Поздравив себя с успешным актом дефекации, я вытираю задницу распечатками Ницше. Отходы философской жизнедеятельности или Как-Срал-Заратустра.
Очень это по-нашему - гадить и возвышаться одновременно.
Мои ноги делают шаг. Затем второй. Спринт к холодильнику за маленьким кухонным бессмертием. Дверца раскрывается пастью, набитой жёлтым светом, морозом, пустотой, так и не открытой в этот раз тинктурой, всем, кроме еды.
Через несколько секунд после этого топавшая по лестнице мимо моего этажа с авоськой наперевес сорокалетняя тётя Лида из 341-й квартиры внезапно поняла, что продукты необходимо срочно занести мне.
Несколько циклов медитативного самоудовлетворения у холодильника и дверь просовывается рука с авоськой. Принимаю еду, отдаю ведро с накопившимся мусором, через минуту принимаю пустое ведро обратно, закрываю дверь.
Тётя Лида продолжает путь, который окончится выяснением того факта, что она "забыла" зачем вышла.
Некоторые называют это старческим маразмом, но подобное повторяется регулярно. Постоянно и бесперебойно. Уже семь лет как.
Да, сейчас я со смехом вспоминаю, как наша бывшая кошка Мурка после моего шутливого заявления "ты у меня попляшешь!" и кинутого тапочка неожиданно для всех встала на задние лапы и начала выделывать неуверенные коленца. Тогда родители решили, что я здорово её выдрессировал.
Второй раз это случилось во время ссоры с отцом. Он что-то кричал, а я пытался абстрагироваться от него - как бы переносил сознание, понимаете? Я представил себе, как взрывается чайник, стоящий на столе. И он взорвался. Обоих обдало кипятком, но за секунду до того, как мне ошпарило лицо, я успел увидеть торчащий из моей головы коготь. Большой коготь на длинной, тянущейся к ошмёткам чайника членистой ножке, весь полупрозрачный и светящийся коричневатым сиянием.
Я поступил так, как поступил бы любой нормальный человек - решил, что слишком переутомился. На всякий случай рассказав обо всём родителям. Они, как нормальные люди, решили так же. Когда это произошло в шестой раз, мама с папой, как любящие родители, всё рассказали врачам. Врачи-психиатры, как добросовестные эскулапы, записав мамин горячечный рассказ о моих видениях когтя из головы и странном поведении предметов в квартире, забрали меня погожим июльским деньком в жёлтый дом.
В дурке было интересно. Первое время. Сначала беседовали. Внимательно слушали. Со всем соглашались. Что-то писали в блокнотах и листах учёта пациентов, не замечая когтя, угрожающе тыкавшегося чуть ли не им в лицо.
Потом мне назначили расписание. Нет, даже Расписание. Удивительная вещь - я знал, что каждую неделю во вторник, четверг и субботу мне будут что-то колоть. Что-то донельзя омерзительное, которое поплывёт по моим венам, превратив их в отстойник мозговых стоков, залив кости плавлёным свинцом, заставив выгибаться мостиком и грызть палку, засунутую мне меж зубов.
Мог ли я винить в этом родителей? Мог, но не стал. В конце концов, они просто делали то, что должны были. Как и все. Как нормальные люди.
В моей палате ещё магнитофон стоял. Старенький, паршивый кассетник, по которому обычно крутили всякую радиопопсу.
В первый раз шприц лопнул в руках у санитарки, осыпав меня стеклянным дождём, а ей всадив иглу в локоть. Не беда - принесли второй. Было такое чувство, что с тебя стягивают кожу - не срывают, не срезают, а именно стягивают, как будто она садится на тебе как новая, стираная "Тайдом" под свежие песни очередной популярной группы, рубашку.
С тех пор я научился ценить тишину.
Шло время. Медперсонал дважды ломал себе руки-ноги о внезапно вылетавшие из-под койки утки. По ночам я дико мёрз, нещадно при этом потея. Болела голова. Периодически я засовывал её в холодильник, ождая, что она перестанет гореть, но ничего не менялось.
Иногда приходила мама. Или отец. Они говорили какие-то правильные, нужные слова, поддерживали меня, но в их глазах я видел затаённое отвращение. Как перед толстой, слепой личинкой майского жука, почёсывающей лапками-коготками огромное полупрозрачное брюхо.
Через полгода я перестал видеть коготь. Иногда я звал его ночами и порой даже казалось, что из лба что-то знакомо светится, но когтя не было.
Закончилось всё только через год.
Я впервые пришёл домой. Сел за стол, в окружении родных и любящих меня людей, как будто ничего не случилось. Это бывает, это неприятно, мы так рады тебе, но теперь ты вылечен, теперь всё хорошо, возьми салатика...
Я участливо кивнул в ответ и через секунду увидел, как медленно гнутся зубья зажатой в моей руке вилки.
Всё было зря. Не разбирая криков, а видя только сплошное коричневое сияние предмета, торчащего изо лба уже на полметра, я на месте попытался разбить себе голову о стену.
Тяжёлое сотрясение мозга уложило меня в койку ещё на шесть месяцев.
За это время от матери ушёл отец, а Коготь, как я его называл теперь уже с большой буквы, вырос до десяти метров. Понемногу я сживался с ним. Я научился втягивать его в голову и выпускать, часто пользуясь этим, отгоняя шнырявших в больничном дворе бродячих собак. Почему-то они его видели.
Однажды одна, особенно дерзкая, попыталась цапнуть меня за ногу. Я привычно напрягся, но юркая тварь таки прокусила брюки. От моей боли Коготь рванулся к шавке с утроенной скоростью. Челюсти на ноге разжались.
Через секунду передо мной валялась собака с перебитым хребетом.
После выписки я прожил с матерью ровно шестьдесят дней. Я ничего от неё не скрывал. Я рассказывал ей о сиянии насекомовидной ножки, я бил стёкла взглядом, я заставлял бабочек садиться на стол, образуя цифру 4, я пытался убедить её, что остался прежним.
Не знаю, поверила ли она мне. Через шестьдесят дней мама умерла.
Кажется, тогда я последний раз выходил из квартиры - на кладбище. Стоял и смотрел, как грязные рабочие по неизвестной им причине заваливали неоплаченную могилу землёй. Осень редкими слезами капала мне на лицо. Коготь грустно скрёб по земле.
Потом всё - на пять лет в этой квартире. Со временем я научился тянуть Коготь примерно на километр вокруг. Соседи таскали мне еду, газеты, диски, выносили мусор, платили за коммунальные счета, а я просто жил растением и ни о чём уже не волновался. Коготь вырос и я вырос вместе с ним.
Это не плохо. Со временем ты привыкаешь к тому, что уже не обязательно куда-то ходить и что-то делать. Можно даже быть парализованным - густо затянутый ментальной паутиной дом обязательно сведёт все соки к пауку. Так, группа молодых "быков" со двора почему-то испытывает потребность ежедневно обсуждать какие-то проблемы перед моей дверью, зачем-то держась за стволы и ножи в карманах.
И - шёпотом! Тсссс! Там мужик серьёзный живёт, он шума не любит...
Тишина и спокойствие. Бытие и его отрицание. Недавно мне ставили новую звукоизоляцию и несли Шиллера с Кьеркегором вперемешку.
Ничего не мешает. Поэтому я функционирую ровно и без эксцессо...
- ЭХ, В САМОВОЛЧКУ Я ИДУ ОПЯТЬ, ЧТОБ ЛЮБИТЬ ДЕВЧОНОЧЕК, ИХ НЕЖНО ЦЕЛОВАТЬ!
Голова взвыла от подзабытой боли. Выскочив я балкон, я увидел тонированную "Ауди" с вопящим из неё шансоном, а так же десяток парней рядом. Коготь уже рванулся к машине, но я остановил его. Нельзя. Нельзя. Больно. Сейчас прекратим.
Живущий на первом этаже молодой рэкетир средней руки Вася, до этого мирно храпевший в своей кровати, внезапно проснулся, понял, что ненавидит доселе горячо любимый шансон и что "надо бы рога пообломать".
Рога обломали пытавшемуся всё "вырулить по понятиям" Васе. Голова уже напоминала кипящий котел, готовый вот-вот брызнуть мозгами через уши.
Я. Это. Сделаю.
Коготь обвился вокруг группы незримым хлыстом. Они не видели его, они просто проживали последние секунды жизни под песню о самоволочке.
Кольцо сомкнулось. Крайний выронил сигарету и оборвался на полуслове, когда его с остальными потащило к машине и с размаху впечатало в металл, обдирая зубами краску.
Я стоял на балконе, и словно бесконечно длинными руками давил их, разнося по улицам неслышный крик:
- РВАААААААААААААААААААААААААААААААТЬ!
Сидевшие на деревьях вороньи стаи мигом разлетелись.
А их вминало и смешивало, давило и рвало глотки так, чтобы в конце не разобрать, где человеческая плоть, а где только железо. Я чувствовал рвущуюся изо лба почти материальную агрессию, перемешанную с дикой болью от нераздавшихся внизу криков.
Забавно, но магнитола сдохла сама от натёкшей в салон крови.
До кровати я просто дополз. Обожравшись анальгетиков, всё-таки смог уснуть.
Утром на крыльце было шумно. Приезжала "Скорая", милиция, кто-то обсуждал современную молодёжь, кто-то отковыривал мясо от арматур и литых дисков.
Из милиции пришли через пару часов. Видимо, кто-то навёл. На этот раз всё прошло благополучно - для приличия постояв в прихожей час с деревянными лицами, милиционеры за пять минут заполнили протокол о том, что жилец - гордость страны, работает, учится, служит в армии, платит налоги, занят благотворительностью и так далее.
Правда, из окна я видел, как один из них, уже выйдя за пределы досягаемости Когтя, обернулся и скользнул взглядом по стёклам балкона.
А я пошёл смотреть телевизор. Когтю нравился телевизор. Иногда он забирался туда и мы оба от души веселились, гадая, почему это у политиков, которым Коготь "проехался" по отображённому ЛСД-монитором животу, сразу же комкалась речь и они спешили покинуть трибуну в пользу иного заведения.
Иногда Коготь грустил, особенно, когда мы смотрели мелодрамы. Тогда он жалобно метался по комнате, рассеянно залетая в чужие квартиры. Мне было его жалко,
но чем помочь, я не знал. Впрочем, через день-другой Коготь успокаивался сам.
Дверь высадили через двое суток. Двое. В штатском. С пистолетами.
Первому Коготь успел оторвать голову, но второй выстрелил в меня. Извернувшись в прыжке я вовремя отскочил, слыша над головой хруст ломаемой пулей мебели. Ко следующему выстрелу я был готов. Коготь обвил меня, укрепив тело видимой только мне броней.
Коричневой. Полупрозрачной.
Выдержав прямое попадание почти в упор, Коготь развернулся и сверхбыстрой плетью схватил кулак оперативника. Тот целых три секунды смотрел, как его собственная рука тянется к виску. Потом упал. Не поднялся.
Всё. Конец свободной жизни.
Не дав мне отдышаться, вошёл третий. Без оружия. И я увидел. Увидел. УВИДЕЛ.
У человека с нашивками ФСБ из рук торчали шипы.
Синие. Полупрозрачные.
Правый проткнул мне ногу, но пока левый, дико изогнувшись, тянулся к моей шее, я неимоверным усилием воли всадил Коготь в живот фээсбэшнику.
Из раны текла кровь, причиняя щекотку коже. Нагнувшись над человеком, я, с каким-то отрешённым вниманием наблюдал, как шипы судорожно дёргаются, ластясь к хозяину в последней земной ласке.
На затылке сотрудника было несколько шрамов. На левой ладони наколка "Архангельск-85".
И я вдруг внезапно увидел своё будущее - ржавую покосившуюся оградку вокруг наполовину вросшего в землю грубого деревянного креста с номером.
Потому что я не один такой.
Поэтому я вытаскиваю из ещё тёплых пальцев пистолет и выхожу из квартиры. Впервые за пять лет. За спиной слышен грохот - в пароксизме эмоций, в страсти, в
бешенстве Коготь проламывает стены, калеча железобетонные перекрытия и похожих на жирных мух соседей.
Осенний ветер холодил босые ноги. Я вспомнил, что так и не купил себе обувь.
За спиной рушился дом, где я родился, вырос и вырастил Когтя в себе.
Ненавистный мир уже рядом, пистолет оттягивает руку и я делаю очередной первый шаг, ощущая, как всё, к чёрту, рушится.