Крушина Светлана Викторовна : другие произведения.

Ты прекрасна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
  • Аннотация:
    Опять начало без конца... Маленький довесок к вампирским романам.

Жизнь и смерть во мне

Объявили мне:

Жизнь - игра, у тебя нет масти,

Смерть к тебе не питает страсти

Жизнь тебя проиграла стуже

И смерти ты не нужен *

   - Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные под кудрями твоими; волосы твои -- как стадо коз, сходящих с горы Галаадской...
   Тихий смешок в темноте.
   - Вот уж не думала, что тебе известны эти слова.
   - Почему же нет?
   - Откуда тебе знать наши священные тексты, сарацин? Я думала, тебе интересен только Коран.
   - Мне многое интересно. А это - прекрасные слова. Они как песня.
   Она снова смеется.
   - Это и есть песня, глупый сарацин.
   Он давно уже не возражает, когда его называют сарацином. Привык, что латиняне не знают разницы даже между арабом и сельджуком - им все едино. Они только удивляются, каким ветром занесло его так далеко от родных земель. Он отмалчивается. Все равно не поверят. Рассказал ей одной, потому что знал - она одна может поверить. Так и случилось. Но и ей, латинянке, нет дела до его происхождения.
   - Я и впрямь так красива?
   - Конечно. Ты и сама знаешь.
   В темноте душной комнаты, заставленной тяжеловесной мебелью, ее лицо, опрокинутое на подушки, белеет, как диск луны. Рассыпавшиеся по постели волосы - как золотой ореол вокруг головы. (Как нимб святого - мелькает святотатственное сравнение). Чтобы получить такой оттенок, флорентийские красавицы искусственно высветляют локоны. У нее же - все свое, дарованное природой. И маленький алый рот, и удивительные синие глаза. Кожа такая белая, что светится в темноте. Любовник кладет руку ей на грудь - его смуглая ладонь кажется черной.
   - Ты уродлив, как дьявол! - смеется она, стискивая его пальцы. - Черен, как грех! И за что я люблю тебя?
   - Ты меня не любишь, - возражает он. - Ты во мне нуждаешься.
   - Верно! Но и ты во мне, - шепчет она, и это - тоже верно. Он запрокидывает ей голову и долго смотрит на белую, мерцающую перламутром шею. Под тонкой кожей бьется пульс. Взор застит алая пелена, нёбо сохнет.
   Накатывает жажда. Он касается языком кожи около ключицы, там, где шея плавным изгибом переходит в плечо.
   Она вздрагивает, как от щекотки, ее руки смыкаются у него за спиной.
   - О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен...
   Завтра она снова наденет платье с глухим воротником.
  
   *
  
   Она говорит, что ее зовут Елена, но это ее не настоящее имя. Настоящее она скрывает, так же как и возраст.
   Любовника она зовет - сарацин, или - инкуб, или - в шаловливом настроении - Али. Но это все шелуха. Свое настоящее имя он и сам уже почти забыл. Да и кому оно нужно - здесь? Никто даже не сумеет правильно его выговорить.
   Он пишет ее портрет, и это особенное удовольствие для художника - творить с такой совершенной натуры. Он написал бы десять, сто ее портретов, но ей нужен только один, чтобы повесить его в простенке над парадной лестницей. Вместо зеркала. Она очень тщеславна. А ему нравится поддерживать в ней тщеславие, это все равно что баловать маленького ребенка. Она сознает силу своей красоты, и это, с его точки зрения, очень хорошо. Будь он моложе, тайком написал бы с нее миниатюру, чтобы носить у сердца, но сентиментальные порывы давно уж его оставили. Тем более что он прекрасно знал, какая душа скрывается за этой прелестной оболочкой. Она была таким же демоном, как и он... с той только разницей, что он с лица был черен, как сатана, а она - светла, как ангел. Вот и все.
   Большой, богато обставленный дом, настоящий палаццо, достался ей от мужа. Трудно поверить, но она действительно была замужем. Год назад ее муж скончался, и по завещанию все имущество перешло к молодой красавице-вдове. Вдовство ее особенно не тяготило. Даже траур она носила не слишком долго, наплевав на приличия. Черный цвет наводит на нее тоску, она жаждет красок - и все ее наряды вызывающе яркие, что не могло не радовать душу сарацина, привыкшего к многоцветью Востока. Когда она появляется на людях - а выезжает она часто, - горожане, вероятно, шепчутся за ее спиной. Множество сплетен порождает и то, что она поселила художника-чужеземца, черного с лица, словно дьявол, прямо у себя дома... Разумеется, никто не видит, что происходит по ночам за закрытыми дверями палаццо, но людям ведь не нужно видеть и знать наверное, чтобы распускать слухи.
   Но репутация - последнее, что заботит молодую вдову. Выходить замуж вторично она не намерена, зато собирается пережить всех, кто осуждающе качает головами и кривит губы у нее за спиной, когда ее портшез проносят по улице. Ей доставляет особенное удовольствие думать о том, что через несколько десятков лет все эти благочестивые ханжи будут гнить в земле, а она, по-прежнему юная и прелестная, будет наслаждаться жизнью. Может быть, даже в обществе своего сарацина - если только он прежде ей не наскучит.
   Что до него, подобные мысли о собственном будто бы превосходстве над прочими смертными его давно не забавляют и не приносят никакого удовлетворения. Он уже слишком стар и временами даже начинает чувствовать усталость от жизни; за сотни лет он усвоил, что все в этом мире имеет обыкновение повторяться не раз и не два, и эта-та цикличность и утомляет более всего...
   И все-таки, в мире существует множество радостей, доставляющих удовольствие даже спустя сто или двести лет. Одна из таких радостей - это она, Елена; хотя бывают минуты, когда ему приходит в голову, что лучше бы ей быть не живой женщиной, а мраморной статуей - море удовольствия от созерцания идеальной красоты, и не приходится мириться с нелегким капризным нравом. К счастью, в ее палаццо имеется множество вещей, тоже очень красивых, но при этом молчаливых. Ему нравится ходить по комнатам, брать их в руки и часами разглядывать со всех сторон.
   Особенно много в доме предметов из цветного стекла; кажется, все это изделия местных мастеров. Время от времени, бродя по комнатам, он натыкается на новые вещи, которых прежде не было. Он знает, что память не подводит его; он не мог пройти мимо и не заметить. Лампы, вазы, бокалы и безделушки изготовлены из стекла чистейших цветов и оттенков, видно работу настоящего мастера.
   - Кто их создает? - любопытствует он однажды. - Мне кажется, я вижу руку одного мастера.
   - Приглянулись эти безделушки? Они в самом деле красивы. Я заказываю их у одного здешнего стекольщика. Хотя он дорого берет за работу, но вещи стоят того. Между прочим, он умеет творить красоту не только в стекле, - добавляет она со смешком. - Его сын красив, как ангел. Пожалуй, это лучшее его произведение. Жаль, что человеческая красота не столь долговечна, как это холодное стекло.
   - Ой ли?
   Он разжимает пальцы, и радужный кубок, ударившись об пол, разлетается на тысячи маленьких стеклянных радуг.
  

Жизнь и смерть во мне

Объявили мне:

Так и будешь идти по краю

Между адом земным и раем,

Между теми, кто жил, кто снится,

Путать лица... *

  
   - Что с тобой сегодня? Тебя что-то беспокоит?
   - Нет! Ничего.
   - Тогда стой спокойно. Невозможно работать, когда ты так крутишься.
   Она говорит "ничего", но она определенно лжет. Обыкновенно она позирует с удовольствием, время от времени спускаясь со своего пьедестала, чтобы поглядеть, насколько продвинулась работа. Художник не любит показывать незаконченные холсты, но Ее Своеволию он уступает. К тому же, ей так нравится смотреть, как из беспредметных, казалось бы, пятен краски на холсте проступает ее лицо; она считает это едва ли ни чудом. И она никогда не торопит художника, процесс творения интересен ей не меньше, чем результат.
   Но сегодня надменная красавица чем-то явно взволнована. От зоркого глаза художника не ускользает, что грудь ее вздымается выше обычного, а в полуприкрытых глазах то и дело мелькают нетерпеливые огоньки. Обутая в шелковый башмачок ножка постукивает об пол, а увенчанная золотыми косами головка то и дело поворачивается в сторону двери.
   - Ты кого-то ждешь?
   - Никого! - с плохо скрытым раздражением отзывается она.
   Заинтригованный, он откладывает кисти.
   - На сегодня довольно. Продолжим завтра, когда ты успокоишься.
   Она обжигает его гневным взглядом.
   - Нет! Продолжай!
   Но он уже идет к помосту, на ходу вытирая испачканные краской руки. На нежных щеках красавицы вспыхивает румянец.
   - Ты слышал меня? Продолжай!
   Вот-вот разразится буря, и художник с любопытством ждет, что последует далее. Гнев сеньоры ему не страшен: она ничего не может ему сделать, не может даже заставить уйти, пока он сам того не захочет - и она это знает.
   - Ты, дьявол...
   - Синьора! - возникший в дверях слуга сгибается в поклоне. Он не может не понимать, что помешал ссоре, но ничем не выдает своего интереса - ни взглядом, ни движением брови. Слуги в этом доме образцово вышколены. - Сеньора! К вам пришли из стекольной мастерской. Принесли заказ.
   - Зови его сюда! - вспыхивая до ушей, она порхает с помоста. И несговорчивый сарацин, и неоконченный портрет - все забыто. Художник заинтересованно приподнимает бровь и отходит в сторону, встает за мольбертом. Он ждет.
   Легкие шаги. На пороге в нерешительности останавливается юноша, прижимая к груди небольшой сверток. Он невысок ростом и тонок в талии; при взгляде на его бледное, нежное лицо художник восхищенно замирает. Так значит, это и есть сын мастера-стекольщика, о котором говорила его возлюбленная. Он и в самом деле красив, как ангел. Ему не больше девятнадцати лет, у него черные глаза, изогнутые "луком Амура" полудетские губы и темные волосы до плеч. Простой черный дублет без украшений только подчеркивает красоту юного лица - и простота эта не отнюдь не следствие бедности; нет, словно юноша точно знал, что нужно надеть, чтобы наверняка привлечь к себе внимание. Но в его лице нет и тени самодовольства, он опускает глаза - и это отнюдь не напускная скромность.
   - Лючио! - хозяйка хватает его за руки и едва не силой втаскивает в комнату. - Как ты долго! Я ждала тебя утром.
   Ее щеки горят, по губам пробегает быстрый язычок. Художник внимательно наблюдает за ней. Похоже, у нее имеются виды на этого юношу. И не трудно догадаться - какие...
   - Простите за опоздание, синьора. Ваш заказ...
   Не поднимая глаз, юноша раскрывает сверток; из-под складок ткани является ваза причудливой формы и окраски, она похожа на цветок из многоцветного стекла.
   - Она чудесна, Лючио! Твой отец превзошел самого себя, - красавица принимает вазу, разглядывает ее на свет и вдруг, точно спохватившись, поспешно ставит ее на стол и вновь берет юношу за руки и тянет его за собой. - Садись. Я прикажу подать вина.
   - Простите, синьора, мне нужно идти, - Лючио определенно не по себе, он не смеет поднять глаз, и то краснеет, то бледнеет.
   - Но я хочу наградить тебя, - настаивает хозяйка, и взглядом находит своего сарацина. - Уходи! - велит она властно. - Я позову тебя, когда ты понадобишься.
   - Я не слуга тебе, - возражает он невозмутимо, выходя из-за мольберта. От злости она бледнеет и становится почти безобразной, являя свое истинное лицо. Еще немного, и из-за растянутых в оскале губ покажутся клыки. Счастье юноши-посыльного, что он не видит этих перемен... Художник встает между ним и хозяйкой, принуждая ее отпустить его руки. - Тебя зовут Лючио?
   Юноша поднимает ресницы, и его глаза по-детски удивленно распахиваются. Вероятно, ему еще не приходилось видеть так близко человека с Востока. Необычайно смуглый цвет лица сарацина пугает его - но ему и любопытно. Чтобы подбодрить его, художник улыбается. Он хорошо знает действие своей улыбки.
   - Вы... не флорентинец, синьор? - осмеливается на вопрос юноша, робко улыбаясь в ответ.
   - Нет, не флорентинец. И я не синьор. Я художник. Взгляни.
   Как бы между прочим, он берет Лючио под руку и подводит к незавершенному холсту, демонстративно не замечая взбешенную хозяйку палаццо. Юноша глядит на портрет, и в глазах его восхищение. То же чувство без труда читается во взгляде художника, обращенном на него...
   - Он прекрасен! - юноша протягивает руку, чтобы коснуться холста, но спохватывается и отдергивает ее. - И так похож... - робкий, восхищенный взгляд черных глаз подымается на красавицу синьору, проливаясь бальзамом на ее сердце. Она уже почти справилась с собой; нет ни оскала, ни клыков, только надменно сжатые губы и опасный блеск в глазах, полускрытых ресницами.
   - Я бы мог написать и твой портрет, если ты согласишься позировать.
   - Мой портрет? Зачем?..
   - Мне было бы приятно писать тебя. И потом, разве тебе не хотелось бы иметь собственный портрет?
   - Нет, - просто отвечает юноша с обезоруживающей детской улыбкой. - Но если бы вы согласились написать портрет моей жены...
   - Только при условии, что она так же красива, как ты, - возвращает улыбку сарацин.
   - О, она гораздо красивее. Я заплачу любую сумму, какую вы назовете, синьор.
  
   *
   - Как ты посмел! Как ты посмел перечить мне в присутствии этого мальчишки!
   Настоящая фурия в женском обличье, она накинулась на художника, стоило им только остаться наедине. Он спокоен и недвижим, ее ярость не трогает его. Он даже слегка улыбается, еще сильнее разжигая злобу красавицы. Только лишь когда она, прервав свои метания по комнате, подлетает к нему и заносит для удара руку с согнутыми, словно когти, пальцами, он обнаруживает, что еще жив, а не обратился в каменный столб. Одна его рука обхватывает женское запястье, а пальцы второй ложатся на тонкое белое горло хозяйки палаццо. Она тут же замирает, словно натолкнувшись с размаху на стеклянную преграду. На нее в упор глядят черные непроницаемые глаза сарацина.
   - Еще раз на меня замахнешься - увидишь, что будет, - холодно говорит он. - Помни, кто - ты и кто - я.
   - Можешь сколько угодно кичиться своим возрастом! - змеей шипит красавица. - Но ты мне не хозяин! У тебя нет власти надо мной!
   - У тебя надо мной тоже. А потому не смей приказывать мне, - он крепче сжимает пальцы на ее горле и придвигает еще ближе свое смуглое лицо. От него пышет нечеловеческим жаром. - Глупо ссориться. Решим дело полюбовно. Ты желаешь заполучить этого мальчишку, не так ли? Мне он тоже приглянулся. И поскольку мне не хотелось бы делать тебе больно, предлагаю честную сделку: позволим ему самому выбрать - ты или я.
   Полузадушенная, она все-таки смеется ему в глаза.
   - Зачем ему ты, сарацин? Он - не мужеложец!
   - А зачем ему ты? - смеется и он. - У него есть жена!
   - Хорошо! Будь... по-твоему. Отпусти... меня...
   С холодной улыбкой он разжимает пальцы, и красавица отпрыгивает от него, хватаясь за едва не раздавленное горло. Страха она не испытывает - а напрасно. Просто она еще не знает, на что он способен...
   - Болван! - шипит она. - Останутся... синяки...
   - Заживут, - роняет он равнодушно.
   И они в самом деле заживут - так быстро, что наутро она даже не вспомнит о них. Раны, которые появляются на ее шее почти каждую ночь с тех пор, как сарацин поселился в ее доме, затягиваются дольше.
  
   *
   Сын стекольщика почти не солгал, его жена и впрямь чудо как хороша; так хороша, что будь художник моложе хотя бы вдвое, он непременно влюбился бы, потеряв голову. Она очень юна, и красота ее в том же духе, что и у супруга: лицо ее бело, волосы черны, черные загадочные глаза прячутся под длинными пушистыми ресницами. Она красива, очень красива, но все же юный супруг ее притягивает взгляд сарацина сильнее. В чем тут дело, он еще не понимает, не потому же его так волнует Лючио, что мужчины привлекают его больше, нежели женщины - нет, у него давно нет предпочтений; но стоя за мольбертом и бережно перенося на холст небесные черты юной красавицы, он невольно прислушивается - не послышатся ли за дверью мягкие шаги ее супруга. Лючио каждый день приходит посмотреть, как продвигается работа, и развлечь уставшую от неподвижного сидения модель непринужденным разговором; при его появлении художнику трудно скрыть волнение. Губы его сами собой начинают беззвучно нашептывать Песнь; узнай об этом его синьора, как жестоко она изранила бы его насмешками. Если бы остаться с юношей наедине, мечтает сарацин, хоть на пять минут! - но это невозможно... проклятые приличия! Неотлучно сидит в комнате компаньонка юной красавицы, старая дева в платье, слишком пышно, не по возрасту, расшитом лентами; и что только караулит? Знала бы она, кого на самом деле мечтает соблазнить черный, словно Сатана, с лица художник... Заглядывает в импровизированную мастерскую и сам хозяин дома. Это высокий, худощавый и суровый человек, нисколько не похожий на своего изящного сына. Он подолгу, строго разглядывает холст и уходит, ни сказав ни слова о том, нравится или нет ему работа живописца.
   Меж тем, движется она ужасно медленно; сарацин нарочно тянет время. Почти встала и работа над портретом синьоры. Она злится и упрекает его, но ему совсем не нужно, чтоб ему указали на дверь, едва портрет будет окончен. Правда, силой с ним не совладать, и уйдет он, когда нужно будет ему, но к чему обострять отношения?
   ...Лючио молчалив и никогда не заговаривает первым; на вопросы, как бы невзначай оброненные художником, отвечает кратко, опустив глаза. Видно, что он робеет чуднОго человека, черного будто сажа; но сарацин неизменно ласков и учтив с ним, и со временем робость идет на убыль, и глаза юноши разгораются любопытством. Еще немного - и он начинает спрашивать сам, не стесняясь присутствием жены и ее компаньонки; он подсаживается ближе к художнику, и вопросы сыплются из него один за другим. Он ничего не знает о земле, откуда пришел Али-сарацин; лишь искаженные слухи, отзвуки рассказов вернувшихся их крестовых походов рыцарей, доходят до него. Художнику не хочется томить его; напротив, рассказывать приятно, еще приятнее видеть, как подергиваются мечтательной пеленой темные, как вишни, глаза юноши... Само собой, сарацин не уточняет, что покинул землю предков более пяти столетий назад - се преждевременное знание, которое может напугать.
   С затаенной болью, ставшей уже привычной, как чужеземное тесное платье, - но и с удивлявшим его самого удовольствием, - художник рассказывает юноше о дедовском доме, где прожил без малого четырнадцать лет. О доме с сотней комнат, отделанных узорчатой керамической плиткой, белой с голубым и зеленым - сотни, тысячи раз повторялись на стенах слова из Корана, переплетаясь с затейливыми растительными орнаментами. Это были прохладные, тихие комнаты, куда никогда не заглядывало жаркое солнце, где всегда чуть слышно журчала вода, тонкой струйкой стекавшая из вделанных в стены медных и бронзовых кранов. В доме всегда было полно народу - теток, дядьев, братьев и сестер - а так же покупателей, ибо дед был известным в Антиохии торговцем коврами, - но можно было часами блуждать по комнатам и потаенным внутренним дворикам и не встретить ни души - так хитро был устроен это прохладный, бело-зелено-голубой лабиринт...
   А за стенами дома шумит и кричит на разные голоса жаркая, пестрая, волшебная Антиохия - и тут художник полностью отдается воспоминаниям. Конечно, в его памяти остался город пятисотлетней давности, не разоренный еще латинянами; какой он нынче, ведомо только Аллаху, но не рассказчику... Но уличить его некому, ведь юный Лючио имеет о нынешней (да и давней) Антиохи, да и вообще о восточном мире, понятия еще более смутные, нежели не бывавший на родине несколько сотен лет художник.
   Он рассказывает, а Лючио жадно слушает; изумленно распахиваются черные глаза, по-детски раскрываются и округляются губы. Словно бальзам проливается на душу художника - он видит, что юноша все больше открывается ему, а значит, победа будет за ним, а не за синьорой, хозяйкой роскошного палаццо...
   - Ах, как хотелось бы мне побывать в этом волшебном городе! - восклицает однажды Лючио. Они с художником, наконец, остаются наедине в комнате, отведенной под мастерскую. Сарацин отпустил свою модель и собирается поработать над фоном; Лючио, против обыкновения, не уходит, а остается сидеть - к вящей радости художника.
   - Мне бы тоже хотелось, - отзывается тот. - Боюсь, однако, что многое изменилось с тех пор, как я оставил дом.
   - Разве так уж много лет прошло? - тихо спрашивает Лючио. Художник улыбается: однажды он рассказал, что сбежал из дома четырнадцати лет, ныне же никто не дал бы ему более двадцати пяти. Невдомек, ох, невдомек прекрасному юноше, что прошло не десять, а пятьсот лет с того дня, как четырнадцатилетний мальчик был увезен насильно - а не ушел по своей воле - из разоренного дома...
   - Много, много больше, чем ты думаешь.
   - Сколько же?
   - Милый мальчик, - ласково говорит сарацин, решившись закинуть пробный камень, - я много старше, чем кажусь. В сущности, я глубокий старик.
   - Но как это возможно? - изумляется Лючио. - Вы шутите, синьор!
   - Отнюдь! Все дело в том, что мне известен секрет эликсира вечной молодости...
   - Так вы колдун?
   - Не смотри так испуганно - нет. Я не колдун. Рецепт эликсира подарил мне мой учитель, много лет назад.
   - Значит, ваш учитель был колдун, - серьезно говорит слегка побледневший юноша.
   - Мой учитель, - с удовольствием говорит художник, не отрываясь от работы над полотном, - мой учитель был из тех рыцарей, что носят на себе христианский крест. Суди сам, мог ли он быть колдуном.
   Лючио умолкает и задумывается, а через несколько минут встает и уходит. С усмешкой смотрит ему вслед художник, размышляя про себя, сдаст ли его Инквизиции благочестивый юноша...
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"