С вашего позволения, я назовусь Богумилом Потоцким. Думаю, не суть важно, каким именем я крещен, если вовсе не пекусь о том, чтобы моя личность была явно обозначена в анналах истории. Сказать, что у меня нет железы честолюбия, значило бы лишить проведенное мной исследование права на обнародование: одна ложь производит на свет вторую и так - до бесконечности. Я же всегда был и остаюсь ревнителем правды, являющейся альфой и омегой настоящей литературы. Именно приверженность к правде открывала передо мной одни за другими врата на пути к разгадке энигмы божественной сущности творчества, пока я не остановился у последних дверей, предчувствуя требование жертвы жизнью и, следом, утраты свободы выбора. По ту сторону врат исполняли свое назначение Поэты.
Некоторые жизненные опыты чрезвычайно опасны, особенно для нас, лиц, духовно неподготовленных природой и эволюцией человеческого рода, - словом, не таких, как великие. Пытаясь преодолеть собственные границы легко возбудиться желанием отведать от запретного для простых смертных плода. Возможно, когда-нибудь наука откроет ген, заставляющий человека нуждаться быть погубленным. Я уверен, что таковой имеется. Слишком близко я подходил к краю упоительной бездны, над которой носится один только свободный поэтический дух, освобожденный от тенет внешнего мира. По всей видимости, мне, родившемуся более исследователем, нежели поэтом, назначено было на краткий миг бросить взгляд на высокий удел тех, эпитафией которым могут послужить слова: "удивительно не то, что он умер, а то, что он жил"(1). Таким образом, здесь я намерен изложить ряд событий, проливающих свет на механизмы поэтического творчества в той части и степени, каковые мне довелось узнать на собственном опыте. И еще. Я, конечно, изменю название рок-группы, в составе которой с 19... года по 20... я играл нечто вроде мягкого джаз-рока. Dreamtigers(2) вполне подойдет.
В разные моменты жизни журналисты озадачивали меня вопросом, каким я вижу себя через такой-то срок. В начале своей карьеры, я, не моргнув глазом, изливал в микрофоны интервьюеров чудовищные планы захвата музыкального Олимпа. Со временем, проникнувшись истиной, что вместимость внимания ограниченна(3), я поутих и научился заниматься любимым делом, ни на кого не оглядываясь. Как-то у рабби Пинхаса из Кореца я нашел заявление, что стремление лишь к тому, чтобы стать непревзойденным, низводит великое до степени ничтожного(4). Следование этой простой и суровой мысли увлекло нашу четверку к тем высотам, что в противном случае навсегда остались бы плодом безумного воображения Dreamtigers.
Как я хотел бы, чтобы рядом с названиями песен нашего золотого альбома Things that might have been(5) было указано: "Written by Lady Sigrdrifa and Bogumil Potocki". Невозможно... О Боже! Насколько это невозможно! Десять лет минуло, а стоит кому-нибудь из ex-tigers произнести волшебное имя - Леди Сигрдрива - или напеть мелодию, написанную на ее слова, - и я улетаю в фантазиях к отдаленному северному острову, мистической Ultima Thule(6), где Прекрасная Дева и поныне спит долгим сном зачарованного ребенка. Увы! я не был столь прилежен, чтобы, отрываясь от встреч с Сигрдривой, посвящать имевшиеся в моем распоряжении свободные часы кропотливой литературной работе. Не впервые я пренебрег подсказкой тихого голоса таинственного наблюдателя - той незамутненной части нашего "я", что есть звено цепи между низшим и высшим мирами. Романтизм, свойственный моей натуре, подтолкнул меня совершить выбор в пользу мечтательного сидения в роскошном кресле у огромного горящего камина. Изумительное вино, налитое в тяжелый золотой кубок, вытащенный, как мне представлялось, из-под живота дракона Фафнира(7) рукою прославленного Сигурда, подхлестывало мое разгулявшееся воображение к блужданию в царстве грез рука об руку с зыбкими образами, мною самим же созданными. Занятие это услаждало меня самым непозволительным образом: не будучи наследником поэзии скальдов(8), я, чужестранец, упивался картинами деяний скандинавских богов и норвежских конунгов(9). Сейчас я всею душою скорблю о навсегда упущенной возможности дословно перенести на бумагу содержание чудесных бесед, участником которых волею судеб мне выпало стать. Я уже не в состоянии воскресить в памяти неожиданные повороты мысли воинственной и мудрой моей собеседницы, прибегая к которым, она преподносила эпические события в сиянии недоступной повседневному уму лучезарной истины. Ну не преступник ли я? И не усугублю ли я свою вину, если не занесу на страницы тетради то еще непомеркшее немногое, что мигает осколком небесного огня в склянице моего сердца!
Dreamtigers были интересны интеллектуальными текстами и музыкой, которая не вполне соответствовала чьим-либо представлениям о роке. Тексты, ранее создававшиеся нами сообща, с 1995 года писал я, Богумил Потоцкий. Когда мне хорошо работалось, я самоутверждался, ибо в поэзии я находил блаженство той же высоты, что сравнима с вершиной счастья, на которую возносится человеческий дух, окрыленный разделенной любовью. И какой мукой оборачивались для меня периоды творческого молчания! Тогда я был разбит, повержен, а мое ущербное состояние проявлялось на физическом уровне в потерянном выражении лица и в соответствующих позах, принимаемых телом. Я ходил, согбенный, как старик, и даже во время сна плечи мои оставались сведенными вперед, будто в усилии закрыться от посторонних ожиданий, направленных на меня с целью получения скорейшего материального подтверждения моей авторской состоятельности.
Итак, 23 мая 1997 года Dreamtigers закончили работу над своим пятым альбомом - I am not contained between my hat and boots(10). Однако и два месяца спустя моя бедная голова продолжала править строки, которые участники группы давным-давно сочли годными к представлению на суд поклонников и критиков. Я никогда не думал, что стихосложение может производить такой мощный возбуждающий эффект на человеческий мозг и психику. Хотя, оглядываясь на вереницу распятых безжалостным Гением Совершенства литераторов, и в особенности поэтов, убеждаешься, что достойное пишется исключительно под свист бича, направляемого собственною рукой. Saepe stilum vertas. Чаще поворачивай стиль. Уитмен тридцать шесть лет правил "Листья травы", а в конце громово провозгласил литературному душеприказчику: "Я постановил, что мир должен знать о том, какой результат удовлетворил меня". Но как определить границу, отделяющую окончательный вариант от предыдущего? Габриэль Маркес рекомендует обратиться к магии инстинктов.
И что же делать, когда инстинкты молчат? Что? Уповать на случай? А почему бы и нет...
Так случилось, что за кружкой "Пилзнер Урквел" в баре "У Тигра" неподалеку от Староместской площади я пожаловался приятелю, Ингвару Арнарсону, бывшему проездом в Праге, на недостаток новых впечатлений, способных повернуть источники моего воображения. Мне тут же предложили поселиться на сколь угодно долгий срок в Радужной Усадьбе в Исландии. Родовое поместье Арнарсонов пустовало, потому что милейший бродяга Ингвар Щедрый проводил жизнь в путешествиях. Я принял его приглашение со всколыхнувшейся в сердце надеждой, что на краю света, в уединении, "в деревне", определюсь таки с философией и эффектами нового песенного цикла.
Если ирландские отшельники устремлялись в безлюдье Последней Фулы ради постижения божественных истин, то я бежал на северную окраину Ойкумены, руководимый желанием овладеть высокой наукой Искусства. Старинный дом из серого камня с четырьмя зубчатыми башнями и лабиринтом широких лестниц, соединяющих парадный зал, библиотеку и спальни, затянутые французскими гобеленами, находился на изрядном удалении от небольшого городка, названия которого не найти в путеводителях, реализуемых европейскими книжными магазинами. В течение всего срока пребывания в Радужной Усадьбе, по средам, я ездил за продуктами в этот город на арендованной в Рейкьявике машине.
Если песни Things that might have been оказались наполненными сладостной меланхолией, то корень настроения альбома следует искать в исландских пейзажах: в дышащих дремотой необъятных зеленых пространствах под бескрайним сумеречным небом; в серых, словно изрезанных беспощадными ударами викингов, скалах; в мерцающих пронзительным блеском сложенного оружия лентах заиндевелых рек; в бешено рушащихся с гранитных уступов водопадах с зависшими в них короткими точными радугами, каждая из которых напоминает христианину - о завете Господа с Ноем, язычнику - о мосте Биврёст(11), соединяющем небо и землю. Блуждая по живописным, звучащим славой, окрестностям, я постепенно освободил свой усталый мозг от оков привязанности к написанному мною ранее.
Шаг за шагом исходив округу, я загорелся целью насквозь пропитаться духом этой страны, "где вечно сны, где чар высоких постоянство, вне Времени и вне Пространства"(12). Каждое утро я запасался провизией на день и отъезжал на расстояние нескольких десятков миль в направлении одной из четырех сторон света. Потом я запирал машину и многие часы скитался по горам, долинам, берегам озер и рек, созерцая картины природы поистине необыкновенной, сказочной, - спящей или насторожённой, было не разобрать, - наполненной студеной арктической энергией, этой змееподобной потенцией, сходной скрытой своею мощью с той, другой, что свернулась пружиной внизу позвоночного столба, о которой все знают, но, все же, не имеют никакого вразумительного понятия. Казалось, я сроднился с атмосферой полярных широт, и, наконец, откуда-то ко мне стали приходить слова, в достаточной степени емкие, чтобы определить характер зачарованного острова. Это была самая настоящая СФЕРА МЕТЕЛЕЙ(13), к которой неприменимы никакие характеристики размеренной жизни. Чистое средоточие максимальной скорости полета. Здесь нельзя было делать ничего иного, кроме как ПРОНОСИТЬСЯ.
Однажды я добрался до берега океана.
Северная Атлантика! Грозная цитадель ледяных ветров, раскачивающих хмурые утесы валов; разметывающих стаи кораблей с ужасающим радостным исступлением и похвальбой гигантов, ликующих от сознания неимоверной своей силы. Mare Tenebrarum(14), испытывающее мужество лучших мореплавателей, отважившихся войти в ревущую и клокочущую купель его для принятия крещения водой и страхом! Я застал этого необузданного исполинского зверя в затишье, отдыхающим и равнодушным к микроскопическим существам, какими выглядят для него люди. Медленно и гулко дышащий, не вмещающийся в единый взгляд, - таким он возлежал передо мною, одиноко стоящим на скалистом берегу. Чешуя гематитовых волн непрерывно шевелилась на его спине, утекающей за линию далекого горизонта, скрежетала на конечностях, царапающих черный песок и морщинистые седые скалы. Низко над ним сквозь пелену облаков проглядывало бледное пятно - солнце. Неверным светом вечно догорающей, но никогда не гаснущей лампы ласкало оно усталое чудовище, алчущее толики материнского тепла, как жаждет его всякая рожденная тварь. Я лег на скалы и заснул под боком мирного Левиафана на манер потерявшегося щенка, - не таковы ли мы подчас, сироты, исторгнутые в земную юдоль из небесного собрания душ ради исполнения божественного замысла.
И приснилась мне Прекрасная Дева, стоящая на вершине горы в ограде из перекрывающихся круглых щитов, с внешней стороны окруженная еще и стеною огня, такой высокой, что колеблющиеся языки пламени жадно облизывали эмалевый купол неба. Откуда-то сверху, из заоблачных высей, я любовался валькирией(15) в струящихся белых тонких одеждах. Я заметил у ног ее неровные части разваленной на куски мечом Сигурда алой кольчуги. Здесь же был и крылатый шлем с кровавыми отблесками, бегущими по выпуклостям благородного желтого металла. Бесконечный дождь золотистых волос стекал по плечам и бедрам Сигрдривы, только-только очнувшейся от волшебного сна, наведенного на нее чарами Одина. Помню, я принялся отыскивать следы героя, но неожиданно пробудился от соленого туманного ветра, коснувшегося моего лица. Будто прохладная девичья ладонь скользнула по щеке и исчезла по велению хозяйки, пожелавшей остаться неузнанной.
Внизу причалила неприметная на фоне громады атлантических вод маленькая лодка. Высокая стройная девушка двадцати - двадцати двух лет, русоволосая, без грамма косметики, бросила на дно неказистого суденышка легкое весло и ловко спрыгнула на берег. Быстрым шагом она задвигалась по тропке, круто поднимающейся вверх между каменных береговых выступов, покрытых редкой старческой щетиной сизого, пахнущего тиной мха. Меня она одарила смелой улыбкой, мимолетной, как луч рассеянного северного солнца, нечаянно мелькнувший в просвете посреди загрязненных ненастьем облаков. Поднимающиеся флагом в порывах ветра, длинные волосы метались позади нее, вызывая ощущение скорости, сшибки воздушных масс, стремящихся в сердцевину сакральной розы эфира, - "колеса", созданного сложенными остриё к острию обнаженными мечами приносящих клятву верности воинов, - с выходом в Вальгалле, куда закованные в ослепительные доспехи валькирии уносят мертвых, собирая армию защитников мира ко времени наступления сумерек богов, к часу последней битвы с силами зла.
Повинуясь мощному внутреннему порыву, я крикнул ей вслед, что хочу знать ее имя. "Сигрдрива!" - стремительной птицей прилетел ответ, и я тут же бросился за светлой девой, направляющейся к древнему поселению, раскинувшемуся поодаль в ярко-зеленой долине. С той минуты и началась наша дружба, такая же недолгая, как субарктическое лето, и оттого еще более милая сердцу. Голубоглазая Сигрдрива Будладоттир(16) была коренной исландкой, наследницей древней культуры, по непонятным причинам волновавшей меня со школьных лет. Училась она на историческом факультете в Оксфорде, а на острове собирала материалы для статьи, которую заказал ей какой-то британский научный журнал. Я вызвался повсюду сопровождать ее. Она не возражала.
Сейчас может показаться странным, что я не сразу отметил перемену, которая произошла в моем организме. Проводя помногу часов на воздухе в обществе молодой, изысканно красивой и умной женщины, я ощущал себя духовно и физически обновленным. Возвращаясь мыслями в прошлое, я прихожу к выводу, что мною владело чувство добровольно сумасшедшей влюбленности. В пользу такого расклада свидетельствовали и неожиданные приливы сил, и периоды мечтательности, и, временами, пропадание способности здраво рассуждать, которой я обыкновенно выгодно отличался между моими буйными товарищами. Как-то раз, сидя в одиночестве у камина, я припомнил вещий сон, предваривший мое знакомство с Сигрдривой. Сделав глоток вина из полюбившегося мне фамильного золотого кубка Арнарсонов, я пожелал, чтобы видение, бывшее без сомнения из ряда вон выходящим событием, послужило началом череды ему подобных. Ведь ранее ничего в этом смысле интересного со мной никогда не происходило. Вдруг, в ужасе я обнаружил, что в течение полутора недель обхожусь без сна. Я вскочил на ноги и забегал по парадному залу, назначенному мной со дня приезда в Радужную Усадьбу вместилищем романтических грез. Единственный случай нарушения сна, о котором я знал, описывался в книге какого-то восточного учителя. Там же упоминалось об отсутствии лекарств против этого тяжелейшего недуга. Образ бессонного буддийского монаха с дрожащими конечностями немедленно нарисовался в испуганном воображении. В отличие от монаха я не занимался закрытыми практиками, приводящими к отвыканию от сна. Кстати, тому бедному человеку никто не сказал, что в руках у него ключи лишь от первой ступени лестницы, ведущей к раскрытию духа. Получи он ключи от второй, кто знает... Я же всегда опасался, что со мною может случиться нечто похожее, и никогда не экспериментировал со своими телом, умом или душой. Страшные тайны напоминают вложенные шкатулки с секретами и тщательно охраняются от непосвященных.
Я призвал на помощь разум и попробовал оценить состояние своего здоровья. Самочувствие, если отбросить признаки необычайного волнения, было у меня хорошее. Да, что там! Просто отличное! Чтобы окончательно не отравиться эмоциональными выбросами, я выскочил во двор и при свете незашедшего солнца, приглушенном плывущими облаками причудливых, все больше напоминающих скачущих лошадей, форм, переколол половину поленницы дров. Под утро, улегшись на кровать, я утешился выводом, что лишние часы здорового бодрствования мне не помешают, и совершенно спокойно з-а-с-н-у-л.
И приснилась мне Прекрасная Валькирия в золотых доспехах и сверкающем крылатом шлеме, которая мчалась в клубящихся черным дымом сражений тучах на могучем коне вороной масти. Двойная радуга упиралась одним концом в крышу усадьбы Ингвара Арнарсона, другой - таял в высоте, и наполовину не успев изогнуться. В туманном разрыве блеснуло холодное солнце, и я разглядел безвольную мужскую фигуру, переброшенную поперек коня перед всадницей. Мои полудлинные рыжие волосы колебались на уровне ее левого колена. Из страшной раны на груди уже перестала струиться кровь.
Я проснулся от боли в сердце.
Я подумал, что поэзия и в самом деле начиналась с эпоса и первой ее темой была война.
Я решил, что второй ее темой была любовь.
Я перелистал тетрадь, в которую записывал все, что приходило мне на острове в голову, и насчитал девятнадцать текстов, совершенно готовых к выходу.
Я отправился на встречу с Сигрдривой и ждал ее в условленном месте битых три часа. Она не пришла.
Я собрал вещи и помчался в Рейкьявик, чтобы возможно скорее вернуться домой и начать записывать новый альбом Dreamtigers.
Группа наша в 20... году распалась естественным образом, подобно тому, как созревает колос, и зерна рассыпаются по земле, чтобы дать начало следующему циклу существования. Трое из нас занимаются сольной концертной деятельностью. По праздникам мы собираемся вместе с женами и детьми, и до сих пор нам есть, что вспомнить и обсудить, и мы пока не перестали мечтать о дне, когда Dreamtigers тряхнут стариной, и нас не остановят ни костыли, ни подрастающие внуки, - посмотрите на Rolling Stones, ребята!
Наверно, вы не поверите, а я знаю, что когда-нибудь потом за мной придет Сигрдрива.
И вьюга поднимет белый крест.(17)
Примечания:
(1) - "Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил... Весь он - такое явное торжество духа, такой - воочию - дух, что удивительно, как жизнь - вообще - допустила..." - М.Цветаева о А.Блоке.
(2) - Dreamtigers - тигры из снов.
(3) - Абу Хамид Ал-Газали (1058-1111) - крупнейший исламский теолог, суфийский шейх и писатель.
(4) - см. Мартин Бубер "Хасидские истории".
(5) - Things that might have been - все, что могло быть (англ.) - заглавие стихотворения Х.Л.Борхеса из книги "История ночи".
(6) - Ultima Thule [ультима туле] - дальняя/ крайняя/ последняя Фула, иначе говоря, край света, крайний предел чего-л. Остров на крайнем севере Европы, открытый в IV веке до н.э. греческим мореплавателем Пифеем. Возможно, это была Исландия или один из островов на севере Скандинавии.
(7) - Сигурд, герой скадинавского героического эпоса "Сага о Вёльсунгах", убивает дракона Фафнира, стерегущего груду сокровищ.
(8) - Скальды - скандинавские (исландские) поэты, в конце I тысячелетия н.э. пришедшие на смену безымянным сказителям; поэтический язык скальдов под влиянием их личных творческих амбиций развивался в сторону усложнения.
(9) - Конунги - правители областей Скандинавии.
(10) - I pass death with the dying and birth with the new-wash'd babe, and am not contain'd between my hat and boots... - Я умираю вместе с умирающими и рождаюсь вместе с только что обмытым младенцем, я весь не вмещаюсь между башмаками и шляпой... (англ.) - строка из "Song of Myself" У.Уитмена.
(11) - Биврёст - трясущаяся дорога - радужный мост, состоящий из огня, воды и воздуха.
(12) - см. стихотворение Э.А.По "Страна снов" в пер.К.Бальмонта.
(13) - см. стихотворение А.Блока "Голоса".
(14) - Mare Tenebrarum - Море мрака (лат.), Атлантический океан.
(15) - см. "Старшая Эдда", Речи Фафнира в пер. А.Корсуна:
Знаю - валькирия
Спит на вершине,
Ясеня гибель
Играет над нею;
Усыпил ее Один,
Шипом уколов, -
Не того сгубила,
Кто был ей указан.
(16) - Сигрдриву, спящую валькирию, часто отождествляют с Брюнхильд Будладоттир.