Он не просыхал со дня похорон. Лицо его опухло, глаза запали, пегой щетиной заросли подбородок и щеки.
Напившись, Григорий каждый вечер шел к Ларисе и скандалил.
И сейчас ввалился без стука, сел на кровать, и начал матерится в пьяном озлоблении. Лариса не отвечала.
Сидела как истукан за столом, не шевелилась. Не по силам ей было справится с ним, здоровым мужиком. Когда-то давно, легко могла его скрутить, но те времена давно прошли.
Да и все равно ей было, абсолютно все равно, что он ни говорил, что ни делал. Горе сделало ее недоступной для мелких дрязг. Она закаменела. Заканчивался четвертый день со дня похорон их старшего сына Александра. Он умер от передозировки.
Григорий устал материться. Замолчал, покачиваясь, глядя в пол, потом уткнулся лицом в подушку на кровати, и зарыдал.
Сквозь рыдания стали прорываться какие-то слова, но сначала они не достигали ушей Ларисы. Она слышала их и не понимала. Перед глазами стояло худое замученное лицо сына, его закрытые глаза, заострившийся нос.
За все четыре дня, прошедшие после поминок она не произнесла ни слова. На похоронах и вечером держалась, разговаривала, плакала, а на другой день замолчала.
Села возле стола, и сидела в оцепенении. День, второй, третий.
Марина вечером подавала на стол, она ела.
Ноги совсем отказали ей. Она передвигалась с палочкой.
- Это я во всем виноват, я, один только я, - приглушенно стонал в подушку Григорий.
Сколько времени он это повторял, она не знала. Но смысл слов в конце концов дошел до нее и удивил. Она прислушалась.
- Если бы я не бросил тебя, не развелся, мы все жили рядом, все было бы хорошо.
Лариса посмотрела в сторону жалкого, скрюченного, стонущего существа на кровати.
Он сильно преувеличивал и свою вину, и свое влияние на детей.
Ей странно было осознавать сейчас, спустя десять лет после развода, что он тоже имеет какое-то отношение к ее сыну, имеет даже право горевать и мучиться угрызениями совести.
- Чушь,- сказала Лариса
Голос ее прозвучал резко и неожиданно. Григорий замолчал, и поднял голову.
- Чушь, - повторила Лариса. - Ты не причем. Ты ушел, а я была рядом, и ничего не смогла сделать, ничего. Это она, и только она виновата. Люська. Наркоманка проклятая.
Она вспомнила, впервые за последние дни вспомнила о существовании этой мерзавки, отчетливо увидела спутанные темные волосы Люськи, нечесаной гривой спускающейся до плеч, мраморное лицо, карие глаза, казавшиеся огромными из-за постоянно расширенных зрачков.
Эти странные, слегка косящие глаза всегда смотрели на нее отрешенно, не видя. Опустошенный, ушедший в себя взгляд наркоманки, что может быть страшней?
Последние три года Ларисиной жизни, каждая минута, все силы души, были сконцентрированы на борьбе с этой лохматой девкой. Борьбе за жизнь сына.
Лариса проиграла это сражение. Дима ушел из жизни, и Люся, сама того не сознавая, победила.
Началось все четыре года назад.
Дима стал приходить поздно, по утрам прятать глаза от матери. На расспросы не отвечал.
Это могла быть только женщина, Лариса понимала это, чувствовала, но смирялась с неизбежностью. Саше шел девятнадцатый год, самое время влюбиться, но странно ей было то, что он ничего не говорил о ней.
- Тебе она не понравится, - только и удалось Ларисе узнать.
Помешать их встречам Лариса не могла. Он уходил утром на занятия в институт, и возвращался уже во втором часу ночи, а однажды не пришел ночевать совсем.
Лариса помнила эту страшную ночь, когда ей мерещились всяческие несчастья, все, кроме реальности, которая даже и не пришла ей в голову: сын валялся в чужой квартире на полу в полной отключке, и позвонить домой не мог.
Наркотики требуют денег, а их не было. Александр стал кидаться на любую работу, но и этого не хватало.
Дорожка для необеспеченных наркоманов одна: сын начал торговать наркотиками, и неизбежно докатился бы до тюрьмы, но случилось так, что он перебрал, и попал в больницу. Его откачали, он три дня провел в реанимации, а Лариса только тогда узнала правду о сыне.
Наркотическая передозировка!
Это только в детективах находят девушек и юношей в состоянии наркотического дурмана, такого сильного, что это грозит их жизни, а в нашей обычной действительности, возле хрустальных рюмочек, отраженных в зеркале серванта и ковром на стене, нет и не может быть места такому страшному, непонятному, губительному понятию, как передозировка.
Артрозы мучили Ларису. Она с сорока лет тяжело ходила, а последние годы передвигалась с палочкой.
Она стояла перед врачом, полная, с розовым лицом, и грузным, уже плохо управляемым телом, женщина, десять лет назад оставшаяся без мужа, и все силы своей деятельной души вкладывавшая в детей, в сына и младшую дочь.
Она слушала врача, смотрела на его белый, внушающий доверие халат и не верила.
- Вы об Александре Хрусталове говорите? - с надеждой переспросила она. - Вы не ошиблись?
- Да, об Александре....
Врач запнулся, засомневался, посмотрел в историю болезни у него в руках.
- Да, о нем. Александр Хрусталев, 1972 года рождения. Это ваш сын?
Лариса кивнула.
Встряска помогла. Призрак возможной смерти испугал ее сына. Саша хотел жить, тогда еще хотел, и согласился на лечение.
Лариса влезла в долги, продала все, что можно было продать, и попросила денег у бывшего мужа, который, разведясь, продолжал жить в той же квартире, в изолированной комнате с балконом, а они втроем жили в двух других, смежных.
Григорий долго проклинал ее, кричал, что она довела его и детей своей любовью к порядку, что все от нее бегут, как от чумы, что жизнь карает таких, как она, которые думают, что пыль на телевизоре, и не мытые ботинки самое страшное, что может произойти.
Лариса стиснула зубы и все вытерпела. Ей нужны были деньги на лечение сына.
И Григорий дал половину.
- Больше нет, - сказал он.
Григорий после развода не женился, жил то с одной, то с другой бабой, и сожительниц своих не баловал, украшений и шуб не покупал, а на своем судоремонтном он хорошо получал. Одно время Лариса даже надеялась, что он купит квартиру и уйдет от нее, но он этого не сделал. Квартиру не купил, а деньги ей дал.
Саша продержался полтора года. Сдал сессию, летом работал, даже пару раз сходил в кино с девушкой, студенткой их политехнического.
Люська-наркоманка звонила ему не раз. Лариса теперь сама спешила снять трубку, и когда трубка молчала, Лариса чувствовала, что это она, Люська.
К тому времени Лариса уже знала ее в лицо. Шла домой с работы, и увидела, парочку - сына и эту, черноволосую, с расширенными глазами, с непокрытой по морозу головой, в потертой дубленке.
Саша увидел мать, что-то резко сказал своей собеседнице. Повернулся, и с мрачным, злым выражением лица, которого Лариса никогда у него не видела, пошел прочь.
Лариса передохнула. Опасность, как показалось ей, миновала.
Саша всегда был мягкий, послушный, ласковый мальчик. Ей было с ним легко. Гораздо легче, чем с младшей дочкой, упрямой, своевольной, обидчивой.
Мягкость и сгубила его. Он привык подчиняться женщине, и когда повзрослел и отдалился от матери, его захватила Люська.
Воспитанный строгой матерью, Сашка обречен был стать в своей взрослой жизни подкаблучником, и если бы ему встретилась обычная девушка, жизнь его могла бы пойти по привычной колее: учеба, диплом, женитьба, дети. И ссоры матери с женой, наветы тещи, недовольство начальством были бы для него самыми большими неприятностями в жизни.
Не сложилось.
Когда, в какой именно момент Саша уступил, Лариса не знает. Прозевала.
Казалось ей, что все в порядке, сын втянулся в обычную колею, обратно его не тянет.
Дочь Марина заканчивала школу, шли выпускные экзамены, над Ленинградом висели призрачные белые ночи, в них слышался шелест поцелуев, шепот влюбленных, запахи травы, листвы и реки наполняли воздух по ночам, перебивая стойкий запах бензинового перегара.
В одну из таких ночей Саша не пришел ночевать. Он был у Люськи.
Что-то было в ней такое, что манило его непрестанно, и в какой-то момент он перестал бороться с соблазном. Страх смерти забылся. Жизнь без Людмилы, без эйфории от наркотиков, казалась ему пресной.
Позднее, перед тем, как уйти к ней совсем, он скажет матери:
- Что толку, что я живу? Это только в ваших глазах я жив и все у меня в порядке, а на самом деле я умер. Внутри у меня пустота.
Лариса познакомилась с родителями Люси, загнанными, забитыми судьбой, отчаявшимися людьми, махнувшими на единственную дочь рукой.
Лариса ковыляя, тащилась к ним на Каменный остров, с трудом, с помощью окружающих выбираясь из троллейбуса, поднималась на третий этаж их пятиэтажки, отдыхая на каждом лестничном пролете.
Приходила, сидела на старом диване, в комнате, так похожей на ее собственную, только поменьше и ковер зеленый, а не красный, как у нее. В этой комнатке она плакала вместе с Верой Ивановной, матерью Люськи, уговаривала ее не опускать рук, бороться.
Они вместе ходили к Люсе с Саше, на их арендованную квартиру, разгоняли обкуренные обколотую молодежь, товарищей их детей, выкидывали шприцы.
Оставались ночевать с ними. Через сутки ломка становилась нестерпимой. Люсины родители не могли смотреть на мучения дочери, сдавались и уходили, клялись, что никогда не вернуться.
Так прошел год, другой.
За три недели до смерти, на день рождения матери Саша появился дома, принес цветы. Он показался ей здоровым, веселым, только очень похудевшим. Остался к обеду, и даже похлебал суп. С Мариной он был ласковым, интересовался ее делами.
В душе Ларисы шевельнулась надежда.
Она хотела спросить сына, не бросил ли он Люську, но не решилась. Не захотела скандалом омрачать день.
А в семь вечера Дима ушел, и больше они его живым не видели.
Ни она, ни рыдавший сейчас Григорий.
А Люська на похороны не пришла. Лежала в реанимации.