Истошный крик расколол мертвую тишину на мелкие осколки...
Вьетнам. Ослепительный свет. Бомбёжка. Горячий опаливающий воздух. Вой канонады. Растерзанные тела друзей. Тошнотворный запах жареного человеческого мяса.
Он закричал. Закричал от усталости, безысходности и страха, который съедал его уже не один месяц. Все говорили о пост вьетнамском синдроме, постоянно повторяя, что все будет хорошо. Но не было ничего хорошего в том, что он видел изуродованных взрывами призраков прошлого, которые безустанно преследовали его. Не было ничего хорошего в том, что он никак не мог найти выхода из совершенного лабиринта своих ночных кошмаров. Все продолжали твердить, что знают старину Грегори Адамса, сильного и стойкого оловянного солдатика, и что он сможет пройти через "трудное время". Но он сам уже не знал того Грегори, о котором все говорили. Он знал лишь то, что эта война уничтожила его, как и миллионы других людей.
Он встал и в потемках, сливаясь с хаосом разбросанных вещей, в отчаянье поковылял к камину. Морфий. Морфий. И еще раз морфий - вещь, которую он знал лучше всех тех уже чужих людей. Морфий был его единственным настоящим другом. Он не говорил, он просто хватал его за дрожащие руки, утирал слезы и уносил подальше от всех ужасов реального мира, который был таким эфемерным для самого Грегори.
Камин. Тайник. Шприц. Игла под бледной прозрачной кожей. Забытье. Облегчение...
Грегори обмяк, устало улыбнулся, руки безжизненно обвисли, зрачки расширились, и он потерял связь с миром, в котором ему было так страшно и тесно. Он в который раз доверил жизнь своему верному таинственному другу.
Внезапно его глаза-зрачки, похожи на две черные бездны, наполнились животным страхом и затрепетали, как неоново-блестящие крылья стрекозы. Что-то пошло не так...
Не было никакого облегчения. Его предали. Морфий предал его, оборвав ту ничтожно-тонкую ниточку между сном и явью, реальностью и безумием...
Он снова был во Вьетнаме. Над ним снова возвышались диковинные пальмы. Воздух снова был удушающе-горячим. Он снова чувствовал тяжесть оружия. Он снова видел безжизненные, лишенные рук, ног, лиц, оскверненные тела. Он снова чувствовал подступающую тошноту. Нет, это невыносимо. Он побежал. Куда? Далеко. Подальше. Домой. Хоть на край света. Просто подальше от этого земного ада...
Он упал. Он заплакал горькими слезами истощения и отчаяния, ибо осознал, что не убежит домой. Вьетнам был его клеткой. Он был заперт здесь пока его не выпустят. А выпустят ли?
Грегори, этот сломленный оловянный солдатик, встал. И вдруг он почувствовал тепло, нежное, непонятное тепло. Белая птица обвила его своими мягкими, похожими на снег, крыльями. Эта птица плакала. В ее глазах был страх, но не тот самый, не вьетнамский. Это был страх за него, это были слезы за него... Он обнял ее.
Так они и стояли на главной дороге, в том хаосе звука и света, который извергали миллионы машин, Грегори со своими невидящими глазами-зрачками и Белая птица, которая в реальной жестокой жизни была его женой с такими же перепуганными птичьими глазами и готовностью охранять его в своих объятьях вечно. Так они и стояли на главной дороге, пока Вьетнам в его глазах-зрачках медленно умирал.