Аннотация: "Охота" писалась для конкурса о вампирах, но нежелание занудливо давить из себя романтическую готику привело к рождению этого текста. Видимо, это "выкобенивание" и не дало мне шансов на попадание в...
Особенности национальной охоты на...
- Кузьмич - ты мужественный человек?
- Присутствует...
Х.ф. "Особенности национальной рыбалки".
Скучно!
Затрёпанная книжка летит на пол.
С моего места теперь видны лишь "...ксей ...нтинович ...лстой ...пырь".
Молодец Алексей Константиныч - хорошее название для повести придумал. Ёмкое! Только вот оказавшись вместе с именем автора на одной обложке и читаемое без паузы, оно как-то...
У открытого окна сосредоточенный Кузьмич чистит ружьё. Где-то неподалёку бодро горланит какой-то "соловей".
Своё прозвище егерь Григорий Михайлович Капитонов получил за заметное и им же тщательнейшим образом культивируемое сходство с героем "Особенностей национальной охоты", наложившееся, к тому же, на вид трудовой деятельности, им осуществляемый. А ещё он даже, как мне тут рассказали, себе, после выхода фильма, похожий длиннополый дождевик завёл.
- Кузьмич, а Кузьмич. А у вас тут вампиры есть? - заговаривают вдруг моим голосом три по сто, не так давно употреблённые за воротник.
Пили мы не для просто так, из чистой, как говорится, любви к искусству, а исключительно для скрашивания томительного бездеятельного ожидания, случившегося по причине застревания в Питере ещё нескольких охотников, проплативших Капитонову "абонемент" и ожидаемых с минуты на минуту быть.
Он шепеляво-гулко дует в ствол, смотрит на просвет. Удовлетворённо сам себе кивает, потом косится на обложку.
- Это упыри которые?
- Да хрена там разницы - упыри, вампиры, вурдалаки. Одна фигня! Ну так - есть?..
Не сочтите, что упорствую я просто так, из пьяного куража, тем более что и состояние-то моё не такое уж и кривое. Просто за егерем я знаю чудесную, а в данном случае просто-таки спасительную способность - у него, практически по любому поводу, всегда наготове какой-нибудь занимательный рассказец.
Кузьмич кладёт ружьё на колени, берёт с подоконника мятую пачку "Примы".
- Ну, не скажи, - постучав по доске стола папиросой, противится он моему невежеству, - тут к нам не так давно академика одного секретного привозили. В чём только душа держится. Его, чтобы отдачей не снесло, летёха придерживал. Хе-х! - усмехается он вспомненному. - Так вот ночью, у костра, дедок под "Финку" так расчувствовался, что начал байки из своей жизни травить. Так вот одна из них как-раз-таки про вампиров и была. Мы тогда тоже так вот зацепились - вампиры, вурдалаки... А он нам: "Нет, говорит, есть между этими мифологическими существами разница, специалистами определяемая". И дальше рассказал - в чём. Так вот, со слов его выходило, что вампиры - есть нечисть европейской традиции, вид имеет бледный, романтичный, эротичный, тени почему-то не отбрасывают. Упырь - это уже товарищ нашенский, словенский, собою обычно неказист, порою аж до полного безобразия. Вполне подойдёт под описание внешности нынешних зомбей. Одним словом - оживший мертвец, до человечьей кровушки охочий. Ну а вурдалак - тот уж и вовсе какой-то... - вурдалак! Кровушку предпочитает пить исключительно у родных и знакомых, а ещё способен обращаться в разных богомерзких животных: крыс, волков, летучих мышей и чёрных кошек.
Тут он надолго замолкает, и, щурясь от табачного дыма, задумчиво-пристально смотрит на Ваську, здоровенного чёрного котяру, важно вышагивающего по двору. Васька вид имеет вполне разбойный - ободранные уши, не хватает трети хвоста, рыло всё в шрамах. Одним словом - вурдалак!
- Ну так и чё там за байка-то? - прискучив ожиданием, вырываю я егеря из созерцания.
- Профессорская-то? - возвращается в здесь Кузьмич, и, на мой кивок, начинает рассказ.
***
В семидесятые годы, в самый что ни на есть разгар "холодной войны", трудился этот доцент в одной закрытой шарашке, работавшей над проектом с кодовым названием "биологическая боевая единица, обладающая повышенной сопротивляемостью внешним факторам", или, по нынешнему, по молодёжному - "супер-пупер-мега солдат".
Исследования велись в разных направлениях - генетика, физика разных там излучений, химия, фармакология и так далее. Работы шли не шатко, не валко, потому как народ работу свою считал очередным просёром народных денежек и трудовым энтузиазмом особо не кипел.
Эксперименты, показывавшие неплохие результаты на кроликах, продолжали на обезьянах, а затем и на людях. Расходный материал присылался из удалённых лагерей. Чаще всего это были "долгосрочники" или "смертники".
Но рассказ его был не об том.
Однажды, когда попытались совместить несколько разных направлений, дававших надежды на успех, во время работы над одним из подопытных - здоровенном, в церквях и звёздах, зечаре, случилось ЧП.
Мужик, намертво привязанный крепкими кожаными ремнями к прочной металлической кушетке, вдруг вырвался из пут и начал крушить всё подряд. Специальный усыпляющий газ, как раз-то и приготовленный для таких случаев, выпущенный в помещение с буяном, никакого заметного действия на того не оказал.
Наряд охраны, крепкие мордатые бойцы, вошедшие после того, как вытяжкой очистили помещение, едва-едва сумели завалить бугая, понеся при том ощутимый ущерб.
У одного были с корнем вырваны два пальца, второму подопытный изловчился выдавить глаз, у третьего рот оказался разодран до самого уха. И у почти всех были прокушены руки, ноги и прочие конечности.
И хоть и была у ребят чёткая инструкция - пациента только лишь обездвижить, но, когда всё закончилось, на полу остался лежать лишь огромный кусок отбитого мяса, на редких неповреждённых местах которого мертвенно синели татуировки.
Он ещё пытался шевелиться, судорожно подёргивался, что-то невнятно хрипел.
Однако реанимационная бригада, прибывшая буквально через секунды, ничего уже поделать не смогла, и зэк отошёл в мир иной.
Охранников наказывать не стали, а даже ещё и наградили. А троих особо пострадавших, с приличным выходным пособием, отправили на пенсию, взяв с них, понятное дело, подписку о неразглашении.
Эксперименты продолжили с другими подопытными, и на их результатах профессор заостряться не стал, ибо дело тут касаемо государственной тайны.
И всё бы шло, как шло, но постепенно в исследовательском корпусе стали замечать неладное.
Сначала стали пропадать собаки и кошки.
Главный кинолог объекта получил взыскание от руководства, ибо на восполнение поголовья овчарок, охранявших периметр, ушло немалое количество государственных денег.
Вскоре в обезьяннике стали дохнуть дорогостоящие шимпанзе и мартышки.
Почти все особи погибли от потери крови, которую нигде обнаружить не удалось.
А когда, спустя несколько дней, сначала бойцы из роты охраны, а следом и кое-кто из сотрудников комплекса стали жаловаться на странное недомогание с практически одинаковыми симптомами, начальство забило тревогу, и из Москвы прибыла комиссия.
Члены её, все, как на подбор, имели военную выправку, жёсткие неулыбчивые портреты и топорщившиеся слева под мышкой пиджаки.
Исследовательский центр настороженно замер в нехорошем предчувствии.
Спецы рыскали повсюду и непременно не меньше двух человек зараз. Страховались, значит.
И вот однажды, вечером третьего дня с момента их прибытия, по комплексу проревела сирена и динамики внутренней связи объявили об экстренном прекращении всех работ и о сборе всех без исключения сотрудников в актовом зале.
Когда народ, недоумённо переговариваясь, расселся по местам, на трибуну поднялся один из членов комиссии. Выглядел он неважно. Бледная кожа на лице, забинтованная шея, на руках кожаные перчатки.
Представившись майором госбезопасности и старшим по инспекционной группе, он объявил о свёртывании исследований и о полном карантине на комплексе.
Под недоумённый ропот присутствующих он спустился с трибуны и вышел из зала.
Занявший его место руководитель работ тоже ничего толком поведать не смог, и народ потянулся по своим комнатам в общаге.
Но не тут-то было!
Выход из зала перекрыла двойная шеренга крепких ребят в военной форме без опознавательных знаков, ощетинившихся автоматами. Посредине был оставлен проход, в котором расположились двое человек в штатском, но тоже не аспирантского внешнего вида.
Когда передние из выходящих оторопело замерли, не доходя до оцепления несколько метров, из-за спин бойцов по мегафону раздалась команда: "Подходить по одному, не толпиться, панику не создавать. Люди, ведущие себя неадекватно, будут подвергать себя и своих соседей риску быть ликвидированными на месте".
Народ от такого объявления совершенно охренел, но быть ликвидированными никому почему-то не захотелось, и, понемногу выйдя из потрясения, ближние к оцеплению, а следом и остальные, двинулись к проходу.
Там каждого внимательно осматривали. Особое внимание уделялось шее, запястьям, реакции глаз на яркий свет специальных фонариков.
Большую часть людей потом отпускали по комнатам с предупреждением следить друг за другом, без особой нужды по корпусам не шляться, а если и выходить, то, как минимум, вдвоём. Любые странности в поведении окружающих подлежали докладу руководству.
Некоторые, однако, проверку не прошли и их увели в неизвестном направлении. Больше их никто и никогда не видел.
Но, хотя вся операция и была покрыта мраком тайны, в народ всё же как-то просочилась информация о том, что подопытный зэк, замоченный во время эксперимента, искусав охранников, передал им со слюной что-то, что сделало тех вампирами.
Понятно, что, в данном конкретном случае, ни о какой романтической лабуде, в духе "Дракулы", и речи не шло!
Вампиризм в бедолаге стал побочным результатом какой-то мутации, произошедшей из-за участия в исследованиях.
То есть никто из заражённых летать не научился, силы особой не приобрёл, бессмертия тоже. Всё, что им "досталось" - некая специфическая химическая реакция в организме, следствием которой стали: неуёмная жажда крови, болезненная реакция глаз на яркий свет и заметная бледность кожи.
Вскоре академика вывезли на "большую землю", долго обследовали и, ничего не обнаружив, привлекли к работе над очередным проектом...
***
- Брехня! - категорично-вопросительно бросаю я после некоторого раздумья.
- Эт почему? - выражения глаз Кузьмича не видно из-за густого папиросного выхлопа, угадавшего как раз на этот момент.
- Сам подумай - кто бы ему позволил так вот запросто государственную тайну выдавать?!
- Так он ничего особого и не выдал, тем более что всегда можно сказать, что это была пьяная болтовня старого маразматика.
- Хм, - как-то не совсем уверенно выражаю я свои сомнения.
Какое-то время молчим, оценивая свои внутренние мозговые процессы. Вдруг Кузьмич оживает и, щурясь то ли от дыма, то ли от ехидства, говорит:
- А вот по поводу твоего вопроса - есть тут вампиры или нет, замечу, что после отъезда того учёного дедка стали твориться у нас тут вещи... Странные. То овцу дохлую в сарае найдут, то собаку с горлом разорванным, а то и ещё какая-нибудь херня в том же духе. Я, конечно, никому о своих подозрениях не рассказывал. Теперь вот думаю - может зря?
Я пытливо всматриваюсь в загорелое, одубевшее на ветру и солнце, бородато-усатое лицо. Угадать на нём какие-либо эмоции практически невозможно.
- Так может волк или другая какая-нибудь зверюга?
Кузьмич, снова окутав лицо дымом, подозрительно легко сдаётся:
- Может и волк...
Я вдруг вспоминаю:
- Слушай, а что тогда с теми охранниками стало?
- Я ж те и толкую - всех увезли неведомо куда!
- Да нет. С теми, что первые от зека-вампира пострадали?
- Да хрен его знает. Дедок про то не сказывал! Всяко - следом за остальными отправились.
- А если - нет? Они ж могли, если не дураки, поняв уже, что какую-то дрянь подцепили, и в бега податься. Тем, кто на комплексе под облаву попали, деваться-то уже было некуда, а эти-то - вырвались!
- А ты чё так разволновался-то, подумаешь, дедок с пьяных глаз байку у костра рассказал! Да даже если и было что, то уж всяко тех гавриков давно изолировали.
- А если нет?
Наш диспут прерывает убитый напрочь милицейский "козёл", с шумным дрязгом подлетевший к дому.
Из него выбирается старый знакомый - сержант Серёга Семыкин, здешний участковый.
Лицо его, напоминающее мордочку какого-то мелкого хищного зверька, собрано куриной гузкой, изображая тем самым немалую заботу.
Махнув нам рукой, он скрипит деревом ступенек и заходит в дом.
Поручкавшись с нами, он снимает фуражку, кладёт её на чистый от закуси край стола и бросает выразительный взгляд на початую бутылку водки.
Кузьмич, как гостеприимный хозяин и просто нежадный человек, лаконично спрашивает:
- Водку будешь?
Семыкин, зачем-то изобразив лицом сомнения, типа, я ж на работе, тем не менее, жадно сглотнув кадыком, согласно кивает.
Живительная влага льётся красивой струёй, маленьким жидким вихрем врывается в неказистый гранёный стакан, тут же поднимая его ценность, совсем немного не дотягивая до Святого Грааля. По крайней мере, в глазах сельского милиционерского сержанта.
Среди чавканья и довольного сопенья, Семыкин внезапно вспоминает:
- Я ить чё приехал-то? Кузьмич, слышь-ка, у Миронов-то теля зарезанного нашли! Уж третий случай за месяц в нашем районе! Посмотрел бы, что за зверь озорует?
Егерь со странным выражением вскидывает на меня глаза, потом задумчиво наливает себе полстакана. Намахнув водку одним махом, крякает и начинает собираться.
Я, наскучив пустым времяпрепровождением, тоже одеваюсь, из чистого формализма спросив разрешения.
Они даже и не затрудняются ответом, ибо я давно уже стал "своим", и резонов для отказа никто не видит.
Перед выходом Кузьмич хмурит лоб и бросает мне:
- Ружьё возьми. Картечь и пули.
Я, хоть и не вижу в этом особого смысла, снаряжаюсь согласно его указанию и мы выходим.
***
Хмурый Мирон, с расстройства или по какой иной причине, изрядно уже принявший на грудь, в сарае свежует телёнка.
- Здоров, Петруха! - громко объявляет нас участковый, ибо Мирон-Петруха известен своей тугоухостью, проявляющейся в довольно-таки странной форме: когда его в разговоре что-то не устраивает, он начинает занудливо переспрашивать, кивая на слабый слух. Когда же всё по нему, то таких проблем обычно не возникает.
- Не ори! Не глухой! - ворчливо отрывается тот от дела и, кое-как обтерев засмоктанной тряпкой от крови руки, со всеми здоровается.
- Шею-то ещё не трогал? - риторически интересуется Кузьмич, чисто для затравки разговора, ибо хозяин особого настроения к общению не проявляет и здоровенный окровавленный свинорез держит как-то не очень осторожно.
- Вон твоя шея, - сплёвывает, указывая направление, Мирон и поворачивается к Семыкину: - Ну что, начальник, какие меры принимать будешь?
- А какие те меры против зверя нужны? Щас вон Кузьмич посмотрит, кто тут у тебя отметился, там уже и покумекаем.
- А х...ли тут кумекать! Собраться всем миром, да и словить, суку!
- Тоже вариант! - уступчиво соглашается сержант, не желая ещё больше возбуждать раздражённо сопящего потерпевшего. - Если иного ничего путнего не измыслим, то к тому и придём.
Мирону, после такого заявления представителя властей, заметно легчает, и он, вынув из нагрудного кармана мятую пачку "Примы", суёт папиросину в зубы и милостиво угощает всех присутствующих.
Семыкин тоже принимается сосредоточенно дымить, а я лишь прикуриваю, но не затягиваюсь, ибо давно уже отдаю предпочтение более мягким сортам табаков.
Кузьмич, закончив следопытствовать, подходит к нам.
Лик его хмурен и заметно внедоумён.
- Ну, что? - нетерпеливо интересуется участковый.
Егерь, не ответив, достаёт свои и жёстко чиркает спичкой.
Наконец ритуальное действие по раскурке, исполнявшееся на этот раз как-то уж чересчур замедленно, завершено, и он снова как-то странно так на меня взглядывает.
Мне тут же вспоминаются его слова о том, что вся эта фигня началась после приезда к ним "вампирского" академика.
"Да ну, нах! Не бывает такого!", - недоверчиво-восторженно ёкает у меня внутрях.
Но взгляд Кузьмича со всей определённостью говорит: "Я и сам не верю! Вот только...".
Вслух иное:
- Сдаётся мне - волк созоровал. Только очень уж здоровый. Или волкопёс от крупных родителей.
- И х...ли? Ловить-то его как? - сразу же переходит к насущному Мирон.
- Как, как? Жопой об косяк! - огрызается Кузьмич. - Тут, либо на живца брать. Только вопрос тогда - когда и где? Либо... - тут он задумчиво замолкает и возвращается только после напоминательного покашливания участкового. - Слышь, Семыкин, вспомни - сколько было случаев, чтобы животину в поле резали.
- Ни одного! - наконец подводит он итог своим воспоминаниям.
- Точно?
- Уж куда точней!
- Тем более, для гона-то всё равно людей нам не хватит, - не очень натурально врёт Кузьмич.
- Ну так и чё? - нетерпеливо настаивает хозяин.
- Ну так... Покумекать надо б... - туманно уклоняется от дальнейших обсуждений Кузьмич и топает на выход.
Под взглядами Мирона и участкового, я пожимаю плечами и двигаю следом, по дороге зацепив сержанта за рукав.
Хозяин, страшноватый во всей этой телячьей кровище и со здоровенным тесаком в руке, хмуро смотрит нам вслед.
***
- Семыкин, а ты можешь сводки поднять по дням, когда, где, кого? - спрашивает Кузьмич, когда мы уже стоим у ментовского уазика, угощаясь моими "городскими" сигаретами.
- А чё их подымать? Я пока что память не всю ещё пробухал!
- Молодец! - хвалит его егерь, и поторапливает, - Ну, так?..
- Первый случай - три месяца назад. Двадцать третьего мая. Потом почти целый месяц тишины, потом сразу два случая - восемнадцатого и двадцатого июня. Потом снова тишина почти месяц...
Обернувшись, обнаруживаю перед собой довольно-таки крупную, но миловидную женщину лет так тридцати, или, как тут говорят - молодку.
Она пристально, я б даже сказал - с некоторым вызовом, меня разглядывает.
Не очень уверенно, ибо не вижу поводов для её к себе внимания, киваю ей и жду продолжения.
Она ответно склоняет русую голову и приветливо улыбается, обнаруживая при этом миловидные ямочки на щеках. Потом, видя, что я продолжаю стоять истуканом, она слегка хмурится, и, после некоторой заминки, делает приглашающий знак глазами. Отойдём, мол...
Оглянувшись на егеря с сержантом, я ловлю обрывок фразы последнего:
- ...Чё ты всё хмыкаешь? Толком говори!..
И, решив, что Кузьмич всё равно поделится со мной итогами этой беседы, я двигаю вдоль по улице, следом за "загадочной незнакомкой".
Отойдя шагов на сорок, она останавливается и поджидает меня.
Подхожу.
Она, улыбаясь немного натянуто, одними губами:
- Я гляжу - Вы с городу приехамши?
И, на мой подтверждающий кивок:
- А с какого - с Ленинграду, али с Москвы?
Я, стараясь быть вежливым, отвечаю, что из Питера, так как Ленинград теперь переименован в Санкт-Петербург.
- Та я ж не дурная! - отмахивается от меня она, - я ж то знаю! Толь мы к старому названию тут боле привышны, а потому часто путаемся. А я ж-то Питер в телевизоре видала - красивый, страсть!
И, совершенно без всякого перехода:
- А у нас тут нонче танцы в клубе, - и, с жалобно-просящими интонациями, - Вы уж приходите, а? А то у нас мужики все скушные - вином нальются и за титьки хватаются! Придёте?
Я, зная, чем обычно заканчиваются для приезжих подобные гулянки, тем не менее, обещаю прийти.
Она, снова разулыбавшись, на этот раз намного раскованнее, вдруг придвигается ко мне, словно намереваясь чмокнуть в щёку, но на полпути "спохватывается" и напоследок кокетливо стрельнув глазами, уходит прочь, призывно покачивая бёдрами.
Отойдя, буквально метров пять, она вдруг резко разворачивается:
- Тю, дурная! С переполоху совсем из головы выскочило! Меня Ритой кличут.
- А меня - Женей.
Послав мне очередную улыбку, она кивает, и также резко развернувшись обратно, наконец, уходит.
Несмотря на всю её миловидную непосредственность, что-то меня в ней слегка настораживает. Вернее даже не так - что-то царапает внутри нехорошим предчувствием.
Но я легкомысленно выкидываю это из головы, что, в общем-то, вполне оправданно, ибо отнесено мной именно к ожиданию дюлей от горячих местных "мушшин".
Вернувшись к машине, я обнаруживаю, что собеседники ещё не закончили, хотя и продвинулись в своём общении довольно-таки заметно.
- Ты, Кузьмич, совсем там ох...л, бл...дь, в лесу своём! Какие, нах...й, вампиры! - обалдело вылупив глаза, терзает низкорослый участковый матерчатые грудки длинного, как жердь егеря.
- Я, по-твоему, что - зверя от человека не отличу? - обиженно пытается оторвать от себя тот его руки.
- Вы ещё подеритесь тут, горячие эстонские парни!
Моя реплика подобна ушату холодной воды и диспутирующие стороны разрывают клинч, хотя результатами поединка явно недовольны оба.
***
- А ты, Семыкин, сам подумай - зачем Кузьмичу такая головная боль? Ну нахрена б ему такое выдумывать, зная, что тем самым он огребёт себе на задницу огромную кучу неприятностей? - продолжаем мы разъяснительную работу уже на кордоне.
Участковый, после пары стаканов "столичной" расположенный к общению намного больше, безмолвно шевелит пальцами, пытаясь найти достойный ответ.
- А жи ж!.. - наконец-таки находит он его и с преувеличенным вниманием смотрит в пустой стакан.
Свернув голову очередной бутылке, разливаю.
У меня в голове заметное круженье, но с линии партии стараюсь не уходить:
- А даже если и не вампиры, а какой-то местный или пришлый пакостит, тебе ж потом от руководства поощрение - премия, а то может даже и соплю ещё одну привесят!
- Не ещё одну соплю, а сразу одну, но широкую!.. - оживляется "карьерист".
- Тем более!!! - голос мой медово-напорист и звонок от немалых уже градусов в нём.
- А если кого подстрелите? Хе-х! - мой оппонент, с умиротворённой улыбкой на размягчённом лице, вдруг не к месту вспоминает о порядке на вверенном ему участке.
- Кого надо не подстрелим! - не совсем уверенно, но абсолютно искренне обещаю я.
Кузьмич настолько распереживался в ходе недавних событий, что абсолютно сознательно довёл себя до состояния полнейшей изумлённости. И теперь сидит и умильно-стеклянными глазками рассматривает нас, совсем, похоже, не понимая - кто мы, но этот несущественный нюанс совершенно не мешает ему испытывать к нам чувство огромной симпатии, если не сказать - искренней мужской любви! В хорошем смысле этого слова...
- А меня возьмёте? - сделав испуганное выражение лица, героически интересуется представитель властей, явно надеясь на отказ.
- А что у тебя есть? - имею я в виду оружие.
Он долго размышляет, уставясь куда-то на восток, потом подносит практически к самым глазам ладонь и начинает загибать пальцы, шевеля при этом губами.
Похоже, что несколько раз он в своих вычислениях сбивается, потому что на лице его досада.
Придя к каким-то своим внутренним выводам, он пытается вернуть локоть на стол и опереться на него низом лица. Эта многоходовая операция оказывается для него слишком сложной, и он оба раза промахивается, глубоко кивает тяжёлой головой и едва не одевается лбом на стоящий перед ним стакан.
Зафиксировав наконец-то свой организм в более или менее вертикальном состоянии, он начинает перечислять:
- Пять бутылок "Русской", три литра первача, браги литров десять, сало копчёное - килограмма полтора. Хлеб - не проблема! У меня свояк в пекарне! Что ещё? А! Капусты солёной - кадушка! Но у Кузьмича всё равно вкуснее!
Егерь, услышав о себе упоминание, долго щурит на нас прозрачные глаза и вдруг, абсолютно трезвым голосом, говорит:
- Нынче не пойдём - он сытый! Завтра!
Видимо, столь связная и потому чрезвычайно энергозатратная фраза забирает у него последние силы, ибо, сразу по её завершению, он в изнеможении закрывает глаза и начинает валиться на спину.
Я, благодаря своей отменной реакции, на его падение тут же реагирую должным образом, и всего через какую-то пару-тройку секунд протягиваю к нему руку, по дороге роняя свой стакан.
Но Кузьмич в своём падении быстр, словно охотящийся беркут.
Когда мои пальцы не находят ничего напоминающего нашего собеседника, они как-то ловко так меняют траекторию движения и цепляют полупустую бутылку.
- Х-ха! - одобряю я их отменную сообразительность и, почти не расплескав и половины, лихо разливаю водку по стаканам.
И хотя Кузьмича нигде не видно, я не обхожу вниманием и его ёмкость. Ну вышел человек! Когда-нибудь-то да вернётся!
***
Штормит. Наш катер болтает на волнах, к тому же брюхом я лежу на чём-то твёрдом и узком, что, вкупе с головокружением от невыветрившихся ещё алкогольных паров, даёт уж какую-то и вовсе запредельную загрузку моего вестибулярного аппарата. Поэтому он, не желая больше терпеть издевательства от такого никудышного хозяина, тут же оперативно передаёт меня на поруки рвотному рефлексу.
Чувствуя первые позывы, я, чтобы оценить соответствие места, в котором я пребываю, предстоящему катарсису, вынужденно и с очень большой неохотой открываю глаза...
"Ну и где это я опять?", - организм в пространстве ориентируется с трудом. Понимаю лишь, что болтаюсь головой вниз и перед лицом у меня натянута какая-то тряпка. Задвинув глаза почти на самый лоб, я вижу под собой что-то округло-широкое, из которого периодически, в такт моим взлётам и падениям, выскакивают, чтобы тут же спрятаться, какие-то шаровидные белёсые отростки.
Бред какой-то...
Вдруг, словно в ответ на мои потуги, равномерное раскачивание того, что находится подо мной, резко прекращается, и моё тело совершает сложный кульбит.
От таких неожиданностей я контролировать себя перестаю теперь уже совершенно, и долгий болезненный спазм сотрясает всю мою внутреннюю вселенную.
Когда силы начинают ко мне возвращаться, я, с гордостью за себя, понимаю, что употреблённую до того закусь на себе не разложил, а сумел сервировать ею пространство сбоку справа от себя.
С этим светлым чувством внутри себя я и открываю глаза.
Открытыми они оставались не больше секунды.
Тут же крепко зажмурившись обратно, я сижу и в полном ошарахе горько размышляю о вреде пьянства.
Ибо только этим, столь нездоровым времяпрепровождением, можно объяснить только что мною увиденное.
А именно расположившегося передо мной огромного вампира!!!
И хотя даже и по человеческим меркам был он вполне миловиден, приветливо мне улыбался и имел на щеках симпатичные ямочки, но факт остаётся фактом.
Энергично встряхнув головой, пытаюсь вернуть на место выскочившие незаметно для меня шестерёнки.
Осторожно приоткрываю один глаз...
Нет, вампир не исчез, но зато стал заметно меньше! И улыбаться перестал!
И я снова, до оранжевых искорок, плотно смыкаю веки. Авось таким-то макаром, за несколько-то раз, я сумею и вовсе зажамкать его до нуля.
Холодная крепкая ладонь звонко лупит меня по щекам, почти срывая башку с насиженного места.
- А-а-а-а!!! - ору я от боли и растопыриваю шары нараспашку.
- Ну што, сердешный, очухамшись? - спрашивает нечисть голосом давешней моей новой знакомой, не помню уж как там её по имени.
Она сидит передо мной на корточках, и крепкие белые ляжки бесстыже прутся мне в глаза из глубин недлинной юбки.
Глаза её излучают равнодушное участие, а тяжёлые крестьянские руки, локтями опёртые на колени, слегка подрагивают, готовые врезать мне ещё разок, если это понадобится для приведения меня в ещё более осмысленное расположение духа.
Я пытаюсь отодвинуться, но в нынешнем моём состоянии, даже и хлипкий штакетник, к которому привалена моя спина, практически неодолимая преграда.
- Хр-р-р... - бунтует пересохшее горло.
Сглотнув, пробую снова:
- Куда это тут?.. Это?.. Где тут?.. Мы... - мозгом понимаю, что мысль недовыражена и вялыми пальцами левой руки пытаюсь внести недовысказанную ясность.
Несмотря на мою похмельную косноязычность, девушка-"вампир" меня прекрасно понимает и начинает рассказывать:
- Вы ж-та с Кузьмичём, да с Серьгою-ментом, бымши сильно на рогах, ужо под самый-то вечор были вдруг приехамши в клуб. Зачем-то все при ружье, крестах наружу грудей, да толсто-вострых дубьях. Народ, такое увидав, сыпанул в разные стороны - кто тож за дубьём, а кто и - от греха! Ну а я, потому как интерес к Вам имею, зашедши сзаду, приветила чутка кулаком, да и уволокла долой! Кузьмича-то с участковым шибко не прибьют, потому как начальство, а Вас, как городского, могли из озорства и того!
Взгляд её красноречиво дополняет рассказ, и я, даже и в своём контуженном состоянии, отчётливо вижу некрасивые картины своих переломанных конечностей, прореженных зубных пространств и прочих увечий, средней и вовсе даже нет, тяжестей.
Благодарный взгляд мой, сам собой, несмотря на все мои обратные усилия, невольно ныряет в загадочную темноту между светлых пятен её коленей.
На что те, словно заметив мой стыдливый интерес, коротким движением раздвигаются ещё шире.
Утробно сглотнув, я упираюсь глазами в пыльный сухой бурьян и делаю слабую попытку по подъёму себя вверх.
Сильные руки моей спасительницы легко вздёргивают меня на ноги, приводя в некое подобие вертикального положения.
- Туда надо!.. К ним... А то их там того!.. - указывая рукой куда-то вдаль, бормочу я озабоченно, всем телом привалившись к спасительной глыбе её плеча. Меня колотит крупная дрожь - следствие запредельности усилий по удержания себя стоймя.
- Куда те!.. Ты ж чуть живой! - подхватив меня за талию, она сноровисто волокёт мой организм в загадочном направлении. - Да и не сделают им ничё. Их же тут уважают! Так, приуспокоят чутка, свяжут от греха до утра, да и делу конец!
Мне жалко своих соратников, но себя почему-то не в пример жальчей, и вот уже из моей глотки наружу рвётся бессмертное:
- Чёрны-ый во-орон, что ж ты вьё-ошься... Над мое-э-эю головой...
Она тихонько подтягивает, и мы скрываемся в ночной мгле...
***
Просыпаюсь от того, что - холодно.
С трудом разлепив налитые свинцом веки, я подымаю пудовый чан головы и, тяжело ворочая глазами, пытаюсь сообразить об где я.
После долгих раздумий я со всей определённостью понимаю, что, в полнейшем дезабилье, лежу на кровати в большой комнате, явно декорированной дизайнером-народником.
Рядом со мной, одетая совершенно в том же стиле, на животе лежит моя знакомая "незнакомка". Её пышные формы в свете полной луны кажутся изваянными из мертвенно-бледного мрамора.
Холодного мрамора!
Чтобы проверить свои смутные ощущения, кладу руку на обширную ягодицу.
"Холодная! Померла что ли?!", - снежным комом растёт во мне паника.
Но тут она, к моей немалой радости, почувствовав на себе мою ладошку, поворачивается ко мне лицом.