Аннотация: Простая, почти обыденная история. Привычный треугольник: он-она-он. И горькая любовь, которую невозможно разделить на троих.
Калейдоскоп
Часть 1. Сам себе хозяин
-1-
Дома Виктор не был два года, и на кнопку звонка нажимал с волнением, не зная, как его примут. Волнение пересиливало даже усталость от долгой дороги. Имея при себе ключ от квартиры, Виктор не решился им воспользоваться. "Если только не откроют", - решил он.
Довольно долго звонок терзал тишину, как казалось, пустой квартиры. Между короткими энергичными трелями Виктор прислушивался, но из-за обшарпанной двери не доносилось не звука. Неиссякаемым запасом терпения Виктор не обладал, и минут через десять безрезультатного топтания под дверью полез в сумку за ключами, но в этот момент услышал что-то вроде осторожных крадущихся шагов, приближающихся к двери по ту сторону. Он выпрямился и стал слушать. Шаги сменились звуками невнятной возни, как будто кто-то слишком маленького роста пытался заглянуть в глазок. Виктор встал так, чтобы хорошо было видно его лицо, и кто-то довольно долго его разглядывал, но этот досмотр ничем не окончился. Шаги дробно застучали прочь по коридору, и Виктору послышался детский голос, звавший маму. Он снова решительно подступил к двери и надавил на кнопку, выдав длиннейшую трель, которая могла разбудить и мертвого. Мертвецов, как он надеялся, в квартире все-таки не было, а вот мертвецки пьяные могли и присутствовать. С расчетом на них он и звонил. Но в квартире все вновь затихло.
"Да что я, в самом деле, как попрошайка, - вдруг рассердился Виктор. - Скребусь в дверь собственной квартиры! Дождусь только того, что любопытные соседи повысунут свои носы..."
Ключ, который два года пролежал в особом кармане сумки, теперь куда-то запропастился. Виктор никак не мог его найти, сколько ни чертыхался. Под руку попадались какие-то тряпки, загадочные бумажки, углы чего-то твердого и острого, но только не ключи. А когда, наконец, он извлек связку ключей из дальнего закоулка сумки, куда она попала без его ведома, вставил нужный ключ в замок и уже почти довернул его, дверь вдруг несильно, но настойчиво потянули на себя из квартиры. Виктор, в свою очередь, толкнул ее, но ощутил жесткое сопротивление дверной цепочки. В образовавшуюся щель показалось припухшее и помятое лицо женщины средних лет, с всклокоченными волосами и мутными глазами. Глаза эти бессмысленно уставились на Виктора, и он невольно отшатнулся на шаг, ощутив, как внутри, под ложечкой, загорелось пока еще маленькое солнце ледяной ярости.
- Тебе чего надо? - вопросило помятое лицо не слишком трезвым голосом.
Виктор взял себя в руки и заставил себя подойти к двери почти вплотную, чтобы дать возможность рассмотреть его.
- Не узнаешь, что ли? - сдержанно спросил он. - Или не ждала?
Мутные глаза несколько секунд метались по его лицу, потом в них забрезжило узнавание. Женщина всплеснула руками, но не радостно, а скорее испуганно:
- Витька-а!.. Ты?
- Я. В квартиру, может, впустишь, или дверь ломать? - без улыбки поинтересовался Виктор.
Дверь поспешно притворилась, затем распахнулась снова, во всю ширь. Подхватив с пола сумку, Виктор шагнул через порог и оказался в сумрачном тесном коридорчике с отходящими от стен старыми обоями. Под ногами был плохо вымытый, исцарапанный темно-зеленый линолеум. Отчетливо пахло брагой и еще чем-то тяжелым и затхлым. "Ничего не изменилось", - тоскливо подумал Виктор, и ему немедленно захотелось уйти отсюда, было бы только куда. Мать стояла, вжавшись спиной в стену и стиснув на груди руки, и смотрела на него испуганными глазами, как будто он собирался ее бить. Неожиданное появление Виктора подействовало на нее благотворным образом, выбив из головы остатки хмеля, но, правда, не сделав ее более вменяемой. По ее поведению можно было подумать, будто сын-уголовник вернулся из тюрьмы и вот-вот начнет буйствовать.
Поколебавшись, Виктор все-таки опустил сумку на пол, разулся и мимо матери прошел в комнату. За спинкой кресла пряталась довольно высокая, но худенькая и бледненькая девочка лет семи-восьми, в красном шерстяном платье. Из своего укрытия она робко, исподлобья, взглядывала на Виктора огромными черными, как вишня, глазами. Виктор улыбнулся, присел на корточки и поманил ее к себе.
- Лизка, здравствуй! Ты чего прячешься? Не помнишь? Ну, иди сюда, поцелуй меня.
Лизка не двигалась с места и продолжала серьезно, по-взрослому, глядеть на него, хлопая опахалами пушистых ресниц. Виктор подошел к ней сам, подхватил на руки и поцеловал сначала в одну, потом во вторую щеку. Сестренка, хоть и подросла с тех пор, как он видел ее в последний раз шестилетней малышкой, была худенькая и совсем легонькая, и Виктор без труда удерживал ее на вытянутых руках.
- Ух ты и выросла, - продолжал он, с улыбкой оглядывая ее. - Совсем большая стала. Школьница уже, наверное? Рассказывай давай, как учишься.
Лизка упорно, по партизански, молчала.
- Что же ты молчишь? - спросил Виктор еще весело, но подобравшись внутренне. Очень ему не нравилось это молчание. - Язык проглотила? Открой ротик, погляжу, на месте язычок или нет.
Лизка застенчиво улыбнулась, но и на этот раз ничего не ответила. Вместо нее заговорила мать, стоявшая в лишенном дверей проеме, откуда она наблюдала за Виктором.
- Да какая школа, - бросила она раздраженно. - На школу деньги нужны, а где их взять?
Маленькое яростное солнце под ложечкой запульсировало и резко разбухло, но Виктор пока еще сдерживался. Очень не хотелось начинать со скандала свой первый день дома. Нужно было вообще ничего не отвечать, но Виктор так не умел. Он отпустил Лизку, выпрямился, повернулся к матери и взглянул на нее в упор, сузив глаза. На смуглых скулах проступили желваки.
- С ума съехала, мать? - сказал он тихо, но так, что мать инстинктивно загородилась рукой и жалостливо сморщила лицо, как будто собиралась заплакать. - Ты о чем думаешь? Девке девятый год! Она читать хотя бы умеет?
- Ты как с матерью разговариваешь, ирод проклятый? - визгливо крикнула мать. - Я-то думаю! Думаю! А ты, вернуться не успел, как давай сразу мать-то попрекать! Совести у тебя нету! Я по людям мыкаюсь, чтобы копейку для хлеба добыть, а ты меня еще и попрекаешь, бездельник?! Сам-то много о нас думал? Много я от тебя помощи видела? Два года одна-одинешенька перебивалась!
- Ну, запела. Мыкается она, копейки на хлеб добывает, - повторил Виктор сквозь зубы. Кровь бросилась ему в лицо. Обернувшись коротко на Лизку, он увидел, что девочка стоит ни жива, ни мертва, стиснув маленькие ручки и глядя на него остановившимся взором. Нужно было во что бы то ни было сдержаться, промолчать, и Виктор проглотил рвавшиеся уже с языка ругательства и сказал только тихо: - Знаю я, куда у тебя копейки эти идут.
Но и этой фразы оказалось достаточно, чтобы вывести мать из состояния ненадежного равновесия. Она вся побагровела и уставилась на Виктора с выражением дикой злобы в ведьминских черных глазах. "Сейчас начнется", - понял Виктор и мысленно обругал себя. Расслабился за два года. Забылся!..
- Знает он! - завизжала она, сделавшись похожа на демоницу из Дикой Охоты. - Знает! Да много ты знаешь! Нету у меня денег! Нету! Понял, ирод?
И она сползла спиной по косяку на пол и громко разрыдалась. Виктор стоял оцепенев и стиснув изо всех сил зубы, и разрывался между желанием немедленно уйти из этой проклятой дыры и боязнью оставить Лизку одну с истеричной мегерой. В ушах у него пульсировала кровь. Мимо него испуганной мышкой метнулась Лизка: губы ее дрожали, в глазах стояли слезы. Она бросилась на пол рядом с матерью, стала обнимать ее своими худенькими ручками и уговаривать успокоиться, при этом сама захлебывалась от слез. Закусив губы, Виктор смотрел на них. Он знал, что наполовину притворная истерика матери закончится так же внезапно, как и началась, и что успокаивать ее нет никакого смысла, но ему было ужасно жалко Лизку. Едва ли она поняла все сказанное, лишь видела, как старший брат, которого она помнила очень плохо, кричит на маму, и та плачет от его криков.
- Лиза! - позвал Виктор тихо и как мог мягко. - Лиза, не надо! Пойдем со мной.
Но Лизка не слышала его. Виктор хотел уйти и не мог, поскольку плачущие мать и сестра загородили выход, нужно было или переступать через них или оттаскивать их в сторону. Тогда он сел на продавленный диван и закрыл руками уши. "С возвращеньицем, добро пожаловать в родительский дом, - подумал он тоскливо. - На какие изменения я, дурак, рассчитывал? Все по-прежнему, даже еще хуже, потому что я, кажется, разучился молчать". Отняв руки и морщась от резавшего слух визгливого плача, он достал из кармана сигарету и закурил. Пепел он стряхивал в отыскавшуюся тут же на полу грязную пепельницу, забитую окурками. "Надо поскорее озаботиться отдельным жильем, долго я тут не выдержу. Терпения не хватит сносить ее выверты, пьянки и истерики, - размышлял Виктор, выпуская к потолку дым. - Ничего хорошего из наших бесед не получится, а выйдет одна беда: рано или поздно - скорее, рано, - я сорвусь да и убью ее. Вот так, просто... - мысль об убийстве родной матери ничуть не ужаснула его, напротив, всколыхнуло слабую пока еще волну радостно-злобного возбуждения, которое Виктор быстро в себе задавил. Ему стало страшно. - Нет, если я это сделаю, то даже не пожалею, разве только о себе... В тюрьму мне не хочется, да и нельзя: на кого Лизку оставлю?.." Он покосился на сестренку, которая сидела на полу в обнимку с матерью и самозабвенно всхлипывала. Видя, что слезы и истерика ни к чему не приводят, мать постепенно успокаивалась, рыданья становились тише. Успокаивалась и Лизка. "Господи, как спать хочется", - подумал Виктор; он был только что с поезда и совсем не выспался - в поезде не до того было. Есть тоже хотелось. Он затушил сигарету, похоронив среди прочих окурков в пепельнице, встал и сказал негромко:
- Дайте пройти, наконец.
Лизку он взял за плечи и чуть приподнял над полом, чтобы освободить себе дорогу, а через мать просто переступил, как через камень или бревно.
- Ну что, хозяйка, - обратился он к Лизке, - накормишь уставшего путника?
- Я чай поставлю, - пискнула та испуганным, еще задушенным от слез голосом.
Кроме чая, больше ничего стоящего на кухне не нашлось, холодильник был пуст, как после нашествия Мамая. Даже водки не было. "Странно", - подумал Виктор, хотя как раз тут, пожалуй, ничего странного и не было: вряд ли в этой квартире задерживалась дольше нескольких часов любая жидкость, содержащая в себе хоть сколько-то градусов. Виктор порылся по карманам, дал Лизке денег и отправил ее в магазин. Если мать привыкла питаться святым духом и горячительными напитками различной крепости, то он и сам поститься не намеревался, и Лизку заставлять не желал.
Пока Лизка бегала в магазин, Виктор наведался в комнатку, которая два года назад служила ему спальней. В его отсутствие она сильно пострадала: обои ссохлись и пожелтели, мебель, за исключением кровати и нескольких стульев, исчезла, и он легко мог предположить - куда именно. К тому же, в комнате стоял тот же неприятный дух, что и во всей квартире. Пришлось распахнуть окна настежь. Все в комнате вызывало у Виктора неприязнь, и он утешал себя тем только, что недолго здесь проживет. Заняться при первой же возможности поисками своего отдельного жилья он решил твердо.
Лизка вернулась минут через двадцать, разрумянившаяся и повеселевшая, стала по-хозяйски выкладывать покупки на стол. На запах съестного и шуршание пакетов явилась мать, Виктор сделал вид, что не замечает ее, гнать не стал, и она робко примостилась на табуретке в углу.
Устроив ревизию Лизкиной добычи, он остался доволен и приступил к приготовлению немудреного ужина.
х х х
Вечером Виктор, уже в своей старой одежде, которая стала ему за два года тесна в плечах (другой, впрочем, все равно пока не было; спасибо, что и эта сохранилась), сидел во дворе, на низеньком табурете, поставленном прямо в траву. Слева и справа от него тянулись два ряда самодельных сарайчиков, прилепленных вплотную друг к другу и образовавших что-то вроде не слишком широкого коридора без торцовых стенок и крыши. Виктор сидел перед открытой дверью одного из таких сараюшек, рядом с наполовину выкаченным на улицу старым отцовским "Уралом". Мотоциклом эта конструкция могла называться только условно; рядом с блестящими хромом и лаком, новенькими рычащими зверями, он выглядел бы как драный козел рядом с породистыми скакунами. И все же Виктор надеялся еще покататься на нем, а для этого следовало сначала заставить его бегать - за два года, без ухода, он сильно проржавел. После короткого осмотра он с грустью постановил, что мотоцикл, вероятно, придется перебрать весь по винтикам, и теперь решал, стоит ли овчинка выделки. Привередничать ему не приходилось: едва ли в ближайшее время у него появятся деньги на покупку нового, а погонять по улицам, вспомнить бесшабашную юность страсть как хотелось. "Один, правда, уже догонялся", - подумал Виктор мрачно и тут же запретил себе думать об этом.
Он посмотрел вправо, туда, где на скамейке Лизка играла в куклы с незнакомой ему худенькой белобрысой девочкой, а когда повернулся обратно, то обнаружил рядом с собой некоего долговязого типа, легко и аристократически небрежно опершегося плечом о стенку соседнего сараюшки. Тип стоял, сложив на груди руки и скрестив ноги, и пялился на Виктора бесстыжими зелеными глазами. Недлинные волосы его были осветлены клоками и надо лбом зачесаны на манер кока. Виктор улыбнулся радостно и вскочил с табуретки.
- Гений!
- Ага, помнишь, зараза, - констатировал долговязый, не переменяя позы. - А я думал, память тебе отшибло. На два года запропастился и ни строчки, ни слова - это как понимать?
- Так чего писать об одном и том же, - пояснил Виктор. - Ну, хочешь, стукни, если виноват...
- Да иди ты, - сказал Гений и снизошел, наконец, до того, чтобы протянуть руку, которую Виктор с большим воодушевлением и пожал.
Полное имя его было, соответственно, Евгений, и как-то с детства повелось, что друзья звали его не Женькой, и не Жекой, а Гением, хотя ничего особенно гениального в нем не было. Разве только в том, что касалось игр, придумщик он был большой, но со временем это выветрилось куда-то, имя же так и осталось.
- Батино наследство разбираешь? - продолжал Гений, кивая на мотоцикл. - А я смотрю в окно и глазам своим не верю: ты, не ты? Черт знает, вроде и взяться тебе неоткуда, и стрижка эта твоя дурацкая, на себя с ней не похож... - (Виктор чуть смущенно усмехнулся и потер стриженный под машинку затылок). - Ты чего не позвонил, чучело?
- Телефон не работает...
- Отключили, что ль? - догадался Гений, бывший в курсе пристрастий родительницы друга. - Ну, бывает... маман все то же, в своем репертуаре?
- Угу.
- Ясно. Ну а зайти-то ты мог, а? Ножки, ручки, вроде на месте, вопреки общему убеждению, ничего не отстрелено, не отрезано.
- Там, где я был, так часто не стреляют, - заметил Виктор. - Насчет зайти - извини, конечно, но я же не на один день приехал. Успел бы.
- Не "так часто", но все-таки стреляют? - тут же заинтересовался Гений. - И ты после этого говоришь, что писать не о чем было?
- Раз говорю, значит, так и есть.
- Какой суровый! Ладно, не хочешь, не говори, партизань дальше. Все равно рано или поздно проболтаешься.
Виктор засмеялся и толкнул его кулаком в плечо. Легонько так толкнул, но Гений пошатнулся, потерял опору и с трудом удержался на ногах.
- Эй, ты, лось здоровый! - возмутился он, демонстративно потирая плечо. - Поосторожнее. Вон загривок какой наел... - и он похлопал себя по собственной длинной и жилистой шее. - Мне до такого расти и расти...
- Говорил тебе - пойдем вместе.
- Нет уж, не надо мне такого счастья. Да и фиг ли? Ты оттрубил два года, и кто ты такой? Рядовой запаса, и все тут. А я лейтенант буду. Младший. Вот.
- Если из института не вышибут, - злорадно сказал Виктор.
- Меня - не вышибут... Витька, а ты когда, правда, вернулся?
- Сегодня.
- А не находишь, что это событие надо отметить? Ребята враз соберутся, только свистни!
Виктор покачал головой.
- Ты же знаешь, что я никогда ничего не отмечаю.
- До сих пор? - с недоверием спросил Гений.
- До сих пор.
- Ну а пиво-то, пиво хотя бы?
- Ты же знаешь, - повторил Виктор. - Нет.
- Знаю, - вздохнул Гений. - Зануда ты все-таки, Витька. Скучно с тобой.
- Зато если выпью, будет очень весело.
Гений не стал настаивать дальше, прекрасно зная, о чем говорит Виктор. Ему были известны многие обстоятельства его жизни, в том числе и те, из-за которых Виктор зарекся брать в рот спиртное. Обстоятельств было несколько. Сильнее всего на решение Виктора повлияли произошедшие три года назад, одна за другой с промежутком всего в месяц, смерти отца и друга. Первый покончил с собой, второй разбился на угнанной машине. Оба были очень пьяны. Виктор едва с ума не сошел, пытаясь справиться с произошедшим, а перед глазами не переставая маячила вечно пьяная мать.
Говоря же о том, что "будет очень весело", Виктор подразумевал то дурное состояние, которое накатывало на него, стоило ему немного выпить. Алкоголь сразу же ударял ему в голову, вмиг лишая соображения, и тогда он делал вещи, которых после не помнил, но за которые ему было стыдно, когда ему о них рассказывали очевидцы. Так стыдно, что впору было волосы на себе рвать.
- Ну, давай хотя бы просто пойдем посидим где-нибудь, - без особой надежды предложил Гений.
- Зачем далеко ходить, садись здесь, - с улыбкой сказал Виктор, указывая на заросший буйной травой пятачок у себя под ногами.
- Я серьезно! Ну, не хочешь пить - не пей, никто тебя заставлять не будет.
- А если серьезно, то у меня денег ни фига нет, и в ближайшее время не предвидится. Так что присаживайся.
Помявшись и ворча себе под нос, Гений все-таки сел в траву и подвернул по-турецки свои длинные ноги. Он знал, что разговор окончен, и продолжать его нет смысла, так же как предлагать Виктору заплатить за него в кафе.
Виктор сел рядом, оборвал верхушку и попавшейся под руку травинки и принялся ее грызть.
- Ты что делаешь? - испуганно округлил глаза Гений.
- А что?
- Здесь же собаки бегают! И всякое такое.
- Да ладно, брось, - лениво отозвался Виктор, щурясь на него и продолжая истязать травинку. - Рассказывай лучше, как вы тут с ребятами поживаете. Кто, где, чем занимается.
- А давай я им позвоню? - предложил Гений и быстро, боясь, что Виктор начнет возражать, схватился за карман, где лежал мобильник. - Придут, сами расскажут.
Виктор подумал и сказал честно:
- Не очень-то хочется мне всех видеть. Как-нибудь в другой раз.
- Может, и мне уйти? - демонстративно обиженно спросил Гений, задетый таким пренебрежением к их прежней дружбе, и приподнялся было, но Виктор удержал его за плечо.
- Сиди. Хоть ты не выкаблучивайся, а? С меня на сегодня уже вот так хватит, - Виктор провел ладонью по горлу. - Первый день дома, а башка уже трещит.
Гений тут же перестал притворяться, посмотрел на него с сочувствием и принялся рассказывать об общих знакомых, которых Виктор не видел два года, а он встречал почти каждый день:
- Гришку помнишь? Из института вылетел, на стройку какую-то устроился, теперь, говорят вроде, неплохие деньги зашибает. Макс закончил свое фельдшерское, сидит в педиатрии, идеалист. Илюха в Москву свалил...
Виктор слушал, кивая и мусоля травинку. Когда от нее осталась одна метелка, он отбросил ее и сорвал новую. За каждым из имен, которые называл Гений, стоял человек, лучше или хуже ему знакомый, были среди них и друзья детства, но теперь Виктор понимал, что ему, в сущности, нет никакого дела до их жизни. Вокруг себя он ощущал как бы социальный вакуум: за два года друзья-приятели отодвинулись от него, стали почти чужими, и ему совсем не хотелось сближаться снова. Но одно имя все-таки его интересовало, а Гений, как назло, не упоминал его. Виктор решил напомнить сам.
- А Машка? - спросил он небрежным тоном, дождавшись, когда Гений замолкнет, переводя дыхание. - Она где? Тоже куда-нибудь рванула?
- Какая Машка? - Гений озадаченно нахмурил белесые брови, соображая, и сразу лицо его просветлело. - А, Кудряшова? Нет, зачем рванула. Тут она. Только уже не Кудряшова, замуж она вышла.
- За кого?..
- За жлоба одного, ты его не знаешь.
Виктор помрачнел. "Ну а ты чего хотел? - сказал он себе. - Ты же так и не сказал ей ни слова! Не может же она читать твои мысли. Разумеется, она и не думала ничего такого, чего бы ей и замуж не выйти".
- Ты чего? - удивился Гений, заметив легшую на его лицо тень. - Из-за Машки, что ли, расстроился?
- Да вот она мне нужна...
- Ну и правильно. Мы таких Машек десяток еще найдем!
- Обойдусь пока без всяких Машек. И без них дел хватает.
- Вот-вот, о делах! - встрепенулся Гений. - А ты сам куда податься думаешь? Поступать будешь?
- Буду, - мрачно сказал Виктор. - На работу.
- На какую еще работу? У тебя даже образования нет, дурень.
- Почему же нет? Есть. Среднее полное, одиннадцать классов...
- Кого твое среднее интересует? Сейчас все на диплом смотрят!
- Ну, допустим, не все. Нет разве таких, которые и без диплома живут себе?
- Может, и есть, - согласился Гений. - Да только "корочка" - не лишняя. И кто тебе мешает совмещать приятное с полезным? Поступишь в универ, найдешь работу...
- Да? - перебил его Виктор. - Ну-ка, объясни мне, как совместить лекции с работой, умник.
- У некоторых как-то получается.
- Я - не некоторый. У меня не получится.
- Да ты даже не пробовал! - вскинулся Гений, возмущенный его упрямством.
- И пробовать не хочу.
- Ну а чего же ты хочешь?!
Виктор посмотрел на него, на пищавшую поодаль Лизку, на темнеющее небо, закусил травинку и проговорил лениво:
- А не скажу.
-2-
Дел, требующих скорейшего разрешения, оказалось так много, что домой Виктор приходил только ночевать (да и то не каждый день), и такое положение полностью устраивало и его и мать, которая не могла видеть его без того, чтобы не закатить очередной скандал. Почему-то вид Виктора страшно раздражал ее, как раздражает быка красная тряпка тореадора, и, хуже того, приводил в бешенство. Его она винила во всех своих несчастьях, в первую очередь - в хроническом безденежье. Она выдумала, будто он тайком лазит по ее карманам и забирает оттуда деньги, желая ей и Лизке голодной смерти, и не замедлила свои соображения высказать. Обвинение было столь чудовищным и абсурдным, что Виктор даже не стал ничего отвечать на него. Так же его заподозрили в намерениях выкинуть родную мать из квартиры на улицу, а то и придушить во сне или зарезать. Его называли иродом и бандитом и в накале страстей бросались на него с кулаками. Виктор старался помалкивать, недоумевая, с чего мать вдруг так взъелась на него. И раньше их отношения были далеки от классических отношений матери и сына, но до таких крайностей не доходило. Чтобы не раздражаться лишний раз, Виктор запирался в своей комнате (на второй же день он врезал в дверь замок), тогда мать, повизжав и повыв некоторое время под дверью, успокаивалась и уходила спать. Еще надежнее было уйти на время из дома, но тогда приходилось оставлять Лизку наедине с невменяемой женщиной. Впрочем, похоже было, что в отсутствие Виктора она не буянила и с дочкой вела себя довольно тихо и почти пристойно.
Иногда случалось, что Виктор не выдерживал и начинал орать в ответ, теряя всяческий самоконтроль. Единственное, на что его хватало, это следить за руками, чтобы сгоряча не натворить страшных вещей. Испуганная громкими криками Лизка забивалась в угол и начинала плакать, а несколько раз случалось, что слабонервные соседи, встревоженные шумом, вызвали милицию. После таких стычек Виктор долго не мог успокоиться, его трясло, и он уходил бродить по улицам, иногда и до ночи. Если возвращаться домой было совсем невмоготу, он напрашивался ночевать к Гению, тот с радостью соглашался, предчувствуя долгие ночные беседы, столь милые его сердцу. Его родители, хорошо знавшие Виктора с детства, тоже не возражали против присутствия его в своей квартире. Однако он старался не злоупотреблять, чтобы не надоесть.
Ему очень хотелось поскорее съехать с квартиры, но с поисками собственного жилья не заладилось. Съемные квартиры все стоили очень дорого, к тому же требовалось оплатить три месяца вперед. Для Виктора это были огромные деньги. Он мог назанимать у знакомых, но страшно не хотелось залезать в долги, и этот вариант он отложил до "черных дней", то есть на случай, если станет совсем невмоготу. Гораздо интереснее было найти работу, на которой ему предоставили бы жилье, пусть и в общежитии. После двух лет житься в казармах и ежедневных руганок с матерью хотелось обзавестись собственным тихим углом, где бы его никто не трогал. Хотелось тиши, одиночества и свободы размышлять. Кроме того, ему хотелось, чтобы на работе начальство не долбило его по мозгам с утра до вечера. Виктор понимал, что требование его почти невыполнимое, но не переставал надеяться и не прекращал поисков. Однако положение становилось все безнадежнее.
Вечера он просиживал во дворе, потихоньку ковыряясь в мотоцикле. К нему присоединялся Гений, который, правда, рук об железки не марал, а просто смотрел и предавался своему любимому занятию - чесал языком. Воспринимать его всерьез, как и раньше, было невозможно, но послушать бывало забавно. Через раз приходил и Гришка, который жил через два дома, и с которым Виктор учился в одном классе. Был он теперь высокий, тонкий, жилистый и загорелый, сказывалась работа на открытом воздухе. Узнав о проблемах Виктора, звал его к себе, на стройку, но жилье не обещал, и Виктор, подумав, с сожалением отказался. Хотя предложение было соблазнительное, физическая работа на воздухе его привлекала.
- Ну, надумаешь, приходи, - не слишком расстроился Гришка. - У нас всегда люди нужны.
Видел Виктор и еще кое-кого из знакомых ребят, но обменивался с ними парой слов, не больше, и то на ходу. А однажды встретил Машу. Едва ее завидев, почувствовал, что краснеет, разозлился на себя и хотел пройти мимо, сделав вид, что не узнал. Но Маша сама его остановила.
- Здравствуй, Витя, - сказала она, с ясной, мягкой улыбкой глядя ему прямо в лицо. - Ты меня разве не узнал?
Виктор пробурчал в ответ что-то маловразумительное. Ему было неловко. Маша сияла ему улыбкой и глазами и была очень красивой и вместе с тем сильно повзрослевшей: не юная девушка, а молодая женщина, чья-то жена и, может быть, в скором времени мать. Виктору тут же вспомнилась его прежняя в нее влюбленность, на которой ныне следовало поставить жирный крест. И уж вовсе неловко было вспоминать, как в детстве он дергал эту девочку за косички и обливал ее водой из пластмассового водяного пистолета.
- Как ты поживаешь, Витя? - как ни в чем не бывало, Маша продела свою руку в его и пошла рядом. - Чем занимаешься?
- Да ничем пока, - ответил Виктор. Чувствовать на своем локте Машину руку было, с одной стороны, приятно и волнующе, а с другой, хотелось поскорее от этой руки освободиться. - Ищу, куда пристроиться. А ты?
- А я тоже ничем! - засмеялась Маша. - Дома сижу, хозяйничаю. Андрей мой не хочет, чтобы я работала, а его не переспоришь. Да я и не очень стараюсь: все равно, если все пойдет хорошо, скоро в декрет уходить.
Невольно Виктор скользнул взглядом по ее животу, который только едва выступал под легкой блузкой и никак не выдавал Машиного положения.
- Поздравляю, - сказал он деревянным голосом, чувствуя себя донельзя глупо.
Вечером он рассказал Гению об этой встрече. Тот только вздохнул философски: "И куда торопится, дура..." - и спросил:
- Не жалеешь, что упустил девчонку?
- Нет, - ответил Виктор. - Да мне сейчас и не до девчонок. Мне одной Лизки хватает.
С Лизкой, и в самом деле, хлопот было множество. Следовало устроить ее в школу, и непременно в этом же году, потому что и без того она почти два года уже потеряла. Мать уже, конечно, забыла разговор насчет школы, произошедший в день возвращения Виктора, и ничего делать не собиралась. И без того она чувствовала себя неплохо, а образование Лизки волновало ее меньше всего. Пришлось Виктору все устраивать самому, и он в полной мере ощутил тяжесть груза родительских забот. Елена Николаевна - учительница, в класс которой была записана Лизка, - пока шло собеседование, все поглядывала на него с удивлением. А когда закончила расспрашивать, ласково попросила Лизку подождать в классе, а Виктора пригласила выйти в коридор.
- Девочка совсем неподготовленная, - сказала она, остановившись около двери и застенчиво взглядывая на Виктора. Была Елена Николаевна чуть постарше Виктора, совсем молодая девушка, в школе работала, вероятно, первый год и еще не научилась разговаривать с родителями (или родственниками) учеников строго и равнодушно. Видно было, что она стесняется. "Тяжко ей, наверное, будет управляться с оболтусами-первоклашками", - подумал Виктор. - Она ходила в сад?
- Нет, - ответил он.
- Очень жаль. Это заметно. А вы брат девочки, верно?
- Верно.
- Простите... - совсем стушевалась молоденькая учительница. - А ваши родители... они... мне бы хотелось поговорить с ними.
- Боюсь, это не получится, - очень вежливо сказал Виктор. - Отец умер три года назад, а мать не сможет прийти. Никак не сможет. Так что со всеми разговорами - ко мне.
- Ваша мать тяжело больна?
- Можно и так сказать.
- А... - она с пониманием и мимолетным сочувствием скользнула взглядом по старой застиранной футболке Виктора и подняла глаза на его лицо. - Понимаю. Тогда я попрошу вас, Виктор... простите, как вас по отчеству?
- Не надо отчества, - улыбаясь, сказал Виктор. - Просто Виктор.
Ему очень хотелось предложить ей перейти на "ты" и назвать ее Алёной, а то и Леночкой, но он понимал необходимость сохранять дистанцию и потому сдерживался.
- Виктор, - повторила Елена Николаевна, как бы с легкой задумчивостью. - Так вот у меня будет к вам просьба: позанимайтесь с сестрой, насколько это возможно. Хотя бы объясните ей алфавит. Иначе ей придется очень тяжело.
- Я думал, это должны объяснять в школе.
- И объясняют. Но, понимаете, сейчас почти все дети приходят подготовленными. Большинство умеют читать. А мы ориентируемся на большинство, чтобы не тормозить класс. Ваша сестра будет сильно отставать.
Виктор не имел никакого понятия, как нужно подготавливать детей к школе, но на всякий случай кивнул. На этом разговор окончился, и они с Еленой Николаевной вернулись в класс. Лизка стояла у доски и старательно пририсовывала мелом хвост большой собаке, присевшей у ног маленькой девочки с бантом на голове.
- Пойдем домой, - сказал Виктор и протянул ей руку, за которую она тут же с готовностью уцепилась, оставив свои художества. - Попрощайся с Еленой Николаевной.
- До свиданья, Елена Николаевна, - потупившись, послушно пропищала Лизка.
- До свидания, Лиза, - с улыбкою сказала молоденькая учительница и перевела светлый застенчивый взгляд на Виктора. - До свидания, Виктор. Заходите.
х х х
Прикинув, сколько денег понадобится на покупку учебников, тетрадей и прочей школьной мелочи, по выданному Еленой Николаевной списку, Виктор даже присвистнул. Он никак не ожидал, что сумма окажется четырехзначной, даже если ограничиться самым необходимым минимумом. Столько денег у него не было. Доходы его с приработков, которыми он перебивался в отсутствие постоянной работы, подобных трат не вмещали.
В отсутствие матери Виктор тщательно осмотрел квартиру в поисках запрятанных заначек. Он не особенно рассчитывал найти хоть какие-нибудь деньги, прекрасно зная, что мать сразу же спускает все, что попадает ей в руки, но слабая надежда оставалась. Мало ли, мать могла засунуть куда-нибудь деньги и забыть о них.
Денег он не нашел ни копейки.
От досады на собственную финансовую беспомощность Виктору хотелось кусать локти. Тем более обидно, что ему самому денег требовалось совсем немного; ни в чем, кроме самых простых и необходимых вещей он не нуждался. По десять раз на дню он вспоминал, насколько же проще было в армии, чем дома! Виктору очень хотелось пойти по контракту (несмотря на то, что это опять были бы казармы, и офицеры, и муштра; однако в армейском антураже все это в глазах Виктора приобретало особый смысл), но он не мог заставить себя оставить Лизку на произвол судьбы. Оставить ее с матерью, считал он, все равно что бросить одну: мать об ее существовании вспоминает через день. И будь Лизке не восемь лет, а двенадцать, четырнадцать или даже шестнадцать, это ничего не изменило бы.
"Вот она, родительская доля, - думал Виктор с насмешкой над собой и своими хлопотами. - Крутись как хочешь, а ребенка устрой... Вот бы Ольгуню привлечь, ну да черта с два получится. Это ж такая же стерва, как мамаша, один в один. Разве что образумилась?"
Но проверять, образумилась Ольгуня или нет, желания не возникало. С старшей сестрой они и раньше-то жили недружно, по десять раз на день собачились, а как вышла она замуж, так и вовсе разговаривать перестали. С матерью она давно уж не жила, и Виктор после возвращения ее не видел. Он спрашивал у Лизки, не видала ли сеструху, но та только мотала головой. Наверное, уже и не помнила, что сестра у нее есть. Виктор и сам временами забывал.
Деньги все-таки пришлось занимать по знакомым, не имея понятия, как и когда их отдавать.
-3-
Уже почти в самом конце августа Виктору, наконец, удачно подвернулась работа, которая идеально устраивала его по всем пунктам, кроме, разве что, финансового. Сумма оклада казалась почти смешной, но зато не нужно было платить за квартиру, ее предоставлял и оплачивал ЖЭК. Такой шанс Виктор упустить не мог, пусть даже речь, если по правде, шла не о квартире, а о комнате в общежитии. Но комната была отдельная, а общежитие располагалось не слишком далеко от "родительского" дома. А главное, в течение всего дня Виктор волен был распоряжаться собой, работая в одиночестве и созерцая начальство только время от времени.
Начальство он обрел в лице очень полной, сурового вида тетки с невероятной высокой прической из тех, что были в моде лет тридцать назад. Звали ее Евгения Петровна, а сотрудники, как позже узнал Виктор, за глаза звали "наша Жэка". Когда Виктор пришел договариваться об устройстве на работу, она долго не могла поверить, что он ее не разыгрывает, тщательнейшим образом изучала его физиономию, а потом, еще более тщательно, паспорт и военный билет. Его явно принимали чуть ли не за сумасшедшего. Виктора эти смотрины очень позабавили.
Причины недоверия к его личности были понятны. В голове у Евгении Петровны никак не укладывалось, почему молодой, здоровый и вроде непьющий парень пришел в ее контору, чтобы устроиться на грязную, малооплачиваемую и совершенно бесперспективную работу. Претенденту была задана тысяча наводящих вопросов, целью которых было выяснить, не является ли он алкоголиком, наркоманом или, может быть, освободившимся из тюрьмы уголовным элементом. Виктор честно ответил на все, но подозрительность Евгении Петровны не уменьшилась ни на йоту. Смотрела она на него с тоской.
- Все-таки я не понимаю, - вздох вырвался из самой глубины ее объемной пышной груди, - почему вы пришли к нам. Не по-ни-ма-ю!
Виктор улыбнулся ее явственному отчаянию и ответил:
- Должен же кто-то этим заниматься.
- Первый раз такого вижу, - призналась Евгения Петровна.
- Дай бог, чтоб последний, - отозвался Виктор.
Тогда она снова посмотрела на него как на сумасшедшего.
- Может быть, вы все-таки объясните - почему?
- Да какая, собственно, разница? - Виктор начал терять терпение. - Вам люди нужны или нет?
Люди ЖЭКу были нужны, и еще как. И, конечно, Виктора на работу приняли, хотя с тех пор в конторе мнение о нем сложилось как о личности, у которой с головой не все в порядке. Поэтому его сторонились, да Виктор и сам не искал случая сблизиться со своими "коллегами", большинство которых были ему скорее неприятны.
х х х
При первой же возможности он съехал с материной квартиры, не известив об этом никого из знакомых, даже Гения.
Переезд тоже не обошелся без скандала. Увидев, как Виктор выбирает из шкафа книги, которые намерен был забрать с собой, мать тут же пошла в наступление.
- Ты чего это тут делаешь? - она воздвиглась у него за спиной, как зловещий призрак.
- Освобождаю тебя от ненужного барахла, - ответил Виктор как мог спокойно, не поворачивая головы.
Комната в общежитии уже ждала его, личные вещи были собраны и помещались в небольшой спортивной сумке, и он очень не хотел портить себе настроение перед выходом. В принципе, можно было обойтись и без книг и не затевать объяснения, но Виктору жалко было оставлять матери вещи, ей совершенно ненужные, а для него имеющие свою цену. Все равно, он знал, рано или поздно мать толканет их кому-нибудь за бесценок, когда очередной раз останется без денег.
- Я тебя спрашиваю, куда ты это тащить намылился, а? - спросила мать уже громче и нагнулась к нему. Чтобы не потерять равновесие, уперлась руками ему в плечи, обдав впитавшимся уже в тело тяжелым самогонным духом. Виктор поморщился и отстранился.
- С собой забираю, - ответил он сквозь зубы. - Тебе они все равно ни к чему, пропьешь. А я намерен перестать маячить у тебя перед глазами. Уезжаю.
- Куда это?!
- Подальше от тебя, - в сердцах сказал Виктор. - Да отцепись ты от меня, ради бога!
- Че-его?!.. - тут же взвилась она.
Понеслось. Конечно, он сам был виноват, следовало помалкивать, но - опять не сдержался. На душе стало гадостно. Сейчас еще Лизка на крики прибежит, и тогда без слез не обойтись.
- Заткнись!! - зашипел Виктор. Он поднялся и отступил к дверям, вовремя успев схватить выскочившую из комнаты Лизку за плечи. Глаза у нее были большие, круглые - вот-вот заревет. И смотрела она, конечно, на мать.
- Мама?..
И голосок уже дрожит. "Ну, мамаша, - подумал Виктор. - Зачтется тебе все это!.."
- Иди, иди отсюда, тут мама, ничего с ней не стряслось, - говоря это, он развернул Лизку и вытолкал ее в коридор, подальше, а сам встал в дверном проеме вполоборота: так, чтобы видеть и сестру, и мать. Мать уже сидела на диване и в голос выла что-то невразумительное, но явно обвиняющее, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Заткнись! - велел он яростным шепотом, подавшись вперед. - Заткнись, дура! - на язык так и просилось куда более грубое слово, но Лизка могла услышать, как он сквернословит. Перед ней ему было стыдно. - А то я сейчас тебя сам заткну...
Мать посмотрела в его лицо и тотчас же умолкла, захлопнув рот. Вой как ножом отрезало. Хоть и соображала она с каждым днем все хуже, все же ей хватило ума понять: лучше сейчас сделать, как велит сын, и прекратить истерику, иначе рискуешь умолкнуть навсегда. Уж очень страшные у него были глаза - черные, как у цыгана, и бешеные. Тогда Виктор развернулся и пошел к Лизке, затаившейся за углом коридора.
Чувствительные сцены продолжались. Узнав, что Виктор переезжает, расплакалась Лизка, успевшая за полтора месяца прикипеть к нему, прирасти всем мясом. Виктору и самому было тяжело ее оставлять, но что он мог сделать? Забирать с собой маленькую девочку в общежитие, где всякий народ обретался, тоже не годилось. Быть с ней рядом каждую минуту он не мог, а не углядишь - обидят еще.
С полчаса он просидел с Лизкой на кухне, утешая и уговаривая не плакать. Обещал заходить чаще.
- Каждый день? - ревниво спросила Лизка.
- Каждый день, - кивнул Виктор. - Мы с тобой в школу ходить будем вместе.
Из дома он вырвался к вечеру, вовсе измученный истериками и слезами, шепнув напоследок матери: "Будешь обижать Лизку - убью". В тот момент он четко знал, что в случае чего угрозу исполнит, и тюрьма его уже не очень страшила. "Никакие нервы этого не выдержат, - думал он, вдыхая вечерний прохладный воздух и медленно остывая. - А я-то полагал себя спокойным, и даже крепким в нервном отношении человеком! Впрочем, мне ведь не в первый раз эта мысль уже приходит... значит, никаким спокойствием тут и не пахнет".
х х х
Общежитие располагалось в кирпичной пятиэтажке, ветхой и явно аварийной. Треть комнат в нем пустовала, поэтому Виктор расположился барином - один на десяти квадратных метрах! Это было счастье. "Наконец-то я смогу побыть один", - возликовал Виктор и стал неспешно обустраиваться. Требований к жилью у него было немного, и главными из них являлись - идеальная чистота и порядок. Выработались они, вероятно, из чувства противоречия, за годы обитания в захламленной, неухоженной квартире родителей.
Неизвестно, кто и как давно обретался в его апартаментах ранее, но состояние их было неважное - повсюду пыль, плесень по стенам и прочие прелести. Виктор убил целую неделю, собственноручно приводя комнату в пригодное для жилья состояние, и остался доволен результатом.
В первый же вечер, и впоследствии, какие-то личности пытались вторгнуться в его жилище под предлогом знакомства и, разумеется, обмывания новоселья, но Виктор никого не пускал дальше порога. На кухне, где постоянно толклись два-три человека, он тоже ни с кем первым не заговаривал, но если к нему обращались - не отмалчивался, отвечал, хоть и предельно коротко. В его планы не входило налаживать знакомство а, тем более, дружбу с местными обитателями. По большей части в общаге водились полубомжи, полуалкаши, которые были ему малосимпатичны и совсем неинтересны. Было и несколько личностей явно детдомовского происхождения, вечные неустроенные сироты, еще не опустившиеся окончательно, но будущее их ждало отнюдь не светлое, по соображению Виктора. Вливаться в их компанию он не собирался, даже рискуя своей подчеркнутой обособленностью настроить соседей против себя. Впрочем, если кому-то он и не угодил, то о нем, возможно, только шушукались да трепали языками на его счет, но вредить явно не собирались. А может, и вообще перестали обращать на него внимание, да и забыли про него.
И все-таки, во избежание неприятных казусов, Виктор врезал в дверь новый замок (старый был сломан), из-за чего после имел долгий задушевный разговор с комендантом.
Комендант Чуков, плешивый въедливый старикашка лет семидесяти, при очередном обходе комнат обнаружил внештатный замок, к которому не подошел ни один из его ключей, и принялся дубасить в дверь комнаты Виктора так, что затряслись стены. Открывать Виктору не хотелось. Рассчитывая, что скоро старикашке надоест биться в дверь, и он уберется восвояси, Виктор продолжал драить полы. Но Чуков был упертый дед. Стук начинал действовать Виктору на нервы. В сердцах он бросил тряпку в ведро и пошел открывать, держа перед собой мокрые руки.
- Что это за самоуправство?! - возмутился комендант, тыча пальцем в ставший камнем преткновения замок. - Что это такое, молодой человек, я вас спрашиваю?
С Виктором, как с новым жильцом, он на всякий случай еще обращался на "вы", хотя с остальными своими жильцами не церемонился нисколько. Тем более, что все они были сильно его моложе.
- Это замок, - спокойно ответил Виктор.
- А что он тут делает?
- Старый был неисправен. А я не хочу, чтобы в мое отсутствие кто-то шарился по комнате.
- Но это не по правилам! - продолжал шуметь Чуков. - Вы не должны, вы не имеете право что-либо менять здесь! Уберите его немедленно.
- Не уберу, - возразил Виктор. - Он мне нужен.
- Нет, уберете. А если вам так нужен замок, напишите заявление на замену неисправного замка на новый.
- Не несите чепухи. Вы сами лучше меня знаете, что никто менять замок не будет.
Обескураженный его уверенно-спокойным тоном, комендант слегка сбавил обороты, но поле боя оставлять не намеревался.
- Ну хорошо, - сказал он тоном ниже. - Замок можете оставить, но мне нужен ключ от комнаты.
- С какой стати? - удивился Виктор. - Что вам делать в моей комнате?
Маленькие серые глазки Чукова злобно сверкнули на него из-под покрасневших век:
- Мало ли что! Положено.
- Ну уж нет, - уперся Виктор. - Ключ я вам не дам.
- А вот выселю я тебя! - пригрозил комендант, от избытка чувств сразу перейдя на "ты". - Нечего тут выпендриваться!
- Выселяйте, пожалуйста.
Виктор мог наглеть, прекрасно зная, что новая начальница ни за что не позволит выставить его из общежития - с первых же дней она едва не молилась на него, видя, что каждое утро он идеально трезв и работает на совесть. Но все же он старался держаться вежливо. Все-таки комендант - такая должность, что обладатель ее может здорово испортить жизнь зависимым от него людям. Виктору портить себе жизнь не хотелось. Но и уступать коменданту он не собирался.
- По-хорошему прошу - дай ключ, - наступал Чуков.
- Простите, нет.
В таком духе они препирались с полчаса, причем Виктор так и продержал собеседника на пороге. Виктор стоял на своем, спокойно и уверенно, не уступал ни просьбам, ни угрозам, и комендант отступился Виктор. ркнули на него из-под покрасневших век:"новку. о , проникшись уважением к его спокойному упрямству. Больше между ними трений не возникало, а комендант с тех пор стал звать его Витей и особо выделять из прочих жильцов.
Отвергал Виктор и все попытки завязать знакомства тех сомнительных опухших личностей, которые с самого утра сидели по лавочкам в подведомственных ему дворах. Личности эти, числом до десятка в отдельных группках, выползали на улицу чуть не до рассвета, кучковались у подъездов и на детских площадках, вели громкие разговоры, щедро сдобренные матюками, пели песни. Надо ли говорить, что все они были уже сильно навеселе, и продолжали поднимать тонус в приятном обществе друг друга. Виктор не переставал дивиться на них: и откуда только деньги достают? Водка, хоть и паленая, тоже денег стоит. Опять же, непонятно было, когда они успевали набраться. Восемь утра, а они уже песни поют! И так - каждый день. Но сильнее всего Виктора поражали подруги опухших личностей, сами такие же опухшие и все в синяках. Рядом с этими дамами даже матушка Виктора выглядела бы королевой красоты. "Насколько же нужно не уважать себя, - размышлял он, - чтобы так опуститься?"
Вопрос, разумеется, был риторическим.
Любители возлияний на свежем воздухе сначала смотрели на Виктора с удивлением и подозрением, замолкая при его приближении, потом освоились и взялись одолевать вопросами о том, куда подевался какой-то там Вася. Виктор отвечал, что не знает, ему не верили и продолжали приставать, причем с каждым разом все более агрессивно. Тогда он перестал разговаривать с ними, делал вид, что в упор их не видит, молча занимался делом. На несколько дней от него отстали, но вдруг интерес к нему вернулся в возросших объемах. Опухшие личности присмотрелись к нему, пообтерлись, вставили его в привычный пейзаж и заодно занесли в категорию "своих". И стали настойчиво приглашать посидеть с ними на лавочках, отдохнуть от трудов праведных и согреть организм изнутри. Виктор отказывался сперва вежливо и спокойно, но личности с первого раза не понимали, и он начал раздражаться и однажды не выдержал и нагрубил. Личности обиделись и загалдели наперебой: "Брезгуешь, да? Не уважаешь, да? Гордый нашелся, да? Ну и вали отсюда!" Виктор свалил, и с огромным удовольствием. А личности, когда он попадался им на глаза - случалось это каждое утро, - плевали себе под ноги и презрительно отворачивали носы, более не считая его достойным их общества.
-4-
Мотоцикл Виктор все-таки починил. Правда, выглядел он по-прежнему так, что не всякий разумный человек рискнул бы на нем прокатиться, но Виктор знал, что видимость обманчива и машина вполне надежна. Вечером обычная компания: Виктор, Лизка, Гений и Гришка собрались у сараюшки, и Виктор выкатил "Урал" на траву, намереваясь устроить испытательные покатушки.
- А ты меня покатаешь? - умильным голоском спросила Лизка, глазами так и поедая братову игрушку. - Покатаешь, а, Вить?
- Посмотрим на твое поведение. А ты чего вообще тут крутишься? Чего с Катькой не идешь играть?
- Не хочу. Мы поссорились.
- Вот те раз! - удивился Виктор. - Чего вы не поделили?
- Катька - дура, - заявила Лизка. - Она платье у моей куклы порвала.
- Ну и ты у ее куклы порви, - флегматично посоветовал ей Гений. - Будете в расчете.
Лизка посмотрела на него как на слабоумного и ничего не сказала.
- А ты, Вик, куда вообще на этом звере собрался? - спросил Гришка, кивая на мотоцикл. - У тебя же прав нет.
- Ну и что, - отозвался Виктор.
- А если на гаишника наскочишь?
- Тогда и буду думать.
- Вот уж не знал, что ты такой... безбашенный. Вроде у тебя с головой все в порядке всегда было.
- У меня и теперь с ней все в порядке. Что ты паникуешь, я же не полезу на центральные улицы, - сказал Виктор, уже устраиваясь в седле.
В самом деле, прав на мотоцикл у него не было, но обращаться с ним он умел. Когда отец был жив, он смотрел сквозь пальцы на забавы сына и не возражал, когда Виктор брал "Урал" погонять с приятелями. Одни такие гонки закончились печально. Раздухарившись, на светофоре Виктор нагло подрезал каких-то молодчиков на старой раздолбанной "Ауди". Молодчики оказались обидчивыми, долго за ним ехали и на одной из периферийных пустующих улиц подрезали-таки уже его, да так, что Виктор с мотоцикла навернулся. В падении он почти не пострадал, только рассадил коленки и локти, ну и от удара слегка помутилось в голове. Пока он встряхивался, приходил в себя и соображал, что да как, молодчики - коих оказалось трое, - его обступили и, не чинясь, объяснили, как и почему нужно уступать дорогу старшим. Подняться ему так и не дали, били ногами. Хотя били явно не в полную силу, Виктор даже не думал о том, чтобы дать отпор: когда тебе семнадцать и ты один, а тебя лупят трое амбалов лет по двадцать пять, лучше не рыпаться, если хочешь остаться живым. Тут уж не до уязвленной гордости. После объяснения Виктор лежал на тротуаре, отплевывался и наблюдал сквозь пелену в глазах, как они пинают мотоцикл - с гораздо большим воодушевлением, чем его. Впрочем, не только пинают - в руках у них как будто из воздуха материализовались монтировки.
Домой Виктор добрался сам, да еще притащил на себе "Урал", перепугал расквашенной в кровь физиономией мать и сестру, и несколько дней почти не вставал с кровати: его мутило, тошнило, болела голова. К счастью, только легким сотрясением мозга он и отделался. Мотоцикл пострадал сильнее: через несколько дней, сползя с кровати, Виктор так и не смог его завести. Виктор повозился с ним немного, но тут удавился на импровизированной виселице из простыни отец, погиб Вадим, и у него пропала всякая охота продолжать покатушки. Он загнал "Урал" в сарай и не прикасался к нему до самого возвращения из армии.
х х х
Ветер упруго толкался в лицо, и это ощущение навевало всякие, хорошие и плохие, воспоминания. Несколько вечеров Виктор катался по окраинным улицам, сначала неспешно, вспоминая, но постепенно наращивая скорость. Лизку, несмотря на все ее уговоры, он с собой взять таки не рискнул. За нее он боялся. И, как оказалось, не напрасно: однажды у него забарахлили тормоза. Прикинув оставшееся до перекрестка расстояние, Виктор счел за лучшее на полной скорости свернуть с дороги к гаражам, по склону сбегавшим к заросшей кустарником речушке. Он выключил зажигание и рассчитывал упасть помягче, если уж не успеет затормозить до воды. Гаражи он проскочил. Вполне благополучно его вынесло на открытое место, но тут, как назло, колесо наскочило на спрятавшуюся в траве кротовью кочку, и руль рвануло из рук. Виктор разжал пальцы и грохнулся на землю ("Твою мать, б..!.." - вырвалось у него), чудом ухитрившись вывернуться из-под мотоцикла. Покатился кубарем вниз по склону и влетел в кусты, где и остался лежать, прижавшись щекой к земле и прислушиваясь к ощущениям в побитом теле. "Урал" же пропахал боком мягкую землю и передним колесом въехал в речку, где и завяз. "Не везет мне с этой бандурой", - подумал Виктор удрученно, и коротко, но от души выругался. Немного полегчало. Он потряс головой, из волос посыпались листья, мелкие ветки и комья земли. Пробитая звездами тьма перед глазами постепенно рассеивалась. Виктор перевернулся на бок, приподнялся осторожно на локте и одной рукой стал ощупывать себя, проверяя, все ли цело. По своему причудливому счастью, он снова отделался легким испугом, ушибами и царапинами: кусты оказались уж очень негостеприимными и в кровь разодрали ему лицо и не защищенные одеждой руки, - но ничего не поломал. Шипя и матерясь, он поднялся и потащился вытаскивать мотоцикл из прибрежного ила. В одиночку это оказалось нелегко, и прежде чем Виктор справился с задачей, он промок насквозь и перемазался как черт. Пришлось отмываться в той же речке, рискуя подхватить какую-нибудь заразу.
Провозился Виктор до темноты, а когда выволок "Урал" наверх и добрался до двора, обнаружил рядом с сарайчиком хмурого Гения.
- Явился, - мрачно приветствовал его Гений, поднимаясь навстречу. - Тебя где носило?
- Катался, - отозвался Виктор. - А ты что, караулил меня?
- Так ночь уже на дворе. А тебя все нет. Откуда мне знать, вдруг ты куда грохнулся?
Виктор озадаченно засмеялся и покрутил головой.
- Гений, ты разве решил стать мне родной матерью? Фиг ли ты тут торчишь? Случилось что?
- Случилось, - сказал Гений сердито. - За тебя, дурака, волновался.
Виктор промолчал, не зная, шутит он или нет. Повисло неловкое молчание.
- Помоги-ка мне затащить в сарай эту железку... - сказал Виктор через минуту. Во всем теле образовалась ватная слабость, и он уже не был уверен, что в одиночку справится с мотоциклом.
Вдвоем они вкатили его в сарайчик, и Виктор запер дверь.
- Сигарет нету? - спросил он, сунув руку в карман и поняв, что в результате купания остался без курева. - Мои все промокли.