Появилась я на свет 13 января 1940 года в молодой семье красавца, балагура, души компаний, украинца - запорожского казака Козыренко Василия Григорьевича и нежной, милой, кубанской казачки Новосельцевой Зинаиды Пименовны. Судьба моего отца Василия была тягостной и безжалостной. Отец его погиб в Гражданскую войну, а в 1922-ом голод погнал семью отца с Украины на юг. Его мать, с пятилетней сестренкой на руках, бросила одиннадцатилетнего Василия на вокзале Сталинграда и пропала из вида на долгие-долгие годы. И лишь много лет спустя, когда Василий уже был женат, она вдруг отыскала его и предъявила претензии на материальную помощь.
А тогда, на вокзале, плачущего мальчишку подобрал дежурный милиционер и определил его в детский приемник. По окончании начальной школы, Василия отправили на учебу в мореходку. Получив специальность моториста, он был направлен на работу в рыболовецкую артель Каспийской флотилии.
Семья моей мамы бежала с Кубани из когда-то богатой станицы Вешенской, спасаясь от голода в 1921 году. Там три года подряд свирепствовали засуха и отряды продразверстки. Семья была многодетной. Из 14-и детей остались в живых шестеро, четверо сыновей и две дочери, одна из которых, в дальнейшем и стала моей мамой. Остальные дети умерли от болезней, голода и лишений по дороге бегства. Мужа бабушки расстреляли коммунисты, как середняка, имевшего свое крепкое хозяйство. Дед взял бабушку с достойным приданным, так как она была из состоятельной семьи приволжских немцев. Брат её владел портом в Астрахани.
С большим трудом остатки семьи добрались до Баку и остались в нем на постоянное жительство. Невозможно представить себе те страшные беды, которые пришлось пережить многодетной семье... Мама с десяти лет мыла и стирала на состоятельных людей вместе со старшей сестрой и бабушкой. И результат не замедлил сказаться. Она заболела острой формой ревматизма. На четыре года её поместили в детский дом Љ10 санаторного типа в посёлке Мардакьяны Приморского района Азербайджанской АССР. Там она закончила четыре класса начальной школы. Это и было все её образование.
Когда мама вышла замуж за отца, они поселились в небольшом двухэтажном доме у подножия Шуланского маяка Апшеронского района. Первый этаж дома занимала радиорубка, а второй наша семья. В то время папа уже служил на военном катере мотористом. Рожать детей отец отвозил маму в город, где в районе Баилова, (это район военного порта, там жили семьи моряков), проживала наша бабушка с четырьмя сыновьями и младшей дочерью от второго мужа - участкового по данному району...
К началу войны нас, малых детей в семье, было уже трое: - Брат Геннадий 1935г.р., сестра Фаина 1938г.р. и я, совсем ещё крохотная малышка. На высокой скале возвышался Шуланский маяк, а напротив него отлично просматривался остров Артём. От материка его отделяла узкая полоска моря. На острове располагалась морская военная база. Работая мотористом на военном катере, отец развозил по пограничным точкам военных моряков. В 1939 году началось строительство дамбы. Она-то и соединила материк с островом. В строительстве насыпной дамбы принимало участие почти всё население поселка Зыря, в том числе и моя мама.
По тем временам, а это был 1934 год, семья считалась обеспеченной, особенно в питании. Оно, можно сказать, было на высочайшем уровне, калорийное и разнообразное. Птица, яйца, рыба всех видов, черная икра, дары богатейшего Каспийского моря. Стояли бочки с маринованной малосольной сельдью Заломом. Под солнцем вялились - кутум, кефаль, берш, вобла, а в самодельной коптильне коптились балыки из осетровых пород рыб.
Отец дополнительно исполнял обязанности инспектора охотничьих угодий. Жизнь здесь походила на маленький рай с морскими рассветами и закатами, с разнообразием живой природы. Каких только птиц здесь не было?! Перелетные стаи летели с севера на юг, и каждый раз останавливались здесь более чем на месяц.
Мама стегала перины, подушки, одеяла из грудного пуха диких птиц. Излишки продавались на базаре, а взамен закупались необходимые бытовые предметы и одежда. Казалось, что ничто не сможет потревожить и разрушить достаток и налаженный быт семьи. Но...
Грянул тревожный гул набата... В день рождения мамы - 22 июня 1941-го по репродуктору разнеслась страшная весть о начале самой жестокой войны ХХ века, Второй Мировой... А она, рыгнув кровью, начала свое беспощадное шествие по великой стране. Жители юга надеялись, что война не дотянется своими смертельными щупальцами до южных районов, но надежды их не оправдались. Отголоски войны докатились и до нас.
Отец на катере транспортировал военных по морю к Волге ближе к линии фронта. В 1943-ем после Сталинградской битвы пришло извещение: - "Ваш муж, Козыренко Василий Григорьевич, пропал без вести"... Страшное известие, как удар грома парализовал волю молодой женщины, но в её душе продолжал теплиться огонек надежды, который долгие, мучительные годы поддерживал в ней веру в возвращение любимого мужа. Однако чуда так и не произошло...
В начале сорок второго район Шуланского маяка и близлежащего поселка были объявлены военной зоной. Началась срочная эвакуация жителей. Маме, с тремя маленькими детьми, выделили угол в помещении военной казармы. Большая комната была разделена на несколько частей простынями. В каждом таком отсеке проживали беженцы. На выделенной нам половине поместилась двуспальная кровать, тумбочка и табурет, сделанные руками отца, а также небольшой стол и четыре стула. На кровати спали мы, вчетвером, укладываясь поперёк неё. Это была вся мебель, которую маме удалось вывезти с собой, зато других вещей было более чем достаточно. Одежда, посуда, постельное белье, пуховые перины, одеяла, подушки - все это накопленное годами добро было сложено в мешках стоящих у стены. На кровать мама положила две перины, пуховое одеяло и четыре подушки.
В скором времени маму трудоустроили на цементный завод, где она таскала на себе тридцатикилограммовые мешки с цементом. Ей обещали отдельную комнату в ведомственном доме. А пока, живя в казарме, мы были представлены сами себе. Поблизости не было ни детского сада, ни школы. Семилетний Генка с утра до вечера носился по улицам. Мы с сестрой оставались одни и, сидя на кровати, с нетерпением ожидали прихода мамы, которая приносила с собой ничтожный паек, вернее то, что она не доедала в столовой, и делила эти крохи на троих. Эвакуированная из Ленинграда молодая женщина, жившая рядом, за занавеской, подружилась с мамой. Она постоянно выражала ей свое сочувствие и сострадание. Однако оно оказалось показным и коварным.
Однажды, когда Генка бегал где-то по улице, а мы с сестрой крепко спали, соседка со своим любовником вынесли все вещи. Осталась постель, на которой спали мы, пустая тумбочка и табуретка. Удар оказался слишком тяжелым и непоправимым. Воровку так и не нашли. Однако надо было как-то выживать. Одну перину мама обменяла на пол-киловую банку пшеницы, а больше менять и продавать было нечего. Молодая, тридцатилетняя женщина, выброшенная на берег, как рыба из воды, задыхалась от навалившейся на неё страшной беды, а помощи было ждать неоткуда. Трое ребят, словно птенцы с раскрытыми клювами, без конца просили еду...
В то время шло ускоренное уплотнение квартир, так как надо было размещать прибывающих в Баку беженцев.
В поселке им. Петра Монтина, где проживали, в основном, служащие летной части, стояло несколько ведомственных домов, имеющие непосредственное отношение к цементному заводу. В одном из них, в трехкомнатной квартире, маме выделили шестиметровую комнатку. В квартире проживало ещё две семьи. В комнатке поместились две солдатские койки и, оставшиеся после ограбления, тумбочка и табуретка. Из воинской части выдали два комплекта постельного белья. Маме удалось продать двуспальную кровать и на вырученные деньги купить для нас кое-какую поношенную одежду. Вода в дом не поступала. Её носили ведрами со двора. Там находился противопожарный кран, с которого брали воду, и бассейн, заполненный водой. Мы с сестрой оставались одни без присмотра. Брат пошел в школу. Однажды сестра играла на краю бассейна и, не удержавшись, упала в воду. Женщина, пришедшая за водой, увидела кусок плавающей ткани и, схватив её, потащила на себя. Так, совершенно случайно, была спасена моя сестра, но после этого она стала заикаться и кричать по ночам...
В это же время от непосильной работы у мамы произошло опущение внутренних органов и её срочно, по медицинским показаниям, перевели на более легкую работу. Судьба вдруг сжалилась над ней. В заводской столовой оказалось свободное место посудомойки. Профком завода помог ей получить более просторную комнату, девятнадцать кв. метров, причем, в двухкомнатной квартире. Однако жизнь в ней превратилась в кромешный ад. Соседями оказалась цыганская семья. Соседка, Груня Джамалова, с двумя сыновьями. Муж её и третий сын сидели в тюрьме. Соседи, как могли, издевались над беззащитной женщиной с малыми детьми. Мочились в суп, бросали гвозди и разные гадости. Однажды вскрыли гвоздем висячий замок на дверях нашей комнаты и украли хлебные карточки на целый месяц. После этого случая второго сына тоже посадили в тюрьму. Но нам от этого легче не стало. Угроза смертельного голода мертвой хваткой схватила нас за горло. Мама хотела покончить с собой. Но у неё была верная, боевая по характеру подруга, беженка с Украины, Лихобабина Екатерина. Она сумела вовремя предотвратить страшную трагедию и некоторое время даже жила вместе с нами. Не видя выхода из создавшегося положения, мама решила послать нас просить милостыню. Мне было всего четыре года, но я все это помню... Воспоминания и по сей день не оставляют меня и порой сердце кричит от боли.
Я, маленькая девчонка, категорически отказывалась идти с братом и сестрой просить милостыню. Уже тогда у меня стал проявляться упрямый характер. Брат с сестрой умоляли пойти с ними и лишь стоять впереди них, а просить милостыню, мол, будут они. Брат уговаривал, когда люди увидят тебя, такую маленькую, то сжалятся над нами и, может быть, подадут чего-нибудь... Из-за резкого нарушения обмена веществ, происходящего на почве голода в моем организме, у меня замедлился рост, и в костной системе начали происходить патологические изменения. Однако внешне они оставались невидимыми. При очередном медицинском обследовании детский врач поставил диагноз - "Сердечная недостаточность". Рекомендовалось срочное санаторное лечение с выездом в Пятигорск. Но шла война, и кто мог позволить себе такую роскошь?
А мама, чтобы как-то справиться с голодом, соскребала объедки с тарелок перед их мытьем, сливала в банку и приносила домой. Заведующий столовой, зная о тяжелом положении своей работницы, закрывал глаза на эти нарушения, искренне жалея несчастную женщину. Помню, как мы частенько сидели за заводской столовой на краю оврага и ждали, когда мама вынесет нам противень с трубчатыми бараньими косточками. Мы их облизывали, но они были совершенно голыми. Брат разбивал булыжником кости и высасывал костный мозг. Сестре удавалось разбить несколько штук, а у меня ничего не получалось. Я плакала и просила их поделиться со мной хоть одной косточкой, но голод был страшнее моих слез.
Тетя Катя, подруга мамы, добилась для меня через заводской профком место в ведомственном детском саду. Он находился у нас во дворе, в соседнем жилом доме на первом этаже. Детский сад занимал помещение двух двухкомнатных квартир. Количество мест в нем ограничено, поэтому попасть в него было очень трудно. Кроме того, тетя Катя помогла маме добиться и обмена комнаты. Правда, на комнату меньшего размера в этом же доме, но в другом подъезде. Таким образом, нам удалось избавиться от ужасного цыганского соседства, от которых поступали постоянные угрозы. Состояние моего здоровья стало постепенно улучшаться, так как я получала нормированное трехразовое питание.
Однако несчастье не заставило себя долго ждать, и с новой силой обрушилось на нас...
Мама с утра до вечера находилась на работе, поэтому в обязанность старшего брата входило получать хлеб по карточкам. Закончилась война, но карточная система ещё не отменялась. Первого марта сорок шестого, брат, как всегда, пошел за хлебом, захватив с собой хлебные карточки за месяц. Привоз хлеба по неизвестной причине задерживался. Образовалась огромная очередь. К брату подошел мальчишка, чуть постарше его и предложил поиграть в догонялки. Видя, как брат крепко сжимает в кулаке драгоценные карточки, он предложил ему положить их на бордюр и прикрыть камнем. Брат так и сделал. Быстро пробежав один круг, мальчишка-вор схватил карточки и был таков...
И опять зловещий голод вполз в дом. Мама слегла с высокой температурой. Она была настолько истощена, что походила на живой скелет. Мы плакали и постоянно просили есть. В детсад я уже не ходила, там была только младшая группа до пяти лет включительно. Тетя Катя от столовой продавала пирожки с ливерной начинкой у оживленной проезжей трассы. Невероятно как, но ей удавалось сэкономить несколько пирожков и принести нам. Она приходила поздним вечером, и мы терпеливо ждали её, так как не могли заснуть от голодных спазмов в желудке. Брат бегал по окрестностям, собирая травы и отбросы от овощей, чтобы сварить из них похлебку.
Маму забрали в больницу с диагнозом "Брюшной тиф" в тяжелой форме. Жизнь её висела на волоске. Брата на время забрала к себе бабушка. Она тоже не в состоянии была прокормить троих внуков. Тогда по ходатайству соседей нас с сестрой определили в детдом Љ19 для девочек. Он размещался в здании старой школы и стоял прямо напротив центрального городского кладбища, что вызывало у нас страх и ужас. Часто по ночам из развалин стоящего неподалеку дома неслись женские крики, горели костры и мелькали мужские тени...
Воспоминания, связанные с этим детдомом, словно кошмарный сон, заставляют, и сегодня меня содрогаться ... Сотрудники детского дома занимались коллективным воровством. Все, что только можно было вынести из него - продукты, одежду, постельное бельё, мебель, все перекочевывало в их дома. Кормили нас пустой похлебкой, в которой плавало несколько вермишелей и кусочки нечищеного картофеля. Хлеб выдавали по маленькому кусочку. Чувство голода не покидало нас ни днем, ни ночью. Фактически мы были беспризорными. Днем мы расползались по окружающей нас территории и обшаривали мусорные баки. Боже, какое счастье светилось на лицах девчонок, когда кому-то из них удавалось найти в мусорном ящике ржавые селёдочные головки или ещё что-нибудь из съестных отбросов. Остальные, глядя на них, с завистью глотали голодную слюну. Однажды под балконом жилого дома я увидела остатки супа с коричневой фасолью вылитого из окна. С какой жадностью я набросилась на находку и стала торопливо собирать фасоль с асфальта. Я, не прожевывая, заглатывала её, боясь, что вдруг кто-нибудь из девочек увидит и отнимет мою добычу.
Результат оказался более чем плачевным... Я получила тяжелое пищевое отравление. Больница. Критическое состояние, но врачи вытащили меня с того света, а так хотелось умереть, чтобы навсегда избавиться от постоянного мучительного чувства голода. Мало того, после больницы я была жестоко наказана. Восемь часов, без еды, простояла на коленях в назидание другим. Мы сочинили даже песенку про этот жуткий детдом, в котором пришлось промучиться десять месяцев:
На горе крутой
Детский дом стоит,
В этом доме сироты живут.
Избивают их, издеваются,
И по ложечки каши дают...
А Мама чудом выжила. Раз в месяц она навещала нас. Чего ей это стоило, мы с сестрой, конечно же, не знали. Её выручало то обстоятельство, что Геннадий поступил в ремесленное училище, а там их кормили завтраком и обедом. Мама, скорее всего, отказывала себе буквально во всем, чтобы собрать для нас продуктовую передачу - фрукты, печенье, булочки, халву с грецкими орехами. Её вкус я запомнила на всю жизнь. Отчетливо помню, как мы с сестрой наедались досыта, и бросали огрызки яблок в кадку с пальмой. Но, проходило немного времени, и мы подбегали к пальме, чтобы забрать эти огрызки, однако их съедали другие голодные сироты, ведь к ним никто, никогда не приходил. Мы с сестрой по сравнению с ними были в более выигрышном положении, чем они, потому что у нас была мама.
Но, как гласит мудрая пословица: "Сколько бы кувшин не ходил по воду, он все равно разобьется". Вот так однажды и случилось...
Перед самым новым 1947 годом, в детдом внезапно нагрянула комиссия. Скорее всего, в вышестоящие инстанции поступил сигнал о безобразиях, творящихся в детдоме. И, конечно, то, что они увидели и узнали из опроса детей, сразило их... Весь персонал детского дома был арестован. Склад с остатками вещей и продуктов опечатали. Началась всесторонняя ревизия и срочное распределение детей по другим детским домам. Мама, узнав об этом, предупредила нас, чтобы мы с сестрой просились в детский дом Љ18, где также были одни девочки и который находился в районе Баилова. Там, неподалеку, проживала наша бабушка. Она изредка навещала нас в школе, угощая яблоком или конфетой. Но эти посещения строго запрещались директором детдома. В наказание нас могли тут же отчислить из детдома, так как основной его контингент были круглыми сиротами. Когда мы покидали прежнее пристанище, нас одели во все новое и вручили каждому новогодний подарок большой продуктовый пакет. По прибытии в новый детский дом нас поместили в изолятор на карантин для всестороннего медицинского обследования. Врач ласково уговаривала меня положить пакет на тумбочку, но куда там... Я вцепилась в него мертвой хваткой и не выпускала из рук даже во сне.
Голодное детство оставило в памяти моей глубокие рубцы. Голод серьёзно повлиял на мое развитие. В школу пошла позже обычного. Первые годы учебы проходили очень тяжело. Оставалась на второй год. В 1950-ом мама решила забрать сестру домой, хотя материальное положение её оставалось тяжелым. Она работала санитаркой в медсанчасти, обслуживающей летный состав военного аэродрома и войсковую часть при нем. Получала мизерную зарплату, но выручала пища, которая всегда оставалась после кормления больных. Её она приносила домой в солдатском котелке. А вот когда мама решила забрать и меня, то директор детдома, Лидия Эриковна, (к сожалению, фамилию не помню), наотрез отказала в её просьбе.
Директриса провела с мамой откровенную беседу, приведя в доказательство ей веские доводы. Она сказала:
- Уважаемая Зинаида Пименовна, вы, что хотите погубить свою младшую дочь?! Вы хотите, чтобы она вновь испытывала голод и лишения?! Разве то, что Ирочка перенесла в свои детские годы, недостаточно для неё? Сколько раз ей приходилось лежать в больнице, вы забыли об этом? Подумайте хорошенько, и взвесьте свои возможности... Дорогая моя, не обижайтесь! Ну, что вы можете дать ей кроме нужды? Ничего! Здесь же ваша дочь, закончив семилетку, получив свидетельство об окончании средней школы, сможет учиться и дальше. Кроме того, ваша дочь способная девочка. Она поет в хоре, танцует, рисует, читает стихи, учится музыке, а значит, получает всестороннее развитие... Вы, наверное, и не знаете, что ваша девочка страстно мечтает стать актрисой?! И мы должны помочь сбыться её мечте, а не растоптать её. По вашей просьбе, уважаемая Зинаида Пименовна, я отказала состоятельным людям в удочерении Ирочки, но обречь её снова на голод, нет, я не позволю! Вы прекрасно знаете, что наш детский дом занимает первое место в Республике по методу воспитания и содержания детей...
Да, и ей удалось убедить маму отказаться от желания забрать меня в семью. Конечно же, директриса поступила правильно, но одного лишь не учла уважаемая Лидия Эриковна, что ничто в мире не может заменить материнской любви и ласки. Боже, а как мне её не хватало! Частенько, накрывшись с головой одеялом, я горько плакала, от перенесённых обид, мечтая о встрече с мамой. Однако свидания с ней были ограничены, потому что остальные девочки с тоской и со слезами на глазах наблюдали за нашими встречами, а это больно отзывалось в их одиноких детских сердцах.
Прожила в детском доме я почти десять лет. И, надо признаться откровенно, я безгранично благодарна тому бесценному вкладу, который вложили в меня, в мое воспитание замечательные воспитатели детдома Љ18. Память моя продолжает хранить их светлые образы...
Так уж случилось, что сестра окончила всего шесть классов. Бросила учебу и с шестнадцати лет устроилась работать на фабрику...
Я часто задумывалась над тем, как мудро и дальновидно поступила в отношении меня Лидия Эриковна, оставив тогда в детском доме.
Однако наследство, которое преподнесло мне голодное детство, трагическим шлейфом тянется за мной и, по сей день...