Эти выдуманные мною истории с некоторым смыслом, но без стыда - моральная отрыжка. В них - вся грязь, которая есть на мне и которую хочется смыть. Грязнее я придумать не смог. Такие вот штуки - это как пьяные слезы - после них значительно легче на душе. Вот, пожалуй, и все.
Следует также сказать, что я, лично, так не думаю.
История первая. О трех сестрах и их половой жизни.
Жили-были три сестры. Старшая была прекрасна лицом и телом. Средняя - хороша телом и недурна лицом. Младшая обладала сереньким личиком, но очень складной фигурой и роскошными черными кудрями.
По исполнении четырнадцати лет сестры в порядке старшинства вылетали из родительского гнездышка и уходили в океан жизни, который, как известно, перенасыщен житейскими невзгодами, ураганами страстей и прочими страхами.
Шли годы, сестры взрослели, старели, но ничего не знали друг о друге. На склоне лет они, наконец, встретились собрались все вместе и рассказали о себе.
Вот что рассказала старшая сестра: "Я ушла в большой мир по исполнении четырнадцати лет. Я была прекрасна и молода. Когда я проходила по улице, все мужчины пялились мне вслед, а юнцы потели и стыдились своих мыслей. Я ненавидела мужчин, ибо мужчина - это всегда, прежде всего - животное. Когда я летом проходила по улице, блистая загорелыми ногами, с хорошо видимой полоской лифчика под белой невесомой блузкой, с тонкими смуглыми руками, когда я, сама воздушная как моя блузка, шла под перекрестными взглядами самцов, тогда я казалась себе благородным рыцарем, закованным в белоснежные доспехи непорочности и целомудрия.
О, сколько глупых мужских голов разбилось о мою красоту! Сколько мужчин лежало у моих стройных ног, поверженных в своем вечном желании обладать женщиной и властвовать над ней! Сколько было растрат, самоубийств, разбитых жизней!
Никому и никогда я не дарила своей красоты. Ни одна мужская рука не коснулась меня, ни один не мог сказать "она была моей". Я добилась высокого положения в деловом мире только своим умом. Красота даже мешала мне, так как уязвленное мужское самолюбие всегда злопамятно. Но я достигла всего своим умом, я научила мужчин ценить во мне человека, а не самку. Это - величайшее наслаждение, и хоть я никогда не испытывала любви, я считаю себя счастливой".
Сестры помолчали некоторое время и свой рассказ начала средняя: "Нельзя назвать меня очень красивой, но я и не дурнушка. После исполнения четырнадцати лет я ушла из дома и устроилась на работу. Ко мне, бывало, приставали мужчины, я даже целовалась с ними несколько раз, но ни один из них мне не нравился. Не могу сказать также, что я очень сильно влюбилась в своего будущего мужа. Он был очень милый, всегда дарил мне цветы и шоколадки, мы ходили с ним в кино и театры... Потом он сделал мне предложение, и я согласилась.
Первая брачная ночь запомнилась мне на всю жизнь. Никогда раньше я не думала, что любовь так прекрасна. Я полюбила своего мужа и честно прожила с ним всю жизнь. Он тоже любил меня, мы жили душа в душу... И хотя я не знала высоких страстей, но тоже считаю себя счастливой".
Младшая сестра рассказала следующее: "Родители баловали меня, но так же как и вы, мои милые сестрички, я ушла из дома в четырнадцать лет. Я продолжала учиться, но бросила учебу и влюбилась в одного симпатичного молодого человека. Я отдалась страсти, но вскоре он меня бросил. Это тогда я думала, что влюбилась, на самом же деле, во мне просто проснулась женщина. Молодой человек разбудил мою дремавшую сущность. Я недолго продолжала верить словам о верности и преданности, о любви и чести. Все это - глупые сказки. На свете есть только одна правда - правда страсти. Такой страсти, от которой дрожишь в сильных руках, и от которой подгибаются ноги.
У меня было четыре мужа и несметное число любовников. Были и красавцы, и уроды, были супермены и бессильно плачущие дистрофики. Были и такие, что готовы умереть у ног любимой, моя старшая сестричка. Те тоже приходили ко мне и искали забвения в умелых объятиях. Я жалела их и давала все, что могла. Были еще такие, что считали меня потерянной, предлагали мне свою любовь во имя спасения. Эти слюнтяи надоедали больше всех. Они ныли надо мной, заживо отпевали и умоляли, умоляли о браке. Брак! Что может быть глупее, чем соединение своей жизни с одним человеком! Пока молода и сильна, пока мужчины еще не отказывают тебе в любви, зачем уходить от наслаждений, которыми так богата жизнь? Я дарила свою любовь, и в ответ получала любовь. Иногда бледную и скучную, иногда веселую и беспечную. Я брала от жизни понемногу, но часто, поэтому и считаю себя счастливой".
Затихли сестры, задумались.
Старшая пожалела среднюю сестру, прожившую жизнь так серо и скучно. Также, где-то глубоко-глубоко в душе у себя, она нашла зависть к младшей сестре, которая взяла от жизни все, что смогла, и почти ничего не потеряла. Чрезмерная добродетель всегда лжива, а чрезмерное целомудрие - более порочно, чем самый последний разврат.
Средняя пожалела младшую, падшую, как ей казалось, сестру. Также она позавидовала старшей сестре, позавидовала ее карьере и силе характера. Средние, незаметные люди очень часто верят показным чувствам и поступкам, принимая ложное за истинное.
Младшая сестра позавидовала средней, прожившей на свете просто и честно. И она пожалела свою старшую сестру. Глупую, как она думала, старую жирафу. Она не представляла, как можно питаться деловой жвачкой и ходить вокруг дерева, когда над головой растут сочные плоды. Падшая женщина всегда скорбит об утраченной чистоте и ненавидит показную добродетель, которую, благодаря своему падению, видит насквозь.
А я не жалею ни одну из трех. И уж ни одной из них не завидую. Потому что все бабы - дуры.
История вторая. О некоторых случайных явлениях.
По грязному туалету общежития летал грязный мух. Он увидел муху и налетел на нее сзади, жужжа о своей возвышенной, почти животной страсти.
В это время в туалет зашел помочиться пьяный студент. Он удобно устроился на приступочке, справил нужду и повернулся чтобы уйти. Но неожиданно увидел двух мух, замерших в неприличной позе. Студент неизвестно отчего рассердился и прихлопнул обеих.
После этого он поднялся в свою комнату и лег в постель. Через некоторое время он взобрался на девушку, лежащую с ним рядом, и шептал ей на ушко слова возвышенные и чистые, спьяну.
Открылась дверь, зажегся свет и в комнату вошел комендант общежития с заместителем декана по быту и оперативным отрядом. Студент и девушка были занесены в списки исключенных из института за аморальное нарушение паспортного режима.
С чувством исполненного долга заместитель декана вернулся домой. Он сытно поужинал, посмотрел телевизор и лег спать с женой. Во время справления супружеских обязанностей, заместитель декана рассказывал о том, что ему, кажется, наконец-то, удалось подсидеть проректора по хозяйственной части.
Но в это время рухнул потолок кооперативной квартиры и раздавил заместителя декана вместе с женой.
Вот я и говорю: корячимся, как мухи на сливном бачке, а чего ради живем - и не задумываемся.
Набор идеалов, которым я владел в 17 лет, оказался жидок на расправу при столкновении со смачной московской жизнью семидесятых годов. Он был правильным тот набор: честность, добропорядочность, чистоплотность, человечность... Только под ним отсутствовал фундамент жизненного опыта. А? Очень просто - такое здание может рухнуть в любую минуту и придется снова его строить, начиная с фундамента.
Мои родители, каждый по отдельности, в своей жизни уже наполучали по башке за свои идеалы. Но нравственный закон внутри нас велик - идеалы перешли ко мне. А как передать ощущение удара? Долбануть снова. И снова.
Все эти тектонические (они же теоретические) проблемы, естественно, были скрыты от меня, копились ниже уровня сознания, а я, со своей избушкой-засыпушкой, полным ходом въехал в жизнь студента.
Первое, что поразило меня, когда рассеялся дым старта, так это то, что я - безнадежный, можно сказать, абсолютный аутсайдер. Далеко впереди, в желтых майках лидеров, ехали москвичи. Широкий круг знакомств, умение легко держаться в обществе и прекрасно одеваться - внешнее обаяние Москвы, все это делало их настоящими лидерами.
За ними, зверски оскалив зубы, следовали отличники. Одного из них я помню - по утрам от него сильно пахло чесноком, потому что он ел его с салом. И поедая то сало, он испытывал ко мне жалость. Его сверхздоровая, сверхделовитая, нерассуждающая и, я бы сказал, глупая сущность причиняла мне страдания, близкие к физическим.
Про другого я помню только группу анекдотов.
Анекдот первый:
- Был у нас на первом курсе студент В. Нормальный парень, морда веселая, русско-калмыцкая. Песню его помню: "Скакал казак через долину, через Амурский перевал. Эх, Маруся, кобаль-ебаль, шило в жопу, через Амурский перевал!" Песня его всех нас смешила, а еще, рискну соврать, мы чувствовали в ней другую, более широкую жизнь за перевалом.
Заселили в общежитие нашего В с неким К в одну комнату. Этот самый К - по фамилии Киндерсюрприз - и был отличником.
Приходит как-то В домой, дверь заперта, свет не горит... и пахнет жареной картошкой. В был голодный, злой, умный - ключ дома забыл. Стучит в дверь и орет:
- Открывай, Киндер!
- ...
- Открывай, Киндер, трам-тарарам, я знаю, ты дома!
- ...
Вышиб В дверь, зажег свет. И что вы думаете? Сидит Киндерсюрприз в темноте и жадно поедает картошку со сковородки - скорее, скорее! Начистил ему В рыло и, несмотря на плач и угрозы, съел ровно половину оставшейся на сковороде картошки. Еще обозвал он Киндерсюрприза "говном".
На следующий день в деканате появилось заявление об избиении с точным конспектом оскорблений, подключился партком, короче, В из института исключили.
Анекдот второй:
- Открывает как-то на семинаре Киндерсюрприз свой портфель. Сам я отсутствовал, но мне друг рассказывал: "Надо было, - говорит - морду его видеть. Побелел весь, губы дрожат и пальчиком, пальчиком туда показывает: "Кто... это... сделал..."
А там говно лежит поверх книжек. Искусственное, конечно, итальянское или американское. Тогда это еще редкость была для нашей страны - Киндер и не знал, думал, настоящее. Пропало говно-то, жалко.
Анекдот третий, совсем короткий:
- Заставили нас на первом курсе сочинение писать на тему "как я понимаю, что такое коммунизм". Вонючки лояльность нашу проверяли. Ну, Киндерсюрприз и написал бессмертную фразу: "Коммунизм - это не корыто с дармовой едой, а всеобщая взлетная полоса".
Такие вот дела.
Можно было, конечно, просто учиться и потихоньку набирать студенческий опыт. Даже нужно было делать это. Но... Тогда работа, как понятие, профессия, как цель - все это было очень далеко от меня. А предметами грузили плотно.
Я мог овладеть знанием только одним способом: понять глубинную сущность проблемы, логику исследователя или ученого, решить проблему вместе с ними и сделать решение частью своего сознания. На математике нужно было становиться Лейбницем или Ньютоном, на физике - сумасшедшим Бором. На истории КПСС - изощренным садистом. И пошло, и поехало!
Любой из реальных предметов был безмерен. Преподаватели в большинстве своем были хороши - настоящие профессионалы. Но каждый из них требовал от меня жизни! Всей жизни, со всеми потрохами. Над домашними заданиями необходимо было сидеть все свободное время, что и делали пресловутые отличники.
Поначалу, особенно на математике, я еще упирался. Помню задачу в разделе систем дифуравнений про воду, вытекающую из полушария через дырку. Чтобы решить ее в лоб, одного вечера было мало. Кто такие задачки придумывает? В интегральном исчислении есть теорема о среднем, и с ее помощью эта задача решалась в два действия.
Я блеснул на семинаре. Доцент Тучкин долго отказывался понимать решение, но потом, к чести его, возбудился и стал объяснять группе что к чему. На лицах лидеров, отличников и моих друзей была интегральная скука. "Все это - херня", - было написано на кислых лицах.
- Все это - херня, - промелькнуло у меня в голове.
- Да, - добавлю я сейчас. - Это всего лишь обычная работа студента. Херня.
Учился молодой человек из рук вон плохо. Закончил первый семестр с пятью тройками и серьезно заболел - пролежал в больнице без малого год...
По мере того, как после каждого экзамена в моей зачетке проявлялась новая тройка, ужас во мне нарастал вдвое. Детский ужас перед мамой, комплекс вины в чистом виде. Они для меня все, а я без стипендии. Я - бездарь!
Подавляющее большинство преподавателей оценивало студента по двум параметрам: работоспособности и лояльности. Первое - бесспорно верно, второе - весьма и весьма сомнительно. Но, хоть умри, тогда обе эти добродетели во мне отсутствовали начисто. Так что оценка первого семестра, в общем и целом была верна, и мне нужно было сказать "да". Я же как истино-кондовый русский холил и лелеял свое прошлое и свои обиды. Особенно тройку по истории партии. Ответил-то я блестяще! И на дополнительные вопросы ответил!
- Если тебе это так уж важно, - говорю я своему кузену образца 76 года - то послушай: преподаватель был еврей, а вопрос был о каких-то там бундовцах. Это - судьба, непер. Вопрос ты рассказал по учебнику, а надо было по лекциям. Препод в той панораме дерьма что-то раскрашивал на своих лекциях, для него это было важно. И четыре тройки в зачетке перед этим. Железно ты без двух на пятерной сидел. Все справедливо.
Глава 2
После сессии я поехал домой на каникулы, а зачетку забыл в общежитии. Родителям сказал, что сдал сессию на четверки и получил стипендию.
Почву под ногами размывало столичными стоками, мой идеальный домик рушился, и я уже летел вниз по скользкой трубе на самое дно жизни. Туда, где в каменных мешках, в полной темноте, хрипят и умирают люди, сказавшие "нет".