88-ой, для меня самый холодный и пасмурный декабрь в этом столетии. Повестка в кармане. Как вдруг захотелось выпустить жабу, облить ее спиртом, поджечь и понаблюдать как она, взорвавшись, обсыплет окружающий мир кишками. С таких чувств, наверное, и начинаются все неприятности!
В тот день мы с самого раннего утра отмечали мое отбытие. Отмечали хорошо и весело в общаге студентов химиков. Между поиском денег и выпивки проводили мы время частым засыпанием, пробуждением и вновь засыпанием в ноздри всяческих мне не знакомых порошков.
И вот вечером ехал я куда-то и почему-то один. Трамвай несся через мрачно-желтоватое городское освещение. Дыша ротовыми накоплениями рядом стоящего, я любовался сказочно вихрящимися облаками испаряющейся вони за окном. В салоне холодно до сосулек под носом. Все вокруг с каким-то одинаково серым оттенком в лицах и одеждах. Скука.
Все куда-то направлялись, некоторые должно быть спешили. Все кроме меня. За меня уже решили. Торопится? Зачем?
Болтаясь среди этой массы, повиснув на трамвайной ручке, я четко осознавал мою непринадлежность к ней. И стоило впихивать в себя столько всякой химии, чтобы дойти до этого? В связи с последующими происшествиями, полагаю, что все они вокруг, относились ко мне с таким же неприятием.
В животе у меня что-то булькнуло. Мой желудочно-кишечный тракт как-то странно отреагировал на эти мысли. Я пернул. Долго, громко и с большим удовольствием. И еще вдруг стало ужасно весело.
Как правило, в общественном транспорте пердят очень часто, особенно в переполненном. Вероятней всего происходит это от суммы внешнего давления и неправильного питания. Плохое поведение при этом, не играет ни какой роли. Как бы то ни было, делают люди это всегда тихо, очень скромно. Потом поглядывают, обвинительно покачивая головой на рядом стоящих. Я же сделал это ни как все, и еще веселье пробило, от того что поступил честно - вот он я, смотрите и обвиняйте!
Люди у нас очень культурные, особенно когда они после работы и едут в трамвае. Все они стали искать опорную точку, за которую в случае чего можно было бы ухватиться глазами. Только один попутчик, громко заметил, что я не правильно питаюсь и даже очень. Он мне показался какой-то неотъемлемой частью трамвайной техники, огромной и приваренной к полу. Когда подошла следующая остановка, оказался я почему-то снаружи, хотя сходить из вагона бог весть, где желания особого не имел. Но как это всегда бывает, масса последовала за одним недовольным, и оказало давление, только в этом случае было оно определено направление в мою сторону. И еще было оно у них очень тяжелым - из носа поливала кровь. Задрав голову вверх, я вдруг забыл обо всех суетливых движениях, которыми только что было наполнено мое существование.
О как давно это было, когда смотря на звезды, я еще умел восхищаться их сияющим величием. При этом в сознании рождались всякие идеи, и делалось как-то проще. Детство. А было ли это вообще? Время делает из живого расточка сухую деревяшку, и под конец превращает в какой-нибудь дешевый стул в гостиной. Только и остается радоваться, что не стал кухонным табуретом. Ведь дерево такой материал, который только и может вспоминать, как ему было сухо и хорошо на складе в столярке. Какие тут к черту звезды!
Меня отвлекли от всех этих сентиментальных мысленных потоков. Даже хорошо, еще неизвестно куда бы они меня занесли. Кто-то о чем-то спросил. Спросил откуда-то снизу.
Опуская голову меня, ослепила искрящаяся множеством огоньков шапка. Потом мой взгляд, пропуская почему-то лицо, видимо зайцы ослепления долго не хотели исчезать, сразу зацепился за воротник тёмно-малинового пальто и медленно пополз вниз, скользнув между выпирающими холмиками на груди. Падение взгляда остановил окурок, втоптанный в заплёванный снег между маленькими ботиночками. Вдруг очень сильно захотелось курить. Кровь больше не шла, но в горле скопился неприятный ком. И прежде чем попросить сигарету мои глаза стали искать куда-бы его сплюнуть. Место нашлось - след сапога. Успел еще отметить, что глубина отпечатка от каблука как раз подходит для этого. Видимо был сапог солдатский, кило каждый. Все получилось почти одновременно, плевать и спрашивать о сигарете. Кажется, не попал куда хотел, потому, как пальто впереди меня поменяло свой цвет и как то очень сразу. Во дают, химики! Потом зайцы в глазах снова вернулись, хотя искрящейся шапки больше не было. На этот раз они превратились в черных медведей, широко машущих лапами и громко рычащих. Причем некоторые звуки я успевал отчетливо понимать. Были они какие-то короткие, и что-то означали, совсем простое и ясное. Научился понимать животный мир! Видимо порошки от студентов химиков, которые я употреблял, были какой-то специальной разработкой для студентов зоологов.
Все происходило гораздо быстрее, чем мой уставший разум успевал это фиксировать. Четко обозначился мой взлет, потом сразу, без приземления, вкус почему-то соленого снега на губах. Дальше тишина.
Искрящиеся шапки, скалящие зубы зайцы, какие то медведи, скрещенные с собаками, и лающие на совершено понятном языке. Человек с сиськами под тёмно-малиновым пальто. Все в одно мгновение. Какой странный мир!
И вот опять эти маленькие кокетливые ботиночки. Только теперь окурка между ними не было, да и курить совсем не хотелось. Находились они совсем перед глазами и почему-то в вертикальном положении. Тот, который снизу был, очень неожиданно и больно ударил меня в грудь. Тактика избиения мужчин изменилась. Или мой случай был исключением?
Я снова любовался звездами. Сейчас они ничего не излучали и постепенно меркли.
Разбудила меня горячая пощечина.
Открыв глаза, я увидел только одну огромную звезду и совсем близко над головой. Весела она на какой-то изогнутой ржавой трубе и больно светила ярко-жёлто-оранжевым светом мне в глаз, второй как то не хотел открываться. Было ужасно холодно, и соленый снег на губах оказывал плохое влияние на желудок. Получалось что-то вроде икоты.
Повернув голову, я опять увидел эти ботиночки. Их я попросил, чтобы били они лучше в живот, потому как грудь очень болит.
Во всяком случае, получилось это очень убедительно и жалобно. В живот тоже бить не стали.
После сказанного мне действительно стало больно в груди, хотя абсолютное безразличие ко всему, даже к этой боли меня не покинуло.
Отряхивание от снега длилось очень долго. Потом мы пошли, вернее меня куда-то потащили, ноги совсем не хотели слушаться. Холодная вонь подъездной мочи сменилась ароматом теплого человеческого жилища. Дальше меня начали раздевать. И было все равно, только все еще очень холодно. Испарение водки долбануло по голове и мгла, сбив единственную яркую точку с потолка, придавила меня к постели.
Проснулся я с какой-то наводящей страх неясностью - что было, что сейчас и что будет? Долго глядел на незнакомые обои с небрежно нарисованными облаками перед носом, медленно собирая по кусочкам памяти прошедшие дни. На определение их числа времени не хватило. За спиной я услышал, скорее, почувствовал чье-то присутствие.
Оглянувшись, я столкнулся с пустым, направленным на меня немигающим взглядом. Напротив моей постели сидел немного подсохший на ветру этой жизни дядя, лет так меж сорока и шестидесяти.
- Ты кто? - Спросил он.
- Дима. - Представился я, медленно переворачиваясь на другую сторону.
Наступила тишина, которую прерывал лишь приглушенный несколькими стенами плач маленького ребенка.
Мужик так же смотрел куда-то сквозь меня, почти не моргая, и если он это делал, то прилагал все усилия, чтобы получилось это очень быстро. Видимо боялся пропустить то, что происходило в нарисованном небе за моей спиной.
Комната, несомненно, принадлежала лицу женского пола. Это можно судить по спланированному и очень чистому беспорядку. Хотя все остальное было вполне нормально, без розовых осадков женской фантазии.
- Водку будешь? - Неожиданно прервал тишину мужик. Наверное, на стене наступила рекламная пауза.
- Спасибо! - поблагодарил я. - Я бы лучше чего-нибудь покурил?
- Беломор употребляю, - в его глазах появился какой-то отблеск смысла.
- Я тоже, иногда.
Пить совсем не хотелось, а головную боль надо было чем-то занять.
Подкрашенное декабрьское солнце зацепилось за края крыш убогих обсыпанных желтым мелом, с сушившимися в окнах трусами хрущевок. Рабочий поселок. Как только я здесь очутился? Помятый и подбитый поковылял я к остановке, домой, в армию.
На душе немного скребло. Девушка, которая сначала меня побила, потом спасла от замерзания. У которой я проспал непробудно двое суток и которую помню только по фотографии у нее на столе, так возможно и уйдет из моей жизни, не повстречавшись вновь. Но ведь почему-то же послала меня судьба сюда и выбросила из трамвая именно на этой остановке.
На сборы я опоздал ровно на сутки, и оказалось, что именно в тот день отправили группу новобранцев, духов, свежее мясо на Афганистан. Старый полковник, посмотрев на мои синяки, лишь покачал головой, успею я еще навоеваться.
Отбор был простой. Для таких как я были две дороги - Афган или стройбат где-нибудь в Азии. Так как на одну войну я опоздал, отправили меня на вторую, строительную. Как выяснилось потом не менее кровавую, хотя смертных исходов было очень мало, только психологически (душевно) мертвых возможно столько же.
Эшелон новобранцев это самое страшное, что может произойти технике и персоналу железной дороги. Страшнее будет разве только сошедшие с рельс вагоны. Мы пили.
Мы пили под стук вагонных колес. Пили в такт Виктора Цоя, на станции в наше окно влетел магнитофон с одной только кассетой. Пили за всегда присутствующий взгляд толстой вагоновожатой, высматривающий паренька, готового зайти к ней вечерком. Мы пропивали все, вплоть до наших душ, отдав их дьяволу взаймы на два года, некоторые и навсегда.
В соседнем вагоне ребята побили сопровождающего нас молодого лейтенанта, за то, что он отказался выдать дополнительную порцию тушёнки. Мы меняли ее на водку у бабулек на станциях. Нашему же вагону пришлось задерживать двух сержантов, спешащих ему на помощь. Сержанты обсудили свое положение и решили, что лучше с нами выпить, чем быть жестоко избитыми. Пили мы с ними за здоровье всего отечественного офицерства. Когда водка закончилась, мы отправились требовать ее у вагоновожатого, за то, что он дал тревогу, когда били литеху. Наша толстуха не захотела больше с нами ехать и поэтому сошла на одной из станций, и ее заменил плешивый мужик. Мужик был по своей натуре торгаш и, взвесив все нюансы, пошел на уступки. Горячая кровь в наших жилах охлаждалась тогда лучше всего водкой.
На следующей станции к команде лейтенанта присоединилось отделение комендатуры при штык ножах. Литеху мы больше не трогали, сержанты продолжали пить с нами, а вагоновожатый отдавал нам водку почти по госцене и поэтому, дальнейшее путешествие происходило без особых внутренних вагонных приключений. Разве только что иногда мы обкидывали тушёнкой скучающих на мелких станциях казахов. За нанесённый телесный ущерб они получали вознаграждение в форме помятой банки тушенки. Было весело. К счастью особой меткостью мы не отличались.
Чем глубже мы углублялись в казахскую степь, тем чаще наш эшелон попадал под каменный обстрел местной молодежи. Это был своего рода выработанный десятилетиями праздник бесчинства и анархии. К месту назначения прибыли мы с некоторыми отсутствующими окнами. Вагоны были практически разобраны изнутри. Ведь надо же было чем-то вести ответный огонь.
Встречала нас целая армия и при автоматах. Для полной картины нахватало разве только что собак. Мера предосторожности была понятна. Нас было около тысячи почти неконтролируемых, пьяных разгильдяев. К тому же на некотором расстоянии собралась сотня местного ополчения казахских патриотов и в сущности таких же разгильдяев. Народы всех стран соединяйтесь! Вот будет весело!
Иногда до нас долетали булыжники. Они немедленно летели обратно в сторону местных, образуя тем своего рода диалог на советско-национальной плодородной почве. И если это случалось, то немедленно отделение автоматчиков комендатуры спешило прервать такое общение народов. Неизвестно кого они охраняли, нас от них, их от нас или себя от всех. Вообще все казалось очень сложно.
Место назначения станция Тюратам. За ней в нескольких километрах опоясанный железобетонным забором город Ленинск. Все это вместе, включая разбросанные по степи ракетные старты и холмы секретных сооружений известно под названием Байконур.
Полетим мы на зеленой ракете к небесам, какнем оттуда на фуражку генерала, посмеемся, наблюдая, как говно скатывается на его погоны, и через пару лет спустимся вниз, с надеждой вернутся домой!