Козырев Андрей Вячеславович. Страшный суд

СТРАШНЫЙ СУД

Сибирская повесть

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Последняя осень.

Осень тревог и надежд наших.

Осень сырая,

Глухая,

Морозная.

Желтые травы и зеленые листья на черной земле.

Желто-серые холмы у реки Замарайки.

Желто-серое небо.

Ранним утром, по измороси,

Мимо черных изб покосившихся

Он тайком крадется,

Стыдясь, боясь, не заметит ли кто.

Он возвращается -

Беглый беляк, бывший эмигрант,

Бывший чистый отрок,

Семнадцати лет в белую гвардию призванный,

Девятнадцати в Китай бежавший,

Двадцати пяти - тайком вернувшийся.

Вернувшийся домой.

На землю родную.

На пепелище родное.

На смерть.

Старая шинелка.

Ноги в сапогах седых.

Лицо молодое, узкое,

Сибирским снегом обмороженное,

Китайским солнцем обожженное,

Неживое.

Глаза - черной воды колодцы.

Глаза - как углем дыры прожженные.

Смотрят и не смотрят,

Только травы взором обжигают.

Бровей - нет как нет.

На лбу - черные волосы с седой прядью:

Черное с белым -

Флаг поверженного поколения,

Выжженного поколения,

Поколения пустоты.

КАИН

Идет он мимо домов,

Где спят все еще.

Идет, хоронится.

Черной водой из глаз глубоких плещет.

Где она, материна изба?

Не сгорела ли?

Аль до сих пор стоит?

Полдеревни, небось, полегло тогда...

Вот она,

Изба старая,

Изба черная,

Дедом поставленная.

Стоит, как филин, нахохлившись,

Крылья сложив,

Исподлобья глядит.

Черная птица. Мудрая. Злая.

Не страшно ей ничего.

Сто лет еще простоит, сто войн переживет,

Только чернее станет.

А взгляд ее - все тот же будет,

Все то же черное лицо избы.

- Кто там?

- Панька Махоткин...

- Кто-о? А ну шагай отсюда, стервец, вор приблудный!

- Панька я, брат твой! Не признал разве?

Вот шрам на руке, возле локтя, - помнишь, в детстве косой ты махнул...

Кровь до сих пор красна так же...

- Панька!

- Петруха!

- А откудова ты? Слыхали мы, что пропал ты...

Что штык тебе вонзился в горло клокочущее

Там, под Кяхтой, в Унгерновом побоище...

Выжил что ли?

- Не был я там. Лгали люди.

Я в Харбине три года жил,

По Желторосской степи блуждал,

Рикшей был, белье стирал,

А оружие - во веки в руки не возьму!

Устало оно от рук моих...

- А пришел зачем?

- Да вдохнуть пыли родной захотел...

По степи желтой пройтись...

Мать повидать...

- Нет матери. Год назад скончалась.

Отец еще при тебе отстрелялся.

Я женой обзавелся, сын теперь у меня -

Волосы желтые, песочные,

Глаза синевы вечерней,

Веснушек полчашки на лице.

Спит сейчас.

Нет тебе у меня места.

Я беляка не приму.

Хошь, не хошь, - а жить надо.

Знаешь ведь, что беглецам у нас причитается!

Ступай в тайгу куда, в леса синие,

В чащи метельные,

Там избу сваргань, помогу, чем смогу.

А к нам, в Нахаловку нашу - не кажись!

Понял?

- Понял я... Нет мамки моей больше

И брата нет.

Ну, прощевай, живи, как можешь.

Я к тебе не приду.

Плюнул Панька под ноги,

Повернулся на месте

И, сгорбившись, назад зашагал.

А изба кряхтела вслед,

Ворочалась под ветром серым,

Глаза желтые зажигала,

Спину бревенчатую щетинила,

И треск от нее разносился по холмам,

И дым из трубы шел ядовитый -

Дым, дым,

Дым России,

Дым времени спаленного,

Газами выжженного,

Кровью политого,

Слезами усеянного,

Смертями урожай пожавшего.

СТРАШНЫЙ СУД

Идет он прочь,

Мимо изб покосившихся,

Не боясь уже, что заметит кто.

Идет, покачиваясь,

Рукой машет -

Голова буйная,

Забубенная.

Желтые пески Китая в памяти шумят,

Фиолетовое небо монгольское в глазах стоит,

Кровь в горле клокочет

Непролитая.

Горько ему. Горько и пусто.

Помнится, как мамка - седая, прямая, тощая -

Провожала в поход его,

Крест-накрест отец целовал...

И пустыня желтая горит в зрачках его.

Лицо безбровое белизной пламенеет.

Взгляды черным вороном над селом порхают -

По холмам желто-зеленым,

По реке серой,

По старице безжизненной,

Вороном реют, птицей-ястребом, птиц мелких ловят,

Мясо когтями разрывают

И кровушку, клокоча, из горла пьют.

Эх, жизнь- пустыня...

Ни дома, ни отца, ни матери...

Есть разгуляться где на воле!

Эх, раззудись, рука!

Живи, гори, рыдай!

И чтоб пустоте пусто было!

Кто там на краю села?

Лицо незнакомое... широкое...

Глаза раскосые, чудные...

Скулы желтые, желваки так и ходят под кожей...

Казах? Степное племя, сильное, буйное,

На земле воспитанное.

Пустыня - в щелочках глаз их...

Небо - в сердце их...

Песок и небо. Небо и песок.

- Эй, ты! Саша-паша! Брат! Подходи, поцелуемся...

- Ты кто? Моя не понимай...

- Я не местный. Проезжаю тут... В Москву еду.

- Что, болша шишка небось - в Москов мчать?

- Болша, болша. Хошь, подарок дам - нож, китайский, новый?

- А чего ты так?

- Да радость у меня. Сын родился. Всем подарки сделать хочу!

Выпьем, друг степной, из фляжки моей!

Фляжку серебряну тебе тож отдам...

Вон как блестит! Дорогая вещь! С беляка снял на войне...

Так выпьем! - Выпьем!

- За Страшный суд!

- А что это?

- Не понять тебе. Хорошая штука!

- Ну, выпьем!

Пьют двое. Небо над ними стоит заиндевелое.

Стоит, не движется.

Обрыв, травой желтой поросший, над рекой стоит.

А за Замарайкой - ковыль-трава, поросль степная,

На ветру колышется,

Шуршит молитвы свои,

Иноком степным, летопись веков ведущим,

Под копытами растущим,

Каждым ударом сминаемым,

После каждого удара снова встающим.

Трава мягкая, трава сильная,

Трава вечная.

И море шороха его, море думы утренней

Колышется мерно...

ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

Выпита последняя чарка. Об землю разбита.

Нож - у Темирбая. Фляга ему же отдана.

Нет больше чар. Нет жизни больше.

И смерти нет.

- Эх, раззудись, плечо, размахнись, рука!...

Горит изба старая,

Дедом построенная, -

Сто лет могла бы стоять,

А не вынесла братовой вражды.

Горят стены древние,

Горят ставни деревянные,

Сибирская резьба древняя, хитрое узорочье!

В доме двери заперты крепко.

Крики несутся,

Рвутся, плачут, крыльями машут,

Небо царапают до крови,

Крики, крики, крики - три стаи криков от земли до небес!

Насквозь! Насквозь! Весь мир ими пронзен -

Криками детскими,

Плачем мальчонки желтоволосого,

С веснушками в полщеки,

С глазами синевы вечерней!

А в избе - икона Божьей Матери -

"Хождение по мукам" -

Из огня ладони тонкие простирает,

Молится,

Глазами девичьими из огня хода ищет,

Сквозь дым черный по воздуху плывет.

Глаза синие,

Глаза укорные,

Глаза молчаливые на муки смотрят.

Сошла, сошла, сошла в ад Богородица!!!

Мальчик плачет...

Гори, гори, гори!...

Пляшет рядом брат,

Брат обезумевший,

Пляшет у пожарища,

Сапогами тяжелыми землю бьет за обиды свои,

И глаза - слез полны, колодцы черные,

Щели преисподние.

Пустыня в душе его,

Красное небо монгольское,

Шинели серые,

Штыки, крови отведавшие.

Скоро, скоро последний выстрел его прогремит!...

Скоро, скоро землю ему последний раз целовать...

Скоро человек в кожаной куртке, прямой и строгий, взглянет в глаза мертвые

И галочкой смерть гада в списке отметит.

Умирать, так умирать!

В пламени!...

Небо над пожаром стоит заиндевелое.