Александр Крашенинников

Роман

...Куда отправляется охуевший от неудач русский человек? К близким, к друзьям, к жене под бок? В церковь, в кабак, в "Макдональдс"? Он едет за туманом, едет в Сибирь, на Подкаменную Тунгуску, на Чукотку. Он просто идет за город, в никуда, в пустоту, в неизвестность.

Донат не был потрясен, он ошалел от невезения. Он ошалел и пребывал в печали.

Прекрасная Мария, на кого косишь ты выпуклым глазом, кого даришь бесценным вниманием? Ступают твои осторожные ноги по гладким доскам или тонут в дерьме? Собака Тяжельников, такая собака, каких мало во всей России.

Пугая, как свисток околоточного, блеснули в серой каше окна избы. Донат, секунду помедлив, свернул на свет.

Визг и хохот, похожий на плач, едва не оборвали ему уши, когда он вошел. Мелькнула перед ним девка в красном сарафане, кто-то с треском ударил ей лопатой по заднице, пробежал парень в синей рубахе навыпуск, делая лицо бурлака с картины Репина (крайнего слева), и вдруг все стихло. Донат стоял посредине избы, наполненной тупыми красными рожами, большей частью молодыми. Взгляды: вопросительные, неприязненные, любопытные, но в большинстве своем бессмысленные, - вмиг направились на него. Парень в синей рубахе подскочил к нему, по обычаю требуя с чужака водки. Донат молча прошел мимо него и сел на лавку. Молодой мужик с лопатой в руках, сурово оскалясь, продолжил "печь блины", по святочному же обычаю отхаживая девичьи зады. Парень в синем наступал на Доната и в какое-то из мгновений получил то, чего добивался: Донат, равнодушно глядя ему в побитое оспой лицо, равнодушно же пнул его в яйца. Тело парня согнулось в поклоне, он сел на пол, раскрыв рот и не дыша.

Тотчас два молодца схватили Доната за руки справа и слева, он их отбросил, но подбежало еще полдюжины разгоряченных, смердящих водкой и псиной волкодавов, мужик ударил его по голове хлебной лопатой, лопата раскололась, обнажив на разломе светло-желтую полосу посередине и две темно-желтых от впитавшегося жира по краям.

Очнулся Донат в сосновом, пахнущем камфарой гробу, связанный по рукам и ногам. Штаны у него были приспущены, и вывалившийся на волю толстяк склонился вправо, будто пытаясь уползти.
- Хоша ему и стыдно, а ничего не поделает, - отвечая кому-то, сказал рядом грубый голос, гроб подняли и понесли.

Качнулись над Донатом тесаная топором матица, крюк для зыбки, щелястые полати. Кто-то открыл двери, пронесся, заворачивая к потолку, белый морозный воздух, и Доната с гвалтом и песнями выперли на улицу.

Снегопад кончился, небо расчистилось, колючие звезды плотно проступили на нем от горизонта до горизонта. Было, впрочем, тепло, пожалуй, лишь немного ниже нуля. Донатов герой, однако, замерз, съежился и превратился в банального червяка, уместного в штанах любого персонажа, даже и такого, о котором и упоминать не стоит.

За головой Доната пискнуло, охнуло, послышались молитвенные бормотания.

Началось обычное для тех времен святочное игрище.

Гроб поставили на стол, ногами к дверям.

С полатей высунулась растрепанная голова молодки. Ее прозрачно-синие глаза уставились на Доната, рассматривая его с необыкновенной прилежностью. Чарующий гений Доната помимо всякой его воли завозился, будто пришедший в сознание раненый герой, попробовал встать, рухнул и, внезапным толчком опять поднявшись, атаковал тесное пространство избы. Предчувствие тяжелой победительной спермы охватило святочных придурков, ее маслянистый острый дух, еще не явившись в действительности, уже леденил и завораживал. Такой гигантский, никем не виданный хуй, - поднявшись, он лишь немного не доставал до полатей - способен выстрелить плевком с коровью лепешку.

Смутились все, смутился даже главный хуеплет, кричавший про могилки. Смутились и отступили, понемногу покидая избу. И лишь прекрасные васильковые глаза, будто глаза ангела, сияя с полатей, продолжали ласкать расположенное в гробу великое мужество. Вскоре изба опустела, осталось лишь трое: старуха с молитвой, молодка с глазами и Донат с хуем.

Святочные празднества между тем продолжались. Под сияющим острым морозным небом великой империи в двухаршинном льду больших и малых рек вырубали "ердань". Богобоязненные мастера, вооружась топорами, с усердием могильщиков выдалбливали кресты, подсвечники, лестницы, голубей, полукруглое сияние и вокруг всей этой невыносимой херни - желобчатое углубление для притока воды в "чашу". Знающий человек, сделав зверское лицо, как при забое скота, особым ударом пробивал дно чаши, вода фонтаном била из реки, заполняя углубление и сумасшедше блестя под луной.

Точно такой же знающий человек в драном тулупе, с огромным ломом в руках стоял на речке близ деревни, где в гробу все еще валялся Донат. Толпа народа в две сотни человек во главе с попом собралась вокруг него, так что толстенный лед трещал и гнулся. Причт уже молол ектенью. Крестьяне готовились умыть лица, а те из них, кто лишь полчаса назад по обычаю носил хари свиней, чертей и быков, раздевались, собираясь искупаться в проруби и смыть грех. Человек в тулупе размахнулся, лом скользнул по кромке, и он полетел в чашу, сбивая поперечины креста и пьяно ворочаясь на самом дне. К нему бросились, вытащили и поставили с другой стороны. Запнувшийся было причт продолжил. Но судьба наняла в ту ночь комедиографа: лом промахнулся еще дважды и срезал нижние поперечины и с другой стороны креста, бесповоротно оскопив его. Перепившего особого человека отпихнули, вырвали у него лом и, с бестолковой силой потыкав в чашу, пробили все-таки ее, но пудовая стальная пика, не вытерпев свинства, вырвалась, пошла в отверстие и скрылась из глаз с ловкостью сказочной щуки. Причт опять онемел и больше читать не решился.

Вода рванула из-подо льда, колыша на тупом округлом кончике фонтана белый свет полнолуния. Желоб, чаша, "сияние" заполнились холодной маслянистой ртутью. Над отверстием в чаше несколько времени колебался еще бугорок, постепенно уменьшаясь, и наконец вода стала. Будто всплыв над нею, матово светились зеленоватые ледяные голуби и подсвечники со свечами, у которых искусно было вырублено даже веселое пламя, очень похожее на залупу.

Момент красоты и благочестия! Крестьяне, торжествуя, склонились для омовения, кое-кто стоял уже в одних портках. Внезапно причт заметил, что не только свечи имеют сходство с залупой, но и оскопленный крест превратился в огромный человеческий хуй.

О метаморфозы фаллического культа! Как неожиданны, как чудесны, но и неотвратимы ваши сюжеты! Разве кресты рисуют художники всех времен и народов на стене и заборе? Разве пасхальную свечу вставляют люди в пизду и задницу, чтобы соприкоснуться с небесами? Разве осененный крестным знаменем лоб прежде всего берегут люди как святой уголок организма?

Привет "Ветви Аввакумовой" и персонально Антону Комову! Они понимают это лучше всех.

Секунду спустя уже и сообразительный поп вслед за причтом обнаружил непорядок и жестом остановил омовение, едва не превратившееся в полное богохульство. Толпа встала в недоумении. Поп замялся, не зная, как объяснить ситуацию. Но русский народ догадлив. Толпа подняла глаза к небу, безмолвно спрашивая, как могло случиться такое кощунство.
- Августа! - сказал кто-то.
- У-у-у, ведьма! - завыла молодежь, и негодуя и предвкушая. - Чертово отродье!

В наши дни мало кто знает, откуда берется нечистая сила. В старой России это было известно каждому деревенскому дураку. Если баба связалась с чертом, жди лешачонка. Если баба имела случай утонуть, она производит от водяного русалку. Если бабы одной семьи из поколения в поколение рожают только девок, рано или поздно будет среди них ведьма. И нет на свете поганого дела, на которое не пустились бы лешаки и ведьмы.

Августа была ведьма пришлая, занесенная одним из чудовищных пожаров, ежегодно опустошавших бесконечные леса России. Поселилась она в нежилой избе, хозяин которой незадолго до этого повесился на крюке, вбитом в матицу. Тем же годом случился недород, а сына старосты затоптал жеребец. Осенью сгорело несколько бань. Мужики решили проверить, нет ли у Августы поросячьего хвоста, верного ведьмовского признака. Они поймали ее, и один уже, кажется, схватил за хвост, но Августа вырвалась. Через неделю у смельчака, который обнаружил хвост, выросла кила. С тех пор к Августе и прикасаться боялись. Тем сильней была ненависть.

Толпа двинулась вверх по склону от реки к деревне, причем поп отступил в сторону, сделав вид, что он тут как бы ни при чем. Особый человек, оставшись один, быстро скинул тулуп, рубаху, порты и бросился в чашу, гогоча и фыркая.

Деревня состояла из одной улицы, растянувшейся по склону вдоль реки на две версты. Пока поднимались в гору, мужики и бабы постарше кто отстал, кто свернул к своему дому. Но дюжины две крепконогих клешнястых ребят неудержимо понесло дальше.

Подхватив кто бревно, лежащее у бани, кто жердь с изгороди, кто чурбан из кучи дров, они потащили их к избе, куда раньше приперли гроб с Донатом. Несколько человек скатали громадный снежный ком и завалили им двери. Бревна, жерди поставили торчком, прислонив их к стенам и подзору крыши. В какие-то полчаса дом стал похож на гигантскую дровяную кучу, выбраться из которой, казалось, было невозможно.

Это развеселило молодцов необыкновенно. Замуровав ведьму, они бросились к соседним домам уже без разбору, ведьма там живет, колдун или человек самой что ни на есть добропорядочности и честности. Фролу Самохину, плотнику, разбили окно и высунувшегося на улицу хозяина вымазали собачьим дерьмом. У крестьянина Еремеева разобрали крышу и учинили на потолке шум и шуршание, каких не могут произвести и тысяча леших. Другому крестьянину, Лепехину, долго били в стену бревном, расколотили божницу и посбрасывали на пол иконы. Набожный Лепехин выскочил на улицу с топором в ночной рубахе, кальсонах и одном сапоге. Оставляя в снегу немыслимые сапожно-босые следы, он догнал самого огромного из весельчаков и одним ударом слева направо отмахнул ему левую руку. Рука выкатилась на скользкую блестящую дорогу, грозно сжимая желтые, быстро белеющие пальцы.

Но разошедшихся воинов не могло бы остановить и землетрясение. Святочные гуляния летели, как камень, пущенный с горы.

О Россия-страна! Какого хера спрятала ты свое горячее тело под попоной христианства? Какого хера, утаивая могучую стать, прикидываешься немощной? Разве можно обуздать неукротимую кровь? Да и зачем пытаться обуздывать? Что делал на твоей земле хилый крестоносец Владимир, зачем приходил слабоумный Петр, чему научила тебя ханжа-немка? Все равно разбойничаешь, как никто не разбойничает, все равно воруешь, как никто не ворует, все равно ебешься, как никто не ебется. Что тебе узда, что тебе кнут, что тебе капканы, расставленные на твоем пути! Все равно живешь, как жить никто не может. Все равно слушаешь одного лишь волхва, сидящего у тебя в груди. Все равно поешь, рыдаешь, вопишь и бредишь от века до сего дня. Пьяная, расхристанная, разъебанная, обосранная Россия-страна, Россия-мать, Россия-блядь...

ank@etel.ru