В одном из сотен небольших, провинциальных городов, на самой его окраине, которая упиралась и вгрызалась в российский, темный хвойный лес, по своему обыкновению жили огромное количество интересных, совершенно необычных людей. Одним из них был Лука. Человек не только со странным именем, но и не менее странным образом жизни. Жил он на самой далекой улице, еще дальше, чем стоял самый последний дом. Никто не знал, сколько ему лет. Может тридцать, может тридцать пять. Не так уж часто он общался с местными жителями, да и если бы даже сильно этого захотел, вряд ли нашел бы себе собеседника, любовника или собутыльника. Кто-то говорил, что он наркоман и алкоголик, кто-то, что он гей и педофил. Кем он был на самом деле? Что он любил, что делал? Этого уже ни кому точно не узнать. Появившись совсем недавно, в конце мая, поселился на самой опушке леса. Его короткая стрижка, опрятная одежда и любовь к гигиене сразу отмели мысли соседей, что это обычный бездомный. Но заговорить с ним так никто и не решился, практически никто.
Лука с детства думал, что негоже жить человеку, тем более взрослому, без дома. И в первый же день своего пребывания в городке он сделал себе дом. Какой-никакой, но собственный. Он был идеально правильной формы, безупречно белый, если бы найти где-нибудь розетку, то он бы тотчас стал электрифицированный. А до чего же дверь идеально подходила к прочему экстерьеру, с никелированной, внушительной размеров ручкой, и часами справа от нее. Его домом был выброшенный за устарелость холодильник, но отмытый Лукой всего лишь за пол дня. Ночью он становился ложем, практически царским. Если было жарко - дверь-полог можно было открыть, а если холодало - то он превращался в абсолютно герметичное убежище одним движением руки. Днем, принимая горизонтальное положение - превращался в замысловатый помост. Так и проводил Лука время - днем сидел, скрестив ноги перед собой, созерцая лес, а ночью спал в своей уютной постели. "Ну, разве не царская жизнь!", - каждый день повторял себе Лука.
Не то, чтобы у него совсем, здесь не было друзей, просто те, которых было заметно - было совсем мало, а тех которых было очень много - были совсем незаметные. Особенно муравьи и шишки - его пролетариат и богема. Одни с утра до вечера что-то тащили, при чем не себе, а другие лежали в безмятежности, ожидая, когда наконец-таки начнут гнить. Вот это были друзья! Они молчали, не пили водки и не курили папирос, но, не смотря на это, были друзьями - вот это по-настоящему! А из тех, которых было заметно... да о них, и говорить не стоит!
- Бриллиантовая моя! Красавица! Царица Савская! - вдруг развернувшись к лесу задом, к видению передом закричал Лука. - Давно тебя не видел, - его дубленое ветром лицо подчеркивало белки искрящихся, влажных глаз.
Напротив стояла огромных размеров цыганка, завернутая в блестящие, расшитые золотом одежды. Ее огромные, толстые пальцы, темные, как ржавый автомобильный глушитель, но блестящие от золотых колец, потянулись вперед, то ли объятий, то ли для распятий. Тяжело понять, а Лука подскочил со своей стартовой площадки, в которую превратился холодильник, и то ли через миг, то ли через мириады лет приземлился рядом с ней. Откуда он знал, сколько прошло времени. Да и вообще, разве кто-то уверен, что оно есть. А если есть какое оно? Почему оно линия, почему не круг. Что может быть важнее геометрии времени! Монотеисту - отрезок, буддисту - круг, философу - точку, ученому - линия! А Лука не любил геометрию. Время было для него таким, как его не было. Он чувствовал его отсутствие. Когда он перестал ждать, оно исчезло вместе с тем, кого перестал ждать Лука. А кого перестал ждать Лука? Он не знал! Как может помнить тот, кто не знает времени!
- Лука, ты все здесь прохлаждаешься? Я тебя еды принесла, - цыганка улыбнулась, искривив огромный рот. Она смеялся, разбрызгивая прозрачную слюну, сквозь золотые зубы, запах чеснока распространялся вокруг нее, укутывая Луку туманом.
- Бриллиантовая моя, я не прохлаждаюсь, я обмениваюсь мыслями с Фомой! - он достал маленькую статуэтку Хоттея, покрашенную золотистым лаком для ногтей.
Дующий с юга ветер, развивал цыганскую юбку и широкую кофту, синяя, блестящая ткань все больше и больше расходилась волнами, цыганка на глазах, будто превращалась в медузу. Лука не хотел, чтобы она уплыла в зеленое море леса. И решил, что она не уплывет. Она не уплыла. Они остались.
- И что тебе говорит Фома?
- Он Фома, он неверующий, я с атеистами не разговариваю! - Лука с силой закинул Фому в холодильник и облегченно улыбнулся.
- Ты же не сумасшедший, зачем ты прикидываешься? - она принялась развязывать темно-зеленый тряпочный сверток с сыром, зеленью и помидорами.
- У нас пир! Разве сумасшедшему носят дары! - Лука по пояс залез в холодильник, бултыхая сверху ногами в светло-голубых джинсах. Белый холодильник, голубые ноги, чем-то все это походило на небеса. Может цветом? Может формой? Может сутью?
- У меня есть вино, заходи в гости, рамале! - Лука громко хлопнул дверцей холодильника, и усевшись с краю, свесил ноги и выпил немного вина прямо из горла. Оно приятным жжением прошло по горлу Луки. Цыганка, мерно покачивая головой, как игрушечная собака на панели старого автомобиля уселась напротив.
- Ты говоришь, что я сошел с ума! Нет... - Лука тоже начал ритмично покачиваться. Они качались как два маятника. Лука широко улыбался. - Я блаженный Лука, а завтра стану святым. Я могу накормить сотни своих друзей одним хлебом! Я думаю о карьерном росте! - Лука резко остановился. - Жаль, неудобно получилось, Фома там внизу, а мы сидим на нем и пьем вино-шампанское. Чем же я сумасшедший? Я слышал, что у савана нет карманов, так зачем они мне сейчас? Сумасшедший тот, кто много страдает сегодня, чтобы завтра страдать немножечко меньше, хотя может не страдать вообще! Сумасшедшие люди считают тебя гадалкой. Дело не в том, что ни верят в твой дар, проблема, что они верят в будущее. Разве оно есть? Ты когда-нибудь была в будущем? Нет! Нет! Мы всегда в настоящем, но мое настоящее - действительно настоящее, а их настоящее - фальшивое! Их нет, кто-то застрял в прошлом, кто-то весь в будущем, а здесь со мной, в моем настоящем настоящем никого - ни души! Поэтому здесь не душно, когда душ становится много, то они задыхаются вместе, а когда слишком мало, то сами становятся маленькими и незначительными, - Лука закончил говорить. Лука начал есть. Лука ел. Лука закончил есть. Лука продолжил говорить. - Так что, бриллиантовая моя, рамале, с позолоченными руками. Все не так! Ты подбегаешь к тому, кто золотит руки, но с золотыми руками приходишь ко мне позолотить душу. Что важнее? Где больше золота?
Цыганка как всегда не могла вымолвить ни слова, опешив от рассуждений Луки. Может, она его любила, а может - жалела. Может, она годилась ему в жены, а может, в матери. Кто об этом знает? Никто не знает? Ведь разве есть знание? Лука говорит, что нет. Что такое знание? Да черт с ним! Что такое есть! То, что есть - безусловно, существует и никуда не девается, а то, чего нет - неуловимо. А кто уловил мысли? А кто чужие? Кто видел безупречное знание, а может быть знания нет, есть только иллюзия о его наличие и не больше того? Кто в этом разберется?.. Лука разберется... Лука разобрался!
- Ты думаешь, что знаешь - что такое знать? Я знаю только одно, что не существует знания в принципе, так же как и нет принципов, которые вытекают из тех знаний, которых нет. Сегодня ты знаешь, одно - завтра другое, и если оглянутся - понимаешь, что раньше ты не знал. Это как идти по дороге, которую ты видишь и ощущаешь сейчас, но оглядываешься и понимаешь, что раньше шел по пустоте. Значит и та дорога, на которой ты стоишь сейчас - тоже не что иное, как пустота. То же самое и со знанием. Это иллюзия - а иллюзия это чувство. Значит, есть чувство и больше ничего, которое нерационально, но ощущается, пусть также мимолетно, зато по-настоящему полно!
Цыганка улыбалась и кивала головой. Лука сделал широкие глаза.
- Пока, бриллиантовая моя!
- Пока, Лука!
- Пока, пока!
Цыганка ушла. Лука остался.
И вот уже холодильник - не стол, а стул. И на стуле сидит Лука, над ним белые облака, под ним белый трон. А рядом стоит матрос, в белой юбке и с пачкой папирос.
- Привет, Лука!
- Привет, морской волк!
Морской волк был матерым, совсем взрослым. Но ребенком. Он был хорошим, но больным. С самого младенчества он отставал от своих сверстников. Врачи назвали его умственно отсталым, а он их обогнал. Через сорок лет они умерли, а он стал морским волком. У него была красивая юбка, а у них некрасивые гробы. Или они обогнали его?! Не беда! Догонит!
- Я принес тебе папирос! - сказал морской волк.
- Ты добрый и красивый! - ответил Лука.
Все считали его глупым, а Лука добрым. Потому, что все были глупыми, а вот Лука - был добрый.
- Что ты сегодня делал, морской волк?
- Я сегодня бороздил океаны.
- А зачем вернулся?
- Я подумал, что ты хочешь курить, - разве этот мужчина не был умнее остальных? Кто еще понимал, что Лука хочет курить? Глупцы! Он, действительно, хочет курить!
Лука смял папиросу, подкурил ее, и пошатываясь подошел к другу.
- Тебе здесь нравится? - спросил Лука.
- Нет.
- Почему?
- Здесь нет моря.
- Нет, оно здесь есть, - Лука показал на его глаза.
- А как я его смогу увидеть?
- Загляни в себя!
- А как я загляну в себя.
- Тебе нужно специальное зеркало! - Лука взял остатки хлеба, и раскрошил его сотни и тысячи крошек, и раскидал их вокруг своего трона. На крошки начали слетаться голуби. Одни были белыми, как морская пена и волны, другие блестели синими и зелеными красками, как пучина. Они мельтешили, сплетаясь причудливыми узорами, и им это нравилось, всем нравилось - и голубям, и Луке, и морскому волку. Они хотели смеяться, но боялись спугнуть голубей. Морской волк был умный, он знал, что голуби хотят кушать, но не хотят бояться. Кто еще об этом знает?! Может быть Лука?
- Ты видишь, вот это твое личное море, запомни, оно будет везде, где ты! - шепотом, боясь напугать птиц, сказал Лука. Морской волк улыбнулся. Он понял, а остальные бы не поняли. Голуби наелись и улетели.
Лука запрыгнул в холодильник, достал оттуда белый мячик.
- Давай играть в мяч, морской волк!
- Давай, Лука!
Они играли в мяч, они смеялись. Потому, что Лука знал, как сделать море, а морской волк - как его увидеть. Потому, что морской волк понимал, что такое доброта, а Лука мог ее увидеть. Один видел, второй понимал. Никто, кроме родителей никогда не играл в мячик с ним, ведь он был другой, а значит изгой, а изгой всегда чужой, а чужих только бьют, но никогда с ними не играют в мячик.
За спиной Луки появилась старая, измученная женщина. Ее глаза привыкли плакать, морщины повторяли трагичную гримасу, но сейчас она улыбалась.
- Спасибо Вам, Лука, вы очень добры к моему сыну, - сказал она, и расплакалась от радости.
- Мне хорошо с Вашим сыном! Он старый, добрый морской волк. Он интересный и настоящий. Не плачьте больше. Те, кто вырастили негодяев не расстраиваются, те чьи дети жестокие и неспособные не на что, кроме разрушения, и разрушая все вокруг ради цветных бумажек, таща их в дом - их родители только гордятся. Тем более Вы должны гордиться. Он не такой, он добрый, он знает, что голуби хотят кушать, а Лука курить! - женщина все равно расплакалась.
- Пойдем обедать, родной мой, - приобняв сына она пошла заботиться о нем. Мать тоже была умная, она знала, о том кто хочет курить, а кто кушать, а остальные не знали! Пожалуй, только морской волк, да Лука.
- Я вечером приду, Лука!
- Я буду ждать тебя, морской волк!
Морской волк ушел. Лука остался. Пришла девочка. Ей было лет семь-восемь, очень милая с двумя белыми бантами, и в розовом платьице, с белой оторочкой. Она была очень миленькой, но совсем не говорила. Девочка часто приходила к Луке, и они молчали. Лука улыбался, девочка улыбалась. Девочка ела конфету, Лука ел конфету. Она не говорила? Все не так! Остальные молчат, а она говорила. Говорили ее глаза, ее улыбка, ее брови и руки. Они говорили о жалости, они говорили о страдании, они говорили о любви к маме, птичкам и кошкам. А о чем говорят остальные? Это не слова! Их нет! Все молчат, а она может говорить, потому что ей есть что сказать, а остальным - нет. Пожалуй, только цыганке, морскому волку, его матери, да и Луке.
Лука запрыгнул в холодильник, солнце клонилось к закату, превращая холодильник из белого в розовый. Он с грохотом от туда достал немного сахара, насыпав девочке целую горсть. Она смотрела недоуменно. Зачем ей целая горсть сахара? Они медленно пошли к лесу, он стал еще темнее, чем обычно. Девочка не боялась, и шла совершенно свободна. Лука обернулся, и подозвал ее жестом. Под их ногами находилось целое шоссе, целый город. Там, внизу кипела жизнь, сотни муравьев, что тащили, строили, торопились домой, чтобы успеть все дела до ночи. Лука, растворив сахар в воде, дал его девочке, и она с улыбкой и неподдельной радостью начала поливать этим зельем все, что находилось рядом с муравьиным шоссе. Ведь она не умела говорить, зато умела слушать, умела слушать свое сердце, а сердце умело говорить, и с муравьями тоже, а они говорили, что хотят есть и хотят пить.
Девочка ушла. Лука остался. Пришли люди. Цыганка была большой, девочка - маленькой, а они не большие, и не маленькие, но их было много. Все почти одинаковые, все почти молодые. Кто-то был худым, кто-то толстым, а лица одинаковые - грубые и глупые. Но они говорили, не гадали прохожим и не были отсталыми - они успели. Они успели сполна получить все от этого мира, все, что он может дать. А он щедро вознаградил их агрессией, нетерпимостью, пороками и непониманием всего, что не приняло правил этой игры.
- Че ты здесь делаешь, сука! - закричал один из них
- Я Лука, человек, живущий в холодильнике.
- Иди на работу устройся, а не девочек в лес водит, негодяй! - это было похоже на вопрос, но это не был вопрос - это был ответ. А ответ в том, что вопросы никому не интересы. Ведь они же нормальные люди - они знают все сами. Знают - кого любить, кого ненавидеть, кого бояться, над кем глумиться, кого почитать и кого преследовать.
Был вечер. "Скоро должен придти морской волк", - подумал Лука. Лука думал, лука любил думать. Они били Луку, а Лука думал. О чем думал Лука? Как я могу знать! Ведь он думал, а я? А я не знаю. А кто знает? Морской волк знает, цыганка знает, девочка знает, да и Лука знает. А я и нормальные люди - не знаем. Они кричали, громко матерились и били, кидали на землю, поднимали, и снова били. А Лука думал. Может быть, о морском волке и его доброй матери, может, о девочке, которая знала, что муравьи хотят пить, а может о цыганке, которая так чисто улыбалась. Но пришли нормальные люди.
- Вот и будь в своем холодильники! - кричали нормальные люди.
- Вот и живи в своем холодильнике! - кричали нормальные люди.
- Вот и умри в своем холодильнике! - кричали нормальные люди.
Они облили Луку бензином и подожгли. Нормальные люди радовались, что он горит. Ведь он не был нормальным. А Лука догорал в своем холодильнике. Зато морской волк умел создавать море, девочка нашла себе тысячи друзей-муравьев, мама морского волка знала, что есть добрые люди, и ей нужно гордиться, что она вырастила одного из них, а цыганка знала, что она тоже бриллиантовая - все были счастливы, даже нормальные люди, ведь они освободили мир от такой никчемной, ни на что не способной мрази.