Аннотация: Зомби среди нас! Писался для хоррор-сборника изд-ва "Яуза", но не прошёл. Причина? А бог его знает! На мой взгляд неплохо получилось...
Невероятная, но подлинная история, поведанная дворником дома N 13, расположенного по улице 10-летия Октября.
Машина, прощаясь, грустно пискнула сигнализацией.
Двор, несмотря на сравнительно раннее время, был практически пуст. Лишь у самого дальнего подъезда суетливо прошмыгнул и скрылся в дверях какой-то зачуханный субъект, да бомжеватого вида дворник Вася равномерно помахивал расхристанной метлой.
Промозглым ветром мимо пронесло большой кусок замызганного газетного листа. В глаза сами собой бросились крупные буквы, видимо фрагмент какого-то заголовка: "...ОМБИ СРЕДИ НА...".
Вяло недоумевая, кем бы могли быть эти странные "...омби" и среди кого это им посчастливилось находиться, я сунул сигарету в зубы, руки в карманы пальто, и направился к своему подъезду.
- Молодой человек, сигаретки лишней не найдётся, - внезапно услышал я, практически миновав уже дворника, ещё мгновенье назад увлечённо шыркавшего облезлым своим орудием производства по дырковатому асфальту.
"Блин!" - пронеслось у меня в голове, - "не дашь, так ещё пакость какую-нибудь с машиной сотворит. Колёса пропорет, или гвоздиком своё мнение об скаредности владельца на дверке накарябает!".
Подойдя поближе, я, с чувством немалой брезгливости обнаружил, что, помимо вполне ожидаемого перегарного духана, от товарища явно пованивало говнецом, гнилыми зубами, и ещё какой-то уж и вовсе странной "экзотикой".
Последний аромат явно был связан с землёй.
Как только я это понял, тотчас же моё богатое воображение разродилось картинкой откинутого в сторону пласта свежего дёрна и жирно поблёскивающими в рассветных первых солнечных лучах дождевыми червями, суетливо втягивающими бурые шнурки своих тел во влажный грунт.
Со всей отчётливостью понимая, что "Кэмэл" не самая подходящая для таких угощений марка, я всё же обречённо достал сигарету и протянул её Васе.
- Пжалста, не сочтите наглостью просьбу об ещё одной сигаретке? - уже действительно снаглел тут он, протягивая кривовастую кисть с посиневшими от холода ногтями.
Чертыхнувшись про себя, я, тем не менее, выщелкнул из пачки ещё одну.
Задержав дыхание, я, впервые очутившись в такой близи от Васи, с каким-то даже болезненным интересом непроизвольно рассматривал эту давно примелькавшуюся в нашем дворе личность.
Наружностью этот труженик коммунальных хозяйств обладал довольно-таки потрёпанной. Причём потрёпанность эта распространялась не только на его чрезвычайно ветхую одежонку, но и также, совершенно в продолжение общего стиля, на нездорово-серовато-бурую кожу на его лице, шее и руках. Состояние её было таково, что любой, едва на неё взглянув, мог с почти стопроцентной уверенностью заявить, что Василий на днях изрядно погулял, причём вызвал этими гуляниями чьё-то немалое и активное неудовольствие, последствия чего в полный рост и отразились на всём его облике. Ко всему прочему был он чрезвычайно тощ, если не сказать - костляв. Глаз в глубоких глазницах было практически не видно и это придавало ему вид довольно-таки зловещий.
Тощую кадыкастую шею "украшал" убогий, изрядно засаленный вязанный шарф, ощетинившийся многочисленными затяжками, а голову - старомодная шляпа с куцыми полями и прорехой с правой стороны.
Похоже, результаты осмотра отразились на моём лице, ибо Вася, сунув уже одну сигарету в рот, а вторую за ухо, и занятый тем, что похлопывал себя по карманам в поисках огонька, вдруг прервал своё занятие, и хрипловато-надтреснутым голосом прогундосил:
- Ты, парень, не гляди, что я нынче такой вот. Я ведь в прежние времена совсем другой был. В аспирантуре учился, кандидатскую готовил...
Я недоверчиво хмыкнул, но тут же мысленно себя одёрнул, ибо таких вот страдальцев, доведённых до скотского состояния неумеренным потреблением за воротник, видал на своём веку куда уж как немало!
В Васиных глубоко запавших глазах вдруг остро блеснули красноватые искры, но он их тут же пригасил и негромко произнёс:
- Не веришь? А хочешь расскажу, как я дошёл до жизни такой?
Выслушивать историю жизни опустившегося алкаша мне как-то совершенно не улыбалось, и я открыл уж было рот для вежливого отказа, но, как вдруг, по какой-то совершенно неведомой мне самому причине, кивнул, после чего деваться уже стало как бы и некуда, и я обречённо приготовился внимать, про себя размышляя о том, что же послужило поводом для столь неадекватного моего поведения.
***
Придя утром какого-то там июля 1982 года на работу, первое, что я услышал, было:
- Иди к шефу. Искал тебя что-то.
Эту судьбоносную реплику мне на ходу бросила Зиночка, дородная дама тридцати с немалым хвостиком лет, и, важно покачивая белыми бёдрами халата, скрылась за углом. Зина находилась в той прекрасной поре своего девичества, когда женщине давно уж приходила пора именоваться Зинаидой Батьковной, но, в силу своего затянувшегося аспирантства, она себя, невзирая на досадные признаки возраста, позиционировала, как молоденькую лаборантку, коей совершенно ни к месту было именоваться по отчеству.
Её слова меня немало озадачили, ибо каких-либо веских причин для столь раннего (а было-то всего четверть двенадцатого утра!) посещения любимого начальника я в себе совершенно не находил.
Ведь не могло же ею быть моё в тот день немного припоздалое появление в стенах родной кафедры "Технологии строительства автомобильных дорог". Уж всяко трудовые обычаи нашего славного коллектива к разборкам по столь пустяшному поводу не располагали! А посему - странно всё это было! Очень даже странно...
Опасливо сунув верхнюю свою конечность в приоткрытую дверь, украшенную синюшной табличкой "Виктор Сергеевич Шестаков. Доктор технических наук. Профессор", и убедившись, что шеф находится во вполне приемлемом для общения состоянии, я приветливо растянул физиономию в стороны и бодрым голосом обозначил своё присутствие:
- Доброе утро, Виктор Сергеевич. Можно?
Подняв на меня остро блеснувшие в солнечном луче очки в позолоченной оправе, он тоже наметил лицом приветствие и отложил в сторону "Огонёк".
- А, Василий. Проходи, проходи!
И было в его голосе столько неподдельной радости, что я тут же пожалел о своём в тот день выходе на работу. Со всей определённостью было ясно, что мне им приготовлена какая-то не очень приятная сюрпризина. Но, деваться было уже некуда, и я втянулся в начальницкий кабинет уже всем своим организмом.
Протянув руку для приветствия, я осторожно давнул вялую кисть, и, переложив с ближнего к столу стула курсовики на соседний, плюхнул зад на вытертый плюш сидушки.
Изобразив лицом внимание, я принялся ждать разъяснений столь неординарному событию.
Шеф, однако, особо не торопился.
Сняв очки, он, вооружившись полуметровой простынёю клетчатого носового платка, принялся их с немалой тщательностью протирать.
Покончив, в конце концов, с этой немаловажной, в деле собирания с мыслью, процедурой, он вновь водрузил их на нос и, с подозрительной жалостью в глазах, обратил на меня.
По прошествии нескольких долгих секунд тщательного им меня рассматривания, я со всей определённостью догадался, что влип во что-то серьёзное.
Неясно только пока было - во что?
- Ну что ж, Василий Алексеич, - выдержав паузу, посрамившую бы собой даже и самого рьяного из приверженцев системы Станиславского, начал, наконец, шеф, - руководством нашего трудового коллектива на вас, совместно с младшим научным сотрудником Купцовым, возложена нелёгкая, но почётная обязанность - руководство строительным отрядом студентов, отправляемых в совхоз имени Борцов Революции. Выезд завтра, от корпуса номер три, в десять ноль-ноль. Вам, как руководителю отряда, прибыть к девяти, для получения необходимых документов и решения организационных вопросов.
"Ё моё!!! Вот это я влип!" - почти вслух простонал я про себя. Мой контужено разинутый рот был воспринят шефом абсолютно правильно и он, опережая слезливый поток моих бессвязных жалоб и причитаний, твёрдо произнёс:
- А Вяткин не может! У него защита зимой!
- А?..
- Кравченко поедет позже, с группой досдающих сессию!
- А может?..
- Он с Кравченко!
- Так, а вон?..
- Он потянет все ваши программы! Твою, Кравченко, Степанцова, Каримова и Купцова! И вообще - хватит! - прикрикнул он на меня со странными просительными интонациями.
- Ты кандидат в Партию или как! - Помолчав, видимо в поисках аргументов повесомее, наконец брякнул он уж и вовсе не к месту.
"Да чтоб вас, вместе с вашей партией!.." - уныло, понимая уже, что не отвертеться, подумал я.
- Васенька, ну надо! - терзался жалостью ко мне мой мягкотелый начальник. - А я тебе премию в размере оклада выпишу! А ещё директор совхоза обещал вас с Купцовым по самой высшей ставке оформить.
"Да пошёл бы ты, вместе со своей ставкой!", - от тоски мысли мои особенным разнообразием форм не отличались. - "Да я фарцем[1] втрое больше подымаю!".
Лето накрывалось медным тазом! Пляж, девочки, шашлыки на даче - все эти прелести тогдашней "красивой" жизни уплывали от меня на белом пароходе, скорбно помахивая на прощанье платочками.
Самое печальное, что я б не пожалел никаких денег, лишь бы отмазаться от всей этой белиберды, но давать-то их было как бы и некому. Не идти же было, в самом деле, к ректору с пачкой рублёвок. Он-то, может быть, и не отказался бы, но вокруг подобных мероприятий обычно копошилось немало ещё всякого сброду - от парткомовских жополизов, до наших, обиженных с кафедры, которые уж точно начали бы выяснять - почему это все поехали, а Северцев вдруг - нет? А всем ведь рты не замажешь! Я ведь, пока что, не цеховик[2] какой!
Понятное дело, что после такого сюрприза о продолжении трудовой вахты не могло быть и речи, и день я провёл, обзванивая друзей и подруг с целью организации прощального банкета.
Кабак, прозванный в нашем городе за свою архитектуру "Шайбой", в тот вечер гудел, словно потревоженный улей! Народ гулял как в последний раз!
Короче, утром я совершенно по-свински проспал бы, если б не звонок секретарши Любочки, которой дальновидный наш начальник, решив подстраховаться, поручил мою побудку.
С немалым трудом оторвав гудящий чан головы от провонявшей перегаром подушки, я кое-как собрался и отправился к месту сбора.
На месте воспоминаний об предстартовой суете и поездке в район десанта у меня осталась лишь одна большая чёрная дыра. И, наверное, не только у меня. У того же Сашки Купцова, да и почти у всех студентов из нашей бригады, вид был немногим лучше моего.
Прибыв в совхоз имени кого-то там, мы высадились у большой кривобокой деревянной халупы.
Имея на фасаде большую надпись "Дом Культуры Совхоза..." (хорошо хоть - не "Дворец..."!), она предназначалась под наше проживание, со всеми вытекающими отсюда последствиями. А именно: шумные по пятницам танцы с непременным мордобоем, раз или два в неделю просмотры индийских "боевиков" и прочую, подобную этому, "культурную" программу.
Под огромным выцветшим полотнищем с надписью "Привет участникам ХIII районной межсельской спартакиады!!!", нас встречала могучая телом краснощёкая тётка, представившаяся заведующей "домом культуры" Марьяной Афанасьевной.
Она отвела нас в "апартаменты", выдала малосовместимые друг с другом детали конструкторов, имевших кодовое название "кровать панцирная", пыльные матрасы и прочую постельную хренотень. После этого мы строем сходили в местную тошниловку, в которой нам предстояло столоваться всё время нашего пребывания в данном населённом пункте.
Корма там были абсолютно соответствующие общему впечатлению от окружавшего нас пейзажа. Лишь только хлеб совершенно выбивался из общего визуального, тактильного, обоняльного и прочих иных рядов наших ощущений. Был он, на удивление, мягок, вкусен и душист.
Распробовав его, мы тут же отпихнули от себя тарелки со слипшимися в ком макаронами и рыбными котлетами, схватили каждый по целой булке и под укоризненными взглядами тружеником сельского общепита поволоклись обратно в "общагу", на ходу отрывая зубами немалые куски от буханок.
Вонзив в расхлябанную розетку предусмотрительно захваченный бобинник[3] "Яуза", мы завалились на кровати и, под только-только появившийся и потому жутко популярный тогда "Динамик", стали ожидать прибытия местного начальства, долженствующего распорядиться насчёт фронта работ.
Лениво тёк разговор о возможных способах убийства свободного времени.
На улице понемногу смеркалось.
Внезапно в комнату с ошалевшими глазами ворвались два студента, незадолго до того отпросившиеся в "разведку".
Бестолково взмахивая руками, они дуэтом заполошенно крикнули:
- Чуваки! Чуваки! Там тёлки голые с хвостами в речке плещутся!
Ну вот, начинается! Сдаётся мне, колхознички здесь и конопельку выращивать не брезгуют! Ну, блин, будет мне весёлое лето! Надо будет хоть брякнуть что-нибудь об отчислении за обкурку в общественных местах. Глядишь, не так хоть наглеть будут.
Парни с грохотом повскакали с кроватей и, толкаясь в дверях, с шумом вывалились на улицу.
Откуда-то сбоку выскочила завклубом и, схватив меня за рукав, с силой, неожиданной даже и для такой крупной дамы, выдернула из толпы возбуждённых студентов.
- Не ходили б вы. Наружу-то! Неладно тут у нас, опосля заката-то... - С томлением и тревогой в голосе попыталась вразумить она меня.
Я непонимающе уставился в её блестевшие беспокойством карие глаза:
- Как это?! Нас вон тридцать здоровенных мужиков! Кто нам что сделает?!
- ТЕМ на ваше здоровье наплевать! - как-то весомо выделила она голосом первое слово.
- Кому "тем"? - продолжал недоумевать я.
Она суетливо оглянулось по сторонам и, дрожащим шёпотом, выдохнула:
- Этим! Умрунам!
Я окончательно уверился в слабом душевном здоровье собеседницы, зло чертыхнулся, с силой дёрнул рукой, вырвался и устремился за возбуждённо галдящими парнями, успевшими убежать уже на приличное расстояние.
Догнал я их уже на самом берегу.
Они стояли неровной дугой и тупо пялились в сторону реки.
Картина, представшая передо мной, и в самом деле могла ввести в ступор кого угодно...
На берегу расположилось несколько русалок, и от бёдер у них, в полном согласии с народной традицией, росли мощные рыбьи хвосты. В ранних сумерках они видны были вполне отчётливо, и крупная чешуя на них отливала тусклой серой влагой.
Я ошарашено моргнул, но видение и не думало исчезать.
- Ишь, растелешились, бесстыжия! - прохрипел рядом с ухом чей-то надтреснутый голос, и на меня пахнуло прелой землёй и гнилью.
Обернувшись, я с изумлением обнаружил возле себя невесть откуда объявившегося тощего гражданина чрезвычайно потрёпанной наружности.
Причём потрёпанность его распространялась не только на убогую одежонку, но также и на его физиономию, коя вид имела довольно-таки несвежий и ободранный. Похоже было, что не далее, как на днях, сей субъект побывал в лихом загуле, со всеми сопутствующими этому мероприятию издержками в виде разбитой морды и свежих ссадин на прочих местах.
А ещё в глубоких провалах глазниц совершенно не было видно глаз и это неприятно кольнуло где-то под ложечкой.
- И часто это они такое себе позволяют? - совершенно ошарашено поинтересовался я у него.
- Дык, известно дело, как толь луна в полную силу заходит - так, значится, и дозволяют, - сварливо пробурчал лишенец, и, стряхнув с плеча невесть как оказавшегося там опарыша, укоризненно сплюнул мне на ботинок, развернулся и, приволакивая правую ногу, неспешно пошаркал по каким-то своим неведомым делам.
Когда он отдалился на некоторое расстояние и унёс с собой свои тошнотворные ароматы, я вновь задышал полной грудью и обернулся к удивительной картине загорающих под полной луной русалок.
За время моего общения с потасканным аборигеном, на берегу появилось новое действующее лицо, бывшее почти точной копией моего недавнего собеседника, и если б тот не уволокся в совершенно противоположную сторону, то я б со всей определённостью мог бы подумать, что это всё-таки он.
Этот новый персонаж был в совершенно той же степени запущенности внешнего вида, что и предыдущий, но похабная ухмылка на его безгубом лице, обращённая к вальяжно развалившим по песку свои прелести русалкам, и небрежный излом в области пятого позвонка, похоже долженствовали бы отражать немалую куртуазность его манер. "Наяды", если только такое именование применимо к пышнотелым девахам с могучими арбузами грудей и хвостами, толщине которых позавидовал бы пожилой морж, ничего, впрочем, странного в его облике и поведении не находили, жеманно стреляли глазками и призывно хихикали.
Студенты, тихонько переговариваясь, в очумелой оцепенелости наблюдали за происходящим.
Быстро темнело.
Внезапно что-то заставило меня обернуться.
Из ближайшего переулка вышел ещё один оборванец и медленным дёрганным шагом направился в нашу сторону.
Но не одолел он ещё и четверти разделяющего нас расстояния, как следом за ним, из того же самого переулка появилась ещё одна фигура, в сгущаюшихся сумерках показавшаяся мне точной копией той, что уже телепалась в нашу сторону.
И тут, как-то разом, из всех улочек, выходивших на берег, то тут, то там, один за другим, стали выходить похожие друг на друга, как две капли воды, силуэты.
Количество этих новых действующих лиц всё росло.
И вот тут-то я вспомнил слова завклубом! О неких загадочных "умрунах".
Не совсем ещё понимая, чем появление этих самых "умрунов" нам грозит, я, тем не менее, начал испытывать некоторое неясное беспокойство. И росло оно всё быстрее с каждой секундой, усиливаясь по мере того, как я отмечал всё больше различных странностей в их облике и поведении.
Все они двигались в практически одинаково-замедленном ритме, дёрганной разболтанной походкой. К тому же многим из них, если не сказать - всем, со всей определённостью пора было заказывать место в морге, они же, по какой-то неведомой причине, до сих продолжали болтаться на свободе и пугать своим внешним видом мирных граждан.
А ещё - снова появился и очень быстро стал усиливаться запах разворошённой земли и гнили. Ощутив его, я непроизвольно оглянулся проверить - не вернулся ли давешний пропойца. Его не было, но за спиной я обнаружил ещё несколько фигур, беззвучно приближавшихся к нам со стороны дальнего конца села, но бывших, пока ещё, сравнительно неблизко.
Вернувшись глазами к берегу, я тут же понял, что нас коварно заманили в ловушку.
Толстомясые баборыбы, выполнив роль приманки, теперь резво двигались к воде, торопливо перебирая руками, и жирные их хвосты неуклюже мотылялись по песку, оставляя извилистый след.
Куртуазному любителю наяд их бегство было совершенно по барабану, ибо теперь его физиономию растягивал мерзкий хищный оскал, с которым он и крался в нашу сторону.
От такой картины меня пробрало.
Холодный ручеёк стёк между лопаток и заставил зябко поёжиться.
Оглянувшись на ребят, я понял, что многие из них испытывали примерно те же чувства.
- Парни. Быстро взяли ноги в руки и за мной! - негромко скомандовал я, и, развернувшись, бросился вдоль берега, надеясь проскользнуть в ещё незанятое странными пришельцами пространство.
Многие из студентов успели до института послужить в армии, и мой приказ их словно бы разбудил, и все они бегом направились за мной.
Но было уже поздно! Ибо противник наш, несмотря на кажущуюся неспешность передвижения, моментально раскусил наш манёвр и начал загибать свои неровные порядки в сторону реки!
Мы остановились, сгрудились в кучу.
- На рожон не лезьте, но надо будет - бейте в полную силу! - снова скомандовал я и огляделся в поисках оружия.
Как назло берег был совершенно пуст, не видно было ни камней, ни палок. Ничего такого, что могло бы подойти нам для этой цели.
А уродливые пришельцы меж тем всё прибывали и прибывали! Совершенно перекрыв нам пути к отступлению.
Внезапно кто-то из пацанов, поддавшись панике, завопил что-то нечленораздельное и бросился на окружавших нас оборванцев. С ходу врезавшись в их ряды, он сбил с ног пару, попробовал ударить ближнего, но бывшие рядом резко придвинулись к нему, и, не обращая внимания на его удары, цепко похватали его за руки и одежду, мгновенно окружили, и мы потеряли парня из виду.
- Парни, это какие-то умруны, - вполголоса сказал я, и нервно оглянувшись, продолжил, - меня завклубом пыталась предупредить, да только я не понял - думал, тётка с ума сбрендила! Кто драться умеет, давайте в первый ряд, кто в себе не уверен - за наши спины! Будем прорываться!
Я сам, имея вес под девяносто килограмм, обладая первым разрядом по тяжёлой атлетике и периодически покалачивая мешок и грушу в зале бокса у одного знакомого тренера, был в себе почти уверен.
Почти...
Почувствовав, что группа выполнила приказ, я резко взял с места, и с воплем: "Ур-ра!", понёсся на врага.
Парни следом за мной подхватили старый боевой клич и ринулись в атаку!
Первого урода я смёл с ног с ходу, с разбега вонзив ему в грудь каблук тяжёлого ботинка. Раздался сырой хруст, и он спиной врезался в шедших за ним, пробив своим телом немалую брешь в нестройных рядах наших врагов.
Рванув в неё, я правым боковым в голову, что было дури, врубил ближайшему ко мне ублюдку.
По тому, что произошло дальше, я мгновенно догадался об этимологии названия этих самых "умрунов".
У нормального, живого человека от такого удара могло переломать шейные позвонки, а, возможно, и порвать мышцы шеи, но голова бы всё-таки осталась прилепленной к телу! Этот же полусгнивший субъект особой крепостью, по-видимому, не отличался, и обтянутый кожей череп с сырым хрустом отделился от плеч, и, разбрызгивая из обрывков артерий какую-то тёмную густую жижу, на огромной скорости вонзился в нижнюю челюсть находившегося рядом с ним. Та на такие воздействия, похоже, рассчитана не была, и, громко клацнув, оторвалась и криво повисла на обрывке сухой кожи. Несколько зубов запоздало вывалились на землю. Гортань, вместе с синим языком, галстуком свесилась на грудь, обильно залив её дурно пахнущей слизью.
Пострадавший, однако, словно бы всего этого ущерба особо-то и не заметил, а повернулся ко мне и костлявыми пальцами попытался вцепиться мне в горло.
Я, увидав такое, совершенно охренел, но, к счастью, тело моё в тот момент двигалось на полном автомате, без всякого вмешательства мозгов.
Пальцы моей левой руки цепко обхватили его, левое же, запястье, а жёсткий удар основанием правой ладони в локтевой сустав пойманной конечности с громким щелчком разогнул её в обратную, от естественного положения, сторону.
Тут же, переступив в более выгодную позицию, я с силой впечатал своё колено в его поясницу, а рукой дёрнул за шиворот назад.
Результат превзошёл самые смелые мои ожидания!
Умруна, словно трухлявую палку, переломило пополам, и верхняя часть его рухнула мне под ноги, продолжая, однако, попытки дотянуться до меня.
Наступив подошвой на елозившие по земле пальцы, я со злостью размахнулся и носком ботинка раскрошил кости предплечья.
Но порадоваться успеху мне не дали.
На меня сразу трёх сторон пёрли новые мертвяки!
Рванувшись вперёд, я смёл с ног того, что, растопырившись, перегородил мне дорогу.
Завалив его, я пошёл на прорыв, мстительно вмяв поверженному уже врагу всю физиономию вовнутрь черепа.
По сторонам и позади меня слышались звуки жестокой драки, хруст ломающихся костей, вопли ярости и боли.
Не останавливаясь и не оглядываясь, я продолжал пробиваться сквозь толпу мертвяков, изо всех сил нанося безжалостные удары, круша и разрывая на удивление хрупкие тела наших противников.
Дохлые ублюдки утробно рычали, двигались неуклюже, но боли, похоже, совсем не ощущали, и, если не получали значительных увечий, упорно продолжали переть на меня.
Понемногу продвигаясь вперёд, я чувствовал, что за мной есть ещё ребята из нашей группы и это радовало.
Внезапно на меня навалились сзади, и я, пытаясь провести бросок через плечо, изо всех сил вцепился в душившие меня пальцы, и, скручиваясь вперёд, дёрнул. Раздался треск, и я с отвращением увидел, что держу оторванную по плечо костлявую руку. Но рассматривать её времени у меня совершенно не было, и я, резко развернувшись, с размаху врезал ею её же владельцу по башке, своротив ту назад и вбок.
Умрун от удара пошатнулся, но не упал, хотя ориентацию в пространстве всё же потерял и начал, слепо поводя оставшейся конечностью, суетливо топтаться на месте.
Поняв, что нашёл оружие против этих говнюков, я отбросил руку, показавшуюся мне чересчур уж лёгкой для моих целей, и быстро оглядевшись, тут же нашёл подходящий инструмент.
На меня надвигался какой-то уж очень крупный мертвяк.
Резко метнувшись ему в ноги, я сбил его наземь, и, вцепившись в мосластую щиколотку, с хрустом провернул её вокруг оси, затем, уперевшись ботинком в костлявый пах, выдрал из тазобедренного сустава.
Воодушевлённый успехом, я принялся махать этой импровизированной дубиной с удвоенной яростью, на ходу крикнув назад:
- Мужики! Делай, как я!
Завалив ещё нескольких врагов, я внезапно вырвался на открытое пространство!
Отбежав от места битвы подальше, я, слыша за собой чьи-то шаги, резко развернулся и занёс своё оружие для нового удара.
Передо мной оказался парень из нашей группы.
Увидев мою оскаленную морду и поднятую в бешеном замахе оторванную конечность, он резко отдёрнулся назад, и, поскользнувшись на сырой траве, плюхнулся на задницу. Испуганно втянув голову в плечи, он замер и ошалело выпучился на меня.
Поняв кто передо мной, я подал ему руку и вздёрнул на ноги.
Поверх его головы я увидел, что к нам бегут ещё ребята, вырвавшиеся из лап умрунов.
Те же продолжали наседать на оставшихся, и лишь несколько из крайних рядов заторможено развернулись и теперь тупо смотрели нам вслед.
Все столпившиеся вокруг меня студенты были чрезвычайно ободраны и, тяжело дыша, испуганно косились на шевелящуюся массу дохляков.
- Помочь бы? - неуверенно бросил один, весь в глубоких царапинах, с полуоторванным левым ухом и с висящей плетью правой рукой.
Я тоскливо оглядел копошащихся врагов, хотел было скомандовать отступление, но вдруг из шевелящейся массы раздалось отчаянно-жалобное: "Мама!", сердце моё сжалось, и я, отбросив мёртвую ногу, бросился к ближайшему забору, нечеловеческим усилием выдрал из него здоровенную поперечную штакетину и с нею наперевес бросился обратно.
С ходу врубившись в ряды трупаков, я одним ударом смёл сразу две черепушки, и принялся яростно прорубать себе дорогу к очагу сопротивления.
Вскоре я пробился к окружённым пацанам.
Они стояли кругом, в котором сидело, поддерживая друг друга, трое истерзанных их товарищей, и из последних сил отбивались от наседавших мертвяков.
Подскочив к ним, я грубо ворвался в круг, вздёрнул на ноги ближнего из раненных, закинул его руку себе на плечо, придерживая его, развернулся и крикнул: "Хватайте их и за мной!".
Но не тут-то было, на меня пёр очередной злобный мертвяк.
Отпустив паренька, я крикнул ему: "Держись, не падай!", и махнул своей оглоблей, с хрустом вминая нападавшему левую руку в его же собственную бочину. Но тот, хотя и перекосился весь, всё же устоял и упрямо продолжил на меня наступать.
После второго удара, перебившего ему обе ноги, он рухнул на землю, но желание достать меня не растерял и всё тянулся ко мне оставшейся рукой.
Я вернулся к оставленному парнишке, снова подцепил его и поволок на "выход", по дороге изо всей силы врезав носком ботинка по уху так и не успокоившегося урода.
Пробиться назад на этот раз удалось заметно легче, так как умрунов стало намного меньше, да и прорыв наш был настолько стремителен, что ублюдки ещё не очухались и не сумели полностью перекрыть коридор.
Через минуту наша, заметно поредевшая, группа стояла на небольшом перекрёстке на полдороге к клубу и пыталась прийти в себя.
"Бойцы" мои выглядели неважно. Ободранные, в глубоких кровоточащих царапинах и ссадинах, с бледными, осунувшимися лицами, в растерзанной одежде, стояли они над тремя своими товарищами, упавшими без сил, как только мы остановились.
- Что это было? Такого ж не бывает! Расскажи мне кто такое раньше - на смех бы поднял! - Голосом, странно сочетавшим в себе безмерную усталость и такое же удивление, спросил меня парень, один из тех двоих, что первыми увидели русалок.
Что я мог ему ответить? Я и сам в тот момент был в полнейшей растерянности. А потому, лишь горько усмехнувшись, сказал:
- А ты, вон, Гоголя почитай. Там у него такого понарассказано, что волосы дыбом встают. А ведь такое так просто не выдумаешь, такое видеть надо!
Остальные, безмерно уставшие до полного безразличия, молчали и в разговор не лезли.
- Вы вот что. Давайте-ка, поднимайте их, - кивнул я на сидящих на земле, - да пойдёмте отсюда, а то, как бы ещё какая-нибудь пакость не повылазила.
Мои слова возымели бодрящее действие. Никому, похоже, не хотелось снова встречаться с умрунами, и мы, подхватив троих "тяжёлых", бегом понеслись дальше.
Когда мы уже выбегали из боковой улочки на площадь, я вдруг увидел, что перед самым входом в клуб бродят ещё около полутора десятков мертвяков.
Я резко притормозил, намереваясь собрать ребят для атаки. И тут в меня с ходу воткнулся кто-то из бежавших сзади...
В-общем, последнее, что я помню, это сильный толчок в спину, полёт, и стремительное приближение к моему лицу грязно-серого, в сырых ошмётках плесени, ребристого бетона опоры линии электропередач...
***
На этом дворник умолк, достал из кармана форменной телогрейки неприятно удивившую меня почти полную пачку "Примы", корявым ногтем чётко выбил из неё папиросину, и принялся задумчиво её разминать.
Пока он рассказывал свою удивительную повесть, вокруг как-то незаметно сгустились полновесные сумерки, окутавшие всё вокруг неким флёром таинственности и полумраком мистического ожидания страшных сказочных чудес.
Того и гляди из подвалов ожившие мертвецы полезут!
По спине к пяткам стёк знобкий ручеёк.
Зябко передёрнув плечами, отгоняя неприятное ощущение, я, поняв, что пауза вышла за рамки временного приличия, и что рассказчик завис в где-то там внутрях себя, а потому продолжения я могу уже и не дождаться, нетерпеливо поинтересовался:
- Ну и как всё это замяли? Что родители и родственники, наконец, друзья тех пацанов, что не вернулись?
- А что с ними?
- Ну, студенты ж те не вернулись?
- Почему это не вернулись? Вернулись... - ответил Вася, у которого за время рассказа глаза окончательно утонули глубоко-глубоко в глазницах, кожа посерела до какой-то уж и вовсе трупной синевы, губы стали узкими и бескровными, а из прорехи в шляпе вдруг выполз пухлый белый червячок. Не удержавшись на скользком засаленном фетре шляпы, он плюхнулся на Васино плечо и суетливо задёргался в поисках убежища.
Вася скосил на него глаза и щелчком костлявых пальцев отправил в полёт. Потом, перехватив мой взгляд, он хищно подобрался и резко, рывком, придвинулся вплотную ко мне.
Заговорщицки оглянувшись по сторонам, он, пришепётывая, спросил:
- Неужто ничего не помнишь?
И на меня, напрочь перебивая вонь дешёвого алкоголя, вкусно, по-домашнему сладко, пахнуло гниющим мясом и сыто снующими в нём молочно-серыми опарышами...
--------------------------------------------
[1] Фарц (фарцовка) - противозаконная в Советские времена деятельность по перепродаже дефицитных товаров особо нуждающемуся населению.
[2] Цеховик - человек, на нелегальной основе производящий дефицитные товары народного потребления, цепляя на них лейблы известных фирм. Деятельность в Советские времена противозаконная.