Через час мы вернулись и собрались опять у нас во дворе. Ты можешь представить, какие мы были все счастливые, гордые, когда каждый принёс свой корм аистёнку и все хотели похвастаться своим "трофеем". Все перебивая друг друга громко рассказывали, как поймали свой "улов", как ему было тяжело: разглядеть, выкопать, найти, вытащить, поймать свою добычу. Гвалт стоял такой, что из соседского дома даже выбежала на крыльцо баба Катя, Венькина бабушка, которую все в деревни называли просто - " старая Климка", а почему так, не знаю... появилась и давай крутить туда-сюда своим крючковатым носом, посмотреть дескать ей надо - "не случилось ли чего"! Уж больно любопытна была говорливая старуха, первая сплетница на деревни!
Так вот орут все, показывают: кто - жирного, дождевого червя, который извивается в сжатых пальцах, точно наш председатель - Андрей Фомич, с красным лицом, во время колхозного собрания, особенно когда он на трибуне и совсем не трезв, а надо уговорить "народ", срочно выйти на "коммунистический субботник" в поле;
кто - самую толстую, самую презелёную лягуху, которая испуганно вытаращила глаза и надулась так, что казалось, вот-вот лопнет, яки наш поп Илья, тоже в изрядном подпитии, во время последнего праздничного богослужения, когда он увидел во дворе возвращающегося от соседа, печника Тимофея, который прочищал в трубе дымоход, и не успел помыть лицо, а батюшке показалось, - "за ним пришёл диавол"! - Еле откачали бедного водой...
Один я стоял молча, клацал зубами, точно сейчас наш рыжий Гром и дрожал, уж больно холодный источник "бил" в пруду, и я изрядно замерз, пока мы со Степаном, прошлись от берега к берегу с сеткой. Зато Степан, до этого снисходительно посматривая на всех свысока, деловито поставил ведёрко на землю в центр шумящих ребят. Все замолкли, посмотрели вниз и ахнули. Полведра, переливающихся чешуёй в лучах солнца: блестящих, жирных карасей! Кто-то закричал:
- Ура!! - другие подхватили, начали прыгать, скакать, ещё больше горланить, смеяться.
И тут... Наш деревенский пастушок, Миколка...сколько ему лет было?...Наверное, чуть постарше Степана, но ниже ростом многих из нас... Как он очутился рядом, не помню. Он медленно и неуверенно подошёл к нам, протянул руку, разжал кулачок, и прошептал:
- Вот!...
На ладони лежал перевернувшись брюшком кверху, чёрный, даже с каким-то синим отливом, смешно дрыгая лапками, большой жук. Все на секунду смолки, а потом Венька начал хихикать...ещё миг и многие из нас рассмеялись бы, расхохотались, дразня Миколку - дурачком. Но тут... Петька - мой друг... И младше же был меня, и чуток меньше ростом, но поди же ты, умнее, и сообразительней оказался многих.
Он дал слегка "леща" Веньке и все сразу замолчали, многие подавив смех закашлялись, но все сделали серьёзный вид с любопытством наблюдая за шевелящим лапками на ладони жучком.
А Степан, смотря в Миколкины добрые глаза, сказал:
- Спасибо Микола! Но посмотри, сколько всего мы набрали. Одному аисту и за неделю не съесть! - а потом, то ли попросил, то ли мягко приказал:
- Давай отпустим жука?!
Микола широко раскрыв глаза, неторопливо обведя вокруг взглядом, вдруг улыбнулся всем и спросил весело:
- Давай отпустим?
Все враз рассмеялись, зашевелились и начали подбодрять пастушонка.
Все пацаны облегчённо выдохнули и улыбаясь смотрели, как выпущенный Миколкой жучок, обретя свободу, сначала замер, наверное разминая затёкшие мышцы, а затем быстро-быстро побежал, сверкая тёмной спинкой в траве. А на земле сидел радостный пастушонок и закинув голову, смеялся счастливым смехом, смотря в глаза смеющихся ребят.
За эту минуту, другую, с нами что-то произошло. Я думаю, это не с одним со мною было. Повзрослели мы что ли... Подобрели душой.
Мы с этого момента, больше никогда не обзывали Миколу, не дразнили. И он больше не гонялся за нами с палкой, не кидался камешками. И подрастая, мы запрещали другой детворе, дразнить пастуха. Мы все взрослели, а он всё так же оставался по развитию ребёнком: добрым, большим ребёнком с постоянно широкой улыбкой.
И через много лет, уже вовремя войны, когда мы с Петром, юношами, работали в городе на военном заводе и уже оттуда ушли добровольцами на фронт, именно Микола, спас всех оставшихся жителей деревни, во время карательной операции фашистов. Именно он, каким чудом узнав о надвигающейся беде, вывел ночью стариков, женщин, детей, по лесным тропкам, через болота к партизанам, а в это время - вся деревня полыхала безжалостным огнём!
Дед Василий замолчал, а Никита слушая "паучью историю", наблюдая за прыгающими тенями на потолке и стене, заерзал от нетерпения от затянувшийся тишины. Он тихо повернулся и посмотрел с печки вниз.
Никита никогда не видел деда таким. Тот сидел задумчивый, смотря куда-то в потолок, в угол, словно высматривая там паучка - рассказчика и Никите даже показалось в темноте, что у деда по щеке скатилась слеза. Дед прошептал, вытирая ладонью лицо:
- Господи! Как быстро пролетело время! Уже никого из друзей детства не осталось в живых! Один Пантелей! - поправился вдруг дед тихо. - Но он жил тогда в другой деревни.
Никита зашептал:
- Деда! Тебе плохо?
Дед Василий, на миг растерялся, затем встрепенувшись, надел очки, опять снял, пытаясь улыбнуться, шутливо пригрозил:
- Вот испугаешь паучка, история и закончиться! Ну - ка, ложись! Закрывай глаза и слушай!...
Вдруг, в это время за окном раздались пьяные голоса, которые не в унисон, загорланили песню:
- Мой адрес - не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз...
Сразу громким лаем зашёлся Гром. Дед кряхтя встал и вгляделся в окно.
- Наверное, молодёжь возвращается с озера. - он печально вздохнул.
- Нынче очень молодёжь много пьёт. Вроде и живут хорошо, богаче, не то что мы, а пьют почему - то больше. А здесь ещё этот - окаянный Чернобыль! Недаром говорила мне бабка Евдокия - усаживаясь за стол, продолжал дед - Да я и помню её ещё совсем маленький, когда эта история приключилась с аистом, её уже не было в живых, болела долго перед этим. Какие тогда дохтура были. ( дед всё время неправильно произносил это слово и каждый раз смеясь, Никита поправлял его, но на этот раз, улыбнувшись, промолчал ). Помню хорошо, что по вечерам помолившись, говорила всем:
- Вот придёт с неба - кара небесная! За всё расплата будет! За то, что забыли Бога, за то, что врём друг другу на каждом шагу! - дед Елисей все шикал на неё:
- Хватит брехать попусту, не ровен час, услышит кто, донесёт. Поплатимся все через тебя!
А бабка всё охала:
- Вот увидите! Кровь людскую, много крови и слёз! А пройдёт время и брат на брата пойдёт войной, сосед на соседа!
Это было ещё до войны! - задумчиво глядя в стол, шептал дед Василий. - Войну мы пережили, одолели врага! Не дай Бог увидеть, как братские народы воюют друг с другом! - дед перекрестился и добавил:
- И чтобы тебе внучек не видеть этих времён!
Зло залаяла и соседская собака - Трезор, послышался голос Пантелея, который принялся отчитывать загулявшую молодёжь. Гром тоже не унимался, свирепо лая и громыхая цепью.
Дед вышел на крыльцо и прокашлявшись, закурил. Слышно было как он пошел к Грому, который радостно взвизгнув, сразу перестал лаять. Дед о чём-то говорил с соседом, а Никита повернувшись и улёгшись на живот, внимательно вглядывался в угол избы, будто желая наконец-то обнаружить волшебную паутину, а за ней - сказочного паука. Ему даже на миг показалось, что в правом углу мелькнули какие-то огоньки. Сверкнули и потухли.
- " Может это глаза паучка"? - мелькнуло у Никиты и он чуть испугавшись, накрылся с головой под одеялом, оставив только маленькую щёлочку для глаз, а главное, для воздуха. Наступила пугающая тишина, было слышно как на кухне из подвесного умывальника с равномерным интервалом капает в большой таз вода.
- Кап...кап...
- "Ну где же дед? Почему он не идёт"? - напряженно думал Никита, осторожно выглядывая из-под одеяла. Внезапно стало очень жарко, он даже вспотел и ему было тяжело дышать. С конца металлического набалдашника умывальника, наверное, постепенно накапливаясь, падали капли.
- Кап! - звучали они звонко в тазу. - Кап...
А Никите они больно отдавались в мозгу, ему слышалось:
- Где?... Где?...
Никита многое бы отдал, даже все свои любимые игрушки, оставшиеся дома, в городе, чтобы оказаться сейчас рядом с этим умывальником и дергая металлический стержень вверх, звонко смеяться, подставляя лицо под прохладную воду, а рядом дед с чайником в руках, изредка подливающий в умывальник горячую воду, который всегда шутливо бубнил:
- Мойся же! Не разливай понапрасну воду!
- Кап... Где?...
Он уже хотел позвать, тихо шепнуть:
- Деда!
Но тут в верхнем углу опять мелькнули какие-то угольки - глазки. Никита уже хотел спрятаться под одеяло, замереть, пока хватало воздуха, не шевелиться, не выглядывать. Вдруг, дверь распахнулась и со свежим воздухом в комнату вошёл дед. Такой большой, родной...
Никита чуть всхлипнул:
- Дедушка!
Подойдя к печи, дед Василий, ласково шепнул:
- Ну чего ты, Никиток! Испугался чего? - он принялся поправлять сползшее одеяло, приобнял внука и погладил по голове. И чуть отшатнувшись, трогая его лоб, дед тревожно спросил:
- Да ты весь мокрый! Лоб горячий! Заболел?
Никита, хватая его за руки, пальцы: такие большие, сильные, от которых пахло землёй, садом, чуть табаком, весело проговорил:
- Нет! Просто я тебя заждался, хотел историю дослушать.
- А историю... - протянул дед, смотря Никите в глаза. - А ну покажи язык!
Никита, чтобы побыстрее дослушать рассказ, высунул язык как можно дальше. Дед внезапно рассмеялся и взъерошив внуку волосы, спросил:
- А может чаю малинового заварить ещё?
- Не хочу! - протянул Никита. - Дай только глоточек, твоего липового, остывшего.
Сделав глоток, Никита спросил:
- Деда, когда мама с папой приедут?
Дед усаживаясь на лавку у стены, весело сказал:
- Скоро уже! Найдут что-то в своей Сибири и вернутся! Верочка, мамка твоя, на прошлой же неделе письмо прислала. Вместе читали. Тебе же уже в школу на следующий год, мама вернётся навсегда и заберёт тебя в свой город-муравейник. А сынок Александр, папка твой, останется в тайге. Нефть искать. Геологи! Романтика! - дед задумчиво усмехнулся.
- Дедушка? - прошептал внук.
- Чего?
- Доскажи сказ... историю!
- А! - опомнился дед, нахмурив и почёсывая лоб, уставившись снова в угол, словно оттуда ждёт подсказки какого-то рассказчика. - На чём я остановился?
- Так про это! - затараторил с жаром внук, поднимая голову. - Как вы наловили лягушек, карасей, накопали червей, про Миколу и жука....
- Вспомнил! - слегка хлопнул себя по лбу дед и удобней усаживаясь, проговорил:
- А ты ложись, закрывай глаза и слушай!
Значит, пошумели мы, проводили взглядом жучка и тут, кажется первым Степан, опомнился:
- А как же наш аистёнок?
Меня помню, сразу чуть задело, обидело это - "наш"! Но вспомнив, как все старались найти пропитание для аистёнка, это чувство быстро прошло. "Конечно же наш! Чей же ещё! Наш, общий"!
И здесь Петька сказал:
- Надо имя ему дать! Назвать как-то...
Что тут опять началось! Все зашумели, начали выкрикивать разные имена, клички, названия.
- "Стрела"! "Найдёныш"! "Планер"! - кто во что горазд, кому чего в голову взбрело. Венька даже выкрикнул:
- Чкалов!
Даже дед мой, Елисей, и тот в поле бросил косить, беспокойно оглянулся на нас, принялся точить косу, бросая на нас взгляды. - "Не дерёмся ли мы"!
Самый старший из нас, Степан, подняв руку, прикрикнул:
- Тише вы! - а потом повернувшись ко мне, скомандовал:
- Ты, Васька, нашёл, тебе и называть!
Все замолчали, смотря на меня, а я сначала было обхватив своё тело руками, хотел согреться быстрее, начал растирать руки от мурашек, пролепетал, так, чтобы зубы не стучали, первое, что в голову пришло:
- Пушок!
Все недоуменно переглянулись друг с другом, а тот же Степан, серьёзно спросил, глядя на меня:
- Почему "Пушок"?
Ну не сказать же мне, что я замёрз, засмеют же. Набравшись храбрости, я выкрикнул:
- Я когда нёс его, он такой тёплый, легкий, как пух!
- Так давайте его Пухом и назовём! - предложил мой друг, Петька.
- Пух! - звучит солиднее, согласились многие. А Миколка, тот вообще, так крикнул:
- Пух! - что было больше похоже на - "Бух"!
Все рассмеялись.
- Хорошо! - сказал Степан. - Значит, будем называть его - Пухом!
- Так как же наш - Пух? - вспомнил я.
Мы схватили полведра с рыбой, ящик с лягушками, литровую банку с червями и побежали в сарай.