Краснопёров Игорь Александрович : другие произведения.

Соловей, Илья и остальные

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этом рассказе содержится ответ на вопрос: Кто же настоящий автор былины "Илья Муромец и Соловей-разбойник"?


   Эти документы любезно предоставлены мне на возмездной основе (2 (две) бутылки водки "Столичная") неким гражданином без определённого места жительства.
   С его слов, он обнаружил их в мусорных баках позади неприметного серого здания, расположившегося в 3-м Ранетном Переулке.
   И вот я, нисколько не сомневаясь в их подлинности, а также в погоне за дешёвой сенсацией, предлагаю их вниманию почтенной публики.
  

***

  
   Отдел: 14 управление Упр-я Нац. Безоп-ти.
   Подотдел: Научно-исследовательское учреждение N 013
   Гриф: Совершенно секретно.
   Подгриф: Для служебного пользования.
   Подгриф 2 (при необходимости): Перед прочтением сжечь.
   Код доступа: Недоступен.
   Выполнено: По Высочайшему Повелению.
   Исполнитель: Младший научный сотрудник научно-исследовательского учреждения N 013 14-го управления, старший ефрейтор Перепелица М.И.
   Пояснения: Почти дословный перевод со старославянского на общедоступный материалов (засекреченных) 31-й (засекреченной) археологической экспедиции АН под руководством академика (Ф.И.О. засекречены, см. распоряжение N 0175 по управлению N 14).
   Дополнительно: Передать в архив на вечное хранение.
  

***

  
   "Сказ[1] о том, как Соловей Будямиров (старший ярыжка разбойного приказу) по долгу службы лихих людишек на горячем споймал и на нет извёл".
  
       
   ...А он стрелочку каленую накладывал,
   И стрелил-то он того Соловья-то да разбойничка,
   Да повыбил-то он ему право око со косичею.
   Ён спустил-то Соловья того да на сыру землю,
   Пристянул его ко правому ко стремечки булатнему...
  
   Охренело читаю я...
  
   ...А й он вёз-то Соловья да во чисто поле,
   Йи срубил он яму да буйну голову.
   Говорил тогда Илья да таковы слова:
   - Тоби полно-тко свистать да по-соловьему,
   Тоби полно-тко крычать да по-звериному,
   Тоби полно-тко слезить да отцей-матерей,
   Тоби полно-тко вдовить да жён молодыих,
   Тоби полно-тко сиротать да малых детушок.
   А тут-то Илье и славу поют,
   Ай да славу поют ему век по веку.
  
   "Ах ты ж, зараза! Ну я тя спущу щас на сыру землю! Я те повыбью щас "око со косицею"!", - мысль моя свирепа, словно медведь-шатун под конец зимы.
   - Илюха! Мать твою так! Бегом сюда, засранец! - гремит по переходам присутствия мой могучий бас.
   Малость обождав и решив, что маленький паршивец снова без спросу утёк по какой-то своей нужде, я уж было снова растопыриваю пасть, как из-за косяка опасливо высовывается всклокоченная голова:
   - Кликал, Соловей Будямирыч? Вот он я.
   - А, Илюшенька, заходь, братец, заходь. Да створу за собой прикрой.
   Голос мой прям-таки течёт мёдом. Потому как, зная мелкого поганца, как облупленного, я более чем уверен, что начни я ругань прямо тотчас - у него достанет наглости утечь и схорониться где-нибудь до завтрего, дожидаясь, пока охолону.
   Он в неуверенности замирает на пороге, явно размышляя именно об бегстве.
   - Што ж ты на приступочке-то замер? Аль сызнова напакостил где?
   - Дык ета... - мнётся он, припоминая свои прегрешения, а особливо те, за кои может от меня и по седалову огресть.
   - Ну дак што? - настойчиво-ласков я.
   - Дык нет. Кажись... - решается, наконец, он, и, под моим отеческим взглядом, делает первый шаг к своей погибели.
   Прикрыв за собою дверь, он сторожко подходит к столу и тут взгляд его падает на бересту с его же "творением".
   Побледнев, словно тут ему и смерть пришла, он затравленно взглядывает на меня, косится назад. И вдруг, резво развернувшись, прыгает к двери и отчаянно рвёт её на себя, пытаясь вырваться из силков.
   Но не тут-то было!
   С той стороны слышится радостный гогот и дверь ему не поддаётся.
   То другие служки приказа, поняв уже, что Илюха вызван для экзекуции, тут же приняли меры по недопущению избегания им оной.
   - Што, Илюшенька, напакостил и в кусты? А ну-ка, подь сюды! - мой голос скрежещет ржавым железом.
   Парень, потерянно привалившись спиной к двери, отчаянно мотает головой - нет, мол!
   - Ну и дурень, - лениво втолковываю я ему. - Всё одно тебе деться ныне некуда! Так што подь сюды, да прими кару достойно. А то ить, ежли я седалово от стульца-то оторву - тебе ж опосля хуже будет!
   Он, соглашаясь с моей правотой, склоняет голову и понуро гребётся к столу.
   - Склонись-ка, братец, - велю я, когда он замирает с той стороны.
   Он нехотя нагибается, и вот уже большой и указательный пальцы мои крепко стискивают разом запунцовевшее ухо, и я долго, с наслаждением, тереблю его, вкладывая в казнь всю свою злобу.
   Он тихонько скулит, но не рвётся, ибо зная мою хватку, понимает, что тогда может и вовсе слухалки своей лишиться.
   Когда меня маненько попускает, я разжимаю пальцы и киваю на мешок с сушёным горохом в углу:
   - Сыпь, прохиндей, и становись!
   - Помилуй, батюшко, неразумного! - взвывает он, прикрывая ладошкой раздувшееся ухо.
   - Ага! Теперь я значит - "батюшко"! А тут значит, - тычу я пальцем в бересту, - "разбойник"! Сыпь, зараза! Кому велено?!
   Он горько всхлипывает, но ослушаться не смеет.
   Горох дробко трещит по половицам, весело подскакивает и норовит разбежаться по всей палате.
   - В кучу сгреби, охалок! А то знаю я тебя!
   Дождавшись, пока место казни не будет готово, я сурово приказываю:
   - Вставай немедля! А не то за ослушание ишшо подбавлю!
   С горестным стоном он опускается на колени.
   Я встаю из-за стола и иду проверять - не спроказил ли сызнова.
   Нет, всё устроено, как и быть должно.
   Видать, зная уж меня, он решил не хитрованить, ибо поймай я его на этом, дело закончилось бы ещё более скверно.
   Стоя над ним, я вопрошаю:
   - Ну и хрена ль те в башку взбрело над старшИною[2] охальничать?
   Он кривит морду, на глазах слёзы, но молчит.
   - Ежли не поведаешь, то быть те нынче без сластей!
   Это для него хуже любой пытки и он, после короткого раздумья, начинает колоться:
   - Ты уж прости за ради Спасителя нашего, Соловей-батюшко, засранца неразумного! Я ить, дурья башка, опосля того как ты мя, нерадивого, третья дня за мазню в свитках за ухи оттаскал, во злобу ввергся, да по неумию свому измыслил тя пред робятами обсмеять. Тут-то вот и нашептал мне нечистый баснь глумную про тебя сложить. Ну вот и...
   Мне уже более смешно, чем злобно, но я изо всех сил стараюсь не допустить на лицо улыбку, а потому силком кривлю рожу построже.
   Не в силах больше сдерживаться, отворачиваюсь и возвращаюсь за стол.
   Сев, я делаю вид, что мне нет никоего дела до наказанного.
   Начав перебирать свитки, я так ухожу в это занятье, что и в самом деле забываю об Илье.
   Из раздумий меня вырывает басовитый рёв.
   Обернувшись, я вижу, что бедолага, продолжая стоять на коленях, уливается слезами и соплями, размазывая всё это по лицу.
   Господи! Дитё, как есть дитё! Туда ж, блин, богатырь сраный!
   Тяжело вздыхаю:
   - Подь сюды, горе луковое.
   Он, не веря своему освобождению, тяжело подымается и, свесив голову, опасливо подходит.
   Я нахожу его сочинение, снова перечитываю. Хмыкаю недоумённо:
   - А Чернигов-то на хрена сюда приплёл?
   - Хде?
   - В манде! Вот, в начале! - дарю я пииту новую рифму и тычу пальцем в заляпанную кляксами бересту.
   - Ну так... Для форсу... - тУпится наш "Боян"[3].
   - Форсун! Ити ё мать! - и, уже совсем отойдя от недавней вспышки гнева, командую: - Сгинь с глаз моих долой! И проказу свою прибери.
   Он воровато, словно боясь, что я его укушу, протягивает руку, цапает свою "баснь" и выкатывается за порог.
   Из-за стены снова слышится ржач приказных.
   Илюшка прибился ко мне после одного хитрого сыска, в коем мне свезло и казны срубить, и отечеству посодействовать.
   А было ж дело так.
  

***

  
   Однажды, аккурат опосля Маслены Недели[4], сидел я, немного прихворавши, дома и разбирал доносные листки от верных людей, сообщавших обо всяких хитрых оказиях, свершившихся в праздники.
   Внезапно дверь распахнулась.
   На пороге образовался окольничий Олекса Левонтьев, глава Разбойного Приказа, прозываемый за глаза "Поповичем", ибо родитель его, по слухам, в славном городе Ростове в церковном сане состоит.
   И хоть и служу я под Олексовым началом, дружбе это нашей, однако, нисколь не вредит, ибо знаем мы друг дружку немало, и есть за нашими плечами дела всякие, остальным прочим для оглашения никак не потребные
   - Слышь-ка, дело есть, - вытолкнув облако пара, выпали изо рта начальника моего слова заботы, где-то по дороге разминувшись со словами приветствия.
   - И тебе многого здравия, боярин Олекса! - насмешливо откликнулся я, простужено шмыгнул покрасневшим носом и спихнул с коленей тёплый зад бойкой клюшницы, за миг до этого заботливо отпаивавшей меня сладкой медовой настойкой смородины, малины, брусники и хрен бы его там ещё знал, чего она там понамешала.
   Он на мой сарказмий особо-то и не повёлся. Видать и в самом деле грызла немалая и пока ещё неведомая мне забота.
   Сунувшегося, было, следом служку он задом выпихнул обратно и бросил через плечо:
   - Сбитня горячего. Да вборзе! - и, уже вдогон удаляющемуся глухому шепелявому топотку подшитых кожей толстых вязаных носок, - Да про хозяина свово не забудь, охломанус! - добавил он под конец, щегольнув знанием новомодной "латынской" речи.
   Стряхнувши с бобрового малахая снег, он бросил его на лавку и, распахнув медвежью доху, уселся напротив меня.
   - А дело, брат Соловей, - такое...
   Повесть его была проста и незатейлива.
   У него, как у человека, состоящего в обширной деловой переписке, давно уж была налажена собственная курьерская служба, потому как оснований доверять государевым, али иным каким каналам, у него как бы и не было. И до последнего времени вся эта машинерия работала, как положено. Но сего дня ему стало известно, что где-то в пути сгинул уже второй курьер, посланный им в Новгород. И если пропажу первого он отнёс на несчастный случай, вполне могущий случиться в эти варварские времена, то нынешняя оказия его насторожила.
   И пусть все его послания и были замаскированы под бытовое письмо, но боженька смекалкой народ расейский не обидел, а потому в начальнике моём образовалась немалая опаска, что кто-то сторонний сумеет проникнуть в его тайны, которые, как я уже говорил, могли запросто стоить ему если не головы, то уж тёплого-то местечка главы сыскного приказа - запросто!
   Понятное волнение за своё судьбу просто распирало нашего хитрована, но неотложные государевы дела и Олёнпетровишные[5] жаркие прелести просто медвежьим капканом держали его в стольном городе.
   Предложение, с которым он приволокся ко мне, было следующим: "А не смотаться ли тебе, свет Соловушка, с письмецом заветным по опасному маршруту. Но таиться тебе особо не след, а как бы даже и наоборот...".
   Предстояло мне, короче, сыграть роль приманки. А будя рыбка поведётся, то тут-то её и подсечь. Как вскоре выяснилось, при любом исходе, кроме, конечно, с моей стороны смертельного, я вышел бы из дела сего в барышах.
   Но что-то всёж-таки нашего енерала выдало, а может то просто сработала моя природная проницательность, но внезапно на мой язык вылез, закономерный с моей точки зрения, вопрос: "А нетути ли в твоих волнениях, друг мой Олешенька, какого-нибудь иного шкурного интереса, кроме как прикрывание твоей драгоценной задницы?".
   Короткое его замешательство сказало мне многое.
   И тогда я просто поинтересовался:
   - Кто и сколько?
   Попытавшись, было выдать на гора праведное негодование, он вскорости по моему лицу догадался, что номер не прошёл, и, тяжко вздохнув от невозможности нормальной работы в столь непродуктивной обстановке, принялся колоться.
   Пропажа его курьеров действительно имела место, но с ней, как он думал, он разобрался бы и сам. Просто давеча к нему, вспомнив зачистку доблестным следаком Соловьём Будямировым, служащего под его началом, лесного массива у Девятидубья от лихой ватаги Дубрыни Никитского, снова вдруг приволоклись выборные от купечества.
   Просьба их была почти один в один подобна прошлоразовой.
   А суть же её была вот в чём.
   Где-то по пути в Новгород стали бесследно пропадать целые обозы с товаром. А по причине того, что спасшихся не было, точного места исчезновений этих не знал никто.
   Посланные дважды поисковые отряды канули всё в туда же, и торговое сообщество одномоментно пришло в немалое волнение.
   Вот с этим-то и прибыли посланцы от гостиных людей, напуганных такой таинственной безызвестностью.
   Мзда на этот раз предлагалась заметно скромнее, чем за поимку Дубрыни-разбойника, но это не показалось Олексе такой уж большой препоной к началу активных действий. И тут я был с ним полностью согласен. Оно ить и об прошлом разе дело с малого началось!
   Пожурив начальника за его такое мелкое шкурничество, в результате чего его физиономия приняла слегка кривовастый вид, а он до моей, как всегда, так и не дотянулся, я предложил ему взяться за разработку плана нашего взаимного обогащения, памятуя об предыдущей подобной операции, завершившейся полным финансовым успехом.
   На его виноватый вопрос, а не будет ли мне в обиду, што он со мной на дело не пойдёт, я, хотя и так уже давно хотел поразмяться, и помощи его в том мне абсолютно не требовалось, решил немного схитрить и ответил, что - будет!
   Но потом, якобы смилостивившись, добавил, что эту между нами непонятку может уладить добавочная пятина[6] к моей половинной доле. На его возмущённый вскрик о моих загребущих глазах и завидущих руках, я предложил ему об таком разе волочься по столь лютому морозу (и это при том, что о те поры даже и кадушка-то с водой на улице толком не замерзала) за три десять земель самому, а после и прибыля делить с самим же и с собой. Эта перспектива его никак не вдохновила, но он всё же попытался ещё вяло торговаться, и окончательное его затыкание произошло только при моём упоминании об дополнительном вознаграждении для ловчего Васильки Буслаева, коего я собирался взять с собой. Он тут же поспешно воскликнул, что согласен, но доля моего помощника сюда уже входит.
  

***

  
   - Слышь-ка, Будямирыч, эта... Как мыслишь, мож то нечисть озорует? - выдернул меня из дремоты Васькин голос.
   Сдёрнув рукавицу, я растёр ладонью лицо, приводя его в рабочее состояние. И, когда оно немного разогрелось и смогло изобразить усмешку, ответил:
   - Угу, такая же, что и у Девяти дубов озоровала!
   - Ну, там-та людишек не губили. Толь рухлядь имали, да животов, кои с перепугу не сбегали.
   - Так и эти, поди-к, тож не на смерть пускают. Продают, небось, грекам, али уграм. Сколь ныне-т рабы в полуденных землях стоят?
   - А я почём ведаю?
   - Да ладно! Будешь мне тут заливать! А то я не знаю, что ты со всяким сбродом якшаешься. Пятого дня на торговище с безруким[7] кто стоял?
   - Дак я ж для дела! Сам вон просишь то одно узнать, то иное. А для этого знакомцы всякие нужны - и средь гостей, и средь татей!
   Я с притворно-недоверчивым прищуром оглядел парня, и насмешливо протянул:
   - Ну-у, коли для дела...
   Васька Буслай во младые годы успел погулять-побуйствовать изрядно. Ходил атаманом у лихих новгородских ушкуйников, а потому о рабских торгах знал не понаслышке.
   Со временем мужику то ли надоела разбойная жизнь, то ли иное что с ним приключилось, но толь однажды, с малой частью своих ухорезов, отправился он в паломничество, да не куда-нибудь, а в самый аж Ерушалим-град.
   О том походе он рассказывать любит не сильно. Но однажды, под добрую медовуху, он-таки проговорился, что действительно там был и, во пору посещения Храма Гроба Господня, снизошла на него благодать и был ему глас божий, рёкший о спасении и о царствие небесном. И понял тогда лихой рубака, что кончилась его разгульная жизнь, и пришла пора послужить отечеству.
   На обратном пути, на нижних порогах, повстречалось им немалое воинство половецкое, и приняли они бой лютый, неравный.
   Побили их почти всех, а Ваську, с малой горсткой ватажников вусмерть израненных, в полон взяли.
   Тогда Буслай едва не отдал богу душу, но крепкое телесное сложение одержало верх над язвиями, и он, малька оклемамшись, умудрился утечь.
   Долго шёл пешьмя, по дороге кормясь подаянием, а разбоем - ни-ни!
   Добравшись до столицы, он поболтался какое-то время на торговище, пока один рядЕц[8] не присоветовал ему прийти ко мне. Ибо "...Соловейка вечно со всяким сбродом якшается".
   Я парню тогда поверил, хотя и продолжал за ним приглядывать.
   К этому поре я уж вовсе не сомневался в полнейшей завязке моего помощника, и все мои подначки носили чисто шутейный характер.
   Шёл наш четвёртый день в поиске.
   Подо мной был Сивка, который словно жеребчик, радовался возможности погулять. Иной раз он, шало забывшись восторгом свободы, сам собой вдруг переходил на игривый галоп, но потом, спохватившись, косил на меня карим глазом, как бы вопрашиая, а не чересчур ли он расшалился, на что я поощрительно похлопывал его по шее, как бы говоря - "балуй-балуй, лишь бы не притомился подо мной!". Но конь мой, за время нашего знакомства, нагулял столь дурной силы, что ныне даже и моя туша не казалась ему столь весомой, как прежде, и он вполне мог позволить себе подобные вольности.
   Василию, ещё по самому началу нашего с ним знакомства, прикупили мы крепкого солового угорца, а так как ростом он мне почти не уступал, то намеренно искали самого рослого на торгу. Глядя на меня, коня своего он прозвал Соловкой, ибо был тот, как и многие угорцы, соловой масти. На что я тут же резонно ему заметил, что: во-первых, имя это больше подошло б кобыле, а не жеребцу; а, во-вторых, на мой взгляд, немного странно, когда у начальника и у коня имена звучат почти одинаково. На что он, надувшись, ответил примерно в том духе, что "а кому, собственно, какое его свинячье дело, как он будет свою скотину звать?". За что тут же и схлопотал звонкий и увесистый подзатыльник. Постепенно он, правда, свою ошибку осознал, и как-то незаметно "Соловка" превратился в "Соломку", а ко времени этого похода он его иначе как "Ломком" уже и не звал.
   В дороге было скучновато и мы частенько слезали с коней и гоняли наперегонки, пихались, кидались снежками. Частенько в игру встревали и наши четвероногие друзья.
   Ясен пень, что вся эта кутерьма производила немало шума и гама, не шибко-то бывшими по вкусу лесной нечисти, задремавшей, было, на зиму. И если мелочь с нами связываться опасалась, то набольшие своё недовольство пытались выразить куда как зримо.
   Однажды в кронах древних елей что-то принялось, было, "жутко" гоготать, свистеть и гудеть, и тогда я, недолго думая, скатал твердокаменный снежок и со смехом и смачным матюком изо всей дури запулил прямо туда, откуда мне слышалась самая громкая возня. Как-то совпало, что, почти тут же всё и стихло.
   Ваську мои действия немало озадачили, и он, недоверчиво глядя на меня, спросил:
   - Неужто Борового угомонил?
   - Да вродь того, - решил немного посмеяться над парнем я.
   Сбив шапку на ухо, он изумлённо пошкрябал темя и поинтересовался:
   - Неуж и впрямь могёшь?!
   - Не мог бы - не говорил!
   Всё ещё не до конца поверив ещё и в такие мои умения, он продолжил меня пытать:
   - И што, с любым бесом так вот совладать могёшь?
   - Ну, с любым, не с любым, а с теми, что попадались - справлялся, - продолжал я незло насмехаться над простоватым ловчим.
   - И што, много ты их уж видал?
   - Ну, не так уж, чтобы прям, но доводилось.
   - А кого?
   - Ну, домового там, баенника, гуменника, дворового, клетника, - перечислил я всех домашних помошников, о коих слыхал ребятёнком от своей бабки.
   - Ух ты! - по-детски восхитился здоровый уже, взрослый мужик. - Вот бы мне б хоть глазком? Покаж, а?
   - Да как же я их те покажу-то?! То ж только мне боги такую силу дали! Иной, даже и со мной рядом стоючи, и не узрит ничего.
   Парень немного расстроился, но потом снова ожил и попросил меня рассказать о моих встречах с домашними помощниками.
  

***

  
   Когда припомненные мной из детства бабкины побасенки о домашних бесах закончились, парень настолько ими увлёкся, что, едва я умолк, стал просить ещё.
   - Да где ж я те ещё-то возьму? Всё! Я ж не каждый день с ними чаи гоняю - у меня и поважней дела есть.
   - Эх бы мне силу таку - я бы с имя во как сгужевался! - изобразил пальцами хватательное движение Василий.
   - Да на что они те?
   - От, Соловей Будямирыч, головастый ты муж, а такой простоты-то и не смекнул! Они ж повсюду проникнуть могут! И ежли где схрон какой со златом, али разведать там что-где - краше их наворопников-то[9] и не сыскать!
   Пришлось хвалить:
   - Ай да молодца! А я ж об том, более чем, как об забавке негодной и не помышлял. А ты вон раз - и этакую-то хитрость измыслил! Как есть - молодца!
   Парень тут же разулыбался и снова озаботился челом, пытаясь придумать ещё что-нибудь достойное моей похвалы.
   Я про себя усмехнулся, но мешать ему в этом не стал. Умственные штудии никому ещё не навредили.
   Мы прошли уже немало, но нас пока никто не тревожил.
   Позади остался Любеч, проплывший справа от нас сказочным медовым пряником, по крышам домов обильно покрытый снежной глазурью.
   В него мы заходить не стали, прекрасно понимая, что в больших городах невозможно захватить и без следа спрятать обоз, да не один.
   Засаду следовало ждать где-то в пути.
   Двигаясь по льду замерзшей Сожи, мы миновали стороной всякие там Губачи, Радульки, Корчевни, и прочие Задеривки, то там, то сям приткнувшиеся по берегам. Делать нам там особо было нечего, припасов нам напихали полные торбы. Дров по берегам было навалом. А охотником Буслай был настолько умелым, что у нас каждый день было свежее мясо. Зайчатинка, куропатчинка и прочая лесная вкуснятинка, словно по слову кудесному, появлялись вдруг над костром, вкусно шкворчала и роняла янтарные слёзы жира в довольный такой жертвой огонь, жадно тянущийся к каждой новой капле нетерпеливыми оранжевыми пальцами.
   Очень надеялось, что нам не придётся переться до самого аж Новгорода, до коего, по нашим подсчётам, было не менее десяти дён ходу. И это при ясной погоде и без времени, потраченного на охоту.
  

***

  
   Предвечерний Смоленск встретил нас тишиной.
   Вратарь, закутанный, словно малец заботливой мамашей, уныло шмыгнув распухшим красным носом, открыл было рот, намереваясь поинтересоваться целью нашего прибытия, но натолкнувшись на мой насмешливый взгляд из-под дорогущей бобровой шапки, сразу как-то поугас своим, и без того-то не шибко великим, служебным рвением и лишь трубно высморкался нам вслед.
   Найдя постоялый двор, мы потребовали "палаты" и ужин в них.
   Вернее, требовал Василий, а я отправился со служкой на конюшню, дабы обозреть место, в коем нашим коням предстояло провести ночь.
   Конюшня была сравнительно чистой и в меру тёплой. Сунув конюху мелкую денежку, я посулил вдвое от неё, если утром мы увидим, что он за конями приглядывал, как за своими. Мужичок немало этим вдохновился и, ухватив полмеры отборного овса, понёсся засыпать его вверенным его заботам животам[10].
   После трапезы, растянувшись под медвежьей шкурой, мех на коей прям-таки шевелился от кишевшей в нём вши, я с немалым ехидством прислушивался к звукам возни, долетавших со стороны Буслаевского ложа.
   Меня-то вся эта сволота кровопийная особо не одолевала, ибо я, пред самым уже походом, исхитрился приобресть на торжище хитрого зелья ромейского, кое, со слов купца: "Хоть и смердяче зело, однако ж злыдней сих мелкопакостных немало страшить должно".
   Выходило, что торгован не сбрехал, ибо вся эта шушера колготилась только лишь посерёдке покрывала, голодно бурчала пустыми брюхами и явно собирала вече по поводу всеобщего переселения на новые пастбища, расположившиеся не так уж и недалеко, всего-то лишь в трети ночного переполза.
   Прикинув, каков пробудится Васька после ночной пастьбы на нём сразу двух стад оголодавших кровососов, я гаденько хихикнул и тут же преспокойно уснул.
  

***

  
   Ночью разыгралась непогода.
   Метель бушевала почти до полудня, поэтому о дальнейшем движении не было и речи. Наконец Василий не вытерпел постоянных наскоков своих мелких кровожадных соседей. Стряхнув с себя что-то возмущённо зашебуршавшее по полу, он, тихонько чертыхаясь, выскочил на двор.
   Вернувшись, он не очень решительно заявил, что хоть ещё немного и метёт, но выдвигаться уже можно.
   За время, ушедшее на сборы, ветер и в самом деле заметно утих, и теперь лишь мягкий снежок, тихо круживший в воздухе, напоминал о недавней пурге.
   Когда мы взбирались на коней, я отчего-то поднял глаза на окна наших "палат", и, хмыкнув, толкнул в бок Буслая. Он проследил взглядом в указанном мной направлении и выматерился уже в полный голос.
   Весь подоконник, невзирая на холод, был густо облеплен мелкими копошащимися сикарашками. Должно быть в этом виновато было моё буйное воображение, но мне померещилось, что некоторые из них вослед нам, а вернее моему спутнику, махали крохотными лапками с зажатыми в них махонькими кусочками белой материи.
  

***

  
   И снова дорога.
   Перед нами зеленовато-серой скатертью расстелился чистый лёд ленты-реки, чистого блеска подметённый за ночь веником ветра. Голые деревья по берегам, по пояс ушедшие в сметанную кашу сугробов, растопырились ветками, похожими на белых волосатых гусениц, кои словно бы в голодном вопросе встали на задние лапки и с высоты своего роста принялись высматривать новые обеденные делянки, за чем и были застаны лютым морозом, до ближней оттепели сковавшим их холодом в этих выжидательных позициях.
   Морозная мята чистого зимнего воздуха обжигала ноздри, распирая грудину пузырями лёгких. Чувство было немного болезненным, но не неприятным. По мозгам словно раз за разом кто-то прошоркивал ледяным наждаком, сдирая с него коросту ленивой сонливости, оставшейся после ночёвки на душном погосте[11]. И тут меня словно б пронзило - приманкой будет что-то безобидное. Несчастный ребёнок, якобы замерзающий в снегах; красивая девка, вся в соплях убегающая от несправедливой погони; чуть живая старуха, из последних сил тянущая на себе охапку хвороста для обогрева скудного жилища. В общем, что-то такое, что может заставить здоровых крепких мужиков разнюниться, размякнуть нутром и пропустить коварный удар исподтишка.
   Войдя в некоторое возбуждение от внезапного озарения, я окликнул придремавшего в седле Василия.
  

***

  
   - ...Так что, мыслю я, по всему будет то девка в одном исподнем от лихих людишек метущаяся, - закончил я излагать ему свою идею.
   Он согласно кивнул и, задумчиво глядя вдаль поверх моего плеча, добавил:
   - Али две...
   Я, решив, что две-то уж - перебор, отмахнулся:
   - Да ну тя - две! Оголодал что ли? За дорогу-то?
   Он глянул мне в глаза, усмехнулся и вздёрнул головой, указывая.
   Обернувшись, я увидел что в нашу сторону, от деревьев, густо облепивших левый от нас берег, по самые письки утопая в снегу, бежали две, далеко не самой первой младости, девахи. На них, поверх лёгких рубашонок, были лишь недлинные распахнутые шубейки.
   Снег таял на разгорячённых бегом телах и тонкая ткань уже почти до самых грудей намокла. Наивно-бесстыже темнели треугольники в паху, сыро хлопала на тугих бёдрах сырая холстина. Лица, обращённые к нам, выражали отчаянную надежду и были некрасиво зарёваны.
   Я хмыкнул и согласился:
   - Али две...
   За ними, заметно от них приотстав, широкой редкой цепью поспешало с десяток крепких мужиков, обряженных викингами.
   Я тут же впал в немалое сомненье - хрена ли бы горячим варяжским парням делать об эту пору среди насмерть замёрзших рек так далеко от родных берегов!
   - Как мыслишь - урмане? - обратил я своё недоумение на Василия.
   Тот, несильно-то их и разглядывая, пренебрежительно сплюнул:
   - Ряженые...
   Пока лиходеи, а в том, что это был именно они, я уже совсем не сомневался, ещё нас не достигли, я негромко отдавал последние указания:
   - Мужиков бей в полную силу, чтоб опосля меньше вошкотни было, а девкам вроде как веру дай. Но помни - всё время быть наготове. На рожон не лезь! Нам надо ещё спознать, где рухлядь сныкана, да обозники, коль живы. Ежли знак дать не возмогу, думай сам, когда начинать.
   Он кивнул, показывая, что всё понял и готов.
   Девки тем временем подлетели к нам и с рёвом схватились за стремена, испуганно оборотившись в сторону погони.
   Я спокойно надел шелом, расстегнул плащ и тёплую доху, сбросил их на Сивкин круп, расчехлил секиру и палицу, сполз с седла и, сделав несколько шагов навстречу набегающим ряженым, встал в боевую стойку.
   Секундой позже в паре шагов слева от меня появился и Василий.
   Схватка была недолгой.
   Палица с хрустом встретилась со щитом первого из напавших, далеко отбросив того в сторону, под ноги другому разбойничку, и в возврате, после короткого замаха, вмяла в плечи второго железную шапку, в которой, неудачно так, расположилась его голова. Секира, негромко шухнув, развалила от правой ключицы до левого бока третьего, и, продолжив полёт по крутой дуге, глубоко пропахала наискось снизу вверх вместе с нижней челюстью лицо четвёртого.
   Остальные ватажники, злобно матерясь, рванули от нас что было сил.
   Так-то! Не по зубам вам, селюкам мохнозадым, лучший студиозус школы ратного мастерства, под покровительством Святого Георгия находящейся!
   Оглянувшись на Василия, я увидел, что и его меч без работы не скучал. Один из лиходеев валялся, скрючившись, на земле, и, утробно воя, пытался запихнуть обратно вываливающиеся кишки.
   Встретив мой взгляд, Буслай равнодушно пожал плечами, подошёл к страдальцу и буднично, словно курёнку, отсёк ему голову.
   Приведя на скорую руку оружие в порядок, вы вернулись к "беглянкам".
   Лица их были немало испуганы, но это никак не говорило, что испуг их произошёл именно из-за недавнего от лиходеев убегания. Я был более чем уверен, что причиной ему было ни что иное, как почти мгновенное уполовинивание нами рядов их сообщников.
   - Ой, спаси вас бог, люди добрые! А уж мы ж-та и не чаяли непорушенными от урман утечь! - бойко затараторили "спасённые".
   Васька, слушая их, препохабнейше ухмылялся. Вскоре эта трескотня ему надоела и он поинтересовался:
   - Неуж до сей поры так ни един желанец и не позарился? А ить ежли по возрасту-то брать, то ить давно пора. Сдаётся мне, што вы девки зря бёгли, оне хоть и урмане, а всё парни удатые! Так-то от дерунов ховаться будете, вовек от праздни не избавитесь.
   Я предостерегающе кашлянул, и, перебив его, заткнувшегося, но ухмылку с образины так и не удалившего, как можно ласковей произнёс:
   - Вы, дЕвицы, не пужайтеся. Товарищ мой на язык не сдержан, но зла вам не учинит. А ведомо ли вам, сколь там ещё татей осталося?
   Одна из девок, недобро зыркнув на охальника, ответила:
   - Этих, што убёгли, пятеро, да ещё в веси пяток. Озоруют - страсть!
   Девок начало уже потряхивать. Видать, понемногу стали остывать от горячки бега, да и мокрые рубахи жару не добавляли. Обе под нашими взглядами вдруг, якобы застеснявшись, запахнули шубейки и принялись непритворно уже дрожать.
   - Бус, корзно[12], - приказал я, и, стянув свой плащ с Сивкиного крупа, завернул в него ближнюю ко мне.
   Василий тоже нёс уже свой. Но физиономия его при этом была столь похабной, что вверенная его попечению деваха аж отшатнулась. Он осклабился ещё пакостнее и начал кутать её, тиская при том безбожно. Та хоть и жалась от него, но в голос своего недовольства не проявляла. Я вздохнул, но воспитывать не стал, дабы не спугнуть ненароком дичь.
   Забросив свою "спасённую" на Сивку, недовольно при этом скосившего на меня глаз и фыркнувшего, я сделал вид, что стою в раздумьях, затем, после немалого молчанья, спросил:
   - А есть ли тут где иные селенья, чтоб вам укрыться до поры?
   Вопрос мой был с подковыркой, ибо будь предо мной всего лишь перепуганные беглянки, то первым бы их желанием должно было б стать бегство от страшного места, дабы схорониться и переждать, пока находники не уберутся восвояси. У приманки задача была иная - завлечь нас в силки.
   Лицедейской хитрости "беглянкам" явно не доставало. Не дав себе времени даже на изображение раздумий, они заученно затараторили:
   - Ой, да как же ж, там же братик махонький и мамка старая, да батя подраненный лежит...
   Продолжая перечисление поводов, согласно коим нам следовало тут же прям всё бросать и бежать спасать её родню, они жадно вглядывались в наши лица, пытаясь угадать - повёлись ли глупые витязи на их рассказки, али надо ещё жалостей подбавить.
   Глянув на Василия, перекосившегося рылом от хреновой их игры, я продолжил гнуть свою линию:
   - Да мне-то что за забота?! Урман там, поди-к, десятка два, если не боле, а нас толь двое. Тут бы свои шкуры сберечь, да и дело у нас важное, отложения не терпящее. Так что свезём вас куда скажете, а про родовичей забудьте - не помочь им уже.
   Девки завыли, было, в голос, но внезапно, словно по команде, умолкли, видно догадавшись, что при правильном подходе туповатый вояка сам залезет туда, куда надо, наивно полагая, что это и есть то самое безопасное место.
   Одна, та, что верховодила и до этого, вяло заныла, что остались они ныне сиротинушками, с чего плавно перешла на указывание дороги в "надёжное" место.
   Сначала мы прошли с полверсты вперёд, после чего свернули на малоприметную дорожку и углубились в лес. Хотя тропа всё время петляла, словно б её проложили с целью запутать идущего по ней, я, по отбрасываемым нами теням, вскоре заметил, что мы начали понемногу забирать влево, то есть по большой дуге возвращаться.
   Переглянувшись с усмехавшимся Буслаем, я понял, что и от него такая "хитрость" тоже не укрылась.
   Долго ли, коротко ли, но мы наконец вышли к большому подворью, окружённому мощной изгородью.
   Из открытых ворот выскочили собаки и принялись яростно нас облаивать.
   - Цыть, окаянные, - прикрикнула на них одна из наших проводниц и те неохотно заткнулись. Вскоре на шум вышли два крепких мужичка и с ними старая карга с клюкой, облик имевшая самый что ни на есть ведьмачий.
   Бабка при виде нас разом ощерилась редкозубой пастью, пытаясь изобразить радушную улыбку. Вышло это у неё как-то страшновато. Хоть бы допреж пред зерцалом попыталась бы!
   - Ой девоньки! Да й што стряслось-та? И хде же остатние все - Белава, Дарёна, Спеха, Осмол?
   Наши спутницы тут же завыли в голос:
   - Ой, бабушка Яга! Как да наскочили на нас урмане, да как принялись озоровать! Кого смертью побили, кого вязать принялися. Мы ж едва утекли! А те за нами! Благо, что нам вот витязи встренулися, да от бесчестья избавили!
   Нытьё своё они сопровождали дранием на себе волосьев. Делали они это, правда, с немалой осторожностью, явно сберегая их и для будущих лицедейств.
   И такой брехнёй веяло от этого действа, что я невольно поморщился, а Васька в голос гыгыкнул. Показав ему за спиной кулак, я выступил вперёд и, перекрывая голосом слезливые причитания, сказал старухе:
   - Принимай, мать, страстниц[13]. А нам дальше пора. Мы и так с ними замешкались, а нас иные, куда как более важные, заботы ждут.
   И, стянув с Сивки девку, я выдернул её из плаща и подтолкнул в сторону встречающих, делая вид, что собираюсь вскочить в седло. Сам же, тем временем, внимательно следил за тем, что будут делать остальные комедианты.
   "Беглянки" недоумённо замерли, явно не ведая, что им делать дальше. Мужики тяжело набычились, ладони их легли на рукояти здоровенных тесаков, висевших на поясах. И лишь старая карга почти тут же нашлась и ласково запела:
   - Ой, да куда ж вы-то на ночь глядя-то (угу, и это во пору, когда солнце едва-едва оборотилось на закат?!)? Уж уважьте нас, благодетели, преломите с нами хлеб, да соль. Да баньку с устатку примите. А завтре-то со с ранья и поскачете. И коники ваши тем временем отдохнут.
   Я, изображая раздумье, как бы неуверенно замер с ногой в стремени.
   Василий, молодец такой, тут же поддержал мою игру:
   - А што, боярин, мож и в самом деле ночь в тепле перебудем? А то уж троя дён в пути, да всё на морозе.
   Я, всё ещё "не решившись", неуверенно ответил:
   - Дык ыж дело-то спешное. Государево!
   - Ну а ежли б вдруг завертя[14] упала? Всё б одно в поле пережидали, как ныне ночью вон, - продолжал, непроизвольно почёсываясь, "настаивать" он.
   Ведьма тем временем подгребла к Сивкиной морде и попыталась схватиться за повод, намереваясь, по-видимому, волочь его во двор. Конь мой, недолго думая, громко клацнул рядом с её рукой зубами, заставив бабку резко отдёрнуться.
   - Н-но, не балуй! - прикрикнул я на него.
   Он на это лишь насмешливо фыркнул.
   - Ладно уж, так и быть, - "сдался" наконец я, - толь коням задать самолучшего овса.
   Девки облегчённо вздохнули, мужики расслабились и убрали руки с ножей, а на сморщенной физиономии старой бесовки промелькнуло и тут же погасло выражение хищной радости.
  

***

  
   Изба оказалась на удивление большой, что на отдалённых выселках вызывало кой какие вопросы.
   На подворье только утром выпавший снег был утоптан настолько плотно, что это навевало мысли о колготении на нём немалого количества людей.
   Зайдя на конюшню, якобы для удостоверения, что наших коней обустроят, как должно, я, внимательно осмотревшись, приметил немало незначительных мелочей, сообщивших мне об недавнем присутствии тут не одного, и даже не двух животов[15].
   Ничего нового мне это не дало, а лишь подтвердило уверенность в том, что прибыли мы куда надо.
   Внутри дом больше напоминал погост[16], чем обычное жилище.
   Несколько больших столов, опилки на полу, полумрак, разгоняемый слабыми и изрядно чадящими светильниками.
   - Верея, покаж боярину покои, - приказала старуха "моей" спасённой.
   Такое же распоряжение получила и вторая девка относительно Василия.
   Следуя за провожатой куда-то в глубины дома, я с усмешкой следил за её неуклюжими попытками меня соблазнения. Может на простоватого купчину средней руки подобные вихляния откляченным обвислым задом и "призывные" поглядывания искоса и подействовали бы, но меня они лишь забавляли.
   Комната оказалась темноватой, холодной, но с огромным ложем посредине.
   Рассматривая "убранство" "палаты", я вдруг услышал позади себя сырой шлепок об пол.
   Обернувшись, я обнаружил, что девка уже разоблачилась и теперь, изобразив лицом "заманчивость", направлялась ко мне.
   Н-да уж, ей, с такой потасканностью, лишь в разбойном притоне и было место!
   Интересно, на кого они вообще тут рассчитывали?!
   "Красавица" меж тем прилепилась ко мне всеми титьками и принялась подпихивать к лежбищу. Однако выражение её глаз пришлось мне не по нраву и я продолжил стоять как вкопанный.
   Без толку попихавшись ещё немного, Верея, или как там её там звали на самом деле, слегка отстранилась и с томными придыханиями попыталась зайти с другого бока:
   - Любый мой (что - так уж сразу и "любый"?!), пошто ж противисся? Я ж...
   Но истечь до конца потоками любвей ей не дали.
   Где-то далеко, в глубине дома, раздался отчаянный женский визг, грохот падения чего-то тяжёлого, заставившего вздрогнуть весь дом, и, неразборчиво в словах, злорадно-торжествующий вопль Васьки. Я отбросил от себя настороженно застывшую девку, метя ею, чтоб дура не убилась, в сторону ложа. Увидев, что угадал точно в середину, тут же о ней забыл и рванул в двери...
   Сзади раздался странный хруст, скрип и испуганный вопль.
   Резко развернувшись, я увидел, как лежбище всё быстрее уходит вниз. Мигом спустя дом снова содрогнулся, опять послышался грохот, хруст дерева, крик боли и всё стихло.
   Осторожно подойдя к здоровенной дыре в полу, я заглянул вниз.
   Груда переломанных досок, ещё недавно бывшая постелью, валялась далеко внизу. Посреди смятых тряпок, неестественно выгнувшись, лежала несчастная завлекательница неосторожных путников.
   Вокруг, окутавшись облаком поднятой пыли, стояло несколько бородатых мужиков, вооруженных, чем попало, и, задрав кверху бороды, пялились на меня. Вскоре один из них, первым придя в себя, яростно завопил, тыча в меня пальцем. Остальные, разбуженные его кличем, тоже дружно заорали и, пихаясь и матерясь, ломанулись в невидимую с моего места дверь.
   Где-то вдалеке, пока ещё глухо, зародился и начал нарастать шум сечи. Вопли ярости и боли, звуки глухих ударов, звон железа - всё говорило о том, что Буслай уже начал.
   Пора было и мне.
  

***

  
   - Поднажми! - прорычал я, и мы на плечах ватажников вывалились во двор.
   Разбойники уже потеряли не меньше десятка убитыми и тяжело раненными, но оставшиеся на ногах сдаваться не собирались и рубились отчаянно.
   У Буслая тоже левая рука висела плетью, да и правый его бок был в крови, хотя, может быть, и не в его собственной.
   Моя палица и секира давно уже окрасились алым, но медленней от этого двигаться не стали.
   Мой прямой удар ногой в брюхо запустил в полёт ближнего ко мне лиходея.
   Летел он, правда, недолго, потому как напоролся спиной на меч своего же товарища, не успевшего увести оружие в сторону и сметённого летуном с ног.
   Этому, второму, подняться было не суждено, ибо голова его, изумлённо лупая глазами, улетела, вертясь и подскакивая на кочковатом снегу, куда-то в сторону.
   Внезапно я увидел, что к Буслаю сзади, занёся для удара длинный узкий нож, подбирается старая ведьма. Не особо церемонясь, я метнул в неё палицу. Спустя миг тяжеленный колючий шар с хрустом вмял то, что ещё недавно было дряблым морщинистым ликом, и не посчитав сухую бабкину тушку таким уж весомым препятствием, полетел дальше, унося заодно и дохлую уже старуху, зацепившуюся раздробленным рылом за шипы.
   И тут, словно именно присутствие этого злобного демона в юбке вздымало кверху боевую доблесть ватажников, они разом покидали оружие наземь и повалились на колени, выражая тем самым смиренную покорность.
   Едва удержавшись от очередного смертоубивства, я замер с секирой наперевес, ожидая от них какой-нибудь хитрости.
   Василий тоже стоял наготове и зорко оглядывал врагов.
   Внезапно сзади послышалось негромкое потрескивание и в спину пахнуло жаром. Резко обернувшись, я увидел, как вырывающиеся из окон языки пламени, уже жадно лижут сухую дернину крыши.
   Схватив ближнего ко мне ватажника за ворот, я вздёрнул его на ноги и прорычал:
   - Полоняне где? В избе?!
   Он попытался отшатнуться от моей свирепой образины, но не сумел и лищь придушенно прохрипел:
   - Нет, там толь наши - вами ринутые[17]!
   Я, словно грязную тряпку, отшвырнул его в сторону.
   Подошёл Буслай.
   - Собери этих в кучу, да спутай покрепче, - велел ему я.
   Васька деловито принялся за дело.
   Пока он занимался вязанием лихой братии, я, отойдя подальше от нестерпимого жара, задумчиво смотрел на пожар.
   Внезапно из объятой пламенем двери с воем вылетел человек. Одежда на нём тлела и дымилась, волосы потрескивали, курясь на морозе паром.
   Запнувшись об порог, он ухнул обгорелым лицом в окровавленный снег и замер.
   Подбежав к нему, я подцепил его за пояс и отволок к забору, в чудом сохранившийся после нашей колготни сугроб. Коротко пшикнув, он подтянул колени к груди и замер в позе зародыша.
   - Зря, всё одно сказнят, - бросил мне в спину Василий.
   Я согласно пожал плечами и снова обернулся к дому.
   Теперь уже вся огромная изба была объята огнём. Даже если и оставался там кто живой, то спасать его резонов не было уж никаких.
   И тут я увидел слабое шевеление за завешенным пламенем дверным проёмом.
   Кто-то медленно, но упорно полз наружу.
   Ноги сами понесли меня к избе.
   Крепкие руки обхватили меня сзади, и Буслай тяжело обвис на мне, жарко-отчаянно шепча в ухо:
   - Не поспеешь, Будямирыч! Не жилец он! Не надо! Изба щас рухнет!
   Я остановился.
   Вскоре человек дополз до порога и с великим трудом одолел его.
   Это оказалась одна из заманивших нас сюда девок. Кто именно, уже было не разобрать.
   Лицо её было сплошным горелым мясом, глаза от жара спеклись и мутно белели, гортанный вой непрерывно лился из напряжённого горла.
   Я снова шагнул к ней, но отступил, услыхав, как натужно заскрипели балки свода. Через мгновенье, под страшный вопль несчастной, громко хрустя лопающимся деревом, крыша рухнула, выкинув в разные стороны тучи дыма, искр и горящих углей.
   - Оно и к лучшему, - после долгого молчания, глядя на догорающие останки "малины", пробормотал один из ватажников. - Всё одно померла бы. Толь допреж бы ишшо и намучилась.
   - Псице и смерть пёсья! - зло буркнул Буслай, осматривая свои ранения.
   Я ничего не ответил, а направился к кучке уцелевших разбойников.
   - Значит так, кто укажет схрон с рухлядью и клеть с полоняниками, отпущу живым и даже десницу не усеку. - Твёрдо глядя на настороженно притихших ватажников, предложил я.
   Василий вполголоса сказал:
   - Неможно так! Надь на суд их волочь!
   - Ты уж молчал бы! Забыл, как сам гулял? - оборвал его я, и снова обернулся к пленным:
   - Ну! Есть кто до жизни охочий?
   Среди ватажников сделалось оживлённо. Они что-то по-тихому обсуждали, с сомнением на меня поглядывая. Вдруг один, с разбитыми губами, прошепелявил:
   - А есть ли те вера, боярин? Не обманешь ли?
   - А тебе-то выбор кто дал? Даж ежли и обману, ты что ж, мыслишь казну в домовину с собой покласть? - и, после небольшой паузы, - А есть ли мне вера, али как, пытайте вон его, - мотнул я головой в сторону Васьки, - он хоть и дурень глупой, а вам не сбрешет, потому как сам ране на большой дороге с кистенём промышлял.
   Буслай обиженно шмыркнул носом, отвернулся и шумно высморкался.
   - А всех-то не отпустишь ли? - со смертельно больной надеждой в голосе попытался один. - А мы б тогда тут же бы с ремеслом ентим и покончили...
   - Нет, - отрезал я.
   Посовещавшись ещё немного, они выпихнули из своих рядов совсем сопливого пацанёнка годов так пятнадцати на вид.
   Парень с отчаяньем обернулся на подельников, но между ними словно встала уже незримая стена, отсёкшая пока ещё живых от получившего надежду на жизнь.
   - Ты - сюда. Этих в клеть, - распорядился я.
   Когда разбойнички были заперты в крепкий амбар, и Буслай вернулся к нам, я скомандовал:
   - Веди.
   Парень понуро побрёл со двора, мы, на конях, за ним.
  

***

  
   После недолгого петляния по заснеженному лесу, парень вывел нас на большую поляну.
   Навстречу нам, словно бы из-под снега, выросло двое бородатых мужиков.
   Острые жала стрел, нетерпеливо подрагивая, смотрели нам в лица.
   - Кого эт привёл, Илюшенька?
   Парень искоса глянул на сторожей и тоскливо всхлипнул.
   - Ож ты зараза! Выжлецов[18] никак?! - возмутился один, и стрелы сорвались с луков, звеня жаждой убийства.
   Я "свою" отбил, Васька уклонился. Через миг разбойнички уже валялись рылами в снегу, и бессильно-яростно матерились.
   Сноровисто спутав им руки и ноги, мы опять приступили к проводнику:
   - Ну, указывай.
   Он осмотрелся, прикинул что-то, и, подойдя к приметному лишь ему месту, ковырнул ногой и устало сказал:
   - Тута.
   Разгребя ладонью в расковырянном месте снег, я увидал кованное кольцо. Потянув за него, я растворил люк обширной влазни[19]. Вниз уходил деревянный сход. Осторожно заглянув вниз, я увидел глубокий подпол, в стенах которого, напротив друг друга, были устроены две двери. За одной из них, закрытой снаружи на мощный железный брус, слышались невнятные звуки, из редких щелей шёл парок, пахло болезнью и немытыми телами.
   - Ваши там есть? - обернулся я к парню.
   Он лишь отрицательно мотнул башкой.
   - Буслай, сходим. Но бди! - негромко бросил я.
   Связав парню ноги, чтоб не утёк, мы спустили его вниз и, взяв наизготовку оружие, встали с двух сторон от двери.
   - Отворяй! - подтолкнул я ватажника в спину.
   Он покорно кивнул и вытянул засов из скоб.
   Когда створа отошла достаточно, я отпихнул парня в сторону и ворвался вовнутрь.
   В комнате с низким потоолком, сбившись в кучу у стены, сидело около двух десятков человек, по большей части мужеска пола, хотя было и несколько девок. В неверном свете факела испуганно поблёскивали настороженные глаза.
   - Гой еси, люди добрые! На выход! С вещами! - провозгласил я и освободил проход.
   Народ, разглядев моё облачение, зашевелился и начал неуверенно подыматься на ноги.
   - Давай, давай, выходь, не боись! - подбодрил пленников Василий и направился наружу.
   Передние дошли до меня и встали.
   - А што ж, лиходеев-то побили штоль? - поинтересовался седой, как лунь, мужик, едва шевеля окоченевшими губами.
   - Кого побили, кого в полон взяли, - успокоил я его.
   Он потянулся ко мне и крепко обнял. Вернее, крепкими объятья казались лишь ему, я ж почти ничего не ощутил. Похлопав его по спине, я отстранился и крикнул в дверь:
   - Бус, огонь разведи! Людям погреться!
   Когда половина уже вышла наружу, снаружи послышались приглушённые звуки возни и слабые вскрики.
   Я сторожко, чтобы никого не подавить, протиснулся между людьми и взлетел вверх по всходу.
   Ватажников убивали.
   Молча, ослабевшими пальцами, их рвали на части. Они вяло отбрыкивались, но силы были явно неравны. Полоняне хоть и дошли в заточении, но ненависть и численное превосходство придали им немалый перевес.
   Василий стоял в стороне и равнодушно ковырял в носу.
   - Помоги! - на ходу бросил я ему и ринулся в кучу малу.
   Стараясь никого не покалечить, я раскидал напавших и крикнул:
   - Охолонь! В Смоленск татей сведём. Пусть народ рядит как с ими быть! Ить не только вам они горе принесли. У многих иных, окромя вас, и кормильцев они отняли, и добро. Коли щас их умучите, то толь себе ляготу[20] изладите...
   - А мы их не до смерти, - осклабился в щербатой ухмылке один из полонян, - толь для порядку, штоб знали впредь, упыри, как жилы с людей тянуть. - И неожиданно резко засветил пяткой в лицо одному из ватажников.
   Народ потянулся следом.
   - А ну - геть! - прикрикнул я на них. - Вам толь дозволь. Вы ж пока не добьёте - не угомонитесь! Огня вон лучше раздуйте. - И, уже Василию: - А ты чё растопырился? Чтоб мне их сохранил, а не то - в рыло! - и, совсем уже тихо, - за парня головой ответишь!
   Буслай хмуро отвернулся, и пошёл поднимать помятых лиходеев.
   Отведя их в подпол и заперев там, он вернулся и сообщил:
   - Я молодого во втору клеть запер. Рухляди там - без счёта! И меха, и злато, и жуковинья, и паволокы[21] разные. Мож прибрать толику, всё одно хозяев-то уж нету?
   Я укоризненно окинул его взглядом, мол, и когда уж ты угомонисся-то?, и строгим голосом молвил:
   - Эх, Васька, Васька! Всё б тебе на чужом горе наживаться! Отбери, пойди, мешок злата и каменьев, да где-нито в приметном месте схорони. Опосля вернёмся - приберём! Да толь шибко великий не бери - мы ж не тати какие!
   Буслай, при первых моих словах, было приунывший, весело ощерился и бодрым шагом направился к нашим лошадям. Я же подошёл к гревшимся у костра спасённым.
   - Ну что, люди добрые, кто ли ведает, что с прочими полонянами сталося?
   Услышанное в ответ было ожидаемо.
   Разбойнички, всех тех, кого не убили при налёте, держали здесь. Сильно о пленниках не заботились, "справедливо" полагая, что раз живой товар достался им даром, то и горевать о потерях средь него вроде бы как и не стоит. Потому меж сидельцев нередки были всякие хворости, а то и вовсе голодная смерть. А если принять во внимание, что на торг их должны были свести только по весне, после ледохода, то людишек ждала куда как непростая зимовка. И если б не мы, быть бы многим из них вскорости в нетях, то бишь - в оттопырке.
  

***

  
   - ...Так что - верховодила у них старая ведьма. Именем Ягода Кощеевна, или, как кликали её ватажники - бабка Яга. А как прибили мы её, так словно бы спали с людишек злые чары, покидали они всюю-то снасть свою и пали пред нами ниц.
   Мы сидели в жарко натопленной горнице в княжьем тереме, за столом, ломившимся от питья и жратвы.
   Ведь дело наше наделало столько шума, что им заинтересовался и сам государь, и мы с Буслаем были званы к нему в палаты для подробнейшего отчёта.
   Я, с рожей, распаренной опосля доброй парной, повествовал о наших приключениях. Князь Владимир, двое княжичей - Мстислав и Юрий, а с ними и окольничий Олекса, внимали. Василий и с ним ещё один парень, из княжьих ближников, тихонько сидели в уголке, готовые по первому же знаку сорваться с места.
   Государь был хмур, играл драгоценным кинжалом.
   Княжичи же настолько увлеклись рассказом, что позабыли даже о сластях.
   И лишь Олекса "Попович" был рассеянно спокоен, ибо получил уже подробнейший отчёт сразу по нашему возвращению. Хотя и ему я не открыл некоторых, совсем его не касающихся, деталей...
   - А што с тем, с молодым? Коя ватажники отобрали для указания схрона, - поинтересовался вдруг Владимир.
   Я притворно огорчился и развёл руками:
   - Не углядели мы. Утёк, зараза!
   Князь многозначительно хмыкнул и ворчливо буркнул:
   - Никто, значит, не утёк, а он - утёк! Искали хоть?
   Я, изобразив лицом немалую заботу, а глазами честность, ответил:
   - А то! Бус, вон, пол леса облазил, но о те поры, как назло, снега пали, все-то следы и занесло.
   Государь было нахмурился, но потом рассмеялся и сказал:
   - А всё одно - молодцы! И ежли б одну уже гривну тебе не навесил, то тут же бы пожаловал! Ну-к, Олешко, приволоки-к сюда те дары, што я этим архариям приготовил.
   Княжий ближник сорвался с места, и вскоре вернулся с двумя свёртками.
   Взяв один, Владимир поманил меня. Подойдя, я увидел у него в руках узорчатую златую фибулу[22] и совместные с ней: два парных нарукавных браслета и поясную пряжку.
   - Володей, Соловей Будямирыч! А ишшо, видя пользу твою для княжества великую, мыслю я, што настала пора возвести тебя в чин боярский и дать тебе место при мне. Хватит тебе у Олексы Левонтича на побегушках быть! Што молвишь, какого ты места при мне достоин?
   Я совсем не был готов к такому обороту в беседе и изрядно задумался. Обводя глазами присутствующих, я отметил: взволнованно подавшегося вперёд Олексу; Мстислава, с расположенной ко мне улыбкой на губах смотрящего на меня; Юрия, с любопытством переводящего взгляд с одного на другого; Буслая, без особого интереса оттопырившего нижнюю губу, как бы говоря этим - а нам, татарам, лишь бы даром...
   - Ты уж прости, государь, ежли ляпну щас дурость каку, да толь нету у меня ответа. За чин боярский примного тебе благодарен. А вот в думных боярах мне не сидеть - шибко уж скушны и они, и беседы их заумные, на пустом тесте заквашенные. Воеводой - тож, мыслю я, быть мне негоже. Ить там надо об воях думать, да всё поле ратное зреть - мне ж в бою порой словно пелена кровавая взор застит, да так, что я опосля и сам дивлюсь - чего понаделал-то в боевом угаре. Посадником где твоим сидеть - тож не по мне. Там надо о немалом хозяйстве головой скорбеть. Так што - пусть уж всё остаётся как есть. Ежли ж приключится где дело какое мудрёное, как вот ныннее было, али в сечу за тобой - толь кликни! А на иное - не годен я.
   Олекса разочарованно застонал и с досады звонко шлёпнул себя по лбу. Мстислав рассмеялся и показал мне большой палец. Юрка, не совсем понимая столь бурную реакцию главы разбойного приказа, вопросительно на меня уставился. Буслай так и вовсе занялся прочищением левого уха, словно бы происходящее никоим образом его не касалось.
   Не знаю, чего уж там ожидал от меня Владимир, но, похоже было, что ответ мой его нисколько не удивил. Выслушав меня, он затуманился ненадолго взглядом, потом вернулся и, широко мне улыбнувшись, сказал:
   - Ну што ж, по тому и быть! Но коли переменишься в мыслях об том, то приходи без всякого сорому - двери мои для тебя всегда открыты. - И взяв из рук ближника второй сверток, он подозвал к себе Василия.
   Тот, с немалым изумлением на лице, оторвал седалово от лавки и подошёл.
   Князь Владимир держал в руках шейную серебряную гривну!
   Буслай в смущении остановился перед государем, явно не понимая, что же ему делать. В ту же секунду Мстислав оказался за его спиной и, положив ладонь ему на затылок, пригнул его голову перед отцом. Василий, было, дёрнулся, отстраняясь, но потом всё же догадался что ж такое тут происходит и перед князем склонился.
   Надев гривну на его шею, Владимир притянул его к себе, крепко обнял, троекратно расцеловал и сказал:
   - Ты, парень, не менее своего боярина чести достоин, ибо не забоялся с ним вместе в неведомое ринуться. А верность дорогого стоит. Служи ему честно, не за славу, а за дружбу с ним.
   Буслай стоял не то что красный, а прямо аж сизый от смущения. Придя, наконец, в себя, он низко, в пояс, поклонился, и, еле-еле совладав с голосом, ответил:
   - Благодарствую, государь! Я и ране-то не много в том корысти видал, а ныне же, опосля речей твоих, словно бы от сна очнулся. И быть мне последним изгоем, ежли покину я боярина Соловья Будямирыча в тяжкий час!
   Владимир на это увесисто хлопнул его по плечу и похвалил:
   - Вот и славно, коли так! А теперь вам пора. Мы ж, с сынами, пойдём по опочивальням, ибо день нас завтра ждёт хлопотный - на ловы[23] идём. - И, уже в дверях, обернувшись: - Вы-то с нами?
   - А как же ж! - хором отозвались мы и, едва стихли его шаги, облегчённо повскакивали с лавок и устремились наружу.
   Выйдя из терема на воздух, мы облегчённо вздохнули.
   Оно, хоть и обошлось всё, но поди ж ты знай, куда у государя настроение свернёт!
   - От ты, Соловка, умный, вроде, мужик, а иной раз - прям как дитё! - начал бурчливо наставлять меня Олекса, едва мы выехали за ворота.
   - Чё те опять не так?
   - Хрена ли ты от государевой милости отказался?
   Я, немного подумав:
   - Ну и чё я, по твоему, должен был ему отвечать?
   - Чё-чё, хренов корень тебе через плечо! Взял бы посад какой поболе, да подале - сам бы как князь властвовал! Али в боярах думных посидел... Тоже всякие делишки крутить возмог бы! Сельцо какое урвать, али иную корысть просунуть - проще лёгкого!
   Я хмыкнул и ответил:
   - Сдаётся мне, государь не того от меня хотел! Да и нету во мне никоей хоти властвовать! Так что уж, боярин Олекса, не обессудь! Пущай уж всё будет, как и быть должно.
   Но мой "воспитатель" всё никак не угоманивался:
   - А пацанёнок этот тебе нахрена? Какая тебе с него корысть?
   - Эт ты про Илюшку-то?
   - Илюшка, Петрушка, Ванюшка! Какая мне разница!
   - Да у меня, боярин, тут корысть одна - когда Господь наш меня на суд к себе призовёт, глядишь, эти вот, - и я мотнул головой в сторону ехавшего немного позади Буслая, - Васьки, Илюшки, Ванюшки, мне и зачтутся. А то ить я куда как не праведник! Чревом ненасытен, до любушек охоч, винище трескаю, мзду беру! А так - всё хоть какая от меня людям польза!
   Олекса хмыкнул, как-то странно на меня посмотрел, оглянулся на задумчивого Буслая, приоткрыл, было, рот для неких слов, но отчего-то ничего не сказал.
   Остальной путь мы одолели молча.
   [1] Сказ, сказка - в древности слово, обозначавшее наименование документального отчёта о чём-то реально происходившем. Постепенно, из-за злоупотреблений чиновников, вносивших в него, с целью получения более высокого вознаграждения или скорейшего продвижения по службе, искажённых данных, данное слово приобрело современное значение.
   [2]Старшина - старший по званию, по возрасту.
   [3] Боян - имя собственное, образованное от слова "баять" - "говорить", постепенно ставшее именем нарицательным и обозначавшее народного сказителя, певца.
   [4] Маслена Неделя - Масленица.
   [5] Олёна Петровишна - жена былинного Алёши Поповича.
   [6] Пятина - пятая часть чего-либо.
   [7] Прямое указание на один из видов казни, практикуемой в то время - за воровство и некоторые иные преступления рубили правую руку.
   [8] Рядец - торговец, человек осуществляющий ряд (торговый). См. слово "рядиться", в смысле "торговаться".
   [9] Наворопник - разведчик.
   [10] Живот - домашнее животное, здесь речь о лошадях.
   [11] Погост - постоялый двор, на котором в древности останавливались, в основном, лишь купцы - "гости".
   [12] Корзно - тёплый плащ.
   [13] Здесь героем сказана двусмысленность - в древнерусском языке слово "страсть" обозначало не только "бедствие, страдание, мучение, несчастье", но и "порок". Так что "страстница" вполне может означать и порочную женщину.
   [14] Завертя - пурга, метель, любая зимняя непогода.
   [15] Живот - домашнее животное, здесь речь о лошадях.
   [16] Погост - постоялый двор, гостиница.
   [17] Ринуть - сбить с ног, повалить, убить.
   [18] Выжлец - ищейка, гончая. Здесь - "легавый", в смысле - сотрудник правоохранительных органов.
   [19] Влазня - любой проход вовнутрь чего-то, направление движения может быть любым - верх, вниз, прямо и т.д.
   [20] Лягота - облегчение.
   [21] Паволоки - ткани шёлковые. Здесь, видимо, - любые дорогие ткани.
   [22] Фибула - застёжка для плаща, ворота рубахи или чего-то подобного.
   [23] Ловы - охота.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"