Аннотация: Вещь, неожиданно возникшая сразу после "Человека в Янтаре".
Если вы бывали в солнечных южных городках, где один циферблат часов городской ратуши смотрит в степь, а другой - в поле, то, наверное, запомнили целые леса садов за чёрными чугунными решётками. Эти сады настолько пышны и полны жизни, что даже дом, проступающий сквозь заросли, кажется всего-навсего ещё одним, самым огромным кустом с россыпью крупных белых цветов, превращают улицу в тесную аллейку между двумя шуршащими зелёными стенами, так что ориентироваться приходится по едва заметным приметам: ветке шиповника с особенно крупными розами, медному флюгер в форме трезубца (начищен так, что полыхает на солнце), а вот затылок статуи виднеется среди лохматой листвы. Местных жителей на улице встретишь редко, они предпочитают чай в прохладных беседках или светское общество на набережной. А ведь розы цветут не только для хозяина, но и для случайных прохожих. Как-то летом мне каждый день приходилось ходить через такой райончик, тихий и зажиточный; удовольствие было невероятное. Случается, что дорогу перебежит ёжик: потом до самого дома радуешься и даже не столько ёжику, сколько самому факту встречи.
Именно там я и встретил Авенамчи. На него было сложно не обратить внимания: во-первых, он был единственным прохожим на всю улицу, а во-вторых, тащил с собой целую охапку дощечек, какими окна заколачивают. В сочетании с чёрной курточкой гимназиста и мягкими домашними туфлями зрелище выходило занятное. Эдакий сын лендлорда, лишённый наследства за роман с горничной и теперь, в изгнании, постигающий ремесло дровосека.
- Тебе помочь?- спросил я.- Не похоже, что ты мастер таскать тяжести.
- Да,- липкие волосы упали ему на лоб, и он тщетно пытался их отбросить, не прибегая к помощи рук,- Да, да, помогите, пожалуйста.
Домик, к которому мы подошли, стоял как раз напротив медного фонаря и казался наиточнейшей копией всех своих соседей одновременно и даже огромный тёмно-зелёный куст с лиловыми вакумарками вполне мог принадлежать и соседнему саду. Рядом коротенькая улочка уходила прямо под уклон; в самом низу задумчиво синело море.
- Надо топить углём,- посоветовал я,- Ты взрослый парень, должен понимать, что всякая дрянь и горит соответственно.
Признаться, я не понимал, зачем ему вообще нужны доски - здесь. в этом благодатном краю, где даже зимой камины стоят холодными и служат скорее для красоты. Да и на слугу он не походил, скорее на внезапно обедневшего хозяина.
- Мне не топить.
- А зачем?
- Заколачивать.
Я почувствовал себя так, словно волосы на моей голове отрастили ножки и отправились путешествовать.
- Ты о чём?
- Заколачивать. Дверь в библиотеку заколотить. Поможешь?
тяжёлый, стало быть, случай, раз просит помощи у первого встречного.... Хотя на умалишённого не похож.
- А в библиотеке кто?
Он приподнялся на носки и сказал тихо-тихо:
- Почтальон.
От моего отца родители отказались.- рассказывал Авенамчи, отпивая красный чай из моей фляжки,- он сам из Вакмахонсов - огромного и безобразно древнего семейство, которое когда-то давным-давно чуть ли не всей землёй правило. Потом перешли на службу к новым правителям, сохранили все земли и винокурни и живут такой дорогой лет уже под триста. Владения, конечно, раздробились, а большинство двоюродно-троюродной родни переругалось - но всё равно считают себя центром мироздания и скорее сдохнут, чем кому-нибудь хотя бы кивнут.
И вот в один чудесный дождливый денёк выясняется, что Лассанакр Вакмахонс, учившийся успешно в столице, бросил военную академию и женился на какой-то простолюдинке из Семинарии. Что дальше? Шум, гам, грохот, проклятия и отречения. Нобилитета, разумеется, не лишили - нет у них такого права, только король особым указом снимает - но крови выпили изрядно. Вплоть до того, что вычеркнули из родовых книг; получается, что он никогда не рождался и принадлежит к совсем другим Вакмахонсам и сам в этом роду один-единственный. Хуже бастарда, серьёзно говорю. Первый год так вообще жили сплошь на отцовское жалованье. Потом - полегче, бабка монеток подкинула, и мы сюда перебрались. К тому времени новых Вакмахонсов было уже двое, потому что появился и я.
Дальше в рассказ добавились воспоминания личного плана и он стал совершенно бессвязным. Из того, что удалось сгрести в одну кучу, получалось, что отец устроился смотрителем ратуши (занятие скорее для простолюдина) и жил себе дальше, предоставив родичам сколь угодно долго ссориться и негодовать. Сын рос смышлёным парнем; особенной роскоши он не видел и потому о ней не горевал, а ещё проявлял блестящие способности к рыбалке и почти не боялся взрослеть.
Попутно выяснилось, что улицу в основном населяли тихие старушки без злобы в сердце и зубов во рту, вдовы мичманов и полковников, пьющие чай фаянсовыми пиалками и заполняющие свои долгие дни каллиграфическими дневниками и письмами на адреса различных родственников, которых, против всех законов времени, с каждым годом становилось всё больше и больше.
Дважды в неделю, в час полдня, когда солнце так высоко, что у него голова кружится, на улице появлялся почтальон с огромной рыжей бородой, казавшийся каким-то вечным существом, порождённым глиняными ульями города. Поскрипывая сверкающими сапожищами, он объезжал улицу на чалом жеребце, раскладывая очередную пачку корреспонденции по спрятанным в кустах почтовым ящикам. Владения же молодых Вакмахонсов он не удостаивал даже взгляда: письменное молчание этой семьи достигало абсолюта, у них даже почтового ящика не было. Чего там: они не интересовались даже новостями и сплетнями, а о Палском Мятеже узнали (смешно подумать!) от градоначальника, который как-то спросил Лассанакра, не родственник ли он тем Вакмахонсам, которых вешают сейчас направо и налево. Только тогда он узнал, что огонь крестьянской войны уже охватил три уезда и полыхает, едва не достигая неба.
Однажды (мятеж продолжался около месяца, Анов-Делатарка уже успели изрубить на куски и со всех сторон туда стягивали карательные войска) отец нашёл на дорожке слипшийся и мокрый конверт, на котором можно было разобрать только Сине-Серебряную печать Старшей Канцелярии Вер-Геклинде. С утра стучал дождь и было очень похоже, что почтальон, не обнаружив ящика, вставил письмо в чугунную плетёнку, откуда оно рухнуло прямиком в лужу. Конверт расползся сразу же, как только он взял его в руку, а изнутри посыпались свёрнутые листки, синие от потёкших чернил. Строчки, правда, уцелели, но стали совершенно, одинаковыми, словно тени когда-то сказанных слов. Пришлось купить ящик и запросить копию. Копия добиралась недели две или три, за это время растолстев почти вдвое, так что в ящик упали уже два конверта, сходные, хоть и неодинаковые по своему содержимому. В письмах сообщалось, что два его брата: старший (в первом письме) и самый старший (во втором) казнены мятежниками: их повесили на верёвках, скрученных из собачьих поводков и натянули но головы по наморднику. Ввиду сумятицы наследственных прав и гибели многих архивов в огне он, пусть и лишённый наследства, всё же имеет право на некоторую долю наравне с другими, более отдалёнными родственниками.
На следующей неделе каждый визит почтальона приносил ещё по конверту: два двоюродных брата в далёком безоблачном детстве колотившие его лопатками для лапты и успевшие уже получить офицеров, пали в бою: карательная команда угодила в засаду посередине болотной тропы в полусотне шагов от дома, где они выросли. Потом погиб и дядя - он прятался в стоге сена и не успел вылезти, когда тот заполыхал, а следующий визит принёс известие о трёх неведомых родичей из верховий реки. Верные слуги сделали с ними то, что те сами нередко проделывали с провинившимися дворовыми, причём одну голову так пока и не обнаружили.
Времена изменились, почтальон уже не обходил стороной их калитку. Напротив, шагал к ней в первую руку и очень почтительно опускал в ящик аккуратные, тщательно запечатанные конвертики. С каждым его визитом Вакмахонсов становилось всё меньше и меньше; их рубили, вешали и сбрасывали в реку, привязав к комодам, набитым для верности галькой, их движимое имущество гибло, а земли, дарственные и привилегии, словно в вода в сообщающихся сосудах, перетекали к отвергнутым тёзкам. Когда лето уже могло почувствовать, как пахнут его последние дни, на бумагу упала последняя точка: Вамалирк Вакмахонс, командовавший карательными войсками и старавшийся не квартировать их на своих хуторах, отправился в нужник и пропал там бесследно. После этого имущественные права и обязательства настолько спутались и пришли к противоречию, что родителям пришлось отправиться к столичным нотариусам, оставив дом на Авенамчи и строго-настрого запретив ему жениться в своё отсутствие.
Тут стоит отметить, что справлялся он очень неплохо - и это притом, что слуг, ввиду безденежья, они не держали. Семейные дела и конфликты заботили его ещё меньше, чем родителей и только по ночам ему иногда представлялось, как на востоке разрастаются их владения, словно только что выкованный меч, который медленно встаёт из огня мятежей. О восставших он не думал совсем, они были для него чем-то нематериальным, вроде языков пламени, а вот сам процесс перехода казался чудовищно справедливым, мерным и неотвратимым, словно удары молота времени.
Одним из самых интересных мест в доме была библиотека. Нет, она была не то чтобы большая, всего-навсего скромная комнатка размером с десткую, до предела стиснутая простыми книжными полками, и всё равно производила впечатление полноты; может быть, потому, что книги были неправдоподобно удачно подобраны по толщине и количеству, и настолько идеально заполонив полки, что между ними не осталось ни щёлочки - и всё-таки нужная книга доставалась с лёгкостью. какого рода литература её заполняла, я так и не выяснил, разве что немного позже удалось подсмотреть, что все книги были переплетены в абсолютно одинаковые переплёты красной кожи и поэтому. словно солдаты, казались сплочёнными, бесчисленными и совершенно неотличимыми друг от друга.
В то утро он решил почитать "Пересечение" Манкра - понятия не имею, о чём эта книга. Не знал этого и сам Авенамчи; он терпеть не мог книг, про которые и так всё ясно.
Сегодня с утра он натряс в саду яблок и уже успел загадать, каким вкусным окажется завтрак, Согда по калитке ударили "поющим ключом". Получился долгий, тонкий и высокий звук, словно у латунной струны, протянутой через всё небо. Авенамчи узнал его и удивился: ведь "поющий ключ" - специальная палочка из сплава на медной основе - была только у почтальонов, они тренькали такой палочкой, если посылка была слишком велика и не помещается в ящик. Звук, если стукнуть ей по чугуну или стали, бел невероятно сильным и узконаправленным - он шёл всегда перпендикулярно удару и легко проникал сквозь кирпич или дерево, причём при должном навыке можно было устроить так, чтобы он охватывал только один дом, не беспокоя любопытных соседей. Это-то и удивляло: неделю назад, когда, по его расчётам, родители добрались-таки до столицы, поток конвертиков поиссяк, насчёт чего у него в кармане было две гипотезы: либо Вакмахонсы закончились, либо родители получают письма прямо на месте, без пересылки. И в том, в другом случае совершенно непонятно, что может быть нужно письмоносцу. Ведь никто другой им не пишет.
Покопавшись в вариантах, он всё-таки решил открыть. Вдруг это родители прислали ему что-нибудь в подарок, чтобы он хотя бы издалека вдохнул столичный воздух? Он отложил так и неоткрытую книгу, выбрался из-за стола и выбрался в сад через окно - так было ближе.
Письмоносец стоял возле калитки, вечный, как памятник. Как и всё на этой улице, он отцветал, но не менялся - всё же борода, сапоги и лошадь. В руках объёмистый ящик, какой может скрыть внутри два кочана капусты и немного картошки. Ярлычка с обратным адресом на ящике не было, скорее всего, он отклеился и потерялся по дороге, смешавшись с песком и полуденным маревом, а вот ярлычок с адресом получателя сохранился, налепленный на самый верх, с крупными буквами, выведенными словно по трафарету.
- Доставить лично в руки,- сказал письмоносец и тихо и уверенно, словно тень, шагнул в сад. Авенамчи на всякий случай посторонился; почтальон же пережевал шагами дорожку, поднялся на крыльцо, вошёл в прихожую и, даже не оглядевшись, двинулся к дверям библиотеки.
- Подождите, опомнился Авенамчи,- Я и сам могу...
- Ты не можешь. Она слишком тяжёлая.
Двустворчатые двери из солёного дуба были закрыты - он открыл их сам, несмотря на занятые руки и вступил внутрь. Авенамчи поймал себя на мысли, что уже не чувствует себя здесь хозяином.
Тем временем письмоносец опустил ящик на стол, достал небольшой ножик с ручкой, отделанной медово-белым янтарём, и принялся разрезать веревку со звуком, очень похожим на шелест змеи. После снял крышку (мелькнула солома, устилавшая дно) и извлёк оттуда книгу в красном кожаном переплёте. Это было "перетечение" Манкра - идеальная копия того тома, который он всял почитать за завтраком, даже левый уголок был точь-в-точь так же затёрт и надорванг. Почтальон поставил книгу на единственное свободное место и уселся в кресло с таким видом, будто все дела на этом свете уже завершил.
Только теперь Авенамчи догадался, кем на самом деле был его гость. Не человек, а демон, один из братьев Золотистого Ветра, тех самых, что приходят к человеку, когда ему достаётся слишком многое - и забирают всё. Немудрено, что он запретил Авенамчи тащить ящик: не каждый взрослый выдержит вес Последнего Несуществующего Подарка.
- А доски-то тебе зачем?- осведомился я.- Хочешь отправить почтальона по обратному адресу? Не выйдет - ярлычок отклеился, а если укажешь от балды, тебе его рано или поздно вернут. К тому же почта теперь его логово.
Мой дурной юмор, как обычно, расцветал на ветрах безнадёжности.
- Я его заколотить хочу,- признался Авенамчи,- Чтобы ветер не вышел. Пусть себе сидит и дуется. А потом приглашу заклинателя.
- Ты гвозди хоть раз в жизни забивал?
- Нет,- парень грустно посмотрел на свои длинные белые пальцы, какими впору на скрипке играть.
- Бедолага. А доски где взял? Своровал, да?
- Я одолжил. Они там всё равно валялись ненужные.
- Богатый ребёнок,- констатировал я,- богатый ребёнок - плевать, что рос в бедности. Хватаешь всё, что ни попадя. Или, положи эту рухлядь, где взял. Мы будем драться другим оружием.
- Он не ветер, он - бумага,- говорил я ему, проводя кочергой по точильному камню,- Обволакивает и не пускает. А ты его должен разрезать.
Мы стояли в саду, среди пятнистых теней и сочных тяжёлых бутонов. Прохлада накрывала нас, словно лёгкая железная миска.
- Драться будем вдвоём, но ты бей так, словно ты здесь один. Я в любом случае чужак, хоть и сильнее замахиваюсь, поэтому любой мой удар всё равно будет не в полную силу. А вот ты - хозяин, так что бей, как положено. Понял?
- Конечно.
- Теперь дом. Как в него лучше пробраться?
- Через вход,- Авенамчи закусил губу,- Или вот в кухне окно открыто.
- Давай через кухню. Люблю вкусные запахи.
Кухня оказалась родной сестрой той, что была и в моём доме. Печь напоминала неприступную крепость с жерлом-воротами и дозорной башней-трубой, а салатницы и солонки походили на крошечных деревянных воробышков. Тарелка остывшего и поблёкшего супа стояла на столе; рядом лежала закрытая книга - похоже, здесь не привыкли пользоваться столовой. Или (скорее всего) парню было просто лень таскать туда-сюда тарелки соусники, ведь всё равно он накрывал на себя одного? А книжка, кстати. была совсем небольшая и на вид мирная; Авенамчи даже не глядя сунул её за пояс и только поистрёпанный уголок выглядывал, напоминая, насколько тут всё нечисто.
Двустворчатые дверцы библиотеки вполне можно было бы заменить на одну нормальных размеров створку. Высокие и узкие, они словно сбежали из театрального домика.
- Ну, давай,- я толкнул их так, чтобы они распахнулись одновременно. Авенамчи зажал губу и весь сжался; книга у него за поясом накренилась и, казалось, сейчас вывалится на пол.
Я увидел крошечную библиотечку, где едва нашлось место для полоски солнечного света из окна. Книги, казалось, внимательно меня разглядывали, не прогоняя, но и не принимая за своего. Письмоносца нигде не было.
- Ушёл,- казалось, это произнёс не сам Авенамчи, а его тень.
- Значит, ты ему не понравился. Недостаточно счастлив.
Авенамчи прислонил кочергу к стене и шагнул к полке, доставая книгу. Я почти сразу заметил место, откуда её взяли: оно чернело, словно выпавший зуб.
Рука задвинула книгу, и Авенамчи обернулся, немного улыбаясь, словно только что нашёл в кармане монетку и может теперь купить пирожок с абрикосами. И на какое-то мгновение мне показалось, что он превращается в кого-то другого: плечи вытягиваются, тело становится потёртым и коренастым, под подбородком медленно разрастается клочковатая рыжая борода, а руки принимают форму бесчисленных и безликих писем и бандеролей. Но вот он тряхнул головой, наваждение треснуло, и только тогда я понял, что всё перепутал: превращение происходит не с ним, а со мной. Это я превращаюсь в чудовищного демона-письмоносца, а парня трясёт всё больше, остаток его счастья брызжет ужасом, и я всерьёз сомневаюсь, что он когда-нибудь сможет поверить в разумность этого мира.