Я музейщик по рождению. Именно так и не иначе. Утверждаю это без стеснения, без ложной скромности. Ну, есть во мне такой талант. Своеобразный талант, понимаю, но он существует, этого не отнять. Я - музейщик! Произношу это уверенно и с гордостью.
Не сразу поняла свое предназначение. Покрутила, помудрила в своей жизни много, но когда, наконец, поняла что мне нужно, то эта сторона жизни выстроилась сразу и окончательно.
За многие годы было всякое, но в одном я была всегда уверена - никто и никогда не сможет лишить меня главного - моего музея или, как мы в шутку называем его, пузея. Пришла сюда временно и осталась навсегда. Это мое место, моя точка, если исходить из теории кастанедовского дона Хуана.
С музеем связана вся моя большая жизнь, начиная с официального конца молодости. Не знаю как сейчас, но в советское время молодость кончалась четко, ровно в 35 лет и ни копейки больше. После этого срока человек считался полностью созревшим и окончательно вступившим в зрелый период, дальше шли средний и пожилой возрасты. А чем кончалось, надеюсь ни для кого не секрет.
Почти 30 лет пребываю в музее Коненкова. Именно пребываю или проживаю, существую, годится любое слово или понятие, только не "работаю". Потому что, когда занимаешься любимым делом, нельзя называть это работой.
Я пятый директор. Почти 20 лет директорствую. Вернее заведую. Заведую музеем, статус у нас такой, что только на заведующего и тяну. Принадлежим мы Академии художеств, когда-то СССР, а теперь Российской, той самой, где президентом великий скульптор и администратор Церетели.
Десять лет из них числилась хранителем. Хранитель это человек, который хранит, то есть несет ответственность за все фонды. В больших музеях, как правило, имеется главный хранитель и множество помельче, соответственно отделам или разделам фондов. У нас пузей маленький, поэтому "хранит" все экспонаты один человек, он же и главный и старший научный сотрудник и просто хранитель, одним словом един во всех лицах
Что такое музей? Посетители наивно полагают, что музей существует, прежде всего, для них. Никто этого не отрицает. Но существует еще невидимая для посторонних глаз, но очень важная часть, без которой не обходится ни один музей. Этофонды. Сокровищница произведений искусства. Вот без них-то действительно музей существовать не может. А как же? Что показывать, если нет экспонатов? Голые стены?
Обработка фондов дело длительное и кропотливое. Акты приемки, книга поступлений, инвентарная... скучноватое дело, но без всего этого не обойтись. Вот этой-то частью я и занималась первые десять лет. Описывала все, что находилось на территории музея, сортировала, определяла, что к чему. Работы было много. Одних "Амбарных" книг написала тьму тьмущую.
С гордостью могу сказать, что во многом музей моих рук дело, в буквальном смысле. Когда я пришла в музей, он только еще начинался.
Изначально здесь была мастерская великого скульптора, которую после его смерти в1971г. превратили в музей. Мне пришлось описывать все, что находилось на территории бывшей мастерской. Кроме основного фонда, библиотеку, огромное количество фото пленок и диапозитивов и уникальных рисунков. Надо сказать, Сергей Тимофеевич имел привычку рисовать везде и всегда. Повсюду носил с собой синий карандаш. Почему синий? Один из его друзей, реставратор, долгое время работавший в его мастерской, утверждал, что Коненков не различал цветов, был дальтоником, отсюда пристрастие к синему карандашу. Что слышала - то слышала. Утверждать не берусь. Вспомним Врубеля. У того тоже превалирует синий цвет. Говорят, что у дальтоников почему-то особое пристрастие к этому цвету.
У Сергея Тимофеевича синий карандаш всегда был при деле и, где бы его ни посещало вдохновение, он тут же набрасывал эскиз на первом попавшемся материале. На программке, если дело происходило в театре или на концерте, на оберточной бумаге от колбасы или на полях книг. Вот эти-то почеркушки, по музейному, я и собирала по всем углам музейной территории. Их набралось на приличный фонд. В 90-е годы мы их окантовали и показали интереснейшую выставку "Неизвестный Коненков", люди ахнули. Такого Коненкова никто и не предполагал.
Годы были трудные. Дом, в котором находится музей, был построен перед войной, в 40-м году запущен в производство и, практически, за все годы ни разу серьезно не ремонтировался. А это означает, каждый день жди неприятностей. То канализацию прорвет, да так... хоть кричи, то с потолка штукатурка обвалится... то подвал зальет, хоть на лодке плавай. Роман можно написать. Музейный.
Многие считают, что музейщики блаженствуют, дел мало, сиди себе чай попивай. Это тот, кто с работой в музее не связан. Когда-то, еще в советское время, был опубликован список стрессовых профессий, не помню, как он назывался на самом деле, профессии по мере их влияния на здоровье и психику человека. Так вот, музейщики были почти на самом последнем месте, после нас шли только библиотекари. Мечта, а не профессия. Судя по этому списку и благополучия и здоровья у нас навалом, а уж денег...
Что это две самые мало оплачиваемые профессии, надеюсь, знают все. Наверное, в силу того же предрассудка, что они самые спокойные и безопасные. Только почему-то, после ряда лет работы в музее у многих случается болезнь легких, это как-то не учитывается. По крайней мере, я получила одну из них по полной программе и в немалой степени этому способствовал грибок стен, который, как правило, присутствует во всех библиотеках и музеях, в советских - уж точно. Музейная и библиотечная пыль... это я вам скажу тоже не подарочек. А уж забот, особенно в маленьком музее, который в целом никому-то не нужен. Требований много, а вот средств - кукиш с маслом. Выбивать приходится все, от веников до компьютеров. Ну, каюсь, может, я и преувеличила несколько, но очень часто слышу от главного бухгалтера сакральную фразу "денег нет". Почему нет, непонятно, ведь на фуршеты и дорогие поездки для сотрудников деньги есть, а на ремонт музея - нет.
Но зато и положительных эмоций музей так же приносит не мало. Взять хотя бы постоянное общение с произведениями великого мастера.
Музей, как правило, не простой организм, особенно мемориальный, тем более, такой как наш.Музей, как старинный храм, намоленное место. Со временем в его стенах поселяются сущности или духи, как в старинных замках. У нас, мы свято верим, живет дух самого метра.
Коненков обладал гигантским потоком энергии. До сих пор, несмотря на многочисленные ремонты, она (энергия) буквально сочится из стен его мастерской, я уж не говорю о его произведениях. За много лет так привыкла к атмосфере музея, что удивляет, когда посетители поражаются аурой помещения, его особым покоем, насыщенностью, сгущенной атмосферой, которая ощутимо ложиться на плечи, излечивая людей от хандры, раздражения и даже головной боли.
Сергей Тимофеевич, можно сказать, сам создал этот музей, и до сих пор сторожит свое наследие, внимательно наблюдая, что бы не дай бог какие-нибудь недобрые силы не потревожили насыщенность, собранность и стройность его мастерской. Порой кажется, что он постоянно присутствует в этом здании, словно бы и не уходил никогда. Поэтому если случается непредвиденное, когда сил уже не остается бороться и сопротивляться недобрым силам, я выхожу в зал, становлюсь рядом с любимой скульптурой Коненкова "Старенький старичок" и вслух начинаю молиться нашему патрону- покровителю:
- Все, Сергей Тимофеевич, больше не могу. Помоги! - И что удивительно, все как-то выстраивается, черные тучи рассеиваются, и в музей снова наступает покой и порядок. Вот так, хотите - верьте, хотите - нет.
Жизнь идет кругами. Старая истина. С годами все больше и больше убеждаюсь в этом.
Говорят, ничего не проходит бесследно и ничего не исчезает. Что бы ни происходило в жизни, остается след. Только где? В чем? В душе, в подкорке или еще в чем, нам неведомом. И этот след может неожиданно вынырнуть, напомнить о себе, повергнув в изумление, недоумение. Давно все похоронено, а вот подишь ты!
Я родилась на Тверском бульваре, ровно напротив того места, где сейчас работаю, музея Коненкова. Дома те дано снесли, там теперь бульвар с фонтаном. Но старожилы москвичи до сих пор помнят этот квартал - кино театрик "Новости дня", шашлычную, аптеку на углу.
Долго кружила по Москве, жила то в одном, то в другом районе, но все-таки вернулась в исходную точку, на Тверской бульвар.
Со мной вместе переехало и мое старое пианино, сделанное, как мне объясняли специалисты, из немецких трофейных деталей аж в 1947 году.
В последние годы в моей жизни начали происходить странные вещи. Стали появляться люди, напоминать о себе события многолетнее давности, о которых, кажется, давным-давно забылось. И началось все это с одного случая.
Неожиданно в моей жизни "возникла", словно из небытия моя учительница музыки Робеша. Не визуально, конечно, ее давно уже нет, а опосредованно.
В музей пришла ее дочь Марго, о которой я в детстве много слышала от той же Робеши. Точнее Анны Робертовны, пианистки из ЦДТ, Центрального Детского театра, в котором 40 лет с лишнем проработала моя матушка, заведующей костюмерным цехом Лидия Федоровна.
Марго, актриса по профессии. Причину ее прихода в музей не помню. К нам часто заходят люди просто так, что называется на огонек, даже незнакомые. Кажется, ее кто-то привел. Марго начала рассказывать о себе, о своей маме. Чувствую, что-то знакомое. Далекое, но знакомое.
--
А вашу маму не Анна Робертовна звали? - спрашиваю. Она открыла глаза и рот от удивления.
Это виртуальное появление Робеши всколыхнуло мою память, прошлое, и с нее начался круг воспоминаний давно, казалось, прочно забытых и похороненных.
Москва. 50-е годы. Самое начало. Сталинизм и прочее, о чем мы тогда, естественно, мы не подозревали. Все привычно стандартизировано. Одежда, мебель и даже желания. Например, достать муки к празднику. Было такое. Помню ранним утром, часов в 6 жаждущую толпу под нашими окнами. Мой диван стоял рядом с окном, и я просыпалась под эту музыку толпы. Дело в том, что рядом с нашим домом, в переулке, стояла палатка, продававшая в обычное время бакалею и прочие немудреные товары, например, ириски, которые мы, дети, просто обожали. А перед праздниками, Октябрьскими или Майскими, в палатку завозили муку. Люди занимали очередь загодя, ранним утром, зная, что муки на всех не хватит. Впрочем, никто не роптал, после войны все считали, что это естественно.
Наш дом, ввиду близости палатки и знакомства с продавщицей, которой население нашего дома оказывало некоторые мелкие услуги, получал муку вне очереди, с заднего входа.
Почему-то этот момент врезался в память...
Жили мы, как все в коммуналке, разнообразного, но привычного состава, из которой никто особо не выделялся.
Робеша
И вдруг родители приводят к нам в дом женщину, не такую, как все. Они, видите ли, желали, чтобы их дите играло на фортепьянах, но так как слуха у дитя не обнаружили даже специалисты, то чтобы оправдать купленное пианино, решили учить свое бесталанное дите, домашним способом. Тогда это было довольно распространено. И спасибо им на этом. Это я сейчас понимаю, а тогда...
Эту женщину я неоднократно видела в театре, не ведая того, что она будет для меня значить. Робеша стала для меня своего рода окном в незнакомое, в непривычный мир.
Уже тогда она поразила меня своим необычным видом. Не как все. В моде была шестимесячная или перманент, а на голове у Робеши красовалась короткая стрижка под мальчика. Затылок короткий, впереди чуб. Носила берет - тоже необычно для того времени, когда большинство женщин ходило в платках и только некоторые в довольно аляповатых шляпах.
Что-то в облике ее, манере себя держать, разговоре было особенное, непривычное. Даже то, что она носила ботики поверх туфель, и, придя, всегда их снимала, удивляло меня. Мы жили в коммуналке, в одной из комнате, прихожих, даже таких, как в современных хрущебах и в помине не было. Она проделывала данную процедуру у двери, где у нас была вешалка и как бы прихожая.
За спиной Робеши шептались, что она не из простых, что у нее отец был французом, а уж муж... тут все многозначительно умолкали. Слово "репрессирован" я узнала позднее. Анна Робертовна или как я прозвала ее, Робеша не обиделась на прозвище, наоборот, даже, кажется, пришла в восторг и, даря мне ноты, так и подписывалась "От Робеши".
Видимо у нее был большой талант преподавания, потому что я, к радости моих родителей, вскоре заиграла. Причем, стала выступать в обязательном порядке на всех школьных праздниках. К моему удивлению, даже самые строгие учителя ласково посматривали на меня и называли Танечкой. А не по фамилии, как было принято. В результате чего, моя заклятая подруга Ирка "шипела" мне в спину - "воображала". Теперь-то я понимаю, что, видимо, играла неплохо в отличие от других школьных "вундеркиндов". Их-то по головке не гладили. Эх, не понимала я тогда своего преимущества.
Пианисткой я, конечно, не стала, ну не дано, но музыка, как принято говорить, сопровождала меня всю жизнь. Любимые композиторы Моцарт, Шопен, из наших Рахманинов, Скрябин. Кроме классики люблю джаз. Вот такие мои пристрастия.
Короче, с Робешой мы подружились. В перерывах между занятиями она рассказывала о своей молодости и юности, в те еще годы, о каких-то балах, галантных молодых людях. Догадаться бы тогда все это записать...но куда там, слишком юна и глупа была.
Но один ее рассказ запомнился.
В молодости Робеша была очень привлекательной особой, отбоя от кавалеров у нее не было. Случилось это на одном из балов. Аня была одета в воздушное розовое платье, чрезвычайно ей шедшее. Ее кавалер в восторге закружил свою Анечку в вальсе. Нет, лучше так. Пара упоенно кружилась в вальсе, забыв обо всем на свете. Вдруг, молодой человек, забывшись, не удержал свою подругу, и пара повалилась на пол. Подол розового платья зацепился за каблук, ткань треснула... порвалась. Полный конфуз.
После бала неудачливый кавалер, умолил Анечку отдать ему это платье, чтобы он мог искупить свою вину и собственноручно привести платье в порядок.
Где-то на чердаке, вдали от любопытных глаз, заливаясь слезами, зашивал он злополучное платье, покрывая ни в чем не повинную материю поцелуями. Разве такое возможно в наши дни?
Робеша, несмотря на нелегкую жизнь, сумела сохранить какую-то непроходимую наивность и доверие к людям.Поле ареста мужа, она каким-то чудом сумела устроиться пианисткой в ЦДТ. Видимо, повлияло то, что была одаренной пианисткой, музыкантшей от бога, и, если бы не стечение известных обстоятельств, могла бы заниматься концертной деятельностью.
За то и держали ее в то время, в далеко не последнем в Москве, театре.
Среди театрального персонала о Робеше ходили, чуть ли не анекдоты. То зонтик где-то забудет, то свой знаменитый берет, то все на свете перепутает. Однажды купила в ЦУМе костюмчик для внука и, пока глазела на витрины, пакет у нее разрезали и костюмчик вытащили, а она и не заметила.
Робеша старалась познакомить меня с этикетом, это слово я впервые услышала от нее, и приличными манерами. Как правильно вести себя в обществе. Господи, да было ли оно в то время, особенно в нашей коммуналке. Как разговаривать, не повышая голоса, как ходить и сидеть не горбясь, как носить одежду. Я слушала, открыв рот, но даже тогда не могла взять в толк, где и когда можно применять все это.
Она приучила меня,здороваясь с людьми, правильно подавать руку. "Рука должна быть крепкой, что бы человек чувствовал ее". Каждый раз, приходя и уходя, она проделывала эти процедуру, непременно следя, что бы я не забывала о том, что она сказала. Позднее я убедилась, что в массе наши люди этого вообще не умеют подавать руки, даже мужчины вместо руки подают что-то вроде медузы, а уж женщины вообще не приучены к данному ритуалу.
Весной и осенью Робеша подстригала мне волосы, утверждая, что от этого волосы станут гуще, так как рука у нее легкая. Может и вправду от ее руки или от природы, но косы у меня всегда были хорошими и густыми. Даже некоторые подруги признавали это.
2-ой Неглинный переулок.
Робеша всколыхнула во мне память. Детство во 2-м Неглинном, как он сейчас называется Звонарском переулке. Сейчас понимаю, в детстве мне крупно повезло, и то, что матушка работала в театре, где было средоточие интересных людей и даже в нашей коммуналке, двухэтажном особнячке. По слухам, в нем когда-то, до революции, жила-была не то фабрикантша, не то... Что-то упоминалось про часы. То ли завод у нее был, то ли магазин. Не помню. После революции, как тогда водилось, фабрикантша куда-то делась, а домик набили жильцами разного сорта, в буквальном смысле, сверху донизу.
Наверху, на втором этаже, в бывших апартаментах фабрикантши, поселился какой-то профессор - так его все называли - с семьей. Какой профессор не знаю.
На первом этаже, как говорили в бывших помещениях для прислуги, разместились мы, разночинцы, в подвале, что там было до революции не известно, но в наше время там, в двух комнатах обитали три семьи. А чего тут странного. В одной из комнат выросли два брата, которые почему-то разом решили жениться. Что делать? Где жить. Не долго думая, перегородили комнату шкафами - вот вам и двухкомнатная квартира. Правда, перед этим решением из подвала несколько дней неслись громкие крики, вопли, ругань. Хорошо, что кто-то умный догадался сбегать за водкой. Мужики выпили, покурили и пришли к мудрому решению - разделить "апартамент" шкафами пополам.На том и успокоились. Деваться-то все равно некуда.
На среднем этаже, в шести комнатах, жило семь семей, и мы в их числе. Почему семь? А потому что в одной из комнат, та же история, что и в подвале. Но здесь уже две сестры обзавелись семьями. По примеру подвальных соседей, не долго думая, они тоже поделили комнату шкафами и дело с концом.
Вход в особняк был единый. Через наш коридор проходили все, кто жил на втором этаже, и кто в повале. Топот и хлопанье дверью раздавались с утра до поздней ночи.
Кухни, правда, слава богу, были раздельные, на каждом уровне своя, как и туалеты. Ванная была, но, естественно, не работала, выполняя роль кладовой. Телефона тоже не было.
Когда мы туда переехали с Тверского бульвара, в особняке было печное отопление и керосинки с керогазами. Впрочем, в то время, после войны, такое положение было не исключением. Газ и центральное отопление начали проводить позднее, и как это происходило, помню очень хорошо.
Домик наш находился рядом со старинным храмом, храмищем, он и сейчас там стоит. В том храме, по преданию, Наполеон держал лошадей. Так все и говорили "Наполеон держал лошадей". И, как водилось, рядом с храмом существовало кладбище. Поэтому, когда начали копать траншеи под газ, естественно раскапывались старые могилы, к великой радости окрестных мальчишек. Он бегали с костями, с черепами, надетыми на палки, и пугали нас, девчонок. У меня в это время был период страха перед смертью, говорят, такое бывает в определенном возрасте. Я, как огня, боялась книги Крылова "Басни". Уж чего, кажется невиннее, а вот, поди ж ты, там оказалась басня "Крестьянин и смерть". Ну и что, спросите вы. Книга была прекрасно иллюстрирована, и данную басню предварял рисунок того самого крестьянина и смерти, то есть скелета со всеми подробностями. Да я в доме одна боялась оставаться из-за этой самой картинки. Прятала книгу куда подальше, что бы никто не мог отыскать. А тут настоящие скелеты и черепа!
Зато переустройство в нашей коммуналке, проводка газа и отопления запомнились мне на всю жизнь.
Население не доверяло этим нововведениям. Все решили, что газ газом и отопление тоже хорошо, но, несмотря на это, все дружно решили припрятать керосинки на всякий случай. Мало ли что! Да и печи ломать никто не собирался, тем более что все были уверены, что на этих самых печах весь дом держится.
Дело было в начале 50-х годов, взрослое население хорошо помнило войну, и новшествам не доверяло.
Конгломерат в коммуналке был еще тот, от алкашей пролетариев, вездесущего водопроводчика Коли, раньше их так называли, сантехниками они стали позднее, до вышеназванного профессора. И все как-то уживались друг с другом.
Но естественно не обходилось и без скандалов, особенно в начале 50-х., в догазовое время.
После войны что-то не так было с электричеством, потому что иногда в вечернее время свет неожиданно гас. Однозначно, кто-то включил незаконные электроприборы, то бишь электроплитку. Незамедлительно в коридоре раздавался зычный глас нашей, как сейчас говорят, по умолчанию, старосты тети Тони.. Тетя Тоня или Антонина Васильевна имела все преимущества называться старостой, как по габаритам, зычному голосу, а главное, по беспрекословной уверенности, даже самоуверенности, в своих правах. Ее голос грохотал на все три этажа
--
Свет! Плитка! - неслось по дому. - Участкового вызову!
И что удивительно, свет тут же загорался. Видимо, нарушитель панически боялся участкового, и я, в простоте душевной, долгое время полагала, чточеловек по фамилии УЧАСТКОВЫЙ служит в милиции.
Муж тети Тони Ефим Юрьевич был бухгалтер. Поэтому арифметику в первых классах я бегала решать именно к нему. Она русская, он еврей. Она крупная, горластая, он - небольшого роста, тихий и мягкий. Странная пара. Жили они своеобразно. Время от времени из их комнаты слышались зычные крики, прерываемые коротким, настороженным затишьем. Коммуналка затаивалась - супруги выясняли отношения. Вернее, выясняла тетя Тоня, а Ефим Юрьевич оправдывался или что еще - не знаю.
Кончался "дебош", как правило, одинаково. Кто-нибудь из супругов, хлопнув дверью, шел выгуливать кошку Мурку, их совместную любимицу и ребенка - то, что их объединяло. Ленивое флегматичное существо, как тогда говорили, сибирской породы.
Кошка выгуливалась непременно,в обязательном порядке, утром и вечером. Мурка знала команду "гулять" и отработанную годами процедуру выполняла неукоснительно. Делала во дворе свои дела и возвращалась к хозяевам, которые звоном ключей давали ей четкие команды. Ну, чем не собака!А еще говорят, что кошки не дрессируются.
После ссоры супруги какое-то время между собой не разговаривали, молчали, затем мирились до следующего обострения. Так мирные периоды перемежались с военными, боевыми. Но в любое время не дай вам бог попытаться встрять или хотя бы принять сторону одного из супругов... Тетя Тоня ощетинивалась, набрасывалась на непрошеного заступника, утверждая, что лучше ее Фимы и человека быть не может, а ругаются они так, для профилактики и развлечения. Со своей стороны Ефим Юрьевич скромно, но твердо заявлял, что Тонечка прекрасный человек, очень хороший и добрый, только немного не сдержанный.
В нашем коридоре, в одной из комнат жили две тихие женщины, мать и дочь. Елена Андреевна и Раечка. По мне так Елена Андреевна была глубокой старухой, но и Раечка от нее не отставала. Так мне казалось по непроходимой молодости. Сухая, вся какая-то сморщенная, темная. Коммуналка неодобрительно шепталась: старая дева. Может быть, Раечка была не такая уж старая, просто в детстве все старше 20 лет кажутся глубокими стариками. Они тоже были окружены тайной. Поговаривали, что их сын и брат где-то там... и все многозначительно переглядывались. Иногда проскакивало слово Норильск, как я позднее узнала, город где-то далеко на севере. Как вы понимаете в те годы просто так в Норильск не ездили.
Интересно как детские предпочтения выбирают нужных для них в определенные периоды людей. Нас в доме росло трое. Трое подружек, но почему-то только я подружилась с Еленой Андреевной, и, придя из школы, бежала к ней в гости. Она, как и Робеша, сыграла важную роль в моей жизни, по крайней мере, в детской судьбе.
Родители целыми днями трудились на работе, тогда это было в порядке вещей. В классе почти все росли без отцов, война и прочее, матери вынуждены работать. У меня был отчим, военный, потому наша семья считалась обеспеченной. Но матушка, любившая работу, себя без нее не мыслила. Сейчас часто я слышу - женщина должна сидеть дома. Интересно, как это можно сделать с русскими женщинами, привыкшими себя чувствовать наравне с мужиками?
Придя из школы, я отправлялась к Елене Андреевне. Делала с ней уроки, в основном русский язык, по архиметике у меня был в запасе Ефим Юрьевич, но днем он был на работе, а вечером решал мне задачки. Так что все были при деле. Самое главное, ведь никто не отказывался. Сообща растили потомство. По разговорам в классе, я знала, что у многих в коммуналках были такие Елены Андреевны и Ефимы Юрьевичи.
Елена Андреевна поила меня чаем, проверяла что задано. Для нее это было не вновь, так как сама была бывшей учительницей, откуда-то с Украины. Она, так же как и Робеша, была и "бывших". Где-то на Украине у их семьи было имение или что-то в этом роде. Помню ее рассказы про цветущий сад, террасу, куда прислуга подавала завтрак. Как однажды прислуга накрыла еду от мух газетой, но у Елены Андреевны был такой тонкий нюх, что она, почувствовав неладное, запах печатной краски, сделала прислуге "втык".
Что было с ней и ее семьей, кто был ее муж - ничего не помню, либо она не рассказывала, а если и рассказывала, я не запомнила, так как находилась в столь раннем возрасте, глухом и слепом для посторонних бед и сложностей, когда чужие жизни тебя мало интересуют.
Как я сейчас понимаю, именно эта женщина приучила меня к книгам. Раечка работала в каком-то издательстве, не то редактором, не то корректором. Именно от них я впервые услышала эти слова. Их большой стол... почему-то в те времена коммуналок, главной мебелью в любой комнате всегда был большой добротный стол под низко висящим абажуром или люстрой со стеклянными висюльками. Так вот, большой стол у них всегда был наполовину завален той самой корректурой.
Днем Раечка пропадала в издательстве, а вечерами что-то редактировала. Насколько я понимаю, работала она в очень солидном издательстве типа "Известия" или "Правды", несмотря на репрессированного брата. Наверное, как и Робеша считалась в определенном смысле незаменимым работником. Знала грамматику на отлично. Во всех сомнительных школьных случаях, мы с Еленой Андреевной обращались к ней за консультацией. Она, не отрываясь от корректуры, тут же говорила, как правильно написать то или иное слово. На мое возражение, что "учительница сказала", она реагировала резко "она ничего не понимает" или "она ничего не знает". И точка. Имея в виду учительницу.
Особенно запомнилась ее работа над корректурой сказок братьев Гримм. Вторые экземпляры разрозненных листов этих сказок перешли ко мне, и я с упоением читала волшебные сказки, до которых была в те времена большая охотница.
Раечка подарила мне эту книгу, когда она, наконец, была выпущена. Кстати, я ее в продаже вообще не видела. Братья Гримм долго хранились у меня, пока не исчезли во время одного переезда по Москве на очередную квартиру.
Не помню, в каком возрасте, но где-то в первых классах, я открыла для себя мир книг. Читать любила до одури. У нас в доме была приличная библиотека. Не знаю, как это удавалось родителям, но они умудрялись подписаться не только на русских,но даже иностранных классиков.
Как люди исхитрялись подписываться на эти издания, стояли в очереди ночами, старшее поколение помнит хорошо, а молодежи, боюсь, этого не понять.
Тогда книги считались ценным приобретением и даже передавались по наследству.
Иногда, покупали, как тогда говорили - на черный день, что бы продать, если потребуется.
Помню как-то вечером, в до телевизионный период, родителей долго не было дома. От нечего делать стала лазать по полкам, в поисках чего-нибудь интересного. Получилось так, что наткнулась на "Тиля Уленшпигеля". Почему-то эта книга показалась мне "вкусной". По этому принципу я и в дальнейшем часто выбирала книги, что-то внутреннее подсказывало мне - эта книга стоящая. А тогда я раскрыла "Тиля" и уже не могла оторваться. Я и до этой книги довольно активно читала, но как-то между делом, а с "Тиля" у меня начался настоящий "запой".
За ней последовал Марк Твен, "Том Сойер" и "Гек Финн", рассказы. Я поглощала все, что могла найти в домашней библиотеке, пока в школе меня не окатили холодной водой. Оказывается, я читала неправильные книги, я не должна была их читать.
Наша классная устроила опрос - кто что читает. Все называли советские книги, детские, то ли хитрили, то ли на самом деле читали всю эту бодягу, я же в свою очередь сказала честно, перечислив все, что действительно прочитала. Учительница посуровела и строго указала мне, какие книги советские пионеры должны читать. Я пошла в школьную библиотеку, взяла, как сейчас помнится: "Васек Трубачев и его товарищи", и честно попыталась вникнуть в нее, но так ничего не поняв, бросила на пол дороги и больше к подобной литературе никогда не возвращалась.
Каким-то чудом у нас дома оказался еще дореволюционный томик Метерлинка с его "Синей птицей" и какими-то рассказами. Придя в восторг от прочитанного, я не удержалась и притащила книгу в школу. Видели бы вы, как наши буквально рвали книги друг у друга из рук. Кончилось тем, что пришлось установить очередь на ее прочтение.
О таких понятиях, как символизм, мы конечно слыхом не слыхивали, но видимо соц. реализм настолькодопек, что все с упоением ринулись на прочтение не совсем понятной, но такой таинственной и привлекательной книги
Из советских писателей мне понравился Гайдар, его два томика долго хранились в моей библиотеке. А вот когда я попыталась увлечь Гайдаром своего сына, он бросил на половине, сказав, что такую бодягу читать не будет. В остальном, прошел в книгах мой путь,начав с того же Тиля Уленшпигеля, плюс поправки на время.
Почему так получилось? Начала и хотела писать о пузее, а подишь ты, залезла в такие дебри. Видимо все это живет во мне, просится наружу. Быть посему!
ЦДТ
Кроме дома вторым местом моего обитания был Центральный Детский театр, в котором я почти что родилась, и в буквальном смысле выросла за его кулисами.
В те времена театр был одним из лучших в Москве, не знаю как по Союзу, но в Москве - точно. В театре работали замечательные артисты, режиссеры, художники. Имя Валентины Сперантовой было знакомо каждому. Ее голос частозвучал по радио, почти во всех детских передачах, которых в то время было множество. Телевидение только появлялось, поэтому роль радио была огромной. Сперантова много работала в кино, озвучивая мультфильмы. И сейчас, когда показывают мультяшки тех лет можно услышать ее голос. Его особенный тембр не спутаешь ни с каким другим.
Но главное для нее была работа в театре. Помню ее Кея в "Снежной королеве", Володю Дубинина - был такой пионер герой. Рядом с ней работала Коренева, не менее знаменитая травести. Они составляли, выражаясь современным языком, звездную пару театра. Позднее их сменило молодое поколение, среди которых выделялась Риточка Куприянова, так ее все называли.
Кроме чисто детских спектаклей "Сомбреро", "Димка-невидимка", "Сказки" для самых маленьких, в театре шли и вполне серьезные спектакли "для старшего школьного возраста": "Горе от ума", "Дубровский", "Два капитана", в котором блестяще показал себя Александр Михайлов, бессменный "капитан", кумир тогдашних девчонок.
Но, на мой взгляд, настоящими жемчужинами можно назвать такие объемные сказочные представления: "Город мастеров", "Волынщик из Строкониц" и, конечно же "Снежная королева", как тогда называли "костюмные постановки", а сейчас, характеризовали бы, как шоу.
В те времена очень следили за подлинностью, близостью к эпохе. Если действие происходило во дворце, то на сцене возникал почти настоящий дворец со всеми подробностями, если платье - то ровно такое же, как на старинной картинке. Все требовало высочайшего профессионализма, глубочайших знаний эпохи и даже технологии прошлого. Просто так проехаться на "приблизительном" знании в выражении образа было просто невозможно.
Особенно врезался в память спектакль "Снежная королева". Прекрасное, истинно волшебное действо. Актеры играли вдохновенно. Перов - сказочник, красивый, добрый, обладатель проникновенно мягкого голоса. Когда он появлялся на авансцене и произносил: "снип снап снур-р-е...", зал замирал, казалось, все зрители тут же уносились в неведомый мир сказки.
Сперантова в роли Кея! Снежна королева - Коренева! В белом, фантастическом наряде.Даже отрицательные персонажи - атаманша Струковой - обладали притягательной силой. Короче, оторваться было невозможно.
Что удивительно, голоса у актеров были какие-то особенные, чарующие, с неповторимым тембром.
Этот спектакль, к счастью был записан на пластинку, и, слушая ее взрослой, я не была разочарована.
А музыка! Забыла сказать о музыке. Ведь все спектакли сопровождались музыкой. В те годы в театре работал композитор В. Оранский.Фантастический мелодист. До сих пор его мелодии звучат в моей памяти. Робеша по моей просьбе переписала для меня ноты и, разучив их, я с большим чувством играла "Вальс" из спектакля "Ее друзья" и пьесы из "Снежной королевы".
Вечерами дома, матушка рассказывала о "зверствах", Колесаева, главного режиссера театра. На репетициях он заставлял актеров по сто раз повторять одни и те же эпизоды. Я сама была свидетелем этого. Почему-то репетиции я любила больше, чем спектакли.
Матушка прикладывала немало усилий, что бы увести меня домой.
- Что ты нашла интересного? Гоняют одно и то же! - причитала она, силой пытаясь утащить меня из зала. Но я что-то находила в этом. Колесаев кричал, возмущался, заставляя артистов лезть из кожи, но никто не решался возразить ему. Я же,сидя в полутемном зале, когда частично освещена сцена, да еще светлячком "теплится" лампа на столе режиссера, замерев, упивалась происходящим на моих глазах чудом создания спектакля, Непередаваемый дух и атмосфера, как сказка наяву.
Самое страшное происходило, когда тот же Колесаев с художником принимали костюмы. Тут уж доставалось моей матушке, но она умела ладить с всесильным режиссером, потому что редкий показ был отрицательным и приходилось переделывать тот или иной костюм. Умела она уломать режиссера, убедить его, что так надо, так даже лучше. Больше того, Колесаев еще ставил ее в пример другим цехам театра: "Вот у Лидии Федоровны все всегда в порядке!"
С детства я помню имена многих художников. Среди них особенно выделялся М.М. Курилко-Рюмин. Рисовал левой рукой, правая была парализована. "Курилко сказал, Курилко нарисовал" - эти слова матушки я запомнила на всю жизнь.
Уже работая в музее, я встретила Курлко-Рюмина в Академии художеств. Вспомнили те годы, актеров, режиссеров, художников, слегка погрустили о невозвратном. Что поделаешь - жизнь!
А совсем недавно в нашем музее прошла выставка театральных художников Кноблоков. Отца и сына. Отец был театральным художником, который много работал в Детском театре, и я часто слышала его фамилию и видела его эскизы костюмов.
В середине 50-х. в разговор о театре, как-то естественно, вошли фамилии Эфрос, Ефремов, Розов, Дуров... я запомнила их молодыми людьми, о которых весь театр заговорил, как о талантах с большим будущем. Именно ЦДТ стал для них "взлетной полосой" в мир высокого искусства. Все-таки шли те самые 60-е годы, столь значимые для нашей совковой жизни. Период перестройки. Когда многое стало можно.
Подумать только всего-то несколько лет, а какой след они оставили, как прозвучали. Сколько славных имен породили!
Эфрос сменил Колесаева и с его приходом театр преобразовался, раскрепостился,стал мобильнее, получил современное звучание.
Ушли трудоемкие постановки, изобиловавшие подробным, детальным оформлением. Система Станиславского осталась, но ее как-то незаметно стала теснить условность, вспомнили о другом великом режиссере-мученике - Миерхольде.
Его имя впервые за долгие годы произносилось открыто.
Сцена театра преобразилась. Вместо тяжелых декораций появились так называемые "выгородки", которые легко трансформировались, согласно действию спектакля.
Кстати, Ефремов попробовал себя режиссером именно в ЦДТ, поставив феерический, музыкальный спектакль "Димка-невидимка", в роли которого блистала Риточка Купреянова.
Розовские постановки "Ее друзья", "В поисках радости", "В добрый час" и другие, всколыхнувшие всю Москву, впервые были поставлены именно в ЦДТ.
Не знаю, вероятно, в театре были и склоки и интриги, но меня это, естественно, не касалось, и театр мне казался идеальным организмом, фантазией, где всегда интересно, значимо и невероятно увлекательно.
Деревня "Окулово". Истоки.
Я родилась в Москве за 22 дня до войны, и в конце июня матушка была вынуждена вместе со мной уехать в деревню, где я прожила все свое младенчество, всю войну до 6 лет у бабушки с дедушкой. Как я поняла из разговоров взрослых, сюда, немец не дошел, хотя его ожидали и даже рыли какие-то землянки. На всякий случай.
Для меня специально держали корову, это в военное-то время, да еще козу. Кажется. Козу не помню. А вот корова точно была. Матушка работала в Москве всю войну, изредка наезжая в деревню с гостинцами и продуктами, что могла достать.
Деревня наша находилась и до сих пор находится, по моим сведениям, под городом Киржачом, в котором родилась моя матушка.
Мои первые сознательные воспоминания связаны с нашей деревенской избой. Помню как-то утром, я проснулась и удивилась. Передо мной бревенчатая стена, старое сухое дерево, бревна в морщинах, трещинах. Явдруг увидела ее сознательным взором, впервые осознала, что это такое. Но видела я не просто старое дерево, а чудо чудное, цветы, кусты, деревья, зверей - все что может подсказать детское воображение. Я долго водила рукой по этой стене, удивляясь ее красоте и чудесной сказочности.
Бабушка Александра была очень доброй и особенной. Ее в деревне выделяли. Как я сейчас понимаю, она занималась знахарством, в избе всегда сушились какие-то травы и к нам часто приходили деревенские, которых она учила, как заваривать и принимать лекарства.
Дом наш считался в деревне самым чистым и гостеприимным. На пасху священник, обходя деревню, обязательно заворачивал к нам, зная, что у Александры его ждут вкусные пироги и стаканчик вина, а может водочки, не знаю, что тогда пили. Удивительно, как сохранился этот обычай, а главное как позволили обходить деревни с крестным ходом. Но это было. Сама видела.
Электричества, радио и прочих цивилизаций в ту пору не наблюдалось. По вечерам бабушка зажигала керосиновую лампу, а долгими зимними ночами, в переднем углу, под иконами обязательно горела лампадка. Запомнилось - просыпаясь ночью, я видела сидящую за столом бабушку, которая, тихо шепча, читала "святые книги". Так она их называла. Иногда она из своих рук разрешала мне посмотреть гравюры, осторожно и с благоговением перелистывая страницы. Эти книги внушали мне какой-то особый священный трепет, причастность к чему-то неземному, потустороннему.
Но в доме имелись и другие книги. Видимо, матушка думала о моем воспитании и развитии, потому что только у меня были детские книги, другие деревенские ребятишки и мечтать о них не могли. Конечно же, обязательный Корней Чуковский с его "Мойдодыром" и еще какая-то, про медведя, которому не то отрезали, не то отпилили ногу, он сделал себе протез и ходил в таком виде по лесам, грозя отомстить обидчику. Опус в стихах и, похоже, как ни странно что-то вроде колыбельной. Я панически боялась этой книжки, и даже спрятала ее подальше, что бы бабушка ее не читала.
Каким-то чудом в доме оказалась еще одна книга, поразившая меня настолько, что я не могла от нее оторваться. Большой серьезный том, кажется про войну 1812 года. Как он попал в деревню - не ведаю, в этой книге было много иллюстраций. Каких-то таинственных и чрезвычайно притягательных. Нет, не картинки с видами сражений, хотя может быть они там, и были, но их я не запомнила. Запомнились символы, знаки, глаз в треугольнике и прочее. Как я сейчас понимаю, то были масонские знаки, и, видимо, рассказ шел именно о них. Эти знаки настолько врезались в память, что, будучи взрослой, случайно увидев их, я тут же вспомнила сое далекое деревенское детство. Говорят, ничто не бывает случайно. Недавно я, читая книгу о приорате Сиона, тамплиерах и масонах, я вспоминала ту книгу, которая так рано разбудила мой детский интерес. К чему? Пожалуй к мистике.
Деревня Окуловоместо интересное. Кстати, не знаю, как оно пишется Акулово или Окулово. Думаю, вернее будет Окулово. Акул в тех краях среднерусской полосы отродясь не водилось.Скорее всего название происходит от слова "окать". Владимирская область, север России, окающий говор, вот отсюда и Окулово. Впрочем, это всего лишь мои домыслы.
В старые временя, до революции, как правило крестьяне зимой отправлялись в отхожие промыслы, в города. Водился такой обычай. Летом работали по хозяйству, пахали, косили, собирали урожай, а зимой шли в города и становились рабочими, строителями, ямщиками и даже торговали. В основном, естественно, мужики. Уходили кто куда. Шла своеобразная специализация. Были деревни ямщиков, в которых мужики занимались ямщицким промыслом, строительных рабочих, торговцев и прочая. А окуловские, в силу неизвестных причин, отправлялись в Москву и нанимались на работу в театры.
Когда-то была очень распространена фамилия "Рыжовы". Так вот, моя матушка в девичестве тоже была Рыжовой. Знаю, что в ЦДТ работало несколько рыжовых, моих каких-то родственников. В Малом театре, как я в детстве слышала, главным по сцене был некто Рыжов, именно из Окулова.
Когда заходил разговор о каком-нибудь театре, часто слышала - "там наши работают", имелось в виду деревенские. Они, можно сказать, составили своеобразную театральную интеллигенцию.
Работали костюмерами, бутафорами, одевальщиками, мастерами сцены и даже актерами. Не берусь утверждать, были ли известные актеры "рыжовы" из тех краев, точно не знаю.
Приехав из деревни, матушка начала работать в театр одевальщицей. Видимо имела способности, сноровку, хватку и, главное, желание, потому что через некоторое время стала заведующей костюмерным цехом, и на этой должности оставалась почти до своей смерти. Общий рабочий стаж ее составлял 40 с лишнем лет, сколько это " с лишнем", даже не берусь вспомнить. И все на одном месте. За долгую жизнь в театре удостоена звания "Заслуженного работника культуры".
Матушка моя не получила специального театрального или какого бы то ни было верхнего образования. Какое так образование в 20-е годы 20-го века для девчонки из деревни. Рабфак и еще какие-то курсы. Все что могла она получила на практике, на рабочем месте.
Начала она работать в театре практически со дня его основания. А основателем или организатором ЦДТ считается Наталия Сац. Та сама Сац, которая затем создала знаменитый детский музыкальный театр на проспекте Вернадского. Во времена репрессий, когда Сац попала под подозрение, а затем была арестована, матушка одна из немногих не отвернулась от нее. Этот случай Сац помнила всю жизнь. На все праздники присылала Лидочке Рыжовой поздравительные открытки и телеграммы. Одна из них, поздравление на случай получения Засраба хранится в домашнем архиве.
В молодости матушка была высокой и чрезвычайно привлекательной блондинкой, чувствующей себя хозяйкой везде, в том числе и в театре. К ней постоянно бегало население по разным причинам, зная, что у Лидии Федоровны всегда можно "перехватить" до получки. Женское население, да и не только, рыдало в ее обширную жилетку о своих горестях и проблемах. Практически со всем театром она была на "ты", потому как даже такие маститые затем актеры, как Ефремом, Дуров, Ануфриев, для нее были мальчишки и девчонки.
--
Ты все пьешь? - гудела она, допрашивая Олега Ефремова при встрече.
--
Что вы, Лидия Федоровна! - пугался тот, оправдываясь. - Давно завязал!
--
То-то же! Не пей больше! - приказывала Лидия Федоровна.
Я сама была свидетелем этого разговора и за свои слова отвечаю. Кстати, когда Ефремов со товарищами отпочковался, организовав свой театр, ныне знаменитый "Современник", именно Лидия Федоровна оформляла ему первый спектакль "Вечно живые", подбирая из объемных театральных сундуков подходящие костюмы. Я имела честь присутствовать на том спектакле, поразившем всю Москву.
Ее подруга, как она ее называла Тонька Елисеева, одна из ведущих актрис театра часто жаловалась ей на своего мужа известного актера Алексея Консовского, за его постоянные измены. Матушка не раз разговаривала с ним лично, он обещал исправиться - ей всегда и все это обещали - но продолжал грешить. Она свято верила, что если человеку правильно и главное во время объяснить его ошибки, он все поймет и исправится. Если это не помогало, она использовала самое грозное оружие, имеющееся в ее распоряжении, писала ослушнику письмо. Ну, уж если и это не помогало...Люди - есть люди. Неисправимые грешники.
Дело прошлое. Их давно всех уже нет.
Исторический или как тогда говорили, стильный костюм матушка знала в совершенстве. Любую эпоху, время, спектакль... Стоило только назвать пьесу, как маманя тут же принималась называть все детали одежды, включая нижнее белье, обувь и даже прическу. Расскажет все: какую ткань лучше употребить для данного костюма, как и где лучше покрасить, в какой цвет, где и как расшить шнуром, галуном, кружевами или другими необходимыми в данном стиле деталями.
Матушка была человеком увлеченный, впрочем, в то время, кажется, в театрах другие люди и не работали.
Перед премьерой весь театр, как сейчас говорят, стоял на ушах. Мне особенно запомнилась постановка "Бориса Годунова" по Пушкину. Спектакль сложнейший, труднейший, трудоемкий. В те времена признавалась только система Станиславского и больше никаких, это "когда на стене висят ружье, то в конце оно должно выстрелить", кажется, это Чехов сказал, а может Станиславский. Все должны были придерживаться этой системы. Декорации, костюмы делались почти один в один с историческими. Имитация парчи, дорогих тканей почти полная, не говоря уж о крое.
В костюмерном цехе, на столе у матушки, кроме эскизов, появились книги по истории данного периода, иллюстрации картин известных художников. Дома только и разговоров было на тему "зашиваемся, зашиваемся". Кончилось тем, что матушка стала приносить домой детали костюмов, и мы всей семьей вечерами расшивали их стразами, блестками, галунами и прочими необходимыми деталями. Расшивали мы с матушкой, а вот что делал отец, не помню, но тоже что-то делал, кажется, размечал, где надо эти детали пришивать, или, то ли нитки в иголки вдевал, то ли оценивал сделанную продукцию.
Так сообща, потому что другие служащие по домам занимались тем же, мы способствовали тому, что бы спектакль вышел во время.
Для матушки театр был вторым, а может и первым домом, а все его население родственниками, поэтому с актерами не церемонилась, чего со своими-то церемонится.
Сценка в ее примерочной. Актер примеряет фрак:
--
Лидия Федоровна тянет под мышками.
--
Не должно тянуть.
--
Но тянет же!
--
И должно тянуть. Тогда так носили.
--
Но я руки не могу поднять.
--
А ты и не поднимай.
Или еще. На примерке Струкова, давнишняя подруга матушки:
--
Лида, лиф криво пришит.
--
Ничего не криво, это ты кривая.
--
Я не кривая, это пришито криво.
--
На, надень пояс. Теперь нормально.
--
Ли-и-да, но...
--
Ладно, не кричи, переделаем.
Струкова уходит.
--
Будете переделывать? - Наивно спрашиваю я.
--
Еще чего! Кто ей будет переделывать, у нас срочная работа. Сойдет и так, со сцены все равно не видно.
Очень любила отправляться с матушкой в "экспедиции". В те времена в Москве и ее окрестностях, жило множество всяких старушке "из бывших", у которых в сундуках чего только не хранилось. Охота за стариной только начиналась, так что купить за дешевку можно было удивительные вещи. Старинные платья в приличном состоянии, туфли, парики, накидки, пояса, украшения, кружева, тесьму - и все настоящее, подлинники, так сказать. Я, естественно, рот разевала, когда такой сундук открывался только для нас.
Выбирай что хочешь. Матушка придирчиво отбирала все, что могло пригодится для театра. На закупку. Но иногда и мне кое - что перепадало. Обрадованная старушка, что ей выпала такая удача продать барахло, не веря своему счастью, с благодарностью дарила "милой девочке", дешевые украшения, тряпочки, лоскуточки, колечки со стразами, кружавчики.
Все подруги мне иззавидовались, но, не будучи жадной, я и их снабжала кое-какими не очень нужными мне вещичками. Приятно было видеть, как они радуются этим подачкам, ведь у них же не было такой волшебной мамы.
Однажды мы попали в не совсем обычный дом, буквально заполненный стариной. Тут были старинные диваны, стулья, шкафы, но больше всего меня поразил клавесин 18 века. Я прямо влюбилась в него! Главное, он продавался, и хозяева просил не такие уж большие деньги. Я почти на коленях просила купить его, и, наверное, выпросила бы, но родителей остановило то, что в нашей комнате совершенно не было не то что лишнего, ну вообще никакого свободного места. Пришлось бы чем-то пожертвовать, либо моим пианино, чего я совсем не желала, либо матушкиной зингеровской машинкой - тут уж маманя встала стеной. Продать кормилицу!!! В войну она ее серьезно выручала. И хотя в то время матушка ей, практически, не пользовалась, хватало машинок на работе, но продавать не собиралась. Еще пригодится. Мало ли что!
В этих "Экспедициях" состоялась и одна, как мне сейчас видится "судьбоносная встреча". Где-то уже в старших классах, кажется в классе восьмом. Однажды мы попали в дом к одной очень ученой даме. Перед тем как пойти туда, матушка долго внушала, как себя прилично вести, что это очень ученая дама, очень уважаемая, работает в Историческом музее. Для меня это было очень весомо. В музее, который на Красной площади! Огромном! Мы, конечно, бывали там на экскурсиях с классом. Музей поразил меня своими огромными, гулкими залами, хотя экспозиция и не показалась особенноинтересной.
Боюсь соврать, но, кажется, это была сама Барановская, аможет и не она, и зачем к ней ходили, тоже не осталось в памяти. Дама рассказывала про какие-то раскопки, позднее я поняла, что археологические, показывала, как мне тогда казалось, редкие прекрасные,кажется иностранные,книги с цветными иллюстрациями, с дворцами, таинственными развалинами старых, очень старых городов с картинами и скульптурой. Особенно поразили меня мозаика, которую я увидела впервые. Но когда дама подарила мне несколько кусочков смальты, составляющих мозаику - это, кажется, окончательно решило мою судьбу. Кубики смальты переливались у меня на ладони. Сверкали! А главное они были самыми, что называется, настоящими, не бутафорскими, к чему я давно привыкла.
Я даже положила их рядом с диваном, на котором спала и ночью осторожно гладила чудесную поверхность кубиков.
Неожиданно передо мной открылся неизведанный мир. Я и до этого любила историю, особенно древнюю. Без конца читала и перечитывала Куна "Легенды и мифы Древней Греции", многие эпизоды знала наизусть, а тут оказалось, что весь этот мир существует реально! Для меня это было открытием.
Казалось бы, и мне была уготована та же участь, что и матушке - работать в театре. Но тут судьба дала какой-то крен, потому что с детства я полюбила музеи. Почему? "Ктоегознает". Единственный, кто в нашем православном государстве действительно все знает.
Почему не пошла по стопам матушки, хотя имела для этого все возможности, не стала театральным работником? Любила театр, но не любила бутафорию. Вот представьте себе, именно этот момент сыграл в моей судьбе, если не решающую, то значительную роль. Постоянно бывая за кулисами, даже чаще, чем в зрительном зале, видела всю подноготную театра, спектаклей. Бутафорскую мебель, такую красивую со сцены, но при ближайшем рассмотрении грубо сделанную. Все эти фрукты на блюдах, которыенельзя есть, пианино, которое не может играть. Этот момент меня особенно обескуражил. Дело в том, что в тогдашней жизни, я, завидев инструмент, невольно устремлялась к нему, что бы попробовать, а как оно звучит - был у меня такая тяга, выработалась в результате обучения у Робеши - а здесь, как сейчас говорят, такой облом. Все как взаправду - а подишь ты - не играет. Нет, я не могла перенести этой фальши. Этого обмана. С детства мне нравилось все настоящее, поэтому я полюбила музеи. Я и театр любила за то, что он располагался в настоящем если не старинном, то в старом здании, где еще сохранились старые интерьеры, ложи со старой обивкой и старинной мебелью, двери со старинными ручками. Каким-то чутьем я чувствовала старину. Не знаю почему. Видимо во мне жило нечто, что позволяло угадывать, вернее, чувствовать дух времени. Именно эта дорожка и привела меня в искусствоведение, а позднее в музеи. Запах музеев, их таинственность, прикосновение к вечности через подлинные, подлинные, а не бутафорские вещи. Конечно, понимание этого пришло ко мне позднее, и, как в случае переездов по Москве, я тоже покрутила и в смысле профессии, пока не попала в музей Коненкова, мою основную точку, откуда никак не могу выбраться до сих пор.
Еще немного о театре.
Работали замечательные, удивительные актеры.
Струкова: Высокая, чуть сгорбленная, какая-то вся высохшая, великолепно подходила под роли старух, лешачих и прочей нечисти. Своеобразная Раневская ЦДТ. Голос яркий, колоритный, чуть с хрипотцой. Могла осмеять любого. Была очень остроумна и вместе с тем страшно рассеяна. Все теряла и забывала, не хуже Робеши. В 50-е годы полным ходом шла борьба за дисциплину, впрочем, она никогда не кончалась, за неимением другого, весь народ гнобили на так называемой дисциплине. Говорили, что за пять минут опоздания, можно было схлопотать даже срок. Все боялись опозданий, как огня. Главное, прибыть на службу во время, дальше делай что хочешь, но ровно в 9.00 или 10.00, у кого как, будь добр быть на рабочем месте.
Все просто. Только не для Струковой. Извиняюсь, что не называю имен, большинство актеров знала исключительно по фамилиям. Почему-то так было принято.
Однажды Струкова проспала. Проснулась под завязку. Надо бежать, потому что промедление смерти подобно. Обязательно находились люди, которые зорко следили за опоздавшими и докладывали, кому следует.
Струкова хватает платье со спинки стула, впопыхах натягиваете его, и рвет на работу. И ведь успела, прибежала в последний момент, без опоздания. Гордо входит в театр, и тут начинается всеобщий хохот. Дело было летом. Оказалось, она натянула летнее платье на голое тело, забыв про нижнее белье. Ну и что, скажете вы! Повторяю, дело было летом. Старшее поколение помнит тогдашнюю моду на крепдешин. Легкую, полупрозрачную материю, которая ничего под собой не скрывала. В таком полупрозрачном виде Струкова ехала через всю Москву. Думаю, что пассажиры и прохожие вряд ли заметили что-либо аномальное. Все заняты собой, своими заботами и проблемами, но в театре - другое дело, там всюду глаза и уши. Выручила все та же Лидия Федоровна, дала ей надеть что-то под платье, какое-то белье из запаса. Долго в театре рассказывали эту историю.
Зубоскалов хватало всегда и во все времена.Со мною тоже был случай, который прославил меня на весь театр.
Живя у бабушки в деревне. Владимирской области, я, естественно, усвоила местный диалект разговора, на "О". В Москве мама, строго предупредила меня:
- Говори на "А", по московски, а то над тобой будут смеяться. - И не правильно она сделала, потому что я вообще замолчала, стараясь не разговаривать вовсе. Это моя особенность, молчаливость, была тут же замечена, ребенок - и не говорит. Такого не может быть. Группа актеров решила допытаться, в чем дело, вроде бы и не глухонемая, а подишь ты, молчит. Посадили меня на какое-то возвышение, окружили плотнымкольцом, и ну выпытывать.
--
Ты почему молчишь? - Я тут же раскололась, что говорю на "О" и потому молчу, что мама запретила мне так говорить. Последовал совет.
--
А ты говори на "А".
--
Не хочу.
--
Почему? - Я знала, что мне предстоит вернуться еще на год в деревню, и потому не хотела привыкать к новому говору.
--
Почему? - Я долго и стойко молчала, как партизан на допросе, но надо знать приставучих актеров, которые к тому же решили развлечься за счет ребенка. Пришлось рассказать, что если в деревне я буду говорить на "А" меня задразнят. Этим я только подогрела интерес.Актеры оживились.
- Как тебя будут дразнить?
--
Не скажу! - Не тут-то было. Опытные лицедеи, почуяв, как сейчас говорят, скандальную сенсацию, вклещились в меня мертвой хваткой. Я не выдержала натиска, тем более мамы рядом не было и меня некому было защитить, а было-то мне, кажется, лет пять с хвостиком, не более того, так что куда мне было тягаться с этими акулами разговорного жанра.
--
Москвичка, в жопе спичка! - выдала я и разревелась. Что тут началось не передать словами!
Матушка, узнав о том, как опростоволосилась ее дочь, подлила масло в огонь:
- Ты хотя бы сказала "в попе"! -- Но было уже поздно, слово не воробей. С той поры, как только я появлялась в театре, впереди меня неслось: "Москвичка пришла!"Став взрослее, я поняла свой промах, но ничего поделать уже не могла, прозвище "Москвичка" закрепилось за мной навсегда, причем все произносили его с ударение на букву "О".
Я, конечно, была не единственным ребенком в театре, но кажется, единственная, кто ходил туда чуть ли не ежедневно, после школы, особенно в старших классах, благо мы жили территориально не очень далеко от него, даже транспортом не нужно было пользоваться. В те времена все творческие организации были обязаны бесплатно обслуживать детские дома, домоуправления, как тогда назывались ЖЭКи, и прочие организации. Это называлось: шефские концерты.Большинство детей, кроме школы чем-то занималось. Играли на различных инструментах, читали стихи, танцевали. Мудрые сотрудники театра сообразили сбить из нас,детей сотрудников и из нескольких не первой важности актеров не очень занятых в спектаклях,своеобразную бригаду. Надо сказать, наши выступления имели успех. Я, естественно, судовольствием принимала участие, ибыла одной из "ведущих" этих концертов. Правда, меня привлекало не столько продемонстрировать свой "талант", а скорее сачкануть школу. Театр писал специальное письмо на имя директора школы с просьбой освободить столь важного участника на этот день от занятий. Законно прогулять школу, кто бы отказался!
Живя практически в театре, я таскала туда и своих подружек. На все спектакли мы ходили, естественно, бесплатно, как к себе домой. Персонал знал нас в лицо. Садились на свободные места, но при отсутствии оных не брезговали и ступеньками, а то и стояли.
Была еще одна выгода от театра. В старших классах, когда в школе начались вечера, я выпрашивала у матушки стильные, как она их называла, то есть исторические платья. Конечно, новые, идущие в спектаклях она нам не давала, а те, что давно пылились в сундуках, да еще списанные - за милую душу.
В школе мы блистали в платьях с корсетами, длинными юбками с воланами и фижмами, с кружевами, расшитыми блестками. Что еще девчонкам 13-14 лет надо? Сейчас удивляюсь, как мама шла на такой риск! Но ведь шла же! И, надо сказать, мы ни разу ее не подвели. Все сдавали в целости и сохранности, чистыми и аккуратными.
Каждый год, в детские зимние каникулы, весь театр,почти без исключения, отправлялся, на так называемую "халтуру". Актеры, одевальщицы, гримеры и прочий театральный народ весьма охотно принимал участие в Новогодних елках, которые широко проводились по различным клубам, школам, Дворцам культуры. Кремлевский дворец был задействован позднее, это уже не в мое время, а тогда главной елкой страны была елка в Доме союзов, или Колонном зале, напротив ЦДТ. Естественно, все кто мог, принимали в ней участие. Хотя сам процесс был не из легких, потому что в день бывало по 2-3 елки, что требовало основательного физического напряжения, но зато и платили прилично, Можно было заработать значительно больше, чем в театре. Вот из-за этого-то все старались подрядиться в Дом Союзов, или другие какие места. Моя матушка принимала в этом процессе активное участие, помню даже самолично шила нужные костюмы, какие не удалось найти в подборке, котов, зайцев, снегурочек и прочих непременных персонажей, отчего у нас дома, под знакомую песню "зашиваемся", на полу, диване, даже на столе - повсюду лежали лоскуты, ошметки меха, блестки и всяческие куски и отходы нашей деятельности.
От зимних каникул остался дух "елок". Дух, запах свежести, хвои и непременных мандаринов, потому что только в это время мы получали их, в прочие дни почему-то мандарины и апельсины не покупались. Не знаю почему. Может их было трудно достать или потому что многим не по карману - не помню, но в зимние каникулы они обязательно присутствовали в подарках, какие выдавались на елках. Конфеты, печенье и обязательно мандарины. Этот запах остался на всю жизнь.Особая атмосфера праздника, полутемные залы, освещаемые специальными фонарями, которые изображал падающий снег, приглушенные звуки, какая-то мягкость, разлитая в пространстве залов. Музыка, сказочное новогоднее представление. Такого никогда и нигде больше не наблюдала. Детство и молодость впечатлений - не знаю. Так не похоже на обычную, довольно серую жизнь. Праздник - одним словом, у многих детей того времени, так называемого "выбитого поколения", жизнь была не самая сытая.Война кончилась недавно в, семье одни матери, зачастую работавшие на тяжелой и низкооплачиваемой работе - не до разносолов. А здесь и подарок и праздник. Конечно, все не бесплатно, но родители расшибались в стельку, лишь бы достать для своего чада билет на елку.
Естественно, я была непременным зрителем всех этих постановок, потому что меня и там персонал знал, как свою. Прихватив кого-нибудь из подружек, я оправлялась на целый день в Дом Союзов. Билетов у нас не было, так что подарков нам не полагалось, зато по несколько раз в день мы могли смотреть представления и в кулуарах, где был установлен большой экран, мультяшки. Мультяшки мы любили до одури, готовы были смотреть их бесконечно.
Другой не менее привлекательной точкой был ЦДРИ. Тот, старый, с шикарной чугунной лестницей, и старинными интерьерами. Очень любила этот дом.