Поверьте, осенняя грусть и тоска по осени это совсем не одно и то же. А знаете в чём разница? В первом случае грустишь вместе с осенью, со всей природой придаёшься подытоживанию, переосмысливанию, сбрасываешь сезонное, чтобы лучше почувствовать вечное. В этой поре есть глубокий смысл. Это духовная гигиена, к которой приучает тебя сама природа, если ты вырастаешь в климате, где в октябре желтеют и краснеют листья, а в декабре выпадает снег. И если ты уже вырос в таком месте, то потребность в осеннем очищении сохраняется в душе на всю жизнь. Оттого, если в ноябре по прежнему боишься сгореть, пересидев на пляже, сердце твоё наполняет тоска совсем иного рода. Это боль несбывающейся перемены, нелопнувшего нарыва. Безысходность.
Но безысходность эта известна лишь тебе. Родившемуся в Израиле она неведома. Он от рождения настроен на борьбу и взаимодействие с другим фактором. Его функции регуляции и обмена с окружающим миром работают на другой волне. Это либо человеческие отношения, либо отношения с Богом, но напрямую, минуя чарующий и иносказательный язык лесов, полей и полноводных рек.
То, чему приходится противостоять и с чем приходится считаться, воспитывает и формирует характерные черты. И неважно, идёт ли речь об отдельном человеке или о целом народе, - эта формула одинаково верна. В жизни россиянина одним из доминантных факторов всегда являлась природа, с её постоянными капризами, как суточными, так и сезонными. От них нельзя отмахнуться, не принять во внимание. Нужно определённым способом строить дома, думать о зимней одежде, подстраивать планы под смену времён года. Нужно иметь термометр за окном и, одеваясь утром перед работой, позаботиться о том, чтобы вечером не замёрзнуть и не промокнуть. Живущие в средней полосе настолько привыкли к этому, что приспособление к погоде стало где-то условным рефлексом, часто не требующим вмешательства сознания. И только, попав в другой мир, понимаешь, какое большое место занимали эти перемены в твоей психологической организации.
Всё познаётся в сравнении. Однако, чтобы иметь возможность по-настоящему сравнивать две ситуации, приходится проникнуться каждой из них в равной мере, прочувствовать, пропитаться. На это неизбежно уходят годы. И вот теперь, после пятнадцати лет другого мира, другого климата и ментальности, сравнение принимает необходимую глубину. Ту самую глубину, когда в каждом нюансе и детали различаешь отражение чего-то главного, основополагающего, подобно тому, как в крохотной капле росы чуткому зрению открывается весь мир. И вот, обретая опыт двух народов, ты чувствуешь как жизнь изымает из повседневного ментального оборота перемены инициированные природой. Если раньше декорации, находящиеся в постоянном движении, были важным партнёром в твоём будничном спектакле, то теперь они застывают за спиной почти по полгода неизменным фоном. Их присутствие перманентно обозначено: то всепроникающим жаром, то промозглой сыростью. И вот ты начинаешь видеть, как другой народ приводится в движение уже не силами природы, а волей других людей, как меняется масштаб приоритетов и задач, как та область в структуре души, которая "там" была занята природоведением, "здесь" замещается психологией.
Природа - это гигантская сила. Её нельзя победить, подмять под себя. Её власть безусловна и одинакова над всеми. Пытаться управлять природой себе дороже, гораздо целесообразней научиться слышать её и приспосабливаться. И чем капризнее и властнее она, тем более проявлен в народе архетип созерцательности и смирения. Смена погоды обрушивается одинаково на всех, объединяя людей, вводя в медитативный резонанс, синхронизируя их активность и пассивность. Это сближает и развивает инстинкт сопереживания. Тот, кто живёт с природой в одном ритме, получает от неё великую силу. Но она выстраивает в душе и столь же великий барьер, эту силу сдерживающий. Может быть, именно это противоречие рождает амбивалентную загадочность русской души, глубокой тонкой и смиренной, но вместе с тем буйной и неуёмной, способной и на самопожертвование, и на безразличие.
Я думаю обо всём этом, вспоминая пятнадцать лет без багрянца в вечнозелёном спектре окружающей флоры. Флоры, которая, как и ты, уже научена жить сама по себе и самостоятельно справляться со своими проблемами, которая не обязана пахнуть и приветливо шелестеть шелковистой листвой, поэтому обычно и не пахнет, и отгораживается шипами да колючками. И я понимаю, что здесь, где природа куда пассивнее, намного активней сами люди. Не будучи заняты постоянной заботой о погоде, они издревле тратят освободившиеся силы на себя и друг на друга. Иногда желая возвысить, иногда уничтожить. Для них душа теряет свою таинственность и неприкосновенность, становясь областью предметной, поддающейся анализу и направленному воздействию. Здесь люди объединены общностью деловой кооперации или общностью врага. И то, и другое - это отношение человек-человек, равный с равным. Начальные условия у всех одинаковы и побеждает тот, кто сильнее, активнее, хитрее. Здесь тебе не отдадут последнюю рубашку, т.к. ты можешь выжить и голым. Вместо этого поставят в условия, когда тебя погубит бездействие. И, как ни странно, такова будет наилучшая помощь. И насколько предметнее здесь душа, настолько ближе и явственнее проявлен Бог. Он не абстрактная категория и не герой мифов и древних сказок. Это деятельная сила, пронизывающая человеческую жизнь, направляющая и регламентирующая его будни. Здесь каждый где-то в глубине своего подсознания ощущает, что если не будешь считаться с ней, то тебе не выжить, точно так же, как там вынуждала считаться с собой природа.
Таков порядок вещей и он не зависит ни от кого из нас. Никто не виноват, что земля такая разная, давшая начало столь непохожим друг на друга природам и культурам. Но она одно целое, она умеет как-то уравновесить и сбалансировать свои внутренние разногласия. Поэтому и мы, перемешанные и перетасованные жители этой планеты, всё более становящиеся физически одним целым, вынуждены учиться уравновешивать свой внутренний климат - отражение климата внешнего.
Никто не виноват, что евреи, рассеянные по миру в течении двух тысяч лет, сумели сохранить свою генетическую память и в самых разных уголках земли оставаться евреями. Нет народов лучше или хуже других, каждый народ имеет своё предназначение, и в этом смысле каждый народ избранный. И если мы до сих пор ещё сохранили свою биологическую и ментальную особенность, свою веру в единого бога, значит наша миссия ещё не выполнена до конца. Только в чём она? Может именно в том, чтобы, прожив и пропитавшись иными географиями и культурами, суметь удержать и объединить в себе два разных начала? Одноo осознанное и взращенное окружающей природой и народом, другое - глубокое, архитипическое, проявленное в неистребимых активности, индивидуализме, практичности, стремлении к знанию и движению, а, главное, в вере и ощущении Бога. Сохранить, чтобы потом собраться на крохотном клочке земли и попытаться объединить, уподобив "киббуц галуёт"* Вавилонской башне.
Когда я думаю обо всём этом, мне хочется плакать. Я не хотел такой судьбы ни для себя, ни для своих детей. Но и не в моих силах что-либо изменить. Пятнадцать лет, проведённые здесь, оживили скрытые механизмы, и уже невозможно относиться к Израилю, как к чужой стране. Эти корни, заложенные где-то в самой глубине то ли клеточных структур, то ли души, а скорее всего и того и другого, начали вновь расти и цепляться за эту недружелюбную землю. Но мой язык до конца дней будет русским и до конца дней мне не будет нигде так хорошо, как в уральском лесу. Я читаю своим детям книги из своего детства и не говорю с ними на иврите. Мне никуда не деться ни от русской культуры, ни от ментальности, впитанных с молоком матери - приёмной неисторической родины, пусть матери не кровной, но не менее родной и любимой.
Зинаида Гиппиус говорила, что когда любишь, то видишь человека таким, каким его создал Бог. Любовь - это умение почувствовать божественное начало во всём, что окружает тебя. А недостатки и пороки являются лишь доведением до крайности отдельных гармоник в спектре личности, будь то характер отдельного человека или национальный образ. Я не идеализирую ни русских, ни евреев. Мне больно видеть, когда глубокая созерцательность превращается в леность и безразличие, широта души в бесшабашность, а сила в буйство. И точно так же мучительны чрезмерная бережливость, становящаяся скупостью, активность, превращающаяся в наглость и эгоизм, понимание человеческой природы, используемое для большей эффективности обмана. Принадлежность к двум народам и культурам обогащает тебя знанием альтернативы и делает недостатки каждого заметнее и неприемлемее. И вот, сталкиваясь с ними там или здесь, ты ловишь себя на желании сбежать от тех и от других, сбежать туда, где люди одновременно открыты и искренни, трудолюбивы и душевно тонки, доверчивы и обязательны. Но такого места нет на карте. Хотя если даже и есть, ты будешь там чужим, потому что невозможно сбежать от себя самого, от своей любви и боли. И вот любовь к двум матерям, таким разным и сложным, становится главным испытанием в твоей жизни. И единственный выбор, остающийся для тебя, это либо отказаться от своей способности любить, либо раздвинуть границы души настолько, чтобы вместить в себя и гигантскую монолитную Россию, и крошечный безумно разнообразный Израиль. Принять два столь разных мира такими, как они есть, и не разрушить перемешиванием.
Обо всём этом я думаю, маясь в очередной раз непеременчивостью южного солнца. Я привык к этой маете, как привык к мысли, что боль - неизбежная спутница на пути к тому, кем хочешь быть. И я так же привык непрерывно искать этот путь. И поскольку мне доподлинно известно, что уже никогда природе не стать былым дирижёром моих перемен, но без перемен этих моя жизнь невозможна, я понимаю, что придётся создавать их самому. И перемены эти должны быть столь же естественны, как смены времён года, но совершаемы лишь во внутреннем мире. И учить меня этому будут обе моих матери, обе половинки моей души. И если у меня что-то получиться на этом пути, то возвращать свои долги я буду им обеим. Хотя, может, и не всегда напрямую, а обращая свою окрепшую любовь ко всему миру. Ведь мать отдаёт себя детям не для того, чтобы получить что-то обратно, но чтобы они сумели пронести в сердце в течении всей жизни её любовь и потом передать дальше, продолжить ту эстафету, только благодаря которой человечество и может существовать.
* киббуц галуёт (С иврита: киббуц - сплачивание, собирание; галуёт (мн.ч. от галут) - диаспора) - идиома, обозначающая "плавильный котёл", сбор и объединение еврейских общин из разных стран исхода во имя создания единого народа.