Аннотация: Былина "Илья Муромец и Соловей-Разбойник" рассказанная под несколько иным углом зрения, чем канонические тексты.
Брызнула кровь, алой дробью прошивая ослепительно белый снег.
- Ах ты ж, мать твою так! Снова здорово! - горестно простонал я, страстно тоскуя о напрасной потере.
Однако, если разобраться, гореванье моё, не взирая на всю его искренность, шло всё же скорее от сердца, чем от разума.
Я ж ведь пока что не вурдалак какой, чтобы у своих же кровь пить!
Хотя...
Страхиня ещё суетливо дёргался, тщась вывернуться из удушающего захвата, но чесночный яд, коим был заполнен желобок серебряного лезвия, мгновенье назад распластавшего ему горло, теперь медленно, но неуклонно приближал его кончину.
Дабы завершить дело скорее, я вонзил нож ещё и в печень, и теперь терпеливо ждал.
Когда, наконец, последняя судорога прошила тело бедного парнишки, и оно безвольно обвисло, я облегчённо расцепил судорожно сжатые пальцы.
Сложившись безвольной тряпкой, мой, ныне уж мёртвый, напарник с тихим шорохом опустился на истерзанный нашей вознёй снег.
Обернувшись на нашего пленника, я встретил его насмешливо-презрительный взгляд из-под светлых бровей и зло буркнул:
- Попялься мне ишшо! Мигом гляделок лишу! Тебя велено живьём доставить, а уж зрячим, али ино как, про то сказу не было!
Тот громко, с протягом, шмыркнул разбитым носом и с силой харкнул в мою сторону. Кровавый сгусток метко прилип к коже портов.
Матерясь, я подскочил к нему и с ходу, хрястко, врезал по рёбрам сапогом.
Он, хоть и успел перед ударом напрячься, но всё ж заметно поморщился и свирепо прорычал:
- Ты, паскуда кровососная, ишшо совладай доставить сперва! А то, не ровён час, - свои гляделки по лесу собирать будешь!
Я снова вытащил уже убранный в чехол нож, и по безопасному кругу начал заходить ему за спину, запоздало жалея о его неспутанных ногах...
Прямо над головой не к месту захохотал сыч.
"Какого хрена? Днём-то?" - удивлённо поднял я вверх глаза.
И зря!
В ту же секунду что-то взметнулось внизу-слева от меня, и я, ослеплённый страшной болью во всём теле, взмыл в воздух и по длинной пологой дуге, потеряв по дороге правый сапог, улетел в торчавшие поблизости кусты.
С сухим треском прорубив переплетённые сучья, я спиной со всего маху грянулся об могучий дуб.
Стая голодных ворон, со злобными воплями снялась с его ветвей и, выразив ко мне своё отношение в пахуче-жидкой форме, перелетела на раскидистую берёзу на противоположном конце поляны.
От удара меня отбросило обратно, и я шмякнулся рылом в глубокий сугроб. Тысячи ледяных игл вонзились в кожу и...
***
Очнулся я рывком.
Слепо таращась в давно уже ставший привычным мрак, я лежал на жёстких нарах и глубоко дышал, пытаясь успокоить разогнавшееся сердце.
Сны мои. Сны...
Вот уж тридцать лет и три года терзают они меня, словно бы в наказание за алчность и предательство, почти еженощно заставляя вновь и вновь переживать позор того бесславного похода за головами, окончившегося бегством бывшего уже в нашем плену Святогория, злобного выродка и проклятья всего нашего славного племени.
Едва не приняв смерть от его кровавых лап и чудом оставшись жив, я, дурень такой, вернулся к доброму нашему кесарю с пустыми руками, без напарников и с байкой, долженствующей, как я тщетно мечтал, оправдать мои потери.
Но всё пошло не так, как мне надеялось, и неделя, проведённая в каземате, на ярком свету и при насильном меня поении соком беззаконной берёзы, развязала мне язык лучше всяких пыток.
Кесарь, выслушав мои слезливые вопли, думал недолго и вынес вердикт.
Ко всеобщему изумлению, он, вместо достойного провинности и всеми ожидаемого насаживания меня на осиновый кол, смазанный для пущего продира слабым раствором чесночного яда, всего-то лишь навсего постановил упечь меня в Нижние Клети на какую-то там жалкую сотню лет. И к тому же (о, милость тёмных богов!), свет повелел зажигать только на один час в день!
Ясен пень, не обошлось тут без моей влиятельной родни, но чтоб такие поблажки! Тем более что после моей досадной промашки Святогорий словно бы с цепи сорвался и, нарушая все прежние договорённости, кои и до того-то не шибко соблюдал, начал резать без разбора уже всех подряд, крича на каждом перепутье, что так будет до тех пор, пока ему не выдадут гнусного ублюдка Елью.
То бишь - меня.
Ныне-то, задним числом, я резонно подозреваю, что именно в этом и состояла истинная причина такого ко мне снисхождения. Сдаётся мне, Великий Кесарь, ведая о крутом нраве нашего заклятого врага, таким макаром просто подстелил себе соломки, придержав меня в качестве последнего козыря, будя карты лягут не в его пользу.
Но мне в очередной раз повезло!
На волне народной смуты, вызванной "позорным бездействием" властей, Яроволка на столе сменил его сводный брат Владеймрак.
Клетники поговаривали, что тут никак не обошлось без засылки в "народ" умелых подстрекателей и иных хитростей "застольной" борьбы, однако дело было сделано - Владеймрак победил! А победителей, тем более такого чина, на Поле не зовут!
Новый государь проявил истинные чудеса монаршей изворотливости, а скорей всего просто не поскаредничал, и вскоре Святогорий куда-то пропал. Ходили слухи, поведанные мне всё теми же клетниками, что его заманили в ловушку свои же и после долгой кровавой резни то ли убили, то ли заточили в какой-то пещере где-то далеко в горах.
Не знаю уж, как там всё было на самом деле, но гнусный убийца и маньяк перестал тревожить покой нашего мирного племени.
Про меня тоже как бы забыли и со временем даже перестали терзать ежедневным зажиганием света. Теперь это случалось хорошо если раз в две-три седмицы, да и то бывало это в те лишь нечастые моменты, когда клетникам, перебравшим хмельного, приходила вдруг в голову "умная" мысль - поразвлечься.
Годы, проведённые в светлице, не прошли для меня даром.
От вынужденного безделья я много размышлял об устройстве подлунного мира и усиленно развивал своё, и без того-то не слабое, тело.
По прошествии тридцати трёх лет я стал чуть ли не вдвое сильнее, заметно гибче и освоил такие хитрости боя пустыми руками, о коих, возможно, не подозревали даже и признанные мастера этого дела.
За моим штудиями, похоже, следили, но никоим образом им не препятствовали.
Этот день должен был стать очередной черточкой, нацарапанной на стене, совершенно ничем не отличающейся от всех ей предшествовавших.
***
Совершенно успокоившись, я встал, убрал за собой нары и принялся за растяжку жил и суставов.
- Эк тя расхороводило! - раздался голос Квашни, одного из моих сторожей, в момент, когда я скрутился особо хитро, растягивая сразу всё тело.
Его приближение я угадал уже давно, но останавливаться не стал, посчитав это совершенно необязательным.
Помолчав немного, он, видимо, прискучив созерцанием, хмыкнул и бросил:
- Хорош выкобениваться! Сбирай свою тощую задницу и волокись след за мной.
- Куда это? - искренне изумился я.
В последний раз подобное случилось лет двадцать назад, когда меня навестил мой сводный братец Доброблуд, или по-нашенски, по-уличному, - Добрыня.
Эту кликуху, обидно-злую, словно незаслуженная пощечина, мы, малолетние огольцы, жестоко озоруя, прилепили ему походя. Драки, приключавшиеся от горькой Блудовой, а именно так ласково звали его дома, обиды, слышны были по всему нашему околотку. Но мы, хоть и недосчитывались порой пары-тройки молочных клыков, всё равно насмешек не оставляли, и постепенно парень с погонялом своим смирился и перестал обращать на него внимание.
А приволокся он в тот раз, чтобы поведать о кончине отца моего, достойного Ионы. Хоть и доводился он Блуду всего-то лишь дядькой, но, видимо, не ожидая уж моего возврата из светлицы, завещал тому по смерти своей немалое состояние. Спасибо хоть присовокупил, старый хрен, что, будя, я всёж-таки когда-нибудь из узилищ извергнусь, то поделить со мной наследство по-братски, то бишь - пополам.
Рассказ Доброблуда об папанькиной кончине вверг меня в скрежет зубовный.
И вот почему.
Будучи в самых расцветных для мужа летах, он, выбравшись с друзьями на охоту, по ошибке (а может быть и нет!) словил тылом тяжёлый самобойный болт. И всё б ничего, тем более что и древко-то его в полном соответствии с уложениями Охотницкого Устава было излажено из ветки старой ольхи, однако ж, когда он от неожиданности оступился, сапог его попал аккурат меж двух кореньев, и тело, продолжив прежнее движение, грянулось наземь, раскрошив при этом щиколотку.
Но и это б тоже не стало бы самым великим ущербом - не попадись ему, неведомо как оказавшаяся там, суковатая ветка осины. И когда левый глаз родителя моего оделся точно на один из сучков, тут-то и вышел ему кон.
История, конечно, пованивала, но, по причине того, что более никого из нашего рода на тех ловищах не было, дело было пущено на самотёк, и наказания никто не понёс. Лишь, по высочайшему распоряжению прокензора, все, бывшие на той охоте, равной долей сбросились на уплату смертной виры.
Добрыня, правда, мимоходом заметил, что среди загонщиков был шурин убитого мной Страхини, но доказать его причастность к делу не удалось, а потому...
Пометавшись по клети, я пал Блуду в ноги, и умолил расстараться на отмщение, присовокупив, что на эту цель он может истратить третину от моей доли наследства. Это его заметно вдохновило, и он поклялся, что просьбу мою исполнит.
Мне не ведомо, чем уж там всё завершилось, но я, зная своего двоюродного братца, как облупленного, мог с немалой уверенностью полагать, что парень тот не раз ещё пожалел, о своём, вольном ли, или невольном, присутствии на месте гибели нашего с Добрыней завещателя...
- Туда, - ткнув в потолок грязным корявым пальцем, просветил меня Квашня и просунул между прутьями решётки пухлый свёрток. - Облачись вот.
Внутри оказались: шёлковая бордового колеру рубаха, чёрные кожаные порты и высокие, чёрные же, юфтевые чоботы со шпорами. Всё было очень приличной фактуры и в голове моей тут же зароились различные домыслы.
Но пообщаться на сей предмет было совершенно не с кем и я, молча натянув на себя принесённое, в большом волнении принялся расхаживать по клети, терзаясь неизвестностью.
Вскоре, однако, вернулся Квашня. С ним приволокся и Малюта, десяцкий караульной смены.
Тот был парнем более компанейским, чем диковатый служака Квашня, и потому, когда мы шли уже мрачными лабиринтами узилищ, я вновь поинтересовался направлением и конечной целью нашего путешествия.
Малюта настороженно зыркнул в сторону Квашни, но потом решив, видимо, что всё равно я скоро узнаю всё сам, и кочевряжиться передо мной ему особого резону нет, сообщил:
- Кличут тебя, Елейка, ажна к самому государю кесарю! Сдаётся мне - покинешь ныне нас! Не скажу, надолго ли, - ухмыляясь с намёком, сделал он паузу, - но ежли поведёшь себя по разуму, то на какую-то пору ослобонисся от наших морд лицезрения.
- Дык эта, помыться бы! - взволновался я такому обороту дел.
- На этот счёт указу не было! - отмахнулся десяцкий и мы продолжили подъём на поверхность.
Мысли мои метались из стороны в сторону, суетливо пытаясь найти резоны для высочайшего ко мне внимания, но всё было тщетно, ибо все те баснословия, что заходили мне в голову, совершенно никуда не годились и одно за другим были отброшены в сторону.
***
Терем кесаря встретил нас какой-то нездоровой ажиотацией и плохо скрываемой суетой.
Когда мы появились в приёмном покое, к нам вышел высокий осанистый боярин, и Малюта пхнул меня между лопаток:
- Кланяйся, дурья башка! Сам Их Величие Прокензор Будемор к тебе вышел!
- Оставь нас, любезный, - ответив небрежным кивком на наши поясные поклоны, спровадил служаку второй человек княжества.
Когда десяцкий ретировался, вельможа внимательно меня осмотрел, поморщился казематному вонизму и ворчливо поинтересовался:
- Что, помыться не мог?
Я, разумно решив, что мои оправданья дела не поправят, лишь пожал плечами и приготовился внимать.
Он обеспокоенно собрал кожу на лбу складками, раздумывая, видимо, над возможностью ускоренного приведения меня в надлежащий вид, потом, однако, досадливо скривился и, махнув рукой, направился к дверям в княжескую темницу.
На его вежливый стук дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели показалась физиономия Льстимира, всем известного хитрована и злокозника, болтавшегося в чине кесаревого постельничего уже добрую сотню лет и пережившего таким макаром не одного уж правителя.
- Доставили? - риторически поинтересовался он, - годите, сей секунд извещу.
Дверь снова закрылась, чтобы буквально тут же распахнуться настежь.
Из неё, чуть пригнувшись в притолоке, вышел высокий человек, одетый со всем великолепием, достойным первому лицу государства.
Когда-то быв, видимо, стройным и мускулистым, ныне имел он изрядно лишнего веса, тройной подбородок и сеточку фиолетовых прожилок на носу и щеках.
Глаза его, однако, хищного блеска не растеряли, и смотрели на меня, проникая, казалось бы, даже и в самые тайные закоулки моего чёрного нутра.
Слегка поёжившись, я, тем не менее, взгляда не отвёл, а, с достоинством бухнувшись ему в ноги, приготовился с честью встретить любой оборот событий.
- Хм, вот ты каков, легендарный ловчий Елья, сын славного Ионы! - слегка поморщившись и чуть отойдя назад, приветливо произнёс Великий Кесарь, знаком вздымая меня обрат.
Я встал, отвесил поясной поклон и замер, ожидая продолжения.
- Уж не взыщи, что до сель держал тебя в светлице, да только и грехи твои куда как не мелкие. Немало дивно мне, как это братец мой Яроволк тебя за те "подвиги" осиновым жезлом не наградил. А ведь, по всем нашим канонам, стоило, ох как - стоило!
Увидев, что скулы мои окаменели желваками, он понимающе усмехнулся, и продолжил:
- Не буду говорить, что я такой уж, прям, милостивец и готов прощать всякого недотёпу, коему не достало умишка подобающим образом спрятать в воду концы дурости своей, и, что самое-то страшное, упустившего по ней же мерзкого гонителя всего нашего племени, натворившего опосля немало страшного, однако ж...
Тут он сделал долгую-долгую паузу, подчёркивая ею всю важность предстоящих слов, и закончил:
- Пришло, однако, время такое, когда уменья твои стали вдруг не бесполезны. И от того, как ты ими распорядишься, зависит и судьба твоя. Да что там вилять - судьба многих простых упырей!
- Приказывай, Государь! - снова склонился я, с восторгом понимая, что наконец-то появилась неплохая возможность свалить из светлицы, а если не буду дураком, то и из княжества вовсе.
Понятно, что после моего бегства в немилости окажется вся моя родня, но это уж заботы не мои. Тут уж, как говорится, каждый за себя, тем более что мне моя рубаха всегда была куда как ближе к телу, чем разом все рубахи всех моих горячо любимых мною родовичей.
- Дело ж у меня к тебе вот каково...
Далее кесарь поведал мне историю об появившейся на самой на Межи, в районе села Девятидубья, заставе некоего злокозненного витязя Соловейки со товарищи, кои дела творят бесчинные, совершенно перекрыв все караванные пути из словенских земель. И поэтому-то люди гостиные, с самой-то с поры Святогория исчезновения и до нынешних времён, горя практически не ведавшие, вошли ныне в убытки великие, ибо должны везти свои товары по немалому кругу объездному. И чтоб уж вовсе в разор не ввергнуться, вынуждены они помалу, да понемногу цены вздымать. Но, ежли таково и дальше пойдёт, то, либо многих купцов лишится княжество, либо за каждую мелочь придётся такую небывалую деньгу отстёгивать, что не миновать-быть тогда смутам всяческим, от коих государству, а, следовательно, и государю, никоего проку ни в коем разе не предвидится!
На этом кесарь свою повесть прервал и глянул на меня приглашающе, ожидая, видимо, каких-то вопросов.
Я же молчал, ибо мне уже стало ясно, для зачем это я им понадобился.
Появились, конечно же, и всякие неясности, но на них я решил покудова не заостряться, надеясь на их разъяснение по ходу дальнейшего рассказа.
Озадаченно хмыкнув, удивлённый то ли моей тупостью, то ли иным каким своим внутренним удивлениям, Владеймрак решил продолжить:
- На их слёзные мольбы, а паче всего не желая брожений средь упырского племени, отправил я в поход семерых ушлых охотников, но дело обернулось куда как неладно и живыми вернулись только двое. Отчёт их был тёмен и бессвязен, и даже пытаемые ярким светом и берёзовым соком, стояли они на своём, и сквозь кровавые сопли орали, что в тот миг, что приблизились они к городку Соловьёвскому, встали пред ними светлые боги и с ними три кудесных зверя, слепящим светом пылающие. И были то - могучий Медведь, шедший на задних лапах, Василиск-Змей и Птица-Рарог.
И вышли эти три зверя вперёд и, несмотря на отчаянные мольбы несчастных охотников, Медведь зарычал страшнее перекатов майского грома, Василиск зашипел во сто крат громче самой свирепой бури, терзающей кроны вековых дубов, а Птица-Рарог петушиным криком возвестила приближение рассвета, хотя ночь только-только перевалила за середину!
Ничего не смогли поделать с собой бедные упыри. Ноги сами повлекли их прочь.
Но лишь двоим из них повезло спастись.
И улепётывая со всех ног, петляя, словно зайцы в гон, видели они, как их товарищей, одного за другим, настигали солнечные стрелы неумолимых богов, и как прямо на бегу заживо сгорали они...
На этом кесарь умолк и вперил в меня тяжёлый свой взор, чая, похоже, угадать, какое неизгладимое впечатление произвёла на меня его невероятнейшая басня.
Я тут же наипреданнейше растопырил глаза, сам же, однако, впав в немалые сомнения.
"Сдаётся мне, кто-то тут знатно брешет!" - размышлял я про себя. - "Только вот - кто?".
Судя по всему - этим кем-то именно и был наш Великий и Могучий, ибо прекрасно помня о нравах, бытуемых средь кесаревых пытошных мастеров, я ничуть не сомневался, что несчастные ловчие раскололись по полной. И вывернули себя наружу до самых-то до мельчайших закоулочков своих гнилых душонок.
Отсюда вывод - кесарь наш за каким-то бесом слепил из бабушкиных сказок преотличнейшую страшилку на светлый день Кащея-Чернобога, и опробовать почему-то решил на мне. Неужто он всерьёз рассчитывал, что я куплюсь на эту побасенку?
Дерьмом-то, даже и по упырьим меркам, я всегда был преизрядным, но вот недоумком...
"Ну что ж, какие у хозяйки пироги, такие опосля у гостей и сирушки!", - решил для себя я, с тупым рылом ожидая приближения, наконец-то, к насущному.
И они-таки к нему, слава Чернобогу, тут же и приблизились.
Похоже, Владеймрака моя не шибко умная физиономия вполне удовлетворила, ибо он, попытав меня какое-то время взглядом, решил всё же перейти к делу:
- Дознание проведено было со всем тщанием, в полном согласии с уложениями Пытошного Устава, а потому служивые не лгут. Но!.. - поднял тут он кверху указательный перст, - насколько им привидевшееся соответствует истинному положению вещей - и предстоит тебе разведать!
- А?.. - вопросительно поднял я бровь.
- А отказываться тебе всё же не стоит, - спокойно пресёк он мои хитромудрые поползновения. - Кому бы это, скажи на милость, станет вдруг интересно самочувствие государева преступника, коему, по какому-то странному недоразумению, когда-то, давным-давно, смертная казнь была заменена столетним заключением? Да ещё и при полной уверенности, что подобный нездоровый интерес может сделать его соседом этого самого сидельца. Пусть и не на весь срок, оставшийся тому до полной отсидки, но всё же...
Лукавые лучики, разбежавшиеся от его глаз, заставили меня прекратить опасные игры и я деловито поинтересовался:
- Дозвольте лишь один вопрос, Ваше Величие?
- Валяй!
- А неужто ж за годы моего тут отсутствия здешние нравы настолько уж вверглись в упадок, и купчики те разнесчастные мошну свою не подрастрясли, да и не поклонились Вам двумя-тремя пудами золота?
- К чему это ты? - посуровел ликом кесарь, а прокензор сделал предостерегающий знак глазами.
- Сдаётся мне, что дело это выйдет не самым простым, а потому, ежли Ваше Величие и в самом деле метит завершить его благополучно - не худо стало бы прикупить кой-какой снасти ловецкой, да иного чего по мелочишке.
Владеймрак понимающе усмехнулся:
- Смотри ток у меня! Не измысли в сей же день просадить всюю-то казну в кружале! С тебя, обормота, станется! Да, и ещё! Приставлю я к тебе двоих умельцев. Так, на всякий случай! - со смыслом посмотрел на меня кесарь и, нехорошо так, подмигнул.
Выходя из приёмного покоя, я, если честно, и думать-то не надеялся на благоприятный для себя исход этого дела. О навязанных попутчиках я и вовсе не шибко беспокоился. Мало того, что не беспокоился, так и вовсе, будя, всё же удача обернётся к нам нужным местом, рассчитывал от них как-нибудь да избавиться.
Вечер и ночь я провёл куда как с толком.
Нет, я конечно же поспел смотаться и на торговище, где у одного старинного знакомца прикупил всю требуемого для столь хитрого дела снасть, но, сами размыслите, как может красавец-упырь, находящийся в самом расцвете мужеских сил, да ещё и после тридцатитрёхлетнего вынужденного воздержания, обойти своим вниманием скромный неприметный домик, расположившийся в тупичке "Красных факелов".
Казны, оставшейся после приобретения ловецкого снаряжения, хватило бы на не одну ночь разгульного веселья. К тому же я посетил не особо-то возрадовшегося моему визиту братца Добрыню, и, практически без применения грубой физической силы, получил от него увесистый мешочек - толику от своей части наследства.
***
Ранним утром следующего дня, имея на себе мятую одёжу и не менее мятую рожу, я стоял во дворе кесаревого терема.
К ноге привалилась объёмистая седельная сума, скрывавшая в себе немало всякого добра, долженствовавшего принесть бы мне пользу в предстоящей охоте.
Да и сам я смахивал на старую ольху, принаряженную на День Поминовения Всех Усопших.
Поверх кольчуги двойной вязки я напялил ловецкую куртку, бывшую сплошным скопищем потайных карманов, кармашков и карманищ, забитых всякими злокозненными вещицами, излаженных шаловливыми ручонками хитрозадых мастеров-изуверов гильдии палачей-оружейников и не раз выручавшими меня в подобных делах
К тому же чресла мои отягощал фамильный пояс из кожи горынного змея, добытого в стародавние поры кем-то из славянских витязей и затем героически просранный им в кости одному из моих досточтимых предков. К нему я привесил старый дедовский меч из самого, что ни на есть, харалуга!
Прокензор Будимор появился на крыльце, когда я уж было вовсе прискучил ожиданием. Его сопровождали аж двое ухорезов
Спросите - в чём состояла такая моя уверенность?
Да очень даже просто!
Один из них, огромный свинорылый упырь, а вполне может быть даже и вурдалак, подтверждая принадлежность к этой славной гильдии, горделиво щеголял в традиционном цеховом ожерелье из сушёных ушей. И количество их было таково, что мне тут же изрядно взгрустнулось, ибо столь опытного людобойца одолеть будет куда как непросто!
Второй, телом пожиже и ликом посуше, не имел подобного знака отличия и сначала не показался мне таким уж крепким орехом, но, едва они начали движение в мою сторону, как я загоревал ещё больше и думать позабыв об здоровяке. Таким крысино-гибким телом мог похвастать только лишь кто-то из гильдийных старшин!
Подойдя ко мне, ухорезы внимательно оглядели меня и всё моё барахло. В глазах их внятно читалось немалое желание сей же час распотрошить все мои секретки, но, под предупреждающее покашливание прокензора, они сумели-таки удержать себя от этого опрометчивого поступка и лишь с намёком переглянулись, полагая, видимо, осуществить сию задумку несколько позднее.
- Прошу любить и жаловать, - гнусно ухмыляясь, начал Будимор, - мастер-ухорез Гвездоня, и...
Тут сухой резко к нему повернулся и запрещающе покачал головой.
Прокензор запнулся, немного поразмыслил и продолжил:
- И ушлый Зелимор! Распоряжением Великого Кесаря приставлены они к тебе в подмогаи, однакож, ежли вдруг изладишься выкинуть какую-нито фортелию, могут и по шеям накостылять, али ино как угомонить! Всё ли ясно тебе, ловчий, али как?
Я на его вопрос никак не ответствовал, ибо в тот момент стоял и хмуро разглядывал амуницию навязанных мне спутников, более всего приставшую бы не честному вояке-ухорезу, а какому-нибудь подлому витязю-убийце, собравшемуся на упыринную охоту.
Против кого это, интересно, они стрелы настропалили с наконечниками из освящённого серебра? А метательные колышки из осины? А те вон толстостенные скляницы на поясах - не чесночным ли ядом полны? А ножи, у коих рукоять крестом, на кого навострены?
И это только то, что на виду! А сколь там ещё в загашниках заныкано?
- Я чёй-та не понял, на кого эт вы исполчились-та? - поинтересовался я, с немалым трудом прейдя в себя от увиденного.
- А ты, Ельюха, шибко-т не бзди! Супротив витязей оно тож нехудо помогает! - глумливо, широко разевая клыкастую пасть, заржал Гвездоня.
Зелимор лишь наметил тонкими губами улыбку, следя за мной холодным змеиным взглядом.
Я, конечно же, тоже, не будь дурак, припрятал на самое дно дорожного мешка заветный кинжал с серебряным лезвием и желобком для чесночного яда. Но чтоб так, напоказ!
Сдаётся мне, что завершись даже наше дело ладом, придётся мне приложить немало усилий, чтобы живым из него выйти! Так что, ребята, только что подписали вы сами себе смертный приговор!
Я и прежде-то не особо рассчитывал возвращаться. Теперь же, похоже, мне и вовсе дорога домой закрылась.
Эх! Жалко, что у братца вчера не всю наследную долю вытянул. Ну да ладно, когда голову снесло, об волосьях не горюй!
Видимо, я всё-таки не сумел полностью скрыть свои думки, ибо Зелимор хищно так прищурился и пальцы его цепко обхватили рукоять кистеня.
Я глумливо ему подмигнул и повернулся к Будимору:
- Ещё какие-нито дары от кесаря имеются?
Прокензор пропустил мою издёвку мимо ушей и важно молвил:
- Великий Кесарь изволил упредить вас, что желает он, чтоб, будя дело заладится, исхитрились вы привлачить злочинного Соловья живьём! И быть вам тогда с немалым прибытком! От себя ж прибавлю - ежли волю кесаря не сполните, лучше вам тогда и вовсе бы обрат не возвертаться!..
Оп-паньки, чё-та где-та мы это уже проходили. И не далее, как всего-то лишь тридцать три года обрат!
А по поводу невозврата - ить я ж, только что, в-общем-то, точно так и собирался поступить.
И хоть и было это сопряжено теперь с немалыми трудностями, но уж заради-то себя, любимого, стоило бы как-нито исхитриться!
***
Когда миновали предградье, ухорезы поравнялись со мной, и Гвездоня, тяжело нависнув, прорычал:
- Ты, дерьмец, шибко-то рыло не задирай! Не ровён час, с мерина свово сверзишься, да седалово своё об кочки-то и обдерёшь. А я ещё и прибавлю!
Я спокойно глянул в его свинячьи глазёнки и, громко шмыркнув носом, сплюнул на его сапог.
Побагровев, он схватился за плётку-семихвостку, но вмешался Зелимор:
- Оставь его покеда... Успеется ишшо. Потому как, сдаётся мне, ловчий знакомству нашему рад не шибко, а, значит, и поводов предоставит более чем...
Я ухмыльнулся и издевательски подмигнул незваному защитнику.
Пользуясь упавшей на нас тишиной, и тем, что степной ветерок понемногу выдувал из меня похмельные пары, я усиленно размышлял о том, какая такая нужна хитрость, чтобы крепкие здоровые упыри увидели нечто, напугавшее их до позорного дристоса.
Решение просилось само собой.
В питьё, либо в провиант ловчих было подмешано некое зелье, заставившее их увидеть то, чего на самом деле быть не могло. Ибо поверить в то, что светлые боги спустились в наш бренный мир ради лишь грабежа упырьих караванов, можно было б только лишь полностью потеряв последний разум.
И если охотники нигде не останавливались для пополнения припасов, а сделать им этого в пути вроде бы было негде, значит спакостничал кто-то из своих.
Но раз почти всех их порешили, а двое спасшихся со всей определённостью сбрендили с ума, то схитрованил тут тот, кто собирал отряд на ловитву.
Интересно - и кто это у нас тут ушлый такой?
Вообще-то, хоть вопрос этот и был немало интересен, но в данный момент стоял не особо остро.
Более важным было решить с едой и выпивкой.
И если есть мне, благодаря вчерашним гуляниям, хотелось не очень, а вернее - очень даже не хотелось, то вот насчёт слегка притушить горевшие с бодуна трубы - было б куда как нехудо!
"Да, недурно я нынче погулял", - мечтательно улыбаясь, покачивался я в седле, вспоминая свои ночные подвиги, - "Наверстнул, значит, бесцельно просиженные годы!".
И даже кесаревы топтуны, всю ночь уныло таскавшиеся следом, никоим образом не возмогли испортить мне куролесное настроение.
А вот интересно, какая-такая гадюка клюнула меня сегодня поутру в седалово, и я догадался прихватить из запасов тётушки Доступы пару баклажек чистейшей воды кровушки?
Не думаю, что в том состоянии, в коем я о ту пору пребывал, пришли мне вдруг в голову здравые мысли о возможном меня опаивании.
Так, про запас.
Наверное...
Взгляды моих "соратников" спина моя ощущала совершенно также, как если бы в неё смотрел тяжеленный серебряный болт, нетерпеливо подрагивающий на ложе мощнейшего самобоя.
И что же понаплели им обо мне кесарь со товарищи, что они с ходу так меня возненавидели? Я, конечно ж, тоже не собирался кидаться им на грудь с нежными лобзаньями, но чтоб так уж ...
Обернувшись, я встретил пристальный, исподлобья, взгляд Гвездони. Зелимор, казалось, дремал.
Неопределённо хмыкнув, я глубоко, до звона в ушах, вдохнул тёрпкий степной воздух и вновь приложился к фляжке.
Лепота!
***
Дорога до Предмежья особым обилием событий не отличалась, если не считать за таковое ворчливо-задирчивые реплики Гвездони, молчаливо одобряемые Зелимором.
Мне их нелюбовь была совершенно до одного места, и я усмешливо помалкивал, не забывая периодически отхлёбывать из баклаги.
Несколько раз мы становились на привал. И каждый раз, вызывая мою усмешку, Зелимор, как-то на удивление резко, сменял вдруг свой гнев на милость и пытался "угостить" меня из своих припасов. Я, откровенно охальничая, плёл всякую ахинею и продолжал зорко наблюдать за обоими. И вот что мне показалось странным - еду ухорезы делили по-братски из одного мешка, а вот питьё у каждого было своё! Причём старший зорко следил, чтобы ненароком не приложиться к кружке своего товарища!
Под вечер второго дня мы, наконец, достигли реки Смородинки, за коей, не далее как во трёх верстах, стояло то самое Девятидубье.
Мост, прозванный здешними жителями "Калёным" по причине того, что лесины его местный коваль, то ли из жадности, то ли по иной какой причине, "догадался" укрепить пережжённым железом, со всеми вытекшими отсюда последствиями, мы, с немалыми предосторожностями, миновали уже в густых сумерках.
Дальше через, ночной уже, лес пробирались пешком, следуя указаниям прокензора.
Ухорезы всё время держались сзади, как бы прикрывая тыл, но я был весь внимание, стараясь не пропустить звук спускаемого самобоя. Пару раз, под глумливое хихиканье изуверов, я резво шарахался в сторону, приняв хруст сучка, попавшего кому-то из них под каблук, за выстрел.
Когда я посчитал, что мы уже достаточно приблизились к заставе, я начал готовиться.
Хитрость была в том, что мне предстояло как-то извернуться и среди ловецкой снасти годной против людей, скрыть некоторые причиндалы, годящиеся и против нашего брата.
Распотрошив сумки, я, как бы между делом, буркнул:
- А вам что - особое приглашение нужно? Я что - один против всей заставы выйду?
Гвездоня независимо высморкнулся, но, после некоторой паузы, начал всё же проверять оружие.
А вот Зелимор, толкая меня на всё большие подозрения, мой призыв совершенно пропустил мимо ушей и продолжил любоваться моими сборами.
Похоже было, что знал он больше своего соратника, и уж, тем более, побольше меня.
Руки мои, словно б и не было долгих лет бездействия, споро приводили оружие и прочую снасть в боевую готовность, голова ж тем временем занята была кое чем иным.
Зря это Зелимор столь явно показывал свою уверенность в том, что сражаться ему не придётся. И уж тем более было ещё больше зря, что он не известил об своих намереньях Гвездоню. Хотя, возможно, тот, также как и я, был для него всего лишь стрелецким мясом, и потому для посвящения в планы высочайших особ рылом вышел не сильно.
В-общем, собрав в кучу всё виденное мной по дороге, мои дорожные же размышления и прочая-прочая-прочая, я сделал определённые выводы, которые мне совершенно не понравились. Но, с иной стороны, предупреждён, значит - вооружён!
Завершив приготовления, я оглянулся на своих спутников.
Оба недобро смотрели на мою амуницию и, после со смыслом переглядывания, Зелимор злобно поинтересовался:
- Ты на кого это снасти изладил? С какого это переполоху у тя болты в самобое с серебряными головками, да и прочая снаряжь того же коленкору?
- А что тут неясно? Во-первых, неведомо кто там на нас повыскочит, а во-вторых, на людей такие причиндалы действуют не хуже, чем на упырей. Не таскать же мне на себе кучу всякого барахла и супротив витязей, и отдельно супротив нечисти! У меня ж спина-то не дарёная!
Зелимора от моей наглости аж перекосило, но, избегая ненужных ему расспросов со стороны Гвездони, он промолчал, хотя и видно было, что сдержался с трудом.
- Идём скрытно. Будя, до заставы доберёмся без шума, я метнусь на вороп, вы же ж будете на стрёме, и ежли шумну - входите и бейте всех без разбору! Ну, а ежли перехватят ещё в пути - тоже ведаете, что вершить. Так что, с Чернобогом! - наставил я своих спутников и мы тронулись...
***
Тихонько потрескивал, догорая "медведь". Потоптанная "Василискова" голова, чернея закопчёнными глазницами, испуганно подглядывала за мной из примятого бурьяна. Рассветный ветерок гонял по поляне крашенные гусиные перья - почти всё, что осталось от "ужасной" Птицы-Рарог.
Я устало сидел возле истыканного самобойными болтами "витязя" и тупо смотрел, как тот, судорожно разевая пузырящийся розовой пеной рот и хрипло булькая перерезанным горлом, пытался что-то сказать.
И почему это меня совсем не удивляло, что умирающий был упырём? Самым настоящим, плоть от плоти, кровь от крови.
- Я Сал-л... О-о... Б-буди... Бу-у... Дим-мор-р-р... Ч-ш-ш... - совладал, наконец, несчастный с заветным.
Кто бы сомневался!
Ясен пень, что без прокензорова хвоста тут не обошлось.
И надо ж было бедолаге перед концом так надрываться...
Позади был рваный суматошный бой.
Нас встретили на полдороге, на большой прогалине, словно бы знали о нашем приходе.
Словно!..
Сначала под ногами в разных местах что-то хрустнуло-пыхнуло, и нас окутали облачка сладковатой пыли.
Затем послышалось шипение, и кусты перед нами осветились странным белым светом. Не прошло и пары мгновений, как они, тихонько поскрипывая, раздвинулись, словно занавесь в вертепе, и на "помосте" появились несколько странных фигур.
Три из них, с очень уж большим натягом, можно было б принять за тех самых "Медведя", "Змея-Василиска" и "Птицу-Рарог". Остальные, похоже, изображали "светлых богов".
Бросив взгляд на шедшего рядом Гвездоню, я увидел, что лицо его искажено гримасой ужаса, довольно странного для бывалого ухореза.
Но, надо воздать ему должное - он не побежал, а наоборот, заорал традиционный боевой клич гильдии и, паля из самобоя и швыряясь метательными кольями, кинулся в атаку!
Добежав до "зверской" троицы, он в один миг разметал её в стороны, но большего совершить не сумел, ибо рухнул замертво с торчащим из затылка серебряным болтом.
Я рывком метнулся вперёд, кувырком уходя от смерти. Мои руки меж тем, не дожидаясь конца движения, метнули в сторону Зелимора по осиновому колышку, утяжелённому заговорённым серебром и смазанному чесночным ядом.
Впереди и позади, почти одновременно, раздались вопли боли.
Я тут же метнулся к самым ближним кустам, в панике ожидая вонзания в спину какой-нибудь дряни.
Добежав до спасительных зарослей, я нырнул рыбкой, обдирая рыло и теряя ловецкую снасть.