Хьюманн, кряхтя и постанывая, сел в свое кресло за рабочим столом, на котором, как всегда, был абсолютный порядок: все бумаги сложены в стопочку, все ручки одинаковыми колпачками смотрели из карандашника в серый бетонный потолок, а позолоченное пресс-папье в виде стоящего на задних лапах льва прижимало к столешнице несколько папок, отсвечивая начищенным металлом. Тусклый белый свет ламп раздражал его глаза, ставшие такими непривычно слабыми и чувствительными, и Хью раздраженно поморщился, вновь почувствовав подкатывающий к горлу комок. Сморщенная ручка, усеянная старческими пятнами, подкатила к столу подставку с баллоном и крутанула маленький красный вентиль, на лицо легла прозрачная кислородная маска. Газ с шипением вышел из крана, ворвался в горло Хью, который с удовольствием почувствовал, как становится ясным мозг, а противный комок ухает из гортани вниз, куда-то в желудок, готовый затаиться на некоторое время.
Оторвав маску от лица и повесив её на специально сделанный на баллоне крючок, Хьюманн равнодушными глазами уставился в стену. Мысли... они стали такими медленными как... Нет, не шары для боулинга, причем здесь они? Мысли стали как белый пушистый снег, так торжественно падающий с небес в те вечера, когда на улице совсем нет ветра. Этот белый посланник Всевышнего опускается, прилипает к одежде, сладострастно прижимается к крышам домов, закрывая все своим рыхлым телом. Ты идешь по улице, а он скрывает пеленой от тебя все вокруг, обманывает, ворчит под ногами, падает с шапки за воротник и потом, тая, стекает холодной струйкой вниз, по позвоночнику, вызывая волну дрожи... Мать твою, о чем он думает! Работать, надо работать... Хью попытался выхватить ручку из карандашника, но непослушные, онемевшие пальцы соскальзывали с гладкого металла. Наконец, до боли прикусив нижнюю губу, старик смог вытащить "паркер". Сверху, где находятся трубы вентиляции, что-то ухнуло, и Хью, сбитый этим с толку, застыл Зачем ему нужна была ручка? Он забыл! Хьюманн, ошарашенный этой исчезнувшей из головы мыслью, разжал пальцы, и ручка со стуком упала на пол. Теперь он её точно не достанет... Будь ты проклят, Райт!
Однако профессионалы могут только умереть. Лев, даже при смерти, чует подкрадывающегося врага. Враг был здесь.
Решетка, ведущая в сплетение вентиляционных труб, упала на пол. Из квадратной дыры показались руки - почти такие же сморщенные и сухие, как у него самого. Тонкие бледные пальцы ухватились за края, и из темноты высунулась голова, покрытая редкими седыми волосами. Уставившись макушкой в застывшего в своем кресле Хьюмана, голова, издавая целый букет кряхтений, начала вылезать под свет лампы. Словно монстр из одного нашумевшего сериала, тощий человечек вползал в кабинет, совершенно не обращая внимания на хозяина. Наконец, когда фигура вывалилась из шахты на устланный ковром пол, Малыш Хью понял, кто так вероломно проник в его тайное убежище. В конце концов, это должно было когда-нибудь случиться.
- Здравствуй, Ян.
Ян повернулся в сторону Хьюманна, привычным движением вытаскивая из нагрудного кармана темные очки. За годы, проведенные в чикагском гетто, он тоже сильно сдал - некогда приводящее женщин в исступление лицо с волевым подбородком покрылось глубокими оврагами морщин, от волос остались белые слабые клочки, губы, выдавая проблемы с кровоснабжением, были с синеватым оттенком. Лишь желтые злые глаза не изменились, но и они вскоре скрылись за темными стеклами. Ян вытянулся во весь свой небольшой рост (Хью как-то отстраненно отметил, что одежда на нем похожа на форму работников бункера) и, заложив руку за спину, осклабился маленькими зубами:
- Как я рад тебя видеть, Малыш Хью, - тихо прошипел он, высокомерно осмотрев старика, - А ты изменился. Не скажу, что в лучшую сторону, но ты мне таким нравишься гораздо больше.
Хью презрительно поморщился. Сейчас, когда он потерял почти все, словесные фехтования перестали иметь для него свою бывшую ценность, и напоминали более назойливый писк москита. Но Ян, явно мечтавший об этом все те годы, проведенные не в самых лучших местах, не будет торопить то, что будет впереди. Нет, теперь мстительный дьявол будет всячески растягивать удовольствие. Хьюманн глубоко вдохнул, прогоняя нахлынувшую лень, и спросил:
- Доктор сказал, что мой биологический возраст теперь - сто восемнадцать лет. Так что мне уже нечего терять, Ян. Что у тебя там? Пистолет, яд? Давай быстрее, мне некогда.
- Ах, Малыш Хью, Малыш Хью... Несмотря на все твои успехи, ты так и остался желтоклювым дилетантом, - Ян медленно подошел и опустился на стоящий напротив Хью стул, - Ты стал такой развалиной, что мне незачем тебя убивать! Сам скоро загнешься, мешок с дерьмом. Я пришел поговорить с тобой.
Хью удивленно откинулся на спинку кресла. У него начало появляться чувство, что ситуация выходит из под его контроля, а такое с ним бывало очень редко. Практически никогда.
- Знаешь, Хью, я благодарен тебе, что ты тогда, после выборов, отправил меня в психушку. Во - первых, я сейчас стал бы таким же хламом, как ты. Во - вторых, я познакомился с очень интересными людьми: оказалось, что все дурдомы набиты писателями, поэтами и художниками, а переспать с девкой там можно за мешочек конфет. Ты представь, я даже начал писать стихи! Они, конечно, полное дерьмо, но важен сам факт наличия...
- Ян, ты...
- Не перебивай! Вот в гетто, не спорю, было тяжело. Многие нигеры не уважают белокожих, прошедших психушку. Я не был расистом, но теперь стал. Было... всякое, - Ян сжал губы в гневе, - Десять местных наркоманов, и я, которого они накачивали какой-то своей хренью. Не помню, что там было, но с тех пор у меня сильно болит задница, Хью. Очень болит. Они приходили раз в месяц где-то около полугода, пока я не сбежал в лечебницу для наркоманов. Там меня выходили, а одна медсестра отдала свою квартиру...
- Я знаю это.
- Конечно знаешь, крыса. Я видел твоих шестерок, они вечно вились рядом. Боялся, что я найду тебя и пристрелю? Скажу честно, хотелось, - в гневе Ян сжал руки в кулаки, - Но я знал, что ты слишком хорошо засел в Белом доме. Зато теперь ты почти весь мой. Но я не буду тебя трогать. Я принес тебе благую весть.
Хью понял, что сейчас что-то произойдет. Вопреки его желанию умереть, рука зашарила под столом, пытаясь найти кнопку вызова охраны. Дышать становилось все тяжелее и тяжелее, а сидящий напротив Ян словно увеличивался в размерах, с каждым словом заполняя собой комнату. Черные стекла стали огромными ямами, в которых пропадал всякий свет. Они выпивали все силы из старика, разъедали ему виски.
- Я вижу, ты ищешь кнопочку. Не бойся, контакты заблаговременно перерезаны. Между прочим, я работаю здесь электриком уже два года, так что знаю бункер получше тебя. Кстати, о чем я говорил? А, о благой вести... Так вот, Малыш Хью, - Ян пальцем сдвинул очки и выдвинул голову вперед, пронзив Хьюманна ненавистью, льющейся из желтых глаз, - Знаешь ли ты, что в тюрьме Нордрок произошел бунт?
Нордрок? Бунт?! В голове Хьюманна потемнело, проклятый комок, затаившийся в желудке, бешенным тигром прыгнул в горло. В один момент весь воздух исчез из легких, рот стрика раскрылся в бесплодной попытке сделать хоть один вдох. Слабые руки безвольно забили по воздуху, пытаясь достать откатившийся баллон. Хью с надеждой взглянул на сидящего Яна, но встретил его довольное лицо - некогда преданный соратник теперь наслаждался страданиями умирающего старика. Случайным движением рука задела маску и вцепилась в неё, прозрачный пластмасс закрыл рот. Почти не осознавая, что он делает, Хьюманн резко дернул вентиль, и сквозь гофрированную трубу полился живительный газ, вновь загнав комок глубоко в желудок. Тот, кого называют Малыш Хью вновь дышал, наслаждаясь каждой секундной чуть было не отобранной жизни. Надышавшись и отпустив маску, Хьюманн взглянул на Яна. В его глазах читалось сожаление.
- Нет, Хью, ты точно крыса. Только эта тварь может так цепляться за свою никчемную жизнь.
- Борьба за жизнь - свойство всех живых существ, - удивительно, но это происшествие очистило Хью мозги, и он, как и раньше, мог мыслить четко и ядовито. Даже будто боль в суставах прошла, - Учебник биологии, восьмой класс. И ещё одно. С чего ты решил, что от этого бунта что-то будет? Нынче тяжелое время - убийства, грабежи, наркотики. Конец света, все-таки. Штефан скорее всего умер давным-давно...
- Нет, мой Малыш, - отсек Ян, злорадно улыбаясь, - Наш Штефан жив, жив и... рассержен. И знаешь, почему я в этом уверен? Я видел его. И не питаю иллюзий - скоро он придет за мной. Малыша Хью он оставит на потом.
Хьюманн молча слушал. Ему было страшно.
- Сначала он найдет пиджак. Серый, из мягкой теплой шерсти, плюс хорошие дорогие ботинки, рубашка, галстук и перчатки. Ты же помнишь, он не снимал перчаток. Потом он найдет свою бритву. Я не знаю, как он это сделает, но он её найдет. Потом он придет за мной - для него я тоже предатель, я же не сидел с ним в одиночке, а считай, гулял на свободе. И знай - я расскажу ему все: где ты находишься, как к тебе проникнуть. О том, как я жил, тоже расскажу - возможно, он тогда пожалеет меня и убьет быстро. Ну а потом он придет к тебе. Штефан найдет тебя везде, и припомнит и свою дочь, и жену, и Нордрок. А потом, убив тебя, он просто перережет себе горло. И я не собираюсь ему мешать. Более того, хочу помочь.
Рука Яна нырнула в карман, и в свете ртутной лампы мелькнул наполненный коричневой жидкостью шприц. Резко перегнувшись через стол, Ян левой схватил инстинктивно дернувшегося Хьюмана за шиворот, и точным движением правой всадил иглу шприца в морщинистую шею старика. Хью затрясло, из рта полилась слюна. Однако через мгновение дрожь пропала, и Малыш Хью почувствовал... ничего. Тело словно исчезло, лишь шевелились глаза, впившиеся в лицо Яна. А тот убрал шприц обратно в карман, похлопал Малыша по щеке и, наклонившись к самому его уху, прошептал:
- Прекрасная вещь. Внешне - паралич всех мышц, внутренне - никаких следов через час. Бывает со стариками, согласись? Вроде ходили, а тут бах - лежат и не шевелятся, даже говорить не могут. Это чтобы Штефану было легче тебя найти. Ладно, чао. Было приятно поболтать, - он развернулся и пошел в сторону вентшахты, но на половине пути остановился, - Не бойся, мой Малыш, охрану я вызову. Теперь все, что от тебя требуется - лежать и ждать. Ты же сможешь, верно? - Он отвернулся и медленно залез в черную пасть вентиляции. Хьюманн молча наблюдал за ним. По его подбородку катилась капелька слюны.
***
17 февраля 2023 года, Арканзас, Джерусалим. 03:11
Тяжело гудя пробитым глушителем, пикап медленно полз по трассе: весь свет, даже освящение салона, был выключен. Артур прекрасно понимал, что подъехать к городу незаметно не получится, но, как говорится, всякая попытка имеет право на существование. Сжав зубы, он тяжело вглядывался в темноту, пытаясь различить хоть что-то и перебирая пальцами по обтянутому истертой кожей рулю. Боковым зрением он увидел профиль Виктора, напряженно сжимавшего взведенный "Эстет". Фантазия Доила нарисовала, как с мокрого лба программиста стекают вниз, под очки, тяжелые мутные капли пота, квадратные, желтоватые от долгого отсутствия зубной щетки зубы кусают нижнюю губу, а черные зрачки расширились от напряжения и страха - он был словно натянутая до отказа струна, готовая даже при падении на неё легкого пера с противным звуком лопнуть. Нет, слишком он нервный, трудно будет с ним работать - и не дай Бог, если он устроит стрельбу. Агент шепотом обратился к нему:
- Слушай, Вик, убери пистолет в перчаточник... - через минуту послышался стук закрываемого бардачка, и Артур закончил свою фразу, - Оружие нам не понадобится. Надеюсь.
Книга лежала рядом, между сиденьями. Странно, но агент, никогда не бывший впечатлительным, сейчас, в этой вязкой темноте, прямо чувствовал тяжелую атмосферу, расползавшуюся по автомобилю от её черной, шершавой обложки и серых станиц. Было в этом что-то нехорошее: Артур помнил, что Бежец был, если так можно сказать, ортодоксальным атеистом. Что это значит? Предупреждение? Намек на что-то? Некстати в памяти всплыла традиция одного из мафиозных картелей "дарить Библию" тому, кого приговорили к смерти. Автомобиль преодолел ещё один крутой поворот, и Доила внезапно ослепил белый свет. Крайняя правая педаль вдавилась в пол, слух резанул визг тормозов. Немного проехав по инерции, пикап застыл за десять метров до стоящей на краю дороги хлипкой деревянной постройки вроде коротконогой сторожевой башни, на верху которой был установлен мощный прожектор, направленный на лобовое стекло автомобиля. Вокруг постройки стояли люди, но ни Артур, ни пытавшийся закрыть глаза рукой Виктор не могли разглядеть больше, чем неясные фигуры. Кто-то, стоящий на башенке, пролаял скрипучим электронным, усиленным мегафоном голосом:
- Стоять! Выйти из машины, руки в небо! При попытке оказать сопротивление стреляем на поражение!
- Что делать, шеф? - крикнул ослепленный Виктор сощурившему глаза Артуру. Тот перегнулся через колени программиста и, открыв бардачок, вытащил из него черные очки-пилоты и натянул их на нос. Черное стекло притушило беспощадный свет, стало чуть легче. Только тогда агент ухмыльнулся и ответил:
- Выходим, будем находить общий язык с аборигенами, - он выдохнул, как перед погружением на большую глубину. Рука его нашарила Библию. Немного подумав, Артур вытащил её из пространства между сидениями, открыл дверцу и вышел наружу, вслед за Дружининым.
- Руки, вверх руки! - рявкнул голос с башни, как только агент захлопнул дверь - Зачем вы едете в город?
"Если при подъезде к городу вы увидите белых в черном - скажите, что вы едите молиться, если черных в белом - говорите, что приехали покаяться, если любых в простом - говорите правду" - вспомнил Артур... И Библия... И Джерусалим. Черт возьми, как же он сразу не догадался?
- Мы - паломники из Смоук-хилла! - откликнулся Артур, подняв вверх Библию, - Едем в местную церковь по совету нашего отца, пастора Джеймса! Бога ради, не стреляйте!
Этот ответ привел того, кто находился на башенке, в замешательство. Фигуры, освещаемые прожектором, начали носиться, словно внезапно обнаруженные на кухне тараканы. Артур молча держал руку с Библией поднятой и слушал, как между тем, кто держал мегафон, и одним из стоящих внизу, которого первый называл Сэмюелем, началась перебранка. Сэмюель требовал, чтобы "чертовых сектантов расстреляли", а хозяин матюгальника призывал к его совести, и предлагал "не быть такими, как они". Скандал набирал обороты, пока кто-то третий не оборвал их и не встал на сторону стоящего сверху. Только тогда Виктор и Артур вновь услышали усиленный мегафоном голос:
- Проезжайте, мы вас не тронем! Да, Сэмюель, не тронем, и не начинай снова этот разговор! Ну же, проваливайте отсюда, быстро-быстро-быстро! Сэмюель, заткнись!..
- Ну все, Вик, садись в машину, - обратился к Дружинину агент, - Кто его знает, что там у них на уме.
Они развернулись, не опуская руки, и медленно сели в автомобиль. Оказавшись внутри, Артур захотел резко швырнуть Библию на заднее сидение, но, немного подержав в руках шершавую книгу, лишь аккуратно положил её обратно, где она проехала всю дорогу до заставы. Натужно закряхтел замотанный двигатель, сопротивляясь императиву стартера - раз, второй. Виктор открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут пикап резко дернулся и разъяренно взревев, тронулся вперед. Агент немного ослабил нажим на педаль акселератора, прищурив глаза. В голове его проклятое воображение рисовало, как персонаж с матюгальником вдруг меняет решение, короткий, искаженный лай приказа, и из ядовито-белого пятна света, вместе с грохотом выстрелов, в их сторону уносятся десятки маленьких, облаченных в свинец смертей... Взбудораженный этими картинами, в агенте просыпался тот самый, ещё никем ни разу не убитый Страх - повелитель всего сущего на Земле - и начинал сдавливать горло своими костяными, покрытыми холодным потом пальцами. Страх шептал, отговаривал, умолял, приказывал плюнуть на все и развернуть холодный руль резко в бок, вдавить педаль газа в пол, как можно сильнее, и не оглядываясь умчаться отсюда. В ответ на просьбы его и требования Артур лишь ухмылялся. Храбрость - несбыточный идеал для юных девственников. В этом мире вечен один лишь Страх. Он уродлив по сути своей, противен каждому, кто хоть раз чувствовал на себе его осклизлые прикосновения и древен, как золотые жилы в глубинах Земли, но лишь Страх и только Страх препятствует другой госпоже, которая в отличие от него дотрагивается до человека один раз - и навсегда. Смерти...
Вскоре пикап проехал освещенное прожектором пространство и оказался в оглушающей тьме. Из мрака медленно, словно сопротивляясь, проступали разные предметы, казавшиеся собранными здесь беспорядочно, словно декорации в ультрасовременном представлении: пара барьеров из мешков предположительно с цементом, обшарпанный лоток мороженщика с погнутым зонтиком, маленький костер, перевернутая крышка от гроба, и, вдруг - деревянная повозка с большим, в полтора человеческих роста, резным крестом. Вокруг всего этого сновали люди - четверо окружили костер, двое или трое стояли под башенкой, а ещё несколько прятались за мешками. Вдруг из той группы, что под башней, отделилась одна фигура. Размахивая руками, она подбежала к пикапу, когда Артур уже собирался проехать между башней и странной повозкой, украшенной, к тому же, длинными цветными лентами. Артур притормозил и повернул голову в сторону махающего - полного белокожего мужчины лет сорока с огромными, как у моржа, седыми усами. Тот властно показал пальцем вниз, требуя убрать стекло, и не дождавшись этого, начал горячо говорить - Доил упустил часть фразы:
- ...расно знаю, куда и зачем вы едите. Возможно конечно, наш гуманист Измаил прав, и вы лишь верующие, которым вожжа под хвост попала в столь неспокойное время пересекать два штата ради посещения нашей "замечательной церкви". - он немного помолчал, словно удостоверяясь, что сидящие в машине его слушают, и продолжил, - Да и мне плевать. Просто знайте: если вас только, черт возьми, увидят, или хотя бы услышат о том, что вы замешаны в убийствах, знайте, будьте в курсе, мать вашу - я найду вас обоих, и перережу вам глотки. Сначала очкарику, а потом тебе, лысый. Я понятно объясняю?
- Сэмюель! - донесся с башенки голос, уже не изуродованный мегафоном, - Сэмюель, прекрати! Ты меня понял?
- Так вы Сэмюель? - спокойно спросил Артур у глядящего в окно мужчины. Тот вместо ответа рявкнул:
- А тебе не плевать, сектант? А ну проваливай, все что я хотел - я тебе сказал.
- Не всегда нужно верить тому, что вам говорит первый встречный, мой дорогой Сэмюель. Вик, дружище, вытащи-ка сигаретку... Окей, - Артур чиркнул зажигалкой и поджег белую палочку, с удовольствием втягивая в себя ядовитый никотин, - Окей, теперь можем и поговорить. Итак, Сэмюель, мне нужен профессор Берджерон.
Даже в темное было видно, как лицо мужчины посерело. Он сжал губы, тяжело разглядывая беззаботно курящего агента:
- Тебе лучше знать, сектант, куда он делся.
- Несмотря на то, что вы, как я понимаю, человек образованный, вы безнадежно глупы. Смотрите! - Доил резким движением выхватил Библию, раскрыл и показал Сэмюелю. Внутри Святая книга была девственно чистой, и ни одного раза ручка не касалась сероватых, специально застаренных страниц.
***
Город Джерусалим был основан в 30-е годы прошлого века, в самый разгар того тяжелого времени, которое называют Великой Депрессией. Как рассказывают источники (надо сказать, довольно подозрительные), сюда бежал от Нью-Йоркской нищеты некто мистер Артур II Эдисон, в бывшем преуспевавший бизнесмен, а в те страшные годы - нищий, принявший духовный сан в католической церкви. Вместе с ним было несколько семей - такие же обездоленные, голодные люди, однако "всех их объединяло то, что нельзя было разрушить нищетой - вера". Какого черта стольким людям надо было проезжать полстраны, чтобы в этой глуши основать небольшое сельское поселение? На этот вопрос история города внятного ответа не давала. Вроде бы преподобному Эдисону (который иногда кроме работы священника "подрабатывал" на подпольных боях, делавшихся на деньги мафии) после одного из тяжелых поединков, где некий итальянец сильно сотряс ему череп, пришло видение - якобы маленький мальчик, звавший основать в Арканзасе город Джерусалим и построить там церковь. Честно говоря, другая версия выглядит гораздо более внятной - плутоватый Эдисон просто свалил в глушь от злых кредиторов, которые начали требовать с него долги за провалившийся бизнес.
Так или иначе, город был построен. Сначала тихое селение из нескольких домишек, скоро он начал разрастаться - в город Джерусалим, в котором все кормились своим собственным трудом, бежали многие семьи: кто по нужде, а кто - по вере. К началу Второй Мировой войны в городе уже проживало двести сорок девять человек, и в центре находилась небольшая католическая церковь, куда по воскресеньям собиралось почти все население, трудящееся на разбросанных вокруг полях да в нескольких лавках. На войну от города ушли лишь два человека: Яков Смит, ставший пехотинцем и убитый на Филиппинах в японской засаде; и Джошуа Хук, отвоевавший войну от открытия Второго фронта до победы в Европе, участвовавший в освобождении нескольких концлагерей и вернувшийся на малую Родину почетным ветераном. Почти до конца жизни он трудился электриком, получал свою небольшую пенсию, иногда приходил в школу на уроки Патриотизма, и тихо умер в своем доме в возрасте девяноста пяти лет. Правда, перед самой смертью он начал рассказывать странные вещи - словно бы он и не воевал почти, а служил в чем то вроде карательного отряда, отбиравшего у пленных немцев ценные вещи и переправлявших их в США.
Так и стоял Джерусалим, медленно росло население (в основном католические семьи, бегущие от унижений), становилась все красивее церковь, пока в жизни города вдруг не появилось новое имя: Соломон Моисеевич Айсберг, ученый, педагог и подпольный миллиардер. Это был тысяча девятьсот шестьдесят пятый год - время космомании, когда в науку шли тысячи молодых людей, вдохновленных подвигом Гагарина. Соломон Моисеевич тоже бежал в Джерусалим, и тоже от разъяренных кредиторов - но только теперь это были не обычные бандиты, а люди очень серьезные, со связями в правительстве. Здесь он сменил имя на Аарона Моисеевича Мосензона и устроился работать учителем математики в единственную в городе школу Љ1.
Аарон (Соломон) Моисеевич был атеистом, но при этом - жутким идеалистом. Его поразила молодежь города: все ребята, отучившись в школе, оставались в городе и трудились, как их отцы, деды и прадеды - на кукурузных, пшеничных и картофельных полях. А если нужен был специалист (электрик, сантехник или кто либо другой), горожане обращались к пожилому мистеру Хуку или ехали в соседние города. Аарон Моисеевич решил потратить все деньги, пришедшие к нему довольно темными дорожками, на что-то стоящее, и в семьдесят первом году в Джерусалиме открылся колледж, в который приехали преподавать приятели и коллеги Аарона. К сожалению, он не успел порадоваться этому - в семьдесят втором он был убит при таинственных обстоятельствах. Однако остался его двадцатипятилетний сын, Соломон Соломонович, который решил продолжить дело отца, и остались деньги, завещанные колледжу.
Церковь, обзаведшаяся монастырем, до этого безраздельно властвовавшая над умами горожан, отнеслась к "нововведению" довольно подозрительно. На проповедях некоторые особо рьяные священнослужители часто призывали забирать своих детей из колледжа насильно, пока тогдашний настоятель Моррис не провел "круглый стол" с ректором колледжа, и не пришел к выводу, что иметь рядом такое заведение гораздо более выгодно. И правда, город начал увеличиваться дикими темпами - все хотели попасть в колледж (а как известно, в Арканзасе было плохо с учебными заведениями). Вместе с этим улучшалась и школа - через пять лет после постройки она разрослась ещё на один корпус, а потом - и ещё на один, а вскоре в городе появилась небольшая фабрика, выпускавшая вареную кукурузу и торгующая ей с соседними городами.
В принципе, население города затормозило на отметке две тысячи триста сорок два человека, и болталось возле этого предела до девяностых годов, пока не начался новый бум - религиозный. За какой-то десяток лет город наводнила куча загадочного народа: католики, ищущие здесь новое пристанище, а вместе с этим - разнообразного рода сектанты, для которых название города было чем-то вроде святым. Жили последние на окраинах в малюсеньких хижинах, вели замкнутый образ жизни. Правда, иногда сектантов почему-то переклинивало, и они начинали ходить по улицам, раздавая свои "поучительные" книги и призывая покаяться перед скорым Апокалипсисом. Была ещё одна, довольно надоедливая секта, "помазанники". Эти люди одевались в белые одежды, размазывали по лицу черную краску и дни напролет агитировали громкими истеричными голосами за свою "Великую Церковь Нового Иерусалима" (маленькой кособокое здание на отшибе города, осыпанное вокруг мусором и раза три горевшее). Но сильно они не мешали - некоторые даже бросали свой диковатый образ жизни и работали на фабрике.
Так и жил Джерусалим в провинциальной глуши, и даже двенадцатое января нынешнего года перенес вполне спокойно - лишь умер от резко наступившей старости глава города, склочный противный мужичок лет пятидесяти. Управление городом взяли на себя и церковь, и колледж, разделив сферы влияния и вышвырнув из города несколько "смутьянов" - тройку молодых фашиствующих идиотов, банду вооруженных панков и одного наркомана-уголовника. Благодаря положению города бандитствующие на трассах мерзавцы сюда не заявлялись. Необходимые для жизни вещи разделяли честно, благо склады были забиты сельхозпродукцией, а у многих горожан во дворах находились пробитые скважины, откуда можно было брать не замерзающую зимой довольно чистую грунтовую воду.
Это продолжалось до тех пор, пока третьего февраля на улице Эдисона не нашли первый труп студента колледжа. Убийство можно было бы списать на некого бандита, но людей, нашедших тело, поразила жестокость убийцы: парню изрезали все лицо, отсекли гениталии, а на груди его был вырезан крест, в центре которого убийцы воткнули нож. После этого трупы начали находить по всему городу. Только теперь это были в основном мужчины от тридцати до пятидесяти лет, с растительностью на лице и темными глазами. Жертвы были изрезаны все так же, но рядом иногда находили то, что было трудно предположить. Окровавленные мечи.
Священники, студенты и профессора собрались в ратуше на переговоры. Было понятно всем, что это - дело рук Джерусалимских сектантов. Но на требование обитателей колледжа провести в жилищах сектантов погром церковники воспротивились - для них это было равносильно самоубийству, потому как сектанты собирались объединиться с церковью на довольно выгодных для монахов условиях. Был жуткий скандал. Сэмюель Блэк, учитель обществознания, обвинил настоятеля церкви преподобного Пипена в пособничестве убийцам. Старый серб Пипен, истинно верующий, был глубоко оскорблен таким обвинением, и ответил - слишком горячо для священного сана.
С тех пор город находится в состоянии холодной войны: колледж все время пытается уличить кого-нибудь, кто виноват в убийствах, церковь негативно отзывается на эти попытки, а трупы продолжают появляться на улицах. К тому же активизировались помазанники. Теперь крашенные сектанты в белых одеждах открыто ходят по улицам города с оружием, берут людей в заложники и проводят с ними "очистительные сеансы" - проще говоря, промывают им мозги. На улицах уже встречаются первые стычки, готовые в любой момент перерасти в кровавые междоусобицы. Город медленно погружается в Смутное время...
- Это все? - спросил Артур у Измаила Мосензона, в ответ грустно разведшего руками, - Понятно... А когда пропал Мишель?
- Знаете, мистер Доил, честно говоря, точную дату я назвать не могу. - ответил Мосензон, сцепив пальцы в клубок, - Я его не видел числа с десятого, он тогда отправился патрулировать город с ребятами. Как я понял, профессор вернулся из патруля, сдал оружие и лег спать, а утром его кабинет обнаружили пустым. Джонни, третьекурсник, выходил в туалет и видел, как профессор часа в три ночи шел по коридору в направлении выхода. После этого его никто не видел.
Они сидели вчетвером в темной аудитории, превращенной в одну большую казарму: столы были раздвинуты, а открытое пространство заставлено кроватями. Измаил Львович Мосензон, известный ранее как человек с матюгальником на верху башни (один из потомков Соломона Моисеевича Айсберга), сидел, облокотившись на одну из парт, прямо напротив Дружинина. Виктору было тяжело смотреть на него: худой семит производил впечатление полностью разбитого человека. В отличие от своего коллеги, Сэмюель Блэк готов был рвать и метать. Он, как разъяренный тигр, ходил из угла в угол аудитории, иногда жестким голосом поправляя неторопливый экскурс Мосензона в историю Джерусалима. Во всей комнате лишь агент ФБР был спокоен, словно индейский идол. Он сидел, закинув ногу на ногу, безостановочно курил, смотрел на алый огонек и изредка задавал вопросы, разные вопросы - о истории города, о колледже, церкви, о последних, вроде бы незначительных событиях. Вот и сейчас, услышав о странном уходе профессора Берджерона, он лишь немного поднял брови с редкими волосами и сказал:
- Мда, камрады, богопротивные дела творятся в вашем городке у моря! - Доил кого-то цитировал, но Виктор не понял, кого, - Что меня более всего насторожило - эти ваши убийства. Все жертвы -мужчины от тридцати до пятидесяти с мохнорылостью и темными глазами... а как мне помнится, наш пропавший профессор очень гордился своими усами, прямо как Эркюль Пуаро. Да и глаза у него были темно-карие.
- То есть вы считаете, что сектанты охотятся на Берджерона? - нахмурился Измаил Львович.
- Более того. Я сильно сомневаюсь, что здесь замешаны ваши служители сверхновых культов.
Здесь Блэк, до того шатавшийся из угла в угол, не выдержал. В мгновение ока его тяжелая фигура возникла позади совсем поникшего Мосензона, оглашая аудиторию мощным и зычным, как паровозный гудок, рычанием:
- Дьявол, да какого черта вы понимаете?! Вы здесь ещё двух часов не пробыли, а уже пытаетесь о чем-то рассуждать! - странно, но чем больше Сэмюель распалялся, тем больше сходил на нет Мосензон, словно эмоции обоих питаемы были из одного источника, и темпераментный электромеханик забирал в себя весь заряд, - Лично мне все понятно. Нет никаких "загадочных заговорщиков", о которых вы пытаетесь толковать. Нет их! Нет! Есть кучка свихнувшихся фанатиков, которые режут всех, пользуясь моментом. Понимаете разницу? Или вам на пальцах объяснить? А наши святые отцы их покрывают, потому как если пришибить всех сумасшедших в городе, церковь будет пустой...
- А я смотрю, вы - рьяный атеист. - прервал тираду Блэка агент, вытаскивая из пиджака очередную сигарету: видимо, таким образом он отыгрывался за часы вынужденного воздержания, проведенные на трассе. Прерванный Сэмюель осекся на пару секунд, но потом ответил неожиданно спокойным, но суровым голосом.
- Я не атеист, агент. И даже не протестант. Я против того, чтобы вера превращалась в бизнес, в грязную корпоративную игру за влияние. Такая религия мне не нужна - потому что она ставит во главу угла не Бога, а нечто другое. Именно это можно сейчас видеть в нашем городе. Знаете, я знаком с Пипеном с детства - по сути, мы были почти одноклассниками, он меня старше всего на три года. Даже один раз дрались за внимание одной девочки, и с тех пор мой нос смотрит немного в сторону. Но это пустяки. Плохо то, что он не хочет нам помочь очистить город от дряни...
- А может быть, - вдруг сам того не ожидая, громок сказал Дружинин, - Он просто знает, что ваше справедливое желание поведет за собой бойню? - русский замолчал, пытаясь подобрать подходящие слова, - Горожане разъярены и напуганы. Они готовы разорвать любого, кто хоть на грамм причастен к преступлениям. И вдруг вы говорите: "Айда, ребята, вот вам убийцы!" - и показываете на сектантов. Вы же понимаете, что потом будет?
- А вы, молодой человек, считаете, что нужно все оставить как есть?
- Отнюдь. Я бы на вашем месте сначала проверил, кто на самом деле виноват, - Сэмюель уже открыл рот, чтобы подвергнуть слова Виктора критике, но Доил вновь опередил его.
- Мистер Блэк, мой друг только что подсказал мне прекрасную идею. Когда один мой знакомый, фанатичный любитель живой природы, ловил хищную рыбу, он обычно насаживал на крючок другую рыбешку, более мелкую. И пусть это банально, но мы попробуем провернуть то же самое. Это называется охотой на живца. Пока что мне и уважаемому мистеру Дружинину нужно немного поспать, а когда мы проснемся, начнем обсуждать план предстоящей операции.