Ветер дул непрерывно, пронизывая грудь, набегая волнами и забрасывая морозную крупу под редеющие ресницы. Здесь, на снежной равнине, он был хозяином и гулял себе вволю. Даже вообразив себя флюгером и обернувшись кругом, прикрывая лицо ладонью, нельзя было понять, откуда он дует. Холодный и властный, ветер просто был здесь повсюду.
Ни Луны, ни звёзд не было видно. Небо, если оно здесь вообще существовало, должно было быть серым и низким, но вверху, как и всюду вокруг, неслись лишь прерывистые облака снежной пыли. Конвой мерно брёл своим курсом.
Здесь была ночь. Тоскливая долгая зимняя ночь. Свет был слабый и призрачный, но его хватало, чтобы видеть сугробы и набитую тропу под ногами. Свет тоже был просто повсюду вокруг, как и ветер. Проливаясь из ниоткуда, он отражался в никуда от ледяного простора. Хорошо, что ему положили с собой в дорогу его очки, без них бы он давно сбился с тропы и погряз бы в сугробах.
Они шли уже невероятно долго. Так долго, что он потерял счёт шагам и давно потерялся во времени. Ковыляя, шатаясь и спотыкаясь, он, тем не менее, шёл, полусонно ступая по следам маячившей впереди фигуры. Впрочем, никаких следов вовсе не было. Их тут же стирала позёмка, если они вообще появлялись под их ногами.
Поначалу ему ясно слышались голоса позади. Кто-то словно бы звал его, окликал или плакал. Он несколько раз обернулся, прислушался и не увидел во тьме ничего. Должно быть, свистела метель. Так бывает в безлюдных местах. Никто не пойдёт за ним следом, он знал. Потом он услышал как будто бы лай своей старой собаки и даже обрадовался, что она сорвалась и умчалась за ним. Но здесь ей не место. Её нужно будет прогнать, если всё же догонит. Он словно бы чувствовал тепло её меха, трепал по загривку и отталкивал от себя, убеждая вернуться. Но это был тоже лишь ветер и скоро виденье исчезло.
Они вышли почти без сборов. Он просто поднялся, повинуясь приказу, сделал шаг и с тех пор монотонно шагал. Он не чувствовал боли в коленях, хотя их пробирало холодной пургой. Наверное, их ломило и грызло на холоде, как и всегда в последние годы. Как у всех в его годы. Он просто не чувствовал их, не чувствовал ног, не мог о них думать и не хотел.
Он не имел ни малейшего представления о том, куда его повели. Как не имел и сомнения в том, что идти ему всё же придётся. Приказ выходить был отдан тем, с кем не спорят и чьи слова не обсуждают. Можешь, не можешь, устал, не устал, вставай и пошли. И больше ни слова. Он понимал, что так нужно и спорить теперь бесполезно. Теперь всё переменится, прежней жизни уже не бывать.
Он всегда доходил, выходил и других выводил, вывозил на себе экспедицию. Наверное, в насмешку над этим его и отправили пешим порядком. Моряка бы спустили на ветхом плоту или дырявой шлюпке, чтобы он всю дорогу трудился, вычерпывал воду. А шофёру бы дали катить колесо от грузовика. Издеваются над людьми как умеют.
В заснеженной мгле ему словно привиделась серая горка палатки, припорошенной снегом. Вон Серёга и Владик, таскают дрова. Молодцы. Вон Никита Сергеич ворчит у костра. Славные были парни, всегда с ними было спокойно. Надёжней не сыщешь. Палатка пропала из виду, как будто её не бывало. Ничего, мы пойдём, а ребята догонят.
Как можно так издеваться над старым больным человеком? Молодые и то не каждый решаются так вот бродить по безлюдью. А ему бы сейчас забраться на мягкое кресло, поближе к теплу, накатить бы маленько да почитать, пока глаза не слезятся. Или послушать, что по телевизору скажут. Молодым бы бродить да искать приключений. А ему уж давно как пора на покой. Когда-то он тоже был молод и полон отваги и дерзости. Его ноги прошли столько троп и дорог, что и не перечесть. Всё было как будто недавно, когда ж он успел постареть?
Лучший атласный костюм, сбережённый к особому случаю, холодил и трепетал на ветру. Крикнуть бы надо старухе, чтоб отыскала его тёплый свитер. Она ж прибирала, без неё не найти. И пальто, у которого воротник поднимается. Он оглянулся вокруг, но вместо привычных обоев и штор проносились лишь вихри и волны снежной крупы. Он даже открыл было рот, чтоб позвать, но вокруг была лишь пустота.
Да вот же она, его старая, шагает как раз перед ним. Идёт и молчит себе. И не обернётся ни разу. Вглядевшись в фигуру, идущую впереди, он всё же отставил старуху. Фигура была слишком статна и слишком стройна. Его-то была уже старой и сгорбленной, когда хоронили. Где уж ей так шагать. А тут - вон, поди догони. Идёт да идёт. И никогда не устанет.
Он шагал почти наобум, натыкаясь на снежные вихри и вспоминал, сколько раз его мело с ног искушение остаться навеки там, где стоишь. Под гранитными стенами, перед зеркалами горных озёр, среди ледников и на ригелях потаённых висячих долин. Сколько раз это было - щемящая сердце готовность остаться здесь. И каждый раз он шёл дальше и возвращался домой. А если б случилось так, что остался, то не было бы сейчас этой долгой суровой тропы через снег. Тропы через ветер и ночь. По стопам молчаливой фигуры, что не оставляет следов.