Аннотация: Опасное место - Дикое Поле. Хищные звери, разбойники, орды, нежить. Все находят здесь богатую поживу. И если наезженную дорогу забросили, то это не спроста.
Коршун камнем упал в траву. Через миг он уже поднимался в небо сжимая в когтях беспомощную добычу.
Седой чумак, прозванный за мясистый нос Грушей, провел птицу взглядом, сплюнул и повернулся к спутнику.
- К ночи набежит буря. Надо искать стоянку.
Его широкоплечий спутник подергал себя за пышный ус и слегка нахмурился.
- Может у брода?
Груша поправил видавший виды брыль(соломенная шляпа с широкими полями) и покачал головой.
- Не поспеем. Стемнеет рано. Уже вон тучи собираются, - указал он скрюченным пальцем на горизонт.
- А если у корчмы на старой дороге? Место доброе, ровное. И воды вдосталь, и за остатками забора от ветра укроемся. И, не приведи Господь, шальной люд - отбиваться проще.
При этих словах старый Груша встрепенулся и зачастил креститься, приговаривая:
- Свят, свят, свят. Упаси Бог! Проклятое то место, Жерех, проклятое. Лучше в чистом поле бурю переждать, чем у Черной корчмы таиться. Лучше к разбойникам в руки, чем там ночевать.
- Да что ж там страшного? - спросил широкоплечий и тоже перекрестился.
- А то, - буркнул седой, - что корчмарка там ведьмой была. Много беды честным людям натворила, пока не прознал народ, что с нечистой силой повязана. Зарубили проклятую, а корчму подожгли. Да только не хотело гореть бесовское жилье. И солому, и хворост носили, да впустую Подымит и все.
- Так ведь сожгли корчму-то! - не утерпел Жерех.
- Сожгли, - подтвердил Груша, - когда вылили в огонь четыре бочки освященного масла. Но и тогда горело с трудом, а изнутри не людские стоны доносились. Да так, что мороз по коже. А лишь стемнело пламя вмиг погасло.
- Да-а, - вздохнул широкоплечий, и резко шлепнул себя по шее. Взглянул на остатки комара на ладони, пожевал ус и спросил: - Так куда же нам направиться?
- Думаю станем возле кургана, - ответил седой. - Трава там хорошая, вода есть, место ровное и от ветра какая никакая защита.
- Так ведь мимо Черной корчмы ехать придется?
- Днем не страшно. Пока светит солнце у нечисти настоящей силы нет.
Жерех миг пожевал губами, затем кивнул:
- Так тому и быть, - и дернул вожжами, поворачивая волов.
Солнце стояло еще высоко, когда появилась проклятая корчма.
Пепелище, казалось, все еще курилось дымом, из черных развалин доносились неясные стоны, а на шесте у разбитых ворот желтел человеческий череп.
Едва чумаки, непрерывно крестясь, приблизились, в небо с диким карканьем взвилась огромная стая ворон. Черные птицы кружили над самой головой и временами подлетали совсем близко, будто норовя выклевать глаза.
И долгие годы потом вздрагивали чумаки по ночам, вспоминая, как пожелтевший череп недобро глядел им вслед.
***
Волчий вой заставил вздрогнуть.
Прошка оглянулся - ничего.
Лишь желто-зеленое море степной травы до самого горизонта. В ней-то и прячутся звери. И не разглядеть их пока не бросятся на тебя всей стаей. Горе тогда одинокому путнику. Сгинет без следа, без имени, без памяти.
Прошка потрогал ножны хитро закрепленные на ремешке под рукавом. Там скрывалось его единственное оружие - нож. Длинное острое лезвие из хорошего железа, удобная рукоять. Незаменимая вещь в трактирной драке, но совершенно бесполезная против хищной стаи.
Вой раздался ближе. За ним, словно перекликаясь, еще один. Безжалостные хищники приближались.
Прошка нервно облизал пересохшие губы и прибавил шаг.
Солнце клонилось к закату, а в темноте волки сразу осмелеют. Требовалось найти безопасное место для ночевки. Да и вода с едой не помешают. Да только где их искать?
Места вокруг дикие, незнакомые. Вот и тащился Прошка по заброшенной дороге, которая уже почти напрочь заросла травой, но все же вела куда-то. А значит идти по ней лучше чем брести наугад.
Воронье карканье отвлекло от невеселых мыслей и Прошка прищурил глаза вглядываясь.
Впереди чуть левее дороги явно шло пиршество. Птицы взлетали, кружили, вновь опускались и непрерывно галдели, перекрикивая друг друга.
Голод давно уже грыз нутро и Прошка не раздумывая свернул. С воронами-то как-нибудь он справится, а там еда, а если повезет то и свежая кровь. То что не вороны убили добычу, он сообразил только увидев окровавленную морду степного волка.
Хищник рвал зубами внутренности косули, не обращая внимания на наглых птиц, но увидев человека, оскалил пасть и зарычал. Шерсть на загривке встала дыбом, красные капли стекали по морде и капали на траву.
Прошка выхватил нож и тоже зарычал. Волк был один и некрупный. Драться с ним, конечно, не хотелось, но терпеть голод и жажду сил не оставалось.
Хищник припал к земле и попятился.
Прошка сделал шаг вперед и схватил косулю за голову, не отводя взгляд от противника.
Зверь вновь зарычал, схватил свою добычу за заднюю ногу и, глухо рыча, потянул на себя.
Прошка не уступал. Он упал на колени, покрепче ухватил косулю и одним движение ножа рассек ее горло. Затем, не сводя глаз с волка, припал к ране и принялся жадно сосать горячую кровь.
Волк прыгнул вперед и принялся рвать зубами живот своей законной добычи. Он продолжал рычать и не сводил с человека взгляд, но напасть не решался.
Едва Прошка почувствовал, что голод и жажда отступают, он оторвался от раны.
Хватит, нельзя сразу набивать живот. Иначе только хуже выйдет. Лучше взять с собой в дорогу немного мяса.
Рука с ножом потянулась, как вдруг раздался волчий вой. Совсем близко. И еще один, и еще.
Прошка вскочил и с новыми силами бросился к дороге. Теперь, когда голод и жажда больше не угрожают, главное безопасный ночлег.
Солнце опустилось за горизонт, и отчаяние уже заполнило душу, когда вдали затемнело жилье, из окна которого лился свет.
Подгоняемый леденящим душу воем Прошка поднажал изо всех сил, но манящая цель, казалось совсем не приближалась.
Наконец, когда уже совершенно стемнело он оказался перед невысоким каменным забором, за которым высилась изба. У ворот торчали два шеста, один из которых украшал человеческий череп.
На миг охватила жуть, но в жизни довелось повидать всякого, да и деваться-то было некуда, и Прошка постучал в ворота.
*** Удары гулко разнеслись по округе, и враз наступила тишина. Смолк волчий вой, перестали кричать ночные птицы, затихли цикады. Только в доме казалось ничего не слышали.
Прошка хотел уже было перелезть невысокий каменный забор, когда пронзительно скрипнула дверь, и в прямоугольнике света появился черный силуэт.
- Кого там черти несут? - прохрипел старческий голос.
- Мне бы переночевать.
- А деньги на постой есть?
- Найдется, - легко соврал Прошка, думая лишь о безопасной постели.
Старуха тяжело дыша приблизилась и отперла ворота, но внутрь не пустила.
Бабка даже не дрогнула. Сверкнула глазами, аж мороз по коже, буркнула:
- Ну, коли так, заходи, лихой человек, - и заковыляла к дому.
Войдя, Прошка настороженно огляделся.
Две свечи скудно освещали мрачную комнату, центр которой занимал большой грязный стол, с остатками еды на нем. В дальнем углу расположился каменный очаг с закопченным казанком над едва тлеющими углями. В другом углу стояла грубая метла. За ветхой перегородкой, отгородившей часть помещения, виднелся низкий топчан. Груды тряпья на нем указывали, что это старухина постель.
Икон в избе не было и Прошка нахмурился, крепче сжимая нож.
- А где святые образа? - спросил он, не сводя глаз со старухи.
Та сплюнула на пол.
- Мне ваш бог ни к чему. Я ногайка. Хочешь молиться - молись, мне без разницы.
Прошка перехватил нож в левую руку и трижды осенил себя крестным знамением, затем спросил:
- Тебя как зовут? И что это за место?
- Я корчмарка Гулара, а место это прозывают Черной корчмой потому, что на пепелище поставлена. Спать можешь на скамье или на полу.
Старуха собралась было уходить, но Прошка схватил ее за руку.
- Стой, я есть хочу. Накорми сперва, потом уж спать лягу.
- Платить чем будешь? У тебя ведь ни гроша за душой.
- Вот душой и расплачусь, - пошутил Прошка и тут же прикусил язык, это ж надо ляпнуть такое!
- Сговорились, - хлопнула в ладони Гулара, и свечи вспыхнули ярче.
Лишь теперь удалось разглядеть старуху получше.
Та оказалась карга каргой: нос крючком, глаза злющие, желтый зуб изо рта торчит. Волосы и вовсе ровно пакля мукой присыпанная. Одежонка - чисто рвань.
Хотел уж было сплюнуть трижды через левое плечо, да корчмарка ткнула грязным пальцем в нос.
- Накормить-то накормлю. Да беда, очаг погас. Раз денег нет, сходи на двор, наруби дров, да принеси. Тогда и поешь.
Прошка лишь усмехнулся да пригрозил ножом.
- Больно ты хитрая. Я выйду, а ты дверь запрешь? Нет, ведьма старая, сама дров принеси.
Та лишь недобро ухмыльнулась и вышал. Вскоре со двора донеслись частые удары топора, а чуть позже вернулась и старуха с охпакой дров. Она бросила в очаг несколько поленьев и те ярко вспыхнули.
Прошка вздрогнул, он не видел чтобы корчмарка разжигала огонь. Хотел уже было спросить как той удалось такое, когда с улицы вновь раздилось частое тюканье топора. У Прошки волосы встали дыбом.
- Это чего там? - взвизгнул он, осеняя себя крестным знамением.
Старуха скривилась, но ответила спокойно:
- То слуга мой, Хасан. Он в сарае спит. Ты ешь, не бойся, - и бросила на стол грязную тарелку с дымящимся мясом.
- Что это? - принюхался Прошка к странному запаху.
- Турама, - ответила корчмарка и хлопнула рядом невесть откуда взявшуюся кружку. - А это кумыс.
Еда оказалась сладкой и сильно перченой, а напиток соленым и хмельным. Вскоре живот отяжелел, а глаза начали слипаться. Накатил зевота. Не успел третий раз перекрестить рот, подошла Гулара и бросила на колени засаленное рядно.
- Вот одеяло. Ложись где хочешь, - буркнула она и направилась в отгороженную часть.
Прошка лег, на скамью, укрылся, положил кулак под голову и закрыл глаза.
Эх, бесславно закончился поход за добычей. Вся боярская дружина полегла в татарской засаде. Хорошо речка рядом была, только в ней и спасся. Куртку добрую, меч, сапоги новые, все пришлось бросить, потому как жизнь дороже. Только нож и остался. Вот и весь дуван. Где золото, где самоцветные каменья, где дорогие шелка, что боярин обещал?
Нет ничего. И куда теперь с пустыми руками? Разве только в холопы податься или грабежом промышлять.
Прошка скрипнул зубами, проклиная день, когда поддался на уговоры бойкого боярина.
И разбойная жизнь опасна и холопская не мед. Хоть так хоть эдак, а хрен редьки не слаще. Вот добыли бы золотишка да серебра...
До ушей донеслось тихое бряцание.
Прошка замер, насторожился, открыл глаза.
Звенело за перегородкой.
Он тихонько поднялся, на носках подошел и осторожно заглянул в отгороженную часть, где обитала старуха.
Та скрючившись на топчане считала золотые монеты и складывала их в огромный кошель.
От увиденного перехватило дыхание, в ушах зашумело.
Это сколько же там золота? Да на такие деньги любой холоп боярином может стать. Земель прикупить, холопов набрать. Дружину свою. Жену найти родовитую.
Дерзкие мысли кружили голову, а разум отказывался верить глазам.
И откуда у старой ведьмы в дикой глуши столько добра? Не шибко-то много у нее постояльцев. Не иначе путников одиноких грабит. Дождется пока уснут и ножом по горлу, а денежку в кошель. А коли сама не справится, так слуга ее Хасан подсобит несчастных угробить. Может потому и пересчитывает скарб карга старая, что уже на его, Прошкины деньги нацелилась?
И ведь сказал же проклятой, что нет ни гроша. Не уж-то не верит? А может она путников татарам да ногайцам в рабство продает? Может уже прикидывает сколько выручит за него?
Не успела страшная мысль угнездиться в голове, как старуха завязал кошель, сунула под тряпье в изголовье и задула свечу.
Прошка стоял, затаившись, и ждал, что же дальше будет делать старая карга. Сама набросится на спящего или позовет слугу на помощь?
Вскоре раздался старушечий храп.
Неужели спит и не задумала коварства? А может притворяется и ждет, пока Хасан татар приведет? А сама лишь сокровища сторожит?
Воспоминание о полном кошеле золотых кругляшей заставило замереть сердце. Во рту пересохло и Прошка облизал губы.
Доброму человеку тех денег хватило бы на всю жизнь, да и детям осталось бы. А проклятая ногайка лишь копит, да считает, а после в землю закопает, что бы никому не досталось. Сгубит сокровище, одним словом. А может умыкнуть кошель, да и деру, пока не явились татары?
Прошка вытер вспотевшие ладони о портки, ухватил половчее нож и осторожно шагнул за перегородку - следовало торопиться, кто знает, когда явится Хасан.
Свет полной луны, что едва пробивался через неплотно закрытые ставни, не мог разогнать тьму, и пришлось приблизиться вплотную к топчану, чтобы разглядеть где и как лежит корчмарка.
С гулко бухающим сердцем Прошка сунул руку в изголовье и нащупал кошель. Миг постоял недвижно, чувствуя, как по спине струится пот, затем осторожно потянул на себя.
Храп старухи прервался.
Прошка замер, живот свело в холодный узел, рука крепче сжала нож.
Карга завозилась на постели, чихнула и вновь захрапела.
Прошка перевел дыхание и вновь потянул к себе сокровище. Вскоре он уже крался к выходу, прижимая к груди увесистый кошель.
До двери оставалось не более двух шагов, когда на ее фоне возник темный силуэт и раздался насмешливый старушечий голос:
- А куда это ты собрался с моим золотом, вор?
У Прошки подогнулись ноги, кошель вдруг стал неподъемным.
И как проклятая карга смела обогнать его? Ведьма, не иначе ведьма! Нужно вырываться или пропала душа его, горемычная.
Старуха тем временем продолжала, недобро сверкая глазами:
- Ты уже пообещал свою душу за мое угощение. Теперь ты мой до скончания века. Отдай золото и ложись спасть!
- Не дождешься, проклятая! - воскликнул Прошка, рванулся вперед и вонзил нож в тощую грудь.
В горле корчмарки булькнуло, глаза закатились и она рухнула на пол бесформенной кучей.
Прошка сунул нож в рот, чувствуя губами тошнотворно вонючую кровь, отпер засов и бросился к воротам.
Они были уже совсем рядом, когда висящий на шесте череп полыхнул багровыми глазницами, прогремел замогильный голос:
- Нет для тебя отсюда хода, вор и душегуб!
Прошкины зубы часто застучали, но он, преодолевая страх, толкнул створки ворот - те не поддавались. Оставалось перебраться через верх, но и забор и ворота, которые вчера едва доставали плеча, теперь тянулись, казалось, до звезд.
Сзади раздался хохот.
Прошка обернулся и взвыл от ужаса: в дверях корчмы стояла убитая им старуха и указывала не него скрюченным пальцем.
- Нет тебе спасенья, душегуб! Пришло время платить за ужин, - прошипела она и воскликнула: - Хасан, отруби ему голову!
Скрипнула дверь сарая, из темного проема вышла безголовая фигура с огромным топором в руках.
У Прошки волосы встали дыбом, сердце оборвалось, ноги подогнулись.
- Господи, спаси и сохрани! - заорал он не помня себя, хотел побежать, да не мог: ноги словно приросли к земле.
Гулара вновь расхохоталась:
- Ты дважды согрешил в моем доме - небеса тебе не помогут! Ты будешь моим слугой, как и Хасан, до скончания века!
Прошку затрясло.
Кошель упал на землю, нож раскаленным углем жег руку, а неумолимый Хасан неуклонно приближался, замахиваясь топором.
Из горла вырвался крик, из глаз брызнули слезы, нутро сжалось от предчувствия непоправимого. Безголовый сделал еще один шаг, сверкнуло широкое лезвие, и мир погрузился во тьму.
***
Утреннее солнце ласково золотило бескрайнюю степь. Воздух был свеж и прохладен. По старой дороге настороженно двигался татарский разъезд.
Седой десятник зорко глядел по сторонам, поглаживая шею своей степной кобылы, что шла легкой рысью.
Ни за что на свете не стал бы он торопиться. В степи беспечный долго не живет. Следовало примечать все, что поменялось за последнюю неделю. Только так и можно выявить вражескую засаду или разведку противника. Да и появление злых сил оставляет приметный след, как та Черная корчма, к которой приближался разъезд.
Десятник внимательно вгляделся в проклятое место и похолодел.
- Шайтан! - пробормотал он побелевшими губами.
Через миг татары мчались прочь, а им вслед таращились два черепа, надетых на высокие шесты. Один пожелтевший на солнце, а другой совсем свежий.