1. Малоподвижный образ жизни.

Город был серым.

Мрачно и уверенно ползло по влажным бельмам окон одно, общее, гигантское отражение. Сырая бугристая плоскость безмолвно текла над городом, задевая за телевизионные антенны, оставляя на них клочья туманной плоти...

Серыми были тёмные утренние многоэтажки, пятнистые от влаги, тоскливые от рождения. Серой была мёртвая осенняя земля, убитая бензином и первыми заморозками. Серым было бесцветное холодное солнце, тихо просвечивающее сквозь толстый ватный фильтр. Серыми были люди, обреченно выползающие в промозглое сентябрьское утро.

Город просыпался. Сдавленный в тонкой щели между поверхностью земли и сырой равниной облаков, город вступал в свой очередной, стандартный, унифицированный день...

Ёжась от подлого сырого ветра, Крюков брёл к автобусной остановке. Механически переставляя ноги, он сонно разглядывал отражающиеся в лужах то ли ещё облака, то ли уже тучи. С земли те выглядели тысячетонными громадами, непонятным образом висящими в воздухе и, казалось, утюжили воздух своими тёмными, разбухшими от влаги основаниями...

Как обычно, остановка была переполнена. Аккуратно обойдя шеренгу квадратных тётенек со смертоносными зонтиками (их спицы хищно поблескивали на уровне Крюковской шеи), он остановился на пустом участке асфальта. Как всегда, данная территория оказалась заливной. Подошедший с угрожающим креном автобус с ходу въехал в глубокую лужу и окатил Крюкова грязной холодной водой с размолотыми льдинками.

День начинался на редкость предсказуемо.

В автобусе Крюкову стало плохо. Разболелась голова, поплыло перед глазами и перестало хватать воздуха. Он облизал пересохшие губы и покосился на стоящего впереди мужика. Ужасно хотелось прилечь горячим виском на его прохладную кожаную спину...

Сознание вернулось с пронзительной осенней мразью. Крюков укрепился на ходящем ходуном асфальте, встряхнулся. Немного полегчало. Осмотревшись, понял: толпа работяг вынесла его около ракетно-бомбового завода. Школа осталась далеко позади. Он снова опоздал. Он опять опоздал. Он как всегда опоздал...

Лезть в душный автобус больше не хотелось, и Крюков побрёл пешком по тротуару. Голова его была занята осмыслением странностей бытия. Тревожило недавнее наблюдение: на часах без пяти, урок ещё не начался, а он УЖЕ опоздал...

До школы он добрался к середине урока. Разумеется, ему и в голову не пришло дожидаться перемены: не обращая внимания на взбешенного учителя и смешки с парт, он отрешённо протопал через весь класс, украсив чистый до того пол цепочкой мутных лужиц...

Спустя некоторое время ощущение реальности снова пропало. Лица одноклассников превратились в неумелые плоские шаржи...

А?!.. Что?.. А, это всего лишь классуха... Почему я не пишу? Да пошла ты... Нет, я этого не сказал. Только подумал.

Всего лишь подумал...

Опять вызвали эту дуру, Козлович... Вот уж где чмо...

Почему открыта дверь в лаборантскую?.. Открыта и открыта, и фиг с ней... Нет, там что-то не так... Козлович дотронулась до пятна слизи на стене. Ах, какая гадость!.. Милочка, это только начало...

Чёрное блестящее тело беззвучно мелькнуло за полуоткрытой дверью. Интересно, неужели никто, кроме меня, его не видит?

- Витя, сходи намочи тряпку!

Витя встаёт, идёт к двери, заходит... Ничего... Ага, вот оно! Глухой удар, жуткий вопль, переходящий в нечленораздельное бульканье, ещё удар, ещё, ещё, ещё, стук падающего тела...

Все вскакивают с мест. Синяя от испуга классная боком подгребает к двери.

В общем-то она была невинной старушкой...

Быстрый, неуловимый для глаза бросок - и тело её словно взрывается... Упругий, похожий на ребристый резиновый шланг, язык чужого молниеносно выхватывает сочные куски учительского мяса... Меловые буквы смазываются и плывут по доске, смытые струями крови...

Ха, забегали, засуетились! Кричат: Вставай, проснись!!! Какого чёрта, мне и тут неплохо! Монстр, монстр... Ну и что? Мы с ним друзья, он на меня похож даже, хи-хи... Нет, ну они и мёртвого поднимут!

- Проснись, дятел, тебя к доске вызывают!

Крюков с трудом приподнял голову, непонимающе похлопал мутными глазами.

- Всё, можешь спать дальше, я уже поставила тебе двойку!

О, ч-чёрт, она жива... Старая, тупая, вонючая вешалка...

- Что ты сказал!?

Да ничего я не говорил, подумал только...

- Как ты мог! Выйди вон!!

Но ведь он действительно ничего не говорил! Всего лишь подумал!..

Всего лишь...

Выйдя за дверь, он озадаченно почесал вихрастую голову, посмотрел на часы, досадливо плюнул и побрёл прочь. На улице ничего не изменилось... Брутальные, размокшие многоэтажки, жирно и сыто пузырящееся футбольное поле, обрезанные деревья в лужах грязной извести, низкое свинцовое небо...

Ядерная зима, да и только...

Тяжко вздохнув, Крюков побрёл по лужам, обдумывая план дальнейших действий. Как всегда, он содержал не слишком много пунктов: купить газету с программой кинотеатров, подобрать наиболее безлюдный маршрут и отдохнуть от всех этих ужасов за просмотром какого-либо кинца...

Встречные прохожие с интересом разглядывали странного бледного юношу, шлёпающего прямо по лужам. Крюков их не видел. Он не хотел их видеть. Он не любил людей.

Людям было плевать.

Кино он видел раз, наверное, восемь. Это не мешало ему получать удовольствие. Кроме Крюкова в зале сидело четыре человека, включая влюблённую парочку, которой до происходящего на экране не было никакого дела. Крюков не обращал на них внимания. Сейчас он вообще ни на что не реагировал. В кресле располагалось лишь его тело, разум же был далеко отсюда, по ту сторону экрана. И только сейчас, впервые за весь день, он по-настоящему проснулся. Раскрыв рот, радостно кивал, улыбался и поддакивал знакомым героям. Переживал. Школа, улица, люди - всё это было далеким кошмарным сном...

Мир, где добро побеждает...

Вдруг все кончилось. Крюков обнаружил себя в неуютном холодном зале дешёвого кинотеатра. Заныло, затрещало в суставах затёкшее, онемевшее тело...

Придя домой, Крюков поел и заперся в комнате. Включил старенький магнитофон, уселся за стол и извлёк откуда-то из его недр толстенную папку.

В потертых картонных корочках помещалась груда исписанной и изрисованной бумаги. Здесь было всё: рисунки, статьи, рассказы, сценарии, комиксы, песни, чертежи, проекты, заметки, развёртки, схемы... Было даже две незаконченных поэмы и компьютерная программа на дискетке. Папка эта носила порядковый номер четыре. Предыдущие были зарыты где-то в глубинах комода и извлекались на свет крайне редко.

Это было его сокровище, его тайна, его утешение. Здесь он прятался от повседневной жизни, сюда приходил отдохнуть от суеты и беспросветности...

Покопавшись в папке, он извлёк оттуда распухшую общую тетрадь, раскрыл на нужной странице и ... перестал существовать в материальном мире...

* * *

Тело... Своё тело он ненавидел даже больше, чем своё имя. Звали его Фёдором... Смешно, пожалуй. Это тёплое и мягкое имя никак не вязалось с его долговязой фигурой. Впрочем, с ней вообще ничего не вязалось.

Тело Крюкова состояло из отдельных кое-как слепленных вместе частей, каждая из которых, казалось, жила сама по себе. Скоординировать их действия Фёдору удавалось крайне редко и на весьма малое время. Длинные костлявые ноги в огромных ботинках шаркали по асфальту и периодически натыкались на окружающие предметы и друг на друга, отчего обувь имела изрядно сбитый и поношенный вид. Чуть менее длинные, но столь же костлявые руки постоянно за что-то задевали, это что-то падало и, как правило, разбивалось. Крепились конечности к флюорографического вида туловищу с цыплячьей грудкой и торчащими крылышками лопаток. Венчала же всё это безобразие лопоухая, вековой нечёсанности, голова с унылым длинным лицом в круглых металлических очках.

При ходьбе все части тела оживали и принимались злорадно диссонировать друг с другом, выписывая в пространстве дьявольски сложные, трёхмерные фигуры Лиссажу, досаждая при этом как своему непосредственному хозяину, так и всем окружающим...

* * *

На следующий день случилось чудо: Крюков проснулся с головой прозрачной и свежей. Это было так приятно, что хотелось петь. Петь Крюков не умел, зато чудесная голова его разразилась таким потоком идей и проектов, что его мгновенно охватил восхитительный творческий зуд. Пределом мечтаний, конечно, сейчас было бы остаться дома и как следует поработать, но этому существовало неодолимое препятствие: родители.

Выйдя на улицу, Крюков вновь огорчился: изгнанный из родных стен, он намеревался посидеть с тетрадями где-нибудь на крыше, но погода оказалась просто свинской.

Похоже, придется идти в школу...

Угнездившись на самой дальней парте, Крюков принялся творить. Первым делом он зарисовал приснившийся ему на днях странный агрегат, назначение и механизм работы которого ещё только предстояло разъяснить. Затем из портфеля была извлечена пачка незаконченных комиксов. Крюков яростно набросился на затянувшийся сюжет, с грохотом рассыпая по парте фломастеры, но успел нарисовать только два кадра, как новая идея охватила его. Уже год, как он разрабатывал мудреный алгоритм какой-то странной программы на дельфи, и вот, только что, в голове его вспыхнул невероятно изящный логический ход, разом укрощающий все те головоломные дебри, в которых Крюков барахтался несколько месяцев подряд. Экспрессивно орудуя ручкой, он только успел набросать схему алгоритма, как кто-то заржал у него прямо над ухом. Оказалось, что урок уже кончился, и над его столом возвышается, комкая в лапах листы комиксов, верзила из пришедшего следующим класса. Не приходя в сознание, на ходу продолжая развивать свои идеи, Крюков свалил всё в портфель и побежал догонять класс, врезаясь в мелюзгу и спотыкаясь на ступеньках...

К середине шестого урока Крюков начал сдавать. Фантазия по-прежнему работала на всю катушку, но вот исполнительные механизмы - глаза, руки и задница, начали уставать.

Прикрыв глаза, Крюков удовлетворенно растирал ноющие кисти. Это было великолепно!.. Почти как раньше!.. Да-а... Но все-таки, раньше было лучше... Потому что так было постоянно. А теперь очень и очень редко...

Для разнообразия он взглянул на доску. Ну-ка, ну-ка... Расщелкав в три минуты систему, над которой весь класс бился уже пол-урока, он моментально забыл о ней и снова бросился рисовать. Недавно во сне ему привиделась следующая картина: на белую, толстую гусеницу, ползущую по дереву, пикирует кровожадного вида насекомое (вроде осы). Подлетая к гусенице, оно недвусмысленно разевает свои жвала и садиться ей на спину. В этот момент тело гусеницы словно лопается по продольной оси, превращаясь в неровные зазубренные губы. Насекомое проваливается внутрь, губы смыкаются, и снаружи остаются лишь жесткие невкусные крылья, которые через некоторое время осыпаются вниз... Крюков, обожавший всякие природные уловки и секреты, решил развить идею и использовать потом где-нибудь в описании инопланетной фауны. Он не был специалистом в биологии, но некоторые неточности, вполне простительные для сна, не ускользнули от него. Поразмыслив, он решил, что гусеница вряд ли может быть самостоятельным живым существом - скорее всего, это лишь имитация, часть какого-то более крупного создания, которое, к примеру, может прятаться в дупле... (Крюков тут же набросал жуткую многоногую тварь, челюсти которой приобрели форму и цвет аппетитной гусеницы.) Впрочем, продолжал он, форма и цвет тут не главное. Для насекомых, с их примитивным зрением, основным органом чувств является обоняние... А по части запахов у нас - растения... Нет, враньё... Стоп... Не враньё, - ассоциация! Именно растения! Видоизменённые плоды, или листья, или что там у них, и запах... Растение - хищник... Красота!.. Зарисовав и эту красоту, Крюков заметил, что довольно далеко отошел от первоисточника. Всё-таки там была настоящая гусеница, бледная, полупрозрачная, с внутренностями, и она действительно ползла по дереву...

Всё-таки, какая странная штука, эти сны... Откуда это всё взялось? Непонятно...

Крюков задумался. Взгляд его остекленел...

В последнее время с ним творилось что-то странное, - едва ли не каждая ночь дарила очередное невероятное видение. Хотя, казалось бы, что тут невероятного - каждому по ночам что-то снится! - но сны Крюкова действительно были необычны.

Если бы его спросили, что же в них такого особенного, ничего конкретного Крюков ответить не смог бы. Каждый сон был по-своему уникален, каждое утро Крюков решал, что в этот раз он видел диаметральную противоположность вчерашнего, и каждое следующее утро он удивленно понимал, что количество диаметральных противоположностей бесконечно... Сны были потрясающе реальны. Они были осязаемы, они пахли, в них было больно, в них можно было смеяться, бегать, думать, что-то решать, выбирать свои поступки, одним словом, в них можно было жить!.. Но и реальны они были каждый по-своему. Однажды Крюков оказался в каком-то несуществующем фантастическом фильме в качестве одного из действующих лиц. Нет, он попал не на съемочную площадку этого фильма, и даже не в мир, показанный в фильме, он попал именно в сам фильм! То есть, реальность вокруг была совершенно материальна и ничуть не уступала той, обычной, но в то же время, она жила по другим законам - законам кино. Она была СМОНТИРОВАНА, в ней присутствовали замедленные и ускоренные съемки, крупные и общие планы, спецэффекты, панорамы камеры, возможность наблюдать происходящие одновременно в разных местах события, и всё это подчинялось четкому голливудскому сюжету со злодеем и хэппи-ендом...

Поначалу ошарашенный Крюков каждое утро мучительно восстанавливал в памяти ночные приключения и записывал их в дневник, но теперь он уже несколько привык (насколько к этому вообще можно было привыкнуть) и лишь изредка пополнял свою коллекцию ночных видений.

Иногда сны производили на Крюкова настолько сильное впечатление, что весь последующий день он ничего не видел, бродя с остановившимся взором по пустырям и оврагам, а вечером ложился в кровать с твердым намерением досмотреть, чего там дальше.

Сны никогда не повторялись...

Визгливый окрик грубо вернул его к действительности.

Да решил, решил я эту муть, уже полчаса прошло... Чего?.. Ну и что?.. Ну, решил и решил, и фиг с ним, зачем выпендриваться? Ой, ну ладно, ладно, ставь ты свою пятерку... А дневника нету! Кто его знает, где он... Коту подстелили... Вероятно...

* * *

Начался последний урок. Крюков терпеливо сидел на задней парте.

Препод НВП что-то мудро втирал о том, как себя вести в зоне ядерного взрыва, причем вид у него был такой, словно он этих самых взрывов навидался дочерта и больше... Ага, ага, головой к грибу, ногами к кладбищу... И в простынку завернуться...

Смертная тоска обволокла Федора. Творить он больше не мог. Злейший, ненавистный, неумолимый враг снова овладел им. Чьи-то большие теплые руки мягко, но непреклонно обхватили мозг Крюкова, стиснули его, душа все шевелящиеся мысли, надавили на веки, прошлись по подбородку, и ... остановились в таком положении, заполнив черепную коробку вязким густым туманом. Голова стала пустой, но не гулкой, а словно набитой ватой... Мыслить стало невозможно. Все едва зародившиеся идеи запутывались, задыхались, тонули в этой мути, в этом гное, в этом дерьме... Оно шевелилось, оно жило своей жизнью, оно бдительно следило за малейшими проблесками сознания, топча и забивая собой рот, нос и легкие любых порывов и желаний, кроме одного... Это подлое желание было - спать.

Голова стала походить на воздушный шарик - пустой, но почему-то очень тяжелый. Её неумолимо влекло вниз, на прохладную поверхность парты. Глаза не закрывались, нет - они отказывались открываться! Крюков некоторое время мучительно и безрезультатно ворочался, пытаясь устроиться таким образом, чтобы локти не разъезжались в стороны, затем отвернулся к окну, дабы не провоцировать препода, и прекратил сопротивление...

Закрыв глаза, он не заснул. Так было почти всегда. Спать хотелось дико, но, поддавшись, он впадал в какое-то подвешенное, полубессознательное состояние. Думать было можно, но медленно, несложно, простыми коротенькими мыслишками, которые то и дело терялись во мгле, не оставляя следов...

Болезнь пришла недавно. Ещё несколько лет назад окружающие поражались бьющей из Крюкова энергией. Никогда, с самого детства, он ни минуты не сидел без дела. Нельзя сказать, чтобы те же окружающие имели хоть какую-то пользу от этой энергии, но не удивляться они просто не могли. Начиная с того момента, когда карандаш перестал выпадать из детских пальчиков, Крюков с ним не расставался. Вокруг него нарастали горы рисунков, чертежей, моделей, исписанных тетрадей, но он ни на секунду не останавливался. Лишь сейчас, в минуты мрачной меланхолии, Крюков, сначала украдкой, а потом во весь голос, задал себе очень простой, односложный вопрос: ЗАЧЕМ?..

Зачем в четыре года он рисовал фломастерами и клеил силикатным клеем Энциклопедию об очень редких существах, в которой были собраны существа, прямо скажем, отнюдь не редкие, а просто несуществующие? Зачем вот уже одиннадцать лет он разрабатывает сюжет, придумывает новых персонажей, подбирает интересные режиссерские планы, и рисует, рисует, рисует какой-то бесконечный комикс, который за всё это время видели всего три человека? Зачем в седьмом классе он ходит в библиотеки, роется в горах специзданий академии наук, строит системы уравнений и рассчитывает конструкцию летательного аппарата дисковидной формы? Зачем?

И тот же современный Крюков, в те же самые минуты мрачной меланхолии ответил сам себе: для сохранения здоровья! Просто, если бы он не давал выход всему, что пёрло через него непонятно откуда и неизвестно куда, не выплёскивал на бумагу тот чудовищный поток фантазии, что хлестал из него каждую секунду, он бы просто взорвался! Разумеется, это произошло бы на гораздо более тонком уровне, нежели физический, и, возможно, окружающие даже ничего бы и не заметили, но все равно, это была бы катастрофа...

Ничего подобного не произошло, Крюков рос и продолжал удаляться от реального мира, отгораживаясь от него горами своих прожектов. И вот, классе где-то в девятом, пришла странная болезнь, имени которой никто не знал.

Крюков дал ей название.

МУТЬ.

Что она была такое, никто понять не мог. Благодаря тому, что странная маленькая страна вступила (а, вернее, просто рухнула) в непонятное нечто, называемое рыночным социализмом, родители Крюкова убили не один семейный годовой бюджет на бесчисленные исследования, но так ничего и не выяснили. Врачи разводили руками, пожимали плечами, отводили глаза, но исправно брали на лапу.

Крюков тихо разлагался. Учеба покатилась под уклон. Пятерки в дневниках (до сих пор он учился мгновенно, опережая одноклассников на годы) сменились записями типа не готов, которые затем уступили место отсутствовал, а затем и сам дневник исчез из поля зрения учителей навсегда. Творчество начало приобретать все более мрачные черты, одновременно теряя в количестве. Муть поглощала его. К одиннадцатому классу она уже не на миг не покидала Крюкова. Он просыпался с головой, забитой желтым гноем, и с ней же ложился спать. Когда он пытался бороться с болезнью, упорно работая над затянувшимися на годы проектами, голова начинала раскалываться от боли. Поэтому даже к своей заветной папке Крюков обращался все реже и реже...

А недавно пришли сны...

До вечера муть не кончилась. Крюков устало поужинал, посмотрел какой-то скучный фильм, лег в кровать, подумал о том, что, в принципе, он мог бы жить и с этой заразой, если бы только не было таких вот просветов, после которых вообще жить не хочется, и крепко заснул.

* * *

Сон его был непродолжителен.

Вскочив с кровати, он потянулся, разминаясь, и направился к балконной двери. На балконе он втянул полную грудь свежего ночного воздуха, улыбнулся, вскарабкался на перила и легко шагнул вниз.

Жил он на двенадцатом этаже.

Бесшумно мелькали навстречу облупленные разноцветные балконы... У самой земли он лихо перевернулся и взмыл вверх... Раскинув руки, он парил в небе над спящим городом... На лице его сияла блаженная улыбка.

Сделав несколько петель, он понесся вдоль извилистых многоэтажек, заглядывая в окна и пугая сонных голубей. Ему нравилось рисковать, проносясь с бешеной скоростью в сантиметре от стен... С отраженным свистом пронеслась мимо серая глыба новостроя, замелькали ряды фонарей, пустой троллейбус, полетела навстречу широкая лента шоссе...

В соседнем районе, в длинной, извивающейся, словно дохлая гигантская змея, многоэтажке, жили почти все его одноклассники...

Вот окно Архипца. Толстый дегенерат, сынок каких-то новых. Не буду заглядывать.

Окно Жука. Этот здоровенный лом постоянно измывался над Крюковым, доводя его своими тупыми шутками. Вот он, гад, веселиться! Пьянка в самом разгаре... Даже здесь, во сне, Крюкова охватило мерзкое ощущение непобедимости Жука. Сделав для успокоения несколько отчаянных петель, он приблизился к окну Светки Синицыной.

Ничего не видно. Спит. Ну и правильно. Нечего подглядывать. Хорошая девушка...

Эх-эх... (Крюков завис вверх ногами) Очень хорошая... Во всем хорошая. Животных этих бритоголовых, одноклеточных, не любит. Жука терпеть не может... В театры ходит, в кино... Стихи там разные, фильмы черно-белые... Новая волна, Бунюэль, постмодерн...

Тут он до омерзения четко увидел ЕГО. Этого пижона, фраера, волосатика из лицея... Крюкова передёрнуло.

Худ-дожник... Мать его... Да ведь я в сто раз круче рисую, хоть меня и не учил никто! А уж ЧТО он рисует, так это лучше промолчать! Ди Каприо, б-блин...

И что она в нем нашла?.. Он пуст!.. Плоский, одноразовый пошляк!

Во, во - только гляньте - идет себе по проспекту... Штанишки на нем широкие, по последней моде, с карманчиками, маечка наоборот - цыплячью грудку обтянула, сумочка ещё холщовая, с фенечками...

И вообще, какого уха вокруг все так ярко и красиво!? Это мой сон или чей!?

Вот он в магазине. Его артистичные пальцы пробуют ворс новой кисти...

Они могут быть так нежны!..

Что-о-о!!? Что за ботва!!! Что за фигня в моём сне!!! Вон пошёл отсюда!!! ВОООН!!!

Свет вокруг разом померк. Артистичные пальцы обуглились и потекли грязными каплями, поперёк всего расползлась уродливая рваная трещина с шевелящимися оплавленными краями...

Сорвав руками оставшиеся клочья изображения, Крюков бросил их под ноги и яростно растоптал. Отдышался.

Всё вокруг стало на свои места.

* * *

Когда прохожих долго не было, ее поверхность успокаивалась, становясь удивительно ровной и прозрачной, и лежащие на дне рыжеватые листья озарялись столбиками чудесного глубинного света...

Уже полчаса Крюков разглядывал большую, глубокую лужу, удобно расположившуюся в углу школьного двора. Откуда-то издалека доносились бубнеж училки, чавканье Жука, жравшего яблоко, и шушуканье девчонок с передней парты. Крюков взглянул на Синицыну. Мама моя! Чего это с ней?.. Будто кого похоронила...

Ненакрашеная Синицына хлопала опухшими красными глазами, поминутно тёрла их кулаками, шмыгала носом и ничего вокруг себя не замечала. Тень какой-то странной догадки мелькнула в голове у Крюкова...

На перемене он попытался держаться ближе к девчонкам, развернув в их сторону свои грандиозные уши. Собственно, он хотел и в то же время боялся услышать только одно слово. И он его услышал.

СОН.

Волна противоречивых эмоций захлестнула Крюкова. Да что же это такое, в конце концов?! Дар? Или болезнь? А может, просто совпадение?

Муть налетела с такой сногсшибательной силой, что он едва не свалился прямо на Синицыну. Кое-как дополз до парты и лег головой на руки. О-о-о... Похоже, все-таки, болезззззззззззззззь...

Крюков заснул.

* * *

Он включил телевизор и плюхнулся на диван. Настроение было поганое, творить не хотелось. В голове было глухо.

Показывали Nightmares on the Elm street. Довольно странно для такого детского времени... На экране одинаковые американские подростки одинаково выясняли одинаковые отношения... Крюков вяло подумал, что их выращивают в специальных голливудских инкубаторах из какого-то стандартного, политкорректного ДНК, дабы у жующего попкорн буржуя лишний раз не мелькало в глазах. Посему большинство американских фильмов сливаются в один грандиозный бубльгумо-сериал...

- Looser! - заорало на экране.

Крюкова передёрнуло. Хуже этого бывали только патриотические звездополосатые речи аккуратненько подкрашенного серебрянкой президента. В очередной раз он пожалел, что у старенького Рекорда нет дистанционного управления. Собрав волю в кулак, он уже начал сползать на пол, одной рукой шаря в поисках программы передач, но тут на экране мелькнул знакомый красно-черный свитер. Крюков возликовал. Ща он им покажет, кто тут лузер! Федя Крюгер - наш человек! Почти тезка...

Почти тезка выпотрошил восьмерых, но девятый оказался якобы круче остальных. Одинаково героически он якобы победил... Выглядело это ужасно фальшиво...

Спецэффекты, правда, для своего времени неплохие.

Крюков закрыл глаза и перестал бороться с сонным дурманом.

Не хотелось ничего. Ни есть. Ни пить. Ни жить. Вот так вот лежать в этой тёплой густой тьме - и всё...

Всё...

Всё...

Ну всё, хватит!

Он отнял нож от точильного круга. Лезвия сверкали и сталь переливалась радужными цветами. Отменная все-таки сталь! Японская... Ах, да, надо бы шляпу почистить...

Шляпа оказалась покрытой пятнами толстой липкой плоти, чистке не поддавалась. К тому же, в нескольких местах она оказалась прожженной насквозь, и сзади из поля был выхвачен немалый кусок ткани. М-да. Придется распаковывать резерв. Надо будет сказать продюсерам, чтобы выделяли больше на костюмы. В конце концов, почему я должен всем этим заниматься сам?...

Приведя костюм в порядок, он оделся, придирчиво осмотрел себя в зеркало, прищурился, чтоб остался один лишь красно-черный силуэт, покорчил рожи, и, удовлетворенный, отправился в путь.

Первый клиент жил в каком-то бесконечном доме из серых бетонных плит. Федор только покачал головой. Отменные все-таки у них стилисты. Ничего мрачнее и брутальнее он ещё не видел. Фамилия у клиента была странная, хотя и короткая - Джьюк...

- Алё-о-о, подъём! Хватит дрыхнуть!

Крюков разодрал веки. Опять я вырубился посреди дня. Хреново это как-то. Страшновато даже. Сколько же можно спать?.. Того и гляди, не проснёшся...

Тут его осенило.

Вау! Это же неплохой сюжет! Мальчик, который ушел в себя и не вернулся!.. Ну-ка, ну-ка... Ага-а!.. Жил да был себе такой умненький малыш, с опупенной фантазией (ну я, я). Всю жизнь он, значит, чей-то малевал, сочинял, изобретал, отдаляясь при этом от реальности физической, но приближаясь к реальности мысленной, ноосфере. Здоровье у него было - никуда, и с каждым годом становилось все хуже, то есть связь с реальным миром терялась, а мозги вот наоборот, развивались не по дням, а по часам, причем именно в сторону воображаемого, идеально-виртуального. И дошло до того, что начал он конкретно чувствовать эту самую всеобщую ноосферу (надо сказать, что все мы её видим, когда спим, но видим плохо, фрагментарно, потому что наш мозг более приспособлен к физическому миру). Со временем он все больше осваивается там, начинает узнавать других людей (тут можно ляпнуть, что человек из мяса - это типа как верхушка айсберга от его реальной сущности). Наконец, здоровье его (которое он всю жизнь нещадно насиловал, не заботясь о восстановлении) просто-напросто кончается. М-да... Вот так вот, детки... Очутившись, наконец, целиком в этой своей ноосфере, он поначалу радуется, резвится, увлекаясь своими новыми возможностями (кстати, придумать их - действительно нехилая задачка), но потом начинает скучать. Ноосфера огромна, она создана умами каждого из миллиардов людей, живущих (и живших) на планете, но создана бессознательно, по ходу дела, и герой оказывается там, по сути, совершенно один. А, так как мальчик был хиленький, всю жизнь притесняемый, затюканный, он звереет и начинает издеваться над беззащитными человеческими корнями, торчащими там под всякими углами... Приходит во сне, так как для большинства людей это единственный контакт с ноосферой... Вот. Так и появляется Фредди Крюгер, хи-хи-хи... Напишу и отправлю в Голливуд. И скажу, что все, чего они там наснимали - полный фуфел для детишек, а вот у меня-а-а...

Крюков потянулся на диване, зевнул. Надо бы записать, пока опять не забыл, да лень... Кому оно надо?.. Экшна никакого, мысли одни... Хотя мысли, наверное, можно было бы и неплохие развить, да хрен их теперь разовьёшь-то, с этой мутью в голове... Писатель, блин, нашелся...

Наконец, он с кряхтением поднялся, доковылял до стола и вытащил тетрадь. Раскрыл на чистой странице, взял ручку, вздохнул, и пробормотал: Это было бы смешно, если бы не было так страшно...

* * *

Дни в сером городе тянулись одинаково неторопливые, упругие, влажные и скучные, как резиновые колеса... Каждый день Крюков приходил в школу, получал от одной до пяти двоек, шел домой, смотрел телевизор, читал и ложился спать. Серые стандартные дни спрессовывались в унылые брикеты недель и шлепались куда-то внутрь, к остальным... Крюков уже не пытался с этим бороться. Он привык и смирился. Смирился с тем, что сегодняшний день похож на вчерашний, а завтрашний - на позавчерашний, а заодно и на тысячи прошедших и ещё не наступивших дней...

* * *

Сидя на задней парте, он смотрел в окно и совершенствовал свою новую теорию бытия. Как всегда, она опровергала все предыдущие и была весьма мрачна. В ней, в частности, говорилось о том, что существующее деление человеческой жизни на детство, юность, зрелость и старость, основанное на глупом и неубедительном представлении о линейности времени, ни в коей степени не соответствует действительности. По мнению Крюкова, основной, наиболее полноценной и интересной частью жизни следует считать детство. Оно же является и её наиболее продолжительной частью, если доверять собственным ощущениям. (Потому что, если им не доверять, то и вовсе жить не стоит...)

По теории Крюкова, период активной жизни (или просто - жизни) длится лет до двенадцати-тринадцати, затем начинается так называемый переходный возраст - период общего дряхления и умирания мозговой деятельности (организм пытается бороться, но это уже агония), а после наступает мрачная, беспросветная, но, к счастью, недолгая, старость...

Крюков тяжело вздохнул, не отрывая взгляда от любимой лужи.

Совсем недавно дни тянулись медленно-медленно, голова была ясной и прозрачной, а тело - полным энергии и жизни... За день можно было сделать миллиард дел, изобрести сотню велосипедов, побывать в тысяче мест... А сейчас жизнь взбесилась. Раньше плавная и широкая, она вдруг понеслась дикой горной рекой, не давая поднять голову, отдышаться, осмотреться, заставляя поминутно и непрерывно бороться за существование... Крюков волочился по дну, врезался в скалы, застревал в промоинах. Поначалу он пытался затормозить, хватал руками песок дней, но песчинки проскальзывали сквозь пальцы, упирался ногами в скользкие валуны лет, но течение несло его, и годы уносились прочь, в зеленоватую мглу... Сейчас ему уже было всё равно. Он сжался в комок, закрыл голову руками и плыл по течению...

Если всё и дальше так будет нестись, то оставшаяся жизнь получиться не длиннее одного года детства... - думал Крюков, борясь с наползающим на глаза туманом. Ещё эта зараза... Ну, вот, что это за погань с моей головой? Опять туман, спячка... Может у всех так?.. Может, так надо?.. Утешало одно - недолго осталось. Годик отмучатся, а там... Жизнь я прожил неплохую - насыщенную, интересную... Теперь вот перекантуюсь со старичками, и на покой...

Вязкий туман заполнил пространство черепной коробки, вытеснив и задушив все мысли. Отключившийся Крюков медленно сполз с ладони и рухнул в тетрадь. Из носа закапала красивая яркая кровь. Фёдор задумчиво повозил пальцем по парте, размазывая кровь неприличным словом, потом закинул голову и закрыл глаза. Училка что-то от него хотела, но он даже не пошевелился.

Кровь больше не шла. Крюков посмотрел на часы и с тоской обнаружил, что прошло всего пятнадцать минут урока. Взглянул на доску. Дети. Первую такую задачу решали неделю назад. Даже нифига не соображая в физике, можно открыть свою поганую аккуратненькую тетрадочку и аккуратно же всё срисовать...

Крюков соображал в физике. В журнале за его фамилией пятёрки перемежались с двойками. Других оценок не было. Полумер Крюков не уважал: тройки и четвёрки были для всех. Правда, в итоге, из двоек и пятёрок складывалась именно тройка, но Фёдору было плевать. Иногда он даже не знал, что ему поставили за четверть: дневник он не вёл, с учителями не разговаривал.

Крюков поковырялся в сумке и извлёк оттуда потёртый плеер. Когда одолевала спячка, и думать становилось невозможно, это было последним средством. Музыка странно хорошо ложилась на забившую голову гнойную гадость, слегка приглушенно, но как-то цельно и понятно.

Крюков воткнул кассету, перелистал тетрадку по физике (она же являлась конспектом по математике, а также по английскому, русской литературе и истории...), нашел чистую страницу и записал:

Вчера во время урока представил Катьку голой. На перемене она подошла, и дала мне по рылу. Прикольно...

Музыка - вот ещё одна дурная привычка, приходящая со старостью. Этот наркотик засоряет нежные человеческие мозги и подчиняет зараженного человека своим аккордам и ритмам. Ведь в детстве музыка не нужна! Разумеется, если мама не загонит в кружок игры на баяне, и в садике не капают на мозги всякими чунга-чангами. Впрочем, в большинстве случаев это действует благоприятно: ребёнок, страдающий врождённой склонностью к музицированию, приобретает стойкий иммунитет. И в природе нет ничего, похожего на человеческую музыку. А чего нет в природе, то просто-напросто не нужно. Вот в этом Крюков был уверен на все двести с лишним процентов.

И, тем не менее, он любил музыку. Одной болезнью больше, одной меньше...

Музыка делала с его сверстниками страшные вещи. Класс Крюкова был разделён на две неравные враждующие половины: гопников и неформалов. Фёдор понимал, что это всего лишь старческий маразм, и устало наблюдал за их стычками и перепалками. Обе половины, не сговариваясь, обозвали его тихим панком. По их словам: ему всё, всегда и везде пофигу... Он не спорил. В чем-то такое прозвище ему даже льстило. (По крайней мере, оно было лучше другого - Укроп...) Да и сам панк временами весьма точно соответствовал состоянию Крюковской души, хотя в основном он предпочитал крепкий интеллектуальный рок 70-х, с его длиннющими гитарно-барабанными периодами и джазовыми импровизациями. Еще Крюков уважал советский андеграунд 80-х, в основном за то, что это было настоящее подполье, во всех смыслах этого слова. Многоликий Гребенщиков захватывал его таинственной непонятностью текстов и странной смесью инструментов и мелодий всех народов мира.

Никто в классе не разделял его вкусов...

Перемена омрачилась очередным наездом не в меру игривого сегодня Жука.

Началось все с порции плоских шуток в адрес Крюкова. Федор уныло поулыбался, Жук заржал и захрюкал на весь класс, явно созывая народ на веселье. Народ не заставил себя ждать. Как истинный шоу-мен, Жук разогрел публику несколькими саичками и фофанами, а затем приступил к главному номеру - легко подавив сопротивление, он схватил тщедушное крюковское тельце, оторвал его от земли, прошествовал в угол класса и там под одобрительные свист и вопли аккуратно вставил Федора головой в мусорку, после чего отпустил. Разъяренный Крюков грохнулся на пол, перевернулся, схватил ведро и со всего размаха запустил его в Жука. Ведро, однако, полетело совсем в другую сторону, щедро всех осыпало огрызками и врезалось в окно. Стекло загрохотало по полу.

Жуку, похоже, только этого и хотелось. Подскочив к Крюкову, он схватил его за свитер и прошипел со злобной ухмылкой:

- Ну, наконец-то, Феденька, ты схватишь по полной программе!

Крюкова затрясло от бешенства. Он лихорадочно зашарил руками вокруг себя, схватил карандаш с соседней парты и изо всех сил ткнул им Жуку в морду, но руки не разжал, и, когда Жук отпрянул назад, Крюков с яростным воплем рванул карандаш на себя... Ворвавшиеся в кабинет учителя оторопели. Жук очумело трогал пальцем кусок мяса, торчащий из скулы, кровь капала на разбитое стекло, девчонки с ужасом таращились на Крюкова, парни многозначительно переглядывались. Крюков всё ещё сжимал в кулаке металлический китайский карандаш.

Поняв, что Жук не бьётся в конвульсиях, оба глаза у него на месте, и за все происшедшее теперь придется отвечать ему, Крюкову, Федор огорчился и решил делать ноги.

- Ж-жалко, промахнулся... Я-то в глаз целился! - играя на публику, выдавил он и ухмыльнулся криво и ломано дрожащими губами. После этого обратил взор на опешивших учителей, картинно облизал карандаш и аккуратно положил его обратно на парту. Пройдя к своему столу, он взял вещи, вспрыгнул на хрустящий подоконник и исчез в осеннем тумане прежде, чем кто-либо спохватился его задержать...

* * *

Несколько дней он прошлялся глухими пустырями, делая вид, что ходит в школу. Крюков так никогда и не узнал, что родителям снова пришлось убить немало нервов, успокаивая классную и обещая ей как следует поговорить с Фёдором...

Дни становились все короче, но Крюков был этому только рад. Каждый вечер он ложился спать в предвкушении близкого кайфа, и каждое утро пробуждение было все мучительнее. Однажды он просто НЕ ХОТЕЛ просыпаться, и измученная мать уже собиралась звонить в скорую, когда он, скрепя сердце, начал всплывать...

* * *

... после очередного ночного путешествия Крюков брёл по лужам, погруженный в воспоминания. Маршрут он не выбирал, топал по грязи автоматически. Справа хлопнули двери, и раздалось знакомое ржанье. Крюков повернул голову.

Из ободранного подъезда шумно вываливала компания коренастых бритоголовых ребят, одетых в одинаковые черные куртки с оранжевым нутром, и впереди всех лихо спрыгивал по ступенькам заклеенный пластырем по самые глаза Жук.

Первобытным чутьем Крюков понял, что попал, и взгляд его заметался в поисках укрытия, но было поздно.

- Ё-о-о-ож твою! Федька, друг! Сколько лет, сколько зим!

Жук направился к Крюкову. Дружки, не понявшие его иронию, решили, что Жук действительно хочет пообщаться, и остановились чуть поодаль.

- Ну что ты, с-сука, падаль, глазками хлопаешь, жертва ты концлагеря... - зло процедил Жук сквозь зубы. Крюков опустил взгляд, ища что-нибудь для самообороны, и рухнул на землю, переломленный ударом. Собутыльники Жука сообразили, наконец, в чем дело, и поспешили на помощь.

- Блядь, Жучило, как такого бить, это ж зародыш какой-то! - вопросил один из них, разглядев корчащегося в грязи Крюкова.

- А вот так, бля! И вот так ещё! И так!.. - заорал Жук, меся ногами жалкое крюковское тельце. - В глаз он мне, сука, целил!.. Н-на тебе!

Крюков молчал, лишь изредка булькая в грязь выдавленным из груди воздухом...

- Да всё, всё, хватит! Слышь, бля, Жук! Сдохнет, бля, стой ты! - дружки повисли на Жуке, продолжавшем яростно молотить ботинками...

Наконец Жук опомнился. Крюков лежал в истоптанной грязи странным вензелем. Коричневые и лоснящиеся от грязи ноги и руки были судорожно скрючены и прижаты к телу в тщетной попытке защититься от ударов, покрытое комьями земли и крови, синюшное лицо смотрело в небо, улыбаясь перекошенным черным ртом, один мутный глаз был приоткрыт, но не моргал, а рядом лежали разбитые и растерзанные очки...

Жук испуганно попятился, и, сначала медленно, а потом бегом, скрылся вместе со всей своей компанией.

2. Закрытая черепно-мозговая травма.

Лежать было жестко и холодно.

Крюков пошевелился. Под головой противно захрустели песчинки. Он открыл глаза.

Так и есть. Грязный бетонный пол.

Он сел.

Длинный пустой коридор уходил едва не до границы зрения, упираясь в смутно видневшуюся стену. Крюков хмыкнул. Сзади было то же самое. Он почесал голову.

Фигня какая-то...

Встав, он отряхнулся и замер, вслушиваясь в пустоту. Откуда-то издалека доносился еле слышный механический гул.

Сон, что ли?..

Он подошел вплотную к стене, постучал по ней пальцем. Потом царапнул ногтем, пощупал ладонью, принюхался и даже лизнул... Вообще-то Крюкову не так уж и часто приходилось лизать стены, но, тем не менее, он решил, что перед ним самая что ни на есть обыкновенная сырая бетонная стена.

Нет, я конечно, понимаю, что сны бывают всякие, но не до такой же степени...

Он закатал рукав и что есть силы ущипнул себя ногтями. Вопль улетел вдаль по гулкому коридору, затих, и тишина снова заполнила пространство тоннеля...

Вот ведь, занесла нелегкая... Ладно, пойдём, посмотрим, что это за ерунда такая...

Коридор был освещен редкими, вразнобой помаргивающими, трубками дневного света. Крюков решил, что для подвала ламп слишком много, а для жилого помещения - слишком мало. Пахло сыростью и запустением. Никаких кабелей и труб на стенах не наблюдалось, зато попадались одинаково оформленные надписи и указатели. Английского Крюков не знал, поэтому надписи не производили на него впечатления...

Пройдя метров сто, он обнаружил в стене слева дверь. Толкнул. Дверь открылась.

В глухой каморке находилась рыжая металлическая лестница. Приделанная к стене, она уходила вниз, в квадратное отверстие в полу, и там терялась во мгле. Крюков поежился. Вниз - ни за что! - почему-то подумал он, закрыл дверь и пошел дальше.

Гул нарастал. Постепенно стали различимы и другие звуки - какие-то шлепки и непонятные поскрипывания...

Наконец, коридор кончился. То, что издалека казалось тупиком, на самом деле оказалось поворотом.

Завернув за угол, Крюков обнаружил разбитые металлические двери с кодовым замком и овальным окошком. Двери висели на одной петле, демонстрируя немалую толщину, в них что-то постоянно пикало и периодически вспыхивала надпись Access denied. Крюков посмотрел на нарисованный на стене символ радиации, подумал: ... вот, блин, лажа какая... и перелез через дверь. Сделав так, он увидел перед собой ещё одну точно такую же, только целую и закрытую.

Елки-палки, это же шлюз! Куда я лезу!? Что это, вообще, за Чернобыль?..

Он застыл на месте, пытаясь наконец понять, где он, когда он, зачем он и что, собственно, делать дальше... Происходящее вокруг что-то мучительно напоминало, что-то хорошо знакомое, недавно виденное, но вот что...

Наконец, терпение его кончилось. Решив, что если он сию секунду не откроет этой двери, то сойдет с ума, он замахнулся и пнул её ногой. Дверь скрипнула и распахнулась. В глаза ударил яркий свет, пахнуло йодом, Крюков решительно шагнул через порог, и ... едва успел схватиться за косяк.

Он стоял на куске металлического листа, некогда бывшего частью легкого мостика, перекинутого к двери в противоположной стене. В данный момент основная часть мостика виднелась далеко внизу (её перила торчали из потока медленно колышущейся изумрудно-зелёной жижи), а у противоположной двери болтался небольшой его обломок, на котором висел, зацепившись ремнем автомата, мертвый спецназовец в противогазе. Поверхность противоположной стены (до неё было метров двадцать) закруглялась в стороны, являясь грандиозным цилиндром, вокруг которого внизу, метрах в ста от ног Крюкова, сплошным кольцом плескалась светящаяся зеленая жидкость...

Всё это Крюков разглядел в долю секунды, вцепившись обеими руками в металлическую раму.

Стена, из которой выходил его коридор, тоже не была плоской, - она закруглялась по какому-то невообразимому радиусу, охватывая кольцом внутренний цилиндр. Вдалеке, на разных уровнях, в стенах виднелись другие двери, мостики, какие-то подъемники, механизмы, одни разрушенные, другие до сих пор работающие...

И тут Крюков вспомнил. Ну конечно! Это же Халф-Лайф! Любимая игрушка!..

Не успел он так подумать, как на одном из соседних мостиков появилась крохотная фигурка десантника. Захлопали выстрелы, Крюков машинально съежился, но тут же понял, что это - не в него. За десантником на мостик вывалилась толпа жутких уродов в белых халатах, с длинными суставчатыми лапами. Один из них дернулся, перевалился через перила и полетел вниз, другие продолжали погоню. Десантник принялся на бегу менять обойму, споткнулся, упал, уроды почти нагнали его, но тут мост оборвался, повиснув на одном конце, гулко шарахнулся о стену, стряхнув с себя маленькие фигурки, заскрежетал, лопнул пополам и плюхнулся вниз, подняв густую полупрозрачную волну...

Вот это да! Точно, в Халфовском стиле!

Крюков просиял. Ру-у-уль! Какой там, к свиньям, Пентиум-восемь! Сон - лучшее в мире ПО, а мозжечок - крутейшая видюха!

Тут он подумал о Фримене...

Сзади захрустели шаги. Крюков обернулся и уткнулся носом в дуло автомата.

- Господи, а ты ещё кто такой?.. - устало произнёс бледный небритый мужчина с воспаленными глазами. Крюков опустил глаза. На мужчине был грязный, местами обгоревший, оранжевый защитный костюм. Стрекотал дозиметр.

- Фримен, ты не волнуйся, я друг! - заулыбался Крюков. Фримен глянул поверх него, заметил рухнувший мост и досадливо сморщился.

- Друг?.. - подозрительно осмотрел он Федора. - А откуда ты знаешь, что я - Фримен?

Крюков замялся.

- Да во, у тебя тут написано, - нашелся он и обрадовано ткнул Фримена в нашивку на груди. Фримен отпрянул, мучительно скривившись.

- Ой, блин, извини! - залепетал Крюков. Фримен зло посмотрел на него, отошел назад, не отводя автомата.

- Давай, топай, впереди меня, - он махнул стволом в коридор. Крюков, вдруг вспомнивший, как он себя щипал, безропотно повиновался. Что-то этот сон переставал ему нравиться...

- Не знаю, кто ты, и как тут оказался, в общем, сейчас я довожу тебя до лифта, поднимаешься на пятнадцатый бэ уровень и идешь к солдатам. Гражданских они, вроде, не трогают...

Они шагали по коридору в обратную сторону.

- Увидишь краба, закрывай лицо руками и топчи... Или схвати какую доску... Главное - не подпускай к лицу... - бормотал сзади Фримен. Речь его становилась все тише. Крюков думал о том, что Халфик - самое сильное его впечатление за последнюю неделю. Первая и последняя современная игрушка, в которую он играл...

Когда они поравнялись с дверью на лестницу, Фримен застонал и шумно повалился на спину, бряцая оружием. Крюков бросился к нему. Фримен лежал неподвижно, электроника костюма тревожно попискивала. На груди, под одежой, что-то зашевелилось, зажужжали моторчики, впрыскивая лекарство...

Фримен приоткрыл мутный глаз.

- Неблагодарные сволочи, - прошептал он, глядя на склонившегося Крюкова. - Я - ваш создатель...

Крюков почувствовал упершийся в живот ствол, рванулся прочь, но автомат оглушительно рявкнул, и эхо разнеслось по гулкому тоннелю...

Да, да, да, черт побери, это было больно! Больно, больно, больно, бо-о-ольно-о-о!!! А-А-А-А-А-А-А-ХХА-А-А!!! Ка-а-ак больно-о-о!!! У-У-У-У-У-У-У-У!!!

(Крюков корчился в луже крови, судорожно затыкая дырку в животе)

ААААААААААААААААААААА!!!!! Не могу-у-у-у!!! Не-е-е-ет!!! Этого не может быть!!! Не-е-е-ет!!! ЭТО ЖЕ СОН!!! СОН!!! СООООООООН!!!

НИЧЕГО ЭТОГО НЕТ, НЕТ, НЕТ!!!

НЕ-Е-ЕТ НИ-И-ЧЕ-Е-Е-ГО-О-О!!!

ЭТО СОН!!!

СООООН!!!

АААААААААА!!!

ААААААААААА!!!

АА...

Он остановился.

Боли не было.

Ничего не было.

Не было Н И Ч Е Г О.

Не было глаз.

(Крюков открыл глаза)

У него не было рук!

(Хотя, вот же они...)

Но ног-то точно нету!

(Крюков пошевелил пальцами на ноге и почесал пятку)

Он висел в каком-то сером бескрайнем тумане. Висел безо всякой опоры.

Он поправил очки и тупо спросил:

- А это... Где пол?..

В мгновение ока пол вырос под ногами. Он не возник, не появился и даже не всплыл, а именно вырос, распространяясь из-под босых ног Крюкова во все стороны. Федор, до сих пор считавший, что находится в горизонтальном положении, с удивлением обнаружил, что стоит. Пол был твердый, каменный, в клеточку. Словно шахматная доска. Боковое зрение уловило какое-то движение справа и слева. Взгляд Крюкова метнулся вверх и разбился о стройные ряды шахматных фигур.

Как шахматная доска...

Шахматная доска...

Точно! Как шахматная доска!!!

Ха-а-а! Да нет же, нет, как доска для шашек! Шашек!

Ша!

Шек!

Слон дрогнул и стал оплывать, превращаясь в плоский черный цилиндр...

А-А-А-ХХА-ХА-А!!! Черт возьми!!! Получите, гады!!!

Цепочка красивых голливудских взрывов прокатилась по рядам фигур, отражаясь в гладком полу... Клетчатая плоскость ожила, заволновалась, взбугрилась, меняя цвет и фактуру, закрутилась в спираль и пошла колесом вокруг вопящего Крюкова...

- Да-а-а-а!!! Я свободен, свобо-о-оден, да-а-а-а!!! Йаха-ха-ха-а-а-а!!!..

* * *

- Раз ... два ... три, чёрт...

- Раз ... два ... три ... четыре ... пять ... шесть ...

Пока плоский камушек не скрылся за горизонтом, Крюков успел досчитать до сорока.

Солнце садилось.

Вдалеке, за розовой гладью моря, виднелась цепочка слоников на длинных паучьих ножках. Они неторопливо шагали, сгибая и разгибая все свои суставы, и закрепленные на их спинах вазочки с высокими горками мороженого медленно покачивались...

Умиротворенный Крюков растянулся на шуршащей гальке. Усталый его разум отдыхал под ласковый шепот волн...

За последние часы он пережил больше, чем за всю предыдущую жизнь. Он был в тысяче миров, сам создавал их и сам уничтожал, изобретал новые и вспоминал старые, воздвигал горы и испарял моря... Бесился, веселился, летал, орал, рисовал вилами по воде и палил по воробьям из гвардейского миномета катюша, пел, как Карузо, сам себе аплодировал всем залом парижской оперы, помогал Раскольникову добить противную бабку, а потом воскрешал её, давал ей в руки авиационную пушку Вулкан и пускал по Петербургу 19-го века, делал харакири, себе и ещё кому-то, лабал на басухе, стрямзил кудлатину, пырялся по мове с хливкими шорьками, сменил сотни обличий, был Шварценеггером, Шарон Стоун, собакой Бетховеном, гигеровским чужим, командой Кусто, мухой це-це, Микки Маусом, Вруппи Глобом, Ппппппрупаикп Порпплвом, щзшшюлоанкпобопом, и даже Зпроатом Кпруллоа...

Сейчас он был обыкновенным Федей Крюковым, разве что повыше ростом и шире в плечах. Так было привычнее.

Он набрал полную грудь свежего морского воздуха и крепко потянулся. По телу пробежала приятная волна.

- Эх, мама, до чего хорошо-о!..

Прожевав кусок батона, он отхлебнул из бутылки белой густой жидкости. А вот интересно, нафига мне тут жрать..? - подумал Крюков.

Да потому что вкусно! Не зря ж песню такую написали... При совке, кстати, и кефир и батон не в пример вкуснее были... Мням, мням... И сосиски тоже... М-м... Бу-утылка кефира, полбатона, упа-упа...

Прикольное, вообще, слово. Кефиррр.

Вода на горизонте забурлила, вспенилась, и на поверхности появились макушки остроконечных башен, за которыми медленно поползли мокрые расписные стены. В пене и волнах из глубин розового моря поднялся, покачиваясь, великолепный восточный дворец, словно из сказки про Алладина. В центре его, как на картинке в детской книге, восседал на разноцветных подушках немасштабный толстячок в чалме и с голым брюшком. В окружении девушек в полупрозрачных шароварах он неторопливо сёрбал чаек из золотой пиалы.

Кефир Багдада.

Крюков ухмыльнулся, продолжая мурлыкать песенку...

- Эх, мама, до чего хоро...

Холодное и жестокое видение пробило его насквозь.

Мама!

Он лежит на скрипучей железной койке. Лицо прозрачно-голубое, в жутких разводах синяков. Глаза закрыты. Капельница. Боль. Не моя боль. Рядом с койкой, на стуле...

Жук, я убью тебя!!!..

* * *

- Слава богу, очнулся!...

Мать отвернулась. Её плечи судорожно вздрагивали...

* * *

Лёжа на провислой больничной койке, он видел свои согнутые в коленях ноги, сине-зелёную пупырчатую стену с хищными глазами ламп дневного света, и чей-то китайский магнитофон-мыльницу.

Палату населяли надорвавшиеся под грузом краденого работяги с ракетно-бомбового и глухой дед-коммунист. Мыльница загрязняла воздух отечественной эстрадой, мужики сообща решали кроссворды, запивали их пронесенной кем-то тайком водкой, дед же оглушающе ревел, ругая современное правительство, и при этом регулярно ходил под себя по-малому...

Крюкова все это нисколько не занимало. Его волновало другое.

Прошла уже неделя, а он никак не мог ещё раз попасть туда...

Он тяжело закрыл глаза, погрузившись в теплый багровый полумрак. Казалось, только ноги в носках остались на поверхности. Во тьме моментально завертелись какие-то трехмерные фигуры, ожили и зашевелились знакомые образы. Бред... Температура... Табле...

Что-то оборвалось, и он рухнул в черную бездонную пропасть...

Проснулся через час с дикой головной болью.

Вот, опять... Сон - черный провал, и ничего больше. Ничего.

Медсестра принесла таблетки.

... колеса...

... марки...

... кислота...

Никогда не пробовал. И не буду.

Потому что все это мусор, чушь для недоносков, рядом с тем, что я тогда испытал...

Он лениво поднялся и подошел к окну.

Шел первый снег. Снежинки не падали, а хаотично кружились и летали, словно играя друг с другом...

Вдруг темные плотные тучи разомкнулись, и прорвавшийся неожиданно яркий и весёлый луч света озарил снежинки, осветил каждую изнутри и превратил снегопад в безумную и счастливую пляску пьяных светлячков... Пространство за окном стало удивительно трехмерным и прямо-таки до отвращения искрящимся и жизнерадостным...

Чёрт побери, красиво-то как!.. - с горьким восторгом воскликнул про себя Крюков, и через некоторое время добавил: ... ведь можно же жить...

Правда, на горизонте дымили трубы химкомбината. И тучи, затянувшие небо, были отнюдь не естественного происхождения...

Последнее наблюдение странным образом успокоило Крюкова, задавив лучики прорвавшегося восторга привычным потоком мрачных рассуждений.

- Ви-го-то-рианец! - рявкнуло за спиной зычным басом.

Опять кроссворд... И как их ещё не заколупало?.. Хоть бы почитали чего, кроме своей пошлой газетенки... Хотя... Может, так оно и лучше... Жить простой жизнью, думать простые мысли... Носить спортивные штаны, смотреть футбол... НЕ ЧИТАТЬ КНИГ...

Пить водку...

Неожиданно всколыхнувшийся в голове образ косого, потного, пятнисторожего соседа Васи, который регулярно звонил в квартиру Крюковых, не способный нашарить в темноте кнопку собственной квартиры, отозвался непроизвольным спазмом в желудке; ноги Крюкова подломились, и он обвалился на пол, по дороге долбанувшись лохматой башкой о батарею...

* * *

- Ах ты ж черт, опять эта тупая песня!..

Он снова лежал на койке, согнув ноги в коленях.

Восьмой раз за день мыльница изрыгала чудовищное порождение неумелых российских продюсеров.

Группа Бом-Бы.

Играющие в карты мужики начали жизнерадостно покачиваться на койках, подскрипывая в такт... Крюков заскрежетал зубами.

Наконец он не выдержал. Сев в кровати, начал нашаривать ногой тапки и непроизвольно полоснул взглядом по ненавистному магнитофону. Магнитофон отбросило назад и шарахнуло о стену... Мужики оторопело повернули головы и посмотрели на обломки. Потом на Крюкова.

Выставив синюю задницу, Крюков сосредоточенно рылся в своей тумбочке.

- Нихрена себе!

Крюков механически достал из пакета булку и засунул её в рот. Он ничего не понимал.

Тут до него дошло, что он не чувствует боли. То есть, совсем не чувствует. Никакой. Даже от синяков.

Он распрямился.

Обломки мыльницы осели, округлились, потекли по линолеуму большими черными каплями, обходя ноги мужиков и ножки стульев, посреди комнаты слепились вместе, слились в плоскую гладкую лужу, и из неё начала выпучиваться какая-то округлая форма... Через несколько секунд посреди палаты стояла, опираясь на стабилизаторы, толстая черная бомба с белой буквой А на корпусе, вроде тех, с которыми обычно обнимались буржуи на разноцветных агитплакатах...

Крюков подошел к бомбе. Погладил ладонью прохладную матовую поверхность. Посмотрел на мужиков.

Мужики хлопали глазами.

Рот Крюкова расплылся в ехидной улыбке.

- Чё, козлы, кончилась ваша власть? - ядовито поинтересовался он.

Мужики молчали.

Размахиваясь, Крюков забросил руки и правую ногу налево, и, крутанувшись, расплылся в туманном смерче. Смерч заплясал по комнате, опрокидывая стулья и заскакивая на койки, в нем что-то сверкало и грохотало, обдавая обмерших больных жаркими волнами...

Наконец смерч раскрутился, затормозил, и из него вылетел Крюков в ярко-желтом костюме и шляпе.

- S-s-smokin!!! - заорал он, показывая огромные желтые зубы, снова замахнулся руками и ногой и вылетел вон прямо сквозь стену, оставив после себя осыпающуюся дыру - трафарет...

* * *

Жук снял трубку и набрал номер. Издалека донесся хриплый гудок...

Наконец, в ухе щелкнуло, и сонный голос прогнусавил: Ну?..

- Алло, Маха? Здарова, эта Жук!

- А-а-а... Ну, привет... - пробормотали с той стороны все так же сонно.

- Че, отошла после вчерашнего? Круто была, да? - жизнерадостно кричал Жук.

- Угу...

Трубка замолчала.

- Это вот... У меня тут есть... Полечиться не желаешь? - Жук перешел к делу.

- О-о-й... С тобой лечиться...

- Ну Ма-аха... - просительно провыл Жук.

- У-у, моя голова-а-а... Блин, ладно, вали сюда...

- Ура! Спасен! Лечу, Маха, жди!

- Пошшел ты...

Последних слов Жук не расслышал - бросил трубку...

Схватив бряцающий пакет, он выскочил на площадку и захлопнул дверь. Лифт не работал. Постучав по кнопке, Жук засеменил по ступенькам.

На площадке второго этажа копошились рабочие. Жук удивленно притормозил. Створки лифта были закрыты, и из левой половины торчал, окруженный вывернутым металлом, здоровенный бугристый рог. Ремонтники озадаченно переговаривались.

Рог шевельнулся. В лифте что-то зашуршало, осыпалось, и раздался тоненький скулящий звук...

Жук похолодел. Звякнув бутылками, он соскочил с площадки и последние пролеты преодолел с постыдным ускорением.

Погода была гадкая. С неба текло, под ногами хлюпало. Первый теплый снег таял на лету и залепливал глаза жидкой кашей. Жук поскользнулся и упал. Выругался, встал на ноги. Под ногами была абсолютно твердая, шершавая дорожка. Жук сплюнул и шагнул в сторону остановки, но тут же снова повалился... До остановки было метров десять. Жук падал восемь раз.

Наконец, добравшись до скамейки, Жук устало плюхнулся на нее и закурил. Заглянул в пакет. Бутылки не разбились, они (Жук подавился дымом) погнулись. Длинные горлышки были искривлены и расплющены (Жук вспомнил, как больно валился на них ребром), этикетки на мятых боках порвались. Внутри невозмутимо плескалась прозрачная жидкость...

Подошел троллейбус. Жук вздрогнул. В скрипе погнутой дверцы ему послышался давешний тоскливый звук...

Троллейбус тащился страшно медленно, переваливаясь на щербатом асфальте, дергался, щелкал. Выматывал нервы...

/... блин, задолбало... все, хрен с ним, со сценарием!.. ПОЕХАЛИ!../

Контролеры могли войти. Могли подкрасться (они это любят). Эти - просто ворвались.

- Фаш билет-тик!

Жук вздрогнул и обернулся.

Перед ним, подбоченясь, стоял, похлопывая по голенищу изящной тростью, надменно-красивый фашист в пенсне и высокой фуражке. Жук машинально вспомнил фильм про Штирлица...

- Н-нэт билет-тик? - брезгливо повторил фриц.

- Н-нет... - пробормотал Жук. Вдруг его осенило.

- А-а, скрытая камера! - радостно заорал он. - Я вас раскусил!

Фриц сделал шаг в сторону. Из-за его спины выскочили два страшных горбатых фашиста со свиными рылами и шмайсерами наперевес. Не успел Жук испугаться, как один из них с размаху ударил его в живот грязным подкованным сапогом...

Его вышвырнули на улицу.

Лил дождь. Жирно блестела глубокая грязь. Во мгле смутно виднелись темные продолговатые строения. Вдалеке что-то механически ухало и скрежетало...

Троллейбус уехал, покачиваясь и расплескивая грязные лужи. Фрицы уехали в нем...

К Жуку, осовело вращающему выпученными глазами, подполз кто-то невыносимо тощий и грязный.

- Молодой! Ты меня слышишь? - прохрипел он кривым беззубым ртом. Лицо его было черно-белым.

- Молодой, ты новенький? - на Жука пахнуло дерьмом, блевотиной и мокрой землей. Человек озирнулся, и Жук с ужасом заметил не его голове картонные заячьи уши на обруче...

- Давай, молодой, помоги! Пока ты сильный, мы можем бежать! Подтолкнешь, если косо войду... Давай, пока светло... За мной...

Незнакомец кивнул куда-то во тьму и, не дожидаясь ответа, пополз, загребая грязь руками. Ноги безжизненно волочились за ним, из ботинок торчали молодые гибкие ростки с маленькими листьями...

Жука вырвало. Он вытер кровь с разбитого лица и попытался встать. Голова больно врезалась во что-то твердое. Жук поднял руки. Над землей висела невидимая гладкая плоскость. Дождь свободно лил сквозь нее. Жук сел в грязь и заплакал.

Что-то мягко прикоснулось к темечку. Жук попытался поднять голову. Это оказалось невозможным - странная плоскость опустилась ниже...

- Молодой! Ты где?... - глухо донеслось из-за стены дождя.

Жук встал на четвереньки и пополз на звук. Его била дрожь. Некоторое время он полз, погружая и с чавканьем выдирая руки из глубокой черной жижи... Плоскость снова прикоснулась к телу. Нежно погладила по спине...

- Эй, - хрипло позвал Жук. - Где ты?..

Тьма молчала.

Он продолжал ползти, упираясь спиной в невидимый потолок, опускаясь все ниже и ниже, пока не начал задевать животом за комья грязи...

Жук перевернулся и лег спиной в мягкую теплую глину.

Он хотел перекреститься, но руки уже не поднимались. Прохладная гладь тихонько дотронулась до кончика носа. Нажала сильней. Надавила на грудь. Грязь с негромким журчанием начала выдавливаться по сторонам тела. Набилась в уши.

Жук погружался. Расплющенный, придавленный гигантским каблуком, он все глубже входил в землю. Ему не было страшно. Охваченный смертельным параличом, он бездумно наблюдал, как черная зловонная жижа заливает левый глаз... Скулы... Правый и одновременно - ноздри... Щекотит брови...

Жидкость хлынула в горло. Тело забилось в конвульсиях. Рванувшись в чудовищном спазме, Жук с хрустом изогнулся, и ... почувствовал под руками пустоту...

Когда его перестало крутить и рвать, он сгреб с лица жирные комья и протер глаза.

Он лежал посреди пустой улицы. Лежал на животе. Ноги его ниже колен уходили в землю. Вокруг валялись комки взломанной почвы и пятна черной рвотины.

Отдышавшись, Жук приподнялся и попытался выдернуть ноги. Не удалось.

Он обессилено повалился лицом вниз и отключился.

* * *

- УР-Р-Р-А-А-А!!!

- УР-Р-Р-А-А-А!!!

- УР-Р-Р-А-А-А!!!

Жук приоткрыл глаза. Веки зашуршали, и с них посыпалась засохшая земля.

Под ним был асфальт.

Он рванулся вверх, но тут же больно упал щекой на дорогу. Ноги по-прежнему уходили в землю. В черный зернистый асфальт.

Жук истерически захихикал.

Это же сон!.. Сон!.. Сон..

- На площадь выходят головные колонны! Президента приветствуют передовые производства республики! Ура, товарищи!

- УР-Р-Р-А-А-А!!!

Жук услышал топот сапог.

- Встал, быстро! - зашипели на Жука подбежавшие пятнистые омоновцы.

Из-за угла выдвигалась, пестря транспарантами, головная колонна трудящихся. Покачиваясь, выплывал грузовик, везущий невиданных размеров хоккейную клюшку...

- Вста-а-ать!!! - отчаянно заорали солдаты, меся Жука дубинками.

На высокой, режущей глаз сочетанием цветов, трибуне наметилось нездоровое шевеление. ОН пока смотрел в другую сторону. Вслед за клюшкой появилась гигантская надувная шайба...

Вспотевшие солдаты схватили Жука за руки и рванули в сторону. Жук заорал дурным голосом.

ОН начал поворачиваться.

Стоящие рядом генералы отчаянно жестикулировали.

Солдаты готовы были заплакать.

Наконец, схватив Жука всем отрядом, омоновцы собрались и четко, по команде, рванули его на себя...

Жук не мог кричать. Выкатив дикие, безумные, кровавые белки, он, словно рыба, разевал рот и судорожно хрипел, вцепившись закостеневшими пальцами в пятнистую солдатскую форму... Омоновец упал в обморок. Остальные подхватили его и Жука и оперативно ретировались на тротуар...

ОН повернулся.

Красочные колонны демонстрантов маршировали слаженно и стройно. Кое-кто брезгливо поджимал губы, спотыкаясь о грязные куски мяса, странно неподвижно лежащие на мостовой, большинство же старалось смотреть все время вверх и вперед, дабы милицейские видеокамеры фиксировали на их лицах полную порядочность и политическую благонадежность...

ОН улыбнулся.

Истекающего кровью Жука зашвырнули в дежурную скорую. Санитар сделал ему укол, и Жук заснул.

* * *

Приснился ему Крюков.

Он подошел к парализованному Жуку, скрестил руки на груди и сел, хотя стульев вокруг не было.

Вися в пространстве, он внимательно разглядывал Жука. Наконец, спросил:

- Ну, как тебе?

Жук испуганно посмотрел вниз. Ног не было. Красные густые капли срывались с разбухших джинсов и улетали вниз, в пустоту... Он вспомнил все, до последней детали. Хотел что-то сказать, но лишь судорожно сглотнул и затравленно уставился на Крюкова.

- Да, это я, - спокойно пояснил Крюков. - Всё, что с тобой было, сделал я. Тебе понравилось?

Жук опять сглотнул, разлепил ссохшиеся губы и прошептал:

- Нет...

Крюков усмехнулся.

- Ещё бы...

Жук вяло хлопал глазами. Пытался заплакать. Чувствовал себя совершенно беспомощным.

- За что?.. - тихо спросил он.

- За что? - переспросил Крюков. - Хороший вопрос - за что? Сам не догадываешься?

Жук закрыл глаза. Он почти забыл все, что было до этого кошмарного дня. Вся предыдущая жизнь выглядела бледной и полупрозрачной, чужой, виденной в кино...

- Ты убил меня, - холодно напомнил Крюков. - Соответственно, я - убью тебя.

Жук задрожал. Он мог шевелить лишь головой. Вдруг его осенило.

- Но ты ведь жив! - хрипло вскричал он. - Ты же в больнице! Ты не умер!

Крюков рассвирепел.

- Ах, в больнице!? Не умер, значит!? Ах да, ну конечно, ты ведь месил меня ногами и всё время думал: Только до больницы!.. Аккуратненько, осторожненько! Максимум - кома!.. Жить будет! Н-на тебе больницу!!! НА, НА, НА!!!- заорал он.

Жук на мгновение ослеп от боли, его скрутило, разогнуло, яростная волна прокатилась по телу, ворвалась в голову и вылетела изо рта диким истошным воплем...

- Ну что, хватит? - мрачно спросил Крюков.

Жук тяжело дышал.

- Кстати, всё это сделал ты сам... Я лишь внушил тебе, что у тебя оторвало ноги. Боль придумал ты. Занятно, правда?..

Жук судорожно пытался что-то сообразить.

- Крюков, - наконец спросил он. - Это... Как это... Ну, это же все неправда... В смысле, не на самом деле... В смысле, это все мне сниться...

- И?

- Ну... Ты мне ничего не сделаешь... Не убьешь...

Крюков опять злобно ухмыльнулся.

- Я не понял, тебе повторить? Я тебя не убедил?

- Нет! Не надо, Крюков!.. Пожалуйста...

- Вот именно.

Потом Крюков добавил:

- Поверь, если ты умрешь ЗДЕСЬ, то ТАМ уже точно не проснешься...

Крюков задумчиво плавал в пространстве, закинув руки за голову. Казалось, он забыл о существовании Жука.

- К-крюков... - тихонько заскулил Жук. - Отпусти меня...

- Что-о-о!? - встрепенулся Федор.

- Пожалуйста, отпусти... Я уйду... Я уйду в другую школу!.. Меня в армию скоро заберут... Я тебя больше никогда трогать не буду...

Крюков молчал.

- Ну, Крюков...

- Заткнись!

Крюков упер руки в бока и стал похож на Питера Пена.

- Ладно... - сказал он. - Живи... Не могу я так... Я - не Фредди Крюгер. Задумал было такой жестокий сюжет... С нарастающим кошмаром... Злости не хватило!.. Решил, ладно, ща я ему по быструхе ноги оторву и пусть гуляет... Мура, конечно, но для тебя сойдет. Все равно ведь не оценишь... К чему только этот рог в начале - ума не приложу... Фрейдизм какой-то...

Жук настороженно слушал, ожидая освобождения...

- А ментов, кстати, ты сам неплохо дорисовал! - Крюков увлекся. - Ты с ними, видимо, ближе знаком... Как они тебя профессионально по почкам охаживали! Мне эти приемы неизвестны... И фрицы хороши... Эти, со свиными рылами!..

Жук мучительно пытался понять, что от него хотят.

Наконец, Крюков опомнился. Он с отвращением взглянул на Жука, махнул рукой и сказал кратко:

- Вали...

* * *

Жук проснулся, дрожащий и липкий от пота.

* * *

Поседевшая и осунувшаяся классная раскрыла журнал.

- Отсутствующие? - хрипло спросила она. Откашлялась.

Поднялся староста.

- Краснов, Сидоров, Крюков (учительница вздрогнула), Семенов, Жук, Козлович, Евсеев, Малеева... Кажется, все... А, еще Синицыной нету...

Говорят, он и к ней приставал... Кошмар...

- Так, дети... - классная встала. - Сегодня должен прийти Жук. Пожалуйста, будьте с ним осторожны. Помогайте, если что...

Класс сидел тихо, нахмурившись.

- Врачи говорят, он скоро восстановится. Но все же... Будьте с ним мягче.

Дверь скрипнула.

- Здравствуйте...

В класс на инвалидной коляске въехал Жук. Его катил перед собой директор школы. Преувеличено бодро он сказал:

- Вот, Мария Ивановна, возвращаю вам ученика! Не волнуйтесь, это ненадолго, - сказал он, обращаясь уже к детям. - Врачи говорят, через несколько месяцев он восстановится. Ещё побьешь нам стекла, хулиган! - он потрепал Жука за ухо.

Жук вяло улыбнулся.

Директор пошептался немного с классной, профессионально улыбнулся в пространство и скрылся за дверью.

В классе повисла напряженная тишина.

В осунувшемся, сгорбленном, ущербном существе с глубоко запавшими тоскливыми глазами было трудно узнать некогда знаменитого своей дурной силой и молодым ухарством Жука...

Паралич обоих ног.

Учительница начала работу. Дети отвечали сухо и кратко. Старались не смотреть друг другу в глаза.

Крюков пришел к каждому из них.

Он играл с ними. Забавлялся, как с игрушками. Нагло и весело рылся в самых темных уголках памяти, вытаскивал оттуда нелепые детские страхи, тайные желания, мечты, кошмары и глумился над ними, материализуя и воплощая их в жизнь. Вернее, в сон...

Вслух об этом не говорилось. У каждого был свой Крюков.

Несколько раз жертвы пытались проникнуть в больницу, но врачи каждому объясняли, что состояние Крюкова нестабильно и (главное!) он сам просил никого, кроме родителей, к нему не пускать...

Класс пребывал в коллективном шоке...

Жуку сочувствовали, но сдержанно. Большинство знало об избиении Крюкова. Остальное было очевидно...

Дверь снова скрипнула. Все молча обернулись.

- Что такое, Малеева? - напряженно спросила классная.

В дверях стояла бледная, одного цвета с косяком, Малеева.

- Света... Синицина... - произнесла она сдавленным голосом.

- Что с ней!?

- Она... Она... - Малееву затрясло.

- Крюков убил её!!! - вдруг заорала она дурным голосом. - Крюков, Крюков, Крю-у-у-ков!!!..

* * *

Крюков брел по пустырю. На тонком снегу четко отпечатывался протектор его ботинок. Холодный ветер задувал за воротник.

Убийца...

Убийца...

Убийца...

Какое смешное, в сущности, слово... Если повторять его столько раз... Старинное какое-то... Давно потерявшее свой смысл...

Он снова вспомнил выражение лица Синицыной. Испуг и восторг в ее глазах... Сначала испуг, а затем - восторг... Да уж, это не духи в коробочке... Не жратва при коптящих свечах... Никто не сможет подарить ТАКОЕ... Но как она была неуклюжа!.. Она была парализована... Она была беспомощна...

Он хотел подарить ей свободу! А подарил смерть...

Она была не готова! И никто из живущих сейчас не готов к этому!

Это все равно что разбить скорлупу за неделю до срока... Или вырвать плод на третьем месяце беременности...

Он - один.

Он был один в этом неуютном и жестоком мире. Теперь он - один в своей собственной вселенной. Он будет один ВЕЗДЕ.

И всегда.

* * *

Врачи молчали.

Синицына взяла и не проснулась...

В медицине такого диагноза - нет.

* * *

Мать говорит, та школа лучше... Какая разница?.. Все одинаковые... Типовые здания. Типовые программы. Типовые рожи.

Шел второй месяц с тех пор, как его выписали из больницы. В школе он не появлялся.

Она думает, дело в них... Она ничего не знает...

Дело во мне! Они-то все хорошие... Все правильные... Один я - урод. Так обычно считается... Хотя совершенно непонятно, почему не наоборот... Наверное, потому, что их больше... Глупо и просто... Здесь их больше... Да, здесь их больше! Но там... Там больше меня! Меня одного там больше, чем всех их вместе взятых! И там - они - урод!

Зато они - не убийцы...

Это была случайность! Случайность! СЛУЧАЙНОСТЬ!!!

Крюков заскрежетал зубами и упал лицом в снег.

Он не знал, что делать дальше. Не знал, как жить... Не знал как НЕ жить... Все ужасно запуталось. Затянулось. Во времени и вокруг горла.

Он замерз.

Встал и побрел дальше.

Летом здесь было поле. Сейчас - пологие волны холмов, по которым бродит призрачная поземка...

- Крюков!

Он обернулся.

Перед ним стоял Жук. Опираясь на больничную палку, он возвышался посреди белой пустыни черным и мрачным обелиском. Голова его серебрилась. То ли от снега, то ли от седины...

Крюков молча смотрел на него.

Жук шагнул навстречу. Вытащил руку из кармана. Крюков отпрянул, но Жук прыгнул, сбил его с ног и навалился сверху.

Молча, черной перчаткой он зажал бьющемуся Крюкову рот, и, замахнувшись, воткнул в него по самую рукоятку тусклый финский нож... Крюков выпучил глаза и забился ещё сильнее. Жук лежал на нем, напряженно сопя. Крюков не умирал. Он извернулся и ударил Жука коленом в пах. Жук отвалился, подняв вокруг себя белую тучу. Крюков, изумленно уставившись на него сквозь сбитые набок очки, пытался отползти. Его просторная куртка была распорота, из неё торчал пух.

Жук неуклюже вскочил на ноги и снова бросился на Крюкова. Со глухим стуком ударил ножом в грудь... Вытащил, разбрызгивая кровь, и еще раз ударил...

Снег задымился...

Тяжело дыша, Жук стоял над распростертым телом. С лезвия капала кровь и проедала наст.

Крюков не шевелился.

Жук начал пятиться. Бросил нож. Ноги не слушались.

Наконец, он подобрал палку, развернулся и неловко побежал... Изо рта валил пар... Не выдержал - обернулся.

Крюков вздрогнул.

Жук рухнул в снег.

Долго сидел, не отрывая взгляда... Показалось...

С Крюкова свалились очки. Они блеснули на солнце и исчезли в рыхлом розовом снегу.

Жук встал и подошел к телу. Ухватился рукой за воротник и потащил. На белоснежной поверхности загорелся быстро остывающий след...

* * *

Алый и белый - что может быть прекраснее?..

* * *

Темнело.

Жук молча закурил.

Перед ним в обе стороны струились бесконечные металлические ленты. Снежинки падали на блестящий металл и не таяли...

Поперек рельсов, свешиваясь ногами в канаву, лежал Крюков. Его тощая синеватая шея бесчувственно лежала на холодном металле. Лицо упиралось в шпалу.

Жук сел на снег. Выпустил колечко дыма.

Он ждал...

3. Терминальное состояние.

Как пусто кругом...

Как тихо...

Странно...

Где обещанный свет в конце туннеля? Нету. И здесь обман...

Надо заметить, это было довольно противно. Больновато...

Речь Крюкова становилась невнятной. Слова смазывались и расплывались.

Вот так вот, господа...

Федора Крюкова больше нет.

Кончился.

Пороскостижно... Нет, как это... Скоропостижно... А, какая разница...

Это выглядело забавным. Слова теряли смысл. Они ничего не содержали. Ничего не описывали. Думать ими хотелось все меньше...

Хм... Как глупы эти американские фильмы, в которых умершие ходят рядом с живыми...

Я бы тоже прошелся...

Мой мокрый город. Мой бетонный лес. Мой насильник и мой воспитатель... Ты сделал меня таким. Ты искорежил меня. Ты меня раздавил.

Ты меня создал.

А теперь тебя нет...

Как напыщенно я думаю... Какие позы принимаю...

Куда торопиться?.. Кого смущаться?..

Я - один.

Передо мной - вечность...

Он исчезал. Он переставал быть. Уходил за грань восприятия. Растекался, словно песок, с которого сняли пластиковое ведерко и форму больше ничего не сдерживает... Понять его становилось все труднее...

Как странно все это...

Я перестаю быть человеком...

Все меньше мне приходиться пользоваться словами...

Непонятно...

А!..

Кто это!?..

Непонятно...

!!!!!!!!!!!!!!!!!..

Непонятно...

КАК ИХ МНОГО!!!..

Непонятно...

... родился?..

Непонятно...

... я...

Я!..

Я РОДИЛСЯ!!!..

Я - РОДИЛСЯ!!!..

А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!..

Как все просто! Я - родился!..

Боже мой...

Это был инкубатор...

Теплица...

Яйцо!..

Все ЭТО было только ради меня...

Все это был - Я!..

Я создал все это... Я придумал себе этот город... Нет, нет, нет, не так, не так!

Это сложно!.. Это не словами!..

Это пробирка с бульоном! Питательная среда на медленном огне! Все бурлит, перемешивается, реагирует... Никто не знает, что из этого получится, которая молекула станет центром всех преобразований, будет обрастать другими, меняясь, мутируя, усложняясь, изменяя и поглощая соседние... Но в итоге, все, все молекулы станут частью одного организма!.. Моего организма!..

Непостижимо...

Тысячи лет... Сотни цивилизаций... Миллиарды людей...

Кто, кто, кто из них, из миллиардов этих активных корпускул, кто мог подумать, что жалкий, болезненный, странный и некрасивый юноша Федор Крюков - и есть та цель, ради которой все они жили, страдали, творили, их идеал, вечно искомый смысл их существования, их будущее, их мечта...

Homo super, человек превосходный...

Все так просто и все совсем не так, как они думали...

А ведь я мог бы и не появиться...

Реакция могла не пойти...

Все дети могли бы быть здоровыми и красивыми, и никто бы не ударился головой о батарею...

КАК ГЛУПО!!!

Как примитивно и схематично все это думается человеческими мыслями!

Федор Крюков - умер!

Его больше - нет!

А мне пора начинать учиться говорить...

* * *

Все исчезло. Стало пусто. Нигде не осталось ничего, что можно было бы осознать... Лишь одно, маленькое, призрачное недоумение подрагивало на самом краю... Одна странная маленькая неловкость...

Если все действительно ТАК...

Если все - правда...

Кто же тогда все это написал!?

И главное:

К Т О Ч И Т А Е Т ?