Ветер
Сосны шумели беспокойно и глухо. 
Белые вихри поземки метались, 
перебегая дорогу. 
Ветер гудел, завывал, и ревел, 
беснуясь на старом погосте 
и наводя ужас на запоздалых прохожих. 
Жутко здесь было, 
особенно в  минуты, 
когда луна, врываясь в просветы туч, 
выхватывала мертвым фосфорическим светом 
темную громаду кладбища, 
пустую дорогу, 
да заснеженные поля с редкими перелесками. 
Так страшно и одиноко делалось тогда, 
что, казалось, вот скроется луна, 
и жизнь на земле замрет. 
Но вновь набегала серая метельная мгла, 
и ветер снова стонал, жалобился, 
и снова с сухим шелестом 
суетливо сновали снежные хвостатые мыши, 
и боязно было глядеть в ту сторону, 
где тревожно шумели старые сосны.
Утонувшая в сугробах каменная ограда 
едва угадывалась в темноте, 
к открытым настежь воротам 
не вело ни единого следа. 
И было это особенно жутко. 
Намертво вросшие в снег ворота, 
пустота перед ними, а дальше - 
пугающе четкие контуры крестов 
да железные пики тесных оград.
И над всей этой 
застывшей кладбищенской нежилью 
нестройно колыхались темные деревья. 
Тяжко раскачиваясь, 
они надрывно и глухо скрипели, 
путаясь в вершинах и задевая друг друга. 
И в этом грозном многоголосом хоре, 
слышно было, как жалко, 
по-детски, плачет молодая сосна, 
которую еще осенью 
придавила всей своей грузной корявой тяжестью 
старая сухостойная елка. 
Они сцепились живыми и мертвыми ветвями, 
и теперь ветер рвал их 
из стороны в сторону, 
и они стонали, 
не смея освободиться друг от друга, 
тихонько скулили и всхлипывали, 
заходясь замирающим усталым плачем, 
которым, казалось, исходила одинокая, 
брошенная всеми земля.
Ветер рвал этот плач, 
уносил далеко за озеро, 
а может быть, и сам плакал, 
жалуясь на жестокую переменчивую судьбу, 
которая носит его 
над этими пустынными дорогами и полями, 
над сугробами и крестами, 
над жизнью и смертью, 
к которым он одинаково равнодушен.