Козырев Андрей Вячеславович : другие произведения.

Ухо Ван Гога

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Поэтические сонаты, фуги, оратории.


   УХО ВАН ГОГА
    
   Поэтические сонаты, фуги, оратории
    
   Державину. Жизнь омская
    
   Фуга
    
   Я жил на Омке, - не на Званке, -
   Когда из тьмы веков ко мне
   Явилась Муза - голодранка
   И замаячила в окне.
   Она зашла ко мне погреться,
   Залезла в душу и в карман,
   И объяснила суть прогресса,
   И водки налила в стакан.
    
   Вы, Машка, Хлоя и Фелица,
   Меня не смейте ревновать!
   Для шуток с этою девицей
   Нужна тетрадь, а не кровать.
   Я с вами цацкаться не стану,
   Ведь на земле известно всем:
   Поэтам русским по Корану
   Иметь дозволено гарем.
   Мне всё дозволено и свято,
   Святое место часто смято.
   Жись без греха - что без стиха:
   Мелка, соплива и тиха.
   Так наплюём на наше горе
   И запируем на просторе!
    
   Глагол времён... Всё это басни.
   Есть вещи слаще и прекрасней:
   Вот на столе лежит арбуз
   И выставил зелёный ус.
   Вот разлеглась, ещё невинна,
   Изнеженная осетрина.
   Блины с икрой, как генералы,
   Лежат горою после бала,
   И разлитой по кружкам квас,
   Являя нрав, шипит на нас...
    
   Согласно истине столетней,
   Литература - дочка сплетни.
   И я с утра до самой ночи
   В окно на двор уставлю очи,
   Чтоб подсмотреть там стайку тем
   Для од, элегий и поэм.
    
   Какой народец населяет
   Те животрепетны края,
   Где в Иппокрену претекает
   Моя иртышская струя!
   Какие здесь мосты, дороги,
   Какие старые чертоги,
   И каждому здесь старику
   Власть оставляет по пеньку.
   Какая пыль! Какие были!
   Какие дивы нас любили!
   Какие стервы нас бросали!
   Какие звёзды нам сияли!
   В каких болотах мы тонули -
   И вот теперь сидим вот здесь,
   На Омке, в крепости, в июле,
   И будоражим лестью спесь.
   А Муза, девка крепостная,
   Роман нам крутит, превирая
   Сухую правду в сладку ложь,
   И хренушки её поймёшь.
    
   Российских од архиерей,
   Приди ко мне и помудрей.
   Тебе я расскажу о мире,
   Бряцая на журнальной лире.
   Журнал твой разум озадачит:
   Какая в мире канитель!
   А что там Вашингтон чудачит?
   Пошто артачится Брюссель?
   Варшава лезет вон из кожи,
   Чтоб сажей нам замазать рожи,
   И где-то бродит гад Игил -
   Ошеломительный дебил.
    
   А что у нас? Покой, затишье,
   Песок да тополиный пух.
   Ворует вор. Писатель - пишет.
   Реклама - тешит взор и слух.
   Гад - гадит. Машет пикой витязь.
   На всяк вопрос - один ответ:
   Вы молодцы. Вы здесь держитесь.
   Страна в порядке. Денег нет.
    
   Восстань, воззри, пиит свободный,
   На синь народныя волны!
   Пойми язык простонародный,
   Доверь ему бессмертны сны!
   Постигни правду нашей веры,
   Пойми всю суть заподлицо,
   В лицо Истории-мегеры
   Влепи российское словцо!
    
   Я всё ж чего-нибудь да стою,
   Недаром пел, недаром жил.
   И да залягу я рудою
   Меж каменных Господних жил!
   Окаменеет близь и дальность,
   Разбьется звездная хрустальность
   В тот страшный час, последний час,
   Что уравняет с прахом нас,
   Но и в кремнёвой вспышке света,
   Что в судный день издаст планета,
   Мелькнёт часть моего огня -
   И Бог воспомнит про меня...
    
   Прости меня, мой собеседник:
   Чудачеств пушкинских наследник,
   Я разбираться не привык
   В том, что вещает мой язык...
   Слова резвятся, как амуры,
   Пред ликом девственной натуры,
   Трезвы, ясны, вполне в уме,
   А я уже ни бе, ни ме.
   Но, и не смысля ни бельмеса,
   Я всех зову на путь прогресса,
   И пусть трепещет тот прогресс,
   Что нас не взденет до небес!
   Держава росская богата,
   Трепещет в небе грозный флаг,
   И всё не так у нас, ребята,
   И слава Богу, что не так!
    
   Ухо Ван Гога
    
   Скерцо
    
   Наш мир стоит на Боге и тревоге.
   Наш мир стоит на жертве и жратве...
   У жертвы, выбранной жрецами в боги,
   Перевернулся космос в голове.
    
   Его холстов бессмертные ошибки -
   Зрачка безукоризненный каприз:
   Плывёт над садом облако улыбки,
   И в облаке струится кипарис.
    
   Пылает ухо в пурпурном закате,
   Кровь виноградников пьянее книг,
   И пузырится звёздами хвостато
   Ночного неба чёрный черновик.
    
   Сухой голландец, тощий и небритый,
   Сам для себя - дурдом, дурман и страх,
   Взирает на подсолнечье с палитрой,
   Сжимая трубку старую в зубах.
    
   Он слышит сердцем звуки небосмеха,
   Он ловит кистью Божий смехолуч,
   И ухо отзывается, как эхо,
   В ушах листвы и в раковинах туч.
    
   Он совершит святое разгильдяйство -
   Мазком к холсту пришпилит высоту.
   Джокондовское снится улыбайство
   Подсолнухам, врисованным в мечту!
    
   Звенит над храмом небо колокольно,
   Чтоб нам зрачки от скуки протереть,
   Но всё же вечно смотрим мы - невольно -
   Туда, куда так больно нам смотреть!
    
   Прозрачная идёт по склону лошадь,
   И жалуется ей сквозь холст Ван Гог,
   Что башмаки его устали слушать
   Рассказы неоконченных дорог...
    
   Творец в сверкальне сна полузеркален.
   С холста струится солнечная кровь.
   Мозг гения прозрачно гениален,
   И сквозь мозги сквозит сквозняк богов!
    
   2
    
   Вот он идёт - не человек, - дурман,
   Дурман небес, чудачества лекало.
   Он пьян, давно упал бы он в бурьян,
   Когда б за крылья небо не держало.
    
   Он пьян, но не от нашего вина,
   А от другого, - горше и суровей.
   Кровь виноградников всегда красна,
   Как солнце, конопатое от крови.
    
   Он пил всю ночь глухой абсент легенд.
   Полынный вкус небес во рту дымится.
   Абсент легенд - священный элемент,
   Он миражам даёт черты и лица!
    
   А рано утром, только он проспится,
   Увидит Бог, живой в его зрачке,
   Как солнце сквозь подсолнухи струится,
   Бушует, пляшет в каждом лепестке!
    
   Пусть барабанит в жилах кровь-тревога,
   Пусть грают птицы, небо вороша, -
   Подсолнечье - вот небеса Ван Гога!
   Подсолнухи звенят в его ушах!
    
   Художество не худо. Всё - оттуда,
   Где метеор - взамен карандашей.
   Да, вот такая амплитуда чуда -
   От неба до отрезанных ушей!
    
    
   Под куполом цирка
  
   Оратория
  
   1
    
   Огромный купол, гулкий и пустой,
   Куда приходит сумрак на постой,
   Где в полутьме огонь рисует знаки, -
   Сюда стремится ум в вечерний час.
   Здесь щедрый Праздник собирает нас,
   Здесь, как артист, танцует луч во мраке.
    
   2
    
   Как будто слово, линия звучит,
   Когда гимнастка сквозь простор летит.
   Взвихрённый свет её чуть видит, робок.
   Пронизаны огнём и плоть, и кровь.
   Здесь Время отдыхает от трудов,
   Здесь лишь Мечта работает, как робот.
    
   3
    
   И Хитрый Глаз над куполом суров.
   Пронзая взором сей Великий Кров,
   Он пишет, как стихи, меня - поэта,
   В глубь жизни обратившего свой взгляд,
   Когда мгновенья пчёлами летят
   На скрытый в вышине источник света.
    
   4
    
   Здесь - мы взошли на высший пик времён!
   Обозревая твердь, и явь, и сон,
   Мы видим - по краям воздушной ямы,
   Порой сходясь в единое гнездо,
   Порой цветя колючею звездой,
   Свет ртутью разлетается багряной.
    
   5
    
   Я радуюсь игре лучей с туманом,
   В которой, может, сам игрушкой стану.
   Водоворот обмана, зла, добра,
   Зверей, людей, огней круговращенье,
   И жизнесмерть, и смертовоскресенье -
   Игра, игра... жестокая игра.
    
   6
    
   Игра, я - твой! Себя я вновь узнаю
   В гимнастке, что летит из пушки к раю.
   Живого тела слиток золотой,
   Мерцающий над тёмною ареной, -
   Ты - образ человека Перемены,
   Творца игры - жестокой и святой.
    
   7
    
   Добра и зла не знает сей уродец -
   Бесстрашный, юркий цирковой народец.
   Юродство, бесовство, обман в крови -
   И детский смех, и свет лучей искристых,
   И риск, и страх, и хохот сил нечистых,
   И низверженье вниз с высот любви...
    
   8
    
   Да, в цирковой подзвёздной Одиссее,
   Где тело, овладев душою всею,
   Даёт ей трудный, роковой урок, -
   Земной урок бескрылости крылатой, -
   Здесь Ева и Адам не виноваты,
   Здесь первородный грех пошёл не впрок.
    
   9
    
   И ты, гимнастка, жаркая от зноя,
   Мелькающая солнечной иглою
   Под куполом, сшивая тень и свет, -
   Ты превратилась вся в клубок событий.
   В нём на одной из спутавшихся нитей -
   Груз всех земных падений и побед.
    
   10
    
   В лучах мелькают тело, ноги, грудь, -
   На них присело Время отдохнуть,
   Как на качели, чтоб взлететь повыше.
   Она ваяет телом, как резцом,
   Скульптуру света, - светом мы поём,
   Мы свет багряный, словно песню, слышим.
    
   11
    
   Господь, за что её Ты бросил в Лимб?
   Кольцо арены - словно круглый нимб,
   Простёртый, чтоб могла она разбиться.
   Страх высоты - коварный, хитрый бес...
   Но сквозь круги ступенчатых небес
   Она летит - стремительнее птицы.
    
   12
    
   Нырнёт во тьму, прозрачнее медузы, -
   И темнота расходится, как шлюзы...
   Вот слиток тела есть, а вот - исчез,
   Как золото, расплавленное ловко...
   Она висит, как гирька, на страховке, -
   Судьбе бескрылой злой противовес.
    
   13
    
   Звучит во всех суставах звёздный туш.
   Жизнь - это свет, и дрожь, и трепет душ.
   Грех допустим - исключены ошибки.
   Весь путь её - по роковой черте:
   Её, почти предсмертной, высоте
   Известен вес восторга и улыбки.
    
   14
    
   Здесь перед нами встала на пуанты
   Судьба земли, разъятая на кванты.
   Глухой глагол времён, металла звон, -
   Он просто по-иному оркестрован,
   Чем похоронный звон, он здесь раскован,
   В весёлый детский хохот обрамлён.
    
   15
    
   Скрывает лица маска - как могила.
   Когда б мы раньше знали, что за сила
   Таится в маске, как она крадёт
   Нас у себя, - не стали бы смеяться
   Над клоунами, мы, - лжецы, паяцы,
   Играющие роль за годом год.
    
   16
    
   И вновь дрожит в лучах неутомимо
   Сердцебиенье вечной пантомимы,
   Которой имя - Жизнь, источник мук
   И радостей, набухших, словно колос,
   Когда движенье обретает голос
   И тяжесть мира обратилась в звук.
    
   17
    
   Лети, лети, бескрылая, крылато,
   Над космосом, на атомы разъятом,
   Сквозь нашей жизни блеск и темноту,
   Над шабашем чертей, гуляк и звуков,
   Над морем вздохов, шёпотов и стуков,
   Лети, лети - переступи черту!
    
   18
    
   Игра, игра - мятеж, налитый светом,
   Ад, к небесам хлопками рук воздетый,
   Орбита сцены, брачное кольцо
   Земли и неба, плоти и полёта,
   Левиафан в обличье Бегемота,
   Последний Ангел, прячущий лицо!
    
   19
    
   Лети под вечным Куполом, как атом
   В небесном цирке, на хлопки разъятом!
   Я верю в верность твоего добра.
   Последними мытарствами проверен,
   Я твоему огню и мраку верен,
   Игра, игра... жестокая игра!
    
   Третий глаз
    
   Когда во мне проснётся третий глаз
   И я - сквозь толщу темноты - увижу
   В глуби земной нефть, золото, алмаз
   И будущее, ставшее мне ближе,
   Произрастающее из земли,
   Как тонкий стебелёк, без разрешенья,
   Не опасаясь тлена, тла и тли,
   Порой теряясь в огненной пыли,
   Порой от зноя прикрываясь тенью, -
    
   Я встану, холодом скупым дыша,
   Над правдой, ложью, небылью и былью, -
   И защебечет звонкая душа,
   Как воробей, в клубах житейской пыли.
   Я вижу всё: насквозь прозрачна мне
   Вся подоплёка солнечного неба.
   Я вижу: в небе - то же, что на дне,
   В просторе - то же, что и в глубине,
   И весь наш мир - живого сердца слепок.
    
   Молчи! Возьмись за этот тяжкий труд,
   Стальными обручами стисни сердце,
   Как перст к устам прижавший Горпехруд,
   Бог тишины, пророков и младенцев.
   Молчи! Молчанье - правота твоя,
   Самотворящееся изваянье.
   Как форма для сверхпрочного литья,
   В тебе пусть сформируется молчанье.
   Оно набухнет сутью, возрастёт
   И породит гигантов и титанов -
   Укажет на три вечности вперёд
   То, чем я был, чем после жизни стану.
   И выпрямляется упрямый рот,
   И кровь шумит в глухом удушье слова, -
   И жизнь, прожитая наоборот,
   С конца к началу, ждёт начала снова.
    
   А если я, житейские кроты,
   Не знаю правил вашей суеты, -
   Я здесь, простите, попросту не в теме.
   Я редок в этой солнечной системе.
   Я редок там, где на базарах дня
   Торгуются слепые за подделку,
   Где давка, щебет, шум и толкотня,
   Где небеса жидки, а реки мелки, -
   Здесь, в солнечном сплетенье зла и лжи,
   Я в тень, как в монастырь, собою заперт,
   Я - не мираж, чтоб верить в миражи,
   Я, сам себе - бедняк, и храм, и паперть!
    
   Я сам себе - судья и приговор,
   И преступление, и наказанье.
   Ко мне Господь простор небес простёр,
   Чтоб мой зрачок пил чистое сиянье.
   Я сам в себе обрёл свои права.
   Я их вскормил - слезами, потом, кровью.
   От свежей истины кружится голова,
   Хмельна, пьяна, жива - и тем права,
   И небосвод подходит к изголовью...
    
   Всё очень просто - проще простоты.
   И с убываньем дней я не убуду.
   Быть лишь собой, собой - до немоты,
   До хрипоты, до вечной красоты,
   Не знать остуды, не боясь осуды.
   Мои слова понятны и просты.
   И жизнь - проста.
   И сердце
   верит
   чуду.
    
   Рерих
    
   Фуга
    
   Мы - беловодцы, мы - гипербореи,
   Из неба, снега и сиянья смесь.
   Над гималайской тропкою, старея,
   Мерцает голубая дурь небес.
   Медлительные, словно черепахи,
   У входа в храм, храня глухую честь,
   Как иероглифы, стоят монахи,
   Самих себя пытаются прочесть.
   Мохнатые народы в белых кручах
   Веками вход в подземье стерегут.
   Их каменистая судьба - не лучше,
   Чем огненная йога войн и смут.
   Несутся звуки войн, как будто черти,
   В фарфоровые, злые небеса.
   Тибет, как кукла на руках у Смерти,
   Наивно пучит синие глаза.
   Вращенье колеса... Молчанье храма...
   Багровый, вечно нежилой восход...
   И жизнь разинута, как яма Ямы,
   И смерть разинута, как небосвод.
    
   В горящем мире, средь чумного пира,
   Едва звучит мелодия чудес,
   Но Рерих, словно Рюрик, с камня мира
   Глядит в восточное лицо небес.
   Молчит устало нежилое небо,
   Скуластых гор улыбка тяжела,
   И сами порождают чудо-нервы
   Смешенье правды, лжи, добра и зла.
   Я эти бреды, странные, как Веды,
   Пишу в тетради, и мелеют дни,
   И в будущем я вижу - беды, беды...
   Ом мани падме хум,
   Или лама савахфани.
    
   Как прост простор! Простая правда праха
   Нас не сведет, несведущих, с ума.
   Звучит трубой тибетского монаха
   Либретто оперы "Священная Зима".
   Святой и грешный, огненный и тленный,
   Свой узловатый напрягая мозг,
   На смертной высоте, поверх Вселенной,
   Молюсь, струюсь, теку, как белый воск.
   Здесь, на отрогах смерти, в Гималаях,
   Нашёл себя я, сам себе не рад.
   Здесь облака и ламы принимают
   Веков и гор предсмертный плац-парад.
   Молчат, скрывают золотую сказку
   Остроги многорогих острых гор,
   И неулыбчив, и вдвойне неласков
   Земной нечеловеческий простор.
    
   Вопросы изогнулись червяками
   Из яблока, что ел в раю Адам:
   Что жизнь твоя? Чего ты ждал веками?
   За что ты отдан бесам и годам?
   В уме держу я правду, как в застенке,
   А правда - рвётся совершить побег,
   Путь держит в Персию заблудшим Стенькой,
   Находит - плаху после ста побед.
    
   Как жаль, что тело на меня надето!
   Я вижу, как, не чтя моих трудов,
   Века сияют азиатским светом
   Сквозь каменные веки городов.
   И, сквозь тысячемильную преграду,
   Я вижу, - мне даёт Махатма знак, -
   Как Азия идёт по Петрограду,
   Сквозь сложенный из камня древний мрак.
   Русь бредит Богом, ей и неба мало,
   Она стремится за небо утечь, -
   И Азия с Финляндского вокзала
   В гранитном Петрограде держит речь.
   Бушуют скифы в петроградском храме.
   Поэма Блока явственно горчит.
   Мадонна с азиатскими глазами
   Молчит, молчит, молчит, молчит, молчит...
    
   Рай общий у Христа, пророка, Будды,
   Но в каждом грешнике - свой личный ад.
   Обломов, будто русский Будда будней,
   Залазит глубже в пёстрый свой халат.
   Но слушай, но - внимай, благоговея:
   Укутанные в шубы и в меха,
   Над Родиной твоею и моею
   Махатмы могут крыльями махать...
   Мы, Рюрики, Мамаи и Иваны,
   В азийском ханстве Хама все равны.
   Но рано нам достались наши раны,
   И наши страны слишком уж странны...
    
   Но сквозь заброшенный на небо невод
   Текут ветра, неведомым дыша,
   И горы скалятся, и рвётся в небо
   В их челюстях зажатая душа...
   И явлен мне столетий острый остов -
   В нём синий хмель запретных нам высот,
   И человек, как вечный гость погостов,
   И жизнь, навеки вплавленная в лёд.
    
   КОЛУМБ ВЕРНУЛСЯ
    
   Монолог пьяного адмирала
    
   На небе светит глупоглазый месяц.
   Я на него готов завыть, как пёс.
   На всю вселенную усы развесив,
   Меня в таверне слушает матрос.
   Ночь холодна, как будто королева.
   Европа спит, грязна, как мой камзол.
   И тошно представлять, твою налево,
   Что я - источник золота и зол...
    
   Когда стремился я в поход индейский,
   Я не стыдился лести и вранья -
   Руководила мной, по-компанейски,
   Космическая алчность бытия.
   "Нажива на живых рабах - гуманна,
   Рабам спасает души - невзначай.
   А золото - ведёт за океаны,
   Питает разум, покупает рай".
   Сто раз я кланялся убийцам и прохвостам,
   Сто раз просил взаймы у дураков,
   Сквозь океан тащил пропойц на чёртов остров,
   Открыл дорогу в рай... и был таков.
    
   Открыл? Проваливай! Тебя не жальче,
   Чем тех рабов, что ты привёз, дурак!
   ...Моя метафизическая алчность -
   Дорога в Новый Свет и Новый Мрак.
   Ругнуться бы озлобленно и грубо,
   Да смысла в злобе нет...как и во всём.
   Индеец-раб нахально пучит губы,
   Не понимая, что мы тут несём...
    
   Себя учу я, как язык индейский.
   Ночь молчалива, словно ветчина.
   Смерть смотрит вдаль с улыбкой фарисейской,
   А жизнь - скучна, как верная жена.
   Я быть пытаюсь сумрачным и гордым,
   Я умножаю злобу и враньё...
   А королева холодна, как орден,
   Как званье адмиральское моё.
    
   ...Я лгал. Я грабил. Я сменил отчизну.
   Я знал похмелье, но знавал и хмель...
   Хуан! Тащи бутылку. В небо брызну
   Струёй бургундского... Я, кстати, вызнал
   Научное определенье жизни -
   Оно одно, простое: канитель.
    
   Какая канитель, скажите просто, -
   Мечтать о славе, золоте, добре,
   Считать, что океан тебе по росту,
   И оказаться смердом при дворе!
   Они меня забудут, право слово,
   Бог весть чьим именем прозвав страну,
   Что я открыл... Но в этом нет худого.
   Смешно другое, как я ни взгляну:
    
   Сие забавно - стать в веках героем,
   Рискуя жизнью, честью и душою,
   Сквозь океан прокладывать следы
   Для воровства, наживы и вражды;
   Сквозь море рыскать, надрывая *опу,
   Сто раз тонуть, в долги по грудь залезть,
   Чтоб привезти в продажную Европу
   Рабов, и золото, и модную болезнь;
   В Мадриде плесть для грандов небылицы,
   Просить деньжат, и жрать, и бабу мять...
   Но тошно мне к чему-то зря стремиться
   И что-то в этой жизни понимать.
    
   Стреляй, скачи, живи... А что же дальше?
   Как ни ломай башку, и не поймёшь.
   Во всём, что мы творим, есть доля фальши,
   И даже правда - это праведная ложь.
   Мы лжём, что ищем новизны, открытий.
   Для грандов всё равно, я жив иль мёртв:
   Достаньте золото, а там - хоть не живите,
   Хоть удавитесь... Бережливый мот,
   Я промотал себя - за власть и деньги,
   Которые сквозь пальцы утекут...
   Да, все мы дураки, но все мы - дети,
   Не знающие, что они - растут.
   Мы подрастём. Мы, может, поумнеем.
   Мы станем благодарней и скромней...
   Мадрид мудрит, вино в нём - чуть хмельнее,
   Чем в Генуе, и сумрак - чуть черней.
   Европа пахнет лавром и лимоном.
   И на черта я мчал за океан?
   Добро везде слабо, а зло - бездонно,
   Как океан... как этот вот стакан.
   Я пью, я пью... и не напьюсь, дружище.
   Мы, моряки, такие дураки!
   Плывём куда-то, всё чего-то ищем,
   Хотя не движутся материки...
   И море нам бормочет матерки.
    
   Мадрид мудрит, а гранды жаждут грантов.
   Ночь молчалива, словно ветчина.
   Откапыватель собственных талантов,
   Я сам не знаю, в чём моя вина:
   Я развратил открытием полмира,
   Привёз вам попугая и банан,
   Приполз в харчевню, сам себе не милый,
   И пью, и злюсь, что до сих пор не пьян.
   Европа спит, как мирная старушка...
   А океан ворчит, как Бог, суров...
   Хуан! Тащи бутылку. Где же кружка?
   Куда нам плыть? Понятно всё без слов.
    
   Чёрные дыры
    
   Оратория
    
   Там, где кедры шумят над рекой - Тишиной,
Там, где стаями ходят таймени,
Где лоснится и тает мерцающий зной,
Где курчавятся синие тени,
Где кузнечик, как Гамлет, твердит монолог
Водомерке - Офелии хрупкой,
Где под каждым кустом отдыхает пророк,
Где ковчег - в каждой малой скорлупке,
Там, где вечность качается серым крестом
На забытом живыми погосте,
Там, где люди не знают, что будет потом,
Но живут - беспричинно и просто,
Там, где звёзды не слышат во тьме волчий вой,
Над бездонною тленностью мира,
Над водою живой, над травой-муравой
Простираются чёрные дыры.
    
   Небо чёрной дырою над миром стоит -
   Над сияньем побед, над круженьем обид,
Над потехами чести и славы,
Над войной, над грехом, над расправой -
Пламенеет небесная чёрная тьма,
И тоскует, и сводит несчастных с ума,
И тоскует, и манит людей пустота,
Ни за что, ни за кем, в никуда, навсегда...

Ты не хочешь пропасть? Хочешь жизни земной,
Мелкой, как тарталетка на блюдце?
Чернота каждой буквы сквозит глубиной,
Из которой - вовек не вернуться...
Монитор на столе обжигает глаза
Чернотой, что внутри человека...
Хоть усни - в сновиденьях укрыться нельзя
От мерцания неба под веком...

Человек забывает, чем жил, что любил,
И ложится на землю, в душистую пыль,
И глядит в черноту, и глядит в высоту,
Только видит за мраком загадку не ту...
И исходит душа, этим мраком дыша,
И сочатся глаза, - утереть их нельзя,
И дрожат небеса, и трава-мурава
Прорастает сквозь тело, жива и права...
  
Но молчат заповедные чёрные дыры,
Но заря обжигает сияньем полмира,
И дрожат чудо-слёзы на кончиках век,
И летит, и летит в никуда человек...
    
   И вздыхают пещеры, и снится надежда:
Может быть, там, за тьмою, не будет, как прежде?
   Может быть, я пойму смысл этой игры
По ту сторону жизни... и чёрной дыры?
    
   Гимн брату Солнцу
    
   Египетский папирус, ХV век до н.э.
    
   Встаёт рассвет, чадящий, как жаровня.
   Атон-владыка, солнце надо мной!
   Атон, мой брат! Ты мне по крови ровня,
   В тебе - тепло моей любви земной.
   Когда ты восстаёшь в первоначале
   Над выжженной пустыней бытия,
   И Сфинкс стоит у неба на причале,
   Как каменная жёлтая ладья,
   Перед тобой молчит, как утром - птицы,
   Семья пространств, и истин, и времён,
   И Ты, и Ты - единей единицы -
   Во всех, во всём любовью повторён.
   Ты сам в себе обрёл своё начало,
   Сам возжелал себя и сотворил;
   В Тебе всё наше гимном прозвучало,
   Просторным гимном шелестящих крыл.
    
   Лук небосвода согнут не лукаво,
   И от небес не так уж далека
   Египет, Кеми, Чёрная держава, -
   Большое Солнце, синь, хлеба, река.
   Течёт Река, и молятся деревья,
   Воздевши ветви к небесам Твоим;
   Грядут Твои небесные кочевья
   Над связанным с землей путём моим.
   Кочевник неба, Ты не знаешь дома,
   Ты в ночь уходишь, словно в ложь вещей.
   В ней всё Тебе нестрашно и знакомо,
   И Ты - всеобщий, вечный и ничей.
    
   Твоё сияние глухонемое
   Нам озаряет сумрак жития;
   Над миром, замирающим от зноя,
   Ты - Высший и бесправный судия.
   Что создал Ты, что мы Тебе создали -
   Не счесть, не выразить, не передать...
   И небосвод, открытый, как скрижали,
   Стоит, тая закон и благодать.
   Ты всходишь в высоте неизмеримой,
   И небо кружится, как голова.
   Тебе несу я, жаждою томимый,
   Твоё вино, разлитое в слова.
    
   С зари времён равны перед Тобою
   И фараон, и раб, и Сфинкс, и прах,
   И я, безродней ветра над рекою
   И родовитей хлеба на полях.
   Семейственность невидимого мира
   Дана в семействе знаков и значков.
   Ты выплываешь по волнам эфира
   И пробираешься сквозь дебри облаков.
   Висит над садом соловьиный воздух.
   Земля, как двери, чуть отворена.
   Ты свешиваешь свет с небес так просто,
   Что нам Твоя загадка не сложна.
   Когда природа восстаёт, как ода,
   Из тьмы ночей, и хлеб шумит в полях,
   Руководишь Ты жизни хороводом:
   В Тебе - наш дух и прах, любовь и страх.
    
   Но Ты бываешь зол; незрячей Волей
   Ты озаряешь будни без чудес,
   И нависает над Рекой и полем
   Неизмеримый произвол небес.
   И небо, каменея от молчанья,
   Таит свои глухие прорицанья,
   И с каждым днём всё злее, всё темней
   Зверинец наших дел, вещей и дней.
   Подпольное невидимое небо
   Сквозь нас встаёт, сквозь нас текут ручьи,
   И выглядят во тьме вещей нелепо
   Безродные окрестности мои.
    
   Земная боль, как цепь, связует судьбы,
   И вся земля болит, как зуб с дырой.
   И мне - устать бы, лечь бы, отдохнуть бы!
   Виною окружен я, как женой.
   Мы ждём, когда взойдёт пожар рассвета
   Внутри судеб, что к смерти нас несут,
   И бог с шакальей головой нас встретит
   И отведет на свой - нестрашный - суд.
   Ши хэт, вес сердца на весах загробья, -
   Вот мерка жизни, вот - конец конца!
   Мы - дети солнца, мы - его подобья, -
   Сполна подвержены суду Отца.
    
   Мы гимн поём глазами, - не словами, -
   Взирая на Владычьи чудеса,
   Когда меж крохотными лепестками.
   Цветок хранит и держит небеса.
   Сим позолоченным коловращеньем -
   Из жизни в смерть - Ты утруждаешь нас,
   Но мы, Твоё предвидя возвращенье,
   Ждём в темноте рассветный судный час.
   Мы знаем меру наших слов и песен:
   Охрипла смерть, - жизнь не перекричать.
   Твой свет, хранимый в слове, так чудесен,
   Что на папирусах - Твоя печать.
    
   Молитвы нам распахнуты, как небо,
   Как двери в храм... хоть смысла нет и в них.
   Молитвы хлеба, что измолот не был,
   Звучат в молчанье дней и в нас самих.
   Мы - хлеб небес, колосья золотые,
   Мы - зёрна, что попали в круговерть.
   И мельницы, безбожно-ветряные,
   Всё перемелют: небо, жизнь и смерть.
   В раздробленности нашей мы едины,
   И нам - в масштабах неба - здесь дана
   И ложь вращающихся лопастей судьбины,
   И правда - боль казнимого зерна.
    
   Египет позолочен и бездонен.
   Течёт в просторах нелюдимый Нил.
   Идут Твоей дорогой жрец и воин,
   И фараон, и раб, лишённый сил.
   Простор небес упрям и непокорен,
   Но нам открыто время, как уста,
   В которых смерть подобна смерти зёрен,
   И жизнь - Твой свет, и синь, и пустота!
    
   Голос из-под земли
    
   (Пиндарический отрывок)
    
   Наступает осень.
   Обильный сад времён опадает,
   И мини-юбки клином летят на юг.
   Тяжёлые плоды осени лежат в ладонях наших,
   И сок их, и яд их - дело рук наших.
   Они сладки в устах, но горьки во чреве,
   Как и предвещало нам Иоанново Слово.
    
   Наше летоисчисление начинает отсчет своих лет с конца:
   Десять, девять, восемь, семь...
    
   У мира давно уже ампутирована Поэзия.
   Но она продолжает говорить - фантомными болями.
   Я - говорю!
   Я сдираю с губ пластырь молчания,
   И моя замёрзшая душа, как льдинка, вылетает изо рта.
   Я умер сто лет назад -
   И воскрес вчера, чтобы допить бокал дождя,
   Стоящий на кладбище.
    
   Я, врытый в почву по пояс,
   Говорю свои слова, впитанные из неба.
   Мои пятки - в каменном веке, а голова - в нейтронном.
   В мозгу происходит последний звездопад,
   И голос мой дрожит, как красный флажок.
   Я пишу романы в стихах:
   Роман - пожар и роман - дождь,
   Роман - солнце и роман - серебряный месяц.
    
   Я пишу - и недоумеваю:
   Что скажет, когда заговорит, роща-молчальница?
   Что скажут зелёные тучи деревьев?
   Что скажет пыль на дороге тому, кто топчет её?
   И что он скажет небу?
    
   Неба и хлеба!
   Мы задыхаемся без неба нашего насущного.
   Оно подменено для большинства каким-то проворным воришкой.
   У каждого своё небо:
   У неба, что нависает надо мною, -
   Вкус Бога и серебряной воды,
   У туч в нём тот же размер, что и у моих стихов.
   А у неба, нависающего над ближними, -
   Вкус дыма, пепла и сигарных окурков.
    
   Все мы - атомы этого неба,
   Расщеплённого и расщепляющего.
   А наше людоедское человеколюбие -
   Это не взорвавшееся ли на атомы Евангелие?
    
   Семь, шесть, пять, четыре...
    
   Мир задыхается без неба.
   Раздавленный голубь лежит на мостовой,
   Крылья разбросаны,
   Перья, мышцы и кровь слились в единое месиво.
   Нежная голубиная кишка течёт с земли в небо...
   Уже не разобрать, где клюв, где глаз синей птицы.
   Но трепет разбросанных крыльев ещё помнит о небе полёта,
   И небо полёта помнит о нём.
   Раздавленный голубь, раздавленное небо -
   Они вечно трепещут в нас,
   Как те слова, которые мы должны были сказать
   И не сказали.
    
   Счёт продолжается: четыре, три, три с половиной...
    
   Время открывает филиал Армагеддона в России.
   И в переполненной вздохами тишине слышнее, как дышит
   Оно -
   Небо, исполненное глаз,
   Время, исполненное глаз,
   Стихи, исполненные глаз.
   Они смотрят в нас, смотрят, ожидая, когда же мы, мёртвые,
   Проснёмся.
    
   Три, два, один, ноль...
    
   Страшный Суд настал, и оказалось, что он не нужен:
   Он уже совершился.
   Каждый - сам себе суд, каждый - сам себе приговор, каждый - сам себе подвиг.
   Всё человечество - коллективный Антихрист,
   для того и было создано.
   И все мы - сами себе кара,
   Ненависть
   И любовь.
   Любовь
   Расщепляющая
   И расщеплённая.
    
   Вот оно, братское слияние людей всея земли
   в братском котле преисподней!
    
   ...Кругом возможно Бог.
   Бог в виде женщины сидит в кресле и смотрит в окно.
   Бог в виде яблока стоит на столе.
   Бог в виде дерева шумит за окном.
   Бог в виде дождя падает с неба.
   Бог в виде лужи пьёт Бога в виде дождя.
   Бог в виде воробьёв купается в Боге в виде пыли...
   Как я люблю этот нескончаемый Божий воробьиный щебет!
   Он - во мне, он - в тебе, он - в любви нашей,
   В любви, совершающейся
   Под стук копыт всадников Апокалипсиса.
    
   Чаши часов переворачиваются.
   Созвездие Быка мычит в небесах.
   Я совершаю перед тобой победоносное коленопреклоненье,
   И тишина, оторвавшись от моих губ, плывёт к твоим.
    
   Псалом сомнения
    
   Я, Боже, - словно дом, где окон нет,
   Где странники и то не заночуют.
   Я сам в себе ищу укромный свет,
   Ищу того, что ангелы не чуют.
   Ищу знамений, знаков и чудес,
   Рассудок тешу грёзой золотою,
   Но надо мною, над моей тщетою
   Навис огромный произвол небес.
   Я - тень от тени, я - светец от Света,
   Я - прах от праха, персть Твоей земли.
   Я - Блудный сын истлевшего Завета,
   И ветер чешет волосы мои.
    
   Читаю Книгу Книг. Твоя угроза
   Мертвит меня, вздымая от грехов,
   Но буквы - как узоры от мороза,
   Ползущего по стёклам древних слов.
   Молюсь, внимая нищей славе нашей;
   Сложу десницу с шуйцей, словно храм,
   И вот - в мои ладони, словно в чаши,
   Течёт душа со мраком пополам.
   Бьюсь лбом об землю, землю пью горстями,
   Тону в пыли, что скоро станет нами,
   И жду, когда сквозь пыль взойдёт мой рай.
   Земля, прильнув к устам, как слог молитвы,
   Ждёт голоса - для жатвы или битвы,
   Спеша собрать богатый урожай.
    
   Я - верую! Я верю - птичьей верой,
   Что я - Ничто меж двух огромных крыл,
   Которыми - поставив бред над мерой -
   Ты весь неизмеримый мир покрыл.
   И надо мной сгущается пучина,
   Как крутизна завета, как кручина,
   Которою, злословный, я пронзён,
   Измерен, взвешен, поделён, спасён.
   Взор проникает в тёмные чертоги
   Далёких звёзд, что Ты явил нам Сам;
   Твой мрак, спускаясь на мои дороги,
   Рукой прохладною ведёт по волосам.
    
   Сей мрак, вздымаясь, как огонь свечи,
   Жжёт мне уста и шепчет:
   - Не молчи!
    
   И я гною свою немую плоть,
   Полет свершив коленопреклоненный, -
   Отшельник, бесами вотще плененный
   И над земной юдолью вознесенный
   В глухую тьму очей Твоих, Господь.
   Став глиною, немою, безупречной,
   В Твой сон вонзаю я прогорклый взгляд
   И вижу в темноте вещей извечной:
   Я сам себе - и сад, суд, и ад.
   Всему, что зря утратил я сегодня,
   Я предвещаю вечный свой возврат,
   И гулко сводит скулы преисподней
   Железная зевота адских врат.
   Твой взор с небес - Твой синий взор ребёнка! -
   В сознанье тонет, как чужой псалом;
   Ищу Тебя в небесном хладе тонком
   И стукаюсь о ветер гордым лбом...
    
   Но я хочу на сей большой планете,
   Что Ты вращал недвижимой рукой,
   Так выколотить сам себя об ветер,
   Как плащ, что полон сором и трухой!
   Блажен, кто исчерпал свои недуги!
   Смешон, кто от скорбей не стал святой -
   В недуге он блуждает, словно в круге,
   Очерченном великой слепотой!
    
   Но Ты во мне взыграешь, как вино,
   И я Тобой прозрею в глубь свою же,
   И я пойму: в вещей полярной стуже
   Твоё сиянье нам обречено!
   И Ты прядешь из запахов Себя -
   Из ладана, из амбры, из сандала,
   Из ветра с гор, и нам, прозревшим, мало
   Немой любви, и мы поём, любя.
   Ты - Глубина - течёшь во мне, под кожей,
   И мною продолжаешь голос Свой;
   Моя душа, тепла от крови Божьей,
   Течёт в Тебя - незначащей струёй.
   И, вопреки всему, чем ад грозится,
   Во мне покой Твой невесом и тих,
   И Ты, как тернии и багряница,
   Венчаешь Сам избранников Своих.
    
   Горький мёд
    
   Оратория
    
   ...Чтоб вековечно собирали пчёлы
   Мёд Одина, хмельной и горький мёд.
    
   Л.Мартынов
    
   Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
   Тебя искали воины, пророки,
   А находили - те, кто пишет строки,
   В которых жизнь известна наперёд.
   Мёд Одина! В нём - горький хмель высот,
   В нём - город, рынок, улица, деревня,
   В нём - правда, жгучая до воспаленья,
   А кто его вкусил, - тот чужд вселенной,
   И кто его простит! И кто поймёт!
    
   Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
    
   ...Всё дальше, дальше проникает взор
   В земную плоть, в пороки и в пророков,
   Он не боится сплетен и упрёков,
   Всё - вопреки, и всё - наперекор!
   И речь кривится, на губах дрожа,
   И набухает в жилах кровь-тревога,
   И горбится, пророчится душа,
   Как чёрный ворон на плече у бога.
   И в сердце потаённый скорпион
   Яд мудрости неслышно источает,
   И пусть душа пока ещё не чает,
   В каких созвучьях отзовётся он!
    
   Ведь я - не человек, а только взор,
   Который Бог во тьму вещей простёр -
   Всем вопреки, всему - наперекор!
    
   Я обретаю сам в себе права
   На слово, на пророчество и кару,
   Но тотчас снисхожу из торжества
   В глухую ночь немеркнущего дара.
   Дар принесён! Постигни смерть и муку,
   Чтоб ощутить, сам этому не рад,
   Как небо, обернувшееся звуком,
   Нам проникает в мышцы, в кровь, в талант;
   Как, всей вселенною в ночи вспылив,
   Господь течёт потоком метеорным
   В ладони нищим, хитрым и упорным,
   Кто понял непростой Его мотив.
    
   Сквозь сумрак быта я звучу темней,
   Чем в сердце индевеющая стужа.
   Но пустота, укрытая во мне,
   Не принимает пустоты снаружи.
   Чужую примеряя слепоту,
   Я рифмой вижу лучше, чем глазами
   Ту музыку, что гибнет на лету
   Сквозь пустоту, зовущуюся - нами.
   И я, слагая строки про Него,
   Жду в темноте имён, сродни могильной,
   Когда бумага вспыхнет от того,
   Что я пишу на тишине стерильной,
    
   Ведь там, где замерзает тишина,
   Стоит Господь, Дающий Имена.
    
   И всё - наперекор, и всё - вперёд!
   На сильных мира плавится порфира,
   Когда они, законов правя свод,
   Вычёркивают ангелов из мира.
   Их вычеркни - и станешь сам нулём,
   В который вписан мир, лишённый Бога.
   Ты - ноль, вещей далёкий окоём,
   В ночи ночей безвестная дорога.
    
   А я - пишу, на раны сыплю соль...
   Чернильница бездоннее колодца!
   Я чувствую, как головная боль
   Из одного виска в другой крадётся,
   Дрожит рука, кружится голова,
   И всё вокруг - смешно, грешно, нелепо...
   На языке - слова, слова, слова,
   А дальше - только небо, небо, небо.
    
   Я не надеюсь, что меня спасут
   Все те, кому я помогал на свете, -
   Поэт - чудак, насмешник, божий шут,
   И кто его поймёт! И кто ответит!
   Я не ищу в сердцах людей сродства, -
   Мёд Одина не знает кумовства.
   Я только повторяю назубок
   Слова мои простые - ВЕК, БЕГ, БОГ.
    
   Поэт - лишь звук, звучащий мозг планеты,
   И кто его поймёт! И кто ответит!
    
   Минуют нас и слава, и напасти, -
   Я сам в себе, не в них обрёл права.
   Для нас - отрава, а для прочих - сласти,
   От них грешно слабеет голова.
    
   Да минут нас и слава, и напасти, -
   Безвкусные и приторные сласти!
    
   А я иду своею тропкой длинной
   Среди всемирной звонкой чепухи
   И собираю щебет воробьиный
   В серебряные, звучные стихи.
   Я собираю говорок базаров,
   Весёлый треск вселенской суеты.
   В нем - Слово, и Пророчество, и Кара,
   И плеск ручья, и шорох пустоты.
   Поговорим о том, с чем я знаком,
   О том, что было ведомо немногим, -
   О странном привкусе под языком.
   О боли под лопаткой. И - о Боге.
    
   Всегда чужой живым, всегда живой,
   Я вписан в круг небес вниз головой.
    
   И я пишу, - поймите, господа, -
   Для тех, кто с небом не играет в прятки,
   Кто тишину Последнего Суда
   Услышит между строк, в сухом остатке.
   Сдвигая облаков небесный фронт,
   Я вижу мир, прозрачный и весёлый,
   Где вечно собираем мы, как пчелы,
   Мёд Одина, хмельной и горький мёд!
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"