Мишка, с непривычки неловко опираясь на костыли, стоял в углу двора старосты Аристарха Семеныча. Присесть было нельзя - по обычаю сидеть сейчас могли только двое: сам староста за столом, на котором стояли широкогорлые кувшины с жеребьями, и сотник - верхом, командирским оком оглядывающий собрание с высоты седла.
Находиться здесь Мишке, вообще-то, было не положено - на священнодействие распределения добычи допускались только строевые ратники, да еще те из бывших строевых, кто в силу возраста или увечья уже не служил. Но и им сидеть не полагалось, способность выстоять на своих ногах затяжное мероприятие была неким свидетельством дееспособности и ценилась самими "нестроевиками" очень высоко.
Одновременно, собрание ратников выполняло и функции сельского схода, решая, попутно, и другие вопросы жизни села, от того-то так и было ценно право присутствия, а, следовательно, и право голоса на этом мероприятии. Когда-то, в самом начале существования Ратного, на такой сход собирались практически все мужчины, поскольку все были строевыми ратниками. Но прошло уже больше ста лет и жизнь брала свое: кроме изнывающих от любопытства баб, сидящих по домам, и детишек, несмотря на угрозу получить изрядную трепку, норовящих залезть на забор подворья старосты, за пределами "представительного органа власти" оставалось почти полсотни вполне взрослых мужиков.
Стояли тоже непросто. Никакой аморфной толпы не было. Рядовые ратники кучковались вокруг своих десятников, обозники, из бывших строевых ратников, которых возраст или ранения заставили покинуть боевой строй - вокруг Бурея, тоже имевшего права десятника, и только семеро человек - остатки невезучего десятка Акима - оказались неприкаянными и, видимо чисто инстинктивно, жались к десятку Луки Говоруна.
Староста что-то бубнил, отчитываясь о доходах и расходах сотенной казны, а народ позевывал и поеживался - поднялись ни свет ни заря, потому, что день предстоял хлопотный. Наконец, финансовый отчет, из которого подавляющее большинство собравшихся поняло только то, что какое-то количество средств в казне есть, закончился.
- Об чем еще поговорить надо? - Староста традиционно откладывал главное событие напоследок: после получения жребиев собравшихся на месте уже не удержишь никакими силами. - Кто чего сказать или спросить хочет?
- А что здесь пацан делает?
Бурей, как и в прошлый раз, даже не повернулся в мишкину сторону, впрочем, ни на кого другого он тоже не смотрел, прогудел свой вопрос себе в бороду, словно размышлял вслух.
- Отрока Михаила привел девятый десяток. - Аристарх повергнулся к Говоруну. - Лука, отвечай!
- Отрок Михаил был послан в дозор вместе с моими людьми...
Говорун, он и есть Говорун. Далее последовало: красочное описание оперативной обстановки на маршруте движения воинской колонны, не менее красочное описание коварства врага, замыслившего поголовно истребить славных ратнинских воинов, подробная характеристика соотношения сил в начале, кульминации и концовке боя...
Мишке так и представилось: лежит раненый пацан на высотке за пулеметом, а на него со всех сторон надвигаются несметные толпы врагов, под барабанный бой и стройными рядами, как в кинофильме "Чапаев".
- ... А потому, тридцать шесть ратников посчитали, что отрок Михаил имеет право на долю в добыче. Ущерба же остальным от того не будет, потому, что трое ратников за провинность лишены своих долей вообще, а семеро получат половинную долю.
- Что скажете, честные мужи?
Самым первым голос подал Пентюх - муж Доньки:
- Гнать! Не давать ничего!
Право голоса он имел, поскольку дважды, по молодости, участвовал в бою. Оба раза, правда, совершенно неудачно. В первые же минуты его вышибали из седла, но, проявляя удивительную юркость, Пентюх умудрялся не дать затоптать себя насмерть и отделывался только ушибами, да переломами. После второго раза его списали в обоз, против чего он сам ни словом не возразил. Однако факт оставался фактом, какое-то время Пентюх был строевым ратником и право голоса, по обычаю, за ним сохранялось.
- Не было такого раньше, не по обычаю!
Это подал голос кто-то из десятка "лидера оппозиции" Пимена.
- Было! Два раза! - Опять голос из обоза - кто-то из бывалых ветеранов. - Один раз твоего отца, Аристарх, так наградили, за то, что раненый, коня насмерть загнав, донес важную весть и тем всю сотню выручил. Другой раз Луку Говоруна приветили. Это многие помнить должны. Ему еще и пятнадцати годов не было, а он тогда семерых половцев из лука положил, а один из тех половцев ханом оказался! Было, по обычаю!
- Как решать будем, Корней Агеич? По обычаю можно и так, и эдак. Раз такое уже было, то можешь ты повелеть следовать примеру пращуров. Но, если есть сомнение - подходит ли нынешний случай под обычай, можно и всех спросить.
- Ну да! - Снова заорал Пентюх - О сейчас своему вну...
Бурей даже поленился рукой пошевелить, лягнул Пентюха пяткой.
- Кхе! Случай сомнительный. Пусть все решают, а ты, Аристарх, в сотенную летопись все три случая впиши, чтобы при нужде свериться можно было.
"Так я до этой летописи и не добрался, а жаль, много там интересного, наверно, есть".
- Так, слушаете все! Если посчитаете, что отрок Михаил награды достоин, говорите "да", если думаете, что не достоин, говорите "нет". Всем понятно?
- Понятно!
- Давай, время не тяни.
-Не дураки, чего каждый раз... - Загомонили собравшиеся.
- Тихо! Первый десяток! Данила? - Аристарх начал перекличку.
- Три голоса. Да!
- Второй десяток. Егор?
- Шесть голосов. Нет!
- Третий десяток. Фома?
- Шесть голосов - "да", один голос - "нет".
- Четвертый десяток. Пимен?
- Пятнадцать голосов. Да!
"Странно, вроде бы, Пимен должен был своих против настроить? Или он что-то крутит?".
- Пятый... эх! Нет пятого. Шестой, гм, десяток. Анисим?
- Да какой я теперь десяток? Один голос. Да!
"От него люди к нам ушли и другого десятника себе выбрали - Игната ".
- Седьмой десяток. Глеб?
- То же самое!
- Да или нет?
- Да! Один голос, чтоб вас всех!
"От него тоже ушли, но Аким не справился".
- Восьмой... тоже нет... Девятый. Лука?
- Десять голосов. Да!
- Десятый. Алексей?
- Десять голосов. Да!
- Одиннадцатый... Корней Агеич, ты Игната десятником утверждаешь?
- Утверждаю!
- Одиннадцатый десяток. Игнат?
- Девять голосов. Да!
- Так, а с этими что делать? Из десятка ушли, десятника нет, Лука, ты их к себе берешь, что ли?
"Сироты" нестройно загалдели:
- Хотим обратно Глеба десятником!
- Это как? Вы же от него ушли, а сотник вам разрешил себе десятника избрать.
- Да не уходили мы... его дома не было...
- Нет, вы слыхали? - Аристарх оглядел собравшихся, словно сомневался, что его слышно всем. - Десяток своего десятника найти не может! Вы что, все пьяные были?
- Искали мы... времени мало было, Лука торопил... ну, вот... временно, в общем... думали: догонит.
- Глеб, ты где был-то?
В толпе послышались смешки:
- Ну мало ли... по делам... отлучился.
- Ага! У холостого дел много!
- А как дело-то зовут?
- Так у него чуть не каждую неделю... новое дело. Не упомнишь!
- Хоть бы упреждал: сегодня, мол, такое дело, а завтра...
Аристарх немного послушал галдеж, потом хлопнул по столу ладонью.
- Тихо! Развеселились... Корней Агеич, десятник без десятка, десяток без десятника, да еще и обгадились. Позорище! До казни дело довели! И этот... кобелина, дела у него! Решай, сотник, время идет!
Дед с сомнением поглядел на оставшегося без подчиненных десятника.
- Глеб, порядок в десятке навести берешься?
Глеб угрюмо молчал, вместо него отозвались любители позубоскалить:
- А он с ними делами займется!
- Ага! И искать не надо будет, если что!
- То-то они мечтали, что догонит!
Аристарху снова пришлось прикрикнуть:
- Тихо! Глеб, тебе сотник вопрос задал! Чего молчишь?
- Да, пошли вы все!
Глеб развернулся и пошагал к воротам. На дворе наступила тишина.
- Кхе! - Дед проводил Глеба глазами и громко, специально, чтобы тот слышал, кинул ему в спину: - И не десяток был - дерьмо! - Потом, обведя собравшихся глазами, обратился уже ко всем: - Слушать меня! Тихон, ставлю над этими балбесами тебя! Еще двоих возьмешь у Луки. Лука, согласен?
- Согласен, Корней Агеич! Пусть полный десяток будет.
- Дашь таких, чтобы помогли Тихону вразумить их. Тихон, подойди!
Тихон подошел, снял шапку, поклонился деду.
- Ратник Тихон, с одобрения воинского схода и по обычаям пращуров наделяю тебя властью десятника. Десятку твоему быть по счету пятым. Срок власти твоей - год. Через год, собравшись здесь же, ратники сами скажут свое слово: согласны ли они и далее служить под твоим началом, желают избрать себе нового десятника или хотят перейти в другие десятки. До того ты властен командовать, карать и миловать, власть твоя полная - вплоть до лишения живота за тяжкий проступок, трусость или неповиновение в бою. Отец Михаил немощен, потому присягу дашь не здесь, а у него в доме, и ратники крест целовать тебе будут там же.
Десятник Данила, десятник Анисим, десятник Глеб! Если в Велесов день в ваших десятках не будет хотя бы по пять ратников, десятниками вам не быть!
"Вот так, вроде бы и полноправный десятник, но назначенный, а не избранный. Подтверждение звания только через год. Можно лишь посочувствовать: и разгильдяйство среди ратников искорени, и отношения умудрись не испортить, иначе через год вернешься в рядовые. Мудр дед, аки змий: Лука хотел, чтобы Тихон, обучив "косоруких" стрельбе из самострелов, сразу стал полноправным десятником, а вместо этого его племяш такой геморрой заполучил, что не приведи Господь. Если не справится, второй шанс получит очень нескоро, а, может, и никогда. А в Велесов день, то есть, 6 августа, ты, Тихон, увидишь, как это может произойти и с тобой. Негде им, хотя бы по пять человек взять".
- Пятый десяток. - Продолжил прерванное голосование Аристарх. - Тихон?
- Семь голосов. Да!
- Ты же нас не спросил!
- Молчать! Спрошу через год, тогда скажете!
"Круто заворачивает! Неужто так в себе уверен? Или на дядькину помощь рассчитывает?".
- Обоз. Серафим?
- Двадцать восемь голосов - "да", один голос - "нет".
- Э! Постой! - Снова подал голос Пентюх. - Я тоже - "да".
- А я - "нет". - Бурей, так же, как и Тихон, и не подумал поинтересоваться мнением своих людей.
- Тогда и я - "нет".
- Сгинь, Пентюх, пришибу. Считай, Аристарх!
- А и нечего считать, и так все ясно. Михайла, стоять можешь?
- Могу.
- Ну и стой, где стоишь, потом позову.
"Вот Вам, сэр, и парламентскийрегламент, и демократия, и глас народа, который, как известно, глас Божий. Одних спросят через год, других не спросили вообще, а Пентюха пришибут, если не сгинет. И попробуй тут выступи по процедурному вопросу".
- Так, теперь дело, которое с прошлого раза отложили... и с позапрошлого тоже и еще раз десять откладывали, но я с вас не слезу, пока не решите! В селе тесно! А вы вчера еще и кучу народу приволокли. Тын в иных местах подгнил, в иных местах расшатался. Надо обновлять и расширять.
Собрание загудело недовольными голосами. С одной стороны, действительно, тесно и обновлять укрепления пора, с другой - все же на своем горбу придется.
- Холопов за тын выселить, пускай посад будет!
- И мастерские туда же! От кожемяк вонища - не продохнуть!
- Тын от этого крепче не станет!
- А пускай холопы поработают! Понабрали себе...
- Ага, а ты кверху брюхом лежать будешь! Защита же и для тебя тоже строится!
Вопрос был важным, давно назревшим и безнадежно завязшим в словопрениях. Когда-то, на возведение или ремонт оборонительных сооружений входили все от мала до велика. Споров не было, "уклонистов" тоже, а лентяев вразумляли непосредственным физическим воздействием - чем под руку попадется. Необходимость спасительного для всех дела ни у кого сомнений не вызывала.
Но постепенно выводить ратнинцев на фортификационные работы становилось все труднее и труднее. Сказывалось и то, что на село уже много лет никто серьезно не нападал, и то, что одним приходилось вкалывать самим, а другие могли прислать вместо себя холопов, и, разумеется, традиционное: "Пока гром не грянет, а жареный петух не клюнет...".
Тесно же в Ратном было уже сверх всякого разумения, особенно с учетом того, что где-то придется размещать приведенный полон. В этом Мишка в очередной раз и очень наглядно убедился, когда, два дня назад, его привезли домой. Родного подворья он, поначалу, даже не узнал, такую бурную строительную и реконструкторскую деятельность развил Лавр, отосланный дедом в село сразу после захвата Куньего городища.
Соседнее с дедовским подворье он с приплатой обменял на бывшее жилище Немого, свой двор расширил в две стороны - в сторону дома главы семейства, перегородив переулок и в сторону кузницы, около которой тоже был свой двор, а весь получившийся комплекс дополнительно раздвинул до самого тына, окружавшего село. Для этого пришлось выкупить у хозяев насколько сараев и явочным порядком захватить пространство вдоль самого тына, которое не было ничем занято. Но и этого ему, видимо показалось мало и Лавр нахально присоединил к площади родового гнезда и второй переулок, отделявший его от соседнего подворья. Таким образом род Лисовинов заполучил в свое распоряжение целый квартал, в котором Лавр запустил процесс коренной реконструкции. Все мало-мальски пригодные к тому помещения переоборудовались под жилье, промежутки между постройками накрывались крышами, оснащались торцевыми стенами, и то, что еще недавно было улицей, становилось жилищем.
Самой же грандиозной частью проекта реконструкции лисовиновской усадьбы было, уже заметно поднявшееся над землей, здание, соединявшее собой в одно целое дома деда Корнея и дядьки Лавра. Получалось оно несуразно длинным, стоявшим как-то вкось, но зато, судя по тому, что уже было сделано, должно было стать самой высокой постройкой в Ратном - аж целых три этажа!
Все вокруг было завалено щепой, стучали топоры, перекрикивались работники, что-то куда-то несли, из дверей пристройки выкидывали какой-то хлам... Мишка еще не успел толком удивиться откуда Лавр взял столько стройматериалов и где набрал работников, как откуда-то из глубины всего этого бедлама появилась сестра Машка со здоровенной корзиной в руках и, увидев лежащего в санях Мишку заорала:
- Мама! Миньку привезли! Пораненного!
Мишка сначала поспешно принял сидячее положение, чтобы показать, что не так уж он и плох, и только потом сообразил, что Лавр наверняка рассказал матери о его ранении, и сильно обеспокоиться она не должна. Что уж там нарассказывал Лавр матери, осталось неизвестным, но крик "Мишаня!" и слезы в глазах выскочившей откуда-то сбоку матери, никак не соответствовали тяжести повреждений нанесенных Мишкиному организму.
Чтобы как-то отвлечь мать от собственной персоны и сбить ее с истерического настроя, Мишка состроил плаксивую рожу и заныл трагическим тоном:
- Мама, Чифа убили, Чифа моего убили...
И все! Словно прорвало какую-то плотину: тринадцатилетний пацан на полном серьезе разрыдался, пытаясь спрятаться на материнской груди от кошмарного окружающего мира, в котором его столько раз пытались убить, в котором он убивал сам, мира, который спрашивал с него по полному счету, наравне с битыми и рубленными мужиками, не делая скидки ни на возраст, ни на слабость, ни на особые "таланты".
Не стало в этот момент на свете Михаила Андреевича Ратникова, а остался только раненый, напуганный, плачущий мальчишка, добравшийся, наконец-то, домой, к маме, которой можно без слов, одними слезами и всхлипами рассказать о том, как ему плохо, страшно, больно и горестно. Все жуткое напряжение последних дней, которого он сам, кажется и не замечал, но которое постепенно превращало его в натянутую до предела струну, нашло наконец выход, перестав изматывать и разъедать его изнутри.
Детский организм, уловив рядом теплое родное, существо, защищавшее его с первых секунд зарождения жизни, задвинул куда-то в дальний угол сознание взрослого человека, уже и позабывшего о том, что есть на свете женщина, любящая, понимающая и всепрощающая, рядом с которой можно забыть про все страхи обиды, опасности и беды. И там, в темном дальнем углу, взвыл от зависти и отчаяния пришелец из будущих веков, давным-давно похоронивший родителей и начисто утративший представление о том, какими целительными и облегчающими могут быть слезы, пролитые в материнских объятиях.
Мать что-то шептала ему, гладила по голове, даже, кажется, слегка укачивала, как младенца, и было совершенно неважно: что именно шептала мать, о чем пытался рассказать сын - происходило великое чудо исцеления душевных ран, без лекарств, гипноза и прочих медицинских ухищрений, просто от близости двух сущностей, еще так, казалось бы, недавно, бывших едиными, и сейчас, на какое-то время, это единство восстановившими. Впрочем, для матери это всегда будет недавно, сколько бы лет не прошло.
"Да, сэр, видела бы в тот момент своего старшину Младшая стража! Хотя, многие из них вовсе не стали бы смеяться, а позавидовали бы, потому, что их-то вот так уже никто никогда не обнимет. Но каков лорд Корней! Умница, гений, светлая голова! Понял, старый солдат, что запас прочности нервной системы у пацана вот-вот закончится и отправил к матери, к единственному человеку, который может этот запас восстановить. В школах, говорит, не учился... да в какой школе этому обучат? То-то больше половины ратников рванула ему на помощь, как только узнали, что сотник Корней попал в беду. Такое отношение так просто не зарабатывается...".
- Михайла.
Задумавшийся Мишка вздрогнул от шепота незаметно подошедшего Афони.
- Чего?
- Тебе долю дали, так... это... может, мне не договариваться... ну, чтобы ты холопов для меня покупал? Ну, помнишь, ты говорил?
- Да, не нужно договариваться. Видишь, Лука, как будто знал, устроил тебе холопов через меня.
- Слушай, Аристарх с Корнеем подсчитали, получается по две семьи на долю...
- Так ты что, обе хочешь?
- Нет, что ты! Я к тому говорю, что если две, то мне бы ту, где народу поменьше: все-таки трудно мне их до урожая держать будет.
- Да, ладно, сам выберешь, а другую я деду отдам.
- Вот спасибо! Должник я твой, Михайла, если что, ты только скажи.
"А почему бы и нет? Сам же решил, что надо, значит с чего-то придется начинать. Вот сейчас и начнем. Эх, блин, прощай невинность!".
- Ты, вот что. Дедовым возвращением в сотники у нас не все довольны, сам понимаешь. Так что, если чего узнаешь, случайно, хотя бы мелочь какую, предупреди. Ладно?
- Да мы все за Корнея... кому хочешь головы поотрываем!
- Головы не надо, просто предупреди. Мало ли, что услышишь или увидишь...
- Угу...
- Вот и договорились.
"Ладно, хоть это дело утряслось, а то сплошные обломы пошли. "Спортзал" ликвидировали, с Юлькой ничего не получилось...".
Идею проведения эксперимента по ускоренному излечению Юлька приняла с энтузиазмом. Контакт между ними установился даже легче, чем в прошлый раз, Мишка снова почувствовал необыкновенный прилив сил, "услышал" юлькины мысли но... больше ничего не произошло. Как он не пытался сконцентрироваться на своей ране и направить на ее излечение полученную энергию, сколько ни старался вообразить ускоренную регенерацию тканей, рассеченных плоским наконечником стрелы, как ножом, результат оказался нулевым.
Дополнительным подтверждением неудачи послужило и то, что ни слабости, ни сонливости после "сеанса" Мишка не ощутил: энергия как пришла, так и ушла, словно вода сквозь пальцы. Юлька же, как и в прошлый раз, взбодрилась, разрумянилась, но выглядела расстроенной. Очень уж заманчивым было мишкино предложение единым махом излечивать раны.
- Ничего, Юль, не грусти, - попытался успокоить подружку Мишка - мы просто что-то неправильно делаем, вот подживет нога, я к Нинее съезжу, может, она объяснит. Тогда еще раз попробуем.
- Ничего она не объяснит - сама не умеет.
- Ты тоже не умела, а Демку-то мы вытащили. - Мишка вспомнил об умении Юльки мгновенно менять тему разговора, как только он переставал ей нравиться, и решил угостить юную лекарку ее "пилюлями": - Слушай, а чего ты мне тогда только в самом конце платком махнула? Я головой крутил, крутил, чуть шею не свернул.
- Хотела посмотреть: на сколько у тебя терпения хватит?
- Ну и язва ты, все-таки!
- А ты думал, что платок привез, так я перед тобой половиком стелиться буду?
- Нет, я думал, что ты почувствовала, как мне кличка "Бешеный" подходит, и я тебе опротивел - Сам для себя неожиданно, признался Мишка. - Ты же меня ВСЕГО тогда почувствовала... поняла. Я, ведь и правда, бешеным бываю.
- Ты книжек поменьше у попа читай! - Насмешливо ответила Юлька и, неожиданно посерьезнев, добавила: Да какой же мужик без ярости? Кому он нужен? Только в обоз!
- Боярин - "Бо ярый". Так?
- Слава Богу, не все мозги еще отбили!
- А еще: "Делай, что должен, и будет то, что будет"?
- А как же иначе?
- Бывает и иначе. - Мишка попытался сходу привести какой-нибудь пример, но не успел ничего придумать - Юлька безапелляционно заявила:
- Не бывает! А если бывает, то - не мужик!
- А как же бабы за обозников замуж выходят?
- А и они не бабы. Знал бы ты, сколько уродов с виду обычными людьми кажутся! Только мы - лекарки - и знаем. Иного бы и не лечить, а отравить, чтобы не плодился.
- Что? И это лекарка говорит?
- Ты Чифа привез?
"Блин, опять. Ну как с ней разговаривать?".
- Привез.
- Мы с Мотей могилку выкопали, место хорошее - под деревьями...
Голос у Юльки потеплел, в нем появились завораживающие лекарские интонации.
- Не надо, Юль. - Мишка досадливо поморщился. - Перестань.
- Чего не надо?
- Не действует на меня твой лекарский голос, говори как обычно.
- Подумаешь, очень надо!
Юлька возмущенно фыркнула, и выскочила вон. Понятно: "главный калибр" дал осечку. Мишка вовсе не хотел ее обижать, но по сравнению с тем, как утешала его мать, юлькины психологические экзерсисы показались такими фальшивыми...
- Михайла! - Голос старосты вернул Мишку к действительности. - Уснул, что ли?
- Что, Аристарх Семеныч?
- Где грамота от епископа? Давай сюда!
- Так у тебя должна быть, Аристарх Семеныч, я как с сестрой передал, больше ее не видел.
- Да? Ну, значит, у меня. Всего не упомнишь. - Староста Аристарх поглядел туда-сюда, будто грамота могла валяться где-то тут, на дворе. Ничего, естественно, не обнаружил, и принялся излагать пастырское послание по памяти: - Значит, так: упрекает нас епископ Туровский Кирилл, за то, что пастырь наш отец Михаил в болезни неухожен, неприсмотрен...
Нынешней ночью Мишка совершил преступление - выпустил пленного волхва, захваченного в Куньем городище. Дождавшись, пока все шумы на подворье затихнут пришкандыбал на костылях в сарайчик, где держали пленного волхва, долго чиркал кресалом, наконец зажег огарок свечи. Волхв - нестарый еще мужик, закутанный в традиционный для волхва плащ из белой шерсти, сильно перепачканый, лежал в углу связанный по рукам и ногам, на свет и произведенный Мишкой шум даже не обернулся.
- Я пришел тебя отпустить. - негромко произнес Мишка. - Вот тут: топор, немного еды, огниво - в дороге пригодится. Покажу тебе лаз через тын. Выберешься, повернешь налево, пойдешь...- Волхв никак не реагировал на мишкины слова, хотя должен был проснуться, если вообще спал. Поэтому Мишка на всякий случай спросил: - Ты хоть слушаешь? Голос-то подай.
- Слушаю. - Глухо отозвался волхв.
- Тогда обернись. - Потребовал Мишка.
Волхв заворочался на соломе, сощурил глаза на свет свечи.
- Пойдешь налево вдоль тына, - продолжил Мишка с того места, на котором прервался - пока не выйдешь к речным воротам. Там увидишь мостки через реку, а на том берегу дрогу. Эта дорога выведет к Нинеиной веси. Знаешь Нинею?
- ...
-Чего молчишь? Знаешь или нет?
- Слыхал. - Волхв опять ответил односложно и таким голосом, будто был недоволен, что Мишка его разбудил.
- До Нинеиной веси по дороге полдня пути, к утру доберешься. Даже если наши и вышлют погоню, Нинея тебя не выдаст, но, скорее всего, погони не будет. Куда идти дальше - твое дело.
Мишка снова сделал паузу, но волхв молчал. Не удивился, ничего не спросил, пришлось давать объяснения по собственной инициативе, не дожидаясь расспросов.
- Отпускаю тебя не просто так: передашь весть и ответишь на мои вопросы, после этого будешь свободен. Согласен?
- Кому весть? - Волхв, наконец, проявил хоть какое-то любопытство.
- Не знаю, сам думай или у Нинеи спроси. Весть такая. - Мишка пригнулся поближе к волхву, насколько позволяли костыли, и заговорил медленно и отчетливо, что бы мужик все правильно понял и запомнил. - Тот поход на языческие капища и селения, про который ты знаешь - не последний. В Турове завелся грек, зовут Илларионом, служит секретарем митрополита. Этот Илларион надумал собрать полк из монахов, обученных воинскому делу. Можно сказать и иначе: основать монастырь для воинов. Полк этот никому из князей подчиняться не будет, епископу - тоже. Только митрополиту Киевскому, а может быть, даже и патриарху Царьградскому. В Турове, несколько дней назад, по велению епископа, сожгли живьем двух ведунов. Если затея Иллариона удастся, и он наберет силу, уставит такими кострами всю Русь. Пресекать это надо быстро, пока Илларион в силу не вошел, потом будет поздно. Все понял?
- Понял, руки развяжи. - Волхв снова отвернулся от Мишки, подставляя связанные за спиной руки.
- Нет, - Мишка распрямился и сделал шажок назад. Нападения он не боялся, но чувствовал себя на костылях неуверенно, а того, на что способен волхв, даже связанный, представлял себе плохо. - Пока на мои вопросы не ответишь, не развяжу.
- Дурак! - Пробурчал пленник, все еще лежа спиной к Мишке. - Я ни рук не ног не чую, как пойду?
- А никак. Не станешь отвечать или соврешь, оставлю тебя здесь, а весть сам найду как передать.
- Спрашивай. - Волхв снова повернулся лицом к собеседнику.
- Заклятье на Татьяну накладывал?
- Тебе-то что?
Мишка немного выждал, но продолжения не последовало, тогда он сделал вид, что поворачивается к двери пригрозил:
- Или отвечаешь, или я ухожу.
Угроза не подействовала, волхв молчал, пришлось действительно развернуться и шагнуть к двери, только тогда за спиной прозвучало:
- Накладывал... чрево затворял.
- Почему не сразу подействовало? - Быстро спросил Мишка.
- Случается... иногда... - Пленник попытался пожать плечами, но из-за неудобной позы и веревок получилось лишь склонить голову к левому плечу.
- А не потому ли, что ей о твоем заклятье рассказали только после того, как она уже близнецов родила?
Мишка впился глазами в лицо волхва, чтобы уловить хоть какую-то мимику, даже свечу поднял повыше, но связанный мужик сохранял философское спокойствие:
- На все воля богов.
- Врешь! - Мишка понял, что почти выкрикнул это свое "врешь" и понизил голос. - Пока человек о проклятье не узнает, оно на него не действует. Так?
- ...
- Так или нет?
- ...
- Ну, как хочешь, я ухожу.
- Так. - Признание явно далось волхву с трудом, деланное спокойствие пропало, на лице проступило выражение жгучей ненависти.
- Когда ей черную весть передали? Ну!
- Не понукай, не запряг. - Огрызнулся пленник, но было заметно, что это он так - для удовлетворения самолюбия, расскажет же правду. - Как узнал, что у нее младенец в моровое поветрие помер, так и велел ей передать, что детей у нее больше не будет... живых.
- Понятно. Повернись, веревки перережу.
Мишка перехватил стягивающие волхва веревки кинжалом и снова попятился к двери. Как выяснилось, боялся он зря - волхв действительно не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Неизвестно сколько времени его держали связанным, может быть, с самого захвата городища. Тогда дело могло кончиться скверно. Но нет, вязать пленных ратнинцы умели, волхв ругнулся сквозь зубы и попытался растереть руки. Получалось плохо, и Мишка решил немного успокоить волхва:
- Не спеши, время есть.
- Кто она тебе? - Поинтересовался волхв.
- Татьяна? Тетка.
- Что ж не спрашиваешь, как заклятье снять? - Пленник, видимо окончательно поверив в близкое спасение, разговорился.
- Сам знаю.
- Ну уж... - Удивление было искренним, волхв даже даже перестал растирать затекшие руки.
- Все просто. - Спокойно объяснил Мишка. - Сделаю куклу, проткну ей иглой живот, потом на глазах у Татьяны эту иглу выну, а куклу сожгу. Какие при этом слова нужно говорить, тоже знаю. Ничего сложного.
- Нинея научила?
- Сам - не дурак.
Волхв пожал плечами и снова принялся восстанавливать кровообращение в руках. Некоторое время тишину в сарае нарушало только его сопение, потом волх, словно спохватившись, спросил:
- Что со Славомиром, знаешь?
- Убит.
- А те, кто с ним уходил?
- Тоже.
- Точно знаешь? - Волхв вперился в Мишку недоверчивым взглядом. Только слышал или сам видел?
- Сам трупы видел. А Славомира без лица и языка, в лесу оставили, с подрезанными жилами.
- За что? - Волхв снова замер без движения, ожидая ответ на свой вопрос.
- Он внуков своих убить пытался - сыновей Татьяны. Оба ранены, но жить будут. В том бою всех трех сыновей Славомира убили, получается, что он близких родственников между собой стравил - дядьев с племянниками. Потому с ним так и поступили.
- Совсем сдурел старый... - Пробормотал волхв себе под нос, но Мишка услышал.
- Тебе видней - сдурел, так сдурел. Весть запомнил?
- Сейчас... ох! Сейчас, погоди немного, уже отходит. Так Корзень из-за этого на городище пошел?
- Почему ты его так зовешь? - Мишка тут же ухватился за возможность получения новой информации.
- Его так... - Волхв, пыхтя, изо всех сил растирал себе ноги. Один человек назвал... перед смертью. Провидцем был. Предрек, что если Корзень со Славомиром схлестнутся...
- Не со Славомиром! - Напористо перебил Мишка. - Он другое имя назвал! В Перуновом братстве у вех иные имена, так же, как у Корнея - Корзень. Так и у Славомира...
- Ты!.. - Волхв отшатнулся к стенке сарая и на лице его вновь проступила ненависть. - Ты кто такой?
- У Нинеи спросишь. Если разрешит. - Мишка, на всякий случай извлек из ножен кинжал и демонстративно подбросил его несколько раз. - Поднимайся и пошли, на ходу быстрее разомнешься.
До лаза в тыне добрались без приключений, волхв на непослушных ногах двигался даже медленнее, чем Мишка на костылях. Уже выбравшись наружу, и окончательно поверив в освобождение он вдруг обернулся и обратился к Мишке.
- Эй, парень! Кукле под одежку напихай чего-нибудь, как будто беременная, и... на-ка вот, Татьяна узнает. - В руке у волхва, неизвестно откуда появилась толстая бронзовая игла, тупой конец которой был изготовлен в виде головы языческого идола. - Сначала вытащи, потом обломи или перекуси клещами. Так правильно будет. От кого Нинее поклон-то передать?
- От Михайлы.
- А по-нашему тебя как?
- Ждан. Только, она меня, все равно, Михайлой зовет. Скажи: скоро навещу, только нога подживет.
- Михайла! Михайла! - Опять прервал мишкины воспоминания голос старосты Аристарха. - Да что ты сегодня сонный такой? Очнись! Слышишь о чем спрашивают?