Его руки, обнимающие микрофон, были прекрасны. Голубоватый свет ламп отражался от ногтей, создавая иллюзию внутреннего огня. Он то приближался к краю площадки, то отходил. То безумно быстро двигался и танцевал, то безвольно замирал, шепча слова песни в микрофон. То воздевал руки вверх, словно грозя начать свою беспощадную молитву, то в отчаянии падал на колени, будто признавая свою ничтожность перед богами.
Его глаза и разили, и молили, и награждали, и наказывали. Но они звали. Они притягивали. Не отталкивали.
Хотелось просто подойти к нему и обнять. Прекратить эту бесноватую пляску. Подарить ему мир и покой, о которых он, должно быть, уже давно мечтает. И все эти громкие слова о смерти и желании останутся ничем иным, чем просто громкими словами о смерти и желании.
Он выглядит отчаянно. Отчаянно молодо, отчаянно в поиске, отчаянно одиноким. Просто отчаянным. Очень хотелось слиться с ним. С его движением, с его дыханием, с его голосом и пением. Хотелось жить-с-ним-в-унисон. Хотелось быть-с-ним-в-унисон. Хотелось просто быть с ним.
А его руки всё так же обнимают микрофон. Губы выдают очередной громкий крик о необходимости что-то делать, что-то менять.
Хотелось подойти к нему и подарить щепотку нового. Щепотку изменений. Свежий ветер для его души.