Кожухова Екатерина. Пролог. Глава 1

Все персонажи, имена и события вымышлены.

Любые совпадения случайны.

"Далеко-далеко, там, где поток света омывает края океана, а время перестает течь из прошлого в будущее и замирает в одном бесконечном "сейчас", лежит благодатный край богов. Прародитель, что давным-давно (даже для богов) создал суетный мир смертных, спит на высоком каменном троне, и ступни его ног кутаются в облака. Молодые боги редко вспоминают о нем, и как и тревожатся о его наследстве. Они всемогущи и трудолюбивы, и потому долина, в которой они живут, красотой не уступает творцам. Вечно юные и полные сил, без счета времени одного вечного дня, боги живут, ни о чем не печалясь.

Здесь правит Яфеот, могучий воин и справедливый властелин, а рядом с ним восседает синеокая Лиавана, которой подвластно течение времени - ее сила хранит долину от тлена, и потому все боги чтут ее, и даже могучий Яфеот преклоняется перед супругой. Она - богиня жизни и всего сущего. Лиавана дает начало всему, подобно как брат ее, Севел, всему предрекает финал и вершит его в положенный час. Чаще всех богов покидает он долину, чтобы, когда приходит срок, заглянуть в глаза смертному и безмолвно рассказать ему об удивительных вещах, что ждут его за чертою земного пути. Никто не в силах противиться его строгому взору.

Множество богов и богинь живет в долине, в согласии и радости. Самая юная среди всех - сияющая Мар, дочь великих Феремеса и Кветеры. Она родилась, когда на исходе дня пылающая богиня света погрузилась в морскую пучину, не найдя сущи, ибо бог вод скрыл в своих глубинных все земли, чтобы приблизиться к возлюбленной. Когда Феремес вновь вернул сушу на место, обнажился остров, весь в морской пене и поросший прекрасными водяными цветами, и Кветера благословила его, нарекая Ольроан. Здесь они воздвигли свой дом, парящий в небесах, и только изредка другие боги нарушали их уединение".

... "Однажды, когда маленькая Мар играла с жемчужинами, принесенными для нее отцом, ей наскучило глядеть вниз на неподвижный вид Ольроана. Взяв одну из них, самую красивую, она бросила ее на землю, повелев расти. Повинуясь ее воле, вырос огромный перл, а когда его переливчатые бока треснули, вышла из них новая земля, с изумрудными, как морские водоросли, лесами, и золотыми, как волосы маленькой богини, деревьями на вершинах гор, что вздыбились от осколков той жемчужины. Были там и птицы, и звери, невиданные в прочих землях - Мар наделила их голосами, подарив особенно сладкое пение полюбившимся ей духам-хранителям. А потом она увидела иных созданий, похожих на людей, и равно отличных от них. Когда пришло время ночи, небесный дом озарился сиянием вернувшейся домой Кветеры и Феремес сопровождал ее. Полюбив творение дочери, стали они созидать вместе с нею. Когда создания с жемчужной кожей увидели огонь вечной богини, их бледные очи загорелись огнем, и Кветера подарила им свет - во всех цветах, что росли на земле Ольроана, живет он. Другие боги также пришли увидеть молодую землю, и принесли дары. От лунной богини Амолы, сестры Кветеры, получил Ольроан в дар серебряную чашу, наполненную водой из божественной реки Тарган - когда скрывается солнце в небесном доме, ее мягкий свет разливается над островом и не дает живым существам плутать в потемках. Нежная Хелея украсила цветами весь остров, усадив самыми красивыми из них его сердце, а Мальмевет бросил россыпь сияющих камней в глубины гор. Феремес наполнил реки и озера рыбой, и дал имена духам вод, и супротив жарких земель супруги, его суша воссоединилась с водою тысячей озер. Так появились западные земли, вечно цветущие и купающиеся в золоте и пурпуре ларумы, согретые дыханием богини, и восточные, что больше любят лунный свет и плеск волн зеркальных озер, возлюбленные Феремесом. Те же земли, которых коснулась поступь солнечной богини, опалились ее зноем, подобно тому, как другие охладели от дыхания Севела, подарившего небесам Ольроана россыпь звезд и небесное пламя. И еще многие боги, что побывали в доме Феремеса и Кветеры, принесли Ольроану много благ, а когда они закончили, народ Ольроана покинул сердце острова и расселился по его землям согласно своим побуждениям и желаниям".

Божественная летопись,

"О начале времен" и "Сотворение Ольроана"

Пролог

Свидетелями небывалого скандала, безобразного, громкого, стали сотни привилегированных гостей выставки "Лики смерти". Вероятность такого события не могли счесть возможной даже самые прозорливые представители прессы, и происшествие вызвало неподдельное изумление. В самом деле, как могла произойти драка между известнейшим художником-затворником, вознесенной звездой эпохи - и представителем аристократии высшей пробы, кронпринцем одного из крупнейших мировых состояний и носителем громкого династического имени? Предметом же яростного спора, окончанием которого послужила драка по всем отсутствующим правилам уличного боя, стал один из экспонатов выставки.

Начиналось все вполне прилично. Первого и, возможно, единственного появления на публике загадочного творца прославленных портретов ожидали без малого четверть века. Тяжело больной мастер, никогда не появляющийся не только в обществе, но даже перед своими клиентами, сам по себе возбуждает любопытство. Неподдельный талант, достойный величайших мастеров в истории человечества, сочетаемый с немыслимой специализацией - рождал почти истерию. О, несомненно, талантливейший живописец создавал прекраснейшие, незамутненные банальностью сюжеты и сцены различного толка, не будучи сугубо портретистом. Его ангелы были воплощенным божественным сиянием, его обездоленные были способны исторгнуть слезу из самого черствого сердца. И в пламени рассветов, и в бесконечности таежной дали, и в городских кварталах его умелая кисть творила волшебство - но так ли это важно, когда было нечто гораздо более захватывающее? Специализация художника заключалась в написании портретов незадолго до смерти заказчика, за что его картины и получили название "ликов смерти". Обмануть творца было невозможно - словно сама Костлявая, стоя за его плечом, задумчиво взирала на портреты, и недовольно шептала, если заказчик смел обмануть мастера, желая заполучить шедевр не покидая бренный мир. Лишь однажды произошло исключение: богатый до неприличия и столь же тщеславный магнат средних лет, якобы желая проститься с жизнью, заблаговременно решил увековечить собственную физиономию на полотне великого. Неизвестно, почему мастер ошибся - действительно ли ошибся, или в назидание другим согласился исполнить сие мошенничество (поверить, что подобный субъект уйдет из жизни добровольно, было решительно невозможно), но портрет магнат получил. Довольный обладатель ушел из жизни ровно через два месяца, взлетев на воздух вместе с роскошной загородной резиденцией, дюжиной гостей и, собственно, портретом. Более охотников поиграть с судьбой (или покровителями мастера) не находилось.

Разумеется, большинство портретов на выставке - а было их всего около полусотни, вольготно расположившихся в десятке залов - изображали людей в преклонном возрасте, болезненных и отнюдь не красавцев. В то же время, истинная печать близкой смерти, наложенная одной рукою, отражалась в их глазах, наполняя лики изображенных людей особым, предсмертным величием. В просторных залах почти не было места, не смотря на величину помещений, перед каждым портретом собиралась толпа. И журналистам, и верхушке общества все покойники были хорошо знакомы и без табличек под рамой, будучи в большинстве своем одними из великих мира сего. Исключений было немного: младенец, похожий на пухлого херувимчика, на руках у печальной матери - жить малышу с врожденным пороком сердца оставалось недолго; трое самоубийц, все в расцвете сил, но с опустошенными лицами... И, наконец, молодая девушка.

Что-то было в ней такое, что заставляло всех останавливаться перед ней, хотя никому она не была знакома. Совсем маленький портрет, ничего кроме лица и плеч, сотканных невесомыми мазками: тщательно выписанные до последнего волоска ресницы, мягкая волна русых волос, сияющая кожа, такая прозрачная, что можно ощутить ток крови - и легкая дымка теней, более реалистичная, чем резкость фотографии. Девушка была настолько живой, что не отпускала взгляд, и все принимались спорить, кто же она, и почему так не похожа на остальных мертвецов. И у одного из посетителей при виде портрета болезненно сжалось сердце.

- Это же Ева!

В мгновение ока это невольное восклицание привлекло всеобщее внимание, и кольцо людей, окружающих портрет, разрослось до угрожающих размеров, плотно сжав в центре виновника переполоха - молодого аристократа, едва ли не самого знаменитого гостя и любимца прессы, и все в восхищении замерли, уже предчувствуя скандал.

Тем временем надменное лицо молодого человека, оправившегося от первого удивления, изобразило любопытство. Подойдя ближе, он внимательно разглядывал картину, все больше убеждаясь в своей правоте. Все чаще раздавались наперебой вопросы, самые бесцеремонные - от репортеров, и кто-то нажал на спуск затвора камеры, что делать было строжайше запрещено. Наглеца тотчас устранила охрана, появившаяся из ниоткуда и бесследно исчезнувшая затем, что произвело на всех впечатление. Но когда игнорирующий всех прочих посетителей аристократ едва не коснулся картины длинными холеными пальцами, раздался тихий голос.

- Не трогайте полотно, пожалуйста.

Толпа хорошо чувствует особые моменты. К тому времени в зале номер шесть уже набились посетители всей выставки, больше напоминая не элиту, а толпу простонародья на рок-концерте. Причем кому-то не хватило мест, не смотря на способность купить целиком несколько гипер-стадионов. Теперь же здесь царила полная тишина, и вокруг незнакомца, произнесшего эти слова, образовалась небольшая мертвая зона.

- Кто ты такой? - для пущей невежливости употребляя неприменимое в обществе местоимение, осведомился молодой аристократ.

- Я - художник, - был ему ответ.

***

Разумеется, Кристиан Ван Леве, любимый персонаж таблоидов, равно прекрасный и порочный, мог позволить себе и более громкий скандал. И все же, каждый раз поворот событий для большинства оказывался непредсказуем, как вероятностный, но неуверенный прогноз урагана.

Делал ли он это для развлечения, либо у него были другие причины - кто знает? Но событие подобного толка, как происшествие на выставке, вызвало общественный резонанс не меньший, чем если бы он забросил бомбу в Дворец СОА. При том, что он принадлежал к высшему сословию, широкая огласка как самого скандала, так и весьма конфиденциального разбирательства Совета Общества Аристократов была попросту невозможна, и всеобщее любопытство осталось неудовлетворенным по всем пунктам. Также, остались в тайне подробности последующей встречи и бесед знаменитого художника с оскорбителем, и уж совсем невозможно было догадаться, какую роль сыграл замеченный при разбирательстве журналист из мелкого издательства местной газеты города Маллер, где выставка и проходила.

... После того, как еще не старый, но весьма изможденного вида человек представился автором работ столетия, в зале началась настоящая буря. К счастью, почти все удобные для наблюдения места оказались заняты не прессой, а аристократами, что и позволило с блеском замолчать эту историю в дальнейшем. Лишь один юркий человечек, одновременно неприметный и благообразный, затесался в их толпу. По причудливому стечению обстоятельств, именно он был наиболее посвященным свидетелем неких таинственных событий, разыгравшихся в знаменитой семье Ван Леве, пять лет назад.

Глава 1.

Хороша ли неопределенность по отношению к человеческой жизни? Большинство людей на этот вопрос ответит отрицательно, все зависимости от масштаба подобной недосказанности. И не желание ли свести ее к минимуму руководит теми, кто всяческими способами желает узнать свою судьбу, прибегая к помощи шарлатанных гадалок, оракулов и провидцев? Но это крайность.

А вы любите сюрпризы? Правда-правда?

И вы действительно подразумеваете под "сюрпризом" не подаренный на день рождения новомодный гаджет, или случайно найденную на мостовой купюру приятного достоинства, или, на худой конец, нежданных гостей? Большинство же стремится избежать действительно подвешенного состояния, выстраивая свою жизнь таким образом, чтобы единственными "сюрпризами" в ней стали все вышеозначенные отклонения от плана.

Ева (пока я стану называть ее привычным именем, почему бы и нет?) была единственной, кто собственный путь, главные его вехи, отмеренный срок и закономерный финал знала во всей возможной определенности. Могу сказать, забегая вперед, что ни к чему хорошему это не привело. Парадокс заключался в том, что именное ей свою судьбу удалось выкрутить буквально наизнанку, оставив в ней место совершенно невероятным событиям. Ради справедливости стоит отметить, что в этом была не только ее заслуга, но и ее происхождения, а также всех людей, что сыграли свою роль в ее жизни. Но обо всем по порядку.

***

В год, когда начали стремительно развертываться события, Ева была худенькой и ничем не примечательной девушкой, едва вышедшей из подросткового возраста - и одновременно она значилась сильной фигурой в шахматной борьбе между тремя крупнейшими корпорациями, раздиравшими вермильонский финансовый мир. Устоявшийся среди магнатов порядок "престолонаследия", который и позволял им называть высших из них аристократами, соблюдался столь же жестко и неукоснительно, как и в свое время у истинных носителей дворянских титулов. Разумеется, для того, чтобы семейное состояние признали действительно достойным, сохранить и преумножить его требовалось хотя бы в течение пяти, а лучше десятка поколений, чтобы доказать успешность не одного представителя, выбившегося своим талантом и хваткой, но всей династии. Семья Альлозо, без сомнения, таковой являлась. Ева должна была стать ее седьмым наследником, и в своем юном возрасте, постепенно набирая обороты в делах компании, обещала стать достойным преемником матерого волка-отца. Некоторая пикантность ее положения заключалась в том, что родной дочерью господина Альлозо она не являлась, а в семье прожила на тот момент менее трех лет - пусть это и было больше срока обитания любой из вечно юных красавиц-жен аристократа. Глядя на его хищную физиономию, наводившую мысль скорее на устаревшее понятие "олигархия", чем нынешнее благозвучное "аристократия", никто бы не усомнился в отсутствии родства с миловидной падчерицей, и слухи о ее действительном статусе не давали покоя светской тусовке.

Господин Клаус, человек в своем роде деятельности весьма одаренный, на подобные толки даже не шевелил своими пышными усами. В свое время он сделал куда больший финт, едва ли не треть своего состояния вложив в "инновационное транспортное строительство". Под этим ироничным названием он умудрился создать собственное автономное, включающее все циклы производство, близкое скорее к ракетостроению, чем к еще одному подвиду средства стандартного передвижения. Затея окупилась с лихвой за счет небывалой концентрации талантливых разработчиков, грамотного распоряжения и одной основополагающей идеи. Поэтому, в год начала повествуемых событий, фамилия (и брендовое название) Альлозо была одна из самых элитных на Вермильонском континенте, проецируя на себя значительное количество зависти прочих аристократов и зашкаливающее - остального населения.

Но будущее не может предвидеть и вознесенный над прочими род, и он не властен над своей судьбой - и волей обстоятельств.

Все разрушилось в одночасье, как карточный домик от случайного дуновения ветра. Сначала очередная госпожа Альлозо, не выдержав тягот роскоши, скончалась после очередной же хирургической правки на пути к Совершенству. Как оказалось, удаление большого количества органов было чревато не только получением идеальной фигуры, но и прекращением жизнедеятельности тела вообще. Впрочем, как изволил пошутить господин Альлозо, врачи своих обещаний не нарушили - в гробу досточтимая супруга была хороша, как культовая игрушка, так неужели летальный исход того не стоил?

Гораздо менее забавным оказалось для него следующее событие, а именно почетная ссылка многообещающей падчерицы в психиатрическую клинику "Маароз", где она и оставалась вплоть до того момента, как...

***

Клиника "Маароз", была местом изоляции и лечения для людей нерядовых, принимая в свои гостеприимные стены проблемных аристократов, политических заключенных и некоторых деятелей, заслуживших свое место благодаря протекции аристократов. Знаменитейшим из них был художник Варлезия, последнее произведение которого украшало собой всю комнату целиком, превращая место его пристанища в иллюзорный мир грез и фантазий. Как ни печально, вместе с утратой своих нервно-психических расстройств иссяк и фонтан творчества Варлезии: счастливые обыватели не творят шедевров.

Сам Гемон расписанной камеры никогда не видел, да и не стремился к этому. Клинику он наблюдал только снаружи, каждый раз, как и сейчас, направляясь к своему приятелю, молодому специалисту, едва вышедшему из стен медицинского факультета лучшего Вермильонского университета лишь для того, чтобы добровольно попасть за другую высокую ограду и прочные стены.

Ограды, как таковой, почти невозможно было обнаружить: натянутое куполом силовое поле пациенты клиники, как ни странно, ощущали гораздо лучше, чем немногочисленный персонал и еще более редкие посетители. Пейзаж, открывающийся неподготовленному зрителю, был совершенно неожиданным: ровные симметричные дорожки, идеальные деревья генетического образца I с гладкими стволами и высоким расположением кроны, мелкие озерца с прозрачной водой и многочисленные арки, увитые прекрасными цветами умиротворяющих цветов и ароматов. Идиллию продолжал беломраморный особняк, полускрытый за ажурной листвой - клиника "Маароз", основатель которой, господин Боуфос, оставил на нужды своего проекта все свои миллиарды и собственный дом. Причиной такого странного альтруизма было собственное большое горе - так вышло, что первым пациентом основанной им клиники стал его собственный сын, безнадежный умалишенный, результатом усилий всех врачей превращенный из апатичного лунатика в психопата. Оценив результат стараний лечения своего ребенка, Боуфос приложил усилия и средства к тому, чтобы судьба подобных ему несчастных оказалась в более компетентных руках. Будучи главой клиники вплоть до самой смерти сына, закончил он свой путь, раскачиваясь на одном из своих любимых кипарисов, растущих под окном его кабинета. Врачи же, которые сыграли свою неблаговидную роль в лечении его сына, расстались с жизнью несколько раньше него, имея в записи акта смерти разнообразные, но вполне невинные причины. Результатом же всей этой истории стало то, что элитная клиника "Маароз" действительно была лучшей, современной, комфортабельной и могла похвастаться полностью излеченными и возвращенными в общество пациентами (хоть какой-то их частью).

- Нравится мне здесь, право слово, - с удовольствием вдыхая чистый воздух, сказал Гемон.

- Хотелось бы сказать, что здесь ты и останешься, если не завяжешь, но это была бы неправда. Пока тебе в лучшем случае светит передоз на концерте под рев усилков бас-гитар и вопли фанатов, - отозвался Бладелис, размеренно вышагивающий по гравиевой дорожке. - Пошли, пока нас не увидел кто-нибудь.

- Да ладно, в первый раз, что ли...

Гемон осекся. Находиться во внутренней части парка посетителям было строжайше запрещено, как нежелательно и персоналу. Здесь гуляли пациенты, надежно защищенные от посторонних глаз и друг от друга - на громадном пространстве, подобном лабиринту, встречи происходили редко. Впрочем, Гемону и прежде приходилось видеть мирно беседующие или занятые игрой в шахматы пары и четверки людей, вовсе не напоминающие сборище буйнопомешанных. Только единожды за многие визиты ему приходилось наблюдать сцену укрощения: внезапно, совершенно спокойный и нормальный мужчина, выпивающий чай в беседке, страшно закричал, будто его жгли каленым железом, опрокинул столик и понесся прочь, разбрасывая ногами белый песок, до самого силового заграждения. Врезавшись в него с разбегу, он с воплем отлетел обратно, словно отброшенный гигантской пружиной. И прежде, чем подоспевшие врачи успели ему помешать, снова ринулся вперед. Во второй раз он был отброшен дальше, и от ограды пошел странный гул. Бессознательного пациента уложили на носилки, и из-за кустов, куда ему пришлось спрятаться вместе с Бладелисом, Гемон увидел, как дымятся волосы на голове мужчины.

- Это была попытка суицида? - спросил он тогда.

- Едва ли. Он сам не понял, что случилось - видимо, стал жертвой галлюцинации. С этим такое частенько случается. Но без сомненья, повтори он свои наскоки еще пару раз, он бы поджарился. С каждым разом ограда бьет все сильнее.

- Но зачем?

- Чтобы до тех, кто сохранил остатки разума, дошло: это опасно, не стоит пытаться уйти. Это как дрессировка животных: боль учит. Инстинкт самосохранения - один из сильнейших в сути любого существа, если он отключен, значит, дело уже безнадежно.

Девушка же, вышедшая им навстречу из-за скульптурной группы, изображающей дриад, была всего одна. Для рядового сюжета из фильма ужасов не хватало только одной детали: демонически черных волос. Но впечатление и без того было изрядным: почти болезненная худоба и белые одежды пациента психиатрической клиники, напоминающие саван. Все в ней было совершенно блеклым, обесцвеченным, будто этого человека проявили на черно-белой пленке. Двое приятелей умолкли, и Бладелис кивнул ей, приветствуя, девушка слегка склонила голову, наградив обоих неподвижным взглядом серых глазищ.

- А это еще что за привидение? - напрочь игнорируя ее непосредственное присутствие, ткнул пальцем в девушку Гемон.

- Моя первая и пока единственная пациентка.

- Впечатляюще!

- Только не вздумай проявить к ней интерес, - проворчал Бладелис. - Боюсь, здесь твой образ героя-любовника неуместен как никогда.

Гемон беспечно тряхнул пышной шевелюрой, приведя прическу в еще более живописный творческий беспорядок, и с улыбкой уставился на "привидение". Девушка ответила ему тем же, причем на лице ее немедленно проявилось то самое надменное выражение, которое, как он догадался интуитивно, припасено для совершенно безнадежных, докучливых наглецов. Туше.

-Время прогулки истекло, Ева, - вмешался в их дуэль Бладелис, тем самым, спасая Гемона от окончательного поражения.

Получив очередную порцию товара, Гемон не только не покинул территорию клиники, но, напротив, постарался всеми нелепыми поводами задержаться как можно дольше. Он нудно отсчитывал деньги, дважды перепроверил сумму, потерял в кабинете Бладелиса браслет и пару колец, рассказал десяток забавных происшествий с концертов и одну совершенно несмешную историю своего ареста, а под конец заявил, что умирает от желания выпить кофе, причем непременно с ромом и сливками. Бладелис ругался, затыкал уши, обещал вернуть украшения позже и стоически отказывался искать кофейник, но терпел одно поражение за другим. Тем временем день, как это всегда бывает осенью, клонился к концу, все набирая темп. Расчет во всей этой клоунаде был простой, и Гемон оттянул-таки положенное время до самого закрытия клиники. А поскольку никакие принципы не мешали ему творить все, что захочется, спонтанное решение увидеть, наконец, уникальную облачную палату, созревшее в его голове прошлым вечером, воплотилось в жизнь. Выждав удобного случая и многословно, с уверениями в любви и слезными объятьями попрощавшись с ворчащим Бладелисом, он прокрался из парка в совсем уже запрещенное для посещений место - боковые дубравы. На территории клиники эта часть насаждений, не предназначенная для прогулок, но служащая исключительно в практичных заградительных целях, была менее охраняемой и одновременно самой наказуемой для несанкционированного доступа. Для персонала это бы обернулось немедленным увольнением без перспектив дельнейшей карьеры в медицине, поэтому об уголовном наказании для проникнувшего извне мародера Гемон предпочел даже не задумываться.

Со стороны насаждений на величественное здание открывался совсем другой вид: если главный и задний фасады особняка представляли собой образец классицизма, то про боковые можно было сказать, что их нет совсем. Абсолютно прозрачные стены из сверхпрочного стекла и стальных перекрытий оставляли одну из стен комнат пациентов своеобразным порталом в другой мир, безлюдный и спокойный. Почти все квадраты мозаики светились, причем неравномерно: более приглушенное освещение было в комнатах тех, кто не мог спать без света, и еще в нескольких шла цветотерапия, эти квадраты мягко переливались или пульсировали. Можно было оценить и разнообразное убранство комнат - как почти голое, больничное в комнатах наиболее сложных пациентов, так и вполне обыденное, даже с привычной большинству высокостатусных больных роскошью. Комнату живописца Гемон узнал сразу - из нее бил яркий, дневной свет, и эта камера казалась куском вырезанной из ясного небосвода лазури с высокими облаками. Все пять граней куба были подобны небу, как и предметы мебели, хамелеонно закрашенные под них. При взгляде снизу иллюзия была неполной, слегка смещалась - мастер непонятным образом избрал точкой перспективы высоту на уровне третьего этажа. Но эффект, тем не менее, был потрясающий. По небесам невозмутимо прохаживалась уже знакомая Гемону девушка.

Не придумав ничего умнее, он с размаху запустил в ее окно зажигалкой - металлический корпус громко ударился о стекло, с ускорением отлетев в обратном направлении. Можно было не сомневаться, на стекле не осталось даже намека на царапину. Заметив его, девушка подошла к стеклянной стене.

Едва Гемон осознал, как глупо было пытаться проникнуть в клинику таким способом, как она, нажав какую-то кнопку на пульте, заставила стекло плавно отъехать в сторону, и к ногам его скатился конец веревочной лестницы. Нижние этажи все сплошь были темны, и все же Гемон торопливо забрался в комнату, посекундно нервно озираясь по сторонам. Окно (дверь?) бесшумно скользнуло обратно.

- Друзья навещают, - лаконично прояснила изумление Гемона Ева.

- И что же мешает психам сбежать?! - еще более поразился он.

- Говори потише. Конечно, большинство психов не в курсе данной конструкции, и пульт управления надежно спрятан под обшивкой. Можно даже сказать, я единственный псих, живущий в такой необычной камере с подобным удобством.

- Ах да, художник, - неприкрытая ирония в словах девушки заставила его смутиться. - У него были неплохие покровители, если он жил с таким комфортом.

- У меня тоже, - ее рот дернулся, почти изобразив улыбку.

Почти. Она казалась нормальным, но внутренне неизменно мрачным человеком, и даже ее вспышки иронии производили гнетущее впечатление.

- Почему ты здесь?

- А ты?

Намек на насмешку. И да, это было высокомерие. То, что стоявшая перед ним девушка явно была аристократкой, смущало еще больше. Она замечала все его промахи.

- Видимо, принимаешь стимуляторы, которыми тебя снабжает Бладелис. А откуда у тебя столько денег? Чем ты занимаешься? Ты не аристократ, это видно.

Совершенно неприятная догадливость. И уникальная неосведомленность.

- Что, аристократы так не разговаривают? И в окна к пациентам психушки не лазают?

- Они попадают сюда через главный вход, - невозмутимо уточнила Ева. - Нам лучше отойти от окна. Хочешь чаю?

- Нет. И кофе не буду, напился уже.

- Вот и хорошо, все равно их нет.

Гемон демонстративно огляделся по сторонам.

- Нормальному человеку было бы сложно находиться в такой комнате.

- Обратного никто не утверждает. Хочешь поинтересоваться историей моей болезни у Бладелиса?

- А стоит? Расскажи мне сразу финал.

- "... и вот я рассвирепела окончательно и выкинула его в окно. Старая деревянная рама вылетела из проема в стене, стекло полетело следом".

- Что?!

- Шутка. Так ты хочешь чаю?

- Ты действительно сумасшедшая!

Безумное чаепитие все же состоялось. Гемон неуклюже держал двумя пальцами невесомую лаковую чашку, в которой плескалась жидкость насыщенного синего цвета с сильным запахом мяты. Это было необычно, но неплохо - аромат странным образом холодил голову, и даже казалось, что на крыльях носа вот-вот появится иней. По всей видимости, это был специальный успокаивающий состав для больных клиники, и молодой человек снова позавидовал разнообразию и выдумке химиков, создающих для клиники совершенно потрясающие зелья. Ева с невозмутимым изяществом разливала жидкость цвета индиго, подобрав под себя длинные полы больничной робы. И почему-то на душе у него стало очень тихо, умиротворенно, словно он смотрел на высокое небо в летний вечер. Ева спросила, уже словно зная все ответы наперед, но он хотел, чтобы это наконец прозвучало.

- Можно мне...?

Она недоуменно посмотрела на протянутую к ней руку. Нервные пальцы слегка подрагивали.

- Можно потрогать твои волосы?

Ева кивнула, но Гемон заметил, как она невольно напрягла плечи, когда он дотронулся до нее.

- Ух, ты. Мягкие, как шелковые паутинки... Извини, что не смог удержаться от физического контакта, меня уже не исправить, - Гемон заулыбался, стараясь, чтобы вышло как можно более обаятельнее.

Холодный палец провел по его векам, проследовал по глубоким синим теням под глазами. Наверное, это была маленькая месть - она тоже нашла его слабое место.

- Кто ты?

- Ты правда не слышала о нас? Так странно разговаривать с человеком, которому не известна твоя растиражированная физиономия. Я певец. Наверное. Я так думаю...

- Есть основания сомневаться?

- Возможно, я пустышка, - пожал плечами Гемон. - Не так много чести, творить в свободном психотропном отрыве от реальности. Накачивать себя, пока пальцы не отнимаются, и не чувствуют ни клавиш, ни ручки.

- Неужели получается что-то стоящее? Это кто-то способен слушать? - удивилась Ева.

Это Гемона порядком развеселило.

- Ты не поверишь, скольких несчастных я подсадил на эти бредни.

Да какой меры сам Гемон верил, что и в облачную комнату его привело любопытство, и удерживает исключительно оное, он не осознавал и сам.

Самобытная жизнь "Маароза" завораживала своим течением. Тихое пасторальное местечко в окружении парка, цветочного сада и леса, словно пребывающее в дреме, убаюкивало своей кажущейся неторопливостью, степенностью, безопасностью. Но под внешним обличьем скрывался целый муравейник людских страхов, проступков, фобий и помешательств. Вопли и вздохи психопатов (так для краткости Бладелис называл всех пациентов, на самом деле людей с крайне богатым и сложным букетом заболеваний и умственных расстройств) поглощались внутри этой оболочки, не прорываясь наружу, а впитавшие в себя эти крики стены сыто молчали. Совершенно адекватными являлись треть пациентов клиники, в силу обстоятельств изолированные от внешнего мира; еще треть была крайне опасна для общества, а те, что оставались, были вполне традиционными больными с той лишь разницей, что им посчастливилось быть аристократами - в прошлой жизни. В пределах "Маароза" ранги уже не имели значения, все, кто сюда попал, оказывались наравне друг с другом, разделенные между врачами по психологическим особенностям, но не по толщине бумажников. Можно сказать, что в пределах одного отдельно взятого микромира психиатрической клиники наступил утопичный мир, где деньги потеряли свою ценность. Даже для персонала, начиная с нынешнего владельца и управляющего, и заканчивая технической обслугой, они имели второстепенное значение перед престижем места работы. Высококвалифицированные специалисты, все как на подбор крепкие физически и морально, могли похвастаться, в первую очередь, небывалой свободой действий: закрепленные за ними один или несколько (в зависимости от "проблемности") пациентов находились в полной их власти, едва ли не в собственности, что открывало большой простор в способах лечения, в том числе экспериментальных. Увлекаться, впрочем, не стоило - примеры из прошлого подсказывали неприятный итог. Кара на зарвавшегося экспериментатора сходила в лице либо озверевшего предмета опытов (Мария131, разорвала горло своего врача голыми руками после того, как он попытался химически подавить в ее поведении агрессию), либо в лице безутешных родственников (линчевание врача родственниками погибшего Гора078). Тогда оказывалось, что за безвестным человеком в больничной униформе и порядковым именем скрывается вся мощь сильных мира сего, и изобретательности в расправе они проявляют едва ли не больше, чем больной родич.

Всем этим Ева щедро делилась с Гемоном, если его начинало мучить любопытство. В то же время, о себе она могла поведать возмутительно мало. Кроме уже известного присвоенного девушке в клинике имени "Ева012" - практически ничего. Даже принцип, по которому женщинам и мужчинам присваивались порядковые номера, оставался тайной - вряд ли он был произволен, как утверждала Ева. Очевидно, находилась она здесь уже достаточно долго, и поскольку возраст ее был возмутительно юным, Гемон с чистой совестью решил, что ничего интересного ее жизнь "до" не представляла.

Бладелис, введенный в курс его первой проделки после того, как возникла идея последующих встреч, смог примерно раз в неделю организовывать доступ в облачную комнату без экстремальных способов попадания туда, но был весьма недоволен таким положением дел.

- Эта девушка - вовсе не такая, какой представляется тебе! - едва ли не каждый раз повторял он, одалживая ему магнитный ключ от стальной двери, больше подходящей не для комнаты, а для камеры в тюрьме строгого режима. - Неужели остатки твоего мозга сгорели в разноцветном химическом пламени?

- Все вопросы к тебе, - философски отвечал Гемон, но посещения клиники не бросал. - Как хорошо состоять в дружбе с единственным в клинике продажным врачом и иметь тучу денег!

Это определенно вносило разнообразие в его жизнь, разбавляя бесконечные ночи в клубах, дни в студии на записи альбома, презентации, вереницу лиц случайных знакомых и подружек, размазанные в мозгу дивными цветными пятнами нереальности. Посещение знаменитой клиники, в которой томятся столь известные за ее пределами аристократы, само по себе уже щекотало его нервы, а возможность тяжелых последствий в том случае, если бы он попался, делало приключение лишь приятнее. Помимо этого, Ева была интересным собеседником, ее язвительная речь заставляла его искренне недоумевать, как она оказалась в месте для лишенных разума людей. Только порой, проскальзывало в ее взгляде нечто, позволяющее заподозрить ненормальность ее мыслей. Это не было отражением реальности: ни разу в беседах Гемону не удавалось произнести что-либо, затрагивающее ее по-настоящему. Впрочем, это не стало целью, потому что гораздо интереснее было слушать, как Ева остроумно, словно заправский музыкальный критик, комментирует альбом "Фриссон" или доброжелательно, но настойчиво пытается найти части его мыслей и настроений в круговерти, свойственной существованию "Либертати".

- Хотелось бы тебе оказаться за пределами этих стен? - как-то спросил он Еву.

- На настоящий момент - нет. А когда придет время, я выйду отсюда.

- Я не понимаю. Окно открыто, но ты не хочешь выйти. Неужели в этих стенах лучше проводить свою жизнь, чем в реальном мире?

- Что такого есть в "реальном мире" у тебя, чему я могла бы позавидовать? - вопросом на вопрос ответила она.

Эти слова поразили его. Его детище под лозунгом "Свобода", которое он создавал в пору юношеского максимализма, дало ему успех и все, что только может предоставить свобода финансовая, то есть - действительно все. Только длина родословной, но не состояние, отделяли его от аристократии - пусть он и не вошел бы в сотню богатейших, но бывали и менее денежные аристократы. Пусть так, к чему лишнее честолюбие? У него была музыка и карьера, избавляющая его от монотонных рабочих дней большинства людей. Он был талантлив, в конце концов, и смог реализовать свой талант! Любой бы сказал, что жизнь его крайне удачна.

Но Еве он ответил почему-то совсем по-другому.

- Неужели тебе не хочется посмотреть мир, посетить разные уголки планеты, познакомиться с интересными людьми? И не иметь наглухо закрытой двери, расписания кормежки и прогулок?

Ева улыбнулась, хотя нет - это была усмешка. Гемона это каждый раз приводило в сильное раздражение, и тогда ему казалось, что больше он и не подумает прийти в это неприятное место. Что ему вообще здесь надо?

- Так когда оно придет, это твое время? - резко спросил он.

Она пожала плечами.

- Я слушала твои песни, - вдруг сказала Ева. - Ты несправедлив к себе в том, что считаешь их пустыми. Только глухой не сможет услышать твои истинные чувства, как бы ты не пытался их скрыть за тем, что тебе совсем не интересно. Но, Гемон, мне страшно другое. Ты пока не видишь конца пути, на который ступил. Знаешь о нем, но не прочувствовал, не увидел его.

Внезапно ему подумалось, что, возможно, он был в корне неправ, воспринимая ее как нормального человека, а прав Бладелис. Он ее лечащий врач, он ментор - но что это значило для него, если ему собственные глаза говорили, до сей поры, обратное? И ее фантазии, самоуверенное поведение, игра в загадку - слои маски, попытка скрыться от реальности? Ее утверждение, что ее навещают друзья - еще одна выдумка? Ни разу Гемон не видел, чтобы к ней кто-то приходил, и был почти уверен, что так оно и есть, тем более что и Бладелис на его вопрос все отрицал. Такой, как Ева, можно было только посочувствовать, хотя ее поведение и разрушало всякие добрые чувства. Наверное, его приходы тайно радуют ее, пришла самодовольная мысль. Но выбранная Евой роль самодостаточной куклы не позволяет ей признать это. Она заигралась.

Казалось, загадка решена. И с тех пор Гемон чувствовал, как слабеет его интерес, как понемногу отпускает его "Маароз". Осень, когда они впервые встретились, давно прошла, уступив место холодным ветрам за периметром вечного сада клиники - а затем листья на деревьях пожелтели вновь.

Еве Гемон не сказал, что приходил в последний раз, и их прощание вышло дежурным. Не то чтобы ему не хотелось увидеть ее лицо, если бы он сказал, что уходит насовсем. Но эта забава не стоила возможных осложнений, ее истерики или ярости - кто знает, на что способна больная?

Стараясь быстрее покинуть сад, он тихо выругался - в обычно пустынном парке толпились врачи, и пусть его как раз пролегал через дорожку с центральным фонтаном.

- Что ты здесь делаешь?! - изрядно напугав его, прошептал Бладелис, неожиданно хватая его за рукав.

- Иду, - огрызнулся Гемон.

- Вот и иди мимо!

Он потащил нелегального гостя прочь, хотя остальным, кажется, было совсем не до него. Оглянувшись в последний раз, Гемон вдруг увидел нечто, заставившее его похолодеть: в просвете между спинами врачей, среди опавших листьев в мутной воде полузатоплено плавала белая кисть с синеватыми лунками ногтей на сжатых пальцах, и белел край больничного рукава.

На два долгих года эта картина была его единственным воспоминанием в времени, проведенном в "Маарозе". И лишь много позже ему неожиданно вспомнилось, что помимо обычного "прощай" Ева сказала ему напоследок и кое-что другое: "береги себя".

***

За записью альбома последовал гастрольный тур, и для Гемона замелькали привычным калейдоскопом города мира, такие разные, но отчего-то не приносящие новых впечатлений, а угнетающе-безликие. Не успевая привыкнуть к обстановке, уже срываешься в следующее место - скоростные магистрали бесшумно несут прочь, сливаясь в серые ленты, а воздушные такси проплывают над графитовыми стержнями небоскребов. Типовая застройка, типовые человечки, куда-то спешащие по своим тщательно ранжированным по важности делам. Однажды, проснувшись под вечер в гостиничном номере, Гемон не понял, в каком городе находится. Неузнавающим взглядом обвел комнату; ночная подружка в полутьме зашевелилась под простынями, и он закричал, вдруг увидев вместо человека чудовище с вывернутыми конечностями и красным провалом пасти. Плавающая в круге торшерного света пыль зажужжала, как рой злобных ос, впилась в лицо, и он начал задыхаться. Вскочив, он натолкнулся на зеркало, и это было самое страшное - рама тяжело провернулась, отобразив черноволосого призрака, скелета, обтянутого кожей, с воспаленными глазами и безумным ртом.

На его крики сбежались остальные члены группы, персонал - а он не смог изобразить, что все нормально, что их голоса не разрывают его перепонки. Он бился на полу в агонии, и теперь ему стало ясно, что это не жуткий сон в декорациях чертова сюрреалиста, это он сам - псих в одной из комнат "Маароза", с плотными звуконепроницаемыми стенами, стальной обшивкой и стерильным запахом чистого белья. Добро пожаловать в ад.

- Да что с тобой такое?!

- Какая новость, а? Меня почти нет, - хрипло рассмеялся Гемон.

Вспомнилось, что было вчера. А ведь вчера - исполнилась его мечта. И все так легко забылось.

Беспрецедентное по масштабу опен-эйр шоу, хедлайнером которого стала его группа, лучшие звукооператоры и осветители, лазерное шоу, спецэффекты и конвульсии десятков тысяч разгоряченных тел. Это был пик, а дольше - катастрофический срыв в пропасть. Он вспомнил, как взмахнул рукой, прося тишины, и колыхание толпы чуть замедлилось. Все ждали, что он скажет, и были готовы вторить восторженными воплями, истерическим выражением любви. Но никто не ожидал его слов, наверное, в том числе и он сам...

Менеджер срочно выпроваживал посторонних. Члены группы, привыкшие к его выкрутасам, да и сами далеко не святые, смотрели на него почти с ужасом. Но Гемон и сам понимал, что грань между обычным придурком для прессы и полным психом он почти перешел. Почему-то это было дико смешно, и он сдавленно захихикал, едва сдерживая рвущийся наружу безумный хохот.

- Я домой, - игнорируя все возгласы, сказал Гемон. - Не надо врачей. Я поеду домой. Видите, фронтменом мне больше не быть, поистерся я весь. Гастролям конец, конец шоу, конец группе. Не думаю, что смогу снова писать песни. И что кто-то захочет их слушать.

Шквал чужих эмоций отрезала захлопнувшаяся дверь. Из номера, наскоро прихватив бумажник, Гемон вышел полураздетый, босой и всклокоченный. На улицах (Какой же это город? Я так мечтал выступить в нем, на этом ежегодном мировом супершоу, ведь это значило, что мы лучшие, мы - те, кто станет легендой) было по-вечернему многолюдно, на него бросали скользящие взгляды. Но такси, припаркованное тут же, у отеля, посчитало платежеспособного пассажира, вменяемый он или нет, приемлемым. Все-таки хорошо, когда человеческий фактор отсутствует. Гемон несколько раз ткнул пальцем в панель, задавая пункт назначения, и откинулся на спинку высокого кресла.

До аэропорта, а там по прямому рейсу в маленький городок на Вермильонском континенте. Там нет воздушных такси, сверхскоростных трасс, гудящих аэромобилей. Зато осталась зелень, и клочок неторопливой полугородской жизни. А за городской чертой, где строят особняки знати, в теле одного из таких зданий обитает "Маароз", знаменитейшая клиника для душевнобольных аристократов.

Комментарии: 6, последний от 23/12/2013. © Copyright Кожухова Екатерина Размещен: 09/01/2013, изменен: 26/08/2013. 44k. Статистика. Глава: Проза Ева (рабочее)		Ваша оценка:
Аннотация: Эта история живет во мне очень долго, практически срастаясь с ежедневными мыслями, сочиняя сама себя. Очень бы хотелось рассказать ее, так, как надо,не смотря на собственные перебои в электросети творчества - так, чтобы повествование было стройным и красивым. Не откажусь от альфа-тестера (готова выслушать критику и исправить любые смысловые, стилистические и орфографические ошибки)

Кожухова Екатерина : другие произведения.

Пролог. Глава 1