такого обосно­вания не было, да оно в бурении и невозможно. Есть проект, но трудовики его всерьез не при­нимали. За конкретную экономию бригаде не платили.
   В 60-х, когда работал в ГДР, немцы, не имея опыта в бурении, ввели пробные нормы — еже­месячно поощряли экономию горюче-смазочных материалов и сверхнормативную работу дизель­ных двигателей. Поощрения копеечные, на одну-две выпивки, и нормы потолочные, но как они влияли на работу дизелистов! Двигатели, без которых можно было обойтись какое-то время, сразу же выключались, дизелисты внимательно следили за режимом эксплуатации и т. д. Заво­дом установленный ресурс (3000 моточасов) пе­ревыполнялся вдвое и больше. Собранные дан­ные позволяли уточнить, обосновать расход. Я говорил руководству о немецком опыте, но меня не слушали.
   На сэкономленные деньги можно было бы построить жилье, жилье мы не строили давно, а в нем так нуждались наши рабочие. Но почему только на сэкономленные? Вот уже более 20 лет на Кубани (да и по всему Северному Кавказу) интенсивно велось глубокое разведочное буре­ние. Разведкой занимались все четыре УБР края. Ежегодно "осваивали" сотни миллионов рублей и все без отдачи. На бесперспективное бурение денег хватало.
   Еще о "Наряде на производство работ". До­кумент вполне демократичный. Это соглашение между администрацией и бригадой об оплате труда, заверенное подписями и печатью. В на­ряде указана цифра — зарплата за всю скважи­ну с разбивкой по интервалам. Как получить эту цифру? Во-первых, она в проекте — 7,5% от сто­имости скважины. Для 3-й Ф. это примерно 250 тыс. р. Премиальные отдельно, они не зарплата, а всего лишь входят в стоимость скважины. Очень подходящий вариант.
   Проект — документ солидный, утвержден­ный в высоких инстанциях, вплоть до министер­ских кабинетов. Но что проект для трудовиков? Они его, пожалуй, и не читают. Есть еще более авторитетный документ — фонд зарплаты по УБР на год. За ним не стоят громоздкие расчеты, он как бы от Бога.
   При составлении нарядов трудовики используют все — нормы времени, тарифы, сопостав­ляют скважины, нужны и опыт, и интуиция, учет возможных простоев, осложнений, аварий... В конечном счете следует уложиться в годовой фонд зарплаты. Фонд нельзя перерасходовать, иначе не оберешься объяснений и приключе­ний. А сэкономить? Казалось бы, можно, для того и трудовики. Но тоже нельзя или только на не­значительную величину. Если фонд сэкономлен, то на следующий год его уменьшат. Когда наме­чается экономия, администрация срочно ищет способ экономию израсходовать. Возможно, так и получилось, когда бригаде В. Кравца выплати­ли крупную премию, а ведь бурили разведку, как и мы. В наряде зарплата обоснована расче­том, но это дело техники. Зная нужный резуль­тат, легко его получить, манипулируя местными нормами, скоростью и проходкой на долото. В нашем наряде зарплата, пометровые доплаты и премиальные все из одной суммы, все заранее определено и равномерно расходовалось по мере углубления скважины. Мне казалось это несправедливым. С увеличением скорости пре­миальные должны увеличиваться, чего я безус­пешно добивался. Однако главные огорчения оказались впереди. Полагал, что по окончании скважины вся зарплата, указанная в наряде, будет выплачена. Так при сдельщине и делает­ся, да и как иначе понимать наряд? В против­ном случае получается: чем быстрей идет буре­ние, тем меньше исполнитель получает за еди­ницу продукции (за пробуренный метр). Имен­но так с нами и рассчитались. По окончании скважины выплатили остаток премии (в основ­ном её израсходовали при помесячном преми­ровании) , а зарплату за месяцы ускорения удер­жали. Раз оплата повременная — не платить же вам за время, которое не работали.
  
   ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ
  
   Бурение закончено. Против насосной, за циркуляционной системой, три земляных амба­ра, в них буровой раствор — порядка тысячи кубометров, плотностью более двух. И еще шла­мовый амбар, заполненный шламом (выбурен­ной породой) и водой (в основном водой), тоже не меньше тысячи кубометров. Куда девать?
   Буровой раствор — в нем, как уже говори­лось, бентонитовая глина, вода, нефть (от 8 до 12%), утяжелитель-барит (около полутора тонн на каж­дый кубометр), различные токсичные реагенты. Словом, отрава, и вода отрава. С другой стороны, только компоненты такого объема раствора (без доставки) стоят порядка 100 тыс. рублей.
   Раньше все эти амбары оставляли на несколь­ко месяцев сохнуть, потом полувысохшие засы­пали землей. Трава на амбарах росла, даже до­вольно буйно. Теперь... Теперь нужно в срок сдать землю, причем такой же, как была.
   Вывоз раствора и воды дело новое. С этой целью местные власти выделили карьер в вось­мидесяти километрах от буровой, транспортни­ки прислали три бочки-КАМАЗа.
   А нельзя ли раствор регенерировать, извлечь хотя бы барит? Можно. В комплекте УПР есть гидроциклон, как раз для этого. Подумалось: может заняться регенерацией, посмотреть хотя бы, что получится? Отверг эту мысль. Работа не предусмотрена проектом, руководство не одоб­рит — лишние хлопоты и приключения.
   На бочках-КАМАЗах работали симпатичные хлопцы. Машины гоняли на больших скоростях. Однажды попросил одного из них отвезти в Краснодар. Водитель охотно согласился, но пре­дупредил — сиденье пассажира жесткое и без амортизации. На предупреждение не обратил внимания. Езжу постоянно и не привередлив к тому, на чем сижу. Мне как-то толковали, что для водителя сиденье имеет большое значение, ибо с тряской связано большинство профзабо­леваний, особенно почек. Справедливость этих суждений осознал еще в начале пути.
   Незагруженный тяжеловоз сильно трясло. Внешне мое сиденье выглядело обычным, нор­мальным, но в сущности подо мною была лишь поролоновая прокладка. Вскоре поездка превра­тилась в ад, а кабина — в камеру пыток И это на нашем новом, лучшем грузовике.
   Бочки работали дней десять, потом их ото­звали. Григорий загортал бульдозером наполо­вину опустевшие амбары, уминал, утрамбовы­вал. Земля под гусеницами упруго изгибалась. "Долго ли будет земля пружинить? " — спросил я Григория. "Больше года", — ответил он.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"