Аннотация: /кое-что шевельнулось благодаря Х.Кортасару.../
ИСТОРИЯ С ВЫИГРЫШАМИ
К колесам сим, как я слышал,
сказано было: "галгал".[10]:13
И когда шли Херувимы, тогда шли подле них
и колеса; и когда Херувимы поднимали
крылья свои, чтобы подняться от земли,
и колеса не отделялись, но были при них. [10]:16
КНИГА ПРОРОКА ИЕЗЕКИИЛЯ(1)
В полуправильных геометрических заводях Нового Книжного накручивала часы полета освободившаяся от занятий молодежь. Порция за порцией, ее подвозили на третий этаж и сбрасывали ковром косые линейки эскалаторов, и студиоузная мошкара, соскользнувшая с колесных плиц, прозрачно трепетала руками над ярусами книг подешевле, в основном карманных изданий "Эксмо" и "Азбуки-классики", где кормился, избирательно виясь у корешков, и Семенов. За сбившимися в непроницаемый частокол pocket-спинками (черными, в предупреждающую коралловую полоску, и изумрудно-зелеными) клоунским сюрпризом впрыгнуло в пространство Семенова следующее междурядье. Оно распрямилось из-под незримо пластавшей, и вдруг махом сдвинувшейся, дабы ошеломить покупателя, руки приказчика Рефаима(2), гиганта-невидимки, приглашенного воображением какого-то человека, все здесь к удачной торговле обустроившего. Пришлец с улицы, Семенов, ознакомившись с кораллами и ламинариями, уже качался на волнах уважительного интереса перед торжественной полкой с Александром Исаевичем (Солженицыным), да так там надолго и завис, ощущая подъем пузырьков, не к месту восходящих шампанской струйкой, прилепившейся к чему-то на дне. Он завис, недоумевая, отчего Гольфстрим, прибив к красному архипелагу его селедочное тельце, оставил стремить скелетик и дальше, к Налимову(3) и Мамардашвили(4). И в тишине, вдруг обрамившей картину (сопутствующего тутошним островам) птичьего базара, Семенов шишковидной железой(5) почувствовал, как беззвучно расходятся круги от канувшего в глаз в какой-то из навещенных им бухточек названия, чего-то странного из Кортасара, одно время близко приятельствовавшего с ним.
Между тем по соседству здоровяк рекламировал, не называя, просвещая кого-то в закуте наших иностранных братьев. Он распахивал наугад выхваченные тома и схлопывал, коротко шелестнув растянутой гармоникой переводной писанины, повторяя: это - вторая, это - первая, это - третья. И девичий голос, покорно принимавший поленницу в минималистских белых, с древесным листиком, обложках, тут же сдавал ее обратно, не позволяя себе к ней привыкнуть, становясь в воздушнейшую арабеску с наклоном чуть вправо и попутно нежно осведомляясь: эти две тоже? Здоровяк отворачивался, пренебрегая подражателем: даже не смотри, просто однофамилец.
Семенов, минуя пару спортивно-балетной красоты, не удержался и в праздном любопытстве уточнил для себя молчаливым поворотом головы: Мураками.
В следующем разделе, разбранившись, покидали друг друга, чтобы сойтись по другую сторону алюминиевого стеллажа, друг дружку покидали две дамы, безо всякого сомнения родственницы, исторического возраста, розовея веками в мелкую сборку, под которыми не менее сотни лет влажнели и выцветали глазные яблоки с одинаковым, едва помнящим первоначальную голубизну райком. Две седовласые гордячки в шляпках касками набекрень, предположительно, не прошедшие кандидатки в завсегдатаи салона Лили Павловны Шерер (6) (в виду отсутствия такового в природе). Бежевого нубука, разношенные по артритной хлопчатобумажной ноге, дареные к трехзначному дню рождения детьми и внуками туфли с пыльными (по-летнему) дырочками, валко бежали туфли навстречу друг дружке, успеть, пока их жизни поодиночке не опрокинулись. И том с золочеными по обрезу страницами, содержание которого составляла частная переписка русского стихотворца с любимой, друзьями и родней, изгонялся из рук приближающейся сестры уже токмо одичалым взглядом любящей экзорцистки, что почитала письмовник за неприемлемую в доме роскошь.
Семенов бормотнул: кажется, сюда. Но, опередив корпусом отстающие нижние конечности, принужден был подождать их, просунув пальцы в решетку с проволочными кармашками, куда втискивался товар, назначенный соблазнять лицом. Здесь Семенов немного поблуждал по "Петле Мебиуса II. Красные муравьи" М.С.Эшера на обложке "Защиты Лужина". Зацепившись душой за вторую книгу разрозненного к чертям двухтомника рассказов некоего полюбившегося ему американца (о чем Семенов доподлинно узнал в прошлое посещение магазина), он кое-как пережил желание кликнуть менеджера, наблюдая вместо этого чернявую девушку, что стояла и хмурила брови, приставив к ушку мобильник и упершись пальчиком в столбик "Записок о поисках духов", готовый хлынуть на нее (о чем она так никогда и не узнала) китайскими запретными башнями ("ночью в них нельзя оставаться: оставшихся вскоре находят убитыми"), зеркальными карпами, лисами-оборотнями и чудесными деревьями с кровоточащей сердцевиной ("дерево зажгли, осветили им студента, - оказалось, это пестрый лис"). Семенову пришло в голову, что девушке понравилась бы цзюань шестая ("знамения всякого рода и их объяснения")(7).
Движения семеновских ног согласовались с семеновским туловом, и Семенов достиг в лабиринте шкапов того заветного, что с прикащицкой готовностью осклабился в дебрях магазина серией "на все времена". Ну-ка, поглядим: что это? "Счастливчики"? Ах, вот оно что! Бывшие старые добрые "Выигрыши"! Переименовали. Значит, "Выигрыши" персонифицировались, и бывалая коняга Кортасара нынче выступала под именем, скалькированном со лба жокейской шапочки. В "Счастливчиках" звучали "люди", - не милые банальные лотерейные выгоды, и что-то как-то, должно быть, изменилось внутри, и к добру то было, нет ли, он разбираться не стал, потому что вспомнил профессорского сына Гришу, некогда спешно прогарцевавшего мимо сотрудников и студентов с собственной духовной миссией за горизонт земных событий, - в ту самую черную-пречерную дыру. И в некогда виденных Семеновым больничных окнах Грининой палаты прямо над серо-буро-малиновым щебнем завращались, будто нарочно сбившиеся в зубчатые колеса венков, желтые, там и сям исколотые перистой зеленью лютики.
Пристроившись в конец очереди, Семенов успел застать у кассы старушек с единственной книжкой, стреляющей золотом, пока они, поджав сухие лепестки, когда-то бывшие нежно розовеющими губами, расплачивались за связку драгоценных обеим писем.
Чудесным образом перемещенный с третьего этажа к стеклянным калиткам Центра, Семенов обтекал в подземном переходе тазы и ведра, брызгающие куда попало дождевой водой, между делом дивясь, что чему-то в нем все-таки удалось продолжиться, пережить строй торговых зеркал, расхватавший его на армию задержанных амальгамой клонов. Ворота дзинькнули дежурному, что Семенов никакой не террорист, и цыганская медь, скатившись с ладони, скорее гипнотической трелью, чем знаковым достоинством выманила у стеклянного куба с живой женщиной внутри жетон керосинового цвета ровно на одну поездку в трубе метро. И как-то сразу следующей была уже "Суконная Слобода", похожая на керамическую чашку со слабым какао, в чем можно было винить только белые обводы станционных ниш и никого больше.
На серо-буро-малиновом щебне под давлением плескавшего на него морской травой ветра появлялись желтые ступни младого племени лютиков, первых поселенцев на месте захоронения расшибленной гирей постройки. И это больному Грине, а не его маме, сестре Мане, врачу, Семенову, назначались северной бурей колеса сверкающих лютиков. Июль поставлял медвяные запахи бочками, и каждая выбраковывалась посетителями потому, что приходила с пороком - горстью молекул сырой земли. День за днем Манино лицо перекраивалось по маске неизбывного горя: семеновскому плечу памятно было легкое сухое касание девичьего лба в приемном покое, после которого сделалось возможным рассказать веселую для нормальной жизни мелочь, а в настоящей - иглу, которую Маня вслед себе окунула и в его сердце, какую-то светловолосую Русь или нежную Сююмбике с поволокой, - Семенов, по правде говоря, забыл, - с которой Гриня ел от одного яблока, и как все теперь, все-все, в тартарары провалилось, ведь Грине теперь, как Иезекиилю, являются огненные колеса.
Озаренные внутренним светом вагоны останавливались поздороваться с дебаркадером "Горок", переменяли пассажиров и ползли разгоняться для розыгрыша, делая вид, что хотят догнать свой собственный хвост. Шутка, на которую, выдохшись, поезд, не умея иначе, сам себе отзывался свистом тормозов на конечной. Выходя из вагона, туго расстающегося с людьми, Семенов про себя поправил: Магу(8).
Он подсчитал, когда примерно Гриня ел от одного яблока с Магой, и вышло - весной. Звень-трень-брень стеклянные дверцы химического Эдема открывались-закрывались. Колбы с расплывшимися животами дрожали раствором нежноокрашенных внутренностей. На вертикальной стене безвольно лежали щедро траченные кислотами халаты испарившихся лаборантов. И Грине с Магой ничего другого не оставалось делать, как сторожить корзину с аргентинскими плодами, выставленную от греха подальше на подоконник, чтобы не мешать Мане, наставляющей никак не могущего чего-то понять экзаменующегося как раз по ее профилю Семенова.
Семенов обходил, забирая влево, прогулочным шагом экскаватор, орудовавший бивнями в здании трамвайной диспетчерской. Универсиада. Подумал: мы не можем отменить конец света, давайте менять ключ, в котором мы представляем себя, - на второй картинке к Великому Деланию (зарождению в реторте) Алхимик убеждает себя, что в его Делании присутствует Господь(9).
Два-три марта спустя Семенов видел его, одетого в мохнатую искусственную шубу, щедро побитую капелью, отчего мех шел по груди и спине какими-то птичьими гнездами; и по всему было видно, что ему плевать, как он выглядит; и в разговоре выяснилось, что Гриня уже пытался приноровиться к обстоятельствам, в которые был планетными ветрами неумолимо заключен.
Что же еще? Гриня принадлежал к какой-то группе, поклонявшейся Босху и Шопенгауэру, а Семенов - к заканчивающему университетский курс студенчеству.
Семенов проголосовал красному автобусу N 100 "Игрой в классики", выуженной в книжном в память о Грине, - скоротать летний вечер в компании с Магой и Орасио Оливейрой.
июнь 2012
Примечания:
(1) - см. галгал=вихрь; здесь Херувимы особого рода = Архангелы, Воинство, Слава Господня;
(2) - Рефаимы=библейские исполины;
(3) - Налимов В.В. - философ или, если угодно, "математик, который вторгся в лигвистику и подверг ее вероятностной "хватке" с помощью функции Бейеса." (по словам С.Лема);
(4) - Мамардашвили Мераб - философ;
(5) - "Третий Глаз мертв и более не действует; он оставил позади себя свидетеля своего существования. Этим свидетелем является сейчас шишковидная железа." см. Е.П.Блаватская "Тайная Доктрина", т.2 - М.: Изд-во Эксмо, Харьков: Изд-во "Фолио", 2004. - 944с. (Серия "Великие посвященные");
(6) - Лиля Павловна Шерер - выдуманный мной гибрид Лили Брик и Анны Павловны Шерер из "Войны и мира" Л.Н.Толстого;
(7) - см. Гань Бао "Записки и поисках духов"/ Пер. с др.-кит. Л.Меньшикова. - СПб.: Азбука-классика, 2006. - 384с.;
(8) - Мага и Орасио Оливейра - герои романа Х.Кортасара "Игра в классики";
(9) - см. Алхимия и мистицизм/ Александр Руб: пер. с англ. А.Кондратьева. - М.: Астрель, 2007. - 191, [1] с.: цв. ил.