Мы встретились с Илонкой задолго до того, как она начала что-то соображать. Можно сказать, что я познакомился с этой девочкой почти в момент её рождения.
Наверное, тогда я был просто образом в головке этого маленького человечка. Точно таким же, как и все остальные люди: её мать, бабушка, старший брат или же патронажная медсестра. В то время я приходил к Илонке, улыбался и говорил: "Привет, малыш! Что у тебя нового?" Она, конечно же, не понимала смысла этих слов, но радостно улыбалась мне в ответ.
Она вообще часто улыбалась, легко, весело и счастливо; так, как это получается только у совсем маленьких детей. Она дарила свою беззаботную улыбку всем, кто подходил к её кроватке. Или же хмурила свои тоненькие, едва заметные бровки. Но не от обиды, а, скорее всего, от удивления. Обижаться Илонка тогда ещё не умела.
Мы подолгу разговаривали с ней. Конечно, говорил я один и не ждал ответа от девчонки, которая лежала в кроватке и старательно тянулась к ярким игрушкам маленькими ладошками. Я указывал на всё вокруг, вслух называя предметы и объясняя, для чего они нужны. Или же просто дурачился и смешил её интонациями своего голоса, вызывая то радостный смех, то просто милую улыбку. Мне никогда не было скучно с малышкой, и я старался изо всех сил, развлекая её разговорами. А она всегда радовалась моему приходу, хотя никогда не ждала меня специально.
Я вежливо замолкал, если рядом с Илонкой был кто-то из её родных, и с нетерпением ждал того момента, когда мы останемся одни, чтобы продолжить наш "диалог". Пока она была совсем маленькой, нам не часто удавалось побыть наедине, и поэтому я старался использовать каждую секунду.
Иногда она уставала от наших разговоров, и тогда я оставлял её в покое. Она была ещё очень мала...
Потом она подросла и научилась отвечать мне.
Тогда мы занимались с ней часами и могли провести вместе целый день с самого утра и до самого вечера, не обращая внимания на остальных людей. Илонка росла нормальным, общительным ребёнком. Она любила свою мать и убегала от меня, стоило лишь ей услышать её зовущий голос. Убегала, чтобы сразу же вернуться ко мне, едва лишь прозвучит: "займись чем-нибудь, детка".
Если она играла со своим братом, то я терпеливо ждал своего часа. Я никогда не вмешивался в их дела, считая, что кровное родство всё-таки выше дружбы.
А иногда мы бесились. От души, шумно и весело, с прыжками по кровати и швырянием подушек. Резвились так до тех пор, пока кто-нибудь из взрослых не одёргивал нас. Тогда Илонка находила какое-нибудь укромное местечко, усаживалась там, прихватив самую большую из своих кукол, и, расчесывая ей локоны, давала мне команду: "рассказывай!"
И я говорил... я знаю множество сказок про добрых рыцарей и очаровательных принцесс, про злых колдунов и крёстных-фей, про смешных зверей и про "одну маленькую девочку Илонку". Малышка слушала меня и вмешивалась, если считала, что я что-то путаю. И очень часто у нас получалось совсем не та сказка, которую я начинал рассказывать.
Илонка очень любила рисовать, и мы часто раскладывали бумагу и карандаши прямо на полу в её комнате. У нас получались замечательные рисунки. Картинки из тех историй, которыми я баловал девочку. А иногда она зажимала пальчиками карандаш и просила меня поводить её ручкой, потому что она не знает как лучше нарисовать корону на голове принцессы или же гриву рыцарского коня.
Она ни капельки не лукавила, если кто-нибудь спрашивал, кто же нарисовал такие красивые картинки. Тогда Илонка честно отвечала: "принцессу - я, а корону мне помогали рисовать, но - совсем чуть-чуть".
Прошло время, и она пошла в первый класс. Тогда нам очень пригодился тот опыт рисования.
У Илонки плохо получались в тетради одинаковые палочки и кружочки. Она привыкла к размашистым, ярким картинкам, которые занимали бы собою весь лист. В эти рисунки девочка вкладывала всю себя, беззаботно выплёскивая на листок всё, о чём мы беседовали. А теперь ей приходилось, закусив губку, мучиться над скучными, одинаковыми кружочками прописи.
Делая уроки, она часто звала меня.
"Помоги мне чуть-чуть, - говорила Илонка. - А то у меня ничего не получается".
"Нет, - отвечал я ей строгим голосом. - Ты должна это сделать сама. А то ты никогда этому не научишься!"
"Ну, пожа-а-алуйста!" - начинала она хныкать, и через несколько минут я сдавался.
"Хорошо, я нарисую за тебя один кружочек. Но только один! а дальше продолжишь ты и сама сделаешь всё до конца".
Девочка очень боялась, когда её вызывали отвечать возле доски, и тогда я аккуратно помогал ей. Нет, я не подсказывал ей правильные ответы, она хорошо училась и знала всё сама. Я просто шептал ей на ухо: "спокойно, малыш, у нас с тобою всё получится, я ведь рядом".
И тогда у Илонки получалось.
В общем-то, у нас с ней совсем разные вкусы. Ей нравится кефир, а я терпеть его не могу; она часами может смотреть мультфильмы, а я засыпаю возле телевизора; я прошу её посмотреть на передовицы газет, а она любит только комиксы.
Я даже не знаю, как это нам удалось ни разу не поссориться за всё это время...
Первый раз Илонка испугалась меня, когда ей было уже двенадцать лет. Я знаю, что сам в этом виноват. Я не смог тогда сдержаться и проявил себя именно в тот момент, когда она не была к этому готова.
Уроки в школе закончились, и Илонка вместе с подружками выбежала на крыльцо. Там курили старшеклассники, и кто-то из них выдохнул ей в лицо сигаретным дымом. Просто так... не со зла, а просто потому, что чувствовал себя сильнее этой малявки и решил таким вот образом "пошутить". Или - порисоваться перед своими товарищами.
И вот тогда я ударил. В первый раз за всё время я мягко отвёл в сторону сознание Илонки и ударил... естественно, что мне пришлось сделать это её рукою, поскольку своего собственного тела у меня никогда не было. Ударил что есть мочи, жёстко, по-мужски, почти без замаха, резко и сильно. Таким ударом я выбивал противнику зубы или же отправлял его в нокаут.
Ничего подобного, конечно же, не случилось. Мускулы двенадцатилетней девочки не способны нанести такой удар, а одних моих умений здесь недостаточно.
Но мне всё-таки удалось до крови разбить нос этому маленькому подонку. И он, не ожидая такого отпора, выронил сигарету и, зажав нос, растерянно и испуганно смотрел мне в спину. Под свист и улюлюканье его друзей. А я в тот момент был готов драться с каждым из них...
Я отпустил сознание Илонки и вернул ей контроль над телом только тогда, когда мы вернулись домой... и с ней сразу же случилась истерика.
Она испугалась. Моя малышка до смерти меня испугалась. Первый раз в жизни она поняла, что я не просто голос, который звучит у неё в голове. Девочку очень поразила моя жестокость и, самое главное, - та лёгкость, с которой я захватил её тело. Илонка даже не догадывалась, что я могу так делать и всегда считала себя моею хозяйкой.
Илонка думала, что я какого-нибудь добрый дедушка, который приходит, когда нужна его помощь; она звала меня, когда ей было скучно и прогоняла прочь, как только у неё находилось занятие поинтереснее. Малышка считала меня милым и добрым, и даже не подозревала, что я из себя представляю на самом деле. Илонка никогда не задумывалась, сколько же мне лет... или сколько веков.
В тот день она прорыдала до самого вечера, а я угрюмо молчал, потому что боялся сделать ещё хуже.
С тех пор она испуганно вздрагивала каждый раз, когда я пытался к ней обратиться. Она отвечала мне, но счастливые минуты нашей беззаботной дружбы уже нельзя было вернуть. Илонка стала разговаривать со мною как с нелюбимым взрослым. Так дети разговаривают с отцом-тираном или, например, с извергом-учителем. Испуганно лепеча ответы, и мечтая, чтобы всё это побыстрее закончилось.
Илонка просмотрела весь Интернет, разыскивая статьи про одержимость. Она читала про оборотней и вампиров, про фобии и шизофрению, про демонов и экзерсцизм...
Она очень сильно пугалась всякий раз, когда я к ней обращался.
В конце концов, она про всё рассказала матери.
Илонку стали лечить.
И лечить её начали от меня... Врачи смогли убедить девочку, что я - это её болезнь. И с тех пор малышка стала бояться меня ещё сильнее.
Врачи долго беседуют с Илонкой, пытаясь вытянуть из неё, что же я такое на самом деле. Эти разговоры не нравятся девочке, потому что она очень часто не может ответить на вопросы врачей. О том, каким именем я себя называю... приказываю я ей что-нибудь делать или нет... сколько мне лет и как я выгляжу у неё в голове... может ли она поговорить со мною прямо сейчас. Илонка не знает этого, потому что мы говорили совсем про другое.
Мы разговаривали с Илонкой про лето... про то, что пирсинг ей сейчас лучше не делать... про то, что все одноклассники вдруг стали какими-то маленькими... что скоро придётся думать, что же подарить брату на день рождения... что у соседской девчонки новое платье, которое давным-давно вышло из моды. Мы говорили про всё это раньше... до того самого момента, пока Илонка не начала меня бояться.
Врачи начали давать ей какие-то таблетки... На меня эти лекарства не действуют, а вот Илонка после них становится вялой и рассеянной. Она может уснуть в любой момент или же часами сидеть на своей кровати, глядя в одну точку.
Конечно, я могу говорить с ней точно так же, как и раньше. Но мне не нравится вести разговор и при этом - ежесекундно тормошить мою Илонку.
Я должен что-то срочно придумать...
"Послушай... не пугайся, я не хочу причинить тебе вред. Я пришёл, чтобы попрощаться... Ты уже выросла, и теперь тебе придётся обойтись без меня... Ты не будешь одинока, ведь у тебя есть родители и брат. Они тебя очень любят, уж я-то знаю...
Прощай, Илонка. Я буду вспоминать о тебе... Только ты обязательно расскажи врачам про этот наш разговор. Хорошо?
Ладно, красавица моя. Будь счастлива, а я пошёл".
Теперь Илонка думает, что врачи смогли ей помочь, и она выздоровела. Она вспоминает меня со смешанными чувствами. Она не может забыть мои рассказы и наши рисунки; она помнит, как я учил её держать ручку, чтобы палочка в прописи вышла красивой... и помнит растерянной лицо старшеклассника после моего удара.
Девочка даже не догадывается, что я никуда не ушёл, а просто притаился. Я не в силах покинуть Илонку, пока она жива. Это так же невозможно, как, допустим, восход яркой Луны на полуденном небе или же цветущий в лесной чаще папоротник.
Сколько ещё лет сможет прожить эта девочка, если, конечно, с ней не случится ничего страшного? Лет шестьдесят, семьдесят?.. Ерунда, мне приходилось замолкать и на гораздо большие сроки.
Теперь я буду молчать... Я очень хорошо умею молчать и могу делать это очень долго. Мне остаётся лишь умело прятаться, ничем не открывая Илонке своего присутствия в её теле. И мне придётся смотреть и слушать, ничем себя не проявляя.
Чтобы всё не повторилось вновь...
Я уже не раз был болезнью и теперь не хочу быть рецидивом...