Вы жевали когда-нибудь корицу? Изрядная дрянь. Горько до тошноты, ощущение древесины облипившей зубы, отёрпшая ротовая полость и постоянное слюноотделение, будто организм пытается избавиться от чего-то лишнего. Но ведь пахло так вкусно!..
В полудрёме видели призраков? Вы тянетесь к матери и, понимая, что это не она, просыпаетесь, рядом никого нет. И всё-же что-то витает вокруг, темнота обступает вас и сердце отчего-то зудит. Посасыват под ложечкой и желудок сжимается в комок, во рту густеет приторная слюна. Вы тяжело сглатываете. Спокойной ночи.
Вам бывало тоскно? Виолончель пробивала до костей?
Мне казалось, что схожу с ума от изощрённой пытки.
Вот ты висишь, раскачиваясь на волнах между забытием и миром, где-то в полусне, и вот уже дышать не можешь в душной ночи, глотаешь густой воздух, пытаясь запить (или забыть) невыразимую горечь, источник которой ты даже не знаешь, но он надёжней наигоршего, наикрепчайшего кофе будит тебя.
Мой источник стоял спиной к окну, будто через него вошёл, взгляд чувствую, не вижу толком -- против света стоит. А взгляд тяжёлый. Смаоргнул -- не исчезло. Спрашиваю:
- Чего тебе?
Существо молчало. Стояло недвижимо, будто это я к ней явился.
- Проваливай, душа моя, - приподнявшись на локте, окинул её силуэт взглядом. Она фыркнула, оценив шутку. Вздрогнула, обретя внутри некое движение и подступила к постели.
- Что-то ты неразговорчива сегодня ночью. Тяжёлый день? Решила испортить ещё кому-то?
Молчит.
- К услугам Вашим, - я, будучи спросонья благодушен, шутливо склонил голову.
- Ты задолжал, - просто говорит она.
Настала мне пора заткнуться. И слушать внимательно-внимательно.
- Я говорила, что приду, - женщина опустилась на край кровати и, не касаясь, заставила вжаться в матрас, - Ты знаешь цену.
В полумраке губы казались чёрными, а зубы за ними острее обычного. Складка смятой простыни произвольно соскользнула с края кровати, расправляясь, прощекотала брокершу по голому колену. Интересно, боятся ли они щекотки? Взгляд вперился и кололся мне где-то под ключицы. Там сразу начало ныть.
Я сглотнул.
- Итак?
Я начал сомневаться в непрерывности времени. В линейности я разуверился ещё раньше. Комната погрузла во временном вакууме. Мы застряли настолько плотно, что даже воздух в лёгкие не шёл.
Я чертыхнулся, сообразив наконец, что весь этот маленький мир ждёт именно меня. Волосы её оказались жёсткими, как проволока. Раньше не было повода заметить. Отчасти оттого, что существа не терпели фамильярности по отношению к себе и прикоснуться не было ни возможности, ни желания. Во рту появился коричный привкус.
Существо отпрянуло.
- Думай о том, - сквозь зубы процедила она, - что должен отдать мне, и убери руки от моих волос
Я заставил себя разжать челюсти, отбрасывая раздражение.
- Ты не можешь выполнить свою работу? - насмешливо хмыкнул я.
Она впилась в губы с такой силой, будто хотела вынуть душу до капли.
Должно было прозвучать нечто вроде "Оплачено". Но она молчала. Что-то было не так. Продолжала сверлить своими громадными, сверкающими в скудном свете глазищами. Я больше не рискнул прибегнуть к колкостям.
- В чём проблема?
Воздух становился всё гуще и удовольствия дышать не было. За окном звенели цикады, и звон всё нарастал, заливая бетонный сосуд, именуемый спальней. Господи, какие цикады?! В городе живу! Так звенит тишина?
- Прекрати изматывать меня. Скажи, в чём проблема.
Рывком соскочив с кровати, с ожесточением отшвырнул простынь. Край упал существу на ноги и нарочито медлительно, даже театрально сполз вниз. Женщина проводила его взглядом Застыла. Вздрогнула.
- Проблема, - с нажимом повторяю, - в чём?
- Ты не можешь отдать. Или нечего отдавать. Или уже расплатился. Или... - она, - впервые! - лепетала. Как девочка, испуганно и совершенно безысходно.
- И теперь? - я отвернулся к шкафу, надеясь, что со спины не заметно волнение.
- За тобой придёт другой.
- А может другая? - я отодвинул стопку шмотья и вытащил из угла бутылку виски. - Надеюсь, она посимпатичней будет.
Она не оценила шутки. Сидела, подрагивая, пялилась в пол, отгородившись плотным каскадом волос.
Я позвал её несколько раз прежде, чем её призрачное тельце наконец прекратило вибрировать и она зло обернулась ко мне.
- Когда ты обратишься в следующий раз, - вкрадчиво заговорила она, - будет дороже. С процентами, - тёмные губы медленно растянулись в улыбке.
- Нет.
- Что нет? - она медленно поднялась.
- Нет. Я не буду платить дороже потому, что ты не можешь выполнить свою работу сейчас.
Руки у меня заметно тряслись. Потому хлебнул из бутылки, прежде чем посмотреть существу в глаза. Ей не понравилось.
Она оказалась рядом прежде, чем я успел завинтить крышку, полыхнула холодными огоньками в глазах, и медленно, по нанометрику в инфинитный момент, вжалась в тело.
- Ещё. Раз. - донеслось откуда-то издалека, и врезалось в мозг как два острых пинка. "Ещё. Раз.", - скрепим?
- Да.
Она вся была какая-то горькая. Жёсткая, лёгкая как пушинка, и совершенно неподъёмная. В прикосновении губ не было ничего сверхъестественного. Я буквально слышал, как в уме она четрыхается, если они таким вообще занимаются. Неловко вытянул руку с бутылкой, зажатую между тел, и поставил куда-то наугад, судорожно пытаясь придумать, как бы её окликнуть. "Эй, ты"? "Тварь"? Неочень, правда?
Она всё не отстранялась и кажется, вообще обо мне забыла. И я, только чуть обозначив, прикусил её нижнюю губу. Тогда я узнал, что зубы её ещё острее, чем кажутся.
Честно признаться, я упустил тот момент, когда пропали домыслы, укоры совести, чести, возможно, стереотипы. Исчезли слова, которые нужно было искать, чтоб... сказать. Говорить больше не надо было. Можно было молча смотреть в громадные глаза, а когда они закрывались, цепляться взглядом за блеск в волосах, за испарину над приоткрытыми губами. В темноте не было цветов, а только блики и они, несомненно, были прекрасны. Тишина так шумела, что хотелось заткнуть уши или, даже желаннее, считать её вдохи. Было боязно, что существо, итак хрупко-призрачное, сейчас растворится вовсе и останется только горечь на губах и мурашки на коже. Вдруг испуг кольнул под грудину ощутимей, и я забрал её под себя -- спрятал. Тогда забылось, что она может воспротивиться, вырваться. Только бы не исчезла, а была впервые живой и настоящей. Понемногу растворялась её чёрствость, она стала так свободна: от мыслей, от себя самой, - а я стал ею, дышал её раскрытыми губами. Когда границы стёрлись до конца, стало совсем просто. И как-то сразу не страшно прижать к себе, запутаться в жёстких волосах, касаться влажной кожи. Ладони её оказались вполне пригодными не только для оплеух. Пальцы порхали по моему телу, и нашими вдохами творили музыку. Женщина, кем бы она ни была, сотворена для нежности.
Её маленькое призрачное тельце было создано очень сильным. Сжимаемая в объятиях, она извиваясь, впивалась в меня, и эта удивительная мощь была невыразимо естественной. Я жил азартом удержать заряженную пружину. Она пахла летом и напоминала мак.
Внезапно всё прекратилось, и стало тихо и холодно.
Виновато пригладил спутанные волосы существа и неловко отстранился.
- Ты, знаешь ли, - прошептала она, - мне всё ещё должен.