Круковер Владимир. Загробный

После того, как меня убили

Я сижу в своей комнате, тупо смотрю на черный экран выключенного телевизора. Потом встаю, отрываю портьерный шнур, аккуратно вывязываю петлю со скользящим узлом, второй конец привязываю к люстре. Одеваю петлю на шею, вспоминаю о мыле, но считаю, что сойдет и так. Отталкивая стул, повисаю в воздухе. Шея испытывает некоторое неудобство. В остальном ничего не меняется. Самое идиотское то, что я теперь не могу спуститься на пол. Пытаюсь подтянуться на веревке, чтоб вылезти из петли, силенок не хватает. Так и вишу. Или - висю. Отгадай загадку: висит груша, нельзя скушать. Да уж, мертвец повесился...

ЧАСТЬ I

После того, как меня убили, я решил записать все происходящее.

Впрочем, я не один такой на нашей планете. Многие фантасты не столько сочиняют из головы, сколько дотошно рассказывают то, что запомнили о своей загробной жизни.

Конечно, это только те, кто вернулся в жизнь.

Дело в том, что бюрократия в Загробном Мире, еще почище, чем в нашем. Поэтому, очень часто умерших приходится возвращать в жизнь, так как их земное существование прерывается преждевременно, из-за канцелярских ошибок. Например, Российский отдел до сих пор пользуется арифмометром "Союз", изобретённым в 1890 русским механиком В. Т. Однером. Однер, как известно, заменил ступенчатые валики Лейбница зубчатым колесом с меняющимся числом зубцов, что нисколько не уменьшило качество такого исчисления. Имеются ввиду не ошибки арифмометра, а людей, которые им пользуются.

А в отделе Малых народностей Заполярье вообще ничего, кроме счет не признают. Так и щелкают костяшками, надетыми на спицы.

Японский отдел тоже консервативен, их счетное устройство - соробан - представляет собой прямоугольную раму из 27 вертикальных палочек. На каждой палочке по пять косточек, разделённых поперечной полосой -- над полосой одна косточка, под полосой -- четыре. Не удивительно, если ученики школ в других странах начинают свой путь к знаниям с чтения, письма и арифметики, то японских детей до сих пор обучают прежде всего чтению, письму и соробану.

В то же время в этом отделе количество возвратов минимально. Надо думать, что архаичный соробан тут не при чем, а уровень качества канцеляристов определяется японским характером и японской добросоветсностью.

Я что-то чрезмерно увлекся описанием счетных приборов. Это потому, что забавно было, придя из мира компьютеров и калькуляторов, увидеть всю эту древность. Впрочем, в отделе США компьютеров больше, чем нужно, но канцеляристы от этого лучше работать не стали.

Ошибки, я думаю, возникают не только из-за неправильных подсчетов, но и обыкновенных описок, помарок и ошибок. Достаточно, ведь, в фамилии кандидата неправильно написать букву, как вместо Каплана с Земли исчезнет Каплун, и только спустя время квартальная (а то и годовая) ревизионная или аудиторская проверка обнаружит ошибку. И нет разницы, гусиным пером выведена эта фамилия или распечатана на лазерном принтере. Поэтому создан специальный отдел Возвращенцев и ряд подотделов, занимающиеся вопросами Невозвращенцев (ООН - Особый Отдел Невозвращенцев), Извращенцев (ИЗО - Извращенческий Отдел) и Досрочных Возвращенцев (ОВД - Отдел Возвращенцев Досрочных). Для перепроверки деятельности всех отделов существует множество комиссий и подкомиссий. Я запомнил названия только некоторых из этого множества: КПСС - Комиссия По Статистике Смертей, РКПБ - Ревизионная Комиссия Проверки Бесплотных, ЛДПР - Легализация Развоплощений Досрочных Погибших, ФСБ - Факсимильный Сектор Бесплотных, ГИБДД - Главная Инспекция Бесприютных Досрочных Душ и КВН - Комиссия Возвращения Невозвращенцев.

Так что в Загробном мире полно УСЛОВНО МЕРТВЫХ, а на Земле - УСЛОВНО ЖИВЫХ. Это те самые Каплуны, вместо которых стали мертвыми Капланы, и иже с ними.

(Только не надо путать УСЛОВНО ЖИВЫХ с ВЕЧНО ЖИВЫМИ. Последние - порождение политического эксгибиционизма и никакого отношения к Загробному миру не имеют).

Есть еще так называемые ЖИВЫЕ-И-МЕРТВЫЕ. Бывает, что пока человек ошибочно пребывает среди усопших, время его официальной жизнедеятельности подходит к концу. Так как он все же не дожил положенное, Загробное Законодательство обязано вернуть ему жизненную задолженность. Этим вопросом занимается специальное подразделение КПР (Компенсация Положенной Реальности), и поступают они хитро. Если просто вернуть к жизни официально умершего, произойдет путаница - дисбаланс между живыми и мертвыми. Поэтому пострадавший получает право выбрать из числа работников канцелярии, которые ответствены за его досрочное умертвления, любого и в этом теле дожить недожитое. Тот же канцелярист, чье тело сдано в аренду, считается пребывающим в неоплачиваемом отпуске.

Предложенный некогда голивудскими аватарами вариант, предоставляющий недожившим свежие тела земных покойников, был сочтен неэтичным, так как в тело добропорядочного гражданина может вселиться законченный мерзавец и принести окружающим много неприятностей. Практическая проверка этого варианта до сих пор резонирует в той же России тяжелыми потрясениями; но так как Загробный Закон обратной силы не имеет, то множество негодяев благополучно доживает недожитое в чужих телах. Особенно неприятно, что эти тела, как правило, принадлежат лицам высокопоставленным.

Была еще практика перемещать сознание Возвращенцев в тела животных. Но это было давно, а нынче Общество защиты животных вкупе с Зелеными подобного не допускает. Так что, оборотни в небольшом количестве остались только в милиции и в сообществе иных, в обеих недремлющих Дозорах.

Вообщем, Загробный Мир - это сложная структура, где пребывает бесконечное множество геометрических и ариметических прогрессий, и который исчислять в единственном числе вообще невозможно, так как централизирована там только лишь Канцелярия, а самих миров столько, сколько их навоображали как народы, так и отдельные личности. Российский фантаст (никак не вспомню его наименования, что-то, связанное с луком и латышами) попытался как-то рассказать о некоторых из них, продолжая тем самым традиции Свифта Данте, Гомера...

Я выписал несколько сотен наиболее интересных названий, но все записи у меня перед возвращением отобрали, а полагаться на память человеку трудно. Особенно человеку, побывавшему ТАМ. С уверенностью могу назвать только Мир Уэйна, Мир Дикого Запада, Мир Драконов, Мир красоты и гармонии, Мир по Гарпу, Мир Призраков, Мир Ужаса, Мир Полли 1 и Мир Полли 2 (второй хуже первого), Невидимый Мир, Мир Насекомых, Водный Мир (где все говорят на наречии некоего Гоблина), Дикий Мир, Другой Мир 1 и Другой Мир 2 (первый хуже второго), Параллельный Мир (с перпендикулярным юмором), Подводный Мир (совершенно французский), Мир Без Чудес, Адский Мир, Клёвый Мир, Затерянный Мир, Последний Мир Каннибалов, Этот_безумный_безумный_безумный_безумный Мир (образца 1963 года), Миру Мир, Мирзоев и, естественно, неувядаемый МИР ПОЛДНЯ.

Кроме Миров, есть там и такое же бесконечное множество городов. Например, Город Будущего, Город Грехов, Город Зла, Город Потерянных Душ, Город Чудищ, Город Москва... Есть и леса, есть поля, пустыни, джунгли - любая природа в самом причудливом исполнении. Полно охотников, ведь охота там ведется разнообразная, мало похожая на Земную. Охота на Веронику, Охота на Орла, Охота на женщину, Охота на зверя, Охота на пиранью, Охота на призраков, Охота на роботов, Охота на охотника, Беспредельная охота и Дикая Охота Короля Стаха.... Полно Ангелов, считающих себя людьми и людей, уверенных, что они Ангелы. Есть, даже, некая Ангелина, сочетающая в себе каждой уверенности по одной второй. Есть место, где живут Красивые Красавицы, а есть место, где живут Страшные Страшилы. Зазеркалье там не одно, а бесконечно беспрерывное, потому что никто не входит просто в зеркало, а всегда - в зеркала. Технические сие несложно: ставите два зеркало одно против другого, так чтоб они отражались друг в друге идеально, а потом аккуратно входите в любое из них. И, естественно, тотчас ваше отражение входит в другое зеркало, в то время как отражение отражения входит в противоположное...

Я немного путаюсь, никак не могу закончить это бесконечное предисловие, Честно говоря, мозги у меня после Возвращения немного набекрень, поэтому соседи, с которыми у меня всегда были напряженные отношения, нынче встречают, словно родственника. Наверное, следует просто начать сначала и рассказывать по порядку. Хотя, базировать порядок рассказа хронологически невозможно, ибо время ТАМ идет так, как ему вздумается, и это при том, что еще у каждого там обитающего может быть и свое индивидуальное время.

Поэтому начну с того, в чем уверен на сто процентов. С момента умерщвления меня.

Меня убил БМВ. Это неправда, будто за наезд ответственен водитель. Люди тут не при чем, ведь каждая машина обладает своим характером и своими личностными качествами. Многие машины прирожденные убийцы, а водитель только считает, будто он управляет ими. Возьмите, например, Ferrari. О какой, спрашиватеся, роли водителя можно говорить в тачке, которая за четыре секунды набирает скорость до 100 км, а потом с легкостью наращивает ее до 360. Ее тысячекилограммовое тело влекут 660 лошадей, спрятанных под капотом, которые никогда не станут слушаться шофера; тем более, что сноб, отдавший за подобное чудовище уйму долларов, вряд ли допустить за руль кого-нибудь, кроме себя самого. (Ferrari P 4/5 by Pininfarina. Год выпуска 2006. Снаряженная масса, кг 1200. Максимальная скорость, км/ч 362. Время разгона с места до 100км/ч, с 3,55. Мощность, л.с./об/мин 660/7800. Примерная стоимость $ 3 000 000.)

Или возьмите Lamborgini, любимую тему для шуток в КВН. Особенно последнюю модель - Murcielago, названную в честь знаменитого боевого быка. Эта традиция называть свои автомобили именами известнейших представителей корриды вселила в них неукротимую жажду таранить все, что шевелится. К тому же, снаружи автомобиль никто не шумоизолировал, поэтому прохожие заранее обездвижены грозным звуком выхлопа. (Двигатель V12 объемом 6,2 литра, выдающий 580 л.с., с алюминевым блоком. С ним агрегатируется шестиступенчатая механическая КПП, через вискомуфты крутящий момент передается на все четыре 18 дюймовые колеса. Цена $ 300 000.)

Ну, а Aston Martin, на котором Джеймс Бонд разъезжал в фильмах "Голдфингер" и "Шаровая молния" готов хулиганить уже из-за одного подражания. Тем более, что оригинал был продан с аукциона более чем за 2 миллиона зеленых. (Спортивное купе класса гран туризмо, оснащается легким алюминиевым кузовом. 12-цилиндровый мотор, с приводом на задние колеса. На выбор предлагается механическая или автоматическая КПП. Обе они шестиступенчатые.)

Даже спокойная родственница чугунных утюгов "Волга", неудачная дочь прекрасной "Победы", склонна к преступлениям. Ста пятидecяти "лошадей" для транспортировки 1800 килограммов едва хватает, чтобы не отставать от соседей. А комплекс неполноценности всегда способствовал агрессии. Единственное, что утешает пешехода, так это то, что увернуться от нее легче, чем, например, от юркой "Оки" или непредсказуемого "Запорожца".

Опять меня занесло на отвлеченные ассоциации. Мозги после столкновения с машиной часто взбалтываются, тут уж ничего не поделаешь.

Итак, (BMW, Bayerisch Motoren Werke AG), автомобиль, сердцем, которого служит двигатель, способный с любых оборотов буквально выстрелить тачку вперед. Интегральный задний мост совершенно соединяет в себе спортивные качества и комфортабельность. А тут еще фильм "Золотой глаз", где на BMW Z3 ездит все тот же Джеймс Бонд, герой домохозяек и подростков. Понятно, что черный BMW становится любимцем отечественных бандитов, вобравших интеллект и домохозяек, и подростков. Так что, мало личной склонности этого автомобиля к жертвоприношениям, еще и за рулем сидят единомышленники. И ничего необычного, что меня сбил именно он, нет. Это лишь еще раз подтверждает мнение философов о том, что Человечество в свое массе склонно к суициду. Ну разве не идиотизм тот факт, что количество погибших на дорогах превышает число жертв войн и терактов. В России в настоящее время охотятся за пешеходами около 21 миллиона автомобилей, ежегодно добывая 30 - 35 тысяч человек - население небольшого города, еще 200 тысяч уходят подранками. Ежегодная всемирная охотничья добыча авто составляет 1 миллион 260 тысяч человек. В Нью-Йорке даже отметили столетие гибели первого пешехода под колесами автомобиля (высшая форма суицидного безумства). Это был торговец недвижимостью Генри Блисс. Выходя из трамвая, он попал под колеса экипажа с электромотором. Цветы на место гибели Блисса, ликуя, возложила его правнучка Линда Блисс Солсбери.

Итак, меня убил пожилой БМВ с разболтанной трансмиссией. Я его и не заметил даже, уже потом узнал из сопроводительных документов. Я спокойно переходил улицу на зеленый цвет, потом что-то кольнуло в боку, потом - не помню, и вот уже захожу в какую-то облупленную дверь, где сидит какой-то обшарканный чиновник и сообщает:

- Верт Владимир Иванович, неоконченное высшее, безработный, холостой, ДТП, условно мертвый, передается на доследование в ОВД.

- При чем тут ОВД? - спрашиваю я, ошарашенно.

- Ну не в ЛДРП же вас передавать, - с какой-то дьявольской логикой говорит эта крыса, - ступайте вон в ту дверь, некогда мне.

Я, как завороженный, иду, куда он указал, и, что удивительно, чувствую необычайную легкость в членах. Так, наверное, я ощущал себя лет в пятнадцать, но последние годы тело ношу затрудненно. За пятьдесят с лишком лет в нем накопилось слишком много неполадок. Тут вспомнил, что только что шел по переходу какой-то улицы в Свиблово, повернул голову и хотел спросить - не больница ли, но канцелярист меня опередил:

- Вас сбил BMV-735, седан 1998 года выпуска, пробег 200000 км, привод задний, владелец Литвиненко Георгий, бригадир Митинской группировки на Краснопресненском рынке, машину приобрел вместе с правами за $ 13 000.

- А я... - сказал я.

- Вы скончались мгновенно от множественных ушибов, несовместимых с жизнью. Мозг тоже был поврежден, поэтому предсмертные воспоминания отсутствуют. Объявлены условно мертвым и направляетесь в Отдел Возвращенцев Досрочных.

- А-а-а... - сказал я.

И пошел, было, в ту дверь, в ОВД.

- Да, кстати, - окликнул меня канцелярист, - вас же еще не инструктировали.

- Что вы имеете ввиду? - повернулся я.

Чиновник выволок из под стола здоровенный пистолет с четырехугольным дулом (кажется, кремневый) и выпалил мне в грудь...

Войдя в ОВД, я, невольно, испытал те же чувства, с которыми когда-то входил в ОВД города Калининграда. Мент, снявший с меня наручники, встал за спиной, а следователь сказал:

- Будем сознаваться?

Совершенно идиотская тогда сложилась ситуация. Я работал ВОХРовцем на железной дороге и в этот день охранял вагон со взрывчаткой. И пытался отогнать от него какого-то пьяного. Здоровенный мужик на мои окрики не реагировал, лез напрямую по путям. Даже выстрел из револьвера в воздух его не смутил. Пришлось взять охломона на прием, на обыкновенную мельницу с захватом руки и перекатом через спину. Уронил я его мягко, чтоб не покалечить, буквально усадил на песок, там была кучка золотистого песка, им присыпали мазут из букс на путях. А он, вдруг, взвыл, задергался, будто ему в задницу раскаленный штырь воткнули. Я его пошевелил, а он еще громче взвыл и сознание потерял. Что делать, вызвал по рации скорую. Та приехала вместе с милицией, и вскоре выяснилось, что действительно нарушитель напоролся на штырь от арматуры, скрытый в песке. Штырь, естественно, был холодный, но вошел на мою беду прямо в прямую кишку, и довольно глубоко. Вообщем, пострадавшего увезли в к проктологам, а меня, вызвав начальника караула, сняли с поста, обезоружили и прямиком в ментовку, в ОВД Ленинского района.

И, хотя виноват я не был - если бы, даже, нарочно таскал этого парня по территории, роняя изредка, то специально именно так уронить не смог и за десять лет, все равно завели на меня уголовное дело и только суд расставил точки над и. Причем, не оправдал, не констатировал отсутствие состава преступление, а всего лишь отправил дело на доследование. Так оно до сих пор и пылится где-то в ментовских архивах.

Так что, я подсознательно испытывал неудобство, входя в загробный ОВД. И канцелярская комната, как две капли похожая на предыдущую, меня не успокоила. Ни облупленная дверь, ни лохматый дермантин на крышке стола, ни обвисшие обои, ни обшарканный чиновник. А тут еще грудь болела, куда пуля вошла. Не так, конечно, как при жизни, но все равно неприятно. Сперва там дырка здоровенная образовалась от свинцовой пули величиной с перепелиное яйцо, а ощущение, будто пчела тяпнула. Ну, еще смятение, обычная реакция недавно живого. Потом дырка затянулась, прямо на глазах, как в голливудских ужастиках на вампирах, но боль осталась. А боль от пчелиного укуса приятности не доставляет. У меня и от комариных-то шишка вздувается, аллергия у меня на укусы насекомых.

- Верт Владимир Иванович, неоконченное высшее, безработный, холостой, ДТП, условно мертвый, - поднял на меня голову канцелярист. - Да вы садитесь, голубчик, расслабьтесь. Вы теперь у нас долго пробудите. Тут написано, что вас сбил BMV-735, седан 1998 года выпуска, пробег 200000 км, привод задний, владелец Литвиненко Георгий, бригадир Митинской группировки на Краснопресненском рынке, машину приобрел вместе с правами за $ 13 000. Будете мстить?

- Как я могу ему мстить? - удивился я, осторожно присаживаясь, - он что - тоже умер.

- Нет, какой там! Жив, здоров, чего и вам желаю. Он тогда и не остановился, даже, нехороший человек, сшиб вас и даже поехал. Бандит, одним словом. А мстить каждый право имеет, что ТУТ, что ТАМ. У вас, как у Возвращенца, прав много. Пока ваше дело рассматриваться будет, по инстанциям ходить, вы многое можете затребовать у разных отделов. Как никак вас на двадцать лет раньше умертвили, серьезное, знаете ли, преступление. Кто-то в Российском отделе здорово за это поплатится. Ну а мы, в свою Очередь, должны всячески скрасить ваше временное пребывание в наших пенатах. Вот давайте-ка я вам пока выделю хорошего гида, заметьте - совершенно бесплатного, и он вам все тут у нас покажет. В гостиницу вас определит, с достопримечательностями ознакомит. Все расходы за счет Российского отдела, так что можете ни в чем себя не стеснять.

Он достал из ящика стола что-то, и я, было, дернулся, чтоб уклониться от возможного оружия, но это "что-то" оказалось здоровенным колокольчиком, в который он и позвонил. Вошел некто, одетый в черный плащ и черную шляпу.

- Вот и ваш гид, - указал на него чиновник, - прошу любить и жаловать. Опытный работник, четыреста лет уже тут пребывает. Зовут Жан.

- К вашим услугам, - поклонился вошедший, сняв шляпу и махнув ей перед собой, - простите меня за некоторую старомодность, но жизненные привычки не так легко забыть. Я всецело в вашем распоряжении, куда прикажите сопроводить?

- Ты, Жан, - сказал канцелярист, - для начала его на постой определи. В гостиницу или в пансионат - это уж как он сам выберет. И ступай, ступай, у меня сегодня еще семьсот досрочников, а до обеда всего два часа осталось. Часы тоже не резиновые, сколько же их сжимать можно...

Мы вышли в коридор, который, надо сказать, таял в бесконечности, облупленные двери наславивались одна на другую. Гид деликатно придержал меня за локоть.

- Вы, насколько я понимаю, совсем новый тут, как выражаются иудеи - оле хадаш. Так что, не хотите ли для начала на обзорную площадку подняться, осмотреть наш мир с высоты, так сказать, птичьего полета. Это аллегория, птиц тут у нас нет, кроме, конечно, попугаев.

- А почему попугаев? - беспомощно спросил я.

- Давешняя схоластическая ошибка, эти твари, как известно, обладают даром речи, что вводило ранних теософов в заблуждение. Вот с тех пор и завелось у нас несколько жако, кокаду и волнистых. А так, как душа у них птичья, беспутная, то они размножаются в любых условиях. Не убивать же их заново.

Я ничего не понял, поэтому спросил о другом:

- Вы, вроде, француз? Где же вы так хорошо на русском научились?

- Совершенно верно, француз, - с гордостью сказал провожатый, - Жан Батист Мольер. А русским я не владею, неспособен, знаете, к языкам. Но тут все друг друга понимают, на каком бы кто языке не разглагольствовал. Вот мы сейчас пойдем в один милый пансионат, который держит питекантроп из племени Диких Медведей. И вы, представьте, будете свободно с ним разговаривать, хотя, даже, представить невозможно, к какому времени относится его язык и какова его семантика.

- Мольер! - воскликнул я. - Тот самый!

- Вы имеете ввиду - драматург, сочинитель. Да, это я. Мне лестно, что и в дикой России мое имя известно. Я был уверен, что ваш славянский театр ограничивается балетом. Впрочем, вы еще не видели меня в качестве актера. Уверяю, актерство удается мне гораздо лучше, чем сочинительство. У нас тут есть небольшой клубный коллектив, мы ставим иногда разные пьески. Будет время, обязательно поприсутствуйте, получите удовольствие. В режиссерах у нас, правда, всего-лишь англосак, некто Уильям Шекспир. Но, хоть и не француз, не без способностей. Я вам пришлю контрамарку.

Он опять деликатно тронул меня за локоть.

- А теперь пожальте сюда, на смотровую площадку.

Мы вошли в какую-то из бесконечной череды дверей и оказались на балконе. Невероятная панорама простиралась вокруг.

Можно просто сказать, что были видны все знаменитые города мира. Я, конечно, не бывал в них, но нынешнее телевидение познакомило со всеми. И это было не просто смешение городов, наличие Кремля, Тадж Махала, Эйфелевой башни, Капитолия, Пентагона... Нет, тут все было сложней. Вроде как, смотришь в калейдоскоп. Стоило чуть изменить положение головы, перевести взгляд, просто моргнуть, как появлялась новая картинка. Поля сменялись высотными зданиями, одноэтажные хижины - тайгой, джунгли - китайскими пагодами, серебристые озера - бескрайним океаном, сверкающие льды Арктики - стойбищем пингвином. Это был калейдоскоп величиной с планету, и виды его были безгранично красивы.

- Завидую вам, - сказал Мольер, - равнодушно посматривая по сторонам. Таким всегда оставляют чуточку чувств. А мы, аборигены, можем только вспоминать про них.

- Вы что же, лишены эмоций? - прервал я созерцание.

- Конечно. Голый разум и память наш удел. Если бы остались чувствования, то Рай обернулся Адом. А ПОСЛЕЖИЗНЬ не предусматривает ни поощрение, ни наказание. В сущности, наше существование подобно выхлопу у автомобиля: если не отводить отработанные газы, мотор взорвется. В то же время, продукты выхлопа отравляют атмосферу. Я читал, что в крупных городах люди ходят в противогазах, чтоб не задохнуться от этих выхлопов. Точно так же и с жизненной энергией. Если выбрасывать ее в Мироздание, то вскоре начнутся катаклизмы. Каждый год нынче умирает около 55 миллионов человек. Если в 1000 году все население Земли составляло всего 310 миллионов, то уже в 1900 людей стало полтора миллиарда, а в 2050 году этих миллиардов будет почти десять. Так что число людей и покойников растет в геометрической прогрессии. Знаете, что такое геометрическая прогрессия? Есть красивая аналогия на шахматной доске...

- Да, да, читал я про зерна пшеницы, которые удваивались на каждой клетке и в итоге достигли астрономической цифры. Вы мне, лучше, про эту жизненную энергию поподробней.
- Ну вообщем, около ста миллиардов людей уже успели умереть и количество покойников увеличивается. Если бы вся эта энергия выбрасывалась бессистемно, то Мироздание треснуло бы от ее избытка. Много лет назад подобное уже случилось: Большой Взрыв, Разбегающиеся Галактики, Колапсирующие Звезды - все это из-за хаотичных выхлопов жизненной энергии, из-за нарушения экологии смерти. ПОСЛЕЖИЗНЬ - ГЕНИАЛЬНОЕ РЕШЕНИЕ УТИЛИЗАЦИИ ОТХОДОВ ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТИ!

В последнем предложении мой поводырь позволил даже некоторое повышение звуковых модуляций, этакую имитацию восторга в строго отмеренных тембрах. Наверное, послеживущие разумно гордились своим существованием.

И тут опять произошло неожиданное. Жан Батист, вдруг, нагнулся, схватил меня за ноги и махом перекинул через невысокое ограждение смотровой площадки. Я успел ухнуть и сразу потерял дыхание. Высоты я всегда боялся, а тут высота была не менее полукилометра.

Когда я открыл глаза, полет еще продолжался. Кто-то взял меня за руку.

- Простите великодушно, - услышал я сквозь свист воздуха, - у нас тут в моде эта нелепая шутка. Новички так забавно пугаются. Не понимают, что умереть дважды достаточно трудно. Мы, ведь, не тела носим, а наше представление о них. Материи тут в Земном понимании нет - чистая энергия.

Я открыл глаза. Низ вырастал с угрожающей быстротой.

- Можно и потише, - успокаивающе сказал шутник, - просто захотите. В смысле, захотите захотеть.

Падение замедлилось. Еще миг и мы неспешно парили, спускаясь в калейдоскоп картинок.

- У нас тут лифтов, сами понимаете, не предусмотрено. Вон, правее, видите груда камней вырисовывается. Это и есть пансионат Мишеля из племени Диких Медведей. Мы хозяина ласково зовем, каждый на свой лад. Шекспир - Майклом, я - Мишелем, а вы, наверное, Михаилом поименуете.

- Нет, нет, - предугадал Мольер мой вопрос, - это только снаружи пансионат так выглядит, внутри - вполне камильфо.

Действительно, спустившись и пройдя через коридор из камнепада, мы оказались в уютной комнате, интерьером похожей на типичный охотничий домик. Бревна, декорировавшие стены, были ошкурены и покрыты лаком, благодаря чему светились в желтизну. Чугунная обрешетка камина акцентировала старину. Мебель был подстать: массивная, из натурального дерева.

Хозяин, в котором я полагал опознать сгорбленного и волосатого дикаря - штамп из рисунков школьного учебника, оказался худощавым и большеглазым. Наверное единственной деталью его исторического происхождения была скудность одежды. Впрочем, коротенькая юбочка и прозрачная майка скорей ассоциировали его с представителями парадов гордости, чем с питекантропом.

- Обычное заблуждение, - протянул овнер пансионата руку. - Это неандертальцы были сутулые и мускулистые волосатики. Мы же, как существа травоядные и эстетические, всегда отличались скромностью телосложения. Отчего и вымерли. В те времена, эстетика мало способствовала долгожительству.

- А легенды об эльфах не от вас ли пошли? - спросил я, заметив под длинными волосами его уши.

- Именно, - сказад первобытный человек достойно, - слух у нас, кстати, великолепный был, как у дельфинов. И ультразвук сканировали запросто. Считалось, что у нас есть генетическое сходство с пещерными медведями. У тех тоже слух был фантастический. Но увы, одним слухом жив не будешь. И медведи вымерли, и мы. Да и неандертальцы тоже вымерли. Таков уж удел всего живого. Уж кому, казалось, мешал синий кит? Вымер! Дикий голубь? Вымер! Птица рух? Вымерла! Драконы? Вымерли! Жень-шень? Вымер! Или еще не вымер? Но вымрет. Все вымрут...

Михаил бормотал все тише и тише, клонясь к прилавку. Такое впечатление, что он засыпал, стоя.

- Сонливый, - сказал Мольер, - вся популяция была такая сонливая. Потому и вымерли.

Михаил услышал своими замечательными ушами, встрепетнулся, открыл замечательные глаза.

- Это ты не прав, Жан Батист, - сказал он. Мы поспать любили, но спали чутко. Вон, колибри, вовсе не спит, а тоже вымирает. Или возьми Аргусов, всегда у них часть глазов работала, но что толку. Вымерли.

- Не глазов, а глаз, - поправил Мольер. - Когда ты только без ошибок разговаривать научишься. Знаете, - обратился он ко мне, - когда помер, так вообще двух слов связать не мог, весь его словарный багаж состоял из пяти глаголов и сотни существительных. А тут немного образовался, но все равно ударения неправильно ставит и в словообразовании путается.

- Естественно, - вмешался хозяин, - нам то в племени речевое общение почти и не нужно было, мы же эмпаты.

Они начали препираться, используя множество терминов популярной грамматики. Семантическая парадигма, структурный анализ, диалектика пунктуации так и витали в воздухе. Я тем временем осматривался, обнаруживая в интерьере интересные детали. Особо обращали внимание картина, изображавшая рыбу с заводным ключом в спине и деревянная палица, утыканная зубами каких-то неприятных животных. Надо думать, оба украшения символизировали интеллектуальный рост вымершего Мишеля от дубинки до Сальвадора Дали.

Появление нового героя этой мизансцены отвлекло мое внимание. Впрочем, если есть эльфы, почему бы не быть гномам, подумалось сразу. Ибо, человек вполне подходил под это описание. И бородой, и корявым носом, и маленькими глазками, и массивностью коротенького туловища, и еще чем-то. Конечно, он мог быть и обычным карликом, но гном как-то интересней.

- О-о, - оторвался от ученой беседы Михаил, - наш уважаемый библиотекарь. Познакомьтесь, Владимир, это - Йозеф Багман. Он был самым знаменитым Гномским Мастером - Пивоваром всех времен. Существует множество знаменитых Гномских элей и много известных пивоваров, но имя Йозефа Багмана является эталоном качества. Его семья была выходцами из Гор Драконьего Хребта, вытесненных на север, когда шахты Экрунда были захвачены Орками. Замнил, отец Йозефа Багмана, основал семейное дело в восточных лесах Империи. Он построил добротную пивоварню рядом с кристально чистыми водами реки Сол, что стекали с подножий Серых Гор. После смерти своего отца, Йозеф развивал дело и приобрел значительную репутацию благодаря прекрасному качеству и крепости своего эля. Багману было удобно отправлять бочки на баржах по рекам к великим городам Империи, где он стал весьма популярен. Вскоре пивоварня Багмана разрослась в небольшое Гномское поселение и с Серых Гор прибыли другие семьи, чтобы присоединиться к нему... Да-с, ну а у нас Йозеф переквалифицировался, стал библиотекарем. Кстати, можете посмотреть книги, пока вам готовят комнату. Его аппартаменты тут рядом, в соседней горе. Книгам хорошо в горах, в пещерах воздух всегда сухой и однотемпературный.

- А чего, сказал гном, - могу и книги показать, мне не жалко. Если уж пива тут не существует, то пускай книги. Пойдем, человек.

Мы направились к выходу, но тут что-то ударило меня сзади, в глазах потемнело. Я трудно повернулся, придерживая осколки черепа руками и увидел ухмыляющегося питекантропа с окровавленной дубиной в руках.

Библиотека представляла собой гигантскую пещеру, уставленную шкафами. Воздух действительно был сухой и прохладный. Гном быстро шел между этими шкафами, ворчливо комментируя содержимое.

- Вот в этом шкафу юмористическая литература. Ее у нас не слишком много, Земной юмор тут не срабатывает. Сами понимаете, не станем же мы смеяться над плохим слесарем-сантехником, коли тут нужды в сей профессии нет. И над плохим пивоваром тут никто не посмеется. А какую реакцию могут вызвать пародии на политиков, на знаменитых артистов, если отсюда все Земные люди оцениваются лишь, как носители большего или меньшего запаса жизненной энергии. Ну, а о шутках по поводу неверных жен или переполненного мочевого пузыря я и не говорю. Нормальные и при жизни над ними не шибко смеются.

Я с интересом открыл створки шкафа, надеясь встретить там неизвестные человечеству шедевры юмора. Шок при взгляде на корешки книг был таков, что я сперва охнул, а потом расхохотался. Шкаф был заставлен религиозной литературой разнообразного направления: от библии до практической веданты. Рядом с кораном стояло красочное издание евангелия от Иуды, баптистские брошюры соседствовали с красочными изданиями кришнаитов, четки минеи отливали бронзой застежек, свидетели иеговы радовали толстым глянцем переплета.

- Да уж, - сказал я восхищенно, - читать ТУТ всю это белиберду про загробную жизнь забавно. Как там она начинается? Кажется так:

1 В начале сотворил Бог небо и землю. Небо сделал из полиэтиленовой пленки голубоватого цвета. Для земли использовал качественный перегной.

2 Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою.

3 И сказал Бог: да будет свет. Повернул рубильник. И стал свет.

4 И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. Процедура достаточно сложная, ныне получившая название: "спектральный анализ".

5 И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. Так были заложены начала лингвистики. И был вечер, и было утро: день один.

_Отменная память. Подобное удовольствие при жизни я получал от книги про похождения Остапа Бендера, - поддержал мой настрой Библиотекарь. - И еще от Терри Праттчера, от его плоского мира, где Смерть - мужчина. Вот, к примеру, нравоучительный отрывок из библии: "Не отдавай жене души твоей, чтобы она не восстала против власти твоей. Не выходи навстречу развратной женщине, чтобы как-нибудь не попасть в сети ее. Не оставайся долго с певицею, чтобы не плениться тебе искусством ее. Не засматривайся на девицу, чтобы не соблазниться прелестями ее. Не отдавай души твоей блудницам, чтобы не погубить наследства твоего. Не смотри по сторонам на улицах города и не броди по пустым местам его. Отвращай око твое от женщины благообразной и не засматривайся на чужую красоту: многие совратились с пути чрез красоту женскую; от нее, как огонь, загорается любовь...", - забавная подборка скудоумия, не правда ли. Вот еще, из корана: "Oни cпpaшивaют тeбя o мeнcтpyaцияx. Cкaжи: "Этo - cтpaдaниe". Oтдaляйтecь жe oт жeнщин пpи мeнcтpyaцияx и нe пpиближaйтecь к ним, пoкa oни нe oчиcтятcя. A кoгдa oни oчиcтятcя, тo пpиxoдитe к ним тaк, кaк пpикaзaл вaм Aллax. Пoиcтинe, Aллax любит oбpaщaющиxcя и любит oчищaющиxcя!"

А вон там, на нижней полке, специальный раздел: "Юмористическая философия Землян".

- Не понял, - сказал я, глядя на сборники сказок. - Что тут философского?

- Ну как же, - Библиотекарь, несмотря на отсутствие эмоций, получал явное удовольствие, - приземленность и однообразие интересов телесного существования нигде так не выражено, как в сказках. Это только кажется, что в них - чудеса. На самом деле любой сюжет сводится к получению примитивного успеха, к торжеству плоти. Дурак на халяву приобретает царскую власть, замарашка - царственного мужа, лягушка - тоже. В большинстве случаев все чудеса сводятся к тому, что главный герой получает блага, пальцев не шевельнув, при помощи щуки, золотой рыбки, джина или горбатого коня.

- А как же, например, Красная шапочка? - возразил я. - Она, ведь, царицей не становится?

- Это другая группа сказок, иллюстрирующих примитивное толкование мироздания. Красная шапка, сиречь - Солнце, путешествует по небу, скрывается за горизонтом (съедается волком) и, спустя ночь, выныривает из взрезанного живота, чтоб вновь совершать движение. Ранняя философия материализма. Точно то же, что и введение в структуру сказок перспектив развития техники: гусли-самогуды, ковры-самолеты, телевизионные зеркала, сапоги-скороходы и прочее, прочее. Но, тем ни менее, основная тенденция сказок - реализация желаний, которые, увы, у существа, орбременного плотью, достаточно убогие.

- У вас так вообще ни плоти, ни желаний, - попытался я вступиться за соплеменников.

- Да, - не стал обижаться Библиотекарь, - одни иллюзии. Но есть гипотеза, что Послежизнь тоже всего этап перед следующим. В смысле, что как после жизни наступает Послежизнь, так и после Послежизни будет жизнь. Этим большинство из нас и живет, в смысле - не живет.

- Слушай, а как насчет сказки "Маша и медведи"?

- Это вообще не сказка.Так же, как: "Три рубля рублями...", - не стихи.

- Какие три рубля?

- Ну, считалка детская. Три рубля рублями, рубль пятаками, три копейки по копеки, рубль и пятак. Сколько получилось?

- А, ты имеешь ввиду, что это развивающие тексты, исполненные в занимательной форме. Большой, средний, маленький. Медведь, медведица, медвежонок. Между прочим, довольно неприятная история про эту Машу, вторжение в чужое жилище, воровство, хулиганство... Бедные медведи.

- Есть сказки вообще ненормальные, - было видно, что Библиотекарь прочно сел на любимую лошадь, - помнишь, про "Мальчика-с-пальчика"? Знаешь, как она начинается:

"Жил был однажды дровосек, и было у них с женой семеро сыновей: два близнеца по десять лет, два близнеца по девять лет, два близнеца по восемь лет и один младшенький семи лет. Он был очень маленький и молчаливый. Когда он родился, то был ростом не больше вашего пальца, поэтому его и назвали Мальчик-с-пальчик. Он был очень умен, хотя родители и братья считали его дурачком, поскольку он все время молчал. Но зато он отлично умел слушать собеседника. Дровосек был очень беден, и семья постоянно жила впроголодь. Однажды случилась засуха, и погиб весь урожай. Везде наступил голод. Однажды вечером дровосек сказал своей жене:

- Что же нам делать? Я люблю своих сыновей, но мое сердце разрывается от боли, когда я вижу, что они умирают от голода. Завтра мы отведем их в чащу леса и оставим там.

- Нет! Это было бы слишком жестоко, - вскричала его жена. Она понимала, что еды достать негде, но без памяти любила своих дорогих сыновей.

- В лесу у них есть шанс спастись, - сказал дровосек. - А дома они уж точно умрут.

Его жена зарыдала и согласилась..."

- Да уж, у это еще тот сказочник! - сказал я. - Помню, какая-то его история начинается вообще чудно: "Умерла бабушка. Внуки положили ее в мешок и повезли на базар продавать...". Вообще, литература деградирует уже давно. Маркиз Де Сад не только отнесен к числу писателей, но даже его имя стало корневым медицинским термином. Не имя Луи Пастера или Артюра Рембо, а имя маньяка, выродка. Расчетливый параноик Стивен Кинг зарабатывает на одной книге больше, чем хороший писатель Уильям Сароян получил за всю жизнь. Убогий позер Эдуард Лимонов на своих графоманских сочинениях имеет больше гонораров, чем имел талантливый Сергей Довлатов. И дело не в том, что толпа охотней пойдет на Петросяна, чем на Лебединое озеро. А в том, что благополучие людей искусства зыждется не на уровне их таланта, а на спросе их продукции. Недоумок Демьян Бедный получил от власти все, а гений Пастернак - фигу с маслом. Спрашивается, кто нынче читает вирши Демьяна? Коммерция и искусство - вещи несовместные. Признав человека талантливым, общество обязано избавить его от забот о хлебе насущном. Вернее, не общество - толпа безмозгла, а те, кто руководит этим двуногим стадом.

Библиотекарь достал откуда-то здоровенный фолиант, окованный металлом, сказал задумчиво:

- Вдумайся, человечество живет процентов на девяносто в плену звериных инстинктов. Поцелуй - доверительное кормление у обезьян изо рта в рот. Озноб при испуге или замерзании вздымает исчезнувшую шерсть - мурашки по коже, чтоб согреть или напугать врага. Потеющие ладони в экстремальной ситуации помогали взбираться по стволу дерева. Врожденная боязнь высоты - лишнее свидетельство того, что обезяноподобные предки жили на деревьях и нередко оттуда падали. Увлечение колекционированием чего-то - память другого звена предков, собирателей. Подростковые конфликты в семье - программа, побуждающая взрослеющую особь отделиться от стаи. Подростковые банды - стадный инстинкт многих молодых животных. Мужская неверность - естественная программа любого самца, заставляющая его стараться оплодотворить множество самок.

То, что считается характером, тоже инстинкты, программы животных, из которых строился человек. Жадность - причудливо преобразованный страх голода, привилегия слабых, внутренне неуверенных, потенциальных изгоев стаи. Обжорство - из той же группы инстинктов, животная привычка наедаться впрок.

И что ты хочешь от такого человечества?

- Ну, - сказал я, опасливо поглядывая на руки Библиотекаря, сжимающие книгу в бронзовой обложке, - я, собственно, сейчас не столько о человечестве думаю, сколько об этом мире, загробном.

- А зря! Мы - часть человечества, большая, кстати, часть. И мы обязаны думать о той бездне, из которой вылупились.

- Тут ты не прав, - сказал я, - Ницше говорил, что чем дольше вглядываешься в бездну, тем пристальней бездна вглядывается в тебя. У тебя можно взять что-нибудь почитать?

- Для того и сидим тут, проходи к столу, надо заполнить формуляр. На руки не больше двух книг. Залог не требуется.

Я сделал было движение к столику, но вспомнил о тяжелом фолианте и резко обернулся. И не зря - Библиотекарь уже поднял свое экзотическое оружие на головой. Моя реакция заставила его фальшиво улыбнуться.

- Смотри-ка, - сказал он, ставя книгу на полку, - привыкаешь. Молодец.

И добавил зачем-то:

- Коль hакавод.

Любопытно, что хотя языковых барьеров тут не существовало, речевые различия имели место. Это был не акцент, а, скорей, нечто интонационное. Немного не так примененная грамматическая форма, бедный или богатый набор слов, излишне удлиненные фразы или, напротив, излишне урезанные. Более того, многие вставляли, порой, обороты из родного языка. Так, наверное, звучали в девятнадцатом веке латинизмы в беседе ученых, всякие там "меа кульпа", "дикси", нота бене"... Собеседники слова понимали, но их присутствие было и естественно, и чуждо. Именно так, как прозвучало "коль hакавод" (молодец), разве что иврит в устах гнома был достаточно необычен. Хотя, кто их знает, этих гномов - каким древним наречием они пользовались при жизни и сколько их было этих наречий.

Я осваивался в номере, который ничем экзотическим не выделялся. Он состоял из гостиной и спальни. В гостинной имели место стол, полумягкие стулья и обширный шкаф. Я открыл его, на меня посыпались разнообразные скелеты. Я запихал их обратно и запер дверцу блестящим ключиком. "В спальне было особенно прохладно и уютно. Мне всегда хотелось иметь именно такую спальню, но никак не хватало времени этим заняться. Кровать была большая и низкая. На ночном столике лежал маленький переносной пульт управления телевизором. Экран телевизора висел на высокой спинке кровати, в ногах. А над изголовьем имелась картина, очень натурально изображающая свежие полевые цветы в хрустальной вазе. Картина была выполнена светящимися красками, и капли росы на лепестках цветов поблескивали в сумраке. Я наобум включил телевизор и повалился на кровать. Было мягко и в то же время как-то упруго. Телевизор заорал. Из экрана выско-чил нетрезвый мужчина, проломил какие-то перила и упал с высоты в огромный дымящийся чан. Раздался шумный всплеск. Мужчина скрылся в бурлящей жидкости, а затем вынырнул, держа в зубах что-то вроде разваренного ботинка. Невидимая аудитория разразилась ржанием... Затемнение. Тихая лирическая музыка. Из зеленого леса на меня пошла белая лошадь, запряженная в бричку. В бричке сидела хорошенькая девушка в купальнике. Я выключил телевизор, поднялся и вышел в коридор."

Коридор уходил в бесконечность. Это только снаружи пансионат казался небольшим, на самом деле он вмещал несколько миллионов номеров - технология Воланда. Что не мешало владельцу с каждым постояльцем работать индивидуально. Понятие очередей в Загробном мире отсутствовало напрочь. Сие казалось необъяснимым, но только лишь земной логикой. Библиотекарь пояснил мне, что каждый из очередных слегка смещен во времени, которое, как известно, бесконечно.

В глубине коридора кто-то активно шаркал шваброй. Причем шаркал весьма энергично, приближаясь ко мне с бесконечным постоянством. Некоторые черты энергичного уборщика показались мне интересными, поэтому я дождался, пока он не подшаркал почти вплотную.

- Ну и как работается? - спросил я ехидно, наблюдая за тем, как этот невысокий человечек отжимает швабру и выпрямляет спину, утирая тыльной стороной ладони обширную лысину.

- Благодагю, - ответил уборщик с оптимизмом, - пгекгасно габотается. Я, батенька, всегда мечтал о такой габоте, когда гезультат виден сгазу. Пгекгасное, знаете ли, место - этот Заггобный миг! Тут каждый неживет по способности и каждому неживущему выделяется по потгебности.

- Да уж, - сказал я грустно. Желание побеседовать угасло.

Из стены выплыл мой гид.

- Привет, Уля, - кивнул он уборщику, - ты я вижу цветешь.

- Я всегда неживее всех неживых, - гордо ответил поломой, энергично налегая на швабру. - Я - ваше знамя, сила и огужие.

- Это уж точно, - хмыкнул Мольер. - Владимир, вы отдохнули?

- Да что-то не отдыхается, - сказал я, - никаких следов усталости. Даже удивительно.

- Первое время живые неживые всегда так себя чувствуют, эйфория иллюзорного тела. А перекусить не тянет?

Я прислушался к желудку. Этот важный орган вел себя отстраненно, молчал.

- Тогда приглашаю на прогулку. В каком городе вы хотели бы совершить моцион?

Мольер исчез, а я вышел на площадь трех вокзалов и побрел, отмечая похорошевшее здание Казанского. Было ясно, что переход из социализма в свободный рынок сильно повлиял на быт россиян. Малоподвижные лица, покрытые потом, натруженные руки, закоченевшие в хватке на узлах, чемоданах и, непривычные мне пока, карманники, каталы с шариками или картами. Главное изменение, которое я отметил, заключалось в обилие детей всех мастей: от беспризорников-попрошаек до малолетних проституток. Когда меня повязали, Горбач только пришел к власти, но подобное развитие событий было невозможно вообразить. Невольно вспоминались романы Макаренко, "Республика ШКИД", детский дом имени Дзержинского, фотоаппараты ФЭД. Всплывшие было ассоциации (клифт, котлы, босяки, кусман, "у кошки четыре ноги", "на мою, д-на могилку, да никто не придет"), быстро погасли - нынешнее поколение бомжат было неплохо одето, упитано и не слишком дерзко. Некая расслабленная безразличность наблюдалась в детишках, будто все они обкурились травкой.

- Дед, а дед, - окликнул меня мальчуган лет десяти. - Дай закурить.

Грязноватый, но качественный джинсовый костюм, кроссовки, бесцветное, как бы пыльное, личико, большие темные глаза с выразительными ресницами. И странный запах, вызывающий в памяти стройку или столярный цех.

- Чем это от тебя пахнет, юноша?

- Клеем. Только я сегодня не нюхал, это еще со вчерашнего. Дашь закурить?

Клеем... да, припоминаю, кое-кто из зеков ловил кайф, нюхая клей "БФ". Сейчас его, вроде, переименовали в "Момент". Мерзкая штука, мозги выжигает моментом. Надо же, какой каламбур!

- Жрать хочешь, куряка?

- Я пить хочу. Купишь мне колу?

- Ну, пойдем. Заодно кое в чем меня просветишь, а то я тут первый день.

- Деревенский? Да, наша Москва крутая. Я тут все знаю, могу гидом быть. За стольник в час. Хочешь?

- Тебе сколько лет-то, гид?

- Тринадцать. Это я просто такой мелкий вырос. Потому что курю и нюхаю.

- Да уж! Вот тебе твоя кола, пей. А насчет того, чтоб экскурсоводом поработать, что ж - пошли. Только сперва я пивка выпью, головка еще немного бо-бо.

Мы устроились на открытом воздухе за Ярославским вокзалом в грязной кафушке, разбросавшей пластиковый комфорт вдоль железнодорожных путей. Пацан, выдувший бутылку колы, и от пива не отказался, так что попивали из пузатых кружек с выщербленными краями темное пивко, прикусывали солеными полосками какой-то сухой рыбы.

Вот еще одно, выразительное отличие от советской жизни - ни одна падла не обращала вимания на то, что ребенок пьет пиво наравне с мужиками!

Мне почти похорошело; я уже подумывал - не взять ли грамм двести "Кристалла", когда на аллее появилась эта парочка. Мальчик и девочка, лет четырнадцати, одетые обычно для подростков. Казалось бы, я не должен был концентрировать на них внимание. Но что-то в ребятах дисгармонировало с обыденностью. Шли они как-то пластично, расковано, с некоей грацией, не присущей стандартным людям. Девочка разговаривала по телефону, что не отражалось на плавной красоте движений.

Мы вообще не обращаем внимание на то, как ходим. А, если вглядеться, то станет ясно, что большинство двигается некрасиво, сковано, как-то рванно, грубо. Вон, семенит баба с кошелкой, наклонилась вперед, будто падает, успевая выставлять то одну, то другую толстую ногу. Вон шествует мужичок в шляпе. Будто на ходулях, вокруг тощих икр некрасиво обвиваются потертые брюки. Вон пацан куда-то спешит. Движения неорганичные, аритмичные, сам сутулится, дышит ртом.

Мой гид тоже обратил взор на подростков. Но привлекла его не грациозность, а нечто более меркантильное. Я не успел заметить быстрый его прыжок, а он уже выдернул из руки у девочки мобильник и дал деру.

Спутник девчонки не побежал за воришкой, хотя выглядел парнем крепким. Он сделал левой рукой загребающее движение, и я с удивлением увидел, как любитель нюхать клей с размаху шлепнулся на землю.

Вскочил, рванулся бежать, снова упал, связал поведение непослушных ног с жертвами, беспомощно оглянулся на них.

- Иди сюда, - спокойно и тихо сказал парень, - иди, мы ничего тебе не сделаем.

Как побитая собачка подплелся к ним незадачливый похититель телефонов, отдал мобилу, стоял понуро.

Девочка, будто взрослая дама, погладила его по голове.

- Не бойся, с кем не бывает. Подожди, сейчас я дам тебе немного денег. И не воруй, могут поймать и покалечить.

- Ребята, вы что - экстрасенсы? - не удержался я.

- Каждый человек в какой-то мере экстрасенс, - посмотрел в мою сторону парень. - Но в данной ситуации никакая магия не требуется, все банально до тошноты. А вам не следовало бы пить, у вас давление скачет, инсульт может быть.

Он смотрел на меня серьезно и спокойно. А так как я на время потерял дар речи, добавил:

- Тут тоже никакой магии, у вас лицо покраснело от прилива крови, верный признак повышенного давления.

- Чертовы вундеркинды! - не нашел яничего лучшего.

- Ты чё, - дедуля, - вступила девочка, - стрелы перепутал? Какие тут вурде-киды, тут нормальные пацаны.

Она пластично подсела на соседний стул и бесцеремонно положила ручку мне на ширинку.

- Перепихнуться не желаешь, дядя?

- Вы что, - сказал я сдавленно, - малолетние проституты, что ли?

- Тут спорная семантика, - убрала пацанка руку, - в женском роде логичней говорить о проститутках, а упоминая и женщин, и мужчин - лучше использовать эйфемизм. Например, развратные подростки. Или отроки легкого поведения.

Остатки хмеля испарялись, я совершенно не мог соориентироваться в происходящем. Хотя и славился находчивостью в экстремальных ситуациях.

Мой несостоявшейся гид тоже застыл столбом. Привычные ему стандарты поведения не укладывались в ситуацию. Впрочем, инстинкт беспризорного оказался сильнее разума: он сдвинулся вбок, почесался и припустил в сторону вокзала.

- Ты полагаешь, он может быть нам интересен? - спросила девочка.

- Возможно, - ответил мальчик, - негативный человеческий опыт, инфантильность и внутренняя надежда. Вполне возможно.

Они переговаривались поверх моей головы, это активировало мою сообразительность.

- Одно из двух, - сказал я, не глядя на них, - или вы не дети, или играете роли для кого-то другого.

- Или одно из двух, - подхватил пацан. - Хотите пройти с нами?

- Почему бы нет, - допил я последний глоток из кружки...

Площадь растаяла, ощущение похмелья исчезло, я стоял в бесконечности коридора, вдали шуршал шваброй вечно неживой Уля, из стены вновь материализовался Мольер.

- Аппетит не появился? - спросил он.

Я прислушался к кишечнику. Там была мертвецкая тишина.

- Человек - это животное, обремененное разумом. Постоянно подавляя животные инстинкты, мы все больше раздваиваемся, все больше вступаем в противоречия надуманного добра и надуманного зла. Вовлекать в секс детей - зло. Ходить по улицам голым - зло. Чавкать во время еды - зло. Быть патриотом родины - добро. Уступить женщине место - добро. Учить детей грамоте - добро. Вроде бы, все логично. Но прогрессирование маньяков, подростковая ассоциальность, невроз и гиподинамия у горожан - все это и многое другое свидетельствует, что общественные законы не идеальны, диктуются не столько естественным развитием, сколько навязаны элитной группкой для управления толпой. Лучше исходить из единственного критерия: все, что причиняет неудобства окружающим, плохо, все, что не причиняет неудобства другому человеку - хорошо. Следовательно, секс с ребенком допустим по согласию оного, табу на обнаженное тело абсурдно, во время еды, без свидетелей можно и рыгать и чавкать. Понятие патриотизма расплывчато, действенно только для солдат, а любые вооруженные соединения - зло. Женщины выносливей мужчин, уступать им место не следует. Грамота - способ дистанционного общения, не следует ли придумать другой, более естественный способ, чем создавать тысячи вариантов письменногой информации.

Мы с Жаном Батистом сидели в открытом кафе на Монмарте и потягивали из высоких бокалов абрикосовый сок. Льдинки льдисто и звонко тыкались о губы, пытаясь проскочить в рот. Невдалеке у фонтана бесхитростно играли дети. Их голоса звенели в зное, как льдинки в абрикосовом соке.

Ощущения были приятными: иллюзия зноя, прохлаждающая иллюзия напитка, иллюзия детской веслости. Умершие дети, как и взрослые обладали голым разумом, эмоций они были лишены, а следовательно веселиться не умели. Отголоски чувств сохранялись только у нас - преждевременно упокоенных, потенциальных возвращенцев.

- Прогрессивно мыслишь, - прокомментировал я филиппику Мольера. - Даже не верится, что продукт не в нашего века. Что же ты при жизни так из-за инцеста переживал.

- Врут! Врут историки, вовсе я не переживал. Это биографы потом наплели. - Он столь ярко среагировал на мою шпильку, что можно было заподозрить былую эмоциональность. Видимо, его разум, взращенный на чувствах (что естественно для артиста и писателя), обрел некое их подобие. - К тому же, в те годы мы все были одурманены религией, которая кровосмешение осуждала яро.

- Да ладно, - сказал я, - вовсе не хотел тебя обидеть. Я вообще в этих вопросах либерален: если оба хотят, то ни возраст, ни родственность значения не имеет. А ты чувственно себя ведешь, почти как живой. Будто тебе тут нравится.

- А "тебе разве не нравится рай, который ждет всех после смерти?" - спросил Мольер.

"Вместо ответа я нагнулся и сорвал травинку. Сунул ее в рот, прикусил. Травяной сок был горьким... вот только немножко недостаточно горьким. Я прищурился и посмотрел на слонце. Солнце сияло в небе, но его свет не ослеплял. Хлопнул в ладоши - звук был самую малость приглушен. Я вдохнул полной грудью - воздух был свеж... и все же в нем чего-то не хватало. Оставалась легкая затхлость, будто в покинутой квартире..."

- Увы, - сказал я, хотя вопрос и не требовал ответа, - никогда не верил в рай, а в аду жил при жизни. В сущности, любой рай - тот же ад, только растянутый в качестве. В аду мечтаешь об избавлении от страданий, а в раю - о возможности страдать. Ты мне обещал разъяснить иллюзию московской прогулки. Это что, сон был такой? И кто эти детишки странные?

- Это проекция того, что должно было с тобой произойти, если бы тебя не угробили раньше времени. Впрочем, это, возможно, и произойдет после твоего возвращения в жизнь. Если ты будешь возвращен в то же место и в то же время...

- А что, может быть иначе? Но, ведь, тогда будет изменена ткань реальности.

- Никакой реальности не существует. Течение событий завязано лишь на тебя одного. Весь мир, вся реальность наличиствует только в твоем сознании. А восприятие другого индивидума воспринимает другую реальность. Вот, к примеру, стоит стол. Он есть, пока ты на него смотришь, пока думаешь о нем.

- Но я же буду в другом теле! - воскликнул я.

- Тело... Тело - сие частность есть. Суть не в оболочке, а в содержании. Даже, обратись ты негром, элементы твоего бытия будут идентичные, как если б был ты в прежней телесности.

- Ну ладно, ладно, - сказал я поспокойней, - но что это за странные дети все же?

- Остатки ранней расы. Пралюди с генетической памятью. Фантасты их иногда именуют предтечами. Их волнует глобальное потепление, вызванное ошибочными технологиями. Поэтому они намерены вмешаться в человеческое бытие и слегка изменить приоритеты развития. Те, кто с тобой встретиться и кого ты принимаешь за подростков, на самом деле зрелые пралюди. У обладателей генетической памятью процесс физического формирования затягивается на многие десятилетия. Хотя пубертат наступает, как и у современных людей - в десять - двенадцать лет. Это, наверное, из-за того, что генетическая память включается только после пубертатного периода. Так что, у твоих будущих знакомых подростковое тело и тысячелетний разум. Чем-то они похожи на нас - разумных мертвецов.

- Надо же! - сказал я. - И чем же моя скромная персона заинтересовала таких мудрецов?

- Узнаешь, когда вернешься. Я и так сказал тебе больше, чем положено. Вам, временным покойникам, про то, что с вами еще не свершилось, знать не положено. Про то, что я сейчас сказал, ты и так узнал бы минут через пять, после знакомства с пралюдьми, а вот, что дальше будет, - узнаешь, когда оживешь. Официант, счет.

В руках у подошедшего официанта была массивная бутылка с кальвадосом. Я на всякий случай прикрыл голову руками, однообразные шутки старонежилов раздражали. Но официант только посмотрел на меня вожделенно и вручил бутылку Мольеру.

- Это от повара, - сказал он, - презент. Наш повар посещает все спектакли с вашим участием.

- Польщен, - сказал Жан Батист. - Передайте ему, что я польщен и благодарен. Ну что ж, Владимир, пойдемте к Сене. Я проведу вас переулками, в их тишине можно узреть истинный Париж.

Действительно, очарование закулисного Парижа трудно сравнивать. По крайней мере, ни чопорный переулочный Лондон, ни геометричный переулочный Нью-Йорк, ни расхристанный переулочный Рим и, уж тем более, ни тусклый переулочный Санкт-Петербург для сравнения не годятся. Возможно лишь Одесса могла бы чуток выступить на этом соревновании, да и то - та, советская.

Между тем стемнело. Над головой, за фигурными фасетками окон "два женские голоса запели какую-то музыкальную фразу, составлявшую конец чего-то.

-- Ах, какая прелесть! Ну, теперь спать, и конец.

-- Ты спи, а я не могу,-- отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она, видимо, совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Все затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени.

-- Соня! Соня! -- послышался опять первый голос.-- Ну, как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня,-- сказала она почти со слезами в голосе.-- Ведь эдакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.

Соня неохотно что-то отвечала.

-- Нет, ты посмотри, что за луна!.. Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки -- туже, как можно туже, натужиться надо,-- и полетела бы. Вот так!

-- Полно, ты упадешь.

Послышалась борьба и недовольный голос Сони:

-- Ведь второй час.

-- Ах, ты только все портишь мне. Ну, иди, иди..."

Опять все замолкло, но мы с Мольером знал слышали иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.

- Да, - сказал Жан Батист, - только в Парижских переулках можно услышать такое.

- С чего это русская классика проявляется именно тут? - не понял я.

- Тут все проявляется, Париж есть Париж, - сказал Жан Батист. - Увидеть его и... ожить. Вот представь себе: "Осень. Ночь. Ветер завывает в пустых стволах, скрипят осины, дрожит земля. Глухая голубоватая дымка расстилается над холодным стеклом воды. Осень. Ночь. Полнолуние. Дикий Гон. Трепещи, всё живое! Мертвенная охота выехала на прогулку..."

Я поднял глаза к небу. И увидел, как "мчаться по небу призрачные девы, сжимающие выкованные из тумана копья, несутся прозрачные колесницы, клацают аршинные клыки жеребцов, черных, как сама Бездна, расплавленным железом горят глаза адских гончих. Дикий Гон! Величайшие владетели поднебесных земель, принцы крови, прекрасные юноши, служат здесь простыми загонщиками. Они посмели не бояться Дикого Гона и выехали в ночь похвалиться своей безрассудностью. Теперь они не помнят ничего - ни своих титулов, ни своих друзей, ни собственных земель, ни любовниц и детей. Вечная погоня за ускользающей добычей - вот их удел и смысл небытия. Дикий гон! Адские всадники. Бешеный ветер отстает от них. Бесшумно, но с нечеловеческим грохотом, бестелесно, но неукротимым ураганом, несуществующая, но вездесущая, мчится охота по небесным лесам. Дикий Гон. Они никогда не догонят свою цель. Это их проклятие и радость. Охота не кончится до конца времен. Те, кто раньше был людьми, эльфами, натуанами, животными, купцами, дворянами, сапожниками, королями, мужчинами, женщинами, детьми - будут и будут лететь сквозь тьму в бешеной призрачной скачке за неведомой жертвой. Вновь будут пропадать неосторожные путники, рискнувшие заночевать в лесу. Вновь будет сокол из лунного света садиться на костлявую руку Предводителя, обтянутую почерневшей кожаной перчаткой. Вновь будут ежиться в своих теплых постелях обитатели тех крошечных домиков внизу, на земле, не решаясь зажечь даже лучину. И вновь будут гаснуть звезды, глядя на это бесчинство. Дикий Гон! Лишь раз в году ты сметаешь тот покров, что отделяет нас от Вечности, лишь в эту ночь светит нам Другая Луна, а преграда между мирами истончается так, что мертвые видят те же сны, что и живые, а в не вылитой загодя из всех посудин воде отражаются чужие боги. Дикий Гон! Каждый из твоих охотников свободен - но все они рабы. Дикий Гон, ты прекрасен в своей неудержимости, но и страшен ты своей обреченностью..."

Я обессилено перевел взгляд на Мольера. В ушах таял "звук охотничьего рога, пронзающего небо и землю".

В свой номер я вошел под утро. С твердым желанием завалиться спать. Принял душ, лег в свежую постель и, спустя несколько минут, отметил полное отсутствие не то что сна, но и его подобия. Надо было спросить у Мольера, спят ли тут? Спрошу завтра. Я взял с тумбочки книгу, взятую у Библиотекаря. Безуспешно поводил глазами по строчкам. Приключения одного из многочисленных Фандориных как-то не зажигали. Разве они могли сравниться с моими. Тогда я сменил книгу на пульт и защелкал каналами. Их оказалось чрезвычайно много. В том числе и несколько необычных. Один такой привлек мое внимание. Титры поясняли, что я лицезрею выступление Дьявола. В экране сидело многоликое существо в прадо и говорило скучным голосом:

- Одно из любимых моих занятий - вселяться в кого-то и ловить кайф от реакции окружающих. Только не надо думать, что человеческие Гении и Злодеи обязаны мне или являлись моим воплощением. Они - сами по себе. И часть моей работы заключается в том, чтобы собирать их яркие разумы и консервировать для включение в будущее, совершенное общество. Естественно, я собираю не их оболочки, тела, а их сущность.

Мои действия противоречат самому консервативному институту на планете - Институту религии. Они уверены, что души людские попадают после смерти в рай или в ад. Мало того, что такое мышление не научно - то, что называют душой, просто электро-магнитный слепок разума, личности, - оно еще лицемерно. Все религиозные деятели (от фанатичных аскетов до святых догматиков) ханжи, их деятельность призвана подчинять народ, подчинять и властвовать. Зомбированной толпой управлять легче.

Но не буду мучать слушателей излишней философией. Необходимо, наверное, описать какой-нибудь эпизод из множества моих игр с людьми. Ну вот, например, о том, как я сооблазнил маленького Фрейда, ему тогда двенадцать было. Он, как все мальчики, вступал в пору полового интереса.

Напомню, Зигмунд Фрейд родился 6 мая 1856 года в городке Фрейберге, находящемся недалеко от границы Пруссии и Польши. Пять улиц, два цирюльника, с десяток бакалейных лавок и одно похоронное бюро. Городок находился в 240 км от Вены и никакие ароматы бурной столичной жизни туда не доходили. Отец Фрейда Якоб был бедным торговцем шерстью. Он в третий раз женился - на девушке, годящейся ему в дочери, которая год за годом рожала ему детей. Первенцем и был Зигмунд. Новая семья Якоба располагалась в одной, правда, достаточно просторной комнате, снимаемой в доме вечно пьяного слесаря-жестянщика. В октябре 1859 года вконец обнищавшие Фрейды пустились на поиски счастья в другие города. Обосновались сначала в Лейпциге, затем в Вене. Но и Вена материального достатка не дала.

Пацан прилежно учился в лицее, успевал в языках, литературе, особенно античной, философии, егт хвалили учителя и ненавидели сверстники, доводящие черноволосого отличника с тяжелыми кудрями до слез. Из школьных лет он и вынес неудобный для последующей жизни комплекс: нелюбовь смотреть собеседнику в глаза.

Вот тогда-то, в 1868 году я его и научил кое-каким прибабахам. Самоудовлетворяться он и сам умел: мальчишки, не имеющие товарищей, рано этому учатся, но совместно с кем-то стеснялся. Я принял образ четырнадцатилетнего и он очень гордился, что такой большой мальчик с ним дружит. Вот и пришлось ему постичь странные развлечения.

Он, кстати, был прирожденный неудачник. Однажды, как и положено бедному еврейскому юноше, он увлекся политикой и марксизмом. Его лицейский друг Генрих Браун, основавший в 1883 году вместе с Каутским и Либкхнехтом Die Neue Zeit (орган немецкой социал-демократической партии), приглашал его сотрудничать. Но Фрейд сам не знал, чего хотел. Сначала он думал о занятиях правом, потом - философией. В результате, морщась от отвращения, отправился в медицинский - типичное поприще для юноши его национальности в то время. Преподаватели относились к нему так себе. Им не нравилась его непоследовательность в увлечениях, поверхностность и ориентированность на быстрое и легкое достижение успеха.

После окончания медицинского факультета Фрейд ринулся в институт физиологии, где и проработал с 1876 по 1882 годы. Он получал различные стипендии и с упоением изучал половые органы угря и других подобных тварей. "Никто никогда,- кипятился Фрейд,- еще не видел яичек угря". "Это были не половые органы угря, а зачатки психоанализа",- хором говорили годы спустя его последователи-психоаналитики. В 1884 году Фрейду надоедают угри, рыбки и ракообразные, и он уходит в лабораторию профессора клинической психиатрии Мейнерта, чтобы заняться изучением мозга человеческих зародышей, детей, котят и щенков. Это было увлекательно, но не прибыльно. Фрейд пописывал статейки, написал даже книгу по модной тогда теме - афазии, расстройстве речи у больных, перенесших инсульт, но - тишина. За девять лет последующих лет было продано всего 257 экземпляров книги. Ни денег, ни славы.

В 1884 году появляется наконец надежда разбогатеть. Фрейд получил от меня в подарок малоизвестный тогда алкалоид - кокаин - и надеялся первым открыть его свойства. Однако, открытие совершили его друзья Кенигстен и Коллер: Фрейд уехал отдохнуть с невестой, доверив начать исследование им, а они к его приезду успели не только начать, но и закончить его. Мир узнал сенсацию: кокаин обладает локальным обезболивающим действием. После этого мой подопечный окончательно разуверился в людях и стал моим преданным помошником.

Ладно, оставим Зигмунда. Он - прошлое. Хотя похожие люди рождаются часто и только обстоятельства не дают им проявить себя одинаково. Вот, например, Рижиновский - типичный слепок характера и особенностей Фрейда. В детстве пытался стать лидером среди мальчишек, не получилось. Обиду вымещал на слабых. Кошку повесил на дереве, чтоб выделиться. Результат обратный - его окончательно невзлюбили. Расслаблялся, истощая себя частым онанизмом. Заманивал в сарай маленьких девочек, трогал их всюду. Одна рассказала родителям... Вообщем, много накопилось у этого человечка злобы. Потом, когда КГБ финансировал сценарий по созданию ПДРП (Псевдодемократической партии), ухитрился стать полезным. Он не играл, а просто вел себя откровенно. Так многие трусливые негодяи себя ведут, когда чувствуют безнаказанность. Но в подсознании все время боятся, что некая маленькая девочка расскажет неким родителям, как он снимал с нее трусики. А той девочкой был я.

Дьявол отпил что-то из высокого бокала, кашлянул, скинул прадо и одел темные очки.

- Давным давно, - продолжил он звучно, - некий римский император спросил рабби Иегошуа бен Ханания: "Что придает такой аромат мясу, которые вы готовите на шабат?" Тот ответил: "У нас имеется особый вид пряностей, которые мы добавляем в мясо для субботней трапезы, и это дает еде особый аромат". Тогда император попросил: "Дай мне щепотку этих пряностей". На что рабби Иеhошуа бен Ханания ответил: "Вкус этих пряностей могут ощутить только те, кто соблюдает шабат. Для тех же, кто не соблюдает шабат, эти пряности не окажут никакого эффекта". (Талмуд, Трактат Шабат, 119а).

Забавно, не правда ли? Непонятно лишь, кто глупей - император или рабби.

Я всегда удивлялся уверенности людей, которые знают дорогу, и нерешительности тех, которые не знают. Это можно наблюдать как в религии, так и в области естественных наук, географии или математики.

Однажды я в человеческом теле пробирался через Скалистые горы Канады в сопровождении проводника-индейца. Мне казалось, что мы кружимся на одном месте. Несколько раз я пытался протестовать, уверяя, что он не идет в правильном направлении. Но он только с усмешкой качал головой и продолжал идти вперед. Через несколько часов мы дошли до места назначения, и индеец показал мне на карте пройденный нами путь. Это был кратчайший путь, какой только можно было придумать. Если бы я пытался идти один, я, наверно, потерял бы несколько часов времени, а может быть и поплатился бы жизнью (не своей, естественно, а бывшего владельца этого тела, которое я взял на прокат).

Один из моих друзей, некто Иуда, рассказывал, что он однажды пережил в Лондоне во время непроницаемого тумана. Он имел при себе важный документ, который должен был сдать в известном государственном учреждении, но заблудился и потерял всякую надежду найти дорогу, так как в тумане не мог видеть никаких примет или названий улиц. Вдруг он заметил рядом с собой расплывчатые очертания фигуры человека, который шел с такой уверенностью, какую имеют только люди, знающие дорогу. Он протянул руку, прикоснулся к плечу этого человека и сказал:

"Извините, сударь. Я заблудился. Можете ли вы помочь мне найти дорогу?"

"С удовольствием доведу вас, куда вы пожелаете", - отвечал незнакомец.

Мой друг сказал ему адрес и следовал ему квартал за кварталом, сворачивая то направо, то налево, и только удивлялся уверенности этого человека. Как мог он идти так смело в таком густом тумане?

"Вот ваше учреждение, сударь", - сказал незнакомец, остановившись перед массивным зданием, знакомые очертания которого едва виднелись в сером полумраке.

"Как нашли вы дорогу в этом непроглядном тумане?" - спросил мой друг.

Незнакомец ответил:

"Туман нисколько меня не беспокоит. Я слепой".

Кстати, если уж я вспомнил об Иуде, то как вы представляете себе сцену казни Иисуса? По библии или по Булгакову? А может дело было так.

Жара, жара, жара!

И раздеться нельзя, потому что солнце сожжет беззащитную кожу.

Вода не успевает всосаться, выступая прямо из пищевода через кожу и мгновенно испаряясь.

Горстка иудеев презрела жару ради зрелища. Они сопровождают приговоренных к месту казни.

Ненормальные!

Куда приятней возлежать на козьих шкурах в прохладе глинобитного жилища, и пить прохладное кислое молоко.

Глупые римляне из-за этой казни мучаются на жаре в полной боевой готовности. Пилата, естественно, среди них нету - от в дворце, где фонтаны и мрамор надежно прячуь от гневного солнца. Ала наемников на мелких лошадях проскакала на гору и оцепила лобное место. Отборные легионеры прошли туда же, вздымая сандалями пыль. Как только не плавяться их мозги под медными шлемами?

Два бандита и проповедник волокут кресты на себе. Полное самообслуживание! Интересно, я бы в такой ситуации стал унижаться? Наверное стал, чтобы избежать побоев. Хотя, неизвестно, что хуже - побои или такая "гологофа" с крестом на плечах.

Кстати, мы, интеллигенты, распятие почему-то представляем по Булгакову. А на деле все иначе. И не кресты они волокут, а лишь перекладины поперечные. Основание креста, столб, вкопаны постоянно.

Скоро их распнут, а спустя несколько столетий новое религиозное безумие охватит население. Уж кому - кому, а евреям надо бы уяснить, что запреты всегда вызывают анормальную реакцию. И хреновые последствия.

Если бы они не вынудили прокуратора казнить этого назаретского безумца, то его идеи ушли бы в раскаленный песок Иудеи. И спустя столетия не служили очередными вожжами в руках попов-аферистов для управления толпой.

Если вдуматься, то в них нет ничего нового. Девять заповедей - это нормальный кодекс порядочного человека. Но человек пока еще - зверь. Зверь, в котором порой проглядывают человеческие черты. И мистическая сказка про смерть и возрождение, про бога и его сына гораздо понятней полузверю и получеловеку. И такому существу важней атрибутика этой сказки, чем конспективно-четкое изложение самой идеи.

- Эй, не толкайся!

- Это мне, что ли? Да, мне. Задумался.

- Слиха.

А кто это, кстати? Знакомая рожа... А, а, а... Это же сам Иуда. Собственной персоной. Сопровождает своего учителя. Ну-ка, ну-ка...

- Эй, Иуда!

- Чего надо?

- Ты действительно продал своего наставника за тридцать серебренников?

- Что за чушь! Не за тридцать, а всего за четырнадцать драхм. Гроши. Хотя, за такого захудалого проповедника вполне достаточно. Ты представляешь, какие глупые вещи он излагал. Будто люди должны всегда любить друг друга и, даже, врага своего возлюбить.

- Действительно чушь...

- А я что... Работа у меня такая, я же штатным осведомителем синода являюсь. И он, кстати, об этом знал. Вот дурак-то!

Действительно дурак...

Что ж, легенды редко соответствуют реальности. А Иуда ничего, симпатичный юноша. И одет хорошо: чисто и со вкусом. Надо думать, что должность осведомителей в эти века не считалась чем-то недостойным. Вон как держится с достоинством.

А зевак-то все меньше. Ясно дело, главное зрелище уже кончилось. Вот, когда они считали, будто от их голосов зависит, кого казнить - кого миловать, тогда толпа ликовала. А прибивание к кресту для них достаточно привычно.

Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду.

У человека чувства однотипные. Их, кстати, не так уж много, у основной массы человечества они граничат с животными и стимулируются спинным мозгом. Жратва, секс, азарт, страх, боль, холод, жара... Ощущения, производимые этими чувствами, столь же стереотипны: радость, горе, отчаяние, восхищение. У незначительного количества людей чувства сложней, возвышенней. Радость от творчества, восторг от соприкосновения с творчеством.

Мне довелось побывать в теле самых разных людей. Это единственное развлечение, которое мне доступно. Естественно, я обретаю только тело с его способностями и недостатками - разум я сохраняю свой. Но часто и его возможности я ограничиваю. Стираю на время память, убираю предвидение. Точно так же я ограничиваю и свои невероятные для человечества силы. Хотя, порой оставляю некоторые из них. Способность летать, становиться невидимым, перемещаться в пространстве или времени. Очень забавно быть, например, бухгалтером и одновременно уметь перемещаться во времени. Или, влача долю раба на галлерах Рима, уметь превращаться в невидимку.

Помню, прислуживая Сафо (эта поэтеса очень любила молодых рабов), я превращался в разных животных. Как ни странно, это ее не смущало, она ловила кайф от секса с тигром или вепрем. Правда, под конец я превратился в пятиметрового ящера и, наконец, ее напугал.

Берия, помню, во мне души не чаял, так как, воплотившись в офицера НКВД, я сохранил способность читать мысли. Первое время это помогало очкастому выслуживаться перед Сталиным - еще бы, я раскрывал любое преступление, раскалывал любого врага власти. И весьма тактично не претендовал на лидерство, отдавал все лавры грузину-маньяку. Но вскоре Берия понял, что нет никакой необходимости искать настоящих врагов, гораздо проще "делать врагами" всех, кто ему (и Кобе) неугодны. После этого он быстренько записал меня во враги народы и меня расстреляли во дворе Лубянки.

Кстати, есть особое наслаждение в насильственном уходе из жизни. Тут я вполне согласен с Де Садом - меня и расчленяли, и вешали, и топили, и варили в кипящей смоле... И каждая смерть тела была по-своему любопытна. Очень острые ощущения.

Ваш мир становится все более уродливым. Рабовладельчество приняло весьма своеобразные формы. В сущности, мир разделился на две части. Небольшая - производители, огромная потребители. Между ними мощная прослойка посредников: политики и лавочники. Не может быть и речи, о том, что президенты, государственные мужи, учёные, творческие люди как-то изменяют ситуацию. Производители держат в своих руках мощные цепи из золота (его денежного эквивалента), и в эти цепи, порой, закованы и некоторые из них.

Производители пищи, материальных или интеллектуальных ценностей и являются современными рабовладельцами. Они, как правило, не могут быть аристократами духа, так как вышли из плебса, несут в себе генетическую память рабов. Единственная программа, которой они подчиняются - нажива. Ради неё они готовы на любое преступление.

Если подсчитать затраты (материальные, человеческие, энергетические) только на производство косметики, бытовой химии, украшений, то их хватило бы для того, чтобы:

накормить всех голодающих (их, кстати, треть населения планеты);

проникнуть в глубокий космос, освоить ближние планеты;

найти панацею от неизлечимых болезней;

продлить среднюю продолжительность жизни лет на пятьдесят.

Будь у производителей благородная цель, они могли бы дать обществу многое. Ведь именно они формируют у населения потребительские запросы.

Хорошим примером может служить фабрика Голливуда. Их продукция - примитивная развлекательная жвачка приносит доход, так как имеет спрос. А такие фильмы, как "Святоша" с великолепной игрой Эдди Мэрфи, замечательный "Оскар", в котором "Рембо" проявил себя тонким, умным актёром, обречены на провал, не дают прибыли. Поэтому их, за редким исключением, не снимают. К горести талантливых актеров и режиссеров, превращенных хозяевами в рабов. Производителей голливудских суррогатов вполне устраивает тот факт, что средний американец уже не способен смеяться самостоятельно, если за кадром не звучит соответствующая фонограмма. Такой тип "жвачного" американца выведен искусственно, стараниями Голливуда, Бенни Хилла, политическими и спортивными шоу. Идеальный образец раба - потребителя.

Очень наглядно капитализм развращает российскую культуру. Юмор, которым российская эстрада всегда блистала, становится всё более площадным, примитивным, вульгарным. На таком псевдоюморе жиреют петросяны; администраторы типа Дубовицкой пробуют себя в артистической роли, безголосые писатели поют графоманские частушки, безмозглая "Сердючка" пользуется большим успехом, чем умница Хазанов... Столь же явственно деградирует и знаменитый российский кинематограф.

Поддержание раба в послушании может осуществляться разными способами. В далеком прошлом это делалось насильно, с увеличением народонаселения методика оказалась не результативной; было доказано, что раб, которому внушили, что он свободен, работает лучше. Появились производства с прикрепленными к нему "свободными" людьми. Вместо цепей использовались деньги. (Фабрика открывала свои магазины, предоставляла жильё, загоняла своих рабочих в долги). Позже всех на такую систему управления рабами перешли сельскохозяйственные производители. Хорошим примером современной рабовладельческой плантации могут служить кибуци в Израиле, созданные по методики советских колхозов. Там батраки работаю охотно, уверенные, что являются совладельцами кибуц.

Прошло еще немного времени и цепи удлинились. Этому поспособствовали многочисленные посредники, выросшие вокруг производителей, как рыбы-прилипалы вокруг акул. Перекупщики, владельцы магазинов, политические проститутки. Производители легко и быстро сделали их своеобразными надсмотрщиками над основным рабочим стадом.

Общество вернулось к античной идее демократии, великолепно извращенной хозяевами жизни. Спектакль с выборами губернаторов, мэров, президентов вполне устраивают многие страны, так как поддерживает в плебсе (демосе), иллюзию об их участии в выборах. Что, в свою очередь, помогает избегать бунтов рабов. Вдобавок, рабов закормили, дали им небольшую собственность. Теперь и рабам есть, что терять. Сытый гражданин США (не путать с другими государствами Америки) хорошо работает, уверен в своих гражданских правах, законопослушен, считает себя свободным человеком, от которого что-то зависит. Корова тоже часто говорит телёнку, что она важная персона, так как люди служат ей, заботятся о ней, берегут её, а она им платит за труды молоком.

Немного иначе развивались государства, принявшие за основу идеи социализма. В чем-то народ таких государств был нравственней и умней, чем в капиталистических. Беда всех этих государств в том, что власть над производителями и над народом была в руках еще более мерзких существ - партийцев.

Существуют государства с единым, наследственным руководством. Конечно, во много монархия потеряла истинную власть, но сама идея монархизма не плоха. Ведь монарх, аристократ, с рождения воспитанный соответственным образом и несущий нравственную ответственность за свой народ, гораздо лучше президента - факира на час или партийного секретаря. Беда её в одном: на детях гениев природа часто отдыхает.

Тем ни менее интересен институт монархов, своеобразная элитная школа государственных руководителей. Например, в Арабских Эмиратах на счёт каждого родившегося государство кладет крупную сумму денег. Человек с рождения может не думать о материальных проблемах, посвятить свою жизнь духовному совершенству, выбрать занятие по душе; над ним не висит "золотая" цепь раба.

Теперь представьте, что государство отбирает лучших (и нравственно, и интеллектуально) и, предварительно обеспечив на всю жизнь, помещает в элитную школу. Какая прекрасная плеяда настоящих государственных мужей будет выращиваться в такой школе. И никаких политических интриг, никаких случайных "бушей", "жириновских" "маодзедунов" или "зюгановых".

Ошибка атеистов в том, что они не столько критикуют саму религию, сколько вступают в диспут с ее идеологами. Вообще-то, атеизм - тоже форма верования, своеобразная религия. И в борьбе с "шаманами" всех мастей надо не рассуждать, а действовать. Взять за основу выражение Вольтера: "Раздави гадину".

Подавляющее большинство верующего человечества разделено между четырьмя так называемыми "великими религиями" (данные на конец XX века, в процентах от общей численности человечества):

христианство - 28%

ислам - 18%

индуизм - 15%

буддизм - 5%

Полностью неверующими считают себя 29% человечества.

Любая религия агрессивна и опасна для человека. Например, агрессия христианства в том, что оно уподобляет человека безропотному червяку, учить его непротивлению, смирению, аскетизму. Естественные порывы человечество христианство пытается загнать в абсурдные, надуманные рамки. И нужно это лишь для того, чтоб человек постоянно ощущал себя грешником, виноватым, искупая мифическую вину перед церковью.

Если кровавые расправы христиан над инакомыслящими подзабылись, то агрессия ислама наглядно проявляет себя в наше время. Впрочем, это объяснимо - ведь ислам по сравнению с христианством еще молод.

Но, взрослея, он с еще большей силой будет вредить людям. Как вредит христианство, воспитывающее из верующих рабов. Как вредит иудаизм (страшно смотреть на израильтян, лижущих задницу раввинам). Как вредит буддизм, подчиняющий миллионы.

Безобидны, вроде, кришнаиты. Пляшут себе под заунывную музыку, объедаются овощами, славят харю Кришны. И молодежи среди них много. Но это уже не люди, это - зомби!

А как преобразилась православная церков в России, с какой охотой она заняла пустующее место коммунистических комиссаров и агитаторов. Сообственно, попы в СССР почти все были сексотами КГБ, так что опыт партийной идеологии у них имеется. При кажущемся равенстве всех религий попы вне конкуренции - еще бы, сам президент с ними обнимается, лижется!

Аналогия современного общества с драконом многоголовым логична. Но... наверное, под влиянием многочисленных фантези кто-то ожидал дракона, как нечто прекрасное, чудовищное или, по крайней мере, динозавроподобное. Существо, занимающее почти весь Земной шар, не стало таким. Больше всего оно походило на гигантскую летучую мышь, скрещенную с насекомым. Студенистое тело сегментами покрыто жесткими волосами вперемешку с рыбьей чешуей. Первая голова как у змеи, третья - вроде коровьей, а средняя - человечья. Очень уродливого человека, у которого вместо ресниц кожистое третье веко, губ нет, ноздри вывернуты, а глаза, как у покойника.

- Пропадёш-ш-ш-ш ни за грош-ш-ш, - говорит первая голова, выбрасывая раздвоенный язык.

- Му-му-чительно, - подтверждает третья башка.

А средняя, скользнула на длиннующей шее к президенту Путину и что-то зашептала ему на ухо, пощелкивая языком по желтым зубам. Доносятся только обрывки фраз: ...сам Иван Сергеевич..., ...вы продумали..., ...там будут недовольны..., ...ответственность..., ...а Чумаков..., ...и Петров тоже... .

А президент Буш стоит рядом и кивает, кивает. И что-то говорит про какие-то ножки. Явно не про женские.

Дьявол исчез с экрана, появился ведущий с усиками "а-ля Гитлер".

- Продолжение дьявольского монолога вы услышите завтра, в то же время, - сказал он. - А теперь на нашем канале не новый кинофильм на не новую тему. Смотрите телеканал Антикультура, только у нас не новые новости и не интересные антигости.

Я выключил телевизор и некоторое время полежал, переваривая услышанное. Похоже, что в этом мире и телевидение было с придурью. Мольер, рассказывая о здешнем миреустройстве, упоминал, что каждый тут занимается тем, чем хочет. Я уже столкнулся с этим свободным волеизъявлением: питекантроп в роли овнера отеля, гном-книголюб, диктатор, получающий кайф от мытья полов.

Возможно, именно тут, в загробье, построен, наконец, истинный коммунизм. Общество, в котором дух преобладает над плотью. Рай, подобный аду, ибо ад - это рай, в котором исполняются все желания. Или, как говорил недавно мой гид: рай - тот же ад, только растянутый в качестве.

Я вышел на балкон, вдохнул прохладу новорожденного утра. Внизу был небольшой сквер, украшенный крошечным водоемом. Через пруд был перекинут декоративный мостик. В траве оживляли пейзаж бутылочные донышки и горлышки, усиленно отражая первые лучи солнца. Наверное, они были очень очаровательны в луные ночи.

Правее, как-то на отшибе, имелась небольшая тополиная роща. Посредине тополей стоял огромный унитаз, над ним навис юнец в футболке с надписью: "Эдичка". За поясом юнца были заткнуты три гранаты - "лимонки".

Я отвел глаза от этой нелепости, вновь сконцентрировался на мостике в сквере, неуверено посмотрел вниз и попробовал - спрыгнул. Действительно, опускался плавно, приземлился мягко. Во сне так иногда летают. В молодости. Я усмотрел в кустах небольшую скамейку, уселся. Вновь посмотрел на пруд, мостик, на золотистые отблески осколков. По мостом была пустота, в которой сидел Василий Иванович Чапаев. С усами и шашкой. Чуть в стороне беседовала группа вампиров. Некоторые фразы доносились громче, некоторые - невнятно. В контексте все время мелькали дискурс и гламур. "Вампир в России - больше, чем вампир", - услышал я четко.

Неожиданно на мосту появился человек. Крупный юноша, античного сложения был в одних шортах из какой-то блестящей синтетики. Его золотистая кожа отличалась полным отсутствием обычной для мужчин растительности.

- Вы не видели тут Голована? - спросил он у меня.

Надо же, подумал я, только что парень стоял на мосту, и вот уже тут, рядом. Перетек мгновенно, шустрый какой.

- Я к вам обращаюсь, - сказал юноша погромче, - Щекн-итрч тут не проходил?

- Да нет, - сказал я с небольшим ехидством. - Из киноидов видел только Крруч-Дрит-Шшома. Да и то, не здесь и не сейчас.

Юноша от комментарий воздержался, лишь по лицу, подвижному, как ртуть, пробежала гримаса. Он растаял в кустах, а на мосту уже появился новый гость - некто узкоглазый, пробежавший мимо молча. Видно, по утрам этот мост посещался разнообразно. Следующим явился элегантный мужчина во фраке. Он был черноволосым, но виски серебрились пережитым.

- П-простите м-м-милостивый сударь, - спросил он, - тут н-н-не проходил восточный человек?

- Китаец? - спросил я.

- Н-н-нет, - сказал элегантный с легким раздражением, - яп-п-онец.

- Проходил, - ответил я, удивляясь на его раздражительность. - Вон туда побежал.

Я уже собрался покинуть скамейку, понимая, что расслабиться тут, в тенечке, не удасться, однако несколько человек, явно бандитского вида, вынудили меня притвориться ветошью. Они прошли, пригнувшись, и один сказал другому:

- Не будь я Лютым, если этому Слепому оленю рога не обломаю.

- Ты, Бешеный, косяки-то не пори, да базар шлифуй. Как бы он нам самим кое-что не обломал.

Не успели они скрыться в кустах, как по мосту промелькнул некто в черных очках и со снайперской винтовкой в руке. На поясе у него рядом с телефоном висел цифровой плеер, в уши были воткнуты пуговички наушников. Мне послышались звуки седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича в исполнении Боннского симфонического оркестра, когда им дирижировал Роман Кофман.

Я поостерегся дожидаться очередных героев, ретировался. Уже уходя, заметил двух наблюдателей: один, очень грустный, был одет, как лондонский дэнди, второй - рыцарь имел печальный образ.

Я не стал взвиваться вверх, к балкону, а прошел в холл. Михаил стоял за стойкой. Он посмотрел на меня своими большими глазами и сказал негромко:

- Текилу будете?

Не услышав ответа, налил, тем ни менее, миниатюрную рюмку кактусового самогона, пододвинул блюдечко с ломтиками лимона, посыпанных солью. Я выпил, зажевал. Почти никакого эффекта алкоголь не произвел. Я поставил рюмку, заглянул за невысокую стойку бара. Питекантроп был в своей коротенькой юбочке и без обуви. Ступни его ног не были человеческими, это были вторые руки, как у низших обезьян.

- Да, да! - перехватил Михаил мой взгляд. - Главное отличие от неандертальцев - руконоги. Мы не могли бегать быстро. Зато могли играть на пианино в четыре руки каждый. Только пианино тогда еще не изобрели.

Мне стало совсем грустно. Я пошел в номер, лег на кровать и начал невпопад нажимать кнопки телевизионного пульта. Какая-то из них вывела меня на некое подобие интернета, на медицинский он лайн.

- Проведите пультом по всему телу, начиная с макушки и кончая пятками, - сказал робот, - не пропуская ни одного сантиметра. Если трудно сканировать спину, то воспользуйтесь удлинителем, который выводится при двойном нажатии на кнопку со значком "SK".

- Ничего себе, - сказал я вслух, - может ты еще и на вопросы отвечать умеешь?

- Программа компьютерной диагностики, - сказал робот, - не умеет отвечать на звуковые команды, если появится вопрос - введите его при помощи кнопок пульта.

Я внимательней рассмотрел пульт. Оказывается, кроме цифр - номеров телепрограмм, там были и буквы. Своеобразный гибрид телефона и телепульта. Интересно, какой смысл в диагностики состояния здоровья мертвеца.

- Предупреждая частый вопрос, - сказал робот, - персонально для оле хадаш - новичков, поясняю. Диагностика оценивает живое тело, как предыдущее у полностью умерших, так и будущее у возвращенцев.

Я дважды нажал на кнопку"SK", взялся за вылезший штырек и аккуратно обвел все части своего тела, начиная с макушки и кончая пяткой.

- Ждите, - сказал робот, - обработка результатов может продлиться до десяти минут. Хотите послушать что-нибудь на медицинские темы, чтоб не было скучно ждать? Если да, то нажмите на пульте кнопку "Yes".

Я нажал.

На экране появился человек в белом халате, завхоз местной психушки.

- Недавно в нашу Загробную психиатрическую лечебницу доставили странного пациента, - начал он рассказ, - который размахивал зажигалкой, кричал, что Апокалипсис сегодня наступает, Адская кухня уже раскочегарена, все люди мчаться на Адском лифте, Укуренные в дым, вверх Адского небоскреба, и принуждал прохожих пройти очищение огнем.

Доктор Финштейн сделал больному укол и спросил, как его зовут?

- Адвокат дьявола, - сказал больной и уснул.

Но отдохнуть медикам не удалось. Буквально через пять минут привезли очередного буйного, который пытался срывать с девушек кофточки.

- Что случилось? - участливо спросил Финштейн.

- Твои руки на моей заднице, - лукаво сказал больной, - а Девочки сверху. А я - Сорокалетний девственник.

Сделав очередной укол, доктор собрался было отдохнуть, но тут привели сразу группу. Выстроив психов по ранжиру, санитары доложили:

- Это агенты. Их сперва забрали в Моссад, но потом вызвали скорую. Вон тот, самый высокий, Агент "Стрекоза", второй - Агент по кличке Спот, следующий - Агент 007, потом - Агент "Джонни Инглиш", а самый последний - женщина По имени Никита`.

Доктор только успел набрать раствор в шприц, как в приемную ввели еще одну группу. Все прибывшие были небесного происхождения: "Ангел тьмы", "Ангел на обочине", "Ангел-Хранитель", "Ангел Чарли" и "Ангел Чарли 2".

Финштейн осторожно, косясь на "ангелов", чертыхнулся и вызвал резервную группу психиатров.

Поздно вечером доставили последнего за эти сутки больного. Им оказался агрессивный кинокритик.

- Как выглядит искусство обывателей? - спросил он, брызгая слюной. - Вот, к примеру, если режиссер Даррен Аронофски на минутку отвлечется от онанизма, который называется "съемки художественного фильма "Фонтан", то поставит еще один эпизод дурацкого сериала "Остаться в живых". А продюсеры "Гарри Поттера" показали средний палец продюсерам "Джеймса Бонда". Агент нуль-нуль-десять-минус-три, напомню, съехал в Чехию -- там дешевая водка, девочки и угнанный "Астон Мартин". Режиссеру Эмилио Эстевезу повезло. У ремейка фильма "Пиранья" появилась французская студия-продюсер. Поводов для зависти нет. Барбара Тернер, сценаристка, адаптирует для большого экрана биографию "Вы не знаете Джека" -- историю ласкового и заботливого бабушковала Джека Кеворкяна. Ральф Зондаг срежиссирует детский мультик про рефлексирующую выдру: "Ollie the Otter". Родители, будьте внимательны!..

- Несвязный агрессивный словесный бред, шизофрения, - резюмировал доктор. Надеть смирительную рубашку и - на электрошок.

Утром в больницу прибыл знаменитый профессор Исаак Киноман. Он внимательно осмотрел больных, собрал медперсонал и выступил с небольшим докладом.

- Вы знаете, какие самые кассовые фильмы этого года? "Война миров" фантастическая драма Стивена Спилберга - 233,9 млн. долларов, "Бэтмен: Начало" - 371,8 млн., "Мадагаскар", анимационная комедия, посещаемость в США - 30,1 млн. зрителей, заработано 518,3 млн. "Правила съёма: Метод Хитча" - $368 млн., "40-летний девственник" - $133,55 млн. - Профессор откашлялся, выпил стакан воды и продолжил. - Не буду комментировать "Правила съема", мы, господа, уже не в том возрасте, чтоб снимать девочек.

- Так что же, - спросил нетерпеливый Финштейн, - больные излечимы?

- Естественно, - ответил профессор. - Полный запрет на телевизор, газеты и рекламу, прогулки в саду, и хорошее питание. И никаких докторов. Ни Доктора Живаго, ни Доктора Дулитл, ни, тем более, Доктора Ганнибала Лектера. А то придется посылать больных на Острова доктора Моро, где пишется Завещание доктора Мабузе под руководством Доктора Смерть.

Завхоз исчез и зазвучал голос медицинского робота:

- Результат сканирования готов. Вывести на экран или желаете распечатку? Для получения распечатки кнопка "Yes".

Я не стал нажимать никакие кнопки и на экране появились и озвучились результаты диагностики, исполненные в популярной форме. Началось все, как и сканирование, с макушки: обширный фалокрозис (лысина), вырожденные корневые клетки волосяного покрова, измененная пигментация и клеток и эпидермиса... Вообщем, диагност прошелся по коже от головы до пяток, подробно рассказав о каждом прыщике, шраме, о каждой бородавке, о пятнах псориаза, развивающейся экземе.

Сняв с меня кожу, робот перечислил внутренние органы. Я был поражен их количеством. Вдобавок, все они носили ту или иную порчу. И легкие, и почки, и поджелудочная железа, и толстая кишка вкупе с тонкими, и апендикс, и селезенка... Даже сфинктер был склонен к геморрою. Кровь была выделена в отдельную графу и проанализирована по 250 параметрам. Упуская кровавые частности, вроде избытка раковых клеток, я узнал главное: в ней слишком много холестерина и сахара. Ну, а когда безжалостный медик добрался до хрящей и скелета, который педатично разобрал по косточке, то я удивился, как вообще этот опорно-двигательный аппарат еще не рассыпался. Тем более, что суставы роль сочленений выполняли относительно, будто подшипники, пересыпанные песком. Если бы я был машиной, то давно подлежал списанию, так как ресурсы были выработаны на семьдесят процентов. Такой механизм пригоден только на металлолом. И то, что мой организм функционировал (ну, будет функционировать после оживления), следовало, наверное, отнести к чудовищному недоразумению.

Неизвестно по какой ассоциации, мне подумалось, что человечество знает тысячи всяких болезней, а развлечений придумало меньше десятка. Если отбросить еду, пьянку с наркотиками и секс, которые, по большому счету, не столько развлечение - сколько естественное отправление организма, то и еще меньше. Искусство, спорт, игры, путешествия... И больше ничего в голову не приходит. А после смерти из этого жалкого набора остается и того меньше, так как спорт мертвецам чужд, путешествовать тут некуда, а играть не хочется.

Наверное, такая численная разница между болезнями и развлечениями вызвана тем, что жизнь человека - это просто медленное умирание. А главное стремление человечества - оттянуть финал.

На экране появилась рекламная заставка. Казалось, что рекламировать тут, где вещи не имеют ценности, гадалки и экстрасенсы никому не нужны, а продукты существуют сами по себе нечего. Но загробные шоумены не смогли отказаться от своих привычек. Они рекламировали собственные передачи, собственные каналы, самих себя. Хороший шоумен, подумалось мне, это - мертвый шоумен. "Последние фильмы, которые вы лицезреете в последнее время", - гласила реклама. Потом перечислялись сами фильмы.

Последнее дело Ламарки, Последнее дело инспектора Гаджета, Последнее желание, Последнее известное место жительства, Последнее искушение Христа, Последнее казино, Последнее лето детства, Последнее метро, Последнее соблазнение, Последнее солнце, Последнее танго, Последние герои, Последние дни, Последние дни Софи Шолль, Последний бойскаут, Последний бронепоезд, Последний воин, Последний выход, Последний гладиатор, Последний девственник Америки, Последний дом слева, Последний дракон, Последний дюйм, Последний замок, Последний из рода людского, Последний изгой, Последний император, Последний кадр, Последний киногерой, Последний киносеанс, Последний контракт, Последний король Шотландии, Последний меч самурая, Последний отпуск, Последний отсчет, Последний поворот, Последний поезд, Последний визит в Париж, Последний самурай, Последний танец, Последний ужин, Последний уик-энд, Последний человек на Земле, Последняя война, Последняя воля, Последняя высадка, Последняя истина , Последняя охота, Последняя песнь Мифунэ, Последняя фантазия...

Список тянулся бесконечно, терпение мое лопнуло, я наугад переключил каналы и попал на учебную программу. Вместе с недоумением - кто это и зачем тут учится - проявился ностальгический интерес. Молоденький паренек в очках рассказывал что-то по Гоголю. И, конечно же, о "Мертвых душах". В частности - о Коробочке.

"Коробочка, - говорил он возвышенно, - яркий образ той эпохи, зеркало русской революции, предназначенной взять всех Коробочек в коробочку и устроить им веселую жизнь. Фольклорный источник этого образа - образ бабы Яги. Надо думать, что Гоголь вообще был не равнодушен к женщинам мистического характера. Вспомним, хотя бы, ведьму из "Вечеров на хуторе близ Диканьки" или тех женщин, которые попали в его биографию. Фамилия героини с большой изобретательностью выдумана автором и выражает сущность ее бережливой натуры. Комод, где лежат, помимо белья, мешочки с деньгами, - аналог Коробочки. Символически Коробочка раскрылась, предав огласке тайну Чичикова. Имя и отчество Коробочки - Настасья Петровна - напоминают сказочную медведицу и указывают на "медвежий угол", где она живет. Ездиет Настасья Петровна в тарантасе, похожем на арбуз. Это еще один аналог ее образа, наряду с комодом, шкатулкой и мешочками, полными денег. Небольшой домик и большой двор Коробочки символически отображает ее внутренний мир - аккуратный, крепкий; и всюду мухи, которые у Гоголя всегда сопутствуют застывшему, остановившемуся, внутренне мертвому миру. Образ Коробочки великолепно символизирует николаевскую эпоху, где придавалось существенное значение соблюдению формы, а о содержании незаботились, где подавляли живую душу ради впечатления и впечатляли ради душевности."

- Ну все, - сказал я сам себе, - хватит! Надо срочно искать другое занятие, а то рехнусь, не дотяну до оживления.

И тут меня будто пыльным мешком по голове ошарашило. Папа, подумалось мне, мама, - они тут. Эх, я - дубина стоеросовая!

Нет, ну надо же доумираться - ни разу не вспомнил про папу с мамой. А тут еще и дяди, тети имеются.

Я присел, выключил телевизор и вернулся в детство. Что тут, в замирье, приятное - так это то, что память работет безукоризненно. Никогда при жизни так четко не работала. Любая деталь жизни вспоминается емко и образно. Не знаю, пролетает ли перед смертью все прошлое перед глазами, но после смерти проблем с воспоминаниями не существует. Возможно, так как я все еще не умер, то это прошлое все еще пролетает и пролетает. Вот, хотя бы, эпизод почти поувековой давности.

Однажды собрались гости, но моя ровесница Валя Семенченко не пришла. У нее болело горло. У меня и самого часто болело горло, так что Вале сочувствовал. И было скучно. От скуки я и затеял разговор с дядей Дубовиком.

-- Ты всегда такой молчаливый? - спросил я его.

Я, будучи пацаном шкодливым, нарочно обратился к дяде на "ты", интересно было узнать, как Дубовик себя поведет.

Но застенчивый дядя Дубовик не успел ответить. Семенченко-мама услышала Вовочкин вопрос, хотя в это время разговаривала с другими гостями. Она всегда ухитрялась все услышать и все увидеть.

-- Как тебе не стыдно, Вовочка, - сказала она. - Разве можно к старшим обращаться на "ты"...

Это был вопрос, на который не надо давать ответ. Взрослые часто задавали такие вопросы. Например: почему ты так себя ведешь? Нет, даже так: почему ты ТАК себя ведешь? Ну как ответить на такой вопрос? Я, если был в плохом настроении, обычно отвечал - ПОТОМУ. А, если был в хорошем настроении, быстро извинялся и говорил, что больше не буду. А в глубине души удивлялся странностям взрослой логики.

Сегодня было скучно, не было Вали и вообще, какой-то не праздничный был праздник, хотя гости были почти все. И я спросил Валину маму:

-- А почему нельзя? - И уточнил: - Почему ко мне взрослым можно обращаться на "ты", а мне нельзя?

-- Потому что мы - взрослые! - сказала Валина мама громким и удивленным голосом. - Мы вас кормим.

-- Это что ж, дядя Дубовик меня кормит, что ли? - ехидно спросил я.

-- Взрослые кормят детей, - укоризненно сказала Семенченко, - они их одевают, кормят, воспитывают. И дети должны уважать взрослых.

-- А взрослые детей? - спросил я. - Взрослые детей уважают?

-- Они их любят, - наставительно сказала Семенченко, - они любят их, если, конечно, они хорошо себя ведут. К тому же взрослые больше знают.

-- Вы больше меня знаете? - спросил я.

За столом стало тихо. Все взрослые прислушивались к нашему диалогу.

-- Конечно, - сказала Валина мама., - гораздо больше. Потому что я училась.

-- Тогда скажите мне, что такое мюзрик?

-- Мюзрик?.. - замялась Семенченко, - Мюзрик?.. Такого слова нет, а если есть, то его дети выдумали.

-- А вы можете выдумывать слова?

-- Зачем их выдумывать, слов много и я все их знаю.

-- Тогда скажите, что такое Флуктуация?

-- Ну, это что-то медицинское, а я не врач.

-- И вовсе не медицинское, - торжественно заявил я, - а обычное. Просто вы не знаете. Или вот: что такое этилокситилпараминофенелиндиамин?

Гости смотрели в стол. Дядя Дубовик прикрыл зачем-то рот рукой, из под руки торчала его бородка.

-- Это состав цветного проявителя для пленки, - вступил в разговор мой старший брат Миша. - Как Вовка только ухитрился его выучить. Этил, кситил, параминофенелин и диамин. Вовка, перестань доставать тетю.

-- А что такое синекдоха? - не унимался Вовочка.

-- Ну, это мы недавно учили, по русскому... - смущенно сказал средний брат Ляля, который на самом деле был Павел. - Это словесный прием, который позволяет показать большое через его часть. Например, можно сказать: "толстяк" или "борода", обозначив тем самым всего человека. Ну и память у тебя, Вовка!

-- Вова, - вступила мама, - перестань. Расходился, как горячий самовар.

-- Кто самовар?! - возмутился Вовочка. - Не знаете, так и скажите! А что такое дисперсия? Или - интродукция? Никто не знает всех слов.

-- Это специальные слова, - попытался остановить мой напор папа, - тетя может их не знать. Я тоже не все знаю.

-- Так ты же не строишь из себя всезнайку. И не требуешь, чтоб я обращался к тебе на "вы". Хотя ты кормишь и одеваешь не только меня, но и Мишку и Ляльку и маму - всех.

Наступила тишина. Потом покрасневшая тетя Семенченко сказала:

-- Ты глупый и грубый мальчишка, я не хочу с тобой разговаривать.

А мама сказала:

-- Вова, будет лучше, если ты возьмешь свою тарелку и пойдешь кушать к себе в комнату. Тут одни взрослые и нам не интересно тебя слушать.

-- Ты тоже не знаешь, - совсем рассердился я, - ничего не знаешь. А командуешь. Я с тобой разговаривать не буду! Три дня!!

Миша встал из-за стола, взял меня под мышку и понес из столовой. А я брыкал ногами и кричал сквозь слезы:

- А что такое Ярод? А что такое Пардыква? Не знаете! Тоже мне, взрослые!

Я посидел немного, закрыв глаза, медленно возвращаясь из детства. Потом открыл глаза и возопил:

- Мольер! Явись!

- Вы не возражаете по факту нарушения вашего одиночества? - раздался голос.

Как я уже заметил, местные пипл были очень щепетильны в этом вопросе.

- Не возражаю, - сказал я в пустоту.

Из стены вывинтился мой гид.

Когда мне было пять, отцу было пятьдесят. Когда мне было пятнадцать, отцу - шестьдесят пять. Я всегда воспринимал отца старым человеком. И вот он стоит передо мной, мы почти ровесники и восприятие мое изменилось. И еще - скучное нетерпение в его глазах. Торопится? Куда тут торопиться?

Вообще-то, сперва был шок. Я увидел папу и потянулся к нему. И тотчас получил ошеломительную затрещину.

- Сколько раз я тебе говорил, чтоб не таскал деньги у меня из карманов! - воскликнул он.

Потом отступил и посмотрел именно так, со скучным нетерпением.

Я тоже отступил к Мольеру, как к защитнику и спросил его шопотом:

- Что это он?

- Родители воспринимают детей такими, какими они их видели напоследок. Блокада от сумасшедствия. Какого маме или папе увидеть, что отрок старше его самого.

- Эй, папа, - сказал я, - у тебя что - эдипов комплекс развился?

Умного из себя строишь. Мал еще, умничать!

Он посмотрел на меня как-то недоуменно.

- Ладно, некогда мне тут с тобой. Пойду...

- А где мама? - крикнул я ему в спину.

Он не обернулся, ответил, как в пустоту:

- Шут ее знает. Давно не видел.

_ Я предупреждал, - говорит Мольер.

Я пытаюсь дать ему по морде, но мой кулак проходит сквозь его лицо- Насилие здесь невозможно, - пусто говорит Мольер.

- Но папа мне только что... -

- Это не насилие.

Я ухожу, не оглядываясь. Около дома в скверике два пацана ловят рыбу. В сторонке, в кустиках девочка с заячьей губой "ложится на траву, поднимает юбку. Трусов у нее нет. Видны ее голые ягодицы и волосы между ногами. Заячья Губа свистит. Прибегает собака. Она обхватывает пса руками, катается с ним по траве. Кобель лает, вырывается, отряхивается и убегает. Заячья Губа ласково зовет его, гладя себя пальцами между ног. Кобель возвращается, несколько раз нюхает между ног у Заячьей Губы и начинает лизать. Заячья Губа раздвигает ноги, прижимает обеими руками голову кобеля к своему животу. Она шумно дышит и извивается.

У кобеля становится виден член, он становится все длиннее, он тонкий и красный. Кобель задирает голову, пытается вскарабкаться на Заячью Губу. Заячья Губа переворачивается, становится на четвереньки, подставляет свой зад кобелю. Кобель кладет передние лапы на спину Заячьей Губы, его задние лапы дрожат. Он ищет, придвигается все ближе, встает между ногами Заячьей Губы, прижимается к ее заду. Он очень быстро двигается взад-вперед. Заячья Губа кричит, и потом падает плашмя".

Меня передергивает отвращение. Я вхожу в отель, беру стул и пытаюсь ударить по стойке. Стул проходит сквозь стойку, как сквозь воздух. Хозяин гостиницы появляется сбоку, говорит:

- Насилие тут невозможно.

- Проклятый мир! - кричу я.

Меня выворачивает от водки, которая не опьяняет, от сигарет, которыми не накуришься, от родителей, не интересующихся детьми, от механических клерков, от лысых уборщиков, от безжизненности этого мира.

- А что ты хотел? - появляется чертиком из табакерки мой гид. - Откуда жизнь в мире мертвых! Сходи лучше в кафе, развейся.

Кафе обнаружилось недалеко. С отличным названием - "За упокой". Я присел за столик и заказал чашку кофе без сахара. Уже отхлебывая его, подумал, что мог бы и не ограничивать себя в сладком, мертвецам диабет не страшен. Хотя, кто знает.

За столиком сидел бледный человечек, с очень кучерявыми локанами, ниспадающими на плечи. Сказать просто - СПАДАЮЩИМИ, было бы неверно, они именно НИСПАДАЛИ, вели себя, как хочется, смеялись и хохотали. Благодаря этому невзрачная личность обретала почти ангельское величие.

Оказалось, сия личность - наследный принц Алексей, сын Петра Первого. Он ел огромную порцию мороженного с шоколадом, запивая напитком "Саяны".

- Ну и как тут вы? - спросил я, после того, как мы представились друг другу.

- Да вот, - ответил кудрявый принц, причмокывая. - Трактат пишу. О подушках.

- О чем, о чем? - удивился я.

Принц преобразился.

- О существе, с которым мы проводим треть жизни. О той незаметной даме нашего быта, чья история полна крови и благостности. Она была серийной убийцей, русского император Павла I, главу Ватикана - Иоанна X, правителя Эфиопии Хайле Селассие, митрополита, отказавшегося благословить Ивана Грозного. Да и в моей преждевременно смерти она сыграла роковую роль.

- Надо же, - сказал я, чтоб что-то сказать.

И в то же время она помогла Будде восстановить здоровье, - продолжил принц. - Тот ослаб от голода и самоистязания, лежал на земле еле живой. И вдруг уловил чудесный аромат листьев росшего рядом дерева. Он встал с земли, набил мешок этими листьями, положил под голову, уснул и к утру исцелился. Много веков подушки, наполненные специальными травами (например - хмелем), врачевали хворых.

- Гм-мм, - сказал я.

А вы знаете, - вкрадчиво прошептал принц, - что подушки - сексуальные маньяки. Без них невозможны многие позы "Камасутры". В то же время они религиозны - терпеливо лежат под коленками во время длительных молитв.

- Да, подушка - существо противоречивое, - попытался я поддержать беседу.

- Конечно, - пылко сказал принц, - Она не только наша лучшая подруга, с которой мы любезничаем, которой поверяем секретные мысли, в которую плачем, которую берем с собой на вечный покой. Она еще ярый космополит. Фарфоровая китайская подушка никогда не назовет пуховую греческую дурой, парчовая подушка Востока не унизит валикообразную и жесткую японку. Кроме того, все подушки убежденные пацифисты. И, если и воюют, то только лишь по принуждению.

Я опять выразился красноречиво:

- Гм-м-м. - Видно было, что наводящие реплики принцу не нужны.

- Кроме всего прочего, подушки обладают магическим действием. Нерон, например, клал под подушку свой браслет из змеиной кожи, чтобы его сон был крепче. Октавиан Август хотел заполучить подушку одного римского патриция. Тот погряз в долгах, и все его имущество было распродано. Император август приказал приобрести подушку должникам, по его словам он хотел владеть подушкой, на которой спокойно спал человек, имеющий столько долгов.

В некоторых странах Европы женатые мужчины клали перед сном под подушку топор. Считалось, что если сказать ночью жене во время исполнения супружеского долга "Роди мальчика", обязательно родится мальчик. На Рождественские праздники в подушки прятали еловые ветки, которые приносили счастье и помогали исполнению желаний. А для того, чтобы узнать имя суженого, девушки клали под подушки прутик от веника.

Принц на секунду замолк, посмотрел на меня. Я сделал умное лицо.

- А вы знаете, - сказал он, насколько опасны перьевые подушки. При ощипывании перьев у основания остаются кусочки тканей, которыми клещи могут питаться много лет. На площади одного квадратного сантиметра пера их насчитывается около 200, на одном пере их уже около двух тысяч, а в подушке около трех миллионов. Умный человек всегда использует подушку с другим наполнителем. Например, шелк -- тончайшее природное протеиновое волокно, которое обладает уникальными свойствами абсорбировать влагу и регулировать температуру в зависимости от сезона и температуры окружающей среды служит для наполнения подушек высокого класса. Шелковые подушки гиппоаллергенны, полностью исключают возможность появления пылевых клещей, устойчивы к длительной эксплуатации. Кроме того, во время сна человек меняет положение головы 30-40 раз, и шелковая подушка непрерывно приспосабливается к этим движениям, поддерживая голову в оптимальном положении.

Есть подушки с лебяжьим пухом, верблюжьей шерстью, гречневой крупой... По-прежнему идеальными являются самодельные подушки, если у вас есть возможность периодически менять сено или листья в их начинке.

- Откуда вы знаете все эти термины? - заинтересовался я. - По-моему, об аллергии в ваше время не было известно.

- Я много читаю, смотрю телевизор. Учиться никогда не поздно. Вот, например, недавно узнал про подушку с эффектом памяти. В поперечном сечении она представляет собой волнистый профиль, причем одна волна несколько выше другой. Место для размещения головы предусмотрено в центральном понижении профиля между двух волн. Есть возможность для локального отвода тепла от головы и шеи, покоящихся на подушке, а их вес позволяет влиять на форму изделия, снижая тем самым давление на шею и на шейные позвонки. Благодаря сквозным отверстиям во внутренней структуре подушки, подушка "дышит". А в Чили изобрели подушку-будильник. Ее можно запрограммировать на определенное время и она начнет мягко вибрировать и трясти голову спящего, надуваясь и сдуваясь при этом. Японцы, кстати, изготовили "говорящую подушку", которая дает советы о том, как лучше и полезнее спать. Она из мягкого уретана и оснащена множеством сенсоров, фиксирующих и оценивающих движения головы и тела человека. На основе этой информации подушка "вычисляет", насколько приятным был сон того, кто на ней спал, и может предложить 40 различных советов для улучшения сна. Эти советы можно прочитать на встроенном в нее с правой стороны небольшом жидкокристаллическом дисплее.

- Да, похоже никто еще не производил такого тщательного исследования подушек, - привстал я, собираясь уходить.

- Еще бы, - гордо ответил принц, - я полагаю, что вполне осилю диссертацию на эту тему. И потом, после возвращения, защищу ее в каком-нибудь институте.

- Так вы Возвращенец.

- Естественно. Многие, умертвленные насильно, подлежат возврату.

Провисел я минут десять. Или - часов десять. А может - десять суток. Или - лет. Время тут не ощущается. Вообщем, висю я себе, размышляю, и появляется в комнате чиновник. Вместе со столом канцелярским, дермантином обитым и плексиглазовым стеклышком. Чиновник, естественно, задрипанный, в обхерканном пиджачке с черными нарукавниками.

- Верт Владимир Иванович, неоконченное высшее, безработный, холостой, ДТП, условно мертвый?

- Ага, - отвечаю я ему сверху, - энто я.

- Ввиду вашего недостойного поведения в нашем мире, вы возвращаетесь в жизнь досрочно. За временные и пространственные несоответствия наш отдел ответственности не несет. Подпишите.

Встает он на цыпочки и протягивает мне под нос развернутую папку с бумагой и автоматическую перьевую ручку. На бумаге написано: "Отдел Возвращенцев Досрочных предупредил досрочного возвращенца Верта Владимира Ивановича (неоконченное высшее, безработный, холостой, ДТП, условно мертвый) о возможных пространственных и временных несоответствий".

Я сперва засомневался, было, стоит ли подписывать. Очень уж меня смутили эти пространственно-временные несоответствия. Потом подумал, что хуже, чем сейчас, не будет. Не висеть же мне тут неизвестно сколько. И подписал.

И проснулся.

ЧАСТЬ II

...И где-то там, в бесконечности, смыкаются параллельные миры, а через две точки проходит бесконечное множество прямых, и спорное - бесспорно, а бесспорное - можно оспаривать, и человек мечется в поисках истины, не осознавая, что ищет собственное "Я". И ломиться человек в стены собственного сознания, бьется в сети, им же расставленные, хватает обстоятельства за глотку, задыхаясь от своей же хватки, кричит и не слышит собственного крика. А параллельные смыкаются, кто-то спорит, а кто-то оспаривает, крик разрастается, рушится, обваливается и, вновь, возникает на уровне ультразвука.

...Обычно утром под моими окнами начинал работать продмаг, что сопровождалось соответственным звуковым орнаментом: грюмканье дверей, стон сигнализации, ожидающей отключения, кряканье продовольственных фургонов, тусклая перебранка ранних алкашей... А тут - ватная тишина. И еще - запах свежести. Не искусственной, из аэрозольных флаконов, а истинной, насыщенной грозовым озоном, пихтовыми лапками, росистым ромашковым лугом.

Я откинул одеяло, и теперь воспринял эту свежесть уже комплексно: пододеяльник был непривычно нежен, пах маминой ручной стиркой и маминым утюгом.

Я открыл глаза и тотчас закрыл их. Увиденное никак не напоминало мою убогую спаленку.

Окна во всю стену, неплотно прикрытые голубоватыми европейскими жалюзи, умопомрачительный сводчатый потолок, с золотыми ангелочками, сияющий даже в полумраке паркет густо-вишневого цвета, стильная мебель...

Я вновь открыл глаза и попытался вспомнить вчерашний вечер. Собственно, и пытаться было незачем - вечер был обыден: чай с жареными макаронами, телевизор, книжка перед сном и последняя сигарета, которую я выкурил на кухне, с отвращением глядя на таракана, не дотерпевшего до выключения света. Он передвигался к крошкам стола как спецназовец - бросками.

Пока я жевал в памяти эту обыденность, глаза отмечали новые подробности, а мозг пытался эти подробности систематизировать, оценить. Комната была не роскошной, а очень целесообразной и очень дорогой. Чувствовалось, что ее владелец был настолько могущественен, что не нуждался в малейшей мишуре. В ней был тот минимум, который, в сущности, и нужен состоятельному человеку, и в то же время все было невероятно качественное, добротное настолько, что этой чувствовалось мгновенно любым наблюдателем. То же постельное белье было явно из натурального материала, скорей всего льна, выделанного чуть ли не в ручную. А кровать была одновременно мягкой и жесткой, хотя такого, вроде, быть и не может.

Я решил встать, спустил ноги. И они тотчас попали в тапочки, будто тот, кто перенес меня сюда, специально рассчитал их установку. Тапочки тоже оказались сверхудобными. Именно такими, которые я безуспешно пытался купить на протяжении всей жизни. Как замшевые перчатки для ног.

Я встал на коврик из ворсистого материала и обнаружил, что спал как привык - голым. Но трусов поблизости не было. Обычно я их кладу на прикроватную тумбочку или просто на пол. Впрочем, не было и тумбочки. Кровать в изголовье обтекалась деревянной отделкой, совмещающей функции тумбочки, книжной полки и приборной панели. По крайней мере, кнопок там было много.

Осторожно, боясь поскользнуться, я переступил на паркет. Он оказался не скользким, хотя блестел, как ледяной. Кроме того, он был теплым, что чувствовалось даже через тапочки.

Владимир Исаевич, - раздался голос, - вы уже проснулись?

Голос шел как бы ото всюду. Видимо, были скрытые динамики.

Проснулся, - сказал я в пустоту, - где моя одежда?

Нажмите кнопку с индексом "Ш", - сказал бестелесный голос.

Я огляделся. Панельки с рычажками и кнопками были не только в изголовье кровати, но и на стене, где обычно располагается выключатель, и на столике. Я нажал кнопку "Ш", часть стены сдвинулась куда-то вверх, открылся шкаф.

Это был больше, чем шкаф. Это был настоящий магазин дорогой одежды. И по размерам, и по количеству вещей. Длинными рядами стояла разнообразная обувь, рубашки висели на плечиках - их я не сносил бы и за век, брюки и пиджаки висели на своеобразных двойных вешалках. Кроме свитерей, джемперов, пуловеров было еще много разнообразной одежды, включая смокинги, фраки и элегантные куртки. Несколько полок были заняты бельем.

Я надел трусы и спортивный костюм из нежной шерсти.

Разрешите зайти, - сказал голос.

Да, конечно, - ответил я, вспомнив сказку про аленький цветочек.

Но возникло не чудище, а пузатый старичок в мешковатом костюме и цветной рубашке без галстука. Рубашка навевала ассоциации с тестом Роршаха.

И как мы себя чувствуем? - сказал он. - Или, сперва завтрак?..

Я не завтракаю, - ответил я, ошеломленно пытаясь сориентироваться. Единственное объяснение, приходившее в голову, угрожающе пахло шизофренией. - А где тут?..

Вон та кнопка, - понял старик с полуслова, нажав кнопку "Т". - Раньше нормальная комната была, с мебелью. Это ваш предшественников все приказал переделать. Помешан на рациональности и автоматике.

Очередной кусок стены убрался, открыв вход в туалетную комнату. В ней не было кафеля, просто стены и потолок были сделаны из какого-то светло-зеленого, явно непромокаемого материала. Полы были темно-зеленые, пупырчатые. Поскользнуться на них мог только полный тюха. И опять таки, никакой особой роскоши, а целесообразность, удобность. Разве что, вмонтированный в туалет анализатор, который отреагировал на мои кал и мочу комментарием: "Сократите потребление соли и мяса".

Кроме большой ванны, края которой были чуть выше пола, имелась душевая кабинка. Я зашел в нее, задвинул дверку и оказался в герметическом, хорошо освещенном помещении. Рычаги управления потребовали некоторого обдумывания. Наконец, осознав, что синяя "шайба" с рисками устанавливает температуру воды, а подвижный рычаг - напор, я запустил "адский" механизм. Вода ударила ото всюду: снизу, с боков, сверху. Вращая шайбу, я легко сделал ее горячей, а рычажок позволил превратить многочисленные тоненькие струйки в массажные "щетки". Это был настоящий кайф! Оставались еще две неисследованных кнопки: коричневая и фиолетовая. Я нажал их по очереди. Оказалось, что коричневая кнопка превращает душ в мыльную, а фиолетовая подает морскую воду.

Вдоволь наигравшись возможностями душа, я вышел из кабины совершенно удовлетворенным и бодрым. Накинул купальный халат, прошествовал босиком в спальню, уверенно посмотрел на старичка:

Как кофе-то заказать?

Он молча указал на очередную кнопку - "З". Я нажал. В спальне беззвучно появилась тоненькая девушка с вопросом на миниатюрном личике.

Меня зовут Таня, - сказала она. - Плотный завтрак или так себе?

Только кофе с сахаром, черный, - сказал я, - большую чашку.

Она вышла буквально на секунду и явилась уже с подносиком. На нем стояли кофейник, сливочник, сахарница. Я взял чашку и ощутил себя счастливым - это был настоящий, почти прозрачный, изумительной лепки, фарфор. Ну, а, сделав глоток кофе, я понял что до сих пор не знал настоящего вкуса этого напитка.

Я сидел на полукресле у старинного столика с гнутыми ножками, смаковал кофе, помахивал босой ногой, благосклонно смотрел на старичка, угнездившегося в соседнем седалище. Он же смотрел на меня с явной иронией. Когда я допил кофе, он встал и сказал сварливо:

Может, теперь господин президент позволит себя осмотреть?

Я был настолько ошеломлен, что безропотно позволил себя ощупать, простукать и прослушать. Доктор действовал по-старинке, без фонендоскопа и прочих приборов. Когда его волосатое ухо прижималось к моей коже, я вспоминал детство. Меня тогда пользовал папин друг, старый педиатр - еврей, чем-то похожий на этого толстяка.

Доктор, пыхтя, нагнулся, стукнул меня под коленку, выпрямился с побагровевшим лицом, сказал, подтверждая выводы электронного унитаза:

Поменьше соли и тяжелой пищи. Лучше вообще вместо обеда ограничиться кислым молоком или соком. Немного войдете в дело, и следует недельку полечиться стационарно. Сердце подмолодить, печенку почистить, суставчики...

Да, конечно, - сказал я, боясь признаться, что ничего не понимаю. А вдруг, у меня амнезия, и последние годы выпали из памяти. Или шизофрения, и все происходящее мне кажется. По крайней мере, происходящее приятно, так стоит ли задавать вопросы?

Одеваться? - спросил доктор.

Пожалуй...

Айболит шепнул что-то в ласкан своего белого халата. Опять бесшумно отворились двери и юноша и девушка вкатили тележку с разнообразными флаконами, блестящими инструментами. Когда они "юниоры" подошли ближе, я обнаружил, что им наверняка за тридцать. Они напоминали прошлогодние импортные яблоки, румяные под воском.

Открылись шкафы, замаскированные под стены, меня начали причесывать, массировать, маникюрить, одевать. Кажется, нынче парикмахеров называю визажистами? Эта парочка могла претендовать на звание супервизажистов. Вкупе с высоким портновским искусством. Легкий костюм сидел на мне, как влитый, слегка искрясь на свету, галстук не душил, щеки отливали атласом, убогая шевелюра обрела пышность и блеск. Даже мои гнилые зубы, кажется, побелели.

Я подошел к зеркалу, встроенному в дверцу одного из шкафов. На меня смотрел импозантный, моложавый мужчина. Куда-то исчезли животик, дряблые плечи, вялые щеки, многочисленные морщины. Этот мужчина смотрел уверенно и обретал в ауре великолепного запаха высококачественной туалетной воды.

Тележка с "юниорами" бесшумно укатила. Исчез и доктор. Вместо него в комнате таинственным образом образовался подтянутый юноша в строгом костюме. Но я уже не верил своим глазам, поэтому дал "юноше" лет сорок. И решил проверить себя.

Вам сколько лет?

Сорок пять, - несколько недоуменно ответил "юноша".

А звать как?

Петр Ильич. Я ваш референт. Разрешите ознакомить с сегодняшним графиком встреч и дел?

Что-нибудь важное?

Да нет. Пока вы адаптируетесь в должности планируются заурядные дела и ознакомительные встречи.

Тогда перенесем их на следующие дни. А вы соберите мне руководителей всех ведомств.

Министров?

И министров тоже?

Как скажите. Собственно, большинство из них и так собирались. Хотят выразить вам свою симпатию, представиться.

Отлично. Где?

В мельхиоровом зале. Позвольте, я вас провожу?

Я шел за референтом, удивляясь своей решительности. Дело в том, что я как бы тестировал ситуацию, пытался вести себя как настоящий президент. Голова, естественно, была в тумане, но в любом случае я ничего не терял. Если это крутой глюк, то словлю кайф, поиграю в президента. Если это реальность, то...

То кто же не пытался хоть раз в жизни представить себя главой правительства.

Я, помнится, даже целую программу воображал. Как покончу с беспризорничеством, прижму уголовников, оздоровлю экономику. Мне очень импонировал президент Туркменистана, построивший для сирот настоящий дворец в центре Ашхабада. А я, представляя себя в роли президента, хотел его переплюнуть - отдать детям Кремль. Пусть аура зла, многие столетия висящая над этим логовом правителей, развеется детским смехом. Я для них лучших педагогов и воспитателей найму!

Еще я мечтал отменить внутри России деньги. Это же настоящее рабство, выдуманное евреями и евреями же контролируемое. Будто нельзя использовать для внутренних взаимоотношений другой эквивалент, а не эти противные монеты и бумажки. Для торговли с другими государствами - пожалуйста, хоть деньги, хоть золото. А между собой мы способны и без них обойтись. Экономия, кстати, будет огромная. Сразу же исчезнуть сотни тысяч фирм, контор, банков, где люди меняют деньги на деньги, ничего полезного не производя.

Вспоминалась Спарта, своего рода - идеальное государство того времени. Народ Спарты был лишен многих наших недостатков: там не было вещицизма, увлечения алкоголем, разврата, скопидомства, обжорства. Никто не мог, например, накопить много денег незаметно для окружающих (уже потому, что внутренние деньги там были дисками из камня метрового диаметра), предаться чревоугодию (высшие военоначальники были обязаны обедать совместно с простыми солдатами, и, если они без аппетита ели малосъедобную полбу, на них начинали коситься), баловаться драгоценностями (носить украшения считалось дурным тоном)...

В настоящее время наш, так называемый - цивилизованный мир принадлежит лавочникам?

Кто спонсирует культуру, искусство? Кто забивает теле- и радиопередачи рекламой? Кто создал громоздкую финансовую структуру, где на деньги покупают деньги? Кто содержит основную массу населения, выделяя им крохи с барского стола? Кто руководит государствами? Кто развязывает войны?

Вопросов может быть еще множество, но ответ один - лавочники.

У лавочника много личин. Это может быть хозяин крупного металлургического завода или лотошник, торгующий сигаретами. Это может быть владелец техасского ранчо или создатель либеральной партии. Это может быть производитель или перекупщик, барышник с конезавода или барышник от политики, государственный чиновник или священник доходного прихода - суть одна: этот человек или группа людей живут за счет населения, как пауки за счет беззаботных мошек.

Вот подумайте, владелец мельницы зарабатывает деньги только тем, что превращает зерно в муку, размельчает зерно. Не он придумал этот мельничный механизм, не он вырастил это зерно, не он его собрал. Нет, он лишь посредничает между зерном и мукой, получая в результате возможность жить гораздо лучше хлебороба.

Как создать совершенное общество? Вернее - какова его структура?

Я много думал об этом, прочитал социологов (и прошлых, и нынешних), проанализировал деятельность общин (кибуцы, Ауровиль, деревни Кришнаитов...). И вот к какому выводу я пришел.

Такое общество можно создать в одной, отдельно взятой стране. И нельзя создать сразу во всех странах, пока эта совершенная страна не докажет практически свое совершенство.

Сперва надо убрать ядовитый ствол, на котором зиждется наша цивилизация, порочный "эквивалент" человеческих достоинств - деньги. Нельзя мерить человека кусками драгметалла или каменными стекляшками! Человека следует оценивать по делам его.

Мне кажется, что выделение материальных благ (подчеркиваю - МАТЕРИАЛЬНЫХ) надо разделить на три категории:

Первая - те, кто отвечает за будущее человечества и за его духовное и физическое здоровье. Учителя (наставники, воспитатели, истинные гуру); врачи (все, кто имеет отношение к медицине, включая санитарок); ученые (материальное довольствие без различия от ученой степени, академик отличается от кандидата лишь большими правами и возможностями в научной деятельности), работники искусства, имеющие высокий рейтинг среди народа (писатели, артисты, художники, музыканты и т.п.).

Вторая - основное работающее население всех профессий, включая и космонавтов, и строителей, и работников коммунального хозяйства (без различия между дворником и домоуправом), и геологов, и военных (никакого различия между материальным обеспечением рядового и маршала) , и людей творческих профессий, не блещущих гениальностью, а просто способных, талантливых), и администраторов (в смысле - организаторов, координаторов, но ни в коей мере не чиновников, чья шакалья порода пока неистребима), и дипломаты (в эту категорию включаются все, кто работает с другими государствами, а странная каста политиков упраздняется за ненадобностью), и повара, и посудомойки, и разносчики писем, и недееспособные дети, и больные инвалиды, и старики, и студенты, и школьник и, короче, - все, кроме тех, кто войдет в третью категорию.

Третья категория очень простая - тунеядцы и антисоциальные элементы. То есть, преступники, алкоголики, паразиты всякие. Им тоже выделяется полный бесплатный комплекс материальных благ (жилье, одежда, питание, бытовая техника, пользование общественным транспортом, медицинским обслуживанием и т.д.), но - по минимуму. Если человек второй категории может рассчитывать на хорошую квартиру, где для каждого члена семьи отдельная комната с туалетом, изящная мебель, автоматика бытовая, то третья категория вынуждена будет ограничиться "хрущевкой" с простенькой обстановкой.

Чего мы добиваемся таким разделением? Прежде всего конкуренция между людьми становится "людской", духовной. Ясно, что в научном подразделении будут и академики, и лаборанты, но стимул, ведущий человека на академическую вершину, не будет приравнен к персональной машине или зарплате.

Возникнут истинно демократические взаимоотношения между людьми разного социального уровня. Слесарь знает, что от его отзывов зависит признание писателя, артиста, певца... Писатель знает, что от его оценки зависит нахождение слесаря на втором уровне. Учитель знает, что его элитное положение держится только лишь на КАЧЕСТВЕ его работы. Алкоголик знает, что он может стать человеком второго и, даже, первого уровня, стоит лишь взяться за ум.

Уходят в небытие многие преступления, характерные для современного общества. Действительно, кого и зачем рэкетировать? Какой смысл воровать телевизор, если его некому продать? Кому и за что давать взятки?

Основой любой работы становится качество ее исполнения, и не нужны ОТК. Ведь, если повар будет невкусно готовить, то его столовую перестанут посещать. И он автоматически станет безработным, кандидатом в третью категорию. Ему остается или улучшить свое мастерство, или сменить профессию.

Исчезает проблема стариков, инвалидов, недееспособных. Им уже не придется ждать милостыни от государства, так как государством становится союз людей, а не шайка дорвавшихся до власти.

Дети перестают чувствовать себя обделенными, униженными, неполноценными. Это страшно - ощущать себя неполноценными из-за малого возраста!

Бесплатная учеба, где учитель - элитная личность, не только доступна всем без исключения, но и предельно результативна для каждого учащегося. Единственный путь на вершину общества - учеба.

Исчезает реклама, вместо нее появляются списки товаров и места их получения. Сокращается ассортимент товаров, так как нет капиталистов, производящих ерунду для наживы, нет конкуренции между "сникерсом" и "марсом", да и вообще нет в магазинах этой канцерогенной дряни.

На рынке остаются лишь те производители, которые производят действительно хорошие и нужные продукты, вещи. В то же время нет угрозы монополии, напротив - монополист по производству мороженного, например, уважаем, ведь его мороженное самое вкусное.

Возникает вопрос: не будут ли враждовать между собой представители основного, второго уровня, не станут ли они завидовать элитному первому разряду.

Допустим, инженер второго уровня хочет жить не в квартире, а в коттедже? Как живет знакомый ученый. Нет проблем, он становится в очередь таких индивидуалистов и со временем въезжает в коттедж, сдав квартиру координатору жилого района. И, зная, что знакомый ученый в очереди на привилегированную жилплощадь не стоял, он будет ему завидовать. Белой завистью. Что, возможно, заставит его учиться, совершенствоваться, изобретать и, если хватит таланта, сравняться с ученым в правах на удобства.

То, о чем я рассуждаю - утопия. И в то же время любая страна могла бы эту утопию реализовать на практике. Ведь, только экономия от ликвидации денежных взаимоотношений высвобождает в этой стране огромные ресурсы.

Кстати, люди вовсе не такие жадные на вещи и жратву, как иногда кажется. Их покупательский азарт чаще вызван постоянным стремлением выделиться среди других. Как писал Ежи Лец, "Люди покупают на деньги, которых у них нет, вещи, которые им не нужны, чтоб произвести впечатление на соседей, которым на это наплевать".

Именно так живут американцы, зомбированные рекламой и кредитом. Они все покупают в рассрочку, не заплатив, порой, даже начального взноса, потом, как рабы, отдают семьдесят процентов зарплаты за несколько приобретений, а выплатив наконец, меняют эту вещи на новую модель, сдав старую и опять получив кредит.

Получается "циркулиз визиус" - порочный круг. Капиталист производит товар, чтоб получить прибыль. Он навязывает этот товар потребителю. Потребитель затоваривается. Капиталист быстренько производит улучшенный товар, чтоб не перестать получать прибыль...

Впрочем, у Маркса с Энгельсом подробно и умно об этом написано. Еще сто с лишним лет назад в "Капитале" Марксом было сказано:
"Капитал боится отсутствия прибыли. Но, раз имеется в наличии достаточная прибыль, капитал становится смелым. Обеспечьте 10% - и капитал согласен на всякое применение. При 20%-ах он становится оживленным. При 50%-ах положительно готов сломать себе голову. При 100%-ах он попирает вся человеческие законы. При 300%-ах нет такого преступления, на которое он не рискнул бы".

К сожалению, коммунистическое общество, о котором они мечтали, современный человек пока создать не может по чисто моральным причинам. Рад бы в рай, но грехи не пускают. Да и невозможно создать бесклассовое общество. Всегда будет класс элиты и класс смердов, патрициев духа и рабов желудка. Другое дело - общество без денег, без каких-либо материальных эквивалентов...

Мы прошли несколько коридоров, насыщенных телекамерами, которые ворочали своими миниатюрными головками, спустились на зеркальном лифте, прошли еще пару коридоров, поднялись на еще одном лифте и референт открыл двойные дубовые двери, украшенные резьбой с античной символикой. Огромный зал, высоко под потолком летают амуры, целятся из гипсовых луков. На стенах фрески с греческими (или римскими) богами. В центре зала огромный стол (почему-то пришло на память - овальный), поперек его, образуя букву "Т", второй, командирский.

Я уверено прошел к нему, сел на полукресло, с завистью посмотрел на плоский монитор и беспроводную клавиатуру и мышь, перевел взгляд на референта.

Что ж, зови народ.

Референт как-то изогнулся и начал таять, будто мороженное на пляже. Я с горечью подумал, что все это было простым глюком, бредом усталого мозга. А референт уже исчез совсем и теперь таяли стены, столы, компьютер, манжеты рубашки с темными запонками...

... Жара, жара, жара!

И раздеться нельзя, потому что солнце сожжет беззащитную кожу.

Вода не успевает всосаться, выступая прямо из пищевода через кожу и мгновенно испаряясь.

Горстка иудеев презрела жару ради зрелища. Они сопровождают приговоренных к месту казни.

Ненормальные!

Куда приятней возлежать на козьих шкурах в прохладе глинобитного жилища, и пить прохладное кислое молоко.

-- Эй, не толкайся!

Это мне, что ли? Да, мне. Задумался.

-- Слиха.

Понял и удивился. Хоть язык почти не изменился, разве что произношение. А удивился, потому что подобная вежливость тут пока не в чести.

А кто это, кстати? Знакомая рожа... А, а, а... Это же сам Иуда. Собственой персоной. Сопровождает своего учителя. Ну-ка, ну-ка...

-- Эй, Иуда!

-- Чего надо?

-- Ты действительно продал своего наставника за тридцать серебренников?

-- Что за чушь! Не за тридцать, а всего за четырнадцать драхм. Гроши. Хотя, за такого захудалого проповедника вполне достаточно. Ты представляешь, какие глупые вещи он излагал. Будто люди должны всегда любить друг друга и, даже, врага своего возлюбить.

-- Действительно чушь...

-- А я что... Работа у меня такая, я же штатным осведомителем синода являюсь. И он, кстати, об этом знал. Вот дурак-то!

-- Действительно дурак...

Фу, ну и жара! К жаре привыкнуть невозможно. Как, впрочем, и к холоду. Это, кажется, Амундесен сказал? Про холод. Или Нансен? Но я бы сейчас от холода не отказался.

... Зверь, который жил во мне, вылез наружу, уселся на кресло и бесцеремонно взял мои сигареты.

-- Ну, и что будем делать? - спросил он, прикуривая.

-- А разве что-то надо делать? - спросил я, хладнокровно попивая чай. - И вообще, кто тебе разрешил тут курить?!

-- Ты разве меня не боишься? - удивился Зверь.

-- Че мне тебя бояться? - Я откусил почти половину пирожного "трубочка", крем попытался выскочить, но я ловко перехватил его чайной ложечкой и запихал в рот. - Я даже собак не боюсь.

-- Но я же - Зверь! - сказал Зверь.

-- Знаю, - сказал я, - прихлебывая из чашки, - ну и что?

-- Да так... - сказал Зверь. - Может че надо?

Я подумал. В соседней квартире жил комендант гарнизонной гауптвахты, приземистый майор. Мне этот майор был до лампочке, слава Богу, я свое отслужил уже давно. Но вот его жена... Когда я выводил выгуливать своего дога, она, навалившись мощным бюстом на подоконник, орала в открытое окно:

-- Вы бы еще сами под моими окнами присели!

Голос у нее был пронзительный, глаза оловянные. Ее крики резали мои уши, как серпом... Ну, все знаю по чему.

-- Вот, если соседку... - сказал я нерешительно.

-- Понял, - вскочил Зверь, - это мы мигом.

Он снял со стены блестящий серп, который красовался там вместо сабель и пистолетов, подчеркивая мою принадлежность к пацифистам, и выбежал из квартиры. Сквозь иллюзорные стены хрущевки донесся звук открывающейся в подъезде двери, невнятно бормотание, потом - крик, мгновенно затихший. Спустя пару минут Зверь вернулся и аккуратно повесил серп на место. Вид у него был самодовольный.

-- Спасибо, - сказал я тускло, - пятнадцать суток мне обеспечено, очень кстати.

-- Ни в коей мере, - заявил Зверь. - Чаем угостишь? С рогаликом?

-- Лопай, - сказал я обречено.

К моему удивлению на другой день, когда я вывел пса на прогулку, комендантская супруга в окне заворковала нежно:

-- Какая у вас красивая собачка! Все хочу спросить, как этого красавца зовут?

-- Принц, - сказал я. - Вы что, собак возлюбили?

-- Я всегда их любила, просто думала, что вы чего другого подумаете. А у меня муж ужасно ревнивый.

Я недоуменно посмотрел на соседку. Представить ее в качестве объекта вожделения мог только пьяный носорог в безумном сне.

-- Да, конечно, - промямлил я. - А то, что мы тут, под окнами...

-- Ничего, тут и голуби бывают, а песик что - природа, все естественно. Даже полезно, говорят.

Ну и ну, думал я, возвращаясь с прогулки. Ай да Зверь!

Дома я достал из холодильника заветный кусок холодной телятины и отрезал ему половину. Тот слопал мясо без горчицы и хлеба.

-- Ты че ей сделал? - спросил я. - Как из мегер ангелов серпом делают?

-- Не ей, а ему, - невнятно ответил Зверь, прожевывая телятину, - он от меня под кровать спрятался, а хозяйка грудью на защиту стала. Еще бы, мужик без причиндалов - не мужик. Кстати, груди у нее, ого!

Это чудовище облюбовало себе для жилья кладовку, в которой я оборудовал фотолабораторию. Зверь постелил там старый матрас, выпросил у меня спальный мешок и подушку. Когда на столе не было ничего съестного (в холодильник наведываться я ему строжайше запретил) он часами валялся там, созерцая при красном цвете трещины на потолке.

А тут ко мне пришла Люська Мотыль и принесла две литровые бутыли "Абсолюта". Ну, естественно, расположились на кухне, я достал из холодильника остатки телятины, горчицу, открыл банк рижских шпрот, огурчики венгерские малосольные... Короче, сидим, балдеем. Люська мне коленку жмет, я - ей. Хорошо!

И тут появляется эта образина. Голодный, естественно. И, как выясняется, к "Абсолюту" неравнодушный...

-- Ой, мальчики, а я не знала, что вас несколько! - это Люська.

-- Несколько - это сколько? - это Зверь острить пытается.

Люська попыталась подсчитать, но так как уже плыла, со счету сбилась. А я выпил еще стакан и поплелся телевизор смотреть. И решил завтра же этого Зверя из квартиры удалить. А то, какое-то общежитие получается, коммуналка идиотская.

Смотрю телевизор, там как раз целая толпа дегенератов пытается отгадывать слова, чтоб получить халявную кофеварку или пылесос. А сам прислушиваюсь, что, мол, на кухне делается. А там голоса все громче и все не по делу. Потом, слышу, запели. Зверь-то он, как и я, безголосый, а Люська мелодию чует, хоть и тембр хриплый, пропитый.

Дядя Федя на гармони,

На гармони заиграл...

Заиграл в запретной зоне -

Застрелили наповал.

Моя милка, как бутылка,

На завалинке лежит...

Ее солнышком пригрело,

Изо рта рассол бежит.

И откуда, думаю, этот Зверь столько частушек знает? Он же не может знать того, что мне не известно?

Помидоры, помидоры,

Помидоры, овощи...

Милка едет на машине,

Я - на скорой помощи.

А по телевизору ведущий с таинственным видом сообщает:

-- Теперь игра со зрителем. Маленький, ушастый, на слона похож, восемь букв. Так как задание очень трудное, то последнюю букву открываю. И открывает букву "К".

Ну, естественно, море рук, выкрики. Кто-то кричит - ушастик, кто-то - тапир, кто-то - ежик. Им, как я понимаю, все равно, что кричать; главное - крикнуть первый, а вдруг угадал.

Наконец какой-то пацан отвечает правильно: слоненок. Ему, естественно, ценный подарок - набор косметики для детей под названием: "Детская косметика "Радость" всемирной фирмы "Зубная паста для беззубых".

-- Как вас зовут? - спрашивает ведущий.

-- Леша... То есть, Алексей.

-- Что мы от вас ждем, Алексей?

-- Не знаю, что вы от меня ждете. Спасибо, что ли?

-- Нет. Догадайтесь сами... - а выражение лица лукавое, лукавое.

-- А, вспомнил. Рекламная пауза.. В смысле - пауза.

Терпение мое лопнуло, закрыл я дверь поплотней и завалился спать. Тем более, что после "Абсолюта" меня всегда на сон клонит.

Утром меня Люська разбудила. Довольная.

-- Ну, - говорит, - мужик - уважил! Давно я такого кайфа в постели не испытывала! Аж, - говорит, - протрезвела, пришлось ночью за добавочным горючим бежать. Только почему ты теперь этими делами в кладовке занимаешься, никак не пойму? Там же тесно.

Поцеловала Люська меня в щеку и слиняла. А я со сна никак не пойму, что мы со Зверем так похожи, что ли? Или она с пьяных глаз человека от Зверя отличить не может, морду от лица?..

Встал, поплелся на кухню. Иду и думаю: ну, если они мне еще и похмелку не оставили!..

Нет, все чин-чином, в холодильники полный стакан водки, тут же полпакета томатного сока - запить. Достал, сок в кружку перелил, посолил, поперчил. Сижу и, вот что странно, не испытываю ни малейшего желания пить эту водку.

Прислушался к себе. Легкий дискомфорт, невыспатость некая, пить хочется. Воду или сок хочется пить. Батюшки, так похмелья то нету, ни малейших признаков!

Я поставил на плиту чайник, быстренько сварганил быстрорастворимый кофе и окончательно взбодрился. Теперь мыться, бриться, умываться, чтоб потом на бал собраться.

В кухню ввалился Зверь. Вид его был ужасен. Глаза заплыли, рот приоткрыт, на губах нечистая короста, руки трясутся...

-- Похмелиться есть? - сказал он в два приема.

Я кивнул на стакан.

Зверь попытался его взять, но побоялся разлить. Тогда он обмотал вокруг кисти полотенце, перекинул его через шею, захватил конец левой рукой и, фиксируя натяжением полотна собственную кисть подтянул стакан к губам...

Выпить он смог только половину, скоренько запил и начал носиться по кухне, стараясь удержать водку в организме. При этом он издавал многообразные звуки, из которых ни один не был приятным.

Я курил и смотрел на него, как зачарованный. Вчера я выпил где-то пол-литра, доза достаточная, чтоб сегодня выглядеть именно так, как выглядит Зверь. Тем ни менее - бодр и свеж. Так, небольшой дискомфорт, приму душ и окончательно оправлюсь. И еще, вчера я не должен был остановиться на выпитом, сроду не останавливался, всегда пил до полного беспамятства. Да, странно. Похоже, Зверь не так однозначен, как мне казалось.

Я подозвал пса и вышел в свежее утро. Пока дог гулял, я подумал еще об одной странности. Почему пес игнорирует Зверя, даже как-то сторониться его? Он никогда не был лоялен к посторонним, а тут с первого же момента необычного явления инертен, будто население квартиры не увеличилось на еще одно живое существо...

Вместе с этой думой появилась и вторая: почему я сам принял это как данность? Ну - Зверь, ну - мой, ну - живет в кладовке, водку пьет, гад, ну и что?

В окне проявилось очаровательное личико соседки. Ее щеки нависали над многочисленными подбородками, а подбородки в свою очередь упирались в чудовищный бюст.

-- Наша милая собачка гуляет, - просюсюкала она, - доброе утро, собачка.

-- Его зовут Принц, - снизошел я.

-- Миленький Принц, хочешь косточку?

-- С чужих рук не берет.

-- А вы сами ему дайте, у нас от ужина много костей осталось, с мясом, муж плохо обгрызает.

Я взял пакет с костями, среди которых действительно было много мясных, и дома вывалил его Ардону в миску.

Зверь окончательно ожил и теперь рылся в карманах моего пиджака.

-- Что ты там потерял? - спросил я резко.

-- Деньги нужны, - туповато сказал Зверь, - на пиво.

-- Ты не в запой, случайно, собрался? - подозрительно спросил я.

-- Как знать, - ответил Зверь. - Он вынул из под обложки паспорта мою заначку - сто долларов. - Я всю сдачу сейчас принесу, ну ты же должен понимать...

Что я должен понимать, он не сказал, все же он был очень быстрым Зверем, даже с похмелья.

Я печально посмотрел ему вслед. Потом я посмотрел на часы. Было еще достаточно рано, но почему бы в качестве исключения не явиться на работу вовремя.

Под треск костей я быстро оделся, но на выходе вспомнил о том, что у Зверя нет ключей. Пришлось, чертыхнувшись, сесть и закурить.

Зверь вернулся совершенно пьяным, принес полный пакет пива и бутылку водки. Он протянул мне скомканную две скромные бумажки - пятидесяти и двадцати долларовые.

-- А остальные? - начал было я, но вовремя замолчал.

Спрашивать, куда он потратил девятьсот рублей было бессмысленно. Достаточно вспомнить, как по-пьяне тратил деньги я сам.

-- Пиво будешь? - спросил Зверь.

Я протянул было руку, но почувствовал, что мне и пиво не хочется. С гораздо большим удовольствием я бы выпил какой-нибудь сок или съел мороженное.

-- Никуда не выходи, - сказал я, - вторых ключей у меня нет.

-- Не бздимо, - сказал Зверь.

-- И не выражайся, тут не бордель!

-- Виноват, шеф, исправлюсь, шеф! - Зверь поднес лапу к уродливой голове, покачнулся и щелкнул ороговевшими пятками.

-- Паяц, - пробурчал я, выходя.

На работе все было как обычно. Работа, обед, работа, кофе за рабочим столом, байки, сплетни, работа, шеф с нотациями, конец работы. Единственное, что внесло некое разнообразие, - поведение наших дам. Марья Иосифовна сказала:

-- Вы какой-то не такой сегодня, благообразный.

Стрекоза Наташа сказала:

-- Ты сегодня милый, просто очаровашка. И глаза спокойные, а то все злюкой смотрел.

Алевтина сказала:

-- Ты сегодня...

-- Не такой, - прервал я ее, - обаятельный и тихий? Да такой же я, как всегда.

-- Ну, не скажи, - заметила она, - ты и раздражаешься как-то иначе, терпимо, что ли.

По дороге домой я, пересчитав наличность, купил торт. Все равно Зверь пропил часть моей заначки. А тут чего-то сладенького захотелось.

Впервые за последние десять лет.

... Я недавно поселился тут.

Каждое утро под моим балконом проходит стройный человек в серой шляпе. Иногда он идет в элегантном костюме, иногда на нем темный макинтош. Но шляпа всегда одна - серая, с обвисшими полями. И всегда при нем коричневый футляр из замши. Он носит его бережно, а когда прикуривает от блестящей зажигалки, то зажимает футляр между ног, чтобы не ставить его на землю.

По форме этот футляр предназначен для гитары или другого музыкального инструмента, похожего на нее.

Человек с футляром - очень внимательный человек. Недавно он увидел меня на балконе и поклонился. С того дня он все время смотрит вверх, и если я на балконе - раскланивается...

В воскресенье он не проходит мимо моего балкона, может, он вообще не выходит в этот день из дома. Может, ходит другой дорогой. Но на работу он ходит всегда под моим балконом.

Мне очень хочется с ним познакомиться, только я не знаю, как это сделать практически.

Вчера он шел с работы, как всегда, в шесть, и мы заговорили. Он поблагодарил за приглашение зайти ко мне и обещал сделать это в воскресенье, в полдень. И действительно пришел. Мы очень мило провели время. Я угостил его хорошим коньяком и очень хорошим, настоящим, в зернах, бразильским кофе. Мы поболтали, он посмотрел мои фотографии и похвалил их. Он очень милый человек.

-Я - инвалид. Не важно, какой группы.

Теперь он часто заходит ко мне. Всегда по воскресеньям. Я попросил его заходить и после работы, но он сказал, что очень устает и вообще плохой собеседник.

- Уф, устал! - сказал он, бережно укладывая свой красивый футляр на столик в прихожей. - Сегодня был суматошный день.

- Все как-то стесняюсь спросить, - обрадовался я его визиту, - вы, простите, на чем играете?

- Играю?! - удивился он. - Вы приняли меня за музыканта? Ах, да! Вас сбил с толку этот футляр... Его мне сделали по заказу моей старшей дочери, с которой мы очень дружны, понимаете... Нет, я не музыкант.

Он бережно открыл свой футляр. Внутри все в футляре было отделано зеленым бархатом. Две лакированные ременные застежки крепили очень красивый топор, похожий на тот, которым мясники на базарах разделывают говяжьи туши. Металлическая часть этого рубящего орудия была никелированной, а топорище блестело полировкой под красное дерево. По бархатной отделке вокруг изящного топора были аккуратно размещены кожаные кармашки, как в несессере.

- Эти кармашки очень удобны, - сказал он, ласково дотрагиваясь до них кончиками пальцев. - Тут я держу оселки, -точильный брусок, хирургические ножовочки, щипчики и кусачки. Но этой металлической мелочью я почти не пользуюсь. Потому, что я никогда не допускаю брака в своей работе. Я ударяю только раз, и разруб получается ровным, как круг станины шлифовального станка - ни одной задоринки! За это на работе меня очень ценят...

Мне стало немного жутковато, но любопытство требовало удовлетворения. Тем более, что гость так и не назвал ни профессии своей, ни специальности. Но я все же не решился спрашивать об этом напрямую.

- А как вам платят?

Гость помрачнел, и мне стало неловко за свой вопрос.

- Сейчас - мизер. Раньше и оклад был повыше. Твердый оклад плюс... Как бы это сказать? Ну, дополнительный гонорар за каждую голову. Правда, в ту пору и работы у меня было невпроворот. Сейчас только оклад. А к Первомайским праздникам, к Седьмому ноября - только премиальные в размере пятидесяти процентов оклада... Маловато, конечно.

- Но все равно, - постарался успокоить я его, - по нынешним временам - это неплохо. Тем более, что к пролетарским праздникам не везде балуют премиальными.

- Оно, конечно, неплохо, - вздохнул он, - но хлопотно очень. Все эти формальности, приготовления... Церемонии длятся дольше, чем сам рабочий процесс. Я давно еще вносил рацпредложение перевести дело на конвейер... Движется, знаете ли, мимо тебя широкая лента с плахами, а тебе только остается взмахнуть и ударить топором. Не приняли. Говорят, дорого очень. Ни в одной стране, дескать, широких транспортерных лент не выпускают. Да еще таких, чтобы и плахи на себе удерживала, и объекты... Ну, это самое, предметы труда.

- Ну, а гильотину если установить... - начал было я, но тут же сообразил, что допускаю бестактность:

ведь в таком случае мой гость и вовсе останется без работы.

- Гильотину нельзя! - враз отверг мое усовершенствование гость. - Гильотина - это все-таки машина, штука неодушевленная. У нее не может быть внутреннего чувства неотвратимости справедливого возмездия. Машина не может, как человек, осознавать, что она - карающий меч... - и он ласково и нежно погладил полированное топорище своего никелированного инструмента.

В отличие от гостя - я инвалид. У меня нет ног. Ноги я потерял совсем молодым. Сейчас мне уже под пятьдесят и я совершенно забыл, как оно живется-то, с ногами, стало быть. К тому же на новом месте мне очень скучно. Но Палач заходил ко мне редко. Поэтому мне ничего другого не оставалось, как сидеть на балконе и высматривать других людей, отлавливать из них возможных собеседников. Я очень любопытен и мне нравится разговаривать с разными-разными людьми.

Под моим балконом часто проезжает мой коллега-калека, стало быть, тоже безногий человек. Он ездит на самодельной тележке и отталкивается от асфальта деревянными приспособлениями, которые напоминают штукатурский полутерок. Коллега-калека плохо одет и постоянно пьян. Вверх он никогда не смотрит, а потому и не может видеть меня, своего товарища по несчастью. Мне и хочется поговорить с ним, но что обо мне подумают соседи? Короче, стесняюсь я приглашать его к себе. Раз позови, да угости чем-нибудь - не отвадишь потом... Таким ведь, в их положении, даже мокрый асфальт - по колено.

Калеки вообще почему-то ведут себя довольно развязно. Можно подумать, что увечье дает им, по сравнению с другими гражданами, неограниченные права и освобождает от всех обязанностей, от правил этикета и простого такта. Меня лично такая вседозволенность коробит, поскольку я человек интеллигентный и скромный, стараюсь лишний раз не лезть людям в глаза.

Улица, на которую я переехал, - очень тихая улица. Это и хорошо и плохо одновременно. Кстати, там, где я жил раньше, было тоже и хорошо и плохо. Хорошо, что тихая, думается легче. Плохо, что тихая и малолюдная - наблюдать некого, собеседники - редкость. Одно утешение - телевизор, а в нем самые для меня интересные передачи - "Клуб кинопутешествий" и "Погода". Но теперь у меня телевизора нет. Только деньги на него откладываю, понемножку с каждой пенсии. Скоро двести рублей наберу.

Пока экран меня не отвлекает, решил вести записи своих балконных наблюдений. Не дневник вести, а просто делать записи пожилого человека. Может, когда-нибудь ими заинтересуются люди. Ведь у каждого из нас свой взгляд на окружающую нас действительность. А взгляд интеллигентного человека более внимателен и более глубок, чем узкий кругозоришко, скажем, дворника с незаконченным начальным...

Сегодня снова заходил ко мне Палач. Я рассказал ему про свои записи и даже дал ему прочесть несколько страниц. Ему моя беллетристика очень понравилась, а то место, где речь идет о нем, он даже переписал в свой блокнот.

- Молодец ты, Интеллигент! - похвалил он меня. - Про футляр ты, это, хорошо! Вот я переписал, чтобы дочке своей показать. Пусть порадуется, что отца ее все же заметили.

И в знак признательности он рассказал мне кое-что про того калеку на коляске. Оказывается, их два брата, и оба смолоду без ног. Один из них - хороший сапожник и довольно состоятельный человек. Другой - забулдыга из забулдыг. Постоянно выпрашивает деньги у сапожника, а тот ссужает его, опасаясь шумных скандалов, которые может закатить забулдыга. Но этого ему на водку не хватает. Он клянчит деньги у прохожих, этих уличных подачек ему достаточно не только на выпивку, но и на продажных женщин еще остается. Последнее обстоятельство меня особенно возмущает - какой позор! Мысленно я похвалил себя за то, что в свое время удержался от знакомства с этим оборванцем.

Там, где я жил раньше, все люди были с физическими изъянами. Но все они вели себя довольно сдержанно, хотя по-разному были воспитаны, неодинаково образованны. А если, паче чаяния, кто-то и нарушал общепринятый порядок, того успокаивали соответствующими лекарствами или применяли к нему другие медицинские меры воздействия.

Там, конечно, было хорошо, но я все же очень доволен, что живу теперь в отдельной квартирке и сам себе хозяин. А когда куплю телевизор - совсем хорошо будет. И круг знакомых станет шире. Все вместе будем смотреть разные программы, а особенно "Время". Надо быть в курсе событий во всем мире и иметь на этот счет свое собственное мнение, совпадающее, конечно, с мнением общественности. Нельзя жить только одним животным эгоизмом, как тот калека на коляске. Он, наверное, и телевизор-то не смотрит, а уж про газеты или журналы и говорить нечего...

В моей замечательной квартирке очень немного мебели, но вся она подобрана со вкусом, и отношусь я к ней, как к предмету одушевленному. Свою холостяцкую кровать я называю Медвежонком. Днем Медвежонок служит мне или моим редким гостям диваном. Как говорят, сиди на здоровье! За спинкой у Медвежонка висит ковер. Он без имени, но это потому, что на нем выткано слишком много птичек. Письменный стол- Товарищ выполнен из светлого дерева и стоит у окна. Это мой творческий "верстак", потому и Товарищ. На кухоньке стоит еще один столик по имени Гурман. Он весь по-медицински белый, а над ним, на полочках, кружевные салфетки. Своего Гурмана я накрываю клеенкой в клеточку, а в каждой клеточке нарисовано по апельсину в натуральную величину. На кухоньке же ютится и старенький холодильник без фабричной марки. Я называю его Пингвином... А телевизор, как и говорил, я скоро куплю. Обязательно новый. Чтобы надежно и надолго.

За чистотой и порядком в квартире я слежу сам. Только раз в неделю ко мне приходит пожилая солидная женщина, делает большую приборку и забирает в стирку мое белье и постельные принадлежности. Берет она с меня относительно недорого, но я все равно не люблю эти дни генеральных приборок. У меня каждая вещь знает свое место, эта женщина иногда все расставляет по-своему. По первости мы обижались друг на друга из-за этого, она даже чуть не отказалась от меня, хотя приработок очень нужен был ее большой семье. Но потом, слава Богу, мы нашли общий язык. И у меня после ее приборки каждый раз в квартире пахнет свежестью...

Сегодня я увидел очень интересного человека. Я сидел, как обычно, на балконе, стараясь, чтобы меня снизу не было видно, а там шумел тот самый безногий забулдыга. Он банным листом прилип к какому-то гражданину и требовал у него денег на выпивку. Этот прохожий вначале ему молча отказывал, отрицательно мотал головой, а затем очень вежливо сказал:

- Я не могу дать вам денег потому, что вы просите их на вино. Я по своей физической и духовной натуре - йог. Я не позволяю, чтобы по моей вине творилось зло, а выпивка - зло.

Тогда безногий стал материть йога на чем свет стоит, а тот ему опять этак спокойненько:

- Вы меня не оскорбите и не старайтесь. Я вас совершенно не слышу. Но я очень жалею вас потому, что в последующей жизни вам будет очень плохо, так как вы не заслужили блага в ней своим нынешним поведением.

Мне очень захотелось познакомиться с этим человеком. Если он еще раз пройдет под моим балконом, то я постараюсь привлечь сто внимание. И надежды мои оправдались.

Я поджидал его несколько дней и как только увидел его, выпустил книжку из рук. Она приземлилась за шаг до него и йог поднял голову вверх. Заметив меня, он тут же спросил, в какую квартиру следует принести эту книгу. Я извинился перед ним и объяснил, что сам я спуститься за книжкой не могу по причине своего безножья, и он, сочувственно кивнув мне, любезно согласился немедленно подняться ко мне. Так я познакомился с Великим человеком.

От чашки чаю Йог отказался, и мне пришлось прибегнуть к лести, чтобы хоть на минутку дольше продлить его пребывание в моей квартире.

- Очень хорошую трепку задали вы тому безногому пьянице, - сказал я.

Йог никак не отреагировал на эту лесть, но коротко объяснил принципы своей философии по отношению к таким категориям, как Зло и Добро. Далеко не все из его монолога я понял, но мне было интересно слушать. Он говорил о том, что надо любить всех и никому не делать зла. Даже мух нельзя убивать, а лучше выгонять их наружу. Нельзя есть мясо убитых животных - диких или домашних - все равно. Корова у индусов священна потому, что она, как н человек, вскармливает своих детенышей молоком, а вот рыба от человека по развитию стоит очень отдаленно, потому рыбу есть можно. Но иногда человеку просто необходимо и поголодать. Именно так поступают в жизни йоги, потому-то они и умирают молодыми, с большим запасом энергии для последующей жизни. Не по возрасту молодыми, а по состоянию тела и духа.

Расставаясь, он обещал заходить ко мне и продолжать наши беседы об йоге. И еще он добавил, что ему у меня понравилось: в доме нет ничего лишнего, а это помогает думать, что живу я культурно, и, несмотря на серьезный физический недостаток, продолжаю быть интеллигентным человеком, которому, на его взгляд, не хватает только заняться йогой.

Во время своего второго и тоже короткого визита он осмотрел мою библиотечку, доставшуюся мне в наследство от матери. Это были очень старые тома. Я все собирался, как говорят, почистить свои книжные полки, кое-что выбросить, подкупить новых книг, но на старые фолианты у меня не поднималась рука. Он сказал, что тоже любит старые книги и собирает их, но в данный момент он у меня ничего не возьмет, пока не принесет равноценное взамен, "йогам, - сказал он, - тоже присущи некоторые чудачества. Кто-то собирает старые дверные ручки, кто-то спичечные коробки, а он - старые книги".

Он ушел а я опять задумался надолго об этом учении - Йога. И в итоге решил последовать заповеди этого учения в расчете на то, что новый знакомый мне в этом деле поможет. Вот только об одном забыл я его спросить: можно ли давить клопов или их, как и мух, следует только изгонять из своего дома?

В третий раз Йог пробыл у меня почти час. Он принес новые книжки в красивых переплетах, наверное, очень дорогие. Я хотел от них отказаться, но он проявил настойчивость, успокоив мою совесть тем, что книги эти ему мало чего стоили, он просто их выменял на свои лишние экземпляры.

На сей раз он рассказал мне о том, что человек, оказывается, не умирает, а перевоплощается. Каждая жизнь - это иное воплощение одного и того же человека. Если он, человек, жил хорошо и правильно, то в новом своем воплощении ему достанется хорошее тело и хорошая судьба. А если плохо, то он может перевоплотиться собакой или крокодилом, или увечным калекой.

Он сказал, что мое нездоровье, возможно, связано с тем, что в прошлой жизни я совершил нечто нехорошее, Это меня сначала обидело, а затем я подумал, что не могу нести ответственности за прошлое, но зато в будущем воплощусь во что-нибудь счастливое и доброе, так как сейчас живу культурно.

Когда Йог ушел, я поставил книги на полку. Они чудесно вписались в интерьер комнаты своими переплетами. Как раз пришел Палач, который сразу же обнаружил новинки на полочке и похвалил их. Он расспрашивал меня об Йоге и тоже захотел с ним познакомиться, чтобы узнать, добро или зло совершает он, выполняя свою работу. И по поводу мяса хотел узнать. Ему ведь при его должности без мяса никак нельзя. Работа нервная, физически очень тяжелая, а с кроличьей пищи где силы взять?

Палач вскоре ушел, но заявилась моя Помощница и сказала, что она уезжает в отпуск, на месяц, и вместо нее уборку в моей квартире будет делать ее племянница. Доложив об этом, Помощница выглянула в коридор н громко позвала: "Иди сюда!" Вошла Племянница - молодая простенькая девушка в чистеньком, но уж очень бедном платьишке и в стоптанных подобиях туфель. Тетушка выпела девицу на средину комнаты и начала инструктировать ее: "Будешь убирать тут и тут. Но ничего не переставляй, хозяин этого не любит. Не шуми. Если все хорошо будешь делать - хозяин, может, плату прибавит или на конфеты даст".

Я понял, для чего все это она говорит, но виду не подал. Плату я повышать, конечно, не стану, не миллионер, а вот на конфеты, может, и буду давать. Если будет за что. Девушке этой, как сказала тетушка, всего четырнадцать лет, но она вовсе не девушка, а девочка еще. Только довольно рослая. Очень послушная. Потому, что отец ее бьет, когда она в чем-то даст промашку.

Мы договорились, что' Девочка приступит к работе с завтрашнего дня, но не с утра, а сразу после школы. Они ушли, а я лег на кровать поразмышлять о будущем своем перевоплощении.

На следующий день я с утра занимался фотографией. У меня накопилось отснятой пленки на целую серию снимков под рубрикой "С балконной точки зрения". Такие сюжетики - пальчики оближешь. Исключительно выгодная точка съемки - балкон. Никто даже и догадаться не может, что его отсюда, сверху, снимают. Зато снимки все получаются динамичными, а не иконостасными.

После школы, как и договорились, пришла Девочка...

Мне не очень-то хочется писать об этом, но не могу же я отказаться от раз и навсегда заведенного правила вести дневниковые записи! Такое отступничество самим собой установленной обязанности - не в моих принципах.

Итак, пришла Девочка, убирала... Девочка рослая и развитая не по годам. Когда она нагибалась над полом с тряпкой, мне были видны ее круглые и упругие ляжки, полусферы тугих ягодиц, прикрытых синими заштопанными трусиками. У меня пересохло во рту, и сам того не желая, я сказал:

- Девочка, хочешь заработать на конфеты?

- Хочу!

- Я профессиональный фотограф, а это все равно, что художник. Мне, как и художнику, тоже нужна натурщица. А натурщицы работают за плату. Мне надо снять серию фотографий "Вечерний час и утренний туалет девушки". Но это не значит, что тебе надо ждать вечера или утра. Снимки можно сделать прямо сейчас. Только тебе надо сначала медленно раздеться, а потом так же одеться. Вот и получится серия "Туалет".

Она пришла в страшное смятение, вспыхнула пунцово, но я спокойно и по-доброму подозвал ее поближе и показал несколько снимков обнаженной натуры из зарубежных журналов. И доходчиво объяснил, что в этом никакого греха нет, что это святое искусство. А меня, мол, стесняться не следует, поскольку я гожусь ей в дедушки, да и сами снимки я никому показывать не собираюсь... В конце концов со слезами стыда на глазах она согласилась, поклявшись, что и она никому ничего не скажет про свою работу натурщицей.

Я выбрал место в комнате, куда хорошо падал свет, и Девочка стала раздеваться. Затем так же медленно она оделась, и я успел отснять все тридцать шесть кадров пленки. За это я хорошо заплатил ей, а затем, закончив уборку, она ушла вполне довольной.

Снимки получились хорошие, а некоторые даже очень. Я смотрел на них и вновь представлял себе процесс раздевания-одевания. И думал о том, что через неделю она опять придет ко мне... Двери в тот вечер я предусмотрительно никому не открывал: я не был уверен в том, что она не проболталась родителям. На всякий случай, если что, я решил все отрицать. А доказать обратное, не имея на руках снимков, было невозможно.

Она все-таки проболталась. Приходил отец Девочки, долго стучал в дверь, но я ему, конечно, не открыл. Он орал, что доберется до моих ребер и пересчитает их снаружи и изнутри, однако про милицию папаша не упоминал, и я отметил это, как положительный фактор, в мою пользу то есть. Но мне надо было заручиться общественной поддержкой. Хотя бы в лице Палача, изложив ему версию нахального, граничащего с наглостью и хамством шантажа.

Палач, выслушав меня, страшно возмутился:

- Я знаю этого ублюдка! Это горький пьяница и домашний дебошир. Это кочегар из котельной, который никогда не умывается после вахты, не известно никому, моется ли он вообще.

У меня отлегло от сердца: человеку с такой репутацией вряд ли кто может поверить. Потому-то он и не упомянул даже про милицию. Уж там-то его знают, как облупленного!

И тут кочегар, видимо, крепко поддав для храбрости, вновь пришел к дверям моей квартиры, опять стал орать и барабанить кулаками.

- Открывайте, - спокойно сказал Палач, - я ведь с вами.

Я открыл, и они ввалились в квартиру вдвоем - этот кочегар и безногий алкоголик.

- Вы для чего пришли? - строго спросил Палач.

- Не твоего ума дело! - заорал в ответ Кочегар. - Мне с этим вот червяком разобраться надо, а не с тобой...

Он много еще кое-чего кричал, а Калека-алкоголик смотрел на всех нас снизу и язвительно хихикал. Он был очень грязным, одет в лохмотья, а тележка его выглядела просто ужасно.

Я сидел в своем кресле, прикрытый до пояса пледом и очень переживал, наблюдая за этой сценой. Наконец Палач пригрозил незваным гостям тюрьмой, и те оба враз стихли, ретировавшись молча, без угроз. Когда дверь за ними захлопнулась, я достал ту бутылку коньяку, из которой мы с Палачом угощались в день знакомства. Мы выпили по рюмочке, и Палач сказал, что теперь мне не о чем беспокоиться: "Больше они к вам не придут. Они знают, что со мной связываться опасно".

- А этой женщине, которая у вас убирала, откажите, - добавил он. - И денег ей не платите, если должны.

Я ответил ему, что он настоящий друг, и поблагодарил за помощь. И еще пригласил .его в гости со своей семьей на ближайший праздник, который найдем в календаре...

Сейчас я просто не решаюсь выходить на балкон. Этот безногий паразит все время караулит меня, когда подвыпьет побольше, -и орет всякие гадости в мой адрес. Откуда-то он узнал, что я сам инвалид, и не могу ходить, и тоже стал издеваться и над этим. А Кочегара Палач напугал здорово. Он теперь не только носа ко мне не кажет, но и, проходя мимо, даже не смотрит вверх, на мой балкон.

Приходила та женщина, что убирала у меня до отпуска. Видимо, сразу пришла, как только приехала. Я думал, что она за деньгами пришла, и подготовился к категорическому отказу, поставив ей в вину явление в мою квартиру Кочегара. И был даже почему-то уверен, что она разделит со мной негодование по поводу его претензий. Но она, войдя в комнату, плюнула мне в лицо. Молча. Пока я вытирался, она ушла...

Вначале я обозлился и хотел даже попросить Палача как-то отомстить этой проклятой бабе, но потом передумал. В конце концов я должен радоваться, что этим все кончилось, но я зря так думал!

Наверное, эти пьяные выродки - Кочегар с Калекой-алкоголиком - растрезвонили обо мне по всему городу. Теперь, кто бы ни проходил мимо моего балкона, каждый считал своим долгом взглянуть вверх и отпустить по моему адресу какую-нибудь гадость. Хоть квартиру меняй!

Тогда я решил обратиться за помощью к йогу, тоже изложив ему свою версию случившегося. Он, правда, выразил мне свое сочувствие, но после этого произнес довольно странные слова о том, что отныне он у меня теперь будет бывать редко. Потому, дескать, что он живет поблизости, а мнение общественности по поводу меня у этой общественности сложилось определенно не в мою пользу.

- Я частный врач, - добавил он на прощание, - я обслуживаю эту самую близлежащую общественность и не хочу терять такую выгодную и удобную практику, отдавать ее конкуренту... А вам переезжать не следует, время - самый хороший лекарь...

Из друзей, в конце концов, в моем активе остался только один Палач. Он оказался самым достойным человеком и верным другом. Ему было наплевать совершенно на чье-то там мнение. Скоро он придет в гости ко мне со всей семьей, и мне надо думать сейчас о том, как лучше и обильнее накрыть стол для приема. И еще надо попросить Палача, чтобы он развесил объявления в каком-нибудь другом районе города насчет приходящей прислуги...

Однако я все же очень несчастный человек. Столько времени и сил убить на подготовку к приему Палача с семьей, и все напрасно! Глубоко занятый собственными переживаниями, я перестал слушать радио и читать газеты. А там и там говорилось, что вокруг города Враги стянули свои силы, город окружен со всех сторон, и объявлена всеобщая мобилизация. В военкомате было очень много людей, но ведь я - инвалид, меня-то зачем? Однако там внимательно осмотрели мои ноги и пришли к выводу, что я полностью непригоден к воинской службе. Меня по этому случаю отпустили.

На обратном пути я заезжал в магазины, кричал, что я - инвалид еще прошлой войны. Где мог - пролезал без очереди, накупил много сахару, мыла, соли и спичек. Все мои сбережения оказались враз растраченными... Палач с семьей не пришел ко мне. Его, наверное, призвали. Приполз этот безногий Калека-алкоголик. Я ведь ждал Палача, потому и не спрашивал, когда открывал. Он вкатился на своей тележке и заорал:

- Не ждал, сукин сын?! А мы все равно тебя достанем! Руки повыдергаем, а глаза повыкалупываем.

Дай мне выпить, сукин сын, а иначе я не уйду! - Я налил ему рюмку, но он сказал, что из такой посуды пьют только гомики. Вроде меня. Я налил ему половину граненого стакана, но он ухмыльнулся: "Один не пью!" Пришлось налить и себе, чтобы добро не пропадало. Калека выпил, закурил ужасно вонючую папиросу, слез со своей тележки и на култышках пополз к балкону. Тогда я тоже слез с кресла и ухватил его за плечи.

Надо сказать, что у меня были очень сильные руки. Когда-то я ходил на костылях и протезах. Перестал, когда получил эту квартирку... Калека хотел было вырваться, но я толкнул его и он упал на спину. Я думал, что по этому поводу он станет ругаться, но он вдруг захохотал. Затем, притихнув, сказал: "А ты, оказывается, драться умеешь! А гнидой прикидывался. Палача ждешь? Ух, ты, сука безногая! Этот твой дружок скоро тебе яйца отрубит, как ноги твои отрубил тебе его папаша..."

Я растерялся:

- Какой папаша?!

- А ты что, не знал?! Выходит, я про тебя больше знаю. Это же ты бросил бомбу в Падишаха? Твоим дружкам тогда головы отрубили, а тебе - ноги. Папаша твоего Палача и рубил! Он что, тебе не рассказал об этом? Ну, дела! После того случая с твоим Палачом никто и знаться не хочет. Вот он к тебе и прилип, урод ты несчастный!"

Он сильно опьянел. Видимо, был уже крепко навеселе до этого. Стал рассказывать о том, как его тоже вызвали в военкомат, словно ноги могли у него вновь отрасти из задницы. Затем поведал мне о какой-то шикарной бабе, которая вполне может удовлетворить и меня. Для этого стоит только Калеке-алкоголику привести се ко мне. Ты, мол, с малолетками связался, а тут за пол-литра - такой кайф можно отхватить!

- Перестань чепуху молоть! - наконец-то решился оборвать я его. - Свои ноги я потерял из-за несчастного случая...

- А ты тоже перестань мозги мне пудрить! Ты ведь в группе Кондора был? Ну, а мы с братом - в группе Близнецов. Ты же меня знаешь, скотина, только виду почему-то не подаешь!

- Вон отсюда! - сказал я ему. - Ко мне скоро Палач с семьей придет...

В это время в дверь сильно застучали. Кажется, прямо пинками старались вышибить ее.

- Кто там?! - заорал я.

- Патруль! Открывай!

Я только успел дотронуться до задвижки, а уж в квартирку тут же ворвалось несколько патрульных. Двое тут же скрутили руки Калеке, а третий вытащил у него из-за пазухи револьвер. Затем, видимо старший, повернулся ко мне:

- Ты что же это, сука, а? Если тебя пожалели, так ты решил в своем дупле явки устраивать?

- Я понятия не имею, о чем вы?!

- Он правду говорит, - неожиданно трезвым голосом произнес Калека.

Патрульные о чем-то пошептались, затем, вытащив Калеку на лестничную площадку, пригрозили: "Смотри у нас!" И ушли.

Я остался один, только расположился отдохнуть, а в дверь снова громко застучали. Это пришел Палач. Извиниться. У него броня, его, конечно, не призвали, но сейчас - время не для вечеринок.

На улице кто-то дико заорал. Мы с Палачом выглянули с балкона: патрули тащили Кочегара. Я этому обрадовался. Палач похлопал меня по плечу:

- Это по моему доносу!

- Спасибо! - искренне поблагодарил я его. Я хотел было спросить у него про отца, про свои ноги, но передумал: дети ведь за родителей не отвечают. Я проводил Палача и допил свой коньяк, лег на Медвежонка. Я заснул быстро и глубоко. Но мне все же приснились мои ноги - настоящие здоровые ноги. Они сами пришли ко мне и готовы были стать на свое место. Но я выгнал их прочь. Ну, зачем, скажите на милость, мне здоровые ноги?

... Весь день меня томило какое-то странное чувство. Я все время ощущал, что должен что-то сделать, а что - не мог вспомнить. К вечеру легкий зуд перешел в жгучее нетерпение. Руки чесались, будто помнили то, чего не знал мозг. Мне вдруг нестерпимо захотелось что-то вылепить. Я никогда не занимался живописью, а скульптуры в моем представлении вообще были существами высшими, как боги. Поэтому непонятное желание показалось настолько диким, что я смеялся. Смеясь, я подумал, что, собственно, ничего особенного не будет, если я побалуюсь пластилином. Я зашел в магазин, купил коробочку пластилина, представил себе, как слеплю большой ком и превращу его во что-нибудь живое..., и купил еще одну коробочку. Потом еще. Короче, домой я возвращался нагруженный доброй сотней коробок с детской забавой - пластилином.

Как и обычно в субботу общежитие пустовало, и в комнате я оказался один. На стене висела записка. Ребята просили закупить на неделю крупы и консервов - мы завтракали и ужинали общим котлом - и сообщали, что придут не раньше двенадцати. Я посмотрел на часы: полдесятого. Магазины закроются через полчаса. Тут я вспомнил, что все деньги истратил на пластилин и ужаснулся нелепости своего поступка. Но стоило мне вспомнить о пластилине, как предчувствие чего-то необычного наполнило грудь. Руки, отказываясь мне подчиняться, зашевелились сами, будто лепили что-то.

Не в силах сдерживать нетерпение, я начал распечатывать пластилин, кидая разноцветные палочки на стол. Вскоре на полу хрустели обрывки сорванной упаковки, а на столе возвышалась цветная, пахнущая керосином груда, которую жадно мяли мои пальцы.

Жесткий пластилин, поддаваясь теплу моих ладоней, становился все эластичней. Палочки срастались в мягкие комки, слипались, образуя послушную рукам массу. Часы показывали одиннадцать, когда на столе возник огромный шар размятого пластилина. С этого момента я уже не принадлежал себе. Таинственные могучие силы двигали моими забывшими усталость пальцами. Я лепил с громадной скоростью, закрыв ненужные глаза. Все чувства: зрение, обоняние, слух... вобрали в себя мои, и в то же время не мои, пальцы, вобрали и усилили эти чувства в десятки, в сотни раз.

Яркий свет ударил по глазам и я ощутил дикую боль в руках, в плечах, во всем теле. Потом я услышал шум. Я обернулся и увидел лица товарищей. Видно, они пришли давно и так и стояли у двери, не в силах что-нибудь сказать. Потом мне рассказывали, что это было страшно. Полутемная комната и застывшая в неестественной позе фигура с закрытыми глазами на совершенно белом, лишенном какого-либо выражения лице.

Медленно приходя в себя, я взглянул на стол. Освещенная слабым верхним светом скульптура вернула меня к действительности. Я попытался рассмотреть творение рук своих (своих ли) и не смог. Тягучая пелена затуманила взор и тело мое бессильно обвисло.

Когда я выздоровел, ребята пытались рассказать, как она выглядела, эта пластилиновая скульптура, созданная за один вечер и прожившая одну ночь, но не смогли. Лишь одно они утверждали с полной уверенностью: меньше всего это походило на скульптуру. Какие-то пересекающиеся линии, беспрерывно меняющие окраску, странный элипсоидный профиль, выглядывающий из-за них. Никто не решился рассматривать это внимательно, да и дал бы что-нибудь такой осмотр.

Кто-то хотел подойти к столу и не смог. "Мне в лицо будто бросили битое стекло, - рассказывал он потом, - глаза закололо, я испугался и решил подождать утра".

Они все решили подождать утра. Кто мог думать, что утро начнется так трагически. Ребята были напуганы, растеряны. Они отвезли меня в больницу, а комнату заперли. Возвращались поздно и были совсем рядом с общежитием, когда земля содрогнулась первый раз. Она вздрогнула потом еще и еще. От общежития не осталось и фундамента. Пострадала и больница. К сильному нервному потрясению прибавился двойной перелом ноги. Через два месяца мне разрешили ходить, чувствовал я себя хорошо и товарищи рассказали все. Все, а в общем ничего. Их не за что винить:

потрясения всей ночи были слишком велики. Сперва они думали обо мне, а не о скульптуре, а потом на их глазах гибли товарищи.

Зажила моя нога, привычные заботы наполнили мое время. Лишь иногда, по вечерам, уединившись куда-нибудь, я достаю из кармана маленькую коробочку с пластилином и старательно разминаю его между пальцев, скатывая податливый липкий шарик. И передо мной выстраиваются уродливые зайчики и безгубые лица-карикатуры, неумелые фигурки, вылепленные из пластилина.

... он закрыл меня - в чулан - маленькую камеру в дежурной комнате. Я угрюмо уселся на корточки, закурил. Тюрьма преследовала меня, как меченого.

Через час в дежурку втолкнули какого-то мужичка моих лет. Он бодро стрельнул у меня закурить, притулился рядом и весело поведал, что и неделю не успел погулять. Взяли его "за карман", в смысле - задержали во время карманной кражи.

Делать было нечего, мы разговорились. Узнав, что один из сроков он отбывал в Красноярском крае, я по интересовался, не знает ли он Адвоката.

Нет, - ответил воришка, - я лично с ним не встречался. А знать - знаю, как не знать. Адвоката на "дальняках" все знают.

Мне стало приятно, что моя известность на северных зонах - "дальняках" - не погасла. Возникла она после того, как мне, скромному зэку, удалось снять с работы и чуть ли не посадить замполита. Этот зам полит, должно быть, родился оперативником. Вместо того, чтоб сеять в зоне разумное и вечное, заниматься клубом, библиотекой, смягчать, хоть символически, зэковское существование, он все и везде вынюхивал, рас следовал. Пересажал ребят больше, чем самый ярый режимник или оперативник.

На меня замполит обратил внимание в книжном ларьке. В зону каждый квартал привозили на свободную продажу книги. Среди них встречались весьма - дефицитные. Первыми ларек посещали охранники, сперва, естественно, офицеры, потом прапорщики и вольнонаемные. Потом шли активисты, из наиболее авторитетных - председатели разнообразных секций, осведомители, а только потом к книгам допускались простые заключенные. Очередь всегда выстраивалась с утра, обычная сварливая очередь, сдерживаемая и регулируемая активистами в повязках. Ей мало что доставалось, лучшие канцелярские принадлежности, красивые книги уходили пачками. Что-то пересылалось на волю, многое появлялось на зоновской барахолке. На этой барахолке за чай, золото или за деньги, которые котировались гораздо ниже чая, можно было купить все: от черной икры до старинных серебряных часов-луковиц. Но и последние посетители могли кое-что выбрать.

Я никогда не уходил без дефицита, прятавшегося в невзрачных бумажных изданиях. Вкус у всей этой толпы был невысокий, в основном охотились за макулатурой приключенческого плана в ярких глянцевых обложках. Так мне удалось купить отличные сборники М. Цветаевой, Б. Пастернака, И. Северянина, Н. Рубцова, пре красный роман А. Кестлера "Слепящая тьма". До сих пор помню цитату из этого романа о репрессиях 1937 года: "В тюрьме сознание своей невиновности очень пагубно влияет на человека - оно не дает ему притер петься к обстоятельствам и подрывает моральную стой кость". Артур Кестлер первым на Западе описал коммунистические застенки.

Со временем я нашел способ проникать в ларек од ним из первых. Дело в том, что отоварка зэков про исходила по карточкам, где были отмечены их дебет и кредит. Карточки постоянно хранились в продовольственном ларьке, в день книжного базара переносились в помещение школы, где обычно шла торговля. С продавцом этого ларька, толстой бабищей, не равнодушной к подношениям, я наладил контакт быстро. Она очень благосклонно отнеслась к сережкам из серебра тонкой зэковской работы. И вот, в дни книг, я крутился около нее, и она вручала мне ящички с карточками осужденных - помогать нести. Мы проходили сквозь все заслоны, а потом я уже заслуженно пользовался правом первого покупателя.

Замполит как-то попытался меня выгнать. Я возмутился. По негласному правилу зон любая работа должна оплачиваться. В данном случае платой был сам книжный базар. Продавщица за меня вступилась.

Ну, что ты, капитан, - сказала она укоризнен но, - парень всегда мне помогает. Эти карточки не каждому же доверишь. Пускай купит книжку.

Замполит отвязался, но посматривал на меня все время косо. Когда же я с огромной охапкой книг подо шел к столику расчета, он оказался рядом.

Это откуда же у вас столько денег? Сколько там у него, на карточке?

Узнав, что у меня больше пяти тысяч - деньги по тем временам большие, - он немного сменил тон, к имущим зэкам начальство относилось если не с уважением, то с некоторой его долей.

И что же вы купили? Давайте спустимся ко мне в кабинет, я просто полюбопытствую.

В кабинете я прочел ему небольшую лекцию о литературе настоящей и мнимой ценности.

Вот, видите, "Декамерон". Обложка бумажная, Никто и не смотрит. А без него ваша библиотека не полная. Или Л. Андреев, пьесы. У нас покупать не кому, а на воле минуты бы не пролежала.

Перед следующим ларьком замполит пришел ко мне в барак и предложил пройти мне первым.

Только с условием, вы и на мою долю выберете.

Я, знаете, техническое образование получил, в художественной литературе - не очень. А жена собирает библиотеку.

Я добросовестно отобрал ему книги, а так как его в магазине не было, оплатил сам с карточки и отнес стопку томов в кабинет.

Замполит попросил прокомментировать каждую книгу, кое-что записал в блокнот и сказал, засовывая руку в карман:

На какую там сумму? Я сейчас пойду заплачу.

Уже оплачено, - успокоил его я. Я прекрасно понимал, почему его не было рядом со мной во время покупки. И меня это, в общем, устраивало. Все взаимоотношения в зоне построены на купле-продаже, на взятках, поборах. Диетпитание - 25 рублей в месяц Норма - 50 рублей, и лежи весь месяц, сачкуй на работе. Короче, все. Надо только знать, кому давать и сколько.

Ну, что вы, - изобразил замполит оскорбленную невинность, - так нельзя.

Можно. У меня денег много, а тратить их все равно не на что.

Нет, так нечестно. Давайте я вам чаю насыплю думаю, это не будет большим нарушением.

И он насыпал в небольшой кулечек чаю из огромной коробки.

В зоне привыкаешь все считать и пересчитывать. Иначе обманут. Я купил ему книг на 167 рублей. Пачка чая стоит десять рублей. То количество, которое он выделил от щедрот своих, тянуло рублей на 15. К тому же, чай грузинский, а не индийский.

Я поблагодарил за чай и ушел. В бараке ко мне пристали деловые, интересуясь, что за дела у меня с замполитом. Ну, прямо чихнуть нельзя на этой зоне, всем все известно. Мне, честно говоря, было наплевать на их мнение, я ни к какой коалиции в зоне не принадлежал, жил сам по себе, поддерживая ровные от ношения и с ворами, и с мужиками. Активистов, естественно, сторонился. Хотя, и с активистами все относительно. На следующей зоне я, например, сам вступил в актив и даже занял высокую должность председателя совета отряда. Все относительно на нынешних зонах, прежний уголовный шарм давно канул в Лету. Но все же, чтоб не ходили пустые разговоры, я объяснил. Не знаю, поверили ли они мне. Но после следующего ларька пришлось поверить, Вся зона грела.

Закупая в очередной раз книги хитромудрому замполиту, я задержался в коридоре и в каждом экземпляре его книг на 21 странице поставил точку. А в двух крошечную букву "К". Замполит еще мог спастись, до статочно было ему по честному со мной рассчитаться Ведь на сей раз я купил книг на 102 рубля. Что для него несколько килограммов чая, это на зоне он дорогой, в магазине пачка стоила 38 копеек.

Но начальник привык к безнаказанности. Где ему было догадываться, что в притворно-вежливом, даже угодливом зэке, явно еврейской национальности, кроется профессиональный аферист, не признающий ничьих авторитетов и умеющий мстить с расчетливой жестокостью кораллового аспида - очень красивой, черно красной змеи, во много раз более ядовитой, чем кобра. Он выдал заварки еще меньше, чем в первый раз, благосклонно выслушал мою благодарность и махнул ручкой, будто Нерон рабу - ступай, мол.

Утром через доверенное лицо - врача из вольно наемных, я когда-то вылечил его собаку, еще на воле, и он выполнял некоторые мои мелкие просьбы - ушло письмо в Москву, в прокуратуру по надзору за исправительно-трудовыми учреждениями. Местному прокурору по надзору посылать жалобу было бессмысленно - он дул в одну дудку с руководством зоны, скорей всего, имел долю с их разнообразных доходов.

Письмо сработало с точностью нарезной пули. Представитель Москвы не поленился приехать лично, уж больно конкретный способ разоблачения предложил я в письме. Сперва они провели обыск у замполита дома. Неофициальный, товарищеский, по его согласию (по пробуй он не согласиться). В указанных книгах на 21-й странице стоял мой тайный знак, мой укус кораллового аспида. На вопрос, откуда на этих книгах подобные значки и где приобретены эти книги, хитрый замполит, мгновенно понявший, откуда дует ветер, рассказал про коварного осужденного, который эти книги про сматривал, очень просил полистать во время работы книжного ларька и, видимо, решил таким образом на пакостить офицеру.

Я этот ход предусмотрел. В письме я упоминал, что замполит может попытаться отпереться именно таким образом. Я предлагал опросить продавщиц, заглянуть в мой лицевой счет. И я, постоянно делающий крупные покупки, и замполит, на котором лежит вся организация книжной распродажи, были продавцам хорошо известны. Они, работающие с книгами, не могли не за помнить, что уже второй ларек замполит не покупает ни одной книжки, а я беру много двойных экземпляров. Тем более, что я им назойливо подчеркивал: "вот, мол, беру двойные экземпляры для одного начальника, только вы меня не выдавайте, а то он меня живьем съест".

И проверяющий москвич уже побывал со своей группой у этих продавщиц. Так что незадачливый замполит только углубил яму, которую я ему вырыл. Закон "падающего - толкни" в зонах один из главенствующих. На суде офицерской чести замполит узнал про себя много нового, эти новости вряд ли пришлись ему по вкусу. Но его все же не посадили, просто раз жаловали и выгнали.

И если остались его друзья, то месть их меня не слишком волновала. Сразу преследовать меня было опасно, первое время даже общий пресс за дерзкие стихи и помощь зэкам в написании жалоб ослабел. Боялись, что я сообщу, будто меня преследуют за замполита. А в дальнейшем? Кто его знает, что будет в дальнейшем? Зона! День прожил - скажи спасибо. Загадывать зарекись.

Воришка рассказал мне эту историю, уже обросшую романтическими деталями. Оказывается, судя по зэковскому фольклору, замполит после этого застрелился в своем кабинете, а меня на целый год заперли в карцер, но я из карцера переслал жалобу в ООН, оттуда приехали меня спасать, я вышел, как Робинзон, обросший и худой, потому что второй месяц держал голодовку...

Весенняя Москва отставала от Красноярска. В столице было холодно, неуютно, моросил противный дождь. Сожалея о закопанных в тайге деньгах, я дождался рейсового внуковского автобуса, на Юго-Западной сошел, нырнул в теплоту метро, пересел на кольцевой и через некоторое время оказался на Речном вокзале. Дождь принялся за меня с монотонной настойчивостью, я быстро прошел квартал по Фестивальной, свернул и уткнулся в пятиэтажный дом. Лифт был старинный, с решетчатой двойной дверью. Он и дребезжал по стариковски, заползая на третий этаж, и сообщая об этом всему подъезду.

Открыла дама в кимоно с драконами. При виде мокрого мужичка в невзрачном костюме она слегка удивилась:

- А вам, простите, кого?

- Тысячу извинений, - сказал я, - я так вас и представлял, шикарная женщина, право, завидую вашему мужу.

Квартира оказалась богатой. На стенах висели фарфоровые миски, было много хрусталя, серебра, икон.

Сели за стол. Икра, коньяк, лимон...

- Как там мой? - поинтересовалась хозяйка.

Объяснил, что скучает ее благоверный, ждет. Намекнул, что так и лишиться можно муженька - в Красноярске красивых дам много. Повторил свою историю "опытного воспитателя девочек, будующего квартировладельца Москвы. Рассказал об опыте развитых стран, где воспитатели-мужчины котируются гораздо выше женщин.

- Как же вы по хозяйству управляться будете?

- Ну, это просто, - уверенно ответил я. - Найму приходящую старушку, она и приберет и сготовит. А сам я подрабатывать буду в какой-нибудь школе, может, даже в той, где ваша дочка учится. Сейчас везде учителей нехватка. Следовательно, буду для нее вдвойне учителем - и в школе, и дома.

Все это у меня получалось так складно, что сам во все поверил, совсем забыв, что намеревался отсидеться, немного, продать квартиру (паспорт Демьяныча еще в Красноярске перекочевал в мой карман; он потом сокрушался, что потерял его где-то),

О деньгах я пока не беспокоился. Остатки содержимого бумажника директора рынка лежали у меня в карманах. В валюте и дубовых там было что-то около 1200 баксов.

Мы обговорили еще какие-то мелочи, о том, что договор между нами следует заверить у нотариуса, о сумме расходов на содержание ребенка. И я, наконец, спохватился:

- Где же предмет нашего разговора, где бесенок этот?

- Ах, да, - зарокотала дамочка, - как же, как же. Действительно. Ну-ка, Маша, иди сюда.

И вошла в комнату пацанка, стриженная под ноль, будто после суда, в застиранном бумазейном трико, пузырями на коленках, тощая, нескладная, как щенок дога, пучеглазая, с большими ушами. Стояла она, косолапя ноги в старых кедах, стояла на шикарном паласе среди всего этого хрусталя, мебели стильной, смотрела исподлобья.

Елейным голоском заговорила мамаша:

- Что же ты, Машенька, опять старье напялила. Сколько раз я тебе говорила, что девочка должна хорошо и красиво одеваться! И я вижу, что ты опять под слушивала. Ну ладно, подойди к дяде, поздоровайся.

Девочка продолжала стоять молча и зло. И я почему-то смутился.

- Побегу, - сказал я, - вещи надо забрать из жамеры хранения, то, се. А завтра с утра займемся юридическими формальностями.

Я почти выбежал на лестницу. И пока спускался, перед глазами стояла девчонка, стояла посреди комнаты, трико на коленках светится, вздулось, кеды носками внутрь.

Формальности заняли два дня. У дамочки всюду оказались знакомые, мой зоновский "паспорт" подозрения не вызвал, так что на третий-день мы с девочкой проводили ее на самолет и вечером ехали в такси по ночной Москве домой.

Девочка сидела с шофером, а я на заднем сиденье смолил сигаретку, подставляя лицо сквозняку из окна. Передо мной болталась стриженная голова с большими ушами. Берет съехал на ухо, того и гляди, свалится. Я хотел. поправить, протянул руку, а девочка, не обернувшись, не видя моего жеста, вдруг дернулась, стукнулась лбом о ветровое стекло.

"Ну и шальная, - подумал я. - Били ее, что ли?" И отметил реакцию, как у зверя.

Ничего я не сказал, а руку опять протянул. Девочка повернулась, вернее сказать - извернулась и тяпнула меня зубами за палец. Долгие годы общения с собаками и психами выработали у меня привычку никогда в случае попытки укуса рук не отдергивать. Точно так же я поступил и сейчас. Даже вперед руку немного подал.Выплюнула девчонка палец, посмотрела своими зелеными буркалами, молчит.

- Берет хотел поправить, - сказал я. - Поправь сама.

Поправила, еще раз посмотрела на меня, а я палец платком перевязываю, до крови прокусила, чертовка Как раз мимо аптеки ехали. Я попросил шофера остановиться, сунул девчонке деньги:

- Сходи за йодом, надо прижечь, а то нагноится.

Взяла молча, пошла в аптеку. Сквозь стекло витрины было видно, как она чек продавцу протянула и пальцем указала. Вышла, в одном кулачке сдача, в другом - йод.

Я прижег палец, сморщился. Обратил внимание, что она подсматривает за мной, подмигнул. Она так резко отвернулась, что если бы у нее были косички, они хлестнули бы меня по лицу.

Возможно, скоро все это станет далеким воспоминанием. А может, и нет? И меньше всего я мог думать, что эта маленькая чертовка сыграет важную роль в моей жизни.

Первое же утро после отъезда ее матери началось с происшествия. Меня разбудил страшный грохот, я соскочил с кровати и не сразу понял, где нахожусь. Когда же понял - выскочил на кухню и увидел девчонкуу груды белых осколков. Она была в одних трусиках, таких же дешевых и застиранных, как трико, в кедах на босу ногу. Тощая, угловатая, больше похожая на деревянного человечка, она стояла в своей обычной позе: ступни носками внутрь, руки чуть согнуты в локтях, взгляд исподлобья.

- Не самый лучший способ будить, - сказал я грустно. - Впрочем, эту вазу ты правильно грохнула, я вчера чай пил и все боялся, что она мне на голову шлепнется.

Я вернулся в комнату и, теперь уже не спеша, по-хозяйски, осмотрел новое жилище. Комната большая, светлая, две кровати: одна деревянная - моя, вторая, почему-то двухспальная, девочки. Шкаф с детскими книгами, многие зачитаны. Письменный стол, торшер у моей кровати, бра - у нее в изголовье. Комод.

Я выворотил нутро комода. Две смены постельного белья для меня и для нее, куча платьев, колготок, брючек, кофточек, прочего барахла. Что ж она, дурочка, так плохо одевается? Из-за вредности? Кукла-чебурашка привлекла мое внимание, я рассеянно взял ее в руки.

- Положи! - сказала девчонка.

Я поднял голову. Она стояла в дверях и зло смотрела на меня. Голос у нее был резкий, каждое слово выговаривалось будто по отдельности.

- И пожалуйста, - равнодушно сказал я, кладя игрушку на место. - Жадина!

Мылся я с наслаждением, потом заправил постель. Когда она ушла на кухню, заглянул в комод. Чебурашки там уже не было. Я приподнял ее матрасик - Чебурашка лежал там.

- Не трогай, - сказали за моей спиной.

- Тогда заправляй постель сама, - ответил я невинно, - я думал, что ты не умеешь. Она, кажется, поверила. Но с места не тронулась, пока я не отошел. Она вообще старалась выдерживать между нами дистанцию.

Я сел в сторонке и смотрел, как она заправляет постель. Делала она это умело, но небрежно.

- Куда пойдем кушать? - спросил я.

Она ничего не ответила.

- Хочешь в ресторан?

Молчание.

- Тогда давай сходим в зоопарк, там и поедим на ходу пирожков, мороженого? Только оденься по-человечески, а то всех зверей напугаешь.

...В джинсовом костюмчике она выглядела приличней, но все равно походила на маленького уголовника.

А в зоопарке долго стояла около клетки с волками...

Прошло три дня. Я долго читал на кухне, потом лег, наконец. Не успел задремать, как меня начали теребить за плечо.

- Слушай, вставай, вставай скорей.

- Ну-у, - протянул я, - что случилось?

- Ну, вставай же, скорей вставай.

- Что случилось, в этом доме? - я с трудом сел и вытаращился на Машу. - Что случилось в этом доме, чадо?

- Надо ехать к волку. Скорей!

Я взглянул на часы. Пять утра.

- В такую рань зоопарк закрыт.

- Надо ехать. Надо. Скорей!

- Бог ты мой, - я начал одеваться. - Я понимаю, что волк вызвал тебя по сотовому телефону, но при чем тут я? Я не давал ему никаких обязательств и пакт дружбы не подписывал...

Я посмотрел на Машу и прервал свое шутливое бормотание. Одно то, что она снова была в своем уродливом трико, говорило о серьезности ее намерений. Я ведь с первого дня заметил в ней некую странность, что-то похожее на откровение юродивых. Иногда я только собирался что-то сказать, сделать, а она уже реагировала. Иногда мучительно страдала: от чего-то, происходящего за пределами моего сознания. В зоопарке звери при виде ее выходили из сонного транса и чуть ли не вступали с ней в беседу. Она же разговаривала с ними на каком-то птичьем языке и они ее, вроде, понимали.

Я думал обо всем этом сквозь дремоту, отрывочно и не заметил, как мы приехали, вышли из такси, а Маша уверенно, будто бывала тут сотни раз, провела меня по Красной Пресне, потом каким-то двором скользнула в щель железной ограды.

Я протиснулся за ней, а она уже почти бежала, дыхание ее не изменилось, что я отметил мельком, и вот она бежала уже, мелькая стертыми подошвами, дышала так же тихо и ровно, а я бежал за ней, стараясь делать это бесшумно, и тут она остановилась, я легонько налетел на нее, затормозил каблуками и заглянул через колючую макушку.

Под кустом лежал на боку волк. При виде нас он заскреб задними лапами, перевалился на живот, нелепо расставив передние; трудно поднял голову.

- Ты стой, - сказала Маша шепотом, - ты стой тут, не ходи.

Она легко как бы перетекла вперед, присела рядом с волком, положила руку на зубастую морду и стала что-то бормотать на птичьем языке. Волк расслабленно откинулся набок, закрыл глаза, вздохнул.. Маша тоже закрыла глаза.

В полной тишине они походили на серое в сумерках рассвета изваяние - девочка и зверь.

Неожиданно Маша вся изогнулась, напружинилась, скрючила пальцы, стала походить на зверя больше, чем безвольный волк.

Я вскрикнул. Маша душила волка. Все тело ее извивалось, колотилось, лицо посинело, глаза по-прежне-му были закрыты.

Я стоял неподвижно. Я оцепенел.

Волк последний раз дернулся и затих. Маша отвалилась от него, как сытая пиявка, ватной игрушкой раскинулась на траве. Веки ее дрогнули, блеснули белки. В этот же момент открылись веки волка. Стеклянные мертвые зрачки...

Я сел на траву. Вокруг все еще стояла тишина, в следующий момент она рухнула и в уши мне ворвался разноголосый гвалт зверинца.

Я передернулся, отгоняя кошмар, посмотрел, будто хотел запомнить, на два тела: теплое живое и теплое мертвое, поднял Машу на руки и, запинаясь, пошел к выходу.

Я совсем забыл про лаз в заборе, вышел через главный вход, причем сторожа мне почему-то открыли, не спросив ни о чем.

Д ома я положил Машу на кровать и долго сидел рядом, щупая пульс. Пульс и дыхание были ровными - девочка крепко спала. Постепенно я успокоился, накрыл ее одеялом, вышел на кухню. Больше всего я нуждался в стакане водки.

Мысли мои начали упорядочиваться, и утром рано я позвонил в зоопарк, чтобы уточнить одну из этих мыслей.

"Да, - ответили мне из дирекции, - один из волков найден возле вольера. Сдох, скорее всего от удушья. волк очень старый..."

"Один из волков найден возле вольера,- повторил я шепотом, вешая трубку.- Сдох, скорее всего от удушья. волк очень старый..."

Какой-то кубик моих догадок стал на место. Я знал, что стая иногда убивает или изгоняет умирающих животных, что этот рефлекс иногда проявляется и у домашних... Я сам видел, как к сбитой машиной дворняге подбежала другая, оттащила ее с проезжей части, лизнула, а потом схватила за горло и задушила. Что это? Гуманность природы для того, чтобы сократить время предсмертных мук?

Но если это так, то я живу не со странной девочкой, а с животным, или с самой Природой, которая в моих глазах может быть и доброй, и безжалостной. С одинаковым равнодушием. Я не пойму ее добра и ее зла, но она знает, что творит, и далека в поступках от нашей надуманной морали.

Так, или примерно так, рассуждая, я зашел в комнату, убедился, что Маша спит спокойно. Глядя на ее мирное личико, я никак не мог совместить этy Машу с той, в зоопарке.

В конце концов я прилег рядом с ней поверх одеяла и незаметно заснул.

Снились мне всякие кошмары: змеи с человеческими головами, говорящие крокодилы, русалки с кошачьими мордочками. Вдруг появился волк и спросил Машиным голосом, как меня зовут.

- Я открыл глаза. Маша теребила меня за плечо и смотрела на своими зелеными глазищами.

- Я есть хочу, - сказала она и засмеялась. Я впервые услышал ее смех. Он был хорошим - легким, светлым. - Очень хочу, - повторила она, и я удивился множеству перемен. Речь потеряла отрывистость, лицо стало подвижным, глаза распахнулись. Глубина их - почти океанская, цвет не был постоянным - менялся с каждым мгновением.

- В зоопарк поедем? - спросил я осторожно.

- Зачем? - удивилась она.

- Тогда поедем в ресторан, - сказал я. - Мне лень готовить.

Мы поехали в маленький кооперативный ресторанчик, в котором из-за высоких цен почти не было народа. Метрдотель подвел нас к тучному полковнику, еще не сделавшему заказа. Толстяк оживился.

- О, вы с дамой! - засюсюкал он. - Прошу, прошу! А то я тут в одиночестве...

Я чопорно поклонился, а он продолжал разглагольствовать:

- Соскучился, знаете ли, по столице-матушке, по звону ее, шуму. Специально по дороге к морю завернул погурманствовать.

"Э-э, - подумал я, - неплохой гусь, жирный. Может, он в карты любит?"

- Дочку решили побаловать? - не унимался полковник.

Я хотел ответить, что это моя племянница, но Маша опередила:

- Да, это мой папа. И мы тоже скоро едем к морю.

- С тайги сибирской, - пояснил я, - в отпуск.

Полковник привстал:

- Дронов Петр Яковлевич.

- Очень приятно, Семенов Владимир Иванович. А это - Маша.

- А супруга?

- Я вдовец.

Я сказал это и покосился на Машу, заранее почему-то зная ее реакцию.

- Да, - сказала она невозмутимо, - наша мама давно умерла, я ее не помню вовсе.

Полковник сделал вид, что знаком с тактом.

- Извините, я не знал,.. - Он потер ладони призывая официанта. - Что будем пить?

Я посмотрел меню и передал Маше:

- 3аказывай.

Она спокойно отодвинула коленкоровый буклет:

- А зачем читать? Я и так знаю, чего хочу: жареную картошку и мороженное.

Мы улыбнулись.

Я сделал заказ, добавил для Маши кофе-гляссе и бульон.

Первый тост полковник поднял за Сибирь. Сам он, как я понял, служил недалеко от Норильска. Впрочем, о службе он не распространялся, но зато выдавал грубоватые солдатские истории, смачно ел ипил. Я все подливал ему, а сам хитрил: то вылью бокал в цветочную вазу, то только пригублю. К концу трапезы полковник изрядно окосел, мы немного повздорили, кому платить за стол, поймали частника и решили кататься по Москве.

Маша уселась рядом с шофером, а я "случайно" обнаружил в кармане нераспечатанную колоду карт. Я, кстати, действительно забыл про эту миниатюрную, особым образом "заточенную" колоду - лично мной изготовленную от безделия в унылом доме директора зоновской школы. Для изготовления специальных карт нужно только терпение. Ну, и натфель или пилка для ногтей.

- О-о, - сказал я, - как же это я забыл? Купил вчера на Арбате, незаменимая вещь в дороге.

Дальше начиналась голая техника. Вскоре бравый воин забыл и про Москву, и про море.

Шофер попался понимающий, крутил нас по Садовому кольцу, все шло тип-топ, но Маша вдруг закапризничала.

- Домой хочу, - тянула она с настырной монотонностью.

- Ну, поедемте к вам, - сказал полковник. Он отдал уже больше лимона и ему не хотелось прерывать игру.

В мои же планы не входило знакомить "партнера" с местом моего жительства.

- Маша! - одернул я девчонку. - Ты что, подождать не можешь?

- Домой хочу, - продолжала ныть она.

Я разозлился:

- Тебя в пять утра ни с того, ни с сего потянуло вдруг в зоопарк. И я поехал с тобой - без звука! А тут ты зауросила... Может, в туалет тебе захотелось?..

Маша, вздрогнув, обернулась - взгляд ее был жестким:

- Хочу домой!

Я взбесился: рядом сидел крупнокалиберный, в смысле кошелька, "лох", которого можно было еще доить и доить, а тут - "домой!"

- За каким чертом?! - гаркнул я. - Дома волков нет, душить некого...

Я даже не успел пожалеть о последней своей фразе: на полном ходу дверь распахнулась, и ее маленькую фигурку прямо-таки вырвало из салона в темноту. Отвратительно завизжали тормоза, мне показалось, что я выскочил наружу прежде, чем машина остановилась. Я метнулся в ту сторону, где по всем предположениям должна была "приземлиться" Маша, и тут вдруг увидел ее, стремительно убегающую в сторону чернеющей вдоль дороги рощи. Это было невероятно, уму непостижимо, но девчонка, по всей видимости, даже не ушиблась!..

...Какая-то ночная птица, хлопая крыльями, летела вслед за девчонкой. День этот начинался сумраком непостижимости и заканчивался точно так же... Сзади мне сигналил таксист, светя фарами, но я все дальше и дальше углублялся в рощу, пока меня не остановил какой-то тонкий и многоголосый писк, раздающийся, казалось, прямо из-под моих ног. Это были мыши, сонмище мышей, серой лентой перетекающее через рощу и вызвавшее у меня оторопь. В полном смятении я сделал несколько шагов и вдруг услышал, что позади кто-то грузно ломится через кусты.

- Ну, как? - вывалился на поляну полковник. - Как это она? Не расшиблась? Мы вроде тихо ехали, я не заметил как-то...

Он не заметил! А я заметил: машина шла со скоростью под сотню километров.

- Маша! А-у-у! - вдруг зычно, как на плацу, заорал полковник, и девчонка появилась перед нами, как из-под земли - тихая, строгая.

Она молча обошла нас и зашагала к машине, и я обратил внимание на то, что под ее ногами ни разу не хрустнула ветка, а за ней оставались узкие следы, почему-то серебристые на темной траве...

Около подъезда нашего дома полковник, не выходя из машины, заискивающе попросил:

- Может, еще поиграем, а? Выпить купим?

Не попрощавшись и не обернувшись на его голос, я пошел в подъезд...

В квартире я захотел курить, пошарил по карманам, вытряхнул табачную пыль. Идти в гастроном за сигаретами очень не хотелось.

- Ты мой брат, - сказала Маша. Она стояла в прихожей, смотрела, как я чертыхаюсь. - Ты мой брат, наверное. На!

Она протянула мне на ладошке пачку "Примы".

- Спасибо, - буркнул я, - вы очень предупредительны, сестренка.

Странная двойственность беспокоила меня в последнее время. Я уже не сомневался, что в тощей девчонке кроются целые мироздаиия, что форма ее - частность, скафандр, что и не человек она. Но девчонка вела себя опять, как все дети, и не помнила ни о волке, ни о прыжке из машины. Ресторан, прогулки на такси, полковник - все это помнила, а больше - ничего. Она совсем оттаяла, охотно играла с ребятами во дворе, прибегала голодная, со свежими царапинами на коленках. Вечером заставляла меня читать вслух ее любимые книжки, охотно капризничала, будто отводила душу за прежние ограничения, стала невозможной сладкоежкой, в общем, наверстывала детство, засушенное болезнью.

Впрочем, порой я не усматривал никакой фантастики в ее поступках. В свое время я насмотрелся в дурдоме всякого. Возможности человека необъятны, а психи творят чудеса почище йогов. Помню мальчика, который не знал усталости. Скажешь ему, чтоб отжимался, - отжимается от пола сто, двести раз подряд, потом потрогаешь мышцы - не напряжены, да и дыхание ровное. Видел больного, не чувствующего боли. Он мог положить руку на раскаленную плиту и только по запаху горелого мяса узнать об этом. В остальном он был совершенно нормален. В армии мой товарищ поднял полутонный сейф, упавший ему на ногу...

Сложнее было с волком. Может, она просто была в телепатической, мысленной связи с этим дряхлым волком, и он постоянно давил на ее сознание. Смерть прервала эту связь, освободила ее мозг.

Контакт с девчонкой не проходил для меня бесследно. Я был в постоянном напряжении и в то же время как-то размяк, "одомашился", не думал о том, что деньги летят слишком быстро, а новых взять негде, о том, что меня наверняка ищут и менты, и воры, и тот Седой... Да и о новом паспорте перестал заботиться, только лишь переклеил фотографию на на паспорте Демьяныча. А печать не навел новую. Грошь цена такому паспорту. А, ведь, по нему я мог продать или обменять трехкомнатную квартиру. Квартира в неплохом районе Москвы стоит порядочно.

Я чувствовал, как спадает с меня шелуха уголовщины, обнажая не сгнившее еще ядро мечтательного мальчишки, которому не суждено стать взрослым даже в облике матерого афериста. Полоса отчуждения лежала между мной и обществом всегда, но сейчас в океане одиночества нашелся эфемерный островок, где я становился самим собой.

Изменились даже речь, повадки, сон перестал быть только необходимостью, но стал и удовольствием, книги опять заставляли переживать.

Мне не было скучно в этом микромире, где были только я, она и выдумки писателей. Но вся эта идиллия уводила меня к пропасти. И в душе я тосковал по замкнутой ясности следственных камер.

И тут приехал хозяин. Вырвался на денек-другой, совместил служебное с личным.

Я как раз сибаритствовал на диване с томиком Фенимора Купера, крестного отца моего идиотского прозвища, когда он открыл дверь своим ключом.

- Где Маша? - спросил он, едва поздоровавшись.

- Во дворе играет.

- Как играет? Одна!?

- Почему одна? С ребятами.

Он был поражен:

- Что вы мне тут говорите ерунду. Она не умеет играть с людьми...

Он нервно закурил.

Хлопнула дверь, в комнату ворвалась Маша.

- Дай десять тысяч, мы на видики сходим.

- Поздоровайся, - упрекнул я.

- Здравствуйте, дядя, - обернулась она, - вы извините, меня ждут ребята... Ой, папа!

Я ушел на кухню.

...А вечером он удивительно быстро опьянел, тыкал в шпроты вилкой и плакался, хая жену, потом вскидывался, кричал восторженно:

- Нет, не может быть, я наверное, сплю, я же сам ее к врачам водил лучшим, она же дикой росла, с отклонениями.

Приходила Маша, он лез к ней с неумелыми ласками, Маша терпеливо говорила:

- Папа, ты сегодня пьяный. Я лучше пойду, у меня там книжка недочитанная.

- Не признает отца, не радуется его приезду,- он обращался ко мне, оставляя за мной старшинство в собственном доме.

Haконец он угомонился, лег спать. Я прибрал стол, заварил чай. На кухню зашла Маша, молча забралась ко мне на колени.

- Он скоро уедет, да? Ты сделай так, чтобы он поскорее уехал...

- Маша! - укоризненно посмотрел я на нее и пересадил на табурет. - Ведь он твой отец, как ты можешь так говорить? Он любит твою мать, любит, по-своему, тебя. Ты должна понять его, пожалеть иногда... А сейчас он в командировке, через несколько дней уедет. Ты уж не обижай его, ладно?

Утром этот большой, неуверенный в себе человек вдруг заявил:

- Не поеду сегодня в контору, проведем весь день вместе!

Произнося это, он обращался к дочери, а смотрел на меня. И мне ничего не оставалось, кроме как сказать:

- Конечно, погуляйте с Машей... Ты, Маша, надень синий костюм, на улице прохладно. А я полежу, почитаю. Что-то ревматизм прихватил.

Выпроводив их, я врезал стакан коньяку и уехал в Домодедово.

Толчея аэропорта успокоила меня. Я бродил по залу ожидания, наметанным глазом определяя своих возможных клиентов, затем посидел в буфете, съел порцию шампионьонов и ломтик ветчины, выпил банку пива. Делать больше здесь было нечего... Дома было тихо и скучно. Я слил остатки коньяка в стакан, залпом проглотил, закусывать не стал. Подумал, что так недолго и в запой уйти. В это время хлопнула входная дверь, в прихожке загалдели, засмеялись. Маша, забежав ко мне в комнату, встревоженно замерла:

- Пригорюнился? Зачем пригорюнился? Ты не болеешь больше?

В проем дверей просунулся папаша. Он был уже заметно под шафе:

- Как вы себя чувствуете? Мы тут накупили всякой всячины, решили дома поужинать... Я хотел в цирк, а она - домой, домой. Ох, ревную!

И опять потянулся скучный вечер с застольем, беспорядочной едой и питьем, откуда-то возникли соседи, называли меня чародеем, на Машу глазели, как на диковинный экспонат. Она насупилась, и я увел ее спать.

- Ты почитай мне, ладно? - попросила она.

- Сперва вымой ноги холодной водой, переоденься в пижаму, потом позовешь...

Пока мы разговаривали, все смотрели на нас с умилением, что ужасно меня раздражало. Может, я в зонах только об этом и мечтал, что когда-нибудь и кому-нибудь придется советовать вымыть ноги перед сном и именно холодной водой. И еще рассказывать сказки про царевну и драконов.

И в этот вечер фантазия ударила из моих уст, хрустальным фонтаном. Я всегда умел сочинять разные байки, но выдумывать сказки экспромтом - это было со мной впервые. Я мгновенно симпровизировал принца с авантюристскими замашками, одел его в темно-зеленый облегающий костюм с искоркой и отпустил на поиски приключений. Целью, к которой устремился мой принц, был заброшенный замок на краю земли.

Там происходят всякие чудеса, а какие именно - никто не знает. И никто оттуда не возвращается.

Мой принц мужественно одолел трехголового дракона, пересек озеро с мертвой водой, смел на пути к цели стаю кикимор во главе с лешим, добрался до замка, прошел сквозь анфиладу комнат со всякими страшилками, а в самой последней - узрел свой собственный облик в большом зеркале. Отражение так сильно потрясло его, что принц впал в меланхолию и вообще перестал куда-либо и к чему-либо стремиться. Так до сих пор и живет он около этого замка и разводит кроликов, чтобы не умереть с голоду.

Когда я закончил сказку, Маша шевельнулась, Bысунув подбородок из-под одеяла, с минуту полежала молчала, тихая, посерьезневшая, затем произнесла почти с материнской интонацией:

- Ты не беспокойся, все будет хорошо, я знаю.

Я посмотрел на нее потрясенно, а Маша, повернув голову чуть набок, сонно прикрыла глаза.

Я вышел на кухню к гостям и стал с ними пить много и до мерзости жадно. Пьянел и понимал, что давно хотел этого - нажраться до одури. Движения собутыльников, обрывки их разговоров едва доходили до моего внимания и сознания, а потом и вовсе слились в беспрерывный и неясный шум...

Очнулся я от прикосновения к вискам чего-то холодного. С трудом разлепил веки, и сквозь густую и болезненную пелену похмелья едва различил Машу.

Она касалась моей головы ледяными ладонями, что-то речитативно произносила, но я не мог разобрать ни слова. Глаза болели, хотелось их снова закрыть, но какой-то непонятный страх удерживал меня от этого. Машино лицо медленно, словно проявляясь из-за призрачной пелены, стало приближаться ко мне. Затем лицо ее снова растворилось, остались отчетливыми только ее глаза, но со взглядом совершенно взрослой женщины - мудрой, многое понимающей. Поцелуй ее тоже был откровенно женским, но я чувствовал лишь бодрящую прохладу девчоночьих губ. Эта прохлада вдруг как-то внезапно разлилась по всему телу, и мне стало легко, спокойно, перестали болеть глаза, лопнули обручи, сжимавшие виски острой болью.

Я потянулся к странному лицу, мне очень захотелось еще раз испить исцеляющей прохлады ее губ и ладоней, но Маша отпрянула и по-матерински строго произнесла:

- Нельзя больше! Спи теперь!

Мне не хотелось спать, мне хотелось утвердить в теле эту ясность и легкость, но Машины ладони упреждающе стиснули мои виски:

- Спи, обязательно спи! Это хорошо - спать...

И я уснул!

Утром меня разбудил хозяин, смущенно предложил опохмелиться. Видно было, что ему неловко общаться со мной, его смущала моя свежесть после вчерашнего. Впрочем, меня она тоже смущала.

- Спасибо, я лучше кофе. - Я прошел в ванную, включил воду и вспомнил ночное происшествие. Если все приснилось, то почему нет похмелья? Я мылся и думал, думал и мылся, пока Маша не постучала и не спросила: не утонул ли я? Точь-в-точь, как я ее часто спрашивал. Приснилось, решил я, утираясь. Надо какую-то бабу найти, чтоб не чудилось разное.

Хозяин звонил в свое министерство. Он решил еще денек сачкануть от дел и, вроде, договорился. Он все же опохмелился и стал собираться с Машей на ВДНХ. Звали и меня, но я категорически отказался.

Из дома я ушел после них, долго бродил по улицам, пообедал в чебуречной, посмотрел какой-то индийский двухсерийный фильм и уже к вечеру очутился на Красной Пресне. Я пошел в сторону сахарной фабрики и наткнулся на маленькую церквушку, где толпился народ. Тихие голоса, благовонный запах ладана, купол свободного воздуха над головой, благочинная обстановка и слабый, но красивый голос священника. Я подошел к амвону почти вплотную и долго стоял, погруженый в себя.

У метро меня заинтересовала девушка в зеленом плаще - она стояла, откинув головку чуть назад, чутко смотрела по сторонам. Я подошел и спросил:

- Девушка, скажите, сколько времени, а то я в Москве впервые, да и как еще познакомиться, когда имени не знаешь?

Она улыбнулась и сказала просто:

- Я сегодня одна, похоже. Только не берите в голову разные глупости.

- Как я могу их взять и голову? Там уже от старых глупостей места нет, куда же новые брать. Есть хотите?

В ресторан она идти отказалась, видимо, посчитала свою одежду слишком скромной, но мы неплохо по ужинали и в шашлычной. Кормили там на редкость скверно, но Таня ела с завидным аппетитом, видимо, ее гипнотизировали все эти названия: сациви, шашлык на ребрышках, лобио, лаваш. Пила она тоже активно, быстро опьянела и сообщила, что живет в общежитии, что я ей нравлюсь, что учится в торговом техникуме. Я пригласил ее покататься по вечерней Москве, она с радостью согласилась, а в такси охотно отозвалась на поцелуй.

Я еще не назвал шоферу конкретного адреса, и он просто мотался по городу, поглядывая ехидно в зеркальце, а я наглел, лаская молодое тело и обдумывая, куда ее везти: за город или шофер поможет найти койку на ночь, когда машину тряхнуло.

- Подбросьте с ребенком, - прогудел мужской голос.

- Ты что же под колеса лезешь, не видишь, - занят! - заорал шофер.

- Девочке моей плохо! .

Я выглянул и увидел Демьяныча с Машей на руках. Сердце захолонуло:

- Что, что случилось?!

Я затаскивал их в машину, отнимал у него Машу, а он растерянно сопротивлялся.

- Заснула почему-то, - сказал он, - капризничала все, домой просилась, а потом села и идти не может.

- Что за чушь! - Я приподнял ей головку, потер щечки, дунул в лицо.

Маша открыла глаза:

- Я спала, да? Ты почему ушел? Ты не уходи, ладно?

Она снова закрыла глаза и всю дорогу тихо посапывала, может, спала. У дома легко вышла из машины, притопнула. Я попросил водителя подбросить молчавшую, как рыба, девушку до дома, дал ему деньги и пошел в подъезд. Маша обложила меня нежностью со всех сторон, мне грозило преображение в крупного ангела...

Прошло несколько дней. Счастливый отец уехал в Красноярск. Он хотел забрать Машу, но я убедил его повременить, так как резкая перемена климата и обстановка могут быть для нее неблагоприятными. Он оставил мне пачку денег и "пригрозил" выслать еще. Он даже помолодел. Неплохой, наверное, был он человек, счастливый своим незнанием себя самого, дочки, меня.

Осень продолжалась, деньги опять были. Мы с Машей надумали поехать на юг, покупаться в морях-океанах. Но тут я заболел.

Началась моя болезнь с того, что под вечер сильно распухло горло. Утром поднялась температура, глотать я не мог, все тело разламывалось.

Маша напоила меня чаем с малиной, укутала в одеяло и пошла в аптеку. Я пытался читать, но буквы сливались, глаза болели и слезились. Потом меня начали раскачивать какие-то качели: взад-вперед, взад-вперед, сознание уплывало, тело растворялось, руки стали большие и ватные,а в голове стучал деревянный колокол. Температура к вечеру немного спала. Маша сменила мне пропотевшие простыни, пыталась покормить... Приезжала неотложка. Они хотели забрать меня с собой, но Маша подняла шум, они заколебались и пообещали приехать утром.

А у меня начался бред. Мне чудилось, что комната накренилась и в нее упала огромная змея. Толчки, толчки, комната раскачивается, я вижу ее сверху, будто огромную коробку, и вот я уже лечу в эту коробку, а змея раззевает пасть.

Потом провал и новые видения. Я плыву по течению, река чистая, дно видать в желтом песочке, лодку несет кормой вперед, чуть покачивает и причаливает к песчаной косе под обрывом. Я лезу на этот обрыв, соскальзывая по глинистой стенке, забираюсь все же, но не сам, а уже держась за поводок большой собаки. Тут у меня на плечах оказывается лодка, в которой я плыл, я несу ее к избушке, вношу в сени и застреваю там вместе с лодкой. Навстречу бросается собака, лижет мне лицо, повизгивает...

Тут я очнулся, но повизгивание не прекратилось. Я с трудом поднял голову и увидел, что Маша лежит на своей кроватке и горько всхлипывает.

- Ну, Маша, перестань же... - я попытался сесть, спустил ноги, но меня так качнуло, что я откинулся на подушку и замолчал.

Да и что было говорить? Все глупо началось и глупо кончилось.

- Ага, - бубнила Маша- сквозь слезы, - ты уйдешь, я знаю.

- Ну и что? - я все же привстал. - Ну и что же Машенька, ты главное, верь и жди. Тебе будет хорошо - мне будет хорошо. Я, может, вернусь, лишь бы ты ждала.

Маша подошла ко мне. Глаза ее были глубокими, слезы исчезли.

- Хочешь остаться?

Она сказала это так, что я почувствовал: скажи я "хочу" - произойдет чудо.

- Не знаю... - сказал я робко.

Маша отвернулась и вышла из комнаты. Я вытянулся, закрыл глаза и стал чего-то ждать.

Это мне казалось, что я жду. Сознание стало зыбким, вновь вспорхнула какая-то зловещая ночная птица, задела меня влажным крылом. И я провалился в бесконечность небытия.

...Идиотский сон снился мне. И так ясно снился, в красках. Будто привычно грюмкнули двери за моей спиной и я оказался в камере. Кондиционер в следственном изоляторе предусмотрен, естественно, не был - клубы спертого жаркого воздуха буквально ударили меня в лицо, как некий кулак, пахнущий потом и нечистотами.

Камера была большая, но казалась маленькой, так как была переполнена подследственными. Я сознательно не сказал на предварительном допросе, что был судим, надеясь поживиться у первоходочников. И они смотрели сейчас на меня жадными глазами, уверенные в том, что новичок даст им возможность повеселиться.

Рассортирована хата была обычно: за столом восседали сытые паразиты, их полуголые торсы были покрыты бездарными наколками, выше, в самой духоте нар, ютились изможденные бытовики, а справа у толчка сидело несколько забитых петушков.

Стандартная картина камеры общего режима, где шпана пытается вести себя по воровским законам, извращая саму суть воровской идеологии. Амбал с волосатой грудью пробасил:

- Кто это к нам пришел? И где же он будет спать? Ты кто такой, мужичок?

Я не удостоил его ответом, а просто прошел к туалету, расстегнулся и начал мочиться. Потом пошел к столу.

С верхних нар на цементный пол упало серое полотенце. Начинающие уголовники пытались меня тестировать. Эта детская проверка заключалась в изучении моей реакции. Интеллигент обычно поднимает полотенце чисто механически и ему уготована роль шестерки, мужик просто перешагивает через него, а вор (как считали эти пионеры) вытирает о рушник ноги.

Я отпихнул полотенце в сторону и подошел к столу. Подошел и уставился на амбала, задавшего мне провокационные вопросы. Я смотрел на него остекленелым, безжизненным взглядом, лицо мое было совершенно неподвижно, как маска. Амбал некоторое время пытался выдержать мой взгляд. Я слышал, как в его тупой башке со скрипом ворочались шестерни, пытаясь совместить мое нестандартное поведение с привычными ему аксиомами. Наконец он отвел глаза и пробурчал:

- Чего надо то?

- Я долго буду ждать? - спросил я тихо.

- А чо надо то? - забеспокоился бугай.

- Ты что, сявка, не понял что ли? - прибавил я металла в голосе.

Создалось впечатление, что под этой грудой мяса разгорается небольшой костер. Он ерзал, подергивался. Не до конца понимая странное поведение новичка он, тем ни менее, шкурой ощущал опасность. К тому же - я на это и рассчитывал - ему хотелось уступить мне место. И это желание, противоречащее хулиганскому уставу хаты, смущало его больше всего.

- Да ты чё, мужик, я тебя чё - трогаю, что ли?

Ну вот, он уже оправдывался. Мне на миг стало его даже жалко. Куда уж этому безмозглому качку меряться с профессиональным зэком.

- Ты где, падла гнойная, мужика нашел? Мужики в деревне землю пашут, а мне что-либо тяжелей собственного члена врачи поднимать запрещают. Шлифуй базар, лярва жирная.

Амбал привстал. Он понимал, что должен как-то ответить на оскорбления, но в тюрьме он все же был впервые, про воровские законы знал понаслышке и боялся их нарушить. Примитивные люди больше всего боятся непонятного, а я был ему очень непонятен.

- Молодец, - сказал я с неожиданной после моей резкости теплотой, - соображаешь. Иди, сынок, посиди на шконке, папаша от ментов набегался, его ножкам покой нужен.

Теперь он начал понимать. Его лицо выразило облегчение, он уступил мне место и сказал:

- Чо ж ты сразу не сказал? Я же не лох, понимаю порядок.

- За что, батя? - подал голос молодой парнишка, сидящий во главе стола. Я вычислил его еще с порога и сознательно спустил полкана на амбала, понимая, что лидер никогда не станет доставать незнакомца сам, а поручит проверку кому-нибудь из своих подручных.

- Что, за что?

- Ну, повязали за что?

- Сто семнадцатая, - сказал я, иронически на него глядя.

117 статья - вещь неприятная. Тех, кто сидит за изнасилование, за мохнатый сейф, в тюрьме не любят. А, если выяснится, что жертвой была малолетка, насильник может сразу идти к параше, все равно его туда спровадят.

Лицо юноши дрогнуло. Он чувствовал подвох, но не мог понять в чем он заключается. Я не стал выдерживать слишком большую паузу. Люди по первой ходке не отличаются крепкими нервами, а драка в хате, как и любая разборка мне не была нужна.

- Изнасилование крупного рогатого скота, - продолжил я, улыбнувшись. И добавил тихонько: - Со смертельным исходом.

На секунду в камере наступила тишина. Потом грянул смех. Смеялись все, особенно заразительно смеялся сам спрашивающий. Он понимал, что я купил его, но купил беззлобно. К тому же ему было немного неловко - по воровским законам он не имел права задавать подобный вопрос.

Минут через пять смех утих, но тут амбал, который все это время недоуменно вертел головой, вдруг, переварил шутку и зареготал зычным басом. И камера вновь грохнула.

Я протянул парню руку:

- Верт. Хотя меня больше знают, как Адвоката. Чифирнуть организуй.

Знакомство с хатой состоялось и меня сейчас интересовали другие вопросы. Ведь я уже не был простым аферистом, я стал каким-то суперменом, по крайней мере - в глазах Седого, и он должен был отнестись ко мне серьезно. Я всей шкурой чувствовал, что не задержусь в тюряге. Единственное, чего мне стоило избегать - это кичманов: воры наверняка запустили ксиву о моей подставке во время побега. Так что на тюрьме меня могли кончить без суда и следствия. Будь я хотя бы в законе, тогда судили бы по правилам, на сходняке, но я же был волком-одиночкой.

Впрочем, в хате общего режима мне пока неприятности не грозили. Хоть я и не был в законе, но авторитет имел и никто, кроме самих воров, не имел права со мной расправиться. Поэтому я чифирнул с парнем и его корешами, забрал у очкарика с верхних нар книжку (оказался Л.Толстой) и завалился на почетное место на низу у окна, прикрывшись этой потрепанной классикой.

Я не пытался читать, горячка последнего дня еще не остыла в моей памяти. Я четко помнил, что мне в обед предстоит встреча с Паханом и что эта встреча может кончиться тем, что меня поставят на ножи. Еще я помнил, что надо выпустить собаку погулять. Она еще маленькая и всю ночь протерпеть не может, написает под кухонную плиту. И никак я не мог связать свое нахождение в камере с этими, предстоящими делами. А тут еще зек с соседней шконки начал скулить и лизать мне руку. Я открыл глаза. Кто-то настойчиво лизал мне руку, свесившуюся с кровати.

Меня убили, хоть я не родился, Как модно стало нынче убивать: Брать зернышко, в котором появился, И хладнокровно в писсуар бросать.

Я не родился, а меня убили, И раньше убивали много раз, Таблетками, уколами травили, Чтоб не открыл ни разу своих глаз.

Я не смогу родиться в этом веке. Я, даже, веки не смогу открыть. Какой-то непорядок в человеке, Который может запросто убить.

Не счесть всех трупов за одно столетье - Как быстро людоеды входят в раж, - Чтоб я не проявился в этом свете, Абортами берут на абордаж.

Зачем сливаться людям в наслажденье, Когда итог банален и уныл: То - не любовь, а просто - упражненье, Чтоб кто-то не рождался и не жил.

Чтоб не было на свете Паганини, Чтоб Моцарт не сыграл свой "Реквием", Чтобы никто не повторился в сыне, И дочерей чтоб не было совсем.

Как хорошо не нянчиться с младенцем, А в театре куклу к сердцу прижимать, Как хорошо жить логикой - не сердцем, И здравые поступки совершать.

Сибирский кедр в скалах прорастает, Поскольку уронил в скалу зерно, А человек зерном пренебрегает, Как будто бы отравлено оно.

Волчица за волчонка в схватку с тигром Способна без раздумия вступить, А человек играет в злые игры Под кодовым названием: "любить".

О, как легко рифмуется с любовью Еще не проявившаяся боль, Любовь ассоциируется с кровью, Но только это - секс, а не любовь.

Любить - убить: поганое созвучье, Любить - и жить: чудеснее звучит... А кто-то до рождения замучен, А кто-то никогда не зазвучит.

Оборванные звуки аритмичны, Оборванные струны - скрипки плач, Но наши судьбы более трагичны, Ведь наша мать - наш собственный палач.

Нас убивают, чтоб мы не родились, Абортами идут на абордаж, Ни разу мы на свет не появились, Мы в мире существуем, как мираж.

Убит за девять месяцев до жизни, Продуманно заранее убит...

А кто-то правит бал на смертной тризне; А кто-то на прием к врачу бежит.

Димедрольное похмелье, димедрольное вино,

Очень странное веселье мне судьбою суждено.

Очень странные виденья, очень сонная судьба,

Постоянные сомненья и схождение с ума.

Ни одеться, ни покушать, никого не обольстить,

Самого себя послушать, самого себя любить,

Сам собою восторгаться и себя же уважать,

И с самим собой встречаться и себя потом ругать.

На себя таить обиду, от себя ее скрывать,

Не подать себе же виду, что ругал себя опять.

Сам собою обесчещен, сам собою и прощен,

Если был с собою честен, то собой и награжден.

Две таблетки димедрола - то ли сон, а то ли явь -

Захрипела радиола, заиграл ноктюрн рояль.

Вышли девушки навстречу - пять красавиц, как одна,

Обнаженные их плечи, а глаза - хмельней вина.

Я под музыку рояля фее руку протяну:

- Как зовут тебя? Ты - Майя? Майя, я иду ко дну!

Затихает радиола, успокоился рояль,

Сон без имени и пола увлекает меня вдаль.

Там, вдали, мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,

И во сне теперь я буду вас счастливей в много раз.

Димедрольное похмелье поутру меня возьмет,

Сон мечты приятней хмеля... В жизни все наоборот.

В жизни все грубей и проще, в жизни все оценено:

Есть цена прекрасной рощи, есть расценка на вино,

Цены есть и на красавиц, на красавиц и на фей...

Стоит дорого мерзавец, чуть дороже - прохиндей.

Есть цена на президента, есть цена на палача,

За валюту резидента покупаем сгоряча.

Покупается отрава, покупается любовь,

И дешевая забава, и пылающая кровь.

По червонцу за улыбку, поцелуй - за четвертак...

Только золотую рыбку подкупить нельзя никак.

Но - таблетка димедрола, дальше рыбка не нужна.

Заиграла радиола, грань у яви смещена.

И вдали мелькает чудо, там отрава чьих-то глаз,

И спокоен, словно Будда, я уже в который раз.

Димедрольное похмелье, димедрольное вино...

Очень странное веселье мне судьбою суждено.

Серое небо падало в окно. Падало с упрямой бесконечностью сквозь тугие сплетения решетки, зловеще, неотвратимо.

А маленький идиот на кровати слева пускал во сне тягуче слюни и что-то мурлыкал. Хороший сон ему снился, если у идиотов бывают сны. Напротив сидел на корточках тихий шизофреник, раскачивался, изредка взвизгивал. Ему казалось, что в череп входят чужие мысли.

А небо падало сквозь решетку в палату, как падало вчера и еще раньше - во все дни без солнца. И так будет падать завтра.

Я лежал полуоблокотившись, смотрел на это ненормальное небо, пытался думать.

Мысли переплетались с криками, вздохами, всхлипами больных, спутывались в горячечный клубок, обрывались, переходили в воспоминании. Иногда они обретали прежнюю ясность и тогда хотелось кричать, как сосед, или плакать. Действительность не укладывалась в ясность мысли, кошмарность ее заставляла кожу краснеть и шелушиться, виски ломило. Но исподволь выползала страсть к борьбе. K борьбе и хитрости. Я встал, резко присел несколько раз, потер виски влажными ладонями. Коридор был пуст - больные еще спали. Из одной палаты доносилось надрывное жужжание. Это жужжал ненормальный, вообразивший себя мухой. Он шумно вбирал воздух и начинал: ж-ж-ж-ж-ж... Звук прерывался, шипел всасываемый воздух и снова начиналось ж-ж-ж-ж-ж...

К 10О-летию со дня рождения Ленина ребята в редакции попросили меня выдать экспромт. Я был уже из рядно поддатым, поэтому согласился. Экспромт получился быстро. Еще бы, уже какой месяц наша газета, телевидение, другие газеты и журналы надрывались - отметим, завершим, ознаменуем. Придешь, бывало, до мой, возьмешь областную газету: " коллектив завода имени Куйбышева в ознаменование 100-летия со дня рождения...". Возьмешь журнал: "Весь народ в честь...". Включишь радио: "Готовясь к знаменательной дате, ученые...". По телевизору: "А сейчас Иван Иванович Тудыкин - расскажет нам, как его товарищи готовятся к встрече мирового события...". Электробритву уже остерегаешься включать: вдруг и она вещать начнет? В детском садике ребята на вопрос воспитательницы: "Кто такой - маленький, серенький, с большими ушами, капусту любит?" - уверенно отвечали: "Дедушка Ленин". Вот я и написал экспромт, который осуждал подобный, большей частью малограмотный, ажиотаж. Кончался стих так:

А то, что называется свободой,

Лежит в спирту, в том здании, с вождем...

Стихи шумно одобрили. Наговорили мне комплиментов. И в продолжении гульбы я листик не сжег, а просто порвал и бросил в корзину. Утром, едва очухавшись, я примчался в редакцию. Весь мусор был на месте, уборщица еще не приходила, моего же листа не было. Я готовился, сушил, как говорят, сухари, но комитетчики уже не действовали с примитивной прямо той. Судилище их не устраивало. Меня вызвал редактор и сказал, что необходимо пройти медосмотр в психоневрологическом диспансере. Отдел кадров, мол, требует. Что ж, удар был нанесен метко. Я попрощался с мамой, братом и отправился в диспансер, откуда, как и предполагал, домой не вернулся.

Стоит ли пересказывать двуличные речи врачей, ссылки на переутомление, астению, обещания, что все ограничится наблюдением непродолжительное время и легким, чисто профилактическим, лечением. Скорая помощь, в которой меня везли в психушку, мало чем отличалась от милицейского "воронка", а больница своими решетками и дверьми без ручек вполне могла конкурировать с тюрьмой.

Для меня важно было другое - сохранить себя. И я придумал план, который несколько обескуражил врачей. Я начал симулировать ненормальность. С первого же дня.

"Честные и даже нечестные врачи, - рассуждал и, - должны испытывать неудобство от необходимости калечить здоровых людей по приказу КГБ. Если же я выкажу небольшие отклонения от нормы, вписывающиеся в диагноз, они будут довольны. Ведь тогда варварский приказ можно выполнять с чистой совестью. Значит, и лечение будет мягче, не станут меня уродовать инсулиновыми шоками, заменившими электрошоки, но не ставшими от этого более приятными или безобидными, не будут накапливать до отрыжки психонейролептиками и прочей гадостью. Я же буду тихий больной с четким диагнозом".

Врачу я сказал следующее:

- Не знаю, как уж вы меня вычислили, но теперь придется во всем признаться. Дело в том, что у меня есть шарик, который никто, кроме меня, не видит. Он все время со мной, он теплый и, когда я держу его в руке, мне радостно и хорошо. Но умом я понимаю, что шарика не должно быть. Ио он есть. Все это меня мучает.

Врач обрадовался совершенно искренне. Он не стал меня разубеждать, напротив, он сказал, что если я шарик чувствую всеми органами, то есть вижу, ощущаю, то он есть. Для меня. Потом он назвал запутанный тер мин, объяснив, что подобное состояние психиатрии известно, изучено. И что он надеется избавить меня от раздвоения сознания.

И потекла моя жизнь в психушке, мое неофициальное заключение, мой "гонорар" за стихи. Труднее всего было из-за отсутствия общения. Почти все больные или были неконтактны вообще, или разговаривали только о себе. Подсел я как-то к старику, который все время что-то бормотал. Речь его вблизи оказалась довольно связной. Я от скуки дословно записал рассказ этого шизика, его звали Савельичем.

Рассказ шизофреника Савельича

"... Я его держу, а он плачет, ну знаешь, как ребенок. А мать вокруг ходит. Я стреляю, а темно уже, и все мимо. Потом, вроде, попал. Ему лапки передние связал, он прыгает, как лошадь. Искал, искал ее - нету.. А он отпрыгал за кустик, другой и заснул. Я ищу - не ту. Думаю: вот, мать упустил и теленка. А он лежит за кустиком, спит. Я его взял, он мордой тычется, пи щит. Я его ножом в загривок ткнул. А живучий! Под весил на дерево и шкурку чулком снял, как у белки;

Вышло на полторы шапки, хороший такой пыжик, на животе шерстка нежная, редкая, а на спине - хорошая. А мать утром нашли с ребятами в воде. Я ей в голову попал, сбоку так глаз вырвало и пробило голову. Мы там ее и бросили, в воде, - уже затухла. Через месяц шел, смотрю - на суше одни кости. Это медведи вытащили на берег и поели. Геологу сказал: ты привези мне две бутылки коньяка и помидор. Шкуру эту вывернул на рогатульку, ножки где - надрезал и палочки вставил, распорки. Когда подсохла, ноздря прямо полосами отрывалась. Сухая стала, белая. Я ее еще помял. Хорошая такая, на животе реденькая, а на спинке хорошая. А он, гад, одну бутылку привез, а помидор не привез".

Савельич вел свой рассказ без знаков препинания, то бишь, без пауз, а также без интонационных нюансов. Все, что я тут написал, у него было выдано ровным, монотонным голосом, как одно предложение. Он когда-то работал в геологии, этот шизик, потом спился. Но вот убийство лосенка запомнилось и изрыгалось из больной памяти, как приступы блевотины. Симуляция от меня особых забот не требовала. Во время обходов, при встрече с сестрами я делал вид, что в руке что-то есть, прятал это что-то, смущался. Со временем я и в самом деле начал ощущать в ладони нечто теплое, пушистое, живое, радостное. Это и тревожило, и смущало.

И все же в больнице было тяжело. Изоляция, большая, чем в тюрьме. Особенно трудно было в первое время и в надзорке - так называют наблюдательную палату, где выдерживают вновь поступивших, определяя; куда их разместить: в буйное или к тихим. В наблюдательной я никак не мог выспаться. Соседи корчились, бросались друг на друга, там все время пахло страхом и едким потом вперемешку с кровью. Когда же меня, наконец, определили в тихую пала ту, я начал балдеть от скуки. Главное, книг не было. А те, что удавалось доставать у санитаров, отбирали, ссылаясь на то, что книги возбуждают психику. КГБ придумал неплохую инквизицию с надзирателями в белых халатах. Одно время меня развлекал человек собака. Он считал себя псом на все сто процентов, на коленях и локтях от постоянной ходьбы на четвереньках образовались мощные мозоли, лай имел разнообразные оттенки, даже лакать он научился. Если невзлюбит кого-нибудь - так и норовит укусить за ногу. А человеческие укусы заживают медленно. Но в целом, он вел себя спокойно.

Я очень люблю собак. Поэтому начал его "дрессировать". Уже через неделю шизик усвоил команды: "сидеть!", "лежать!", "фу!", "место!", "рядом!", "ко мне!". Он ходил со мной, держась строго у левой ноги, вы прашивал лакомство, которое аккуратно брал с ладони - у меня теперь халаты были набиты кусочками хлеба и сахара, - и мы с ним разучивали более сложные команды "охраняй!" "фас!", "принеси!" и другие. К сожалению, "пса" перевели все же в буйное отделение. Когда я был на процедурах, он попытался войти в процедурную и укусил санитара его туда не пускавшего. Санитар же не знал, что "пес" должен везде со провождать хозяина. Я по нему скучал. Это был самый разумный больной в отделении;

Шел второй месяц моего заключения. Мозг потихоньку сдавал. Сознание было постоянно затуманено, я воспринимал мир, как через мутную пелену. Редкие свидания с братом в присутствии врачей не утешали, а, скорей, раздражали. Я же не мог ему объяснить всего, не хотелось его впутывать в политику. Начала сдавать память. Раньше я от скуки все время декламировал стихи. Это единственное, чем мне нравится психушка - не вызывая удивлении окружающих. Все чаще я гладил шарик, розово дышащий в моей ладони. От его присутствия на душе становилось легче. Мир, заполненный болью, нечистотами, запахами карболки, грубыми и вороватыми санитарами, наглыми врачами, как бы отступал на время.

Но из больницы надо было выбираться. Погибнуть тут, превратиться в идиотика, пускающего томные слюни, мне не хотелось. И если план мой вначале казался безукоризненным, то теперь, после овеществления шарика, в нем появились трещины. Мне почему-то казалось, что, рассказывая врачам об изменении сознания, о том, что шарика, конечно, нет и не было, а было только мое больное воображение, я предам что-то важное, что-то потеряю.

Но серое небо все падало в решетки окна, падало неумолимо и безжалостно. Мозг начинал пухнуть, распадаться. Требовалась борьба, требовалась хитрость. И пошел к врачу.

...Через неделю меня выписали. Я переоделся в нормальный костюм, вышел во двор, залитый по случаю моего освобождения солнцем, обернулся на серый бетон психушки, вдохнул полной грудью. И осознал, что чего-то не хватает.

Я сунул руку в карман, куда переложил шарик, при выписке, из халата. Шарика не было! Напрасно надрывалось в сияющем небе белесое солнце. Напрасно позвякивал трамвай, гудели машины, хлопали двери магазинов и кинотеатров. Серое небо падало на меня со зловещей неотвратимостью. Я спас себя, свою душу, но тут же погубил ее. Ведь шарика, - теплого, янтарного, радостного, - не было. Не было никогда.

Я проснулся раньше времени от тишины. Обычно утром под моими окнами начинал работать продмаг, что сопровождалось соответственным звуковым орнаментом: грюмканье дверей, стон сигнализации, ожидающей отключения, кряканье продовольственных фургонов, тусклая перебранка ранних алкашей... А тут - ватная тишина. И еще - запах свежести. Не искусственной, из аэрозольных флаконов, а истинной, насыщенной грозовым озоном, пихтовыми лапками, росистым ромашковым лугом.

Я открыл глаза и тотчас закрыл их. Увиденное никак не напоминало мою убогую спаленку.

Владимир Исаевич, - раздался голос, - вы уже проснулись?

Голос шел как бы ото всюду. Видимо, были скрытые динамики.

Проснулся, - сказал я в пустоту, - где моя одежда?

Нажмите кнопку с индексом "Ш", - сказал бестелесный голос.

Я надел трусы и спортивный костюм из нежной шерсти.

Разрешите зайти, - сказал голос.

Да, конечно, - ответил я, вспомнив сказку про аленький цветочек.

И как мы себя чувствуем? - сказал он. - Или, сперва завтрак?..

Как кофе-то заказать?

Меня зовут Таня, - сказала она. - Плотный завтрак или так себе?

Только кофе с сахаром, черный, - сказал я, - большую чашку.

Может, теперь господин президент позволит себя осмотреть?

Одеваться? - спросил доктор.

Пожалуй...

Вам сколько лет?

Сорок пять, - несколько недоуменно ответил "юноша".

А звать как?

Петр Ильич. Я ваш референт. Разрешите ознакомить с сегодняшним графиком встреч и дел?

Что-нибудь важное?

Да нет. Пока вы адаптируетесь в должности планируются заурядные дела и ознакомительные встречи.

Тогда перенесем их на следующие дни. А вы соберите мне руководителей всех ведомств.

Министров?

И министров тоже?

Отлично. Где?

В мельхиоровом зале. Позвольте, я вас провожу?

То кто же не пытался хоть раз в жизни представить себя главой правительства.

В настоящее время наш, так называемый - цивилизованный мир принадлежит лавочникам?

Вопросов может быть еще множество, но ответ один - лавочники.

Как создать совершенное общество? Вернее - какова его структура?

Мне кажется, что выделение материальных благ (подчеркиваю - МАТЕРИАЛЬНЫХ) надо разделить на три категории:

Что ж, зови народ.

ЧАСТЬ III

Обшарканный чиновник при виде меня вскочил из-за стола и, угодливо клаяняясь, запричитал:

- Сейчас, сей минуту, джас момент сэр, рак шния, рэга, прошу слегка обождяать, не будете ли вы столь любезны...

Совершенно запутавшись он замолк, вдохнул воздух, будто перед нырянием, и произнес:

(ООН - Особый Отдел Невозвращенцев), Извращенцев (ИЗО - Извращенческий Отдел) и Досрочных Возвращенцев (ОВД - Отдел Возвращенцев Досрочных). Для перепроверки деятельности всех отделов существует множество комиссий и подкомиссий. Я запомнил названия только некоторых из этого множества: КПСС - Комиссия По Статистике Смертей, РКПБ - Ревизионная Комиссия Проверки Бесплотных, ЛДПР - Легализация Развоплощений Досрочных Погибших, ФСБ - Факсимильный Сектор Бесплотных, - Главная Инспекция Бесприютных Досрочных Душ и КВН - Комиссия Возвращения Невозвращенцев.

- Шеф ГИБДД будет тут сей минут.

Тот час открылась дверь, вошел толстяк в пиджаке, похожем на мундир, повелительно махнул рукой, отправляя чиновника восвояси, представился.

- Я, главный инспектор главной инспекции бесприютных досрочных душ! Мы с вами немного подождем.

- Чего ждать то? - спросил я нагло.

- Вскоре должны подойти начальники ИЗО и ОВД, а главное - Председатель КВН.

- Расшифруйте, - сказал я мрачно.

- ИЗО - Извращенческий Отдел, ОВД - Отдел Возвращенцев Досрочных, КВН - Комиссия Возвращения Невозвращенцев, - хладнокровно ответил главный инспектор главной инспекции. Ваше дело вышло за пределы компетенции одного подразделения.

- Это потому меня так мотает по временам и судьбам?

- Вы ошибаетесь, вас просто затянуло в миры Веера. И вы уже успели, сами того не заметив, побывать и на Земле-шестнадцать, и в Кимгиме, и в Верозе, в Аркане. Скажите спасибо, что в Твердь в Орысултан не попали, там попы быстро бы из вас дух вышибли.

- Это что ж, - возмутился я, - вы меня в Чистовик или в Черновик загнали!

- Сами виноваты, - невозмутимо сказал главный инспектор, меньше фантастику читать надо.

Но я же и в других временах побывал, даже абортирован был!

- Время относительно. Как и алкогольная зависимость. Когда перемещаешься в пространстве, время меняется. Да и глюки, для таких возбудимых типов - логичны. А вот, кстати, и остальные. Председатель КВН наше с кисточкой. Прошу, господа, рассаживайтесь...

Я не знаю, что это за место, что это за страна. Знаю только, что тут очень жарко и много насекомых. Стоит оставить на столе кусочек еды, как вмиг к нему собираются какие-то мошки, сбегаются муравьи. Один раз я бросил в пакет в мусорном ведре корки арбуза, а вечером, когда вынул этот пакет, чтоб вынести, из ведра выпрыгнул, как лягушка, огромный паук. Я направил на него мощную струю дихлофоса, но он все прыгал и жужжал, как шмель. А, когда издох, свернулся, стал маленьким. Я не решился его рассматривать, сгреб веником на газету и спустил в унитаз.

Вечером, несмотря на жару, окна надо закрывать. На свет налетают перепончатые жуки - тараканы с руку величиной. И комары. Мелкие, чрезвычайно кусучие. Нападают они беззвучно, ни зудят, как нормальные комары в России.

Я не знаю, что это за место, что за страна. У меня квартира с водой и электричеством. Иногда я выхожу в пронзительный зной улицы. Вокруг желтые, двухэтажные дома. Может, там кто-то живет - я не проверял. Улицы безжизненны, нет птиц, нет бродячих кошек.

На другой стороне улицы от моего дома склад-магазин. Он всегда открыт, в нем тоже есть электричество, и в нем работает кондиционер - там всегда прохладно. В моей квартире кондиционера нет, там всегда душно.

В этом складе я беру продукты и вещи. Аэрозолей для убийства насекомых я набрал целый ящик.

Склад огромный, припасов хватит мне на много лет. Продукты в этом складе лежат в огромных холодильниках с железными дверями. Есть деликатесы. Когад я их обнаружил, то обожрался икрой до тошноты. Сейчас питаюсь очень скромно, почти аскетично.

Удивительно, но во втором холодильнике со стеклянной дверцей постоянно находятся свежие фрукты. И, если я сегодня взял арбуз или дыню, то завтра их количиство восстановится.

Мусор я выношу в мусорный бак, который стоит около склада-магазина. Не знаю, как так получается, но он всегда пустой. Второй месяц я складываю туда пакеты с мусором, а он пустой.

Пакеты я беру в магазине, там много разных полиэтиленовых пакетов.

У меня есть компьютер. Я очень боюсь, что он испортиться. В складе нет электроники, так что отремонтировать его мне не удастся. Я сажусь за компьютер редко. Я пишу на нем мемуар. Единственное, что мне осталось - этот компьютер, при помощи которого я пытаюсь письменно восстановить свою жизнь.

Я не знаю, сколько мне лет. У меня седая борода, много морщин, огромная лысина. У меня плохо работает желудок, покалывает бок, болят зубы и бывает одышка. Наверное, я старый.

Я знаю, как меня зовут и помню всю свою жизнь за последние пятьдесят лет. А дальше - провал. Провал, непонятная квартира, непонятная часть света, жгучее солнце. Может это и не Земля вовсе?!

Страшным проклятием у китайцев является пожелание "жить в эпоху перемен". Никогда не задумывался над этой сентенцией. Просто родился в эпоху Сталина жил в период правления Брежнева, хулиганил при Горбачеве, пытался стать богатым во времена Ельцина. Хотя, Ельцин к моим ошибкам особого отношения не имел, у него своих забот хватало.

Своим проклятием я считал не эпоху, а слишком живой ум. И часто завидовал примитивным, им было так просто существовать.

Впервые я столкнулся с издержками интеллекта в человеческом общении на каком-то семейном празднике. Я тогда был настроен мрачно, потому что не пришла дочка одного из папиных знакомых, Валя...

Однажды собрались гости, но Валя Семенченко не пришла. У нее болело горло. У меня и самого часто болело горло, так что я Вале сочувствовал. И было скучно. От скуки я затеял разговор с дядей Дубовиком.

-- Ты всегда такой молчаливый? - спросил я его.

Я нарочно обратился к дяде на "ты", интересно было узнать, как Дубовик себя поведет.

Но застенчивый дядя Дубовик не успел ответить. Семенченко-мама услышала мой вопрос, хотя в это время разговаривала с другими гостями. Она всегда ухитрялась все услышать и все увидеть.

-- Как тебе не стыдно, Вовочка, - сказала она. - Разве можно к старшим обращаться на "ты"...

Это был вопрос, на который не надо давать ответ. Взрослые часто задавали такие вопросы. Например: почему ты так себя ведешь? Нет, даже так: почему ты ТАК себя ведешь? Ну как ответить на такой вопрос? Я, если был в плохом настроении, обычно отвечал - ПОТОМУ. А если был в хорошем настроении, быстро извинялся и говорил, что больше не буду. А в глубине души удивлялся странности взрослых.

-- А почему нельзя? - И уточнил: - Почему ко мне взрослым можно обращаться на "ты", а мне нельзя?

-- Потому что мы - взрослые! - сказала Валина мама громким и удивленным голосом. - Мы вас кормим.

-- Это что ж, дядя Дубовик меня кормит, что ли? - опять спросил я.

-- А взрослые детей? - спросил я. Взрослые детей уважают?

-- Они их любят, - наставительно сказала Семенченко, - они любят их, если, конечно, они хорошо себя ведут. К тому же, взрослые больше знают.

-- Вы больше меня знаете? - спросил я громко.

За столом стало тихо. Все взрослые прислушивались к нашему разговору.

-- Конечно, - сказала Валина мама., - гораздо больше. Потому что я училась.

-- Тогда скажите мне, что такое мюзрик?

-- Мюзрик?.. - замялась Семенченко, - Мюзрик?.. Такого слова нет, а если есть, то его дети выдумали.

-- А вы можете выдумывать слова?

-- Зачем их выдумывать, слов много и я все их знаю.

-- Тогда скажите, что такое Флуктуация?

-- Ну, это что-то медицинское, а я не врач.

Гости смотрели в стол. Дядя Дубовик прикрыл зачем-то рот рукой, из под руки торчала его бородка.

-- А что такое синекдоха? - не унимался Вовочка.

-- Ну, это я недавно учили, по русскому... - смущенно сказал мой средний брат Ляля, который на самом деле был Павел. Лялей я звал его, когда был совсем маленьким, и новое имя прижилось. - Это словесный прием, который позволяет показать большое через его часть. Например, можно сказать: "толстяк" или "борода", обозначив тем самым всего человека.

-- Ну и память у тебя, Вовка! - сказал Ляля.

-- Вова, - вступила мама, - перестань. Расходился, как горячий самовар.

-- Кто самовар?! - возмутился я. - Не знаете, так и скажите! А что такое дисперсия? Или - интродукция? Никто не знает всех слов.

-- Это специальные слова, - попытался остановить мой напор папа, - тетя может их не знать. Я тоже не все знаю.

Наступила тишина. Потом покрасневшая тетя Семенченко сказала:

-- Ты глупый и грубый мальчишка, я не хочу с тобой разговаривать.

А мама сказала:

Миша встал из-за стола, взял меня под мышку и понес из столовой. А я брыкал ногами и кричал сквозь слезы:

- А что такое Ярод? А что такое Пардыква? Не знаете! Тоже мне, взрослые!

Я попытался повидать Валю спустя 55 лет. Специально съездил в Сибирь, в Иркутск. Зря съездил. Валя умерла от цирроза печени 20 лет назад, говорили - пила по-черному. Девочка из интеллигентной семьи, врач! А Иркутск оказался маленьким, грязным и совершенно непригодным для человеческого жилья. Хорошо, что я это не понимал, пока жил там целых 20 лет.

Мне в те годы не то что Иркутск - пятиэтажный дом казался целым миром. Я тогда впервые узнал про Карлсона, совершенно поверил в его реальность и отправился на поиски.

Когда я был маленьким, меня часто называли вредным неслухом. Иногда добавляли - отчаянный. Отчаянный неслух, вреднуля.

Еще меня дразнили, потому что про Вовочку много глупых анекдотов. Дразнили меня старшие мальчишки.

Я не был вредным и не был таким уж отчаянным. Я был задумчивым. Или, как говорила мама про задумчивых мальчиков - мечтательным.

Я любил оставаться дома один. Тогда мне никто не мешал мечтать. Я представлял, как в открытое окно влетает Карлсон, и как мы дружимся. Жаль только, что у меня не было паровой машины и Карлсон не мог ее сломать. Ведь все знают, что именно после взрыва паровой машины начинается настоящая дружба с Карлсоном.

Я удивлялся, почему Карлсон никогда не прилетает. Я был упрямым мальчиком, поэтому однажды вышел из квартиры в подъезд и поднялся по лестнице на самый верхний этаж. На самом верхнем этаже была лестница, которая вела на чердак. Детям было строго запрещено лазить на чердак. Но как можно было бы узнать у Карлсона, почему он не прилетает, если не забраться на чердак, а оттуда - на крышу.

И я полез по лестнице.

С трудом открыл тяжелую крышку люка, для этого пришлось упереться ногами в железную ступеньку и толкать крышку; она с грохотом открылась вверх и шлепнулась там. Я подтянулся на руках, перевалил туловище в пыльную темноту чердака и оказался в таинственном помещении, пронизанном солнечными лучами. Лучи дрожали на пылинках, казалось, будто множество фонариков светят сквозь щели в крыше.

Теперь надо было найти выход на крышу. Я пошел по чердаку. Сердце замирало. Чердак был наполнен странными гулькающеми звуками, будто там проживало множество гулек.

Найдя, наконец, дверь, я потянул ее на себя и вздрогнул. Какая-то большая птица пролетела рядом с головой. Я замер, успокаивая дыхание. Я узнал голубя, но его появление было таким неожиданным.

Так вот, какие гульки тут все время бормочут, - подумал я.

И вот, свершилось! Я оказался на крыше.

Подо мной лежал родной город, его было видно почти весь. Далеко-далеко дымились трубы Куйбышевского завода, где делали сложные машины. В другом конце на горе стояла церковь, в ее куполах плавилось червонное солнце. Третья сторона была заполнена Ангарой, замечательной рекой, в которой запрещалось купаться маленьким мальчикам. А с четвертой стороны город превращался в тайгу: там был большущий парк с кедровыми и сосновыми деревьями.

Я ощутил себя очень маленьким на фоне этого простора. И в то же время я чувствовал себя очень большим, ведь этот город принадлежал мне...

Но надо было искать домик пухлого проказника. Я шел по хрустящей жести крыши, стараясь не оступиться, придерживаясь за конек и не приближаясь к окраине, ведущей в бездну. Я вымазался в ржавчине, руки горели от горячего металла конька, а домика все не было видно. Мне казалось, будто уже много часов бреду по этой крыше и конца этой ходьбе не будет. Но тут я увидел приоткрытую дверь и понял, что обошел всю крышу по кругу. Вернее - по квадрату. Во втором классе тогдашней школы мы еще не очень хорошо разбирались во всех этих квадратах, овалах, треугольниках и ромбах.

Даже, если это был квадрат, подумал я, то он какой-то вытянутый. По-моему, такие квадраты называются простоугольниками. Или длинноугольниками?

Я еще раз осмотрел свой город. Это был хороший город, так как в нем жили папа и мама, старенькая бабушка и великовозрастные братья. А еще в этом городе жила Валя Семенченко, которая часто приходила вместе с родителями к ним в гости.

Я вздохнул и начал спускаться с чердака. Я попытался закрыть люк, но крышка была слишком тяжелая, я оставил ее так, открытой. Потом пошел по лестнице вниз, в свою квартиру на третьем этаже. Мне надо было бы подумать о том, какой скандал устроит мама при виде костюма, украшенного ржавыми пятнами. Но я думал совсем о другом.

О том, что в городе очень много крыш, все их так просто не облазить. Поэтому, надо поступить по-научному: взять бинокль старшего брата (когда того не будет дома), залезть на крышу и внимательно осмотреть другие крыши в бинокль. И уж потом, найдя нужную крышу, залезть туда и объясниться, наконец, с Карлсоном.

В детстве я не только искал Карлсона. (Тем более, что Карлсон был написан гораздо позже и я тогда уже не был маленьким). Я и сам писал сказки, еще не умея писать. Садился за папин письменный стол на львиных лапах, подкладывал под попу два тома БСЭ (Большой Советской Энциклопедии) и выводил строчки, будто пишу по-настоящему. Впрочем, писал я по-настоящему, так как текст воспроизводился в голове и я его запоминал. Другое дело, что каракули, несмотря на строчное построение и абзацы, - их я интуитивно соблюдал - не могли быть никем прочитаны.

И когда я "читал" свои записи, слушатели неоднократно вставали, чтоб посмотреть на них. И удивлялись: "Ну и горазд ты сочинять, Вовка!" Я не сочинял, просто помнил.

Потом, гораздо потом, в тюрьме, это свойство памяти помогло мне писать в уме и запоминать стихи и рассказы. Свою первую повесть после освобождения я просто напечатал на пишущей машинке, бездумно напечатал, будто переписал с невидимого никому черновика.

Я писал, играл, задавал вопросы. Вопросы были простые, но взрослых они почему-то ставили в тупик. Очень хорошо помню последствия одного такого вопроса.

После скандала за поход на крышу Мама перестала со мной разговаривать. Она заставила меня выкупаться под душем, дала чистую одежду, и все - молча. А когда пришел папа, рассказала о моем преступлении и добавила:

-- Это не мой сын. Мой сын не может быть таким бездушным. А если бы он свалился с этой чертовой крыши?! Наверное это не мой сын, наверное моего сына украли цыгане, а этого оставили взамен...

Я видел цыган. Они иногда ходили по квартирам, просили денежку и хлеб. Вместе со взрослыми цыганами ходило много цыганских ребятишек. Они были черными, пестро одетыми и все время что-то щебетали. А если им дать денежку, то они могли станцевать танец прямо на улице или в прихожей, сами себе подпевая.

Значит, я - цыганенок, подумал я. Вот здорово! А настоящий я теперь ходит с цыганами, просит денежку и танцует... Я позавидовал настоящему Вовочке, которому так здорово живется. Ему даже не надо ходить в школу.

А откуда берутся цыганята, возник логичный вопрос.

-- Папа, - спросил я, - а откуда берутся цыганята?

Папа читал газету. Он сидел за столом, ждал, когда мама принесет обед и читал газету.

-- Цыганята? - оторвался он от газеты. - М-да, откуда? А ты спрашивал у мамы?

-- Мама со мной не разговаривает, ты же знаешь.

-- Не разговаривает... Да-а. Сложная ситуация. Ну, я полагаю, что цыгане своих цыганят находят в лесу.

-- Подожди, а как же аисты? Они что, только обычных детей приносят? А цыганские дети растут в лесу?

Папа зачем-то снял и одел очки, пошуршал газетой и ответил:

-- Да. Полагаю, что именно так все и происходит. А почему тебя, так сказать, это интересует?

-- Ну как же? Я же - цыганенок. Меня же подменили. И теперь настоящий я весело живет и в школу не ходит. А меня даже на крышу не пускают. И купаться в речке не разрешают. Эх, как я ему завидую!

Папа смутился. Он встал из-за стола, прошелся по комнате, снова сел. И сказал:

-- Это, знаешь ли, вопрос спорный. Это, так сказать, лишь мамино предположение, гипотеза, так сказать. Мне лично кажется, что ты самый настоящий Вовочка, а никакой не цыганенок.

-- Но я же черненький, - возразил я. - А другие ваши дети - светленькие. И Мишка, и Лялька. Поэтому, если бы я был я, я был бы тоже светлый. А я темный, ясно же, что я подмененный.

-- Ну, - решил возражать папа, - дети у родителей бывают разные. И темненькие и светленькие. Это вовсе не доказательство того, что ты - это не ты.

-- Как же не доказательство. А мое поведение. Вы же сами говорили, что я неизвестно в кого уродился. А бабушка все время меня гаденышем зовет. И все это почему? - Я торжественно посмотрел на отца: - А потому, что я - это не я. А у нас, цыганят, совсем другие правила поведения. И никто нам не должен запрещать лазит на крышу или купаться. Вот!

Видимо, вопрос, который поднял я, был очень серьезным. Потому что мама, которая уже несколько минут стояла с тарелкой супа в руках, забыла о то, что она с сыном не разговаривает.

-- Это не играет роли, - сказала она. - Если ты наш сын, то просто обязан вести себя, как сын, а не как какой-то цыганенок. Может, ты еще по квартирам пойдешь, деньги на хлеб просить?!

-- Вот здорово, - сказал я. - И тогда у меня будут свои деньги. Только в этой одежде плохо просить, надо совсем другую одежду, цыганскую. Бабушку попросить, чтоб сшила? У нее в сундуке много красивых лоскутков.

Мама чуть не выронила тарелку. Но мама была мужественной женщиной, она поставила тарелку перед папой и сказала:

-- Иди к себе в комнату и учи уроки. Я тебя еще не простила. И выброси из головы всякие глупости!

Я медленно, нога за ногу, ушел к себе. Это только так говорилось - своя комната. На самом деле своя комната была только у старших братьев: у Мишки и Павла, которого Я звал Лялька. Эта комната называлась "детская" и в ней стояла моя парта, которую сколотил настоящий плотник. А спал я в столовой на диване. Еще была спальня родителей; в ней, рядом с мамой, я спал, когда был маленьким, и был папин кабинет со шкафами с книгами и красивым письменным столом на львиных лапах. Иногда мне разрешали играть в этом кабинете.

Я медленно ушел в детскую, сел за парту и стал думать: кто же я есть на самом деле. Быть цыганенком было заманчиво, но я уже понял, что суровая мама никогда это не разрешит. Но, если его нашли в лесу, он мог быть кем угодно, ведь в лесу много всяких жителей.

Он мог быть троллем. Хотя, тролли очень большие и уродливые. Тогда он мог быть гномом... Нет, гномы маленькие, они носят шапочки с колпачками. Наверное он близкий родственник фей. Феи такие же, как и люди, только красивей. У них тоненький голосок и большие глаза.

Глаза у меня были большие. Даже очень. С длиннущими пушистыми ресницами. В школе меня за эти глаза дразнили, считалось, что такие глаза - девчачьи. Но Валя Семенченко говорила, что глаза у него красивые. И что он сам симпатичный. А Валя была старше его на год, училась уже в третьем классе, и ей можно было верить.

Да, скорей всего я Фей, - подумал я. Не Фея , фея - это девчонка, а фей. Поэтому у меня и нет крылышек. Они растут только у девочек. Значит, я немного волшебник, все феи волшебники. Только меня никто не учит волшебству. Конечно, они простые люди, откуда им знать, что фея надо учить волшебству. Как бы мне встретиться с феями, чтоб они меня поучили? Надо идти в лес.

Но один я до леса не доберусь, продолжал думать я. Мне нужно найти напарника. Надо выбрать кого-нибудь из старших мальчиков. Чтоб он довез меня до леса и подождал, пока я встречусь с феями.

Для этой цели лучше всего подходил Васька Молчалин. Ему было целых 12 лет, про него говорили, что он приемный мальчик, что родители взяли его из детского дома и усыновили. Васька был большой шалун. Кроме того Васька был жадина. И Васька мог гулять где хочет, его не ругали.

Что же такое дать Ваське, чтоб он меня отвел в лес, думал я? Дам я ему ящерицу в спирте, ни у кого во дворе такой нет. Завтра воскресенье, школы нет. Пойду гулять и договорюсь с Васькой. Зато потом, когда феи научат меня чудесам...

Что потом, я представлял себе плохо. Но то, что это будет здорово, не сомневался.

Да, если бы я научился чудесам, это было бы здорово. Увы, не научился. Других учил, было. А вот сам так и не освоил начальный курс волшебства. Наверное, потому, что мальчики бывают эльфами, а мальчиков - фей никто еще не встречал. Не там я родился, не там и не тогда. Вот старший брат родился и там, и тогда, поэтому при наступлении перемен быстренько бросил науку и занялся бизнесом. Стал богатым. Живет в Израиле, жена на 40 лет моложе, только от нее у него пять детей, причем последнего пацана сделал в 72 года. И не собирается останавливаться. И прошлых жен с детьми не забывает, помогает материально. А у меня на приличный компьютер денег нету!

Все же гложет меня подозрение, что тогда, много-много лет тому назад, я в поиске фей был недостаточно настойчив.

Когда тебе десять лет, даже маленькие деревья кажутся большими. А большие - громадными. Когда тебе так мало лет, лес загадочен, он похож на сказку.

Я легко уговорил Ваську отвезти его в лес. Васька согласился не только из-за ящерицы, хотя ящерица в спирту была замечательная. Васька и сам был не прочь побывать в настоящем лесу, но один идти туда побаивался. Хотя, никогда не признался бы в этом даже самому себе. С малышом Вовкой, о котором надо было заботиться, о страхе думать не было времени. Да и какой может быть страх, если бояться должен этот пацан, сын доктора Ревокура.

Но пацан не боялся. Ни тогда, когда они ехали на трамвае, ни потом, когда они пересели в автобус, ни, даже, тогда, когда они сошли на остановке "Грибная поляна" и углубились в лес. Это было странно, но мальчишка не боялся, а, наоборот, радовался, вертел головой и то и дело убегал в самую чащобу.

А потом повел себя и совсем странно: попросил Ваську посидеть на пенечке и подождать его.

-- Ты че, пописать хочешь? - спросил Васька. - Так писай здесь, че уходить в чащобу?

-- Я тебе заплатил, - неожиданно строго сказал пацан, - вот и жди.

Васька хотел дать малявке леща, но потом подумал, что тот действительно ему заплатил. А Васька был хоть и жадный, но честный. Поэтому он только сказал вслед Вовочке:

- Иди, иди, мне-то что, ну съедят там тебя волки, или цыгане украдут...

А я шел по узенькой, едва заметной тропинке и не боялся волков или цыган. Волки днем не опасные, а цыгане уже украли одного Вовочку, теперь я и сам цыганенок, что ж мне бояться цыган.

Я шел и шел и вышел на небольшую полянку, со всех сторон закрытую соснами. Это был такой зеленый шатер с травой и цветами вместо ковра и хвойным потолком с щелочками между иголок. В щелочки светило солнце, поэтому шатер был не просто зеленый, а золотисто-зеленый.

Посреди полянки был пень. Он был невысокий, но с таким гладким срезом, будто обеденный стол. Пень стоял на толстых узловатых корнях, уходивших в землю. По правилам не пне сейчас должен был появиться гном в колпачке и курточке. Но на пне никого не было.

Я подошел поближе. Нет, единственным живым существо на пне был большущий рыжий муравей, который с деловым видом что-то там обнюхивал, шевеля усами.

Я посмотрел по сторонам. Нет сомнений, что этот зеленый шатер - чей-то лесной дом. Именно то место, где положено встретиться с феями. Но феи почему-то запаздывали. Допустить, что они не знали о моем прибытие я просто не мог. Они же - Феи!

Я постоял, впитывая золотисто-зеленое волшебство леса. Казалось, что какие-то прозрачные струны играют невероятно красивую музыку. Играют чуть слышно, для меня одного.

Наверное они сейчас заняты, подумал я, и будут ждать меня в следующий раз.

-- Я приду, - негромко сказал я в сторону пня, - я обязательно приду еще...

И пошел обратно.

Васька, увидев возвращающегося пацана, ужасно обрадовался. Ему было очень неуютно одному в лесу. Он чувствовал себя уверено только в городе или во дворе, где все знал.

-- Ну че? - спросил Васька и длинно сплюнул сквозь зубы. - Нагулялся? Едем обратно, что ли?

И мы поехали обратно.

Еще одним проклятием моего существование была излишняя чувствительность. Дополненная воображением, она, порой, доводила меня до безумия. Я боялся там и того, чего ни один примитивный не боялся, так как прямой опасности не было. Я смеялся там, где нормальные люди не видели ничего смешного, а плакал тогда, когда в общепринятом смысле для слез не было оснований. Даже сейчас, хотя давно зачерствел, перечитывая "Убить пересмешника" расплакался от восторга перед чистотой героев книги, от качества повествования.

Многие эпизоды, связанные с этим недостатком, помню "живьем".

Я, признаться очень любил праздники. Потому что в праздники к родителям приходили гости.

Конечно, если бы я мог сам выбирать гостей, то он многих из них не стал приглашать. Зачем, например, приглашать Клару Ароновну, которая всегда много говорит, все рассматривает, будто пришла в магазин, щиплет меня за щеку, приговаривая пронзительным голосом одну и ту же фразу: "Это кто же у нас тут? Кто этот юный мужчина? Как мы быстро растем, скоро за мной ухаживать будем?". Кроме того от Клары Ароновны пахло с такой силой, будто она вылила на себя целое ведро духов. И она всегда говорила, что ест, как птичка, что у нее совсем нет аппетита, а сама ела, будто пьяный грузчик. (я не видел, как ели грузчики, но бабушка, скорей всего видела, и так говорила про тех, кто ел много и жадно, что они едят, как пьяные грузчики).

Не пригласил бы я и доктора Дубовика, высоченного дядьку с бородкой клинышком. Дубовик работал у папы в больнице, в гостях он всегда стеснялся, поэтому много молчал и часто выходил на балкон курить. Он был скучный взрослый и никогда мне ничего не приносил. Я его жалел, я чувствовал, как ему неуютно, и поэтому мне тоже при нем бывало неуютно.

Честно говоря, я пригласил бы только семью Семенченко. Потому что они были единственные, кто приходил с дочкой Валей.

Естественно, что праздники нравились мне еще и праздничным ужином. Сперва стол покрывали белой праздничной скатертью, потом на скатерть ставили приборы и начинали выкладывать закуски. В круглых тарелках лежали тоненькие кружочки колбас, ветчины, буженины, в продолговатых тарелочках нежились в масле шпроты и сардины. В глубоких мисках горбились разнообразные салаты. Еще были тарелочки с огурчиками, грибами, помидорами. Между ними выстраивались бутылки с вином, водкой и коньяком. Женщины пили вино, Дубовик пил водку, а папа и Семенченко-отец пили коньяк. Семенченко-мама всегда говорила Семенченко-отцу, чтоб он не пил каждую рюмку до конца: "не на поминках, мол". Он кивал ей: "да, милочка", - и все равно пил до дна.

Вино или шампанское наливали и детям - мне и Вале. Чуть-чуть, на донышко. И тогда мы чокались бокалами и рюмками вместе со взрослыми. Бокалы звенели, как хрустальные колокольчики.

Потом закуски убирали, мама торжественно вносила горячее. Иногда это был гусь, иногда - индейка, иногда - жареное мясо с картошкой и зеленым горшком. Мясо бывало зажарено куском и я никак не мог научиться отрезать от этого куска маленькие кусочки тупым столовым ножом. И удивлялся, как это получается у взрослых.

После горячего взрослые вставали из-за стола, мужчины уходили курить на балкон, а женщины шли с мамой на кухню. Мы же с Валей шли в папин кабинет, рассматривали игрушки или возились, как плюшевые медвежата. Валя была сильная девочка, иногда она ухитрялась повалить меня и сесть верхом. Мне не было обидно проигрывать, все же Валя была старше и выше ростом - девочки всегда растут быстрей мальчиков. К тому же, она мне нравилась, а когда человек нравится, ему не обидно проигрывать.

Потом из столовой слышались звоны чайного сервиза, все вновь собирались за столом, и мама вносила блюдо с тортом.

Мама обычно пекла один из трех тортов: наполеон, безе или шоколадный. Наполеон мне не нравился, что вкусного в слоеном пирожном с белым кремом, пускай даже это пирожное огромное и круглое. Безе мне тоже не нравился, я не понимал вкуса сахарных яичных белков, из которых делалась большая часть торта. Зато шоколадный торт я обожал. Это был толстенный торт из нежного бисквита, с тройным слоем крема, а поверх торта лежали неровные куски шоколада.

После чая взрослые начинали прощаться, собираясь уходить. Прощанье обычно затягивалось минут на тридцать, мы с Валей вполне могли еще поиграть. Возиться после такой сытной еды не хотелось, обычно мы тушили свет и рассказывали друг другу страшные истории, держась за руки, чтоб не так было страшно.

Однажды после чая мы с Валей как обычно потушили свет, я начал рассказ-страшилку про живую руку покойника. Я давно приготовил эту историю, услышанную во дворе, и все ждал праздника, чтоб рассказать. Неожиданно свет загорелся, в дверях стоял Семенченко-отец, Валин папа. Он строгим голосом приказал девочке идти одеваться, так как они уже уходят, а, когда Валя проходила мимо него, неожиданно ударил ее рукой по левой щеке.

Я весь съежился. Валя молча проскользнула мимо отца, пошла в прихожую, натянула пальто, обернула воротник шарфом, смахнула этим же шарфом слезы.

А я сидел в папином кабинете и не мог выйти к гостям попрощаться. У меня наворачивались слезы и я сглатывал какой-то комок в горле, который никак не сглатывался. А левая щека покраснела и горела, будто ее прижгли раскаленным утюгом.

Я никому не рассказал об этом случае. Когда мама спросила, "что я тут сижу, накуксившись?", я сказал, что болит живот.

Прошло много-много лет, я вырос, превратился в человека с отчеством. У меня трое своих детей, девочек. Я сам стал собирать гостей на праздники, сидеть во главе праздничного стола, любяще смотреть на своих дочек. Но все равно, вспоминая детство и Валю Семенченко я чувствовал, как начинает гореть левая щека.

Мне редко бывало скучно, так как я умел писать без карандаша и ручки, в уме. И писать таким макаром всегда было увлекательно. До сих пор предпочитаю писать в уме. Поэтому издал не так уж и много художественных книг. Все, написанные в уме, гораздо лучше. Они, как сон, что кажется великолепным, хотя детали смыты, расплывчаты. Проснешься, ощущение восторга - его помнишь. А нюансы утеряны.

Именно такое ощущение восторга пережил я при первой встрече с музыкой. Плохо то, что запомнились детали. Они уничтожили откровение радости. Наверное, именно поэтому я так и не научился играть ни на одном инструменте.

Еще до того, как его принесли, я знал, что оно немецкое и с чудесным звуком.

Наконец к дому подъехала грузовая машина; я прилип к стеклу. Нечто огромное, закрытое чехлом выползло из кузова, повисло на веревках и осторожно вжалось в землю.

Четыре мужика в телогрейках взяли предмет с четырех сторон и понесли в подъезд.

Пианино не проходило в дверь, поэтому грузчики сперва сняли дверь с петель и квартира без двери стала какая-то беззащитная, будто кукла без платья.

Топая, как слоны в посудной лавке, грузчики внесли пианино в столовую и установили его рядом с диваном. Чехол сняли, торжественно засияли канделябры из старинной бронзы, приделанные к лицевой части пианино.

Я разрывался между двумя желаниями. Хотелось посмотреть, как едят пьяные грузчики и потрогать пианино за черный лакированный бок. Меня ждало двойное разочарование: кормить грузчиков не стали, а просто дали им деньги. Возможно, в качестве исключения эти грузчики не были пьяными. Грузчики навесили входную дверь на петли и потопали вниз по лестнице. Трогать пианино тоже не дали, сказали, что оно должно остыть, отдохнуть.

Расстроенный я вышел на балкон и стал смотреть на огромный тополь, который доставал верхушкой до третьего этажа. По тополю ползла рыжая кошка, охотилась за голубями. Я шикнул на кошку, она скептически посмотрела на зелеными глазами и, понимая, что ее не достать, продолжила охоту. Тогда я вернулся в квартиру, нашел на кухне щетку с длинной ручкой, вышел на балкон и попытался этой щеткой спугнуть кошку.

Кошку спугнуть не удалось, щетка была слишком короткая. Зато голуби заволновались и взлетели в небо. Кошка проводила их пронзительным зеленым взглядом. Я тоже проводил взглядом голубей и выронил щетку. Щетка упала на тополь, заскользила между ветвей и стукнула кошку щетиной. Кошка взвилась, как ошпаренная, и мигом оказалась на самой верхушке тополя. Щетка проскользила до второго этажа и застряла в сучьях.

Я пошел в комнаты. День сулил столько интересного, а в результате ни грузчиков, ни пианино, ни щетки.

В конце концов все уладилось. Средний брат Ляля спустился вниз и выловил щетку, немного взобравшись на дерево. Папа сел за отдохнувшее пианино и тронул клавиши. Все стояли вокруг пианино и слушали, как папа играет.

Когда папа перестал играть я спросил:

-- А мне можно?

-- Попробуй, - сказал папа.

Я сел на крутящийся стулик, который купили вместе с пианино. Папа подкрутил сидение этот стулика и я оказался один на один с черно-белыми клавишами. И начал осторожно трогать их пальчиками. И каждая клавиша отвечала на это касание.

В восторге я тронул стразу несколько клавиш. Раздался неприятный звук, я поморщился, слез со стульчика.

-- Я как-нибудь потом, - сказал я, - мне надо привыкнуть.

Теперь, когда дома никого не было, у меня появилось чудесное занятие. Я открывал крышку пианино, подкручивал сидение стульчика и трогал клавиши. Я касался их нежно, как котенок лапкой. И клавиши дарили чудесные звуки, немного похожие на звуки хрустальных колокольчиков: я пытался нащупать в этих звуках ту мелодию, которая едва слышно звучала в лесу под сводами зеленого шатра, мелодию фей.

С каждым днем клавиши становились все послушней. Я играл, наслаждаясь и наслаждался играя.

Однажды мама привела пышную тетку с небольшими усиками над ярко-красными, помадными губами. Это была учительница музыки.

Тетка усадила меня на стульчик, сама села рядом на стул и сказала:

-- Ты должен правильно держать руки. Сперва мы будем играть гаммы. Гамма - это звуковой ряд, правильный звуковой ряд.

И она сыграла эту самую гамму. Она держала руки над клавишами, будто хирург перед операцией (я видел хирурга в папиной больнице), пальцы у нее шевелились быстро, будто сами по себе. Гамма оказалась отдельными, ничего не выражающими звуками, напоминающими те, которые издает палка, когда ей проводишь по металлическому забору.

-- Теперь ты, - сказала тетка.

Я попытался держать руки на весу. Сразу почудилось, что я собираюсь вырезать у пианино аппендицит. Потом я начал нажимать клавиши по очереди, как это делала тетка. И подумал, что хорошо бы вырезать аппендицит у этой тетки.

-- Не так, сказала учительница, руки должны быть расслабленными, пальцы быстрыми. Не тыкай в клавиши пальцами, это не кнопки. Нажимай легким но уверенным касанием на каждую клавишу. Звукоряд должен быть подробным и равномерным. Нет, так гамму не играют...

Мы прозанимались целый час. я так устал, будто вместе с грузчиками втаскивал это пианино на третий этаж.

Учительница ушла не сразу. Она пила с мамой чай и громко рассказывала о своей работе. У нее, оказывается, было много учеников, не один я. И все ее ученики уже умели играть гаммы.

-- Труд и терпенье, - сказала учительница и строго посмотрела на меня, - терпенье и труд. Великий Паганини в детстве занимался на скрипке по 12 часов в день.

Она ушла, я посмотрел на чашку, из которой усатая учительница пила чай. На чашке были жирные, ярко-красные отпечатки ее губ.

На другой день я дождался, когда все ушли, открыл крышку пианино и попытался вспомнить прекрасные звуки зеленого шатра, сказочных фей, звуки мечты. Но клавиши отзывались ржавыми одиночными нотами, напоминающими непонятный звукоряд или ту самую гамму.

Я осторожно закрыл пианино, сел на диван, в самый уголок и немножко поплакал. Совсем немножко.

В последнее время я часто болею. Не столько возраст, сколько безалаберное отношение к телу, к скафандру, выданному для эксплуатации на этой планете. Удобный, самовосстанавливающийся и автономный, он рассчитан лет на 200, а люди снашивают его за треть срока. Такое впечатление, что никто не читает "Инструкции по эксплуатации тела", а о гарантийных сроках и знать не ведают.

Болеть скучно, противно как-то. Вот в детстве болеть было даже интересно.

У меня был хронический тонзиллит. Это значит, что у меня часто болело горло. Иногда хронический тонзиллит превращался в страшную ангину. У меня подскакивала температура, горло распухало так, что не только глотать, но говорить было трудно, все тело начинало болеть, будто кто-то пытается разобрать его по суставам и жилочкам.

Чаще всего злодейка ангина нападала на меня в дни каникул. И, как все вредное, напрочь проходила, когда надо было идти в школу.

У ангины был один плюс - я болел на папиной кровати, а папа на это время перебирался на диван.

Кровать была широкая и мягкая. В спальне родителей на окнах были деревянные ставни, на время ангины эти ставни закрывали, так как от температуры болели глаза. Дневной свет просачивался в самые верхушки ставень, где они неплотно прилегали к раме, и приносил забавные тени. Иногда это были фигурки людей, сплющенные, как в кривом зеркале. Иногда тени приобретали внешность птиц с широкими крыльями. Такое впечатление, что щель в ставнях загадочным образом вбирала всякие движения за окном и, как волшебный фонарь, раскладывала их на белом потолке.

Я лежал, закрывшись до самого носа ватным одеялом, и часами наблюдал за игрой теней на потолке.

Когда теней не было, я мечтал.

О том, как стану великим врачом и смогу лечить всех от любых болезней. О том, что в пятом классе запишусь в секцию бокса и стану непобедимым. О том, что обыграю когда-нибудь папу в шахматы.

Когда температура поднималась очень высоко, это обычно происходило к вечеру, я бредил. Руки его становились ватными и разбухали до невероятных размеров. В сыром полумраке скользили какие-то существа с мохнатыми ушами. Голова тоже разбухала, занимая почти всю комнату, а в уши кто-то вставлял ватные затычки. Я открывал глаза, пытаясь что-нибудь увидеть, но мохнатоушие существа продолжали скользить, и распухшая голова болталась где-то вверху, далеко от туловища.

Утром температура спадала, я испытывал только слабость и боль в горле. Мама меняла промокшую за ночь ночную рубашку, помогая мне просовывать руки в рукава. Руки вновь были нормального размера, только очень худые. Ничего, думал я, когда меня примут в секцию бокса они станут мускулистыми.

Приходил посидеть средний брат. Он действительно был похож на Лялю: такой же пухлый, губастый и добродушный. Ляля рассказывал мне разные истории. Он как раз увлекался физикой, поэтому истории больше походили на популярные лекции по физике. Про то, что такое свет, как действует земное притяжение, почему вещи на Луне весят меньше, чем на Земле...

Приходил посидеть старший брат. Он все время спешил, а когда делал вид, что слушает меня, на самом деле слушал нечто внутри себя, глаза его становились прозрачными и безжизненными. Но я говорил мало, мне было больно говорить.

Приходил папа. Папа приходил после работы, поздно вечером, когда у меня уже поднималась температура. Он клал мне на лоб прохладную руку и мохнатые твари на время исчезали, а распухающая голова становилась почти нормального размера.

Мама не приходила. Она просто сновала между своими домашними делами и кроватью. И постоянно пыталась уговорить меня покушать.

-- Будешь есть - скорей выздоровеешь, - говорила она.

А мне даже думать о еде было противно.

Но, жалея маму, я делал глоток куриного бульона или брал в руку котлетку, чтоб потом положить ее на прикроватную тумбочку.

Один раз пришла Валя Семенченко. Она принесла румяное яблоко и долго рассказывала, как сама болела ангиной. Вид у нее был счастливый, еще бы - она то выздоровела.

А потом, в одно замечательное утро, ангина проходила, будто ее и не было вовсе. И я вставал с кровати и начинал одеваться, а мама опять загоняла меня в кровать, утверждая, что я еще очень слаб. Но я был упрямым мальчиком, а кроме того, знал, что после болезни меня не станут наказывать.

Квартира, по которой можно было бегать, балкон с тополем напротив, кухня, где что-то скворчало и вкусно пахло, телевизор, телефон... мне казалось, что я давным-давно был лишен всего это, будто уезжал в странный мир влажной темноты с мохнатоушими существами, где нет ни телевизора, ни балкона, ни кухни с ее запахами, ни телефона, к которому так здорово подбегать вперед родителей.

Жаль лишь, что на улицу мама меня пока не отпускала. Она тоже была упрямая, моя мама.

Обожаю копаться в словах, в их происхождении. Прикольно узнать, что слово "врач" произошло от глагола "врать", а врунами раньше называли знахарей, умеющих обманывать болезнь, врать на рану.

А разве не круто в каком-то слове переставить ударение. И мгновенно зАмок превратиться в замОк. Вот слово "проклятый". Это может быть "проклЯтый" или "прОклятый" - совершенно разные значения на мой взгляд.

Имена - это тоже интересно. Не исключено, что имя влияет на судьбу человека. Хотя... Не всем Александрам побеждать, как не всем Вовочкам владеть миром. Разве что, своим, внутренним.

-- Почему меня зовут Вовочка? - спросил я у папы.

Папа пошуршал газетой, он всегда читал газету во время еды, посмотрел на меня сквозь очки, передвинул их на лоб и сказал:

-- Ну, полагаю, потому что мы так тебя назвали.

-- Неужели нельзя было назвать как-нибудь по другому! - недовольно сказал я. Есть же хорошие имена: Михаил, Павел, Роман.

-- Твое имя тоже хорошее, - сказал папа, - Владимир. Что означает - Владелец Мира, мировой парень.

-- Да? - сказал я. С этой точки я еще ни разу не рассматривал свое имя. - Надо же... Вот здорово! А что, каждое имя что-нибудь означает? Или - только мое?

-- Видишь ли, - настроился папа на обстоятельное объяснение, - действительно каждое имя что-то обозначает. Во ты недавно читал книгу про индейцев, там в книге индейские имена даны в переводе: Быстрый Ветер, Ястребиный коготь, Смелый Барс. Наши русские имена переводить не надо, они и так понятные: Владимир, Надежда, Любовь, Вера, Святослав. Но много имен, которые произошли в других странах: Михаил, Георгий, Марина, Сусанна. Если их перевести на русский, то получится, что Георгий - это Победитель, Михаил - добрый, ласковый,

-- Марина - Морская, Живущая в море и так далее...

Папа посчитал разговор законченным, надвинул очки и перевел глаза в газету. Но он зря так посчитал, от моих вопросов многие взрослые становились нервными.

-- Это Мишка добрый, ласковый... - проворчал я. - Как бы не так, жадюга он.

-- Э-э-э, - встрепенулся папа, - я ошибся. Это Павел переводиться, как добрый, ласковый. А Миша переводится по другому.

-- Жадный, скупой? - обрадовался я.

-- Нет, зачем ты так на брата? Миша в переводе с одного старинного языка означает Угодный Богу. Раньше люди верили в Бога.

-- Они и сейчас верят, - уточнил я. Наша учителка Марья Семеновна даже крестик носит. А есть имя - Неугодный Богу.

-- Есть, - охотно ответил папа, - это имя Мефистофель. Есть такая взрослая сказка Фауст, там к доктору Фаусту приходит Мефистофель и все его желания исполняет. Когда подрастешь - прочтешь.

-- А что тогда означает имя Семен? И - Мария. Вот наша мама - Мария.

-- Иван да Марья, - сказала мама, входя с тарелкой супа. - О чем разговор.

-- Вот, Вовочка топонимикой заинтересовался, - неосторожно сказал папа.

-- Чем, чем? - спросила мама.

А у меня аж глаза загорелись, как у кота при виде мышки:

-- А что такое топомоника? - вкрадчиво спросил я.

Папа вздохнул и взял ложку:

-- Не топомоника, а топонимика. Это такая наука, которая изучает происхождение названий. Ведь любое слово откуда-то произошло. И названия рек, морей, и названия городов, и имена людей.

-- Здорово, - сказал я, - ты ешь, ешь, а то остынет. Откуда же произошло название нашего города?

-- Иркутск - это город, который стоит на реки Иркут. Оттуда и название.

-- А название реки?

-- Ну, я не знаю. Наверное, так ее называли древние люди, которые тут жили,.. - Папа откусил большой кусок хлеба и стал быстро работать ложкой, пытаясь переключиться на газету. Не тут то было.

-- Что за древние люди, разве не мы тут всегда жили, в Иркутске?

-- Нет, русские построили город всего несколько сот лет тому назад. А раньше тут жили охотники и рыбаки, буряты и монголы. Ты бы дал мне поесть спокойно. Вот придет из школы Ляля, ты попроси его найти в шкафу книгу по истории Иркутска, и вы вместе все узнаете.

я задумчиво посмотрел на папу.

-- Тогда я пойду гулять, чтоб тебе не мешать?

-- Да, конечно, иди.

-- Ты скажи маме, чтоб она меня отпустила.

-- Мура, - сказал папа просительно, - пусть он идет...

-- Ну хитрец, - сказала мама, - специально заморочил голову отцу, чтоб пораньше на улицу убежать. Ладно уж, иди. А уроки сделал?

-- Какие там уроки, - махнул рукой я, одевая курточку и ботинки, - русский да математика, на пять минут работы.

-- А чистописание... - начала было мама, но ответом ей была хлопнувшая дверь. Когда надо я мог становиться очень стремительным.

На улице гулял один Васька. Другие мальчишки и девчонки еще делали домашнее задание, а Васька был второгодником и его домашние уроки делать не заставляли.

-- Васька, - спросил я, - ты один гуляешь?

Васька гулял один и ему было скучно. Поэтому он снизошел до разговора.

-- Чего тебе, мелюзга? - спросил он и цыкнул слюной через зубы. Он недавно научился плеваться через зубы и очень гордился этим.

-- Ты знаешь, как переводится мое имя? - сказал я. - Владимир - Владелец Мира.

-- Чего, чего? - удивился Васька. Имена не переводятся, они просто имена.

-- А вот и нет, каждое имя что-то означает. И вообще, каждое название. И реки, и города, и человека. Вот имя Павел, например, означает Добрый, Ласковый. А имя Мария - Морская женщина. Или девочка. Есть такая наука об именах, Тонопомика.

-- Что тогда означает имя Дарья? - заинтересовался Васька.

Я на миг задумался. Что означает это имя я не знал, но не мог же я в этом сознаться.

-- Та, которая Дарит, - уверено сказал он. - Дарящая подарки.

-- Здорово, - сказал Васька. - А что означает мое имя?

-- Васька? Конечно, кота. Рыжий кот - Васька.

Васька не был рыжим. Но все равно обиделся. А когда Васька обижался, он начинал драться. И он ударил меня жилистым кулачком в ухо. Я попытался дать сдачи, но Васька был на четыре года старше и считался опытным драчуном. Поэтому я получил еще пару плюх, позорно отступил и побежал домой, сдерживая слезы.

Я вошел в квартиру тихонько и хотел проскользнуть в свою комнату незаметно, но мама меня заметила.

-- Ты что, уже нагулялся?.. - начала было она спрашивать, но тут увидела синяк, который быстро закрывал глаз. - Кто это тебя? С кем ты подрался?! Отец, полюбуйся на своего сына!

-- Что случилось? - вышел в коридор отец, прожевывая котлету. - О-о-о! Дай-ка, я посмотрю... Ну, ничего страшного. Сейчас сделаем свинцовую примочку, заживет. За что это тебя?

-- Из-за тебя, - сказал я зажатым голосом. Я старался не расплакаться, поэтому у меня был такой голос. - Из-за твоей тонопомики.

В детстве у меня, как у всех порядочных детей, был невидимый и молчаливый друг - Ковровый Человечек. Когда стал старше, мечтал подружиться с кентавром Несом. Став еще старше, обожествлял Ибн Сину Ависцену, старался быть похожим на него.

Наверное, человеку всегда необходим эталон, на который он равняется. Мне до ужаса жалко детей, эталоном для которых становятся "Супермены", "Бетманы" и прочие "мены". Возможно поэтому я презираю американцев из США.

У меня был друг, о котором никто не знал. Это был маленький человечек, который жил в ковре. Или - за ковром, я не знал точно, где?

Когда я ложился спать, то протягивал руку ладошкой вверх и, если в комнате никого не было, человечек выходил из ковра и ступал на ладошку.

С человечком можно было разговаривать. Плохо только, что он умел только слушать. И переступать маленькими ножками, обутыми в мягкие ковровые туфельки. Но слушал он внимательно. И выражал разные чувства, пожимая плечами, сморщивая маленькое личико или улыбаясь во весь рот.

-- Это просто безобразие, - говорил я, - все интересное нельзя трогать. Представляешь, я хотел посмотреть, как часы делают бим-бом, а мама меня за это наказала. Говорит, что часы старинные и я их сломаю. А я вовсе и не сломал, а только хотел посмотреть.

Человечек сморщивал личико и пожимал узенькими плечиками, обтянутыми мяконькой ковровой курточкой.

-- Или эта бабушка. Сидит над своим сундуком, как Кощей Бессмертный. Будто над златом чахнет. А мне посмотреть не разрешает. А у нее в сундуке столько всего интересного.

-- Человечек пожимал плечами и улыбался, говоря, что мол - ничего страшного, дело житейское.

-- Ну что ты изображаешь из себя Карлсона, - говорил ему я. - У тебя и пропеллера нету. И дело вовсе не житейское, а просто безобразие - сплошные запреты...

Потом глаза у меня начинали слипаться, рука опускалась все ниже к одеялу, и человечек незаметно уходил в свой ковровый домик.

Как-то я решил помечать плохие и хорошие дни. Для этого завел специальную тетрадь и ставил в ней пометки. Если день прошел хорошо, то ставил плюс, а если плохо - то минус. Через десять дней подсчитал знаки. Оказалось, что плюсов пять штук, а минусов тоже пять.

Забравшись в постель и убедившись, что мама ушла из комнаты я протянул руку и человечек ступил на ладошку и переступил ножками в ковровых туфельках.

-- Представляешь, - сказал я, - половина моей жизни проходит в неприятностях!

И я рассказал ковровому человечку, как измерял плохие и хорошие дни. И что из этого получилось.

Ковровый человечек пожал плечиками, обтянутыми ковровой курточкой и улыбнулся от уха до уха.

-- Тебе что, - сказал я, - сидишь себе в ковре, никаких забот. А тут вся жизнь наперекосяк. Одни сплошные неприятности.

Ковровый человечек сморщил личико.

-- Вот, ты понимаешь, - сказал я, - поэтому я с тобой и дружу.

Ковровый человечек обрадовался, что с ним дружат, и улыбнулся во весь рот.

А тут мне исполнилось целых девять лет. Я успел окончить второй класс с всего двумя четверками по пению и рисованию, начались бесконечные летние каникулы и я начал ждать свой ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ. Я ждал его и ждал, а день рождения все не начинался.

-- Ты подумай, - говорил я ковровому человечку, - это какой-то безразмерный месяц, никак не кончается, чтоб мой день рождения начался.

Человечек сморщивал личико, а потом улыбался: не бойся, мол, наступит твой день рождения.

И, когда уже у меня совсем кончилось терпение, мама сказала:

-- Ну, дождался. Ложись сегодня пораньше, завтра ТВОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

Я лег пораньше, чтоб быстрей наступило завтра. Перед сном даже не поговорил с ковровым человечком, так спешил заснуть. И утром проснулся раньше всех и начал ходить по комнатам и будить всех, приговаривая, что они могут проспать МОЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ.

Я дошел и до бабушкиной комнаты, а бабушки там не было, и я пошел на кухню и увидел бабушку. Она стояла перед печкой, согнувшись. Когда я вошел, она закрыла духовку, выпрямилась и сказала:

-- Уже вскочил, шалый. Не терпется. Я тут тебе пирог поставила печься, какой ты любишь - с капустой. А пойдем-ка я тебе подарок дам.

Мы пошли в бабушкину комнату, бабушка открыла сундук, отошла в сторону и сказала:

-- Вот, неслух, выбирай сам, что хочешь. Только один, не больше.

У меня разбежались глаза. Сокровища бабушкиного сундука превосходили сокровища Кащея, который чах над златом. В бабушкином сундуке было не злато, от которого никакого толку. Там были многочисленные коробочки с таинственным содержимым. Там были толстые альбомы с надписью на старинных языках. Там были прекрасные фигурки животных их слоновой кости. Там были куклы, совсем непохожие на кукол нынешних, а похожие на королев и принцесс. Там было ВСЕ и я трогал это ВСЕ дрожащими от счастья руками.

Потом, ничего не взяв, я спросил бабушку:

-- Ты раньше никогда мне не разрешала тут копаться. А теперь?

-- Теперь ты стал большим, - сказала бабушка, - девять лет. Почти мужчина. Ну, выбрал?

-- Знаешь, ты сама лучше выбери, - сказал я смущенно.

-- Ишь ты, - сказала бабушка, - какой джентльмен! Ладно, попытаюсь угадать. Она потрогала одну вещь, другую и, вдруг, достала с самого дна старинную машинку. Машина была, как настоящая, с рулем, шинами на колесах, гудком и открывающемся капотом, под которым был мотор. Были даже крошечные ручки на дверях. Такие машины я видел только в кино про старину. Эти машины походили на коляски, которые запрягались лошадьми.

-- Ух ты! - сказал я.

-- Бери, бери, - сказала бабушка. - Этой машинкой играл мой младшенький, шестьдесят лет тому назад. Теперь ты играй, не сломай только.

И она наклонилась и поцеловала меня, обдав сложным запахом ванили, корицы и прочих вкусных вещей. И я тоже поцеловал ее в сморщенную щеку и сказал:

-- Бабушка, я тебя люблю.

-- Я тебя тоже люблю, неслух, - сказала бабушка и заторопилась на кухню, не упустить пирог в духовке.

Этот день пролетел с бешеной скоростью. Просто непонятно, почему хорошие дни так быстро кончаются. Были гости, были подарки, была Валя Семенченко...

А потом наступил вечер, мама с бабушкой возились на кухне, мыли посуду, папа работал у себя в кабинете, братья что-то делали в своей комнате, а я пошел спаить.

Я лег с приятным чувством хорошо порадовшего человека, поудобней подоткнул одеяло, привычно протянул руку к ковру. Но ковровый человечек не появился.

-- Ну, что же ты? - сказал я. - Выходи, я тебе столько всего расскажу.

Ковровый человечек не вышел.

-- Ты что, обиделся, что я вчера тебя не позвал? - спросил я. - Так я вчера торопился спать, чтоб быстрей сегодня наступило. Выходи.

Ковровый человечек не вышел.

Я подождал немного. Я был растерян. Потом уткнулся лицом в подушку и заплакал. Я думал, что ковровый человечек обиделся за то, что я веселился и про него не вспоминал.

Я еще не знал, что когда становишься старше - это не всегда одни радости и праздники.

Нынче редко встретишь художественную книгу, в которой не было бы эротики. Даже кулинарные рецепты увязываются с сексом. Понятно, что издатели думают о коммерции, поэтому стараются использовать сильнодействующие средства: насилие, секс, мистику... - то, что для простейших является жизненно важным.

Я уже не в первый раз упоминаю термин "простейшие". Пора объяснить, какой смысл я в него вкладываю. На мой взгляд, все живое на земле делится на два вида: на тех, кем управляет спинной мозг (инстинкты) и на тех, кем управляет разум. Вторых, естественно, горстка.

Но и у них животные инстинкты то и дело перехватывают управление. Набоков, например, писал свою "Лолиту" при командовании спинного мозга.

Бог и Дьявол - это всего лишь аллегория для обозначения Разума и Животных Инстинктов.

Это было еще зимой, когда до ДНЯ РОЖДЕНИЯ было, как до луны. Мальчишки играли на горке: сперва катались, кто на чем. Кто - на санках, кто - на кусочке фанеры, а кто - на собственных ногах или попе. Те более, что устоять на ногах до конца горки было трудно. Васька, так тот запросто скатывался и до самого конца ледяной дорожки не падал. Ему что - он большой. А у меня так не получалось.

Зато на санках я лихо катался, не по девчоночьи - сидя, а лежа на пузе и руля ногами.

Потом катались паровозиком: все вставали друг за другом лицом к дорожке, держались друг за друга и так ехали. И, если падали, все равно было весело.

А девчонки не катались, так как мальчики их толкали. Они стояли возле горки или сидели на санках и шушукались. Шушукаться - это значит сплетничать, говорить про кого-то разные глупости.

-- Вовка, Вовка, а подойди сюда, - сказала одна девочка, Марина.

-- Ну чего? - подошел я.

-- А спорим, что ты целоваться не умеешь.

-- Как это целоваться? - удивился я. Ну, меня мама целует, бабушка... Я их тоже целую.

-- Нет, это совсем не то, - замахала рукой в пестрой варежке Марина, - это не считается. А вот по настоящему не умеешь.

-- Как это по настоящему? - все не понимал я.

-- А иди ближе, тогда скажу.

Я наклонился к Марине и она сказала в ухо громким шепотом, так что все девчонки слышали:

-- С девочками. Вот, что значит по настоящему!

И все девчонки начали смеяться, прикрывая губы варежками.

Я посмотрел на них и сказал:

-- А ну вас, дуры набитые!

И пошел на горку, где как раз выстраивался очередной паровозик.

Дома я спросил у старшего брата:

-- Миша, а со скольки лет можно целоваться с девчонками?

Мишка выпучил на меня глаза и закричал:

-- Лялька, пап, мам, идите сюда, Вовка слабым полом интересуется.

-- Каким еще слабым полом, - рассердился я. Но тут вошли мама с Лялей и уставились на меня и на Мишу. А потом вошел папа и уставился на меня, Мишу, маму и Лялю.

Ну вас всех, - сказал я, махнул рукой и ушел в спальню, где начал перебирать свои вещи в комоде.

И вышел из спальни только через час, когда всех позвали к столу.

Во время ужина никто не заводил разговора о поцелуях, только все поглядывали на меня как-то хитро. А когда ужин кончился, папа вдруг положил мне руку на плечо и сказал загадочно:

-- Не переживай, все само придет. Со временем.

Я еще немного поиграл и лег спать. Перед сном немного пожаловался ковровому человечку на непонятных старших. Ковровый человечек как всегда пожимал узкими плечами и то морщил личико, то улыбался во весь рот, от уха до уха.

На другой день в школе я как-то по другому стал смотреть на девочек. Я как бы выбирал, надо с ними целоваться или не надо.

Девочки были такие же как всегда, вертлявые, писклявые и много из себя ставящие. Нет, с котом и то приятней целоваться, чем с такими вреднулями. К тому же, они же совершенно не умеют хранить секреты, сразу все всем выбалтывают.

Я подумал о котах и забыл о девочках. А на уроке рисования учительница дала задания ВСЕМ рисовать друг друга, кто кого хочет. Это было интересное задание, только не так просто выбрать, кого ты хочешь нарисовать?

Я повертел головой. Те, с кем я дружил, сидели далеко и рисовать их было трудно. А тех, кто сидел близко, я рисовать не хотел.

Ближе всех на одной со мной парте сидела Лиза Застенская. Она со мной сидела с самого начала учебного года - всех мальчиков рассадили в паре с девочками, чтоб они на уроках не баловались. Лиза Застенская была спокойная девочка, она была не жадная и всегда делилась со мной бутербродами, а я делился с ней яблоками. Мы спокойно жили вместе на одной парте.

Но мне никогда не приходило в голову рассматривать свою соседку. А теперь, решив, ее рисовать, я стал смотреть на девочку внимательно.

-- Ты че уставился? - спросила Лиза. - Ты меня рисуешь, да?

-- Ага, - сказал я.

Лиза почему-то немного покраснела и сказала:

-- Тогда я тоже тебя рисовать буду.

И мы повернулись друг к другу и стали друг друга рисовать.

Я обнаружил, что у Лизы румяные щеки, полные, будто слегка надутые, губы, густые брови и длинные ресницы. Что обнаружила Лиза в моем лице, сказать трудно, но она всматривалась внимательно и, даже, губку прикусила от старания.

Я нарисовал Лизины волосы, я всегда начинал рисовать людей с головы, нарисовал ее длинную косу, которая доставляла Лизе множество неприятностей, так как за нее было удобно дергать. Потом я нарисовал лоб, брови и начал рисовать щеки. Я не пожалел розового цвета, так что щеки у Лены получились, как большие яблоки.

Я перешел к губам и заметил, что у Лены на верхней губе легкий пушок, как у персиков, когда их только купишь на рынке.

Я наклонился поближе, чтоб рассмотреть этот трогательный персиковый пушок и сам не заметил, как коснулся ее губ своими губами. Мне стало безумно приятно и я секунду промедлил, прежде чем отпрянуть.

Лена покраснела еще больше, а ябеда Клавка, которая, как сова, всегда и все видела, закричала на весь класс:

-- А Вовка с Лизкой целуются!

Лиза совсем наклонилась к парте, я обернулся к ябеде, чтоб сообщить все, что он о ней думаю, но тут понял, что и в самом деле поцеловал Лизу прямо в губы. Как взрослый. И это было приятно, хоть и необычно.

Тогда я тоже покраснел и тоже нагнулся к парте.

Так мы и сидели, нагнувшись, пока учительница не успокоила класс и не подошла к ним.

-- Кончайте кукситься, - сказала она строго, - продолжайте рисовать. Ничего не произошло. А ты, Клава, не сочиняй всякие глупости, лучше рисуй старательно.

Хотя я боялся, что на переменке над нами начнут смеяться, никто не смеялся. Все показывали свои рисунки, лишь одна Клавка попыталась пропеть: "Тили-тили-тесто...", но я показал ей кулак и она заткнулась.

А когда я пришел домой, оказалось, что родители уже знают о происшествии на рисовании. Им позвонила учительница и все рассказала. Иначе, зачем бы мама спросила:

-- Ты что, дружишь с Лизой Застенской?

-- Мы на одной парте сидим, - сказал я угрюмо, - и всем делимся, и бутербродами, и яблоками, и еще всем.

-- Да нет, я ничего не имею против, - поспешно сказала мама. - Что ты наежился, иголки выпустил? Я к тому, что почему ты никогда не пригласишь Лизочку к нам в гости?

-- А можно? - обрадовано спросил я.

-- Конечно, - сказала мама, - вот в следующий выходной и пригласи, мы рады будем с ней познакомиться.

-- Вот здорово! - сказал я. - Понимаешь, она хорошая. Я ее раньше не видел, а сегодня разглядел!

Боже, как часто мне хотелось поделиться с людьми своими чувствами. Красотой чего-то того, что я внезапно увидел, огромностью бытия, нежностью восприятия, величием понимания.

Был молодым, открывал рот, делился... Слова получались серыми, они не передавали желаемое. Да и люди в суете забот не слишком-то прислушивались.

Стал старше, открывал рот и тут же его закрывал. Копил золото молчания. Начал понимать старшего брата, который часто замыкался в собственное.

Стал еще старше, издал несколько стихов, рассказов. Жадно ожидал реакции, критики. Было, чуть-чуть.

Стал совсем большим, издал несколько книг. Перестал реагировать на и на критику, и на похвалу. Но подсовывал наиболее удачные книги жене, дочкам. Реакция была настолько вялой, что перестал показывать им новинки. Убедился, что не бывает пророков в собственном отечестве.

Жестко понял, что какое бы произведение я не создал, хоть новую библию, всегда найдется сколько-то человек, которые его похвалят, примерно столько же - которые осудят, и неизмеримо большое - которое останется равнодушным. А уж количество прочитавших будет зависеть только от тиража и рекламы.

Когда утро - все заняты. Мама хлопочет на кухне, братья никак не поделят туалет и ванную, папа просматривает какие-то бумаги, а бабушка еще спит. У бабушки старческая бессонница, она все время это твердит, поэтому она утром спит.

Я полусонный стою на балконе. Весна теплая, у второклассников занятия в школе уже закончались, а у Миши и Ляли еще уроки, и скоро экзамены.

Я все равно встаю утром со всеми. Мне нравится эта дорожная суета, нравится сесть со всеми за стол, позавтракать. И особенно нравиться, что после завтрака он со спокойной совестью может вновь лечь в кровать и досмотреть утренние сны.

Странный звук слышится со стороны улицы. Будто очень большая лошадь цокает копытами по асфальту.

Я всматривась. Тополь еще не оброс летней широкой листвой, поэтому сквозь узенькие листики улица видна хорошо.

У меня начинает щекотать в животе, а горло пересыхает, как во время ангины. По улице идет ПАВЛИН. Это огромный ПАВЛИН, он легко достает головой до балкона второго этажа. Это он цокает, как лошадь, хотя переступает по асфальту лапами, а не копытами. Лапы у этого огромного ПАВЛИНА похожи на лапы страуса, только гораздо толще. И, если честно, это не совсем павлин. Во-первых, таких огромных павлинов не бывает. Во-вторых, этот павлин переливается роскошными цветами, как райская птица. Кроме того, он цокает страусиными ногами и гордо смотрит не по сторонам, а только вперед.

-- Ляля, иди сюда, - сдавленным голосом зову я.

-- Ну, что там у тебя? - отзывается средний брат. - Я занят, мне собираться надо.

-- Миша, - отчаянно зову я.

Старший брат бурчит в ответ нечто нечленораздельное. Ему, как всегда, не до меня.

-- Мама, а мама... - безнадежно зову я.

Мама на кухне, она просто не слышит.

Тогда я с трудом отрываю глаза от ПАВЛИНА, который уже прошел мимо дома и удаляется вдоль по улице, ведущей к реке, бегу в комнату и хватаю первого попавшегося - Лялю, тащу его на балкон.

-- Да пусти ты, - говорит брат, - вот ошалелый... Ну, что ты тут увидел?

"Вот же, ПАВЛИН сказочный..." - хочу сказать я, но павлина уже нету, ушел, так быстро ушел...

-- Да так, ничего, - говорю я, - листочки на тополе уже распустились, лето скоро.

Брат несколько удивленно смотрит на меня, переводит взгляд на чахлые листики, вновь - на меня, недоуменно хмыкает, уходит с балкона и тотчас забывает о странном поведении младшего брата. А я смотрю в пустоту улицы. В ушах еще звучит цокот копыт, безумные краски оперения так и стоят перед глазами. Прекрасная сказочная птица, видением которой я хотел поделиться с родными, всегда будет цокать своими страусиными лапами в моей памяти, вызывая одну только горечь...

Читать я научился очень рано, сам собой. Наверное, нельзя не научиться читать, когда у тебя два старших брата, которые не только свободно читают, но еще и тебя этим дразнят: вот мы, мол, какие всезнающие.

Сперва братья не поверили, что я читаю, проверять начали, слова всякие трудные подсовывать. Ан нет, читает мелочь пузатая, и ничего ты с этим не поделаешь!

До сих пор жалею, что научился читать. Если бы не умел, то до сих пор жил спокойно. Работал бы рабочим, на свежем воздухе, а не сидел, скрючившись, за пишущей машинкой или компьютером. Не нахватался бы романтического идиотизма, рыцарских иллюзий, существовал бы себе практично, расчетливо.

К девяти годам у меня уже скопилась приличная библиотека. Тут были детские книжки обеих братьев, они ими уже не интересовались, были книжки которые мне дарили папа с мамой и некоторые гости, была книжка подаренная Валей Семенченко... Вообщем, много было книжек.

Особенно дорога мне была книжка, подаренная бабушкой. Это была большая старинная книжка с очень хорошими рисунками (папа объяснил, что это гравюры известных художников). На рисунках были изображены разнообразные сказочные чудовища. Некоторые были страшные, а некоторые - так себе.

Когда бабушка дала эту книжку внуку, мама проворчала:

-- Ничего не выдумала лучше, чем ребенку давать работы Гойя?

На что бабушка ответила:

-- Эту книжку ты в детстве в постель с собой клала...

И мама перестала ворчать.

Я любил эту книжку еще и за то, что она нравилась маленькой маме. Хотя представить себе маму маленькой не мог.

Вообще, из-за книг дома часто возникали споры и ссоры. Например, некоторые книги папа не разрешал читать даже старшим братьям, говоря, как они говорили мне - подрасти сначала. Эти книги стояли в шкафу в папином кабинете и створки этого шкафа запирались замочком, ключик от которого папа носил с собой. Я иногда разглядывал запретные книги и никак не мог понять, что же в них такого опасного для детей? Сами по себе книги выглядели скучновато, переплеты у них были без украшений. Не то что мои сказки или шикарная книга-альбом бабушки.

Я не зря заслужил прозвание отчаянного неслуха. Я давно выяснил, что дверку в книжный шкаф можно открыть без всякого ключика. Для этого надо вставит в щель около замка ножик и слегка надавить. Чтобы закрыть дверку надо было снова вставить ножик и плотно дверку прижать.

Однажды, когда никого не было дома, я вскрыл шкаф и стал просматривать книги. На обложках были только имена авторов и номера томов: "Том I? Том II, Том III". Номера были проставлены не привычными цифрами, а старинными, греческими. Фамилии авторов были еще более странные. Ну что, например, означают Эмиль Золя, Жорж Санд? Дяденьки это или тетеньки?

Я выбрал автора с наиболее таинственной фамилией - Ги де Мопассан. И стал читать с самого начала.

Это были рассказы. Но, в отличии от рассказов про Вини Пуха или про Дениску писателя Драгунского эти рассказы были длинными. И в них встречалось множество не вполне понятных слов.

Перескакивая со страницы на страницу, я частично одолел один такой рассказ. Там одна девчонка по имени Жаннета часто ездила в город по делам не телеге парня, который возил уголь. И этот парень, управляя лошадью, то и дело на тетеньку оборачивался и подмигивал ей. Зачем он ей подмигивал, нигде не объяснялось. А, когда они приезжали и ей надо было сходить, он предлагал ей: "Побалуемся, Жаннета". Жаннета отчего-то смущалась, она или боялась родителей или просто не умела играть в мальчишеские игры. А ведь баловаться, это так здорово, никто из знакомых мне пацанов и девчонок, кроме, пожалуй, ябеды Клавки, не отказался бы побаловаться. Особенно во время урока.

Дочитать до конца историю про трусливую девчонку и чумазого парня-баловника я не смог. На всякий случай заглянул и в другие книги, но там были еще более длинные и еще более скучные истории.

Я вставил нож, аккуратно прижал дверцу, чтоб язычок замочка вошел на место и, вздохнув, ушел из папиного кабинета.

Мне было жалко взрослых, которые вынуждены читать такие неинтересные книги.

Со смертью сталкиваются многие дети. И остро осознают ее, стараясь, тем ни менее, не признать, не впустить в мысли то, что кажется им несправедливостью. Сейчас, когда я сам дедушка, мысли о смерти меня не пугают. И память, как выясняется, хранит мельчайшие детали первой встречи с тризной. И шершавую, "нечеловеческую" кожу бабушкиного лба, который я зачем-то обязан был поцеловать, и дикарскую нелепость похорон в земле с последующей обильной жратвой, и непомерный вой-плач у могилы, который, по традиции, испускают армянские женщины...

Помню и страх от маминого стенания; настолько это было несовместимо с интеллигентной мамой, обожающей, правда, покрикивать на сыновей и отца, и никогда не плакавшей, не выказавшей горя на людях.

Спустя несколько лет умер отец, и опять мать вопила и рвала свои густые волосы. И это было ужасно!

Рядом с папиным кабинетом была комната бабушки. Вернее, комнатка. Возможно, эта комната была и большая, но из-за бабушкиных вещей казалась маленькой.

Треть комнаты занимал сундук. Такой сундук, в котором можно было бы жить, если б бабушка разрешила. Сундук запирался фигурным ключом, замок был с музыкой: когда бабушка поворачивала ключ, замок играл "Эх, полна, полна коробочка, есть и ситец и парча...".

Сундук был полон сокровищ. Там была жестяная коробка с сосательными конфетами монпансье, вся разукрашенная, как шкатулка. Там было домино из сандалового дерева, это дерево и все, что из него сделано, пахло загадочным запахом. Там был альбом, в котором на коленях молодой бабушки сидела девочка с косой - моя мама. Там была коробочка из под ваксы, на которой был нарисован черт во фраке, изо рта у черта выходила надпись: "Мылся, брился, одевался, Сатана на бал собрался". Там были старинные куклы с фарфоровыми лицами, в которые даже я не отказался бы поиграть, хотя и не был девчонкой. Там была старинная книга в желтом переплете из кожи, которая застегивалась на медную застежку. Бабушка объясняла, что это божественная книга Четки Минеи и трогать ее нельзя. Там была медная ступка с пестиком, в которой бабушка толкла грецкие орехи к праздничному пирогу. Много чего было в бабушкином сундуке, но мне не позволялось туда лазить.

Всю стену комнаты занимал особый шкаф, который бабушка называла буфетом. Это был настоящий замок, с переходами, башенными шпилями, карнизами и балконами. Все было резное, а на каждой дверке и дверочке была блестящая медная ручка. На дверках были вырезаны выпуклые виноградные грозди и листья. В буфете у бабушки тоже хранились разные занимательные вещи. Чего стоила, например, пивная кружка из серебристого металла, сделанная в форме толстого человека. Крышкой для кружки служила шляпа этого толстяка. На балконах и карнизах буфета стояли китайские вазы и фарфоровые гномы.

У бабушки болели ноги и она все время сидела в кресле-качалке с полированными подлокотниками. Кресло было обтянуто розовым бархатом, а на сидение и под головой были подушечные валики. Иногда бабушка вставала, опираясь на клюку и позволяла мне покачаться на своем кресле. Это было здорово.

Сама бабушка была маленькая с громким голосом. У нее было морщинистое лицо, даже нос был с морщинками, а под носом на верхней губе длинные седые волоски. Бабушка была очень старая, но очки одевала редко, только когда читала свои Четки Минеи. Папа и мама были гораздо моложе ее, но очки носили почти постоянно.

Раньше бабушка сама ходила в магазины и на рынок, но потом у нее стали болеть ноги она даже по квартире ходила медленно, постукивая клюкой.

В доме бабушка была главная. Ее слушались и мама, и папа, и старшие братья. Я не хотел слушаться, поэтому часто ссорился с бабушкой. Тогда она называла меня неслухом и говорила, что яблоко от яблони недалеко падает. Под яблоней она подразумевала папу, хотя я считал, что должен гордиться, тем что похож на папу.

(Став старше, я узнал, почему бабушка недолюбливала папу. Дело в том, что мама была армянка, а папа - еврей. И жили они в городе Ростов-на-Дону, где тепло и где, в особом районе Нахичивань, жили одни армяне. А мама училась в филиале Варшавского медицинского института, где папа преподавал. Когда они поженились, то на папу сердились его родственники - евреи, а на маму - ее. И они уехали в Сибирь, на край света. А потом у бабушки все поумирали и она согласилась приехать к маме. Вот такая история, непонятно только, чем евреи хуже армян - и те, и другие носатые, глазастые...)

Бабушка знала множество сказок и других загадочных историй. Однажды она рассказала, как дала самому красному командарму Буденному напиться воды из кувшина, когда его конармия проходила мимо их деревни.

-- Охальник, - рассказывала бабушка, - попил и давай руки распускать. Я его огрела, конечно, мокрым полотенцем. А сам, когда с коня слез, маленький и ноги кривые, только усы торчат из под папахи.

Я не знал, как можно распускать руки, но что бабушка здорово дерется мокрым полотенцем, испытал на собственной спине.

...Однажды бабушка несколько дней не вставала с кровати, около нее сидела специальная медсестра, в доме часто собирались папины знакомые врачи, которые надолго уходили в бабушкину комнату, а выходили оттуда озабоченные, разговаривая на латыни.

Потом старший брат Миша взял меня с собой в кино на дневной сеанс. После кино мы не пошли домой, а пошли гулять в парк, где Миша разрешил мне покататься на всех каруселях и качелях. Домой мы вернулись уже вечером. А бабушки уже не стало.

Нельзя же было считать, что та восковая кукла с неживым лицом, которая лежала в длинном ящике, оббитом шелком, - это бабушка.

Потом была печальная музыка, кладбище, где это неживое существо зарыли, и мне сказали бросить в яму горсть земли, и я бросил, стараясь не шевелить почему-то онемевшими губами.

Потом все вернулись в дом, сели за стол и стали есть и пить. Мне тоже положили в тарелку любимые шпроты и буженину, но я не хотел есть. Я соскользнул со стула и ушел в бабушкину комнату, где не было бабушки.

Я трогал руками крышку сундука, резные виноградины на буфете, полированную перекладину кресла-качалки, гладил их. Потом поднял с бабушкиной кровати серый пушистый платок, который всегда был на плечах у бабушки, прижал его к лицу.

Платок пах бабушкой...

Никогда не возвращайся туда, где тебе было хорошо! Ей-бо, закон такой, жизненный. Сколько я не пытался вернуть прошлое - все зря. Это, как река, в которую нельзя войти дважды.

За гаражами было место, куда можно было сбегать пописать. Впритык к загоражному закутку находился кусок забора, отделявшего двор от больницы. Как-то я, застегнув штанишки, посмотрел в щель этого куска забора и увидел, что там играют двое мальчишек. Один вглядел чуть помладше меня, а второй - чуть постарше.

Тогда я залез на этот кусок забора и высунул голову над его верхушкой.

Мальчишки меня заметили.

-- Здорово, - сказал младший.

-- Перелазь к нам, - сказал старший.

Я перелез. И мы начали играть, будто были давным-давно знакомы.

Мы играли в выжигалы, втроем это можно. Мы играли в прятки, на больничном дворе было где спрятаться. Мы играли в замерь старыми монетками. Потом немного устали, уселись в больничной беседке и стали играть в города.

Я выиграл.

А потом стемнело и мальчишки стали торопиться домой. И я вновь перелез через кусок забора в свой двор и побежал домой. Где, конечно, получил лупку от мамы за то, что так поздно пришел и не откликался на ее призывы из окна. Не мог же я объяснить, что маму не слышал, потому что во дворе меня не было. В "своем" дворе.

Назавтра я собирался снова туда пойти и наиграться от души, но мама в наказание меня не пустила на улицу вовсе. Пришлось сидеть дома. Это было не столько скучно, сколько обидно.

Вырасту, думал я, и никогда своим детям не буду запрещать гулять, сколько они хотят!

Лишь послезавтра я смог вырваться на улицу и сразу побежал в загаражный закуток, вскарабкался на кусок забора и спрыгнул в больничный двор.

Мальчишки были там. Но они не хотели играть. Они сидели под деревом, так что их из больницы не было видно, и курили.

Я как-то пробовал курить. Не понравилось. К тому же, я был сыном врача и знал сколько вреда приносит человеческому телу курение.

-- Курить будешь? - спросил младший.

-- Не-а, - сказал я.

-- Что так? - спросил старший.

-- Неохота. Недавно курил уже.

-- У нас хорошие сигареты, с фильтром, - сказал младший. - В этом фильтре все нехорошее остается, он потом такой желтый становится.

-- Все равно не хочу, - сказал я.

-- Нам больше останется, - сказал старший.

Странно, подумал я, столько играли, а я не знаю как их зовут. А они - как меня зовут.

Я хотел спросить, а потом передумал. Потоптался с ноги на ногу и сказал:

-- Я пойду, наверное...

-- Иди себе, - сказал старший.

А младший ничего не сказал, только головой мотнул - иди, мол.

Я медленно пошел к забору. Я все наделся, что меня окликнут. Но они не окликнули. Я перелез через забор в "свой" двор и пошел домой. Расхотелось почему-то гулять.

Чем больше я разочаровываюсь в людях, тем больше меня тянет к животным. Несмотря на банальщину этого утверждения, есть в нем и некое зерно. Всегда тянулся к собакам и лошадям. Специально пошел в милицию, чтоб работать с собаками. Стал профессиональным кинологом. На старости лет многое узнал о кошках, полюбил их. Работал с дикими животными, не уставал восхищаться. Одну из первых книг посвятил зооцирку, где тоже ухитрился поработать.

В квартиру Роза вошла на цыпочках. Вежливо приблизилась к хозяйке. Кусочек сахара взяла деликатно, одними губами. (Потом мы узнали, что сахар она терпеть не может). Схрумкала его. Легла на коврик. Поблагодарила хвостом и расслабленно прикрыла глаза.

Розу привел старший брат. Не для себя - мама не разрешила бы заводить собаку, а для учительницы, которая подтягивала Мишу по химии. Он взял ее в питомнике для бродячих собак бесплатно, но дарить учительнице тощую, жалкую псину было неприлично.

Самое удивительно, что старый кот Буська, ненавидевший всех собак на свете, Розу признал. Наверное, он считал ее особой собакой, домашней, хозяйской, не имеющей отношения к диким собакам на улице.

Уже через месяц, она вошла в тело, шерсть лоснилась от сытости и спокойной жизни, глазенки стали озорными и доверчивыми. Забот она не доставляла никаких: гулять ходила всего раз в сутки, сопровождения не требовала. Уж чего-чего, а самостоятельности ей было не занимать.

Я одел Розе на шею громадный бант голубого цвета и ее на машине отвезли в другой конец города.

А еще через десять дней Роза вернулась. Замерзшая, грязная, с четким скелетом под свалявшейся шерстью, ждала она нас в подъезде. Подползла на животе, умоляя нагноившимися глазами. "Недоразумение произошло, - шептали эти глаза, - вы, наверное забыли меня в той чужой квартире".

Как нашла Роза дом, каким образом запомнила дорогу в стремительной машине, чем руководствовалась, возвращаясь?!

Потом жила Роза с в нашей семье долго, много загадок загадала своим поведением, много радости доставила своим существованием. Что-то забылось, что-то помнится.

В маленьком преданном существе было что-то непомерно важное, вырывающее из привычного и заставляющее человека напряженно думать.

Но взрослые есть взрослые, извечная суета заедает их, задумчиво почесывая собаку за ухом, они рассуждают о трудном завтрашнем дне, о семейных неурядицах. И только нечто из ряда вон выходящее приковывает внимание к "меньшему члену семьи". Но ненадолго. За пять лет совсем забылось Розино возвращение, а в остальном она вела себя достаточно обыденно.

Потом изменилось многое. Чувствовала ли она надвигающийся переезд или только напряжение в доме? Хуже стала есть, на улицу просилась только по необходимости и сразу бежала обратно. По дому ходила тихо, не шалила, вопросительно заглядывала в глаза.

Уже нашли ей нового хозяина, человека хорошего, познакомили их, уже собирались передать Розу ему совсем, как обнаружили, как пропала собака исчезла.

Искали долго: любили, привязались, хотели, как лучше - не нашли.

А на вокзале перед самым отходом поезда вдруг увидели ее и не сразу узнали, не сразу поверили.

Роза стояла в пяти шагах от движущегося поезда. Стояла напряженно, скованно. Смотрела на узкую площадку тамбура, где взмахивали руками, бестолково гомонили предавшие ее люди. В глазах собаки что-то стыло, но что - не разглядеть.

А поезд набирал скорость, маленькая рыжая фигурка таяла, исчезала.

Плакал только я, потому что еще не был взрослым.

***

Это был не просто кот. Это был котяра, котище. На задних лапах он доставал мне до живота.

У него были великолепные усы, дымчатая короткая шерсть на всем теле, которая на щеках превращалась в длинные бакенбарды. Как у поэта Пушкина на картинке в книжке "Сказки Пушкина".

Когда Буська мурчал, слышно его было во всех комнатах.

Еще Буська ненавидел собак. Он выходил во двор и принимался смотреть во все стороны, неторопливо поворачивая свою большую голову с блестящими усами и дымчатыми бакенбардами. И, если он видел собаку, то начинал идти в ее сторону странной походкой. Он шел на прямых, пружинистых лапах, как-то боком, а его хвост, раздувшейся, словно полено, бешено бил кота по бокам.

Мало какая собака могла выдержать такую атаку. Папа говорил, что такая атака называется психической. Психическая атака кота Буськи.

Буська никогда не делал свои делишки в доме. Таз с песком напрасно дожидался его визита. Когда Буське требовалось он подходил к входной двери и выразительно говорил: "Мяу-у". Всего один раз. И ждал. Если кто-то из домашних не выходил сразу на его зов, Буська повторял это кошачье слово, только звучало оно немного иначе: "Мя-я-ууу". На этот раз его слышал даже соседи.

Выйдя на улицу Буська сперва проверял двор на наличие собак, а потом уходил в закуток между забором и гаражами. После этого он совершал неторопливый обход всего двора. Он здоровался с людьми - в этом дворе его знали все, высокомерно отвергал попытки погладить, никогда не оборачивал голову на унизительное "кис, кис", реагируя только на свое имя.

Среди других кошек, населявших двор он выделялся, как слон выделяется среди табуна лошадей. И эти кошки всегда выходили его встречать, рассаживались около окошек подвалов и подъездов и смотрели на него, как солдаты смотрят на генерала.

У меня с Буськой отношения были сложными. Во-первых, непонятно было, кто из нас старше. На свете кот прожил столько же, сколько и я, но кошачий год несравним с человеческим, ведь коты живут не больше 12-15 лет. Поэтому, если считать по кошачьи, то Буська был ровесник моему папе. С другой стороны, Буська все же не носил пиджак с галстуком и очки, не имел права поставить меня в угол и не приносил домой зарплату.

Во-вторых, кот относился к мне, если не как папа, то как мамин брат дядя Фадя - строго, но терпеливо. Поэтому я мог иногда встретить в Буське полное желание играть, а иногда кот отгонял меня одним намеком на свои острые когти. Хотя, дальше угроз дело никогда не шло, и если я, разыгравшись, продолжал приставать к коту, тот просто запрыгивал на верхушку буфета и оттуда иронично посматривал на меня.

Особую симпатию Буська питал к бабушке, хотя старушка ни разу его не погладила, и обращалась к нему без всякого уважения, называя кота бабником и лентяем. (Почему, кстати, кот может быть бабником, я так и не понял, а узнать у родителей постеснялся, сам не зная почему. Может потому, что после того злополучного поцелуя меня тоже звали бабником).

Когда бабушки не стало, Буська долгое время ходил сам не свой, часто просился на улицу, а, возвращаясь, сразу бежал в бабушкину комнату. Потом Буська пошел гулять и не вернулся. Его искали по всему двору, кричали, расспрашивали соседей. Кот не нашелся.

Прошло три дня. я ходил кислый, вспоминал, как Буська сам открывал двери, повисая на передних лапах на ручке, а задними отталкиваясь от косяка. Как Буська прыгал иногда ко мне на диван и ложился на колени (полностью он на коленях не помещался, там располагалась лишь передняя часть кота), позволяя чесать бакенбарды и включая свое мурлыканье, напоминающее работу мотоцикла на холостом ходу.

А на четвертый день мы поехали к бабушке на могилку. мне тоже дали цветы и я положил их в изголовье земляного холмика, туда, где стояла деревянная каланча с бабушкиной фотографией.

И, вдруг, из-за памятника раздалось "Мя-у" и вышел Буська. Он похудел, его бакенбарды как-то обвисли, и усы не торчали задорно, а тоже висели. Но вел он себя с прежней независимостью: подошел и сел у маминых ног.

А когда мама наклонилась и погладила его, замурчал, будто заработал мотоциклетный мотор.

Васька из моего детства был скверный мальчишка. Его усыновили из детского дома врачи, у которых не могло быть детей. И он, когда немного подрос, приносил им одни огорчения. Вот и не говори о наследственности!

Я встретил Ваську в Ялте спустя лет 20 после детства. Он унаследовал от родителей достаточно, чтоб спокойно жить на море и не работать. А родители умерли рано, считалось, что это он загнал их в гроб.

Сомневаюсь. Он, конечно, был пакостником, но приемных родителей обожал. Этакая смесь любви и благодарности. Хотя, его проступки несомненно ускорили кончину. Так часто бывает, кого любим - того и губим. У меня самого так...

Если бы я знал, я бы никогда не пошел.

Но я не знал, и поэтому, когда Васька таинственно поманил в заброшенный сарай, я зашел туда и начал всматриваться - в сарае после солнечного двора было пасмурно.

Васька звал туда, где громоздились обломки досок и мусор, в самый угол. Из этого угла донесся странный звук, будто пискнул игрушечный мишка с клапаном на животе.

Я пробрался среди обломков сарая, стараясь не наступить тоненькими тапочками на ржавые гвозди. В углу что-то лежало, из этого что-то торчал лом.

Я чисто механически коснулся увесистой палки лома. То, что лежало, шевельнулось и опять издало тот самый звук.

И вдруг я понял, что это кошка. И что лом проходит через ее тело.

-- Кто это ее? - спросил я хрипло.

В горле почему-то пересохло, а лицо горело, будто мне надавали пощечин.

-- Подыхает, - как-то выразительно сказал Васька, - не будет теперь мяукать под окнами. Ты не бойся, она ни чья, бродячая.

Я попятился. Я пятился, пока не вышел из сарая.

И, когда шел домой, казалось, что я иду задом наперед, что я продолжаю пятиться, и что этот сарай никогда не кончится.

Дома никого не было.

Я вспомнил бабушку и с какой-то взрослой ясностью осознал, что никогда ее больше не увижу. Что она умерла.

Потом решительно прошел в детскую, в комнату братьев, достал из Мишиного шкафа (куда мне было запрещено лазить) пневматическую винтовку (которую мне строжайше было запрещено трогать), коробку пулек, с трудом согнул ствол, чтоб поршень наполнился сжатым воздухом, вставил пульку и пошел на кухню.

Окна кухни выходили во двор. Я подставил табуретку, открыл окно, тщательно прицелился одним глазом, прищурив второй, и выстрелил в Ваську.

Я не мог попасть, с такого расстояния легкая пулька просто бы не долетела. Да и звук от воздушки был тихий, пукающий.

Но я вновь переломил ружье и вновь выстрелил.

И я стрелял бы еще, если бы за моей спиной не появился Миша (я не слышал, когда он вошел).

Миша растерялся от наглости младшего брата, забрал ружье, закрыл окно. Потом он посмотрел мне в лицо и растерялся еще больше. Он впервые видел такое лицо у своего брата, он даже не знал, что у малышей могут быть такие лица.

И Миша не сказал родителям про ружье и про мое преступление.

Потому что Миша, хоть и был на десять лет старше, еще не познал, что такое смерть и что такое ненависть.

У него было легкое детство.

Воспоминания - всегда ерш. Из смешного и серьезного, из грустного и светлого, из "да" и "нет", из "ага" и "ого!" Этот ерш, порой, пьянит не хуже вина.

Когда Красная шапочка встретила вместо Волка меня она страшно удивилась.

-- Куда идешь, Красная шапочка? - важно спросил я.

-- К бабушке, - ответила Красная шапочка по инерции, - она заболела.

-- Покушать ей несешь? - продолжил допрос я.

-- Естественно, - сбилась с продуманного ответа Красная шапочка.

-- А волков не боишься? - грозно спросил я.

-- Боюсь, - сказал Красная шапочка, - но что делать, так в сказке.

-- Сказка - ложь, но в ней намек, - процитировал я, - добрым молодцем урок.

-- Вы что несете? - спросила учительница. - В сказке такого текста нет.

-- Но он же не Волк, - возмущенно сказала Красная шапочка, - он - Вовка.

-- Вова, ты что делаешь на сцене? - сказала учительница.

-- Я хочу играть в пьесе, - сказал я. - Только не Волка, а - себя.

-- Так не положено, - сказала учительница. - И вообще, Красную шапочку играет Лиза Застенская, а Волка играет Сидоров. Где Сидоров?

-- Тут я, - сказал толстый Сидоров, пряча конфету, полученную от меня за щеку, - мы с Вовочкой поменялись, и у меня зуб болит.

Учительница посмотрела на толстую щеку Сидорова:

-- Да у тебя же флюс, тебе к врачу надо.

-- Еще чего, - гордо сказал Сидоров и убрал конфету из-за щеки.

-- Теперь нету флюса, - жалобно сказала учительница.

-- Не будет тебе Волка, - тихо сказал на сцене я Красной шапочке. Глупости все это, волки не разговаривают. Лучше вместо него буду я.

-- Но ты же не можешь меня съесть, - заметила Красная шапочка. - Вовочки детей не едят.

-- Как знать, - загадочно сказал я, - всяко бывает.

-- Где твой флюс? - не унималась учительница.

-- Какой такой плюс? - отбивался толстый Сидоров...

...Запись в дневнике: "Ваш сын сорвал репетицию спектакля, прошу родителей зайти в школу".

Я в детстве был трусоват. Я и сейчас трусоват. Но несколько раз бывали в моей жизни, когда трусить было еще опасней, чем проявлять смелость. И я ее проявлял. От страха.

Странно устроен человек, когда он маленький. Все смеются, а мне плакать хочется. Бывает наоборот. А иногда, когда волнуюсь, слезы сами текут. Или задыхаться начинаю, особенно, если поплачу. Хочу что-то сказать, а вместе со слезами сопли текут и горло что-то сжимает, одно иканье получается.

Так же и со смехом. Нападет порой смех в такой серьезной ситуации, что все на меня ошеломленно смотрят. А я смеюсь.

Папа говорил, что это истероидный смех, для разрядки нервного напряжения. Но я никогда истеричным не был, истерики - это любимое занятие ябеды Клавки. Как начнет визжать ни с того, ни с чего. Или рыдать, будто на могилке Неизвестного солдата.

Нет, маленький человек устроен не совсем правильно. И странно. Хотя от этих странностей не только вред бывает.

Попал как-то я в неприятность. Мы с Лизой из школы шли, ее портфель нес. И захотел я Лизе стрекоз показать. В старом котловане, где когда-нибудь построят дом, после дождя получилось настоящее озеро, и над ним летали громадные стрекозы с крыльями из слюды. Они летали совершенно бесшумно, не то что мухи или жуки, и выписывали над неподвижной водой разные фигуры. Как будто фантастические самолетики с махающими крыльями. Махолетики.

И тут у самого котлована нас встретило трое больших мальчишек.

Я немного знал этих мальчишек, они водились с Васькой. А Ваську я не любил, побаивался и, после страшного случая с кошкой, вообще обходил его стороной.

Каков Васька - таковы его друзья. Мальчишки сразу окружили нас, дернули Лизу за косичку и стали громко говорить всякие гадости.

-- Смотри, какой ухажер, - сказал один, с рыжей челкой.

-- Этот пацан из Васькиного двора, - сказал второй. - Он что, девчатник?

-- Давайте их в озеро бросим, - сказал третий, - там, говорят, сом живет огромный, а сомы человечину едят.

-- Не едят, а сосут, - поправил его с рыжей челкой.

Они так стояли и разговаривали, будто были совсем одни и будто не обо мне с Леной говорили. И это было очень неприятно. У мне внутри все сжалось и я испугался, что описаюсь.

И этот испуг все изменил. Оказалось, что страшней мальчишек, страшней загадочного сома, который сосет человечину, описаться на глазах у Лизочки Застенской.

И я хотел что-то сказать, даже подраться, хотя как бы я дрался с тремя здоровенными мальчишками, и, вдруг, засмеялся.

Я засмеялся, нагнулся, поднял здоровенный булыжник, так что камень едва в руке поместился, и, продолжая смеяться, пошел на того, что с рыжей челкой.

Смех вышиб слезы, сквозь повлажневшие глаза я, как сквозь запотевшее стекло, увидел, что рыжий отступил, и тогда я повернулся к остальным мальчишкам, смеясь все громче, до рвоты...

Очнулся я потому что Лиза вылила мне на голову воду из котлована. Вода была вонючая, пахла тиной и еще чем-то противным. Оказалось, что я сижу прямо на траве и по-прежнему сжимаю в руке булыжник. А мальчишек нет. Убежали.

-- Ты их напугал, - сказала Лиза. - Ты так страшно смеялся, будто Кащей Бессмертный.

Я скосил глаза на штанишки. Нет, все нормально, они были сухие.

-- Какой еще Кащей? - спросил я.

-- Ну тот, из кино, помнишь, про Василису Прекрасную.

-- А-а-а, - сказал я.

И подумал, что все-таки маленькие люди устроены странно.

И мы пошли домой, совсем забыв про стрекоз. И уже у самого дома, когда Лизочка помахала рукой и пошла себе, я окликнул ее:

-- Слушай, а он что, хороший что ли?

-- Кто?

-- Да Кащей этот, из кино.

-- Нет, что ты. Он противный и страшный. Это я так сказала, для сравнения. Ты не такой. Ты смелый.

Когда дочка была маленькая, она как-то рассказала мне про большое дерево, в котором живут маленькие человечки...

Пришел я домой, а там один брат Миша. Сидит, ждет телефонного звонка от кого-то. Скучает.

Миша уже почти превратился во взрослого, а взрослые или заняты делом и им нельзя мешать, или чего-то ждут, тогда им скучно.

От скуки Миша спросил меня:

-- Где был? Что видел?

Миша с тех пор, как стал превращаться во взрослого, мало внимания обращал на меня, поэтому я обрадовался и охотно сообщил: где был и что видел.

-- А был я, - протянул я, мучительно раздумывая что бы рассказать поинтересней, - был я в хорошем месте. Там растет много деревьев, а одно дерево очень большое. И видел я, что у этого большого дерева в стволе большое пребольшое дупло. И в дупле, если туда заглянуть, целая комната с зелеными шторами из листьев. И живут там маленькие человечки в курточках и колпачках из желтого шелка.

-- Гномы, что ли? - спросил брат.

-- Гному живут под землей, - возмутился я такому невежеству. - Они занимаются ме-тал-лур-ги-ей (я с трудом произнес научное слово). В смысле, добывают разные полезные металлы и делают из них волшебные вещи. А те человечки, что в дереве, вовсе и не гномы.

-- Кто же они такие? - спросил брат.

Я этих человечков только что придумал, но название им придумать не успел. Но времени думать уже не было, брат смотрел вопросительно, поэтому я сказал уверенно:

-- Древесный народ.

-- Может, друиды? - спросил брат.

Я беззвучно покатал новое слово на языке. Слово было красивое, имеющее отношение и к деревьям, и к людям.

-- Это одно и тоже, - сказал он. - Древесные люди или друиды.

-- Здорово, - сказал Миша. - Когда только ты все это успеваешь увидеть. Я вот столько прожил, а ни гномов, ни друидов не видел.

-- Это потому, - убежденно сказал я, - что ты очень торопился стать взрослым. А таким, кто болен взрослятиной, маленькие человечки не показываются.

-- Болен взрослятиной... - задумчиво сказал Миша. - Ну ты и скажешь.

И посмотрел на меня с неожиданным интересом.

Но тут зазвонил телефон и ему стало не до малышни.

А я пошел на балкон. Я хотел посмотреть на гигантский тополь, что рос аж до третьего этажа, не появилось ли на нем дупло - древесный дом друидов.

Последний раз я охотился в 14 лет. Отец взял меня на загон коз, была такая забава в Сибири в пятидесятых. Меня поставили загонщиком, я шел, гремел в кастрюлю и орал, а ружье - старенькая одностволка - бесполезно качалось на плече. Потом кричать надоело, да и как-то кощунственно было горланить в совершенно первородном лесу. Пошел тихо. Вспугнул глухаря. Взлет глухаря подобен взлету баллистической ракеты! Так он меня ошарашил, что я про ружье забыл. Тогда я пошел дальше, держа ружье на изготовку. И увидел косулю. Она грациозно и совершенно бесшумно вышла из-за сосны и остановилась, поводя огромными, пушистыми ушами. Ветер дул в мою сторону, а я застыл, так что она меня не заметила. Постояла и скользнула дальше, в лес.

Я не сразу пошел, я некоторое время "переваривал" ощущения. Потом посмотрел на нелепое ружье, переломил его, вынул патрон с картечью, закинул эту грубую железяку за спину и пошел дальше, гремя в кастрюлю.

Больше я никогда приглашения на охоту не принимал.

-- Сегодня мы будем охотиться, - сказал первый мальчик.

-- На кого? - спросил я.

Мальчик подумал:

-- На глухарей, - сказал он убежденно, - это такие огромные черные птицы, они глухие и не слышат, как к ним приближаются охотники.

-- Вовсе не так, - сказал второй мальчик, - они поют и поэтому не слышат. А когда не поют, то все слышат. Я вот тоже ничего не слышу, когда пою, даже того, как мне кричат: замолчи...

-- Глупости все это, - сказал Васька. - Глухари - это простые индюки, дикие, лесные. Пошли, у меня рогатка есть.

Каждый вооружился как мог. У первого мальчика был черный пистолет с пистонами, у меня - отличное двуствольное ружье без пистонов, у второго мальчика - сабля, ей можно было разделывать добычу и прорубать дорогу в кустах, а Васька без рогатки вообще никогда не ходил.

Долго шли по дремучему лесу, обошли опасную сторожку лесника (дворника дяди Леши), прошли мимо водопада (поливального шланга), вышли на поляну, где были дикие птицы.

Голуби клевали крошки под балконами и не подозревали, что они - глухари.

-- Стреляем по команде, - сказал первый мальчик, - раз, два, пли! - и выстрелил из пистолета.

Я нажал на спуск и сказал:

-- Ба-бах, из обеих стволов, дуплет называется.

Третий мальчик сделал зверское лицо и взмахнул саблей.

А Васька спустил резинку рогатки.

Голуби засуетились и шумно взлетели, сожалеюще поглядывая на недоеденные крошки. Но один голубь не взлетел. Он лежал на боку и тихи шевелил лапками.

-- Ты, Васька, что наделал? - сказал я. - Ты же в него попал!

-- Вот и хорошо, - сказал Васька немного смущенно. Он сам удивился от того, что попал, до этого он из рогатки попал только один раз в дворника, за что и получил трепку. - На охоте и надо попадать. Я - настоящий охотник.

Голубь зашевелил лапками быстрей, перевернулся и встал. Вид у него был немного очумелый.

-- Слава Богу, - сказал первый мальчик. - Больше я охотиться не буду.

-- Ага, - сказал второй мальчик, - давайте лучше в войнушку.

А я ничего не сказал, но, перехватив ружье как дубинку, так посмотрел на Ваську, что Васька спрятал рогатку в карман. Он был гораздо старше меня, но трусость не имеет возраста.

И мы пошли играть в войнушку.

А голубь повертел головой, похлопал для проверки крыльями и продолжил клевать крошки. И другие голуби, посмотрев на него с крыши, шумно слетели вниз, на полянку, где недавно охотники чуть не добыли глухаря.

Часть IV

Я закончил писать про детство, и компьютер еще не сломался. Недавно я попробовал двери других квартир в подъезде - все закрыты и за ними тишина. Я заглядывал в окна на первом этаже. Обычная обстановка жилых квартир. В одной все время горит свет.

Вокруг городка, где я живу, видны горы и лес. Я боюсь туда ходить. Недавно я прходил мимо дерева на улице и на меня упал клещ величиной с кулак. Он не успел всосаться в меня, я его смахнул.

Я думаю: кто-то же поставляет в дом и в склад-магазин воду, электроэнергию? Или это делают автоматы?

А если они сломаются?

Асфальт на улицах тут цветной, а тротуары сложены из плиток, и тоже цветные. В России, где я наверное жил, тротуарные плитки клали иностранные рабочие: итальянцы и турки. Это было после катастрофы, погубивший СССР. Псевдодемократия - всегда катастрофа для слаборазвитых государств.

Россия была забавной страной, там существовала безработица, и в то же время, существовал колоссальный приток иностранных рабочих. В крупных городах целые районы были иностранные: китайский район, корейский, турецкий... Не все иностранцы работали, некоторые нанимали русских. Это были купцы из Азербайджана, Грузии, Армении... Они покупали дешевых русских рабочих и нищих ярусских девушек. Я их не любил.

Интересно, а кто я был по национальности?

Наверное, еврей. Представитель самой невезучей нации.

Еще я знаю такие страны, как Греция, Украина и Германия. Мне кажется, что я бывал в Германии, в Мюнхене, хотя отличить то, что мне кажется, от того, что было на самом деле, я давно уже не могу. Например, мне кажется, что Айвазовский был армянином и моим прадедушкой. Как же тогда я получился евреем?

Недавно среди ночи я проснулся от голосов. Говорили на улице. Я открыл окно и сразу закрыл его, так как на свет настольной лампы в комнату влетел мохнатый мотылек. Я опрыскал мотылька аэрозолем и, пока он подыхал, одел штаны и выскочил из подъезда.

Разговоры продолжались, хотя на улице никого не было. Была полная луна, видно было хорошо - полное запустение, ни одной живой души, одни лишь насекомые.

Но разговоры продолжались, и происходили они не в доме, а на улице, где-то рядом со мной.

Я понял, что у меня от одиночества начались слуховые галлюцинации, но все-таки прислушался. Говорили на каком-то непонятном языке, в котором много гортанных звуков и шипящих. Я различил слова, похожие на "мутар", "лэвшен" и "шерутим". Неожиданно прозвучали совершенно русские ругательства: "елда" и "сука". Причем, "сука", как-то странно, с удвоенным "к" - "сукка". "Ну и елда с вами, суки! - прошептал я сквозь зубы. Ясно, что это была галлюцинация.

Я вернулся в дом и стал под холодный душ. Это только так говорится - холодный, на самом деле холодная вода тут бывает только в холодильнике. Вот, ночь, а на улице духота, как в финской сауне.

Я почти что стал деревом.

Дерево я древнее, узловатое.

В кроне почти нет листвы, корни переплетены и сок по ним течет с натугой, отчего я чувствую онемение внизу ствола. Впрочем, чувств становится все меньше и меньше - одервеление избавляет от остроты чувств.

Хожу я мало, очень обременительно переставлять деревянные корни и стараться не поломать сухие ветви.

Ем тоже мало, но пью много.

Тут нет похожих на меня. Такой тут климат. Много кактусов и фикусов, вымахавших до слоновьих размеров. Есть пальмы. Все эти деревья экономные, привыкшие к засухе. Я к засухе не привык. Поэтому иссыхаю, покрываюсь грубой, бесчувственной корой.

Возможно, отрочество начинается тогда, когда тебя, кроме прочих проблем, волнует и то, что находится ниже пояса. И когда утром на простыне влажные пятна, которые стараешься скрыть от мамы.

Мое детство было достаточно светлым, так как "эпоха перемен" еще не началась. Кроме того, оно прошло в Сибири, где люди в те годы были чище, чем, например, в Москве.

Слово жид я услышал именно в Москве, и сперва не понял, к кому оно обращено и почему его надо рассматривать, как оскорбление. В нашем дворе было много пацанов, но мы никогда не оценивали друг-друга по национальным признакам. Я, честно говоря, до сих пор не знаю точно, кто был какой национальности. Хотя уверен, что смешение там было своеобразное, так как вокруг жили и буряты, и татары, и хохлы.

Почти все врачи в моем доме были евреями, сосланными в Сибирь, а дворник - это помню - мордвин. Слесарь тоже жил в этом доме, мы звали его дядя Мотя, так как его фамилия была Мотте. Я дружил с Янкой Крутером, латышем. Отличница в моем классе имела фамилию Тицкая, а ее подружка - Усольцева (Усолье - это городок в Иркутской области, где добывали соль). Участковый, добродушный и кривоногий, был чистокровный бурят Домнджиев. Начальник райотдела милиции, тонкий в талии, усатый, Гогидзе Надар Мухтанович. Завуч в школе Сюлина Ангелина, по национальности эрзя, а директор - Мухтанбеков. Учительница английского, за которой я в старшем классе пытался ухаживать, Валентина Вейке, из Эстонии. Вернувшийся с фронта без ноги физик, выпивоха и курильщик - Михаил Куприянович Бульба.

Да, если продолжу вспоминать, то получится телефонный справочник. Кстати, и телефон наш того времени помню, их в городе немного было у частных лиц. 41-41 - всего четыре цифры и никакого тебе автоматического набора. Поднимешь трубку, бывало, еще слова не сказал, а телефонистка говорит:

- Подожди, Вовочка, сейчас соединю. Тебе папу, клинику?

Хорошее было время!

У нас во дворе были качели, которые могли не только качаться, но проворачиваться вокруг перекладины, на которой висели. Высшим шиком считалось раскачаться так, чтоб начать вертеться. Это только на первый взгляд опасно, когда раскрутишься, центробежная сила хорошо прижимает и упасть не упадешь. Опасность тогда, когда замедляешься. Качель останавливается вертикально и, чуток постояв, идет в обратный мах, а ты висишь вниз головой и держишься изо всех сил.

Мы вертелись и считали, кто сколько провернется. Рекорд был у Новожилова из офицерского дома.

Валька Луценко родился командиром. В футболе - центральным нападающим, щупать девчонок - первый зачинщик, драться с Заводскими в первых рядах. Он и в кино ходил без билета, пока мы, его команда, устраивали толкотню около билетерши.

У него, как у всякого командира, был свой оруженосец - Толям Новожилов, здоровенный пацан, выжимающий двухпудовку целых пять раз. Но в драке Толям, несмотря на свою силу и рост, уступал Вальке, он был медлительный.

Накрутившись до одури, мы сели в беседке и стали думать во что поиграть. Можно было поиграть в прятки, но это игра серьезная, требующая долгого времени, так как голящий мог до обеда искать по многочисленным сараям и подвалам, а за это время кто-то всегда успевал выскочить и застучать - вбить голящую палку в землю. (Не отсюда ли появилось выражение "застукать"?) Проигравшему, тому - кого застукают, полагалось вытаскивать ее зубами. До обеда оставалось часа два, так что прятки отпадали.

Играть в футбол сегодня было слишком жарко. Это только считается, будто в Сибири холодно, пожил бы тот, кто так считает, тут летом.

На речку следовало идти с утра. В городе (все, что за пределами нашего двора, считалось городом) в будни делать нечего.

Решили просто потрепаться.

Валька, конечно, извлек из загашника папироску "Звезда", самую ядреную из папирос, которые звали "гвоздиками" за крепость и тонкость. Спички нашлись у Новожилова. Папироска пошла по кругу. Трегубов, сын инженера, курил не в затяжку, Санька, самый мелкий, умел выпускать дым из носа, а младшему брату Андрею Валька курить не разрешал.

Я не курил, что дало Вальке право лишний раз меня шпильнуть:

- Докторский сынок, слабак.

Его власть и так никто не оспаривал, но Валька, как рачительный начальник не упускал возможности подчеркивать руководящие полномочия.

Уменя с утра было плохое настроение и я решил огрызнуться:

- Сам слабак, от табака сдохнешь скоро.

Валька так удивился, что поперхнулся слюной.

- Ты чё, - вскочил он пружинкой, - шибко умный, что ли!

- Не глупей тебя, - вяло сказал я. Я и сам не знал, что на меня нашло, и уже предчуствовал трепку - Валька был не в пример проворней меня в драке.

- Э-э-э, ты кто? - Валька смотрел мне за спину.

Я обернулся.

В беседку направлялось совершенно невобразимое существо, больше похожее на медведя, чем на человека. Почти двухметрового роста, в рванном комбинизоне, босиком. Из-под спутанных волос, падавших до плеч и до груди, поблескивали маленькие, какие-то желтовато-красные глазки.

- Не бойтесь, пацаны, - сказало существо тоненьким голоском.

Этот голосок, напоминающий кукольный, нас слегка успокоил. Мы подумали, что это какой-то, еще неизвестный нам, псих. Психов в нашем районе жило два и оба были безобидными. Первый - Вовка Хрущев, был маленький и все время пьяный. Днем он просил милостыню на паперти в центральной церкви, а вечерами бродил где попало и всем читал наизусть отрывки библии. Он почему-то считал себя половым гигантом, и все угрожал, будто изнасилует кого-нибудь из мальчишек. С похмелья он, наоборот, просил изнасиловать его, спускал холщевые штаны и демонстрировал прыщавую, тощую задницу. Но в целом, Хрущев был вполне безобидным психом, так как дальше разговоров никогда не заходил.

Второй, чистенький, весь какой-то выглаженный, старичек с аккуратно расчесанной бородкой, воображал себя регулировщиком. Он целыми днями стоял на перекрестках и указывал машинам, куда ехать. У него был самодельный жезл, покрашенный, как у милиционеров, вот только речь его никто не понимал, так как его слова состояли всего из нескольких, одинаковых звуков. Так обычно пытаются "говорить" глухонемые.

Здоровяк прошел в беседку и сел на пол, выставив черные, широкие ступни с крепкими, желтыми ногтями. Сидя на полу, он был вровень с нами, хотя мы сидели на скамейке.

Валька вспомнил, что он командир, и строго спросил:

- Чего надо-то?

- У меня деньги есть, - пропищал мужик.

Он засунул здоровую, как лопата, руку в карман, извернулся, нашарил там, вытащил тридцатирублевку, протянул Вальке. - Пацан, сходи, купи мне коньяк с двумя костями, а на сдачу - себе, что хочешь.

Коньяком называлась гомыра, денатурированный спирт, который продавался в керосиновых лавках и стоил 18 рублей. На бутылках с гомырой изображали череп с костями, как на электробудках. Его покупали те, у кого были не кирогазы, а примусы, а некоторые мужики предпочитали денатурат сучку - водке за 23 рубля 50 копеек. У меня дома для доктора Дубовика покупали водку столичную, за тридцать рублей семьдесят копеек, это считалось дорого.

Валька мгновенно схватил денежку, мигнул Новожилову и слинял. Он, признаться, был скуповат, но в данной ситуации никто не сомневался, что Валька ни копейки не зажилит: общак - дело святое.

- А ты, - блеснул мужик на меня своими странными глазами из-за завесы волос, - сынок, закусь бы организовал. Сможешь?

Я весьма сомневался в своих возможностях на этот счет. Кухня была абсолютной маминой вотчиной и посторонние там не приветствовались. Но и отказаться было нельзя. Поэтому я поступил прмолинейно - сбегал домой, выпросил у мамы пару бутербродов с собой ("Не буду же я один есть, а пацаны смотреть!" "Сядь за стол и поешь, как человек!" "Ну, мы там играем, я пропущу!" "Сколько раз я тебе говорила, что на ходу естьь нельзя" Ну, мам, меня же ждут!" "Чтоб в последний раз, и не ешь на ходу!"), мигом прибежал обратно и выложил их перед мужиком.

Тут и Валька вернулся. Кроме гомыры, он принес кулек ирисок, кулек кедровых орех, две бутылки сладкого напитка "Крем-сода", четыре папиросины "Север" и здоровый кусок серы - сибирской жвачки из смолы сосновых деревьев.

- Все потратил, - сказал он, отдышавшись, - ты сам сказал. (Валька на улице ко всем взрослым обращался на "ты").

- Все путем, - пропищал мужик, - как договаривались. Стакан найдется?

В беседке выпивали часто, так что со стаканом проблем не было. Три граненных, увесистых стакана лежали на стропилах, под крышей. Вскоре стол был накрыт и был этот стол вполне приличным, а мои бутерброды - один с сыром, два с колбасой, выполняли роль деликатесов.

Мужик извлек откуда-то здоровенный кинжал с пластмассовой наборной рукояткой, разрезал каждый бутерброд на пять частей, набухал гамыру в один стакан до половины, а в два других - чуток, на доннышке, протянул стакан Вальке, а второй, чуть задумавшись, - мне.

- Вздрогнем, пацаны, вон закусь какая классная.

У меня внизу живота сразу похолодело. Я и водку-то еще ни разу не пробовал, а тут - гомыра, чистый спирт, подкрашеный какой-то гадостью!

Валька ехидно посмотрел на меня, чокнулся с мужиком, вывернул губы, чтоб не обжечь, одним глотком выпил денатурат и сразу, не выдыхая, запил "Крем-содой". Лицо его порозовело.

Выхода у меня не было. Я точно так же вывернул губы, выплеснул в рот розовую жидкость, с трудом проглотил, судорожно схватил бутылку с напитком и, едва не поперхнувшись, запил. Валька помрачнел, он надеялся, что я побоюсь. Другие пацаны смотрели на нас с опасливой завистью.

- Молодцы пацаны, - прокомментировал мужик, с интересом за нами наблюдавший своими странными глазками, - теперь я.

Он легко, как воду, выпил спирт, взял кусочек бутерброда с колбасой и не спеша начал его жевать.

Спирт пожег у меня в кишках и улегся. Стало легко и приятно. И очень здорово, что сидим такой дружной, мужской кампанией. Я дружелюбно посмотрел на Вальку, он ответил мне таким же взглядом. Ему тоже было хорошо.

- А вы кто? - спросил, молчавший пока, Трегубов. Он был интеллигентным мальчиком, не умел драться, стеснялся девчонок, боялся темноты, но мы его принимали в кодлу, так как он здоров умел прикалывать, рассказывать всякие истории. Он много читал, мог по-памяти рассказать всего "Графа Монтекристо" или "Айвенго". Поэтому ему прощали даже очки.

Мужик вытащил из бездонных карманов кисет, свернул здоровенную козью ножку, прикурил и сказал из-за дымовой завесы:

- В бегах я, мне бы закурковаться на день - другой. Поможете?

Теперь все стало на свои места. Беглые зэки в послевоенные годы были для нас явлением таким же привычным, как городские воробьи. Помогать им в Сибири не считалось зазорным, напротив, в маленьких деревнях ночью хозяйки выставляли на крыльцо нехитрую снедь - картоху в мундирах, молоко в кринке, хлеб, соль, сало...

После недолгого обсуждения мы решили спрятать мужика на чердаке. Зимой было бы лучше таиться в теплом подвале, но туда чаще ходят, а чердак летом - отличное место, куда никто, кроме нас, пацанов, и не заглядывает.

Вторую просьбу беглого выполнить было трудней. Он хотел искупаться и переодеться в что-нибудь приличное. Увидев нашу озабоченность, он откинул широкой ладонью волосы с лица - стало видно, что глаза у него никакие не страшные, а просто воспаленные, больные, - и сказал:

- Чё нахохлились, я же не просто так. Вот, смотрите.

Он опять засунул руку в карман, долго там копался и втащил маленький кожаный мешочек. Распустив завязку, он опрокинул мешочек над столом. В полной тишине Трегубов сказал, восторженным шепотом:

- Золото!

Небольшая кучка золотых крупинок притягивала. Конечно, в нашем, золотоносном крае, это не было редкостью, многие таежники носили с собой золотой песок вместо ненадежных рублей. И старатели не были в нашем городе редкостью, особенно, когда устраивали с фарта гулянку по старинному обычаю: с цыганами, ездой по городу, всенародным угощением. Но прямо так, в нашей беседке, на столе, на котором мы играли в шашки или карты...

- Чё, ндравиться, - пропищал мужик. - Тут рублей на триста, немного. Найдете, куда скинуть? В Х у вас не примут, спросят - откуда.

В коммерческом магазине Х от золотопромышленной конторы "Сибзолото" я был с папой. Это бы прекрасный магазин, в котором было все то, чего не было в магазинах государственных: нежнейшая ветчина "в нарезку", колбасы докторская, любителская, языковая, полукопченая и сервелат, севрюга соленая и слабокопченая, розовая семга, безкостная осетрина, икра черная и красная, шоколадные конфеты "Мишка косолапый", карамельки "Раковая шейка", шпроты и сардины... Кроме продуктов, там были и вещи. ГДРовские туфли, чешский костюм, югославские рубашки из чистого шелка можно было купить только там. Еще там были заграничные игрушки и книги. Папа там выкупал подписные издания Пушкина, Лескова и Горького. В этом магазине отоваривали на иностранные деньги или специальные талоны - боны. Старатели там делали покупки прямо за золото, которое взвешивали на специальных, аптекарских, весах. Грамм золотого песка переводился по какому-то курсу в рубли и старатели выходили из сов... с разнообразными покупками, большая часть которых потом пропивалась или терялась.

- К кому из деловых лучше пойти? - посмотрел на меня Валька.

Как это не парадоксально, но именно я, мальчик из интеллигентной семьи, имел наибольшие знакомства с уголовниками. Дело в том, что со мной в одном классе учился Витька Харьков - Хорек, а его брат Митяй из девятого класса был в воровской кодле. Их отец вообще занимал в уголовном мире какую-то должность, так как просидел по зонам полжизни, успевая в небольше периоды свободы, не только воровать, но и стругать детей. У Витьки было три сестры и два брата. Витька бывал у меня дома, где вел себя очень осторожно, стараясь не материться и не проситься в уборную. Его брат однажды защитил меня от хулиганов с Шанхая.

- Шкилю бы найти... - назвал я погоняло Шкилевича, одного из молодых, но авторитетных скокарей, дружка Митяя.

После недолгого совета решили, что пацаны пойдут устраивать беглого на чердаке, а я разыщу Шкилю. Мне и самому хотелось сходить на чердак, где в детстве я когда-то надеялся встретить Карлсона, но делать было нечего - я прошел дворами к трамвайной линии, дождался вагона, вспрыгнул на колбасу и через две остановки был у Витькиного дома.

Харьковы жили на втором этаже деревянного барака. Еще в подъезде меня оглушил детский рев из их квартиры. Витька выглянул на стук, в квартиру не впустил, выскользнул в подъезд.

- Ты чего, - сказал он, - к нам не надо, там пахан Дусю лупит.

Его сестренке Дусе было девять лет, это была кареглазая, хорошенькая девочка. В подъезде слышалось хлопанье ремня по коже. Я представил себе, как Витькин папа бьет девочку и мне стало тошно. Одно дело шлепнуть там сгоряча, по шее дать, как и мне перепадало от мамы, другое - положить ребенка на диван, снять с него штаны и бить!

- Ну, чего надо? - опять спросил Витька. Он был явно смущен, что я стал свидетелем их семейных разборок, стеснялся за отца.

- Жалко Дусю, - сказал я, - пойдем-ка на улку, я тебе покурить принес.

На улице я дал Витьке "северину", предусмотрительно прихваченную со стола, и рассказал о писклявом зэке.

Витька подумал. Он думал и с удовольствием курил, не обращая внимания на прохожих. Отец разрешил ему курить еще в третьем классе, все равно же Витька таскал у него папиросы, так лучше разрешить, чем тайком будет. И выдавал деньги на самые дешевые, "Звездочку". "Северина" для Витьки была, как "Мишка косолапый" после ирисок для меня.

- Ладно, - сказал он, плюнув себе в ладонь и вминая туда окурок, - пойдем до Шкиле, он решит.

Дальше все было просто. Шкилевич, долго не думая, организовал машину, дружков, косматого зэка забрали с чердака и увезли в Шанхай, где малин было больше, чем обычных квартир.

На прощание он пожал своей огромной ладонью руку Вальке и мне.

Наш двор объединял сразу три пятиэтажных дома: Дом специалистов, где жили врачи, сосланные из Ростова-на-Дону и Краснодарского края, Офицерский, где жили военные высокого звания и просто дом, где жили ученые и творческие работники. Иркутяне звали наш район Дворянским гнездом, но злобы в этом прозвище не было, как не было ничего китайского в Шанхае, сборище одноэтажных домов и бараков.

Стояли наши дома в густом окружении домов деревянных, двухэтажных, добротных, многоквартирных. Там жили люди разные, от воров до учителей, их вселили туда после революции, когда владельцев этих домов выслали еще дальше на Север, а купеческие и дворянские квартиры разгородили, превратив в коммуналки.

Оборудованный спортплощадкой и сквериком был только наш двор, у нас, даже, была беседка, обсаженная кедрами. И, естественно, ребята из коммуналок приходили играть к нам.

Никаких социальных расхождений в те времена среди ребятишек не было, да и быть не могло; после войны мы все одевались одинаково - ситцевые шаровары, футболка на шнуровке вместо пуговиц, синие китайские тапочки или кеты "Два мяча", тоже китайские. Праздничной одеждой служили темные суконные или полушерстяные брюки, белые теннисные туфли, которые начищали зубным порошком и белая китайская рубашка, обязательно заправленная в брюки. Отличия были только в поясах: у кого-то ремни были офицерские, настоящей кожи, а у кого-то с пряжками в виде звезды или якоря из кожзаменителя. Офицерские выглядели нарядней, особенно если имелся ремешок от портупеи, но солдатские были удобней в драке, так как под пряжку еще наваривался свинец.

Дрались часто. Между собой - до первой крови или "до пощады" - кто первый скажет: сдаюсь. Группами: центр на заводских, заводские на шанхайских, заречные на центровых. Мы считались живущими в центре, так что имели право притеснять ребят с окраин города. Хотя, с заречными старались не ссориться, именно за рекой были чудесные озера, где купаться приятней, чем в вечно ледяной Ангаре.

- Мне нельзя, - сказал я Женьке-Барбосу из параллельного 7 "б", - у нас в секции запрещено драться просто так.

- Тоже мне, боксер - обглоданный мосел, - сказал Барбос, и, согнув руку в локте, шлепнул по ней другой рукой, - трусидло!

Может я и был трусоват, но для того, чтоб "стукаться" на переменке с тем, с кем поссорился, особой смелости не требовалось. Это было также обычно, как мериться руками на силу или пускать струю - кто дальше брызнет. А драться по пустками нам запрещал тренер, говоря, что настоящий боксер не должен пользоваться своим преимуществом без должных оснований.

На нас смотрели девчонки, среди которых была и Лиза Застенская, поэтому я сказал:

- Ладно, пошли, посмотрим, кто из нас трусильдо!

Мы пошли за школу, где в березовой рощице решали все свои секретные проблемы, стали друг против друга и Женька спросил:

- До крови или до пощады?

- Мне все равно, - сказал я, давай быстрей, перемена кончается.

- Тогда до пощады, - выбрал Женька наиболее жестокий вариант стукалки, - лови...

Барбос был выше меня, руки у него были длиней, но все его премы были нехитрые: мотнуть левым кулаком, а ударить правым, так что я легко уклонился, хотел врезать ему крюком в открытую челюсть, передумал.

Женька с трудом удержал равновесие, отскочил, посмотрел на меня недоуменно и замахал обеими руками, как мельница, страясь использовать их длину и свой рост.

Я с трудом ушел от этой атаки и несильно двинул его под ложечку.

Барбос постоял, сглатывая воздух, выпучил глаза и вновь пошел на меня, прикрыв лицо сгибом левой руки, а правой тыкая, как поршнем.

Я отвел удар и отскочил.

- Ты чё не дерешься, - возмутился Женька.

Я промолчал, сохраняя боксерскую стойку.

- Он дерется, - сказали со стороны болельщиков, - он тебя уже сто раз мог уложить, если б захотел.

- Тоже мне, боксеришка, - обиделся Барбос и быстро ударил меня в голову.

Я чуть пригнулся, пропуская кулак над головой и опять легонечко ткнул его в поддых.

После полугода занятий в секции движения Барбоса казались мне замедленными и неуклюжими. Я знал, что минут через пять он выдохнется, но ни разу не сможет меня достать. Наш тренер, Мигеров, был семикратным чемпионом РСФСР в наилегчайшем весе. Как все "мухачи", на тренировках он особенное внимание уделял развитию реакции, скорости и резкости. Силенок у меня было маловато для четырнадцатилетнего пацана, многие сверстники, помогающие родителям по дому, а то и сами подрабатывшие на стройках, были гораздо сильней. Но реакция у меня была отменная.

Женьк отдышался и сказал:

- Нет, так я не буду. Ты нечестно дерешься.

- Чего нечестно, - загомонили болельщики, - он тебя жалеет, он уже сто тысяч раз мог тебя уложить.

Что может быть унизительней жалости! Женька бросился на меня, как раненный бык. Пришлось в полсилы ударить его в челюсть.

Он сразу потерял ориентровку, поплыл, и я остановился, опустил руки.

Зазвенел звонок, хорошее основание для прекращения поединка. Я хлопнул Женьку по плечу:

- Пойдем, что ли, ты хорошо дрался, только медленно. Приходи к нам в секцию,я попрошу тренера, может примет.

Барбос недоверчиво посмотрел на меня и заулыбался от уха до уха:

- Правда? Вот здорово бы было! А то, меня все в волейбол тянут, говорят, что руки длинные, и - рост.

Следующим уроком была математика, которую я не любил.

А после уроков меня встретили какие-то темные личности и здорово отлупли. Шпана из полуподвалов дерется жестко, жестоко. А бокс - это спорт, тем более, любительский, "интелигентный" бокс того времени.

Они не упоминали Барбоса, но подразумевали. Потому что приговаривали: "Это тебе не на ринге финтить. Что ж ты падаешь-то, сявка."

Тем ни менее, прямых доказательств не было. А доказательная часть в разборках была важна: не пойман - не вор, у меня просто не было юридического основания обратиться к знакомым уголовникам за помощью. И Женьку отлупить у меня не было основания, одноклассники меня не поняли бы.

А то, что это его дружки - это точно, и к бабке не ходи. Он на другой день так ехидно ко мне подошел, спросил: не на тренировке ли я синяк заработал. Хотя должен был знать, я ему говорил, что тренировки у по понедельникам и пятницам, а нынче всего четверг. Я нарочно ему грубо ответил, мол не твое собачье дело, а он изобразил невинного мальчика: чё, мол, ты такой сердитой, какая, мол, муха тебя? Никакая, говорю, муха меня не кусала, ты сам знаешь, чё я такой злой. А он: да ты чё, откуда мне чё знать? Вообщем, ушел, падла, в полную несознанку!

И такой вежливый все перемены был, что у меня просто не получалось его на драку вызвать. А без оснований меня пацаны осудили бы, тем более после вчерашнего рыцарства во время стукалки.

Витька Харьков - я ему все рассказал - посоветовал выждать. Через пару недель, мол, можно будет настучать, козлу безрогому. Витька в таких делах лучше меня разбирается, он, как говорит папа, в такой среде вырос, в среде борьбы за жизнь, место под солнцем. А у меня через такое долгок время вся злость пройдет, я не злопамятный.

Опять меня достают насекомые. Хотя, не знаю, относятся ли к насекомым слизни. Он весь вечер, хлюпая, падали на окна и ползли по стеклам, оставляя жирные следы слизи. Бр-р-р-р-р, мерзость!

Именно они заставили меня забеспокоится, подумав о том, что стекла могут разбиться. Правда, есть еще жалюзи из пластика, довольно плотные. Но в них щели, разгулье для членистоногих. Завтра же посмотрю в складе-магазине стекла. В крайнем случае, можно выставить их из самого магазина.

Очень мне не хватает книг. Любых, так привык читать за полвека жизни. Я и в тюрьмах, и на зонах ухитрялся читать; правдами и неправдами доставал книги. В Краслаге ухитрился, даже, поработать библиотекарем прямо в зоне, правда, недолго. Вот это было счастье!

Опять ночью были голоса. Я взял блокнот, вышел в подъезд и записал, что смог, успел, даже, проставить ударения кое-где. Вот, что получилось: "лехашмид", "коль а-хадашот", "мэфагэр", "ахла", "ле-маазиним йэкарим ахла бокэр", "зэвэль шель бэн адам", "хатихат хара", "мэтумтам, мэтумтэмэт", "эйзэ кэта", "пара-пара нидфок эт коль а-эдэр".

Жалко, что у меня нет книг, словарей там всяких. Возможно, понял бы, что за язык. Мне кажется, что это какой-то древний язык, персидский, что ли. Возможно, это и не земной язык вовсе, особенно, если место моей ссылки находится не на планете Земля.

Мне все чаще приходит в голову одна мысль - я уже умер, а это рай или ад. Может даже, чистилище. Вот допишу свои воспоминания и пройду очистку, переведут меня на другой уровень.

Данте считал, что семь уровней надо пройти, пока дойдешь до конечной станции.

Иногда во сне мне приходит некое воспоминание, в котором участвует взаправдашний кентавр, лес там еще какой-то и звуки, напоминающие выстрелы. Чует мое сердце, что эти воспоминания как-то связаны с провалом в памяти. Если рассуждать логически, отбросив мистику, то я нахожусь в психушке, а все остальное - глюки, навязчивый бред раненого мозга. Возможно оно и так! Только мне от этого не легче, ведь это - моя реальность, моя вещественная каждодневность.

Полуподвалы... Такое впечатление, что вся шпана жила именно в них. По какой-то странной архитектурной прихоти почти все кирпичные дома в Иркутске строились с полуподвалами, в сущности - теми же подвалами, окна которых наполовину торчали из земли. С точки зрения хранения в подвалах овощей это, наверное, правильно - лучше вентиляция, светло. С точки зрения краж - тоже удобно, забраться в кладовку легче. (В послевоенные годы картошку воровали с тем же азартом, что и золотые украшения. В Сибири картошка всегда была в цене).

После войны эти подвалы как-то незаметно заселили. Я бывал в гостях в этих квартирах. Было забавно следить, как за окном проходят разные ноги. Было трогательно смотреть на попытки жильцов как-то украсить сырые стены, влажный цементный пол. Было неприятно смотреть на землистые лица детей, выросших в этих полуподвалах...

Часть V

Вновь меня в дорогу Рок мой гонит.

Надоел и сам себе, и всем.

Унесут растерянные кони

Панцирь мой, мой меч, кинжал и шлем.

Без доспехов

Со стихом и скрипкой

В мир пойду под рубищем шута,

С навсегда приклеенной улыбкой

На обрывке старого холста

После того, как меня убили, я решил записать все происходящее. Я же не один такой на нашей планете. Многие фантасты не столько сочиняют из головы, сколько дотошно рассказывают то, что запомнили о своей загробной жизни. А моя - вообще была нестандартной. Сперва я повозникал, пытаясь и драться, и хулиганить, и покончить с собой. Ничего из этого набора в загробье не сработало, но, видимо, я все же кого-то достал, и меня вышвырнули в другие временные и пространственные измерения. После возвращения собрали совет: по словам главного инспектора главнойо инспекции представительный: ИЗО - Извращенческий Отдел, ОВД - Отдел Возвращенцев Досрочных, КВН - Комиссия Возвращения Невозвращенцев. И они вообще забросили меня в подобие ада, где я вынужден был записывать воспоминания о собственной жизни.

Не знаю, сколько провел там времени, не осознавал его течение, но как-то вдруг ощутил, что перехожу улицу, а на меня мчит БМВ. Я еще успел отметить, что трансмиссия у него разболтана, и что на светофоре зеленый свет для пешеходов. Потом меня ударило в бок, и очнулся я уже в Склифе.

Но очнулся не совсем, потому что (как рассказывал врач) на операционном столе у меня останавливалось сердце. На целых шесть минут.

Это для доктора - шесть. Для меня в это время прошло несколько месяцев. Правда, я на сей раз на представал перед загробными комиссиями, а осознал себя в роли простого советского интеллигента. Только что проснувшегося, спустившего ноги с кровати, щурясь полусонно, уставившегося в зеркало. "Чертовщина какая-то!" - мысленно удивился я и протер глаза. Но ЭТО не исчезло! Я еще трижды протер глаза, но все же не поверил им. "Галлюцинации, что ли начались?" - опять подумал я, но прикосновение ладонями к волосатым ребрам, а затем и выше развеяли всякие сомнения: за ночь у меня, тридцатилетнего мужика с волосатым телом выросли там, где им и положено быть... упругие девичьи груди!

Вот, просто не знаю как меня это вопоминание тревожит. Ну просто так, что я изложу его от второго лица, эпиграф выищу совдеповский, и - почему бы нет - заголовочек соображу. Вот такой:

Груди простого советского человека

Да здравствуют советские интеллигенты, верные строители коммунизма!

Из лозунга

Как вихрь, пронеслись события этого месяца. Они зачеркнули прожитое и изменили будущее. И тогда из усталого интеллигента, одного из многомиллионных служащих огромного государственного аппарата вдруг возникло нечто или некто среднего рода - вроде Оно или Он - Оно, черт его знает!

Но, видимо, бродили еще по его жилам остатки старой и крепкой закваски, которые и спасли усталого интеллигента от сумасшествия в тот дикий и жуткий момент, когда он впервые увидел ЭТО.

А произошло все в обычное утро, когда он, спустив ноги с кровати, щурясь полусонно, уставился в зеркало. "Чертовщина какая-то!" - мысленно удивился интеллигент и протер глаза. Но ЭТО не исчезло! Он еще трижды протер глаза, но все же не поверил им. "Галлюцинации, что ли начались?" - опять подумал интеллигент, но прикосновение ладонями к волосатым ребрам, а затем 'и выше развеяли всякие сомнения: за ночь у него, тридцатилетнего мужика с волосатым телом выросли там, где им и положено быть... упругие девичьи груди!!!

Он окаменел перед зеркалом, и только нижняя челюсть оставалась живой, мелко и непроизвольно дрожа. "Мама родная!" - ужаснулся интеллигент и тут же к нему вернулась возможность пошевелиться. Робко и смущенно, как в пору наступающей юности, он провел кончиками пальцев по припухшему соску левой груди, и судорога вспыхнувшего желания молнией пронзила низ живота. Тогда интеллигент глухо и протяжно застонал, а затем стал яростно биться лбом об зеркальную твердь. Однако рассудок все же контролировал чувства, и стекло осталось целым, А он упрямо стучался лбом в стекло, словно пытаясь прорваться туда, в Зазеркалье, и там найти спасение от этого утреннего кошмара. И вдруг новая мысль обожгла его сознание, которое, кажется, было в полном порядке:

"Что будет, если кто-нибудь ЭТО заметит?!"

Интеллигент рывком перемахнул расстояние до двери и резко повернул задвижку замка. Это чуточку успокоило его и мыслить стало легче. "Если перетянуть грудь, например, полотенцем, а сверху напялить просторную куртку, то вряд ли эти бабские гениталии кто-нибудь заметит". Однако, когда он глотал из-под крана холодную воду, струйка ее торопливо сбежала по шее, перевалила через ключицу и вышла - опять-таки! - на сосок левой груди. Острое желание снова охватило его. "Черт-черт-черт!" - застонал интеллигент и хрястнул кулаком по раковине.

Боль в кисти окончательно привела его в себя:

"Должно быть, какой-нибудь в стельку пьяный чародей подшутил надо мной во сне. Иначе кому еще в голову придет украсить меня. волосатыми сиськами! О чем это я, дурень! Ведь вот-вот вернется жена, что я ей-то скажу, голова дубовая! А ведь вернется, а ведь увидит! Что же мне ей сказать? У-уу, стерва!" Ему немного полегчало: это хорошо - перенести вину за случившееся на кого-нибудь из окружающих и тут же возненавидеть их.

Борясь с корчившим его сущность извращенным и противоестественным желанием самого себя, он туго перетянул грудь широким бинтом. Если при этом он нечаянно задевал рукой один из сосков, то низ живота вновь охватывал сладкий холодок, от которого, однако. жаром отдавало- в мозгах. Он торопливо натянул на себя ковбойку, с удовольствием отметив при этом, что она не задела его грудей, накинул на себя спортивную куртку, повертелся перед зеркалом в ней, затем просунул кулаки в рукава и застегнул "молнию". Вид его стал совершенно обыкновенным, и до вечера можно было ни о чем не беспокоиться. Пригоршня таблеток седуксена успокоила его взвинченные нервы.

Таков был первый день. Один из тридцати. И в этот день приглушенная спокойствием гордость и скрытое тщеславие стали главными определяющими судьбы интеллигента.- Безруким инвалидом он не потерял бы себя до такой степени, до которой дошел сейчас, когда судьба выделила именно его и оставила в одиночестве перед всем населением Земли. Даже убежать в смертное небытие он не мог, так как боялся что церемониал погребального обряда - омовение тела - выдал бы его с голо... то есть с грудями, а это, считал он, лишило бы покоя его душу, покинувшую опозоренное тело. Самые близкие стали бы "линчевать" его тело саркастически ехидными взглядами, грязными мыслями, вернее, измышлениями, кривыми усмешками. Некоторые люди боятся оказаться смешными в глазах окружающих больше, чем смерти, и наш интеллигент был именно из таких.

Он вышел из дома и пошагал по улице, которая увела его в реденький лес, который заметно оживила наступившая весна. Набухшие почки уже вполне созрели, чтобы лопнуть и выстрелить вверх зелеными свечками клейкой листвы, пряно пахнущей. А под ногами V интеллигента стелился перепоенный влагой перегной, и сухая изморозь скрипела под подошвами, как новые яловые сапоги.

На какой-то полянке он стянул с себя куртку и уселся на замшелый пенек, достал сигарету, стал разминать пересохший табак, и он высыпался на перегной. Он размял вторую, затем третью, и табак просыпался ему на джинсы. Интеллигент зашел слишком далеко, и люди появлялись здесь довольно редко. От этого ему было спокойно, и думать о случившемся не хотелось. Несмотря на то, что об этом ему постоянно напоминал тугой захват бинтовой удавки на груди. "Ничего страшного! - махнул рукой интеллигент. - В Москве сделаю пластическую или, как ее там? - косметическую операцию. Ничего страшного! Ведь отрезали же себе правые сиськи амазонки, а чем я хуже? А нынешним женщинам за рак молочной железы тоже ведь грудь, а не что-нибудь отрезают. И мне эти чертовы сиськи хирурги снесут заподлицо. Ну, чуть-чуть посмакует этот случай пресса - так ведь это же без всякого упоминания имени. Врачебная тайна. Вот и выход из тупика - простейший, как сквозное дупло!"

За этими мыслями он как-то даже и забыл, что ехать в Москву ему не на что, а ведь кроме дороги в оба конца ему придется платить и за саму операцию. Впрочем, не в деньгах дело. Деньги он, конечно, достанет, а вот... Что стоит за этим "вот", он не знал еще, но уже близок был к разгадке. Всю жизнь он добровольно сторонился общества, стремился к уединению, а вот теперь..." А вот теперь судьба действительно забросила меня в самый далекий и глухой угол. Действительно в одиночество, да такое кошмарное, что и предположить было трудно!" Ему хотелось ненавидеть всех и вся, бороться... Бороться было не с кем! И не за что! Он оказался в психологическом тупике, и мысли его лихорадочно заметались в помутившемся разуме в поисках выхода.

И вдруг одна из этих мыслей тормознула в его воспаленном мозгу, расплылась мутно, затем оформилась и приняла окончательный вид: "А что если эту нелепость положена сделать своим преимуществом?!"

Он подумал, хочется ли ему женщину? И все соответствующие рефлексы тут же отозвались на эту мысль. Однако! Вот воспряло в нем какое-то побочное ощущение, и интеллигент не сразу понял, что это отвращение к его однополым собратьям, вызванное собственным воображением. А он вообразил, как ладони его гладят нежные девичьи припухлости, и тут же вспомнил про свои груди. Вспомнил и почти наяву увидел, как к его чужеродной, но все же женской груди, тянутся чьи-то грязные и волосатые пальцы... Бр-р-р! В какой-то мере ему даже показалось, что он сейчас в состоянии понять чувства или, вернее, ощущения насилуемой женщины, ее боль, ужас и рвотное отвращение к жестокой похоти самца. Но он не знал, что такую горькую чашу испивает до дна только женщина не покорившаяся, не сдавшаяся насильнику. Смирившиеся же могут даже получить от насилия относительное удовольствие.

"Как бы там ни было, но я воспринимаю мир, как настоящий мужик", - подумал интеллигент. Это, по его мнению, было в настоящий момент главным и вернуло его к мысли о том, чтобы бросить встречный вызов нелепой ситуации, в которой по воле судьбы он оказался. Он внутренне ожесточился, сам того еще не сознавая, и тогда из самых отдаленных тайников его тела и души поднялись на поверхность и задействовали силы человеческих резервов. Тех самых, которые из мальчиков делают вундеркиндов, а из юношей - гениев, которые укрепляют дух и ускоряют рывок солдата на линии решающей атаки, которые вдруг подстегивают писательское воображение и мысль в самый пиковый момент прокуренной усталости и душевной пустоты.

В этот день, первый из тридцати, вместо вялого интеллигента домой вернулся новый, какой-то упругий, что ли, человек. И жена недоуменно косилась на него, заметив, но не поняв эту в нем перемену. И даже не удивилась, что он лег спать отдельно от нее. Интуиция подсказала ей: соперницей тут и не пахнет.

Капитан Баранов вошел в дежурку. Он был толст, и эта объемность не нравилась ему, заставляла раздраженно пыхтеть и сопеть. По пути к своему столу капитан смахнул пухлой лапой шапку с задержанного бомжа, строго глянул на пьяненького мужичка в косо застегнутом плащишке, сделал замечание слишком замечтавшемуся помощнику дежурного за расстегнутый китель и, наконец, утвердился на своем стуле, внимательно оглядев собственные руки, а после всего этого уставился на Трева:

- Сачкуешь?

- Сачкую, - согласился Трев, испытывавший самые теплые чувства к этому чудному капитану, в тучном теле которого каким-то образом кипел, не утихая, холерический темперамент непоседы.

В глазах Трева Баранов был каким-то странным милиционером. Его поступки были непредсказуемы, мысли не всегда логичны, манеры - актерские, но вместе со всем этим капитан слыл и был отличным оперативником.

- Ты сачкуешь, а у нас "гастролеры" всех пассажиров на уши ставят. Особенно вот таких. - Баранов указал на мужичишку в плаще. Задержанный или сам явившийся при этом жесте капитана встрепенулся было, пробежал пальцами по пуговицам плаща, но снова вдруг скис.

- Мое дело - собаки, - равнодушно отозвался Трев. - И вообще я из управы, а не из "линейки", - добавил он, имея в виду линейное отделение милиции-

- Вырядился! - капитан сердито засопел. - Не оперативник, а денди какой-то мадридский...

- Если уж денди, то только лондонский, - усмехнулся Трев.

- Пусть так, - буркнул Баранов, с одобрением разглядывая щеголеватый костюм Трева, его замшевые туфли и тонкую ангорскую шерсть свитера. - Пива хочешь?

- Вы же знаете, капитан, что не хочу, зачем предлагать?

- Что я знаю? Что я должен знать? Не пьет он, видите ли! Все пьют, а он, видите ли, не пьет! Гусь белый!

- Ворона, скорее, белая.

- Пусть ворона... - Баранов откровенно играл сегодня этого ворчуна-наставника. - Не хочешь - мне больше достанется. Однако, я, пожалуй, сегодня тоже не буду. Я водки хочу, а не пива. Водки с перцем... Ну-ка, пойдем-ка!

Баранов увел Трева в свой персональный кабинет и вытащил из сейфа папку:

- Вот тебе - сразу три ограбления, но ты погоди их читать, я про все тебе на словах сначала изложу. Все три выполнены по обычной методе: женщина заманивает, а мужики-подельники грабят. Но в данном случае есть одна неувязочка: двое из потерпевших утверждают, что их била сама женщина. Странная -штука, верно? Как-то грубо все, нагло, но следов - никаких, вещдоков - тоже...

Капитан замолк, немного посопел, затем продолжил безо всякой связи с предыдущей тирадой:

- Вот ты вырядился, как щеголь, не пьешь... А ты выпей! Пивка попробуй!

- Хотите меня в качестве "живца" использовать? Напрасно, я считаю. Они уже уехали давно. Не могут же они без конца на одной станции... Трое только заявили, а сколько еще постеснялось?

- Трев, послушай меня! - Баранов на сей раз выглядел совершенно серьезным. - Не нравится мне все это. Как-то все тут не так... А ты, я знаю, в свою интуицию веришь...

- Я доверяю больше интуиции вашей, капитан. Как только просмотрю показания потерпевших, так сразу пойду в ресторан, пить коньяк. Но сначала дайте мне хотя бы словесные портреты тех, на кого мне следует обратить особое внимание. Ведь вы-то, надеюсь, весь вокзал просмотрели, а ресторан - тем более.

- Правильно! Поэтому пить коньяк в ресторане вовсе необязательно. И по вокзалу швыряться не надо. Ты лучше настройся на дальнюю дорогу. Именно она тебе сейчас выпадает, как говорят гадалки. - Баранов расстелил на столе железнодорожную карту. - Вот тут, тут и тут были схожие грабежи. Группа сходит с поезда в крупных городах, несколько часов "работает" на вокзале', а затем перебирается дальше. Прямехонько по направлению к первопрестольному граду, вешая на нашего брата нераскрытые грабежи. А я терпеть ненавижу нераскрывку.

- Капитан, я же напоминал вам, что я не из "линейки". У меня ведомство другое. Управа меня разве отпустит? Разве осмелится она оголить питомник? Я ведь кинолог прежде всего... А ваш план и для другого УВД сгодится. Группу, по вашей логике, где-то под Красноярском или в самом Красноярске встречать надо?

- Да, именно там. А что касается другого УВД - ты прав, могут нам и не разрешить это дело. Точно не разрешат. Но мы с тобой им не скажем... Короче, сможешь взять дня три отгулов?

- Авантюра... - Трев задумался. - Люблю авантюры. Отгулы тоже люблю, и они у меня есть... Заказывайте билеты! Кто у нас в Красноярске?

- Журковский. Я ему звякну, и тебя встретят.

- А почему именно мне вы это предложили? Ведь у вас достаточно оперативников.

- Случайно, Трев, случайно. Увидел - и предложил.

- Это, как я понимаю, потому, что я хороший человек?

- Ага, очень хороший. Пороть только некому этого человека. Иди, не балагурь!

В самолете Трев снял куртку, расстегнул пиджак и удобно полуразлегся в кресле. Достал из кейса подарок одного хорошего товарища, недавно побывавшего в Японии - черную ленту из мягкого, но плотного бархата, завязал ею глаза, заткнул уши элегантными затычками, расслабился, и гудящий полетный антураж совершенно исчез для него. Трев даже немного подремал, но мозг его работал четко и ясно.

Ничего необычного в деятельности "гастролеров" не было. Женщина знакомилась с пассажиром, откровенно демонстрировала ему свою доступность, и тот превращался в барашка на заклание. Они шли .сначала в ресторан, а затем она уводила его в какое-нибудь укромное и безлюдное место. В этом местечке "коллеги" дамы оглушали "ухажера" ударом по голове и обчищали, как говорят до нитки. Странным казалось то, что их, "гастролеров", до сих пор не могли поймать, хотя повсеместно были разосланы ориентировки на основе словесных портретов, работники линейных отделов милиции везде тщательнейшим образом "фильтровали" пассажирскую массу, но грабежи на вокзалах продолжались - наглые, основательные. В аэропортах такого не случалось. Видимо потому, что "гастролеры" перебирались из города в город самолетами и не хотели "следить" на авиатрассах.

План капитана не отличался оригинальностью: надо поехать в ближайший крупный город и крутиться по вокзалу, выследить женщину-приманку, а дальше действовать по обстоятельствам. Лучше всего - приударить за ней. Особого риска, когда знаешь все наперед, не может быть. Если грабители сейчас именно в этом городе, то женщина-приманка, наверняка, заметит Трева, поскольку он тоже ищет встречи с ней. Как говорят, рыбак рыбака видит издалека.

В ушах закололо, и Трев поспешил освободиться от своих противошумных "доспехов". Сосед по креслу смотрел на Трева с изумлением: наши люди еще не знают такого простенького способа самоизоляции для отдыха в пути. Трев не без труда встал на затекшие ноги, спустился по трапу на аэродромное поле, неторопливо прошел в ту сторону, в которую указывала стрелка "Выход в город", но не стал брать такси и ждать соответствующего автобуса. Он решил пройти к железнодорожному вокзалу через весь город пешком.

На привокзальной площади Трев огляделся, расслабившись, расстегнул "молнию" меховой куртки и направился к зданию вокзала с таким видом, будто каждым своим шагом он делал великое одолжение земле под ногами. Через час такого фланирования к нему стал присматриваться дежурный милиционер, а еще минут через двадцать он вежливо попросил Трева следовать за ним. Вроде все чинно и благородно произошло, но тем не менее десятки пар глаз внимательно следили за этой сценой. А один взгляд Трев почувствовал как-то особо - всей спиной и шеей. Он обернулся и поймал этот взгляд - женский, оценивающий и вместе с тем манящий "в даль светлую". У Трева перехватило дыхание: лицо женщины имело очень много сходства с теми чертами, которые давала официальная ориентировка.

В дежурке Трев предъявил свой паспорт, объяснил, что ждет своего товарища, который должен прибыть с московским поездом, а пришел на вокзал слишком рано потому, что не знал расписания. Вернувшись в зал ожидания Трев быстро отыскал женщину с цепким взглядом, подмигнул ей и присел рядом. После нескольких банальных фраз, предваряющих знакомство, Трев объяснил свое присутствие здесь так же, как и дежурному милиционеру.

Однако уже после пяти минут пустячной болтовни вокзальная красавица игриво взглянула ему прямо в глаза:

- А ведь вы все врете. Никакой поезд вам не нужен...

У нее был приятный грудной голос, а интонации имели довольно теплые оттенки, и Трев не стал лукавить:

- Командировки тем и тягостны, что не знаешь, как убить время вечером.

- И про командировку неправда! - женщина, кажется, и не собиралась обороняться, а с ходу шла в атаку. - Надолго в наш город-то?

- Пока окончательно не растрачусь, - кинулся головой в омут Трев. - Поэтому хватит нам разговоры разговаривать, пойдемте лучше вино пить, с шоколадными конфетками, а?

- И зачем была нужна вся эта околесица про товарища и командировку, скажите на милость? - женщина засмеялась...

Они сидели в ресторане уже второй час, и вокзальная красавица заметно опьянела. Пили сначала шампанское, затем коньяк, съели по хорошему бифштексу, не считая двух или трех фирменных салатов, и фантазия Трева пошла на крутой взлет. Он сыпал новейшими анекдотами, старыми стишками, острил по поводу клиентов за соседними столиками.

Однако уже через два часа женщина была не в состоянии оценить кавалерские способности Трева, так как стала еще пьяней. И когда Трев это понял, он решил покончить с ненужной галантностью и перейти в сексуальную атаку. Нырнув правой рукой под скатерть, он стал откровенно тискать круглые коленки вокзальной красавицы, гладить ей внутренние стороны бедер. Та откликнулась мгновенно, и уже сама направляла ладони Трева в нужные точки своей нижней части тела, издавая при этом протяжные тихие стоны, похожие на скулеж щенка.

Трев ушел в туалет и выпил бутылочку оливкового масла: выпитое вылетело со стонами, но все же он немного опьянел. Он стал кончать веселье, звать ее "куда-нибудь". И вот они идут по вечерней улице, поскрипывая по вечернему снежку. Трев напряжен, собран, как собака, взявшая вдруг след. У какого-то дома женщина зовет его в подъезд и просит сигарету. Трев дает ей прикурить, и в этот момент она расстегивает пальто, прижимается к нему горячей грудью платья из какой-то очень тонкой материи, а ощутимым лобком делает круговые движения, явно зазывая в постель. От нее пахнет легким табаком, марочным коньяком, а губы напоминают какие-то присоски, но довольно приятные, даже волнующие.

Отзываясь на ее поцелуи, Трев всей спиной внимал темноту, готовый откликнуться на любое движение воздуха, возникшее в подъезде. Он ждет вкрадчивых шагов, чтобы тут же резко обернуться и сногсшибательными приемами положить преступников и повязать их. Но в подъезде тихо, и женщина, разочарованная его холодностью, неотзывчивостью, закуривает и ведет его вверх по лестнице. Она спокойно достает ключи, щелкает замком, и Трев, к своему изумлению, оказывается в однокомнатной квартирке, где ни спрятаться, ни укрыться. К тому же у серванта - целая батарея пустых бутылок, незаправленная кровать - мерзость!

"Нет, это не проститутка, не оголодавшая вдова, это б...!" - решает Трев и едва ли не кубарем скатывается с лестницы.

Пока он летел по лестнице, вослед ему неслось:

- Импотент, трус! Кастрат несчастный! Евнух, черт тебя побери!

На улице Трев ошеломленно оживился, покрутил головой и вдруг, неожиданно даже для самого себя, расхохотался. Редкие прохожие с опаской глядели на него...

Вялый интеллигент вошел в свою квартиру, равнодушно поцеловал жену, поставил чемодан в угол и достал плоскую бутылку коньяку.

- Постой! - остановил он метнувшуюся на кухню жену, - в чемодане у меня есть сардины, шпроты, печень трески в масле, круг московской колбасы, икра, балык, фрукты...

Все это он выставил на кухонный стол, и привычная затертая клеенка стала выглядеть скатертью-самобранкой - изобильно, дорого и вкусно.

Жена смотрела на него с удивлением, но больше с робостью. Каким-то странным стал он за прошедший месяц отлучки. Сперва уехал ни с того ни с сего, - всполошенный, нервный, - а вот теперь сидит такой высокомерный, недоступный, цедит сквозь зубы банальные слова, но что самое главное - не снял даже пиджака. "Черт, одет с иголочки", - подумала жена, - деликатесов полный чемодан... Откуда же у него деньги?!"

В одно время мелькнула даже мысль: "Выиграл по какой-нибудь лотерее, а потом поехал в Москву деньги получать. Но... Ведь столько уже лет вместе, все беды и горе - пополам, а тут утаил?"

Жена с трудом сдерживала слезы, а он, хлебнув коньяку, отмяк, отошел сердцем, вновь распахнул чемодан, достал оттуда пальто-джерси, красивый свитер, платье, дорогие духи, золотые часы на цепочке с замысловатым брелоком...

А он, не раздеваясь, лег опять на свой диван, достал из кармана пузырек с транквилизаторами, заглотил целую горсть таблеток и отвернулся к стене. И жена опять, глуша обиду, прощающе подумала о том, что так и должно быть: с дороги, устал, - не до секса. А когда убедилась, что он действительно заснул, тщательно обшарила карманы его пиджака.

Денег было не так уж много - четыреста рублей. Она прикинула в уме стоимость покупок, дорогу туда и обратно, мелкие расходы - получилось не так уж много, всего какая-то тысяча. Ее охватила злость, но муж спал сном невинного ребенка, и ей стало жалко его. По-матерински. "Сорвался мужик, попала шлея под хвост или бес в ребро. За всю их скромную жизнь решил разок шикануть - Бог с ним! Ведь почти на все деньги купил ей, дорогие купил вещи, редкие в городе. А себе - ничего! Ну, может, попил там чуть-чуть, по ресторанам пошастал, по Москве... Все одно - деньги-то шальные. Как пришли - так и ушли. А что скрытно все - так оно и правильно: зачем же в доме и на улице всем про выигрыш знать?"

И она, млея от счастья, снова стала вертеться у зеркала, вновь и вновь примеряя подарки, радуясь, как ей казалось, возвращающемуся благоденствию в семье.

А он, проснувшись ровно через два часа, тихо лежал в сумраке вечера, не чувствуя совершенно ватности своего тела, но зато голова функционировала довольно ясно. Гудели в мозгах бесчисленные самолеты, шумели железнодорожные вокзалы, всякие рестораны... Лапали его упругие девичьи груди грязные и волосатые пальцы мужиков, а он с остервенением бил их владельцев по голове или по почкам, или по печени... А затем с ежедневно растущей сноровистостью обшаривал их карманы, вынимал деньги и ценности, снимал с рук кольца, перстни... Драгоценностей он почему-то опасался, и после очередного грабежа с сожалением выбрасывал их в урны... Затем в самом темном месте быстро переодевался, выворачивая куртку наизнанку, пряча парик в сумку, а взамен напяливал на голову щегольскую кепку, насаживал на нос темные очки и растворялся в толпе.

В Москве он пришел прямо на квартиру к знаменитому профессору, и тот долго смеялся над его страхами и отчаянием. Он смеялся необидно, по-старчески - хе-хе-хе! Дробно так, но довольно звонко.

Идя от профессора в аптеку, он знал, что обыкновенный гормональный препарат избавит его от чужеродных наростов на волосатой мужской груди. Но от этого ему, почему-то, стало не легче. Вялый интеллигент трусливо свернул в первую попавшуюся подворотню и долго стоял там, прижимаясь к холодной стене, млея от непонятного страха. Он чуть было не выбросил все деньги, добытые рискованным трудом, в пароксизме отчаяния, но вовремя одумался, боясь своим нелепым поступком привлечь чье-то внимание.

А позже, когда совсем рассосались эти груди, он совершенно успокоился и его уже не мучили воспоминания об ограбленных мужиках, а бередили душу их липкие руки, похотливые рычания, вопли неудовлетворенной страсти - дикие и яростные. Ему казалось, что он никогда уже не сможет прикоснуться к женщине, встать рядом с мужчиной, подать ему руку - запросто и по-свойски. Груди исчезли, и он почувствовал вдруг себя бесполым существом, как деревянная матрешка.

Но и эти страхи оказались совершенно беспочвенными. В минуты их последней встречи профессор доходчиво объяснил ему, где и как он сможет избавиться от последствий психологического шока, написал коллеге рекомендательное письмо. И он понял, что ему достаточно будет пройти несколько сеансов гипноза в родном областном центре, попринимать курс нейролептических препаратов, и тогда он будет совершенно здоровым.

Но ему (МНЕ!) все равно не хотелось шевелиться в постели, говорить с женой, встречаться со знакомыми. Лежать бы вот в таком оцепенении, долго лежать...

Вот как для меня шесть минут клинической смерти обернулись. И я, наверное, один из немногих, кто это состояние в самом деле запомнил, а не выдумал, будто парит некто под потолком и смотрит на собственное тело на операционке. Чушь все это, тяжкое наследие религиозного дурмана, вера в некую душу, которая может распологаться то - в сердце, то - в пятках, а то и вообще витать облачно.

Ну, ребра мне там склеили, синяки вылечили, голова вроде не пострадала. Хотя, когда я попытался рассказать о загробном существовании, доктор пригласил на консультацию психиатра. Я, правда, к тому времени уже немного очухался и наплел ему, что эти фантазии были вызваны шоком и я теперича понимаю их абсурдность.

Но одно воспоминание было настолько ярким - это когда я сидел в комнате, тупо смотрел на черный экран выключенного телевизора. Потом вставал, отрывал портьерный шнур, аккуратно вывязывал петлю со скользящим узлом, второй конец привязывал к люстре. Одевал петлю на шею, вспоминал о мыле, но считал, что сойдет и так. Отталкивал стул, повисал в воздухе. Шея испытывала некоторое неудобство. В остальном ничего не менялось. Самое идиотское то, что я теперь не мог спуститься на пол. Пытался подтянуться на веревке, чтоб вылезти из петли, силенок не хватало. Так и висел. Отгадай загадку: висит груша, нельзя скушать...

Так что,что, выписавшись из больницы и получив долгоиграющий бюллетень, я прежде всего уселся за свой старенький "Пень 3" и принялся записывать все, что удалось запомнить. Прорывы в воспоминаниях имелись, естественно, мы и реальную жизнь помним обрывками - вот восстанови, например, четверг прошлой недели в подробностях, - но что вспомнил, то вспомнил. Уверен, если б мне, наконец, поверили, эти записи оказались величайшим документам современности. Но люди никогда не верят не только очевидцам, но даже и в собственную смерть (пока не умрут). Так что, все, что мне остается, отправить рукопись в какое-либо издательство под видом бредовой фантастики.

А че, чем я хуже Пелевина! Тот постоянно с полной серьезностью документирует то воспоминания вамприра, то оборотня, то насекомого. Кстати, теперь, после пережитого, я начинаю думать, что это не писательские фантазии, а реальность. И нам несомненно следует с ним встретиться и обсудить этот факт...

Совсем я, было, закончил свою писанину и, даже, отправил ее в одно издательство. А оттуда мне ответ: К сожалению, Вам отказано в издании из-за недостаточного объема. Минимальный объем - 10 а.л. (1 а.л. = 40 000 знаков). Я, естественно, напряг свой Word, посмотрел статистику: 341 040 знаков без пробелов, 402 939 - с пробелами. Ну, думаю, они, наверное, пробелы не учитывают, надобно срочно дописать 61899 знаков. Но еще надо, чтоб честно это было дописано, чтоб только то, что взаправду ТАМ со мной было, прозвучало.

Купил я бутылку водки, нарезал селедку, лучком посыпал и стал думать, вспоминать.

И вспомнилась мне, почему-то история с белой горякой. Может, из-за того, что водку в ларьке купил, а не в приличном магазине. Было это во времена СССР, я тогда работал в небольшом поселке фотографом.

Но, по порядку. И опять таки, от второго лица - так мне проще. Очень не хочется от собственного имени вспоминать то тяжкое время, когда я был алконавтом.

Больше всего на свете Фотограф хотел, чтобы утро никогда не наступало. И это не было пустой прихотью его изболевшейся души.

Он встает в 8-30, с трудом одевается, доходит (доползает) до столовой, где буфетчица наливает ему два стакана вина. Он выпивает их, морщась, занюхивая кусочком хлеба с горчицей, идет в Дом быта, где работает фотографом, открывает заржавленным ключом павильон, садится за стол и тупо смотрит в окно.

Но в это утро в 8-25 зазвонил телефон. Фотограф в это время безжизненно смотрел в угол потолка, где безучастно отдыхал тучный паук. Звонок повторился.

Фотограф медленно перевел взгляд на покрытый толстым слоем пыли аппарат. Убедившись, что источником звука является именно этот телефон, Фотограф потянулся к трубке и, прежде чем услышать голос в ней, услышал звук упавшего стакана. Этот стакан был заботливо оставлен на тумбочке с телефоном вчера вечером и содержал более ста грамм водки.

Несчастье со стаканом заставило фотографа резко схватить трубку и рявкнуть: какого, мол, черта надо? на что трубка отреагировала довольно таки индифферентно:

- Здравствуйте.

- Ну, и! - продолжал рычать Фотограф.

- Я говорю, здравствуйте.

- А я говорю, какого черта надо? - и Фотограф почувствовал нестерпимый зуд под мышкой.

В трубке раздался надсадный кащель.

К зуду прибавился мерзкий запах изо рта и явственные позывы к рвоте.

Сморщившись, Фотограф сменил тон.

- Вы, собственно, кому звоните?

- Вам, - последовал лаконичный ответ.

- А вы не ошиблись? - умоляюще спросил Фотограф.

Ответа он уже не слышал, ибо нечто скользкое и противное выплеснулось наружу и Фотограф, выронив трубку, сделал спину дугой.

Спустя минуту он выпрямился и тупо уставился на телефонную трубку, что-то клокочащую в зловонной луже. В этот момент с потолка упал кусок штукатурки и в туче брызг приводнился рядом с трубкой, которая от неожиданности затихла.

День начинался скверно. Фотограф покорно утер лицо и подумал, что хорошо бы умереть.

Мысли о смерти смешались почему-то с мыслями о том, что пора бы, наконец, сменить носки. Он нагнулся, стащил носок, понюхал, вздохнул и снова натянул его на ногу.

Неожиданно на лице Фотографа появилась гримаса беспокойства. Он вскочил, схватил пиджак с вешалки и тщательно обследовал содержимое карманов.

Но в них ничего не содержалось. То, что в нагрудном лежала завернутая в тряпочку луковица, радости у искателя не вызвало. И все же он решительно встал и засеменил в столовую.

Буфетчица, завидев его, опрокинула бутылку в стакан и, наполнив его, замерла с бутылкой наготове, чтобы наполнить вторично.

- Позже расчитаюсь, - заискивающе сказал Фотограф, опорожняя посуду, и устремился к выходу с видом чрезвычайно занятого человека.

Вскоре он уже заходил в фотопавильон, где его поджидал клиент. При виде этого клиента Фотограф остановился в нерешительности. Клиент же при появлении Фотографа встал со скамьи и радостно помахал ему рукой.

Смущение Фотографа при виде клиента объяснялось очень просто: на сей раз перед ним стоял обыкновенный Черт, покрытый густой шерстью зеленого света. Глаза его были прозрачные и без зрачков.

Фотограф плотно зажмурился. Открыв глаза он обнаружил, что Черт открыл рот и произнес следующее:

- Извините, я вас уже полчаса поджидаю. Я вам звонил, но вы, наверное, плохо себя чувствоали?

Фотограф воровато огляделся и решил не обострять отношений с галюцинацией.

- Что вам угодно? - пролепетал он.

- Мне необходимо сфотографироваться.

- Что ж, - обреченно сказал Фотограф, - этого следовало ожидать.

Проходите.

Он включил осветители, вставил в аппарат свежую кассету и грустно спросил:

- Как будем сниматься?

- На паспорт.

- На паспорт(!

- А что вас удивляет? Все должны имет паспорт.

- Да нет, я не против. На паспорт, так на паспорт.

Фотограф снял колпачок с камеры, фиксируя выдержку, надел его и закрыл кассету.

- С вас 50 копеек.

Черт протянул десятирублевую купюру.

- У меня нет сдачи.

- Да бог с ней, сдачей, батенька вы мой. Мне бы фотки побыстрее.

- Завтра утром.

- Это точно?

- Да, конечно.

Черт поблагодарил и удалился, пряча квитанцию. Куда он ее прятал, Фотограф так и не разглядел. И как-то расплылось в его памяти - был ли Черт во что-либо одет. Но деньги были реальные. Фотограф уныло запихало их в карман и спустился к приемщице.

- Нет, - ответила приемщица, - к вам кроме мужщины в зеленом плаще никто не проходил, я не могла не заметить.

Сомнений в том, что к нему приходила тетушка "Белая горячка" не оставалось. Следующим в очереди должен был быть дед "Кондрат", после визита которого сослуживцы скажут скорбно, что Фотографа кондрашка хватила.

Фотограф решил все это обдумать вне службы, вышел черным ходом и поспешил в столовую.

Глядя, как буфетчица наполняет стакан, Фотограф ощутил на затылке чей-то взгляд. Пить под этим щекочущим взглядом было трудно, но он выпил и обернулся. В углу сидел человек в зеленом плаще, перед ним стояла бутылка кефира и стакан.

Сердце Фотографа сжалось.

Возвратившись, он застал у павильона группу клиентов. Бережно прижимая полой пиджака бутылку Солнцедара, он проскользнул мимо них в лабораторию, включил красный свет и открыл бутылку.

Пить уже не хотелось. НО, если не выпить, не захочется жить, а жить надо.

Морщась, словно это проявитель, он заглотнул мерзкую жидкость и вышел в павильон.

- Не шевелитесь... Так... Следующий... Минутку... Так...

Потом он долго ходил по опустевшему павильону, изредка ныряя в лабораторию. Бутылка 0,8 подходила к концу, когда раздался стук в дверь.

Сердце Фотографа сжалось.

Но это был не Черт. Это был молодой человек, явившийся за фотографией на комсомольский билет.

- Внимание, снимаю... Так... Минутку...

Фотограф вытер лоб. От осветителей в павильоне всегда было жарко. Бутылка чавкнула, отдавая последние глотки.

Вновь стукнули в дверь. Сердце Фотографа отреагировало безразлично.

Вошел директор Дома быта.

От директора пахло одеколоном "Саша" и наваристыми щами. Если бы фотограф мог учуять этот запах, то ему обязательно захотелось бы щей.

- Да, - сказал директор выразительно. - Да-сс.

- Эх-хе-хе, - ответил Фотограф, заслоняя рот ладошкой. В отличии от него директор вполне мог различать чужие запахи.

Рабочий день кончался.

Фотограф положил выручку в карман, убедился, что положил именно в карман, запер павильон и направился в столовую. Домой он в этот день не вернулся, загулял на дармовой червонец, и заснул в павильоне.

Проснулся он, как всегда, в 8-30 и вместо привычного паука в углу потолка увидел огромные часы с фиолетовыми стрелками. (Было бы странно, если он их не увидел - эти часы видны на вокзале с любой скамейки).

Было очень холодно. Фотограф перевернулся на живот и обнаружил перед носом большую урну. Это вместилище побудило его к привычной утренней процедуре: мученически изгибая спину он вспомнил, что опять не сменил носки.

С вокзала до столовой было значительно дальше, чем от дома. В столовой во время обыденной процедуры наливания и выпивания двух стакано вина, он услышал от буфетчицы краткое описание вчерашних событий. Роль его в этих событиях была весьма неприглядная.

По дороге на работу Фотограф обдумывал полученную информацию. Вкупе с похмельем эта информация настроила его на совершенно мрачный лад. Ища перед дверью павильона ключ он еще был под впечатлением краткого доклада буфетчицы, когда обнаружил, что дверь в фотосвятилище не заперта. Он толкнул ее ногой, вошел. Сердце его сжалось.

На столе сидел Черт, поигрывая ключом. Черт был в зеленом плаще.

Фотограф инстинктивно метнулся к лаборатории, где привык отсиживаться от директорских ревизий. Тут он заметил, что Черт не один. В углу павильона находился Бесенок, пристраивающий на его фототреноге миниатюрную кинокамеру.

Черт поманил замешкавшегося Фотографа длинным, суставчатым пальцем, достал из кармана плаща микрофон, направил его в сторону Фотографа и изрек:

- Внимание, мотор.

Вспыхнули осветители.

- Закрой дверь, - швырнул Черт Фотографу ключ.

Тот тщательно запер дверь и повернулся к Черту.

Черт щелкнул пальцами. Появился еше один Бесенок, он толкал перед собой небольшой передвижной бар.

- Что будете пить? - вежливо спросил Черт.

- Мне все равно, - сказал Фотограф, не сводя глаз с бара, где томно перешептовались разноцветные бутылки и сыпали искрами хрустальные бокалы.

Черт кивнул Бесенку и проговорил в микрофон:

- Прошу оппонентов обратить внимание на регидность объекта.

Фотограф медленно выпил острую на вкус жидкость света электрик, по телу пробежали томительные мурашки, в животе разлилась приятная теплота.

Фотограф медленно поднял глаза на Черта.

- Но-но, без глупостей! - забеспокоился тот. - Ассистенты, стоп мотор. - И повернулся к Бесенку с камерой. - Ты что ему налил, идиот?

-Эрросив, - ответил Бесенок. - Извините, ошибся.

И он быстро налил Фотографу из другой бутылки.

Фотограф, не отрывая влюбленного взгляда от Черта, вылил очередной бокал в рот. Черт рявкнул:

- Мотор!

Снова вспыхнул свет. Фотограф осоловело оглядывался и скреб под мышками.

- Слушай ты, гонококк гонорейный, - яростно сказал Черт, - у меня к тебе ряд вопросов. И твоя судьба зависит от ответов на эти вопросы. Вопрос первый - кто я такой?

- Не знаю,- индифферентно ответил Фотограф. - Вы, наверное, за фотками пришли, на паспорт? Так они, извините, еще не готовы.

- Я спрашиваю, кто я такой? - еще более агрессивно спросил Черт.

- По-моему вы ведете какой-то репортаж. Вы - журналист.

У Черта задергалась щека. Он перевел взгляд на Бессенка при баре.

Фотографу налили еще.

- Ну, кто я?

- Вы - Бог! Я вижу нимб над вашими рогами.

Черт соскочил со стола, растегнул плащ.

- Сигару.

Черту дали сигару. В павильоне запахло селитрой.

- Я тебя последний раз спрашиваю - кто я такой?!

- А действительно, кто вы такой? И что вы тут делаете?

Фоторгаф явно перестал понимать ситуацию.

- Ну ка, налейте ему еще, - многозначительно сказал Черт.

Пока Фотограф цедил нечто шипучее, Черт, не отрывая от него горящих глаз, устроился на краешке стола и закинул ногу за ногу.

Фотограф допил, сделал шаг вперед. Черт глубоко затянулся сигарой.

Фотограф замахнулся. Черт удивленно поднял бровь. Удар пришелся в челюсть, пепел с сигары упал Черту на плащ, Фотограф потер костяшки кулака.

Черт яростно взглянул на Бесенка, подтянул к себе телефон и набрал девять цифр.

- Ну!? - рявкнула трубка.

- Что за ассистента вы мне дали, все путает?

Бесенок равнодушно закурил сигарету и презрительно посмотрел на Фотографа. Фотограф осоловело смотрел в стену.

Черт повесил трубку, задумчиво застегнул плащ на все пуговицы.

- Н-да... Собирайте-ка реквизит, ребята.

- И желательно побыстрей, - с былым пылом неожиданно произнес Фотограф.

И совершенно напрасно. Черт взметнулся со своего, обхватил бар, извлек небольшую бутылочку и протянул Фотографу:

- Ну-ка, выпей это.

Фотограф выпил.

Прошло время. Могила Фотографа обвалилась, потому что погода в тех краях дождливая, а ухаживать за могилой было некому. Никто не приходит на заброшенный холмик с деревянным памятником.

А в Доме быта работает другой Фотограф. И много пьет.

Но знающие люди поговаривают, что в этой могилке никого нет. Может, он и так, но как тогда объяснить исчезновение Фотографа из этого романа в самый разгар действия?..

Бог с ним (то бишь - со мной), если уж в человеке за семь лет полностью менется клеточная основа, то столько-то лет тому назад это был и не я, а некто. Фотограф, одним словом. Сейчас речь о другом, о гедонизме. Что такое гедонизм (от греч.-наслаждение, удовольствие) - это наслаждение как высшее благо, как ключь к эволюции.

Вот, что сказал мне протоиерей Максим Козлов, настоятель храма св. мц. Татианы при МГУ, когда я спросил его: что такое гедонизм?

Все это лукавым придумано достаточно давно, и если бы мы хорошенько учились в классической школе, традиции которой не случайно были отсечены советской властью, то мы бы знали, что уже в греко-римском мире существовало такое философское направление, которое ставило получение удовольствия конечной целью бытия. Впрочем, удовольствия тогда понимались не так низменно, как теперь. Не как наркотический кайф, желание вкусно поесть, красиво одеться и иметь некоторое количество утешающих девиц, но как душевное наслаждение в этическом смысле этого слова. Однако уже тогда выяснилось, что удовольствие, декларируемое как цель жизни, наслаждение как критерий бытия являются ускользающим обманом. Они постоянно требуют все большей меры разнообразия, иных видоизменений. Это, оказывается, тот путь, на который легко можно вступить в надежде на нем успокоиться, но в котором никогда нет конца, что грубый нынешний гедонизм показывает очень быстро. И человек, начавший с невинного покуривания травки, через пару лет, а то и раньше на койке психоневрологического диспансера узнает, какими ужасами наркотической ломки оборачивается жизненный выбор такого рода удовольствия. Это и есть действительный итог гедонизма. Хорошо, если им не оканчивается земная жизнь. Значит, есть еще время избавиться от такого выбора для жизни вечной.

Я не стал с ним спорить, зачем спорить с софистом, умеющим, как цыганка, вывернуть любую мысль на свой лад. А в "греко-римском мире" я видел действительно утонченных гедонистов, умеющих не пресыщаться наслаждениями. Любители поесть, например, специально голодали, чтоб потом насладиться простой едой. Или не пили сутки ни капли воды, а потом смаковали ее медлительными глотками.

Зима 1942 года. Идет по улице еврейского гетто босая девочка, кутаясь в рваную кофту.
На груди у нее шестиконечная звезда.
Мимо проходящий фриц с толстой мордой ржет и тычет ей в грудь автоматом:
- Юден?
Девочка:
- Нет, блин, техасский рейнджер!

Мы уже определились - гедонизм -древнее филосовское учение , которое многие считают частью , или даже основой эгоизма.

Противоположность гедонизма - аскетизм , идущий из религиозно-философских учений о воздержании. Все, думаю, знают, что аскет - это человек, отказывающий себе почти во всем, кроме того, что сохраняет ему жизнь.
Один из основных представителей гедонизма философ Аристипп (IV век до н.э.) видя, высшее благо в достижении чувственного удовольствия, разработал теорию гедонизма, в дальнейшем ее развил Эпикур и его после- дователи.
Эпикурейцы позже утверждали, что удовольствие и счастье можно находить всегда только в хорошем самочувствии, в постоянном и независимом желании и, конечно, в чувстве свободы. Само по себе это отлично. Но может привести к эгоизму.
Именно Эпикур впервые сформулировал градацию "благ" по трем фазам с критерием целесообразности (заметьте, не максимума удовольствия а полезности):
1. Необходимость
2. Достаточность
3. Избыточность

Знаменитый Гиппократ (V-IV века до н.э.), создавший основы врачебной этики и учение о темпераментах, писал, что частые половые сношения укрепляют и увеличивают половой член, а воздержание уменьшает его. В то время считалось, что мастурбация - причина многих заболеваний: мол, семя необходимо для нормального развития человека, и потеря семени равносильна потере здоровья. Интересно , что медики того времени уверяли, что семя скапливается, поступая из всех частей тела, и прежде всего из головы.
В то время родилась теория так называемой герокомии: мужчина якобы сможет омолодиться, если будет постоянно вступать в половую связь с юной девушкой. От девушки в его организм перейдут необходимые ему вещества.
Библейский царь Давид всегда держал при себе Овигею, молодую девушку из племени сунам, что помогало ему, согласно легенде, чувствовать себя молодым.
Гиппократ утверждал, что мужественность и положительные качества взрослого мужчины через его семя передаются подросткам. Такая точка зрения и способствовала развитию гомосексуализма и педерастии в античной Греции. Не просто наслаждение и получение сексуального удовольствия взрослыми мужчинами, имеющими половые контакты с подростками, но и стремление при этом передать свою мужественность.
В средние века герокомия была отвергнута, но в конце XIX века о ней вновь вспомнили, и появилась теория о своеобразных биотоках, которые могут возникнуть при сексуальном возбуждении и способствовать целебному воздействию.
Итак, гедонизм - это не духовное наслаждение двух любящих, а главным образом чувственное наслаждение.
Правда, Аристотель, справедливо считая, что человеку нужно максимально развивать свои индивидуальные способности, и рекомендуя всегда и во всех ситуациях поступать в соответствии с законами разума, призывал сдерживать страсти и избегать крайностей, сколь бы человек ни был предрасположен к гедонизму.
Сегодня мы встречаем людей, даже не знающих о том, что они подвержены гедонизму, и не всегда способных понять свое поведение. Это те, кто легко вступает в любые сексуальные контакты ради получения удовольствия, без заботы о партнере. И этот принцип поведения не только связан с сексуальным поведением , но и с многими другими проявлениями человеческой природы.

Можно выделить гедонизм ТВОРЧЕСКИЙ. Это значит - творить для других и пользоваться плодами творчества других людей, и получать от этого удовольствие. Человек, подверженный творческому гедонизму, не может быть счастлив, если ещё есть люди, которые не могут реализовать свой творческий потенциал на радость себе и другим.
Если говорить проще - животному гедонисту совершенно неважно, что пенсионеры голодают или есть 2 млн. беспризорников. Гедонисту же творческому важно, чтобы все могли ознакомиться с его творчеством и чтобы он мог видеть как можно больше творчества других людей, это важно для его удовлетворения, а с нынешней ситуацией это несовместимо.
Под творчеством я понимаю не только рисование картин, но и любой продукт человеческой мысли - будь то оригинальный способ оптимизации производственного процесса или новое открытие.
Сегодня вам активно прививают животный гедонизм, он распространяется повсеместно, и инструментом (хотя, может наоборот) можно назвать общество потребления.

Человек делает интересную работу и получает удовольствие.
Человек колется наркотиками и получает удовольствие.
Человек стоит на коленях перед иконой, лупит себя плеткой по спине и получает удовольствие.
Что между ними общего и в чем разница?

Общее:
а) все трое - люди,
б) все трое получают удовольствие от своей деятельности.
Разница:

а) собственно деятельность,
б) внешние эффекты - в первом случае создание неких благ, во втором рост спроса на наркотики, а в третьем - на плётки

Или так:

Первый занимается интересным делом, к которому у него лежит душа.
Второго посадили на наркоту и он довольно скоро либо сдохнет, либо убьёт здоровье (в зависимтости от того, на чём сидит) + убьёт мозги + это животный кайф, а не удовлетворение результатами труда-творчества.
Третий - в заблуждении, что Богу важно, лупит он себя или нет. "Религия - опиум народа". А если удовольствие от лупцевания - то это мазохист, уже другая статья.

И все же в данной ситуации именно первый вариант - наибольший гедонист. Второй и третий -это непрямая мотивация , то есть не совсем их личная воля , не их инстинктивный порыв к удовлетворению своих желаний. Хотя, наркомана тоже можно назвать гедонистом особого плана, который превращает свой гедонизм в болезнь.

Тут бы надо отделить овец от козлищ. Изначально человеку присущ лишь животный гедонизм, всё остальное ему навязывается воспитанием: 1 вариант - светским, 2 - посадили на наркотик (возможно, отсутствие воспитания), 3 - религиозное воспитание. Все три случая не есть личная воля в чистом, философском понимании.
Другой вопрос - как мы к этим вещам относимся. Если пользоваться терминами диамата, то творческий гедонизм - это животный в снятом виде, преодолевший противоречие: удовольствие для меня - проблема для другого (безразличие к другому), т.е. это более высокая ступень, отражающая прогресс социума. 2 и 3 случай от животного гедонизма ушли недалеко по той причине, что не преодолели его базовых противоречий качественно, а лишь частично изменили их форму, сохранив суть.

Вообщем, блин, сплошные техасские рейнджеры!

В гедонизме наслаждение - высшая ценность. Максимализированное наслаждение - абсолютная ценность.
Что характеризует такое наслаждение?
1) Безудержность. Гедоник безудержен в гонке за наслаждениями. В безудержности не столько наслаждение, сколько развлечение становится главным смыслом жизни. Не разрешение напряжения, не снятие возбуждения, но поиск напряжения, неистовства чувственности. Гедоник жаждет напряжения и неистовства; в уповании на неординарность самоосуществления - неординарности придается основное значение.
2) Наслаждение преходяще, - мимолетно. В устремленности к абсолютному наслаждению проявляются и упование на безвременность, и требование новизны, и наслаждение новизной. Как показывают психологические наблюдения, переживание нового воспринимается как более длительное, нежели переживание обычного. Есть свое время у наслаждения и свое - у страдания: страдание - протяженно; наслаждение - скоротечно.
3) Гедоническое умонастроение - потенциально антинормативно. Оно не желает знать никакой меры. Наслаждение и умеренность несовместимы, ибо всякая мера, всякий масштаб, накладывая ограничение на гедоническое стремление, обусловливает его, лишает его самоценности. Гедоник безудержен в гонке за наслаждениями. Более того, в безудержности не столько наслаждение, сколько развлечение становится главным смыслом жизни. Ведь наслаждение знаменует разрешение потребности, снятие возбуждения, вызванного неудовлетворенной потребностью. Гедоник же жаждет напряжения, неистовства чувственности; в уповании на неординарность самоосуществления - неординарности придается основное значение. Однако разнообразие развлечений чревато оскудением наслаждения, которое приносит развлечение - из-за пресыщенности и утраты интереса к тому, что познано и испытано. Состояние пресыщенности неизбежно для гедонической личности. Пресыщение не означает смерть желания. Глубокая психологическая коллизия связана с тем, что гедоник жаждет наслаждений. Стремясь осуществить универсальный принцип собственного бытия, он жаждет постоянных, нескончаемых наслаждений. Но как бы ни были благоприятны обстоятельства его жизни, он может реализовать свою страсть через преходящие развлечения. Поэтому упование на безвременность наслаждений выливается в требование новизны развлечений и, как следствие, наслаждение новизной. При этом освоение многочисленных нюансов гедонической практики не гарантирует усиления или обновления наслаждений.
4) При доминируеющей установке на наслаждение последнее оказывается приоритетной и самодовлеющей целью. В достижении этой цели мыслится усматривается смысл жизни. "Наслаждение любой ценой" - один из принципов гедонического сознания.
2. Сексуальность и самореализация.
Итак, наиболее полно принцип наслаждения реализуется в сексуальной ориентации и практике человека. Сексуальные наслаждения - наиболее интенсивные из чувственных наслаждений. Исходя из этого, рассмотрим, каким образом принцип наслаждения может трансформироваться в различные стратегии сексуального поведения.
Абсолютизация принципа наслаждения чревато попранием каких бы то ни было норм. А можно ли говорить о норме в сексе?
Сексопатологи говорят о перверсиях, т.е. отклонениях в сексуальном поведении. Но что является правилом? - Ответ на этот вопрос неочевиден.
Р.Соломон в полемике с Р.Тэйлором утверждал, что парадигмой сексуального поведения является ориентация на сношение как таковое.
Эта точка зрения неоднозначна: далее встает вопрос о парадигме самого сношения. Оно может быть значимым как:
(а) средство биологического воспроизводства только; такова "пуританская" т.зр.: согласно ей, воспроизводство - единственная и самоценная цель сексуального сношения;
(б) средство наслаждения, и многими именно тогда оно воспринимается как ценное само по себе; причем приоритетным в одном случае может быть собственное наслаждение только, а в другом - совместное наслаждение, частным случает которого может быть сексуальное услаждение партнера при эстетическом собственном наслаждении;
(в) средство - кульминация или начальный пункт - сокровенного, интимного общения;
(г) знак раскрепощенности;
(д) знак определенного статуса;
(е) средство реализации корыстных целей: заработка, решение делового вопроса, способствование карьере (своей или чужой), - не имеющих к сношению как таковому непосредственного отношения.
Революция в контрацепции, как известно, стала одной из технических предпосылок и сексуальной революции в 50-60-х гг. как радикальной смены парадигмы массового сексуального поведения. Практика искусственного оплодотворения, не говоря уже о приближающейся эре клонирования теоретически вообще дезавуирует изначальную парадигму сексуального поведения - на воспроизводство. Сексуальность, таким образом, все больше становится сферой именно индивидуального (а не родового) самоопределения человека.
3. Установка на абсолютность наслаждения. Садизм - деструктивный эротизм
В литературе, посвященной гедонизму, можно встретить понятие "парадокс наслаждение". Речь идет о том, что установка на наслаждение предполагает самореализацию человека исключительно в наслаждении. Между тем как получение наслаждения всегда требует отдельных усилий, которые самим своим фактом ограничивают действительные возможности наслаждения. Только в грезе наслаждение тотально. На практике его как правило недостаточно. Однако гедоническое мироотношение парадоксально и в другом. Как говорилось, "архетипом" гедонического мироотношения является сексуальность. Однако установка радикального гедонизма на наслаждение как только мое наслаждение потенциально разрушительна для сексуальности -по крайней мере для тех ее парадигм, которые выше были обозначены как (а), отчасти (б) и (в), т.е. тех, которые безусловно доминируют в массовой практике.
Что значит максимализированное наслаждение - это абсолютная ценность? В крайней своей форме гедоническое мироотношение воплощено в сладострастном вожделении, посредством которого человек осознает себя существующим лишь в объекте своего вожделения, а сам объект, независимо от того, что он реально собой представляет, воспринимается исключительно в плане утоления страсти то есть целиком обращенным к гедоническому лицу. Гедоник персонализирует себя в вожделении и в вожделении деперсонализирует другого.
Шиллеровская леди Мильфорд в "Коварстве и любви" с пониманием замечает: "Разрушать чужое блаженство - это тоже блаженство". Можно предположить, что в случае с леди Мильфорд здесь говорит всего лишь ее жизненный опыт: в ненасытном поиске наслаждений последовательный гедоник приходит к пониманию, что источники наслаждения - слишком разные. Но здесь уже и определенная точка зрения: предпочитать все, что доставляет наслаждение - здесь и теперь, и не обременять себя мыслями о последствиях, тем более для посторонних. Если самое главное - наслаждение, то нет ничего другого, что стоило бы ему предпочесть. "Наслаждение любой ценой" имеет тенденцию оборачиваться развлечением за счет другого, счастьем за счет возможного страдания, несчастья другого. Последовательный и всепоглощающий гедонизм чреват, таким образом, садизмом, в котором все моменты гедонического жизнеощущения оказываются развернутыми до крайней точки, а "мораль" наслаждения органично срастается с "моралью" насилия, подавления, жестокости.
Такова "мораль" героев маркиза де Сада. Сад - философичен. Только философствование он перенес в будуар и трансформировал в практическое наставление.

Сексуальные наслаждения - наиболее интенсивные из чувственных наслаждений. Имея это в виду, можно считать, что сексуальность является своего рода "архетипом" гедонического мироотношения. Всю "мораль" гедонизма без хитростей можно было бы выразить в двух словах: наслаждение приятно. Но одно дело приятность наслаждения как психологический, жизненный факт и другое - психологический и нравственный опыт, в рационально-критическом анализе которого и проясняются этические контроверсии гедонизма.
Наслаждение составляет цель человеческой жизни, и добром является все, что доставляет наслаждение и ведет к нему.
Эту формулу можно преобразовать в императив поведения: Поступай всегда так, чтобы ты по возможности мог непосредственно удовлетворять свои потребности и испытывать как можно большее (по интенсивности и длительности) наслаждение.

Римский император спросил рабби Иегошуа бен Ханания: "Что придает такой аромат мясу, которые вы готовите на шабат?" Тот ответил: "У нас имеется особый вид пряностей, которые мы добавляем в мясо для субботней трапезы, и это дает еде особый аромат". Тогда император попросил: "Дай мне щепотку этих пряностей". На что рабби Иеhошуа бен Ханания ответил: "Вкус этих пряностей могут ощутить только те, кто соблюдает шабат. Для тех же, кто не соблюдает шабат, эти пряности не окажут никакого эффекта". (Талмуд, Трактат Шабат, 119а).

Забавно, не правда ли? Непонятно лишь, кто глупей - император или рабби.

Однажды (совсем забыл об этом эпизоде из загробной эпопеи) я в человеческом теле пробирался через Скалистые горы Канады в сопровождении проводника-индейца. Мне казалось, что мы кружимся на одном месте. Несколько раз я пытался протестовать, уверяя, что он не идет в правильном направлении. Но он только с усмешкой качал головой и продолжал идти вперед. Через несколько часов мы дошли до места назначения, и индеец показал мне на карте пройденный нами путь. Это был кратчайший путь, какой только можно было придумать. Если бы я пытался идти один, я, наверно, потерял бы несколько часов времени, а может быть и поплатился бы жизнью (не своей, естественно, а бывшего владельца этого тела, которое я взял на прокат).

Один из моих друзей рассказывает, что он однажды пережил в Лондоне во время непроницаемого тумана. Он имел при себе важный документ, который должен был сдать в известном государственном учреждении, но заблудился и потерял всякую надежду найти дорогу, так как в тумане не мог видеть никаких примет или названий улиц. Вдруг он заметил рядом с собой расплывчатые очертания фигуры человека, который шел с такой уверенностью, какую имеют только люди, знающие дорогу. Он протянул руку, прикоснулся к плечу этого человека и сказал:

"Извините, сударь. Я заблудился. Можете ли вы помочь мне найти дорогу?"

"С удовольствием доведу вас, куда вы пожелаете", - отвечал незнакомец.

"Как нашли вы дорогу в этом непроглядном тумане?" - спросил мой друг.

Незнакомец ответил:

"Туман нисколько меня не беспокоит. Я слепой".

Я разговаривал с Круковером, писателем, недавно эмигрировавшим в Россию из Израиля. Вот что он сказал.

Дерзко, размашисто, лихо должен писать писатель.

Если сцена в парикмахерской, так пусть цирюльник бреет паяльной лампой.

Если эпизод на темной улице, так пусть оживают скользящие тени, рычат канализационные люки, эпилептически корчатся фонарные столбы, а карнизы домов плюются осколками кирпичей и черепицей.

Пересказ телевизионного просмотра должен обрастать жуткими подробностями. Зубные щетки с пастой превоплощаются в хищных сколопендр, кубики бульонных добавок насыщенны ядом, "комет" лишает людей разума, а жвачная резина низводит детей до уровня ящериц.

Собственно, оно так и есть. Идиотская и вредная реклама вперемешку с н менее идиотскими реалик-шоу или конкурсом безголосых "звезд", много нелогичной жестокости и еще менее логичного секса, примитив, расчитанный на потомков пастухов и бандитов из США, и много политики, которая никакого отношения ни к политике, ни к народу не имеет. Как не имеет отношения ни к ней, ни к нам Жирик, специалист по убиванию кошек, выросший в злого клоуна думы.

Дерзко, размашисто, с лихостью, но без наглости. Не разглядывать с Лимоновской томностью собственные экскременты в унитазе. Не воплощать героизм в убийцах или ворах, всяких там Слепых, Меченых, Бешеных. "Neks" отнюдь не следует и следовать не может; существует лишь обаяние прекрасного артиста.

Нам уже все равно. Земли много и есть где выкопать могилу. Но растут дети. Растут под мощнейшим прессингом пседокапиталистического общества. Они рождаются почти больными физически, а к десяти годам становятся больными психически. Опасными не столько для окружающих, сколько для будущего.

И это значит, что будущего может и не быть.

Что ж, красиво. Красиво и складно. Но я-то пишу иначе. Составляю своеобразную мозаику из мыслей и происшествий. Отчет бывшего мертвеца. Обращение подопытного зверька к потенциальным подопытным животным.

Кстати, как вы представляете себе сцену казни Иисуса? По библии или по Булгакову? А может дело было так.

Жара, жара, жара!

И раздеться нельзя, потому что солнце сожжет беззащитную кожу.

Вода не успевает всосаться, выступая прямо из пищевода через кожу и мгновенно испаряясь.

Горстка иудеев презрела жару ради зрелища. Они сопровождают приговоренных к месту казни.

Ненормальные!

Куда приятней возлежать на козьих шкурах в прохладе глинобитного жилища, и пить прохладное кислое молоко.

- Эй, не толкайся!

- Это мне, что ли? Да, мне. Задумался.

- Слиха.

- Эй, Иуда!

- Чего надо?

- Ты действительно продал своего наставника за тридцать серебренников?

- Действительно чушь...

Действительно дурак...

Подумайте над такой гипотезой. Вселенная создает людей, чтоб те открыли ядерную реакцию и вовлекли в нее всю планету. Таким образом Вселенная создает сверхновые.

Подумайте и решите, стоит ли теперь жить?

Мне довелось побывать в теле самых разных людей. Это единственное развлечение, которое было мне доступно после смерти.

Естественно, я обретал только тело с его способностями и недостатками - разум я сохранял свой. Частично свой. Но часто и его возможности я не ограничивал.

Берия, помню, во мне души не чаял, так как, воплотившись в офицера НКВД, я обрел способность читать мысли. Первое время это помогало очкастому выслуживаться перед Сталиным - еще бы, я раскрывал любое преступление, раскалывал любого врага власти. И весьма тактично не претендовал на лидерство, отдавал все лавры грузину-маньяку.

Но вскоре Берия понял, что нет никакой необходимости искать настоящих врагов, гораздо проще "делать врагами" всех, кто ему (и Кобе) неугодны. После этого он быстренько записал меня во враги народы и меня расстреляли во дворе Лубянки.

Но об этом позже. После оживления у меня и заботы стали не вселенскими, а локальными, конкретными. Например, меня возмущает, что, перешагнув в 21 век, человечество деградирует.

Этот мир становится все более уродливым. Рабовладельчество приняло весьма своеобразные формы. В сущности, мир разделился на две части. Небольшая - производители, огромная потребители. Между ними мощная прослойка посредников: политики и лавочники.

Не может идти и речи, о том, что президенты, государственные мужи, учёные, творческие люди как-то изменяют ситуацию. Производители держат в своих руках мощные цепи из золота (его денежного эквивалента), и в эти цепи, порой, закованы и некоторые из них.

Производители пищи, материальных или интеллектуальных ценностей и являются современными рабовладельцами. Они, как правило, не могут быть аристократами духа, так как вышли их плебса, несут в себе генетическую память рабов. Единственная программа, которой они подчиняются - нажива. Ради неё они готовы на любое преступление (о чём писал ещё К.Маркс).

накормить всех голодающих (их, кстати, треть населения планеты);

проникнуть в глубокий космос, освоить ближние планеты;

найти панацею от неизлечимых болезней;

продлить среднюю продолжительность жизни лет на двадцать.

(Очень наглядно капитализм развращает и нашу культуру. Юмор, которым российская эстрада всегда блистала, становится всё более площадным, примитивным, вульгарным. На таком псевдоюморе жиреют петросяны; администраторы типа Дубовицкой пробуют себя в артистической роли, безголосые писатели поют графоманские частушки, безмозглая "Сердючка" пользуется большим успехом, чем умница Хазанов... Столь же явственно деградирует и знаменитый российский кинематограф).

Тем ни менее интересен институт монархов, своеобразная элитная школа государственных руководителей.

Например, в Арабских Эмиратах на счёт каждого родившегося государство кладет крупную сумму денег. Человек с рождения может не думать о материальных проблемах, посвятить свою жизнь духовному совершенству, выбрать занятие по душе; над ним не висит "золотая" цепь раба.

христианство - 28%

ислам - 18%

индуизм - 15%

буддизм - 5%

Полностью неверующими считают себя 29% человечества.

Аналогия современного общества с драконом многоголовым логична. Но... наверное, под влиянием многочисленных фантези я ожидал дракона, как нечто прекрасное, чудовищное или, по крайней мере, динозавроподобное. Существо, занимающее почти весь Земной шар, не стало таким. Больше всего оно походило на гигантскую летучую мышь, скрещенную с насекомым. Студенистое тело сегментами было покрыто жесткими волосами вперемешку с рыбьей чешуей. Первая голова была как у змеи, третья - вроде коровьей, а средняя - человечья. Очень уродливого человека, у которого вместо ресниц кожистое третье веко, губ нет, ноздри вывернуты, а глаза, как у покойника.

- Пропадёш-ш-ш-ш ни за грош-ш-ш, - сказала первая голова, выбрасывая раздвоенный язык.

- Му-му-чительно, - подтвердила третья башка.

А средняя, скользнула на длиннующей шее к президенту Путину и что-то зашептала ему на ухо, пощелкивая языком по желтым зубам. До моего слуха доносились только обрывки фраз: ...сам Иван Сергеевич..., ...вы продумали..., ...там будут недовольны..., ...ответственность..., ...а Чумаков..., ...и Петров тоже... .

А президент Буш стоял рядом и кивал, кивал. И что-то говорил про какие-то ножки. (Явно не про женские).

Русский писатель выдал сентенцию о том, что "человек рожден для счастья, как птица для полета". Совершенно верно! Но понятие счастья расплывчато. Например, исполнение ВСЕХ желаний не приводит к счастью. Абсолютного счастья не существует. Для одних счастье - это движение к чему-то, для других - постижение чего-то. Для большинство счастье в набитом желудке и мексиканском сериале. Для единиц оно в творчестве. Возможно, человечество и было создано для того, чтоб единицы создали бессмертные шедевры. Те самые рукописи, которые не горят, музыку, картины, скульптуры...

Что-то меня на философию потянуло. Хотя, тут не о вселенских проблемах думать надо, а о том, что бюллетень кончается, придется на работу пилить завтра. Работа, правда, не слишком тяжкая, престижная даже: я Прометеем работаю. Сутки через трое. Семь котлов, все на газ переведены. Вот когда на угле были, было тяжело. Покидай такую прорву в семь жарких пастей. Зарплата, конечно, для Москвы маленькая - семь с половиной тысяч. Что по нынешнему курсу всего триста зеленых. Если учесть, что за свою хрущевку со всеми коммунальными я отдаю четыре штуки, то на жизнь остается три с половиной. Если жить по-человечески, то таких денег хватит максимум на неделю. Поэтому я, как и большинство москвичей, не живу, а существую. И совершенно не понимаю, как существуют пенсионеры на четыре тысячи. В последнее время все чаще приходит мысль, что я так и не выбрался с загробного мира, что все это не жизнь, а все мы - нежить. Но возникает вопрос - откуда в загробном мире сытые и довольные олигархи, депутаты, лица кавказской национальности и прочая нечисть?

Мой дружок Круковер, тот самый, что почему-то эмигрировал в Россию, а не наоборот, написал очерк о своем первом восприятии нашей нынешней дествительности. Свежий, как сказал бы Володя Шарапов, не замыленный взгляд интересен. Привожу (с разрешения автора) статью полностью.

Путешествие из Петербурга в Москву

"Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй".

Тилемахида

"Что бы разум и сердце произвести ни захотели, тебе оно, о! сочувственник мой, посвящено да будет. Хотя мнения мои о многих вещах различествуют с твоими, но сердце твое бьет моему согласно - и ты мой друг".

Чего я никак понять не могу, так это - всякий раз, как о поездке речь идет, - причин, по которым не имеет путешественник возможности позвонить в аэрокассу и билет заказать. Воистину, цепочка посредников в любой мелочи тяжким грузом ложится на плечи и кошельки израильского потребителя.

И, хоть и не на кибитке путь мой проистекал, но поборы выплатил я турагенству смиренно, добрался до Бен-Гуриона, повосхищался потолочным фонтаном, посетовал на задержку отлета на сорок минут, прошел тройную проверку (лишившись ножниц и перочинного ножичка), взошел в Боинг-777, перенаселенный навроде коммуналки, подложил продавленную подушку под изголовник и проспал до Москвы.

Столица России вполне оправдала ожидания: на паспортном контроле работала всего одна касса из десяти, зал был забит пассажирами трех рейсов, очередь казалась бесконечной. С покорностью бывшего советского я вписался в толпу и включил радио своего мобильника. Услышанное добавило скорби. Оказывается, аналогичный Боинг-777 совершил вынужденную посадку в лондонском аэропорту Хитроу из-за отказа двигателя во время полета. И совсем недавно самолет "Эль-Аль", летевший из Тель-Авива в Гонконг, вынужден был сесть в Ташкенте из-за неполадки в двигателе. Задержка моего рейса приобрела зловещее объяснение. "Я взглянул окрест меня - душа моя страданиями человечества уязвленна стала. Обратил взоры мои во внутренность мою - и узрел, что бедствия человека происходят от человека, и часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы..."

Все имеет конец. Спустя два часа я, отфыркиваясь, как после бани, вышел на площадь аэропорта Домодедово и был атакован таксистами. До Москвы они просили две тысячи, то есть без малого сто долларов; я прошел к автобусу и уехал за пятьдесят рублей.

Глава I. ЯРМАРКА

В отличие от Радищева, мой путь начался в Москве, потом протек до Санкт-Петербурга, вновь оборатился в Первопрестольную и закончился в Тель-Авиве. В столице меня интересовала XX Международная книжная ярмарка. Последний раз я был на подобном мероприятие в 2003, еще в статусе россиянина, собкора "Комсомольской правды". Тогда неприятно покоробил ажиотаж вокруг книги Саддама Хусейна "Зубайда и король" и националистического творения Леонида Кучмы "Украина -- не Россия".

Нынешняя ярмарка собрала около 2,5 тысяч участников примерно из 80 стран мира. Одновременно работало 200 мини-магазинов, где можно было приобрести не только новинки, но и редкие книги. Продавали их по цене издательств, что почти на четверть дешевле, чем в розничной торговле.

В открытии выставки-ярмарки принял участие первый вице-премьер Российской Федерации Дмитрий Медведев. На стенде под названием "Русский язык и культура речи" его попросили дать объяснение речевому обороту "баш-на-баш", а затем сами объяснили, что это означает - "голова за голову". В итоге Медведеву подарили книгу Марины Королёвой (Маши Берг) "Говорим по-русски правильно!" (Очень, кстати, примечательно, что евреи учат русских политиков говорить правильно!)

Это год объявлен Годом Китая в России, и логично, что именно они - Почётные гости выставки: присутствовал вице-премьер Китая Чен Жи Ли, их экспозиция заняла более 1000 кв. метров, они провели полтора десятка семинаров, встреч и презентаций в сопровождении традиционного угощения - утки по-пекински и рисовой водки. Автор не удержался от декустации и у него весь день болела голова, будто выпил плохого самогона.

Впрочем, полученные заказы смягчили эту боль. Китайцы завербовали многих русскоязычных авторов; надо думать, что вскоре их книги на манер пуховиков и тапочек потеснят дорогие издания российских производителей.

Из экзотики запомнились книги: "Бетонирование корешка крупноформатных изданий весом до 10 кг", "Российско-китайский нефтяной и нефтехимический научно-технический словарь" весом более десяти кг., и тандем Владимира Жириновского с бизнес-леди Лени Лениной. Сия дама, подбирая крошки со стола богатеев, сделала имя на книге о российских миллирдерах. Политика она избрала в качестве символического бойфренда, вставив в упомянутую книгу множество цитат из его безумных филиппик. Одна из таких цитат полностью противоречит доброжелательному стилю книги и гласит: "Все богатства за последние пятнадцать лет нажиты в основном нечестным путем. Невозможно ничего не создавая заработать миллиард!" Сегодня сладкая парочка демонстрировала новую книгу: "отЛИЧНОЕ...", где самая успешная русская в Париже рассказывает о своей личной жизни, о мужчинах и шоу-бизнесе, о нравах высшего света и проблемах деловых женщин, о том, как стать богатой и знаменитой.

Но хватит о пене, которая неизбежно всплывает в любом обществе в период перемен. Лично у меня большое удовлетворение вызвало то, что на презентации большого красивого и даже с некоторой претензией и шиком сделанного фотоальбома под названием "Путин" было всего пять журналистов, а на презентации моего "Словообразовательного словаря" - более ста человек. Это, конечно, не значит, что мой рейтинг выше президенского. Просто люди предпочитают иметь дома не семейные фотки Владимира Владимировича, а удобный словарь. Например, очередь за автографами к Дине Рубиной (она представила новый сборник рассказов и новелл "Цыганка") была вообще гигантская. Вообщем, на Ярмарке было много интересного. Пил кофе Василий Аксёнов, Владимир Войнович - пиво. Эдвард Радзинский собрал множество слушателей, заставляя их вздрагивать в моменты фортиссимо. Как три разъяренные кошки смотрели друг на друга Татьяна Устинова, Александра Маринина и Дарья Донцова. Явили себя миру Евгений Примаков и Григорий Явлинский, их охранники создали пробки в движении зрителей мимо экспозиций. А вот Сергей Шойгу был без body-guard, лишний раз доказав, что порядочному человеку телохранители ни к чему.

Глава II. Москва.

Ярмарка ярмаркой, но и Москва поднесла несколько сюрпризов. Первым был сюрприз гостиничный. Обычно я останавливался в одном из скромных отелей ВДНХ - отдельный номер в них стоил 15 - 20 долларов. (Я, чтоб не путать читателя, автоматом перевожу рубли в доллары по сегодняшнему курсу). Нынче половина гостиниц имела свободными только люксовые номера, а остальные просили по триста зеленых в сутки. Даже убогий "Золотой колос", типичный "Дом колхозника", и тот за койку в двухместном запросил $200. Я уже было отчаялся, решил снять частную квартирку - 600 долларов в месяц, если не в центре, - но тут разглядел за гигантским зданием "Космоса" скромную вывеску: "Глобус".

Обычный девятиэтажный жилой дом, в котором 95 квартир переоборудованы в номера различных категорий. Мне досталась однокомнатная всего за $120 в сутки.Именно квартирка, с коридором, кухней, раздельным туалетом и разнообразными гостиничными удобствами. Я был доволен, но вскоре испытал небольшой шок. Ресторанчик при гостинице оказался арабским, его хозяин (как узнал позже у горничных) Асад Агаси из Сирии является - негласно! - и одним из владельцев отеля.

Вторым сюрпризом следует признать бывшее ВДНХ, нынешнее ВВС (Всеросийский Выставочный Центр). Увы, от Выставки Достижений Народного Хозяйства, от шикарных экспозиций республик и стран остались только надписи на павильонах. Все эти дворцы, когда-то наполненные этнической экзотикой, превратились в сборище киосков и магазинов, торгующих турецким и китайским барахлом. В "Карелии" торгуют гобеленами, в "Армении" - электроникой, в центральном павильоне хвастается высшим образованием Китай...

Даже разнообразные форумы и фестивали целевой направленности превращаются, в конченом итоге, в обширные тематические базары. А знаменитый игровой парк с гигантским колесом обозрения давно не по карману обычным московским детишкам; дети же новоявленных богатеев туда не ходят, предпочитая где нибудь в США или Париже.

По цветочной территории ВВС разбросаны сотни забегаловок с узбекской, грузинской и арабской кухней. Хозяева, естественно, той же национальности. Цены соответственные, расчитанные на наивность гостей столицы. (Москвичи по понятной причине давно проводят свободное время в других местах). Турецкие джинсы тут стоят $200, когда их на любом вещевом рынке можно купить за $70. Плохо прожареный шашлык обойдется в $15, хотя на Красной Пресне, например, за семь долларов ваш обслужат в приличной шашлычной.

Вообще, Москва похорошела и высокомерно оправдывает не почетное звание самого дорогого города. Города, где кредит дадут в один день; где казино только на словах перекочевали за его пределы, а на деле процветают; где Путин у стен Кремля готов показать приемчик дзю до (и после), где Ленин-Ульянов одобряет деятельность метрополитена имени Ленина; где фонтаны изысканы, а клумбы оригинальны. Где церквей больше, чем домов для сирот, а число беспризорников превышает 300 000. Где попы не брезгуют служить на бандитской свадьбе или отпевать политических авторитетов, а семилетними девочками сутенеры торгуют у Центральной почтамта. Впрочем, Радищев, чьи цитаты я все время использую, уже говорил на эту тему: "Священнослужители были всегда изобретатели оков, которыми отягчатся в разные времена разум человеческий, они подстригали ему крылия. Да не обратит полет свой к величию и свободе".

А на площади трех вокзалов, откуда предстоит путь в Санкт-Петербург, кипит жизнь, не прикрытая лицемерием презентаций и выставок. Таксисты воюют с частниками, цыганята шмонают по карманам, торговки торгуют, носильщики носят, гостарбайтеры ждут работодателей, милиционеры взымают дань с первых, вторых и третьих, а в закутке Казанского вокзала сидит мальчик в камуфляжной куртке с чужого плеча и плакатом: "Папа сидит мама пьот водку сагласен делать все".

Для справки: существует вульгарная и примитивная ООО "Комеди Клаб Продакшн", известная нам по российским телепередачам (ТНТ). Журнал Forbes недавно опубликовал список 50 самых дорогих и популярных знаменитостей России. Резиденты Comedy Club (Среди них Гарик Мартиросян и Александр Ревва) в общем рейтинге занимают второе место по популярности, одинадцатое по доходам). "Но кто причиною, что сия смрадная болезнь во всех государствах делает столь великие опустошения, не токмо пожиная много настоящего поколения, но сокращая дни грядущих? Кто причиною, разве не правительство? Оно, дозволяя распутство мздоимное, отверзает не токмо путь ко многим порокам, но отравляет жизнь граждан".

Глава III. Питер.

Есть такая запоминалка: Можно Ночь Проспать. Это мнемонический прием, когда буква соответствует цифре и словосочетание помогает заучить номер или дату. М - 7, Н - 2, П - 0. Получается 720 киллометров, расстояние от Москвы до Петербурга.

Вместо перекладных лошадок нынче ходят разнообразные по классу и скорости поезда - потомки Красной и Голубой стрелы. Мне не хочется спать всю ночь, поэтому я раскошеливаюсь на сто долларов - две третьих пенсии российского учителя - и сажусь в скоростной. Чистое купе, чистое (и не влажное!) постельное белье, цветы и минералка на столике, никаких сборов - все услуги, включая чай, белье и ужин, включены в стоимость билета. Приятная новость - туалеты в зоне города и на стоянках работают: в поездах этого класса установлены биотуалеты.

Не торопясь просмотрел книги, набранные на Ярмарке. Часть из них подарили коллеги - писатели. Особенное удовольствие получил от книги старого приятеля Самвела Гарибяна, рекордсмена книги рекордов Гинесса России, в которую занесен не за плевки вишневыми косточками на дальность, а за весьма необычный рекорд. Он, еще будучи студентом, разработал мнемоническую систему запоминания информации. И с помощью этой системы с одной диктовки запомнил тысячу иностранных слов на нескольких незнакомых ему языках. Слова ему наговаривали с интервалом в 3 секунды. Так вот, он запомнил не только порядок следования и звучание незнакомых слов, но и их перевод на русский!

Заново перечитал "Путешествие из Петербурга в Москву". Именно в такой ассоциации я собирался подготовить для "НН" российские записки. Кстати книга незаурядная, многие сентенции злободневны до сих пор. Взять хотя бы такое высказывание: "Последуя тому, что налагают на нас обычаи и нравы, мы приобретаем благоприятство тех, с кем живем. Исполняя предписание закона, можем приобрести название честного человека. Исполняя же добродетель, приобретем общую доверенность, почтение и удивление, даже и в тех, кто бы не желал их ощущать в душе своей". Так и хочется перевести на иврит, напечатать плакат и повесить его в Кнессете.

Проводница спросила, желаю ли ужинать. Я желал. Ужин, разогретый в микроволновке, оказался вкусным: салат, гуляш с гречкой, пирожное, апельсиновый сок, отличный чай. Посетил биотуалет, обнаружил там свежий рулон туалетной бумаги и бумажные полотенца, и пришел к выводу, что у России все же есть будущее. И самое яркое свидетельство тому, если отбросить иронию, так это то, что она - единственная страна в мире, где имеются круглосуточные книжные магазины. Например, в Питере - сеть не вино-водочных, не McDonald's, а книжных супермаркетов "Буквоед". Великолепные, многоэтажные магазины с эскалаторами, туалетами. "Буквоед" первым реализовал концепцию книжного магазина-клуба с комплексом дополнительных услуг: круглосуточным сервисом по поиску и бронированию книг и ежедневной программой культурно-просветительских и детских мероприятий. В "Буквоеде" ежедневно продается 125 000 наименований книг, он входит в пятерку крупнейших книготорговых компаний России и занимает первое место по товарообороту на Северо-Западе.

Подобные магазине есть и в Москве, и во многих городах. Достаточно сказать, что емкость российского рынка книжной розницы, по оценкам аналитиков, достигает сегодня 2 млрд долларов. Согласно исследованию, проведенному компанией Discovery Research Group (DRG), последние три года этот показатель постоянно рос. В то же время эксперты сходятся во мнении: книжный рынок России далек от насыщения, просто не все магазины умеют продавать свой товар.

Мои рассуждения о величии первой родины в области книг и туалетов не успели набрать обороты, как за окном замелькали строения Северной Пальмиры. От своего Кацрина до Бен-Гуриона я ехал с пересадкой больше четырех часов, от Москвы до Питера комфортно добрался за три часа пятьдесят минут.

Вокзал порадовал обилием дам с плакатами: "Сдаю квартиру", "Сдаю комнату". Эх, вот бы в Москве так было! Приценился, выбрал однокомнатную квартиру в Купчино за $40 в сутки. На метро добрались быстро. Квартирка не хуже гостиничной: студия, подогреваемые полы, кухонная утварь, холодильник, телевизор, все необходимое. Заплатил за пять дней, еще раз посетовал, что в Москве подобная услуга доступна только через посредников. Там тьма объявлений, но все они сводят к посреднику, требующему 150 долларов за адрес хозяйки. Причем, без гарантий, что я с этой хозяйкой договорюсь.

Питер есть Питер. Не даром единственная приличная программа ТВ "Культура" находится тут. Город чистенький, как умытый: дворники тут получают казенное жилье, которое через десять лет переходит в их собственность. За билетами в театры - очередь. Вечерами люди гуляют по Невскому. В магазине "Океан" сто сорок сортов рыбы, начиная с байкальского омуля и кончая дальневосточной белугой. Цены на продукты и вещи щадящие, с московскими не сравнить. Много собак на поводках - символ растущего благополучия. Зарплата продавца в том же "Буквоеде" 400 долларов при нагрузке сутки через трое. У метро просвещение встретил электрика, ремонтирующего светофоры. Он подключил ноутбук к распределительному щиту и вычислял причину неисправности. Его зарплата превышает тысячу долларов.

Когда я уезжал, город кишел беспризорниками, а бандитские разборки вспыхивали в самых неожиданных местах. Нынче бомжат не видно, ворье поутихло (видно сферы влияния поделены прочно), жилищный вопрос для любого труженика отсутствует. Льготная ипотека и огромное количество новостроек решило его раз и навсегда. Вроде, все благостно. Но... "Я вернулся в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез". Почему, откуда эта мандельштамовская тревога? Особенно в сумерках! "Я на лестнице черной живу, и в висок Ударяет мне вырванный с мясом звонок, И всю ночь напролет жду гостей дорогих, Шевеля кандалами цепочек дверных". Может потому, что утрами под окном старушки подбирают в кустах бутылки и жестяные банки из под напитков? Или из-за того, что в забегаловках торгуют водкой на розлив азейбарджанцы и армяне, а родители пьют пиво на детских площадках. Или все же потому, что в Израиле уже много лет как отучился вздрагивать вечером при виде встречной группы парней, а тут - вздрагиваю?!

Впрочем, дети, чьи родители пьют пиво, выглядят упитанными, одеты нарядно, играют раскованно. И не такие буйные, как наши... По крайней мере, в магазинах ведут себя сдержанно. Но вот нюанс - когда к ним обращаешься, всупают в общение опасливо, настороженно. Может, не зря я вздрагиваю в сумерках.

"Первый мах в творении всесилен был; вся чудесность мира, вся его красота суть только следствия. Вот как понимаю я действие великия души над душами современников или потомков; вот как понимаю действие разума над разумом. Беги, толпа завистливая, се потомство о нем судит, оно нелицемерно. Но, любезный читатель, я с тобою закалякался... Если я тебе не наскучил, то подожди меня у околицы, мы повидаемся на возвратном пути. Теперь прости.

- Ямщик, погоняй".

" ...Разве мог он предположить, что "вальтер" в боевом состоянии окажется в руке у негодяя? Если бы тот хоть из-за пояса его выхватил... Скорость и ярость рвали ему жилы. Смерть на смерть, белая неподвижность, на красное, залитое кровью стремление вперед. Яростный возглас: "Убей!" - на неясную мысль противника: "Я стану выше других, я поднимусь над людьми до высот сатаны!"

В последнем отчаянном порыве он прыгнул, вложив в прыжок всю свою силу. И в то же мгновение грянул пистолетный выстрел.

Раздался нечеловеческий, исполненный жгучей боли крик. Откуда такая жгучесть? Быть может, из-за разогретости пули. Пороховые гады накаляют ее, пуля летит горячей. (Уникальный вывод, теперь мы знаем, почему человеку больно, когда в него попадает пуля. Прим.авт.) Пуля, горячая, страшная пуля... Она просвистела у его виска".

Около моего виска "просвистела" муха. Большая, навозная. Возможно, горячая. Я взял книгу, прошел на кухню и аккуратно положил ее в мусорное ведро. Мелькнула мысль написать собственный детектив. Я начал бы его так:

"Шел снег и два человека. Один в пальто, а другой - в ФСБ.

Тот, что в пальто, двигался с неожиданной для пожилого мужчины грацией. Будто кошка. Второй шел грузно. Возможно потому, что одновременно с передвижением говорил вслух.

Для меня ты все равно полковник, - говорил он. - Важны не звезды на погонах, а состояние души. Полковник - это не звание, а образ жизни. И мне не вполне понятно, доколе? Доколе ты будешь терпеть? Тебя вышибли с работы, у тебя отбили жену и она забрала твоего сына. Тебе, наконец, до сих пор не платят положенную пенсию! Доколе!!

Полковник поправил поднятый воротник пальто. Пальто было из хорошего кашемира, темно-серого цвета, с большими черными пуговицами. Он не столько слушал товарища, сколько думал. Думал и вспоминал.

Вот и сейчас ему вспомнилась жена, красавица, моложе его на восемнадцать лет. Он поочередно вспомнил ее низенький лобик с очаровательными бугорками прыщей, маленькие мутные глазки с реденькими ресницами, выступающий подбородок, острый, как туристический топорик, нежные обвислые груди с крупными морщинистыми сосками. Из сосков росли черные жесткие волосики; когда он их касался, обеих охватывало возбуждение. Ниже располагался чудесный выпуклый и немного кривой животик; он помнил, что пупок на этом животе был очень глубокий и большой, в нем всегда скапливались жир и какие-то крошки, и он любил ковырять в нем указательным пальцем, некая прелюдия любовной игры. Потом шло главное, а еще ниже - ноги. Короткие, с выступающими милыми коленками, очаровательно кривоватые, покрытые такими же черными и жесткими волосиками, как соски. Она всегда носила короткие платья, зная, что созерцание этих ног сводит мужчин с ума. Туфли из-за плоскостопия она носила на низком каблуке, ступни у нее были большие и широкие. Перед сном, сняв чулки, она любила ковырять руками между пальцами ног и нюхать руки. Иногда она давала понюхать и ему, что предвещало ночь бурной любви.

Полковник вздохнул, выплывая из воспоминаний. От одной мысли, что его красавицу кто-то другой трогает за соски, что кому-то другому она позволяет нюхать руки, его пробирала дрожь ненависти. Но служба приучила его к сдержанности. И многие его псевдонимы - Немой, Ненормальный, Настырный, Неукротимый, Непреодолимый, Настойчивый и т.д. и т.п. - соответствовали действительности лишь тогда, когда он был при исполнении. В обыденной жизни, вне службы, без спецзадания он не проявлял свои колоссальные физические и умственные возможности. Самодисциплина была основой его занятий в школах КГБ, МВД, Шаолиня, Каратэ-до и Каратэ-после, Конг-фу, Таэквендо, Айкидо, МГУ, МИМО и ВПШ. И коллекция заслуженных красных дипломов, черных поясов, боевых данов и зачеток с пятерками, которую он хранил в специальном ящике платяного шкафа, была лучшим тому подтверждением.

Ты говоришь - доколе? - сказал Полковник глухим голосом, в котором чувствовался металл. - Что ж, отвечу. Есть такое понятие в социальной психологии - барьер терпения. Некий уровень, некая измерительная планка для Настоящего Человека. Для человека, который прошел тройную закалку по принципу титановых сплавов, что крепче стали. Для человека, который и умирая может сказать: вся жизнь и все силы отданы самому дорогому на свете - службе в органах. И, несмотря на то, что из органах меня уволили, несмотря на то, что пенсию мне пока не платят, несмотря на то, что жена оказалась слабой женщиной и ушла к более молодому и удачливому, несмотря ни на что я органически не могу превратиться в простого мстителя, в этакого Batmena, что в переводе с английского означает: "Помесь летучей мыши и абстрактного человека, метис". Вот, если бы я получил команду на истребление этих нехороших людей, проникших в правительство и в другие сферы нашей общественной и политической жизни... Дай мне команду, генерал, дай мне приказ. Ты же можешь использовать меня как сексота, как настоящего секретного сотрудника!

Да, могу, - трудным голосом сказал Генерал. - Но я тоже кончал в молодости те же Школы, что и ты, за исключением МГУ. И так же, как и ты, держу в специальном ящике платяного шкафа многочисленные пояса из сукна и шелка черного цвета, красные дипломы и зачетки с единственной четверкой по пению. И для меня дисциплина - Бог и, что выше Бога, - Начальник. И надо мной есть Генералы в папахах и Комиссары в пыльных шлемах. И я не могу решать без их резолюции. Прости, друг!

Прощаю, - сказал Полковник и поправил кашемировый воротник. - Но планка терпения не беспредельна, может наступить момент, когда уровень гнева превысит дисциплинарные полномочия.

И когда это может произойти? - спросил Генерал, остановившись от переполнявших его чувств. Снег падал ему на серые завитки бараньей смушки.

Ну, если судить на примере известных исторических личностей. Таких, как Лютый, Слепой, Бешеный, Шварц, Негер, Рэмбо, Ивана Исаевича Иванова, то для этого надо похитить мою молодую жену вместе с сыном и нынешним любовником, сжечь мой дом и дачу в Кунцево, угнать машину, разломать гараж, лишить меня пособия по безработице и счетов в Швейцарском и Мюнхенском банках, осквернить могилы моих родителей на Ваганьковском кладбище и плюнуть мне в лицо. Только тогда долг чести станет выше служебного долга...

В этот момент дорогу двум пожилым людям преградила толпа блатных. Сверкая цепями в руках и на шее они преградили им дорогу. Громадный главарь с двумя золотыми, но низкопробными цепями на шее и одной чугунной на запястье левой руки смачно харкнул под ноги Генералу и сказал:

Что, сявка в папахе, допрыгался. Помнишь Васю Водопроводчика.

Это был грозный вор в загоне по кличке Водопроводчик.

Полковник выдвинулся вперед. Некоторое время он смотрел в глаза бандиту, потом нагнулся, поднял плевок и запихал его Водопроводчику обратно в рот...

Через несколько мгновений на тротуаре осталась груда тел, присыпанная желтым и белым металлом. А наши герои продолжили пешеходное движение и неспешную беседу. Полковник вновь поправил немного сбившийся воротник пальто, а Генерал снял папаху и стряхнул с нее горячую, просвистевшую у виска, пулю. (Пистолетные пули, как доказано баллистиками, разогреваются от пороховых газов и стремительно полета. Поэтому могут вызвать ожоги первой и второй степени. При ожоге надо обработать пораженное место вазелином и обратиться к врачу).

Сзади раздались заунывные завывания нескольких сирен. Спецмашины, вызванные Генералом перед началом схватки, спешили расчистить тротуар. В кильватере мчались кареты скорой помощи".

И ломиться человек в стены собственного сознания, бьется в сети, им же расставленные, хватает обстоятельства за глотку, задыхаясь от своей же хватки, кричит и не слышит собственного крика.

А параллельные смыкаются, кто-то спорит, а кто-то оспаривает, крик разрастается, рушится, обваливается и, вновь, возникает на уровне ультразвука.

Владимир Круковер

2007 год

Ларнака - Хайфа

Плагиат. Да простят меня Ильф с Петровым.

Оставить комментарий © Copyright Круковер Владимир Размещен: 07/05/2016, изменен: 07/05/2016. 540k. Статистика. Повесть: Хоррор Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: "Для каждого из нас мир исчезает с его собственной смертью." Сегодня 160 лет со дня рождения Зигмунда Фрейда (6 мая 1856)

Круковер Владимир : другие произведения.

Загробный