Владимир Владимирович, так хорошо загнувший про спираль, которая является одухотворением круга, в лучшей своей книге "Дар" избрал именно кольцевую, замкнутую композицию НЕ имеющую выхода, а в знаменитой и абсолютно пустой "Лолите", он выбрал композицию ровную и прямую как хрен. Ведущую в НИкуда. В п... Вот вам и ответ, студенты.
Прошло, однако, сколько-то времени, и я сделал предложение ИЕ. Куда денешься?
...В маленькой комнатке общежития я попросил удалиться всех любопытствующих девиц и смутно, сумбурно, как дурак (искренний дурак) произнес какие-то формулировки. Мне было стыдно. Я вынужден был это делать. Это просто глупо. Но надо, надо.
Из ответа, который был уклончив и сердит, я понял, что НЕЛЮБИМ. Я вернулся на квартиру и провел в одиночестве очень тяжелую ночь. Вышедшее из подземелья бессознательное вступило в равную битву с сознанием. Я то ли плакал, то ли спал... Уродливые образы всплывали на линии фронта двух махающихся громил. Под страшными, проникающими в сердце ударами эти образы разлетались оловянными и алмазными брызгами. Расплавленные капли чувств и осколки интеллекта попадали в душу и заставляли корежиться все мое существо, всю мою сущность. Программируемая линейная матрица, одним словом. Технология. Сначала делается множество алюминиевых дорожек, а затем подается на них большой ток. Какие-то остаются, какие-то выгорают. С той разницей, что силу тока задаешь себе сам.
В эту ночь во мне выгорело детство, выгорели связи с матерью, со всеми, кто любил меня ребенком. Я стал взрослым, и уже утром мой младший брат, сохранивший себя ценой потери части целого, поднявшись со взорванной кровати записал:
30.10.80 - Ты жестока, Судьба.
- Да.
- Но ответь: разве ты справедлива?
После этих событий наступило безвременье. Стихийным бедствием любви очередная моя жизненная постройка абсолютного счастья была снесена начисто. Фундамент уцелел, но был замыт песком отчаяния и илом тоски (фунтом презрения). Подросшая голая душа и грубо отесанный интеллект, сведеные в одном теле после всемирного потопа чувств, бродили по еще мокрому песку и искали место, где стоял когда-то их дом.
- Инцестуальный комплекс, - скажете вы. - Девять месяцев мы рвемся наружу, а потом всю жизнь пытаемся залезть обратно.
И ошибетесь!
Вы будете правы на девяносто, на девяносто девять процентов. Но останется маленький кусочек, даже бесконечно маленький кусочек в котором может содержаться ошибка. Анализ бесконечно малых в свое время привел к большим открытиям. Жизнь гораздо сложнее математики.
Я стоял в тупике. Дорога назад была известна, и я знал, что там, позади - белая пустота. Я стоял на пустынном острове, и белое небо сливалось на горизонте с синим морем. Астрофобия, клаустрофобия... Выбирай, выбирайся, но - куда идти? Что делать? Давят комплексы, душит каменный мешок, душит гнусное небо. Вокруг меня - реальный мир?
- Да, - сказал я. - Мир реален. А вот этот тупик передо мной - плод моей фантазии, плод ошибочного восприятия молоденького сапиенса. Если же я человек, то пройду именно здесь, в этом месте, даже если придется всю оставшуюся жизнь долбить камень.
И я присел у каменной стены, закурил, и пару раз произнес "сезам, откройся". Таинственный сезам молчал, а из меня поперли стихи.
Глава 5
15.11.80 Половина седьмого утра, сижу в каморке, жду завтрака. Болен физически и, главное, морально. Всерьез приходят мысли о самоубийстве. Тогда вспоминаю "Случай из жизни Макара".
- Как случилось, что я - здоровый двадцатипятилетний парень раздобыл револьвер и стрелял себе в сердце?
Я подумываю вскрыть вены, прикидываю, как всегда, что с этого буду иметь.
Далее следует стих.
16.11.80 Половина восьмого утра, я снова в каморке и жду завтрака. Сегодня воскресенье - день отдыха.
Плохо мне, что я еще могу написать? Пишу для себя, чтобы сформулировать. Пытаюсь вырваться из заколдованного круга, но ничего не получается. Надо ждать когда придет удача, а она все что-то не идет. И я слабею, и мне все хуже и хуже с каждым днем. Переношу обыкновенные разговоры стиснув зубы. Все перекорячивается внутри, и жестокое чувство белой вороны медленно ломает волю.
Еще один этап позади - любовь. Так любить, как любил недавно, не смогу уже никогда. Может, и придет еще эта великая иллюзия, но она будет закрыта тенью горького опыта и разочарования. Меня тоже любят, и в этой любви я с ознобом узнаю себя - нелюбимого, равнодушного и пустого. Горький опыт, какой ценой приходит он...
Надо сжимать зубы и в одиночку рваться к удаче. Слабеет воля, я опускаюсь. Полоснуть бы лезвием по венам и сладко заснуть. Пусть вытекшая кровь ввергает в ужас и боль тех, кто ничего не поймет.
Но я слишком люблю жизнь. За что? Не знаю сам.
Далее следует стих. И еще стих, и еще, и еще... И про самоубийство - это тоже стихи (и сказки).
Потом следуют куски романа, потом фантастический рассказ о шахматной партии, сформированной на Меркурии с заложенной в нее программной болезнью "битого поля" и, вдруг:
13.01.81 Писать о том, чего никогда не было так, как будто это было, несравненно легче, чем написать о том, что было именно так, как это было.
Происходило же следующее: я начал жить в безвременье. Что-то делал, как-то начал учиться. Опыт имелся, я знал, что при отсутствии позитивных предложений нужно тянуть лямку. Я и тянул. Большая голая душа молотила стихами налево и направо, интеллект, приобретший еще большую едкость, милостиво разрешал молотить стихами. Что-то в них было, в стихах, я чувствовал это умом. Выросшая душа знала, что молотить стихами или прозой нужно для чего-то более важного, чем сам процесс молотьбы. Больше года продолжалось медленное движение частей моей личности навстречу друг другу. Постепенно, очень медленно юношеское "или-или" заменялось на взрослое "и". Легкое "нет" на трудное "да". Это был тот ключ, который позволил мне обратить свой тупик в коридор, ведущий на поверхность, к свету.
Роман мой все сильнее и сильнее загибался в сторону размышлений о жизни. События в нем перестали развиваться, а диалоги-монологи стали бессовестно пухнуть. Собственно, он был уже написан. Шла, как живая, выдуманная жизнь, начиналась и кончалась любовь, герой убегал с операционной подготовки и, вопреки смертельному прогнозу, выздоравливал. Выздоравливал морально и понимал, почему ему разрешено жить дальше...
07.12.80 Перечитывал "Стратегов". Заметил, что написанное живет уже само по себе, оторвалось от меня и живет своей жизнью. Хрен его знает, может быть, я искренне заблуждаюсь, но так кажется. Не могу работать, все валится из рук. Как мне сейчас не хватает любви! Тогда было легко, работалось прекрасно и чисто. Взлеты и падения ради пустых карих глаз несли силу в словах и простоту в изложении. Как плохо одному, черт побери. И взрослее я стал намного, и циничнее, и умнее, и лучше, но... не хватает любви. В жизни всегда чего-то не хватает, а настоящей любви... О, это долгая история...
Сколько еще предстоит работы - подумать страшно. Не приведи господи, ежели все это - зазря. Не думаю так, но боюсь, боюсь.
Все нормально, брат, - говорю я. Всего лишь двадцать лет работы и Книга, о которой ты мечтал тогда - у тебя в руках. Только она совсем, совсем другая - литература двадцать первого века...
Поэзия моя все дальше и дальше уходила от реальности, как и положено поэзии. Я пробовал различные формы, различные эмоции. Заряд горестных переживаний, длинное либидо, медленно исчезающее в горле мясорубки реальной жизни, красными колбасками словесного фарша выдавливалось с другой стороны сознания (так и хочется сказать тела). Заряд был большим.
Как жаль, что красота дается людям разным,
Плохим, хорошим, а порою безобразным.
Я никогда не заблуждался на твой счет,
Не ты, а совпадение меня гнетет.
Мне жаль, что красота потеряна для мира,
Лишь мальчики вокруг и зеркала,
Элеонора - как красиво... А Эльвира...
Не правда ль хороша? А как мила!
Ведь ты потеряна! Твоя душа уснула!
И ты живешь, прекрасное губя.
Amata nobis qvantum amabitur nulla...
Как сказано... Но жаль - не про тебя.
Я начал писать "Неотправленные письма". Господи, сколько раз, наверное, люди называли так свои писания...
30.03.81 Ее зовут Оля. Это все, что мне известно. Она хорошо играет в баскетбол, у нее красивое, всегда чуть грустное лицо, ровная светлая улыбка. Сегодня я, опустошенный, вышел с тренировки в весеннюю ночь, и сырой воздух внезапно подул в лицо грустью. Ярко светились окна домов, за ними в теплых комнатах шла жизнь, шла своим чередом, далеко-далеко от меня.
Она ушла в темноту ночи, и кто-то ждал ее в свете и уюте, кто-то, на месте кого никогда не быть мне. Мне захотелось написать, и писать потом, долго-долго, зная, что ответа быть не может, просто так, чтобы она, читая, хоть немного услышала меня. Любить издалека... Любить, оставаясь неведомым и непонятым, порою навязчивым, порою грустным, когда и без того тошно. Иногда видеть ее, оставаясь статистом, человеком в окружающей толпе.
...На Варшавском шоссе стоит старый шестиэтажный дом. Три часа ночи, светится одно окно за зелеными шторами, и человек у письменного стола в ярком свете лампы пишет то, что мечтает сказать когда-то. В комнате сумерки, углы забиты тенями; чисто и тепло здесь, может быть, даже уютно. Стоят на полках живые цветы, тихо стучат часы.
Иногда здесь беспорядок, валяются окурки на полу и пустые запыленные бутылки. В углах свалены кучи железного хлама, одежда разбросана по стульям.
Иногда здесь шумно и весело, гремит музыка, табачный дым слоями уходит в форточку, на улицу, где проносятся бесконечные потоки машин. Здесь пьют, хохочут и ухаживают за кокетливыми подругами. Изредка здесь бывают женщины и остаются на ночь, пьяно, без любви.
Иногда этому человеку очень плохо, и он лежит на старомодной кровати, курит, слушает в темноте песню, где поется о том, что если бы тебя не было, то я придумал бы тебя, чтобы ты была... Светится зеленый огонек на дорогом магнитофоне, и красная точка сигареты то разгорается, то гаснет в темноте.
Ее зовут Оля. Больше не знаю ничего. Оля, кто ты? Однажды я встретился с тобой на вахте в лабораторном корпусе. Ты забирала свой пропуск в четыре часа дня. Остаток этого дня я тосковал. У тебя было серьезное лицо и чуть нахмуренные брови - искала свою фотографию. Аккуратная одежда, стройные ноги, мимолетный взгляд на меня. Я прошел простым статистом, с каменным лицом и таким же коротким, обычным взглядом. Но сжалось сердце, стало больно: она красива и далека...
Когда он получил пощечину (не по лицу - по сердцу), любовь ушла. Ему было очень больно и все время не хватало чего-то. Около сердца. И он научился не любить.
Жить без любви - все равно, что смеяться сквозь зубы,
Или сквозь слезы, а это - одно и то же.
Мы с тобою похожи, - смеялись красивые губы.
Что нелюбим был - сказали немного позже.
02.04.81 Четырехдневные трехчасовые тренировки. Накачка, гнусная боль в ногах. Зачем?
Это ли не тихая истерика?
06.04.81 Здравствуй, любимая, я снова пишу тебе. Мне некому больше писать. Прости, если тревожу.
Мне плохо, любимая. Все теории летят вверх ногами, когда вспоминаешь тебя, твои черты, твою походку и движение, которым ты поправляешь короткую стрижку - привычка прежней моды. Любовь издалека хороша всем, кроме одного. Если близкая любовь способна за считанные минуты причинить и муку и радость, то далекая любовь - это несильная, ровная боль - нет рядом тебя.
Почему так устроена жизнь? Почему двое почти никогда...
Я думаю, достаточно. Красивые были страдания, без надрыва и даже, я бы сказал, с известной долей достоинства.
Письма идут, идут... Стихи бредят, бредут...
08.06.81 Только что очнулся от пьянки, чудовищное похмелье, полная дезорганизация мыслей.
17.06.81 С меня слезает старая шкура, а новая еще не наросла. Ничего не поделаешь - линька. Поиски формы, поиски стиля, поиски мыслей. Тяжело все это дается, со скрипом, не так как я привык делать дела - легко, элегантно и быстро. Думается, что я нашел себе занятие по плечу.
Нужно работать. Время и условия есть, но вот сегодняшний день, например, пропал даром. Ничего не сделал. Правда я не мог ничего сделать; еще зубчик действия не зацепил пружинку, вытягивающую мысли и слова в тонкую и прочную струну. Но все это на подходе, чувствую: где-то рядом.
Совсем рядом прекрасное слово искусство.
А зачем тебе искусство, когда совсем рядом, вплотную к тебе, в тебе самом, прекрасное слово жизнь? Жизнь обтекает тебя, проходит сквозь тебя, прекрасная и удивительная, а ты, опустив глаза лихорадочно строчишь, как электровеник:
На пустоту не сетую,
Любовь не ищу святую,
Мне наплевать, что светлые
Души где-то пустуют.
В сильные чувства не верую,
Мне верности - век бы не знать.
И на любовь свою первую
Мне точно так же - плевать.
Пусть хам я, пускай подонок,
Все лучше чем повторять
До гроба от самых пеленок:
"Любимая..."
Мне хохотать
Охота.
И эти штуки -
Только для божьих птах.
Да лучше синица в руки,
Чем призрак любви в небесах!
Синицы тоже были. Я уже знал жизнь в этой ее части, мне было дано знание, которое предполагает, что человек, владеющий им, как-то выделен и помнит о том, что он - человек. Вместо этого я по инерции поступал как нормальная среднестатистическая свинья.
10.04.81 ...Вчера распрощался со своей очередной пассией. Она сказала очень многозначительно: "Прощай", - а мне захотелось сделать ручкой и кокетливо квакнуть: "Ну, пока..." Сдержался. Женщины не терпят подобных признаний. Плевать. Ты - не женщина, ты - выдуманный собеседник.
А моя подруга симпатична, богато одевается; у нее характерное, чуть порочное выражение красивых губ. Больше ничего.
И дальше снова - сплошная поэзия. Сплошная ложь, очень опасная потому, что я знал, как правдоподобно можно врать в выдуманной жизни.
Еще одну подругу звали Англия. Однажды, в разгар особо разухабистой дискотеки, наш друг ГП приполз на сцену и еле ворочая языком, покачивая головой, с остановившимся взглядом, поведал, что в каморке присутствует "женщина английского типа". Сцена мгновенно обезлюдела, а каморка переполнилась. ГП всегда фантазировал насчет женщин. Англия была младшенькой из притчи о трех сестрах - с роскошными черными кудрями, узким телом и узким, удивленным лицом, на котором чуть заметны были веснушки. Та притча была о ней, о ее нелепой, очень доброй и привязчивой любви ко всяким мужчинам.
Но это было позже. А летом того года мы с приятелем по имени АГ, который совмещал в себе лучшие черты еврейской нации и худшие черты русской, поехали отдыхать в "Пицунду". В студенческой среде тех времен существовало большое количество баек, которые на поверку оказывались чистой правдой. Правдой реально совершенных диких авантюр. Наша авантюрка была так себе - дошкольная. Где-то в "четвертом ущелье" отдыхала группа товарищей-студентов, и мы с АГ, после пары кружек пива, решили их догнать и поотдыхать там вместе с ними. О маршруте было известно следующее: Сочи - Гагра - Рыбзавод - четвертое ущелье. Наиболее интересным участком этого маршрута оказалась пещера между вторым и третьим ущельем. В конце ее надо было ползти и волочить за собой чехол от байдарки, который мы взяли в качестве рюкзака. Я испытал сильные ощущения.